| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Заведение закрывается, — огляделась она по сторонам, — не проводите ли меня, Серафим?
Её голос, её жесты, её взгляд — показались мне ОЧЕНЬ(!!!) многообещающими и, я не мог сказать ничего другого, кроме как:
— Если в эту ночь я ЭТОГО(!!!) не сделаю — то буду проклинать себя всю оставшуюся жизнь.
Она понимающе улыбнулась этой двусмысленности и с готовностью подставила мне локоток — взяв за который, я повёл женщину-вамп на выход.
* * *
Дом под номером 3, по адресу "Водопьяный переулок" — куда мы с Лилей Брик добрались на извозчике, был трёхэтажный и в свете фонарей выглядел очень красивым. Судя по вывескам, на первом этаже — булочная и студия проката музыкальных инструментов, другие два этажа — жилые.
Поднимаемся на третий этаж, она звонит в квартиру под номером четыре — где ещё сохранилась медная табличка "Присяжный поверенный Гринберг Н. Н.". Довольно долго не открывали и, потому быть может, Лиля стала мне рассказывать:
— По новым законам старым жильцам пришлось "уплотниться", но Николаю Николаевичу удалось договориться и, вместо пролетариев — к нему вселили нашу "троицу" с домработницей...
— Это вам и ему просто неслыханно повезло.
— Ах, свержение монархии в марте родило такую эйфорию — Вы наверное помните... Вся интеллигенция ходила счастливая, будто надышавшаяся эфиром и слушала музыку революции. Кто ж, знал?
Только вздохнул — припомнив кое-что "своё", аналогичное:
— Это точно! Знать бы — где найдёшь, а где потеряешь... Соломки бы подстелил!
Слава Богу, дверь наконец открылась и, наш несколько политизированный разговор закончился вопросом к заспанной служанке средних лет:
— Аннушка, Осип Максимович спит?
— Спит, Лилия Юрьевна, — та, оценивающе глядя на меня, понимающе качает головой, — как обычно спит...
— Проходите, Серафим.
Скидываю в прихожей новенькие галоши и как был в туфлях прохожу в большую комнату — видимо бывшую столовую. Служанка, закрыв за нами дверь, быстро шмыганула в небольшую коморку напротив — видно в "людскую", напоследок — с любопытством и вместе с тем с лёгким пренебрежением, стрельнув на меня глазками...
Типа, видали мы и не таких!
Начинаю чувствовать себя выловленным в подворотне безродным кобелём — какого за каким-то хреном, привели на случку с породистой сучкой...
Часть столовой отгорожена ширмой с надписью большими буквами:
"На кровать никому садиться не разрешается".
Ага, стало быть — там её "траходром".
Посреди громадной бывшей столовой стоит большой стол с самоваром и посудой, бутылка вина, в вазе конфеты. В правом углу рояль, в левом стоит письменный стол, над ним на стене фотографии — слегка напоминающие мне рогатые оленьи головы над камином в каком-нибудь средневековым замке... "Охотничьи трофеи" стало быть.
Видя моё внимание, хозяйка удовлетворила возникшее любопытство:
— За этим столом иногда работает наш "Щеня".
— Извиняюсь... Кто?
— Володя. Это вот наша первая наша с ним фотография, — с ностальгирующим восхищением, — Вы бы видели, каким мы с Осей его подобрали! А здесь он, как вылитый денди — трость, шляпа...
Нахмурившись, видимо вспомнив какой-то неприятный для неё эпизод их взаимоотношений:
— А всё равно, нутро то — не изменишь: как был Маяковский апашем — так им и остался.
Было сильно заметно, что Лиля хоть и "живёт" талантом Маяковским — однако за человека из "своего круга", его не считает и даже относится к нему с некоторой брезгливой снисходительностью.
"Вот, стерва, — непроизвольно подумалось, — ещё и выёживается".
Чтобы прервать неловкое молчание, я осторожно:
— Так значит, это здесь Владимир пишет свои стихи...
— Да! Но, чаще он это делает у себя на Лубянской , — объяснила "Киса" и показала жестом на стол, — наливайте нам вина Серафим, не стесняйтесь...
С готовностью берусь за бутылку:
— Вам, с удовольствием налью, а вот себе... Я не пью спиртного — Вы, наверное, уже знаете.
И, тут она меня — как пыльным мешком в лоб:
— Да, мне рассказывали... Вы тоже переболели триппером, Серафим?
Чуть не упав со стула:
— ЧТО?!
— Иногда, Володя — тоже отказываясь пить в гостях вино, объясняет это боязнью рецидива этой болезни.
— И...? — поднимаю брови в изумлении.
Подтверждающе моей догадке кивнув, типа "болел, да", она ещё "обрадовала":
— А вот сифилиса у него никогда не было — это всё Чуковский выдумал, а Горький подхватил и теперь разносит как сорока на хвосте.
Помолчав:
— Горький — сложный человек. И очень опасный — знайте это, Серафим.
И рассказала мне сплетню, как два поэта — из-за девушки (на которой всё равно никто из них не женился — "поматросили" да бросили с "пузом"), облили друг друга дерьмом с ног до головы.
— ...Бедной девочке потом пришлось сделать поздний аборт — а от кого, до сих пор неизвестно.
Тут же, меня ожгло мыслью о Лизе — как она там? Однако, быстро успокоился: "бедной" мою Лизу никак не назовёшь — моя ученица сумеет постоять за себя.
* * *
Посидели за столом, я выпил стакан холодного чая, она — два раза по полбокала красного вина...
Вздрагиваю от шаркающих шагов за спиной и тихого, вкрадчивого голоса:
— Ты не одна, Кошечка?
— Как видишь, Котик.
Оглядываюсь и, успеваю заметить маленького — осторожно крадущегося человечка и вправду похожего на кота в пенсне.
"Ещё один тунеядец на шее у "Щени"".
— Это мой муж — Осип Максимович Брик, — опережает меня с вопросом, — не бойтесь, он не ревнивый.
— Я уже это заметил... А Маяковский?
Смеётся:
— Володе, ревновать полезно. Он помучается немного и потом напишет хорошие стихи!
Мда... Ну и семейка!
Что-то её "магия" начала меня отпускать... Как бы так тактически грамотно "спрыгнуть", на неё не залезая? Что-то мне перехотелось: уж лучше проститутку снять — там по крайней мере, всё честно.
Вдруг, она:
— Серафим! Я слышала в "Стойле", что Вы прямо на ходу — только познакомившись, написали стихи про совершено незнакомого человека...
— Про Якова Блюмкина, что ли...?
Как будто пытаюсь вспомнить какой-то рядовой случай и, пожав плечами:
— ...Не совсем верно — его "подвиги" у всех на устах.
— Ну, думаю и мои "подвиги" — тоже широко известны, — за словами следует откровенный жест на ширму, — Вы не могли бы, прежде чем мы "займёмся"...
На пару минут прикрываю глаза и, затем открыв их, спрашиваю — поглядывая на рояль:
— Сочинить прямо сейчас стихи про Вас? Да, влёгкую! Ну, если Вы мне подыграете на рояле, конечно... Умеете, Лиля?
* * *
Лиля Брик играть на рояле умела и мелодию усвоила влёт!
Нет, я не особый любитель русского так называемого "городского шансона", но мой постоянный приятель по рыбалке был просто помешан на Михаиле Круге.
Я запел несколько и наскоро переделанную песню из его репертуара, под тот же незамысловатый мотивчик:
— "Я знаю про Вас всё, Вы ж про меня ничто не знаете,
И наша ночь продлиться может до утра,
Вам не понять кто я, Вы только одного желаете:
Чтоб моё фото было видно у стола.
Вы не простая блядь и пользуетесь высшим спросом,
Но царский снят венец — привычный мир разбился на куски
И в очередь, как все — а так, как всё, увы, непросто,
Как скажет старый папа Каган — это же... Каюк!
Вы думали о том — поймаете иголкой жопу
Поэта-дурака: в Париже Вы — богатая мадам.
Но первый же нарком Вам столько дал, что глаз захлопал,
И Вы решили так: с деньгами здесь верней, чем там.
Бельишко, что на Вас, один добряк привёз с Парижа,
А Вы ему взамен — большую шляпу под рога,
Как пугало теперь и я его у Вас не вижу,
Ни днём, ни вечером и даже вот теперь с утра.
У вас три языка, форсюха и фигурка феи,
И адресочек ваш хранит Париж, Берлин и Рим.
А я же в двадцать лет — войну, концлагерь, тиф имею,
Мы страшно далеки, хотя сейчас вдвоём сидим.
Я утром Вам скажу: "Пока!", махнув рукою,
Вы не расплачетесь, не скажете: "Не уходи!".
Дороже похоть Вам — любви, детей, семейного покоя,
И сердца нет и нечему болеть в груди...".
Надо сказать, что выдержка у секс-символа эпохи НЭПа — была воистину железная!
Она доиграла до конца и, только когда я закончил петь, не оборачивая прошипела сквозь стиснутые зубы:
— Плебей...
С лёгким поклоном:
— Конечно, плебей! На мне ж, красных панталон нет — как на Вас.
— Хам...
— Как Вам будет угодно, Лиля Юрьевна... Зато, при собственных грошах — а не в содержанках.
— Быдло, плебей, хам!
— Начинаете повторяться, Киса! Вы и в постели такая же "однообразная"?
— Пшёл вон...
Два пальца "под козырёк":
— Очень было приятно познакомиться, мадам! Жаль, конечно, что мы с вами не попробовали пару поз из "Кама Сутры"... Особенно ту, где секс проделывается вчетвером — Вы, я, служанка и рогатый муж...
Из комнаты "оленя" что-то в тему прогавкала какая-то собачонка.
— ...И, ещё какая-нибудь "Щеня".
Наконец, невозмутимая хладнокровность её покидает и, перед собой я вижу разгневанную мегеру:
— ПОШЁЛ ВОН!!!
— И даже не присядем на дорожку...? Ну, тогда — счастливо оставаться.
Проходя мимо людской, стукнул в дверь и крикнул служанке — чтоб закрыла за мной дверь, сунул ноги в галоши и был таков.
* * *
Идя по ночному городу, взглядом шаря по улице в поисках извозчика, я размышлял.
Тайну "магии" Лили Брик, я как будто разгадал. Она имела природное чутьё на людей "значительных", которых умела ободрять, каждому сулила удовольствие, пробуждала уверенность в своем таланте, уме, силе...
Это манило выбранных ею мужчин, как вечная молодость!
Для самой же этой, по сути — элитной шлюхи, был важен не столько секс с мужчинами — как постоянное подтверждение от них своей собственной неотразимости и власти над ними.
Ну и деньги — куда же без них?
Она ж к примеру, не простого сантехника в последние любовники выбрала — а Александра Краснощёкова, который ими просто сорил. А как только над тем сгустились тучи — решила перепрыгнуть на...
"Под" меня!
Видно, та "особа" всё же была права: чутьё на "свежую кровь" (на молодой талант, то есть), у Лили Юрьевны просто феноменальное!
Стало несколько приятно за себя.
Невольно задумался о Маяковском...
Она его "не отпустит"!
Сказать по правде никогда не интересовался, не копался в его "грязном белье" и навряд ли сыщу какую инфу в компе на эту тему... Но у меня появилось смутное подозрение, что "его лиличество" — как-то, каким-то "боком с прискоком" — причастна к трагической гибели поэта.
Не делом, так словом: бывает и соломина — ломает хребет верблюда, если она оказывается "лишней".
Тут, ещё вот что...
Стихи Есенина, признаться честно — ещё со школьной скамьи не нравились, а сегодняшнее его поведение — породило во мне дополнительную стойкую неприязнь к нему. Так что пусть "на здоровье" вешается (или ему кто "поможет" это сделать) — мне это совершенно по барабану.
Но, вот Маяковский...
Тоже, не сказать — чтоб я был особым поклонником его стихотворчества: мне больше понравилось (в смысле нереализованного потенциала) — его дарование как киноактёра и сценариста... Кинорежиссёром он тоже должен быть нетривиальным. От вспыхнувшей падающей звездой мысли, я аж остановился и произнёс её вслух:
— А не замутить ли мне, ещё и собственный "Голливуд"? Заманчиво, заманчиво... Заманчиво, чёрт побери!
Ладно, отложим это дело на потом.
* * *
Разбудив меня, Мишка припёрся с "синематографа" в съёмную квартиру лишь к обеду — весь "высушенный", как побывавшая по гидравлическим прессом вобла... Но изнутри светящийся каким-то внеземным счастьем.
— Кушать будешь, потаскун малолетний?
— Да, какой там "кушать", — зевает всей пастью, — спать, спать, спать...
Мишка успел снял в прихожей кепку и штиблеты и, едва успел скинуть в спальне пиджачок и "выползти" из штанов — прежде чем "вырубиться" богатырским сном, лишь только коснувшись кровати.
Признаться, стало слегка завидно!
— Эх, молодёжь..., — бурчу по-стариковски, — не знаете вы ни в чём меры.
Накрыл бесчувственное тело одеялом и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.
Заснуть более не удалось и, приведя себя в порядок, приготовил на кухне с помощью примуса нехитрую снедь из имеющихся продуктов и плотно перекусил. Затем за чаепитием уже, я достал из кармана несколько смятых бумажек (из урны, что ли?), расправил их и ещё раз внимательно перечитал.
Если Яков Блюмкин в этот раз не соврал (хоть в этот раз!) — они принадлежат перу Льва Троцкого. Впрочем, ничего важного — наброски и черновики к открытию юбилейной выставки, посвященной пятилетию Красной Армии. Была в этом году такая "пиар-компания" Председателя Реввоенсовета, впрочем — не принесшая ему особых политических дивидендов в будущем. Возможно, будучи в личном секретариате Троцкого "чиновником по особым поручениям", с его слов... Ээээ...
Скорее всего, какой-нибудь мелкой сошкой — "принеси, подай", Блюмкин подобрал их в мусорной корзине.
Тем не менее, аккуратно сложил все бумаги, завернул их, перевязал бечёвочкой и написал "сопроводивку": мол, так и так — нашёл случайно документы за подписью самого товарища Троцкого и вот-вот отнесу их в ближайшее отделение ГПУ...
Вот только чай допью и штаны в носки заправлю!
На всякий случай.
* * *
Елизавета, заявившаяся лишь к вечеру, выглядела гораздо свежей Мишки.
Вопросительно гляжу на неё и с порога:
— А вот и наша римская блудница возвернулась в родные пенаты, после бурно проведённой ночи...
Обиженно надула губки бантиком:
— Почему, это сразу "блудница"? "Целомудренная" — как и прежде девушка... Желаешь проверить?
Сказать по правде, от сердца как-то разом отлегло — хотя не подав вида и, проигнорировав заманчивое предложение, пробурчал:
— Ну, хоть что-то радует с тех пор, как наш Ильич занедужил.
— Хотя, конечно, этот алкаш меня всю облапал.
Она обеспокоенно пересмотрела некоторые детали своего туалета, даже не поленившись задрать для этого передо мной юбку.
— Вот, видишь? Даже синяк на ляжке оставил...
Ух, ты! Да, у неё новое бельё и судя по всему — из "самого Париджу".
Внимательно рассматриваю какое-то пятнышко на внутренней стороне бедра её ножки... Изрядно преувеличивает, конечно, но всё равно:
— Он так "высоко" тебя лапал? Скотина.
Презрительно поморщилась:
— И, целуется... Этот перегар и вонь гнилых зубов... Тьфу!
— Только не говори маме! Это разобьёт её сердце.
Покраснев:
— Моя мама — женщина современная и, она знает что я уже — не маленькая.
Отмахиваюсь:
— При чём тут ты? Не говори Надежде Павловне о том, что её кумир — такая скотина с вечным перегаром и гнилыми зубами.
— Ладно, не скажу — пусть для неё это будет "приятным" сюрпризом.
Теперь, ответный вопрос:
— А как там "наша" Лиля Брик?
Ставлю свой охолощённый "Винторез" — против последнего дырявого лаптя из Рязанской глубинки:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
