— Ты, Большой, не равняй ученика Тауруса и Синдер Фолл со шпаной. Я из дома ушел, чтобы менять мир. И знаешь, я вот вспоминаю Вьюрка. Мы же тут построили почти город. Сами. Хоть мы мудаки и шпана. Бранвены нам все переломали, а что взамен? Только пожрать-награбить.

— Пожрать-награбить? А это мысль... — Большой хмыкает и ковыляет к люку. Блин, ему же бежать к лодке по склону зигзагом, под выстрелами. И потом грести! В смысле — отгребать.

— Эй, — кричит Большой, — а долю нам какую положишь?

Видно, не ждала Рейвен вопроса по существу, и теперь начинается у них в банде торг: сколько дать новичкам, и почему именно столько? Мало ли, что они круче гриммова яйца, они враги, они Химринга подкололи, они Вернал убили! И Конона из темноты зверобойным копьем тоже они!

Я смотрю на море: скрываются корабли. Ветер, дождь зарядами. Рыбаки, вроде, такую погоду любят: можно дома сидеть. Или море по нам плачет.

Ну закроемся мы в пакгаузе, классика боевика про хороших Охотников и плохих неважно кого. Через пару дней кончится вода, потом еда, но намного проще обложить нас тут хворостом и зажарить. Бранвены могут, их даже Робин боялась. А здесь и Робин не поможет, потому как она в Мантле, за океаном.

Главное даже не это!

А главное: стены нет. Убивали на полуострове много, умирали в муках и тоже немало. Гриммов тут соберется уже очень скоро столько, что не до Бранвенов нам станет. Бранвены-то сбегут...

— Эй, там! Даю половину доли на половину года, а выживете, погляжу. Может, вы и того не стоите!

Большой отваливается и тоже на море смотрит: нет кораблей. Ко мне поворачивается:

— Ну что, Лосепотам, долгие проводы — мятые сиськи? Давай, скажи среднекрупному уголовному элементу по-ученому, как идейный борец. А вы, Уго, сейчас на берег идите, баркас отвязывайте, и ждать не вздумайте, гребите прямо так, мы догоним.

Угол морщится:

— В конце-то концов, добро всегда побеждает. Надо только позаботиться, чтобы наш конец не наступил раньше...

И, не говоря лишнего слова, охапку ружей выставляет перед щелевой амбразурой.

Большой хмыкает: ну, я хотя бы попытался. И остальные пять ружей у своей амбразуры пристраивает.

Взводятся курки, выхожу я на площадку и начинаю вроде как ласково:

— Рейвен, — говорю, — сиськи у тебя зачетные. Бидоны — мое почтение, стеганка треснет. Но вот Синдер на лицо портянку наматывать не надо, понимаешь? А у Винтер жопа шире. Если не веришь, тут везде афиши с ней расклеены, можешь сама измерить. Вот, значит, и проиграла ты. Прости.

Отвечает мне Рейвен тоже ласково:

— Это же тебя мудак с глобусом Лосем назвал?

— Откуда мне знать, кто у вас там натягивает глобусы и кем кого называет.

Рейвен вытаскивает свой "великий меч", кладет на плечо и улыбается. Хорошая улыбка, даже странно, что она на морде такой твари забыла. Рейвен говорит:

— Я тебе очень благодарна именно вот за эти слова. Я вам придумала кое-чего поинтереснее чоботов на столбе. Но Синдер твоя просила... Я сделала вам предложение. А ты, такой молодец, его не принял. Ты, Лось, выдал мне просто-таки королевский подарок!

— Ты там осторожнее, — улыбаюсь, — у меня основа лосиная. Мой подарок в рот может и не пролезть.

Наши залпом из всех ружей. Бранвены еще по ответу все поняли, врассыпную, одна Рейвен прыгает сразу ко мне на крышу. Я в люк и крышку хлоп, а вырвать противогриммовый люк — не брови выщипать.

Спрыгивать на морскую сторону пакгауза Рейвен не торопится, научил ее Большой там, на стене, за спиной живого противника не оставлять. Но и нам не выйти.

Переглядываемся. Большой трогает бок, морщится:

— Короткая спичка в этот раз моя.

— Долбоеб, — это вежливый Уго Вильо вырубает Большого прикладом по голове и мне кивает:

— В лодку его. Не сейчас, погоди...

Открывает напольную дверь и выходит на полуостров, прямо к Бранвенам. Те в шоке даже отряхиваться перестают!

— Мне тут Лось одну вещь сказал, — Угол держит в руках тросик, уходящий в недра пиджака, и Бранвены подозревают, что там накладной заряд, обклеенный гайками. Мало ли, в чем секрет полуострова, но психов они только за сегодня видели минимум троих. Вдруг и этот такой же?

Поэтому даже Рейвен с крыши смотрит на Угла, на спуск к бухте никто не смотрит.

Я Большого на спину, морскую дверь с ноги, и вниз скачками.

Шесть выдохов, рыбкой в баркас, как в такси енота — тогда, еще в позапрошлой жизни. Только здесь вместо диванчика жесткая лавка, но мне и не до боли. Большого под мачту, швартов скинул, на весла, и рву, и слезы по всей морде. Дождь сплошной стеной, не капли, потоки. Но я-то знаю.

Технион — элита. Оттуда дураки не выходят. Мог воздушные крейсера строить, в масле кататься. Мог к Айронвуду пойти, ловил бы меня сейчас.

Но нету фарта — значит, нету!

Хрена же кислого ты с нами связался, Уго Вильо Перес...

* * *

Уго Вильо Перес прошел несколько шагов, переждал коротенький шквал и обернулся к Рейвен:

— Если вы клан, то вы можете умирать за своих?

Рейвен не ответила. Ответил Тераторн:

— За наших ваши умирают. Мы за своих убиваем.

— Ну, я-то умру точно не за ваших.

Рейвен покосилась налево, ожидая реплики от Вернал. Опомнилась. Спрыгнула с крыши и махнула клинком, развалив человечка от плеча до пояса:

— Просто умри уже, этого хватит.

* * *

— Хватит, Семен, хорош трясти. Вчерашний день весь в тумане, только почему-то задница болит... Дрались мы, что ли?

— Ты вчера нажрался, как танкист. Мы приняли решение тебя доставлять в располагу. Но ноги у тебя вообще не шли, вырубался и падал! Так достал, что ни сил, ни зла, да и патруль вот-вот. Ну, выписали тебе со злости, пока валялся.

— Ты, что ли, выписывал? Маяковский, блин!

— Не помню, мы же взводом отмечали. Ты поднимаешься, и с криком: "Убью!" — за мной бежать. Полста шагов и опять бух, в бессознанку. Ну я тебе опять подсрачника, и опять бежим, и так пока до КПП не добежали!

— Неслабый марафон, почти весь городок. И что потом?

— А там комбат: уберите, говорит, свое мнение с вашего лица!

— Так мы на губе?

— На губе так не цацкаются, поручик. Мы в боковушке при КПП, нас комбат в самый верхний штаб продал. За выдумку и фантазию, сказал.

— Что-то, юнкер, мне сцыкотно. С чего бы вдруг в самом верхнем штабе понадобилась наша, даже не лейтенантская покамест, фантазия?

Распахнулась дверь. Вошедший майор, напрасно пытающийся подтянуть живот, гладкий, чистый — "арбатский", сразу видно — скомандовал:

— На выход с вещами.

Но таким тоном, как будто попросил.

Курсанты переглянулись, на всякий случай приняли уставное выражение лица и прошли за майором в зеленый девятиместный "Бархан".

В "Бархане" переговаривались лейтенанты, старше курсантов самое большее, на год:

— Ты за что?

— Листья с деревьев сбивали.

Машина тронулась, но парни внимания не обратили. Куда-то привезут, все и узнается. А пока:

— Трави!

— Ну, за... Долбались мы березовый лист подметать, он мелкий, зараза, с лопаты улетает, от веника уворачивается как живой. И каждый день заново. Ну, взяли мы книжку старшего товарища, такие там рассказы, ух! Короче, послали взвод мальков сбить листья с веток, один раз убрать, и на этом все закончить.

Лейтенант заржал:

— Я ведь по той же книжке тут. Самая читающая страна в мире, как не смеяться.

— Так ты понял, чем кончилось?

От смеха лейтенант мог только кивнуть. Второй лейтенант глянул на курсантов и смилостивился, досказал:

— Вот сидят наши на деревьях, лист сбивают. И тут, значит, делегация сапогов. То ли с Конго, то ли с Ганы, то ли еще какая Момбаса... И видят, значит, стаю орущих белых обезьян, чешущих березы граблями. По всей аллее, от ворот до пушки. В смысле, до памятника. Ну а я, понятно, старший. Меня Дед вызвал: таланты, грит, не должны сохнуть без полива...

Тут "Бархан" свернул и долго мчался вдоль серого забора, за которым нарастал гул и рев.

— На аэродром везут, — второй лейтенант поглядел на курсантов особым таким взглядом, но они печально помотали головами:

— Никак нет, тарщ лейтенант, нечего курить.

Перед КПП аэродрома "Бархан" встал и круглый майор привел еще одного широченного залетчика, из, понятно, десантуры. Тот поместился в порядке званий между офицерами и курсантами, представился:

— Старшина Поболовец!

— За какой залет, товарищ старшина?

— Товарищ лейтенант, разрешите не рассказывать. Перед курсантами стыдно.

Заглянул майор:

— Вот пускай будет стыдно. Здоровый, черт, а такое упорол... Курил на борту самолета. Он старший по званию, никто из своих замечания не сделал, а пилот не видел. В качестве пепельницы додумался применить карман, пришитый на спинке сидения летчика.

Майор хмыкнул:

— Засунул туда окурок и спокойно десантировался. Карман загорелся. После приземления пилот схватил огнетушитель и начал заниматься пожарно-прикладным спортом. Потом открыл соревнования по бегу, пытаясь догнать старшину на аэродроме. Не догнал. Жертв и разрушений нет. Товарищи курсанты, не ведите себя, как товарищ старшина. Он вон здоровый какой. А вас пилот может и догнать, и тогда страна лишится молодых кадров.

Чихнув, майор залез в кабину. Машина качнулась и покатилась.

— Ну ничего, старшина, — вздохнул второй лейтенант. — Я вот снег убирал.

Первый лейтенант потер задницу и хмыкнул:

— Как там написано?

— В точности. Прокопали мы в снегу тропинку змейкой через плац, офицерам в коричневых штиблетах только по ней, вокруг же снега по колено. Вот поутру все они цепочкой от КПП до штаба, как по серпантину на ваенна-грузинский дарога, вах! А мы в окнах казармы ржем.

— Так что же вы, противогазы надеть не догадались?

— Догадались. Я не догадался повязку дежурного снять!

Лейтенант посмеялся. Курсанты переглянулись и Семен сказал:

— Разрешите вопрос! Что за книга?

— Новиков, "Страна деревянных камней", — лейтенант засмеялся. — Великая вещь, вечная вещь. Только, молодежь, читать читайте, повторять не смейте. А то будет, как с нами. Мы теперь готовые "пятнадцатилетние капитаны", а вас "ночными майорами" выпустят.

— Если только подвиг, — вздохнул старшина.

Машина погрузилась в сонное молчание. Как сказано у великих мудрецов древности: "Когда времени очень много — скажем, четверть часа! — то лучше всего поспать." Пейзажа за окном никто не разглядывал, и куда везут, не отмечал.

Наконец, "Бархан" остановился. Парни на лавках проснулись, помотали головами. Майор приказал:

— К машине!

Выскочили, встали по званию. Вокруг домики, плац, спортгородок, рота в противогазах бежит. Еще подальше, на поле, учатся палатки ставить. Часть как часть, никаких признаков начальства. Особенно большого.

Подошел седой красномордый капитан-артиллерист из тех самых "пятнадцатилетних": с самой войны повышать не за что. Но и увольнять невозможно, держится на нем, к примеру, хозчасть или он зампотех от бога. Или, если пушкарь, выстрел в уме считает быстрее, чем два лейтенанта даже с "железным феликсом".

— Становись-равняйсь-смирно-вольно. Спецгруппа построена.

Майор передал "пятнадцатилетнему" пять папок — личные дела, догадались все.

— Товарищ капитан, командуйте.

— Смирно. Вольно. Я капитан Зимолетов. Товарищи офицеры, старшины и курсанты. Нам предстоит... Предстоит... Сложное задание. Предупреждаю сразу: не удивляться. Прежде всего час на приведение себя в порядок. Умыться, побриться и так далее. Принадлежности и спецодежду получить вон в том домике. Через час построение здесь же. Вопросы?

— Товарищ капитан, курсант Певченко!

Семен помялся самую чуточку, и выпалил:

— А вас за что?

Седой капитан отлично понимал, что вопрос пристрелочный. Злой ли начальник? Ответит всерьез, отшутится влегкую, отбреет язвительно, отмахнется презрительно?

Капитан покрутил красным шнобелем. Первый вариант, понятно, что первый. Маршал ждет. С группой хорошие отношения нужны. Еще вопрос, кому кого придется там, на коврах, в сферах, выгораживать...

— А у меня на свинокомплексе поросенок пропал. Вон там, — капитан махнул рукой за спину. — И не первый же день, а прохлопал. Они что сделали, стервецы. Как помер свиненок, они его гвоздем-двухсоткой к доске прибили, вроде как стоит у забора и стоит, кому какое дело. По головам счет сошелся, и отлично. Наряд сдан. Запах? На свинарнике? Не смешно. А в мою смену другие свиньи ему ноги отъели. Висит поросенок божьим дивом, — капитан хмыкнул. — Ну, меня за религиозную агитацию и послали... Вами командовать.

— Спецодежду, — вздохнул в нос Поболовец, но тихо у громадного старшины не получилось, — наверное, убирать за свиньями будем.

Подтянулся и на взгляд офицера отрубил:

— Старшина Поболовец!

— Делать мы, товарищ старшина, будем что Родина прикажет. И, особо выделяю, не болтать об этом. Как поняли?

— Понял четко и ясно. Вопросов больше не имею.

— Вольно. Лейтенант! Ведите группу.

* * *

Группу ввели в кабинет и разместили за большим столом. В гражданском, но стриженые коротко, выглядели мужчины кем угодно, только не обычными людьми. Либо молодые милиционеры, либо плохо маскирующиеся оперативники.

Соколовский потрогал мизинцем бровь и решил поселить все стадо в ведомственной гостинице. Чтобы москвичи от смеха не перемерли.

— Итак, товарищи. Ваши личные дела я читал. Меня вы знаете. Кто не знает, — маршал усмехнулся, — тому расскажут те, кто знает. Вон товарищ капитан помнит меня, наверное, по зиме сорок третьего.

— Так точно. Вы нас поздравляли на присвоении званий. В хозяйстве Черевиченко.

— Запомните, молодые люди, — маршал явно пребывал в хорошем настроении, — если два офицера за два часа беседы не найдут минимум двух общих знакомых, то один из них иностранный шпион.

Молодые вежливо улыбнулись. Маршал улыбку подхватил и усилил до крокодильей:

— Товарищ курсант, отвечаю на ваш незаданный вопрос. За что к вам определили меня?

Семен Певченко едва не дернулся почесать затылок. Уже доложили маршалу обо всех разговорах в группе. Уже постарались. Арбатский округ, верно говорили отцовские друзья. На унитаз не присесть, чтобы потом в литературной критике не пропесочили за несоответствие формы содержанию.

— Товарищ курсант, у вас неверная постановка задачи. Сам себя я определить не мог.

Маршал подтащил ближе стопку из шести набитых вырезками и фотографиями папок.

— Мне поставили задачу. Верховное командование поставило.

Открывая синюю папку, Соколовский пробежался по лицам почти незаметным быстрым взглядом, и седой капитан вдруг особенно остро почувствовал: это сегодня Соколовский служит в очередном НИИ с мирной вывеской "НИИ Прогнозирования", а ведь старик довольно долго командовал Западным фронтом. Да, сейчас поговаривают, что командовал неудачно — только перед Соколовским на той же местности с теми же войсками ничего не добился Конев, и двадцать восьмого февраля его сняли, капитан запомнил дату, потому что их батарея выгружалась именно в тот день, и офицеры гадали, каким окажется новый командующий. В Ржевско-Сычевской операции не сильно блистал и Жуков. Но Конев и Жуков потом наперегонки брали Берлин, а Соколовского сняли, и до конца жизни он перекладывал бумажки в штабах.