Зверь лютый Книга 33. Интриганки

После чего "проводник к ложу" сполз вдоль стены кучей тряпья и захрапел. Выдыхая сложный букет из рейнского, мозельского и баварского вин, который перекрывался мощным запахом местного овсяного пива с можжевельником.

Сидеть в темноте возле бетмена-полупроводника, нюхая выдыхаемую им гадость, было противно, возвращаться назад в темноте лабиринта — невозможно. В очередной раз обругав себя за собственную глупость — ведь могла же взять зажигалку! и служанку! и кольчужку! и просто послать, в конце концов, своего законного! — герцогиня пошла вперёд, придерживаясь рукой за правую стену.

Были серьёзные сомнения, но бетман не соврал: она чуть не упала, когда в стене нашёлся проём. В котором, да, точно — лестница. Из высоких каменных ступенек.

Придерживая одной рукой подол длинного платья, одетого по совету матушки прямо на голое, тщательно намытое, размятое и умащенное дорогими маслами тело, другой ощупывая неудобные ступеньки, юная герцогиня принялась подниматься. Наверное, к вершине счастья, которое ожидает её в супружеской постели. Нервно похихикивая и забавно поругиваясь.

— Ух, как это ему дорого обойдётся, — приговаривала она себе под нос, стукнувшись об очередную щербатую ступеньку.

Наконец, впереди посветлело. Тёмная зимняя ночь была, всё-таки, не столь темна, как мрак внутри каменных строений.

Деревянная галерея проходила вдоль стены здания. Напротив прохода, через которой она собралась выбраться, был каменный забор. За которым тыльной стороной стоял чей-то богатый дом. Где, на уровне галереи, наблюдалась освещённая комната с полуоткрытым окном.

В окне имелся её муж. Герцог Саксонский Генрих Лев. В короне.

Не узнать корону Саксонии невозможно: помимо высокой цилиндрической тульи, сделанной из золота, густо украшенной драгоценными камнями и семью невысокими зубцами, она имеет две поднимающихся с висков ветви, встречающиеся над теменем игривыми, соприкасающимися и расходящимися в разные стороны, завитками.

Да и какую ещё корону Генрих напялит себе на голову, отходя ко сну?

Никуда отходить он не собирался.

Кроме короны, на имеющемся в окне за полсотни шагов через забор муже, не было ничего. Даже креста. Голый герцог. Аз из. А ля натурель. Настолько голого мужа Ростислава не видела даже в брачную ночь.

Пожилой, рыхловатый, очень белый телом герцог стоял на коленях. С вывернутыми за спину руками. С жалобным выражением на лице. Завиток маленькой бородки под нижней губой испуганно трясся. Он что-то униженно говорил в сторону. Оттуда, из невидимого в щель полуоткрытого окна пространства, вдруг мелькнула чёрная рука. Нанёсшая Генриху сильную пощёчину.

Ростислава, замершая, как карабкалась — на четвереньках, на предпоследней ступеньке — беззвучно ахнула.

Рука ухватила герцога за подбородок и подняла его лицо. Расстояние было достаточно велико и звуки не долетали до неожиданной зрительницы, но плачущее, испуганное выражение читалось вполне. Затем, к стоящему на коленях с запрокинутым лицом сюзерену Саксонии сверху приблизилась голова дьявола. Или кого-то очень на него похожего. Чёрного кожей, с двумя длинными, висящими на нижней губе клыками и двумя белыми косами, свёрнутыми башенками и торчащими над головой подобно рогам чертей и бесов.

В поле зрения появилась вторая рука с короткой плетью. Плётка хлопнула по спине коленопреклонённого, отчего бедняга дёрнулся и, явно, заскулил интенсивнее. Немножко поползала кончиком по плечам. Ударила куда-то ниже. Ниже спины. Поротый герцог принялся что-то быстро-быстро умоляюще говорить и отклонился назад. А на него, из-за края окна, надвинулось тело.

Обнажённое. Белое. Грузное. С крупными ляжками, торчащим животом, отвисшими грудями и длинным конским хвостом вороной масти.

Голова мужа оказалась под этим животом, между этими ляжками. Чёрная рука сдёрнула корону и нацепила на свою уродливую голову. Довольно косо — обруч налез только на один рог. Другая, тем временем, ухватила герцога за его гордость — нет, это не за то, о чём вы сразу подумали — за длинные, завитые, аккуратно расчесанные волосы, и принялась вжимать в себя. В своё срамное место. Вороной хвост подрагивал, свободно рассыпавшись по ляжкам и ягодицам чудовища.

Несколько мгновений ничего не происходило. Но вдруг существо дёрнулось, сдвинулось, напористо переступило ногами, расставляя их шире, продолжая своей чёрной рукой удерживать белокурые волосы главы Вельфов всей Германии. И поставило ногу, прежде невидимую, на подоконник.

Нога была в сапоге.

— Ап! — сказала себе Ростислава в изумлении и сразу зажала рот рукой.

Потом вспомнила выражения "Лютого Зверя" и поправилась:

— Блин!

Нет, этого недостаточно. Тут нужно сказать что-то посильнее... э-э-э... А! Вспомнила! Факеншит! И даже — уелбантуренный!

Попытка подобрать выражение, соответствующее силе её эмоций, несколько сбила эти эмоции. Теперь она могла уже рассуждать:

— Так вот куда мои верховые сапоги ушли! Ну, матушка, ну, змея!

Понятно, что женских верховых сапог в здешней природе нет. Вообще. А уж красной кожи, с наколенником, на каблуке, с пряжкой на щиколотке... Красивую обувку построили мастера во Всеволжске для "любы" "Огненного Змея".

Вчера Софья выпросила у дочки эти сапоги. Размер ноги у них почти одинаков, но куда матушка собиралась их использовать? Она же верхом не ездит! Теперь стало понятно для какой джигитовки потребовалась уникальная спец.обувь.

Ага. А чёрные руки — она себе такие перчатки по локоть добыла ещё во Всеволжске. Хвост... Точно! Вспомнила! Ваня как-то про "огненную лису" на мордовском "медвежьем празднике" рассказывал. Там, правда, хвост из сена и поджигают.

Ой! А тут она тоже запалит и будет бить присутствующих? Присутствующего...

А на голове — мешок какой-нибудь кожаный нашла. Клыки — вообще не забота, костей повсюду полно. Вкупе... смотрится выразительно.

Цыба, конечно, и не такие костюмчики показывала. Но для моего... вполне. Ишь как старается. Для общего удовольствия.

Потрясение от увиденного перешло в чувство удовлетворения: вот, сперва испугалась, а потом-то... и всё понятно, и ни какой чертовщины. Даже смешно.

Теперь можно уже оценить, основываясь на собственном небольшом опыте и здравом смысле, подробности и детали наблюдаемого:

— Крест она сняла. Это правильно. Но можно было бы что-то красненькое на шею. У нас же есть гарнитур с рубинами. И поставить его поближе к подоконнику. А то вон как далеко ногу отставить пришлось. Неустойчиво. То-то её качает...

Она ещё разглядывала забавную живую картинку в полуприкрытом окне напротив, когда сзади, с лестницы, до неё донеслись мужские голоса:

— Маледетта оскурита. Ти рампай ла теста. (Чёртова темень. Так и голову сломаешь).

— Ниенте. Проссимоменти. (Ничего. Скоро придём).

Ещё улыбаясь, она повернула голову. Ничего не видно. Но слышно.

Идут. Двое. Мужчины. Судя по говору... Откуда в Хамельне итальянцы?!

— Дура! Не о том думаешь! Они сейчас поднимутся по лестнице. И увидят! Вот это всё! Как герцог Саксонский ублажает дьяволицу! Отдав ей свою корону! Встав перед ней на колени! Вот таким противо... антихристианским способом! Её муж! Её матушку! А она подглядывает! Не воспротивилась, не возмутилась, не призвала крёстную силу и ангелов с архангелов. Значит, и она такая же! Уже не схизматка-еретичка, а сама дьяволица! Мерзость и искушение сатанинское для каждого доброго католика! Служанка Князя Тьмы!

* * *

Не надо думать, что Ростислава перепугалась зря. Римско-католическая церковь тотально регламентирует все сексуальные практики.

Около 1000 г. Бурхард, епископ Вормский, очень святой, кстати, человек, составил "каталог греха" ("Декрет"). Особый раздел — плотские:

Пять дней на хлебе и воде за совокупление с женой "по-собачьи".

Три дня мужу, который приблизился к жене, когда она была "в слабости".

Четыре дня за невоздержание в воскресенье.

Сорок дней за невоздержание во время поста, но можно — 20 су. (Уточню: постных дней в году — половина).

Пять дней на хлебе и воде тому, кто был при этом в состоянии опьянения.

Двадцать дней на хлебе и воде мужу, который не воздерживался в течение двадцати дней, предшествующих Рождеству, во все воскресенья и еще в некоторые праздничные дни.

Двадцать дней на хлебе и воде неженатому мужчине, согрешившему со свободной женщиной или со своей служанкой.

Взаимная мастурбация — двадцать дней.

Онанизм — десять дней покаяния, если только вместо руки не пользовались "просверленным деревом". Иначе — удвоение.

Наибольшего снисхождения заслуживал мальчик, который достиг удовлетворения, просто обнимая женщину: один день на хлебе и воде. Если это произошло в церкви: десятикратно.

Если мужчина, у которого нет жены, удовлетворял страсть с кобылой, коровой, ослицей "или каким-либо другим животным" — ежегодно один раз поститься на хлебе и воде в течение 7 лет и умерщвлять плоть в течение всей жизни. Если женат — 10 лет; если грех вошел в привычку — 15 лет. Если он сделал это будучи ребенком, грех прощался после ста дней на хлебе и воде.

Религиозная система — тоталитарна, стремится контролировать всех тотально. "Ибо даже волос не упадёт с головы человека без соизволения Его". А уж тем более — "просверлённое дерево" или кобылица.

"Сексуальную магию" Бурхард тоже не обходит молчанием.

Он спрашивает кающуюся женщину: не глотала ли она сперму своего мужа?

Не подавала ли она ему на стол рыбу, которую еще живой вводила в свои интимные органы и вынимала только после последних содроганий агонии?

Не давала ли она ему есть хлеб, который месила на своем голом заду?

Не примешивала ли она к его еде и питью свою менструальную кровь?

За первый из перечисленных проступков, связанных с особым сладострастием — 7 лет покаяния, за два последующих — по два года, за последний — 5 лет.

Для Бурхарда, как и для всех христианских моралистов, акт любви в любом случае недобродетелен. Чем меньше этим занимаются, тем лучше. Поэтому попытки сделать мужа импотентом наказываются мягче:

раздевшись донага, она обмазывалась медом и каталась по ткани, усеянной хлебными зернами; затем она собирала все зерна, прилипшие к ее коже, молола их, вращая мельницу против солнца, и делала из полученной муки хлеб, который подавала своему бедному мужу — 40 дней на воде и хлебе.

Обращает внимание детальность проработки вариантов. В полуразрушенном в том момент Вормсе, где разбойники и дикие звери регулярно бродили по улицам, пока Бурхард не построил новые стены, он, вероятно наблюдал много подобного. Что и изложил в своих запретах. У Нифонта, епископа Новгородского спустя полтора века, не было столь разнообразного материала для наблюдений.

Да и то правда: "це ж Европа"! Наследники великой греко-римской цивилизации! Где уж нам, в глуши и дикости, "месить хлеб на голом заду". Тут бы просто хлеба в волюшку...

Понятно, это — нормативы. Практика... отличается. Иначе бы и запретов не было.

За поколение до Бурхарда в Риме случилась "эпоха шлюх", когда династия... м-м-м... "женщин с пониженной социальной ответственностью" десятилетиями ставила и смещала Наместников Господа Нашего. Из числа своих... клиентов.

Крестовые походы весьма способствовали "смягчению нравов". Расцвету, так сказать, прогресса и процветания, науки и искусству. И в этой области — тоже. Куртуазная поэзия, изысканные вещички. И... м-м-м... способы. Но не для всех. Одни уже "по уши" в "прогрессе", другие, кто не попал в нужное место — в "консервативных ценностях". Отчего и раздаются вопли об "очищении". Катары, вальденсы и "Неистовый Бернард". Все хотят "чистоты", но чуть по-разному. В разных орг.формах. И пускают в оборот нормативы полуторавековой давности от Бурхарда. А что — разве что-то изменилось? "Дупло на ёлке" стало найти трудно? — Но какой уровень прогресса в столярном деле!

Я уже говорил, что средневековое общество очень "пятнистое". По "вертикали" — разные сословия ведут себя по-разному, по "горизонтали" — в разных землях нормы и обычаи разные, во времени: в том десятилетии — на костёр, в этом — ах какая милашка.

Нужно знать конкретную "здесь и сейчас" правоприменительную практику. Но то, что наблюдает Ростислава — сатанизм однозначно. Для любого стороннего наблюдателя. Что и привлекательно для участников: "запретный плод — сладок".

* * *

Паника в душе молоденькой шестнадцатилетней женщины нарастала.

— Нельзя! Нельзя, чтобы они это увидели! А что делать? Приказать? Чтобы ушли... Так они и послушались. Они меня не знают, слуг и признаков власти у меня нет. Убить? Вот так прямо? А чем? Дура! Ой, какая же я дура! Ничего не взяла! Ни рогатки, ни стилета... Я ж к мужу шла. На ложе. В соответствующем одеянии и настроении. С его слугой! В его городе! Посреди расположения герцогского каравана! Среди своих!

Как часто бывает, более всего жгло осознание собственной ошибки. Приведшей, силой стечения случайностей, к ситуации неминуемого краха.

— Факеншит же! Здесь нет своих! Здесь все саксонцы!

Годы жизни во Вщиже, в небольшом, мирном городке, в роли княгини, в собственном княжеском тереме, вовсе не воспитали у Ростиславы чувства постоянной готовности к появлению опасности. Там бывало скучно, противно, обидно. Безысходно. Но не опасно.

Какие-то кусочки общечеловеческого сволочизма я дал ей во Всеволжске. Но все они перекрывались потоком радости, ощущением, что всё это — игры, может быть и жестокие, но только проверки. Не взаправду. "Ангел Хранящий", "Змей Огненный", "Зверь Лютый"... они спасут, защитят, исправят.

В караване... да, были опасные моменты. Шторм, однажды упала за борт. Но не было врагов. Природа, законы того самого Исаака. "Природа изобретательна, но не злокозненна". Со злой волей человеков она не сталкивалась, пока не пришла в Саксонию.

То, что "пояса верности" изобретены для безопасного, хотя бы кратковременно, пребывания дам в расположении "своей"(!) армии... их ещё не изобрели.

— Убить — нечем, приказать — нельзя... Тогда — подумать. Думай! Ванечка постоянно так и говорил. Чем же их остановить? Не пустить сюда. Откуда открывается вид... после которого нас всех... на костёр. Во славу господа нашего. Даже Генриха... если повезёт — в монастырь пожизненно. А владение его... перейдёт по наследству к дядюшке Вельфу. Который, обнаглев от такого подарка судьбы, сцепится с Барбароссой.

Накатанные "колеи мыслей" приводили её смятенный ум к суждением политическим. Отодвигая потоп паники, настраивая на рассудочное мышление. Не сразу.

— Ох же ты боже мой! Что делать?! Делать-то чего?! — А! Как Ванечка говорил: переключить внимание. Как с капризными детьми. Чем?

Герцогиня ещё водила автоматически пальцами по бедру в поисках "убивающей рогатки", когда до неё дошло.

— Ванечка приговаривал: "Спасение погибающих, дело рук самих погибающих. Или их ног". Он-то толковал про то, что убежать — не стыдно. Но здесь убежать нельзя, а ноги-то есть!