Легенды планеты прагромеров

"Женщина!

"Да, мой господин?

"Женщина, повинуйся!

"Даже глупостям? Ах, как я обожаю делать глупости с моим господином...

"...Ну ладно, а если так?

"Та-а-к?.. Ох, как неожиданно... нет, всё-таки ты... — пауза, она ищет, ищет точное определение, точное слово... и находит его. — Ты — сволочь, но ты — гений...

И тут же с бесстыдной деловитостью:

"Отпразднуем?

И взмах ноги, и нога у него на плече, и её руки у него на плечах, и глаза в глаза... Умные глаза, прохладные руки, а ноги... нет, гойша — это уже не человек, это чудовище... Ноги... ни намёка на разум, на хоть какое-то соответствие с интеллигентным лицом умной женщины — мясо...

"...не нравится, что ли? Так ведь врёшь, — и ещё одна бесстыдная улыбка. — Хочешь — ну, укуси. Я уж перетерплю. На этот раз. Гойша же не может...

Врёшь-не-врёшь, нравится-не-нравится — это будет потом, а пока... от отчаяния к отчаянию. От отчаяния невысказываемости до отчаяния опустошения.

А потом можно и полюбоваться на её ноги, просто полюбоваться на безупречность форм, на безобразие синяка от укуса.

...А пока можно полюбоваться на Чёрный водопад. Только что на него смотреть, если рядом нету гойши?! Для воина, для любого воина, водопад — это всего лишь водная преграда, даже если водопад вдалеке, даже если и шум от него уже не слышен, даже если полуденная Гела разукрасила чёрный базальт его ложа сотнями мелких радуг.

Аксель вдохнул, выдохнул, достал четыре листочка джаньфуя. Внимательно рассмотрел. За сутки их зелень потеряла насыщенность, но осталась зеленью. Без намёка на посторонние цвета, без намёка на коричневые крапинки. Это всё ещё — уникальный биостимулятор. И только.

Что ж, Аксель разжевал листья — трава-травой! — и с отвращением проглотил. Взглянул вниз: спуск и опять подъём, и опять лес, лес, лес. А дальше, за ним, — крутые выгибы мешанины скал. Осталось недолго. Даже если они опередили его на три аса, еще пара у него в запасе, по-всякому.

Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох.

— Смотри, — Стафр на бегу махнул рукой в сторону ствола толстенной созны. Эти хвойные гиганты уже начали появляться, то здесь, то там, и чем выше воин с гойшей поднимались, тем чаще.

— Что это? Кто?! Чем это?!

Кора дерева была исполосована в лохмоты.

— Скорее всего — грызл. Они, вроде бы, так метят свою территорию. Когтями.

— "Мутационная помесь белого и североамериканского медведя гризли древней Терры", — вспомнила Уста. — У нас нет копий. А твои мечи против этого чудовища — почти бесполезны. Его лапы — длиннее.

— Гракххский арбалет мер за двадцать уже должен пробивать шкуру. Даже сквозь шерсть. Зона смертельно поражения — пятно сердца под левой лопаткой. Приблизительно там же, куда ты засадила чёрной гаёне. Критически уязвимы также глаза, ушная впадина, горло и раскрытая пасть. Какой у тебя градус за стрельбу?

— Сборный — шестьдесят восемь.

— У меня за арбалет — семьдесят шесть. Несущественно. Стрелять будешь ты. Глаза у него маленькие и к тому же — под мощными надбровными дугами, так что в глаз целить будешь только — только! — при полной интуиционной уверенности. Проще попасть под ухо, но для этого он должен встать боком. Шея у него закостенела, головой грызлы вертеть почти не могут. Постарайся сблизиться. Ведь хоть градусы у нас хороши, но ни ты, ни я... мы — всё-таки не снайперы. А у меня будут мечи — отвлеку.

— Мечи? Против его когтей?!

— Пусть сначала достанет. Грызлы не жрут джаньфуя. У тебя же тоже — мышцы ещё не забиты бегом?

— Хочешь — станцуем? — вместо ответа улыбнулась гойша. И без улыбки добавила.— А не проще будет сразу прыгнуть на дерево какое-нибудь?

— И ждать когда он уйдёт? Сколько? Ас? Два? Шесть?! А потом — опять и опять?! У меня задача не выжить. У меня задача — опередить твою Биче!

— При чём здесь Биче?!

— Так она тоже не сильно отстанет от миссии их капитулла?!

— Она тоже их опередит! Но если нас порвёт грызл — ей и спешить не надо будет, — мальчишка не впечатлился. — Стой!

И Уста встала.

Пришлось остановиться и ему. Обернулся. В глазах: "Струсила?!" В глазах — презрение.

— Прямой бой — это смерть. Вот в этом у меня — "полная интуиционная уверенность". Думай!

В его глазах — бешенство. Но девчонка не дала ему времени встрять.

— Ищи выход, мужчина!

Юная гойша не стала любоваться мальчишкой в эмоциональном выплеске. Она побежала. Пришлось и ему.

"Ну вот... только грызла мне и не хватало!"

Аксель поёжился, рассматривая следы когтей на стволе созны. Протянул руку... Чтоб достать до начала рваных отметин надо бы ещё одну доращивать...

"Так, я — один. Копья у меня нет. Да и с копьём... В одиночку? Ну, есть герои, конечно, уникумы, чемпионы, но моё-то чемпионство — не из этого вида спорта. Ладно, хватит бессмысленных грёз, вернёмся к реальности. У меня есть тяжелый гракххский арбалет и мечи. Арбалет, в данном случае — это один выстрел по одному из очень немногих, малых, дёргающихся пятен уязвимости. Задача для снайпера, а я не снайпер. А потом, после бесполезного выстрела, — только бесполезные мечи. А потом — обречённый бой. И потом смерть.

Нет, тебе придётся спасаться на дереве. Если успеешь добежать. Если сумеешь залезть. Шимпанзоном бесхвостым прыгать придётся... Ох, некстати ты плечо повредил, ох, некстати".

Додумывал всё это Аксель уже на бегу. Что будет — то будет. А пока надо стараться не увеличивать темп отставания. Интересно, кого на дерево грызл загонит первым — мальчишку или его? А ведь если его, то так он и совсем опоздать может...

А может... может, Стафр решится побаловать девчонку "великой охотой"? Это было бы решением всех проблем. Тогда останется только вздохнуть над его трупом, обыскать труп её, забрать джаньфуй и повернуть обратно.

Да нет, толкнуть Стафра на открытый бой с грызлом может только отчаяние... К примеру, "его гойша" окажется неуклюжей и споткнётся, убегая к дереву... Да только вот не бывает неуклюжих гойш.

А может, отчаянные обстоятельства? Он же "выполняет миссию"? Может ли задержка на пару-тройку асов показаться ему критической? Нет. С чего бы... Они опережают все кланы минимум на тринадцать суток. А до Дуула — семь-восемь.

Через ас выяснилось, что лезть на дерево не придётся. Мальчишка всё-таки устроил великую охоту и победил.

Около трупа горного чудища уже копошились падальщики — шекалы. На ветках сидели тяжелые грипфы. Сегодня мяса хватит всем. А кровищи-то, кровищи...

Аксель не выдержал, уступил своему любопытству, оправдался перед собой, что, мол, пора бы отдышаться, и походил, присмотрелся к следам. Разогнав падальщиков, осмотрел тушу. В следопытстве чемпионом он не был тоже, но элементарное знал и умел. Да особых головоломок и не наблюдалось. Вот здесь грызл стоял в засаде. Ветер дул на него, и шалую парочку он почуял давно. Но Стафр был настороже, потому заметил зверя вовремя. Резко повернул и рванул к удобному дереву. Дура-девка со страху пульнула из арбалета. Попасть попала, да толку-то от таких попаданий! Грызл лишь разозлился и ринулся на неё. А она — верно, с визгами — кинулась следом за мальчиком. К сожалению, по дороге — ну не бывает неуклюжих гойш! — не споткнулась. И парочка, парой древесных шимпанзонов, забрались на раскидистый дук...

А дальше Стафр сделал неожиданное: он с низкой ветки раздразнил грызла, и когда чудище заревело — всадил арбалетный болт тому в нёбо. Аксель представил себе Стафра, устроившегося на суке с арбалетом у плеча. Можно осмотреть ветвь — мальчишка наверняка озаботился и об упоре для спины, и об открытой директрисе поражения. Да чего смотреть — иначе просто не может быть.

"Лучший, — констатировал бывший наставник. — Недаром его поставили коммодором. Он действительно из лучших — лучший".

Аксель отмыл в недалёком ледяном ручье руки, промыл вырезанный из правой, нетронутой ещё падальщиками, лапы грызла шмат мяса, проследил, как стремительно вода унесла вниз кровь и грязь, вздохнул, оправил амуницию.

"Осталось недолго, — подбодрил он себя. — Я просто покончу с неприятной работой. Это просто неприятная работа. Работа — на то она и работа — приятной не бывает. Недаром, работа и рабство — это однокоренные слова. А у тебя больше не будет рабства. Ты вот-вот освободишься ото всего. И ото всех".

Он встал,зачем-то ещё раз поправил рюкзак и побежал.

Осталось немного.

*

Всё было почти так, как и расследовал Аксель. Только в первый раз Уста выстрелила не со страху. Разозлить грызла им надо было, чтобы тот не ушёл, чтобы не устроил засаду ещё где-нибудь, чтобы не путался больше, в конце концов, под ногами! И второй раз стреляла тоже она. Там, на том дереве, на том толстенном суку у неё в глазах горел такой азарт, что, когда пришло время, Стафр отобрать у неё оружие не стал и пробовать. Он только нашёл место, где сидя можно упереться спиной об отходящую ветвь, где зверь хорошо видел их, а ей не мешали сучья и листья. Вроде бы, очевидная последовательность действий, но когда снизу орёт одно чудище, а рядом, на ветке, с арбалетом в руках подпрыгивает другое...

И ещё одного Аксель не увидел по следам... Впрочем, этого, наверное, не увидел бы и лучший следопыт гракххов — как юная гойша и юный воин выпили по доброй порции свежей крови грызла.

А уж потом... Уже потом-потом и много как потом, Стафру пришлось однажды вспомнить её фразу: "я могу быть плохой, я могу быть очень плохой". Хотя... хотя "однажды" — это преувеличение, точнее — преуменьшение: одним разом, конечно же, для него не обошлось... Но тогда — когда в первый раз — ему ещё и вспомнилось выражение её лица, с которым она всаживала болт из арбалета в морду взбешенному горному монстру. И эти два взаимно-независимых события переконнектились в нём насмерть.

010 000.

Сумерки спальни. Легкое потрескивание фитилька свечи, легкое колебание огонька — и лёгкое, как взмахи крыльев огромных бабочек сельвы, как осеннее кружение огромных листьев дуков, как вдохи огромных волн океана — легкое кружение прозрачно-розового дымка над пламенем, в такт ему, в резонанс ему. Он вздымает свои кружева вверх, как ниспадают вниз сброшенные шеллака киппоки, свободно, неотвратимо.

— Милый?

— Да?

— Да?

— Ты это о чём?

— Я? И о чём это я? Ты не знаешь?

— О чём говорит гойша, когда вы говорите с ней о биологии? — о сексе. Потому что ей совсем не нравится, как трахаются суслюки — слишком уж у них всё быстро происходит.

О чём говорит гойша, когда вы говорите с ней об астрономии? — о сексе. Потому что астрономией занимаются по ночам, а по ночам с гойшей — не до астрономии.

О чём говорит гойша, когда вы говорите с ней о математике? — о сексе. Потому что словосочетание "взять интеграл" у неё вызывает вопрос: "Куда?"

О чём говорит гойша, когда вы говорите с ней о политике? — о сексе. Потому что затрахали её уже все разговоры, и она разбирает постель.

— Милый, я уже разобрала постель.

Беспорядок рыжих волос на подушке подобен... подобен только путанице аккордов, двух пьяных музыкантов, в четыре руки импровизирующих на одной и той же клавитуаре каждый свою мелодию и — in blue.

Беспорядок рыжих волос на подушке подобен только праздничным ворохам листвы, раскиданной на путанице лесных троп в первые — ещё до затяжных дождей — в первые дни яркой бездонной осени.

Беспорядок рыжих волос на подушке подобен только путанице прикосновений нежных настойчивых пальцев, путающихся с касаниями нежных бесстыдных губ.

Беспорядок рыжих волос на подушке подобен только беспорядку рыжих веснушек, цветущих по горячей коже.

— Милый, живи вечно. Потому что я без тебя умру.

Тронуть грудь.

Гойша вздохнула, и у нее замерло дыхание. У неё отяжелели веки. У неё приоткрылись губы. Потому что только послевкусие старых вин подобно предвкушению секса. А кожа вдавилась в кожу.

Наполнить ладонь.

Тело не дрогнуло, веки не дрогнули, губы не дрогнули — а только дыхание.

Наполнить ладони — негой, наполнить ладони — нежностью, наполнить ладони — грудью.

И её дыхание уже переполнено воздухом, как его ладони плотью, но ещё — вздох, и ещё — вздох, и ещё... И голова — откидывается, и веки — сжимаются, и губы обнажают — зубы.

"— Тебя же учили риторике?

"— Долго, милый.

"— Тогда скажи мне, на что так мучительно похожи женские груди?

"— На цветы.

"— Чем?!

"— Своей беззащитностью, своей силой, и тем, — она улыбается, — как они тянутся к свету. И своей обнажённостью — после. И...

"— И?

"— И лепестки цветов, точно так же, как кожа обнаженной груди, свет не отражает — они впитывают его. Весь. И...

"— И?

"— И своей принципиальной незавершённостью. Цветы — это лишь прелюдия плода. Груди — это тоже лишь прелюдия. И...

"— И?

"— Своей сумеречностью...

"— Тебя хорошо выучили, но "сумеречность"...

"— Сравним? Посмотрим?

Про переполненные ягодами кисти винограда она тогда ничего не говорила. Это он придумал сам. Хотя, нет, его же не учили риторике. Наверное, это он прочитал в какой-нибудь старой-старой книжке с древней-предревней Терры.

Так пусть брызнет сок!

Он сжал ладони. Она выдохнула, длинно, долго, протяжно:

— Ещё!

И он будет целовать, целовать, целовать, а она требовать:

— Ещё!

И он будет баловаться её волосами, раскапывая её шею, а она смеяться:

— Ещё!

И он будет пальцами перебирать косточки вниз по позвоночнику, а она — вытягиваться, изгибаться, выгибаться:

— Ещё!

А кожа обнажённых ягодиц света не поглощает! И нет в них сумеречности, и не рождают они чувства незавершённости.

— Ещё!

И гладить, гладить, гладить, всё сближая ладони друг к дружке, всё сближая ладони к меж...

— Ещё!

...лишь касаясь, и лишь скользя... В ритме её уклонений, в ритме её притяжений...

— Ещё!

Пальцы входят во влажную теплоту.

— И ещё...

Она широко раздвигает ноги, и когда его пальцы находят место, каждый для себя — резко схлопывает их.

И — "ещё", и — "ещё", и — "ещё". До головокружения, до потери ориентации в пространстве, до эха, до гула — до сияния! — во всём теле — ещё!

Её голова только с дюжину тликов полежит у него на груди, она даже не особенно успокоит дыхание:

— Войди в меня, мой господин.

А через полудюжину минит уже приляжет на его плече — правом, повернется бочком и, посапывая ему в подмышку, почти сразу уснёт. Её сон будет крепок и лёгок.

А он к утру опять привычно удивится: его рука не затекла. А вспомнив её ладошку, пару раз за ночь касавшуюся его груди — слева — улыбнётся:

"Милая, ты будешь жить вечно. Потому что с тобою я не умру".

Дистанционный датик Ровда зафиксирует уровень наслаждения мужчины в сто девятнадцать ост во время первого оргазма партнёрши.

Инквизиториня не преминет упомянуть своим послушницам, что у неё с Бьёргом бывало и сто тридцать семь.

Гойша не преминет буркнуть своим подругам, что вот эти эксперименты по экстриму, видно, ему сердце и посадили.