| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Из Венеции тревожных вестей пока не было, хотя русских туда поехало втрое больше, нежели в Тулон. Думаю, поведение местных юношей нередко служит образцом для приезжих — а венецианцы справедливо считаются самыми миролюбивыми среди окружающих народов. Все же надлежало исполнить приказ царя, напомнив молодым людям, что они не брошены на волю равнодушной судьбы, и предварив, по возможности, эвентуальные будущие несчастья. Пуще приказа меня влекли на родные берега воспоминания детства, в которых время, по свойству человеческой памяти, приглушило все дурное.
Строго говоря, саму Венецию я рассчитывал посетить на обратном пути. Сначала — Керкиру, где стояли галеры, с русскими гардемаринами на них. Serenissima пребывала в мире, но по обе стороны от нее разворачивались войны империи с Портой и Испанией. Страха ради магометанска, флот привели в готовность. Купцы вздохнули с облегчением: стало неспокойно, но безопасно. Вдоль ионических и морейских берегов крейсировали венецианцы, к северу от Сицилии — испанские корабли прикрывали транспорты, доставляющие амуницию и провиант корпусу маркиза де Леде. Африканских корсаров, готовых воевать только с безоружным противником и потому свирепствующих преимущественно в мирное время, начисто распугали. Судно одного из новых марсельских знакомых готовилось к отправлению в Превезу с товарами, капитан любезно согласился подвезти monseigneur le comte. Следовало дождаться лишь окончания небольшого ремонта.
Покамест моим вниманием владела семья Кулон, державшая фактическую монополию на королевской верфи. Родоначальник кораблестроительной династии Лаврентий Кулон появился там в начале правления Людовика Четырнадцатого, а ныне его потомство, умножившееся, как песок морской, заполнило все вакансии мастеров. Одних внуков основателя, наверно, дюжина, а еще правнуки подрастали. Последний из сыновей патриарха, глубокий старик, продолжал твердой рукой направлять фамильное дело. Очень неплохо устроенное, хотя с венецианским Арсеналом, где прошли мои юные лета, все-таки не сравнить. Арсенальная же верфь, по многим надежным свидетельствам, являла лишь бледную тень самой себя двухсотлетней давности, когда республика находилась в зените славы и богатства: анналы хранили память о пятнадцати тысячах работников, день и ночь изготовлявших части судов (совершенно одинаковые, по лекалам!), которые затем в строгом порядке собирали вместе, выпуская из ворот по боевой галере каждые сутки. Так что согласованностью действий и точным исполнением чертежей меня не удивить. Я искал и не находил другое.
Ум мой устроен таким образом, что науки, обладающие твердым логическим скелетом, даются ему легко, а основанные на долговременном опыте и мистическом чутье мастера — вызывают раздражение, вкупе с желанием перевести их постулаты на общепонятный математический язык. В размерении судовых корпусов и парусной оснастки явно недоставало разумного понимания взаимосвязи отдельных элементов. Почему отношение длины корабля к ширине должно быть в пределах от трех до четырех и что произойдет, если эту пропорцию изменить? Отчего в бакштаг лучше тянет четвероугольный парус, при лавировке — косой, а в полветра — гафельный? Зачем линейным кораблям латинская бизань, когда на остальных мачтах вооружение прямое? Уклончивые, маловразумительные и высокомерные ответы, с едва скрываемым презрением к непосвященному — все, чего удалось добиться. Грех обвинять Кулонов: они хорошие мастера и просто не могли взять в толк, что от них нужно въедливому иностранцу, воспринимая ситуацию в духе поговорки про задающего вопросы дурака. А мое ехидство подогревалось уязвленной гордостью автора, книга которого осталась незамеченной ученым сообществом, вопреки ее бесспорным достоинствам. Идеи о сопротивлении текучих субстанций, развитые студентом Джованетти в трактате по баллистике, прямо-таки просились быть приложенными к движению судов — даже вдвойне, отдельно к парусам и к подводной части.
Благодаря профессорам морской академии, удалось узнать, что попытки математического подхода к конструкции корабля все же делались, и довольно серьезные. Шевалье Рено на несколько лет раньше меня предположил квадратичную зависимость сопротивления воды от скорости, из чисто теоретических соображений. Дальше, однако, сии соображения привели его к весьма шатким выводам, вызвавшим критику со стороны великого Гюйгенса, уже стоящего на гробовом пороге, и дискуссию с участием братьев Бернулли, Иоганна и Якоба. Взяв на себя труд почаще заглядывать в ученые журналы, можно было в дни юности вступить с ними в корреспонденцию, с большой пользой для дела: замечательным математикам явно недоставало надежной поддержки опыта. Вследствие чрезмерной увлеченности оружейными делами, прекрасный случай дебютировать на научном поприще был упущен.
Возможно, я еще не совсем опоздал к обеду: законы движения тел через текучую среду вряд ли могли считаться достоверно установленными. По слухам, сам Ньютон не столь давно занимался изысканиями в этом направлении, сбрасывая пустотелые стеклянные шары с колокольни — с опубликованием результатов, впрочем, не спешил, как бывает свойственно людям, взирающим на мир sub specie aeternalis, с точки зрения вечности. Самый основательный труд по судовому строению — 'Theorie de la Construktion des Vaisseaux', изданный тулонским профессором математики иезуитом Гостэ двадцать лет назад, исходил в части динамики из ложных предпосылок. Зато решение вопросов остойчивости было превосходным: что ж, иезуиты знают, как хранить равновесие, но их вражда ко всякому движению вперед даже здесь проявилась!
Проблема заключалась в том, что судостроителям не было ни малейшего дела до теоретических выкладок ученых мужей, а ни один математик не дал себе труда построить собственными руками хоть маленькую лодчонку для проверки гипотез. Может, оно и к лучшему: иначе число профессоров резко убыло бы, а число утопленников — прибавилось. С бесцеремонной дерзостью неофита я возомнил себя сводником, призванным поженить ремесло и науку, доселе сторонившиеся друг друга. Отдельная тетрадь, отведенная для заметок по корабельной архитектуре, быстро наполнялась чертежами, схемами и стремительно разрастающимися планами опытов. Знакомый азарт гончей, вставшей на след, проснулся в душе и уводил все дальше в чуждые доселе дебри. Только привычка доводить дела до конца заставила оторвать пару часов от нового увлечения, чтобы закончить очерк о действии магнита на металлический маятник.
Наконец, юнга принес записку: капитан приглашает уважаемого господина графа на борт вверенного ему судна. Я несколько секунд тупо смотрел в недоумении, потом пожалел, что приходится прервать многообещающую цепочку мыслей, потом обрадовался, что на время пути получу объект для наблюдений — жаль, не для опытов! Настоящий моряк скорее разрешит хирургические опыты на своем теле, чем на родном корабле: связь с кораблем слишком интимна. Трехмачтовый пинк 'Марион' и его капитан Этьен Пажес чем-то неуловимо походили друг на друга: так бывают схожи любящие супруги, или, скорее, старые друзья: в отличие от англичан, у французов корабль — мужского рода. Оба неторопливо-солидные, с легчайшим оттенком франтовства, намекающим на прочный достаток, любители поворчать. Тональность капитанского голоса и скрипов в корпусе при смене галса не вполне совпадали, но что-то общее чувствовалось. Им не впервой было перевозить пассажиров: негоцианты часто путешествовали вместе со своим товаром или по другим делам. В этот раз заботу о грузе возложили на капитана, и каюта суперкарго была свободна. Хорошо, что не потребовалось стеснять экипаж.
Ветер дул не самый подходящий, и пришлось долго маневрировать, прежде чем угловатая громада форта Мурильон переместилась с бакборта за корму. Двигаясь в бейдевинд правым галсом вдоль провансальского берега, высокобортное судно терпело изрядный снос. Следующий день ветер стал заходить, капитан вначале взял ближе к берегу, потом принужден был стать на якорь. Он явно испытывал неловкость перед титулованным пассажиром и предложил вернуться в Тулон, но я отговорился русским суеверием: плохая примета. Спешить некуда, а размышлять над декомпозицией сил, делящих власть над кораблем, удобнее на палубе, нежели на суше. К тому же с Пажесом мы поладили. Он с пониманием отнесся к желанию чужеземного графа угодить своему государю, охотно делился опытом и даже провел парусное учение специально для меня. Обычно торговые капитаны экзерциций матросам не устраивают, им практики без того хватает.
Соскучившись ждать погоду, отправили шлюпку в деревню за свежей рыбой и апельсинами. Ничего ценного, кроме записей, я в путешествие не взял, посему сторож в каюте не требовался: бекташевские парни — задумчивый Афоня и плутоватый Пашка — были со мной. Глядя на аккуратные домики среди фруктовых садов, обычно хмурый Афанасий пихнул приятеля локтем:
— Во где жить-то легко! Кабы можно, я б тут поселился.
— Да че тут хорошего? Скучища! То ли дело в городе! Господин генерал, дозвольте спросить: сия деревня как называется?
— Не знаю. Спроси у матросов, ты же выучился по-французски.
Пашка спросил, но не унялся:
— Канны? А что оно значит? Всякое название смысл имеет!
— Бог весть. Ежели от canis — так по-русски будет деревня Собакино. Смысл такой, что селение древнее: слово-то латинское! Ну, а жить везде трудно, только беды у каждого свои. Здесь две: пираты и чума. Спасает, что королевский флот близко. Иначе б они на самом берегу строить дома не посмели. Увидят с моря разбойники — и поминай как звали...
— А что за разбойники, господин генерал?
— Турецкие холопи, вроде наших ногаев. Только те в степи шалят, а эти морские, на кораблях ходят. В неволю точно так же утащат, за милую душу.
Болтать по-приятельски со слугами не принято, и совершенно правильно, что не принято: сие их портит, внушая ложное представление о границах дозволенного. Но многолетняя суровая дисциплина утомила меня, необходимость постоянно изображать почтение к высшим и держать дистанцию с нижестоящими воспринималась как тяжкий труд, от коего хотя бы на отдыхе я мнил себя свободным. Плоды расслабленности не заставили себя ждать: в один из следующих дней Пашка явился, пряча замотанную грязной тряпкой руку и уверяя, что прищемил.
— А ведь врешь! Ну-ка покажи. — Глянув на меня, хитрец прекратил оправдания и размотал тряпицу, обнажив грязно-желтый палец, по трещинкам сочащийся сукровицей. — Ты где селитряную кислоту нашел, дурень?!
Пуская крупные слезы, тот начал рассказывать, как обнаружил в трюме дюжину оплетенных бутылей, думал — вино...
— И сунул пальчик попробовать? Эх, стакана у тебя не было: вот бы хватанул! Говорил я тебе, кончай с воровством! Последний раз скажу: еще одна кража — отдам на галеры в Венеции. Даром отдам!
— Я не крал!
— А чего в трюм полез? Если бы вино оказалось — перст облизал, и все? Не верю! Раньше за воровство не к галерам присуждали, а руку рубили. Поделом тебе: если загниет — считай, ту же казнь сам выпросил. Посуду хоть закрыл?
— Угу!
Разумеется, брошенная в панике пробка валялась просто так. Хуже того, совсем неподалеку бутыли несколько иного фасона распространяли характерный запах скипидара. Плотно увязаны, но в случае шторма могут и оторваться. Пажеса в пот бросило, когда я растолковал ему опасность и показал, что бывает, если смешать 'химикаты для разведения красок и травления ружейных лож'. Призывая все напасти на голову невежественного торгового приказчика, чуть не погубившего корабль, он приказал растащить опасные ингредиенты по удаленным местам.
Наконец, поднялся северный ветер, именуемый в Италии трамонтана, позволивший двинуться дальше вдоль побережья. Будучи уже знаком с возможностями корабля, я спросил капитана, почему он не избрал курс к западу от Корсики и Сардинии, вполне проходимый под левантером, коий мы пережидали.
— Видите ли, господин граф, там неминуема встреча с эскадрой дона Антонио Кастаньеты. Пришлось бы доказывать, что наш груз не предназначается графу Дауну или иным имперским генералам.
— Они вправе конфисковать товары по одному подозрению? Но ведь оружия и боевых припасов на борту нет, кроме четырех пушек, едва ли достаточных для обороны в сие беспокойное время?!
— Сукно, что мы везем, можно пустить на солдатские мундиры, запасы провианта — взять на армию, и так до бесконечности. Любой груз можно объявить военным. Полная зависимость от доброй или злой воли капитанов испанского флота. К сожалению, быть добрыми им невыгодно: поэтому пусть остаются близко, но не прямо на нашем пути.
— Венецианцы так же себя ведут?
— Не столь бесцеремонно. Они понимают, что с Францией лучше не ссориться. А испанский король, мне кажется, не испытывает ни малейших родственных чувств, равно как и благодарности за то, что мы посадили его на трон.
— Я замечал, что династические связи редко бывают действенны. Думаю, это правильно: обязательства монарха в отношении подданных весомее, нежели родство...
Бежало за разговорами время. Плыл мимо нас далекий берег, с цветущими селениями в тех местах, где пушки близлежащего города или замка могли защитить жителей от мавританских хищников. Ветер заметно слабел, меняя направление, и после Мессинского пролива стих совершенно. Паруса бессильно обвисли. Капитан Пажес забеспокоился: судно потеряло ход где-то под подошвой итальянского сапога, а это весьма опасное место, одно из ближайших к осиным гнездам берберийцев. Неповинные матросы целый день терпели его раздражение, отдуваясь за своеволие природы, и только с наступлением темноты нежный бриз чуть заметно повлек 'Марион' к недалекой уже цели. Наутро легкий зюйд-вест внушил бодрость команде обещанием близкого конца пути. Однако капитан встревожился, когда юнга крикнул с мачты, что видит на правой раковине парус, и приказал подать подзорную трубу.
— Нечего торговому кораблю там делать, путь от Мессины в Венецию лежит севернее, а в Левант — много южнее.
— А если он идет от Гибралтара, огибая Сицилию с юга?
— Если это голландец либо англичанин — откуда у него два латинских паруса? К тому же там в одиночку не ходят — только караваном, с охраной.
— Вы полагаете, стоит приготовить пушки?
— Надеюсь, они нам не понадобятся.
— Если ваши надежды не оправдаются, надо быть в готовности.
Взяв свободную от вахты часть команды, я тщательно вычистил разнокалиберные пушки (судя по всему, купленные задешево на распродажах трофеев), рассортировал ядра, проверил порох. Картечь среди боевых припасов отсутствовала в принципе, однако на продажу везли свинец, толстыми листами, и мы нарубили кубиков. Нашлась саржа, подходящая для картузов: матросы парусными иглами торопливо шили мешки и наполняли порохом. Заряжать в бою россыпью — удовольствия мало.
Пажес то и дело оглядывался на источник тревог. Треугольник с двойной вершиной заметно вырос. Руки капитана беспокойно крутили зрительный прибор, голос слегка изменился:
— Днище 'Мариона' вычищено перед самой отправкой, паруса поставлены все, нагрузка соразмерная. Ни один торговец нас не догонит. Это корсар.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
