Зверь лютый Книга 33. Интриганки

Зверь лютый

Книга 33. "Интриганки"

Часть 129 "На дальней, на сторонке одну меня...".

Глава 653

Э-эх, не любо тебе, красавица, ни про посевные площади, ни про процент всхожести. Не греет тебя температура плавления, не ласкает слух калькуляция себестоимости. Всё б тебе про прекрасных принцесс да благородных рыцарей. Что ж, "Вы хочите песен? — Их есть у меня". Вот, девочка, слушай ещё одну. Вполне принцескно-рыцарнутую.

Саксония, Ольденбург, май 1168 г.

Солнце садилось. Огромное, красное, оно медленно опускалось вниз. Куда-то в... в и без того низкие Нидерланды. Последние лучи косо просвечивали муть испарений над многочисленными на этой равнине болотами, пелену пыли, поднятую по всем дорогам в округе копытами тысяч коней, колёсами сотен повозок.

Юная женщина бездумно смотрела на уходящий красный шар сквозь узкое, похожее на бойницу, окно в бывшем графском замке. Вот и ещё один день закончился. День без смысла, без цели, без радости. Пора спать. Завтра будет такой же.

Бесцельно блуждающие мысли выдернули из памяти бессмысленные слова какого-то, однажды вспомненного "Зверем Лютым", миннезингера. Со странным именем Бурлюк:

"Он любил ужасно мух,

У которых жирный зад,

И об этом часто вслух

Пел с друзьями наугад".

А тут... даже глупость спеть не с кем.

Женщина тяжело вздохнула. И чего грустить? Сотни женщин в этом мире мечтают оказаться на её месте. Сотни тысяч — даже не смеют о таком мечтать. А ей... ей скучно. Всё хорошо, всё есть. Еда и одежда, слуги и украшения. Нет только... Смысла нет.

"У человека должна быть цель, он без цели не умеет, на то ему и разум дан. Если цели у него нет, он ее придумывает".

— Гос-с-споди! Что ж мне придумать-то? Я ж не умею.

Она почти всю жизнь прожила без цели. Сначала маленькая была. Зачем придумывать? — Утро, день, вечер — сами по себе цели. Они всегда наполнены чем-то новым, интересным. А мамки-няньки непрерывно ставят свои цели: скушай кашки, не садись на землю, не вертись в церкви...

Потом её выдали замуж. В семь лет. Цели ставил муж. Нет, не так: положение, статус. Жены, княгини, госпожи. Надо выглядеть, соответствовать. Не прыгай на одной ножке, не играй с куклами, не вертись в церкви...

Потом муж умер, и она внезапно обрела цель. Отсюда! Подальше! Быстрее!

И тут же попалась в руки своей доброй матушки. А уж у той целей... И первая: оседлай Зверя Лютого.

Сумасшедшая. Разве можно оседлать степной пожар подгоняемый северным бураном?

Не замечая за собой женщина нежно улыбнулась.

— Да уж. У Зверя целей... и все такие... с выподвывертом. Поток, потоп, ураган. Нового. Невиданного. Неизведанного. Вещей. Людей. Мыслей. И — чувств. От пучины отчаяния и смрада подземелья до восторга вознесения в царствие небесное.

Ведь взаправду летала! По поднебесью. Как птица! Наяву, а не во сне!

А теперь всё тогдашнее кажется сном. То ли было, то ли примерещилось.

Была. Была жизнь. Яркая, жаркая. Три месяца. И прошла. И пришло вот это.

Парко, жарко, бездумно.

Хоть и белый день, а... беспросветно.

А ведь он предупреждал. Затоскуешь, говорил. Не по прошлому, а по будущему. В бесцельно неизбежно грядущем.

"И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, как пир на празднике чужом".

Вот уж точно. Завтра праздник — открытие турнира. Будет и пир. На этом чужом празднике.

Отторжение всего здешнего за последние месяцы как-то притупилось. Перестали нестерпимо раздражать местная одежда и еда, обычаи и манеры. Люди... да, не такие. Но если держаться от них подальше, если не подпускать, то... то можно перетерпеть.

"Издали все люди неплохие".

А так-то... скучно.

Хотя есть куча нужных, вроде бы, дел.

Вон лежит "Саксонская правда". Карл Великий, 802 г. На латыни.

"Кто убил знатного, пусть внесет 1440 солидов".

А у нас только двойная вира в 80 гривен. Богатенькие... За причинение ущерба женщине вроде синяка или отсечения пальца — если она была девушка, возмещается в двукратном размере, а если уже рожавшая, то в однократном. У нас такого вообще нет. А вот вира за убийство женщины — половинная, как и у нас.

"Желающий взять себе жену пусть даст ее родителям 300 солидов; если же (кто) взял себе жену без воли (ее) родителей, но с согласия девушки, то пусть уплатит ее родителям дважды 300 солидов; а если ни родители, ни девушка не дали согласия, то есть если она похищена насильно, то пусть уплатит ее родителям 300 солидов, девушке — 240 солидов, и пусть возвратит ее родителям".

Забавно: украл, поигрался, вернул. Типа: а она — против. Дешевле выходит, чем "по согласию".

Дикие люди: продают своих дочерей за монеты. Будто мусульмане какие-то. Полный солид — стоимость шестнадцатимесячного быка. Три сотни быков... как же они тогда женились? Впрочем, это же почти три века назад. Да и латынь... Половина слов непонятна. Половина понятных... понятны неправильно. Ничего, разберусь. Но как-то... тоскливо.

Ей, герцогине Саксонской. Крещёной в католической церкви под именем Ромуальды, но продолжающей называться, чувствовать себя — Ростиславой. Дочери князя Суждальского Андрея, прозываемого Боголюбским, вдове князя Вщижского Святослава по прозвищу Магог, бывшей возлюбленной Огненного Змея, Зверя Лютого, Воеводы Всеволожского... Ванечки, ей — скучно.

" — Мне скучно, бес.

— Что делать, Фауст?

Таков вам положен удел".

А вот с Ванечкой, который такие беседы с бесами пересказывал, скучно не было. С ним, почему-то, и мне — другой "положен удел".

Прошлый год было столько... событий. Более всего — бед разных. Обернувшихся удивительным счастием.

Говорят, что "счастье есть отсутствие несчастий". Врут. Счастье — в преодолении несчастий. Уж ей-то, выданной семи лет замуж за постепенно, на её глазах, рядом с ней, за столом, в постели, постепенно превращающегося в монстра, великана, совершенно больного Магога, этого не знать.

Презрение окружающих, мучения, обиды, даже — обман родной матушки... Многое пришлось пережить. Чтобы судьба привела её к счастью. К удивительному замку на высоких горах над Окой, к волшебному полёту в лунном свете над Волгой. К единственному. К "Зверю Лютому".

Судьба — привела, судьба — и увела. За дремучие леса, за широкие моря. Только увела — уже другую. Узнавшую про себя и про мир вокруг много нового. Оказывается, она — может нравиться. Быть интересной. Сама по себе, а не привеском к мужу или отцу. Сама — может любить. Сильно, жарко, без... нет, не без-ответно, а беззаветно. Без-гранично. Не по воле родителей или церкви. Не ожидая окриков, наставлений или тычков. Без "выученной беспомощности".

Столько потрясений, заставлявших постоянно держать в кулаке свою душу, думать, чувствовать, ожидать, волноваться...

Первые месяцы здесь, в Саксонии, ещё что-то было. Её пытались убить, нужно было как-то защищать. Себя, матушку, своих людей. "Ставить на место" туземцев. А теперь... Ничего. Ничего, трогающего душу.

Она — может. Она это знает. И ничего не хочет.

"Прошедшее время похоже на пыль — к древности спрессовывается в камень.

Настоящее — острее всего чувствуется, когда глядишь на закат.

Будущее существует лишь в грамматике".

Настоящее — смотрю в окно и остро чувствую. А будущее...

Ich werde schlafen — я пойду спать. Лечь и отдохнуть для следующего идентичного дня...

Вот, солнце садится. Главное событие сегодня. Завтра будет такое же.

* * *

"Человек предполагает, а господь располагает" — русская народная мудрость.

И не то забавно, какую замысловатую ямку учудит господь на жизненном пути человека, а то, как очередной ГБешный фортель отзовётся в душе предполагателя.

Привыкшему жить в "выученной беспомощности" нет большой разницы бьют ли его током, жгут ли огнём или лупят палками. Убежать-то — всё едино нельзя. Но человеку, попробовавшему вкус своей воли, узнавшего, что "его мнение имеет значение", что он способен предвидеть опасности и избегать их, не следует пребывать в грусти.

Да, завтра вот это же солнце будет вот так же садиться за болотами и пустошами. Да только глаза, на него взирающие — могут стать иными.

"Никогда не говори никогда".

Или по-нашему: "Будь готов! — Всегда готов!".

* * *

Знаешь, девочка, многие люди, далекие от власти, почему-то полагают, что властитель сидит на высокой горе на сияющем троне и, окинув мир проницательным взглядом, повелевает: идти — туда. Им кажется, что власть свободно решает: куда, кому, когда идти, бежать, ломиться.

Я же сравниваю правителя с камнем в реке. Зима, лёд, холодно. И ты торчишь в этом во всём. Ни сдвинуться, ни согреться. Пришла весна и в тебя молотят льдины. Их несёт река, они лезут, крошатся сами и рвут камень. А ты стоишь. Не укрыться, ни спрятаться. Ледоход кончился, и половодье приносит к тебе ветки. Обломки, обрывки, дохлятину, всякий мусор. А ты просто стоишь. В этом во всём. Река наносит песок, ил, ветер заносит семена трав и деревьев. Мёртвое сгнивает, превращается в почву, живое растёт. На тебе, на твоей голове. Не то, что ты выбрал, а то, что принесла река.

Если ты хорошо попал, в правильное место — получается островок. Его не сносит на следующий год водой. Он растёт. Зеленеет. На него приезжают рыбаки и охотники. Заглядывают влюблённые парочки и философы. Они там, наверху. На зелёных лужайках, в берёзовых рощицах. Гуляют, смеются, купаются. Живут. На твоей спине. Живут — как умеют. Хорошо ли, плохо ли — по их соображению и усмотрению.

Живут на тебе. Но не знают про тебя, не видят, не думают о тебе. Ты там, внизу, в глубине, в начале. Под наносами мусора и ила. Под слоями добра и зла. Ставших, благодаря тебе, твоему присутствию в этом месте, твоей стойкости под речными струями, местом их обитания. Местом их жизни. Такой, какую они себе сами делают. Ты — только дал им место.

Правитель подобен камню в реке. Река времени приносит к нему всякое... разное. Если сойдётся много разных "если", то вокруг него возникнет островок. Который со временем станет местом жизни. Чьей-то. На костях кого-то. Кто устоял среди струй и льдин, кто собрал песок и мусор, кто стал основанием. Причиной возникновения места.

Место жизни — на костях основателя.

* * *

Софья и Ростислава попали в очень нехорошую струю — в Саксонию герцога Генриха Льва.

Вражда церквей, вражда народов.

"Римская блудница" переживает очередной кризис. Множество прихожан уходят в разные секты. Одни признают власть Рима и стремятся её усилить. Последователи Неистового Бернара захватили Престол Наместника Петра, сами стали церковью, папами. Другие мечтают об этом. Третьи отвергают власть пап, но принимают "народных" епископов, четвёртые вообще отказывают от церкви, ограничиваясь лишь "учителями". Есть ещё пятые, шестые, седьмые...

Они грызутся между собой, но все — враждебны православным. Потому что их в этом столетие воспитывали. Потому что все, кто возвращается из Святой Земли, рассказывают о тамошних богатствах, принадлежащих схизматам. Конечно, такое великолепие не может появиться иначе, чем по наущению "нечистого" — у нас же, добрых христиан, такого нет?

Ростиславе пришлось пройти процедуру принятия истинной веры. Но "доброй католичкой" её не считают. По общему мнению, выросшая и закосневшая в греческом суеверии, она крестилась ложно, на показ. Постоянно подозревают, ищут еретичность, обман. Чтобы с чувством глубокого удовлетворения произнести что-то типа: "чёрного кобеля — не отмоешь до бела", "горбатого только могила исправит", "мы же говорили!". Сходно с отношением к морискам в Испании тремя веками позже.

Княгини — русские, славянки. Времена, когда немцы разбегались от боевого клича лютичей или ободритов — прошли. Славян побили, окрестили, придавили. Но давний страх остался. И он даёт отдачу в ненависти. В презрении и опасении, в готовности ожидать от людей, говорящих на славянских наречиях, очередной гадости.

Давний страх и восторг избавления от него. Презрение и подозрительность.

Я уже сравнивал Всеволжск, Кауп и Гданьск. Все три двигались, примерно, в одну сторону. Но сколь же различно! Цели, условия, средства...

Княгини не могли ассимилироваться в Саксонии. И — не хотели. Они не могли войти в здешнее общество, занять в нём подобающее положение. "Подобающее" — по их мнению и по мнению общества — разное.

Во всех трёх городах "новый курс" обеспечивалась прямой воинской силой. Самборина в Гданьске могла позволять себе вольности. Под защитой мечей нурманов Сигурда, в отдалении от Кракова Болеславичей.

Воинская сила и удалённость от центров власти. Твоя сотня бойцов — самые сильные "на районе". А "пахан" далеко.

Княгини попали в другую ситуацию. "Пахан" — вот он, перед ними. Их свита в две сотни человек — далеко не все бойцы. Но и это неважно: всех могут в любой момент просто перерезать.

Если ты ничего не делаешь, если ты "рассасываешься" в здешнем социуме, "как все — так и мы", то ты теряешь своих людей. Одни погибнут, другие уйдут. Преданные слуги — главное достояние каждого феодала. Нет слуг — и ты никто.

Если ты отбиваешься, взбрыкиваешь, отстаиваешь право на самостоятельность, на непохожесть — тебя бьют. Потому что противников несоизмеримо больше. И ты снова теряешь своих людей. Кого убили, кто струсил и сбежал.

Софья и Ростислава — женщины. У них не было изначального, самцового подхода: стукну сильно кулаком — и все проблемы решены.

Хемингуэй, "По ком звонит колокол": "безопасность — это если знаешь, как увернуться от опасности".

Они были вынуждены и имели опыт, особенно Софья, добиваться своих целей без лобового столкновения. Ограниченные в людях, в деньгах, не имея изначально власти, они искали способы "увернуться".

Две структуры пронизывают общество: церковь и империя. Все значимые люди — католики и имперцы. Каждый занимает какое-то место в этих иерархиях. По счастью для княгинь системы находились в глубоком конфликте: спор об инвеститурах. Персонально в этот момент: император Фридриха I Гогенштауфен (Барбаросса) и Папа Римский Александр III (Орландо Бандинелли).

Короче: в империи кипит своя оживлённая политическая жизнь. Подчинение ободритов, захват датчанами Руяна, а уж вокняжение Боголюбского в Киеве... а где это?

В Саксонии знали об этих мелочах несколько больше. Но самое главное, самое интересное: так кто же победит — папа или император?

Конфликт не был конфликтом только между структурами — война шла внутри самих структур. Часть графов и баронов была за папу, часть епископов была за императора.

Пока в империи резались эти основные силы, у структур значительно меньших имелся шанс выжить. Не то, что бы два главных хищника не видели всякую мелочь, но... руки не доходят.

"Когда двое дерутся — выигрывает третий".

Что выигрывает? — По-разному. Иногда — жизнь. Иногда — даже свободу жить по-своему.

Попади княгини в сердцевину конфликта — их бы просто придавили. Но на окраине, в захолустье, каким являлась Саксония для империи, они могли существовать. Понимая, что ни в одну из этих мега-структур они никогда не войдут. Дело не в их личных свойствах и желаниях. Дело вообще не в них, а в "среде обитания". Где их считают "чужими". Какими бы они не были, как бы себя не вели.

Оставалось вести себя соответственно ожиданиям туземцев. "Чужеть". Собирать своё. Создавать, растить. Весомое. Из структурок малых, в обычное время ни на что не способных.

Осознание этого, сколько бы я не намекал им во Всеволжске, приходило постепенно. Осознание не желательности, возможности, но необходимости, неизбежности.

"Так жить нельзя. И мы так жить не будем" — никаких подобных изначальных планов у них не было.

И вот юная женщина сидит и смотрит на закат. Тоскует. Беспричинно. А свободно бесцельно перебирающая "свалку" "молотилка" вытаскивает разные разности. Типа:

"на предложение валить оптимист спрашивает "куда", пессимист — "откуда", а реалист — "кого".

Оптимизм — остался в детстве, пессимизм — погнал её из Вщижа после смерти первого мужа, а вот реализм... частенько звучал в разных вариантах у Ванечки.

* * *

Стукнула дверь в прихожей, негромкие голоса, звук открывающейся двери в спальню, лёгкие знакомые шаги.

Служанка. Фрида. Единственная близкая подруга из местных. Ну... типа.

"В нашем деле не может быть друзей наполовину. Друг наполовину — это всегда наполовину враг".

А в нашем деле — быть государыней — друзей вообще нет. Есть слуги. Верные и неверные. Эта, кажется, верная.

* * *

Нет, Ростислава не читала "Артхашастра" ("Наука о политике") древнего (3 в. до н.э.) Каутильи. Думаю, что его в этом мире никто не читал. Забыли кривого брахмана. Но я помню перевод. И кое-что вспоминаю и пересказываю тем, чьи уши попадаются.

Я ж — гейзер! И этого — тоже.

Каутилья предостерегал правителей от дружбы с подчиненными:

"Друзья знают ваши слабые или тайные стороны, и рано или поздно ими воспользуются. Кроме того, они будут пренебрежительно относиться к вам, игнорировать ваши распоряжения".

* * *

Фрида на два года старше, на полголовы выше. Уже вполне взрослая женщина, "всё при всём".

"Потрясающая фигура. Есть чем потрясти. А не погреметь".

Парни заглядываются. А на меня, если без свиты и не в парадной одежды — нет. Обидно. Хотя... может, и к лучшему. В феврале Фриду удалось спасти из лап епископского суда. С немалыми трудами и рисками. Даже свитские смотрят теперь с опаской, стараются... держать дистанцию.

Фрида вполне понимает, что её спасли от мучительной смерти. Спасли нагло, смело, рискованно. Искренне клялась в верности. Но... чужая душа — потёмки.

— Где ты была?

— Я... э... госпожа...

Ускользающий взгляд, лёгкая краска на миленьком личике, суета обязательных, типа, дел. Поставить кувшин с горячей водой, развернуть ширму, передвинуть лохань для вечернего купания...

— Фрида. Я спросила.

— В-ваше высочество... я тут не надолго... совсем чуть-чуть...

— Я не буду велеть бить тебя плетями, я тебя просто выгоню.

Резной ларец с привезёнными издалека драгоценными мылами летит на пол, служанка падает на колени, припадает к стопам герцогини.

— Нет! Пожалуйста нет! Не прогоняйте! Мне некуда идти! Я не могу жить без вас! Я лучше умру!

— Где. Ты. Была.

Бессвязный лепет, слова и слёзы в колени юной герцогини. После небольшой паузы госпожа задумчиво кладёт руку на тонкую полоску белой кожи на шее служанки между головным платком и обрезом платья, согревая теплом ладони, успокаивая. Та замолкает. И вдруг кидается быстро, панически целовать другую руку своей хозяйки.

— В-ваша... я же всегда... только вам... всей душой... вечным спасением...

— Да, — размышляет герцогиня, — кажется, верна. Сильно я её испугала. Не я — епископские дознаватели. Э-эх, довести бы и остальных до такого уровня преданности. Всю Саксонию.

Она машинально поглаживает шейку своей наперсницы.

Одно из лучших моих приобретений в Саксонии. Смела, энергична, исполнительна. Но... Зверю — хорошо, ему сама Богородица дала дар чувствовать лжу. Ещё у него есть Агафья, которая просто видит лжецов. А мне, с моим слабым женским умишком...

Стоп.

Ваня не раз повторял: не думай, что твой ум слаб, он просто другой. Я смотрю левым глазом, ты — правым. Ну и смотри тем, что у тебя есть.

— Успокойся. Давай уж мыться.

Радостная служанка — "гроза миновала!" — кинулась наполнять лохань водой, добавлять и взбалтывать масла, раскладывать мочалки и мыла. Помогая госпоже избавиться от дневного платья, непрерывно болтала:

— Завтра же турнир. А у нас ленты только красные и синие. А зелёных и жёлтых совсем почти... А ежели ваша милость потребует? Я и побежала в лавку... А там...! Приказчики все в мыле! А цены...! Я в другую, в третью... Только выбрала — лезет какая-то. Прям из рук рвёт! Ну, думаю, сейчас я тебе...! Разворачиваюсь... Оп-па! Эмили!

Старательно воспроизводя своё недоумение от неожиданной встречи, Фрида широко открыла рот и похлопала глазами. Герцогиня рассмеялась и брызнула в служанку водой. Та, наконец успокоившись, принялась щебетать более связно. Продолжая совмещать в одном неразрывном потоке банно-прачечные реплики с фрагментами отчёта о сегодняшней встрече.

Ростислава откинулась на край лохани, предоставив своё тело рукам искусной служанки. Горячая ванна, запах лаванды и шалфея, умелые прикосновения — снимали напряжение и раздражение, накопившиеся за день. Произносимые слова проносились мимо слуха, не задевая сознания. Но знакомое словосочетание заставило вдруг напрячься:

— Графиня Матильда? Какая Матильда?

Фрида отшатнулась от выплеснувшейся от резкого движения воды. Не понимая уставилась на госпожу:

— Э... так я ж сказала... моя подруга с детства... Эмили... мы с ней на одной улице... потом они уехали... она служит Матильде. Портнихой. Графине... как же её... фон Шварцбург-Кефернбург. Фил айн! Точно! Дочь графа Сиццо. Вдова графа Адольфа. Который — Шауэнбург, Гольштейн и Штормарн.

Имя "Матильда" связывалось в сознание Ростиславы с Матильдой Плантагенеткой — заочной конкуренткой на место второй супруги герцога Саксонии Генриха Льва. Совершенно незнакомая девочка из Анжу превратилась в нечто безусловно враждебное, злобное, плетущее козни и кующее ковы. Множество людей в окружении герцога, строившие последние два года свои планы на предполагаемом брачном союзе между Вельфами и Плантагенетами, почувствовали себя обманутыми и всеми силами пытались устранить это досадное препятствие, эту вопиющую несуразность: русская княгиня на троне Саксонии. Имя Матильды постоянно звучало в разных сплетнях и интригах.

Впрочем, поскольку это не та Матильда, то можно не волноваться.

— Да она ж из ваших, из вашего дома! Её мать — правнучка вашего... какой-то хромой у вас там был. Законы издавал. О! Рюрик! Или как-то иначе...

Ростислава постепенно успокаивалась — гребень в руках верной Фриды двигался мягко, равномерно, совершенно не связанно с её несколько импульсивными возгласами. Отросшие за последний год волосы были ещё коротки, но стали лучше, чем прежде, гуще и здоровее.

— И что же эта дама делает в Ольденбурге?

Бессмысленный вопрос, и так понятно: приехала на турнир. Хотя она и вдова, но сыну уже восемь, надо вводить в общество. Именно так: ленная присяга маленьким Адольфом, третьим такого имени в Голштинии, принесена три года назад.

В памяти всплыло недавно читанное:

"Если после смерти отца сын будет жить так долго, что его голос будет слышен во всех четырех углах дома, то он приобретает лен отца".

Адольфик был слышен "во всех четырёх углах дома".

"После смерти отца сын должен в течение года и шести недель перед господином со сложенными руками признать себя вассалом по отцовскому лену и приблизиться к господину настолько, чтобы он мог взять его руку своими руками. Если, однако, господин будет восседать, то ленник должен преклонить колени перед ним, испрашивая [согласие на то, чтобы стать его вассалом].

Когда ленник просит господина о признании его вассалом, он не должен опустить следующие слова: господин, я хочу быть наделенным вами леном, как это надлежит по праву, вследствие чего я прошу признать меня вассалом по отношению к вам по первому, второму и третьему обязательству, как мне надлежит по праву; свидетелями этого я призываю всех стоящих вокруг [здесь] ваших вассалов".

Надлежащие слова были произнесены, руки пожаты и встряхнуты. Нынче маленький вассал приехал к господину на празднество. Приглашений было разослано множество. Наверное, и этому... Адольфу Тертиусу. Правда, ребёнок на турнире... Но там же мамаша — ей, поди, самой захотелось развеяться, пообщаться. Ну что она может увидеть у себя в Зигберге? Только дыры в земле. Говорят — карсты, их — засыпают. Даже возле самого замка.

А заодно объявить о своём совершеннолетии. Ей в этом году — 24. Важная дата: переход из юности во взрослость по ленному праву. Было или будет? Запоминать даты рождения всех вассалов и владетельных соседей — ещё одна головная боль. Надо бы в книжечку заглянуть, в "поминальник".

Однако такой простой вопрос вызвал у Фриды странное волнение: она выглянула из-за ширмы — нет ли кого в комнате, сбегала к дверям проверить — не подслушивает ли кто. Потом, слегка розовея щёчками и блестя своими ярко-голубыми глазами, наклонилась к уху госпожи и шёпотом произнесла:

— Она — не одна.

— Да, с сыном. Они были у герцога нынче утром.

— Нет-нет! Вы не поняли! Она с... с милым другом. Вот.

И служанка, сообщившая такую, по её мнению сногсшибательную новость, победоносно посмотрела на госпожу.

Ростислава нахмурила лоб, пытаясь понять смысл столь выдающегося заявления.

— С любовником?

Фрида немедленно зарделась от такой прямоты.

— Ой, да ну что вы! Так же нельзя! Да. Я его видела. Он такой... красивый! Стройный, высокий. Чулки красные, котта зелёная, рукава жёлтые, на поясе тут и тут серебряные накладки... И котту подвязывает по-рейнски! Ужас! Но у него... вполне.

* * *

В последней трети 12 в. появляется мода носить котту (верхняя одежда, для мужчин — туника по колено с пристяжными/пришивными рукавами, разрезами спереди и сзади для верховой посадки) с пристёгнутыми/привязанными к поясу полами.

Шнур на уголке полы привязывают к поясу за спиной, открывая чулки-шоссы до самого верха и панталоны-бре. Что позволяет туземцам хвастать дорогими тканями нижней одежды, подобно разным формам разрезной одежды в более поздние времена. А специалисты, основываясь на сохранившихся изображениях, делают суждения о длине и способе крепления чулков у мужчин.

В русском фольке подобное называется "из под пятницы суббота" и оценивается негативно: как проявление неряшливости, бестолковости.

У этой моды есть развитие: к поясу привязывают не только передние полы котты, но и задние. Тогда на боках получаются "конверты". Нечто подобное видно у пехотинцев 18 в.

Во всех остальных местах-эпохах мужнина, который показывает панталоны или верх чулков — существо униженное, часто — казнимый в руках палачей. Или — модник. На грани или за гранью пристойности. Можно сравнить с женской подвязкой:

— Ах! Она показала!

Напомню: в средневековье женский чулок подвязывается под коленом.

Здесь мужчины показывают выше. И больше.

Фраза из школьных сочинений: "Пьер Безухов носил панталоны с высоким жабо" — верна только наполовину: жабо ещё не изобрели.

* * *

— Постой. Ты его видела? Где?

— Так я ж про это и говорю! Я ж пошла искать ленты. Одна лавка, вторая, третья...

— Фрида. Я прикажу отрезать тебе язык. Чтобы ты говорила короче.

— Но... ваша милость... если без языка... то как же я вообще буду говорить?

— Коротко и по делу.

Фрида встала в позу примерной ученицы: пятки вместе, носки врозь, спинка прямая, руки сложены на животе, глаза устремлены в потолок и принялась излагать "коротко и по делу". Так, как она это понимала:

— Пошла... нашла... тут Эмили... мы так обрадовались... мы ж с детских лет... да-да, я помню: коротко... тут она и говорит... и мы пошли... ну, надо же помочь подружке...! мы ж с ней столько...! на одной улице...! да-да, по делу... её госпоже нужно платье... как сейчас носят... вот прям сейчас... как у горожанки... а Эмили не знает — они же только вчера приехали... ленты какие... оборки жёлтые! вы представляете! и проймы не зашиты доверху! будто они на рукавах экономят! уж-жас! а мы-то здесь уже неделю, я-то уж нагляделась... на всех этих бюргеров... и их бюргюринь... а главное: нужен ещё и костюм горожанина... представляете?! мужской костюм! вот именно как сейчас! а Эмили — в мужских... а я-то... у вашей милости-то свита больше мужская...

— Погоди. Этой графине нужен мужской костюм?

— Да. Ой, нет! То есть — да, нужен. Но не ей, а её... э... милому другу.

— Зачем?

Фрида наклонилась к лицу герцогини и таинственно прошептало одно слово:

— Маскарад.

— Ч-чего? Какой маскарад? Она собирается на заключительный маскарад в костюме бюргера?

— Не-не-не!

Фрида так яростно затрясла головой, что её светлые короткие волосы заметались вокруг головы подобно снегу в зимний буран. Она снова наклонилась и выдохнула:

— Инкогнито.

Ростислава не выдержала, ухватила служанку за ворот и резко дёрнула вниз, так, что та со всего маху грохнулась на колени возле лохани с остывающей водой.

— Кор-роче!

Фрида ойкнула и выдала пулемётной очередью всё, что она относила к "кратко и по делу".

Смысл состоял в паре-тройке фраз. Графиня Матильда приехала в Ольденбург чтобы выгулять своего нового любовника, какого-то небогатого дворянина-модника из рейнских земель. Тот вспомнил о маскараде, который ждал всех приглашённых в конце турнира. Любовники решили развлечься и устроить себе персональный. Переодеться супругами-горожанами и инкогнито прогуляться по раскинувшемуся у стен города табору.

Рыцарский турнир собирает массу народа. Рыцарей в ней — малая доля. Основная толпа — слуги. И разного рода торговцы. Одни продают одежду, доспехи и прочее, что следует надеть на тело, другие — пищу для тела, третьи — просто своё тело. Кандидаты в слуги, проститутки, жонглёры... Среди этой весьма разношёрстой толпы "известны все факты, сплетни, слухи и то, что находится в промежутке между ними".

Побродить среди людей, послушать их — показалось графине и её фавориту забавной идеей. Понятно же, в своём платье не пойдёшь: простолюдины видят вельмож и придерживают языки. Нужен соответствующий, актуальный для данного места-времени-сословия, костюм. Вот для этого портниха графини и позвала Фриду. Помочь по старой памяти качественно исполнить волю её госпожи. Тайно, чтобы не уронить своё реноме главной портнихи графства.

Глава 654

Герцогиня глубоко задумалась и не сразу отозвалась на предложение служанки:

— Ваша милость, вода уже остыла, не желаете ли вытереться?

Фрида продолжая что-то говорить, а Ростислава сосредоточенно смотрела в стену, позволяя умелым рукам вытереть её тело, намазать полезными мазями, завернуть в большой белый толстый банный халат, привезённый откуда-то с востока, из места с непроизносимым названием всжск... или что-то вроде.

"Он любил ужасно мух,

У которых жирный зад...".

Зад у этой Матильды... подходящий. Хотя и не муха. А не придумать ли мне? Какую-нибудь цель? Чтобы не скучно. Разум-то дан. Воевода говорил, что есть и неплохой. А то тут... и последнее паутиной подёрнется.

"Что может измениться, если мы сами не изменимся?".

Если я хочу изменить это... тоскливое существование, то не пора ли мне меняться? Тем более, что Саксония меня... уже сильно изменила.

Усевшись в глубокое кресло, затянув пояс халата, герцогиня вдруг встряхнула головой и скомандовала:

— Вестового. К фон Зейцу. Придти не медля. Сама — к матушке. Тоже — без промедления. И скажи чтобы тут убрали.

Пара крепких лакеев вынесли лохань с водой. Вскоре донёсся звук выливаемой воды — ребята далеко не пошли, плесканули, как здесь принято, из окна. Ругательств не слышно — значит ни на кого не попали. Пустые ёмкости заняли своё обычное место в маленькой комнатке рядом со спальней: оставлять что-либо, используемое самой, в доступности посторонним — нельзя. Это Ростислава усвоила быстро. С одного раза. Когда обнаружила в такой же лохани набитые в дно стальные лезвия.

— Ваше Высочество?

— Заходи, Конрад.

Ещё одно приобретение последних месяцев. Безденежный и безземельный дворянин, бывший министериал графа Рейнгенау, ныне покойного, умён и решителен. Поиграв как-то с сосками ожидаемой дамы, которая оказалась совсем не ожидаемой, он, осознав, что ошибся в темноте, не сбежал, но оказал необходимую помощь совершенно беспомощной в тот момент невесте герцога Саксонии. На которую вот-вот должна была начаться "большая охота". Да и позже проявил способность наблюдать и помалкивать.

"Бог дал человеку два уха и один рот, чтобы он больше слушал и меньше говорил".

Конрад был, явно, из числа получателей этого божьего дара.

Ещё он, в силу своего разнообразного, хоть и недолгого пока, жизненного опыта и незаметности в кругу более громких, знатных, богатых, воинственных... дворян, обладал уникальными знаниями обо всех в окружении герцога. Да и об очень многих в Саксонии. Не блистая знатностью и богатством, не являясь членом какого-либо клана, он не мог надеяться на продвижение, получение даже не влиятельного, а просто обеспеченного положения. Перейдя же на службу к герцогини быстро выдвинулся в ряды ближайших советников.

"На протяжении своей жизни каждому человеку доводится споткнуться о свой "великий шанс". К несчастью, большинство из нас просто подымается, отряхивается и идет дальше, как будто ничего и не произошло".

Конрад — "споткнулся". И не стал "отряхиваться".

Кажется, ему можно верить. Вроде бы. У него нет причин переметнуться. Наверное...

* * *

"Базовое доверие — модус отношения человека к миру и другим людям, который формируется в детстве. Или не формируется".

Детство Ростиславы кончилось слишком рано — "модус" так и не сформировался. Единственное исключение — "Зверь Лютый" — осталось далеко. А остальные... Даже родная матушка её предавала.

Такая готовность к предательству окружающих вела к закрытости. К отчуждению, дистанцированию. Вовсе не восторженная юная глупая девица. Увы, такое не избавляло от ошибок, даже и весьма опасных — не хватало жизненного опыта, предвидения ситуаций. Впрочем, это быстро исправлялось научением, конкретными примерами.

Софья же — наоборот. У неё было счастливое детство. Закончившееся с казнью её отца на плахе посреди собственного двора. Но она пережила и это, и замужество с Андреем Боголюбским. Она любила и доверяла окружающему мир. А гадости, измены, предательства...? — А кто ж у нас без греха? Да, есть всякие... хитрецы. Которых можно и нужно перехитрить. И получить от этого удовольствие.

Софья видела вокруг игры. Возможно, опасные.

Ростислава видела опасности. Возможно, закамуфлированные под игры.

* * *

— О! Ненаглядная Ро! Волшебная и прекрасная...

Юноша стремительно метнулся от двери, упал на колени, предусмотрительно подставив тут же выдернутую из-под ног герцогини подушечку, ухватив лодыжку госпожи, выглядывающую между полами халата, и принялся её пылко целовать, нацеливаясь на колено. Ну и вообще.

Внезапное прикосновение мужчин к своему телу вызывало у Ростиславы несколько болезненную для окружающих реакцию. Доведённую до уровня безусловного инстинкта.

— А-ах! — резкий удар пяткой второй ноги в лоб отправил юношу на пол.

— Конрад, — герцогине пришлось сглотнуть, успокоиться, запахнуть поплотнее полы и отвороты халата. — Конрад, я же просила не приставать ко мне со всякими... любовными поползновениями. А ты прямо как... как коромысло: без рук, без ног — на бабу скок.

Попытка перевести русскую загадку на немецкий с использованием таких выражений, как Kipphebel или Waagebalken, привела не только к потере рифмы, но и к утрате смысла: немецкое коромысло — прямая доска с сужающимися концами и вырезом под плечи посередине. Ассоциация, которую хоть и с трудом, можно притянуть к русскому дугообразному — пропадает.

Парень пощупал затылок, пострадавший от встречи с каменным полом спальни. Потом лоб, пострадавший от встречи с пяткой госпожи. Затылок пострадал больше.

Обиженно брюзжа, перевернулся на четвереньки и так потопал к столу, негромко, но разборчиво высказываясь:

— Ну вот. Хорошо, что шишки не будет. Точнее: будет. Но под волосами не видно. А вот если бы синий рог на лбу вырос... Насмешников в Ольденбурге хватает. "А кто тебе, Зейц, рога наставил? Ежели ты не женат?".

— Незачем было на меня бросаться.

— Хорошенькое дельце! А что я мог подумать?! Ночь! Госпожа приглашает верного вассала. В спальню! Сидит полураздетая! Одна! Даже без служанок! Такая вся... привлекательная. И — соблазнительная. Да если бы я не...! То это было бы воспринято как пренебрежение. Как измена! И глупость.

— Ещё одна такая умность с твоей стороны, и мне придётся добавить свечку на День Всех Святых. В ряду поминальных. Ладно. Давай кратко и по делу. Кто будет опекуном графа Голштинского Адольфа III в случае смерти его матери?

Юный советник юной герцогини прервал свой неторопливый марш на четвереньках. Постоял. И медленно уселся на задницу посреди комнаты, повернув изумлённое лицо к своей госпоже.

— Ну ты и... У вас, мадам, и вопросики. А главное: очень своевременные. Я тут только с одной... она, типа, ещё ломается, но уже не уходит... и тут, посреди ночи... "К герцогине! Немедля!". Вы что, не могли до утра подождать?

— Нет, не могла. Ответ? "Саксонская Правда", статья 44: "(Если) кто оставил по смерти не сыновей, а дочерей, то пусть вся наследственная (земельная) собственность принадлежит им; а опека над ними пусть будет передана брату или ближайшему (родственнику) из отцовского рода". Но это про опеку над женщинами-наследницами.

— Не, это совсем не оттуда. Это же земское право, а надо ленное. В земском — опекуном является старший родственник из рода отца. А в ленном так нельзя. Иначе лен становится наследственным владением, аллодом. Голштиния — лен герцогов Саксонии. Когда Бранденбургский Альбрехт Медведь стал герцогом, он тогдашнего Адольфа прогнал. Своего человечка поставил графом. Потом Лев Медведя вышиб и Адольфа вернул. Этот Адольф, второй этого имени, стал графом в два года. Под опекой матери. Хильдева такая была. Когда второй Адольф храбро помер, то... ну... повторили. Третьему Адольфу назначили опекуном его мать Матильду. Мда...

— Ага. Ты уже понял? Незаконное деяние. Вспомни: "Опекуном кого-либо не может быть тот, кто еще не вышел из юношеского возраста". Так? "Юность начинается с 13-летнего возраста и оканчивается в 24 года". Только в 24 года по ленному праву — совершеннолетие. Сколько лет было Матильде, когда её назначили опекуншей?

— Э-э-э... ну... я точно не помню. Лет двадцать. Но... ведь с его отцом было так же!

— Так да не так. Тот Адольф у своей матери — четвёртый ребёнок. Хильдева была уже совершеннолетней. А у этой — ребёнок единственный. Ещё. "Доход от лена малолетних должен получать господин, пока они не достигнут 12-летнего возраста" — так? Герцог получал? Не обычные платежи вассала сюзерену, а всё? Не тряси головой! Я помню, что ты не камерарий, но ты же служил ему! Факеншит! Что "не"? А такое: "Когда малолетний наделяется леном в период малолетства, счет лет для его людей начинается немедленно, с момента получения лена; в течение этого срока они должны получить свои лены от малолетнего; однако служить они будут вышестоящему сеньору, если вышестоящий сеньор не передает малолетнему свое право, которое называется anevelle". Anevelle было передано?

— В-ваше Высочество... Я не знаю. Я думаю... что это плата за Любек. Граф, умирая, передал город герцогу. Но... я могу узнать.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Насчёт "после смерти"? Да не знаю я! Герцог назначит нового опекуна. Просто забрать лен... ну очень не просто. Только при явных нарушениях трех вассальных обязательств: верность, служба, участие в курии. А какие у ребёнка могут быть нарушения? Заикание, недержание, подёргивание... Из вассальных — ничего. В курию же его не зовут...

* * *

Представление моих современников о соотношении прав сюзерена и вассала очень... не очень. В основе — картинки русских дворян-помещиков, полностью зависимых от воли царя-батюшки. Эта же разница звучит в изумлении англичанина-путешественника в 17 в.: всё их имение может быть в любой момент отобрано по воле царя. Европейская феодальная пирамида строится иначе, не на решении вышестоящего, а на судебном решении споров.

"Саксонское зерцало":

"94. Никто не может быть лишен владения иначе, как если оно будет от него отнято по суду".

Цепочка понятна? — Преступление ленника — иск сеньора — открытый суд с прениями сторон, с доказательствами, с присягой сам-семь — решение суда, с заседателями, независимым судьёй и судебным исполнителем.

Насчёт независимости судей... "А кто у нас без греха?".

Но, безусловно, десятки разных людей должны рассмотреть, заслушать, решить. А вовсе не "в одно горло рявкнуть".

Такое ближе к "удивительно умному" раскладыванию повинностей в крестьянской общине, чем к "военно-мобилизационному" функционированию Государства Российского. При том, что "малая война" идёт на Западе практически непрерывно. Просто война другая — хоть и разорительная, но не геноцидная.

Фон Репков подробно расписывает законы, касающиеся споров ленника с господином:

"95. Ленник может утратить владение, если он будет лишен его в судебном порядке или если он откажется от лена в пользу господина. Однако в течение года и шести недель он сможет присягой отрицать, что он отказался от имения, если только господин не передал лен другому в его присутствии.

96. Ленник может в более частых случаях свидетельствовать против господина, чем это допускается для господина против ленника.

101. Если и господин и ленник приписывают себе владение леном, то лен сохраняет во владении при помощи свидетелей ленник.

107. Свидетельство семи своих людей требуется господину, чтобы лишить ленника лена.

В случае смерти ленника лен наследует его сын. И даже при отсутствии прямого наследника включается "право ожидания лена" (gedinge)".

Проще: легко дать лен. И почти невозможно его вернуть. Более того, ленник, имеет право перейти вместе со своим леном к другому господину.

Вельможи в эту эпоху нашли противоядие — министериалы. Их право не ленное, и весьма разнородное.

* * *

— Хорошо. Поняла. Иди. Стой. Не болтать и забыть. Понял? И запомни: ещё раз полезешь ко мне под платье — охолощу.

— Чёрт! Мадам! Вы ж не так поняли! Я ж из лучших побуждений...!

— Иди.

Ростислава задумчиво глядела в закрывшуюся за фон Зейцом дверь. Умён, сообразителен, не труслив. Есть надежда. Что будет верен. Пока не припрёт. Или — пока не предложат... больше.

Шелест платья и звук вновь открывшейся двери прервал её размышления. В комнату вошла невысокая крепкая женщина в скромном одеянии послушницы. Скромном по покрою, но любой понимающий в тканях и украшениях, сразу бы оценил стоимость такого наряда. Да одни жемчужины на застёжках её "амиго" (разрез у горловины платья) стоили хорошего городского дома!

— Что за глупая спешка? "Незамедлительно"! Пожар, что ли? Уже темно, добрые люди отправляются в постель. И там добрым делом занимаются. Одна дочка моя... всякие несуразности несураздит.

Продемонстрировав своё недовольство, не не сильно, Софья Степановна Кучковна, бывшая княгиня Суждальская, матушка Ростиславы, тёща и официальная любовница дочкиного мужа Генриха Льва, подставила щёку для поцелуя, мимоходом цапнула оставленный на виду ларец с корчажками ароматных мыл — "ароматы Клеопатры", воссозданные во Всеволжске, приводили её в восторг — и по-хозяйски уселась за стол.

— Это ещё хорошо, что мой-то, в смысле: наш, за день набегался по жаре. То гостей принимал, то приготовления к завтрашнему проверял. Замучился бедненький. Еле ноги таскает. Вот у меня и свободный вечер образовался. А если бы... а тут твоя вскакивает... немедленно! К герцогине! И что он бы подумал? И вообще: где это видано, чтобы дочь матери приказывала? Бего-ом... Мало я тебя в детстве порола.

— Не успела. Замуж выдала.

Софья проглотила продолжение своей фразы. Неудачное замужество дочери было не её виной: сработали гос.интересы. Вполне осознаваемые и в приказном порядке формулируемые Бешеным Китаем — её тогдашним мужем Андреем Боголюбским. Но Софья не... не воспрепятствовала. Даже не пыталась. Другие вещи казались более важными.

— Однако ж не дело, чтобы матери родной указывать, будто служанке...

— Дочь князя вправе указывать дочери боярина. А законная жена полюбовницу мужа своего может и по щекам отхлестать.

Софочка вскинула голову, озлобилась, открыла уже рот... и промолчала.

За последний год с дочерью произошли удивительные перемены. Она перестала быть "овцой" — доброй, послушной, мягкой. Стала... "бараной" — упёртой, несдвигаемой. И не то чтобы всякое слово матери вызывала в ней отрицание. Но приняв решение, собственное, не с матушкиного доброго совета, а своё, Ростислава, не устраивая перебранок и скандалов, следовала ему.

Это раздражало чрезвычайно. Надавить родительским авторитетом — не получалось. Пыталась голосом. В ответ:

— Иди остынь.

Пробовала слезами:

— Велеть служанкам сухих портянок подать? Для воды вытирания?

— Ты кому такое...?!

— Тебе. Коль от безделья слёзы льёшь.

Сильно-то не поскандалишь — люди вокруг. А привлекать к себе внимание в Белозерских да Новогородских землях... Как-то ущемить дитя вздорное, к матушке родной уважение не выказывающее... приказать, там, в чулан, без сладкого или ещё как... Караван ведёт старый гридень Воеводы Всеволжского Ивашко. Гусак надутый! Вежества вот ни на столько! А ума-то и вовсе никогда не было.

Софья дала слабину в Варяжском море. Когда посреди серой морской пустыни начал крепчать ветер, когда на волнах — вот они рядом, за низким бортом кораблика, руку протяни! — появились белые пенные барашки, когда ушкуи начало качать и всё заскрипело... Софья испугалась. Начала дёргать кормщиков — поворачивай к берегу! А куда поворачивать-то?! Поставить ушкуй бортом к волне — точно перевернуться.

Паника требовала действий. А что делать — она не знала. Успокоилась только когда кормщик, взбешённый понуканиями пассажирки под руку и чувством подступающей опасности, рявкнул в сердцах:

— Не ной! Дура! Глянь на госпожу нашу. Она-то делом занята, — и показал на соседний ушкуй.

Там, утвердившись на носовом помосте, без суеты и воплей, сосредоточенно молилась Ростислава.

Конечно, бабе-то и не испугаться на море в непогоду, когда и матёрые мужи бледнеют да крестятся, домашних своих вспоминают да обеты обещают... Ничего зазорного в таком испуге нет. Софочка вела себя естественно, природно. А вот дочка — неестественно. По-государеву. Страха не выказала, а вознесла молитву за спасение людей своих.

Софья поглядывала на дочь с удивлением и некоторым смущением: крепка духом оказалась. Дитё малое неразумное, а вот же...

Последовавшие эпизоды как-то затуманили тогдашнее впечатление. Но осадочек остался.

Ростислава вовсе не "тянула одеяло на себя", не стремилась всё решать или, не дай бог, матушке своей указывать. Но уважение корабельщиков было видно. Масса мелочей, вроде — как уступают дорогу, как стремятся услужить во всякой мелочи, не по окрику, а сами собой. А уж когда она при резком повороте кораблика упала за борт да четверо гребцов без команды разом попрыгали её спасать... "За мной так не кинутся".

Глядя, как Ивашко на первой же стоянке объявляет о представлении "спасателей" к награждению орденами "Святой Ольги" четвёртой степени, Софья в сердцах буркнула себе под нос:

— Экая цаца! И цены не сложить! За что ж такие почести?

И услышала негромкий голос оказавшегося рядом Бени:

— Она — имение Зверя Лютого.

— Что?! А я кто?!

— И ты, и я. Мы тут все — люди Воеводы Всеволжского. Но она — наипервейшая.

То, что "наипервейшая" не она — очень возмущало. Но "поставить на место" дочку никак не получалось. Караван вели кормщики. Во главе каравана — Ивашко. На встречах на берегу Ростислава помалкивала, дозволяя вести разговоры Бене, а после и Софье. При первых встречах с Генрихом Львом в Хальденслебене её и вовсе не видать, не слыхать было.

"Ты действуй. Я посплю", — сказала совесть Софочке. И та принялась трудится.

Это она — Софья Кучковна — порешала все вопросы! Это она убедила Альбрехта Медведя в Браниборе в полезности их прохода в Саксонию. Личным трудом!

Это она так улестила Магдебургского епископа Вихмана, что тот поверил в их "стремление в лоно".

Это она соблазнила Льва, сумела найти струны в его душе и сыграть на них так, что вся Саксония встала на уши! Да и не только Саксония.

— Ап! — И герцог у ног моих лёг!

Да Генрих даже и не видел толком эту пигалицу до объявления о своём решении взять её в жёны!

Весь этот, столь возмутивший многих, брак — это ж только для того, чтобы она, Софья, оставалась с ним! Это она крутит Льву голову и головку! Отчего и наглой молчунье-сопливке есть место для жизни! И очень даже неплохое.

Ещё бы: одно дело в герцогинях саксонских сидеть, другое — на Суздальщине в промёрзлой келье лёгкие выхаркивать! И никакой благодарности! Ни-ка-кой!

Ростислава помалкивала. Глаз не поднимала, слово молвила только по спросу. Не капризничала, не требовала себе "луну с неба".

"Мы туда идём, куда нас ведут".

Но когда на пиру за месяц до свадьбы прежняя постоянная любовница герцога — графиня Клотильда Блискатель — подстроила, вместе со своим братом, будущей новобрачной ловушку, после которой на пришлых должна была начаться "большая охота", эта малявка — убила обоих.

Убила! Двоих!

Каким-то странным, невиданным способом. Удивительным оружием полученным от "Зверя Лютого". А через день этой же, весьма примитивной на вид штукой упокоила лидера противников предстоящего бракосочетания — камерария, графа Рейнгенау.

Моя дочь — убийца?! — Да. Хладнокровная и неоднократная.

Софье много чего пришлось пережить. Уж она-то... в особом стремлении к непричинению вреда... не замечена. Но чтобы вот так взять и убить... Она неплохо выучилась интриговать. Создать впечатление, воспользоваться недомолвками, раздуть неприязнь... Были люди, которым она желал смерти. Свёкру, например. Были и умершие от её игр. Казнённые, убитые, попавшие в опалу... Она никогда не жалела своих противников. Но вот чтобы сама, своими руками... Б-р-р. Ужас-с-с!

Мда. Интересно: а что она чувствовала? Отмолила ли грех? Первая заповедь — не убий. А спит как? Призраки во сне не приходят? Раскаяние не грызёт?

Испуг, даже и страх перед дочерью, совершающей ежедневно по убийству, продержался недолго: для такой оптимистки, как Софья, быть испуганной длительное время, пребывать в происходящей от страха подавленности — не свойственно. Впрочем, и Ростислава после тех эпизодов, вовсе не хвасталась, не демонстрировала свою смертоносную игрушку. Хотя... куда уж без этого — покойники на её пути образовывались. Но как-то более... элегантно, по-благородному, чужими руками.

Софья подняла голову и столкнулась со взглядом дочери. Спокойным, внимательным. Чуть веселья побольше да цвет чёрный — очень бы похоже как Ванечька поглядывал. Впрочем, Софье, в числе немногих, довелось видеть Воеводу Всеволжского в бешенстве. Не понравилось. Проверять насколько дочь восприняла и это свойство "Зверя Лютого" Софье не хотелось.

— Ну и зачем ты меня звала? Сказочку тебе на ночь рассказать? "Жили-были дед да баба...". Так ты, вроде, выросла.

— Выросла. Пожалуй, матушка, сказку я тебе и сама расскажу.

Ростислава помолчала, вновь спрашивая себя: это то, что я искала? Придумала? Цель?

— Помнишь, посылая нас сюда, Воевода Всеволжский говорил: надобно поставить преграду движению германцев к морю Варяжскому. Не дать им поставит города богатые на море, пустить корабли торговые, заселить земли прибрежные.

— Помню. Как не помнить. Как мы тогда втроём в бане... Ты-то в те поры так притомилася бедняжка, что и мяу вымолвить не могла. Как слезла с уда воеводиного, так и повалилась, будто тряпка брошенная. Слабоватенька оказалася. Бедняжка.

Сочувственные, вроде бы, слова Софьи были наполнены ядом и чувством собственного превосходства. Ты, деточка, видывала мало, а я-то и не таких жеребцов знавала. Что для тебя — мира потрясение, то для меня — ветерка дуновение.

— Он тогда орал: "Дай ему! Дай!". Хе-хе-хе... не худо у нас получилося. Вот встречу Барбароссу, про которого Ванятка говорил — посмотрю. Может, и правда, мужикашка тот — хорош да забавен. Тогда и погляжу. То ли — дать, то ли — не дать, то ли — так погонять.

Софья прекрасно знала как Ростислава относится к "Зверю Лютому". Её это раздражало. Не из-за Воеводы, а потому, что было немалой частью новой, непонятной, иногда — пугающей, сущности дочки. Основой её самостоятельности. Почитаемой Софьей глупым гонором, вздорным капризом да невежеством. Ну не может дитё противу родительницы идти! Это ж все знают!

Ростислава напряглась на неуважительное "Ванятка", но продолжила, не меняя спокойного, повествовательного тона:

— Чтобы сделать по слову Воеводы, построить "крышку над котелком германской нации", надобно иметь довольно сил. Ре... ресурсов. Воинов и земель, людей и денег.

— Да брось ты! Ванька глупость сказал. Ты что не видишь? Задним умом крепок. Поздно уже, немцы уже и Любек поставили, и иные города. Земли, народы тамошние, под себя забрали. Тамошние мужички на них пашут. Тамошние бабы от них родят. Ушло времечко, улетело-проехало. Нам не по его уму думать надо — об себе заботиться. Себе домик крепкий строить. Он-то нас с тобой, ежели что, спасать-выручать не прибежит.

— Не прибежит — так прилетит.

Софья открыла было рот, чтобы поставить на место дерзкую девчонку. И замолчала. Ростислава — единственная женщина в мире, которая летала по поднебесью. И там — любилась. На воздусях. Со "Зверем Лютым". Прям на пороге царства Божьего, под славословия хора ангельского. Чуть не убилась там. Говорит — сладко. Лучше не бывает. А вот Софья такого...

Может, дочка и права. В чём-то.

Ростислава провела пальцем по столу в одну сторону, в другую...

— Хоть так, хоть эдак. То ли "крышку на котелок" собирать, то ли себе "домик строить", а надобны нам эти... ресурсы.

— К чему? Генрих и так даст чего попрошу.

— Пока — да. А завтра он себе кое-какую молоденькую да смазливенькую сыщет. А тебя... в запечку. А то — в монастырь. Ты же видишь, как местные дочек своих подложить мылятся. Всё норовят... поиметься и поиметь. Благосклонность правителя. А наш-то к малолеткам... Ты ж и сама знаешь.

Герцог Саксонский Генрих Лев — любвеобилен. Как и требует статус самого главного самца Северной Германии. "Попробовать" каждую дочь или жену вассала в эту эпоху уже не обязательно. Но — весьма желательно. Поскольку подтверждает лидерство.

Как способности бычка-производителя связаны со способностью управлять страной? — Неважно. Важно: люди этого ждут. Не следует обманывать ожидания подданных. Как бы вы к этому не относились.

Генрих был совершенно очарован Софьей. Он находил в ней сходство со своей суровой бабушкой, которая и воспитывала его, которую привычно было слушаться. И которой так хотелось воспротивиться. Теперь он то покорно исполнял капризы Софьи, то принимался наказывать её за обиды, причинённые давно усопшей бабулей. Эти "ролевые игры", дополняемые бешеным сексом в исполнении страстной и искушённой Софьи, и множество редких, невиданных вещиц, привезённых караваном, столь волнующих его артистическую натуру, были основой их связи.

Однако совершенно сумасбродные предложения он отвергал. Статус герцога, Саксония достались ему дорогой ценой, он помнил об этом, следовал своему пониманию "хорошо" и вовсе не стал послушной игрушкой в руках Софьи. Что было, пожалуй, хорошо: Софья ещё не вполне понимала паутину здешнего мира. Её идеи, временами довольно авантюрные, были чреваты серьёзными конфликтами. Впрочем, она быстро училась.

При этом Генрих успевал поглядывать по сторонам. Вполне примечая разных... милашек. Которые, со своей стороны, постоянно являли ему томные взгляды, вздохи и ко всему готовность.

Вчера, например, Софья выгнала из прихожей перед спальней, малолетнюю баронесску в одной шемизе (рубахе). Деточка, видишь ли, заблудилась. А верхнюю котту сняла, поскольку, де, жарко. Взгляд, которым герцог проводил "заблудшую овечку" в тонком просвечивающем полотне, привёл Софью в бешенство. Она не могла, из-за возраста, играть с этими наглыми соплячками на их поле. А удерживать Генриха на своём... требовало постоянных усилий.

По сути, само существование княгинь и их людей держалось на "одном гвозде".

Нет, это не тот "гвоздь", о котором вы подумали.

"Благосклонность" Генриха была вызвано не только плотским, но и "душевным" интересом. Едва эта смесь "интересов" ослабнет, как не защищаемые более законом, обычаем, родовыми связями... чужаки и чужачки станут "охотничьей дичью" для местных. Тогда и келья в монастыре с суровым уставом будет "манящей гаванью", "желанным приютом".

Ситуация весьма не нова: десятки и сотни тысяч женщин, оказавшихся в любовницах, фаворитках, наложницах прилагают всем мыслимые и немыслимые духовные и физические усилия дабы удержаться на "гвоздике" местного "лягуха на кочке" — здесь-сейчастного альфа-самца. Не важно какой он самец, важно, что альфа.

— Мой муж едва ли не публично сношает мою матушку. О том, с какими криками и в каких позах ты отдаёшься ему — судачат на всех перекрёстках Германии...

— Да наплевать! Пусть клевещут. Пока его уд крепчает у меня в кулаке — я держу в кулаке всю Саксонию!

Ростислава внимательно разглядывала свою раскрасневшуюся матушку.

Курва. Здесь говорят — фуре. А она сама — "курвина дочка"? Фуритка? Фурсетка? Фурия? Соседние народы вместо "ф" произносят так, как и пишется — "х". Хуре, хора. Тогда мы с ней — хористки.

Думать так о себе было неприятно. Тоскливо. Потому Софья, с её неистребимым оптимизмом, так и не думала. Не желала знать, что о ней говорят, как её называют множество людей в Саксонии. Её устраивало нынешнее положение дел, она полагала, что так будет всегда, что Генрих будет смотреть на неё влюблённым взглядом, исполнять её милые прихоти. Она просто не хотела понимать шаткость нынешнего положения. Неизбежность его прекращения.

Ростислава тяжело вздохнула. Объяснять очевидное... глупо. Но надо.

Как пересказывал Воевода дальнего восточного мудреца по имени "У!", у которого, видимо, неплохо получалось то, за что его прозвали Сунь-и-Цзынь:

"Беды приходят тогда, когда люди в своей лени забывают заботиться о себе".

Новых бед Ростислава не хотела, а лениться стало так ску-у-учно...

— Что дальше, матушка? Любовь моего мужа к тебе... не вечна. "Если тебе сто раз скажут — свинья, то ты захрюкаешь". Генриху непрерывно рассказывают гадости. О тебе. Когда он захрюкает?

Софья странно хмыкнула и странно ухмыльнулась. Встряхнула головой:

— Уже. Третьего дня. Мы с ним... играли. В разных зверей. У него неплохо получался кабан. Настоящий вепрь. Даже покусал немножко. И хрюкал... страстно.

Её победный, хотя и несколько смущённый вид со вздёрнутым носом раздражал Ростиславу. Не ей бы, шестнадцатилетней девчонке, учить и оберегать собственную матушку. Ей бы "вкушать мёд мудрости", полагаться на родительницу да изредка капризничать по-детски. Возложив ответственность и прочие заботы на старшую и опытную. Увы, уже были примеры, когда пришлось спасать матушку от... возможных последствий чересчур вольного поведения.

Глава 655

— Ты ведёшь себя неосторожно, вызывающе. На каждом пиру, стоит дворянам чуток подпить, как они начинают делиться по углам своими... м-м-м... фантазиями. Как бы они тебя... и так, и этак...

— Ничего. Пусть чаще штанишки свои стирают.

— Они уверены, что все мы такие. И лезут на всех моих дам и служанок.

— Списочек лезунов? Я Генриху скажу — он их вмиг...!

— Ага. Потом. После того. Как тех двоих.

— Это когда ты, доченька, кинулась телом своим честь родительницы защищать? Чтобы, не дай бог, посторонние лишнего не увидели? Так тебя ж никто не просил. Это ж ты сама... Блуданула. И кто из нас более неосторожно себя ведёт? Да и, помниться, тебе понравилась. Когда тебя... хе-хе-хе... прям на лестнице напеременку...

Ростислава, глядя в наглые, весёлые глаза раскрасневшейся матушки, и сама начала краснеть.

Да уж, был такой... героически-сексуально-спасательный эпизод. С её личным участием.

В середине февраля, отгуляв свадебные празднества с приключениями, новобрачные отправились в дом мужа, в Брауншвейг. Огромный обоз с людьми герцога и герцогини, сопровождающими их владетельными и не очень особами, свадебными подарками и приданым, двинулся на восток по здешним, раскисшим от начавшейся распутицы, дорогам.

Так-то напрямую — сотня вёрст. Но дорога идёт вдоль Везера на юго-восток, карабкаясь на невысокие, но крутые горы к югу от Миндена, потом огибает густой непроходимый лес. От Хамельна поворачивает на северо-восток к Ганноверу, а уж оттуда более-менее прямо к столице герцогства.

Но главная беда — не извилистость дороги, ни, даже, её качество. Германские дороги в эту эпоху хуже русских: здесь ездят больше, а чинят — как у нас. В смысле: никогда. Главная беда — повозки.

Четыре огромные коробки на колёсах, влекомые каждая дюжиной лошадей, принципиально не могли двигаться даже быстрым человеческим шагом. Сотня менее объёмных, но не менее медлительных телег и возов, тоже не способствовали скоростному трафику. Сотни людей, пешком и верхом, шли и ехали рядом и между повозок, болтали, ругались, ссорились и мирились, перебираясь от одной стоянки до другой.

В самой большой и богато разукрашенной колымаге, которая, однако, как и все остальные, уже через день была забрызгана грязью аж до крыши, должны были разместиться новобрачные. Но герцогиня нашла повод улизнуть от своего законного. Генрих выразил, было, как и положено мужу, некоторое неудовольствие. Тут, по мелкому поводу, заявилась тёща. Которая и составила новоявленному зятю компанию в дальнейшем путешествии.

Вскоре обычные спутники герцога покинули зятя и тещу, дабы не мешать им в обсуждении удивительных фигурок животных, привезённых с востока и выполненных, как было сказано, из "камня китайской жизни".

Ростислава ехала в следующем рыдване, занавесив окна. Благородные саксонские рыцари, не видя посторонних, совершенно свободно делились комментариями по поводу своеобразия качки, поразившей вдруг герцогский экипаж. Ростислава и её спутницы не были сильны в местном наречии, но Фрида краснела до боли, слушая оценки и пожелания наездников.

Наконец, присутствовавшая в повозке боярина Рада не выдержала, дала по уху своей юной дочке, с полуоткрытом ртом внимательно прислушивавшейся к полупонятному весёлому диалогу дворян и старательно запоминавшей новые немецкие слова, и высунувшись в окошко обложила болтунов матом.

Германские "добры молодцы" оказались настолько тупы, что русского языка не поняли. Наоборот, принялись раскланиваться и вежливо улыбаться.

* * *

Черномырдин: "На любом языке я умею говорить со всеми, но этим инструментом я стараюсь не пользоваться".

Туземцы неверно восприняли даже эмоциональную, общечеловеческую составляющую "используемого инструмента".

* * *

Рада плюнула и, уяснив свою собственную лингвистическую несостоятельность в части приведения придурков к пристойности путём изречения нецензурных выражений, при первой же остановке перебралась в хвост колонны, где тащились две другие колымаги.

Ростислава осталась одна с Фридой. Которая, всё менее смущаясь, пыталась наглядно объяснять своей госпоже смысл используемых дворянами слов. Так они и ехали в большом тёмном скрипучем ящике на колёсах, завернувшись в тёплые накидки, прижавшись друг к другу, прислушиваясь к чавканью дорожной грязи под копытами лошадей и окрикам возниц.

Потом вдруг выглянуло солнце. Как-то сразу стало теплее, веселее. Караван ускорил ход. И пришёл в Хамельн.

До дудочника-крысолова — сто лет. Но Везер и удобная переправа через него — уже на месте. Есть и укрепление для её защиты. Четыре века стоит и собор Св.Бонифация.

Естественно, герцог отправился в собор отстоять мессу. Дабы явить добрым подданным — лик государя и благодетеля.

— А чё он такого благого сделал?

— Ну, ты ж живой. А будешь глупые вопросы задавать...

Герцогиня, само собой, сопровождала мужа и преклоняла рядом с ним колени на молитве. Грубых ошибок не совершила, вела себя достаточно близко к стандарту "добродетельная супруга католического князя в церкви божьей". За что и была удостоена похвалы своего венценосного:

— Гля, а ты почти выучилась. Может, и чего путное получится. Мда... а давненько я супружеский долг не исполнял.

И обернувшись к одному из слуг приказал:

— Вечером проводи герцогиню ко мне в спальню.

Взволнованная положительным отзывом столь важного для них человека, к которому она ничего, кроме слегка неприязненного равнодушия не испытывала, и грядущей перспективой "исполнения супружеского долга", Ростислава занервничала. Первый и пока единственный опыт "секса по-герцогиньски" не вызывал у неё радостного предвкушения.

Бракосочетание в Миндене было проведено по расширенному набору: семидневный пост, моления, бдения и поливание. В смысле: крещение — в католицизме не купаются. Почти без еды и сна. Часто на коленях в здешних холодных каменных церквях. Бесконечные беседы с монахами. То лживо-умильные:

— Как же ты, бедненькая, столько лет прожила в грехе, в ереси греческой?

То нагло командные:

— Покайся! И других покай!

Тема обсуждалась ещё во Всеволжске. Воевода велел самим решать. Что Ростиславе придётся креститься — было понятно сразу. Иначе брак в любой момент объявят недействительным. Софья была согласна перейти в католичество: это открывало, как она думала, большие возможности. Да и остальных следовало, по её мнению, привести в веру госпожи.

* * *

Обычное дело при бракосочетаниях разноверцев.

Иное специально оговаривается в брачных контрактах, как было при браке Елены, дочери Ивана III с Александром Ягеллончиком в 1495 г. Литовцам пришлось дважды посылать посольства в Москву по вопросу сохранения веры Елены Ивановны.

Заключая брак, Александр обязывался не принуждать Елену к переходу в католицизм и сохранить за ней "греческий закон" её отца.

Католический епископ Войтех Табор и бернардинцы пытались убедить Елену отступить от православия, однако она уклонялась со ссылкой на то, что не может сделать этого без согласия родителя. Давил папа Александр VI, требовавший от Великого Князя Литовского, чтобы тот, в случае отказа жены, отверг её и, конфисковав имущество, предал церковному суду. Князь Александр папу Александра не послушал. Он был привязан к жене, которая часто сопровождала его в разъездах по стране. Елена была умной, тактичной и самостоятельной женщиной, пользовавшейся уважением.

Но Александр поддерживал увещания Елены со стороны католического духовенства, поскольку беспокоился о легитимности будущего престолонаследника.

В письмах отцу Елена сообщала о пренебрежительном к себе отношения со стороны католического духовенства (отказавшегося короновать её на польский престол в 1501 г.) и выражала опасения, что после смерти оберегавшего её супруга над ней будет учинено насилие.

В 1511 г. 35-летняя Елена решила вернуться в Москву. В Вильне овдовевшая королева чувствовала себя одиноко. Она жаловалась брату, что её владения опустошаются и отнимаются литовскими "панами".

Новый польский король Сигизмунд распорядился арестовать её. Постыдно и демонстративно: Елену "взяли за рукава" и силой вывели из церкви в нарушение древнего закона о неприкосновенности в храме. Казна в её городах и волостях была конфискована. Непочтительное обращение с Еленой разозлило Василия III, однако Сигизмунд заявил, что Елена была не арестована, а лишь предупреждена о том, что нахождение близ неспокойной границы небезопасно.

В 1513 г. Елена добралась до Браслава, где и скончалась в возрасте 36 лет. Есть запись о том, что Елена была отравлена ключником по приказу посягавшего на её богатства Николая Радзивилла. Сигизмунд отметил, что кончина Елены избавила государство от многих забот.

Понятно, что провоцировать что-то подобное, ни у меня ни у княгинь нет ни малейшего желания. Да и нужды нет: судьба Елены Ивановны связана с попытками сохранить православие в польско-литовских землях.

* * *

Ростислава собрала верхушку каравана и спросила что те думают о перемене веры. Все дружно сказали "нет". Софочка сразу кинулась в атаку:

— Господи! Да чего вы кочевряжетесь! Ну ладно — Ивашко. Он ничего иного, кроме храма православного, по жизни не видал. Но тебе-то, Беня, не всё ли равно?

— Досточтимая госпожа Софья Степановна. Вы таки правы: и что мне за разница которому гою кланяться? Что оно в бороде, что без... Но вы же знаете как нас с Изей крестили? Во-от. Пока пары горшков с серебром не откопаю... Или вы хочите, чтобы бедный еврей, за просто так, прямо скажем — даром, исполнял эти новые мансы-шмансы? Таки вы плохо обо мне подумали.

— А ты, Фриц? Ты же урождённый католик!

— Фрау Софи! При всём моём уважении! Но я есть чуть-чуть женат. И если я буду немножко туда-сюда-обратно... нихт гуд.

Софья взбеленилась. Привести две сотни душ "в лоно истинно христианской, римско-католической" — это сразу бы подняло её авторитет, местные церковники стали бы куда более доброжелательны и отзывчивы.

— Не вам об этом деле судить! Вы люди господские, слуги. Как велю — так и будет!

После чего всё собрание выжидательно уставилось на Ростиславу.

Софью аж затрясло.

Да, она уже запомнила, что не "наипервейшая". Но так нагло игнорировать её волю! Её! В недавнем прошлом — княгини Суждальской! Да она умнее их всех! Она ж куда более понимает в нынешних делах! Она же их делает, а остальные только так, на подхвате!

Ростислава сидела молча, смотрела в стол. Пауза затянулась. И Софья уже собралась объяснить всем этим... олухам, что "яблоко от яблони...", что дитё против слова родительского... как та подняла глаза и коротко сказала:

— Нет.

И так это было произнесено, что всем стало понятно: другого слова — не будет.

Но Ростислава уточнила:

— Мне — деваться некуда. Остальным — не советую.

Остаток совещания Софочка просидела с поджатыми губами. Когда все разошлись, накинулась на дочь с упрёками.

— Ты чего, не понимаешь?! Сколь много выгод мы получим от такого крещения в веру местную?!

— Сегодня — выгода, завтра — прогода. Воевода говорил, что ты далее длины руки своей не видишь. Таких выгод нам не надо.

— А ты?! Ты за окоём глядишь?!

— За окоём заглядывать — дело "Зверя Лютого". А мне бы так, на полверсты в чистом поле. И — довольно. Иди, матушка, мне ещё псалом на латинянском языке учить надобно.

Естественно, давление не прекратилось. Но Ростислава твёрдо отказывала, обосновывая недопустимостью навязывать душам христианским вероучение насильно. А свита её чётко оправляла к начальству: команды не было, "без команды не стрелять". И уж тем более не креститься.

Другое дело, что в караване было десятка два людей из Гданьска. Некоторые из них ещё дорогой приняли православное миропомазание от походного попа. Другие же попали под пристальное внимание местных церковников. Стремление их исповедать, превратить в источник информации о делах новой герцогини, а лучше — перевербовать, сделать своими агентами, проявлялось непрерывно и довольно грубо. Некоторые из поляков пошли на контакт. Некоторые из этих некоторых — с согласия Ростиславы. Остальных выявили и использовали "втёмную".

Собственно говоря, именно это — исповедь, новые обязательные и неконтролируемые контакты своих людей с местными — и были причиной воздержания. В смысле: от перехода в католичество. Свита герцогини сохраняла отдельность, чужесть, неместность. Разворачивалась спиной к своими. Чтобы встретить лицом к лицу пощёлкивающих челюстями и сочащихся ядом туземных.

В окружении герцога были люди, которые хотели бы потянуть со свадьбой, было множество — которые вообще против. Но Софья надавила, Генрих рявкнул по-львиному, церемониал начал проворачиваться.

* * *

"Все религиозные организации существуют тем, что продают себя богачам" — Б.Шоу? — Бернард! Да и фиг бы с ней, с продажностью! Но что ж так коряво да несуразно?!

* * *

Крещение, месса, венчание, пир, толпа подвыпивших гостей за столом, напутствующая молодых в меру собственного чувства юмора, провожающих в спальне, перед которыми пришлось раздеваться. Впрочем, роль служанки исполняла матушка. Которая тщательнейшим образом проверила помещение и одежду новобрачных на предмет присутствия колдовства или сглаза. Свадебная ночная рубашка была выдержана в лучших традициях аристократизма. В смысле: закрывала не только от подбородка и ладоней до пяток, но и прикрывала кусок пола вокруг ног.

* * *

Для здешней эпохи-местности такое типично: чем длиннее одежда — тем выше статус особы. Но только у благородных дам подол лежит на полу. Что и позволяет специалистам отличать на изображениях дам от безбородых юношей, часто носящих длинную одежду и сходные причёски.

* * *

Последующее тоже происходило вполне по канону.

Приподняв подолы ночных рубах себе и ей, раздвинув коленями ляжки новобрачной, муж, остропахнувший кабянятиной с "пикантным" грибным соусом и сладковатым итальянским вином, навалился своим несколько переетым пузом на тощую "молодую". Пыхтя куда-то в подушку выше её левого уха, исполнил необходимое ему количество фрикций, хрюкнул напоследок и тяжело отвалился в сторону. Похлопал поощряюще ладонью по чуть выпирающим из-под рубахи соскам консуммированной супруги. Типа: молодец, нормально отработала, отдыхай. Отвернулся к стене и захрапел.

Как и установлено нашей церковью христовой, никаких звуков, игр, ласк, поцелуев... произведено не было. Долг — исполнен. Остальное — грех.

* * *

Чисто для знатоков: последнее столетие римско-католическая церковь дозволяет женщинам издавать звуки. Перед соитием. Допустимы фразы: С нами Бог! Да поможет Господь! Смилуйся Пресвятая Дева!

Вероятно — заимствование из ислама в ходе крестовых походов. Я уже упоминал молитву, которая читается супругами в постели перед "этим делом". Хотя есть и местные причины.

Некий крестьянин ходил в лес по делам на несколько дней. Вернулся поздно, в темноте. Не поднимая шума, влез тихонько на супругу, где и исполнил. В смысле: супружеский долг. Утром обнаружил, что жена мертва. Причём, не первый день.

Крестьянин немедленно побежал в церковь, где и покаялся. Местный поп оказался в затруднительном положении. С одной стороны — грех, некрофилия. С другой — не по злобЕ, а в силу сложившихся обстоятельств неодолимой силы — темно было.

Был направлен запрос в Рим, и вскоре, лет через несколько, последовало разъяснение Святейшего Престола и Викария Господа на земле нашей грешной. Приступая к "этому делу", следует спросить:

— Ты живая?

И обязательно дождаться ответа. В качестве допустимой акустической индикации "пребывания в числе живых" дан перечень разрешённых фраз. Впрочем, можно и просто "да".

* * *

Ростислава лежала в темноте, смотрела в балдахин над кроватью, молча плакала. Слёзы наполняли глаза, стекали по вискам. Но ни всхлипов, ни, не дай бог, рёва или упрёков, не раздавалось.

"Раз — лежи, и два — молча".

Лежу. Молчу.

Болело оттоптанное тушей "богом данного супруга" тело. На ляжке будет синяк — коленкой наступил, смятые рёбра постепенно восстанавливали возможность дыхания, между ног пекло и текло.

Ростислава криво хмыкнула в темноте:

— В графе "Семейное положение" Бэлла Ефимовна написала: "Таки довыпендривалась".

Когда Воевода как-то произнёс эту фразу в её присутствии, ему пришлось объяснять каждое слово, кроме "написала". А её волновало только кто эта "Бэлла" и почему Воевода о ней вспоминает. Теперь дошло. "Довыпендривалась". Выразительное слово.

Ничего нового. Подобное уже бывало. Десятки раз за восемь лет супружества. Бывало и хуже. Когда-то она обижалась, пыталась объяснить, плакала... Потом привыкла. Просто терпела. Это — нормально, все так живут. Так бы и прожила жизнь в этом убеждении. "Что воля, что неволя — всё равно". В равнодушии и покорности. Но... Всеволжск. "Зверь Лютый". "Огненный змей".

Точно: не то согреет, не то сожжёт. С ним бывало больно. Изнурительно. Страшно. Очень. С ним не бывало скучно. И этим он приучил не бояться. "Ничего-ничего".

А теперь? Вот это — навсегда? На всю оставшуюся жизнь? Хоть бы обругал как-нибудь. Побил, что ли.

Даже воспоминания о временами довольно жестоком Магоге выглядели после такой брачной ночи привлекательно. С ним бывало противно, но... Тот хоть живой человек. А уж Ванечка... Когда они меня сразу втроём: Зверь Лютый, Змей Огненный и Ангел Хранящий... столь разными, невиданными способами... на алтаре, в седле, под небесами!

Хотя... а чего ты ждала, дурочка? — "Любовь — любовнице, семя — жене".

Ты своё получила. Консуммация — произошла, осеменение — исполнилось. Устранена одна из уважительных причин для признания брака недействительным. Близких общих предков у нас нет. Различие вер тоже отпало.

Матушка то хотела, резоны приводила. То расхотела: говорит, что Генриху нравится "восторжествовать над еретичкой". Ей и достаётся "любовь". А тебе — твоё, "мокро".

Что родная матушка — любовница мужа, это... хорошо. Она умеет очаровывать мужчин и управлять ими. Но как-то... завидно? — Нет-нет! Завидовать жаркой страсти этого... как он там? — поплямкал и снова захрапел, надо бы одеяло ему... а то проснётся и снова... сил нет, какая-то вялость во всём теле, опустошённость, усталость. Как побитая. Будто прачка вальком рубаху прокатила. А меня из неё не вынула.

А вот после Ванечки... тоже усталость, ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Глаза не открыть. Но — другая. Радостная, довольная. Счастливая. Была. Не вернуть.

Слёзы потекли сильнее. Ростислава фыркнула, наконец, носом, вытерла лицо длинным рукавом свадебной ночнушки, поднялась и прикрыла ноги подолом рубашки, так и оставленной мужем задранной на бёдра. Заодно накинула одеяло на голые ноги супруга и снова уставилась в тёмный балдахин.

Что матушка муженька оседлала — хорошо. Пусть их связь крепнет и процветает. От неё же теперь требуется не давать поводов для развода. После сегодняшней ночи остаются две возможные причины: супружеская измена и бесплодие.

Ну, первое мне не грозит. Как-то после Ванечки какого-то в "милые друзья" выбирать... "после сладкого горького не захочешь".

А вот родить... родить мне не удастся. Рада честно сказала — не получится.

Ростислава прижала рукой грудь слева. Сердце болит. Давит. От "никогда". Вроде бы, уже и знаю давно, и наплакалась вволю, а вот... Не будет у меня "милого ангела", "кровиночки". Не доведётся любоваться маленьким, раскинувшимся в сонной неге и сытости тельцем, прислушиваться к сонному дыханию, уткнувшегося головкой в бок, развернувшегося поперёк постели своего дитя. Чувствуя — вот оно, счастье. Материнское...

Мне — не родить. Магог постарался. А потом бабки-приживалки помогли. Марана говорила, что если бы сразу... А так даже и мечтать не нужно. Но наследник у Герцога Саксонского должен быть обязательно. От сей ночи — через девять месяцев. Одна-две недели плюс-минус. Не позже. Уже начали.

В караване — две сотни душ. Половина здесь, в Миндене. Из них одиннадцать женщин. Мне... понятно. Матушке нельзя — она с Генрихом. Его пришлось бы ограничивать. А там эти... мокрохвостки в момент влезут. Да он и сам... не преминет. Нет, потом-то, конечно, матушка его снова... "приведёт в стойло", взнуздает и оседлает. Но у него появится иллюзия выбора. А это вредно.

Рада и сама не схотела, и дочку свою трогать запретила. Остальные — пять полячек из Гданьска да две служанки-мордовки из Всеволжска. Как пришли в этот Минден, так и началось. Ни одна — одна не спит. Половина караванщиков — сотня мужиков. Вот они их и... и обслуживают.

Рыкса сперва возмущалась. "Я — боярыня! Гребцы, корабельщики — быдло! Никогда!". Потом... снизошла. Да и остальные "благородные дамы"... не простаивают. У нас "кто не работает — тот не ест". А работать прачками-кухарками... как-то им не хочется.

Такие... выдумщицы оказались... Как-то сходила посмотрела. Тайно, конечно. Потом всю ночь не спала.

"Звон" идёт. Публичный дом. "Русские шлюхи". Под управлением герцогини. "Они там все такие". Но негромко: туземцев в эти игры не включают. Коллектив за время похода сплотился, "сор из избы" не выносит. А чтобы местным священникам на исповеди лишнего... бывшие католики и язычники дружно перешли в православие. Походный поп Никита отпущение грехов выдаёт и... тоже по ночам с боку на бог ворочается.

Вторая половина личного состава с ушкуями в Гамбурге отстаивается. Там тоже... Взяли в аренду пятерых литовок. Или правильнее — литок?

Намедни читала одного местного сочинителя. О происхождении здешних народов:

"Наши предки, которые пришли в эту страну и изгнали тюрингов, были в войске Александра; с их помощью он победил всю Азию. Когда Александр умер, они не рискнули оставаться в стране из-за ненависти [к ним] и отплыли оттуда на трехстах кораблях; они погибли все, кроме пятидесяти человек. Восемнадцать из них пришли в Пруссию и овладели ею, двенадцать завладели Рюгеном; двадцать четыре пришли сюда в страну.

Так как их не было так много, чтобы они могли обрабатывать землю, то, перебив и прогнав тюрингских господ, они оставили крестьян в живых и передали им землю на таких же самых правах, на которых ее еще сегодня имеют литы. Отсюда происходят литы. От литов, которые утратили свои права, происходят поденщики".

Забавно. Саксов (германцев), руян (славян) и пруссов (балтов) здесь считают набродью — потоками греков Александра Македонского. А местных называют литами.

Разница... очевидна.

"Свободным шеффенского сословия уплачивают возмещение в 30 шиллингов полноценными пфеннигами; двадцать шиллингов весом должны быть равны одной марке".

Для литов:

"Две шерстяные перчатки и одни навозные вилы составляют возмещение поденщика".

Вот из таких и наняли пятерых помоложе. Для подённо-поночной работы.

Пустить своих в "свободную охоту" — бед не оберёшься. Их и в город по одному выпускать нельзя! Зарежут. А то побьют сильно. Были уже... случаи. Хорошо хоть в Гамбурге не в самом городе встали, а усадьбу в стороне нашли. Кормщикам приказ дан крепкий: безделья не допускать. И с туземцами — только по закону.

Законы здесь пишут с юмором:

"Детям священников и незаконнорожденным дается в качестве возмещения два воза сена, которые могут тащить двухлетние бычки. Актерам и всем тем, которые передают себя в собственность другого, служит в качестве возмещения тень человека. Наемным бойцам [в поединках] и их детям дают в качестве возмещения светлый блик на щите от солнца. Два веника и ножницы составляют возмещение для тех, которые утратили свои права вследствие кражи или грабежа или другими деяниями".

Цены тут... странные:

"Курицу возмещают половиной пфеннига; утку — так же; гуся — одним пфеннигом: гусыня-наседка и курица-наседка возмещаются тремя пфеннигами во время того, как они сидят, и приманная утка так же. Так же поступают в отношении поросят и ягнят, пока они сосунки, и в отношении кошек. Овечка стоит четыре, теленок — шесть пфеннигов, жеребенок — один шиллинг, пока он сосунок, и сторожевой пес — столько же. Собака, которую называют овчаркой, стоит три шиллинга, так же кабан и годовалая свинья; бычок — четыре шиллинга, свиноматка-супоросая или подсосная — пять шиллингов, так же взрослый кабан и осел; мул — восемь шиллингов и так же рабочий вол и молодой конь; другие рабочие лошади, годные для полной работы, — двенадцать шиллингов. Животных, не достигших полного возраста, возмещают в соответствии с их возрастом. Верховую лошадь, на которой всадник должен служить своему господину, возмещают одним фунтом.

Однако за рыцарских лошадей, коней, и иноходцев, и пони не установлен вергельд, так же как и для откормленных свиней. Поэтому надлежит их и все движимое имущество возвращать или возмещать по оценке тех, кто их утратил, разве только что тот, который должен возмещать, сможет снизить оценку при помощи своей присяги".

Здесь семь баб. Которых постоянно... осеменяют. И там пятеро, которым — навозные вилы. Может и удастся выбрать здорового малыша. Дети часто мрут. Хорошо бы, чтоб крепкий был. А то повторять сегодняшний опыт... И время торопит: как бы не была довольна матушка своим любовником... как он там? — Сопит. Как бы не хвастала, что он из её рук ест, без неё никакое дело не решает, но...

Воевода говорил, что любовь — на полтора года. Что-то там в крови добавляется, чтобы мужчина и женщина друг от друга оторваться не могли. Чтобы не только ребёнка зачали, но и выносила-выкормила. А он защищал да помогал. А потом... у разных по-разному. Снова влюбляются. Некоторые — в прежних, некоторые — в новых.

Матушка, конечно, в мужиках разбирается, но через полтора года Генрих может... к ней охладеть. И тогда надо иметь наследника. Это и защита от развода, после которого только в монастырь, как Евпраксия сто лет назад. И от вражды местных.

Мать пока защитит от злобы придворной своры, от желания отодвинуть подальше, отнять всё, восторжествовать по всякому над чужачкой. Иначе так грызть начнут стаей, что сама в монашки запросишься.

Что ж, она своё отработала — случку вытерпела. Про то теперь все знают. Осталось только показать приплод. И убедить, что он — результат именно этого... действа.

Ростислава криво ухмыльнулась в темноте. Да уж, начинать брак с обмана мужа... да и всех в Саксонии... А иначе как? Сама бы она, может, и приняла бы постриг. И ждала покорно скорой смерти. А вот матушке такое — нож острый. Тоска смертная. Надо родительницу защитить — она ж мне жизнь дала. Да и во Всеволжске, когда в дорогу собралися, Ванечке обещала. Ванечке...

Ростислава нежно улыбнулась в темноту, вспоминая разные... приятные картинки и ощущения. Так, наплакавшись и улыбаясь, она и заснула. И снились ей... хорошие сны. Поэтому проснулась она также с улыбкой. В объятиях мужа.

Генрих был удивлён и польщён такой реакцией молодой жены. Когда же Ростислава, осознав, что это такое мягкое, тяжёлое и горячее к ней прижимается, попыталась освободиться, придержал и поинтересовался. Типа: ну и как оно? А не повторить ли?

Ответ был вполне благопристойным:

— Государь, муж мой, вы были великолепны, я даже и мечтать не могла о таком превосходном супруге, однако моё слабое тело, истомленное вашей страстью и мощью, нуждается в отдыхе и горячей ванне. Да и весь двор уже ждёт в нетерпении новостей о состоявшемся... э-э-э... зачатии наследника.

Накинув домашнюю одежду, супруги рука об руку вышли к полным ожидания придворным, где герцог объявил, что "долг" был исполнен, в полном объёме и с немалым удовольствие всех участников. "Молодая", хоть и понимала не всё из произносимого на местном наречии, но разалелась как маков цвет. После чего Генрих отправился на завтрак, а герцогиня, испросив и получив разрешения супруга, удалилась в свои покои, дабы придти в себя и отдохнуть от ночи любви.

Глава 656

Завтрак перешёл в обед, обед — в ужин. Хотя правильнее назвать этот непрерывный жор и пив — пиром.

* * *

Через столетия Лютер скажет: "Кто не любит песен, вина и женщин — тот дураком и умрёт".

Лютера ещё нет, но правило уже в ходу.

Ростислава не любила пьяных песен, пьяных женщин и местного вина. Но и умереть дураком ей не грозило. Просто по русской грамматике.

* * *

Четыре сотни гостей довольно скоро перестали обращать внимание на повод для собрания. Так что "молодая", подобно отработавшему своё костюму на маскараде и повешенному в дальнем углу гардероба до следующего повода, могла остаться в одиночестве.

Так бы и было, как у Натали Гончаровой после первой брачной ночи с "нашим всё", когда слуги мужа просто забыли о "новобрачной", занятые приходящими к гению гостями. Однако Генрих — не гений. И, главное, у новоявленной герцогини были и свои слуги.

Сразу же заявилась боярыня Рада. Провела осмотр и диагностику. Переходящую временами, едва ли не в прямой допрос третьей степени. Явились служанки, не замедлили обозначиться и "ближники".

Ивашко, принявший за время похода роль старого, вечно бурчащего, но доброго в душе, наставника-защитника-кормильца, поинтересовался здоровьем и проверил охрану. Фриц лепетал от восторга и предрекал долгую и счастливую жизнь. Естественно, в том замке который сложился в его мечтах вот только что. Беня сдержанно поздравил и, извинившись, исчез:

— Есть много интересных людей. Они там нынче выпили и разболтались. Схожу послушаю.

Пустили и Конрада.

— Ваше Высочество! Я чрезвычайно польщён! Счастье лицезреть... в этот волнительный момент... огромная честь... припадая к вашим стопам... я навсегда сохраню в памяти...

— Конрад, я что, так плохо выгляжу? Ты говоришь так, будто прощаешься с телом.

— С-с телом? В-вашим?! Но мы... с вашим телом... ещё не настолько знакомы... чтобы уже прощаться...

— Я знаю, что ты любитель пошлостей и непристойностей. Но ты заговорил так, будто меня уже принесли на кладбище.

Конрад оглянулся на возившуюся с тряпками в углу служанку и шёпотом спросил:

— Что, настолько... плохо?

— Когда ты сослепу крутил мне сиськи — было лучше.

Парень мгновенно побледнел, вспомнив упомянутый госпожой эпизод их знакомства, воровато оглянулся на служанку и, приблизившись ещё на шаг, глядя в обведённые тёмные кругами глаза герцогини, зашептал:

— Ва-ваше вышство... пожалуйста... не надо о... о том... если об этом узнают...

— Успокойся. Я никому не скажу.

— А... она?

Конрад кивнул на служанку.

— А она не знает немецкого.

— Э... Вы уверены? Люди быстро учат языки. Когда в этом есть надобность. Особенно те слова, которые они часто слышат. Ну... крутить сиськи...раздвинь ляжки...

Оба посмотрели на служанку, вскинувшую голову от штопки на последние слова.

— Мда, — подумала Ростислава, — не следует сильно надеяться на взаимное языконезнание. Мои люди всё лучше понимают туземное наречие. Это — хорошо. Но нужно предусматривать...

— Ладно. Я не об этом. Вчера — свадьба, сегодня — пир, что завтра?

— Завтра — охота. Епископ обещал матёрого кабана. Потом пир с этим кабаном. Потом — соревнование миннезингеров и народные танцы. Потом — всё. Довольно скромно. Сезон, знаете ли, погода, сами понимаете. И вообще — мало времени на подготовку.

Ростислава взглянула в окно, поморщилась:

— Тошно. Скучно. Они целыми днями едят, пьют и орут свои боевые саксонские песни. А я тут сижу. Смотреть на эти красные распаренные морды... в жаре, духоте и копоти... Хочу прокатиться по окрестностям. Лёгкая прогулка. Минимум свиты. Верхом.

— Э... но благородные дамы не ездят верхом.

— Конрад, самая благородная здесь я. Если я прокачусь завтра верхом, то твоё утверждение станет неверным. Скажи Ивашке о моём желании и подберите лошадей.

Ростислава подумала мгновение и добавила:

— А вот остальным... герцогу, матушке моей... об этом знать не надо. Иди.

Утром, ещё затемно, сотни всадников и десятки повозок устремились через ворота замка. Герцог уже в седле осушил кубок подогретого вина "на дорожку", помахал им кучке женщин, наблюдавших отъезд охотников с внутренней галереи замка, дал шпоры и поскакал. В предвкушении большой хрюкающей добычи. Ну о-о-очень большой!

Через час, без помпы и провожающих, через те же ворота выехала скромная немногочисленная кавалькада.

На первом же перекрёстке Конрад придержал коня и обратился к ехавшему на смирной белой кобыле юноше, по виду — оруженосцу или сынку небогатого дворянина.

— Так куда едем, Ваше Высочество?

— Давай подъедем к горам. А там посмотрим.

Ростислава надвинула пониже капюшон пенулы (круглый плащ) и направила коня к видневшимся в серости зимнего дня склонам хребта Виенгебирге. Конрад замешкался.

Первое потрясение от вида герцогини в мужской одежде, от её верховой посадки — совершенно дикарской! с согнутыми коленями!, правильной хватки поводьев... уже прошло. Но видеть, как госпожа, герцогиня! восседает в седле, широко раздвинув ноги, обтянутые этими... варварской одеждой! штанами! как полы её... странной сюркотты, которые схизматы называют "kaftan", поднимаются на каждом скачке лошади, открывая взору маленькие, как у мальчишки, бёдра и ягодицы. Пусть бы и прикрытые сукном. Видя контур... нетрудно вообразить всё остальное.

Хорошо, что никто из саксонцев, кроме него, Конрада, такое не видит. А вот ему... мда. И, как на грех, в замке нет ни одной покладистой служаночки! А которые есть — уже все покладены. Там столько высокородных и богатых гостей, что простому фону... В город, что ли, сходить?

Всегда, все европейцы со времён ещё древних римлян, знают, что одежда для ног должна быть обтягивающая. Настоящие аристократы даже обувь не носят. Башмаки — для простолюдинов! Аристократ носит шоссы с вшитой кожаной подошвой. А эта! Высокородная дама! В высоких сапогах! На стройных ножках...

Все знают, что одежду для тела должно надевать через голову. Только! Шемиза, котта, сюркотта... туника, сутана... Конечно, бывают накидки, манто, мантии, некоторые плащи... А у неё... Хорошо хоть пенулу надела.

Он оглянулся. Четверо молодых русов, воины. Сходно одеты, ещё и странные высокие шапки. Без копий и щитов, но с мечами. У двоих ещё и странные ящики при седлах. Вроде бы, они в них держат луки и стрелы. Луки какие-то... маленькие. Детские? Да и вообще: рыцарь из лука не стреляет. Даже нынче, собираюсь на охоту, благородные господа брали лёгкие и тяжёлые копья, но не эти простонародные игрушки.

Главный среди пришлых Ивашко. Вот он — явный рыцарь. И по возрасту, и по манерам. Хотя... почему-то он единственный, кто носит не меч, а саблю. Оружие неверных. Говорят — заколдованная. Какая-то... с волшебством. Так толком и не понял: Ивашко по-немецки — нихт ферштейн. Единственный, с кем можно поговорить — паж герцогини. Хотя по возрасту ему уже бы в оруженосцы — лет пятнадцать. Русские говорят — вестовой. И имя у него странное — Йэ-гор-уш-ка. Вот он языку учится рьяно. Постоянно просит то объяснить непонятное слово, то поправить произношение. Куда это они?

Проехав версты три неторопливой рысью, герцогиня заскучала и, что-то крикнув на своём языке, погнала в галоп. Конрад несколько замешкался, остальные всадники проскочили мимо него. Пришлось догонять, получая в лицо брызги грязи из-под копыт лошадей конвоя.

Дорога шла по берегу Везера, потом поднялась в гору, спустилась в долину. На развилке герцогиня повернула влево: прямо впереди тащились навстречу две телеги, с торчащим во все стороны валежником.

Наверное, надо было покричать, чтобы не поворачивали, но Конрад никогда не бывал в этих местах, а с чужих слов советовать... Ещё четверть часа скачки, дорога превратилась в две заполненные водой колеи в грязи. С обоих сторон подступил лес. Без листьев в начале февраля он выглядел мокро, тоще, уныло... И просматривался насквозь.

Ростислава скинула с головы капюшон пенулы и весело оглядывала спутников. Проездка на галопе привела её в хорошее настроение, да и остальные, молодые ребята, рады размять мышцы. От лошадей валил пар, наездники весело перешучивались.

Догнав, наконец, весёлую компанию, Конрад, стирая грязь с лица, собрался уже тонко намекнуть герцогини, что так делать неприлично. Что герцогини на галопе не скачут. И вообще: есть повозки, носилки. А верхом... даме! — верх непристойности. Как какому-то язычнику из орд "Бича Божьего".

— Забавно.

Произнесённая под нос фраза Егорушки остановила подготовленную тираду Конрада. И вызвала интерес герцогини.

— И что ж тут забавного?

— Воевода говорил, что дороги — не бурьян, сами по себе не растут. Они всегда откуда-то куда-то. Нужно чтобы прошло множество людей, часто, чтобы место стало дорогой. Хоть бы и такой.

И самый младший в команде ткнул пальцем в землю под копытами коней.

Конрад, не понимая сказанного, попросил перевести. Егорушка исполнил его просьбу и тут же, отвечая на замечание одного из гридней, продолжил на двух языках:

— Да какая ж это дорога? Лужа грязи.

— Дорога — наезженная. Не тропка. Колеи видишь? На том конце — Везер. Там большая дорога. А на том... что-то интересное. Конрад, ты не знаешь — здешние крестьяне подковывают своих коней?

— Крестьяне? Нет. Рыцари. Купцы. А крестьянину зачем?

— Вот и я так думаю. А следы — вон. И проезжали здесь... Это ж скрещенные ключи апостола Петра? — Герб епископа.

Тут Конрад сильно смутился. Поскольку все вопросительно посмотрели на него. А он что? Он не местный, он вообще не саксонский. Это жизнь так привела, а что тут, в этой глуши делают люди епископа... у него что — других забот нету? Откуда мне знать? Раньше я служил у доброго господина, графа Рейнгенау. Который не задавал глупых вопросов, а давал простые поручения. Типа: отвези письмо, прими коня, подай тапочки... А эти постоянно спрашивают.

Ничего не знают! Дикие люди!

Мда... И он — тоже не знает.

— Кажется, дождик начинается. Долина не может быть длинной. Поедем вперёд. Дорога приведёт к какому-нибудь жилью. Там и переждём. Лучше, чем в лесу мокнуть.

Герцогиня накинула капюшон на голову и толкнула коня коленями. Не так быстро как прежде отряд двинулся вперёд. Снова Конрад остался в хвосте: двое воинов проскочили вперёд шагов за тридцать. За ними ехал Ивашко, следом герцогиня с вестовым по левому боку. Ещё одна пара. А его, Конрада, как-то незаметно... оставили за строем.

С тех пор, как полтора месяца назад, когда он, не разобрав в темноте, пощупал герцогине сиськи... постоянно происходит что-то... выдающееся. То ему пришлось тащить её на плече, прикрытую дедовским пелисоном, совершенно бесчувственную, придерживая за задницу, то ожидать смерти за... а хрен знает что эти схизматы думают! Придумают за что — убьют. Зарежут. Утопят... Или этими своими колдовскими железными шариками... из железа, которого в мире не бывает... Магия? Тайные знания древних языческих колдунов? Прошибут дырку в голове и выплеснут мозги.

Как это возможно?! Чем?! Но два раза она такое уже сделала. Причём, её воины такого не умеют, шарики первый раз видят, не понимают. Какая-то волшба злобных ведьм с востока? Страшно...

Но он, Конрад, кое-чего повидал, блуждая в нищете по дорогам Германии, перебиваясь случайными заработками, хотя и дворянин из древнего славного рода. Он... не боится. Почти. На исповеди про такое не рассказывал, а всё остальное сделал: молился, свечку в церковь поставил, материнскую ладанку с шеи не снимает. Терять место очень не хочется. Платят хорошо. Вчетверо против прежнего. Кормят сытно. Не так, как у Рейнгенау в службе. А главное: он здесь чувствует себя важным человеком. Прежде его не замечали — так, подай-принеси, один из множества неразличимых юнцов. А теперь скажи:

— Конрад фон Зейц, советник герцогини Саксонской — сразу пиетет и внимание.

Впрочем, хвастаться он избегал. Предыдущие годы скитаний отучили. Да и госпожа как-то напела стихи какого-то... Военводы:

"Показывай

Меньше того, что имеешь.

Рассказывай

Меньше, чем сам разумеешь.

Где можно проехать,

Не странствуй пешком.

Чем деньги одалживать,

Будь должником.

Играй, но только помни меру,

Учись, а не бери на веру.

Забудь и кружку, и подружку,

Храни под спудом каждый грош.

Тогда полушку на полушку,

А на сто — сотню наживешь!".

Умный, видать, человек. Хотя и военный.

Уроки бедности и унижений, полученные Конрадом в детстве, не прошли даром, слова песни отзывались в его душе, были понятны, правильны. Хотя, конечно, настоящие рыцари... Настоящие рыцари не нанимаются к бауэру чистить выгребную яму за еду.

Плотный обед и одежда без прорех — хорошо. А постоянные... приключения — здорово. Но хотелось бы ещё и уважения. Этих странных диких людей.

"Занять достойное место".

— Ничего, — думал юноша, глотая грязь и дождевую пыль, — вот приедем куда-нибудь, нужно будет с людьми говорить, сразу вперёд позовёте.

Его желание вскоре исполнилось. И не обрадовало.

Дорога ещё раз повернула и выскочила из леса. Впереди, в сотне шагов стояла небольшая усадьба. Забор из дикого камня, за которым виднелась крыша какого-то, тоже каменного, здания. Дорога уходила в запертые ворота.

Конраду сразу стало как-то тревожно. Сельские усадьбы всегда имеют строения вне ограды. Какие-то сарайчики, вешалы, сушилы, загоны для овец... А тут ничего.

Он ещё пытался понять причину своей тревоги, когда передовая пара воинов подъехала к стене возле ворот. Один из них довольно ловко встал ногами на седло и заглянул за забор. Потом резко опустился и принялся жестикулировать.

Конрад подскакал к собравшемуся отряду последним и только открыл рот, чтобы спросить, как его опередила герцогиня.

— Первое: тихо. Второе: что это?

Она ткнула пальцем в стену.

— Э... ну откуда я знаю! Я здесь никогда не бывал. На воротах — щит епископа. Какое-то из его владений. Наверное. А в чём вопрос?

Глаза герцогини было не видно из-под опущенного, отяжелевшего уже от дождя, края капюшона. А голос, пересказывая отчёт об увиденном первым воином, звучал спокойно, безэмоционально.

— Двухэтажный каменный дом через двор от ворот. По обе стороны — хозяйственные постройки. Перед домом двор мощён камнем. На нём лежит голая женщина. С размозжённой головой, в луже крови, со шваброй между ног.

Ростислава вздохнула и, старательно выдерживая лёгкий тон, поинтересовалась:

— Это какой-то весёлый народный германский обычай?

Конраду сразу стало жарко. Что тут за хрень происходит — непонятно. Но оттого, что он скажет, зависят действия герцогини. Которые он предусмотреть не может. А последствия... и для него тоже...

— Э... нет... Надо послать гонца! К епископу! Это же его имущество — вот пусть он и разбирается.

Кто-то из воинов, услышав перевод Егорушки, презрительно хмыкнул. И осёкся под тяжёлым взглядом их старшего. Ивашко повернулся к герцогине и стал что-то говорить по-русски. Конрад не понимал ни слова, но, судя по успокаивающей интонации, начальник гридней поддержал его предложения.

Соваться неизвестно куда, не известно во что... женщина, голая... на швабре? на метле...? ведьма? Вроде — не сезон. Вальпургиева ночь — в мае. Может, поэтому и разбилась? Не долетела? Не совладала с управлением при выходе из пикировании? Или потому, что вместо метлы швабра? Чертовщина. Ну её нафиг!

Конрад незаметно перекрестился.

Вдруг за стеной что-то громко хлопнуло. Как хлопают о стену резко распахиваемые оконные ставни. И женский голос истошно завопил:

— Найн! Нихт нутей! (Нет! Не надо!)

Вопль ударил как плеть. Конрад дёрнулся, ещё даже ничего не понимая. А герцогиня коротко бросила своим людям:

— Vzat. Vseh.

Дальнейшее происходило слишком быстро. Конрад просто фиксировал картинки без осознания. Вот Егорушка соскочил с коня, кинув повод герцогини. А она приняла! Как так и надо! Госпожа! Приняла повод у слуги, будто она — его служанка! Так не бывает! Ни одна служанка не примет поводья даже у своего господина! Да они просто не умеют! Только мальчик, юноша, слуга... а уж наоборот... Кинуть повод в лицо даме... да за такое шкуру так спустят...!

Егорушка ухватил поводья лошадей двух мечников, которые встали на сёдлах. Одновременно скидывая с плеч плащи. Кинули плащи на верх забора и перевались на ту сторону. Там снова кто-то заорал. Двое других, тоже поднялись, уже с луками в руках. А этот... паж на букву Йе... перекинул пару поводьев в руки герцогини, а сам проскочил вдоль стены и взял поводья коней стрелков. Быстро, одна за другой тренькнули тетивы. Там снова заорали. Как-то совсем страшно. И снова негромко прозвучали тетивы "игрушечных" русских луков.

* * *

"Ничто в жизни так не воодушевляет, как то, что в тебя стреляли и промахнулись".

Похоже, на той стороне "воодушевлённых" не будет.

* * *

Какая-то фраза, обращённая к нему. Смысл доходит не сразу:

— Конрад! Очнись! Прими поводья.

Слева — ворота с открывающейся створкой. В проёме — один из русских гридней. Одной рукой тянет створку, мечом в другой отбивает прилетевший откуда-то дротик. Мимо него в ворота проскакивает верхом Ивашко, уже с обнажённой саблей на плече. Почти сразу раздаётся крик, ругань, звон железа. Снова крики. Собачий лай, перешедший в панический визг.

Герцогиня внимательно прислушивается, что-то спрашивает у стрелков. Потом один из них спускается в седло.

— Нуте-с, герр советник Конрад, а пойдём-ка мы, полюбуемся. Какие-эдакие дела тут делаются.

Ошалевший от происходящего, Конрад ведёт вслед за герцогиней в поводу двух лошадей мечников. И, въехав во двор, ошалевает ещё больше.

Вблизи стены главного двухэтажного каменного дома лежит женщина. Голая. Лицом в булыжники мощёного двора. Вокруг головы — лужа крови. Выше, из окна второго этажа, свесившись наполовину наружу, висит вторая голая женщина. У этой голова, вроде бы, пока целая. Перед низеньким крыльцом лежит здоровенный труп. Мужской, одетый, безголовый. С секирой в руке. Судя по одежде... из рыцарей. Чей — непонятно: сюрко, где должен быть герб, залито кровью. Где ж его голова...? За угол закатилась? Справа, у ворот конюшни, корчится, пытаясь вставить назад вываленные кишки, какой-то слуга. Ближе к воротам, с той же стороны, воет, постепенно затихая, ещё один. Рядом его отрубленная рука с дубинкой.

Изнутри дома вдруг доносится истошный визг. Один из гридней вытаскивает за скованные за спиной руки человека в сутане. Пинком сшибает его на колени рядом с мёртвой женщиной. Когда гридень поворачивается видно: сукно на его одежде распорото от воротника до пояса. В прорехе поблескивает странная кольчуга с плоскими кольцами.

— Коновязь — сзади.

Голос герцогини выводит из ступора. Вдвоём они привязывают лошадей и идут к дому, обходя мертвецов и лужи крови. Лестница на второй этаж. Распахнутая пинком дверь открывает просторное помещение с открытым окном. В котором торчит голая женская задница. Во всё окно. Хотя... окно-то неширокое. Под ним, обхватив женские щиколотки рукой, лежит служитель. Со стрелой во лбу.

— Её надо втащить назад. Помоги. Покойника не двигай — он её держит, уберём — она маковкой об булыжники улетит.

"Мёртвый схватил живого". Живую. Жива — пока покойник держит.

Окно узкое и глубокое, со стороны не подойти. Приходится стать ногой на мертвеца, отчего у того сразу начинает выплёскивать кровь из носа и изо рта. Но Конрад уже не реагирует: влезает под низкий верхний обрез окна, фактически улёгшись на эту голую белую задницу. Дотягивается до её связанных локтей. И понимает, что назад... никак. Ещё подёргается и сам... вместе с этой... Чья-то рука пролезает к нему под котту, и он слышит несколько задыхающийся от усилия, язвительный голос:

— Твоя манера... носить пояс... едва завязанным... отвратительна. Но хоть бельё своё ты привязываешь?

Нащупав поясок, на которым держится брэ, упершись ногой в стенку, герцогиня постепенно вытягивает его назад. Наконец, Конрад сваливается на покойника, из которого снова выплёскивает кровь, следом валится женщина, которую он так самозабвенно тянул. От толчка её обморок прекращается, глаза распахиваются. Совершенно безумный взгляд, брошенный вокруг, гримаса боли, страх. Бессмысленный истошный крик. В никуда. Куда-то вверх, как волчий вой. Поток бессмысленных, беспорядочных движений в стремлении отползти...

— Может, её развязать?

— Рано. Посмотри — здесь должна быть вода. Пытошные дела без воды не делаются.

— П-пытошные?

Только теперь Конрад окидывает взглядом помещение. А ведь и правда: "кобыла" для наказания плетями, жаровня, цепи с кандалами, набор клещей, железные маски... Дальше длинное ложе с воротом в изголовье и стойками с ременными петлями в ногах. Дыба. Редкая вещь. А вот и ведро с водой.

— А-ах!

Герцогиня с размаху выплёскивает ведро в лицо женщины. Та замирает на мгновение.

А она... ничего. Ножки стройные, есть не только сзади, но и спереди. За что подержаться. Только битая и сильно испуганная.

Герцогиня опускается на корточки рядом с умытым трофеем, перехватывает оценивающий взгляд Конрада.

— Kozlina, — новое русское слово, негромко произнесённое герцогиней. Надо запомнить и спросить значение у вестового. Звучит... поэтически, по итальянски.

— Кинь-ка мне вон ту тряпку. Её вытереть надо. Сходи к Ивашке. Принеси его фляжку и помоги ему разобраться — что это за кубло, куда мы вляпались. Да помоги выкинуть этого.

Конрад и герцогиня подхватывают мертвеца со стрелой во лбу подмышки, высовывают в окно, подхватив ноги, переваливают на двор. Конрад сбегает по лестнице, откуда-то из подвала гридень тащит местного служителя с вывернутыми за спину руками. Тот истошно вопит. И прекращает: пред дверью гридень разгоняет его за шиворот и втыкает лицом в косяк. Потом поднимает за ворот, встряхивает. Что-то спрашивает на своём языке.

Конрад автоматом вступается:

— Er versteht niht! (Он же не понимает!)

— Нихт? Нихт ферштейн? Ну, тупые!

И пинком отправляет пленника во двор под дождь.

Во дворе Ивашко хозяйственно заводит лошадей в конюшню под крышу. Дождь же! Люди — как хотят, а об лошадях — заботиться надо.

Смерив Конрада взглядом, отворачивается. А о чём им говорить? Ивашко по-немецки знает десяток слов, Конрад по-русски — не намного больше. Но просьбу герцогини насчёт фляги... показывает. Относит госпоже и бегом возвращается: в ворота въезжают Егорушка и второй стрелок. Везут ещё одного пленника. Со стрелой в спине. Уже покойного.

Егорушка переводит команду Ивашки:

— Допроси придурков.

Конрад растерянно оглядывается. На дворе — семь трупов. Один — женский. И два живых пленника, на коленях, с сведёнными за спинами руками.

— Которого возьмёшь? Я второго заберу.

Один из пленников начинает быстро-быстро говорить. Кричать. Что он — личный остиарий (привратник, секретарь) самого епископа Миндена Вернера! Его Преосвященство страшно отомстит! И жестоко накажет! За всякий волос упавший с его (остиария) головы...

Егорушка, не утрачивая выражения веселия, появившегося на его лице при начале боя, вздёргивает одну ногу коленом к груди, насколько позволяет верховая одежда, и, провернувшись на другой ноге, бьёт остиария сапогом в лицо. Интересно так бьёт — ребром ступни. Тот валится и неподвижно лежит на булыжниках двора.

Конраду довелось немало видеть ударов. Да и самому получать. Случалось, что и его пинали сапогом. Но всегда — подошвой. Или, если хотели подцепить, носком. Но вот так...

— Расспроси его. Поиграем в доброго-злого. Я его ударил — я злой. А ты — добрый, он тебе больше скажет. И — умой. Вон, в корыте воды набралось, шапку у покойников возьми.

Шапку. Нет, не эту — вся в крови. И не эту — прорублена. Ой... Ф-фу. Показалось. Что ожил. А это у него просто челюсть отпала. Воды. Нет, сначала сам головой в корыто. Ф-фу... полегчало.

Круто я себе службу нашёл. Крутую. И интересную — интересно что дальше будет. У графа... никогда такого не было.

Теперь набрать. Воды. И вылить. На остиарнутую голову. Сдох? — Не, шевелится. Как же эти русские в подобных ситуациях говорят? — Так подобных ещё не было!

А, вспомнил! Типа:

— Ну, остиарий, рассказывай. Как ты дошёл до жизни такой.

Наверху, в пытошном застенке молодая женщина, трясущаяся от холода и пережитого, закутанная в дырявую грязную мешковину, постепенно розовеет от выпитого. Фляжка Ивашки полна "аква вита" — воды жизни. Только запивать надо сразу.

— Я — герцогиня саксонская. Если на тебе нет серьёзной вины, то тебе не следует меня бояться. Как тебя зовут и почему ты сюда попала?

— Я? Ой. В-ваше... Ой... меня — Фрида. Мы... о-ох... мы — добрые люди. Говорят — катары. Но это неправильно. Потому что мы разные. Есть оригенисты, фифлы, публикане, ткачи, болгары, патарены...

Ростислава морщит лоб. Первое слово знакомое. Что-то такое Ванечка вспоминал. Мельком, тогда это казалось совсем неважным. А говорил он...

* * *

Жерве де Тильбюри, молодой каноник, Реймс, 1180 г. в РИ:

"Однажды после полудня он ехал верхом в свите своего архиепископа Гийома, как вдруг его внимание привлекла красивая девушка, работавшая одна в винограднике; недолго думая, он обратился к ней с любезными предложениями, но она отвергла их, говоря, что, если послушается его, будет бесповоротно осуждена. Такая строгая добродетель была очевидным признаком ереси, и архиепископ тут же приказал отвести девушку в тюрьму, по подозрению в катаризме (в это время только что окончилось безжалостное преследование катаров Филиппом Фландрским).

Обвиняемая была допрошена архиепископом и назвала имя женщины, наставившей ее; последняя была немедленно схвачена и на допросе проявила такое знакомство со Священным Писанием, что ни у кого не осталось сомнения, что ее учил ответам сам Сатана. Сбитые с толку богословы отложили дело до другого дня; обе обвиняемые решительно отказались уступить, несмотря ни на угрозы, ни на обещания, и их единогласно присудили к сожжению.

Тогда старшая из женщин громко рассмеялась и сказала: "Судьи неправедные и безумные! Неужели вы думаете, что сожжете меня на вашем огне? Не боюсь я вашего приговора, мне не страшен ваш костер!" И с этими словами она вынула из-под платья клубок ниток и, держа нитку за конец, бросила его за окно, громко при этом закричав: "Возьми его!" Клубок взвился на воздух; женщина вылетела за ним из окна и пропала... Молодая девушка осталась и безропотно приняла смерть на костре".

* * *

Фрида постепенно согревалась и успокаивалась. Точнее: впадала в отупение. Глядя куда-то мимо Ростиславы, она монотонно, не имея уже сил для выказывания эмоций, даже для их просто переживания, рассказывала свою историю, очень похожую на реймскую.

Отличия невелики: на 12 лет раньше, на 600 вёрст севернее, вместо виноградника — огород. Наставницей Фриды была её мать. Они не были так уж сильны в Священным Писании, но обе умели читать и писать, бывали на молитвенных собраниях общины, принимали в доме проповедников из числа perfecti ("совершённых"). Старший брат Фриды Иоганн, проведя два года в монашеском доме катаров, был посвящен в диаконы. В качестве наблюдателя от Нижне-Рейнских общин он присутствовал в мае прошлого (1167) года на собрании четырёх "церквей" катаров в Сан-Фелис, Лангедок.

Там они избрали себе епископов, которых высвятил "поп Никита" — богомильский епископ из Константинополя.

Церковь Альбижуа, более древняя, чем другие, уже имела посвящённого епископа, Сикарда Селлерье. Он, в 1165 г., в Ломбере, возле Альби, вёл диспут с католическими епископами и папским легатом в присутствии виконта Транкавеля.

На соборе в Сан-Фелис присутствовал епископ Франции Роберт д'Эпернон, представлявший катаров Шампани, Бургундии и Фландрии: общины из Реймса, Везелэ, Шарите-сюр-Луар, Лилля и Невера.

Праведный образ жизни, присущий Иоганну, успехи в проповеди истинного христианского вероучения и установление дружеских контактов с единоверцами в Лангедоке, привело к избранию его "Младшим Сыном" — коадъюктором катарского епископа. Естественно, такое событие, а катары не считали свою деятельность еретической и не скрывались от католической церкви, стало известно епископу Миндена Вернеру.

— Ты не задумывалась, Фрида, что причина твоих несчастий не в твоей красоте, не отказе предоставить своё тело для услаждения похоти каноника, давшего обет безбрачия. А в его обете послушания епископу. Тот решил запугать катаров, для чего уничтожить семью их коадъюктора. Жены и детей у твоего брата нет. Вот вы и стали... заложниками. А что случилось с твоей матерью?

Глава 657

Фрида тупо смотрела в стену. Потом с трудом начала вспоминать:

— Сначала нас пытали. Меня... били плетью. По разным... местам. Потом привязали и... и изнасиловали. Вчетвером. Сначала палач. Потом его помощник. Потом... они позвали двух стражников. И те... а они заставляли матушку смотреть. Потом они оставили меня и принялись пытать матушку. А я должна была смотреть. Они хотели, чтобы я... чтобы говорила всякие... гадости. Про то, как мне нравится... Чтобы я пела и плясала под крики и стоны. Её. Потом... Они взяли швабру и сказали, что моя мать... ведьма. Что она должна летать на метле. И они вставили палку в неё. Открыли окно, разогнали и... и выкинули её на двор. Подвели меня к окну и показали её тело. Как оно дёргается. И разбитую голову. С лужей крови вокруг. И спрашивали: хочу ли я полетать? Как матушка? С палкой в... Или мне приятнее на их... А я... мне стало страшно. Я... испугалась. И я сказала им что они хотели. Они наклонили меня и до половины высунули в окно. Один из них принялся... толкаться в меня. И всё спрашивал — хочу ли я полетать. Как летают нечестивицы. И рассказывал — что со мной будет, если ему не понравится... моя... меня... Как я упаду и буду там ползать с разбитой головой и переломанными костями. А потом он... он куда-то делся. Но держал меня за ногу. А я висела вниз головой за окном, смотрела на булыжники двора и ждала. Когда он меня отпустит. И я упаду и буду умирать. Я молилась. А потом не помню... Ты. С ведром в руках.

— Вы. К герцогине следует обращаться "вы", госпожа, Ваше Высочество. Мда... Что дальше? Чего ты хочешь теперь? Твоё имущество наверняка присвоено людьми епископа, твоя мать мертва, а брат в бегах. Я могу дать тебе свободу. Ещё одежду и немного денег. Куда ты пойдёшь? В общину сестёр "Добрых Людей"?

— Нет! Я предала их! Я испугалась, я отреклась! Я... я убила свою мать... Мне... мне лучше умереть.

Ростислава внимательно рассматривала сидевшую перед ней на полу женщину. Полуприкрытую какой-то грязной рваной дерюгой. С проглядывающими синяками и ссадинами. Со следами плети, побоев... могло быть и хуже. Со следами "любви" — могло быть... аналогично.

Год назад она также считала, что "лучше — умереть". Несколько раз. Потом... "Зверь Лютый".

"Он вынет из тебя душу. Скомкает и расправит, разрежет и сошьёт. Выжжет нынешнее и наполнит будущим. Новым. Твоим. Ты станешь другой. Не ты".

Цыба, тогдашняя учительница Ростиславы, не часто говорила. Она предпочитала прут. Чтобы быстрее дошло её неудовольствие ошибками ученицы. Но иногда она вдруг выдавала глубокие мысли.

"Ты хочешь быть собой? Той, прежней? В "прежде" — тебе было хорошо? Хочешь вернуться? Повторить?".

* * *

"Только в стремлении стать кем-то другим мы можем быть собой. Если остановить бег, если цепляться за прошлое, за постоянство, тогда перестаешь быть. Мы живем тем, что убегаем в страхе, или тем, что сами гонимся за чем-то. И так, и так, исход один: перемены или смерть. Тонуть в раю или в аду, избрав остановку. Быть охотником, дичью или никем...".

* * *

Ростислава боялась. Измениться. Её учили, что это плохо. Всё предопределено. От неё ничего не зависит. Что было — то и будет. Но "возвращения" она боялась больше. Во Всеволжске страх неизвестного будущего стал слабее ужаса известного прошлого.

А потом был покос. Где она вдруг ощутила себя... не такой, не прежней. Не княгиней, вдовой, а просто девчонкой. Которая делает простые дела, на которую засматриваются просто парни. А рядом греет горячее тело просто "Огненного Змея". Которого в "прежде" не было.

Нет. В "прежде" — не хочу. Там не было счастья.

— Умереть — не лучше. Лучше — лучше жить. Ко мне в служанки пойдёшь?

Фрида не сразу поняла. Потом завыла и поползла, теряя окончательно сползшую с неё мешковину, роняя на пол капли со своих спутанных, грязных, мокрых волос. Поползла к ногам герцогини Саксонской, к сапогам, которые можно обнять, поцеловать. К госпоже. Которая защитит от ужаса и боли этого злобного мира.

* * *

Верно говорят "Добрые Люди": этот мир — ад, но ад преходящий, который, в конце времён, придёт к своему концу, не имея ничего общего ни с вечностью, ни с Богом, ни с Его благим творением. "Конец времён" настанет тогда, когда все души людей будут спасены и вернутся к своему Творцу.

"Конец света" — не катастрофа, а цель. Манящий радостный результат успешного длительно благого деяния, достигнутый идеал.

* * *

— Э... Госпожа...

В дверях возник Конрад. Вновь с совершенно ошалевшим видом.

А какой ещё вид ему иметь, если посреди пытошного застенка(!), среди инструментов причинения боли и извлечения правды, сидят на полу две женщины, одна — в мужской одежде, другая — просто голая, и плачут в обнимку?!

Фрида дёрнулась, пытаясь спрятать в меньшую её ростом и весом Ростиславу. Та вытащила откуда-то из одежды беленький платочек, высморкалась и деловым тоном поинтересовалась:

— Ну?

— Э... вот нашёл... Это... Это...

— Дай-ка.

Легко вскочила с колен, забрала у Конрада принесённый им пергамент, и хмыкнув, уловив его растерянный взгляд, устремлённый на мокрую, голую, пытающуюся прикрыться Фриду, великосветски представила:

— Фрида — моя новая служанка, Конрад — мой советник. Подбери ей одежду, она поедет с нами.

— М-мне?! Подобрать ей? Но... Она же... ведьма! И — служанка. А я — советник вашей милости!

— Мне не нужны безголовые советники, Конрад. Если тебе тяжко исполнить мою просьбу, то... боюсь, ты скоро станешь ненужным. Делай дело и рассказывай. Во что мы... вляпнулись.

Конрад принялся вытирать Фриду найденными тут же тряпками, отчего та начала поскуливать. Но когда герцогиня взялась применять к ней снадобья из притащенной походной сумки с изображением змеи и рюмки, просто взвыла — жжёт же!

Со слов Конрада получалось так.

Усадьба, как подсказал герб на воротах, и вправду принадлежит епископству Миндена. А притащенный свиток — "малая булла" Святого Престола.

"Alexsander episcopus servus servorum Dei...".

Называется mandamenta.

* * *

Факеншит! Я специально пишу латиницей, чтобы любители читать по слогам не связывали это красивое название с нашей доблестной милицией.

* * *

Печать на пеньковой верёвочке, а не шёлковом шнуре, как у "больших булл". Почти квадратный лист, заполнен текстом без полей, ровные аккуратные строчки с красивыми завитушками. Дырочки для привешивания печати сделаны подковообразным шилом. Дата состоит из указания места (Монпелье, Франция) и дня по римскому календарю, но без года. Не свиток, а сложенный в восемь раз пакет. В двух местах в тексте поставлены ударения — два косых штриха: использование ритмической прозы (курсуса) как защиты от подделки, активно применяется папской канцелярией, хотя ещё не превратилось в систему.

Этой буллой папа Александр III подтверждает право епископа Миндена Вернера на лен в округе Майсен. "Поскольку решения тирана не могут быть сочтены справедливыми".

В отношении Барбароссы сказано: "не назовём его императором, назовём его рьяным преследователем церкви". Дальше папа уподобляет императора Сатане и определяет его как тирана.

* * *

Чисто для знатоков.

Диоцез и феод — две большие разницы.

Диоцез (епархия): церковно-административная территориальная единица.

Территория, на которой, в части церковного права, действует власть епископа.

Что входит в эту власть? — Как минимум, поставлять священников по приходам. А дальше... как "нагнут" правителей. Например, при Константине Великом право отпускать любого раба.

Лен (феод): земли (или фиксированный доход или право на получение дохода), пожалованные вассалу сеньором в пользование, на условиях несения вассалом службы в пользу сеньора.

Аналоги на Востоке — икта и прония. Я про них уже...

Феод — земля, полученная фактическим владельцем (dominium utile) от полного собственника (dominnium directum) в вечное пользование под условием несения первым (vassalus, homo, feodatus) в пользу второго (senior, dominus) служб особого рода, считающихся благородными. Отличается от бенефиция, который только пожизнен; от аллода, который не обложен повинностями; от цензивы, которая, будучи простонародным наделом (terre roturiХre), обязана податью и барщиной.

Феод — военно-административная единица. В рамках этой единицы феодал обладает гражданской властью.

Понятно, что каждый епископ хочет, пусть и не осознанно, а "классово", расширить свой феод по геометрии до диоцеза, а по правам — до аллода.

Введение вассала во владение феодом (инфеодация) оформляется символическим актом — инвеститурой. С XI века инвеститура сопровождает вассальный договор наравне с оммажем и клятвой верности сеньору (фуа).

Всякий католический епископ — "слуга двух господ". Как чиновник церковной иерархии — слуга Святого Престола, как феодал — "слуга царю". В смысле: императору.

Пока в мире "симфония" — согласие между императором и папой — епископы, деваться некуда, "дуют в одну дудку". Как между властями раздрай — "а вы, друзья, как не садитесь...".

Именно императоры и даруют епископам феоды. Создавая себе будущих противников в борьбе с властью пап.

Они тупые? — Не-а. Они — "локальные оптимизаторы".

Кроме церкви и монарха "на поле" ещё несколько партий.

Прежде всего — крупные аристократы. Герцоги.

В конце IX в. все монархи Запада — зависят от аристокров. В Германии и во Франции королей выбирали. Демократия — торжествовала. Вместе с ней торжествовали норманны, арабы и мадьяры: возможность безнаказанно грабить постоянно занятых выборами соседей очень привлекала.

Германская знать собиралась чаще всего где-нибудь во Франконии. Собрание, возглавляемое архиепископом Майнцским, объединяло "принцев": духовных — архиепископы, епископы, аббаты королевских монастырей и светских — герцоги, маркграфы и графы. Монарх должен быть избран единогласно. Каждый принц излагал свое мнение в соответствии с порядком старшинства — сначала духовные лица, затем светские по герцогствам — и строго по тексту:

"Egoeligo N in dominum regem atque rectorem et defensorem patriae" ("Избираю N господином, королем, главой и защитником страны").

В 1125 г., чтобы покончить с притязаниями салической династии, процедуру усовершенствовали: принцы четырех главных герцогств назначают десять "великих электоров", которые выдвигают от имени каждой из своих земель одного кандидата. Затем путем голосования выбирают одного.

Этот порядок будет изменён в 1356 г. "Золотой буллой": создадут коллегию выборщиков-курфюстов.

Церемония, все участники которой немцы, избирает короля Германии. Затем его помазывает и коронует в Ахене архиепископ Кельнский, которому ассистируют коллеги из Майнца и Трира. В хрониках — rex teutonicomm (король немцев); ему случалось именоваться rex francorum (король франков), чтобы напомнить о связях с Каролингами, но для своих подданных он просто rех.

Сразу после коронации он получает титул "короля римлян". Т.е. является сувереном "королевства римлян" — империи, включавшей королевства Германии, Италии и Бургундии. Он — монарх этих трех стран с правом короноваться королем Италии и королем Бургундии отдельно, как и Германии, хотя миропомазание архиепископом Кельнским в момент коронации его "королем римлян" в принципе освобождает от двух других подобных церемоний.

Эта процедура не даёт титула императора. Для этого нужно короноваться в Риме у папы.

В XII в. Германию постоянно воюет в Италии, к которой ее толкает имперская мечта и империалистическая реальность. На востоке она захватывает новые владения, которые германизирует. Это две её главных амбиции.

Королевство разделяется на княжества. Самые крупные — герцогства: Швабия, Бавария, Каринтия; на севере — Саксония; на востоке — Богемия; на западе — Верхняя Лотарингия. Нижняя Лотарингия исчезла, а герцогский титул перешёл в Брабант; сходно — Франкония. Почти на равных марки: Бранденбургская, Лужицкая, Мисьненская (Мейсон), Австрия, Штирия и Карниолия (Крайна), во главе которых маркграфы. Между этими территориями и внутри них существуют многочисленные графства — в 1024 г. их 224. К нынешнему 1168 г. — 280. Число растёт, владения дробятся. В РИ скачок "дробей" произойдёт после падения Генриха Льва и раздела его владений.

Рядом со светскими — княжества церковные: город, с резиденцией архиепископа или епископа, соседствующая с ним область, огромное имущество и доходы. Самые значительные — Трир, Кельи и Майнц. Церковное княжество Зальцбург в Баварии известно богатством своих церквей; не уступают Бремен-Гамбург и Магдебург.

Сорок епископов владеют земельными ленами в шести архиепископствах. Принцы церкви, как и настоятели королевских монастырей, подчиняются непосредственно королю, участвовавшему в их избрании согласно Вормского конкордата, кроме Баварии, где монаршая прерогатива принадлежит герцогу.

Всю знать можно разделить по социальному положения и личному статусу: Herren, знатные сеньоры, владеющие крупными наследствами или ленами; Ritter — рыцари с маленькими ленами, знатного происхождения; Dienstmannen — должностные лица, иногда очень состоятельные, но из простых семей, достигшие положения исключительно благодаря службе.

Все они в своих сеньориях правят как свободными, так и крепостным.

Вне класса сеньоров — города. Являясь рынками, города могли развиваться лишь в той мере, в какой это разрешал король.

Монархи без ограничений жаловали принцам, а особенно епископам, экономическую прерогативу: сбор пошлин, чеканка монеты, ведение междоусобных войн...; зато города, куда купцы имели право прибывать в любое время — под протекцией короля, в безопасности от внутренних войн.

Города растут либо вокруг административного ядра (епископских центров или бургов сеньоров), либо вблизи деревень, которые со временем сливаются с городом и становятся Neustadt (новый город) рядом с первоначальным торговым кварталом или Altstadt (старый город).

В XI в. все города управлялись принцами, которым их пожаловал король, и доверявшими городское управление одному из своих должностных лиц (Schultheiss). С конца XI в. купечество усиливается, иногда с помощью самого короля, который ослабляет влияние принцев и даёт купечеству привилегии (освобождение от уплаты пошлин, особый статус для горожан: все — свободные граждане, участие в администрации).

Горожане устанавливают собственные правила, имеют представительство в городском магистрате. Потом начнут сами избирать городской совет (Rat). С сер. XII в., появляется городское право.

Самые активные: Кельн, 197 га — далеко опередил все остальные города на Западе (но его население уступает итальянским городам); в прирейнской Германии: Вормс, Шпейер, Майнц, Базель; в центре — Вюрцбург; на юге — Ратисбонн, Нюрнберг, Бамберг, Аугсбург; на севере — Зост, Фрицлар, Магдебург, Гослар (где купеческие кварталы и старый город соединились в 1108 г.), Волин (населен скандинавами, славянами и немцами), уже приближавшийся к упадку, Штеттин (славяне — большинство), Бремен, Дортмунд и Гильдесгейм, получившие в ту эпоху свои первые хартии.

Чтобы справиться с герцогами императоры создают из церковников феодалов. Усиливают не только проимператорскую партию в рейхстаге, но и, жалуя епископам и аббатам лены, проимператорскую армию, которая может быть созвана на этих землях.

Дальше — как всегда: вскормленные из "щедрой руки" императоров церковники начинают эту "руку" грызть. Борьба за инвеститору. Императоры теряют право назначать епископов — переходит к папам.

Епископы всё более становятся подобием герцогов. И противодействуют императорам. Императоры принимаются поддерживать города. Эти тоже набирают силу. Лютер, реформация, Тридцатилетняя война... через восемь веков обе германские империи — Австро-Венгрия и Ново-Германская — прекратят своё существование.

Этим же путём идёт и конкретный Минден, в котором состоялась скандальная свадьба. В середине 12 в. — епископский город в окружении нескольких епископских ленов. Через сто лет — город с резиденцией епископа, но с самоуправлением. Ещё через столетие — вольный город в княжестве-епископстве Минденском.

Король имеет абсолютное право, но должен соблюдать правила, определенные в коронационной клятве: защищать истинную веру (от ереси и раскола), покровительствовать церкви и духовенству (не ограничивая их привилегий), править по законам предков.

Герцоги и графы выполняют свои функции от его имени, архиепископы и епископы получают прерогативы из его рук (regalia). Практически же высшая юрисдикция наталкивалась на силу принцев, которые всегда ради собственной выгоды могут обратиться к древним законам предков, забыв о том, что выполняемые ими функции — администрирование по доверенности.

Ежемоментно политическая реальность зависит от отношений между королем и принцами.

Торжество демократии. Такой... феодальной. Разделение властей. По вертикали — по сословиям. Только низшего дворянства, не представленного в рейхстаге — три разновидности. По горизонтали — в каждой земле свои юридические нормы.

"Система сдержек и противовесов". Которая любое действие "сдерживает" и "противовесит".

Монарх осуществляет призыв вассалов (командное право, позволяет наказывать всякого, кто не подчинится приказу) и помилование (возможность отменить наказание).

Для похода в Италию ему надо объявить об этом за год, шесть недель и три дня. Внутри "тевтонской земли" можно призвать на службу, предупредив за шесть недель. Служба вассала — 6 недель за счёт сюзерена. "После чего он отдыхает".

Король — высшая судебная инстанция. Обладатель уголовной юрисдикции, право на которую автоматически получают герцоги и маркграфы, тогда как графы и виконты осуществляют юрисдикцию в качестве повинности, полученной от короля.

"Граф" — означает "писец", "секретарь". Термины: "генеральный секретарь", "первый секретарь" — хорошо знакомы моим соотечественникам. Как и трансформация их носителей в конце 20 в. Здесь — сходно. Термин: "феодализирующаяся знать".

Чиновник, назначенный королём для исполнения некоторых функций. Прежде всего — судебных. Есть понятие "го-граф" — главный судья округа. Выбирается прямым волеизъявлением свободных мужчин. Виконт — "вице-граф". Тот же граф, но поменьше.

Королевский суд — суд второй инстанции для графских учреждений, может рассматривать дела всего королевства. Никто кроме короля не может переносить, перемещать, отменять заседания суда, шла ли речь о графских судах как главных судах в каждом регионе, или о судах ста присяжных, решающих от имени графа местные дела меньшей значимости. Если король находится в графстве, то юридические прерогативы берёт на себя. Он — юр. власть повсеместно, кроме марок.

Личный авторитет — важнейший элемент системы сотрудничества, основанной на идее, что суверенность принадлежит монарху совместно с аристократией.

Суверенитет позволяет чеканить монету, устанавливать и взимать торговые и дорожные пошлин, открывать рынки. Но всюду, кроме собственных поместий и городов с прямым королевским управлением, король пожаловал эти права знати. Поэтому в стране ходят различные монеты, например кельнские, которые он не контролирует, даже распространяя собственную монету, как сделал Барбаросса со своим талером, отчеканенным в Швебиш-Галле.

Никакие пошлины не взимаются с подданных от его имени; налогов не существует. Король получает подати только со своих ленных и наследных владений и в городах.

Король располагает ещё королевскими (императорскими) землями, замками, городскими дворцами. Эти владения разбросаны по всему королевству; они не представляют реальной силы. У короля нет даже столицы. Он может рассчитывать почти исключительно на свое личное имущество, которое получил от своей семьи еще в бытность принцем, к которому добавляет имущество монархии.

Для управления страной суверен окружает себя священниками королевской капеллы, одни из которых выполняли чисто духовные функции, а другие составляют королевскую канцелярию. Она и являлась единственным "министерством".

Архиканцлер Германии архиепископ Майнцский, его коллеги: верховные канцлеры Италии (архиепископ Кельнский) и Бургундии (архиепископ Безансонский). Есть всего одно подразделение, теоретически руководимое этими тремя, а практически подчиненное своему собственному начальнику — рейхсканцлеру, участвующее в управлении Германским королевством и всей империей.

Для центрального руководства есть двор с советниками короля — его родственниками, друзьями, лично преданными ему должностными лицами, чье положение крепостной знати зависит от королевских милостей — и с четырьмя высшими служителями: дворецким, стольником, маршалом и постельничим, чьи чисто почетные обязанности традиционно выполняют пфальцграф Рейнский, герцог Богемский, герцог Саксонский и герцог Швабский.

"Маршал" — изначально означает "конюх".

Ступенькой ниже нет ничего. На местах функции графов феодализируются. Единственным органом, представлявшим одновременно центральную и местную власти, являлось собрание принцев, сейм (германский, когда только немцы, имперский в остальных случаях).

Если принц нарушил клятву верности, монарх мог наказать его. Но надо, чтобы это одобрило собрание принцев, и обычно, если феодальный суд постановлял о конфискации ленного владения принца (герцога, маркграфа или графа), то лен вновь жалуется другому лицу. Единственным преимуществом, которое монарх может извлечь — выбрать нового обладателя лена.

До конца XI в. право церковной инвеституры принадлежало светской власти, что противоречит идее о божественной полноте власти пап.

В 1075 г. папа запретил императору вручать инвеституру прелатам. В ответ Генрих IV собрал в Вормсе высшее немецкое духовенство и объявил о низложении Папы. Папа победил: Генрих пошёл в Каноссу, а императрица Евпраксия вернулась к брату Мономаху в Киев. Я про это подробно...

Планы пап о полном контроле не получили поддержки в среде самих епископов, которые не желали расставаться со своими светскими выгодами.

В 1122 г. — Вормсский конкордат. Избранные прелаты получали духовную инвеституру — возведение в сан (кольцо и посох) — от папы, а светскую — право на землевладение (скипетр) — от императора. В Германии император участвует в избрании прелатов, которым сразу же даёт светскую инвеституру, в Италии и Бургундии император не участвует в избрании и вручает скипетр по прошествии 6 месяцев.

Папы апеллировали к своей особой связи с Христом, императоры — к тому, что императоры существовали до появления пап.

Сейчас у нас тут очередное "обострение". В философски-материалистический спор о власти конкретные хомнутые сапиенсом вносят свои эмоции и прочие личные свойства.

На Безансонском сейме в октябре 1157 г. кардинал Орландо Бандинелли огласил послание папы:

"Вспомни, сколь много церковь римская способствовала тебе достигнуть вершины величия, даровав тебе императорское достоинство... Мы не раскаиваемся в том, что исполнили таким образом все твои желания. Напротив, мы были бы рады, если бы ты принял из наших рук ещё более ценные пожалования (beneficia)".

Князья возмутились словами beneficium и conferre, обозначавшие вассальную зависимость от сеньора. Бандинелли добавил масла в огонь, воскликнув:

"Да от кого же император держит свою власть, как не от папы!?".

Пфальцграф Баварии Отто угрожал легату обнажённым мечом, и только вмешательство Барбароссы спасло Бандинелли.

Сразу скажу: зря он вмешался.

Папа Адриан IV (единственный в истории папа-англичанин) написал императору более мягкое письмо, Фридрих принял объяснения, но Безансонский сейм стал началом нового витка борьбы папства и империи. А Бандинелли — следующим Папой Римским под именем Александр III. Его, конечно, немедленно выгнали из Рима имперские войска, поставив своего. Но неугомонный сиенец (из Сиены, Италия) отказался признать поражение, писал гадости то из Неаполя, то из Франции.

"Конфликт нанёс непоправимый удар по перспективе превращения Священной Римской Империи в полноценное государство, от которого она не смогла оправиться вплоть до объединения Германии в XIX столетии".

В последние десятилетия система несколько меняется. Графы становятся самостоятельными в результате захвата имперских владений в смутные времена. Владения дробятся и появляются аристократы (графы, маркизы и герцоги) с титулами, не соответствующими их владениям. Кроме имперских городов, графов, монастырей возникают местные. В Саксонии — герцогский Любек, бенедиктинский монастырь у Велиграда или герцогский граф Шверина.

Епископы и имперские монастыри получают лены не только от императора, но и от местных владетелей.

* * *

Именно эта ситуация в Миндене. В округе Майсен имеются выходы каменного угля. Позже, в начале 19 в. там будет угольная шахта. Лен был дарован епископу во время правления в Саксонии Альбрехта Медведя четверть века назад. Прежний епископ давно умер, Медведя выдвинули из Саксонии в Бранибор (Бранденбург). Вернувшийся Генрих Лев потребовал возврата лена. Новый епископ, Вернер, отказался. Дело тянулось несколько лет, Барбаросса принял решение в пользу Генриха, но вердикт не подтверждён рейхстагом.

Итак. Есть имущественный спор между герцогом и епископом. Есть решение верховной власти (императора).

Черчилль: "Положительное решение суда хорошо всегда — даже если несправедливо".

Папа понимает, что для епископа решение императора — и отрицательное, и несправедливое. И переводит местный мелкий имущественный конфликт в политический.

"Враг моего врага — мой друг".

Барбаросса принял решение против твоих интересов? — Помоги мне и я помогу тебе.

Ничего нового. Кроме мелкой детали: год назад Барбаросса потребовали и германские епископы согласились, что Александр III — антипапа. Поклялись не исполнять его решений, не поддерживать с ним отношений. А тех, кто нарушит запрет — считать изменником. Со всеми вытекающими.

— Интере-с-сно... А ты все пергаменты просмотрел? Это булла от Папы епископу. А от епископа Папе?

— Не видал. Этот пергамент сразу на глаза попался. Печать издалека видно. Там ещё разные есть. Остиарий, которого я расспрашивал, говорит, что из-за прихода герцога со свитой... и с вашей милостью, епископу пришлось потесниться. Вот он отправил архив и казну сюда. Еретички эти так, чтобы поймать главного местного катара и, при случае, похвастать. Как кабаном.

— Ивашку и Егорушку ко мне. Бегом.

Когда несколько запыхавшийся старший гридень, придерживая на боку саблю, прибежал по вызову госпожи, он обнаружил неожиданную картинку. Спящая стоя, как лошадь в стойле, Фрида негромко скулила под тихие ругательства герцогини, надевавшей на новоявленную служанку мужскую одежду, снятую с покойников или найденную в соседних комнатах.

— Дура. Стой спокойно. Куда тебе платье?! Мы ж верхом поедем. А, Ивашко. Что у вас там за крик был?

— Бестолочь, молодо-зелено.

Егорушка сделал вид, что пристыжен:

— Виноват, твоё княгинство. Не удержал. Пленный вырвался и... пришлось прирезать. Шустро бегает.

— А остиарий?

— Не. С этим всё хорошо. Вон, во дворе на коленях стоит.

— Ну что ж, поздравляю. С первым покойником, Егорушка.

— Спасибо! А там ничего особо такого...

— И объявляю замечание. За недостаточное внимание к пленному.

— Виноват...

— Во-от. Повторишь — накажу больно. Теперь... В доме архив и казна епископа. Ивашко, найти мешки для вьюков. Конраду и Егорушке разобраться в добыче. Трупы... в дом. Дом сжечь.

— Дык... дождь же.

— Мне тебя учить? Старший сотник войска Всеволжского. Мда... Достаточно, если выгорит внутренность дома. Местных лошадей — под вьюки. И две под седло. Служанку и остиария... возьмём с собой.

Затащили в дом мертвецов, натаскали сена, сыскали сухих дров, залили маслом. Из всех щелей повалил белый дым. Потом разгорелось, принялось. Пламя бушевало в каменной коробке, рвалось наружу и тут же опадало под моросящим дождём. Наконец, внутри что-то затрещало, из окон ударили снопы искр — прогорели внутренние перекрытия.

— Все в сёдлах? Поехали.

Удвоившаяся кавалькада, таща в поводу нагруженных лошадей и двух всадников, привязанных к сёдлам, с мешками на головах, двинулась в обратный путь.

Конец сто двадцать девятой части

Часть 130 "Дорогой длинною, да ночкой ...".

Глава 658

На епископском дворе уже развели лошадей вернувшихся охотников по конюшням, слуги попрятались от дождя. А господа громко гуляли в главном зале.

Служанка немедленно сообщила:

— Уж два раза посылали. Ихняя милость. За вашей милостью. Велено сразу вести в зал.

— Ругался?

— Н-не... вроде. Вроде, ему охота похвастать. Ну, женою перед гостями, кабаном перед женой. И вообще. Пьют они там здорово. Ну, с дождя-то... Чтоб не заболеть, не дай бог.

Ростислава постояла перед разложенным по кровати платьем.

— Котту перемени. На побольше. Егорушка, вынь-ка с кафтана кольчужку да помоги накинуть.

Отдав необходимые распоряжения слугам, внимательно оглядев себя в мутном, запотевшем от постоянной сырости, неровном бронзовом зеркале, проверив "бериллиевую" рогатку на одном бедре, кармашки с чугунными шариками — на другом, стилет в левом рукаве герцогиня Саксонская трижды плюнула через левое плечо, троекратно широко перекрестилась по-православному и, приняв взволнованно-благочестивый вид, отправилась на праздник. Радовать мужа и знать Саксонии своим присутствием.

Большой зал замка был полон, жарок, душен и пьян. Бурная радость собравшихся при виде их государыни, вызывала раздражение громкостью, а избыточная жестикуляция мужа — опасения. Своей беспорядочностью. Хотелось отодвинуться "за радиус вылета стрелы".

Впрочем, пара уместно заданных вопросов о ходе охоты, восторг, явленный при виде трофея — водружённого посреди стола частично уже обглоданного монстра, переключили внимание.

Мужчины — хвастали. Некоторые, разгорячённые своими повествованиями, вскакивали на ноги и старательно изображали различные эпизоды охоты. В лицах. Своих и соседских. Их перебивали. Но не насмерть: возникающие перебранки гасли, до нормальной ссоры с мордобоем и мечами не хватало ещё бочки рейнского. Бочку уже притащили, но не открывали — допивали предыдущие.

Едва герцогиня опустилась на своё место по левую руку от мужа и господина, как супруг осчастливил "молодую" здоровенным куском кабанятины. Почти сырой и непрожёвываемой. Что не удивительно, учитывая возраст животного и скорость его попадания на стол. Следом явился и здоровенный кубок в четверть ведра, полный мутно-светлого мозельского.

* * *

В Германии на одного взрослого приходится 120 литров вина в год. Это не так много: вино пьют вместо воды. А вот больным в лекарнях при монастырях, равно как и самим лекарям, полагается 7 литров на день.

Сочувствую. И тем и другим. В студенческие годы после стройотряда, когда "листы жгли ляжку", попробовали как-то напиться рислингом. Потом с тоски сдали посуду и купили водки. Но мы-то выросли на крепком. А здесь постоянно "слегка подшофе".

Не так всё страшно. Половина дней в году — постные. Половина постов запрещают пить вино. Кажется, только это несколько сдерживает хроническое многовековое пьянство германской нации и неизбежное вырождение.

Поскольку человека после прогулки под дождём можно отнести к скоро заболевшему, то — вот. Начали, пока не началось.

* * *

Ростислава достаточно успешно имитировала свой энтузиазм в части поднятия тоста "за прекрасную герцогиню!". Однако сидевший с другой стороны герцога епископ Вернер заметил уклонение и не замедлил увещевать:

— Что ж это ты, дитя моё? Едва губки омочила. Это вино сделано в монастырях над рекой Мозель. Где виноградники устроены на самых крутых в мире склонах. Добрые католики причащаются и исповедуются, приступая к уборке ягод. Труд их благословляют братья-монахи. Все инструменты, даже и корзины сборщиков, окропляются святой водой. Каждый шаг в приготовлении этого божественного напитка сопровождается молебнами и, даже, крестным ходом. По сути, в твоём кубке чистая благодать божья, изливающаяся в мир сей посредством матери нашей, римско-католической церкви.

Продолжение не озвучивалось, но было очевидно:

— Или ты, три дня ещё назад схизматка, не восприняла истинную веру, не избавилась целиком и полностью, до основания души своей, от вредного греческого суеверия?

Целая коллекция подобных "наездов" на чужаков и иноверцев прогнозировалась ещё во Всеволжске. Что такое КВНовская разминка и как к ней надо готовиться — я помнил ещё с первой юности.

За время путешествия ожидаемый набор был расширен, а заготовки ответов умножились.

Типа:

— А вот он тебе говорит... А ты ему в ответ...

Варианты: "пошёл в...", "иди на..." или "ржавый якорь тебе в..." — ответами не считаются.

Ростислава воспользовалась спецификой своего положения. Смущённо улыбнувшись мужу, она объяснила:

— Лекарка моя, боярина Рада, говорит, что женщине, пока она носит дитя или кормит его, следует избегать худопрожаренной грубой пищи и обильного винопития. Ибо от сего может родиться ребёнок больной, слабый или глупой.

И продолжая скромно краснеть, продолжила:

— Я же хотела бы родить вам, муж мой и государь, достойного наследника. Столь же умного, здорового и... и красивого, как и вы.

— О! Vollkrass! Ты... уже?!

— Не уверена. Но очень надеюсь. И, на всякий случай...

Ошарашенный новостью герцог тупо-изумлённо обвёл глазами зал. Потом — преисполнился. Типа: гордостью за успехи в приумножении рода Вельфов вообще, и саксонцев в частности. Или наоборот. Подумал, почесал за ухом, взбивая свои длинные белокурые локоны, завитые на концах по нынешней моде, и ощутил насущное:

— Ну тогда мы пойдём. Отлить надо. Ты как?

— Боюсь, мой дражайший супруг, я не смогу составить вам компанию. Вы-то уже давно сидите, а я ещё мало выпила.

Герцог, услышав столь убедительный аргумент, проникся, покивал и, сопровождаемый множеством благородных и высокородных гостей, нетвёрдой походкой устремился к выходу во двор. Где славные аристократы, выстроившись в линию, подобно построению храбрых рыцарей с копьями на поле битвы, спрятались от дождя под внутренней галереей и присоединили струи телесные к струям небесным.

— Как прошла ваша прогулка?

— Благодарю, Ваше Преподобное Превосходительство. Мы доехали до гор, повернули в первую попавшуюся долину. Совершенно случайно. И обнаружили усадьбу. Которая сгорела. Кажется, это была ваша усадьба.

Пару мгновений епископ держал на лице приличествующее ситуации доброжелательно-покровительственное выражение. Потом лицо его изменилось.

— Ч-что?!

— Спокойнее. На нас смотрят. Держите себя в руках. У вас прекрасная пекарня.

Герцогиня крутила в руках корочку свежего ржаного хлеба — единственное, что она решила себе позволить.

— Ты...! Ты сожгла моё поместье!

Какой сообразительный мужчина! Если русская княгиня видела дом и тот сгорел, то она и виновата.

Мне нравится ход его мыслей. Логично же. Теперь послушай мою логику.

— Вы помните законы Саксонии? "Ни за какое преступление нельзя разрушать крестьянские дома, разве только в них была изнасилована девушка или женщина или туда притащена для изнасилования. Об этом [разрушении дома] должно быть решение суда, если [обвинение] не будет опровергнуто на суде. Если же по этому поводу состоялось решение, то, хотя тот затем явится и изнасилование опровергнет, его ущерб [от разрушения дома] все же ему не возмещается, потому что это не было опровергнуто до того, как по этому поводу состоялся суд. Всякое живое [лицо], участвовавшее в изнасиловании, должно быть обезглавлено".

* * *

Ростислава цитирует норму, которая через 60 лет войдёт в "Саксонское зерцало", (КНИГА ТРЕТЬЯ, Статья 1, ї 1).

"Названье примет пусть оно

"Зерцало саксов", оттого

Что право саксов в нем дано

И чтоб оно правдиво отражало,

Как образ женщины — зерцало...

Не выдумано мной оно,

А с давних пор от предков перешло".

Эйке фон Репков, составит этот кодекс на латыни и будет специально неоднократно повторять: "не выдумано мной", "с давних пор от предков перешло", я лишь записал.

Фон Репков ещё не родился, ещё не влюбился в образ рыцаря, в Роланда из "Песни о Роланде". Лишённый, в силу физических недостатков, возможности уподобится своему худ.литровому кумиру, он увековечит его память в своём кодексе. Из "Саксонского зерцала" вырастет "Магдебургское право". Которое станет правовой основой городов Великой Ганзы. И статуя Роланда будет поставлена в десятках городов Северной Европы.

Забавно: маркграф Бретонской марки, законченный феодал, взбалмошный рыцарь, превратится, трудами мальчишки-калеки, в символ свободы плебеев, горожан, торговцев. Которые таких "паладинов" ненавидят, бьют и, иногда, вешают.

* * *

— Да причём здесь...?!

— В том доме были изнасилованы две женщины. Одна из них — убита. С особой жестокостью и цинизмом.

— Какие женщины?! Они катарки! Еретички! Ведьмы!

— Да ну? Решения суда по этому поводу не было. Твоего суда, Вернер.

— Так и об изнасиловании — суда не было!

— Да. Но я — герцогиня саксонская. И, по праву, данному мне супругом, могу творить суд и расправу от его имени, по своему усмотрению и согласно законам Саксонии и империи.

Епископ багровел, пытался найти слова, чтобы... уничтожить эту наглую схизматку, которая всего-то третий день... а уже... с-сука русская...

* * *

Да, такой "волюнтаризм", "вижу — хам, бью — морду" — наша отечественная традиция. Здесь — не так, здесь — по суду. Найти графа, собрать заседателей, семь свидетелей под присягу на реликвиях...

Более того, женщина не может не только быть графом или го-графом, она вообще не может говорить в суде — только присягать. А говорит опекун:

"Девушки и женщины должны иметь опекуна при всяком иске потому, что нельзя опровергнуть свидетелями того, что они на суде говорят или делают".

У герцогини нет прав, о которых говорит Ростислава. Но опекуном жены, по умолчанию, является муж. И если Генрих будет говорить от её имени, то...

* * *

Ростислава отломила маленький кусочек корочки, кинула в рот, прожевала, прислушиваясь к вкусу свежего хлеба, и улыбнулась:

— Вкусно. Грубая ржаная мука, немолотые зёрна. Пумперникель. "Пукающий Николай". Ты часто пукаешь, Вернер? Хочешь передать это дело в суд? У меня есть жертва преступления, есть свидетель. Ты проиграешь.

— Она еретичка! Ей нет веры, она не может говорить в суде. А свидетель — соучастник. Ему тоже нет веры!

— Сначала — суд об изнасиловании. Твоими людьми, по твоему приказу.

— Ложь! Я не приказывал!

— Я уверена, что ты легко докажешь. Свою непричастность. В суде герцога.

Она откинулась в кресле, обвела взглядом полупустой зал, где продолжали пить и веселиться не ушедшие "на полив" благородные гости.

— Твои оправдания понравятся саксонским рыцарям. И жителям Миндена. Приятно видеть господина, корчащегося под вопросами следствия. Мда... А потом наступит время суда имперского. По делу о сотрудничестве с антипапой, врагом церкви и государя. Вспомни "Саксонскую правду" Карла Великого: "Закон франков. Кто замыслил против королевства, или против жизни короля франков, или сыновей его, карается смертью". Этот суд будет заботой Барбароссы.

— Кого?! Он уже погиб, сдох в Италии! Ты глупа! Русская дура!

— Ты ждёшь и надеешься? На гибель императора? Увы, милый Вернер, у меня другие сведения. Он вернётся. И с интересом узнает о твоих надеждах на его гибель. И о согласии с теми ругательствами его в адрес, которыми пестрит булла его врага и отступника.

Епископ, вынужденный прежде перегнуться через пустующее кресло герцога к своей юной собеседнице, откинулся назад. Вытер заплёванные в ярости губы рукавом своей сутаны. Уставился взглядом в потолок. Текст буллы он дословно не помнил. Главное там: решение по Майсену. Были там какие-то... нелестные слова о Барбароссе. Которые могут быть восприняты очень болезненно. А за измену... рубят головы.

Наконец, он снова наклонился к герцогине. Всё ещё красное лицо, приняло миролюбивое выражение.

Его можно было бы назвать ехидным, не имея в виду обычный смысл, вкладываемый в такое определение, но обращаясь к образу "ехидны ядовитой". Которой, конечно, в реальной природе не бывает.

— Мы же можем договориться? Я крестил тебя, дитя моё. Будет ли хорошо, если твой креститель будет унижен и опозорен, подобными, безусловно лживыми, обвинениями?

Ростиславу трясло. Собственно говоря, её начало трясти ещё до прихода в зал. Приходилось постоянно повторять себе:

— Не бояться. Ничего-ничего. Я — бесстрашна и бесстыдна.

Нервное напряжение заставляло непрерывно мять хлебный мякиш, делая вид, что зёрна в нём интересуют больше, чем противостояние с епископом.

Вид — делался. Но в душе...

— Хорошо, что я сижу, — подумала она, — а то ножки-то... не держат.

Новый отщипнутый кусочек хлеба позволил ей склониться над столом, изображая внимательное разглядывание. Потом, будто вспомнив о малозначном вопросе, она оглянулась на старательно изображающую умильность багровеющую морду своего собеседника.

— Пожар... просто по неосторожности тамошних... насельников. Дело о ереси — прекратить за недоказанностью. Всех заключённых из епископской тюрьмы выпустить. Спорный лен передать герцогу. О чём сообщить прямо сейчас. Завтра до заката — тысячу марок серебра. В подарок мне.

Сумму назвал сам епископ. Несколько дней назад. Конечно, не в таком контексте, а рассуждая о том, как много средств римско-католическая церковь тратит на нужды бедных и сирых. Получая, естественно, потребные для столь обширного милосердия доходы.

Умильность с морды пропала. Сползла не торопясь.

Какая, всё-таки, мощная вещь эти большие зеркала у Воеводы! Они с Цыбой столько работали над мимикой! Простая маска, смесь, динамика, полутона... Зная по себе, как выражаются чувства на лице, можно лучше понимать выражение эмоций собеседника.

— Ваше Высочество, ваши требования чрезмерны. Давайте как-нибудь... сократим список.

Ростислава пожала плечами:

— Как вам будет угодно. Можете сократить, расширить или изменить. Свой список. Мой — должны исполнить.

Епископ был взбешён. Его рука на подлокотнике герцогского кресла сжалась в кулак. Он бы ударил. Но это идиотское кресло между ними... А с той стороны на него смотрело бесконечно участливое, доброжелательное лицо герцогини.

— Ладно. Буллу.

Женщина недоуменно посмотрела в протянутую к ней здоровую потную пятерню епископа.

— О чём вы, Ваше Преподобное Превосходительство? Я изложила вам свои скромные просьбы, вы, в безусловном и истинно христианском стремлении помочь ближнему, их исполните. И получите мою искреннюю благодарность. Я буду молиться за вас, епископ Вернер.

Поток проклятий, едва не сорвавшихся с уст благочестивого архипастыря, выразился рядом негромких свистящих, шипящих и рычащих звуков. Недолгим: в зал входил герцог с толпой дворян-поливальщиков. Отдохнувшие и проветрившиеся на дворе, они радостно гомонили. В предвкушении продолжения банкета.

Генрих Лев протиснулся на своё место, плотно уселся и, окинув соседей весёлым взглядом, поинтересовался:

— Ну как вы тут? Не заскучали?

— Нет, ну что вы, муж мой. Епископ Вернер интереснейший собеседник. Мне удалось убедить его вернуть вам спорный лен. Кажется... Майсен. Да Ваше Преподобное Превосходительство?

Вернер был готов порвать на куски эту наглую иноземную шлюшку. Но пришлось сделать вид:

— Рассмотрев ещё раз все обстоятельства дела... стремясь к миру в империи... следуя истинно христианскому смирению... впечатленный успехами Вашего Высочества в деле управления Саксонией... преисполнившись душевной заботы о процветании добрых пахарей...

К концу монолога епископ столь воодушевился, что призвал всех присутствующих жить в мире и следовать стезе, указанной нам сыном Божьим, возвеличивая славу его. И прослезился.

К этому моменту за его спиной возник клерк с пергаментом. Текст мирового соглашения был оглашён, попытки епископа придраться к мелочам — отметены. Оба сеньора сообщили о своём согласии и повелели приложить к документу свои печати.

Воодушевлённые умиротворением присутствующие — выпили. И снова налили. И повторили. После чего Ростислава извинилась перед супругом за головную боль и тихонько исчезла из зала. Провожаемая полным ненависти взглядом ихнего Преподобия.

— Как он тебя ненавидит! Огнём бы сжёг! На куски порвал! Как способ привлечь благосклонное внимание Генриха... Ну, какой-то смысл в этом есть. И во что же тебе встал тот кусок земли?

— Ах, матушка. Вспомни как Воевода рабов покупает. Две цены: большая и маленькая. Маленькая — две ногаты. Большая — твоя жизнь. У меня получилось лучше. Вернер завтра пришлёт мне в дар тысячу марок. А его сокровищницу я уже прибрала.

Софья, вынужденная из-за своего двусмысленного положения тёщи-монашки-еретички-любовницы воздерживаться от присутствия в центре всеобщего внимания на пиру, будучи не любительницей подобных пьяных мужских застолий вообще, поймала дочь на выходе из большого зала. Изумление, восхищение и зависть к успеху дочери прорвались вопросом:

— Ты нажила себе злобного и могучего врага. Не боишься?

— Нет. Мне бояться нельзя. "Ничего-ничего".

— Ну... посмотрим. Расскажешь потом подробненько? А я побегу. Что-то наш головой нехорошо крутит. То ли меня ищет. То ли... наоборот.

Софья поправила вдовий плат, выхватила у пробегавшего лакея миску с капустой и направилась к герцогу, тупо оглядывающее помещение своими, более обычного выпуклыми большими голубыми глазами над бурно краснеющими от выпитого, тоже выпуклыми щеками.

— Э... фрау Ромуальда. Позвольте выразить восхищение. Вашей деятельностью во славу и для процветание Саксонии.

Невысокий старичок с седенькой бородкой клинышком, с тощими ногами, в простой, чёрной, хотя и целой, что по нынешним временам не повсеместно, одежде внезапно появился из темноты бокового прохода.

Это случилось так внезапно, что у Ростиславы от испуга зашлось сердце.

— К-кто вы?

— Я? Я, quasi (квази=типа) Шульц. Просто Шульц. Без фон, дер и цу. Клерк, квази. Веду дела, суцузаген (так сказать) его милости. Герцога, квази, Саксонии. В земельной, квази, области. И — сфере.

— И чем же восхитила тебя моя деятельность?

Старичок обиделся, учуяв в интонации оттенок насмешки, запыхтел носом.

— Мадам. Зря вы насмехаетесь над бедном Шульцем. Да, у меня нет герба. И все эти... эдлерхерры (благородные) могут мною пренебрегать и не замечать. Но поверьте: я единственный в этом собрании, кто способен вполне оценить ваш успех. Полтора десятилетия я веду это дело против епископата. Я собрал неопровержимые доказательства, филигранно построил линию истца в суде. Мои аргументы неопровержимы! Это признали даже юристы самого императора! Но увы... суд отложил рассмотрение дела, вердикт так и не последовал. А тут вы. Я потратил пятнадцать лет жизни! А вы за пятнадцать минут... И все мои труды... теперь ни к чему.

Горечь звучала в словах этого странного старичка. Раздражение от огромного объёма труда, времени, сил и эмоций, потраченных на скрупулёзное построение системы доказательств, ставших вдруг ненужными после пятнадцатиминутной беседы заморской девчонки, всего как третий день ставшей герцогиней.

— Уверена, герр Шульц, что ты, вместе со всеми добрыми немцами, рад справедливому завершению спора о Майсене в пользу Саксонии. Закон восторжествовал.

— Мда... так-то оно так... но меня выгонят со службы. Дело-то кончилось. Есть, конечно, другие. Но на моё место метят разные... молодые и благородные. А у меня нет ни высокого покровителя, ни имения, в которое можно было бы удалиться. Придётся искать место где-то... на подхвате.

— Мне кажется, что ты хороший юрист. И ты работал с архивами Саксонии.

— Да! Ваше Высочество, я работал с архивами империи! С решениями рейхстагов! Я указал на несоответствия распоряжений архиепископа Магдебурского — каноническому праву!

— Тогда тебе надо уволиться со службы герцогу и перейти на службу ко мне.

— Э... Ваше Высочество... А это... разные службы?

— Безусловно.

— А в чём будут состоять мои... задачи?

— В исполнении моей воли, герр Шульц. И придании ей законообразного вида. Навести меня завтра ближе к обеду. И мы обсудим подробности.

Кивнув склонившемуся перед ней в низком поклоне своему будущему законоведу и крючкотвору, государыня прошествовала в свои покои.

Сумасшедший день, полная противоположность вчерашней скуке и безделью, наполненный скачкой и убийствами, дождём и пожаром, жгучей ненавистью одного собеседника и робкой надеждой на защиту спасённой женщины, измотал совершенно. Ростиславе едва хватило сил, чтобы сбросить платье на руки служанки, обтереться губкой с мыльной тёплой водой, и, переодевшись ко сну, упасть в постель.

Казалось, стоило ей только коснуться головой подушки, как её начали дёргать за плечо:

— Госпожа. Просыпайтесь.

— Какого чёрта?!

— Утро уже. Вас дожидаются.

— Кого там нелёгкая принесла?!

— Э... ну... кандальников. Ваша милость.

— К-кого?!

— Еретики, душегубы. Епископские.

— Прямо с утра?! О-ох, господи боже... Давай умываться и платье.

Выйдя в прихожую Ростислава остолбенела: вчера ещё чуть живая Фрида самозабвенно обнималось с молодым мужчиной в толпе пятерых оборванцев.

— Нефига себе! — удивлённо подумала герцогиня, — при такой скорости ре... регенерации её можно одну оставить. Вместо тех пяти литовок в Гамбурге.

Фрида радостно обернулась к госпоже:

— Это мой брат Иоганн! Единственный! Вы спасли его! Их поймали три дня назад! А сегодня выпустили! Они пришли поблагодарить Ваше Высочество!

Вчерашняя проездка под дождём болезненно отдавала во всём теле. А напряжение беседы с епископом — ватой в голове.

— Присаживайтесь. Вас кормили?

В комнате стало как-то нехорошо тихо. Не враждебно, а недоуменно.

— Я чего-то не то сказала? — удивилась про себя герцогиня, всё ещё пытаясь окончательно проснуться, — А, как говаривал Ваня — блин. Простолюдин не может сидеть в присутствии аристократа. А уж перед лицом герцогини... Ну и фиг с ними. В караване — все сидели. Стоя не гребут.

Встряхнула головой, прогоняя остатки сонливости. Повторила:

— Присаживайтесь. У нас на Руси говорят: "В ногах правды нет". А зачем мне ваше враньё?

Освобожденцы расселись по лавкам вдоль стен.

Похоже, что успела вовремя — настоящих пыток к ним ещё не применяли. Поимка Иоганна объясняет жестокость необратимых действий палачей: мать и сестра стали не нужны.

Комната постепенно наполнялась: пара служанок притащили поднос — хлеб, сыр, куски холодной вчерашней кабанятины и кувшин с остатками рейнского. Беня старательно нёс поднос, изображая просто слугу. В том же духе заявилась и матушка: восемь кубков двух руках, типа: чисто помочь служанкам. Зыркнула любопытно по посетителям и, скромно потупившись, притулилась у стеночки.

— За ваше здоровье и процветание, госпожа герцогиня.

Иоганн, явно признаваемый за старшего, поднял наполненный кубок.

— Благодарю. Выпейте и поешьте.

Ростислава уселась на лавке напротив, привычным взглядом поймала глаза своих двух телохранителей, сегодняшнего вестового. Обеспечивающие на месте. Вздохнула и, зажав ладошки между коленками, неторопливо начала:

— Твоя сестра, Иоганн, кое-что рассказывала о тебе и о катарах. Исключительно в превосходной степени. Я посчитала неразумным позволить столь выдающимся людям стать падалью в епископских застенках.

Мужчины прекратили жевать. Один даже подавился. Высокородные дамы так не разговаривают. А уж назвать проповедника катаров выдающимся...

— Мне удалось... убедить епископа Вернера прекратить обвинение против вас. Однако вражда между католиками и катарами никуда не делась. Вы будете продолжать свои проповеди, вас снова обвинят. И все ваши мысли и чувства, как бы хороши они не были, станут дымом костра.

— Ваше Высочество прониклась светом истинной церкви? Очищенной от мерзости римской синагоги сатаны?

Ростислава и её свита немедленно напряглись. Тут каждое слово имеет значение. Если к православнутости, т.е. ереси второго рода, прибавятся обвинения в катарсизме, т.е. ереси первого рода, то...

— Нет. Я верная дшерь римско-католической. Поскольку там же, в лоне, пребывает и супруг мой, герцог Саксонский Генрих Лев.

Внимательный взгляд серых глаз прошёлся по уставившимся на неё, автоматическое жующим мужчинам.

— Однако я считаю, что уничтожать людей, не наносящих прямого вреда народу и государству — расточительно.

Понятно? Чисто прагматический подход. Не надо никаких глупых иллюзий насчёт обращения в свою веру. А главное: не надо болтовни насчёт таких иллюзий.

Формулировка... чуть-чуть непривычная. Обычно: вера и империя. Или: церкви христовой и германской нации. Бывает: церкви, нации и государству. Тут один элемент выпал. Мелочь. Но кто знает куда смотреть и что слушать — понимает.

— И вот я задаю себе вопрос: что дальше? Сегодня я спасла вас от пыток и костра. Сейчас вы получите кое-какую одежду и немного денег.

Беня не сдержал тяжкого вздоха. Ростислава улыбнулась: её казначей ещё не в курсе, что сегодня ему предстоит принять тысячу марок серебром от епископа. А это просто таскать — пудов 15, не считая сундуков.

— Вы получили свободу. Вы продолжите свои проповеди. И вы станете дымом.

— Но Ваше Высочество сможет защитить нас? В своём стремлении к справедливости, к очищению от гнусностей и мерзостей римского первосвященника...

— Стоп. Я не желаю этого слушать. Ныне Викарием Христа на земле является Паскалий III. Возложивший в Риме на главу нашего императора Фридриха корону императора Священной Римской Империи Германской Нации. Мой муж — верный вассал императора. И я, безусловно, тоже. Поэтому мы никак не можем допустить оскорбительные высказывания в адрес лица, короновавшего императора.

Неужели нужно объяснять?! Благодать — проистекла. Через папу на императора. Император — хороший. Значит и плевать в тот водопровод — некошерно.

Всякое слово, произнесённое в этой компании, будет перенесено и многократно переврано. Поэтому — чтобы никаких намёков и неоднозначностей. Только ещё этих забот не хватало!

— В таком случае — ситуация безвыходная. Мы не можем не проповедовать очищение, возврат к настоящей, апостольской церкви. За это нас называют еретиками, хотя мы христиане куда более тех раззолоченных иерархов, кои по сути своей являются язычниками, пребывая в блуде, жадности и лжи.

— Довольно. Я не настроена слушать ваши обличительные речи. Тем более — на голодный желудок. Мой слабый женский ум не позволяет мне вести с вами теологические споры о святости Ветхого Завета, которую вы отрицаете. Я не берусь оценивать утверждения о том, что ваш consolament заменяет крещение, посвящение и причастие. Будучи женщиной, я рассуждаю лишь о вещах простых. Практических, земных.

Двое молодых катаров выпрямились на лавке, сели посвободнее, торжествующе переглянулись. Ещё бы, герцогиня признала, что мудрость истинного учения недоступна для неё. Теперь она станет послушной ученицей. А они — учителями. Открывающие неопытному уму свет сути. Отчего приключится множество успехов и благодеяний. Для истинной веры. И, конечно, чуть-чуть для провозвестников. Этой истины.

Но Иоганн, обнимая сестричку за плечи, продолжал смотреть мрачно. А госпожа продолжала:

— В Саксонии есть разные люди. Католики, почитающие папу римского и существующую церковь. Вальденсы. Называемые еретиками и почитающие папу, но призывающие к очищению церкви. Бернардинцы. Почитающие папу, стремящиеся к очищению и являющиеся цепными псами Святого Престола. Катары, отрицающие папу, церковь, но почитающие Христа и Апостолов. Северные язычники, отвергающие Христа ради своих идолов. Иудеи, отрицающие Христа, но мирно живущие среди христиан под защитой владык.

Ростислава вздохнула. Дойдёт ли? Скорее всего — нет. Идея... слишком непривычна для них. Но попробовать надо.

— Теперь к числу разных... добавилась ещё одна разновидность. Православные. Две сотни людей, пришедших со мной в Саксонию. Вот они.

Герцогиня мотнула головой в сторону своей свиты. Катары дружно принялись разглядывать Беню. Тот важно выпятил губы и покивал.

— Римская курия считает и вас, и нас — еретиками. Но вас она относит к первому роду и требует возвращение в лоно под угрозой костра. А нас — второго рода. И, стремясь ввергнуть в своё лоно, воздерживается, однако, от истребления. Неистовый Бернар сказал: "Крещение или смерть". Таков выбор для язычников и для вас. Но не для православных и евреев.

— Фрау герцогиня предлагает нам обрезание?

Издёвка, звучавшая в верхнем слое интонации, прикрывала изумление, вызвавшее такую несдержанность, что герцогиню прервали.

Ростислава прищурилась, окидывая взглядом спросившего. И ответила вопросом:

— А что, вам это поможет?

Глава 659

Шутка не была оценена. Вероучители перешли в разряд учеников: раскрыли рты и старательно внимали. Понятно, что очень скоро они взорвутся возмущёнными воплями. Но нужно попробовать. Вдруг у этих есть... зачатки мозга.

— Итак, я предлагаю катарам перейти в греческую веру.

— Никогда! Ни за что! До своего смертного часа я буду исповедовать только истинную веру!

— Тогда — недолго. В смысле: до смертного часа.

Реплика герцогини сбила начавшийся возмущённый вопль "совершенных".

— Не надо выдумок. Епископ отпустил вас по моей просьбе. Но едва я покину этот край, как вы снова окажетесь в его темнице.

Снова внимательный взгляд. Нужно понять, какие слова дойдут до этих религиозных фанатиков.

— Вы приняли на себя тяжкий крест доношения истины до множества тёмных и заблудших. Пренебречь всякой возможностью для исполнения этого, взятого вами на себя обета, есть преступление перед вашей верой и общиной. Сознательно обрекая себя на преждевременную гибель, вы лишаете множество душ человеческих возможности приобщиться и очиститься. Отрицая, тем самым, важность и правильность вашего учения. Ну и кто вы после этого?

Возникшая пауза была немедленно использована: мужчины дружно загалдели, пытаясь доказать собеседнице, а более всего — самим себе, что всё сказанное глупость, дурость, бред, ерунда и прочие порождения ни к чему непригодного женского разума. Лишь Иоганн и ещё один длинный мужчина с краю, непохожий на катаров, державшийся как-то отдельно, молчали и разглядывали.

Горло пересохло. Нет, всё-таки, прямо из постели, на голодный желудок... теологические концепции с политическими интригами... из слабой позиции... под непрерывным отслеживанием...

По знаку госпожи, служанка подала ей кубок с рейнским.

Фу, какая гадость. Хуже вчерашнего мозельского. Когда ж мы доберёмся до постоянного места, чтобы квас сделать? Пакетики с закваской пережили, кажется, поход. Хочется настоящего вкусного питья, а не этой кислятины.

— Как я слышала, недавно епископ Никита из Константинополя рукоположил трёх катарских епископов в Окситании. Среди моих людей тоже есть священник. Его, кстати, тоже зовут Никита.

— Наш Никита из павликан, из болгар! Православные столетиями истребляли наших братьев!

— И? Чем дело кончилось? Стороны примирились, ваши духовные братья мирно живут под властью православного императора, не испытывая гонений ни от светских властей, ни от церковных. По моему суждению — это хороший пример. Впрочем, я говорю о другом. Приняв крещение у моего попа, вы из категории "еретики первого рода" переходите в категорию "еретики второго рода". Т.е. вас нельзя убивать. А главное: я могу требовать вашей защиты, как единоверцев моих людей, моей матушки, например.

Софья старательно изобразила смущение от привлечения общего внимания к её персоне и вытащила на платье миленький, но — восьмиконечный, золотой крестик.

— Э-э... Ваше Высочество. Правильно ли я понял, что вы гарантируете защиту от церковных и светских властей нашим братьям и сёстрам, принявшим для вида крещение у вашего попа-схизмата?

Каков наглец!

— Нет, Иоганн, неправильно. Я ничего не гарантирую. Вы не мои подданные, а епископа Миндена. Даже перебравшись в Саксонию, вы станете не моими, а мужа моего. Мне неизвестно его мнение о катарах. Мы не говорили с ним об этом — времени не было. Конечно же, я целиком и полностью поддержу решение моего супруга. И по вашему вопросу — тоже. Каким бы оно не было. Я могу предположить... Не более! Что он будет недоволен. Я также предвижу массу возражений и моего походного священника Никиты.

Ростислава улыбнулась и повторила:

— Все будут против. Ты, Иоганн. Ваши иерархи. Епископ Вернер. Герцог Генрих. Поп Никита. Все. Но мне жаль твою сестру. И подобных ей. Поэтому я стараюсь переубедить и преодолеть. Препятствия. Это не будет просто и быстро. Но, прежде чем начать, нужно ваше желание. Иначе... А зачем? Пусть всё идёт как шло. Пусть твою сестру насилуют в застенках. Пусть твою мать выкидывают из окна на камни, насадив на палку от швабры. Что было — то и будет. Это — твой выбор?

Через год епископ Мюнстера Луи Сент Виппра, только что получивший инвеституру и рвущийся показать свою ревностью в делах веры и независимость от Саксонского дома, сурово вопрошал герцогиню Ромуальду:

— Ты ступила на стезю греха, ты отдалась заразе ереси, ты дала приют множеству отступников, даже и из наиболее злобных и отпетых...

— Луи, ты дурак? Катары объединяются вокруг окситанских епископов. Ты хочешь, чтобы и наши, местные, усилили эту ересь? Ныне они переходят в греческую веру. Одни больше, другие меньше. Но они все не будут поддерживать оскитанцев. Я внесла раскол в среду противников римско-католической церкви. Твоих противников. И ты меня за это и ругаешь? Ты способен видеть дальше своего носа?

То, что большинство прелатов будет враждебны княгиням — было понятно ещё во Всеволжске. Хохмочка с переходом части катаров в православие, при всей несовместимости догматики и ритуалов, основывалась на длительной истории весьма кровавого конфликта и последующего примирения православных и павликан в Византии. И раскалывала не только катаров, но и папистов.

— Индекс еретичности снижается? Это хорошо?

Барбаросса, искренне верующий католик, стремящийся, не только официально в имперской клятве, но и в душе своей, к защите христианства и торжеству римско-католической церкви, оказался перед выбором между "большим злом" — приумножением еретиков "первого рода" и малым — уменьшением числа этих еретиков и появлением в империи православных. При чётком понимании, что в конфликте с папой эти-то поддержат его, императора. У него появилась новая, прежде не существовавшая возможность.

— А в чём проблема? — Иудеи же живут.

Люди — разные. И по-разному воспринимают новые возможности.

Катары и большинство свиты удалились: герцогиня попросила не только выдать освобождённым денег на дорогу, но и проводить за пределы Миндена. Во избежание. Например, излишней инициативности епископских слуг.

— Ваше Высочество...

Ростислава подняла глаза от кубка, который она бездумно и утомлённо крутила в руках. Ушли все. Кроме двух телохранителей. И этого длинного мужчины. Который не проронил ни слова во время беседы. Сидел с краю и, кажется, не был катаром. Теперь он будет чего-то просить. И, наверняка, врать. Нагло. Судя по выражению его лица. Считая её дурочкой, которая ничего в здешней жизни не понимает.

Мда... А второе-то — верно.

— Да, слушаю.

— Вы... очень необычная герцогиня.

— У тебя большой опыт по герцогиням? Чтобы сравнивать.

— Х-ха... Поймали. Из герцогинь — вы первая. Но с благородными дамами... приходилось. Вы вытащили этих бедолаг из-под топора. Епископ... очень на них зол. Накормили, позволили сидеть в вашем присутствии и оспаривать ваши слова. И предложили им... новое. Чего никто в этой стране даже представить не мог.

— Ты не из их числа? Кто ты?

— Я... Меня называют Длинный Густав. И я... я из фемы.

Ростислава нахмурилась, пытаясь вспомнить смысл этого, столь всё объясняюще прозвучавшего слова. Что-то такое она слышала. И во Всеволжске, и потом. В Гданьске, в Магдебурге... какой-то трёп, какие-то страшилки...

Оп-па. А ведь это и вправду может быть опасно. Смертельно опасно. Двое телохранителей на месте. Но не в боевом состоянии — палаши в ножнах. До этого... Густава три шага. А она — как дурочка. Даже кольчужку не одела.

Впрочем, эти обычно вешают, а не режут.

Ну, у тебя, Ростя, и утешалочки.

— По... кх... по мою душу?

Длинный Густав явно наслаждался страхом, промелькнувшим на лице герцогини. Он сделал ещё шаг, но, перехватив её взгляд на охранников, остановился:

— Нет, ну что вы. У нас нет причин. Пока нет.

"Ничего-ничего". Помнить это и поступать соответственно. Меня учили. Я могу.

* * *

Фемы в эту эпоху в Саксонии страшилка почище графских или церковных судов. Суды — "тайные".

Около 800 г. Карл Великий подчинил, в очередной раз, "свободолюбивых саксов". Тысячи туземцев были переселены на юг, на их место заселили франков. Знать перешла на сторону оккупантов, простолюдинов заставляли креститься, отнимали для переселенцев лучшие земли, давили налогами. И судили франкским судом. В котором простому саксу "правды не сыскать".

Тогда и появились "неуловимые мстители". Которые рассмотрев очередную жалобу "простого человека", наказывали наглого захватчика.

Довольно распространённая реакция покорённого населения. Хотя, например, соседи-славяне, попавшие под власть уже саксонцев в сер. 12 в. такого механизма не создали.

Говорят о традициях судебных функций народных собраний германцев. Нечто подобное звучит в Англии в истории Айвенго или в балладах о Робин Гуде. В 1945 г, нацистская верхушка Третьего Рейха активно использовала в пропаганде образ фем, пытаясь создать "Вервольф".

Священные Фемы. Тайные суды для защиты десяти заповедей Христовых. Преследовали еретиков и колдунов, отступников от веры и впавших в язычество, тех, кто испортил церковное имущество, оклеветал невинного, совершил насилие в отношении беременной женщины, уголовное преступление — кражу или разбой. Гнев Фемов мог навлечь на себя тот, кто переспал не со своей женой или не соблюдал пост.

Сейчас в Германии множество таких судов. Это не всегерманская сеть — отсутствует в областях баварского и алеманнского права. Но в Саксонии — вполне.

Национальный конфликт (между саксами и франками) перетёк в форму конфликта социального.

Судебную власть на местах получили местные феодалы. Эти "физкультурники по железу" не обладают ни правовым сознанием, ни знанием законов, часто неграмотны, ни человеческим чувством справедливости. У них справедливость — сословная. С отягчающими типа личного имущественного интереса.

Немногие суды остались в непосредственном подчинении императорской власти. Они и называются "свободными" судами, а руководящие ими представители центральной власти — "свободными графами".

Здесь "граф" не землевладелец, а председатель суда.

"Если не можешь уничтожить — возглавь".

"Тайные борцы с деспотией власти" превратились в исполнителей воли императоров. Произошло "сращивание". "Выразителей воли угнетённых народов" и верхушки "угнетателей".

В Вестфалии, где сохранилось более всего "свободных судов", они превратились в "тайные судилища" — фемические суды (Femgericht). В 1352-1382 гг., архиепископы Кельнские от имени императора стали осуществлять пожалование привилегии "свободным графам" на руководство "свободными судами". Суды превратились на "красной земле" (т.е. в Вестфалии и Саксонии) в "союз свободных шёффенов".

"Красная земля" — территория, на которой эти суды выносят и исполняют смертные приговоры, "льют кровь".

Графы и города, покупавшие у архиепископа Кельнского привилегию отправления Femgericht, дорого платили за нее. Дворяне и бюргеры, домогавшиеся включения в число "свободных шёффенов", уплачивали высокие взносы руководителю соответствующего суда. Перед зачислением происходила особая проверка их нравственных качеств. Приносили в торжественной обстановке присягу, в которой обязывались неуклонно выполнять все постановления Femgericht, даже если они были бы направлены против самых близких им лиц. Под страхом смерти обязывались хранить в полной тайне всё, касающееся деятельности суда.

Из присяги:

"Клянусь в вечной преданности тайному судилищу; клянусь защищать его от самого себя, от воды, солнца, луны и звезд, древесных листьев, всех живых существ, поддерживать его приговоры и способствовать приведению их в исполнение. Обещаю сверх того, что ни мучения, ни деньги, ни родители, ничто, созданное Богом, не сделает меня клятвопреступником".

Какую опасность для "неуловимых мстителей" представляют "древесные листья"? Выдадут спонтанным шелестом при приближении к жертве? — Не знаю.

Деятельность Femgericht проходила в закрытых заседаниях, окруженных особой таинственностью, обычно — ночью.

В суде участвовал "свободный граф", его спец.заместитель (Fronbrote), на котором лежала обязанность исполнения приговора, и "свободные шёффены"; их число доходило до ста. На столе перед председателем лежали меч и верёвка. Но не свод законов и Библия.

"Шёффены — землевладельцы неблагородного происхождения, обязываемые и допускаемые к исполнению функций шёффена". "...должны участвовать в светских судах. Шеффены — в суде графа через каждые 18 недель по королевскому приказу".

Это какой же поток тяжб должен идти, чтобы "неблагородных землевладельцев" нужно призывать в заседатели по три раза в год! Какой-то вариант "гужевой повинности" в России?

Три степени судей. Штулхеррен — главные судьи, скабины — заседатели, франботен — послы. Все вместе — виссен-де, "знающие", "посвящённые". "Свидомые"?

К Femgericht обращались истцы, не могущие получить удовлетворения своих притязаний в обычных судах. "Свободный граф", выслушав жалобщика, решал, подлежит ли дело рассмотрению. Другим источником возбуждения преследования служили сообщения (Femwroge) "свободных шёффенов" о лично известных им людях, совершивших преступления.

"Стукачи — основа правосудия".

Фрайграф приглашал обвиняемого в суд. Если тот не являлся через 6 недель и 3 дня (а обвиняемый шёффен — после троекратного приглашения, через 19 недель и 2 дня), дело рассматривалось в его отсутствие. Если обвиняемый (не шёффен) являлся, суд над ним проходил публично — открытый "фрайгерихт"; если нет — фемгерихт судил его тайно. Приглашения передавались открыто, но при опасении насилия над посланцем, приглашения ночью прибивались к входной двери дома вызываемого в суд.

Если обвиняемый не являлся, обвинитель излагал жалобу, становился на колени перед фрайграфом и, положив два пальца на меч, клялся, что говорит правду. Если у него находилось, между собравшимися шеффенами, шестеро "друзей" (Freunde, Folger), которые подтверждали клятвою правдивость обвинителя, обвинение считалось доказанным.

"Друзья" могли ничего не знать о разбираемом деле, требовалась лишь уверенность в общей правдивости обвинителя.

Гёте:

" — (Фрайграф) Судьи тайного судилища, вы клялись на мече и петле жить непорочно, судить сокровенно, карать сокровенно, подобно богу! Если чисты сердца и руки ваши, возденьте длани, возгласите злодеям: "Горе! Горе!".

— (Обвинитель) Сердце мое чисто от злодеяний, руки — от неповинной крови. Прости мне, боже, злые помышления, прегради путь злым желаниям! Я воздел длань — и обвиняю! Обвиняю! Обвиняю! Обвиняю на мече и петле Адельгейду фон Вейслинген. Она повинна в прелюбодеянии и в отравлении мужа через его отрока. Отрок сам свершил над собой суд, супруг скончался.

— (Фрайграф) Умереть должна она! Умереть двойною и горькою смертью. Пусть дважды искупит — через нож и петлю — двойное злодеяние. Возденьте руки и призовите на нее гибель! Горе! Горе! Предана в руки мстителю!".

Гёте, как и положено немецкому романтическому поэту, несколько привирает и нагнетает.

Фемы не судили женщин.

М-м-м... обычно.

Не судили титулованных дворян.

М-м-м... аналогично.

В описании нет клятвы шёффенов, подтверждающей правдивость обвинителя.

Но две вещи указаны точно: право любого, а не только пострадавшего, обвинять любого. Без воплей: "А твоё какое собачье дело?!". Прокурором может быть каждый.

Смертный приговор. Как по подозрению в убийстве, так и по подозрению в нарушении супружеской верности.

Когда обвинение считалось доказанным, фрайграф после совещания с шёффенами произносил приговор (Vervehmung). Обвиненный провозглашался лишенным "мира и права и вольностей", его шея "отдавалась веревке, труп — птицам и зверям, душа — Господу Богу, если Он пожелает её принять; его жена да станет вдовою, его дети — сиротами".

С этого момента все шёффены всячески содействовали (nach aller ihrer Kraft und Macht) поимке преступника и повешению "на ближайшем дереве". Текст приговора с печатью фрайграфа выдавался на руки обвинителю, который мог рассчитывать на помощь всех шёффенов Германии в тайном и неусыпном преследовании обвиненного; для последнего судебное разбирательство и приговор оставались тайною.

Всякий шёффен имел право взять на себя инициативу в поисках и преследовании осужденного. Тайные лозунги и условные знаки облегчали сношения между незнакомыми шёффенами. Чтобы опознать друг друга, члены судов клали на обеденном столе рядом с тарелкой нож острием к себе. Носили предметы с нанесенными на них буквами SSGG (аббревиатура мистической формулы "Камень, Веревка, Трава, Зелень").

Это облегчало исполнение задачи: отыскать осужденного, схватить и немедленно повесить, оставив знак, указывающий, что имело место не злодейское убийство, а исполнение приговора.

Смертной казни подвергался и тот из "свободных шёффенов", который уклонялся от исполнения приговора или нарушил присягу о соблюдении тайны. Его вешали выше, нежели обыкновенного преступника.

Когда местонахождение обвиняемого не было известно, объявление о вызове выставлялось на каком-либо людном месте — на оживленном перекрестке, у подножия статуи какого-нибудь святого или в церкви. Когда обвиняемым был рыцарь, шёффены ночью прокрадывались в его замок и оставляли вызов там в одной из комнат. Или прибивали к воротам замка, уведомляя об этом стражу, и отрубали три куска от этих ворот в качестве вещественного доказательства, что вызов был вручен обвиняемому.

В фемическом суде мог председательствовать сам император. Приговор не подлежал обжалованию. Позднейшим смягчением была возможность обжаловать его в суд архиепископа Кельнского. Обвиняемый мог приводить свидетелей и апеллировать к Генеральному капитулу тайного закрытого трибунала в Дортмунде.

Фемические суды выносили только два вида приговоров: казнь или изгнание.

Таинственность фемического суда устрашала почти столько же, сколько роковая сила приговоров, приводившихся в исполнение многочисленными, разбросанными по всей стране людьми.

Тайная террористическая организация, действующая "в интересах народа", под управлением высшей власти, против всех остальных. Аналог "эскадронов смерти"? Саксонские "тонтон-макуты"?

Обыкновенные суды с компетенцией, ограниченной территориально, при средневековых средствах сообщения, при фактическом отсутствии полиции часто оказывались бессильны в деле осуществления приговоров, даже если вопрос шел об обыкновенном лице, а не о человеке, располагавшем влиянием или богатством. Сходный оттенок "свободной охоты на чужой территории" проявляется у дальних потомков "свободных шёффенов" — американских шерифов.

Обвиненный должен быть убит (по возможности — повешен) в любом месте и в любой момент, смотря по удобству для исполнителя приговора. Приговоры не имели срока давности, если приговорённому удавалось скрыться, суд обязан его преследовать сколько угодно долго. Приговор фемгерихта относительно не явившегося подсудимого держался в строжайшей тайне, чтобы он не мог принять меры к охране своей жизни. Исполнение поручалось кому-либо из шёффенов, а иногда просто лицу, с которым суд был в сношениях.

Наёмные убийцы? "Охотники за головами"?

Сначала фемические суды нуждались в шёффенах и старались приобретать их во всех концах Германии (но прием лишь в Вестфалии). По мере того как росло почтение к фемическим судам и уверенность в их силе, чуть ли не все независимые юридически граждане Вестфалии и ближайших стран предлагали им свои услуги. Шёффены пользовались почтением, с ними считались, они были в большей безопасности относительно страшных тайных судов.

Если трем шёффенам удавалось застигнуть преступника на месте преступления или собрать против него непререкаемые улики (степень непререкаемости устанавливалась ими самими) — они могли, не доводя дела до суда, повесить обвиняемого там же, где застигли его. Это полномочие и злоупотребления им были одною из причин ужаса, который внушали тайные судилища.

"Сообразили на троих"? А "четвёртого, толстого" — повесили.

Одна из функций фемгерихта, всё более заметная с течением времени — преследование еретиков; Папы относились к фемическому суду очень благосклонно, архиепископы германские всячески им помогали. В XIV в. духовная власть принимала фемический суд под своё прямое покровительство.

В XIII, XIV, и отчасти в XV в. бессилие обыкновенной юстиции заставляло смотреть на фемгерихт как на защиту от произвола сильных, но со второй половины XV века, одновременно с кульминацией могущества фем, начались жалобы на злоупотребления. Эльзасские и дортмундские летописи прямо указывают на случаи подкупа фемгерихта.

Право вешать без соблюдения обычных юридических форм с негодованием упоминает (1430 г.) секретарь Людвига Пфальцского и его современники.

Закон фемы выделял три доказательства вины: "владеющая рука" (преступник держал в руках улику), "внешний вид" (например, рана) и "запинающиеся уста" (признание вины преступником). То же относилось и к краже. "Поймать преступника по факту преступления" — убегал или был найден с оружием или краденой вещью в руках.

Фемы рассматривали: бродяжничество, воровство (кроме мелкого), насилие, разбой, убийство, измену, святотатство и сознательное осквернение церквей и кладбищ.

Приговоренного вешали на дереве у дороги. В качестве петли использовали ивовые прутья. Было столь много практики, такой сноровки они достигли в этом деле, что фраза "осуществить фему" — стала означать просто "повесить".

К концу XV в. императоры стали торговать привилегиями, освобождавшими частное лицо или целый город от подсудности фемгерихта. Иногда не император, а Папа давал такие привилегии.

Хотя владетельные князья не спешили уничтожить фемические суды, ставшие послушным орудием мести и личных счетов, но к концу XV века они выродились в нечто не столько охраняющее, сколько нарушающее "земский мир". В начале Реформации о фемических судах говорится уже в тоне насмешки или негодования; возникла поговорка: в фемгерихте подсудимого сначала вешают, а потом допрашивают.

В XV-XVI вв. "свободные графы" давали охранные грамоты проезжавшим в их округах людям, в частности купцам, гарантируя их от нападений и разбоев. Это, как и сведения о составе "свободных шёффенов", говорит, что деятельность фемических судов была направлена, главным образом, на охрану политических и экономических интересов императорской власти и поддерживающих её групп.

Однако некоторая доля вольнодумства сохранялась: в 1470 г. 3 фрайграфа вызвали в суд императора Священной Римской империи. Не явившийся в суд император вынужден был, однако, снести такое оскорбление.

В XV в. в Германии было, как говорят, сто тысяч шёффенов, во всяком случае число их было весьма велико.

Многие владетельные князья принимали участие в тайных судах и присягали им в качестве фрай-шефенов. Среди них: курфюрсты Фридрих I и II Бранденбургские, саксонские курфюрсты Фридрих I и II, герцог Вильгельм III Саксонский, герцоги Генрих Богатый и Вильгельм III Баварский, ландграф Людвиг II Гессенский, герцог Вильгельм Брауншвейский, пфальцграф Людвиг III и многие другие. В 1429 г. судьей Священной Фемы стал император Сигизмунд. Он же не раз подтверждал право Фемов вызывать в суд высокопоставленных лиц.

Народная фантазия преувеличивала могущество тайных судов и внушала к ним непомерный ужас. Позже немецкие писатели описывали деятельность фем, окружая их романтическим ореолом.

Существование тайных судов радовало наиболее угнетенных и беспомощных членов общества. Эффективная организация, покров таинственности, тщательная проверка членов общества... Бездоказательные приговоры принимались как справедливые. Люди восторгались, когда видели свисающее с дерева тело преступника и воткнутый рядом нож шёффена.

Потом деградация, вырождение. Последний фемический суд отменён французами в Мюнстере в 1811 г.

Аналог вестфальских тайных трибуналов существовал в Тироле — "суд посвященных". Есть параллели с итальянской мафией и тайными союзами итальянских карбонариев. Оказали огромное влияние на масонов, заимствовавших элементы атрибутики и структуры, и католической инквизиции. В ХХ в. в Веймарской Германии праворадикальные группировки имитировали суды фемы, вынося смертные приговоры своим противникам.

* * *

Набор этих сведений, густо приправленный народными легендами и фантазиями германских сочинителей 19 в., пролился как-то на уши бедной Ростиславы пока она нежилась под жарким солнышком на палубе "Ласточки". Что-то осталось.

— Э... давно хотела спросить. Коли ты феминист, или правильнее — фемист?, фемистер?, в смысле: из Священной Фемы, то... Говорят, что в одной из местностей Германии в подземелье стоит большая бронзовая статуя Богородицы. Приговорённый к смерти должен ночью пойти в подземелье и поцеловать статую. Когда человек подходит к Деве и касается её, она распахивается надвое и обнаруживает внутренность, сплошь усеянную длинными и острыми клинками. Секретный механизм втягивает жертву внутрь статуи, где на высоте головы приговорённого торчат два острых шипа, выкалывающих ему глаза. Клинки пронзают его тело, пол раздвигается, несчастный проваливается вниз. Под полом находятся шесть больших деревянных валов, расположенных парами друг под другом. Валы покрыты множеством острых ножей. Расстояние между верхней парой параллельных валов таково, что человеческое тело едва проходит между ними. Средняя пара располагается ближе, а нижняя — почти вплотную друг к другу. Обезображенный труп, изрубленный на мелкие кусочки, падает в протекающий под землёй ручей. Это правда?

Несколько снисходительное выражение на лице Длинного Густава сменилось изумлением.

— Чего?! Эта... Не... Ой! Я, как человек принёсший священную клятву, не могу ничего говорить о наших... м-м-м... делах. Да уж... Три пары валов? Их крутят или они сами...?

— Не надо размахивать своей "священной клятвой" без повода, Густав. Вы клянётесь защищать своё судилище. Но я не нападаю на него. Наоборот, я приглашаю вас к сотрудничеству. Присядь.

Герцогиня кинула на противоположный конец лавки, налила в кубок вина и протянула ошалевшему "феминисту". Хмыкнула, глядя на потрясённого шёффена.

— Я не требую "священной клятвы", но надеюсь, что у тебя хватит благоразумия. Чтобы не хвастать среди знакомых тем, что сама герцогиня Саксонская прислуживала тебе и подавала вино.

До Густава только сейчас дошёл смысл попадания кубка с рейнским в его руку. Ошарашенность его возросла ещё больше. Теперь было видно, что это молодой мужчина, старательно пытающийся выглядеть старше и значимее. А по сути — довольно простой парень, явно не прошедший придворной школы скрытности и обмана. С верёвкой или ножом и такой управится.

Фемисты — не легисты, в юриспруденции — профаны по определению. Точнее: по способу формирования этого контингента. А особой школы интриганства и лицемерия ему пройти не довелось.

Герцогиня насмешливо рассматривал растерявшегося парня. Потом приветственно подняла свой кубок:

— Ну, за здоровье. Выпьем.

Внимательно понаблюдала за тем, как парень заглотил в один дых пинту красненького, омочила губки в своём и приняла озабоченный вид:

— Скажи-ка мне, Густав, как ты умудрился попасть в одну компанию с этими еретиками?

— Я... ну... это тайна. Я не могу...

— И не надо. Но думать-то ты мне не запретишь? Ты, явно, не катар. Священные Фемы не выносили приговоров по сторонникам этой ереси. Пока еретики — дело епископских судов. Шёффены, преследуя преступника, известны своей... навязчивостью. Ты оставил их при первой же возможности. Итого. Случайность или предварительная разведка. Или обе вместе. Предполагаю, что ты вошёл в доверие к "добрым людям" с целью узнать о них больше, и попался на их сборище вместе с другими. Это священная тайна священного судилища?

— Нет, что вы?! Я просто...

— Не забывай добавлять Ваше Высочество. В этих краях я четвёртая по важности персона. После императорской четы и моего супруга.

— Э... да... конечно... я не хотел...

Выразительное движение бровей герцогини, заинтересованно и доброжелательно подталкивающего шёффена к развернутому ответу, сработало.

Глава 660

* * *

Суть проста: идёт процесс.

То, что я некогда вываливал на Ростиславу, основываясь на знаниях 20 в., густо приправленном германским романтизмом века 19, сейчас не просто существует, но и живёт. В смысле: меняется.

Шинковки в форме статуи-футляра Пресвятой Девы ещё нет. Да, похоже, и не будет. Фемы, возникшие как средство противодействия саксов-язычников франкам, христианам и имперцам, "встали на голову". А как иначе? Когда ни франков, ни саксов, ни язычников в здешних краях не осталось?

За прошедшие три с половиной века после Карла Великого все стали христианами-саксонцами. А шёффены остались. В смысле: есть люди, которые мечтают о роли прокурора и палача.

"Справедливость. Как я это вижу".

Изменились люди, изменилась и справедливость.

Ку-клус-клан был создан ветеранами южан. Первые фемы, были, видимо, созданы ветеранами восстаний саксов против Карла Великого. Теперь же в шёффены идут просто свободные люди. Не саксы и франки, а бауэры и бюргеры. Они надеются на императора — он далеко. На бога — тот высоко. А конкретная ежедневная деятельность... Она, помимо исполнения правосудия, включает в себя "кушать хочется". И к священной клятве, к проверке моральных качеств новичков добавляется требование материального взноса.

Чтобы сделать взнос — его надо иметь. Откуда-то. Заработать, заслужить, выторговать, украсть... Быть "обеспеченным человеком". Обеспеченные часто хотят увеличить свою "обеспеченность". У них есть семьи, родня.

"Ну как не порадеть родному человечку?".

Не-не-не! Не преступая закон! Как можно! Священная клятва же! Но помочь советом, подкинуть деньжат... Деньги и власть — у властей. И "народные мстители" "срастаются" с "власть имущими". Исключительно для того, чтобы делать своё "благое дело" — нести "справедливость в массы".

Меняется народ — меняются его "лучшие представители", шёффены — меняется "справедливость" — меняется "Священная Фема".

Да и почему нет? — Фема — "исполнение наказаний", а не "свержение существующего строя". Чем они принципиально отличаются от, например, карбонариев. Феминисты действую против конкретных людей, а не против системы в целом. Есть "плохой" барон, а есть "хороший". "Плохого" — "к ногтю". Точнее: в петлю. А от "хорошего" получить "благодарность". Например, за ставшее беззащитным владение соседа. Или просто за отказ в возбуждении следствия в его отношении. Сходство с мафией отмечают многие исследователи.

Результат? — Одни источники указывают, что фемы не преследовали дворян. Другие толкуют о "трёх кусках от ворот замка". Все дружно говорят, что шёффены поддерживали императоров. Но не говорят против кого. Против "свободных людей"? А сколько у тех "свободных" основной военной силы Средневековья — бронной конницы?

Реальность превращает высокоморальных народных мстителей в беспринципных вымогателей. Процесс неспешный и вариативный. Наиболее быстро "тайные судилища" начинают любить руководители "свершения таинств" — церковная верхушка.

Фемы были, вероятно, изначально направлены против новообращённых христиан. Которые выдавали оккупантам "тайные тропы", сокровенные святилища. Которые привели Карла Великого к священному саксонскому дубу.

Ирминсуль в священной роще у Эресбурга в Вестфалии в 772 г. был разрушен Карлом Великим, стремившимся крестить саксов герцога Видукинда. В Ирминсуле германцы видели мировой ясень Иггдрасиль.

Мда... Выражение: "С дуба падали листья ясеня" имеет очень глубокие корни...

Потом народ крестился и "отставшие" язычники стали восприниматься как колдуны и ведьмы. Фемы принялись уничтожать их. Церковники пришли в восторг. От таких союзников из "толщи народной".

На Руси подобного не было. Вот мы и остались с двоеверием аж до 20 в. Или — до 21-го?

"Близость точек зрения по ряду позиций" подталкивала фемистов к союзу с католической церковью. А рост владений, богатств, власти иерархов делал такой союз особенно привлекательным.

* * *

Епископ Миндена Вернер и местный "свободный граф" просто сделали естественный шаг навстречу друг другу: расширили список подсудных Феме категорий. Колдуны, ведьмы, сатанисты и — еретики.

В 1179 г. Третий Латеранский собор осудит катарскую ересь (вместе с ересью вальденсов). Веронские декреталии, согласованные папой и императором в 1184 г., явятся первыми мерами общеевропейского масштаба против еретиков. Ересь приравнена к государственному преступлению — "оскорблению величества" по отношению к Богу.

Забавно: чтобы казнить человека за пренебрежение Богом, нужно Бога низвести до уровня местного королька.

Фемы — защитники их величества.

Вывод: режь "осужденных".

В смысле: на соборе.

В смысле: вешай.

До этого — десятилетие. Пока местные иерархи пытаются справиться сами. Вернер — один из первых, хотя и не самый первый. Основываясь на Саксонских реалиях, решил натравить на "добрых людей" — "фемистов". Те — натравились. Прежде, чем начать "большую охоту" местный "свободный граф" посчитал нужным провести "разведку на местности". Для чего и был послан Длинный Густав.

А тут такая история. Герцогиня спасает еретиков из епископской тюрьмы и предлагает им покровительство. На очень странных условиях. Причём, это ж герцогиня! А её муж — герцог, двоюродный брат и верный союзник императора! Фемы поддерживают императора. А Вернер, получается, против? Можно ли заключать с ним соглашение? Может быть, он "плохой" епископ? Причём, ряд его деяний, которые могут трактоваться как преступления, феме известны. Пока им не дали хода. Но это чисто вопрос числа "вписавшихся": набрать нужное количество присягнувших шёффенов — дело техники.

— Кто главный в вашем фемгерихте?

— Наш стульхерен... э-э-э... "плечо господа" Я не могу сказать. Это тайна... я клялся...

— Не можешь — не надо. Что за человек?

— Na... (Ну...) Суровый. Справедливый. Неподкупный...

— Густав, не юли. Ты же слышал. В Саксонии появились православные. Фема начнёт на них охоту?

— Na... Nein!

— Даже если Вернер заплатит? Среди шёффенов есть его люди?

— Нейн... яа... шаинт (нет... да... кажется).

Герцогиня напряженно рассматривала собеседника. Утратив внешнюю важность, столкнувшись с необычными, непонятными для него вопросами, парень был совершенно растерян. Она улыбнулась: это тебе не чудаков при дороге по ветвям развешивать. Тут головой думать надо.

— Ладно, не смущайся. Это не твой уровень. Просто передай своему... фрайграфу, что я предлагаю сотрудничество. Если фемам такое интересно — можно будет обговорить подробности.

* * *

В РИ так и случилось: фемы от независимости, от "народности", перешли сначала к подчинению церковным иерархам, а затем и светским князьям. Ростислава лишь "прогрессирует", века на три-четыре, ускоряет естественный ход событий.

* * *

Ростислава посерьёзнела и уточнила:

— Это — только мои слова. Не герцога или... других. И никто об этом знать не должен. И из ваших. Клятва клятвой, но... О чём не знаешь, о том и не проболтаешься. Понял? Иди. Стой.

Она быстро проскочила в опочивальню и вернулась с кусочком тесьмы.

— От сердца отрываю. От своего парадного платья. Здесь кусочек "твёрдого золота". Когда принесёшь ответ — покажешь. Но только моим людям, не саксонцам. Теперь иди.

Дверь за "страшным и ужасным" сбитым с толку "феминистом" закрылась, а Ростислава обернулась к портьере:

— Беня, выбей, наконец, нос. Ты так пыхтишь...

— Э, виноват, ваше...

— Ну хоть ты-то не приставай с титулованием. Что скажешь?

Беня почесал свой коротко стриженный круглый череп. Оглянулся в поисках подходящего предмета. Не найдя ничего подходящего, трубно высморкавшись в портьеру, прослезился. Утирая выступившие от чиха слёзы, жалостливо начал:

— С одной стороны... нельзя не признать. С другой стороны... нельзя не признаться...

Ростислава давилась от смеха, глядя на старательное изображение мучительного мыслительного процесса этого, как она уже имела случаи убедиться, умного человека с прекрасной реакцией. Насколько растерянность была естественна у только что ушедшего Густава, настолько же она была неестественна, утрированна у её главного советника по деньгам. Игры с Цыбой, со скоморохами дали опыт по отделению аффектации от органичности.

— А конкретно?

— А конкретно... Итить меня конкретизировать! Таки — да! Это ж прямо какой-то перст судьбы. Или что там у неё выросло. Чем она вас в ту усадьбу привела.

Он покрутил головой и от души выразился.

— Мадам! Я таки был бы счастлив, ежели бы мне досталось стирать ваши пелёнки. В смысле: чтобы вы родились в моей семье. Ежели бы она у меня была.

— Не печалься, Бенджамин. Отстирывать моё дерьмо тебе наверняка ещё придётся.

— Тада раба (само собой). Но количество! Два таких захода за одно утро!

— Ага. Уелбантурила. Прям с утра. Теперь тебе надо продумать соглашения. Условия, проверку исполнения.

— И как далеко мы собираемся во всё это влезать?

— Глубоко, Беня. По самые гланды.

Я уже сравнивал модели власти во Всеволжске, Каупе, Гданьске. Они разные и в своих целях, и в основах. В Саксонии у княгинь изначально не было военных, экономических, династических, политических, идеологических... сил. Ничего, кроме детских комплексов и некоторой богемности Генриха Льва.

Не имея очевидных ресурсов княгини вынуждены были использовать неочевидные. Интриги, дипломатия. Конспирология, теория заговора, тайные общества. Наиболее интересны — сетевые.

Если какая-то городская или сельская община вдруг воспылала пылкой любовью к герцогине Саксонской, то это, конечно, хорошо. Но что община может сделать? Само-обложиться и заплатить на десяток марок больше?

Сетевые же сообщества, в силу своей географической распределённости и, иногда, неочевидности для аборигенов, обладают куда большими возможностями. Не только финансы, но и сбор информации, проведение тайных операций, влияние на аборигенов.

Таких сетей в Германии несколько. Наиболее мощная — епископаты римско-католической церкви. Это сеть явная, повсеместная. Другая, не столь видимая и понятная обывателю — конгрегация бернардинцев-цистерцианцев. 300-500 монастырей, но в Германии пока почти не видна. Третья сеть сходного класса — тамплиеры — ещё только возникает, в Европе почти отсутствует.

Княгини, в силу своего православного происхождения, привкуса еретичности для католиков, не могли использовать церковные структуры. Но выбор есть.

Об имперских масонах, о приключениях Фрица в Кёльне с использованием "военного цемента", приведших его и его приятеля в "высшие градусы" — я уже...

Другая очевидная — общины иудеев в Германии. У них нет единого центра, как у масонов, интересы общин часто конфликтуют. Но есть общая опасность: существование возможно только под защитой светских властей.

Беня, естественным образом оказавшийся посредником между евреями и герцогиней, был воспринят крайне враждебно. Если христианам они просто не верят и опасаются, то выкрестов — ненавидят. Однако пара инцидентов, когда его вмешательство спасало жизни, заставило перейти к сотрудничеству.

Третья сеть — катары. Очень неоднородны внутри себя. При резкой критике католической церкви ("синагоги сатаны"), катары не враждебны к самим католикам. Верующие считают себя принадлежащими сразу к обеим церквям: две с большей вероятностью спасут душу, чем одна. "Совершенные" демонстрируют чистоту и ригоризм апостольского образа жизни, сторонники абсолютного ненасилия, отказываются лгать и клясться, буквально следуют заповедям Христовым и, особенно, предписаниям Нагорной проповеди.

Катары становятся объектом преследования. Отношение к ним римских иерархов резко нетерпимое. Местные правители, верные папе, стремятся схватить их и "кого не могли оторвать от безумия, сжигали огнём".

Все три сети — "униженные и оскорблённые". Они нуждаются в защите, а не в деньгах или владениях, как иерархи или монастыри.

Все три сети — "мирные". И не нищие. Могут генерировать деньги и информацию, давать убежище или распространять пропаганду. Но они не являются "боевыми". Для террора, для диверсий и убийств, необходимо нечто иное. Таким "эффекторным" элементом стала "Священная Фема".

И не надо выдумывать про беззаконие! Законопослушные жители не оказываются во врагах властей. А остальные... уже чего-то насовершали. Достаточно просто назвать имя. Дальше, как и положено, три шёффена соберут непререкаемые улики (непререкаемость установят сами), и, не доводя дела до суда, повесят обвиняемого там, где застигнут. По закону и обычаю.

Требование принимать в шёффены только в Вестфалии, которая пока часть Саксонии, позволила влиять на кадровый состав. Часть "графов тайных судов", удалилась от дел, часть — удалили. Некоторых — на кладбище. Стабильное финансирование со стороны герцогини, позволило отказаться от высокого вступительного взноса. И принимать людей честных, хоть и бедных. Оплата "народных мстителей" поставила их деятельность под контроль. "Кто девушку ужинает, тот её и танцует". А недовольные... частью погибли, частью попали под обычные суды.

Смотри, девочка, как забавно получается. Это всё — уже было. Каждая из сетей существовала столетиями до появления княгинь в Саксонии. Каждая — столетиями (в РИ) позже. У каждой есть ресурсы. Между их целями нет антагонизма. Фемы казнят убийц. Кто против? Катары считают убийство страшным грехом, иудеи и масоны тоже не радуются. У них общие враги: церковь и знать. Так почему же им не объединиться? — А вот. Не могли. Шёффены легли под папу и епископов, потом и под графов. Катаров истребили. А масоны и евреи продолжили автономное существование. Под гнётом идиотизма церковников и феодалов.

Ничего не надо насаждать. Достаточно просто непредвзято посмотреть. Создать общий для сетей узел. Причём рядовым членам о нём и знать не надо. Таким "маршрутизатором", связывающим разнородные сети различных архитектур, стал двор герцогини Саксонской.

Первичные вложения? — Мелочи. Да, караван, да, мои товары потом. Не сравнить. С масштабом последствий, с массой людей, оказавшихся под властью этого "роутера". Просто собрать мозаику. Без "впитанных с молоком матери" предрассудков.

— Ну что, Фрида, проводила брата?

— Да, Ваше Высочество. Я... я покаялась. В предательстве мамы, веры и общины. И он отпустил мне грехи!

— Хорошо, я рада. На будущее... Есть грех, который может отпустить только один человек. Он живёт далеко на востоке, его зовут... по-разному. Иногда — "Воевода Всеволжский". Ни Папа, ни Патриарх, ни твой брат, ни поп Никита — не могут. Поняла?

— А... к-какой? Ну... грех?

— Предательство. Меня.

— Но... Нет-нет! В-ваше...

— Не надо. Просто запомни. Один раз. И вечность в преисподней. Запомнила? Вот и хорошо. Там кто-нибудь есть?

Герцогиня кивнула в сторону входных дверей.

— Д-да... Там этот... Шульц. Просит принять.

— Зови.

Вчерашний знакомец, смешной старичок на тонких ногах, попытался исполнить положенные по этикету слова и движения и был остановлен госпожой:

— Брось, Шульц. Жизнь коротка. Чтобы переводить её на бессмысленное повторение высокопарных слов. Ты уже освободился от службы герцогу?

— Э... госпожа... меня освободили. Прямо с утра. Канцлер... вызвал и сообщил, что корона более не нуждается в моих услугах. Выгнали. Как... одряхлевшего на службе дворового пса. Пинком.

Шульц пытался сдерживаться, но обида была сильнее. У него задрожали губы и ноги, потекли слёзы и сопли. Герцогини пришлось вставать, усаживать своего новоявленного слугу на лавку, подавать недопитый кубок ушедшего Густава. Посмотрев на рыдающего Шульца, она раздражённо сдёрнула уже обсопливленную сегодня портьеру и принялась вытирать бедняге слёзы и выкручивать нос.

— Сморкаться — сюда. Дуй!

Оценив усердие законоведа в части опустошения носоглоточных запруд и залежей, она продолжила:

— После обедни принесёшь мне клятву верности в церкви.

— Но... фрау герцогиня... я же не дворянин!

— Неважно. Я же не требую ленной клятвы. Потом три дня поста и миропомазанье. Подробности у попа Никиты.

Шульц от изумления сразу перестал плакать и сморкаться.

— Э... мне... в греческую ересь?

— Да. Если ты хочешь.

— Но...

— Тогда мы расстанемся.

— Но... Да-да-да. Ой! Нет-нет-нет.

Ростислава успокаивающе улыбнулась:

— Мне служат преимущественно православные. Ты же не хочешь быть "белой вороной"? Согласен? Вот и хорошо. Жалование, для начала, восемь ливров в год. Впрочем, я уверена, что столь опытный юрист и трудолюбивый человек как ты, не получит за этот год восемь. А докажет своими успехами право на двенадцать. Или, даже, шестнадцать.

— О! Госпожа, вы столь щедры и великодушны! Я буду стараться! Я докажу! Э... а что надо сделать?

Герцогиня "возвела очи горе". Идея возникла ещё во Всеволжске на уроках Фрица Келнерманна.

Масон рассказывал о разных случаях из жизни. Однажды ему довелось строить замок на Рейне. Пока шли работы, в замке четырежды менялся владелец. Причины были разные, но каждый новый хозяин владения выгонял масонов. Потом, через пару недель, понимал, что жить в недострое плохо и посылал за ними. Ещё пару недель пытался сделать всё иначе и за меньшие деньги. Наконец, всё возвращалось на круги своя: к первоначальному проекту и первоначальному договору.

Полностью денег строители так и не получили: владетель переменился в пятый раз и отказался признавать обязательства предшественников.

Тогда Фриц досадовал на неполученное заработанное. А Ростислава отметила некоторые непривычные подробности смены владельцев того замка.

* * *

На Святой Руси довольно архаическое землевладение. Я про это уже... Землю нельзя продать, подарить, заложить. Князь не может продать княжество — "вся Русь достояние дома Рюрика", боярская вотчина — собственность боярского рода, надел крестьянина или горожанина — общины.

Сходно было и в Западной Европе до конца 11 в. Сделок о купле-продаже земельных владений практически нет. Потом Крестовый поход. Для похода нужны деньги, а их у благородных сеньоров... Ростовщичество христианам запрещено — пришлось кланяться иудеям. Но иудеи не могут владеть землёй. Поэтому получив, при невозврате долга, права на заложенное имение, они эти права продают.

Есть ещё монастыри. Которым, вроде бы, ростовщичество тоже запрещено. Но есть варианты. Да и собственно аристократы всё больше расслаиваются. Одни богатеют и расширяют свои владения. В т.ч. и покупками. Другие — наоборот.

Барбаросса активно покупает владения у Вельфов. И не только. Ещё проводит обмены. Это — верхний уровень, император. Хотя сделки типа "земля за деньги" применялись и раньше. Например, так была продана Нормандия одним сыном Вильгельма Завоевателя другому.

В Германии одновременно существует несколько форм собственности: общинная (деревня, город...), родовая (наследственная), служебная (лен), корпоративная (монастыри).

Есть такая своеобразная группа, как "фрайгерр" — титулованный ранг внутри дворянства, выше Риттера (рыцарь) и Эдлера (дворянство без определенного титула) и ниже Графа и Герцога. Титул заменил более раннюю средневековую форму — Эдельхерр.

Freiherr — владелец свободного (аллодиального) титула на свою землю без какого-либо промежуточного феодального владения; в отличие от обычного барона, который изначально был рыцарем (Риттер) в вассальности высшему лорду, фрейхер осуществлял наследственные административные и судебные прерогативы над резидентами его баронства вместо сеньора, которым мог быть герцог или граф.

Право полного владения фрейхерра означает и право отчуждения. В отличии, например, от лена, который собственность сюзерена.

* * *

— Шульц, тебе предстоит огромная работа. Требующая знаний, внимания и сообразительности. Нужно поднять все дела о передаче земель за последние тридцать лет. Во всей Саксонии и соседних землях. Выявить все сомнительные сделки. По продаже, дарению, закладу, наследованию.

— Но... э... Могу ли я спросить о цели такого м-м-м...

— Всё просто. Мой супруг, как я убедилась, есть, безусловно, средоточие добродетелей. Однако заботы его столь велики и многочисленны, что он, погружённый в хлопоты о покорении северных язычников, о процветании подданных и веры нашей христианской, упускает отдельные мелочи. Чем пользуются некоторые нечестные слуги, присваивая его достояние. Или владения беззащитных соседей. Мы с тобой, знаток законов и рыцарь судебных прений Шульц, выведем этих мерзавцев на чистою воду. И приумножим владение моего супруга. Что позволит ему ещё успешнее двигаться по дороге славы и благочестия. Понятно?

— Э... но... да.

— Ещё обрати внимание на сомнительную передачу прав и привилегий. На давние конфликты между владетелями. И возможные случаи прерывания линии наследования. Возможные... коллизии полезно предусматривать.

"Закинуть мелкую сеть", "пройтись частым гребнем", "сформировать детальную картинку".

Здесь хранят множество документов. Один взгляд на архив епископа это показал. Множество каменных сооружений способствует их сохранности. "Рукописи не горят". В Германии "не горят" сильнее, чем на Руси. А кроме "рукописей" — других текстов здесь нет.

Так — у многих. Нужно только проработать накопленное, структурировать и выделить перспективное. Она сама ещё не знает — что именно. Как отличить интересное от неинтересного? Критерии станут понятны в процессе. А пока пусть этим займётся "крючкотвор Шульц". Но не сразу.

— Ты, как я понимаю, знаток в области прав на земельные владения. Но начнёшь ты с куда более простого. С возмещения ущерба. Война на востоке выдохлась. Летом приедет император и принудит всех к "земскому миру".

— А... э... он приедет?

— Конечно. Наш император... в его выживаемости не следует сомневаться. Военные действия последний год велись на землях Саксонии. Множество добрых саксонцев потеряли имущество, а то и жизни от действий наших врагов. Будет справедливо, если враги компенсируют им нанесённый ущерб. По нормам мирного времени.

— Мадам, но это была война!

— Шульц, это была незаконная война! То есть — просто ряд преступлений. Преступлений против множества простых людей. Таких как ты. Не имеющих ни гербов, ни титулов. Чьи интересы мы и будем защищать. В императорском суде.

— Но... маркграф Тюрингский и маркграф Бранденбургский...

— Я знаю. Право маркграфов отличается от права графов. Но боевые действия активно велись возле Эльбы. Это владения архиепископа Магдебургского. Вот ему и следует выкатить основную сумму претензий. Начиная с "Курицу возмещают половиной пфеннига". И, конечно, все убийства, побои, изнасилования, членовредительства... Обдумай, подбери себе помощников. Я дам несколько молодых людей. Но их надо учить. Всему. Начиная с языка. Завтра и начнёшь. Иди.

Герцогиня в очередной раз милостиво улыбнулась своему домашнему крючкотвору и отпустила беднягу.

"Катастрофа нового взгляда". Традиционно, завершая войну перемирием, государи выдвигают друг другу претензии в форме сумм своих убытков. Типа: я потратил на войну тысячу марок — компенсируй. Или: ты сжёг мой замок, он стоил двенадцать сотен. Или: ты сжёг хлеб на полях в четырёх округах. С тебя четыре сотни.

Это споры между равными об их собственном имуществе или упущенных доходах. Простолюдин — просто не пойдёт судиться.

Здесь Ростислава, наглядевшись на разорённые войной местности вдоль Эльбы, пока Софья заплетали извилины Генриху, вспомнила кое-какие мои рассуждения. Основанные, честно говоря, на "Аэропорте" Хейли. Групповой иск. Не возмещение убытков герцога — это само собой. А возмещение убытков жителей. А там, например, вергельд за свободного человека — 18 фунтов.

Герцог с этого не получал ничего. Но — поддерживал. Половину от присуждённого получал "Шульц и Ко". В смысле: герцогиня. А судья, который разбирал, через своего спец представителя, эту тысячу исков — положенный по закону штраф. Судья был самый главный — император. Барбаросса вернулся из Италии, заставил (как в РИ) в июне 1168 г., враждующих князей встретиться и заключить перемирие. А заодно, "что бы два раза не вставать", порешал кучу судебных дел.

Два участника враждебной Саксонии коалиции — маркграфы Бранденбургский и Тюрингский — не попали под волну разбирательств. Но архиепископ Магдебургский Вихман влетел по полной. Что позднее повлияло на развитие восстания Никлоты Малого.

Софья и Ростислава... Княгини-попаданки. Что удивляешься, малышка? Будучи сам попаданцем, я оцениваю людей и с этой стороны.

Я превращаю множество людей в попаданцев. Не задумывалась? Заставляю их сменить место жительства, привычный образ жизни, цели и способы. Вбрасываю в новую среду обитания. Попадирую их. Вижу и оцениваю их успех. В попадизме. В способности принимать новое. И способствовать укреплению его.

Всякий "вляп" можно оценить коэффициентом "чужести".

Вот есть свойства твоей личности. Их со стороны не видно. Есть типичные проявления этих свойств — их видно. Например, ты — смелая. Коня на скаку остановишь. Или — ты трусливая. Увидишь мышь и будешь визжать.

Насколько обычные, естественные для тебя, проявления твоих свойств в "мире старта", естественны, в твоей роли, в "мире вляпа"?

Ты, твои свойства в новом мире, будут меняться. Вслед за изменением их проявлений. "Посеешь поступок — пожнёшь привычку, посеешь привычку — пожнёшь характер, посеешь характер — пожнёшь судьбу". Если ты не "сеешь" новые "поступки", уместные для этого мира, ты "пожинаешь судьбу". Часто — печальную.

Например. Есть народы, которые не имеют коней. Ты — осталось смелой. Ты — выскочила навстречу несущемуся слону. И? Свойство сохранилась. Но сохранение формы проявления привело к гибели.

Насколько обычное для тебя — обычно в новом мире? — Это коэффициент "чужести".

Ещё две важных вещи: консервативность — как долго ты сохраняешь стереотипы прежнего, и обучаемость — как быстро ты меняешься.

Как померить? Если по-простому... Вот есть тысяча стереотипов. Изменение каждого можно оценить от 0 до 1.

Например... не ходить с непокрытой головой. Так было "прежде", так стало "нынче". "Чужесть" — 0. Или — обязательно носить на поясе нож. "Прежде" — не было, "нынче" — стало. "Чужесть" — 1.

Креститься? Для Ростиславы "чужесть" — 0.8. Пальцы иначе, движение руки другое. А ведь крестное знамение исполняется многократно каждый день. И ошибка здесь недопустима — проявление враждебной идеологии.

Софья... лихо увильнула от многого. Она, как и вся свита, сохранили православие. Ростиславе пришлось креститься "в лоно". Софочка — герцогская тёща. Одновременно — приживалка герцогини и любовница герцога. Что-то... внесистемное.

Ростислава — герцогиня. Её жизнь весьма регламентирована. И полна "чужестей".

Другое: у Софьи немалый опыт "борьбы за место под солнцем" и неоднократный опыт "попадизма".

Из состояния "первая девка на деревне" в Москве, любимой дочери владетеля, она попала на роль второй невестки, да ещё жены Боголюбского, старого и ненавидимого в семействе Долгорукого.

В Москве она стала "первой" по праву рождения, по отцу своему. Это не требовало её усилий. В Суздале даже сохранение самой жизни было результатом немалых осознанных трудов.

Андрей стал князем Суздальским, а она "первой дамой" на всё Залесье. При немалом её участии. Чуть-чуть — действием, немножко умом. И полностью — своими чувствами: она переживала в душе все перипетии вокняжения.

Монастырь в Ростове. Новый образ жизни, люди. И она, практически, подмяла под себя Манефу.

"Пожар Московский", переход сюда. Очередной "вляп". Здесь у неё случился... облом. Но в погосте — Ипая она "оседлала". И очень близко подошла к тому, чтобы и "Зверь Лютый" у неё "на посылках" был.

"Каждый кузнец своего счастья. Хочешь счастья? — иди накуй".

Она — хотела. Шла и ковала.

"Некоторые думают, что они поднялись. На самом деле они просто всплыли".

Она — поднималась. Выкарабкивалась, выскрёбывалась. На вершинку очередного "мира вляпа" — нового места, обычаев, образа жизни.

У неё сложился набор приёмов, идей, взглядов. Которые неоднократно доказали свою эффективность. Она легче воспринимала "попадизм", новое непривычное состояние. Потому что имела уже опыт. И стремилась, даже неосознанно, использовать наработки.

Это — хорошо. И — плохо: палитра методов не расширялась. "От добра — добра не ищут".

У Ростиславы всё наоборот.

Она попала во Вщиж семи лет. У ребёнка нет устойчивого набора стереотипов, как у взрослого. Каждый день поток новизней. Такого мучительного, осознаваемого, самой себе навязываемого перехода от множества прежних привычек к новым — не было.

Потом Всеволжск. Здесь полный... м-м-м... "вляп". Здесь настолько всё не так, причём от неё ничего не зависит, что конфликта между "прежде" и "нынче" почти не было. В основе: "снос недостроя души бульдозером". И единственный оставшийся столп — "Зверь Лютый". Мил друг Ванечка.

"Хорошо то, что он сказал. Господин мой и повелитель".

Чешуйки прежних стереотипов осыпались с её души подобно речному песку с подсыхающей кожи.

Это, кстати, не такая уж большая редкость для женщин в браке. Они часто заменяют свои стереотипы и ценности — мужниными.

Осознанных навыков вживания и выживания в новом мире — у Ростиславы не было.

Это плохо: она постоянно попадала в разные неприятные и опасные ситуации. И — хорошо: нет готовых шаблонов, которые сразу бы приходили на ум и ограничивали возможности выбора.

Ещё.

Софья — экстраверт. Для неё общение — как дышать. Общение в её кругу — политическая деятельность. То, что делают аристократы друг с другом — политика. В силу вот такой манеры "дышать" — её цели и методы "в пределах прямой видимости". Типа: Вася глянул зло. Надо его наказать, посмотреть ласково на Петю.

Ростислава — интроверт. Непрерывное общение для неё утомительно. Ловить оттенки слов, мимики, движений... может, конечно. Но не так эффективно, как Софья. Для неё это труд, для Софьи — воздух.

Зато она может думать. Длительно, последовательно. Не — увидела, мысль мелькнула, сделала. Нет — села и подумала. И — продумала.

Почему Вася глянул зло? — Причины? Как проверить? Какие последствия? Варианты исправления ситуации. Посмотреть ласково на Петю? А потом? Каков будет результат? "Дерево исходов", "критические условия".

Софья "видела" людей. И увлечённо играла ими. Ростислава, не имея такого опыта "видения" и "играния", использовала и другие вещи. Например: законодательство, теология. Для Софьи подобные абстракции — просто неинтересны. Заумь, не хочу.

Софье естественно быть на первом плане, но роль тёщи выводит её в тень. Ростислава — публичная фигура на авансцене. Но ей это не нужно, неприятно.

Софья с восторгом крутит мозги окружающим. Ставя цели "на длину руки", "план — до вечера". Цели возникают сами собой, каждый день.

А у Ростиславы — целей нет.

Она бы скисла от бесцельности, вернулась бы к "растительному" существованию, как во Вщиже было. Но опыт трёх месяцев во Всеволжске дал вкус яркой, интенсивной жизни.

Так — бывает. Она — может. Думать, чувствовать — во всю силу. Это — хорошо.

"Чтобы начать работать, надо хорошенько заскучать, чтобы ничего больше не хотелось".

Она заскучала. И принялась работать.

А мои умозрительно-философские рассуждения о "крышке на котелке германской нации" давали цель.

Да, цель — от меня. Очень нечёткая, аморфная. Да, привязанность ко мне подталкивали Ростиславу что-то сделать для достижения моей цели. Но если бы ей не было скучно, тускло, бессмысленно, если бы у неё появились что-то более важное, вроде собственного ребёнка или любимого мужа, а так...

Мои цели она почувствовала как свои. Как её собственное внутреннее стремление.

"Если вы хотите вести счастливую жизнь, вы должны быть привязаны к цели, а не к людям или к вещам".

Привязанностей к людям и вещам у неё не было. Оставалось стать счастливой.

Глава 661

Вот после таких приключений, отгуляв свадебные празднества, герцог с супругой и оправились в середине февраля "домой", в Брауншвейг. Дотащились до Хамельна, сходили к св.Бонифацию. Где Ростислава, старательно пытающаяся выучить особенности поведения в здешнем мире, получила заслуженную высокую оценку. И лестное приглашение в форме приказа господина постельничему:

— Вечером приведи герцогиню ко мне.

Ростислава взволновалась: зависимость от герцога весьма велика, надо "не ударить в грязь лицом". Или ещё чем. Муж добрых чувств у неё не вызывал, но надо вызвать их у него. А как?

Что надеть? — Коренной вопрос текущего момента.

* * *

"Многие леди были бы уязвлены в своих чувствах, если бы поняли, насколько мужское сердце невосприимчиво ко всему новому и дорогому в их убранстве, как мало на него действует дороговизна ткани и в какой мере оно равнодушно к крапинкам или полоскам на кисее или муслине. Женщина наряжается только для собственного удовольствия. Никакой мужчина благодаря этому не станет ею больше восхищаться, и никакая женщина не почувствует к ней большего расположения. Опрятность и изящество вполне устраивает первого, а некоторая небрежность и беспорядок в туалете особенно радуют последнюю".

Я Ростиславе это говорил. Что ж не процитировать Джейн Остин по столь постоянно животрепещущему поводу? Умом она поняла, но... сумма стереотипов, доведённая до уровня инстинкта... обламывается только осознаваемым напряжённым размышлением.

* * *

Говорят, ему нравятся девочки в веночках из весенних цветочков. А где тут, в феврале — майских цветов набрать? Или искусственных наделать? Чулочки с полосочками? Красные-белые? А подвязку — розовую? Рубашку тонкого полотна. Это-то понятно. Но дальше? С рукавами по запястье? По локоть? Три четверти? Прямой, расклешенный, зауженный? Вырез горловины застёгивать? Или по ключицы? Или на лямочках? И — длину? Подол на ладонь вокруг ног по полу? По щиколотку? А ведь была у меня и по колено... Непристойно, конечно, но Ванечке нравилось. Духи... Лаванда? Но мама говорила, что ему нравится нотка щавеля. Почему-то. А потом? Спеть, сплясать? А что?

Первая брачная ночь — не показатель. Это дело ритуальное, сплошь регламентированное и нормированное. Исполнение долга. А вот теперь... Есть возможность пообщаться, вызвать привязанность, доброжелательность. Не только к себе лично, но и ко всему, с ней, Ростиславой, связанному. А можно всё испортить. Так, что и матушка не поможет. А наоборот — пострадает. Потому как ежели Генрих скажет:

— Пошла вон! И чтобы я и этой дуры старой не видел!

То... то будут многие негоразды и ущемления.

Тут и она явилась. Не в смысле: "дура старая", а в смысле: любимая утешительница нашего бедненького мальчика. Пока — "любимая".

Мать с дочкой выгнали слуг и принялись обсуждать "линию поведения" и "форму одежды" в ходе реализации столь волнующей предоставившейся возможности. Что мы будем показывать, что — рассказывать, чем... заелдыривать и уелбантуривать. В смысле: по мозгам. И другим частям тела. В какой последовательности и вариативности.

Увы, поговорить им толком не удалось: герцог призвал "тёщу" к себе.

Уже в темноте заявился пожилой бетман (постельничий, от bett — постель). Исполнив положенные поклоны и речи, направленные почему-то мимо герцогини в угол комнаты, он, прикрывая ладонью свет свечи, отправился впереди взволнованно трепещущей от ожидания встречи с супругом госпожи.

Через полсотни шагов Ростислава сообразила, с немалым недоумением, перешедшим в яростное возмущение, что бетман — пьян. Вдребезги.

Что не удивительно, учитывая тот размах, с которым в Хамельне отмечали прибытие любимого герцога. Пока слуга был в её покоях, на глазах — он держался. Но стоило им уйти в темноту коридоров и переходов зданий, построенных вокруг древнего собора, как бедняга "поплыл".

Ростислава уже хотела вернуться, но повеление государя, важность встречи с властителем здешних земель и её законным мужем, а главное: собственная внутренняя готовность, настроенность на... на предстоящее исполнение супружеского долга, заставляли следовать за столь ненадёжным проводником. Да и вернуться сама она уже не могла: запутанная система коридоров и галерей, построенных и пристроенных за четыре века... идиотский лабиринт.

Наконец, бетман споткнулся, уронил свечу и взвыл, ударившись коленкой.

— Эта... майне даме... доннер веттер... нога... вас ждут... держитесь за правую стену... поворот на лестницу... hochklettern... выйдите на галерею... влево, там увидите... а я... я не могу идти... чуть полежу...

После чего "проводник к ложу" сполз вдоль стены кучей тряпья и захрапел. Выдыхая сложный букет из рейнского, мозельского и баварского вин, который перекрывался мощным запахом местного овсяного пива с можжевельником.

Сидеть в темноте возле бетмена-полупроводника, нюхая выдыхаемую им гадость, было противно, возвращаться назад в темноте лабиринта — невозможно. В очередной раз обругав себя за собственную глупость — ведь могла же взять зажигалку! и служанку! и кольчужку! и просто послать, в конце концов, своего законного! — герцогиня пошла вперёд, придерживаясь рукой за правую стену.

Были серьёзные сомнения, но бетман не соврал: она чуть не упала, когда в стене нашёлся проём. В котором, да, точно — лестница. Из высоких каменных ступенек.

Придерживая одной рукой подол длинного платья, одетого по совету матушки прямо на голое, тщательно намытое, размятое и умащенное дорогими маслами тело, другой ощупывая неудобные ступеньки, юная герцогиня принялась подниматься. Наверное, к вершине счастья, которое ожидает её в супружеской постели. Нервно похихикивая и забавно поругиваясь.

— Ух, как это ему дорого обойдётся, — приговаривала она себе под нос, стукнувшись об очередную щербатую ступеньку.

Наконец, впереди посветлело. Тёмная зимняя ночь была, всё-таки, не столь темна, как мрак внутри каменных строений.

Деревянная галерея проходила вдоль стены здания. Напротив прохода, через которой она собралась выбраться, был каменный забор. За которым тыльной стороной стоял чей-то богатый дом. Где, на уровне галереи, наблюдалась освещённая комната с полуоткрытым окном.

В окне имелся её муж. Герцог Саксонский Генрих Лев. В короне.

Не узнать корону Саксонии невозможно: помимо высокой цилиндрической тульи, сделанной из золота, густо украшенной драгоценными камнями и семью невысокими зубцами, она имеет две поднимающихся с висков ветви, встречающиеся над теменем игривыми, соприкасающимися и расходящимися в разные стороны, завитками.

Да и какую ещё корону Генрих напялит себе на голову, отходя ко сну?

Никуда отходить он не собирался.

Кроме короны, на имеющемся в окне за полсотни шагов через забор муже, не было ничего. Даже креста. Голый герцог. Аз из. А ля натурель. Настолько голого мужа Ростислава не видела даже в брачную ночь.

Пожилой, рыхловатый, очень белый телом герцог стоял на коленях. С вывернутыми за спину руками. С жалобным выражением на лице. Завиток маленькой бородки под нижней губой испуганно трясся. Он что-то униженно говорил в сторону. Оттуда, из невидимого в щель полуоткрытого окна пространства, вдруг мелькнула чёрная рука. Нанёсшая Генриху сильную пощёчину.

Ростислава, замершая, как карабкалась — на четвереньках, на предпоследней ступеньке — беззвучно ахнула.

Рука ухватила герцога за подбородок и подняла его лицо. Расстояние было достаточно велико и звуки не долетали до неожиданной зрительницы, но плачущее, испуганное выражение читалось вполне. Затем, к стоящему на коленях с запрокинутым лицом сюзерену Саксонии сверху приблизилась голова дьявола. Или кого-то очень на него похожего. Чёрного кожей, с двумя длинными, висящими на нижней губе клыками и двумя белыми косами, свёрнутыми башенками и торчащими над головой подобно рогам чертей и бесов.

В поле зрения появилась вторая рука с короткой плетью. Плётка хлопнула по спине коленопреклонённого, отчего бедняга дёрнулся и, явно, заскулил интенсивнее. Немножко поползала кончиком по плечам. Ударила куда-то ниже. Ниже спины. Поротый герцог принялся что-то быстро-быстро умоляюще говорить и отклонился назад. А на него, из-за края окна, надвинулось тело.

Обнажённое. Белое. Грузное. С крупными ляжками, торчащим животом, отвисшими грудями и длинным конским хвостом вороной масти.

Голова мужа оказалась под этим животом, между этими ляжками. Чёрная рука сдёрнула корону и нацепила на свою уродливую голову. Довольно косо — обруч налез только на один рог. Другая, тем временем, ухватила герцога за его гордость — нет, это не за то, о чём вы сразу подумали — за длинные, завитые, аккуратно расчесанные волосы, и принялась вжимать в себя. В своё срамное место. Вороной хвост подрагивал, свободно рассыпавшись по ляжкам и ягодицам чудовища.

Несколько мгновений ничего не происходило. Но вдруг существо дёрнулось, сдвинулось, напористо переступило ногами, расставляя их шире, продолжая своей чёрной рукой удерживать белокурые волосы главы Вельфов всей Германии. И поставило ногу, прежде невидимую, на подоконник.

Нога была в сапоге.

— Ап! — сказала себе Ростислава в изумлении и сразу зажала рот рукой.

Потом вспомнила выражения "Лютого Зверя" и поправилась:

— Блин!

Нет, этого недостаточно. Тут нужно сказать что-то посильнее... э-э-э... А! Вспомнила! Факеншит! И даже — уелбантуренный!

Попытка подобрать выражение, соответствующее силе её эмоций, несколько сбила эти эмоции. Теперь она могла уже рассуждать:

— Так вот куда мои верховые сапоги ушли! Ну, матушка, ну, змея!

Понятно, что женских верховых сапог в здешней природе нет. Вообще. А уж красной кожи, с наколенником, на каблуке, с пряжкой на щиколотке... Красивую обувку построили мастера во Всеволжске для "любы" "Огненного Змея".

Вчера Софья выпросила у дочки эти сапоги. Размер ноги у них почти одинаков, но куда матушка собиралась их использовать? Она же верхом не ездит! Теперь стало понятно для какой джигитовки потребовалась уникальная спец.обувь.

Ага. А чёрные руки — она себе такие перчатки по локоть добыла ещё во Всеволжске. Хвост... Точно! Вспомнила! Ваня как-то про "огненную лису" на мордовском "медвежьем празднике" рассказывал. Там, правда, хвост из сена и поджигают.

Ой! А тут она тоже запалит и будет бить присутствующих? Присутствующего...

А на голове — мешок какой-нибудь кожаный нашла. Клыки — вообще не забота, костей повсюду полно. Вкупе... смотрится выразительно.

Цыба, конечно, и не такие костюмчики показывала. Но для моего... вполне. Ишь как старается. Для общего удовольствия.

Потрясение от увиденного перешло в чувство удовлетворения: вот, сперва испугалась, а потом-то... и всё понятно, и ни какой чертовщины. Даже смешно.

Теперь можно уже оценить, основываясь на собственном небольшом опыте и здравом смысле, подробности и детали наблюдаемого:

— Крест она сняла. Это правильно. Но можно было бы что-то красненькое на шею. У нас же есть гарнитур с рубинами. И поставить его поближе к подоконнику. А то вон как далеко ногу отставить пришлось. Неустойчиво. То-то её качает...

Она ещё разглядывала забавную живую картинку в полуприкрытом окне напротив, когда сзади, с лестницы, до неё донеслись мужские голоса:

— Маледетта оскурита. Ти рампай ла теста. (Чёртова темень. Так и голову сломаешь).

— Ниенте. Проссимоменти. (Ничего. Скоро придём).

Ещё улыбаясь, она повернула голову. Ничего не видно. Но слышно.

Идут. Двое. Мужчины. Судя по говору... Откуда в Хамельне итальянцы?!

— Дура! Не о том думаешь! Они сейчас поднимутся по лестнице. И увидят! Вот это всё! Как герцог Саксонский ублажает дьяволицу! Отдав ей свою корону! Встав перед ней на колени! Вот таким противо... антихристианским способом! Её муж! Её матушку! А она подглядывает! Не воспротивилась, не возмутилась, не призвала крёстную силу и ангелов с архангелов. Значит, и она такая же! Уже не схизматка-еретичка, а сама дьяволица! Мерзость и искушение сатанинское для каждого доброго католика! Служанка Князя Тьмы!

* * *

Не надо думать, что Ростислава перепугалась зря. Римско-католическая церковь тотально регламентирует все сексуальные практики.

Около 1000 г. Бурхард, епископ Вормский, очень святой, кстати, человек, составил "каталог греха" ("Декрет"). Особый раздел — плотские:

Пять дней на хлебе и воде за совокупление с женой "по-собачьи".

Три дня мужу, который приблизился к жене, когда она была "в слабости".

Четыре дня за невоздержание в воскресенье.

Сорок дней за невоздержание во время поста, но можно — 20 су. (Уточню: постных дней в году — половина).

Пять дней на хлебе и воде тому, кто был при этом в состоянии опьянения.

Двадцать дней на хлебе и воде мужу, который не воздерживался в течение двадцати дней, предшествующих Рождеству, во все воскресенья и еще в некоторые праздничные дни.

Двадцать дней на хлебе и воде неженатому мужчине, согрешившему со свободной женщиной или со своей служанкой.

Взаимная мастурбация — двадцать дней.

Онанизм — десять дней покаяния, если только вместо руки не пользовались "просверленным деревом". Иначе — удвоение.

Наибольшего снисхождения заслуживал мальчик, который достиг удовлетворения, просто обнимая женщину: один день на хлебе и воде. Если это произошло в церкви: десятикратно.

Если мужчина, у которого нет жены, удовлетворял страсть с кобылой, коровой, ослицей "или каким-либо другим животным" — ежегодно один раз поститься на хлебе и воде в течение 7 лет и умерщвлять плоть в течение всей жизни. Если женат — 10 лет; если грех вошел в привычку — 15 лет. Если он сделал это будучи ребенком, грех прощался после ста дней на хлебе и воде.

Религиозная система — тоталитарна, стремится контролировать всех тотально. "Ибо даже волос не упадёт с головы человека без соизволения Его". А уж тем более — "просверлённое дерево" или кобылица.

"Сексуальную магию" Бурхард тоже не обходит молчанием.

Он спрашивает кающуюся женщину: не глотала ли она сперму своего мужа?

Не подавала ли она ему на стол рыбу, которую еще живой вводила в свои интимные органы и вынимала только после последних содроганий агонии?

Не давала ли она ему есть хлеб, который месила на своем голом заду?

Не примешивала ли она к его еде и питью свою менструальную кровь?

За первый из перечисленных проступков, связанных с особым сладострастием — 7 лет покаяния, за два последующих — по два года, за последний — 5 лет.

Для Бурхарда, как и для всех христианских моралистов, акт любви в любом случае недобродетелен. Чем меньше этим занимаются, тем лучше. Поэтому попытки сделать мужа импотентом наказываются мягче:

раздевшись донага, она обмазывалась медом и каталась по ткани, усеянной хлебными зернами; затем она собирала все зерна, прилипшие к ее коже, молола их, вращая мельницу против солнца, и делала из полученной муки хлеб, который подавала своему бедному мужу — 40 дней на воде и хлебе.

Обращает внимание детальность проработки вариантов. В полуразрушенном в том момент Вормсе, где разбойники и дикие звери регулярно бродили по улицам, пока Бурхард не построил новые стены, он, вероятно наблюдал много подобного. Что и изложил в своих запретах. У Нифонта, епископа Новгородского спустя полтора века, не было столь разнообразного материала для наблюдений.

Да и то правда: "це ж Европа"! Наследники великой греко-римской цивилизации! Где уж нам, в глуши и дикости, "месить хлеб на голом заду". Тут бы просто хлеба в волюшку...

Понятно, это — нормативы. Практика... отличается. Иначе бы и запретов не было.

За поколение до Бурхарда в Риме случилась "эпоха шлюх", когда династия... м-м-м... "женщин с пониженной социальной ответственностью" десятилетиями ставила и смещала Наместников Господа Нашего. Из числа своих... клиентов.

Крестовые походы весьма способствовали "смягчению нравов". Расцвету, так сказать, прогресса и процветания, науки и искусству. И в этой области — тоже. Куртуазная поэзия, изысканные вещички. И... м-м-м... способы. Но не для всех. Одни уже "по уши" в "прогрессе", другие, кто не попал в нужное место — в "консервативных ценностях". Отчего и раздаются вопли об "очищении". Катары, вальденсы и "Неистовый Бернард". Все хотят "чистоты", но чуть по-разному. В разных орг.формах. И пускают в оборот нормативы полуторавековой давности от Бурхарда. А что — разве что-то изменилось? "Дупло на ёлке" стало найти трудно? — Но какой уровень прогресса в столярном деле!

Я уже говорил, что средневековое общество очень "пятнистое". По "вертикали" — разные сословия ведут себя по-разному, по "горизонтали" — в разных землях нормы и обычаи разные, во времени: в том десятилетии — на костёр, в этом — ах какая милашка.

Нужно знать конкретную "здесь и сейчас" правоприменительную практику. Но то, что наблюдает Ростислава — сатанизм однозначно. Для любого стороннего наблюдателя. Что и привлекательно для участников: "запретный плод — сладок".

* * *

Паника в душе молоденькой шестнадцатилетней женщины нарастала.

— Нельзя! Нельзя, чтобы они это увидели! А что делать? Приказать? Чтобы ушли... Так они и послушались. Они меня не знают, слуг и признаков власти у меня нет. Убить? Вот так прямо? А чем? Дура! Ой, какая же я дура! Ничего не взяла! Ни рогатки, ни стилета... Я ж к мужу шла. На ложе. В соответствующем одеянии и настроении. С его слугой! В его городе! Посреди расположения герцогского каравана! Среди своих!

Как часто бывает, более всего жгло осознание собственной ошибки. Приведшей, силой стечения случайностей, к ситуации неминуемого краха.

— Факеншит же! Здесь нет своих! Здесь все саксонцы!

Годы жизни во Вщиже, в небольшом, мирном городке, в роли княгини, в собственном княжеском тереме, вовсе не воспитали у Ростиславы чувства постоянной готовности к появлению опасности. Там бывало скучно, противно, обидно. Безысходно. Но не опасно.

Какие-то кусочки общечеловеческого сволочизма я дал ей во Всеволжске. Но все они перекрывались потоком радости, ощущением, что всё это — игры, может быть и жестокие, но только проверки. Не взаправду. "Ангел Хранящий", "Змей Огненный", "Зверь Лютый"... они спасут, защитят, исправят.

В караване... да, были опасные моменты. Шторм, однажды упала за борт. Но не было врагов. Природа, законы того самого Исаака. "Природа изобретательна, но не злокозненна". Со злой волей человеков она не сталкивалась, пока не пришла в Саксонию.

То, что "пояса верности" изобретены для безопасного, хотя бы кратковременно, пребывания дам в расположении "своей"(!) армии... их ещё не изобрели.

— Убить — нечем, приказать — нельзя... Тогда — подумать. Думай! Ванечка постоянно так и говорил. Чем же их остановить? Не пустить сюда. Откуда открывается вид... после которого нас всех... на костёр. Во славу господа нашего. Даже Генриха... если повезёт — в монастырь пожизненно. А владение его... перейдёт по наследству к дядюшке Вельфу. Который, обнаглев от такого подарка судьбы, сцепится с Барбароссой.

Накатанные "колеи мыслей" приводили её смятенный ум к суждением политическим. Отодвигая потоп паники, настраивая на рассудочное мышление. Не сразу.

— Ох же ты боже мой! Что делать?! Делать-то чего?! — А! Как Ванечка говорил: переключить внимание. Как с капризными детьми. Чем?

Герцогиня ещё водила автоматически пальцами по бедру в поисках "убивающей рогатки", когда до неё дошло.

— Ванечка приговаривал: "Спасение погибающих, дело рук самих погибающих. Или их ног". Он-то толковал про то, что убежать — не стыдно. Но здесь убежать нельзя, а ноги-то есть!

Она провела рукой ниже. Точно. На месте.

— Я же шла к мужу в постель! Маменька говорила, что он не любит, когда долго... раздеваются. А любит, чтобы гладенько, надушено и торчало. Сразу и в масле, и в собственном соку. Чтобы уже от порога... была готова. Ещё на лестнице.

Герцогиня кривовато ухмыльнулась в темноте:

— Да уж. Я — готова. Я так старалась, так настраивалась. Чтобы понравиться этому... жирной свинье. А достанется всё... первому встречному. Встречным. Первому и второму. Прямо на лестнице. О-ох... А иначе как? Иначе — на костёр.

Ростислава решительно сдёрнула чёрный, шитый шёлком пояс, перехватывающий её тонкую талию в широком платье, надвинула капюшон пенулы, сделала смело-стервозной выражение лица, которое они с Цыбой называли "А поцелуй меня везде", и храбро шагнула вниз.

И тут же, промахнувшись мимо края ступеньки, полетала прямо на поднимающихся по лестнице мужчин. Те мгновенно разошлись в стороны, но подхватили её.

Повиснув между ними, удерживаемая за обе руки, она покрутила головой, пытаясь сообразить: которое из двух белых пятен едва различимых в темноте лиц, вызывает большее доверие и, дрожа от волнения и непредсказуемости, произнесла фразу, подслушанную как-то во Вщиже, когда там работали масоны, а местные жительницы... подрабатывали.

Поскольку встречные говорили между собой на итальянском, то и обращаться к ним следовало на их же наречии. Формулировками, запомненными княгиней-ребёнком за тысячу вёрст отсюда во Вщиже:

— Сhe bei ragazzi! Giochiamo. Ti farР piacere. Economico. (Какие хорошенькие мальчики! А давайте поиграемся. Я составлю вам удовольствие. Недорого).

Последовал быстрый обмен репликами:

— Cosa ha detta? (Что она сказала?)

— Puttana. A buon mercato (Шлюха. Дешёвка).

— C'Х ancora tempo (Время ещё есть).

Сомнение звучало в голосах, сомнение, которое могло в любой момент превратиться в продолжение движения этих мужчин наверх. К месту, откуда они увидят... а тогда — позор, муки, костёр. Крах всему и всем. Они крепко держали её за руки, но ноги-то свободны.

"Делай ноги". Что есть — тем и работаем. И Ростислава, чуть откинувшись назад, "сделала ногу". Вскинула. Как учили — в вертикальный шпагат.

Будто белая молния мелькнула в темноте. И встала. Не гремя, не сжигая, не пропадая. Потом чуть сдвинулась и легонько коснулась плеча одного из мужчин.

— Giochiamo. Economico. А-ах!

Пока женщина поглаживала верхом ступни в полосатом носочке тонкой шерсти скулу левого мужчины, правый свободной рукой ухватил её за промежность.

— Signori piЫ morbidi. (Мягче, господа).

На несколько секунд вся группа замерла. Второй мужчина прихватил ногу герцогини у себя на плече, она так и стояла, зафиксированная в растяжку, напряжённо вздрагивая, ощущая ощупывающие укромный уголок её тела крепкие пальцы с перстнями.

— C'Х ancora tempo, — повторил один из итальянцев чуть охрипшим голосом.

— Liscio. Pulire. Profumato. Non utilizzato oggi. (Гладенькая. Чистая. Надушенная. Сегодня ещё не употребляли).

— Sembra un cliente ricco, ma Х rotto. (Видать, богатый клиент, да обломалось).

— Prendi. Solo il primo (Берём. Я первый).

Первый погладил напоследок "лепестки розы наслаждений" и взял герцогиню ладонью за лицо. Она непонимающе дёрнулась, её сразу прижали крепче, а мужчина успокаивающе произнёс:

— Ma, whoa. Stai calmo. (Но-но, тпру. Стой спокойно).

Она понимала смысл слов: так говорили масоны лошадям на стройке, но здесь-то... про что?

Мужчина запрокинул до предела её лицо. Так, что и капюшон пенулы свалилась на затылок. И сунул пальцы ей в рот. Она снова дёрнулась и чуть не упала. Но держали её крепко. Первый оттянул ей губы. Сперва нижнюю, потом верхнюю, посмотрел, а потом ощупал пальцами зубы. Пытаясь найти свет в темноте, чуть повернул, старательно заглянул между удерживаемыми раскрытыми челюстями.

— I denti sembrano intatti. E le ulcere non sono visibili. (Зубы, вроде, целые. И язв не видно).

Отпустил и, пока герцогиня пыталась, судорожно сглатывая, избавится от вкуса чужих пальцев во рту, что-то сделал в темноте со своей одеждой, уселся на ступеньку и скомандовал второму:

— Dalle!

Тот, подобно танцору, поддерживающему балерину за ногу, обежал её по кругу, заставив поворачиваться на другой ноге. И толкнул в конце. Так, что та стукнулась голенями о камень ступеньки и приземлилась на колени усевшегося мужчины. Тот незамедлительно сунул пальцы ей между ног, нащупал и принялся наглаживать "бутон сладострастия", одновременно приговаривая:

— Bene, capra, dai, sbrigati. (Ну, козочка, ну, давай, поскочи).

Ростислава дёрнулась от неожиданности, от чересчур хозяйского прикосновения. И увидела, поверх головы сидящего мужчины, поверх следующих ступенек, стойки перил галереи. А за ними... то самое окно. С мужем и дьяволицей. Подробностей она не рассмотрела. Потому что второй, удерживающий всё ещё её руку, шагнул к ней за спину.

— Он повернулся! Лицом туда! Он сейчас увидит! Там!

Она вывернула руку, не выдёргивая, но наоборот, продвигая в его руке, ему за голову. Нажала на затылок, а второй рукой вздёрнула собравшееся у неё на талии широкое платье, освобождённое ею прежде от пояса. Закрывая для второго зрелище театрализованного грехопадения мужа и матушки. И открывая первому — полное зрелище тела собственного.

Впрочем, было темно. Темнота скрывала подробности белеющего женского тела и давала, тем самым, простор для мужского воображения. Которое, как известно, куда шире конкретной реальности. Какую хочешь, такую и имеешь.

Я — про реальность. А вы про что?

Две сведённые на затылке женские ручки заставили второго наклониться. Она извернулась всем телом и впилась ему в губы.

Наверное, это следует назвать "страстным поцелуем". Страсти было много. Под названием: паническое ожидание неизбежного провала всего.

— Oh! Roba bollente! (Ого! Горячая штучка!).

Голова мужчины оказалась внутри поднятого на голову подола платья, так что увидеть он ничего лишнего не мог. А вот руки — снаружи. И они сразу нашли себе интересное применение: её груди. Чем и занялись. Всё более активно, уверенно, по-хозяйски.

Инстинктивно она дёрнулась, отстраняясь. Потом, управляемая даже не разумом, но чувством, ткнулась вперёд. Чуть прогнулась, так, чтобы её небольшие формы выглядели более рельефно, подставляя, вкладывая их в эти крепкие ладони.

Её ухватили за соски. Чуть поприжимали. И потянули вверх. Снаружи платья доносились какие-то итальянские звуки, но второй мог только мычать, прижимаемый к губам дамы со всё большей силой. Страсть её пылала жарким огнём. На поленьях неостановимой паники. Женщина всё сильнее прижимала голову мужчины, а тот, считая, что раз дама сама так сильно давит, то любит... когда и её... покрепче, до боли сжал её груди.

И потянул вверх, всё сильнее. Долго. Так что ей пришлось приподняться. И вниз... Где она вернулась уже не на колени первому, а... на другой член этого неизвестно откуда взявшегося посреди Северной Германии итальянского тела.

Инстинктивная попытка вскрикнуть от внезапного мощного ощущения от первого была погашена жаркими лобзаниями от второго.

Глава 662

Дальше герцогиня мало что слышала, ничего не видела. Но много чего чувствовала.

Наглый язык второго. Решительно пробившейся в её рот, ощупавший её зубы, загонявший в глубь, заставляющий лечь её язычок. Движения первого внутри себя. Точнее: её движения на нём. Когда её то поднимали, то опускали. Таская за одновременно и попеременно сжимаемые груди и ягодицы. А она сперва охала и терпела, а после — ахала и ожидала. Этого... очередного подъёма и спуска. Предчувствовала. Постепенно подстраиваясь под навязываемый ей невидимыми партнёрами темп. Упреждая их желания, сама помогая и предлагая. Опускаемая, прижималась и наполнялась одним, одновременно отдаляясь, освобождалась от другого. И тут же стремилось приподняться, чтобы наполнить свой рот языком, впиться в губы второго, тонко намекая первому на свою... свободу. Предоставляя увлекательные впечатления четырём мужским рукам, касающимся, ласкающим, управляющим, играющим её телом. Столь стосковавшемся по мужской ласке, по мужской руке. По... всему этому занятию.

После ухода от Переборов в августе прошлого года у неё не было ни одного мужчины. Не считая мужа, что тоже можно не считать.

Больше полугода. И ничего не только привлекательного, но хоть бы как-то интересного, она здесь не видела. Она и сейчас ничего не видела. Потому что темно, потому что на голове подол платья. Потому что и не хотела никого и ничего видеть, плотно зажмуриваясь.

Но как она чувствовала! Сильные жаркие уверенные мужские ладони на своих маленьких чувствительных грудях. То разные — правая и левая. То снова разные — две левых. Равномерно, неотвратимо сжимавших, то вытягивающих плотно сжатыми, едва ли не до боли, до почти забытого сладкого чувства принадлежности, подвластности сильному и страстному. То отпускавших, позволяя им немножко отдохнуть. Почувствовать намёк на свободу. И уже ожидать продолжения. Ещё. Ещё раз.

Третья рука гладила её "бутон наслаждений". Осторожно. Умело. Ритмично. Заставляя всё тело дрожать от каждого прикосновения, наполняться тянущим, манящим жаром. Ожиданием продолжения. Желанием продолжения. Ещё. Ещё. Сильнее. Лишь бы это не кончилось. Лишь бы он не кончил. Прежде. Прежде меня.

Четыре руки бродили по её телу. То наглаживая бёдра, то сжимая в горстях ягодицы. Чьи-то губы охватили ей сосок. Начали посасывать и покусывать. И она, подгоняемая этими укусами, вцепилась в губы мужчины над собой, прижимаемого к её губам — её руками, удерживаемого её — под подолом её платья. Повторяя, возвращая этому — то, что она получала от другого. Ещё. Ещё. Быстрее, сильнее. И... и мир взорвался звёздами. Кажется она стонала. Или мычала. Но не вопила. Точно — целовала. Второго. В благодарность за удовольствие, за освобождение от долго копившейся тяжести в теле, предоставленные ей первым.

Она ещё "ловила звёзды", когда её вдруг сняли со столь много впечатлений доставившего места. Оставляя ощущение внезапной пустоты. Растерянности. Потери чего-то хорошего, приятного.

"Единственное в русском языке слово без корня: вынуть".

Она и ощутила себя — "без корня".

Её потянули за бёдра куда-то назад. Раздвинули ноги, прислоняя коленками к высокой ступеньке так, что зад оказался выше головы.

И — опять! Вдвинули. Вошли. Всунули. Вот это "корень"!

В её жаркое, утомлённое, наполненное соками любви первого и её собственными... ворвался новый твёрдый "наполнитель".

— Ого! Но... нельзя же так! Я ещё... не отдохнула. Не пережила, не впитала... чувств и ощущений.

Она дёрнулась, пытаясь освободится от тряпок, закрывавших голову. Чьи-то ноги наступили на платье по обе стороны от её головы, прижимая к камню. Сил не было. Колени подгибались, но не могли согнутся, упёртые в ступеньку.

Прижатая, прислонённая, крепко удерживаемая, она охала в такт резким и сильным толчкам в неё сзади, не пытаясь понять, обдумать происходящее, в полной растерянности просто терпя и ожидая какого-то завершения.

Новый "пользователь" был "эгоистом". Он не пытался доставить ей удовольствие, не ласкал и не заигрывал. Впрочем, учитывая то, чему активным участником ему только что довелось быть, понятно его нестерпимое стремление стать самым активным.

У него были свои достоинства. Во-первых, больше. Толще. Достоинство. Что Ростислава сразу отметила как положительное. Если бы порядок был обратный, то... она бы мало что чувствовала.

Во-вторых, энергичность. В смысле: он напоминал голодного дятла. Движениями. Нет, не головой. И, наконец, он был быстр. Что после его участия в предшествующем акте, не должно вызывать удивления. Наоборот, его торопливость выглядела обнадеживающей: скоро кончит, можно будет придти в себя и отдышаться. От... этого приключения.

* * *

" — Раечка, почему такая грустная? Шо случилось?

— Та! Приходил вчера любовник и всё сделал хорошо.

— Ну?!

— А потом пришел мой Изя, и таки переделал всё по-своему, зараза!".

Как звали второго итальянца — неизвестно. Но что-то изиное в нём было.

* * *

Едва был произведён бурный финиш с характерным, на выдохе, упоминанием мадонны, как её отпустили. Совершенно обессиленная, с горячей от прилива крови в неудобном положении головой и массой ярких ощущений во всём теле, она съехала на коленки. Над её головой что-то говорили довольные итальянцы.

Один из них откинул подол платья с её лица и весело поинтересовался:

— Sei vivo?

Убедившись, что она моргает, снова ухватил за лицо, оттянул губу и запихнул ей что-то за щеку. Старательно подбирая слова на немецком произнёс:

— Хочешь ещё — приходи завтра к собору, к левой стороне. Заработаешь больше.

И, вставая, ответил на вопрос второго члена сегодняшнего кружка:

— Secondo le leggi locali, se qualcuno violenta una donna corrotta o una sua concubina, puР pagare con la vita se la umilia senza il suo consenso. selvaggi. E cosЛ abbiamo pagato. I nostri piccoli. (По здешним законам если кто-нибудь изнасилует продажную женщину или свою наложницу, то он может поплатиться жизнью, если он ее положит без ее согласия. Дикари. А так мы заплатили. Нашим пикколли).

Совершенно ошеломлённая обессиленная герцогиня бездумно наблюдала как две тёмные мужские фигуры в темноте прошелестели оправляемой одеждой и, довольно пересмеиваясь, резво потопали вверх по лестнице. Мелькнули в чуть более светлом проёме двери и пошли влево. Удаляющиеся шаги по деревянному полу галереи затихли.

— Но... а... а как же...?! Они же... они увидели?!

Ростислава попыталась вскочить и бросится следом. Ойкнула от резких ощущений в разных пострадавших местах тела. Особенно досталось коленкам. И вновь, полусогнувшись, ощупывая одной рукой ступеньки, а другой придерживая длинный подол, выкарабкалась наверх.

"Катастрофическое окно" светилось в полусотне шагов. Там, возможно, продолжались прежние игры. С унижениями, доминированием... И признаками явного сатанизма. Но оно было закрыто!

Толстые мутные кругляши стёкол в металлической решетке, что и составляет здешние окна, пропускали подкрашенный тёплый свет свечей изнутри. Но никого и ничего увидеть было нельзя.

Измученная разнообразными переживаниями, а более всего собственными страхами о сохранении тайны оттенков отношений между матушкой и мужем, герцогиня уселась на деревянный пол галереи, такой уютный после после каменных ступенек лестницы. Вытянула ноги, восстановила дыхание, успокоилась. И вдруг поймала себя на том, что улыбается.

— А первый-то... очень не плох. Покусал, правда, зараза. Да и второй... если его не сразу... не так быстро...

Она довольно потянулась, удовлетворённо вспоминая четыре мужских ладони на своём теле.

— Да уж. Это я круто... заелдырила. Или — меня? Но уелбантурила-то точно я.

Вспоминая только что произошедшее, несколько смущённо хмыкнула. Чуть не подавилась. Пришлось выплюнуть на ладонь маленький кусочек серебра, монетку, данную в оплату... её трудов.

* * *

Шесть лет назад, в 1162 г. Барбаросса принял закон о проведении денежной эмиссии. По его распоряжению вес миланского денария был установлен в 0,82-0,84 граммов 660-ой пробы серебра. Называют "империал".

Другие итальянские города тоже чеканят свою монету.

Веронская 230-ой пробы весит 0,35 гр, венецианская "скоделла" ("мисочка") при "империальской" массе содержит в два раза меньше серебра. Подобные монеты часто называет "пикколи". Основное платёжное средство в розничной торговле.

Каким-то аналогом "веронки" с ней и расплатились. "Дешёвка".

* * *

Сперва герцогиня хотела выкинуть монетку. Но потом, вспомнив сегодняшнее приключение, сжала в кулачке. "На память". И попыталась трезво обдумать ситуацию.

Продолжить путь в спальню мужа в таком состоянии... нечего и думать. С такими губами, грудями и... и жарко употреблённым остальным. Ещё: в ту сторону ушли её сегодняшние... "пикколисты". Есть риск снова с ними столкнуться. Или с другими такими же. А ей уже... хватит.

Вряд ли они её опознают. Как Ваня говаривал:

"Хочешь скрыть лицо — покажись нагой".

Уж она-то нынче... "показалась". Да и вообще: темно, платье на голове. Хотя... если пустить язычок второго в свой рот... он там хорошо освоился... Она осторожно погладила себя по груди. Вспоминая чувство мужской ладони, сжимающей, тянущей... Ущипнул, гад. Синяк будет. И здесь.

Кажется, её твёрдая уверенность, что "супружеская измена" в качестве основания для развода, ей не грозит... оказалась не столь твёрдой. Нет-нет! Конечно не сейчас! Сперва — признанный наследник! Да и потом... абсолютно секретно, тайно и шито-крыто. Очень редко, анонимно и при подходящих условиях... Но что-то в этом есть. Приятное...

Возвращаться тем же путём, как она сюда пришла... мимо храпящего пьяного бетмена... Она просто не найдёт дороги. И может нарваться ещё раз.

Тогда — вправо. Прихватив пояс, герцогиня посмотрела вслед ушедшим "пикколистам", довольно улыбнулась и двинулась в другую сторону.

Галерея обогнула здание, дальше — лестница во двор и открытые ворота. На фоне тёмного неба виден купол св.Бонифация, подсвеченный огнём костров на соборной площади — в городе продолжались празднества по поводу визита герцога. Это позволило сориентироваться.

Однако подойдя к воротам, Ростислава чуть не попалась: на улице стояли два местных стражника. Глазели в сторону отсветов костров, откуда доносились звуки музыки и весёлые крики.

— Тут не пройти. Или...?

В голове всплыли разные истории, рассказываемые Воеводой перед сном. Как с ним было интересно и хорошо! И спать — тоже.

Стоя в тени забора герцогиня размахнулась и бросила на улицу заработанную такими трудами монетку. Пикколи удачно блеснул, отскакивая, зазвенел по булыжнику мостовой. Стражники посмотрели, побурчали и пошли искать. А Ростислава проскользнула через ворота в тень вдоль улицы и тихонько, прижимаясь к стенам, побежала на цыпочках в сторону дома, который был отведён ей под постой.

Здесь — уже свои. Свои — по-настоящему. На воротах — её люди, которые знают её в лицо. Перед спальней воины, которым можно доверять. Внутри — заспанная, хлопающая глазами Фрида. Которая, хоть и с задержкой, принялась помогать госпоже. Налить воды в тазик, скинуть платье. Сесть в горячую, очищающую, успокаивающую...

— Э... Ваше... э... Их Высочество был очень страстен? Покусал вам...

Факеншит! Зараза.

— Фрида, ты ничего не видела. Из вот этого. Поэтому ничего не сможешь вспомнить. Кто бы тебя не спросил. Даже твой брат на исповеди. Поняла?

— А... да... но...

— Бетман был пьян. Вдребезги. Ты видела. По дороге в каком-то тёмном коридоре он упал и заснул. Добудиться не удалось. Я пошла дальше одна в темноте. Заблудилась. Упала. Разбила коленки. Видишь? Выбралась на какой-то двор и вернулась домой. Поняла?

— Да. Э... но у вас на левой груди...

— А этого — ты не видела. Поняла? Давай полотенце, ночнушку и расчеши мне волосы.

Уже в постели, чувствуя, как расслабляется после сегодняшних трудов тело, на грани сна, Ростислава улыбнулась в темноту:

— А с Ваней — лучше. Конечно — их же трое: Зверь Лютый, Змей Огненный и Ангел Хранящий. А этих... только двое. И сами они... "пикколисты".

Повернувшись на бочок, подложив ладошки под щёку, герцогиня саксонская мирно засопела.

Утро началось с матушки.

Прямо с порога она высказала своё и Его Высочества неудовольствие вчерашней неявкой Ростиславы по призыву мужа.

— Да здесь за такое! Если даже просто вассал не является по призыву, то ему могут и голову срубить. А уж лен точно отберут! А ты ж жена!

* * *

Буду точен: именно на этом и погорел в РИ Генрих Лев.

Епископ Эрфурта подал иск по поводу неправомерного использования саксонцами каких-то пограничных покосов. Лев не явился на суд. Во второй раз — всё-таки собрался. Очень спешил, декабрьской ночью кинулся с конной свитой вплавь через реку. Явился. Но — поздно. И получил все удовольствия: изгнание, отъём и разделения владений.

А фемы — не явившихся в указанный срок просто вешают. На ивовых ветках. Вдоль дорог.

Знаменитая немецкая точность воспитывается столетиями. Кроваво.

* * *

Выслушав официальную версию, осмотрев замотанные коленки и засыхающие ссадины, недовольно сморщилась:

— Вечно у тебя... не слава богу. Мы тебя так ждали. Я уже всякого разного интересного понапридумывала...

Тут Ростислава сорвалась. Выгнала служанок и высказала всё, что она думает об играх в доминирование в костюме дьяволицы при незакрытых окнах. И чем ей пришлось потрудится дабы спасти всех от катастрофы, к которой её умнющая и изобретательная, но — неосторожная матушка подвела всех.

— Я! Телом своим! Заслонила! Закрыла! Заплатила! За твои...

* * *

Образа, подобного "подвигу Матросова", "грудью на пулемёт" — здесь ещё нет. Поскольку нет пулемётов.

Но есть другие, сходные: закрыть господина своим телом. От вражьего копья, стрелы, сабельного удара.

Есть, и несколько более распространены, чем в 21 в. "женские варианты". Обычно, применительно к малому ребёнку. Защитить собой от грозы, пурги, пожара. Да и от ворога тоже.

Именно эта символика и прозвучала в яростном монологе Ростиславы. Дочь защитила мать. Своим телом. А не наоборот, как должно быть по обычаю.

* * *

Редкий случай, но Софья смутилась.

— Мда... Нехорошо получилось. А что это за итальянцы?

Понятно, что длительное раскаяние ей не свойственно. Вот, переключила внимание на другой предмет.

— Не знаю. Давай-ка я оденусь и пойдём к ранней обедне. А то Генрих и вправду может взбелениться.

Малое парадное одеяние, платок, закрывающий шею и волосы, торчащий хвостами сверху. Чуть пудры для оттенить круги под глазами от страданий телесных и духовных.

— Губы? А что губы? Я так плакала! От невозможности явиться по призыву моего мужа и государя. Так плакала! И кусала губы. А всё бетман виноват!

Герцогиня и её матушка в сопровождении немногочисленных слуг прошествовали через площадь в собор, где их государь и господин приуготовлялся к молитве, обсуждая с верными слугами вчерашнюю попойку в городе. В ходе которой семеро утонули. Шесть — в Везере, что не удивительно. Один — в бочке с пивом. Это было... забавно.

— Ой. Мама... Это они. Два итальянца.

— Где?

— Слева.

В толпе гостей, слуг, дворян, горожан нежившихся на нынешнем первом весеннем солнышке перед порталом собора, выделялись непривычной одеждой два южанина.

Ростислава мгновенно вспомнила вчерашнее. Четыре руки на своём теле одновременно... Два... мужских достоинства внутри — последовательно. Саму себя. Старательно подпрыгивающую. От одного к другому. То страстно насаживающуюся, то страстно лобызающуюся. Желающую. Жаждущую. Ещё. А потом поставленную. Покорно употребляемую. Задницей кверху. Прямо на лестнице. Согласно принявшую. Свою цену. Монетку за щёчку. Дешёвка.

Она смутилась, покраснела, склонила голову, старательно разглядывая носки своих туфель чуть выглядывающих из-под подола.

"Ничего-ничего" снова прозвучала в голове.

Тот эпизод, когда она пошла с вестовыми за какой-то мелочью в подземелье дворца Воеводы. А парни задрали ей подол на голову и разложили. А потом пришёл Воевода и всё оказалось просто проверкой. И его тогдашние слова:

— Вот мы вернёмся в комнаты. Ты увидишь этих парней. Что ты сделаешь?

Тогда он заставил её смотреть прямо в лицо тем ребятам. Подойти и дать пощёчину. Потом они извинялись, потом... вон Егорушка идёт, один из той пары. Никаких проблем. Наоборот — умрёт за неё.

А с этими? Дать по мордасам? — Нет. Но смущение — убрать. Смотреть прямо. Как и положено госпоже всего этого... этой Саксонии.

— Я — бесстрашна и бесстыдна, — повторила она себе слова своего истинного господина. Защитника, учителя и любовника, "Зверя Лютого".

И вскинув гордо глаза, глядя на своих вчерашних "первых встречных", склонившихся перед ней в низком поклоне, а точнее: глядя сквозь них, герцогиня прошествовала внутрь собора.

Отсутствие достаточно большого помещения для проведения светских мероприятий часто заставляет владетелей проводит собрания в зданиях духовных. Иногда этому придают глубокий смысл, вроде господней поддержки слов местного феодала. Здесь всё было просто: подходящего по размеру места в городе нет, и Генрих Лев проводит "под сенью" приём желающих высказаться.

Обмен обязательных реплик между супругами:

— Как почивалось?... Не мучили ли насекомые?... А молились ли на заре? — Это время весьма полезно для просветления и вознесения...

Софочка, проскользнув к уху герцога, быстренько изложила суть вчерашнего недоразумения.

— Ах какой мерзавец! Бросил мою юную жену в темноте! Бедняжка...

— Да-а... я так сильно уши-ибла-ась... испуга-ала-ась... пла-акала...

— Он будет наказан. С сегодняшнего вечера у меня будет новый бетман. Который приведёт тебя, дитя моё, без... таких проблем.

Бл-ин! Опять?! Да что она, совсем работать не хочет?! Будет от матушки хоть какая польза?! Уймёт она этого... любвеобильного борова?! Или только сапоги мои уходить умеет?!

Едва поток беседы остановился за исчерпанием тем, как юная герцогиня полюбопытствовала:

— Там, перед порталом собора, два странно одетых человека. Не так, как у нас одеваются. Кто они?

— А, это... Итальянцы из Кремоны. Император выиграл войну против антипапы. Но проиграл чуме. Многие горожане поддерживали императора. Теперь мнение тамошних жителей переменилось, и множество наших сторонников вынуждены бежать, спасая свои жизни. Эти два брата просятся ко мне в министериалы. Они выглядят добрыми католиками и настоящими дворянами. Думаю их принять.

О боже! Они будут жить рядом, в замке! Они будут каждый день встречаться мне на пути в часовню, или в пиршественную залу, или... хоть куда. А я буду смущаться, краснеть, опускать глаза... Вспоминая как они меня... в четыре руки... а я так старательно им... они догадаются... кого там на лестнице... за пикколо... или я сама... дам им повод догадаться.

— Супруг и господин мой. Не мне, с моим слабым женским умом и неопытностью в здешних обычаях рассуждать о ваших решениях. Но... эти дворяне вызывают у меня... опасения. Я не берусь объяснять на чём оно основано. Возможно... среди настоящих сторонников императора, беглецов от ненависти взбунтовавшейся против законной власти черни итальянских городов, могут быть... лазутчики врага. Война не закончена, антипапа пытается удержать Престол Св.Петра. Император никогда с этим не согласится. Это понятно всем. Поэтому следует ожидать, что враги будут подсылать сюда, в Саксонию, в крепкий оплот империи, своих шпионов.

Генрих внимательно поразглядывал жену. Пренебрежительно фыркнул. И был остановлен негромким голосом тёщи:

— Вы, государь, конечно, помните, историю Кнута Лаварда. Его жена, Ингеборга Мстиславовна, внучка нашего великого князя Мономаха, будучи беременной его сыном, нынешним королём Дании Вальдемаром, просила мужа не ехать на встречу с Магнусом. Объясняя это дурными предчувствиями. А Кнут смеялся, говоря, что беременным женщинам постоянно видятся какие-то глупые страхи. Кнут поехал. И его убили.

Софья выразительно широко открыла глаза. Конечно, ту историю сорокалетней давности в Северной Германии знают все аристократы.

— Моя дочь — правнучка Мономаха. И её нынешнее положение... Вы не находите сходства, мой герцог?

Уж не знаю, что увидел Генрих Лев во взоре своей тёщи. Потустороннее пламя из каких-то эпизодов их ночных развлечений? Он перевёл взгляд на одного из приближённых и скомандовал:

— Присмотреть. За кремонцами.

Присмотрели. "Объекты" вели себя странно: полдня проторчали у ворот собора, приставали к проходящим простолюдинкам. Потом отправились в трактир, где напились, позволяли себе оскорбительные выражения в адрес императора, саксонок и Германии в целом. Устроили драку. При попытке задержания городской стражей оказали вооружённое сопротивление. Были убиты. Подтвердив тем предположение о своей ненужности в службе Герцога Саксонии.

Беседы мужа с придворными, потом довольно нудная проповедь местного священника, молитвы, коленопреклонения... Наконец, герцогиня направилась домой. Как вдруг один из вельмож преградил ей дорогу:

— Ваше Высочество! Я чрезвычайно рад. Видеть в вашем лице истинную заботу о безопасности и процветании Саксонии. Мы все, настоящие патриоты Вест— и Ост— Фалий, были встревожены выбором нашего господина. Славянка на герцогском троне... После столетий священной войны, которую наши добрые и славные предки вели против этих грязных, злобных и лживых язычников... Мы ожидали множество невзгод и потрясений. Однако ваше сегодняшнее предчувствие... стремление оградить господина от чужаков, от этих хитрых, жадных, ненавидящих нас итальяшек... Я преклоняю колено перед вашей добротой и мудростью.

Мужчина преклонил колено и, ухватив край платья, потянул на себя, намереваясь поцеловать. Ростислава ещё не вполне отошла от вчерашнего, когда ей самой пришлось задирать подол на голову, чтобы две пары крепких мужских ладоней имели... свободное пространство для деятельности. Она ойкнула, выдёргивая ткань, и с волнением спросила:

— А... А вы кто?

— Я — Гунцелин фон Хаген. Граф Шверина и Илова. Госпожа.

Так вот он какой.

Тридатипятилетний мужчина. Крупный, с большой головой на короткой шее. По обычаю людей, привыкших часто носить шлем, коротко острижен с высоко подбритым затылком. На голове виден шрам. Ещё один — на грубом обветренном лице. Крупные руки, привыкшие к мечу или поводьям, но не к перу писца или листам книги.

Легендарный истребитель ободритов. Один из творцов победы при Ферхене 6 июля 1164 г. Битвы, в которой сложил голову Адольф II Голштинский. В которой славяне добились сперва победы над авангардом саксонцев, но увлеклись грабежом лагеря. Гунцелин сумел организовать три сотни разбегающихся немцев и контратаковать. Когда основные силы во главе с Генрихом Львом прибыли на место — битва была уже закончена, 2500 славян-мятежников перебито.

Его упоминают хронисты в связи с введением на землях ободритов казней без суда. Если славян обнаруживали на дороге, и те не могли доказать, что следуют по мирному делу — их тут же вешали. "И мир установился на всей этой земле". Я про это уже...

Похоже, что Гунцелин реализовывал нормативы "Священной Фемы" — те тоже казнили за бродяжничество. А вину определяли по убеганию или наличию оружия у задержанного.

Имя "Гунцелин" — редкое. Встречается в хрониках один раз за полтора века до этого. В сходной ситуации: император Генрих II воюет с Болеславом Храбрым. Одна из пограничных марок — Мисьненская (позже — Мейсон) становится разменной монетой. Болеслав добивается передачи владения тогдашнему Гунцелину, чеху по матери, в обход других наследников. Потом Гунцелин успешно воюет против своего благодетеля. Потом его обвиняют в измене, в союзе с Болеславом, сажают на восемь лет в тюрьму...

Проще: метис, боевые действия по линии соприкосновения немцев и славян на стороне первых, получение владения.

Нынешний Гунцелин — министериал. "Крепостная знать". Фон Хаген. Возможно — кличка или наименование, полученное в честь господина. Хаген — район города, отстроенный Генрихом Львом. Выслужился — стал графом.

Мятежи славян ещё продолжатся. Но во главе их уже нет князей — все или погибли, или принесли присягу Льву. А славянское быдло... просто двуногий скот. Который надо доить, стричь, загонять в привычный хлев. И бить палкой, если начнёт огрызаться.

Летом этого года фон Хаген, вместе с другими северными князьями, будет участвовать в походе на Руян короля датского Вальдемара. Успешно разгромив Аркону — предпоследнее региональное святилище балтийских язычников (последнее — Ромов у пруссов) саксонцы получат долю в богатой добыче. А их герцог — нет.

Генрих Лев полагал, что раз они с Вальдемаром договорились делить пополам всё, завоёванное у язычников, то и во взятом на Руяне его — половина. Но поход был не войной, а полицейской акцией. Руян не завоёвывали, а помогали местным князьям, "принявшим руку датского короля", справиться с местными придурками.

Ссора между королём и герцогом случится знатная, хронисты об этом — взахлёб. Я про это уже...

Среди пострадавших окажутся и северные князья. Вот этот фон Хаген. "Без вины виноватый". Впрочем, "гроза минует": король с герцогом помирятся. Гнев герцога на неверных вассалов, выступивших под знамёнами короля-обманщика пройдёт. Фон Хаген будет (в РИ) участвовать в знаменитом паломничестве Генриха Льва 1172 г. Затем ещё лет пятнадцать графствовать в Шверине. Потом это же долго будут делать несколько из его многочисленных сыновей.

Так в РИ. В АИ... две столь выдающиеся женщины просто не могли не изменить судьбу подобного яркого персонажа.

— Я рада познакомится с храбрым воином. Мне близка и понятна любовь к родине. Какие дела привели вас из недавно полученного Шверина сюда?

— Меня оболгали. Множество моих недоброжелателей метят на моё место. Они завидуют моим победам и наградам, данным мне герцогом. Говорят, что я слишком жесток, что моё стремление к соблюдению закона и установлению порядка препятствует обращению в истинную веру заблудших душ. Обвиняют даже в казнокрадстве! Меня! Не жалевшего сил, даже и жизни своей для процветания и благоденствия Саксонии!

— Моё слово ещё мало что значит в Саксонии, граф. Но приязнь к патриотам Вестфалии... Я постараюсь что-нибудь придумать.

Вот человек. С такими свойствами. Храбрый воин, успешный полководец, энергичный администратор. Бессердечный судия, безжалостный каратель. Жестокий настолько, что и свои, саксонцы, церковники, которых его казнелюбие лишает душ для обращения в истинную веру и доходов "к вятшей славе Господней", жалуются герцогу, просят унять "кровавого графа". Как же не использовать такого выдающегося человека? Только цель ему нужно поставить... полезную.

Дальнейшее продвижение каравана, по счастью, происходило без столь ярких событий. Ломались повозки. Дважды — собственная карета герцогини. Одного её человека задавило телегой, другого зарезали. Генрих предлагал взять слуг из саксонцев, но герцогиня скромно воздержалась.

Софья, перебирая среди кинувшихся к ней за рекомендацией на место бетмана, нашла, кажется, нечто годное. Чем и подтвердила своё значение при дворе. После чего провела ещё пару замен в ближайшем окружении господина, рассаживая "своих" людей.

Рада дважды приняла роды у благородных дам, следующих с караваном. Успешно. Два крепеньких карапузика составили ей репутацию "счастливой руки".

Отличился Ивашко. Проходя по улице в Ганновере, он услышал как в питейном заведении обижают Конрада. Трое здоровенных ганноверцов с обнажёнными мечами заставили, ради смеха, парня лезть под стол и там кукарекать.

У старшего сотника два больших недостатка: маленький запас туземных выражений. Которые он использует... неуместно. И заколдованная сабля. Которая — наоборот. Аборигены последовательно познакомились с обоими.

Был суд. Родственники покойников требовали казни инородца. Но Шульц оказался знатоком не только земельного, но и уголовного права. А уж в суде герцога, который в месте своего пребывания есть главный судья...

* * *

"Проповедуя чувства человеколюбия, повелевая любить даже ненавидящих, христианская церковь смотрела на право обороны, как на необходимое зло. Убивший при самообороне нарушил все-таки божеский закон и рассматривался, как грешник, и потому подвергался церковному покаянию. Запрещая ценой жизни защищать имущество и рекомендуя бегство в случае опасности, каноническое право разрешало, однако ж, защищать постороннее лицо, при чем оправдание к этому находило в поступке Моисея, убившего египтянина при защите единоплеменника".

Саксонское право движется в сторону сборника императора Карла V — Каролина (одобрен Аугсбургским и Ратисбонским сеймами в 16 в.).

Ст. 139 Каролины: "Кто для спасения своего тела, своей жизни противопоставляет защиту, при которой убивает нападающего, тот ни перед кем не отвечает". Оборона законна, если нападающий вооружен и нападение незаконно.

Каролина не признаёт виновными в убийстве: женщину, убившую посягателя на ее честь, мужчину, защищавшего свою жену и дочь, а также тех, кто "убивали, чтобы спасти тело, жизнь или имущество другого лица...".

* * *

Ивашко очень смущался, когда его сравнивали с Моисеем и спрашивали: когда золотого тельца делить будем? Тщательно поработав с Шульцем, по три раза переспросив, он сформулировал приказ гридням:

— Как придурки мечи достали и на кого-то направили — всё. Приступаем к защите. Евоных тела, жизни и прочей хрени. Насмерть. Понятно? Потом к нашему попу на покаяние за ихних "ебиптян".

Далеко не все саксонцы уловили подробности обоснования "необходимой защиты в питейном заведении", но то, что шутки шутить с людьми герцогини не следует — дошло до многих.

Наконец — "Ура! Дом!".

Брауншвейг. Любимое детище Генриха Льва.

"Чего так в Брауншвейге встревожен народ,

Кого провожают сегодня?

То Генрих Брауншвейгский уходит в поход

На выручку гроба господня.

Жену молодую обняв у ворот,

Он ей половину кольца отдает,

А сам, уходя на чужбину,

Другую берет половину".

Именно "Брауншвейгский" — не Саксонский.

Эту балладу сложат в РИ через два века. Почти всё правда: и молодая жена (Матильда Генриховна Плантагенет), и паломничество в Святую землю, и единственный, удивительный лев.

"Однажды, бредя сквозь лесной бурелом,

Пытаясь разведать дорогу,

Увидел он схватку дракона со львом

И кинулся льву на подмогу.

Поверженный, рухнул дракон, захрипев,

И Генриху молвил израненный лев:

"Услуги твоей не забуду,

Навеки слугой твоим буду!".

И — стал. Бронзовый лев уже два года стоит посреди двора герцогского замка, в нетерпении глядя на лестницу в покои правителя. Будто ждёт появления своего спасителя. Первый бронзовый лев в Европе к северу от Альп.

* * *

Прошло восемь веков. Скоро уже и девять будет. В Брауншвейге 21 в. львы — везде. На вывесках, в сувенирах, на печатях. Более-менее похожие на своего прародителя. Бронзового слугу давно истлевшего Генриха Льва.

* * *

Конец сто тридцатой части

Часть 131 "Ехали мы, ехали, на...".

Глава 663

Генрих был рад вернуться в свой любимый город. Он чувствовал себя здесь значительно увереннее, веселее. Хотел поделиться своей радостью, успехами с окружающими, с близкими. Иной раз — несколько навязчиво.

Для Софьи и Ростиславы это было в начале... тяжеловато. Особого восторга не вызывало, а изображать и ахать было необходимо.

Брауншвейгский лев напоминал собаку. И своей прилизанной гривой, и постановкой задних ног. Двухэтажный замок с крытым двусторонним крыльцом не сильно отличался от дворца Боголюбского.

Потом они попали внутрь. И поняли. Насколько их муж и зять искусен в искусстве.

Интерьер рыцарского зала с рядами шлифованных колонн, украшенных богатыми капителями с чеканными изображениями человеческих лиц, лисьих морд, коней, драконов, листьев, с опирающихся на них орнаментированными арками, розовый и зелёный мрамор, удивительные верхние металлические арки со стягивающими цепями, резные орнаменты — деревянных дверей, каменные — их притолок, мозаики на полу, на стенах, чёрно-белые и цветные... Поднимаешься по лестнице, а со стен на тебя сурово-доброжелательно смотрят высокие, в два человеческих роста, святые. Вполне реалистические. Благородные. Полные мудрости и сочувствия.

Конечно, герцог не сам это делал. Но он выбирал. Объяснял — чего он хочет. Указывал мастерам на огрехи. Вкладывал в эту чеканку по золочёной меди не только деньги государства, но и свои личные силы и время. Своё чувство вкуса, чувство прекрасного.

Обе дамы были очарованы новым дворцом, которому предстояло стать их новым домом. Их восторги стали искренними и зазвучали чаще. А Генрих расплывался в довольной ухмылке.

"Половина герцогини" постепенно заполнялась, превращаясь в уютное гнёздышко, в удобную и приятную среду обитания. Впрочем, Ростислава вовсе не торопилась с обустройством. Особенно осторожно она относилась к множеству людей, стремящихся попасть к ней в услужение, мотивируя отказ стремлением к экономии, к сбереганию казны своего мужа, и без того истощённой прошлогодними войнами.

Более того, навязчивое предложение самого мужа приставить к ней фрейлин и дворян из благородных родов, что должно было подчёркивать её высокое происхождение и знатность, вылилось в довольно опасное "приключение".

Софья и Ростислава — женщины. Экая новость! Но ежемесячно у женщин случаются "эти дни". Каких только эвфемизмов не придумали для этого явления! Включая теологические, политические и красочные.

* * *

"Маленький мальчик увидел у старшей сестры менструацию. С видом умудрённого эксперта вынес вердикт:

— По моему мнению, у тебя просто отвалились яйца".

Здесь таких "экспертов" — только среди тонкого слоя высшей аристократии. А, ещё — приютские. Все остальные выросли среди людей. Где, конечно, полно мифов и суеверий.

Включая, например, готское: женщина в эти дни считается нечистой. Ну, это-то общее мнение. Но готы сделали логический вывод. Поскольку они живут с земли-матушки, то оскорблять кормилицу нечистотами не следует. Следовательно, женщина в эти дни должна сидеть на лавке и никуда не ходить.

Думаю, что три дня каждый месяц принудительного относительного отдыха (сидячая работа вроде прялки — оставалась) не вызывала у "ограниченных в правах" негативной реакции. Феминисток в там-тогда — просто не было.

* * *

Прикол в том, что Ростислава в это время старательно имитирует успешность "часа зачатья". Она сама, при случае, жалуется, да и Софья с Радой, отвечая на "нескромные вопросы", отмечают небольшие боли внизу живота, болезненность грудей, перепады настроения.

Последнее, как ни странно, оказалось имитировать тяжелее всего. При скрытном, довольно замкнутом, сдержанном в проявлениях, характере герцогини, изобразить, что её стало легко разжалобить и довести до слез, что она то полна энергии и пребывают в эйфории, то падает без сил и тревожится без повода... Сыграть эпизод — может, но держать непрерывный фон...

Мужа и придворных, если свести общение с ними к минимуму — можно обмануть. А вот собственный организм...

Короче: пришли "красные дни". Перепады настроения. От депрессии к агрессии, от плаксивости к эйфории. Мгновенно. И обратно. Отвращение к миру вообще и к каждому попавшемуся на глаза его элементу. Лучше всего — забиться в укромный уголок, никого не видеть и не слышать, провести "дефрагментацию мозга", подумать о вечном... Вполне вписывается в общую картину имитируемого "успеха зачатья". "Приборного контроля" нет, а слова и эмоции — скажем и сыграем.

И тут:

— Их Высочество просит Ваше Высочество к себе. Незамедлительно.

Да пошёл он!

Но... Маменька уже три дня лежит. По обратному поводу.

Вот же! Ей-то бог дал. Ненужное, нежелательное. Оставлять Генриха без плотного присмотра и обслуживания — нельзя. А придётся, если матушка будет ходить с пузом. Бастард — это, конечно, хорошо. У меня братик будет. Ещё один. Или сестричка.

Генрих таких признаёт и даже титулы даёт. Но нужен законный наследник. И тянуть больше нельзя: матушке по срокам уже край.

Или Софья "в положении", и тогда Лев "без привязи", или...

Рада ругалась, но свою работу сделала. Потом они втроём наплакались. По поводу убийства нерождённого, тяжелой женской доли и вообще... Но рядом с двумя такими "железными женщинами" как Софья и Рада, которые немало по жизни повидали, особо сильно не рассопливишься. "Делай своё дело. Или сдохни". Теперь матушка отлежится и сможет снова... как-то развлечь герцога. Чтобы он по сторонам не смотрел и лишнего не думал.

Просто послать своего законного, типа: голова болит, в животе тянет, ножки не ходят... она за эти дни — уже. Уклонялась.

День солнечный. Во дворце полно народу. И вообще — надо как-то с мужем отношения выстраивать. А то видимся только в церкви, за день пара фраз из официального лексикона. Ну не съест же он её!

"Исполчившись" в своём фирменном стиле, прихватив Фриду, Ростислава нервно перекрестилась и отправилась к супругу и господину.

"Жена по вызову".

Закрытая, построенная башенкой внутри здания, винтовая лестница привела её в на первый этаж. Десять мраморных колонн подпирали резными капителями изукрашенные арки, поддерживающих среднюю, высоко под потолком, стену вытянувшегося шагов на сорок зала.

По левой стене — большие окна. По правой стороне — стена не сплошная. Два проёма с парой таких же колонн с арками, открывали проход в соседнее помещение за стеной. В дальнем клубилась толпа придворных. Там и находился герцог.

Использовать основной зал, восседать на троне, при решении каких-либо незначительных дел — дурной вкус. Большой зал используется только при торжественных мероприятиях.

* * *

Пару слов о придворных.

Эту общность можно структурировать по-разному. Например:

1. "Почётные".

Часть должностей являются почётными. На них назначают знатных вельмож. Например, у Барбароссы: дворецкий, стольник, маршал и постельничий.

Часто в этот список синекур добавляются виночерпий (шенк) и форшнейдер.

Последний — разрезатель мяса. Обязанности: нарезка уже готовых мясных блюд, раскладывание по тарелкам и доставка гостям. Форшнейдеры есть при всех дворах Европы.

К разделке мяса относятся как к особому виду искусства. Для посвящения в рыцари необходимо пройти практику оруженосца по разделке, тщательно вызубрить терминологию, освоить все детали церемониала (к оленине нельзя прикасаться руками, до говядины и баранины можно дотрагиваться только левой рукой...). В охотничьих трофеях каждую добычу следует разделывать согласно правилам охотничьего церемониала, для каждого типа разделки существует свое обозначение (утка — "распущена", гусь — "прижарен", куры — "заложены", каплуны — "заправлены" и т.д.). Точно регламентировано с какого места надо начинать резать жаркое. Существует не менее двадцати способов разделки рыб и столько же наименований этого действа.

Можно я немного поплююсь в коллег? — Вот этот круг обязанностей — у попандопул не прописан. Понятно, что очередной вляпнувшийся не знает этих слов и не умеет это делать. Но ведь и не учится! А без "двадцати способов разделки рыбы" — рыцарем не стать.

Почему я не вижу историй, где очередной супер-герой мучается ночными кошмарами? В которых сотни загубленных, неправильно зарезанных окуней, карасей и пескарей гоняются за "мега-нагибатором" и делают с ним всё то, что он сделал с бедными рыбками.

Другое. Все уверены, что "на рыцарей" учат с детства. И они-таки правы. В курс обучения входит и разделка рыбы. Занимая в программе больше учебных часов, чем, например, марксистско-ленинская философия в курсе хирурга-офтальмолога.

"Синекура" потому, что назначенный на такую должность граф (у короля или герцога) занят другими делами и в замок сюзерена попадает по случаю войны или сейма. Поэтому такие вельможи присылают своих представителей. Которые тоже "синекура" — подпускать их к реальному действу нельзя, люди непроверенные, служат чёрте-кому.

Реально мясо режут или постель перестилают слуги. Часто — из незнатных дворян. Верно и обратное: простолюдин может на таком месте так угодить сеньору, что получит дворянское достоинство.

2. "Служилые".

Люди, которые реально получают деньги за службу. Понятно, что с постоянными задержками, частью — провиантом, платьем, вещами.

Верхняя часть называется министериалы. Среди них есть дворяне, или их производят в дворяне со временем. Они приносят личную, а не ленную клятву. Тут у каждого сеньора — самодеятельность. Фон Репков даже не пытается свести вместе нормативы, относящиеся к министериалам. Наиболее общее: отсутствие наследования и право передачи. Ленник, в ряде случаев, может по своему выбору перейти к другому господину. Наоборот, сеньор может передать своих министериалов другому сеньору.

"Крепостная знать".

Остальные — просто прислуга. Без клятв, но на жаловании.

* * *

Слугам надо платить. Это — главная расходная часть бюджета. Напомню: расценки начинаются от пенни в день.

Ситуация меняется если война. Я уже вспоминал "Саксонское зерцало": вассал приходит по призыву на шесть недель и служит за счёт сеньора.

Другая причина: крупная стройка. Масоны — не крепостные, которых можно просто согнать в нужное место. Их не так много как ленников или наёмников, но строят они дольше.

Нынешняя ситуация Саксонии. После четырёх лет войны со славянами и германскими князьями, на фоне строительства Нового города, который потомки будут называть Старым (Хаген) — казна пуста. Не просто вычерпана до дна, но и дно пробито — Генрих набрал долгов.

Это одна из причин скоропалительного брака с Ростиславой: большой караван выглядел... серебряным рудником.

Но не так всё просто: согласно брачному договору, приданое не перешло под управление мужа. Софочка применила свой "дипломатический" талант, да и аргументы серьёзные: не недвижимость, для которой такое общепринято.

Муж, по определению, является опекуном жены. Т.е. может и должен управлять её имуществом.

Тема "горячая". Генрих Лев постоянно требует денег, а Софочка его отфутболивает. Мотивируя тем, что денег нет, а есть товары. Которые отдавать прямо сейчас за бесценок — глупо. Остальное и вовсе: личное имущество, женские украшения, предметы обихода.

— Ты будешь носить женскую наголовную повязку?

— Я?! Нет, конечно.

— Вот видишь. А просишь. Вычёркиваем.

"когда на планы денег нету,

они становятся мечтой".

Генрих был мечтателем по сути своей высокохудожественнной души. И Софочка стремилась поддерживать его в этом состоянии.

Тема из экономики и юриспруденции переходила "в плоскость личных отношений".

"Раб является собственностью рабовладельца. Но собственность раба — его собственная".

Это правило можно, с понятными оговорками, отнести и к супружеству. Имущество — жены. Но устроить ей "кузькину мать" в широких пределах — муж имеет право. Добившись, "лаской или таской", добровольного дарения. В размерах необходимой, но максимально возможной, суммы.

* * *

3. "Гости".

Закон гостеприимства — свят. Поэтому кое-какой дворянчик, приезжая во дворец герцога, уверен, что его примут как гостя. Понятно, что одежды не дадут. Наверняка не дадут и место для жительства — дворец не резиновый. Но на пиру обязательно накормят и напоят.

Эта категория движима более всего тремя стимулами:

— любовь к халяве;

— надежда на "светлое будущее": заметят, дадут службу;

— лоббирование.

Почти все — вовсе не "почти сироты", вроде Д'Артаньяна. Этот оттенок — "ты — чьих?" — постоянно упускают не только коллеги-попандопулы, но и классики романтизма. Все персонажи представляют интересы своего клана. Который и оплачивает их расходы в надежде на выгодные решения господина. Через них же сеньор общается с кланами "на земле" — почтовая служба в зачаточном состоянии, кто и как отвезёт повеление конкретному барону — вопрос. "Лоббисты" являются и заложниками при конфликтах.

Понятно, что одиночки, изгои, безотцовщина — здесь не нужны. Хотя постоянно пытаются влезть.

* * *

Вот такая толпа заполняла дальний проём в стене с двумя арками, где и расположился "сам". Особенностью сборища являлось обилие женщин. Десятка полтора фрау и фройлен разных возрастов и форм в платьях разных расцветок и покроев придавали собранию пятнистость и цветистость.

При появлении герцогини весело болтавшая компания постепенно замолкла и уставилась на неё, разглядывая оценивающе, с мощной нарастающей примесью подобострастия.

— Дармоеды. Расфуфыренные петухи. И курицы, — подумала про себя герцогиня, доброжелательно улыбаясь.

Сходные приятственные улыбки были ей ответом.

— А, вот и ты. Иди сюда, дорогая.

Довольный Генрих сидел, широко раскинув ноги и руки, на лавке со спинкой и подлокотниками, приставленной к стенке.

— Садись-садись, — похлопал он рукой рядом с собой.

Едва Ростислава уселась, как, положив по-хозяйски руку ей на плечи, муж объяснил:

— Герцогине нужна достойная свита. Из добрых и благовоспитанных дворян и дворянок. Соответствующая высокому положению моей супруги. Выбирай.

И Генрих широким жестом указал на толпу перед ними.

"Аттракцион невиданная щедрость".

"И ни в чём себе не отказывай".

Зажатая в угол скамейки толстой ляжкой герцога, ощущая тяжесть его руки на своих плечах, Ростислава растерялась:

— Э... Мой дорогой супруг... но... в нынешние тяжёлые времена... Саксония ведёт разорительную войну... деньги нужнее для воинов...

Генрих оторвался от любования "цветником" перед ним, склонил голову на бок и, подобно петуху, посмотрел на герцогиню одним глазом искоса.

— Вот. Вот господа, что значит настоящая жена! Воспитанная в духе смирения, подчинения и почитания. Интересы супруга, интересы государства она ставит выше своих личных. Она готова страдать, отказывая себе даже в минимальной свите и разнообразных увеселениях. Я рад, милочка, что судьба и течение Эльбы привели тебя в мои объятья. Да, нынче тяжёлые времена. Но Саксония отнюдь не бедна. У нас есть достаточно, чтобы обеспечить всё необходимое. Тебе нужен достойный двор. Двор герцогини. Не дичись, дитя моё. Мои вассалы должны быть уверены, что у Льва довольно средств, чтобы порадовать свою львицу.

И Генрих, довольный придуманной аллегорией, гордо осмотрел толпу придворных. Аплодисментов не зазвучало — не фигляр на ярмарке перед зеваками кувыркается. Но поток восхищённых возгласов — пролился.

Ростиславе всё было противно. Начиная с себя самой в её нынешнем состоянии. А тут ещё... Горячая ляжка мужа, его рука на спине, эта сборище перед ней. С лживыми, подобострастными, умильными мордами. Мечтающими только об одном: пролезть, проскользнуть, присосаться. К власти, роскоши, бюджету... А потом они будут жрать и гадить, бездельничать и развратничать, лгать и наушничать...

Зачем?! Зачем мне такая мерзость в моём доме? Лживые скользкие ненасытные пиявки...

— Нет.

Слово не выражало и десятой доли того отвращения, которое испытывала Ростислава к предложению мужа. Но оно прозвучало так, как и было ей свойственно: однозначно и бесповоротно.

Это была ошибка.

Жена не может сказать такое мужу. Так. А уж в присутствии посторонних... Прямой ущерб чести славного герцога и, в его лице, всей славной Саксонии.

Если он не господин своей жене, то какой он господин? Не может порядок в своём дому навести — не сможет и в герцогстве. Не, нам такой герцог не нужен.

Это не конкретный план:

— Нынче ночью пойдём и прирежем. Этого... Льва.

Это — чувства. Слухи и сплетни, общее мнение, воля шир.нар.масс, утрата личного авторитета.

"Личный авторитет — важнейший элемент системы сотрудничества, основанной на идее, что суверенность принадлежит монарху совместно с аристократией".

Ростислава смотрела в пол, высказавшись и отключившись от происходящего. Тут так болит! Окружающее — не интересно.

Она пропустила наступившую тишину, полную любопытствующих переглядываний придворных. Не заметила постепенного появления краски на лице мужа.

— Дорогая, я велю тебе набрать свиту среди этих достойных саксонцев и саксонок.

— Я же сказала "нет".

— А я сказал "да"!

— Ну и набирай! Себе! Сам!

Ростислава разрыдалась от... от гадостности. Всего. Глупого мужа, этих противных придворных, Саксонии, мира, собственного состояния... Слёзы потекли мгновенно, обильно.

Она рванулась убежать. И была остановлена рывком за одежду.

— Вон! Все вон!

Рык Льва над её головой оглушил. Но не остановил: она пыталась вырваться, царапалась. От рывка супруга стукнулась затылком о спинку скамейки и почти сразу забилась в панике: герцог, разложив её на колене, полез под платье.

— Нет! Нет! Что вы делаете!

— Твоё своеволие меня утомило. Верно говорит духовник: мне следует чаще исполнять супружеский долг. И являть свои права. Дабы ты лучше знала своё место.

Ростислава отчаянно отбивалась. Но что может сделать шестнадцатилетняя девчонка против сорокалетнего мужчины? С опытом рукопашных схваток в пешем и конном строю, просто — вдвое тяжелее её?

— "Если спор с мужчиной не даёт результата, ложитесь на стол переговоров" — да я уже лежу! Правда, не на столе, а на его коленях.

Некоторое время она молча, в смысле: яростно, пыхтя и заливаясь слезами, отбивалась от мужа. Но его рука всё-таки нашли край подола шемизы, забралась под одежду и ухватила за коленку. И выше... Отчего последовал очередной приступ паники:

— Он доберётся! И поймёт! Что я не беременна! Что мы его всё это время обманывали! И тогда...

Она снова истерично забилась. Рогатка на бедре стукнула герцога по руке. Он заинтересовался непонятной деталью женского платья, пощупал, пытаясь понять предназначение этой детали дамского туалета.

При всём множестве подолов, задранных Львом за время его активной жизни, с таким он пока не сталкивался.

Вилка? Фиксатор? Расширитель? Измеритель? Удержатель? Для тонкой шейки?

Нескольких секунд паузы в процессе продвижения мужской руки по женской ляжке, оказалось достаточно: включилась думалка.

— Ах, Генрих! Как я рада! Что вы, наконец-то, вспомнили обо мне!

— Э... но ты же сама... мне передавали... чтобы я не предъявлял... права...

— Да-да! Конечно! Это опасно для... для маленького. Но ведь есть же и другие... способы. Доставить удовольствие. Моему единственному, законному, могучему... Не здесь, конечно. Среди этой толпы...

Сейчас он меня поведёт. В опочивальню. А там лестницы, переходы, слуги. Ему придётся убрать руки. Я... споткнусь, голова закружилась. Нос придётся разбить до крови. Или ещё чего-нибудь. Только бы выбраться из этой... львиной хватки. За ляжку под платьем.

— Какая толпа? Я их разогнал.

Нехотя убрав руку, отчего герцогиня на мгновение ощутила себя победительницей, герцог приподнял её, крутнул и поместил верхом на своих коленях. Беглый взгляд за спину показал ей, что, и в самом деле, придворных в притворе видно не было. Но проём, поддерживаемый двумя мраморными колоннами с великолепной чеканкой по меди на капителях, был ничем не закрыт.

Выяснять покинули ли придворные не только зону видимости, но и зону слышимости, в смысле: великолепный, богато и изыскано украшенный рыцарский зал, возможности не было — шаловливые ручонки венценосного супруга снова полезли под платье.

Панически пытаясь, сквозь ткань одежды, остановить ищущие руки супруга, Ростислава старательно изобразила похотливо-многообещающую улыбку, столь тщательно отрабатываемую с Цыбой перед зеркалами во Всеволжске, и, неотрывно глядя в наливающиеся кровью глаза мужа, сообщила:

— О! Мой ласковый и нежный лев! Неукротимый и необузданный! Не спешите. Я всё сделаю сама. Для вас. Мой могучий и свирепый супруг.

Ловко увернувшись от лап замедленно обдумывающего сказанное "неукротимого", она соскользнула на пол между раздвинутыми коленями "необузданного", порадовалась, мимолётом, что герцог нынче в верховой котте — с глубоким разрезом, и нежными пальчиками высокоблагородной госпожи, никогда не знавшими стирки на доске или выколачивания вальком, ухватила, сквозь тонкую ткань брэ, герцогское достоинство. А также достоинство, честь и гордость всей Саксонии. Просто по феодальной лестнице.

Отмечу: ухвачено многое. Но не "ум и совесть". Поскольку здесь такое не котируется, предметом гордости не является. Тут иной "предмет".

Многозначный политический жест. Как я уже говорил: всё что делают друг с другом аристократы называется политикой. И аристократки — тоже.

Пара нежных движений лёгких пальчиков вызвали стремительный результат. Чересчур стремительный. Который привёл Ростиславу в раздражение:

— Маменька "мышей не ловит"! Чёрт! Она же лежит последние дни! Вот муженёк и дошёл. До состояния мгновенной готовности. Ну, понятно. То ему: сколько хочешь и по всякому, а то — раз... "бывает и кошке постный день".

"Непрямой массаж" стремительно наскучил "необузданному". В два быстрых движения он избавился от "хвостов" шоссов и грубо сдёрнул свои панталончики, явив взору несколько растерявшейся герцогини свой "нефритовый жезл" в полуготовом состоянии.

— Ну. Давай.

При всей неоднозначности прозвучавшей команды вообще, она, однако, допускала лишь ограниченный спектр толкований в данном контексте. Причём, ряд вариантов её исполнения был катастрофичен с точки зрения глобальной цели. А также: желательных трендов, грядущих вызовов и неизбежных позывов. Оставалось только одно...

Старательно сохраняя прежнюю, столь многообещающую разных удовольствий и наслаждений, улыбку, удерживая взглядом глаза венценосного, герцогиня чуть опустилась на коленках, чуть наклонилась над... над "ключом" приближающейся глобальной катастрофы.

Или здесь правильнее — "фомке"?

И была немедленно надета ртом до упора. На фомку или на ключ — кому как нравится. Упором был мягенький беленький выпирающий живот "мощного", "свирепого" и богом данного.

— М-мать! — растерянно подумала герцогиня, потрясённая внезапным профессионализмом супруга, — натренировался. Котище мартовский.

Характеристика точно описывала действительность. Львы — из класса кошачьих, а на дворе — март.

"Львиная" длань ухватила её волосы сквозь аккуратно построенный трёхслойный головной убор, сминая и перекашивая его, и принялась таскать. Вверх-вниз. Со стороны живота и выше начали раздаваться ахи и охи, которые постепенно разнообразились шипением, всхрапыванием и, даже, похрюкиванием.

Процесс разворачивался по обычному своему течению. Первое смятение покинуло Ростиславу: плавали-знаем. Спасибо Ванечке — и этому выучил, подготовил. Не забывая дышать, что временами требовало предвидения и осознанного внимания, герцогиня повспоминала приятные эпизоды из "во Всеволжске". И скорректировала плотность контакта. Что и привело к издаванию вышепроизводимых "звуков скотного двора". Акустическая индикация показывала: решение — правильное.

Ещё она подумала, что надо посоветовать мужу сбрить лишнее. Хотя вряд ли: "наличие волос внизу" — обязательное свидетельство в некоторых судебных случаях, предусмотренных законодательством Саксонии.

— И как матушка с этим борется? Лезет же вовсюда.

Прикинула два варианта намёков на то, что брэ надо менять чаще. Прямой в лоб и иносказательный. И самому мыться. По всей Европе полно бань! Всякие там простолюдины то и дело намываются. По этому поводу даже статья в законе есть:

"Если кто-либо возьмет из общественной бани чужой меч, или платье, или умывальный таз, или ножницы...".

А в замке — ни одной! Горячую воду приходиться с кухни вёдрами таскать. Герцога в чистоте содержать не могут!

Наконец, Лев рыкнул по-львиному. Герцогиня, едва не захлебнувшись от такой "мощности и свирепости", судорожно сглатывала. Постепенно бледнеющее лицо супруга выражало крайнюю степень довольства и удовлетворения. Он покровительственно похлопал её по щёчке:

— Я всегда чувствовал, что мне досталась хорошая жена. Нам надо чаще встречаться. Например, сегодня вечером. И, да, тебе надо больше бывать среди людей. Многие в Саксонии обижаются на тебя. Твою скромность почитают безмерной гордыней. Это нехорошо. Мы, саксонцы, добрые люди. Так что подбери себе свиту — они помогут тебе лучше узнать здешних жителей.

Чёрт! Всё вот это — впустую?! Он опять за своё? Его не Львом надо называть, а упрямым ослом!

— Мой дражайший супруг. Я безмерно благодарна вам за ту сердечную заботу которую вы проявляете обо мне. За ваше стремление помочь мне войти в саксонское общество, обжиться в этом новом для меня месте. Но, Генрих... вот прямо сейчас... когда я до глубины души потрясена твоей... неукротимостью... Давай отложим эту беседу.

Герцог галантно помог герцогини подняться с колен и разрешил:

— Отложим. До вечера.

После чего развернул лицом к выходу и поощрительно хлопнул по попке.

Несколько потрясённая произошедшим и подгоняемая игривым шлепком "львиной" лапы, герцогиня, со сбившейся на сторону головной повязкой и перекрученным поясом, почти бегом вылетела из "алькова любви" меж двух мраморных колонн в главный зал.

Зал, как обычно, был великолепен. Особенно хороши были в косом солнечном свете, льющимся из окон противоположной стены, тёмные точёные колонны. Обильно размещённая золочённая чеканка пускала радостные зайчики. В конце зала толпились придворные. Кажется, количество их ещё более увеличилось. Под взглядами пяти или шести десятков пар глаз, одна посреди обширного пустого пространства, по гладкому мраморному полу с мозаиками, она шла вдоль ряда центральных колонн. Навстречу заинтересованным, презрительным, раздевающим, оценивающим... взорам благородных саксонцев и их дам.

Уставилась в пол, ссутулилась, мелкий суетливый шажок, жар щёк, подступающие слёзы...

Где-то на уровне пятой или шестой колонны ей снова вспомнился эпизод. Когда во Всеволжске Воевода устроил ей проверку в подземелье между двумя стадами преступников. Подвесив её голую за руки. Те не только смотрели, но и говорили, приманивали, ругали. Пережила. А эти... даже дерьмом кидаться не могут.

Ростислава подняла голову, перестала видеть людей на своём пути. Просто стенка, просто там, в углу, лестница. Развернула плечи, чуть сменила шаг.

— Что мне до этих паразитов? Клопы, вши и придворные. Пусть разбегаются.

Чувство юмора у насекомых отсутствует. А у здешних... увы, встречается.

Какой-то молодой дворянин вдруг шагнул ей навстречу и, в ходе исполнения учтивого поклона, заботливом тоном негромко произнёс:

— Ваше Высочество... извиняюсь, но у вас тут... белое.

Чуть наклонившись к ней, показал на уголок своего рта.

Ростислава автоматически вытерла пальцем. И остановилась. Толпа придворных дружно впала в веселье. Захохотала. Над ней. Дамы скромно хихикали в платочки, некоторые тихонько давились от смеха в сторону, а несколько благородных дворян просто ржали в голос.

Её настроение вновь резко изменилось: депрессия скачком перешла в яростную агрессию. Она размахнулась, целя в эту наглую, обманувшую её ложной участливостью, морду.

Увы, за её спиной не было Воеводы, как во Всеволжске, когда она надавала пощёчин вестовым.

Насмешник легко перехватил её руку, дёрнул на себя, так что она упала ему на грудь.

— Даже одев корону герцогини, tiffe остаётся teef. Такой не следует махать ручками в присутствии благородных людей. Только ножками. Гы-гы-гы.

Ей потребовалась несколько мгновений, чтобы понять сказанное. Негромко, с улыбочкой, прямо ей в лицо. Спасибо Фриде, которая научила разным местным скабрезностям. Голландцы называют teef — курв, шлюх, проституток, давалок. А tiffe — сучка по-саксонски.

Он удерживал её за правую руку. Так и не долетевшую до этого довольно красивенького мужского личика. Ростислава тоже улыбнулась в ответ, чуть встряхнула левой. И, ощутив в ладони выскользнувший из рукава котты узкий стилет, вонзила его в бедро собеседника.

Герцогиня была ниже своего визави, а мужская котта хоть и украшается шитьём по груди, плечам, рукавам, но на уровне бедра не имеет чего-то, что могло бы послужить защитой.

* * *

Стилет, милая вещица сделанная во Всеволжске, отличался от местных. Не чисто колющее оружие, как был когда-то костяной "ангелочек" в Смоленске во время моих игр с "самой великой княжной". Очень узкое, длинное, плоское лезвие. Моя металлургия позволяет уже делать такие вещи.

* * *

Глава 664

Пару мгновений два склонённых друг к другу лица пребывали в прежнем, полном улыбок, состоянии. Потом верхнее улыбку потеряло. После чего... Лезвие — плоское? А "укол с проворотом и подрезом" княгиня видела. Артемий показывал, давал попробовать. Понятно, что с палашом у неё ничего пристойного не получилось бы — силёнок маловато, кисти слабенькие. Но вот такой игрушкой...

— А-а-а!

Насмешник отшвырнул герцогиню от себя. Схватился за ляжку, поднял к лицу ладонь в крови... Шагнул к упавшей женщине, выдёргивая из ножен на боку кинжал...

— Стоять! Стража! Быстро! Взять! Что здесь происходит?

— Супруг мой. Этот человек напал на меня. Схватил за руку. Теперь синяки будут. Я попыталась освободиться. Он сбил меня с ног, кинулся с ножом.

— Мерзавец! В тюрьму! Пытать! Выяснить: он сам до этого додумался или ему кто подсказал. Ка-аков мер-рзавец. Злодей! В моём доме! Нападает на мою жену! Где начальник охраны? Как это понимать? Ты что, специально пускаешь этот сброд в дом?! Выгнать всех посторонних! Всех! Остальных проверить. Ну! Три тысячи чертей!

Лев гордо, по-орлиному, оглядел присутствующих. И повернулся к жене.

— Дорогая. Я крайне удручён. Виновные будут найдены и казнены.

— Ну что вы, Генрих, нельзя винить себя во всех несчастиях, случающихся в мире. Но сейчас... если вы не возражаете... я пойду и лягу... Мне надо... после такого... отдохнуть. Фрида, помоги мне.

Постанывающую, нетвёрдо стоящую на ногах герцогиню проводили в её покои. Из которых она немедленно сбежала. Полная ярости ворвалась в комнату своей матушки:

— Ты...! Ты тут валяешься...! А меня... меня там...! То муж, то какая-то тля придворная...!

Впрочем, бледный вид явно нездоровой матушки несколько сбил уровень наезда.

Получив более подробный и структурированный отчёт, Софья, хоть и покрывалась временами испариной от слабости, привела себя в "боевое" состояние. Неровный румянец от выпитых снадобий придавал ей несколько "загадочный" вид вампирского толка. К вечеру она собралась с силами настолько, что, хоть и поддерживаемая слугой, отправилась к зятю. В опочивальню.

* * *

"Загадочная женщина загадит жизнь кому угодно...

А если не успеет, то придёт догадливая и догадит".

Ростислава, конечно, догадлива. Но хватило и загадочной.

* * *

Был скандал. Сопровождаемый львиным рыком. Потом примирение. С плачем маленького мальчика. И крепкий храп грузного взрослого мужчины.

Бетман к герцогине так и не пришёл.

Как бы не хотелось княгиням не подпускать посторонних близко, но физическая необходимость и требования статуса заставляли. Свобода состояла только в том, чтобы выбрать более подходящее. И принимать не "залпом", а постепенно. Проверяя, присматриваясь к новым слугам.

История получила огласку. В части особых умений герцогини Саксонской. Как в форме "русского поцелуя", так и в форме ножевого удара. Сложилось общее мнение, что все русские постоянно скрытно носят с собой ножи. И пускают их в ход по мелким, а то и просто непонятным поводам, даже — шуткам. Что избавило от многих... неприятных эпизодов.

Софья, измученная последствиями выкидыша, не имея сил "обуздывать необузданного" средствами умного и игривого общения, просто вкатила зятю дозу опиума. Отчего тот быстро заснул. В разных вариантах этот метод повторялся и позднее. Постепенно переходя к привычке. Через четыре года это привело к катастрофе его паломничества.

У княгинь возникло острое понимание необходимости Ростиславе как можно скорее исчезнуть из поля зрения мужа. Да и вообще — местных. Имитация становилась всё более опасной, более затруднительной. Следовало найти укромное место, где, в окружении двух-трёх верных людей дождаться требуемого срока и объявить о счастливом разрешении от бремени.

Увы, Ольденбургский турнир.

Вокруг рыцарских турниров сложилась масса мифов. Красочных, героических. Красивые мужчины на красивых конях в красивой одежде красиво скачут. Тычут тупыми копьями, машут тупыми мечами. Потом много пьют и едят в красивых замках. А красивые менестрели красиво их воспевают.

Сплошная красота. С реальной войной не сравнить.

Генрих Лев не был "бешеным кавалеристом", для которого главное в жизни — "донести плоскость клинка до нужного места на теле цели без заваливания". При этом он был неплохим правителем. При котором подчинённые добиваются побед. Часто без его непосредственного участия, но под его знамёнами. А результаты побед не расточаются впустую, а приумножают достояние Саксонии.

Ещё он артистическая натура. Которую, естественно, привлекают яркие краски, громкие звуки, праздничная суета рыцарских турниров.

Сочетание двух подходов — эстетизма и государственности — естественно привело его к организации и продвижению турниров в Саксонии. Сам он на поле не выходил, любуюсь зрелищем со стороны, но всемерно поддерживал личным присутствием. В его десятилетия турниры проводятся регулярно. В Брауншвейге, знаменитые турниры в Люнебурге. И вот тут, в Ольденбурге.

Кому-то весёлое времяпрепровождение, повод потешить своё эго, завязать новых знакомств, просто поправить материальное положение. Для герцога — серьёзное общественно-политическое мероприятие, крупная пропагандистская кампания. Наглядная демонстрация уничтожения мятежников и восстановления законной власти в собственном лице.

* * *

Мои современники вспоминают Ольденбургский дом исключительно в связи с династическими связями. Есть за что.

Ветви Ольденбургов царствовали в различных странах. Прямая линия — в Дании с 1448 по 1863 г. К младшим ветвям принадлежат все Романовы с 1762 г., Гольштейн-Готторпская династия шведских королей (1751-1818 гг.), датский, норвежский и греческий (до 1974 г.) правящий род Глюксбургов, британская линия Маунтбеттен-Виндзоров в лице детей и внуков Елизаветы II.

Этого здесь нет и, похоже, в моей АИ не будет. Просто из-за замены второй жены Генриха Льва.

Какая связь? — Так очевидная же! "Муж — голова, жена — шея. Куда шея повернёт — туда голова и посмотрит" — русское, народное, анатомически-окулистическое...

Лет за сто до появления Ростиславы, в этих краях жил да был кое-какой фогт (светское должностное лицо в церковных владениях епископа или монастыря, наделённое судебными, административными и фискальными функциями, управитель церковных земель) в монастыре в Растреде. По имени Эгильмар. Дальний родственник местному графу. Тут родственники кто сразу умер, кто бездетным. Эгильмар остался наследником, графом. Тоже, соответственно, Расстредским. В числе его патрилинейных потомков: наследник британского престола принц Чарльз, королева Дании Маргрете II, король Норвегии Харальд V, Константин II (король Греции), Мария Владимировна Романова.

Но тогда этого никто не понял. Более того: ни титула, ни самого городка Ольденбург ещё не было.

Тут некоторые... м-м-м... "славянолюбы"? — Как-то многозначно звучит. Лучше по-гречески: славянофилы.

Оные филы путают город вагров Стариград (в 21 в. — Ольденбург-ин-Хольштайн) и город немцев Ольденбург.

О первом Гельмгольд:

"Альденбург — это то же, что на славянском языке Старгард, то есть старый город. Расположенный... в земле вагров, в западной части [побережья] Балтийского моря, он является пределом Славии".

При всём сходстве названий это совсем разные поселения. И во времени, и в пространстве. Ольденбург — к югу от Рейна, в исконно-посконных германских землях. Если не считать более посконными римлян и прочих вымерших до них в этих местах, включая неандертальцев.

У Эгильмара Первого был сын по имени... как вы догадались? — правильно, Эгильмар Второй. Как и папашка, удачно женился, чуток повоевал. При введении его в наследование в 1108 г. городок упомянут первый раз. Столицей графства он стал позже.

У этого Эгильмара были два старших сына, которые поделили наследство. Неудачно. В том смысле, что сделали глупость: связались с Альбрехтом Медведем против Генриха Льва. В начале 1167 г. Генрих Лев осадил Ольденбург, во время осады братец Христиан I умер. После его смерти Ольденбург перешёл Вельфам.

Старший братец покойника, Генрих I, был вынужден уступить часть своих владений — графство Ритберг — Льву. Но кое-каким графом таки остался.

"От деревянных башмаков к деревянным башмакам — путь в четыре поколения: первое поколение наживает, второе — приумножает, третье — транжирит, четвертое — возвращается на фабрику".

Наблюдение Черчилля вполне применимо и к немецким аристократам.

Третье поколение "растранжирило" имение "отцов и дедов" своими политическими ошибками. Их детей ожидала окончательная утрата владений и титулов. Место наёмного слуги, что-то "на подхвате" в более успешном семействе. Судорожные кровавые попытки авантюрного толка, надежды на случайность, удачу.

Так и случилось. Сын умершего при осаде Христиана Мориц воспитывался при дворе кёльнского архиепископа Филиппа I фон Хейнсберга, состоял у него на службе.

Тут Барбаросса принялся валить Льва. Ура! Удача пришла! В 1180 г. Мориц участвует в имперской войне против Генриха Льва и получает назад свои земли.

Его младший брат Христиан Крестоносец возвращается (в 1192 г.) из Третьего Крестового. Его как-то странно убивают. Он мог претендовать на часть родовых земель, Мориц знал о предстоящем убийстве, возможно — сам и организовал. Он же начал строительство бургов, что вызвало восстания в Острингене и Рюстрингене.

Такой персонаж — в основе множества высших аристократических домов Европы.

Род снова постепенно деградирует, направляясь к очередным "деревянным башмакам". Но XV в. новое стремительное возвышение: потомок Эгильмара, граф Дитрих Счастливый (ум. 1440), женится на дочери герцога Герхарда VI Шлезвиг-Голштинского Гедвиге (ум. 1436). Их старший сын Кристиан (ум. 1481) при содействии своего дяди герцога Адольфа VIII Шлезвиг-Голштинского (ум. 1460) избран в 1448 г. королём Дании, в 1450 — Норвегии, а по смерти Адольфа — правителем его герцогства; положил начало датской королевской линии, которая пресеклась в аж 1863 г.

На смену войнам и осадам пришла "брачная дипломатия". Она оказалось эффективной, вывело семейство на принципиально новый уровень. Русская ветвь, начавшаяся с Петра III, лишь одна из веточек на этом дереве. После смерти Петра III в 1762 г. новый герцог Гольштейн-Готторпский Павел (будущий император России), проведя земельный обмен с Данией, получил Ольденбург и Дельменхорст.

Так что, разглядываемые Ростиславой из окна графского, год назад здесь умершего Христиана I, замка болота — исконно-посконная русская земля. Будет. Через шесть столетий.

* * *

Герцог проводит здесь турнир не только "из любви к искусству". Ему нужно показать свою власть. Чтобы и местные вассалы, и разнообразные приезжие, увидели и разнесли по стране, что Ольденбург — домен Саксонии, что всякие вякающие — повякали и землёй накрылись, а Лев на их могилах веселится и игры играет.

Вот почему он не только разослал множество приглашений, но и потащил с собой жену и весь двор. Да, это дорого. Но создаёт ощущение надёжности, законченности разгрома противников.

И теперь две женщины сидят в полуосвещённой комнате и недовольно посматривают друг на друга. Мать и дочь, жена и тёща, супруга и любовница. Две русские княгини. Одна из которых только что напомнила другой:

— Дочь князя вправе указывать дочери боярина. А законная жена полюбовницу мужа своего может и по щекам отхлестать.

Софья проглотила оскорбительную фразу. Ощутила "свой место". Но Ростислава вовсе не собиралась "втаптывать" свою матушку.

— Ты говоришь: надо свой крепкий домик построить. Это означает: получить в своё распоряжение земли, с которых собирать доходы, размещать там своих людей. При опасности — отсидеться.

Софья морщилась: очевидные слова, чересчур общие утверждения. Азбука-с. Уж ей-то не знать. А валы и стены вокруг Кучково, построенные её мужем Андреем Боголюбским, как убежище на случай... разных несуразностей? А Владимир-на-Клязьме? А само Боголюбово?

Ростислава сформулировала проще:

— Тебе денег надо?

— Пф-ф... Лёвушка ж даёт. И ещё даст.

— Ага. Пока ты даёшь. А завтра у него... мысля какая пришла. Или соплюшка смазливая. И — "денег нет, но ты держись".

— И что? У нас же товары есть. Беня продаст.

— И? Вот они есть — вот они кончились.

— Ничего. Твой... Ванечка ещё пришлёт.

— Когда? А если война по дороге? А если здесь война и Льва побьют? И кто мы тогда? Ты рвёшься в монастырь? Ты же сама говорила про "крепкий домик".

Софья снова фыркнула. Покрутила ларец с мылами. Решительно захлопнула его и, обращаясь к дочери, спросила:

— Ну? И какой же ты "домик" предлагаешь?

— Голштинию.

Изображаемая самоуверенность мгновенно слетела с Софьи.

— Чего?! А страну Ефиопию тебе не надобно?! Ну ты и... я-то думала ты всерьёз...

— А я вполне серьёзно. Нынешний тамошний граф — ребёнок. Опекуном и управителем является его мать. Незаконно.

— Э-э-э... Но... Говорят, что Генрих обещал это прежнему графу на смертном одре того. Тот же пал в бою за Саксонию против ободритов. И отдал герцогу часть своего лена, Любек.

— "Обещал это". Это — что? Преступление против законов Саксонии?

— Да плевать! Ты что, Льва не знаешь?! Он — обещал! Слово рыцаря — твёрже камня! Да и возражать-то некому.

— Матушка, ты смущаешь меня своей... одномерностью.

Женщины напряженно посмотрели друг на друга. Потом улыбнулись. Приятным воспоминаниям.

Слово из тех, которыми иногда их Ванечка развлекал. Используя выражения какого-то... "рыбного ёжика"?

А, вспомнила! Ежи Лец: "Женщина ночью трёхмерна".

Тогда Воевода им много умных слов сказывал. Про разную мерность. И кое-что... продемонстрировал. Из серии про... непрерывную трансформацию конгруэнтности.

— Да уж... были битвы боевые... А к чему это?

— Лев обещал права опекуна и управителя вдове. Исполнил. Если вдова умирает — кому переходят эти права?

— Э... А я откуда знаю?! Я что, юрист-крючкотвор?!

— Старшему из мужчин в роде, способному носить меч.

— Ну, вот. А мы здесь причём?

— А такого — нет. Род сжался ещё при отце нынешнего графа. Для него, тогда двухлетнего ребёнка, не смогли найти опекуна, кроме его матери, Хильдевы. Помнишь, на Руси говорят "почитать в отца место". И здесь, если нет родственников, то место отца занимает господин.

— Та-ак. Генрих в роли приёмного отца... Не. Он с детьми... Не.

— Это — хорошо. Мальчик попадает в наш дом. В Брауншвейг. Под опеку Генриха. И — призрение. Моё. Я ж герцогиня. Я ж должна делать благие дела, помогать убогим и сирым. Вот — сирота. Я его... призераю.

— Гос-споди! Тебя саму бы ещё...

— Да. Но — некому. Не отвлекайся. Генрих, как опекун, назначает туда фогта. Наместника. Которого ты ему посоветуешь. Который вытягивает из графства деньги, ленников и прочее. И полученное отдаёт тебе. В благодарность за "хлебное место". Ты же сможешь найти человечка на такое место?

Софья вскинула голову, горделиво посмотрела на дочь. На вопрос "сможешь" она в разных ситуациях отвечала по-разному, но всегда положительно. Ещё не хватало, чтобы дитя сомневалось в способностях родительницы!

Хотя... а с другой стороны... есть тут некоторые, которые уже "бородой пол пред ней метут"... получить постоянный и немаленький доход графства... вассалы... на конях, в доспехах... зятя-то она убедит... кого же на то место поставить?

Стоп. На которое место?

— Погоди. Но ведь эта графиня... Она же живая! Её снять — на её место другого поставить... Нет, на это Лев не пойдёт. Ущерб чести, отказ от собственного слова. Нет. Даже и не думай.

Ростислава устало улыбнулась горячности матушки. Чтобы она не говорила, а к Генриху привязалась. Ишь как кинулась честь его защищать. Как за своего законного.

— Остынь. Посмотри... конно. Ой! Неправильно! Ванечка говорил: конь-струк-тивно. Есть препятствие. Эта... Матильда. Живая. Если одной матильдой на земле станет меньше, то... у нас появится место для "крепкого домика".

— Ты... Ты хочешь её...?

— Ага.

Ростислава весело улыбнулась потрясённой матушке, демонстрируя хорошие, регулярно, утром и вечером чищенные зубы. И принялась излагать свой план. Родившийся из ничего. Из болтовни служанки, из некоторых представлений о саксонском праве, из слов матушки о крепком домике... и из скуки. Тоски от бесцельности собственного существования. От зрелища опускающегося куда-то за Нидерланды утомлённого жарой, болотами и пылью багрового солнца.

* * *

"Что мы делаем, когда чувствуем физическую боль? — Терпим, занимаемся самолечением, обращаемся к врачу. Алгоритм — понятен. Что мы делаем с эмоциональной болью, которую испытываем на фоне чувства одиночества? Понимаем ли, что это важная часть нашей личности, и если что-то ломается в ней, нужно это "чинить"?

Наши мысли и чувства — не те друзья, на которых можно положиться. Они больше похожи на капризного друга, который в один момент может поддержать, а в другой — быть крайне неприятным. Но с психологическими травмами мы делаем так постоянно. Почему? — Из-за плохой эмоциональной гигиены...

Одиночество наносит глубокую рану, искажающую наше психическое восприятие и путающую мышление. Оно заставляет бояться обратиться к кому-нибудь — зачем подвергать себя отвержению и страданию, если сердце уже и так болит больше, чем можно вынести?

Одиночество не только делает несчастным, оно убивает. Хроническое одиночество увеличивает вероятность ранней смерти на 14%, приводит к повышенному давлению, высокому уровню холестерина, подавляет функционирование иммунной системы. У 40% — клиническая депрессия. Опасность для здоровья, как от курения.

Обычные защитные механизмы инстинктов подводят. Ты просто не доверяешь своему разуму. Если у человека отобрать любовь, в его мозге активизируются те же механизмы, что у наркоманов, у которых отобрали кокаин или опиоиды. Непреодолимое желание предаться воспоминаниям только усиливает зависимость, душевную боль.

Руминация — зацикливание на одних и тех же мыслях. Когда начальник накричал на вас, или преподаватель выставил вас глупцом, или вы повздорили с другом, вы не перестаёте проигрывать эти сцены в голове... руминация об огорчающих событиях легко может стать привычкой. Проводя много времени, сфокусировавшись на огорчающих и негативных мыслях, вы подвергаете себя большому риску возникновения клинической депрессии, алкоголизма, нарушения пищевого поведения и даже сердечно-сосудистых заболеваний".

Про нечто похожее, называя "остроумием на лестнице" — я уже...

* * *

У Ростиславы душа — сплошной рубец. Слишком много потерь за последний год. Приобретений и новых потерь. Муж, отец, мать... мил дружок Ванечка, новые подруги, чувство полёта, устои и скрепы, собственная значимость... она сама прежняя...

Это — уже. Случилось. Не исправить, не изменить. А нынешнее... Солнце за болотами.

Нужно вырваться. Из руминации. Из повторов воспоминаний, пусть бы частью и приятных, но вызывающих "здесь и сейчас", такую тоску, что хоть волком вой. "Вырваться" — новыми сильными захватывающими эмоциями, требующими концентрация внимания действиями.

Например, организацией тайного убийства.

"У многих бед одно начало: сидела женщина, молчала".

Здесь — молчала, глядя на заходящее солнце.

— Но... Это кто-то должен сделать?! Кто?

— У нас, матушка, очень мало времени. За окном уже темно, майские ночи коротки. Утром, на рассвете, графиня с любовником тайно отправятся в... в свой маскарад. Инкогнито. Их там должны встретить и... иллюминировать.

— Маскарад... инкогнито... Так их просто не узнать! В толпе.

— Фрида подробно описала костюмы. Которые она помогла пошить графской портнихи для госпожи и её любовника.

— Глупость! Наши вояки выточки от разреза не отличат!

— Да. Хуже: наших "вояк" за версту видать. Поэтому... Егорушка.

— Он же ребёнок!

— Он уже зарезал одного саксонца. В феврале под Минденом. Навык надо закреплять. Его можно одеть в женское платье. В отличие от многих вояк. И он умеет работать ножом. Снова — в отличие. "Вояк" учат палашам.

Софья потрясённо смотрела на дочь.

"Давай переедем? — Давай. А кого?".

Она — убийца. Хладнокровная и неоднократная. Убивает сама и делает убийц из своих людей. Спокойно обдумывает, приуготовляет, посылает. Уж-жас! Хотя... ведь и она сама, Софья... Были случаи, когда она посылала... в очень опасные... из которых не возвращались. Случалось и подставлять так, что дальше... только в поминальных молитвах...

Мда... в меня пошла. Только чётче и дальше. Но — моя кровь. Сообразительна, изобретательна, не пуглива. Умница.

Но я делала это не ради земельных владений! Мда... так ведь и здесь — владения не переходят из рук в руки. Как маленький граф был, так и остался. А вот деньги, должности... бывало.

Эта Матильда... она, конечно, невиновна. Но не невинна. Соучастница в нарушении законов Саксонии. Понятно, что по воле покойного мужа и сеньора, но... соучастница. А могла бы и отказаться. Да ещё с любовником! Какое бесстыдство! Вдове! На общий съезд знати всей Северной Германии! В присутствии своего господина! Мой Лев так старался! Турнир должен быть... eccelente! На всю империю! А тут эта... С каким-то худородным ублажителем! Разврат и позор! И пусть Господь воздаст по делам её. Amen.

— Ну, тогда зови.

Вестовой Егорушка, пятнадцатилетний довольно крепкий для своего возраста парень, заспанно-восторженно смотрел на свою госпожу.

Потом — изумлённо.

Потом — потрясённо.

Потом — сосредоточенно.

Запоминая, продумывая.

Присутствие Софьи оказалось полезным: она видела план табора в покоях герцога, представляла себе расположение шатров и лавок, возов торговцев и трибун для гостей.

Женское платье не было новостью для Егорушки: всех вестовых прогоняли через "школу скоморохов". Играть от них не требовалось, но отличать "чужую игру" они должны уметь.

Понятно, что ничего, носящего признак русскости, польскости или прусскости, а равно герцогинистости, использовано быть не могло. Вообще, значительная часть беседы состояла в том, что бы продумать "обрубание хвостов".

— Твоя смерть, Егорушка, будет не только несчастием для всех нас, но и катастрофой. Даже мёртвого тебя опознают. Это приведёт ко мне. Поэтому будь любезен остаться в живых и на свободе.

Небо уже светлело, когда злой и невыспавшийся Ивашко вывел через калитку замка замотанную платком под глаза молоденькую служанку, дал ей несильно пинка и, высморкавшись попеременно из обеих ноздрей, объяснил, на своём варварском немецком, наблюдающим за процессом стражникам:

— Шляются тут всякие... хористки. А потом портянок недостача. У жеребцов.

Стражники уважительно покивали. Проблема понятная, у них, в Вестфальской страже, с этим тоже напряг. И чё делать? Пост помогает. От хористок. Но очень мешает службе.

Солнце взошло. Снова. Вчерашнее. Но глаза Ростиславы, смотревшие на него были другими. Другими были чувства. Азарт, тревога, волнение. Ожидание. Не то катастрофы, не то успеха. Она то сжимала кулачки за Егорушку, то крестилась, прося ему удачи.

Замок гудел как разворошённый улей. Десятки людей бегали в разные стороны по спешным, в последний момент образовавшимся, заботам. Падая и поднимаясь, получая и раздавая зуботычины, пинки и оплеухи, ругаясь и хохоча. Разодетые в "пух и прах", хотя пуха нет, а прах ещё только поднимается из-под копыт скачущих коней, украшенные... всем, чем по их мнению можно себя украсить, от золочёных, загнутых в три загиба шпор, до высоченных раскрашенных фигур женщин и животных на шлемах, от чулок без дыр у слуг, до открытых любознательному взору брэ с блёстками и инкрустациями у модников...

Первый день турнира! Праздник!

Наконец, к крыльцу притащили вереницу носилок.

* * *

Паланкин, который древние греки заимствовали на Востоке, временами довольно широко распространяется в Европе. Поскольку дама не может ехать верхом, а повозка на узких улицах средневековых городов неудобна, то выбор у благородной дамы невелик: или своими ножками, или на плечах носильщиков.

Виноват: на руках. На плечах подобные носилки носят на Востоке.

В Европе пара лакеев (или больше) держат ручки подобных портшезов ("носимый стул") в руках. Хотя есть варианты. Изабелла Баварская, например, въезжала в Париж в сер. 14 в. в больших открытых носилках, закреплённых на спинах двух лошадей спереди и сзади. Примерно так, как на Руси покойных князей возят.

Портшезы 18 в., когда они станут постоянным средством передвижения множества аристократок, довольно лёгкие. "Выезд" же герцогини Саксонской состоит из четырёх носильщиков и четырёх пеших вооружённых слуг спереди и сзади. Разгонять чернь. У аристократок бывает больше, бывают конные вооружённые сопровождающие. Попы, клерки, служанки...

Выезд. Не путать с подъездом, отъездом, заездом, наездом и поездом. Или — с кавалькадой.

* * *

Ростислава сперва смущалась ездить на людях. На Руси такой манеры нет. Софочка отмела стыд и указала на безвыходность:

— В наших городах улицы шире. А тут иначе никак.

Но в книгу "Хорошо бы сделать...", которую Ростислава завела по образцу виденной во Всеволжске, записала насчёт облегчения и изменения конструкции.

Когда Софочка решительно направилась к паланкину герцогини, носильщики сразу загрустили: тёща герцога не отличалась субтильностью.

"Потаксуны", в смысле: носильники, "приняли вес" и потащили паланкин в направлении ристалища. Без "д", пожалуйста.

— Ну? Как? Новости есть?

— Нет. А у тебя?

— А, мой-то... в смысле: наш — весь на нервах, бэтману по уху дал, старого лакея велел выпороть на конюшне. У парадных шоссов так хвост дёрнул — с мясом вырвал. А народу-то, глянь! Разодеты как! Все блестяшки на себя понавесили! А вот такого чепчика я ещё не видела...

* * *

Чисто для знатоков. И — знаточек.

Атур (эннен, конус) появится только в следующем столетии. Эннен — высокий колпак из накрахмаленной ткани, к которому прикрепляют вуаль, свисающую до пола. Высота колпака определяется происхождением — чем выше, тем знатнее: принцессам — метровые, знатным дамам — 50-60 см. Головной убор позволит видеть окружающим не только лицо и шею женщины, но и половину макушки и даже затылок. Брови и волосы на этих местах полностью сбривают. Выглядит открыто, раскрепощенно, но немного... безумно. Так в третьем тысячелетии изображают фей и волшебниц. Здесь ещё не доросли. Пока — чепчики. Здешние называются "крузилер" — из полотна с большим количеством рюшей, плотно прилегает к затылку.

* * *

Глава 665

Какой же рассказ о Европе Высокого Средневековья без описания рыцарского турнира?

Увы, Софья оценивала это занятие как форму идиотизма, а Ростислава была слишком занята своими тревогами по поводу запланированного убийства. Поэтому кратко. Ну, или как получится.

* * *

Прежде всего, "турнира" — нет. Есть "бугурт". Или, на манер англичан, "хейстилъюд".

Кретьен де Труа в 1170 г. употребляет слово torno в значении спортивного турнира в романе "Эрек". После него и другие авторы рыцарских романов 12 в. используют термины turnei и turneiement уже не в военном значении.

Занятие возводят к очень древним временам. Лет двести назад.

Людовик Немецкий и его брат Карл Лысый:

"Для телесных упражнений они часто устраивали воинские игры. Тогда они сходились на особо избранном с этой целью месте, и в присутствии теснившегося со всех сторон народа большие отряды саксов, гасконцев, австразиев и бретонцев бросались быстро друг на друга с обеих сторон; затем одни из них поворачивали своих лошадей и, прикрывшись щитами, искали спасения в бегстве от напора врага, который преследовал бегущих; наконец, оба короля, окруженные отборным юношеством, кидались друг на друга, уставив копья вперед, и, подражая колебанию настоящей битвы, то та, то другая сторона обращалась в бегство.

Зрелище было удивительное по своему блеску и господствующему порядку: так что при всей многочисленности участвовавших и при разнообразии народностей никто не осмеливался нанести другому рану или обидеть его бранным словом, что обыкновенно случается даже при самом малочисленном сборище и притом состоящем из людей, знакомых друг с другом".

Готфрей де Прейи привнес в турниры систему, сделал их более регламентированными. Однако на турнире 1066 г., проведенном по разработанным им правилам, сам Готфрей был убит. Турниры в то время отличались от настоящего сражения только целью — взять соперника в плен и получить за него выкуп, а не убивать. Использовалось любое оружие, включая луки и арбалеты. Не являлись исключительной привилегией аристократии. В 1077 г. в таком состязании погиб молодой человек, сын башмачника. Один из шотландских высших аристократических домов возводит свою родословную к кузнецу, которые был настолько туп, что, участвуя в турнире на окраине Перта, так и не понял — за какую команду он выступает.

Первоначально турниры проводили только в Германии и Франции. В Англии их называли "галльскими боями" (conflictus Gallici). Около 1150 г. в немецких хрониках появляется термин "бугурт". Первоначально (и в текущий момент — тоже) под этим термином понимали турнир вообще, позднее словом "бугурт" стали называть состязания, проводившиеся в легких доспехах или вообще без них, в которых могли принимать участие не только знать, но и горожане. Состязания часто сопровождали фестивали.

С 1100 по 1400 г. в английских и французских хрониках фигурирует термин — "хейстилъюд" ("игра с копьем"), применяется ко всем копейным схваткам, групповым и одиночным.

В XII и XIII вв. турниры проводятся на боевом оружии и в обычных, не усиленных доспехах (в основным — кольчуга).

Турнир начинается утром и заканчивается с наступлением сумерек. Пленников отводят в сторону, где они ожидают окончания схватки. Под честное слово, которое иногда нарушают. Вечером определяют победителей, после чего много пьют и хвастают.

Основная форма турнирных схваток в XII в. — групповые бои (меле).

Поединки в XII-XIII вв. — редкость, хотя к концу XII в. число участников в групповых боях уменьшилось. Схватка — конно-копейная сшибка. В XII в. копьё держат уже не в руке, а под мышкой, специальных копейных крюков нет. Такая манера ("таран") даёт более мощный удар, характерная черта рыцарских боевых действий.

Цель схватки — выбить противника из седла или "преломить" свое копье о его щит. В XII-XIII вв. копье не более 6,5 см в диаметре и сравнительно легкое. Самым красивым считается бой, в котором оба участника сломали свои копья, не выпав при этом из седел.

Получить доспехи униженного, но живого противника почетнее, чем снять их с мертвеца. Ранить коня категорически запрещено; рыцарь, повредивший коня своего противника, должен оплатить его полную стоимость до конца турнира.

На четверть корпуса позади лошади рыцаря двигается — верхом или пешим — слуга, турнирный стражник. Его задача — удержать лошадь и подстраховать выбитого из седла всадника. В рыцарских романах и книгах о турнирах эту услугу обычно обходят вниманием.

Правила весьма вольные: всадник может атаковать пешего, а несколько рыцарей — напасть на одного. Поэтому некоторые лорды приводят с собой целый отряд пехоты для прикрытия. Чтобы рыцари не использовали турниры для сведения счетов, воины дают клятву, что будут участвовать в турнирах только для совершенствования воинского искусства.

Сразу отмечу: клятва не помогает.

В турнирах рыцари преследуют две цели: продемонстрировать свою доблесть и подзаработать. Победитель получает доспехи и лошадь проигравшего. Стоимость — 30-50 голов скота. В плен берут и самого рыцаря в надежде получить за него выкуп.

Уильям Маршалл, возглавивший впоследствии конную стражу короля, сколотил на турнирах состояние (за 10 месяцев 1177 г. он вместе с другим рыцарем пленил 103 соперников). В XIII в. этот обычай станет символическим: победитель получал только часть доспеха, например шпору или плюмаж с шлема.

Отмечу: на картинках часто изображают рыцарей со страусиными перьями.

Перо страуса для головных уборов активно использовали древние египтяне. В Европе птица получила известность во время правления Марии Антуанетты, которая ввела эту моду. Перьевые плюмажи постоянны на шлемах командиров римских когорт. Военный плюмаж в Европе вновь появляется благодаря моде конца 1600-х. Мужчины в те дни были словно павлины и носили заметные вещи ярких цветов.

Проще: перья — не здесь, не сейчас. Сейчас — довольно громоздкие, яркие нашлемные символические фигуры.

В XIII в. устроители турниров стали награждать победителей из своих средств. Подарки почетны и часто дорогостоящи: доспехи, боевые лошади, оружие, кубки, охотничьи соколы и др. Иногда курьезны: призом на английском турнире 1215 г. был медведь.

В средневековых источниках различают Turnei, Buhurt и Tjost.

Turnei — симуляция группового боя двух команд бронированных всадников.

Бугурт — командное соревнование в искусстве верховой езды.

Тйост — поединок, парный бой.

Понятие "турнир" как обозначение всех видов состязаний стало общепринятым к концу 15 в.

В Turnei две команды выстраиваются друг против друга и по команде кидаются в атаку. Удар ниже пояса — незаконен. Чем выше удар, тем он удачнее. Более всего ценен удар по шлему.

В турнирах поначалу принимали участие не только рыцари. В 12 в. рядом с рыцарями — вспомогательные пешие войска, вооруженные дубинами и булавами. В 13 в. от этого обычая постепенно отказались: возросло число жалоб по поводу распространившейся практики "опрокидывания". Слуги целенаправленно пытались стянуть противника своего господина из седла с целью обеспечить сеньору большую добычу.

Турниры — массовые мероприятия. На турнир в Суассоне в 1175 г. граф Балдуин Геннегау явился с 200 рыцарями и 1200 пешими слугами. На турнире, устроенном в Гейдельберге в 1481 г. пфальцграфом Филиппом, присутствовало 5 князей, 20 графов, 4 свободных господина (Freiherr), 60 рыцарей и 385 благородных (т.е. еще не посвященных в рыцари оруженосцев).

Турниры опасны не только технически: если среди бойцов те, кто имел между собой личные счеты, то катастрофа почти запрограммирована. Дурно прославился турнир в Шалоне 1274 г. между рыцарями графа Шалона и англичанами из свиты короля Эдуарда I — перерос в кровавую бойню. Королевский двор был шокирован, ввели "armes courtoises" — тупое оружие, которое должно применяться при состязаниях. На турнире в Виндзоре 1278 г. допускались лишь мечи из китового уса.

Бугурт (в более позднем виде) — конные состязание в совершенстве верховой езды. В бугурте — оружие деревянное. Благодаря мирному характеру состязания участие разрешено рыцарям-тамплиерам, для которых турниры вообще строго запрещены. Таким спектаклем был знаменитый придворный праздник в Майнце в 1184 г. Это мероприятие всегда описывается хронистами как особо блестящее, событие века. В празднике принимали участие 20000 рыцарей. Центральное событие — посвящение в рыцари сыновей императора, короля Генриха VI и герцога Филиппа. В конных играх участвовал и император со своими сыновьями.

Тйост — бой двух рыцарей с длинными копьями. Оба рыцаря пытаются сбить друг друга с коня или как минимум сломать копье. В зависимости от правил в случае выхода из строя копий, разрешалось пользоваться мечом.

Тйост описан в рассказе о турнире, устроенном маркграфом Генрихом фон Мейсcен в 1263 г. в Нордхаузене. Князь установил на турнирном поле искусственное дерево с серебряными и золотыми листьями. Серебряные предназначались в награду тем, кто смог сломать копье о противника, золотые — выбившим противника из седла.

Немцы тйост сначала называли Stechen (от нем. колоть). С переходом на тупые копья было перенято и название тйост. Введение тупого оружия в 13 в., "обезопасило" тйост, хотя риск не полностью исключен.

Например, при праздновании свадьбы дочери и заключения Като-Камбрезийского мира король Франции Генрих II устроил 3-дневный рыцарский турнир. На второй день вечером Генрих вступил в бой с графом Монтгомери, причём копьё графа сломалось о панцирь противника при очередном ударе.

По свидетельству очевидцев виновником инцидента был Монтгомери, который удержал в руке крупный обломок расщеплённого копья, вместо того чтобы отбросить его в сторону, непроизвольно направив его королю прямо в забрало, ремешки которого порвались от удара. Деревяшка попала королю в глаз. 10 дней спустя, 10 июля 1559 года, Генрих II умер от этой раны, несмотря на помощь, оказанную пятью лучшими врачами того времени.

Высокая смертность на турнирах беспокоила правителей. Лучшие рыцари рисковали жизнью, могли потерять коня и вооружение или попасть в плен. На ристалище нередко встречались соперничавшие кланы, что превращало турнир в настоящее побоище, иногда с участием слуг и зрителей. В Англии турниры запрещены вплоть до 1194 г., когда Ричард I Львиное Сердце разрешил их проведение, но только в пяти оговоренных местах. Все участники должны вносить плату в королевскую казну: граф — 20 серебряных монет, барон — 10, рыцарь, обладающий землей, — 4, безземельный рыцарь — 2 монеты. Иностранцам запрещено вообще.

Король решил сразу несколько проблем: пополнение собственной казны и ограничение конфликтов, возникавших при участии в турнирах рыцарей из враждующих стран.

Церковь неоднократно (в 1130, 1139, 1148, 1179, 1193 и 1228 гг.) издавала эдикты против турниров. Самый мягкий запрещал проводить схватки с пятницы по понедельник, а также в праздничные дни. В XII в. запрещали хоронить убитых на турнире по христианскому обычаю. Этот запрет, однако, мог быть обойден, если рыцарь перед смертью успевал принять монашество.

Магдебургский епископ Вихман проклял в 1175 г. всех участников этой "порочной игры" после того, как в течение одного года 16 рыцарей погибло на саксонских турнирах. Саксонские властители должны были поклясться, что навсегда откажутся от проведения турниров.

Про Вихмана я уже вспоминал. Один из непримиримых противников Генриха Льва пытался церковным проклятием ударить по "больному месту" — по турнирам "артистического герцога". Результат не замедлил — все плюнули на епископа. Уже в следующем году маркграф Дитрих фон Мейсен погиб на турнире.

В конце XIII в. вводятся более безопасные турнирные правила — Status Armarium. В середине века появляется специальное притупленное турнирное оружие — "оружие мира". Определялась последовательность применения разных видов оружия, а также части тела, по которым запрещалось наносить удары: атаковать ноги противника и его правую руку, не прикрытую щитом. При попадании в запретную зону рыцарю засчитывали штрафные очки, а если удар приводил к ране, то победа автоматически присуждалась раненому.

Запрещено выступать группой против одного (что нередко практиковалось раньше). Зрителям и слугам запретили появляться на турнирах в доспехах и с оружием. Не разрешалось иметь в свите больше трех вооруженных человек, они должны носить герб своего сюзерена. Любому, нарушившему правила, грозили потеря лошади и вооружения или тюремное заключение до трех лет.

В XIII в. покровительницами турниров становятся дамы — "культ Прекрасной Дамы". В качестве особого расположения к рыцарям дамы вручали им аксессуары своего туалета. Часто это вуаль, которую рыцарь прикреплял к своему шлему или копью. Ульрих фон Лихтенштейн во время поединков требовал от побежденных им рыцарей, чтобы те кланялись в честь дам четырем сторонам света, а рыцарь, сломавший в бою против него копье, получал золотое кольцо, чтобы вручить его своей даме.

Турниры приобретают черты театрализованных представлений. Один из противников Ульриха фон Лихтенштейна прибыл на турнир в черной одежде монаха и в парике с выбритой макушкой на шлеме. Есть упоминание о приключениях этого рыцаря и его товарищей, когда они оделись в одежды короля Артура и его придворных. Менестрели путешествуют от двора ко двору, рассказывая о турнирах и создавая рекламу организаторам и выдающимся бойцам.

В XIV в. — ещё большая регламентированность.

Накануне турнира рыцари выставляют свои щиты с гербами. Щиты двух типов: "щит мира" и "щит войны", в зависимости от того, на каком оружии хотели биться. Любой желающий должен явиться сам или прислать своего представителя, чтобы коснуться жезлом соответствующего щита. Специальные люди следили за этим и записывали имена бойцов.

Теперь бой состоит из трех заездов в копейном поединке, после чего следовала пешая схватка на мечах, топорах или кинжалах, которая велась также до трех ударов. Число заездов и ударов увеличивалось, к концу XIV в. достигло пяти. Все еще разрешались бои верхом с мечом и булавой.

Бои на определенное количество ударов проводились двумя различными способами: или засчитывались только удары, достигшие цели, или было не важно, поразили они противника или нет. Если после проведения всех положенных ударов победитель не был установлен, судьи обычно разрешали дополнительные удары. Так на турнире в 1356 г., знаменитый рыцарь Бертран Дюгеклен бился на боевых мечах с английским рыцарем Бембро на три удара. После последнего удара герцог Ланкастерский разрешил четвертый, который и стоил Бембро жизни.

Мне это почему-то напоминает свидетельство беглого английского каторжника о дуэлях в среде австралийских аборигенов. Тоже, кстати, из-за дамы. Два претендента становятся друг против друга и по очереди лупят по башке палками. Кто остался на ногах — того и баба.

Есть, видимо, в европейской аристократии какая-то... австралийскость.

Не прекращались турниры во время Столетней войны. Иностранцам выдавали охранные свидетельства для беспрепятственного проезда. Английским и французским рыцарям необходимо было получить специальное разрешение на бой с врагом. Королевская свадьба или коронация всегда сопровождались турнирами.

Одно из сражений Столетней войны — "Битва тридцати" — очень напоминало турнир. Состоялось в 1350 г. в Бретани. Фруассар, который видел участника, сообщает, что его лицо было столь изрублено, что трудно было даже представить, сколь тяжелой была эта битва.

Фруассар же приводит историю схватки английского и французского рыцарей на турнире в Португалии. Английский рыцарь был вызван на шесть поединков — три на копьях и три на топорах, мечах и кинжалах, причем использовали острое оружие. Ристалище — большое, обильно посыпанное песком, с галереями для знати. По сигналу оба рыцаря атаковали друг друга и попали копьями в забрала шлемов. Французский рыцарь расколол свое копье, а англичанин сбил с француза шлем, так как он крепился только одним шнурком. При последующих заездах повторилась та же история, в итоге английский рыцарь не сломал ни одного копья. Англичане стали роптать, им разъяснили, что никто не запрещал и английскому рыцарю оставить свой шлем незакрепленным. Француз был объявлен победителем. Свободные крепления шлемов были общеприняты на турнирах в Португалии и Испании.

От участников все чаще требуют доказательства их благородного происхождения. Турнир теряет связь с реальной войной и обрастает театрализованными представлениями.

На турнир в Смитфилде (ныне район Лондона) в 1343 г. бойцы оделись в костюмы Римского Папы и его кардиналов. Популярен образ "таинственного рыцаря". При этом ни на щите, ни на накидке нет гербов, а лицо закрывает шлем, который рыцарь не снимает до конца турнира.

Пример расписания турнира: (Смитфилд, 1390 г.)

Турнир — с воскресенья по пятницу.

Открытие: процессия из 60 дам, ведут на серебряных цепях вооруженных рыцарей (на протяжении всего XIV в. — "писк" моды).

Два дня — схватки рыцарей. Вручение призов: золотую пряжку — лучшему среди тенанов (бросающих вызов), золотую корону для лучшего среди венанов (отвечающих на вызов).

Вторник — бои между оруженосцами. Призы: полностью экипированный боевой конь — лучшему венану, сокол — лучшему тенану.

Среда — смешанные турниры, рыцари и оруженосцы.

Четверг, пятница — празднества, маскарады и банкеты.

Если рыцарь сражался ради дамы и побеждал — дама становилась королевой турнира. Победитель мог требовать поцелуя или подарка от неё. Помимо обычных аксессуаров, вручаемых дамами в знак благосклонности, преподносят пояс верности — в качестве обязательства дамы выйти за рыцаря замуж. Позднее пояс верности заменили подвязкой с надписью на французском: "Любовь без конца".

Соперничество рыцарей порождало вражду. Поэтому короли, которым с трудом удавалось удерживать в узде своих вассалов, нередко были ярыми противниками турниров. Ордонанс 1312 г. Филиппа Красивого запрещает участвовать в турнирах, вне зависимости от того, в чьем королевстве проходил турнир. Ослушавшимся — тюремное заключение, изъятие годового урожая, конфискация доспехов и лошадей.

Впрочем, эти запреты никогда не были долговечными.

Иногда во время турниров дворян посвящали в рыцари, однако большинство королей и сеньоров выступали против такого обычая, считая, что победа в потешном бою недостаточна для получения рыцарского звания.

Самое раннее свидетельство о проведении потешной осады — нач. XIV в. Изображение на костяной шкатулке по мотивам известного сюжета "Штурм замка Любви". Рыцари, одетые в доспехи, атакуют замок, защищаемый девицами. Девицы бросают в атакующих цветы, в левой части изображения воин наполняет "ложку" осадной метательной машины охапкой цветов. Такое развлечение ("шармютцелъ") очень популярно и в последующие века.

Строилась деревянная крепость, которую штурмовали и защищали две партии рыцарей. Подобные игры — излюбленные интермедии во время пиров. Между столов передвигали на катках деревянный замок, полный воинов, который атаковала группа рыцарей, в то время как другие читали моралите и стихи в честь дам.

Чисто к слову: цитируемые свидетельства — из XIV в., эпохи "Чёрной смерти", пандемии чумы. Пик в 1346-1353 гг., погибло от 30% до 60% населения Европы, повторные вспышки — вплоть до XIX в.

В XV в. — вершина турнира. Особой пышностью отличались бургундские. Но и во многих городах Италии: Флоренция, Милан, Венеция и Рим, проходили турниры, не уступавшие. Здесь предпочитали триумфальные колесницы и торжественные процессии. В 1466 г. в Падуе задействована огромная конная фигура Юпитера, в 1501 г. на одну из площадей Рима вкатили корабль, который затем взяли приступом. К концу XV в. турниру в Италии предшествовало чтение драматических стихов.

В Германии в перв.пол. XV в., наоборот, спад увлечения турнирами. Немецкая знать не так богата, как бургундская и итальянская, поэтому зрелища менее фантастические. В то же время немецкие принцы лично принимают активное участие, считая важным показать себя первыми среди вассалов. Немецкие рыцари специально готовят своих лошадей, хороших турнирных лошадей даже одалживают.

Турниры регламентировали, но рыцари настолько увлекались боем, что забывали о правилах.

В Валенсии в 1403 г. испанский рыцарь схватил французского за ногу и пытался заколоть. Положение спас арагонский король, который бросил свой жезл и этим остановил схватку. В 1402 г. в Орлеане турнир между рыцарями герцога Орлеанского и англичанами. Во время одного из боев на француза напали сразу два англичанина. Один был убит, затем француз одержал победу и над вторым. После этого случая отношения между французскими и английскими рыцарями настолько испортились, что в 1409 г. французский король издал специальный указ, запрещавший любые схватки с применением острого оружия.

Самое важное нововведение XV в. — барьер, разделивший конных противников в копейной сшибке. Первоначально — канат со свисавшей с него тканью, около 1440 г. — деревянный барьер высотой 180 см. В Англии барьер — около 1430 г., в Германии — к концу столетия.

Без барьера сражавшиеся могли атаковать друг друга и слева, и справа. Такие столкновения нередко приводили к травмам лошадей и коленей всадников. Особенно опасна встреча бойцов с правой стороны: не защищена щитом, а встречный удар копьем, направленный под прямым углом, мощный. С введением барьера атаковали только по левой, защищенной щитом стороне. Если рыцари находятся на расстоянии 1 м от барьера и вооружены копьями длиной 4 м, то угол между копьем и барьером составит 25-30®. Под таким углом копье значительно легче ломается.

В XVI в. концы барьера загибают, заставляя рыцарей после заезда уходить вправо. Это предотвращает наезд разогнавшегося рыцаря на ограждение ристалища или трибуны зрителей. Поединки с барьером не исключили свободных поединков, став лишь альтернативной их формой.

В XV в. популярность приобретает вид турнира "па д'арм". Организовывались по мотивам какой-либо истории, а собственно схватка составляла лишь часть её. В па д'арм обычно один или несколько рыцарей (тенанов) удерживали часть ристалища от прибывавших рыцарей (венанов).

Идея игры происходит от поединков, когда странствующий рыцарь располагался на мосту или перекрестке дорог и не пропускал ни одного рыцаря без боя. Каждый копейный поединок длился полчаса — саблон (с фр. — "мелкий песок") — времени, за которое песок пересыпался из верхней части песочных часов в нижнюю. Сломавший наибольшее количество копий считался победителем заезда.

Разрешались не только поединки с копьем (джаусты), но также групповые пешие и конные схватки (меле) с мечами или булавами. Часто использовали искусственную насыпь или специально огороженное место (перрон), с расположенным внутри деревом ("Рыцарское дерево"). На перрон или на само дерево тенаны вывешивали свои щиты, цвет щита соответствовал определенному типу боя. Например, на турнире па д'арм в 1443 г. близ Дижона прикосновение к черному щиту означало вызов на копейный поединок, а к фиолетовому — на пеший бой. На этом турнире 13 рыцарей удерживали свою территорию в течение 40 дней (исключая воскресенья и дни банкетов).

Па д'арм сопровождались театрализованными представлениями с определенным сюжетом. На турнире в 1449 г. его хозяйка появилась в костюме пастушки, а галереи были покрыты соломой. Два рыцаря, изображавшие пастухов, бросили перчатки, при этом один из них нес черный щит, вызывая тех, кому везет в любви, а другой — белый щит, приглашая на бой кавалеров, любовь которых безответна.

На другом турнире в том же году перед павильоном установили изображения дамы и единорога с тремя щитами — белым, фиолетовым, черным. Прикосновение к белому щиту означало вызов на бой с топором. Проигравший должен был носить золотой браслет в течение года или найти даму с ключом от него. Фиолетовый — приглашение к пешему бою на мечах. Сваленный на землю в таком поединке должен был преподнести рубин самой прекрасной даме в королевстве. Удар по черному щиту указывал на желание скрестить копья 25 раз на конях с боевыми седлами. Проигравший должен был послать копье суверену рыцаря-победителя. Призом лучшему в этих схватках служила золотая копия оружия, которым рыцарь одержал победу. Этот турнир длился год — с ноября 1449 г. по октябрь 1450 г., в ноябре, декабре и январе никто не ударил ни по одному щиту.

В противовес турнирам-спектаклям па д'арм, в XV в. увеличивается число турниров на настоящем, боевом оружии ("а утранс").

После смерти Карла Смелого в 1477 г. центр проведения турниров переместился из Бургундии в Священную Римскую империю. Максимилиан I был большим поклонником турниров, благодаря ему появилось множество новых типов схваток. При его дворе турниры проводились очень часто, с большой пышностью, задавая моду всей Западной Европе. Было изобретено огромное множество вариантов копейного поединка. Их многообразие происходит от двух основных типов — гештеха и реннена.

В гештехе рыцари после сшибки возвращались на то место, откуда начинали атаку, поправляли снаряжение и брали новое копье. Таким образом, после каждой сшибки следовала пауза.

В реннен рыцари разгоняли коней, сшибались, "преламывали копья", отходили на противоположный конец ристалища и, если никто не был выбит из седла и ни у кого не был поврежден доспех, разворачивали коней, на ходу подхватывали новые копья и, меняясь местами, шли в новую атаку. Таких сшибок могло быть три или больше, все они проводились с полным разгоном лошади. Отсюда название "реннен" (нем. "скачки").

Принципиально разные доспехи: в гештехе рыцари надевали штехцойг, в реннене — реннцойг. Рыцарское копье в поединках реннен было не таким толстым, как в гештехе. Доспехи штехцойг несколько отличались в разных странах — "немецкий", "французский", "английский", "итальянский". В реннене доспехи также разные в зависимости от подвида поединка. Существовали доспехи со сложными пружинными конструкциями, при точном попадании в которые какая-либо часть доспеха вылетала вверх или даже разлеталась в воздухе на множество кусков. Чаще всего это был щит, но иногда взлетали вуаль, закрепленная спереди на кожаной пластине, или налобные усиления шлема.

Некоторые поединки типа реннен были весьма опасны. В бундреннене не использовался подбородник, в вулъстреннене — шлем, а в пфанненреннене не защищено тело. Последний считался настолько опасным, что на ристалище заранее помещали гроб.

Копейные поединки были самым распространенным видом турнира, но далеко не единственным. Популярен в XV в. конный бой на булавах и тупых мечах, пеший бой (одиночный или групповой) без барьера или с барьером. При проведении "полевого турнира" рыцари делились на две группы и атаковали друг друга в линейном порядке, имитируя конную атаку на поле боя. Все бойцы и их лошади закованы в боевые доспехи, оружием служит копье с острым наконечником. Обычно целью схватки было "преломить копье", и рыцари были без мечей. Но иногда после копейной сшибки рыцари переходили к бою на мечах. В турнирной книге герцога Баварского, будущего Вильгельма IV, упоминаются два меча ("седельный", подвешиваемый к седлу).

Глава 666

Каждый рыцарь должен иметь по крайней мере один турнирный доспех, чтобы в случае вызова достойно предстать перед противником. Однако большое разнообразие в видах турниров требовало приобретать все новые и новые специальные доспехи, а это по карману далеко не всем. Около 1510 г. оружейники нашли выход: стали изготавливать доспехи гарнитурами. Путем замены деталей один и тот же доспех мог использоваться как в бою, так и на турнире, причем и в пешем бою, и в конном.

Все эти типы турниров сохранялись приблизительно до 1540 г. Затем итальянское влияние, усилившееся в эпоху Ренессанса, стало сказываться: немецкий турнир был вытеснен итальянским.

Итальянцы, недолюбливавшие громоздкое немецкое снаряжение, ввели более легкие доспехи, приближавшиеся по форме к боевым. С сер. XVI в. предпочтение отдают двум видам копейного поединка — свободному турниру и итальянскому поединку, а также пешему бою.

Свободный турнир проводили без барьера, но он был менее популярен, чем итальянский поединок, проводимый через барьер, наиболее распространенный в Западной Европе в XV-XVI вв. Итальянский поединок подразделялся на поединок мира и поединок войны. В первом использовалось специальное турнирное вооружение и копья с коронелем, в последнем — боевые доспехи и острые копья. После использования копий противники снимали дополнительные пластины и брались за тупые мечи. Схватка меле была подобна этой, за исключением того, что в ней принимало участие много бойцов. Пеший турнир в XVI в. часто устраивали перед конными состязаниями. Бой проводился через деревянный барьер, а основным оружием стало копье, которое держали двумя руками. Целью было сломать копье противника, каждому участнику разрешалось сломать в бою 5 — 6 копий.

В Австрии и Восточной Германии в сер. XVI в. распространился венгерский турнир: совмещает военные игры с костюмированными представлениями, па д'арм, но с венгерскими деталями. Снаряжение только венгерское — тарчи, сабли, которые служили только украшением, чрезвычайно громоздкие и тяжелые венгерские шпоры.

Театрализованные представления — излюбленная часть турниров.

На турнире в Вестминстере в 1511 г. построено роскошное сооружение длиной 8 м, представлявшее лес с птицами и животными. Внутри находились лесничии, дева, король и три рыцаря. На переднем плане — золотой лев и серебряная антилопа, на которых сидели дамы, все это тащили дикари. К четырем углам постройки прикреплены щиты короля и рыцарей.

Популярными оставались и потешные осады замков.

В 1517 г. Франциск I организовал турнир, для которого построили деревянный город, окруженный рвами. Отряд из 100 всадников и 400 пехотинцев штурмовал эту крепость в течение месяца. В сражении использовали пушки, стрелявшие пустотелыми ядрами.

В Дрездене в 1553 г. четыре отряда конницы напали на замок, гарнизон которого был вооружен боевыми вилами, алъшписами и 400 глиняными горшками, чтобы сбрасывать их на штурмующих. Обе стороны использовали пушки.

Чем ближе пик рыцарско-придворной культуры, тем больше турнир теряет свою военную функцию. Упадок рыцарского войска стал заметен после 1300 г., турнир, как упражнение профессиональных воинов, утратил значение. Превратился в спортивное и репрезентативное зрелище. С падением значения рыцарей на поле боя возрастала их потребность в самовыражении на поле турнирном. Отсюда позднесредневековые усилия по обособлению турнирной культуры. Регламент становится все жестче: турнирные общества и связанные с ними институты, например демонстрация шлемов и гербов, должны были защитить последнюю территорию, оставшуюся рыцарям.

Смертность на турнирах вплоть до XIV в. очень велика. В 1175 г. в Германии на турнирах погибло 17 рыцарей. На турнире 1240 г. в Нойсе близ Кельна погибло более 60 человек (многие задохнулись от жары и пыли). При том, что эти турниры считались слишком мягкими и мало отвечающими требованиям подготовки к войне. Начавшееся в том же веке создание специального защитного вооружения и использование тупого оружия лишь немного уменьшили опасность получения травм.

Читая подробные описания забавно понимать сколь огромное количество человеческого труда, времени, жизней было потрачено на это... "репрезентативное зрелище". Я не о тех удальцах, которые выплеснули свои мозги или глаза на песок ристалища, или наоборот — поймали туда чего-нибудь лишнее, как французский король. Это их выбор. Но средства на всю эту роскошь, на 60 серебряных дамских цепей для рыцарей, например, были выжаты, выдавлены из людей. Из крестьян и ремесленников. За счёт их труда, здоровья.

Не в этом ли, отчасти, причина взлёта протестантских стран? В хотя бы внешней скромности их элит? Без "искусственного дерева с серебряными и золотыми листьями".

* * *

Но вернёмся в Ольденбург первых чисел мая 1168 г.

Как всегда — ничего нет. Из необходимого.

Я так постоянно на "Святой Руси" плачусь, но и в Саксонии аналогично.

Ни плюмажей из перьев с задницы страуса, ни рыцарей на серебряных цепях, ни деревьев с золотыми листьями. Дамы ещё не могут разбрасываться "поясами верности", а рыцари подставлять под удары топфхелмы — не изобрели ещё.

Даже слово "турнир" отсутствует — "бугурт".

Поляна. Точнее: городской выгон. Дерьмо скотское убрали. Сгребли в канаву неподалёку. Туда же постоянно сгребают и свежее. От гостей и их скотин. Оно там... выделяют миазмы. Жара и болотистая местность в округе способствуют. Запашок... Но это быстро проходит — принюхались.

На поляне построили арену. Круг в полторы сотни шагов в диаметре. Засыпали речным песком и окружили двумя оградами из брёвен. Между оградами — кольцевой коридор, здесь толпятся слуги. Над оградой возвышается деревянный помост с лавками, прикрыт тентами — трибуны, места для знатных зрителей. Часть отсеков украшены лентами и гирляндами цветов. Для особо знатных.

Просто зрители — за вторым периметром. Уж и не знаю где жерди толще надо: то ли внутри, куда всадник может с разгона коня вогнать, то ли снаружи, откуда толпа в экстазе ломанётся.

Уточняю: "Гол!" или "Шайбу! Шайбу!" здесь пока не кричат. Кричат духовное или матерное. Типа "Майн гот!".

Арена с оградой и трибунами — ристалище. С двух концов ристалища по трое ворот такой ширины, чтобы в них могли одновременно проехать два всадника.

Близ ворот поперек арены натянуты канаты.

"Рыцари двинулись длинными вереницами с обоих концов арены и выстроились друг против друга двойными рядами", — так начинается групповой бой, "мале", или, как говорят, "схватка".

Канаты — для выравнивания рядов, не позволяют рыцарям вырваться вперед до сигнала.

Понятно же, что команду "равняйсь!" аристократы выполнить не могут. Не учили их этому.

Схватка начинается командой: "Руби канат!".

Ассоциации с непристойными анекдотами о Екатерине Великой здесь неуместны. "Катерины" в этих краях есть. Но ни одной "Великой".

Команды начинают движение, переходя с рыси в галоп, затем в карьер, сталкиваются, разворачиваются (tornare!), и все повторяется. Отсюда размер арены: лошадь разгоняется от покоя до галопа на полусотне шагов.

Так — в теории, практика... разнообразнее.

Формирование команд было для герцога головной болью все последние дни. Обычно используют территориальное деление. Типа: англичане против французов или каталонцы против арагонцев. Здесь поставить ольденбуржцев против саксонцев — получить кровавое замесилово. Поэтому — вестфальцы против остфальцев. Остальные равномерно присоединяются.

Ростислава сжала напоследок руку матушки, успокаивая не сколько её, сколько себя. Софья отправилась в соседнюю загонку для одиноких дам: ей по статусу публично в герцогской ложе... неуместно. А герцогиня прошествовала дальше и уселась на своём законном месте возле супруга. Тот глянул мельком, но даже не поздоровался — от правых ворот начался крик.

Генрих приподнялся, напряжённо вслушиваясь, и, перегнувшись через перила, рявкнул на "судью на поле" в плаще герольда:

— Ты! Сбегай! Чего они там разорались?! Вот болваны, — добавил он объясняющее жене.

Герцогиня взволнованно улыбнулась ему в ответ.

Ещё бы не волноваться: солнце уже взошло, а от Егорушки никаких вестей.

За правыми воротами кого-то пихали. Сперва вместе с конём, потом просто так. Наконец, с той стороны прибежало штук шесть герольдов. Старенький, но ещё бодренький главный герольд герцогства, задыхаясь доложил:

— Ваше... Вашество... самозванец. Эта нынешняя молодёжь... почти пролез. Но мой помощник... заметил... что там золотой рог на серебряном поле.

— Идиот!

— Вы... вы очень добры, ваша милость. Только полный идиот может поместить металл на металл! Да ещё утверждать, что так и было! Ещё со времён его деда. И такой знаете ли, упорный... Так мы заберём? Его это...

— Конечно, как по закону положено.

* * *

Герольд, особенно на турнире — лицо первостепенной важности. Глашатай, летописец, делопроизводитель, посредник и судья в делах, которые дворяне решают силой оружия, ведёт родословные записи, подтверждающие права лиц благородного происхождения на рыцарские привилегии. Обязан помнить на зубок все "родовые древа" каждого аристократического дома в своей земле по седьмое колено и по четвёртое — в соседних. С их гербами, парадными (полными) и повседневными титулами, владениями, нынешними и прежними, брачными связями и основными событиями в личной жизни, как героическими, так и порочащими.

Коллеги, вы таблицу интегралов помните? Во-от. А здесь на два порядка больше. Надумаете податься в лицо... в смысле: "первостепенной важности" — тренируйтесь заранее. Хотя... чёт я сильно сомневаюсь. Не, не возьмут нас в герольды — скудоваты разумом. В смысле: памятью.

Парень, у которого наливается фингал под глазом, которым он углядел "металл по металлу" — "всадник", недавно вступал в благородную корпорацию герольдов. Через несколько лет "всадника" ("посол", "гонец") производят в "помощники" герольда. Торжественная церемония: на голову "всадника" выливают кубок вина. Взамен прежнего имени получит новое, по названию какого-либо города, подвластного герцогу. Через семь лет службы в "помощниках", заслужит право на посвящение в герольды.

Герольд получает при посвящении одежду, такую же, какую носит его господин. Т.е. герольду надлежит оказывать те же почести, что и князю.

Если господин скромен в одежде, то и герольды вынуждены носить такое же. Часто — просто малоношенное с господского плеча. Поэтому "скромность" сюзерена вызывает у них... раздражение.

При посвящении герольд еще раз получает новое имя, на этот раз по названию герцогства или по гербу господина. Понятно, что нынешнего герольда зовут Лев. Он главный герольд Саксонии и носит титул "гербового короля".

Особа герольда неприкосновенна. Поэтому наглецу с золотым рогом на серебряном поле попадёт ещё и за "синий рог" под глазом "всадника".

Во время битв — герольды не сражаются. Удалившись на возвышение, наблюдают за боем, сохраняя при этом право на часть военной добычи.

Чувствуете, как высоко дикие средневековые феодалы ценят грамотных людей, без склероза, с профессиональными навыками? Правда, на таких профи... у нас даже на просто попандопул не учат.

На турнире могут не допустить рыцаря к состязанию, публично осудить его за дурной поступок, даже удалить с арены. Что и наблюдаем.

В спорных случаях решают, кого объявить победителем. После турнира описывают подвиги героев. Одно из таких описаний позаимствовал Вальтер Скотт для своего "Айвенго".

Если в гербе нарушены правила геральдики, то претендент — не рыцарь. Его оружие и коней конфискуют в пользу герольдов.

Об этом и спрашивал главный герольд у герцога. Ещё он называл глазастого "всадника" — "помощником". Намекая на необходимость повысить того. Конечно, производство в следующую степень — решение исключительно гильдии. Но служат они герцогу. Он и деньги даёт. Так что заручиться согласием... очень полезно. При всей демократичности и независимости.

* * *

Наконец, по два десятка рыцарей выехали на поле с каждой стороны. Это было красиво: парами, неторопливо, с поднятыми, упёртыми в стремя, копьями, красуясь чистой разноцветной вышитой одеждой, попонами коней, разрисованными щитами и свеже-покрашенными скульптурами на шлемах. Потом они долго выстраивались перед канатом. За каждым в затылок пристроился конный турнирный стражник. Для подстраховки. Следом повалила толпа пеших. Раз в шесть больше. С дубинами, булавами и оглоблями в руках.

Ещё одно различие между войной и турниром: в бою рыцарь, не находя достойного противника, может со скуки поддеть на копьё или зарубить пехотинца врага. На турнире это... непристойно. Но сбить или затоптать конём, не специально, а мимоходом — вполне нормально. Также и пехотинцы между собой не дерутся насмерть. Острого оружия у них нет. Но если отмахнулся булавой от навязчивого придурка так, что у того глаза на песок выскочили... в суматохе, по запарке... быват.

По полторы сотни людей выстроились двумя плотными толпами у северных и южных ворот. Первые ряды конных выровнялись по канату. Копья опущены, щиты подняты, шлемы надвинуты. Первая позиция. Сейчас врубят музычку и... "танцуют все!". Трубачи на помосте подняли здоровенные длинные трубы...

Тут у одного жеребца заработало пищеварение.

Уточню: на Западе ездят преимущественно на жеребцах — конница тяжёлая, жеребцы — крупнее. На Востоке — на кобылах: их больше, а конница лёгкая. При столкновении таких армий в период течки... они становятся неуправляемыми. Поскольку против природы не попрёшь, а всадник может геройничать только там, куда его лошадка привезла.

Здесь кобыл нет, но и у жеребцов бывают... выделения. Да так, что он, задрав хвост, кинулся скакать галопом по всему огороженному пространству. Снося всех попадающихся на пути. Наезднику удалось, в конце концов, справиться с лошадью, но свежее "яблоко" удачно вылетело из-под копыта и попало на сюрко предводителю. Прямо на грудь.

Его возмущению не было предела. И в части цветистости выражений — тоже.

На противоположной стороне поля выражения оценили. И принялись ржать. Нет, не жеребцы, а которые в сёдлах. Один из ржунов так смеялся, что упал с лошади.

Уточню: манера привязывать себя к седлу на турнирах распространения не получила, считается мошенничеством, основание для дисквалификации.

Набежала его пехота, но строй рыцарей довольно плотный. А лезть под копыта боевых коней... Все обменялись. Мнениями, впечатлениями и выражениями. Наконец, конская шеренга раздвинулась, и "ржуна", с шутками и прибаутками, снова всадили в седло.

Тут до него дошёл смысл одной из острот, и он снова заржал. Так сильно, что опасно накренился в седле. Как яхта идущая в крутой бейдевинд. И рифов на нём взять — нету! Но боевые товарищи пришли на помощь: сжали с двух сторон конями и настучали по шлему.

"Гербовой король" сбегал к капитанам обеих команд, посовещался и сообщил решение: "хохотуна" и "удобрятеля" с ристалища убрать. Рыцарские шеренги, снова утратили строй, дабы выпустить из построения отправляемых на "штраф.стоянку".

Наконец, обе команды снова съехались к канатам. Пара чудаков с длинными трубами углядели долгожданный взмах герцогской длани и троекратно издали долгие противные звуки. В наступившей тишине Лев сообщил:

— Руби канат! Нах...

Именно это и произошло.

По смыслу нужно одновременно ударить топорами в четырёх точках. Это сложно.

Не так: четыре удара были произведены. Но один из канаторубов от волнения промахнулся.

Все поскакали. И два скакуна сразу же упали. В смысле: конь и его жокей. Пожалуйста, не путайте "к" и "п".

Следом на него наехал "второй номер" — турнирный стражник. Тут обе шеренги съехались на галопе посреди этого... ристалища. И некоторые, явно, добавили буковку "д". От силы переживаемых эмоций и ощущений.

Копья почти у всех сломались, половина щитов развалилась, по пять-шесть всадников с каждой стороны вылетело из сёдел. Естественно, под копыта коней. Которые, возбуждённые атмосферой и снадобьями, даваемыми добрыми рыцарями перед боем, норовили затоптать всё шевелящееся внизу и закусать всё мелькающее выше.

Что у коней со зрением проблемы — я уже...

В теории "стражники" должны грудью закрыть упавшего рыцаря и вытащить его в безопасное место, заметив при этом, какой именно герой сшиб их "охраняемый объект". В реале, когда сотня озлобленных коней толчётся на пятачке...

В общую атмосферу праздника рыцарской доблести не замедлили внести свою струю и пехотинцы-простолюдины. По смыслу они должны защищать своего господина от таких же придурков, как они сами. Не мешая господам выяснять отношения между собой. Увы, жизнь значительно богаче любой сословной сегрегации.

Какой-то вестфалец вздумал объяснять своему, сбитому уже на землю, противнику, что тот его пленник. Но три мордоворота из команды сбитого впёрли с разбегу свои оглобли в бок коня победителя. И завалили эту конно-рыцарскую конструкцию. Тут прибежала толпа с противоположной стороны и начала бить "оглобельщиков" чем ни попадя по чему ни попало.

Особую прелесть происходящему придавало отсутствие "единообразной формы одежды".

"В битве рыцари узнавали друг друга по гербам, цветам и фигурам" — это ж все знают!

Здесь фигуры — не то, что в седле, а то, что на шлемах.

На ринге четыре десятка чудаков с фигурами. Разными. И гербами. Такими же. У каждого — своё. Выучившийся герольд, без сомнения, легко идентифицирует каждого. Но герольды залезли на верхние жерди ограждения, чтобы на поле не затоптали, и, сидя там, как воробушки на ветках, негромко чирикают — запоминают победителей. А по полю носится толпа здоровых мужиков с дубьём. Которые отличают. Своих. От всех остальных. Свои — которые с такой же вышитой хренью, как у конкретного "дубинщика" на груди и спине.

Ни у "вестфальцев", ни у "остфальцев" общей "формы одежды" нет. Команды сборные — на этот турнир. В каждой есть "примкнувшие" из других земель. Да и вообще — ежели какая-то скотина долбанула меня оглоблей по загривку, то хрена ли мне в его вышивке по костюму?

Две смешавшиеся толпы вопили, ругались и поднимали пыль своим топотом. Оттуда периодически выносили и выводили тех, кто уже... стал достаточно выносимым и выводимым. Их просовывали сквозь ограждения первого периметра и утаскивали к местам постоянного складирования, отдыха и лечения. Естественно, такие маршруты иногда пересекались, да и толпившиеся в кольцевом коридоре слуги не всегда способствовали бесперебойному трафику. Общая драка развернулась и там.

За вторым периметром — тоже живые люди. Хоть и без титулов. А зачем нам титул, когда мы видим противную морду? Ну явный же "марковец"!

Марк и Берг всего лет восемь как разделились на два графства. Но это неважно — морда всё равно противная.

Коллеги, я предупреждал. Вы, конечно, супер прогрессивное попандопуло, но "любить вас будут не за это". А за принадлежность к соседнему феоду, определяемую по форме шапки, шнурку на манжете или по количеству лепестков фантастического цветка, вышитого пьяной швеёй спросонок на вашем лапсердаке.

Генрих обернулся к жене и поделился:

— Какая красота! Как на настоящей войне.

Лицо его раскраснелось, глаза расширились. Казалось, он стремится запомнить, впитать все мельчайшие детали разворачивающегося перед ним действа. "А тот того — конём, а этот его кулаком...!".

Кстати — это правда. Увиденные подробности позволяют делать суждения о характерах бойцов, а упоминание в беседе в позитивном духе эпизода — служит важным средством поднятия реноме рыцаря и укрепления феодальной лестницы в форме личной благодарности.

"Доброе слово и кошке приятно".

А уж непрерывно озабоченному своим статусом рыцарю...

Мордобой на ристалище нарастал, пыль поднималась всё выше. Хотя копья почти у всех были сломаны и, казалось бы, спешивать друг друга уже нечем, но количество ползающих, лежащих и уносимых на руках представителей "соли земли, цвета нации" увеличивалось.

По счастью, в первый день турнира предполагалась только копейная сшибка. Рыцари были без мечей, топоров и булав. Тут выяснилось, что у "вестфальцев" есть инициативные личности. С хорошими кавалерийскими навыками. Три рыцаря, построившись в шеренгу стремя к стремени, разогнались и сшибли одинокого остфальца, неосторожно повернувшего своего коня к ним боком. После чего двое спешились и принялись бить упавшего остатками копий и попавшимся под руку дубьём.

"Гербовой король" кинулся сказать им, что так не по правилам, что нужно только выбить из седла или преломить копья, что пешие схватки будут только послезавтра. Но не успел. Толпа в пяток остфальцев бросилась на выручку товарищу. И принялась топтать конями спешившихся противников. Туда же подвалила разнообразная (в части вышивки по костюмам) пехота. Образовалась конно-человеческая куча, куда, совершенно случайно, круп чей-то лошади внёс и "гербового короля". А в основании шевелящегося холма лежал конь. Которого снесли в начале и которому вся эта возня надоела. Что он и выражал беспорядочными движениями всех четырёх копыт.

— Б-боже! Его же там насмерть затопчут!

Генрих победоносно оглянулся на не сдержавшую выражения чувств супругу:

— Да, дитя моё, такова судьба мужчины. Путь чести. Занятие благородного человека. И вся-то наша жизнь, милочка, есть война.

— Но... они же втроём накинулись на одного!

— Увы, судьба иногда посылает нам тяжёлые испытания. Когда враги сильны и многочисленны. Но настоящие мужчины принимают бой, исполняют долг и не склоняют головы. Честь дороже.

— Какая честь нападать втроём на одного?!

— Наша. Настоящих благородных дворян Саксонии. Мои рыцари — лучшие, храбрейшие воины во всей империи.

Ростислава с ужасом смотрела на своего венценосного.

На "Святой Руси" при дворах князей проводят состязание по выездке, но такая драка... Хочешь драться — иди в Степь. А тут... свои своих... толпой на одного... все против всех...

Она перевела взгляд на поле. Один из толкущихся вокруг свалки пехотинцев упал. Поскользнулся на валяющемся щите. Стерев ногой с него пыль.

— Я не знала, дражайший супруг мой, что Голландия является Саксонией. Там на щите в золотом поле красный лев. Весь красный. А у его противников тоже лев, но другой... который... лев-соболь, вооруженный, безудержный и томно красный...

Уроки геральдики оказались не пустой тратой времени. Как её задалбывала необходимость запоминать эти идиотские картинки и эпитеты! Как можно скрестить соболя и льва?! Да ещё получить "томного" и "безудержного"?

Но теперь она в состоянии сказать, что фландрцы бьют голландца.

— Генрих! Они же выпустили Флориса Голландского из тюрьмы! Только в прошлом году! А теперь пытаются забить насмерть!

— Да уж. Видать, не договорили. Этот Филипп Эльзаский, который граф Фландрский... лихой парень. Он-то Флориса три года назад и поймал. Да и вообще: толковый. Удачно женился. Жена у него... так себе. Но в прошлом году братец её ушёл в монастырь. С концами. А владения достались этому. В январе и папаша отошёл в мир иной.

Генрих, как и положено, перекрестился при упоминании покойного.

— Похоже, графы сводят личные счёты. Но правила турнира не нарушены, дорогая.

Ростислава судорожно пыталась найти доводы для прекращения этого... мордобойного развлечения благородных рыцарей.

— А как же "гербовой король"? "Особа герольда неприкосновенна"! А его затолкали в самый низ этой свалки. И там... прикасают.

Герцог задумался. Нахмурился. Огляделся. Поднял деревянную резную палку в руках, убедился, что трубачи увидели его движение и подняли свои трубы. И бросил жезл на арену. Трубадуры, которым уже надоело держать длинные и тяжёлые дуры в поднятом состоянии, взревели. Звук был другой, но не менее противный. И тоже — троекратно.

К концу исполненной музыкальной композиции "слоны идут на водопой", драка на арене остановилась. Благородные рыцари и их слуги принялись расползаться, вытряхивая песок из ртов, ушей и других частей тела и амуниции.

Несколько служителей кинулись к холму из людей и коней, наглядно выражавшему нынешние сложные отношения между Фландрией и Голландией. И приступили к поиску в его недрах "гербового короля" Саксонии.

Один из рыцарей подбежал к ограде перед помостом, сорвал с головы шлем и принялся орать на герцога. Обвиняя его в нарушении правил — в незаконной остановке схватки. Тот набычился, постепенно наливаясь кровью. Потом рявкнул, показывая рукой на выход. Типа: "пшёл вон!". К крикуну подскочили его спутники и принялись уговаривать, подталкивать, тащить, подвели коня, помогли...

— Каков мерзавец! Весь в отца!

Генрих раздражённо покрутил головой. А Ростислава услышала сзади на ухо голос подошедшей матушки:

— Ты нажила себе ещё одного врага. Сильного и злобного. Граф Фландрский. Дядя Иерусалимского короля. Человек Барбароссы. Псих. Полный анжуец и законченный крестоносец.

* * *

Софья несколько преувеличивает: завзятым крестоносцем был его папаша — четырежды съездил в Святую Землю, оставляя сына регентом. Благочестие отца наложит отсвет и на сына — через десятилетие ему предложат стать регентом королевства. Его отказ — эпизод в цепочке событий, приведшей к падению Иерусалима.

Сейчас это тридцатидвухлетний человек, высокий, красивый, с гладко выбритым правильным лицом. Со склонность к резким действиям, авантюрам и необдуманным словам, что постоянно проявляется в Анжуйских династиях. Его презрительная шутка в адрес тогда ещё принца Франции Филиппа II Августа приведёт к передаче французской короне нескольких владений (Артуа, Вермандуа...) и ряду франко-фландрских войн следующего столетия, включая знаменитую "битву шпор".

Выросший в сиянии славы своего отца, в собственных победах, он, несмотря на отдельные ошибки, был очень удачлив. И в войне, и у женщин.

Ему было дано многое. Кроме одного: наследника. Проблема была столь острой, что его жену поймали на прелюбодеянии — пыталась предложить собственное решение. Несмотря на публичный скандал — развода не последовало. Увеличившееся, процветающее графство пришлось передать сестре, а реально — её мужу.

Другой персонаж, "жертва конского сноса" Флорис Голландский — двадцатисемилетний тощий парень с постоянно страдальческим взглядом. Его отцу пришлось дважды подавлять восстания брата, организовывать тайное убийство из засады силами рыцарей епископа Утрехта. Парень в 16 лет остался сиротой и принял на себя заботы своего довольно беспокойного и бедного региона. Пытался как-то поднять бюджет, притормозить фландрских купцов — нарвался на войну с Филиппом. С ним и парой его союзников. Причём каждый богаче и мощнее Голландии. Закономерно побили. Попал в плен, отсидел два года. Недавно выпустили. Только начал возвращать форму и тут... снова трое на одного.

Неудачник. Который своим трудом пытается вытащить своё небогатое графство на уровень повыше. Всё против него: и соседи, и сама природа. Но ему дано другое. Жена хоть и не принесла богатых владений, как Филиппу, но родила (в РИ, за 18 лет) двенадцать детей, половина мальчики.

А умрут оба графа сходно: в 1190-91 г. в Третьем Крестовом походе. Один в Антиохии — дизентерия, другой в Акре — чума.

Так в РИ.

В АИ... я уже говорил: главным оружием княгинь, при отсутствии войск, денег, технологического и экономического превосходства, стали люди. Их отношения к ним и между собой. Интриги, заговоры, спец.операции.

* * *

Глава 667

— Эта... в-ваше в-вы... господин герцог...

Пожилой запыхавшийся стражник, прибежавший откуда-то сзади, пытался обратить на себя внимание Льва. Тот, не отрывая взгляда от разворачивавшейся на арене уборки славных рыцарей и их имущества, раздражённо дёрнул плечом.

— Чего тебе?

— Тама... эта... нашли двух... мёртвые.

— Экая ерунда! Да тут (герцог кивнул в сторону арены) покойников, пожалуй, куда больше.

— Дык... эта... мужик с бабой... голые...

Генрих удивлённо повернулся, наконец, к вестнику:

— Голые? Без доспехов?

— Без. Совсем без. И эта вот... горлы... ну... перерезаны. У обоих.

— Какие-то... бродяжка со шлюшкой? И ради этого ты отрываешь меня от прекраснейшего зрелища? От славной схватки лучших бойцов Саксонии и окрестностей?!

Стражник отшатнулся от львиного рыка господина, но герцогиня "перехватила управление":

— Мой дражайший супруг. Отпустите воина — он лишь исполнил свой долг. Здесь жарко и душно. Я... нехорошо себя чувствую. Позвольте мне удалиться в свои покои.

— А турнир?

— Турнир... Это восхитительное зрелище, это торжество благородства, храбрости и рыцарской чести... Я буду скорбеть. О невозможности увидеть это. Мне жаль, но слабое женское тело нуждается в отдыхе.

— Да, дитя моё. Ваше здоровье важнее всех подвигов на турнире.

Герцог запечатлел отеческий поцелуй на челе своей юной супруги. И та, сопровождаемая матушкой, отправилась на выход.

Давешний стражник стоял у лестницы с помоста и вытирал лысину, сняв шлем. Он сразу же поклонился:

— Ваше Высочество. Весьма благодарен. А то наш-то... ежели ему под горячую руку...

— Не стоит. Проводи-ка, милейший, к тем... найденным. О которых ты докладывал.

— Э-э-э... Но это, знаете ли, не то зрелище, которое... молодой даме... да ещё в положении...

— Проводи.

Настойчивость, звучавшая в голосе герцогини, вынудила стражника отправиться к левому края помоста. Под которым, ещё ничем не прикрытые, лежали, на затоптанной и замусоренной земле, в луже крови и столбе мух, два обнажённых тела. Рядом суетилась пара служителей, пытаясь подогнать поближе телегу божедома.

Ввиду турнира, и естественного, в таком радостном благородном деле, потока трупов, в труповозы мобилизовали несколько местных возчиков. Увы, навыков у них недоставало, а их лошади были непривычны к запаху крови.

При погрузке бездушных тел — души, очевидно, уже предстали перед Высшим судией — служители кантовали мертвых без особого пиетета. За руки, за ноги и мужчину вкинули на телегу. Потом на него закинули и покойницу. Присутствие герцогини не остановила обычных шуток простых трудяг о том, кому быть сверху на том и на этом свете, что скажет по этому поводу ап. Пётр и куда будут смотреть бесплотные и бесполые ангелы. Накинули тряпку, перетянули верёвкой, чтобы не потерять по дороге, и экипаж поспешил "к последнему приюту". Сегодня будет много работы, на арене уже есть парочка жмуриков, а к вечеру... как бы не с десяток наберётся.

— Обычное дело, мадам. Зря вы посмотреть пришли. На каждый турнир, кроме благородных рыцарей — и их дам, само собой, собирается куча всякого сброда. Ворьё, мошенники. Бездельники, шлюхи... Извиняюсь. Они устраивают разные... гадости. Ссорятся между собой. Режутся. Подонки, извините за выражение.

— Спасибо. Я... я пожалуй... поеду домой. Что-то мне... нехорошо.

Софья проводила дочь до паланкина. Тихонько спросила:

— Узнала?

— Да.

— Ладно, отдыхай. Носилки прислать не забудь. Я тут останусь — хочу досмотреть.

Я не боюсь. Ничего-ничего. Ни живых, ни мёртвых. Ничего особенного не случилось — жизнь всегда кончается смертью. Им повезло — они умерли вместе, в один день. Молодыми и здоровыми, без мук.

Спокойно. Вдох-выдох. Я — бесстрашна и бесстыдна.

Занавески паланкина были закрыты, но герцогиня не позволяла своим чувствам проявляться на лице. Обычная, сосредоточенная, слегка скучающая маска.

Замок был пуст. Кроме пары стражников у ворот да суетни на кухне, где шла подготовка к вечернему пиршеству, людей видно не было. Все, кто нашёл повод, сбежали на турнир. Какой яркий контраст с многолюдством и праздничной суетой утра!

Жара, тишина, безлюдье. Затишье. Перед вечерним банкетом.

На пути к своим покоям герцогиня не встретила ни души. Как странно идти одной. Без служанок и конвоя. В пустых переходах. Без слуг и придворных. Непривычно и тревожно. А вот и мои апартаменты.

В прихожей, улегшись поперёк прохода, храпел здоровенный прусс.

Ивашко в последние недели начал увеличивать число бойцов. Стало уже понятно, кто из гребцов на что годен, кто хочет вернуться, а кто остаться. Для драки новобранцы уже годились. А вот насчёт караульной службы...

Герцогиня осторожно переступила через храпящего здоровяка и проскользнула в спальню. Фрида осталась среди зрителей турнира. Стаскивать с себя жаркое тяжёлое многослойное платье пришлось самой. Она уже скинула кольчужку и тонкий поддоспешник, оставшись в одной короткой нижней рубашке, как странный звук из соседней комнаты привлёк её внимание.

Рывком схватила выложенный на постель стилет, оглянулась на дверь в прихожую. Позвать охранника? А если это просто ветер? Или там вообще никого нет, просто мышка пробежала, хвостиком махнула, портьера качнулась?

Осторожно, на цыпочках подошла к двери. Послушала, стараясь отделить посторонние звуки от грохота собственного сердца. Встала, как учили, в сторону и толкнула дверь. Дверь скрипнула и... и ничего.

— Уф. Показалось.

Герцогиня вошла внутрь и огляделась.

Комнатушка используется в качестве гибрида ванной и кладовки. Корыто, ширма, шкафчик, два ведра замотанных... Из-под ширмы видна женская туфля.

С ногой в ней.

Ростислава чуть не заорала. Постояла, держась рукой за сердце. Выдохнула. Ещё раз. Ещё. Выставив вперёд руку со стилетом, осторожно двинулась к ширме. Заглянула. На полу, на коврике, в полутьме помещения, свернувшись калачиком, мирно посапывала девушка-служанка.

— Ф-фу. Но... но у меня нет такой служанки!

Ростислава сунулась ближе к закрытой платком голове незнакомки, попыталась сдвинуть ткань. И была мгновенно схвачена за руку, рывком опрокинута на пол и осёдлана: незнакомка уселась на неё верхом, практически легла на неё, прижимая откинутую в сторону руку с ножом к полу.

Платок у "наездницы" сбился на лицо, она мотала головой, потом сдвинула его на затылок.

— Ой. Егорушка! Наконец-то! Живой! Как я о тебе волновалась! Целый? Не ранен? Как дело сделалось?

— Целый. Тока притомился, ночь не спавши. Потом тоже... нервенно было. А дело — сделано как велено.

— А чего прямо под помостом? Возле самого места... где главные.

— А ты с откуда знаешь? Нашли уже?

— Нашли. Да не поняли. Ты зачем их раздел?

— Я?! Кого?! Ты чё? Мне тама с одёжонкой возиться...

— А чего ж тогда?

— А я знаю? Может, нищебродь какая... тама с утра по округе такие морды ползали...

— Страшно было?

— А то! Я их прям с начала почти увидал. Как они с города вышли. Давай за ними. А близко-то не подойти! А ну как заметят, сторожиться будут. Два раза терял. А они всё среди людей толкутся. В одном месте поторгуются, в другом приценятся. Языками ля-ля-ля, хихикают чегой-то. А времечко-то идёт, солнышко-то подымается. Аж вспотел. Тут они к этому... ну... помосту. Где места вельмож всяких. Поверху всякие слуги суетятся, то ленты, то цветы... в последний минутку... а эти под настил. Там-то столбы стоят, решётки, занавешено. Темно. Они в тую темень и... нырк. Ну, думаю... Выждал малёхо и следом. Под мешковину тую занавесью. Тихохонько. Сбоку. А не видать ничего. Пригляделся, к темноте попривык. Глянь, а он-то её промеж столбов тамошних поставил... так это... как козу... и пыхтит... старается во весь дух. Будто чеканщик по меди узор молотком... тык-тык... аж заваливается на неё... левой-то в перекладину упёрся и... и наяривает... а тут поверху, по настилу-то... тащут чего-то, топают. Грохот — будто по ушам. Тут я к нему со спины не дыша на цыпочках... и ножиком по горлу... он-то хр-хр... а ещё толкается. И на неё повалился. А у ней-то платье-то на голове. Она-то, видать, тоже... не сразу поняла. Головой в землю воткнулась и спрашивает: Вас? Вас ист лос? Я его влево пихнул, она вправо выбираться начала. Как платье с головы... ну... слезло, так я её за волосы и по горлу. Как перхать перестала — ножик вытер, отдышался малость и ходу.

— Тебя никто не видал, следов на одежде нет?

— Не. Оглядел уж себя.

— А тут как оказался?

— Так эти ж... каупанские. Которые с Каупа. Они ж мышей не ловят! Сами здоровые, а мозгов нет! Я два ведра воды на кухне взял и тащу. Один в коридоре со стороны глянул. И снова во двор смотрит. Второй мне на входе: нихт лауфен. А я ему эти вёдра в руки, траген, говорю. Сам тащи. Он только фыркнул и головой так... Типа: сама-сама. Я и затащил. А этот в коридор выскочил. И они там по-своему. Я и за ширму. Они заглянули — вёдра стоят, меня нет. Ну, значит, ушла служанка. Я, то есть. А я — здесь.

И в восторге от удачности своей хитрости, Егорушка чуток попрыгал телом.

Всё это время вестовой лежал на герцогине почти нос к носу, удерживая её руку со стилетом. Его движение напомнило о том, что госпожа пребывает в короткой рубашке, а у Егорушки его платье несколько задралось в ходе проведения приёма на захват и удержание. Ощущение обнажённости контактирующих фрагментов поверхности тел дошло, наконец, до участников. Оба покраснели.

— Я... это... ну... пойду уже...

Егорушка неловко слез с госпожи и, путаясь в подоле, попытался направиться к выходу. Суетливо и бестолково оправлял платье, заматывал платки, старательно не поднимая глаза на лежащую на полу герцогиню. Та потянулась, было, одёрнуть задравшийся край рубашки. Но передумала и, заложив руку за голову, принялась разглядывать своего слугу.

Уже давно не нечто безымянное из серии "принесли письмо, подали обед". После давней истории в подземельях дворца Воеводы был и совместный труд в роли вестовых, и падение за борт во время плавания, когда Егорушка кинулся спасать её прямо в одежде, и стычка на Одерском волоке, где Ивашко и гридни рубили разбойников, а Егорушка, в числе других слуг, охранял гражданских, стоя перед княгиней, защищал её собой. Выставив в сторону придурков в страшных масках свой скрамосакс. Толку от того ножика... но готовность защитить или умереть — была. Был и эпизод у Миндена. С весельем, боевым азартом, сообразительностью, исполнительностью.

— Егорушка... слуга... куда больше сделал для меня, был со мной, приятен мне, чем... так почему же я должна... отдаваться мужу, а не тому, кто мне по нраву? — подумалось герцогине. — А как же "супружеская измена" — основание для развода? — Так ведь была уже. Или — были? Тогда, на лестнице... за одну считать или за две? Из благородных побуждений, для спасения и сохранения матушки и мужа. Так и здесь: неблагодарность — страшный грех. Грешить — не буду.

Она решительно приподнялась на локте и негромко, но твёрдо скомандовала:

— Стоять!

Парень дёрнулся, замер. А она чуть насмешливо продолжила:

— Ты что ж, слуга верный, так и бросишь госпожу свою? Не поднятую, не одетую, не помытую. Да и сам... куда ты такой пойдёшь? В женском платье. Вон лохань, воду ты притащил. Поставь и налей.

Рывком, как учил Артемий, перекатилась, поднялась на ноги. Указала куда поставить корыто, развернуть ширму, пока Егорушка красный, как после бани, старательно наливал воду, заперла двери и, взяв мыла, принялась наливать их в лохань и взбалтывать. Ей пришлось наклониться, и тяжёлый вздох за её спиной, подобный вздохам разносившимся некогда над Волгой во время прогулок с Воеводой на "Ласточке", подтвердил, что она если и постарела за последний год, то не сильно.

— А ты чего столбом стоишь? Снимай с себя всё. Сложи аккуратнее. Эти тряпки могут, не дай бог, опознать. Их придётся... иллюминировать. Жаль, конечно, но не велика потеря.

— Но я... это...

— Ты в бане никогда не бывал? Исполняй.

Когда парень неуверенно начал разматывать платок, она сперва отвернулась. Потом напомнила себе, что "бесстрашна и бесстыдна", повернулась, уперла руку в бедро и принялась оценивающе рассматривать этот... мужской стриптиз. Старательно не меняя выражения лица, но ощущая как непроизвольно начинают всё сильнее пылать щёки.

Похоже на то, о чём говорил ей Воевода. "Лапидарная система табуирования". Тут — могу, тут — не могу, тут... "рыбу заворачивали".

Вот парень. Смелый, решительный. Убил уже трёх человек. Двоих сегодня. С немалым риском. Если бы его... не дай бог. В баню хаживал. С девками... Опыт точно есть: у Воеводы "дом свиданий" — в обязательном наборе для всех ближних слуг. "Чтобы с ума не сходили".

С удивлением поймала мысль:

— Жаль, что я у него не первая. И, пожалуй, не вторая.

Хмыкнула про себя:

— Так и он у меня... шестой? Х-ха... ещё могу посчитать.

Окинула с ног до головы взглядом.

— Как-то ты, Егорушка, скукожился. То был орёл степной. А то курица мокрая. Коли так, то и лезь в корыто.

Посмотрела насмешливо, как парнишка ссутулившись, прикрывая срам руками, влез в воду, вспенившуюся, покрытую разбухшими уже листочками. И сдёрнула с себя рубашку. Посмотрела в тянущиеся к ней, и тут же старательно отводимые, глаза. И убедительно объяснила:

— Тебя же, от страхов пропотевшего, помыть надо. Наплёскаем. Промокнет всё.

Зашла к нему за спину, намылила мочалку.

— Сиди ровно. Сейчас всю грязюку с ушей смоем. Глаза закрой, а то мыло есть будет.

Парень послушно закрыл глаза, но продолжал изо всех сил цепляться за края лохани. Ростиславе пришлось похлопать его по плечу, чтобы поднял руку. Намывая, вдруг подумала:

— Вот этим, десницей, зажал в кулаке нож. Подошёл, резанул. Поперёк. По горлу. Вот сюда кровь потекла. Нет, не успела. Вот эти пальчики... крепкие, быстрые... Сжали рукоять. Ударили. Насмерть. И сразу назад. А из тех... дух вон...

Мысль волновала, восхищала, томила...

Продолжая намывать плечи и грудь своего вестового княгиня наклонилась и закинула его вымытую руку себе на шею. Глядя сбоку на зажмуренные глаза парня, повела его ладонью по своей шее, по плечу, по груди...

— Г-госпожа...

Её пальчики прижались к губам Егорушки.

— Т-с-с. Сожми. Сильнее.

Не позволяя ему отпустить, приподнялась и шагнула в лохань. Опустилась в воду. Села верхом. Прижимая его правую, скомандовала:

— Левую. Дай.

И тщательно промыв левую ладонь, поместила её симметрично правой. Своими ладонями, положенными поверх его, сжала. Держит.

Запустив руку в тёмную от трав и мыл воду, нащупала. От чего парень вздрогнул, напрягся.

— Да уж. Выискивать не надо — не глядя не промахнёшься. Как его, бедненького... зажало.

Погладила, вроде как промывая мыльной водой. Ухватила крепко. По-хозяйски. В кулак. Улыбнулась во всё сильнее зажмуриваемые глаза.

— "Чего не видно, того, вроде бы и нет". Он меня не видит — меня тут нет. Для него. А с кем же тогда он...? — мысль рассмешила и добавила смелости.

Направила. Медленно опускаясь. Медленно. Совсем не так, как с итальянцами давеча. Те её таскали, ею управляли. А она подстраивалась. Покорялась. Движению, рукам, мужчинам.

Вспомнилось ощущение четырёх крепких ладоней на своём теле. Уверенное управление. Ею. Умелое применение. Её. Инструмента. Для разгрузки чресел молодецких. Достаточно только... не мешать. Просто позволить. Довериться. Отдаться. А тут... сама.

Парень сжимал зубы всё сильнее. Казалось, ещё чуть и они крошиться начнут. Резко выдохнул расширившимся ноздрями.

Глядя в его окаменевшее лицо с по-прежнему крепко зажмуренными глазами, герцогиня оторвала руку своего вестового от груди, опустила, управляя его пальцами, которые часа четыре тому назад сжимали смертоносный клинок, в воду между их телами. Сжала ими свой "бутон сладострастия". Не так, как рукоять ножа. Не для смерти, а для наслаждения. Мягче. Ещё. Чуть вверх. Чуть вниз. Будто перебирая по рукояти. Тогда — причины смерти, теперь — источника удовольствия. Вот здесь... о-ох...

— Какой он ещё... неопытной. Вот тот давешний кремонец... ныне покойный... не второй, а первый... даже жалко... Но и этого можно научить...

Мелькнувшее в мозгу слово озадачило:

— "Научить"? Я собираюсь взять его в постоянные любовники? Одно дело — разовая награда. За прекрасно проведённую спец.операцию. Но постоянно? Это опасно. Да и хватит ли у него ума не "предъявлять права"? На женщину, которая то внизу — в постели, то много выше — в обществе? Мужчины после таких... действий начинают думать, что они важнее, главнее, умнее... Хотя — какой тут ум?

Она осторожно отпустила пальцы сегодняшнего героя, оставив в облюбованном ими месте, положила ему руки на плечи, сжала мышцы внутри себя. И медленно приподнялась. Парень снова всосал воздух сквозь сжатые зубы и потянулся за своей госпожой. Всем телом.

Будто рыба, попавшаяся на крючок. Точнее: наоборот. Словно рыбак, поймавший очень большую рыбу. Такую большую, что сама таскает рыбака. За его удочку.

Тренировки, начатые ещё под присмотром Цыбы во Всеволжске, не прекращались и во время путешествия. Заняться в море было нечем, а укрепление, например, дельтовидной или бицепсов привлекало излишнее внимание спутников.

Расслабила мышцы, отпуская "крючок", "рыбак" перестал следовать за нею, выгибаться дугой, опустился на дно лохани. Тут снова... "рыбка заглотила". "Крючок". За краешек. И медленно съехала по нему. "По самый корешок".

Медленно, потому что хотя пара вёдер воды немного для этой лохани, но вдвоём... тоже ничего. Если не "подымать волну". Если наслаждаться каждым движением, каждым миллиметром... и ещё раз, и... хорошо... долго... вечно...

"Ах повторяйте-повторяйте!".

Увы, Егорушка вдруг негромко зарычал, схватил герцогиню за ягодицы и несколькими сильными махами её небольшого, но достаточного для происходящего действия таза, довёл себя до... до облегчения. Поднявшиеся в корыте волны выплеснулись на пол.

Вот только теперь, пытаясь отдышаться, он открыл глаза и растерянно посмотрел на госпожу:

— Я... это... ну...

— Кончил?

— А... ну... да...

Ростислава старательно удерживала на лице заботливое доброе выражение.

— Ну и хорошо, ну и молодец. Понравилось?

— А... чего? О! Да!

Парень ухватил её за руки, потянул целоваться, но герцогиня мягко его остановила:

— Нельзя, губы опухнут, люди увидят... Не сейчас. Давай-ка ополоснёмся да оденемся. А то, не ровён час, явится кто...

Она легонько прополоскалась в корыте, вылила на себя кувшин холодной воды, шаловливо брызнув на медленно приходящего в себя парня. Сунула ему в руки мочалку и выскочила из объединившей их емкости "грехопадения". Вытерлась, накинула свой знаменитый белый толстый банный халат:

— Давай, Егорушка, домывайся. Тут твоя обычная одежда. Давай, миленький, время не ждёт. Надо Ивашку сыскать — что это у меня на пороге за кабан храпит? Не дело, так и на злыдней-ворогов нарваться можно.

Парень торопился, а она, хоть и не подгоняла его впрямую, но вполне выказывала нетерпение. Разглядывая, как он пытается попасть в штанину, снова подумала:

— Так брать его в... в обучение? Как-то... очень уж он быстр. Хотя... ночь не спал, двойное убийство, потрясение. И в моём лице — тоже. И размерчик... маловат. Это дело техники, да и вообще мужчины долго растут. И в этой части. Мда... а вот первый из кремонцев очень хорош. В части опыта и выносливости. Был. А второй — в размере. Но увы — их черви могильные доедают.

Воспоминания о двух попавшихся как-то ей на лестнице итальянцах, вызвало мысль и втором вестовом:

— А что матушка про Федорушку говорит?

Парень, затягивая опояску, шмыгнул носом:

— Софья Степановна сказала: "Даже и не думайте. И деньги потерям, и толку не будет. Один позор да насмешки". Может ты сама... со своим как-то...

Ростислава внимательно посмотрела на своего вестового:

— Ты понимаешь, что означает твоё "как-то"? Ты хочешь, чтобы я пошла к этому... "своему" и с ним... Ты этого хочешь?

Егорушка вдруг бурно покраснел. Представив, видимо, о каком "как-то" идёт речь. В деталях и подробностях. Не попадая пуговицами в петли кафтана, залепетал:

— Нет-нет! Но... ведь надо же... но ведь нельзя же так... ведь был живой человек... а мы его...

Во время переезда из Миндена в Брауншвейг погиб второй вестовой, Федорушка.

Тогда, в подземельях во Всеволжске, когда Воевода устроил Ростиславе проверку, он был напарником Егорушки. Два друга попали в караван, в свиту княгинь. За день до прибытия в Ганновер парень ночью вышел по нужде. И не вернулся.

Утром его нашли зарезанным. Часть вещей пропало. Расследование тут же нашло украденное у одного из нищих, тащившихся за караваном. Бедняга упорно клялся и божился, что снял сапоги уже с трупа. И, очевидно, говорил правду: не та фактура, старый больной попрошайка не будет и не сможет зарезать молодого здорового парня.

Попытка продолжения расследования столкнулась с сплошным саботажем местных. Даже вмешательство герцога не помогло. Да и вообще:

— Преступник найден, краденное при нём. Злодей казнён, зло повержено.

Публичное отрубание головы на рыночной площади, на котором герцогини пришлось присутствовать, не способствовало появлению у неё добрых чувств к саксонцам. Тем более, что на "Святой Руси" вообще нет в законе смертной казни.

Ростислава не поверила вердикту и потребовала от ближников "докопаться".

— Тот, кто сегодня безнаказанно зарезал моего вестового, завтра может зарезать и любого из вас. Помните? "Цель правосудия не наказание, а предотвращение повторения".

Слова Воеводы помнили.

Через пару дней Беня притащил в колымагу герцогини проститутку из двигавшегося за караваном "весёлого фургончика". В ту ночь секс-работница отработала трудовую вахту в кустах рядом с местом преступления и всё видела. Как "схизмат" вышел из шатра, отлил, как два проходивших мимо дворянина пошутили по поводу... размеров его деятельности. И, мимоходом, охарактеризовали всех русских и герцогиню в частности. Парень возразил, но ему подробно объяснили кто у него хозяйка. Описали. Ёмко и разносторонне. Он ответил. Как и принято на Руси, словом на слово. Объясняя, откуда такие персонажи, как его собеседники, появляются в божий свет. И почему такие ошибки случаются. К этому моменту одни из беседующих зашёл парню за спину. И воткнул кинжал. А второй ударил ножом в живот. После чего они опустили жертву на землю и, тихонько пересмеиваясь, ушли.

Девка за небольшое вознаграждение назвала убийц — видела их прежде со своими... сотрудницами — и своего тогдашнего клиента. Софочка пошла к Генриху, требуя справедливости. И получила неожиданный отказ.

Формально: показания проститутки не могут быть приняты в суде в силу рода её профессиональной деятельности. И вообще: тяжкие преступления по саксонскому праву требуют свидетельства под присягой сам-семь.

Фактически: оба рыцаря — сыновья верных вассалов, их отцы проливали кровь за Генриха Льва. Поэтому наказание представителей славных благородных родов на основании совершенно недостоверных, клеветнических, бредовых... показаний какой-то шлюшки подорвёт преданность дворян.

Через день девка исчезла из каравана: "отпросилась навестить матушку". А тогдашний её клиент ничего не знал, ничего не видел и вообще — был очень испуган.

Конечно, были предприняты меры по укреплению безопасности. Не отходить, даже по малой нужде, не вздев брони, с оружием и только не менее чем по трое. Но ситуация "повисла": показаний для суда получить не от кого.

Кроме свидетельства под присягой суды Саксонии принимают и "божий суд" — судебный поединок. Процедура расписана куда детальнее, чем в русских документах даже спустя три-четыре века.

* * *

"ї 3. Каждый может отказаться от поединка с тем, кто низшего по сравнению с ним рождения. Тому, кто выше стоит по рождению, нижестоящий не может отказать в поединке по мотивам высшего рождения, если только тот его вызвал. Отказаться от поединка можно, если вызов последовал после полудня, если только вызов не был начат раньше. Судья должен озаботиться о щите и мече для того, кого обвиняют, если он в том нуждается. Кто-либо может воспрепятствовать поединку между его родственниками, если они оба являются его родственниками и если он может присягнуть на реликвии сам-сем в том, что они близкие родственники, что они по закону не могут друг с другом сражаться.

ї 4. Судья должен дать двух посланцев каждому из тех, которые должны сражаться, и они должны следить за тем, чтобы те были вооружены по правильному обычаю. Кожаной и полотняной одежды они могут надеть столько, сколько они хотят. Голова и ноги спереди должны быть обнажены, а на руках они могут иметь лишь тонкие перчатки; обнаженный меч в руках и один подпоясанный или два — это предоставляется их свободному выбору; круглый щит в другой руке, на котором допускается только дерево и кожа, кроме оковки, которая может быть из железа; кафтан без рукавов поверх нижней одежды.

Мир должен быть обеспечен на поле под страхом смертной казни, чтобы никто не мешал их поединку. Каждому из них судья должен дать человека, который имеет палку [жезл]. Они ни в коем случае не должны мешать, кроме как если один из них упадет, тогда он должен простереть между ними [сражающимися] палку; то же [должны сделать], если один из них будет ранен или будет просить о палке, — этого он не может сделать, если он не имеет разрешения от судьи.

После того как на поле установлен мир, они должны по праву испросить поле, которое судья им должен предоставить. Они должны снять с ножен наконечники, ибо они имеют разрешение от судьи. Оба они должны вооруженными предстать перед судьею и присягнуть; один — что обвинение, которое он предъявил ответчику, правильное, и другой — что он не виновен, что бог им поможет в их поединке. Когда они впервые сходятся, к солнцу они должны быть поставлены в равном положении. Если будет побежден тот, против кого жалуются, то его будут судить, если же он победит, то его освобождают от штрафа и возмещения.

ї 5. Обвинитель должен первым выйти на поле. Если другой слишком долго медлит, то судья должен потребовать его через судебного исполнителя в том доме, где он вооружается, и должен послать с ним двух шеффенов. Точно так же его нужно вызывать во второй и в третий раз. Если он не явится после третьего вызова, то обвинитель должен встать и просить о поединке и сделать два взмаха [мечом] и один толчок по воздуху. Этим он победил его в споре по обвинению, против него выдвинутому, и судья должен его [обвиняемого] судить так, как если бы он был побежден в поединке".

"...установлено 7 военных щитов, из которых королю принадлежит первый; епископам, аббатам и аббатисам — второй; светским князьям — третий, если они становятся вассалами епископов; сеньорам — четвертый; лицам, могущим быть шеффенами, и вассалам, — пятый, а их вассалам — шестой. Как христианство в седьмом веке в точности не знает, как долго этот век будет существовать, точно так же и о седьмом щите неизвестно, имеет ли он ленное право и военный щит. Шестой щит превратился в седьмой благодаря тому, что светские князья стали вассалами духовных князей, чего раньше никогда не было. Как феодальная лестница кончается на седьмом щите, точно так же и родство заканчивается седьмой степенью".

Иноземцы и иноверцы не подпадают под систему "семи щитов", если только не получили признание статуса от местного правителя. Т.е. считаются более низкого происхождения, чем даже "вассалы вассалов шёффенов". И вызвать на поединок дворянина не могут.

Второе же касается используемого оружия. Местные к такому набору предметов привычны, русские из Всеволжска — нет. Дав своим людям оружие, более эффективное, чем у туземцев, я, тем самым, нарушил равенство. И лишил возможности выступать в судебных поединках со своим оружием.

Наконец, Ростислава с самого начала запретила своим людям принимать вызовы. Опасаясь потерь среди своей, немногочисленной по сравнению с дворянством Саксонии, свиты. Это вовсе не отменяло "необходимой защиты", но исключало ритуализованные поединки.

Даже зная имена убийц и обстоятельства совершения преступления, Ростислава не могла наказать преступников в обычном саксонском суде.

* * *

— Ты прав, Егорушка. Плохо. Друг твой остаётся не отомщённым. Но сделать мы ничего не можем. Пока. Я понадеялась, было, на Длинного Густава, помнишь такого? Но он не приходил...

— А я его видел! Ну, утром, пока за этими... Какой-то он... странный. Типа приказчик у рыбника. Ну, рыбой солёной торгует. Возле ристалища.

— Вона как... Нет, тебе нынче соваться туда... отоспись сперва.

Парень потянулся с поцелуем, но Ростислава, улыбаясь, отклонилась:

— Но-но. Я снова герцогиня. Беги. И разбуди этого... спящего кабана.

Очумело трясший головой не проснувшийся ещё окончательно охранник на пороге, как и прибежавший из коридора напарник, узнали много нового о ожидающем их ближайшем будущем после возвращения старшего сотника.

А герцогиня забралась в постель и, вспоминая разные приятные моменты своей жизни, преимущественно Всеволжского периода, довела себя до того... чего она не получила от столь "скорострельного" Егорушки.

Глава 668

Разбудила её вернувшаяся на закате матушка.

— Нет, ты представляешь?! Эти придурки до сих пор не поняли! Что..., — Софочка огляделась — нет ли лишних ушей, — что место... вакантно.

— Ты же никому ничего конкретно не обещала?

— Ты хочешь меня учить жизни?! Конечно, нет. Собирайся. Разные херры поломали себе руки, ноги и головы в достаточном количестве. Теперь будут пьянствовать. Генрих зовёт на пир. И не вздумай такую морду корчить! Мы — в восторге! Мы в совершеннейшем восторге! От этого всего. От турнира, храбрости, доблести и... и прочего идиотизма. Три заезда! Представляешь! Три раза на одни и те же грабли! Столько человеческой и конской мощи, выучки, железа... в песок ристалища. Их бы в Степь, против половцев!

— Брось, мама. Куда им против кыпчаков. Сдохнут от жары и безводья. Ума-то нет.

* * *

Именно так — "от безводья", жары, дыма горящего кустарника, стрел и сабель воинов Саладина, но более всего — от отсутствия "ума" у предводителей, и погибнет в РИ армия Иерусалимского королевства на "рогах Хотина".

* * *

Пир герцога, на который были приглашены многочисленные участники турнира, начался с подведения итогов состязаний прошедшего дня — "гербовой король" объявлял победителей:

— Славный рыцарь фон Кое-какой-бург в первой схватке выбил из седла славного рыцаря фон Какой-то-дорф. Конь и доспехи побеждённого переходят к победителю. Сумма и срок внесения выкупа — на усмотрение сторон.

Фон бург воздвигался из-за стола и объявлял "своё усмотрение". А фон дорф произносил типа: "Всё отдам. Мамой клянусь". После чего все дружно троекратно поднимали кубки. Сперва за доблесть фон бурга, потом за честь фон дорфа. И главное: во славу герцога. Который устроил такой прекрасный праздник. А писцы записывали соглашение в свои писцовые книги.

Только сейчас до герцогини дошла причина столь неспортивного поведения графа Фландрского по отношению к графу Голландскому.

Выбить голландца из седла "по правилам" не удалось. А так хотелось снова сунуть его под замок да вломить выкуп... Не за пленение на войне, где были посторонние и союзники. Где действовали правила "благородной войны" и "политические интересы" соседей. А чисто по-игровому, лично-персонально. Эдак можно и всю Голландию под себя подмять. Временно, конечно. Для обеспечения бесперебойности выплат и поддержания порядка. Такие блистательные перспективы... обломились. Вместе с не вовремя треснувшим копьём.

Досада была столь сильна, что хотелось хотя бы просто затоптать! И это не удалось. Из-за не вовремя объявленного перерыва. "Объявленного" — по настоянию этой... герцогиньки. Ну чего она полезла в дела серьёзных благородных мужчин?!

Впрочем, голландца, как и многих других проигравших, на банкете не было. Они теперь употребляют вино не за столом герцога, а по указаниям лекарей. С диверсифицированной закуской: кому — лубки, кому — примочки и припарки.

Попытки оспорить решения главного герольда гасли на корню — мало того, что дисквалифицируют на этот турнир, так и вообще... "лишат чести". А там и господин лен отберёт. Нет, не за это. Но бесчестного дворянина... всегда найдутся желающие подставить. А то — и положить. В землю.

Уже в полной темноте герцогиня вернулась в свои покои. В прихожей перед спальней Беня беседовал при свечах с каким-то купчишкой. Судя по запаху — торговцем рыбой.

— Ну и запах, он что, не мог другое место найти для переговоров? — раздражённо подумала герцогиня, проходя мимо низко кланяющихся мужчин.

И — остановилась.

— Густав? Какими судьбами?

— Э... мне передали, что ваша милость хочет меня видеть.

Беня, перейдя на русский, объяснил:

— Егорушке ты велела на улицу носа не показывать. А дело-то... давно давит. Сходил, нашёл, привёл. Что-то не так?

Ростиславе стало теплее на душе. Вот же, никаких приказов не было, но ближники нужду поняли. Сами подсуетились. Хорошие у меня мужики. Сообразительные, заботливые.

— Всё так. Молодец, — и, переходя на местное наречие, обратилась к Густаву.

— Есть двое. Они виновны в смерти моего человека. Они должны умереть.

Густав похлопал глазами. Потом почесал голову. Потом начал объяснять:

— Тут же Ольденбург. А совсем не Минден. Мой фрайграф — там. И он совсем ещё не решил. А здешний фрайграф... он совсем вообще. Не мой.

Кого он вздумал остановить? "Львицу", вышедшую на охоту? Выученицу "Зверя Лютого", у которого князь-волки бегут у стремени? Росомаха гонит добычу четыреста вёрст. Люди... Люди — разные. Иные и десяток росомах загонят.

— Тебя здесь знают? Отлично. Значит, ты будешь обвинителем. Твои здешние знакомцы подтвердят твою правдивость. Ты сомневаешься в моей честности? Я могу поклясться на мече или на Библии.

— Но я ничего не знаю об убийстве!

— Не надо. Вот он расскажет (она кивнула в сторону Бени). Я — ему доверяю. И повторю тебе его слова как свои. Ты доверяешь мне. И повторишь мои слова фрайграфу. Шестеро твоих здешних приятеля доверяют тебе и подтвердят под присягой твою "вообще правдивость". Судья вынесет приговор и отдаст вердикт с печатью тебе. Ты исполнишь.

— Но... мадам! У меня уже есть одно дело! Отчего я в этом... рыбном костюме. По нашим правилам нельзя брать новый приговор, пока не закончил со старым.

— Правила — это хорошо. Из правил бывают исключения. Здесь — именно такой случай. Оба убийцы нынче на турнире. Потом их будет трудно сыскать. А мы поможем тебе. С твоим старым делом.

Густав растерянно соображал, судорожно вспоминая нормативы "Священной Фемы". Дортмундский кодекс ещё не написан, а разрозненные правила тяжело восстановить в памяти. Они же шёффены, а не легисты! Которым римское правило вбивают палкой годами.

Ростислава хмыкнула и процитировала:

— "ї 4. Шестьдесят шиллингов платят в качестве штрафа графу..., если он судебную власть имеют от самого короля". Здешний фрайграф получит три марки. Потому что я считаю, что "Священные Фемы" исполняют волю императора. Ты меня в этом убедил в нашей прошлой беседе.

Герцогиня последней фразой польстила молодому шёффену, высоко оценив его успехи в деле... пропаганды тайных судилищ. И доброжелательно улыбнулась. Отчего парень смутился ещё больше.

— Кроме того, твои гаранты получат по полмарки каждый, ты, как обвинитель — полторы. И марку за исполнение приговора — исполнителю.

— Э-э-э... За каждого.

Ростислава глянула на Беню. Тот пожал плечами, потом кивнул.

— Согласна.

— Плату вперёд.

Снова последовал обмен взглядами госпожи и её казначея. И его непонятная реплика на русском:

— Утром стулья — вечером деньги, вечером стулья — утром деньги. Но стулья — вперёд.

— Э-э?

— Сперва работа — потом заработанное. Или ты не веришь слову герцогини?

— Но...

— Торг здесь неуместен. Мы можем решить эту проблему своими силами. С вытекающими для фем и для тебя лично... последствиями.

Густав тяжело вздохнул. При цене курицы в пол-пенни... 240 пфеннигов в марке... если самому обоих — три с половиной марки... это ж такая кудахтающая толпа получится... сестра перестанет ныть на своего законного... который её поколачивает... не по злобе, а просто от бедности... они там на наделе бьются, а толку... И вообще: тайное саксонское правосудие должно торжествовать! Десять заповедей — священны! Убийцы должны быть убиты!

"Если убить убийцу, количество убийц не изменится" — сэр Черчилль? Если убийцу убивает убийца, то Вы не правы.

— Да. Принимаю.

Через два дня один из тех, кого исчезнувшая и, возможно, уже догнивающая проститутка из походного борделя, назвала убийцей Федорушки, был обнаружен "висящим за шею" на столбе помоста для знати. Второй пытался убежать, но был повешен на поднятых оглоблях одного из фургонов торговцев, которых много собралась на Ольденбургский турнир.

"Священные фемы" вновь явили свою могущество, страшные истории пересказывали "из уст в уста". Местный фрайграф посетил герцогиню и засвидетельствовал своё почтение. Обсудил вопросы сотрудничества, правоприменительной практики. И получил положенные ему по закону шестьдесят шиллингов. В ходе состоявшейся беседы было подтверждено: православные — вне юрисдикции "Священной фемы".

Ольденбургский турнир продолжался. Как бы не было противно Ростиславе присутствовать на этом идиотском занятии, но "ноблес оближ" — положение обязывает. Каждый день с утра и до вечера она должна была любоваться схватками на ристалище, стряхивая поднятый славными рыцарями и их конями песок и нюхать выделяемые ими же запахи.

Вместе с ней на празднество должны были являться и её слуги. Если в Брауншвейге придворные как-то сдерживались, помня о судьбе "приколиста", приколотого в ляжку и быстро умершего "от желудочных колик" в пытошном застенке, то здесь присутствовала масса провинциального дворянства, которое просто не могло пропустить возможность почесать "чувство собственного величия" в форме местечковой ксенофобии.

* * *

По Шопенгауэру:

"Самая дешевая гордость — это гордость национальная. Она обнаруживает в зараженном ею субъекте недостаток индивидуальных качеств, которыми он мог бы гордиться.

Убогий человек хватается за единственно возможное и гордится нацией, к которой он принадлежит. Он готов с чувством умиления защищать все ее недостатки и глупости".

Таких было немало. Гордых за саксонскую нацию. Или — за бергскую, или — за утрехтскую.

* * *

Второй день, хорошо за полдень. Полтора суток прошло, как Егорушка прирезал графиню Голштинскую Матильду и её любовника. Вот тут рядом в трёх десятках шагов, под трибунами для гостей. И — ничего. Ничего!

Никто не бегает, не ищет, не выспрашивает. Нет графини — как так и надо. А как же слуги, свита, рыцари? Её не было вчера на пиру. Но спрашивать о причине отсутствия, проявлять особенный интерес — нельзя. Ждать. Пока эти олухи завопят:

— Где?! Где наша госпожа и правительница?!

Вот тогда можно будет явить искреннее недоумение:

— Да вы что?! Мамку потеряли?! Ай-яй-яй... А на кухне смотрели? А в сортире?

Выслушать и сделать ряд бредовых предположений. А уж потом, когда все утвердятся в общем мнении, что юный граф нуждается в опеке и призрении... тогда можно предложить кандидатуры. Снисходя к страждущим и являя милосердие с состраданием.

Пока — ждать. Терпеть. Старательно не акцентируя внимания. Вообще — а кто это? А где это? Ой, даже вспомнить трудно.

Но как же это тяжело!

А пока... сегодня на ристалище — сшибки поединщиков.

Жарко и душно. Пованивает от выгребной канавы слева, несёт от торговцев жаренной рыбой за оградой ристалища справа. Прямо впереди медленно опускается солнце, заливая жаркими лучами трибуны для аристократов. "Гербовой король" сорвал голос. Шипит на ухо здоровому парню-"всаднику". Тот работает "репетитором" — повторяет во весь голос:

— Барон де Бре вызывает на поединок барона фон Гульфик. Причина: узнать у кого больше. В смысле: честь. До трёх схваток на копьях. Слева от меня — Бре, справа — Гульфик. Приготовиться.

Генрих Лев вяло машет ручкой. Соперники разгоняются, треск... Гульфик упал, Бре удержался в седле, но получил серьёзный удар по шлему. Упавшего поднимают, прибежавшие слуги — отряхивают, выливают на него ведро воды, всаживают на лошадь, подают копьё. Его соперник трясёт головой, промахивается рукой мимо поданного копья. Нет, взял. "Всадник" снова "репетирует":

— Барон де Бре против барона фон Гульфика! Вторая сшибка! Приготовились.

Генрих снова машет рукой. Бух-бух-бух... бьют копыта лошадей, ба-бах — бьют рыцари копьями в щиты друг друга. Теперь Бре свалился, а Гульфик удержался. Бре лежит, вокруг суетятся слуги.

— Похоже, отъездился.

— Не, Ваша милость, моргает. Ещё хочет.

— Так посадите его на коня! Герольд, командуй третью сшибку.

— Супруг мой! Но де Бре явно не в себе. Какая честь в победе над утратившим соображение?

— На рыцарском турнире, моя дорогая, сравниваются не соображением, а честью. Таковы правила этого благородного соревнования.

Герцогиня, раздражённая жарой, духотой, глупостью, текущей по спине под поддоспешником струйками пота, вежливо испрашивает дозволения супруга покинуть сиё аристократическое занятие. Герцог, тоже распаренный, раскрасневшийся милостиво соблаговоляет:

— Ладно, иди.

Её место немедленно занимает довольная Софья, а Ростислава подходит к лестнице с помоста, видит задний двор трибуны аристократов, свой паланкин, носильщиков, конвой.

Верная Фрида, заметив спускающуюся госпожу, радостно улыбается и кидается ей навстречу. Пробегает мимо сидящих на земле чьих-то лакеев, спотыкается об подставленную ногу и влетает прямо на грудь здоровяка, тот, хохоча, валится на спину, удерживая внезапную гостью за руки, трое его соседей немедленно присоединяются к веселью.

Ничего особенного, несколько грубоватая шутка простых людей между собой. Это ж так весело! Простолюдины постоянно так забавляются. Да она должна радоваться! Что на неё внимание обратили, посчитали привлекательной. Приняли в игру, принялись развлекать. Не ударили, не оплевали, не обругали... Даже не уронили в грязь, поймали на руки, поддержали.

Фриду кантуют, крутят, пощупывают, пощипывают, задирают юбку... она отпихивает ручки игрунов, вырывается... Ишь, недотрога какая, дурачится-ломается. Мы ж тут чисто шутим! Сопротивление слабеет вслед за сдёрнутым с головы чепчиком... Ну и что, что неприлично? Все ж свои. Да мы на таких нагляделись! Тебе ж самой это нравится! Когда сиськи мнут и за задницу лапают. Да ладно тебе! Чего кочевряжешься? Служанки в богатых домах бывают благочестивыми, но девственниц среди них нет. Уж нам ли не знать!

— Не шутите с иностранцами.

— Так она же наша, местная.

— Уже нет, уже из команды иностранцев.

— Да ну, фигня!

Повседневная простонародная шутка становится поводом для конфликта. Пошла эскалация.

Двое носильщиков, лежавших в тени паланкина, поднимаются, подходят к веселящейся куче тел, из которой торчат дёргающиеся, широко раздвинутые голые коленки Фриды в чьих-то двух правых руках. Что-то говорят, им отвечают. И они выдёргивают за шиворот пару шутников, затем стаскивают саму Фриду. Красную, простоволосую, с расстёгнутым уже "амиго", без пояса, в закрутившимся на талии платье.

Здоровяк вскакивает на ноги и, пользуясь тем, что носильщики пытаются привести растрёпанную служанку в порядок и успокоить, бьёт одного из них кулаком в голову.

Веселуху поломали, гады чужемордые!

Тот вместе с женщиной падает, второй пытается ответить ударом, попадает вскользь и получает ответ. Тоже падает, но к драке уже бегут трое из команды герцогини — ещё двое носильщиков и молодой парень-глашатай.

Он в выезде идёт впереди с жезлом и кричит: "Дорогу! Дорогу герцогине Саксонской!". Он-то с разбега и прыгает. Ногами в грудь здоровяка.

Его спутники, не обращая внимание на своих пострадавших, начинают мутузить остальную троицу. Те орут в духе: "Наших бьют! Помогите, братцы!". От других групп прислуги на заднем дворе турнирного помоста подбегают разные "братцы".

Тоска-а. Развлечёмся? Потолкаемся?

Кидаются вслед за носильщиками, которые уже успели отойти к своему паланкину. И натыкаются на шеренгу мечников конвоя.

Маленькие щиты — на руке, копий — нет, шлемы — по-походному, но палаши обнажены и опущены к ноге.

Перед ними шагах в пяти толпа уже десятка в три разгорячённых слуг разных сеньоров. Все с ножами, но ни у кого нет длинноклинкового. Орут, ругаются, плюются, делают непристойные жесты. Но лезть с ножами на щиты и мечи — дурости не хватает.

Ростислава подбегает к толпе сзади:

— Что случилось?! Расходитесь! Дайте пройти!

Задние поворачиваются на голос:

— О! А эт хто?

— А ещё одна шлюшка из этих. Слышишь же выговор.

— Ещё одна? А давай попробуем... как она в их ремесле...

Несколько мужчин, поигрывая ножами, которые они, как и многие в толпе достали прежде, делают шаг-другой к Ростиславе.

Та, отступая в испуге, кричит:

— Я герцогиня Саксонская!

Кто-то не расслышал в общем шуме, кто-то рассмеялся такой шутке, кто-то не понял её немецкого. Да и вообще, до таких людей в такой ситуации... доходит не мгновенно. И тогда, отступая перед полудюжиной мужчин с ножами в руках, Ростислава воспроизводит. То, что вспомнилось в критическую минуту, то, что неоднократно вбивалось:

— На помощь!

Этот вопль услышали все. А вот поняли по-русски...

Четверо гридней броском проскакивают три шага и прокалывают четверых в первом ряду. Толпа отшатывается, кто-то падает.

Задний ряд, неторопливо надвигающийся на Ростиславу, делает пару быстрых шагов, подталкиваемый в спину. Она уже просто вопит от страха, один из самых резвых, получивший более сильный пинок, валится перед ней, ухватив её платье, разрывая и стягивая.

Реакция мечников на испуганной вопль госпожи очевидна. Они — рубят. Тех, кто остался между ними и "объектом охраны". "Удар с проносом и проворотом". Как учили. Головы не летят — летят руки, которые поднимают, поставляют, инстинктивно пытаясь защититься.

Толпа, визжа, вереща и матерясь, разбегается. Ещё двоих докалывают уже на земле — плохо себя вели, стаскивают с герцогини оступившегося и свалившегося перед ней придурка. Отрубают руку, которая никак не может отпустить её платье. Кровища, сопли, слюни и прочие, внутренние или не всегда, жидкости — брызгами на полдвора.

Тут бежит "Вестфальская стража" — силы правопорядка. Во главе с тем давешним пожилым стражником, которого Ростислава спасла от гнева Генриха Льва вчера.

— Э-э-э... Ваше эта... Высочество. Вы в порядке?

Идиотский вопрос. В каком порядке может быть женщина, которую только что поваляли по затоптанной замусоренной площадке? Заодно перепугали до смерти и порвали платье до пупа.

— На меня только что напали! С ножами! Вот эти... Слава богу, что мои воины хорошо выучены. Они прогнали злодеев.

— Охрен... Опять в мою смену. Э... ну... а остальные?

— Остальные разбежались. Но такие верные слуги нашего герцога, как вы, их немедленно найдёте и накажите. А я... я так испугалась... мне нехорошо... я отправляюсь в замок.

Это не игра. У неё в самом деле подкашиваются ноги, пульс на пределе, в глазах темнеет. Она судорожно удерживает у горла порванное платье. В прорехах которого что-то белеет и поблёскивает.

"Всегда носи кольчугу. Это тяжело, жарко, неудобно. Но стать вдруг покойником — ещё неудобнее" — советы Воеводы вспоминаются быстро и воспринимаются как непреложная истина. Потом они забываются. До следующего напоминающего случая.

Герцогиня срочно грузится в паланкин, вместе со своей Фридой, которая тоже... несколько не в порядке. Телесно и морально. И все быстренько убираются. А на заднем дворе аристократических трибун начинает исполняться стандартная последовательность любого проекта: шумиха, неразбериха, наказание невиновных и награждение непричастных. Проект: "Хай живэ и процветаэ наша Херцогиня и ридна Саксонщина".

Позже мы поняли, что Ростислава допустила ряд ошибок.

Прежде всего: она не должна быть одна. Никогда. Рядом должен быть человек, который защитит её. Или отвлечёт внимание. Или, хотя бы, назовёт её, представит. Это общее правило, но для Ростиславы, с её чужестью в этих землях, изначальной прямой враждебностью населения — особенно.

Правило — известно, многократно повторено. И... мимо. Несколько раз Ростислава весьма рискованно попадалась на эти "грабли".

Второе: одежда. Жара, привычки, скромность, нежелание привлекать к себе внимание подталкивали её к ношению довольно простых платьев с минимум украшений. Не служанка, конечно, но небогатая дворянка.

Третье: госпожа, безусловно, не должна ввязываться в свары слуг. Если бы она вернулась к Генриху и пожаловалась, то тот бы послал стражу. Да, были бы, вероятно, потери среди её людей. Но такой сплошной рубки саксонцев не было.

Всё это противоречило её жизненному опыту. Во Вщиже этих проблем не было. Она естественно, ещё будучи ребёнком с мамками-няньками, постоянно находилась под присмотром. Её все знали, да и она всех жителей знала хотя бы в лицо.

Хорошо ещё, что кольчужку она носила не снимая. Как ближневосточные правители во времена "Старца Горы". Здесь это необходимо без ассасинов.

Лев — взбешён. Посметь покуситься на его супругу! И ожидаемого наследника! На его турнире! В его присутствии!

Софочка поддерживает:

— Мою дочь! Моего внука! Казнить! Всех! И тех, кто нападал, и тех кто организовывал!

— ???!

— Генрих! Неужели ты думаешь, что подговорить такую толпу добрых саксонцев на столь вопиющее злодеяние — просто? Нет, это заговор! Во главе которого злобные, искусные и... богатые силы. Которых надо... иллюминировать.

К утру было выявлено не менее полусотни заговорщиков. Конечно, сословность, знатность и юридичность несколько ограничивали энтузиазм вопрошателей. Да и вообще — налаженной машины извлечения истины в Ольденбурге нет. Поэтому специалисты с восторгом восприняли помощь герцогини: Сверчок, парнишка с отвратительной манерой скрипеть зубами, попавшийся как-то мне на глаза на покосе в Пердуновке в момент пребывания в состоянии прополаскивания у Цыбы между ляжек... нет, это немножко не то, что вы подумали, и доросший, после ученичества у Ноготка, до штатного палача в караване Ростиславы, а также Конрад, Беня и Егорушка, как знатоки местного наречия, были приняты с радостью.

Эта команда и представила показания допрашиваемых о том, что имел место быть разветвлённый заговор против герцогини. Инспирированный сторонниками Плантагенетов, никак не смирившихся, что их принцессу отставили. Являющийся, однако, частью заговора против герцога. Причём нити ведут в Монпелье. Где, как известно, пребывает враг империи и веры Христовой антипапа Александр III. Увы, источник этой ценной информации внезапно скончался. От передозировки калёного железа по гениталиям. Но если их Высочество позволит порасспросить некоторых высокородных...

Надо понимать, что показания, данные под пыткой или угрозой жизни, в судах Саксонии не признаются. Генриху приходилось использовать подобные методы во время борьбы с Асканиями и тогдашним императором за Саксонию. Не для передачи дел в суд, конечно, а в... оперативно-розыскных целях: Медведь прилагал немало сил, чтобы устранить юного ещё Львёнка. Именно здесь, в Ольденбурге, есть семьи, которые тогда поддерживали Медведя, а год назад местного графа Кристиана, против Льва.

С другой стороны: на турнире множество иностранцев. И давать им повод усомниться в прочности власти герцога... Поэтому дело спустили на тормозах. Десятку злодеев, изобличённым в "умысле на правящий дом", отрубили головы. Несколько "перспективных персонажей" отправили в Брауншвейг для дальнейшей разработки.

— Да на кой они? Только расходы на содержание и охрану.

— Мой милый зять. Подумай о той благодарности, которая ждёт тебя от Барбароссы, если удастся выявить агентов лже-папы.

— Ерунда! Заговор был против меня.

— А ты — "столп Севера". Верная опора императора. Если здесь... развалится, то Барборосса не пойдёт в Италию.

Снова вечерний пир. Вот только теперь, на фоне обычного объявления победителей, воспевания их доблести и мощности, проскакивает чей-то вопрос:

— А где ж Матильда? Которая Голштинская?

Ростислава мгновенно напрягается. Ну! Вот сейчас...!

Два рыцаря из свиты графини переглядываются и старший отвечает:

— Госпожа просит извинить, но она... несколько нездорова.

Окружающие дружно кивают:

— Что возьмёшь... бабы... они такие...

Хочется вскочить, заорать:

— Да что ж вы все врёте?! Я же сама вчера утром видела её с перерезанным горлом!

Страшная своей неуверенностью мысль:

— А может... я ошиблась? Вот же взрослые благородные мужчины. Рыцари. "Лемминги не могут быть неправы. Ибо их много".

И чёткая фраза, несколько раз звучавшая там, на Востоке, за тысячу вёрст отсюда: "Верить нельзя никому. Мне — можно".

Пока Ростислава судорожно соображает: то, что она видела своими глазами — правда или бред? — добрый, сочувствующий голос матушки:

— Бедняжка. Доченька, надо помочь. Сестре по несчастию. У нас, господа, есть прекрасная лекарка. К тому же, весьма высокого происхождения — боярыня Рада. Надо послать её к страждущей.

— Да. Немедленно.

Рыцари мнутся:

— Э-э... но... сейчас уже поздно.

И снова чуть укоряющая тирада тёщи:

— Вот. Таковы все вы, мужчины. Даже лучшие из лучших — саксонские рыцари — остаются эгоистами и себялюбцами. Скажите уж прямо, что не хочется вылезать из-за столь богатого стола ради помощи бедной страдающей женщине. Рада, съезди. И прихвати с собой охрану. На всякий случай.

Конечно, Раду пытались не пустить.

Кого? Боярыню Раду?! Которая штатно выносила мозги и мне, и суздальскому окольничему, и многим иным? Она довольно быстро довела уловки-увёртки местных до лобового конфликта. И Ивашка, командовавший её "выездом", вытащил гурду. Про его саблю и так уже слухи... нехорошие. А уж после сегодняшней мясорубки вокруг Фриды...

Конрад нашёл, по описанию от Фриды, её подругу Эмили. Объяснил, что с ней будет, если она соврёт. И та, позаливавшись слезами, сказала правду: вчера утром графиня со своим... другом ушла. И больше не возвращалась.

Понятно, что разбудить герцога до утра после такого пира никто не рискнул. Но на завтрак новость вывалили.

— Как — "никто не знает"? Сыскать!

— А кому? А где? А надо ли?

Были озвучены гипотезы:

a) графиня узнала нечто важное и уехала домой;

b) графиня уехала с любовников на Рейн;

c) любовники раскаялись и отправились по святым местам;

d) любовники решили тайно обвенчаться и сейчас празднуют "медовый месяц", а мы тут головы ломаем;

e) их всех украли злые басурманы для выкупа, скоро сообщат — где и сколько;

f) они просветлились под влиянием одного из проповедников, слетевшихся на турнир, как мухи на мёд, сейчас постятся в тишине и уединении, дабы вскоре явить миру открывшуюся им высшую истину. Аминь.

Латинский алфавит короче кириллического, однако даёт достаточный простор. Для разнообразных домыслов.

Что характерно: мысль о том, что их могли просто зарезать — не озвучивалась. Это ж баба! Бабы мрут от дурости, болезней и родами. Могут зарезать нищенку, проститутку, воровку. Но это ж графиня!

То, что она и её спутник были в одеяниях простонародных — в головах аристократов не задержалось, на мыслительный процесс не повлияло.

Ростислава, сидевшая на завтраке как на иголках, то краснела, то бледнела. И была потрясена ограниченностью мышления саксонцев.

Позже она примерила умозрительно эту ситуацию на себя. И поняла: ждать от местных помощи, розысков — бессмысленно. Будут, конечно. Но поздно и не там. Просто мозги не так устроены. Поэтому надо готовить, учить своих. И не попадаться. Просчитывать наперёд всякую ситуацию. Носить кольчугу, не ходить одной, сообщать — куда и надолго ли. Во Вщиже таких забот не было, там это получалось само собой. Здесь — думать и предвидеть. На каждом шагу. Или — забиться в свои покои и носа не высовывать.

* * *

Ничего нового. Для меня. Для всякого попаданца. Отсутствие постоянного, с рождения окружающего, кокона. Отсутствие всеобъемлющего набора накатанных до автоматизма стереотипов — как смотреть и что видеть, как оценивать и что делать. Привычки приходится заменять осознанными размышлениями и действиями. Пока они не становятся новыми привычками.

* * *

Уточню: Ольденбург не такой большой город. Одни-двое похорон в день в нормальных условиях. На десяток приходов — ни о чём. Все всех знают, родственники-соседи-друзья. Средневековые сообщества невелики и плотно связаны. Исчезнуть в своей общине... очень непросто. Тайком умереть и быть "без звона" похороненным? — Невозможно.

Именно так даже не думают — чувствуют местные. Аксиома. "Это ж все знают".

Но — турнир. Масса — тысячи — приезжих. Понятно, что они тоже не одиночки. Если кому-то на арене пробили голову, то его спутники и вынесут, и отпевание закажут и молебнов отстоят. А вот вне таких групп... нищие, попрошайки, "тысячи всякой сволочи"... Если в воровской шайке пропал один из "шаечников", то могут и не озаботиться.

Поэтому когда божедомы притащили в первый день турнира десяток покойников на городское кладбище — никто не удивился. Нормальных людей свои к церквам привозят, а эти... мусор безымянный. Чохом отпели и закопали. Этому поспособствовал и внешний вид покойников: голые. Нищие среди нищих. Коллеги-побирашки спёрли последние тряпки. А "маскарадная" их одежда, была, видимо, и впрямь снята нищебродами. И успешно продана: это же не уникальные дорогие вещи аристократов, которые мгновенно "засвечиваются" на торгу.

Другая сторона — свита графини — задергалась только к ночи. И очень ограничено: госпожа велела не болтать. Тайная прогулка инкогнито в рамках как бы тайной связи.

Вместо ярких действий Ростиславе и Софье пришлось ждать. Старательно не вспоминая ту Матильду, не выказывая к её исчезновению никакого интереса. К концу турнира установилось мнение, что графиня и её спутник получили внезапное известие, которое заставила их немедленно отправится домой. Даже, вроде бы, и очевидцы сыскались.

— Ну что, доченька? Лопухнулись мы с тобой. Столько переживаний, риск какой! А всё попусту! Вот же идиоты! Хозяйку потеряли, а сами и не заметили! Завтра голштинцы домой отправляются, графёныша увозят. И все наши планы-надежды... прахом по ветру.

— Ничего не изменилась. Скажи Генриху, чтобы послал кого-нибудь из дворян своих. Проведать графинюшку. А то неловко как-то получилось: уехала, не попрощалась, благодарности за приглашение не высказала. Может, случилось чего, может помощь какая надобна.

И, посматривая на Софью, которая была уже в каких-то новых замыслах, напомнила:

— Закон, матушка. Закон Саксонский. У малолетнего сироты должен быть опекун. Кто?

Конец сто тридцать первой части

Часть 132 "Лишь мы одни имеем право, а...".

Глава 669

Прошло полгода. Тёмной декабрьской ночью со стен старинного, ещё времён императоров Оттонов, замка Хитцаккер заметили двигающуюся от Эльбы конную кавалькаду с факелами. Обойдя одноимённый городок, всадники начали подниматься к замку, поставленному на краю гряды невысоких холмов, подходящих, к неширокой, в здешней местности, долине реки.

Подъёмный мост был поднят, и всадники долго перекрикивались со стражниками на стенах, разнообразно смешивая германские и вендские ругательства. Славянское наречие здесь, в этой части левобережья Эльбы, продержится (в РИ) до середины 18 в.

Наконец, пришельцев пустили внутрь, но прошло не менее получаса, прежде чем предводитель кавалькады был проведён на третий этаж донжона, в небольшую тёмную комнату с закрытыми окнами, где навстречу ему кивнула невысокая женщина в тёмном платье, кутающаяся в меховую накидку.

— Ваше Высочество, позвольте мне, Гунцелину фон Хагену, графу Шверина и Илона, верному слуге Вашей милости, засвидетельствовать свою радость по поводу рождения вашего сына и будущего герцога Саксонии. Сердца всех патриотов Ост— и Вест— Фалий переполняются восторгом и уверенностью в процветании всего нашего края при получении этой новости.

— Присядьте, фон Хаген. Когда вы стоите — вы занимаете слишком много места, вы слишком... громоздки.

Мужчина покрутил головой, выглядывая лавку в полутьме комнаты. Уселся, поелозил, пытаясь устроиться на узеньком и, кажется, не слишком крепком сидении. Женщина внимательно посмотрела на него. И присела за стол, накрытый чёрной материей.

Посетитель задёргался. То ли от неуверенной позы на хлипком сидении, то ли при виде стола.

Столы, конечно, в Саксонии есть. Но нет таких. Позднее, через столетия, их назовут письменными, двухтумбовыми. Пока — бывают обеденные, разделочные. На них и пишут те немногие, кому это необходимо. Ставят наклонные подставки, чтобы видеть текст не сильно сгибаясь. Или занимаются этим стоя, за конторками. Человек за письменным столом... для Гунцелина — первый раз в жизни.

Ещё. Владетельная особа принимает вассала сидя или стоя. А тот стоит или, ежели будет соизволение, сидит сбоку на лавке. Между господином и вассалом пустое пространство. Всегда.

Здесь — вот этот чёрный стол. С двумя подсвечниками по краям. На них странные металлические нашлёпки. Отражатели, которые герцогиня развернула к собеседнику.

Гунцелину сразу стало жарко. И от свечей — тоже.

Герцогиня мотнула головой, отчего свита и слуги покинули помещение, и принялась, почти невидимая из-за освещения, рассматривать гостя.

— Какая невзгода привела вас, фон Хаген, в мой замок?

— Э-э-э... Так я ж уже... поздравить по случаю рождения... засвидетельствовать... выразить всю силу восторга...

Негромкий смешок донёсся из темноты за свечами.

— Гунцелин, если ты не ценишь своё время, то побереги хотя бы моё.

— Кх-х. Меня вызвали в суд. В суд герцога!

— Герцог Саксонии Генрих Лев — безусловно справедливый и добрый судья.

— Да-да. Конечно! Но меня оболгали! Меня обвиняют в убийствах! В грабежах, в уничтожении и присвоении чужого имущества...

— Разве ты не делал этого?

— Я... Да! Я убивал! Врагов! Веры и герцога! Там идёт война! Мятежники пытаются сбросить тяжёлую лапу Льва со своей выи.

— Ты убивал и отнимал достояние не только у язычников и мятежников, но и у христиан, саксонцев.

— Мерзавцы! Воры! Жадные трусливые твари! Я своей кровью привёл край к послушанию Льву! Заслужил свою долю в обретённом! А всякие... слизняки пытаются урвать себе кусок по-жирнее. Грабят не только вендов, но и поселенцев. Даже божьи церкви!

— Но и ты сам, судя по словам епископа...

— Жирная трусливая скотина! С языка — елей струится, а по рукам — кровь бежит! Он врёт вендам, потом отбирает у них всё, включая детей. Те восстают и мне приходится метаться по краю, чтобы тушить пожары, зажжённые его преосвященством!

— Это по его требованию ты ввёл закон Вихмана о разделении детей?

— Конечно! Идиот! У меня сразу убили четверых. Толковые слуги были. Конечно, я нашёл смутьянов, казнил. Но мёртвые не платят подати даже епископу. И тот орёт, что я украл! У него!

* * *

"Крепостное дитя никогда не может приобрести [право] свободного рождения. Со времен архиепископа Вихмана было установлено правило, что и сыновья, и дочери немецкой матери принадлежат тому, кому она принадлежит, независимо от того, будет ли отец немец или венд, а дети вендки принадлежат господину отца, если отец венд; если же, однако, он немец, то они принадлежат господину матери.

ї 3. Говорят, что все вендки свободны, потому что их дети пользуются правами отца-венда. Это не так, ибо они уплачивают венечный сбор их господину, когда они выходят замуж. Если их потом покидает их муж по праву вендов, то они должны уплачивать господину [разводный] сбор, что составляет три шиллинга, и в некоторых местностях больше по обычаю страны".

В Саксонии довольно крепостных, как славян-вендов, так и немцев. Дети крепостных есть принадлежность господ их родителей. Имущество, приплод двуногого быдла. Любое изменение их принадлежности и принадлежности их детей вызывает неудовольствие. Доходящее, временами, до беспорядков.

* * *

Гунцелин раскраснелся от злости, от воспоминаний о ссорах в Шверине. И вдруг съехал на колени с низенькой лавки:

— Госпожа! Неужели вы не верите мне? Я верный слуга герцога и ваш! Я провёл всю жизнь на службе Вельфам! Я проливал за них кровь! Я служу честно! Мадам! Вы мне верите?

Сколь много шока и трепета, надежды и сомнений звучало в этом хрипловатом, обычно вполне уверенном, командирском голосе.

И тишина. Белое пятно лица герцогини не шевельнулось за светом свечей.

— Успокойтесь, фон Хаген. Если бы я не доверяла вам, то вас бы сюда просто не пустили. Сядьте на место и помолчите. Мне надо подумать.

Граф Шверина резвенько уселся на прежнее место и, как старательный ученик, устремился слухом, взором и душой к источнику возможной надежды на избавление от паутины доносов и лабиринта законов.

Вот был бы он на коне, с мечом в руке... Но порубить всех недругов — нарушить "земской мир". А за это "имперская опала" и... "беги, малыш, беги". Без прав, без защиты.

За стеной света появились ещё два маленьких белых пятна: герцогиня свела пальцы рук.

— Ты — попал. Ты попал в сеть. Ты храбрый воин, но твои достоинства, твои труды и победы ничего не значат в суде. Твои действия, возможно, были направлены во благо или продиктованы необходимостью. И это — неважно. Твои обвинители убедительно представят твои подвиги как преступления. И герцог согласится с ними. Ибо ты нарушил одно из трёх обязательств вассальной клятвы. Тебя вызывали в курию, но ты не явился.

— Х-ха! А как я мог?! Я получил призыв в тот момент, когда мы садились на корабли! Как я мог оставить моих людей, союзников?! Перед походом, перед битвой? Проявить трусость? Никогда!

— Ага. И упустить добычу, которую ты взял на Руяне.

Что было больше в том эпизоде? Храбрости? Глупости? Жадности?

Тогда, в июне 1168 г., Софья очень точно рассчитала время. Она поехала со Львом в Магдебург на встречу с Барбароссой и враждебными князьями по поводу заключения перемирия. Оттуда, по её совету, герцог послал призыв Гунцелину. Гонец передал графу известие в Велиграде, когда флот датского короля уже вытягивался от пристаней, шверинцы грузились на корабли, а в спину им дышали воины князя Прибыслова. За шесть недель, указанных в законе, Гунцелин не мог разгромить Аскону, захватить Руян, и явиться в Магдебург.

Это не было чистым обманом: фон Хаген очень пригодился бы в тот момент.

Впрочем, Софья сумела справиться сама.

Старенький Альбрехт Медведь, маркграф Бранденбургский, при виде Софочки глупел и начинал сладко облизываться, вспоминая их встречу во время прохода каравана княгинь через его земли. До такой степени, что Генрих Лев вскипел и дело уже шло к новой войне.

Пришлось вмешаться Барбароссе.

Софья передала императору письма Боголюбского. И совершенно очаровала: умом, внешностью, манерами. Своей непростой судьбой. И многими добрыми словами о Боголюбском, к которому Барбаросса относился с детским восхищением.

Частые, долгие и весьма приязненные беседы княгини и императора вызывали шепотки и переглядывания свитских. Двусмысленны намёки доводили Льва. Ревновал он бешено. Хотя совершенно безосновательно: ничего не выходило за границы пристойности. В этот раз.

Барбаросса, конечно, знал об этих приступах ревности герцога, считал их глупостью. И вообще:

— Ничего ж такого не было. Просто поговорили. Интересный собеседник попался.

Но ряд пунктов перемирия были переделаны к выгодному для Саксонии виду.

Ландграф Тюрингии Людвиг Железный тоже испытывал к Софье добрые чувства. Не потому, что что-то получил, а потому, что не получил его сосед — маркграф Отто Мейсонский: удачно посланный отряд саксонских и тюрингских рыцарей перехватил караван рудокопов, соблазнённых Отто сытной и мирной жизнью. Местность вокруг Гослара была разорена, и нашлись желающие перебраться в более спокойные места.

Беглецы и их сопровождающие были порублены на месте, а Софья вскоре писала дочери:

"Серебряных копей возле Нойсена, как Воевода предупреждал, не будет. Разве что мы сами то место под себя подгребём".

Эта мелочь мелкая отменила или, минимум, отодвинула появление иоахимсталеров и разных, происходящих от них, долларов.

Уточню: для обвинения в нарушении вассальной присяги необходимо трижды не явиться на вызов в суд. Так (в РИ) поступит сам Генрих Лев, не являясь на суд императора. Но Гунцелина обвиняют по другим эпизодам. А "неявка по вызову" всего лишь "пятно на репутации" в глазах сюзерена. Который — судья.

— Я... я виноват. Но я же не изменник!

— Это решит суд. Генрих очень зол на тебя. Датский Вальдемар обманул герцога и не дал ему половину в захваченном. А вы, графы Саксонии, помогали датскому вору в его воровском мероприятии. Вы — подельники. Соучастники.

— Но я готов вернуть всё захваченное на Руяне!

— Только готов? Или — уже?

Склонённая голова пристыженного графа явно символизировала, что "уже" — ещё. В смысле: не наступило.

— Э-э... я найму на эти деньги воинов! И выступлю под знамёнами Льва против наглых и лживых датчан! Я напою свой меч их кровью! Я добуду втрое больше для герцога!

В тишине, наступившей после ярких и громких обещаний воина, прозвучал тяжёлый вздох правительницы.

— Я думала — ты умнее. Войны герцога и короля не будет. "Земский мир". Если какие-то дикие венды в своей неизбывной страсти к грабежу и резне, нападут на вечно пьяных датчан и будут их сотнями продавать в рабы — это нехорошо, это разбой. Но не война. Если кое-какой граф Щетинья отправится пограбить за речку владения какого-то датского графа Ругена — это частная война.

Герцогиня помолчала. Чтобы с усилием, подобно объяснению, вбиваемого в голову дебилу, продолжить:

— Но твой Шверин не имеет границ с датчанами! У тебя нет выхода к морю! Ты не можешь послать каких-нибудь разбойников разорить Вальдемара! Ты не можешь повести на него войско сам! Один. А вместе с кем-то — это уже война герцога.

Помолчала и сухо подвела итоги:

— Ты соучастник преступления против герцога. И ты не можешь принять участие в исправлении содеянного. А ещё ты нарушил клятву, не явившись по призыву сюзерена. И совершил множество преступлений против людей и церкви.

— Госпожа! Ваше... но я же... я же честный вассал... я же всегда верой и правдой... я же всю жизнь... не щадя живота своего...

Ростислава из темноты разглядывала своего собеседника.

Несколько лет этот человек был символом побед саксонского оружия, истребления злобных язычников, возвеличивания веры христианской и Саксонского дома. Его именем пугали детей и подтверждали казни. А сейчас... Говорят, что женщины плачут некрасиво. Мужчины делают это ещё более... уродливо.

Где-то в глубине замка тренькнул звонок. Двери резко распахнулись, впуская двух охранников с палашами наголо.

— Спокойно. Скажите Фриде, чтобы подала вина. И носовых платков.

Служанка сунула в руки графу кубок с горячим вином, вытерла лицо, довольно резко выкрутила ему нос и удалилась. Всхлип взрослого мужчины оставляет тяжелое впечатление. Ощущение катастрофы.

— Ы-ы-х. И чего ж теперь...? Как же всё это... плохо получилось. Выхода у меня...

— Я не стала бы с тобой встречаться, если бы не видела возможности. Для твоего спасения.

— Что?! Мадам! Вы заступитесь за меня? Вы убедите герцога, что я не виноват? Что всё это... просто стечение обстоятельств! Я же всегда служил Генриху! Всей душой!

— А теперь ты будешь служить мне.

— А... это... не одно и то же?

— Одно. Но есть разница.

Женщина снова свела вместе пальцы напряжённых рук. Помолчала и вновь принялась вбивать слова в лысеющую голову героя, победителя гадких язычников, подлых мятежников и злобных ободритов.

— Ты — проиграл. Впереди — имперская опала. Изгнание, бесчестие, нищета. Отбрось прежнее. Иначе оно утянет тебя за собой. Поспеши к герцогу. Скажи, что признаёшь свои ошибки, что готов кровью искупить. И что отдаёшь свой лен своему господину. Ему. После этого попроси, как милости, новой службы.

— Но... госпожа... мой лен... я хотел передать его моим сыновьям... он получен за разгром мятежников... омыт кровью...

— Если владение дороже твоей жизни... и жизней твоих детей... Что ж... Нашей беседы не было.

— Нет-нет! Я сделаю! Всё как вы сказали, Ваше Высочество.

— Сделай. В точности. Тогда я попытаюсь выпросить для тебя место. Фогта. Голштинии.

— Фогта? Но я... управление церковным имуществом...

— Ты будешь управлять всем. Как граф. Но без права наследования. Как министериал. Кем ты и был большую часть своей жизни. Будешь представлять персону опекуна малолетнего графа — нашего герцога. И служить — мне.

Гунцелин встряхивал головой, пытаясь уложить на место беспорядочно переплетающиеся извилины.

Сначала его собственное, давно уже нарастающее предчувствие крупных неприятностей было доведено чёткими аргументами до осознания неизбежной катастрофы. Гибели всего. И когда грядущий крах стал почти явью — надежда. На спасение. Но — странная. Представлять особу герцога, но служить герцогине, называться фогтом, но быть, по сути, графом...

Не ново: такое часто происходит в Германии. А потом фогт становится наследственным владетельным графом... Примеры есть.

Странно, непонятно. Но выбора-то нет. А здесь... есть надежда.

— Да. Я буду служить вам, госпожа. Что я должен делать?

— Всё. Всё, что я попрошу. Например... Вывези ко мне малолетнего Адольфа III. Ему там не место. Уничтожь придворную камарилью. Они все воры. Как минимум — казнокрады. Взыщи все недоимки за четыре года, подними все дела за лет десять и отбери всё сомнительно переданное имущество. В казну. Для этого дам тебе Шульца. Есть у меня такой... искушённый законник. Проведи поиск тайных врагов. Предполагаю заговоры. В пользу датского короля. Или — английского. И лже-папы Александра. Дам пару толковых ребят, чтобы спрашивали. И своего палача. Чтобы им отвечали. Сюзерен имеет право призывать вассалов несовершеннолетнего. Призовёшь. Думаю, что одно твоё имя сделает Вальдемара более сговорчивым. А угроза Шлезвигу — особенно. У не явившихся по призыву — отберёшь владения, а самих... У нас возникла недостача в горняках в Госларе. Разного рода преступный сброд будет вполне уместен с тачкой в штреке. А весной мои мастера начнут строить канал. От Травы, где стоит Любек, через озёра в Эльбу. Где стоит Гамбург. Есть два варианта, решение я приму весной. Там потребуется много... рабочих рук. Короче. Выжать из графства всё возможное. Деньгами. Людьми. Воинами. Навести там порядок. Как ты умеешь. Чтоб ни одна... живность мявкнуть не могла.

Герцогиня подождала, давая возможность бывшему графу и герою поинтересоваться соответствием полученных инструкций — его роли управителя имения сироты. Обязанного сохранять и не допускать умаления. Но Хаген вообще не склонен к сентиментальности, истовому исполнению законов и заботе о чужом имуществе. А уж в нынешнем его состоянии...

— Теперь — спать. Тебя разбудят рано. Ты принесёшь мне клятву на святынях и поскачешь дальше в Брауншвейг. А мне надо ещё составить несколько писем.

Писем было два. Первое — дражайшему супругу и государю, герцогу Саксонии Генриху Льву. С уместными заверениями в искренней любви и преданности, с сообщениями о здоровье наследника и пр.

Второе — матушке. С куда более чётким описанием состояния ребёнка, её самой, дел в замке, ситуации с Гунцелином. С чётким развёрнутым планом требуемых от нового наместника Голштинии действий.

Из семи женщин в свите Ростиславы только Рыкса, давняя знакомая "Зверя Лютого", весьма болтливая кашубка, своевременно родила мальчика. Для неё — уже четвёртого сына. Мальчуган получился здоровым. На шестой день его тайно крестили по православному обычаю (с миропомазанием) и назвали Антоном. Через два дня было проведено торжественное католическое крещение с присвоением имени Отто (Оттон). В РИ сын Генриха Льва с таким именем стал германским императором в 1209 г.

Рыксу требовалось срочно изолировать и отправить из Саксонии подальше. Малыша, с наступлением тепла, привезти в Брауншвейг. Для представления обществу и мужу. Как бы Лев не рычал в переписке, но тащить младенца в нынешнюю погоду по здешним дорогам Ростислава отказалась.

Гунцелин фон Хаген оказался эффективен. В течении года графство выплатило герцогине всё, что могло бы задолжать герцогу за четыре года. И ещё вдвое. Число ленников сократилось, многие благородные рыцари лишились не только имущества, но и голов. Все противозаконные акции пресекались безжалостно. Вскоре ни разбойников, ни бродяг, ни нищих в графстве не осталось. Всем нашлось полезное дело. Ну, или виселица. Подобно тому, как хронист описывает наступления мира, безопасности и покоя в землях ободритов в результате действий Гунцелина.

Накопленные Ростиславой ресурсы позволили ей завершить ещё одну интригу, начатую ею совершенно случайно на том же Ольденбургском турнире и сопровождавшуюся громадной природной катастрофой.

Ольденбург, май, третий день турнира.

Сегодня был нормальный бугурт: сшибки оруженосцев. С деревянными копьями и мечами, без железных доспехов на теле и толпы пешцев под копытами коней. Молодые ребята от 12-13 до 21-24 лет. Первая цифра — по земскому праву, вторая — по ленному. Переход из детства в юность, переход из юности во взрослость. Нет ни таких разорительных выкупов, ни захвата в плен. Но, конечно, кони, упряжь и верхняя одежда — меняют владельцев.

"Онижедети" — одни не стесняясь радуются, другие — скрипят зубами, третьи — рыдают. Кто — от обиды, кто — от боли. От подзатыльников своих господ-рыцарей, от презрения родственников. Всё как у больших, только эмоции ярче — юноши.

Герцогиня, отсидев "обязательную программу", отправляется в свои покои, когда к ней подходит вовсе не юноша. Весь... побитый. Хромает, рука на перевязи. По лицу — гирлянда синяков. В обрамлении длинных, блондинистых, завитых на концах по нынешней моде, локонов. На этом фоне красочно смотрятся большие грустные опухшие подбитые карие глаза.

— Ваше Высочество. Прошу простить меня. Я не мог прежде выразить свою благодарность. За ваше участие в моей судьбе. Как мне передали, когда в первый день турнира мой давний враг со своими присными напал на меня, и я, сбитый уже на землю и придавленный конём, молился лишь о детях своих, не ожидая возможности увидеть их вновь, ваше вмешательство, ваш совет герцогу, спас мне жизнь. Сиротская доля миновала моих детей. Они всегда будут молиться за вас. Я — ваш вечный должник.

Ростислава в растерянности разглядывала это, весьма разноцветное, впервые ею видимое лицо. Потом взгляд скользнул ниже. На сюрко вышит красный лев. В золотом поле, весь красный.

Тю! Так это ж голландец! Как его... в радугу...

— Граф Флорис. Вы преувеличиваете. Ваше спасение, как и всё в этом мире, в руках божьих. Но я рада, что господь выбрал меня в качестве орудия для благого дела. У вас нынче пятеро? Было бы весьма грустно, если бы они осиротели.

Герцогиня ещё раз внимательно осмотрела собеседника. Освещение... отвратительное.

— Мне не нравится ваш левый глаз. Кажется, идёт нагноение. Вот что, Флорис, пойдёмте-ка в мои покои. У меня хорошие лекари. А вы нуждаетесь в качественном лечении.

Рада, выспавшаяся за день, выгнала прислугу графа, а самого загнала в корыто мыться. Потом, ругаясь на двух языках, с парой помощников принялась колдовать над многострадальным многоцветным графским телом. Тут в комнату заскочила уже переодевшаяся в домашнее платье Ростислава:

— Как дела?

Флорис, разложенный обнажённым на столе, дёрнулся от голоса герцогини. И был остановлен рыком лекарки:

— LЭge! Nicht bewegen! (Лежать! Не шевелиться!)

Из не столь многих слов местного медицинского лексикона, выученных Радой, вот эти получаются лучше всего.

Пришлось бедному графу изображать из себя тушку на разделочном столе у мясника. Не то гуся, который "прижарен", не то каплуна, который "заправлен". Под любопытствующим взглядом своей спасительницы. Герцогиня болтала с лекарями на своём непонятном языке. Те показывали его травмы и обсуждали методы лечения.

— Мадам. Я... не думаю, что зрелище пострадавшего в турнирной свалке... представляет для вас интерес.

— Отнюдь, граф. Вы первый турнирный боец, которого я наблюдаю в таком виде. До сих пор я работала с несчастными случаями или с раненными в реальных боях.

— Вы?! Вы работали?!

— Мне довелось провести некоторое время в помощницах у боярыни Рады. Принимать роды. И у другой лекарицы. Которая называет себя Марана. По нашему — богиня смерти. Там были и переломы, и ранения, и многое другое. А у вас, граф, довольно приличное тело. Видели бы вы, до какого состояния доводят себя некоторые мужчины! Пресс нормальный. Здесь болит? А здесь? Могло быть хуже. И вообще: очень хорошо, что вы попали ко мне. То, как были обработаны ваши раны... Но не волнуйтесь: у нас есть лекарства, которых нет в здешней стране. Очень... помогающие.

Наконец, совершенно смущённого и измученного графа, смазанного и перевязанного, с наложенными чистыми повязками и лубками, одели в халат, поскольку его одежда, вычищенная и постиранная, сохла, и провели к герцогине.

Узнав о стирке одежды граф едва не упал в обморок. В Европе верхнюю одежду не стирают принципиально. Только если попал под дождь. Как будет выглядеть его "красный лев на золотом фоне" после этих русских процедур...

Короче: всё пропало.

Оставалось только смириться, надеяться и получать удовольствие.

Жизнь довольно часто ставила графа в такую позицию в последние годы. Поэтому он сразу расслабился и приступил.

Уютно устроившись в спальне герцогини на мягком сидении за небольшим столиком, Флорис приходил в себя, прихлёбывая горячее вино с корицей и наслаждаясь дружеской беседой с Ростиславой. Она интересовалась всем: самочувствием, женой, детьми, замком, графством, детскими воспоминаниями и нынешними проблемами.

Полтора часа доброй задушевной беседы привели графа в состояние глубокого умиления. Эта невысокая молодая женщина восхищала его своей серьёзностью и одновременным весельем, доброжелательностью. Спокойствием и подвижностью, грациозностью. Здесь было тепло и вкусно, спокойно и уверенно. Он как-то задумался, загляделся. На здоровенную кровать под балдахином с вышитыми саксонскими львами. Герцогиня перехватила его взгляд. Удивлённо вздёрнула бровь. Отчего Флорис мгновенно покраснел. Она очень мило покраснела в ответ.

— Граф. Уже поздно. Вам собрали немного лекарств. Вот это по ложечке перед сном, вот это — смазывать раны. Повязки менять каждый день... Вам пора идти.

— Э-э-э... Да-да. Конечно. Я... я впервые в жизни благодарен графу Филиппу. За то, что его удар привёл меня... к вам. Подарил такой вечер. Я покидаю вас в надежде. В надежде, что мы снова встретимся. И я не буду столь... ограничен моими болячками. А вы... недостатком времени.

— Да, Флорис. Я тоже надеюсь. На встречу с тобой.

Прошло полтора года. В последний день первой декады ноября 1170 г. на втором этаже небольшого мотт-и-бейли в миле от маленькой рыбацкой деревушки под названием Антверпен сидел человек. И смотрел в огонь очага. Не видя его, не слыша голосов своих спутников.

Устал. Устал до изнеможения. Устал бороться с судьбой. Всё впустую. Все его силы, труды, заботы, надежды... Всё — прахом.

— Господи! За что?! За что ты посылаешь мне одно несчастие за другим?!

Ссора между отцом и дядей в детстве. Войны между ними. Убийство его отцом его дяди. Чужими руками, из засады. Тайное. Но я-то знаю! Ранняя смерть отца. После которой вот это всё, вся эта... Западная Фрисландия свалилась на его почти детские плечи. Попытка поднять, укрепить своё владение, эти нищие, вечно мокрые земли. И — война. Проигранная ещё до начала — слишком сильная коалиция собрались против него. Потеря лучшей части земель, Зеландии, вынужденный отказ от планов, от надежды на процветание края. А теперь... Теперь — катастрофа.

* * *

Наводнение "Всех Святых" 1-2 ноября 1170 г. Затоплена большая часть Голландии. Поднявшаяся вода прошла со стороны Северного моря во Флевонское озеро, после чего оно стало солёным.

В 44 г. Помпоний: "Северная ветвь Рейна расширяется во Флевонское озеро, в котором находится одноимённый остров, а затем, как обычная река течёт к морю".

"Северная ветвь" — Эйссел, рукав-эстуарий Рейна.

В древности Флевонское озеро было меньше, а протока, соединяющаяся с морем — намного уже, чем последующая форма залива. Состояло из комплекса озёр, болот и проток. Постепенно эти водоёмы соединялись друг с другом, образуя единое водное пространство. Северная часть соединялась с морем через протоку между Влиланд и Терсхеллинг.

С раннего Средневековья береговая линия размывается. Протока, соединяющая озеро с морем, постепенно расширяется.

В 1287 г. другая катастрофа (наводнение "Святой Люсии") разрушит песчаный барьер в районе острова Тексел и окончательно превратит озеро в морской залив Зёйдерзе. Ручей Марсдип, впадающий в Северное море, превратится в морской рукав. Тексел и Виринген станут островами.

Стихийное бедствие уничтожит Ротту (прото-Роттердам) и создаст условия для превращения деревушки Амстердам в центр морской торговли.

Так будет до XX в., когда Зёйдерзе вновь отгородят от моря и частично осушат. Остатки залива станут пресным озером Эйсселмер.

* * *

Уничтожен Крейлерский лес и множество торфяников. Крейлерский лес — охотничьи угодья, организованные дедом, тёзкой, Флорисом II полвека назад, в 1119 г. Теперь там плещутся морские волны. Северный и южный края, Тексел и Энкхёйзен, где бывал маленький Флорис в детстве, где остались охотничьи домики, стали островами.

А он, Флорис Третий, сидит в мотте на насыпном холме. И грустит о том, что предки строили крепко.

Плиний Старший:

"...эти люди насыпают холмы выше уровня прилива, а на холмах строят домики. Похожие на корабли когда прилив поднимается, и на жертв крушения, когда наступает отлив".

"Грустит" — потому, что если бы холм подмыло и эти стены упали бы ему на голову... он бы умер. Это было бы лучше.

Недавний свирепый ураган погнал нагонную волну. "Прилив" оказался чудовищным: волна дошла аж до Утрехта. Теперь вода ушла, но по берегам рек, в низинах, на опушках остались трупы. Коней, коров, овец. И — людей. Множество его людей, его голландцев — погибли и лежат непогребёнными. Стали кормом для диких зверей и птиц.

Но самое страшное не это. Самое страшное — вода. Пресное озеро стало солёным.

Рыба погибнет, птицы улетят, скот будет болеть. Заливные земли засолятся, на них не будет доброго урожая. Леса засохнут. Голландия от "hol" — лес. Леса погибнут от солёной воды. Голландии больше не будет. А виноват — он. Он — правитель, граф. Эта земля, эти люди вручены ему богом. А он... не смог. Полтора века правления Герульфингов, создавших из ничего, из местечка Бладелла — целое графство, Западную Фрисландию, Голландию. Предки строили, создавали, иногда ценой собственных жизней. А он... не смог.

Чувство стыда, никчёмности, бессмысленности, безнадёжности... уже не сжигало, а просто... саднило. По всей измученной душе.

Глава 670

Внимание привлекла вдруг усилившаяся суета приближённых. Какие-то шепотки, передвижения. Как они глупы, как эта бессмысленная возня вокруг — мелка и отвратительна. По сравнению с трупами вдоль рек.

— Ваше Светлость. К вам гости.

Какие гости?! В этом мокром холодном аду? Очередные попрошайки разных сословий? Пытающиеся своими жалостливыми рассказами выпросить кусок по-жирнее? Воспользоваться общим беспорядком и урвать себе дольку? Падальщики. Вороньё. Почему-то те, кто умирает от голода, не требует аудиенции у графа.

Лестница, ведущая на второй этаж башни-мотта со двора, заскрипела, в дверь вошли несколько человек в мокрых от дождя плащах. Ураган кончился, ветер ослаб. А дождь продолжается. Всё слабее, но непрерывно.

Из толпы вдруг вывернулся вперёд невысокий юноша. Откинул мокрый капюшон. Радостная белозубая улыбка была тем зрелищем, которое менее всего ожидал увидеть измученный граф. Оказавшийся "у разбитого корыта наоборот": вода не утекает через трещины, а втекает.

Пауза затянулась. Улыбка несколько утратила свою яркость.

— Флорис, ты не узнал меня? Ты не рад?

— В-ваше... герцогиня... вы... здесь... но как?!

— Просто. По воде, по земле и вот — по лестнице.

Флорис потрясённо смотрел на эту женщину. Волшебное видение, вдруг возникшее из благословенных времён. Когда у него была всего-то сломана рука и пара рёбер. А не вся жизнь.

Тем временем герцогиня прошлась по комнате, окинула взглядом неубранный стол и постели вдоль стен, заглянула в кубок, ткнула пальцем в потолок, после чего двое её людей поднялись на третий этаж, и, после некоторой возни, вытащили оттуда вчера приведённую для графа, но так и неиспользованную девку, вытолкнули её наружу.

— Граф, я и не знала, что вы любите толстых женщин.

— Я... нет... Это не то, что вы подумали! Я даже не прикоснулся к ней!

— Не волнуйтесь так. Я слишком уважаю вашу супругу Аду, чтоб расстраивать её... подобными новостями.

— Но я...

— Неважно. Господа. Оставьте нас.

Очевидная, непререкаемая уверенность в том что её пожелание будет исполнено, прозвучавшая в голосе герцогини Саксонской, подействовала. Не только её люди, но и голландцы убрались из башни на двор под дождь.

Граф продолжал неотрывно следить за герцогиней, а та ещё раз прошлось по залу, потрогала скамью — не понравилось. Уселась, прочно, по-мужски, возле стола на обрубок бревна, скинула не глядя плащ, оставшись в этой варварской русской мужской одежде, которая, как ни странно, ей к лицу. Улыбнулась и, сразу став снова серьёзной, спросила:

— Что ты собираешься делать?

Ошалевший от неожиданного появления герцогини, измученный своими угрызениями, просто толком не спавший последнюю неделю, с момента начала наводнения, граф встряхивал головой, жалобно смотря своими большими "коровьими глазами":

— Я... я не знаю... молиться... надеяться на милость господню.

Герцогиня поморщилась, но неожиданно с жаром поддержала:

— Это правильно! Молиться, надеяться... это хорошее занятие. В нынешней ситуации.

Поводив пальцем по коленке, вдруг хлопнула ладошкой и энергично продолжила:

— За эту неделю у тебя погибло треть людей. Ещё треть умрёт до весны. От голода, холода, болезней. Половина оставшихся — разбежится. И Вельфы, и Аскании уже прикидывают как привлечь к себе голландцев и заселить ими славянские земли. От Любека до Мейсона.

* * *

В РИ появление голландцев в Бранденбурге фиксируется по построенным ими дамбам и дорогам. Хронисты упоминают переселенцев из Голландии в эти годы и в других местах.

В графстве нынче около 100 тыс. жителей. 30 тыс. погибших — не самое большое число. В 1212 г. — 60 тыс., 1219 г. — "наводнение Святого Марселия", 36 тыс., 1287 г. — "наводнение Святой Люции", 50 тыс.

Здешние жители не имеют опыта ежегодных паводков, высоких — в 8-12 м., обычных на русских реках. Подобно насельникам Белого озера, они располагают свои жилища вблизи воды, заботясь лишь о защите от обычных ежедневных морских приливов.

И тут приходит нечто вроде "Великого наводнения" Петербурга: 7 ноября 1824 г. дождь, температура +8®C, сильный западный ветер. Резкий подъём воды, выше 4 метров. 600 найденных утопленников. Сколько унесло в залив — никто не знает.

В русской культуре эта катастрофа проявилась "Медным всадником".

Подобные катастрофы в Голландии — проявятся дамбо— и шлюзо-строительством, накопленный опыт (в РИ) даст отдачу, например, на Верхнем Дону в строительстве Ивановского канала при Петре I. В распространении ветряных мельниц — первые появятся через десятилетие. Отсюда же, от появления огромного мелкого залива, широкое распространение уже появившихся кораблей "ваттова моря" — коггов.

Мореплавание, торговля, города, протестантизм, гёзы, независимость, собственная колониальная империя, толерантность, мультикультуризм... Последствия наводнений 12 века видны и в веке 21.

* * *

— Голландия погибла. Всё пропало. Это моя вина. Наказание Господа за мои грехи.

Ростислава пристально вглядывается в эти большие, красивые, и нынче — пустые глаза. Ни мыслей, ни чувств. Смирился. Отдался. Судьбе.

— Ты не первый из "всепропальщиков" на моём пути. Меня учили, что нужно понять причину несчастия. Я согласна с тобой: наводнение — казнь Господня. А как же иначе? Наказание — за грехи. Господь справедлив. Нет казни без причины. Только за тобой нет таких... тяжких грехов. Чтобы заслужить столь тяжелое наказание.

Вдруг глаза её расширяются. Будто она неожиданно поняла:

— "Дети отвечают по грехам отцов их"! Твой отец. Он восстал против своей матери и брата, против императора и епископов, он залил кровью селения фризов и заманил брата в засаду.

— Но... и что же теперь?... я... искуплю! Я отмолю! Я отправлюсь к святым местам! Я пройду на коленях! Я сделаю богатые вклады! В церкви и монастыри!

— Брось, Флорис. Никто из нынешних государей, а среди них немало грешников, не был казним столь... чудовищным, огромным способом. Велико преступление, велика казнь, велико должно быть и искупление. Самое большое в мире возможное искупление грехов — в Храме Гроба Господня. Там прощается всё, там смывается любое. Если и там не поможет — не поможет нигде.

— Да! Да! Я отправлюсь в паломничество! В Святую Землю! Но... как же я брошу своих поданных? Я же не могу... в такую минуту...

Ростислава глубоко вздохнула, будто кидаясь в холодную воду:

— Можешь. Передав управление краем человеку, которому ты доверяешь. Который сможет организовать спасение людей. Твоих людей, Флорис. Утративших жилища, источники пропитания, всё. Способного к такому труду. И обладающего возможностями. Имеющего достаточно зерна, скота, одежды, мест для размещения... страждущих и обездоленных.

— Да. Но... Кто? Кто добровольно взвалит на себя такой труд?! Такой... неподъёмный крест. Такой груз... милосердия, сочувствия, сострадания...

— Я.

Слово — прозвучало. Без сомнения, без гордости, без страха или сожаления. Уверенно. Просто факт.

Граф, до того растерянно беспорядочно разводивший руками, замер. Раскрыв до предела большие глаза и немаленький рот. Ростислава гордо вскинула голову:

— Что? Не веришь? Что слабая глупая женщина может справиться с такой катастрофой?

— Не-не-не... я конечно... само собой... и тут вот... такое... но...

— Я — единственный человек здесь и сейчас, который может взяться и сделать. Такое. Потому, что я женщина. Потому что, передав мне все свои права и привилегии в графстве, ты можешь быть уверен в сохранении прав наследования твоими детьми. А император — в том, что владение не станет частью какого-то правящего дома. Женщина не может стать графом.

Она хмыкнула:

— Только графиней. Но ты, Флорис, уже женат. И, к счастью, счастливо.

И снова серьёзнея:

— Я — единственный человек во всей Священной Римской Империи, в свите которой есть мастера с разнообразным опытом строительства больших дамб и каналов. Обладающие знаниями и материалами для подобного. Полученными далеко на востоке, на Святой Руси. Флорис! Я — могу! Я могу приказать, и нынешние разрушения, места прорыва морских волн в озеро, что грозит гибелью всему краю, будут закрыты! Рейн приносит пресную воду, и скоро морская соль перестанет разрушать земли и убивать леса твоей любимой Голландии!

Она вздохнула, успокаиваясь, переходя к менее эмоциональному:

— Будучи герцогиней Саксонии, я могу убедить мужа направить сюда хлеб и одежду, в которой нуждаются пострадавшие. Могу привести сюда своих людей, которые организуют помощь, раздачу провианта — разумно и честно. А не так, как, извини, но я слышала уже, как помогают бедствующим некоторые твои вассалы.

Флорис потрясённо молчал. Слишком много обрушилось на него за эти полчаса. Выяснение причины несчастия — божья кара за преступления отца, способ снятия проклятия — паломничество в Святую Землю, спасение земли и людей — передачей владения в управлении этой удивительной женщине.

Молчание было понято. Но неправильно.

Ростислава горько скривилась:

— Если ты хочешь... чтобы для спасения твоих поданных... я заплатила тебе... своим телом... то я... согласна... Я знаю, что я тебе нравлюсь. Ты так смотрел на меня в Ольденбурге... что ж, пусть будет...

"Я — бесстрашна и бесстыдна. Я — не боюсь. Ничего-ничего".

Она резко поднялась, глядя куда-то в тёмный угол выше и мимо графа, сняла пояс, начала расстёгивать пуговицы кафтана. А Флорис никак не мог придти в себя. Наконец, до него дошло.

— О! Нет-нет-нет! Я... нет... это не возможно... не надо! Я совсем не это... Прекрасная Ромуальда! Ты прекрасна! Как ты могла подумать! Про меня! Что я! В ответ на твою невообразимую, подобную ангельской... доброту и милосердие... Нет-нет! В смысле: да! Вы прекрасны! Я был бы счастлив! Но так... чёрная неблагодарность... как будто вы... словно я... Нет-нет! В смысле: да! Я согласен на все ваши предложения! Полностью! Немедленно!

Герцогиня несколько мгновений напряженно рассматривала графа. Потом улыбнулась и принялась застёгиваться. Толкнула входную дверь и позвала мокнувших под дождём приближённых.

Через пять минут граф Голландии Флорис III, в присутствии своих и саксонских дворян собственноручно поставил под пергаментом автограф. И приложил принесённую его канцлером печать.

После чего герцогиня озвучила основные моменты соглашения. Сообщила о том, что первый лагерь для беженцев разворачивается прямо здесь, точнее: в Амстердаме. Что барка, на которой прибыла герцогиня, привезла четыре ласта (ласт = 2 т.) муки. А граф немедленно отправляется в Утрехт, где пребывает его семейство. И оттуда двинется в паломничество в Святую Землю. Немедленно, чтобы не застрять на Рейне, если наступят лютые холода и реку покроет лёд. Граф и его люди получат дорогой необходимую помощь в землях Саксонии. Как и в землях всех христолюбивых владык, чьё сердце не зачерствело и отзывчиво к бедам несчастных голландцев.

Голландия была передана не во владение, не в опеку, но в управление. Не герцогу, герцогине или герцогству — конкретной женщине. Срочный трудовой договор: Флорис нанял Ростиславу. С жалованием в один талер ежегодно. С формулировкой: "До устранения всех последствий постигшего Голландию несчастия". Поскольку Крейлерский лес погиб в ходе наводнения, то, после построения защитной дамбы и осушения местности, погибшие деревья были срублены, а на их месте посажены новые. Для устранения, например, этого "последствия" требовалось дождаться их спелости.

* * *

"Бабушка поспорила с Семой, что он не съест ее 25 пельменей на то, что он уберет в квартире.

И вот Сема доедает 24-й пельмень и понимает, что 25-го в тарелке нет.

Это все, что нужно знать о составлении договоров".

* * *

Флорис покивал, подтвердил слова герцогини, призвал всех благородных рыцарей графства последовать за ним. А остальных — поддержать власть герцогини и исполнять её приказы как его собственные. Даже и лучше.

Бочонок крепкого вина, принесённый гостями, позволил отметить это важное событие. После чего все отправились исполнять обещанное. В меру своего соображения.

Флорис добрался до Иерусалима. Его жена родила там седьмого ребёнка. Через два года, во время паломничества Генриха Льва, Флорис был в числе тех, кто убедил Льва не раздражать Саладина. Вместе с другими европейскими рыцарями, он присоединился к Генриху на обратном пути и погиб, со всем семейством, в катастрофе этого несчастливого предприятия.

Вместе с ним и вслед за ним в Святую Землю последовали, по его призыву, множество голландских рыцарей.

Крайне приблизительно тогдашние графства можно оценить так: 100 тыс. жителей, 20 баронств, 400 рыцарей, ещё столько же — дворяне без шпор. Часть аристократов погибла в наводнении, часть последовала за графом.

После смерти Флориса титул перешёл к старшему из его братьев — Отто, графу Бентхейма. Однако владение так и осталось в управлении Ростиславы. Следующий претендент — Бодуэн — стал, как и в РИ, епископом Утрехта. Просто на шесть лет раньше. И без земельных владений. Но это уже другая история.

В начале следующего года, организовав первые лагеря для спасения людей и начало работ по строительству защитных сооружений, Ростислава вернулась в Брауншвейг. Перетерпев официальные церемонии, она добралась, наконец, до дома.

Собственный дворец герцогини, перестроенный из двух зданий чуть справа и сзади от герцогского, не содержал ни фигуры бронзового льва перед крыльцом, ни мраморных полов и колонн с восхитительной чеканкой по капителям. Но в нём можно было отсидеться на случай беспорядков и удобно жить. Кроме двух закрытых зелёных внутренних двориков, пыточного подземелья, помещения для конторских и многого другого, в нём была нормальная русская баня.

Наслаждаясь жаром парилки, Ростислава расслаблено отвечала на вопросы продолжающей любопытствовать Софьи:

— Про Медведя слышала?

— Ага. Так он ещё в январе помер. Теперь легче будет. Молодые Аскании куда как послабже. Вихмана в Магдебурге ты судом ободрала. Там нынче только ветер по карманам свищет. Самое время заняться западом и югом. Голштиния, Голландия... может быть, Зеландия. И надо прочнее выходить к Рейну. Там деньги, люди, города... главная дорога. Надо брать под себя.

— Ну у тебя и аппетиты. Ты лучше вот что скажи: ты ему дала?

— Нет.

— Так чего ж он Голландию тебе отдал?

Вопрос матушки заставил вспомнить услышанное когда-то над Волгой. И сочинённое ещё прежде и дальше к восходу:

"Все покупается и продаётся,

И жизнь откровенно над нами смеётся.

Мы негодуем, мы возмущаемся,

Но продаёмся и покупаемся".

Я — не продалась. Но он — купился. И как-то... не смешно. Скорее — завидно. Такому "покупателю".

— Ах, маменька. Флорис — святой человек. Ощущая груз ответственности за своих людей, подвергнувшихся такому неслыханному испытанию, устремляясь душой к очищению, к свету благодати божьей, он воспылал ко мне любовью высокой, платонической. Ступив на стезю добра, как же мог он предаться разврату, прелюбодеянию с женой чужой? Он вполне... самоудовлетворился. Осознанием своей чистоты и праведности, смирения и послушания, нищелюбия и нищедушия. "Блаженны нищие духом...". Вот и Флорис во блаженных.

— А ты? Как же ты... одна?

— А я, маменька... изучаю баскский язык. Х-хм... А он — меня.

— Баский? Такой красивый?

— Не "баский", а баскский. Люди такие есть — баски. И у них есть язык. У одного. Очень искусный. Язычок. Подобрала там. Отогрела, откормила. А он и за... зачирикал.

Герцогиня потянулась на лавке, довольно ухмыльнулась. Последние недели в дороге вокруг было много посторонних глаз. А вот нынче есть возможность спокойно и вдумчиво проверить. Не затупился ли? Тот "баский язычок".

Флевонское озеро было сохранено. Фриц сумел организовать огромное строительство. Куда больше, чем досталось легендарному Хираму Строителю. Хотя в сотни раз меньше, чем пришлось делать в 20 в. в РИ. Множество масонов участвовало в этом проекте вместе с простыми людьми из разных мест. Технологии польдеров оказались полезными и в других местах, например, в дельте Волге.

Губернатором Голландии Ростислава назначила Гунцелина фон Хагена. Его опыт уничтожения бродяг, полученный в землях ободритов и дополненный опытом уничтожения казнокрадов в Голштинии, оказался очень уместным в разорённой, полной голодных и бездомных людей Голландии.

Плодородный ил, тысячи лет откладывающийся в этих местах реками, обширные торфяники, в РИ смытые в море, послужили основанием для удивительного плодородия здешних угодий. Не случившийся в моей АИ морской залив Зёндерзе превратился в житницу Северо-Западной Европы. Своеобразный аналог Суздальского Ополья — хлебный оазис примерно 100х50 вёрст.

После смерти Томаса Бекета и двух Генрихов — Короткого Плаща и Молодого Короля, отца и сына, "Империя Плантагенетов" принялась болезненно разваливаться. Это позволило Саксонии расширять и укреплять свою власть на западном фасе континента.

"Почему" — что? Почему "им всё удавалось"? Не всё. Голштинию, например, прибрали к рукам только месяцев через десять после убийства графини Матильды. Но "да" — они были успешны.

Прежде всего потому, что обе весьма не дуры. Это — главное.

Другое: опыт. У них был уникальный опыт, которого не было ни в одной тамошней голове. Не только опыт жизни в "Святой Руси", но и Всеволжский. И множество то ли выдуманных, то ли реальных историй из книг, которые я им рассказывал. У них было больше "заготовок" и они были другие, чем у туземцев. Едва войдя в тамошнюю жизнь, получив представление о конкретном местном материале, они начали находить возможности применения этих... поведенческих, мыслительных заготовок.

Третье состояло в их "чужести". Их не воспринимали как "своих", им это постоянно повторяли, подчеркивали. И они смотрели на местных "зеркально" — как... на не вполне людей. На это наложилось моё вдалбливаемое: "бесстрашна и бесстыдна". Да и какой стыд перед конём в борозде или коровой в хлеву?

Не уникально: постоянно множество людей создают новые государства, владетельные дома или состояния. Не прямой грубой силой, а иными — дипломатическими, брачными, психологическими... средствами. Такие образования часто неустойчивы. Умирает их создатель — рассыпаются и они. Так было в РИ с Великой Бургундией, так Лайош Великий собрал под одну шапку в 14 в. Неаполь, Польшу, Венгрию, Хорватию, Далмацию, Славонию, Боснию, Сербию, Болгарию, Валлахию, Молдавию, Хелм и Белз на Волыни... Ненадолго. Однако полвека Лайош продержался.

— Я — благородный скотт! Из Нормандии!

— А я — Зубастый Йо! Из... из откуда и все.

Два человека препирались на дне небольшой барки, медленно влекомой течением великой германской реки Везер. Между ними лежал на досках небольшой мокрый мешок, непрерывно дрожащий и издающий невнятные звуки.

Высокий стройный белокурый юноша с благородной внешностью и таковой же, но — яростью, смотрел на своего визави, на полголовы ниже, тощего, чернявенького, злобно щерящегося половиной зубов. Оба уже держали руки на рукоятках ножей, как вдруг содержимое мокрого мешка затряслось сильнее и, издав продолжительный многотональный звук, "испустило ветры".

Юноша потрясённо посмотрел на мешок, потом на своего противника. Тот победительно хмыкнул:

— А ты что думал? Съела, наверное, что-то не то. Или по-твоему, графини не пукают? Ещё как! Как и все бабы. И раздвигают, и налезают, и подмахивают. И эта будет. С-сучка. Так-то, скот из Нормандии Квентин д'Орвард.

В подтверждение своих слов Зубастый Йо несильно пнул мешок. Там что-то мявкнуло. И издало тоненькую цепочку тресков, завершившуюся затихающим шипением. Юноша раздражённо фыркнул и, гордо вскинув голову, отправился к облюбованному им месту на корме этого речного корыта, ничем внешне не отличающегося от множества подобных плав.средств в этом месте-времени.

Место — Везер, время — май 1171 г.

Неделю назад Её Высочество Герцогиня Саксонии Ромуальда, называющая себя Ростиславой, смотрела в окно.

Коллеги! Оцените фразу — "смотрела".

Этого достаточно. Для запуска цепочки событий. Для изменения хода истории. Неважно "куда" смотрела, неважно как называлась. Важно — какими глазами. И — что за ними. В темноте той костяной коробочки, где сплетаются нейроны, прорываются через мембраны ионы, строятся структуры. Где бродят мысли и чувства.

Чувства были... плохие. Злые и раздражённые. Потому что из внутреннего дворика за полуприкрытым окном доносился радостный детский смех.

Нет, герцогиня не относилась к дето-ненавистницам. Вообще, она неплохо ладила с детьми и была с ними добра. Но эта конкретная... детка... вызывала у неё жгучую неприязнь. С каждой минутой всё более приближающуюся к лютой ненависти.

Вчера она попросила своего законного супруга о встрече.

Такое является обычным в правящих домах. Есть этикет, который надо соблюдать. Есть ритуалы, которые надо исполнять. Венценосные супруги обязаны появляться совместно на определённых мероприятиях. Прежде всего — на некоторых церковных богослужениях, на светских торжествах. Контакты же в свободное от парадности время ограничиваются общественными представлениями об уместности. Например, нормальная благородная дама не будет присутствовать на разводе караула или приёмке ремонтного табуна.

Также — отсутствием у супругов более важных дел. И, конечно, требуется взаимное стремление к этой форме времяпрепровождения.

Стремления не было изначально, дел у обоих хватало, а уж когда герцогиня получила и перестроил два дома справа от дворца герцога, поскольку собор Св. Власия на этом месте ещё не построили — Генриху надо (в РИ) ещё в Палестину смотаться, чтобы воздвигнуть "место последнего приюта" для себя и жены — встречи супругов свелись к воскресной мессе да еженедельному заседанию совета герцогства.

Первое было необходимо как доказательство её приверженности "истинной вере", второе — результат давления Софьи и ближников: "Надо знать что эти придурки задумали". На заседаниях Ростислава помалкивала, скучала. Но запоминала и пересказывала услышанное своим. И формировала собственное представление о ближайшем окружении мужа.

Генриху удалось собрать неплохую команду. Почти все эти убелённые сединами вельможи были унаследованы от бабушки, из времён борьбы Вельфов со Штауфенами и Асканиями. Они были либо недоверчивы, либо прямо враждебны Барбароссе. И тот об этом знал.

Теперь пришло время "смены поколений". Софья, пересказывая свои беседы с Барбароссой в Магдебурге, отметила, что тот "зондировал почву" и по этой теме. "Короля играет свита". И герцога — тоже.

Взяв на себя спасение голландцев после наводнения "Всех Святых", герцогиня была вынуждена для решения многих вопросов получать согласие своего супруга. Люди и деньги у неё частично есть: Голштинию выкручивают досуха. Но постоянно возникает масса мелочей. Для решения которых нужна воля государя.

В Голландии осталось множество сирот. Герцогиня хотела организовать для них приют в городке по соседству со своим Хитцаккером. Требовалась печать герцога на "Акте передачи" городка. Генрих не возражал, но как-то... руки не доходили.

"До дела не доходят руки,

И две причины вижу тут:

Короткие и не оттуда

Растут".

Руки у Генриха — длинные и крепкие. Это Ростислава помнила с первых дней в Брауншвейге, когда муж как-то полез к ней под платье в рыцарском зале. А вот второе... Пришлось Ростиславе идти самой.

Крытая галерея на втором этаже привела её, в сопровождении верной Фриды, к спальне мужа. Стражники стояли внизу, у лестницы на этаж, двое слуг кемарили в прихожей. Ростислава широким шагов стремительно проскочила мимо дёрнувшихся холуёв, толкнула незапертую дверь спальни. Рядом с широкой кроватью под балдахином, на стуле спиной к ней, сидел Генрих. Судя по платью. Поскольку голова у него была... под платьем. Под платьем девицы, которая сидела у него на коленях верхом.

Девица дернулась на распахнувшуюся дверь. Глаза у обеих женщин тоже распахнулись. Не менее широко. "Наколенная" сразу узнала герцогиню. И изобразив томно-довольную гримасу принялась издавать, пристально глядя прямо в глаза законной супруге, уместные, по её суждению, звуки:

— О! Ах! Мои милый Генрих! Могучий лев! Я вся трепещу! В сильных лапах моего государя! О! Господин мой! Всякое ваше слово — закон для меня! О! Не спешите! Ибо я не хочу, чтобы вы пропустили даже мельчайшую капельку моего мёда! Который весь — для вас. Мой повелитель! Весь! Вся! До самого потаённого уголка моего тела. Тела вашей верной служанки! О! О! Ах! Ах ду мейн Гот! Йхуу!

Судя по тому, как перекосило "верную служанку", текст не вполне соответствовал реальным ощущениям. Однако самообладание её не оставило.

Платье "наколенницы" было задрано на голову законному супругу, так что Ростислава имела возможность любоваться почти полностью обнаженным телом избранницы государя.

Тело было... тельцем. Юной, лет 12-13, девицы. По действующим нормам канонического права — уже может. Её тощие белые ляжки дёргались, но крепко прижимали к стулу и бёдрам полы котты мужчины, пока его большие, выглядевшие особенно обветренными, грубыми руки ощупывали разные "сокровенные уголки" предоставляемого, а губы находили себе пищу телесную, хотя и не для желудка, посасывая единственное, что позволяло надеяться на появление привлекательных форм в будущем, пусть бы и отдалённом — соски прелестницы.

Девица активно маневрировала, уворачиваясь от чересчур настойчивых устремлений господина всея Саксония, но не выходя из "зоны досягаемости". Она то отклоняясь сильно назад, так что бедняге приходилось далеко тянуться губами, что было неудобно из-за его немалого живота. То наоборот, приподнималась и наваливалось на него, заставляя поднимать голову и откидываться на спинку стула. При этом непрерывно хихикала и старательно елозила по плотному сукну котты, как раз в том месте, где верхний край переднего разреза был вышит золотой нитью. Однако три слоя одежды не позволяли герцогу использовать его "копьецо" по прямому назначению. А хитрая забавница перехватывала его руки, едва те устремлялись устранить созданное ткачами и золотошвейками препятствие, и перемещала их на более тактильно привлекательное, нежели полотняно-шерстяное одеяние государя.

Ростислава, честно говоря, растерялась. Одно дело — игры с Ванечкой. Там она насмотрелась на разное. Но там были именно игры. Там был хозяин, который определял правила. Который всегда прав.

Иное — похождения её матушки. Она была к ним готова, сама считала их необходимым и полезным элементом саксонской жизни. Да и не часто она попадала в ситуации... прямого визуального контакта.

А тут какая-то посторонняя наглая шлюшка-малолетка...

И что делать?

Ростислава развернулась и, выпихнув вошедшую за ней Фриду, замершую с открытым ртом и тубой с документами в руках, выскочила в прихожую.

Двое прежде кемаривших слуг уже проснулись, вскочили и угодливо согнулись перед ней. Скрывая ехидные ухмылки.

Они, конечно, знают. О происходящем в спальне. Слуги всегда всё знают про своих господ. И будут трепать на всех углах. Слуги всегда сплетничают о господах.

* * *

Чисто для знатоков: "Урон чести". В стайной иерархии шимпанзе статус самца определяется числом осеменённых самок и битых самцов. Статус самки — числом её осеменителей и их статусом. Чем больше и выше — тем лучше.

В стаях хомнутых сапиенсов, при всех аберрациях, вызванных религиозным воспитанием и имущественными отношениями — сходно.

Новая самочка у Льва снижает статус всех остальных. Прежде всего — официальной супруги.

Поскольку Ростислава — "хозяйствующий субъект", то решения "хозяйственных" вопросов при утрате статуса, будет происходить... затруднительнее.

* * *

Какая мерзость! Какой позор! Это... это какая-то вопиющая безнравственность! Вон! Вот отсюда! И пусть они все сдохнут! Пусть всё это — огнём горит! Сюда я больше ни ногой! Мать предупреждала, что этот... боров — большой любитель молоденьких. Что они просто роем вокруг него вьются, мечтая залезть в постель и предоставить их родственникам всякие... преференции. А лучше всего — оседлать, сделать Льва ручным, водить на цепочке, млеть от восторгов и зависти окружающих:

— Ах, какой успех! Ах, сумела самого... А мы её и не замечали... А она-то, оказывается...

Факеншит! Мать третий день... нездорова. И этот... хряк тут же сыскал себе... полянку.

К чёрту! Не хочу ни видеть, ни слышать! Всего этого... герцогско-саксонского.

Но красная туба с рескриптом о передаче в собственность городка у Эльбы, где есть возможность быстро развернуть сиротский приют... Дело тянется уже две недели, люди ждут, детей уже везут... а тут... из-за какой-то...

Она повернулась, решительно снова открыла двери. И была встречена полным демонстративного наглого удивления возгласом:

— О-ла-ла! Ты вернулась?!

Нахалка наклонилась к герцогу и томно произнесла:

— Как ты думаешь — она нам пригодится? С двумя тебе интереснее? Или с тремя? — Служанку её возьмём?

Фрида за плечом госпожи беззвучно ахнула и прижала руки с тубусом ко рту.

Глава 671

Генрих сорвал с головы подол платья своей сегодняшней милашки и, неудобно выворачиваясь через плечо, попытался оглянуться на жену. Но милашка развернула его за подбородок к себе и страстно сообщила:

— Нет! Никому тебя не отдам! Не сегодня! Сегодня ты мой! Весь! О, мой свирепый лев!

При этом, она всё ускоряясь, продолжала подпрыгивать. Вполне успешно: Лев издал свой характерный рык, придавил милашку за плечи. И подержав пару мгновений, отпустил. С чувством глубокого самоудовлетворения.

После чего отставил этот... тренажёр с ляжками в сторонку, пошевелил ногами и, оттянув на себе платье, сообщил:

— Вы тут... а я пойду ополоснусь.

Так и не удостоив супругу взглядом, Генрих отправился к дальней стенке, за которой, как герцогиня уже знала, находится... м-м-м... комната личной гигиены.

Девица же, вполне уверенно уселась на край супружеского ложа герцога Саксонского, откинулась вольготно навзничь и, окинув взглядом помещение, поделилась планами:

— Я думаю тут кое-что переделать. Вон тот столик надо в угол. Сюда — два кресла. Я люблю с утра поболтать с друзьями. Не вылезая из постели. Это так мило!

Оглядев каменную, постепенно наливающуюся красным физиономию Ростиславы, дружелюбно продолжила:

— Я думаю, ты не будешь возражать. Ты же здесь не бываешь? А я сделаю уютный уголок. Чтобы встречать моего Льва в подобающем месте. А не в этом... убожестве.

Потом, перевернувшись, забравшись на кровать с ногами, подперла щёку рукой и принялась оценивающе разглядывать стоящих перед ней женщин.

— Я слышала, ты умеешь делать... "русский поцелуй". Я пробовала — ничего сложного. Но у тебя, говорят, как-то особенно. Научишь?

— Нет!

— Фу. Злюка. Ну, тогда... твоя служанка. Она же умеет? Подари её мне. На время. У меня тут шестеро слуг. Я посмотрю разные варианты, выберу самое понравившееся мужчинам. И верну.

За спиной чуть слышно заскулила Фрида.

Плеск воды прекратился, из-за перегородки вышел довольный Генрих.

— О, а вы уже познакомились? Это хорошо. Вам следует дружить. Возьми её под своё крылышко. Фрейлиной. Покажи замок, познакомь с людьми. Бедняжка Изабо осталась сиротой. Ты же заботишься о сиротках? Вот тебе ещё одна. Графиня де Коридор. А это у тебя что? Передача города для создания там сиротского приюта? А не жирно ли? Хотя... если там будут ещё такие... изабелки...

Герцог потрепал по щёчке старательно подставляемую мордашку своей новой... привязанности, смотревшей на него радостным, восторженно-собачьим взглядом.

— Перо? На, забирай. Печать у канцлера. Дозволяю вам удалиться.

Ростислава сделал правильный, вполне комплектный книксен, с фиксированием пауз в требуемым этикетом местах, и отправилась искать канцлера. Конечно, это можно было бы поручить кому-нибудь из советников. Но ей надо было... двигаться. Она вся кипела от ярости. Бурлила. Сохраняя полное внешнее спокойствие. Только краска постепенно уходила с лица.

По возвращению в свои покои она узнала, что нахалка заняла четыре комнаты на первом этаже северного здания, обругала и надавала пощёчин слугам. Отчего те совершенно растерялись — такие манеры не приняты при дворе герцогини. Потребовала себе обед в апартаменты. А потом выкинула еду во двор и заставила слуг Ростиславы на коленях убирать, ободрала портьеры с окон и приказала заменить "это убожество", велела подать ей паланкин для прогулки...

Вот тут непрерывно повторяемые уверения в особой благосклонности государя и угрозы её (благосклонности) применения получили отпор: Ивашко сказал "нет".

— Да ты знаешь что с тобой сделает Лев?! От тебе голову оторвёт!

— Внешний периметр. Не нарушать.

— Да ты хоть знаешь кто я?!

— Периметр.

С Ивашкой тяжело разговаривать. Особенно — на его немецком.

Тут на глаза "истинной сердечной привязанности государя", как она себя называла, попался Конрад. И — до самого вечера он был занят. Сперва его допрашивали о порядках в замке. Причём каждое установление характеризовалось как глупость. О людях, здесь живущих. Со сходными оценками.

Очень въедливо, неоднократно, с разных сторон, пытались выяснить вопрос с "плотскими утехами" герцогини.

— У неё нет любовника?! Ни за что не поверю! Она такая уродина под платьем? Как — "нет"? А ты откуда знаешь? Или — больная? Проверял? Ну, овца!

Впрочем, Конрад сумел в какой-то момент перехватить управление беседой, и юная прелестница перешла на более интересное — на себя, любимую. Конрад уместно восхищался, восторгался и сочувствовал. Юная соперница Ростиславы явно пыталась очаровать её советника, перетащить на свою сторону. Принялась кокетничать, поглаживать по рукаву, заглядывать в глаза и призывно смеяться. Намекая... разнообразно:

— Будет грустно, если такой милый... молодой человек останется прозябать в бедности и безвестности при дворе этой..., а не займёт достойное место... у трона.

Наконец, Конрад сбежал. И уже поздним вечером заявившись в спальню к герцогине, собрался дать полный отчёт.

— Но... э-э-э... Ваше Высочество... давайте перейдём в другую комнату.

— Почему?

— Окна выходят во дворик. Свет будет виден. Этой... даме. И она сразу поймёт. Что я... остаюсь верен вам. А это может быть... не полезно. Для ваших интересов.

Ростислава чуть не психанула. Ещё бы, из-за какой-то малолетней приблудной шлюшки ей — Герцогине Саксонской! Дочери Государя Всея Руси Андрея Боголюбского! — нужно в собственной спальне опасаться! Не зажигать света! Прятаться в чулан, чтобы просто поговорить со своим советником!

Но осторожность возобладала. В пятне слабенького света от свечного огарка, блуждая взглядом по мешкам с грязным бельём и ощущая задницей сломанную скамейку, герцогиня узнала что...

* * *

В 428 г. Хлодион Длинноволосый, король саллических франков, прослышал, что города Белгики — провинции Римской империи — беззащитны: Флавий Аэций забрал большинство солдат, охранявших эти территории, на войну с вестготами. Хлодион с большой армией переправился через Рейн, прошёл "Угольный лес" (часть Арденнского леса от Самбры на северо-запад до Шельды), овладел Турне, Камбре, завоевал всю страну (территорию современной Бельгии) до реки Соммы.

Франки дошли до побережья, где Хлодион с женой решили помыться в море:

"В полдень его женой, которая отправилась искупаться, овладело морское чудовище, похожее на кентавра. С того момента то ли от зверя, то ли от мужа (a bestia aut a viro) она понесла и родила сына, которого нарекли Меровеем. По его имени все франкские короли стали зваться Меровингами".

Совокупление чудовищной твари из морских глубин и жены вождя, положило начало первой франкской королевской династии. Меровей можно перевести как "Рожденный морем", что отражает его происхождение от морской бестии, подобной кентавру.

Ну и фиг с ними со всеми.

Однако "Угольный лес" остался. Франки — саллические и родственные им рипуарские — были германцами. А местные жителями — белгами, романизированными кельтами.

Аборигены остались под защитой леса.

"Арден — первый из лесов. В лесу ошеломляющей красоты растут деревья многих пород, сосны, дубы, клёны, каждое из которых величественно возвышается и приглашает лишь тех посетителей, которым нравится лес".

Валлонам — лес нравился. Там они сохранили своё наречие. "Угольный лес" виден и в 21 в. как граница региона Валлония. А сам лес окончательно свели на дрова через полторы тысячи лет, к середине 19 в.

* * *

И снова — ну и фиг бы с ними. Но раз есть горы и лес, то есть и проходы. Основные — ещё с римских времён — на востоке и на западе. Дороги, построенные Империей, видны в рельефе и размещении поселений и 21 в. За прошедшие после Хлодиона семь веков в этой части Арден появилось ещё две, относительно пристойных трассы. По которым может пройти не только племенное ополчение, но феодальная конница. Один из таких проходов и называют "Коридор" (Корт-и-дорн).

Каждый такой проход в линии естественных укреплений пользуется, естественно, повышенным вниманием местных правителей. Другой маршрут, выводящий прямо к Намюру — удобнее, основной трафик идёт там. А Коридор — запасной, более аварийно-военный вариант.

Лет двадцать назад, вернувшийся из Второго Крестового похода тогдашний граф Фландрский Тьерри, понимая важность этого прохода, создал здесь графство и поставил своего боевого соратника. Вручил, так сказать, "ключи от ворот". "Ключник" — женился. Потом ещё раз. Потом — ещё. Третья жена родила ему дочку, которая выжила. В отличие от предыдущих жён и детей. Правда, родов тоже не пережила.

Немолодой уже "ключник", понимая, что это, вероятно, его последний ребёнок, баловал девочку безмерно. Матери или других авторитетных родственниц не было. Отец только умилялся, глядя на проказы и шалости. Урезонить, а уж тем более — наказать дочь владетеля, было некому. Изабелла выросла довольно сообразительной, очень подвижной и вполне самостоятельной.

Здесь такое называют врождённым благородством, чувством собственного достоинства, "голубой кровью". А это просто нарциссизм.

* * *

Нарциссы чувствуют себя выше других, считают, что они имеют право на привилегии и жаждут восхищения. Они думают, что мир был бы намного лучше, если бы вращался вокруг них. Когда видят, что это не так, проявляют агрессию.

Нарциссизм отчасти наследственен, отчасти — результат детских переживаний.

Естественная патология аристократов-землевладельцев, помещиков. Они растут и живут в окружении людей "подлых", зависимых. Имеют право на привилегии, являются выше других, мир поместья вращается вокруг них. Если кто-то из окружающих с этим не согласен, то они могут и обязаны проявить агрессию. Наказать низкородных, простолюдинов. Во имя справедливости (сословной) и порядка (феодального).

У Изабеллы это социальное свойство было усиленно особенностями личного воспитания. Нарциссизм культивируется родительской переоценкой: родители видят своего ребенка как уникального и неординарного человека.

Зигмунд Фрейд: переоценивающие родители "вынуждены приписывать ребёнку совершенства, которых трезвый взгляд никогда бы не заметил, чтобы скрыть и забыть все его недостатки".

* * *

"...мир... вращался вокруг них ...не так — проявляют агрессию".

Мир Коридора вращался вокруг Изабеллы. Так было всегда, так будет всегда.

Этой зимой её отец простудился и умер. Печальное событие несколько взволновало душу девочки, она даже поплакала, но довольно быстро вернулась к обычному образу жизни. Вышколенная прислуга всё делала сама, ситуаций, требующих вмешательства именно графского уровня, не возникало.

Но девочка в двенадцать лет должна иметь опекуна. Не по её желанию, а по закону. Оставить проход через "Угольный лес" без присмотра... местные владетели такой глупости допустить не могли. Пока графинечка играла в куклы и гоняла служанок собирать ранние в том году подснежники, невидимо для неё скрестились, в письменной форме, мечи владетелей Фландрии, Эно, Намюра, Люксембурга и Брабанта. За спинами которых маячили уже фигуры королевского уровня.

Тут и всплыла кандидатура Годфроида де Ренена, епископа Утрехта — дальнего родственника по женской линии. Пожилой, богатый, благочестивый, церковный иерарх... Типичный опекун в эту эпоху.

Тема, особенно в части получения доходов от опекаемого имущества, столь горячая, что развёрнуто упоминается в "Кларедонских конституциях", в других нормативах Западной Европы этой эпохи. Но только вскользь затрагивается в "Русской правде": имущество принадлежит роду. Сходно, например, в Коране: "не проедайте имение сироты".

Не берусь перечислять причины, династического и политического свойства, которые привели к этой компромиссной фигуре. Важно то, что Годфроид был противником Флориса из-за, в частности, строительства плотины на Рейне, отчего пошлины для голландцев на этом направлении возросли.

Прибрав к рукам владение Флориса, Ростислава получила и его проблемы. В особенно жёстком варианте: катастрофическое наводнение, холодная зима. А барки с хлебом епископ конфискует. Ссылаясь на то, что и его подданные пострадали.

Призывы к милосердию и состраданию, вызывали полное понимание, всяческое сочувствие. И гасли в паутине пустопорожних разговоров. Действия же либо не совершались, либо наоборот: епископ пытался подгрести под себя часть ленов Голландии, пользуясь слабостью графства.

Всё это никак не затрагивало Изабеллу. О наводнении она слышала, осенила себя святым крестом и всё.

В конце зимы в замок Коридор приехал посланец от епископа с весьма благожелательным письмом, которым добрый дядюшка приглашал "любимую дщерь славного воителя за Святую Землю" погостить в его дворце. Слуги советовали воздержаться от поездки, но Изабелла фыркнула и влекомая отчасти вздорностью, отчасти любопытством — прежде она из этих гор и лесов не выезжала, отправилась в Утрехт.

Впечатления Изабеллы, пересказываемые Конрадом, были довольно эмоциональны:

— И тут, представь, этот жирный старикан умильно лепечет. Сладенько, будто патока течёт. Ах, типа, как я рад, ах, бедняжка, ах, сиротинка. Беззащитная, убогая. Тебе нужна крепкая опора. Надёжная защита. Тебя надо выдать замуж. Вот за него. И тычет пальцем в одного из своих прислужников. А тот — толстый, белый, морда блином. Глазками свинячьими луп-луп... Вроде: я буду счастлив, большая честь, с истовой молитвой приму тяжкий крест семейной жизни... Представь: со мной! Тяжкий! Весь так... склоняется, шаркает. Платье до полу. Будто у женщины. Вовсе не рыцарь! Да он на коня и не влезет! И старый! Представь! Ему скоро тридцатник! Да у меня в Коридоре таких дальше свинопасов не пускали! Ну я и высказалась! Что я про таких женихов думаю.

— А епископ?

— Покраснел весь. Как рак. Надулся. И говорит так... елейно: мы обсудим это после. Ну, я им и дала! У меня слуга — волынщик. Нас сперва в епископском доме поселили. И мы всю ночь на волынке, на рожках... Поутру встречает, голова замотана, сам весь опухший. Возлюбленная дщерь моя, говорит. А езжай-ка ты в моё поместье. Тебе там будет удобнее. На волынке играть.

— Большое поместье?

— Не знаю. Наверное. Дом — хибара деревянная. Сыро — Рейн рядом. Посидели день-другой. Я ж не дура! Я ж понимаю — будет он меня за своего... за блин этот древний, и дальше сватать. Подумала, так... сосредоточенно. Нет, думаю, свинья в мужьях — бывает. Но старая блинная свинья... Людям приказала, они лодку там у одного раззявы стащили, и ходу. Вверх по реке.

— А почему вверх?

— Какой-то ты глупый. Твоя герцогиня специально таких советников подбирает? Себе вровень? Назад в Коридор нельзя — догонят. Вниз — тоже. А эти... утрехнутые... тупые-тупые. Недотумкали, погоню так и не послали. Вот мы шли-шли и пришли. Сюда, в Брауншвейг.

— Однако. Но с Рейна сюда добраться... это не просто. Почему?

— А ты вроде не рад? Что я здесь? Я же умная, я же понимаю: Годфроид — человек Барбароссы. До Франции или владений Плантагенетов — надо в другую сторону. Единственный хоть как-то равный — ваш Лев. И он в выборе опекуна не участвовал. Я его... приучу из моих рук есть — он меня тому блину епископскому и не отдаст. А Генрих ваш — большой любитель молоденьких. Особенно девственниц. Как дракон. Я подарю ему себя. Свою юность и невинность. С опытностью. У меня служанки... такое показывали! А которые не хотели — замуж выдавала. За свинопасов. После порки. Они так старались!

— А теперь ты... расстараешься?

— Конечно! А он, в благодарность, подарит... ну, не знаю ещё. Не придумала. А лучше... сделает герцогиней. Зачем ему эта? Один раз развёлся и эту выгонит. Я же лучше! Моложе, красивее, умнее.

— А как же... девственность? Сегодня вы с ним в спальне...

— Ах, Конрад. Выглядишь как взрослый парень, а судишь как дитё малое. Я Льва немножко подразнила. Дала посмотреть, потрогать. Подержаться. Да и убрала из под носа. Лакомый кусочек. Он теперь за мной бегать будет... как на привязи щеночек.

Конрад старательно воспризвёл физиономию Изабеллы в момент изображения воображаемого прогуливания Льва на виртуальном поводке.

Хотя насчёт виртуала... про рыцарей на серебряных цепях в здешнем реале — я уже...

— Тейф-ф...

Обычно Ростислава избегала использовать нецензурные выражения. Тем более — в голландском варианте.

— Что-то ещё?

— М-м-м... Она слышала, что у Вашего Высочества есть большое стеклянное зеркало. Очень хорошего качества. Она хочет, чтобы вы ей его подарили. Дословно: отдаваться, как дурочка, даже не зная, какие слова и жесты у тебя вырываются... Стоит лишь об этом подумать... О! Эта мысль мне невыносима! Пусть пришлёт, хочу подобрать выражения для лица и позы для тела.

— С-с-сука...

За эти годы Конрад достаточно поднабрался русских ругательств, поэтому просто кивнул.

— Странно. Она вела с тобой такие... откровенные речи.

Подозрение, звучавшее в злом голосе госпожи, обидело её советника:

— Она вообще... очень любит порассуждать... Совершенно беззастенчиво. Она говорила о чувственной любви в том же простодушно-бесстыдном духе, что и девочки, которых готовят для разврата. Самым любопытным в этих безрассудных и невозмутимых суждениях, в ходе которых будничный тон странным образом сочетался с самыми недвусмысленными выражениями, то, что они выдают беззастенчивое почтение к "чувствам" и технической стороне наслаждения.

— Конрад. Откуда ты знаешь как говорят "девочки, которых готовят для разврата"?

— Мадам... У меня было... очень разнообразное детство. Одна тогдашняя знакомая учила меня с беззастенчивой искушённостью: "Существует меньше способов для занятий любовью, чем говорят, но больше, чем думают...".

— И ты... освоил все эти... способы?

— Увы. Нам помешали. А эта... похожа на молодых рыцарей, впервые приехавших на турнир. Они взахлёб обсуждают детали доспехов или стати коней. Могут подраться из-за формы эфесов или шпор. И эта... тейф-заочница. В глубине души мечтает быть дорогой проституткой. Но не повезло — родилась графиней. Со мной... она просто не считает меня человеком. Один из слуг. Комнатная собачка. Кинул подачку — побежит следом.

— А она... кинула?

— Конечно. Беседовать с Изабеллой де Коридор, лицезреть её, слышать её ангельский голосок — редкостное счастье. Блаженство. Сравнимое с райским. Она в этом уверена.

— И что делать?

Ростислава перевела взгляд на молчавшую весь вечер, что на неё так непохоже, сидевшую закутанной в пуховый платок матушку.

Температура у Софьи спала ещё утром, теперь её постоянно морозило. Выглядела оно бледно, чувствовала себя скверно. И более всего стремилась забиться куда-нибудь в тёмный уголок. Чтобы никого не видеть и не слышать.

* * *

Рассуждения о гормональной перестройке организма в период наступления менопаузы... бывают интересны. Но не помогают. Помогает фармакология. Которой здесь нет. Да и зачем? Большинство потенциальных потребительниц умирают, не дожив до такого счастья. Для остальных... трава полевого хвоща с корневищем аира болотного (1:1) в виде чая.

Только собирать надо самой. А то эти дикие саксонцы такой осот притаскивают...

* * *

Теперь Софья передёрнула плечами и спросила:

— Чего ты хочешь? Чтобы я пошла к Генриху и убедила его выгнать эту сучку? Вряд ли у меня нынче получится. А попробовать и провалить... Без его благоволения... да ещё с такой... фавориткой... у нас будут большие проблемы. Твои голландские, да и голштинские дела... всё рассыпется.

— Извиняюсь. Но с такой... "милашкой герцога"... проблемы будут у всей Саксонии. Всё — не рассыпется. Но нахлебаемся — по полной.

Конрад, влезший в беседу без спроса, набрал воздуха и осмелился спросить прямо:

— А может её... иллюминировать? А?

* * *

"Кто жизнью бит, тот большего добьётся.

Пуд соли съевший выше ценит мёд.

Кто слезы лил, тот искренней смеётся.

Кто умирал, тот знает, что живёт!".

Конрад знал, что он "живёт". И был готов рискнуть, чтобы не допустить возврата к своему прежнему состоянию.

* * *

Ростислава внимательно посмотрела на своего советника. А он в самом деле хочет такого? Или это интрига, придуманная той девкой? Спровоцировать нападение на "подстилку Льва" и вызвать его гнев. С последующим удалением законной супруги в глушь, а то и отличное обоснование развода. И захват "браздов правления".

— Убить? В моём доме? Исключено. Это сразу вызовет подозрение. И неудовольствие. После чего будут найдены доказательства. Последуют репрессии. Даже если эта конкретная "изабелка" сдохнет, Лев немедленно найдёт себе следующую. А нас... уже здесь не будет.

Софья, перебирая пальцами края платка, вдруг задумчиво заговорила:

— Вспомни. Чему учил Воевода. Дерево вариантов. Полный перебор.

— К чему это, матушка?

— Её надо удалить от Льва. Без нашего участия. Без — явного.

— Это невозможно.

— "Никогда не говори никогда". Помнишь? Лев её не выгонит. Не так — он её обязательно выгонит. Через месяц или через год — не знаю. Лев... страстный, но не глупый. А эта... скоро будет его раздражать. Ты её... иллюминировать не можешь — сразу видна твоя выгода, твой интерес. Остаётся одно. Чтобы она ушла сама.

— Что?! Как?!

— Как? — Без твоего участия. Сама. Вдруг. Быстро. Насовсем.

— Матушка! Но... как?!

— Ну... например...

Она ещё продолжала перебирать край платка, но в только что измученных глазах появился блеск, в лицо вернулась краска, тусклый голос зазвучал звонче.

Конечно, "в здоровом теле — здоровый дух". Но и в больном теле выздоровевший дух выздоравливает тело. А что так оздоровляет женскую душу, как продумывание изощрённой интриги по устранению наглой соперницы? И, конечно, существенной угрозы всея Саксония.

При реализации интриги обычно возникает множество проблем. Хорошо видны три группы.

Деньги. Они у княгинь имелись.

Пространство/время. Их цель находилась рядом, "здесь и сейчас".

Люди. Вот это было непросто. В реализации не должны участвовать люди герцогини. Максимум — один-два человека третьего-пятого плана. Которые не "засветились" в её окружении. Остальных нужно спешно искать среди местных.

— Вот, господин советник, взгляните — Иоганн Шнейдер, по прозванию Зубастый Йо. "Зубастый" потому... пасть открой, падаль — сами видите, половины зубов нет. Сын портного, вор, мошенник, убийца. Главарь шайки. Стукач. Домушник. Из недавнего. Поймал дочку богатого купца и изнасиловал. Запугал так, что она оставила незапертыми ставни в своей комнате. Забрался в дом, зарезал купца, семейство и прислугу. Устроил пожар. Девку и её младшую сестру заставил тащить награбленное. Потом продал обеих в публичный дом. На чём и погорел: младшая рассказала эту историю клиенту. А тот, веселясь в конкурирующем заведении, разболтался. Конкурентка сообщила нам. Наши ребята его и прибрали.

— Это же, вроде бы, не наше дело?

— Ага. Но этот... Йо вел дела с человеком, вздумавшим потрогать караваны герцогини для утопленников. В смысле: для голландцев. Прижать Йо по суду мы не могли. Проститутки — не свидетельницы, подельники его... умерли. Но наши специальные средства помогли... сказать правду. Воровские общины на Нижнем Рейне... чуток поуменьшились. Злые они на него. В лоскуты бы порвали.

И Сверчок яростно заскрипел зубами в знак завершения своего монолога.

Господин советник Конрад обошёл по кругу стоявшего на коленях, посреди пытошного застенка в подземелье дворца герцогини, вора.

— На волю хочешь?

— Что?! Да я... Ваша Милость...! Всю жизнь молиться буду...!

Страстный, ожидаемый, вполне стереотипный монолог вдруг прервался. Йо глянул исподлобья.

— Извиняйте, Ваша благородная милость, но нет.

— Что, здесь так хорошо кормят?

— Здесь... кормят. А на воле... зарежут. Вы ж не всех моих... крестников прибрали. Слухи... наверняка. Либо свои на ножи поставят, либо фемы ближе к солнцу подвесят.

— Логично. Не дурак. Для умного есть работа.

— Прирезать кого? Или ограбить?

— Прирезать-ограбить... война-налоги... это работа государя. Тебе — проще. Доставить груз. Так и туда, чтобы не повстречаться со своими... крестниками.

Йо осел на пятки, в полутьме подземелья яростно двигались из стороны в сторону белки глаз.

— А... а если я с ним сбегу? С грузом-то?

— И верно — не дурак. Дурак бы не спросил. Хотя сразу бы подумал. Груз такой, зубастый умник, что его ни украсть, ни продать, ни спрятать нельзя. А ежели вдруг, то... ты уж сразу вешайся. Чтобы шёффенов не напрягать.

— Как кота в мешке...

— Лучше чужой кот в мешке, чем своя голова в петле. Развяжи его, Сверчок. Лови.

— Ого.

Увесистый кошелёк стукнул Йо по коленке.

— Здесь десять шиллингов. Для начала. Не шикуй. А сделать надо вот что...

Позже, пересказывая Ростиславе свою беседу с вором, Конрад отметил, что требовать каких-то клятв от этого человека — бессмысленно. Врёт как дышит. Только сочетание двух стимулов — страха и жадности, густо замешанных на непонятках — способно направить этот персонаж по требуемому пути.

— Ваше Высочество, вы не забыли, что у меня было тяжелое детство? Я вдоволь нагляделся на подобные отбросы человечества. Уверен, что у него были родители-садисты, злые соседи и жестокие господа. Он недоедал, недопивал, недосыпал и недонашивал. Ему не давали красотки, а добрые люди выбили половину зубов. Я слышал множество подобных очень жалостливых историй. Вот и выросло... бёза бастад (злобная сволочь).

— Он сделает дело?

— Ну... Этого не знает и сам Господь. Но есть надежда.

Один из полезных приёмов при формировании таких коллективов, есть, как помнила Ростислава, "сборная солянка". Если нет возможности послать группу своих, проверенных людей, то следует делать смесь. "Из одного источника" — не надо.

К вечеру будет кормщик с лодкой. Через третьи руки. Бени сейчас нет, но остались его контакты. Никто не подумает связать бедного еврея — торговца старым тряпьём, нанявшего лодочника-пьяницу, с герцогиней.

К ночи будет и человек из своих, из пруссов. Его здесь никто не знает. Вроде бы толковый. И, главное, молчаливый. Демонстрировать любой из негерманских диалектов... не надо. А смерти и боли он не боится — язычник-перунист.

Но везти товар должен... официальный лидер. "Лицо". Не для того, чтобы решать вопросы, а для того, чтобы их не возникало у встречных. Как Воевода посылал своих "сказочников" по Руси с коробейником во главе.

Хорошо бы авторитетный купец. Годных для такого дела нет. Кто-нибудь из гос.служащих? — Даже и не думай. Какой-то аристократ? Невысокого полёта, но с гербом, мечом, гонором. Не связанный не только с двором герцогини, но и с Саксонией вообще. Не имеющий здесь друзей и родственников. Одинокий, безродный, неизвестный... И где такого взять?

"Когда господь закрывает одну дверь, он всегда открывает другую".

В этот раз открылась дверь во внутренний дворик под окнами герцогини.

За окном детский смех сменился злобным. Герцогиня подошла к окну, осторожно выглянула из-за полуприкрытой рамы. Во дворе юная мечта её мужа издевалась над высоким молодым парнем. Две служанки и пара лакеев помогали ей в этом увлекательном деле.

Молодому посетителю можно было дать не более шестнадцати-семнадцати; лицо и весь облик сразу располагали в его пользу, хотя и было видно, что он не местный житель, а чужестранец. Короткая серая сюркотта и чулки скорее французского, чем саксонского покроя, щегольской зелёный берет, украшенный веткой остролиста и орлиным пером — несомненно, шотландский. Одет очень опрятно, с той тщательностью, с какой одевается молодость, сознающая свою красоту и гордящаяся этим. Перевязь перекрещивалась ремнем, на котором сбоку висел охотничий нож.

Хотя юноша, очевидно, не достиг полного расцвета сил, и, даже, не вполне избавился от детскости в лице, он был высок и статен. Его белое от природы лицо было покрыто легким загаром от длительного пребывания на открытом воздухе. Черты лица не отличались особой правильностью, но были очень приятны и внушали доверие. Беззаботная молодая улыбка, в первый момент блуждавшая на его свежих губах, открывала два ряда зубов, ровных и белых, как слоновая кость; веселый взгляд блестящих голубых глаз, внимательно останавливавшийся на окружавших предметах, был добродушен, беспечен и в то же время полон решимости.

Глава 672

Вчера, когда её несли через замковую площадь в паланкине, парень попросил аудиенции. Она соблаговолила, основываясь на первом впечатлении от "лица и облика, располагающих в его пользу".

В городской толпе парень выделялся высоким ростом, и было забавно видеть, как он, явно непривычный к многолюдству, старательно исполнял приёмы этикета. На поклоны и приветствия юноша отвечал сообразно достоинству каждого.

Вооруженному бродяге, не то разбойнику, не то солдату, который внимательно разглядывал его, как бы взвешивая про себя, чего можно здесь ждать — богатой добычи или решительного отпора, — он отвечал таким бесстрашным и уверенным взглядом, что тот мигом оставлял злые умыслы и приветствовал его угрюмым: "Здорово, приятель!", на что юноша отвечал столь же воинственным, хотя и менее суровым тоном.

Пилигрима и монаха встречал почтительным приветствием и получал в ответ отеческое благословение; а с молодой черноглазой горожанкой обменялся таким веселым поклоном, что та долго еще оборачивалась и с улыбкой смотрела ему вслед.

Словом, в юноше было что-то привлекавшее внимание: смелость, прямота в соединении с жизнерадостностью, ясным взглядом и приятной внешностью невольно располагали в его пользу. По его поведению чувствовалось, что это человек, бесстрашно вступающий в жизнь, полную неведомых ему зол и опасностей, для борьбы с которыми у него только и есть оружия, что живой ум и молодая отвага — черты, вызывающие симпатии людей молодых и участие поживших и опытных.

Увы, едва он вошёл во дворик, как встретился не с "молодой черноглазой горожанкой", а с молодой черноглазой графинькой. Которая в ответ на весёлый поклон, где смелость, прямота соединялась с жизнерадостностью, ясным взглядом и приятной внешностью, принялась осыпать его ядовитыми насмешками и издевательскими шутками. Всё в нём: белое, чуть тронутое загаром лицо, широкие плечи, высокий рост, голубые глаза, перевязь, пояс, нож на нём, башмаки... — всё было поводом для высмеивания.

Юноша, следуя за приведшим его сюда слугой герцогини, попытался обойти малолетнюю язву, но та ухватила его за рукав и позвала слуг. Все обступили вокруг и принялись находить остатки пищи на губах, грязь за ушами, пятна на одежде (почти невидимые), дырки на чулках (невидные вовсе — на пятках в башмаках).

Наконец, один из лакеев сдёрнул с головы бедняги его гордость — берет с веточкой и пером. Юноша уж собирался наказать наглеца, но тот отдал добычу своей госпоже, а та спрятала за спину, и когда юноша попытался отобрать, обхватив её, принялась вопить, что её мучают, оскорбляют и обижают.

— Насилуют! — закричала она, наконец.

Парень отскочил как ошпаренный. Растерянно оглянулся и заметил своего проводника у открытой двери в покои герцогини. Тот поманил его пальцем и, оставив в руках придорожного разбойника, в смысле: разбойницы, столь дорогой ему головной убор с символами родины и храбрости, юноша бежал с поля брани.

Брань ещё несколько мгновений неслась ему вслед. Но продолжать высказываться не получая ответа быстро надоело. Графиня зашвырнула сорванный берет в угол, куда сметали мусор, и возвратилась к прерванной беседе со служанками. В смысле: сплетничать.

Герцогиня тайком, через щель приоткрытого окна, ещё наблюдала за опустевшим "полем боя", когда слуга открыл двери в кабинет и провозгласил:

— Квентин. Д'Орвард. Дворянин. Из Нормандии. По его просьбе. Назначено.

Вошедший ещё не пришёл в себя после столь жаркой встречи во дворике. Красный, несколько растрёпанный, он пытался на ходу навести порядок в одежде, ощупывая шнуровки на рукавах, вырезы и разрезы, вздрагивая каждый раз, когда рука натыкалась на пустые ножны на поясе — оружие потребовали сдать у входа.

Ростислава рассматривала бестолково суетящегося юношу. Потом подошла к столу и позвонила в колокольчик:

— Фрида, у нас есть горячее рейнское? С имбирем? Большой кубок господину из Нормандии. И маленький мозельского мне.

Уселась в кресло и напомнила:

— Ты просил о встрече. Я слушаю.

Квентин ещё немного подёргал портупею: крючок окончательно разломался в его руках. Теперь хвост ремешка приходилось незаметно удерживать в кулаке.

— Мадам. Я слышал, что вы набираете воинов в свою стражу. "Верорднунг". Но люди, которые занимаются этим делом, не говорят ни на шотландском, ни на французском. А то что они говорят на немецком... Звучит как глупая шутка. Поэтому я решил обратиться прямо к вам.

Взгляд его блестящих голубых глаз избавлялся от растерянности и всё более наполнялся решимостью.

Мда... молоденький. Хорошенький. Зелёненький. Точнее — голубенький, судя по цвету глаз. Хотя на Руси говорят — жёлтенький, по цвету цыплят. "Лицо и весь облик сразу располагают в его пользу". И нижняя губа... большая. Даже интересно... Но сперва о деле:

— Что же ты нашёл смешного в словах моих людей?

— Они говорят, что жалование — пенни в месяц! Даже пехотинцам платят пенни в день. А рыцарям — двенадцать!

— Ты рыцарь?

— Н-нет. Пока. Но я добуду золотые шпоры в первом же сражении!

— Тогда и будем говорить о жаловании для рыцарей. У тебя нет ни коня, ни доспеха. Так что — даже не сержант. Только в копейщики. Зачем пехотинцу жалование? Что ты смотришь? Ответь.

— Э-э-э... ну... Но это же каждый знает! Купить еды, вина, оружие... разные развлечения.

Юноша покраснел, очевидно, представив себе "разные развлечения" наёмников.

— Еду, вино, оружие и многие "разные развлечения" даёт казна. Она же даёт надел земли по истечению срока службы или ранению. Для оставшихся развлечений... достаточно одного пенни в месяц.

— Нет, мадам, так не делается!

И юноша принялся весьма экспрессивно учить герцогиню Саксонии жизни. Как это делается в Брабанте, где нынче более всего развито наёмничество, где пехота-брабансоны со своими длинными копьями известны не только устойчивостью в отражении атак конницы, успешностью в осаде и в штурмах, но и беспощадным мародёрством.

Аналогично — во Франции, Нормандии, Англии и Шотландии.

Знания его о предмете были обширны и разнообразны, но носили характер... умозрительный. Явно не подкреплённый практическим опытом.

Воин-заочник. Но — любитель. В смысле: заочно любит это дело.

Герцогиня слушала увлечённый сравнительный анализ северо-западно-европейских школ наёмничества и вспоминала многократно повторённый мудрецами человечества на разных языках совет:

"Храни свои слова надёжнее монет.

Дослушай до конца, потом давай ответ.

Тебе при двух ушах язык один достался,

Чтоб выслушать двоих и дать один совет".

* * *

"Верорднунг" — калька на немецкий с французского "ордонанс" (приказ). Слово уже не новость: первый ордонанс издан в 1155 г. Людовиком VII, ныне здравствующим. Провозглашён "божий мир" на 10 лет, запрещены частные войны. Но я вспоминал словосочетание "ордонансные роты". Вот тут лет триста опережения.

Понятно, что княгиням, пока они жили у меня во Всеволжске, все эти "мальчуковые игры" были неинтересны. Есть мужчины — пусть они и воюют. Оказавшись, однако, в роли не только содержанок, но и правительниц, они вынужденно поняли, что без своих вооружённых сил палитра их методов недостаточна.

Феодальная армия — территориальная. Ополчение конкретной местности. Княгини в этой системе... "сбоку, с припёку". Точнее: снизу, "под Львом". Могут морочить мозги конкретному герцогу, но управлять феодальной армией — только через него. Дополнительное передаточное звено. Временами — очень капризное.

Другое — качество. Сбор ополчения — не менее шести недель, срок службы — не более шести недель. Эти шесть недель ленникам надо ещё и платить. Такое плохо вообще и особенно плохо потому, что все это знают. Например — продолжительность осады. Перетерпел 42 дня — вражьё осаждающее разошлось по домам.

Бывают долговременные осады. Но это всегда что-то исключительное. Типа: пришли крестоносцы. Это вообще — не только не арьербан (призыв вассалов с их вассалами), но и не бан (призыв своих вассалов).

Есть наёмные отряды, которые служат по контракту. Стоят совершенно безумных денег.

Княгини продолжали бы чисто интриговать и дипломатничать, но опыт Всеволжска...

"А вот у Ванечки не так".

Две простых идеи: воин должен получать всё необходимое для войны даром и оплата земельным наделом по окончанию службы — не сходились одновременно в истории человечества. Или то, или другое, или ничего. Из трёх вариантов я выбрал четвёртый и, хоть такое и тяжело, требует постоянного внимания, определённых условий внутри и снаружи общества, но получается.

Прикинем цену "ордонансной роты".

Сто "копий". "Копьё" — отделение, шесть человек: рыцарь, сержант, два лучника, слуга, паж. Все — верхами. Ещё пара вьючных коней. Структура в разных местах-эпохах немножко отличалась.

"Рыцарь" и "сержант", вне зависимости от их "золотых шпор" — два тяжёлых конных копейщика. "Стрелки" — по сути, драгуны. Всегда с мечами, бывают без луков — со щитами и копьями.

Всадник ("сержант") получает 6 пенсов в день (ок. 10 гр. серебра). Основной расход — корм. Себе и коню. Ещё: кров и снаряжение.

Хорошо видно, что эксплуатация строевого коня в разы дороже содержания воина. Шесть сотен всадников — 6 кг./день. В год...? — 2.4 т. Серебра. В марках — 10 тыс. Для сравнения: весь королевский годовой бюджет Англии при Ричарде Львином Сердце — 20 тыс. марок. 1.5 млн. жителей в 35 графствах.

Понятно, что при таких расходах/доходах никто подобные формирования не создаёт. Только через три века в богатейшем регионе Европе — Франции (14-15 млн. жителей) — после (!) освобождения от англичан большей части, стали возможны "ордонансные роты".

Для Саксонии 10 тыс. — весь гос.бюджет в хороший год. Говорить не о чём.

Княгини не сильны в технологиях промышленных. Точнее: вообще никак. Несколько экспертов в их свите полезны только в узких областях. Софья и, отчасти, Ростислава интересовались технологиями межличностного общения. Но и кое-что из технологий общественных — было услышано. Армия — это же часть общества? — Во-от...

Понимание необходимости собственных вооружённых отрядов, стремление сделать их более эффективными, нежели здешние обычные, и невозможность при существующих ресурсах, привели к "верорднунг".

* * *

Прежде всего: а где денег взять?

По началу, для придворных игр, княгиням хватало собственного "золотого запасу". В форме товаров, привезённых с собой. И умелой, осторожной их реализации. Обеспечиваемой Беней.

Другой источник: "милость Генриха". Обеспечивается "талантами" Софьи. Прямо говоря: обе княгини были содержанками — их содержал герцог.

Увы, и то, и другое — не бесконечно. Во времени и в размере.

Хохмочки, вроде "раздевания" епископа Миндена, давали лишь передышку, некоторый запасец для оперативной деятельности. Софье бы этого и хватило. Но Ростиславе было скучно, она искала себе занятие. А "своё дело" требует "своих денег".

И тут Матильда Голштинская пошла погулять с любовником. Инкогнито. Дальше сработали законы Саксонии, "бесстыдность" и "бесстрашие" Ростиславы и таланты Софьи. Графство попало в руки герцогини. В режиме "заплати всё и спи спокойно". "Выкрутить досуха", "содрать три шкуры" — обеспечивалось Гунцелином фон Хагеном.

Вместо тысячи марок, которую вагры — основная налогооблагаемая часть тамошнего населения — платили герцогу, жалобу славянского князя в Стариграде по этому поводу епископу, сохранил немецкий хронист — были взысканы четыре тысячи. За четыре года, когда графство вообще ничего не платило. Дальше сумма постепенно уменьшалась, но оставалась выше двух тысяч. Потому что герцогиня получала и платежи графства герцогу, и собственно платежи графу: опекун получает все доходы от опекаемого имущества. А необходимые расходы "по месту" фон Хаген покрывал конфискациями у... у разных.

Другим источником стали два городка в Гарце вблизи Гослара, переданные Барбороссой Саксонии по результатам успешного участия Софьи в заключении перемирия в Магдебурге. И, конечно, успехи выучеников Изи в части выплавления серебра из руды.

Масса денег, вдруг оказавшихся в руках у княгинь, провоцировала на разные... проекты.

— А давай шёлковых платьев накупим!

Напомню: шёлк, даже в Византии, идёт по весу золота.

— Может, лучше дорогое распятие в местный собор?

— Да ну... Я недавно такой гарнитур высмотрела. Из бриллиантов!

* * *

Эмигрантам в ходе адаптационных курсов, частенько предлагают написать сочинения на тему: "Если я выиграю миллион — что я сделаю".

Задание позволяет проверять уровень усвоения языка. И выявлять цели и приоритеты индивидуума. Однако бывают и обломы. Вместо ожидаемого списка мечтаемых "плюшек", последовал ответ:

— Отдам жене.

— А она?

— А она найдёт куда. Одна беда: потребует следующий. Миллион.

* * *

Одним из таких капиталоёмких проектов и была "ордонансная рота". То, что денег не хватит, а делать надо, было понятно сразу. Софья, в грусти от пролетевшего мимо шёлкового платья, предложила сделать отряд как-то... подешевле.

— Матушка, да как же? Дешевое — значит плохое.

— Фигня. Плохо смотрела, мало знаешь. Давай сделаем как у Ванечки.

Волшебные слова "как у Ванечки" — произвели впечатление.

Централизованное обеспечение требовало жёсткой организации. Пяток "мастеров" — ядро — у княгинь были. Расширение сопровождалось... эксцессами. Типа повешенных интендантов и субподрядчиков. Админ.ресурс в форме герцогства Саксонского и четырёх "сетевых структур" позволял "решать вопросы". Централизация, массовость, единообразие снижали стоимость воина раза в три, казарменность в глухой провинции — ещё вдвое. Ожидаемый годовой бюджет сократился до пары тысяч. Всё равно — огромные деньги. Но Голштиния давала. Пока.

Летом 1169 г. началось формирование. Из своих и уже подобранных местных. На севере, у Эльбы. Такое удалённое размещение не только позволяло экономить на корме для людей и коней, но и исключало глупые мысли у придворных. "Чего не видно, того и нет".

По штату подразделение должно состоять из семи сотен душ и тысячи коней. Напомню: строевому коню, кроме прочего, в день надо 4 кг. зерна. Понятно, что не все кони — под седло. И не каждый день на марше. И нормативов русских кирасир, запрещающих двигаться иначе, чем шагом, "а то кони худеют" — здесь нет. Но объём потребного хлеба огромен. Долины Эльбы и её правых притоков, после немецкой колонизации последних десятилетий, дают дешёвый хлеб. Одна из причин возвышения Гамбурга в эту эпоху — хлеботорговля.

Набор свободный — кто хочет.

Сперва был ажиотаж.

Всё — дают! Оружие, одежду, еду, койку. Коня! Доспех! После первого пролития крови — посвятят в рыцари. После службы — дадут землю. Аллод!

Потом пошёл отсев, а конкурс упал: приём означал жёсткую физ.подготовку и муштру. В сочетании с казармой, глушью и практически отсутствующим жалованием... не привлекало.

Тем временем возникали всё новые непредвиденные расходы. Голландия, например — просто бездонная дыра. Формирование "роты" шло медленно, но желающие появлялись постоянно. Вот и ещё один.

— Твои суждения выдают обширный опыт. В каких войнах ты воевал?

Парень, несколько раскрасневшийся от вина и собственного рассказа, споткнулся на полуслове.

— Я? Э... нет. Не успел ещё. Но мой дядя Людовик... он много рассказывал о своей службе разным государям.

— Вот как? А ты сам кто?

— Я? Я — шотландец! Хайлендер!

Это было произнесено с такой гордостью, с такой уверенностью, что все остальные, не имеющие счастья родиться на продуваемых ветрами скудных горных пастбищах, должны немедленно пасть на колени и вознести благодарение Творцу, за то, что тот сподобил их лицезреть "Настоящего Мужчину"! Да ещё из самых настоящих — из хайлендеров!

— Глен-хулакин — название нашего старинного родового поместья, сударыня, — сообщил д'Орвард, — в переводе на ваш язык означает "Долина мошек". Мне было десять лет во время разгрома. Отец, два дяди, два старших брата, семеро других наших родственников, наш управляющий, и шестеро слуг были убиты, защищая замок от нападения Огилви. Теперь там не осталось камня на камне. Настоящий разгром, мадам, клянусь крестом святого Андрея! Эти Огилви всегда были опасными соседями для Глен-хулакина.

— Какое несчастье! Впрочем, на то и война. А дальше?

— Огильви утомились резней, и матушке удалось упросить их пощадить хоть меня. За это они принудили матушку дать обещание, что я пойду в монахи.

— Для чего же?!

— Чтобы заставить род моего отца угаснуть вместе со мной в монастыре или в могиле, — ответил д'Орвард с глубоким волнением.

— Да-да, теперь понимаю. Ловко придумано! Ах они негодяи!

— Остается только прибавить, что моя матушка родом из Нормандии. К её семье мы и отправились. Увы, родственники не питали ко мне добрых чувств. Они были... очень экономны. Экономили на всём. И на мне. Сверстники насмехались над моим говором, издевались над моими рассказами о Шотландии. Пытались побить меня, отобрать дорогие сердцу памятные вещицы. Тупые грубые невежественные люди, не бывавшие далее своей округи. По счастью, недалеко от нас жил давний добрый знакомец матушки — дядя Людовик. Старый воин, получивший тяжёлую рану в Святой Земле, он научил меня владеть оружием, ездить верхом и превыше всего ценить честь дворянина!

Пафос, звучавший в звонком сильном голосе юноши, хоть и был чуть подогрет подогретым рейнским, но казался вполне искренним.

— Потом?

Д'Орвард сбился с тона, начал перебирать, передёргивать свою отцепившуюся портупею, искать — куда бы поставить кубок...

— Квентин, мне будет очень грустно. Если такой добрый, прямой юноша опорочит себя словами лжи.

Прекрасные честные голубые глаза, полные слёз, поднялись на герцогиню:

— Потом я узнал. Что моя мать... любовница дядюшки Людовика. С детства. Её отправили в Шотландию и выдали за моего отца потому... что она была уже... грешна. Дядя приютил нас, спас от ежедневной злобы родственников не от доброго сердца, сочувствия к сироте и вдове, любви ко мне. А за ради своей старой... похоти.

— Ты убил их?

— А? Нет! Ну что вы! Я узнал это на смертном одре матушки. Она простудилась и умерла. После её похорон я тайком взял оружие, одежду, немного денег и пошёл. В Париж.

— Почему?

— Я... я возненавидел нормандцев. Злые, жестокие, лживые людей. Даже лучший из них... использовал меня как ширму. Для разврата.

— Париж?

— Да-да, Париж. У меня не было знакомых, влиятельных покровителей, рекомендательных писем... Я пытался наняться в услужение в какой-нибудь благородный дом. Но меня даже на порог не пускали. Деньги кончились. Однажды ночью я столкнулся с парой... пьяных мерзавцев. Которые решили позабавиться. Со мной. Я возражал, они взялись за мечи. Я... оказался быстрее. Снял с них ценное и отдал в уплату долга лавочнику, у которого снимал комнату. А утром прибежала служанка. Она была... неравнодушна ко мне, и сказала, что хозяина схватили на рынке, что вещи, которые он пытался продать, принадлежат каким-то важным особам. Чуть ли не королевского дома.

Парень растерянно посмотрел на герцогиню.

— И что мне оставалось? Отдаться в руки королевского правосудия? Я... я побежал. Хотел, было, к герцогу Брабантскому. Но... может и показалось... меня искали. А тут услышал про ваш "верорднунг".

Круто. Парень — вор, украл имущество у дяди. И — убийца. Во Франции и Нормандии ему появляться опасно. Вот он и побежал из-под власти Капетов и Плантагенетов в Саксонию. Вполне разумно: в империи его не достанут. Подходящий кандидат: родовые связи оборваны, будет верно служить новому господину. Может быть.

Юноша в сомнении покачал уже опустевший кубок в руке.

— Зря, наверное, я всё это вам разболтал.

* * *

"Хоть и не ново, я напомню снова:

Перед лицом и друга, и врага,

Ты — господин несказанного слова,

А сказанного слова ты — слуга".

Все люди — кому-то или чему-то служат. Может быть, служить своему слову — не так уж плохо?

* * *

— Зря? Это зависит от тебя. Чего ты больше всего хочешь?

— Я? Больше всего... Вернуться в Шотландию. В Глен-хулакин. Чтобы моя родина возвысилась и прославилась! Ну, и я вместе с нею.

Ростислава заглянула в своё мозельское. Так и не притронулась. Такое захватывающее повествование. Бедный мальчик. И такой хорошенький. Ему столько пришлось пережить, всё потерять...

"Кто жизнью бит, тот большего добьётся.

Пуд соли съевший выше ценит мёд".

— Ты хочешь вернуться в свой Глен. Кем? Владельцем? Для этого потребуется решение тамошнего короля. Зачем? Чтобы снова враждовать с соседями? С этими... Огильви. Что бы каждую ночь ожидать нового налёта?

— Но... а как же? Так же всегда... Хайлендеры — лучшие воины! Потому что всегда готовы к схватке не на жизнь, а насмерть!

— На смерть твоего отца, братьев, матушки? Всех, кого ты знал и любил? Нет. Ты должен вернуться в Глен не нищим бродягой, вздрагивающим от каждого шороха, но славным, знатным, богатым, могущественным... Ты должен вернуться со множеством верных слуг и проверенных соратников. С благоволением короля и уважением лордов. Ты должен вернуться в Глен... графом.

— Я?! Графом?! Сударыня, вы смеётесь надо мной. Я открыл вам душу, рассказал всё как на исповеди, а вы...

— Не спеши думать обо мне плохо.

Герцогиня резво вскочила с кресла и подошла к полуприкрытому окну.

— Подойди сюда. Что ты видишь?

— Э-э-э... Мадам. Эта... юная особа насмехалась надо мной, когда я шёл к вам. А теперь... вот мерзавка! Извиняюсь.

— Не извиняйся. Я вполне понимаю твои чувства.

Конечно, понять чувства патриота Шотландии нетрудно: юная графиня вытащила из мусора берет Квентина с веточкой остролиста и пером орла, повесила на сук кустарника и теперь соревнуется со служанками — кто собьёт шапку камушком.

— Что они делают?! Это же последняя вещь, которая осталась от моего отца! Госпожа! Молю вас, запретите ей делать это!

— Увы, Квентин, моей власти — власти герцогини Саксонии — недостаточно, чтобы остановить эту глупую, развратную и злобную девку.

Она окинула взглядом растерянного хайлендера.

— А вот ты — можешь это сделать.

— Я? Как?! Вы же не думаете, что я — честный благородный дворянин — могу поднять руку на благородную даму?! А слов она не понимает...

— А она — благородная? Разве благородные дамы, в преклонении которым в образе Прекрасной дамы, ты воспитан, ведут себя так? Издеваются над случайным прохожим, рвут на нём портупею? Или дырявят и втаптывают в грязь символ твоей родины и твоей чести?

Можно добавить описание наглого поведения этой сопливки на коленях у моего мужа? — Нет, парень не поймёт.

Квентин ошарашенно посмотрел на женщину рядом с собой, потом перевёл взгляд на другую во дворе.

— Но я... я же не могу... поднять руку...

— Так подыми ногу!

— Ч-чего?!

— Женись. На этой... даме. И научи её благородным манерам. Чёрт побери! Ты мужчина или... или облако в штанах. Ветерок подул — оно и рассосалось. Приняло любую форму. В угоду лёгкому движению воздуха.

Ростислава была зла. На этого рослого телка с честным лицом и голубыми глазами. Хотя и понимала, что злиться тут нечему.

Воспитание, полученное Квентином Д'Орвардом, не могло способствовать смягчению его сердца и развитию высоких нравственных чувств. Как и все нормальные аристократы, он считал охоту лучшим развлечением, а войну — единственным серьезным делом. Им с детства внушали, что их первый долг — стойко выносить несчастья и жестоко мстить врагам. Одновременно с этим воспитывалось весьма умозрительное, противоречащее повседневному опыту, возвышенное отношение к женщине романтического характера, часто переходившее, в реальности, в полную разнузданность. Язык странствующего рыцарства, внешние его приемы и формы, распространялись и пропагандировались. Но чувство благородной, возвышенной любви, как и в любые времена, была редкостью, равно как и порожденная ею рыцарская доблесть.

Идеалисты, подобные Квентину, вырастают в любых обществах, во все эпохи. Формулы идеала могут быть разными, но готовность следовать подобным нежизненным образам, тратить на них свой труд и даже жизнь, весьма сходны.

— Нет, мадам, это невозможно.

— Ты рассуждаешь о возможном. Подумай о желаемом. Представь: венчание. "Объявляю вас мужем и женой". И ты — граф. Квентин Д'Орвард, граф де Коридор. Она — графиня де Коридор. По закону муж является опекуном жены. Её владения переходят под твоё управление. Владение не столь уж богатое, но... Порванной портупеи — больше не будет. Одежда, сапоги вместо башмаков, пояс... Ты будешь очень хорошо выглядеть, Квентин. Тебе... с твоей внешностью... хорошая одежда — очень к лицу.

Комплимент насчёт внешности вызвал довольную ухмылку на лице юноши. И обнажение двух рядов прекрасных белых зубов в несколько мечтательном духе: да уж... ежели сюркотта тонкого сукна... а сверху мантию с оторочкой из дорогого меха...

— Но мадам...

— Теперь подумай о Шотландии. О твоей любимой и страдающей родине. Ты, верно, слышал, что два Генриха, отец и сын Плантагенеты, погибли "в битве на холмах". Сейчас сыновья Короткого Плаща начинают рвать на части владения своего отца. Англичане не смогут получить помощь с континента, у Шотландии есть шанс отомстить за все свои беды.

— О! Да! Эти наглые, лживые, жадные южане...

— Во-от! Пришло время отвоевать все захваченные земли, отомстить за все прошлые обиды, за пролитую кровь. Взыскать за причиняемый столетиями ущерб. Восстановить, наконец, справедливость! Вернуть твоей родине славное имя! И самому, в этом благочестивом и благородном деле, заслужить честь, славу и достояние.

Эмоциональная проповедь Ростиславы находила явный отзвук в душе благодарного слушателя. Не озвучиваемая, но вполне ощущаемая ущербность, второсортность безземельного скотто-нормандского дворянина, никому не нужного, ничего, кроме меча и роста, не имеющего, естественно трансформировалась в надежду на "царство божье", на край, "где было хорошо". Превратила парня, большую часть жизни прожившего в Нормандии, в ярого патриота Скотландии, о которой он судил по своим давним детским воспоминаниям.

Самые яростные патриоты вырастают далеко от патрии. Там, откуда не видно, что и в "земле обетованной" по дорогам, как и везде, валяется дерьмо, скотина вытаптывает "кисельные берега" в грязь, а над "молочными реками" идут дожди, разбавляя продукт.

— Став графом, ты не только получишь титул, который выдвинет тебя в ближайшее окружение короля Шотландии. Но и доходы. Которые ты, будучи честным благородным человеком, используешь во благо твоей бедной родины. Ты сможешь нанять добрых воинов и явиться спасать отчизну не с твоим единственным мечом, но во главе целого отряда. Конечно, твой король оценит такой вклад в дело священной борьбы всех скоттов. Он будет просто обязан вернуть тебе твой Глен и наказать тех... Огильви. А, возможно, и передать их земли тебе. Твои враги будут унижены и наказаны. Ты отомстишь! За отца, братьев, мать! За всех близких. Ты — станешь победителем! Ты будешь торжествовать. Веселиться. А не ожидать каждую ночь нового набега. Всё — слава, честь, месть, родина, война, победа, богатство... всё там. В словах этой малолетней злючки, в ответе "да" на вопрос: "согласна ли ты взять в мужья этого человека?".

Эмоциональный накал произнесённой проповеди потребовал остужания мозельским. Ростислава глянула на Квентина и хмыкнула в кубок: парень стоял с раскрытым ртом и широко распахнутыми глазами. Смелость, прямота в соединении с жизнерадостностью, ясным взглядом и приятной внешностью — исчезли. Уступив место потрясённой, довольно глупой физиономии. Живой ум и молодая отвага, прежде вызывавшие симпатии, сменились общим ошеломлением.

— Туповат, — подумала герцогиня, — но ещё молодой, можно научить. О! — снова отметила она про себя, — так я собираюсь заняться его образованием? За один-два урока... не, не получится. А на большее... у меня другие есть.

Парень подобрал далеко упавшую нижнюю челюсть, потряс головой, заглянул в свой пустой уже кубок и уныло сформулировал:

— Не. Эта... не. Не пойдёт за меня.

— Это не твоя забота. Твоё дело сказать "да" в ответ на такой же вопрос тебе. А эта... её приведут. К согласию. Твоё дело — ждать. Не мешать, "дакнуть" в нужный момент. Взять графство в свои руки, собрать отряд, спасти Шотландию, заслужить благодарность короля и всего народа, получить Глен и... и ещё чего дадут.

— Но... брак... без согласия родителей... или опекуна...

— Да. Нехорошо. Но наша святая римско-католическая церковь последние десятилетия признаёт такие браки. Даже Барбароссе пришлось уступить перед великой силой любви. Выраженной в тайном венчании владетельных особ. Ах, Квентин, это так романтично...

— Э-э-э... Я должен что-то подписать? Поклясться?

Нет, так не пойдёт. Между мной и этим красавчиком не должно быть письменных документов или публичных церемоний. Максимум — уже случившееся: была аудиенция, просился в роту, не подошёл. Таких — десятки, конкретного даже вспомнить тяжело.

— Я вижу перед собой честного рыцаря, благородного дворянина. К чему твои клятвы? Мне достаточно просто твоего "да".

— Да! А... что нужно делать?

— Спасать родину, Квентин. Остальное тебе расскажут мои люди. Больше мы с тобой некоторое время встречаться не будем. Где ты остановился? Очень хорошо. К тебе придёт человек. Будешь исполнять его команды как мои. Иди, отдыхай. Ночью тебе придётся... поработать.

Глава 673

Солнце уже село, когда герцогиня послала Фриду пригласить графиню для беседы. Увы, Фрида вернулась с красным от пощёчин лицом и ошарашенными глазами:

— Она... она сказала... что если Вашей милости нужно... то пусть сама и приходит.

Желваки выступили на скулах Ростиславы. Впрочем, она улыбнулась:

— Если гора не идёт к Магомету, то... Придётся самой посмотреть на эту... кучку.

Женщина в тёмном платье и накидке пересекла дворик и постучала в двери графини.

— Изабелла, отпустите людей. Я хочу поговорить с вами с глазу на глаз.

Надо убедить эту... графиню добровольно покинуть мой дом. И наш город. И владения мужа. Добровольно. Убедить. Вот эту глупую, вздорную, эгоистическую, развратную... соплячку. Которая крутит яйца жирному хряку. Который мой законный супруг. И господин.

— Вы не вызываете у меня добрых чувств. Вы ворвались в мой дом и грозите разрушить ту хотя бы видимость супружеской жизни, которая есть нынче. Но я не испытываю сердечных чувств к своему супругу, и меня не волнует с кем он барахтается в постели или, как вчера, на стуле.

— Конечно! Все знают, что твоя родительница — наложница твоего мужа. Это грех куда более тяжкий. Но ты терпишь. Как безропотная овца. Так с чего тебе возмущаться, когда твой муж проявил интерес к куда более молодой, красивой и умной, ко мне?

— А я не возмущаюсь. Этим. Я задаю себе вопрос: что — дальше?

— Глупый вопрос. Каждому — своё. Герцогу — новая герцогиня. Юная и прекрасная. Прежней... монастырь. Или отправишься... откуда ты вылезла. В свои лесные дебри с дикими схизматами.

— О тебе говорят, как об очень умной девушке. Но даже самый острый ум может ошибаться. Если не имеет достаточных знаний о предмете.

— И о чём же я не знаю?

— Ты судишь по увиденному. Мужчина по имени Генрих. Дворец, город, слуги. Но ты затронула куда более обширное. Превыше всего Генрих любит Саксонию. Больше чем тебя, меня, даже больше собственной жизни.

Как-то густым косяком пошли патриоты. То — Генрих, то — Квентин. И оба любят не только "родину в себе", но и "себя в родине". И — побольше. Богаче, знатнее. Неважно. Важно — у них есть ценность. Внешняя. В мире, а не в душе. "Крючок", который они заглотили в детстве. Который доступен другим.

— И что? Я не покушаюсь на его владение. Наоборот — пусть процветает. И меня... радует.

— Епископ Утрехта — человек Барбароссы. Он не посылал за тобой погоню, потому что понимал куда ты побежишь. Посылать вооружённый отряд — нарушить "земский мир". Да и зачем? Проще написать императору. С просьбой помочь исполнить долг опекунства, вернуть капризное дитя под сень его отеческой длани.

— Да ну! Ерунда!

— Эта "ерунда" означает, что император потребует от герцога твоей выдачи.

— И что? Генрих не отдаст меня! Я ему понравилась!

— Какой-нибудь другой Генрих... может быть. Но Генрих Лев... Что для него дороже: ты или Саксония?

— Я!

— Саксония — одна. В мире. За наследство своей матери и отца он воевал много лет. Претерпел много невзгод и трудов. Люди не ценят то, что досталось легко. Как ты. Но, думаю, ты права. Лев будет мучиться. Рваться душой. Между родиной, богатством, славой, честью и... и тобой. Ему будет больно. А он не любит боль. Поэтому постарается устранить причину. Тебя.

Ростислава посидела молча, рассматривая собственные пальцы. Мельком глянула на зло поджавшую губы собеседницу. Увы, деточка, мир несколько больше твоего поместья. И он не весь крутится вокруг тебя.

— Он вернёт тебя опекуну. Тот выдаст тебя замуж. За кого-то из своих. Они уже знают твой... характер. Тебя запрут в комнате меньше этой. Лишат слуг, платьев, развлечений. Молитвы и пост. Смирение и послушание. Добродетель и благочестие.

— Никогда!

— Никогда? Нет, очень скоро. Но не мгновенно. Сперва посланник от императора, потом переписка, возможно — вызов герцога в курию, имперский суд...

— Я убегу!

— Не сомневаюсь. Попытаешься. Это предсказуемо. Поэтому тебя сразу... ограничат в свободе перемещения. А меня заставят тебя охранять. И зачем мне такие заботы?

— Но ты... Ваше Высочество, вы же не будете угнетать бедную сиротку? Стража иногда... упускает пленников. Ведь если я... покину здешние края, то вам же лучше?

Умильный подлизывающийся тон и заискивающая гримаска графиньки вызвали у Ростиславы горькую усмешку.

— Да. Лучше. Но есть понятие "долг". Тебе оно незнакомо, но оно есть. Я — верная супруга своего Льва. И преданная подданная герцога Саксонии. Поэтому, если... точнее: когда мне велят обеспечить твою... неподвижность, то... У тебя тонкие лодыжки.

— И...? И что?!

— Цепи. Кандалы. Здесь есть глубокие подземелья. А вот оковы малого размера... мои мастера пока не работали с детьми. Но надо же когда-то начинать? Согласна?

— Что?! Ты... ты... старая, уродливая, злобная, тупая...!

— Я знаю какая я. Подумай о себе. О единственной и неповторимой. В холодном, вонючем, сыром подземелье. Генрих велел взять тебя под крылышко. Вот я и возьму. В кандалы.

Потрясённая Изабелла рассматривала Ростиславу. Как же так?! Её! Единственную и неповторимую! Самую красивую, умную, смелую, изысканную... Как какую-то воровку, бродяжку, шлюху...

Ростислава сменила позу, откинулась свободно на стенку и, глядя куда-то мимо Изабеллы, в потолок, произнесла:

— Ты, верно, знаешь, что у меня есть... средства узнавать новости... чуть раньше других. Только вообрази... завтра утром сюда приедет... один рыцарь из верных вассалов Барбароссы. С отрядом. Для конвоирования... какой-нибудь юной особы. И посланием от императора. Резким. Однозначным.

— Генрих не отдаст меня!

Герцогиня мечтательно смотрела в потолок. Выдержала паузу, постепенно расплываясь в добродушной, чуть покровительственной улыбке.

Несдержанный вопль графини стих. В тишине комнаты стало слышно потрескивание свечи.

— Ежели ты столь уверена в моём муже... с чём я не могу согласиться после трёх лет супружества... то нашей беседы не было. В Писании сказано: не отталкивай руку дающего. Но... Мне остаётся только пожелать крепкого сна и приятных сновидений. Хоть в последний раз.

— Нет! Погоди! "Руку дающего" — но ты ничего не дала!

— Вы. К герцогине следует обращаться "вы".

— Ну, Вы. Вы ничего не даёте. Только пугаете.

— Как можно испугать такую храбрую, умную и прекрасную даму? Я — дала. Много знаний. О том, что скоро может случиться. Но ты не приняла. Попробую добавить. Завтра утром, ещё до рассвета, от Нижней пристани уйдёт барка. С каким-то... товаром.

— Да причём здесь...?!

— Барка идёт на север. По Океру в Аллер. оттуда в Везер.

— И что?!

— Везер впадает в Северное море. Там можно найти корабль и сбежать. В Англию, Нормандию или Данию. Или броситься в ноги архиепископу Бремена. Умная красивая юная особа, столь располагающая к себе мужчин... Там можно разговаривать, показать, проявить себя. В подземельями перед мышами...

— У тебя там и мыши?!

Ростислава сочувственно покивала.

Вспомнилось, как Воевода обещал ей пытку тараканами. Как она тогда перепугалась, чуть не умерла. Всё ждала — когда же её сунут в бочку с насекомыми. Не случилось — воображения оказалось достаточно.

— Калитка за северным домом до полуночи незаперта и неохраняема. За ней будет сидеть на земле... плохо одетый человек. Немой нищий. Он выведет из города и приведёт к пристани. Там на кораблике... благородный дворянин, который путешествует по своим делам. Он возьмёт попутчиков.

— Кто он? Твой слуга?

— Нет. Никто не сможет связать меня и твоё стремление к свободе. Ему известно только, что нужно доставить некую благородную даму в Бремен. Если она придёт до рассвета. Ни разговаривать с кем-нибудь, ни показывать своё лицо — нет нужды. Полное инкогнито. Тайно.

Глаза графини заблестели: кто же в этом возрасте не любит тайн, приключений, путешествий?

— Э... А мои наряды, украшения, слуги?

— Лодка невелика. Возьми только самое необходимое. И, оставляя слуг, не вздумай рассказать им об этом плане. Лодка идёт медленно. А погоня будет быстрой. Хотя, я надеюсь, искать тебя будут на юге или на востоке, но не севере. Думаю, что такая изобретательная и сообразительная госпожа, как ты, сможет обмануть собственных лакеев.

Ростислава глянула на догорающую свечу. Ещё одно утверждение. В форме вопроса:

— Надеюсь, ты не думаешь, что я следую воле своего супруга? Твоё бегство "до" — до появления гонца от Барбароссы позволит Генриху выглядеть совершенно... чистеньким. Никакой имперской политики — просто женский каприз. А твоё возможное обращение к архиепископу Бременскому, с которым Лев враждебен, исключает его участие в твоём... путешествии. Повод для ссоры между герцогом и императором... убежал. Сам. Сама.

Изабелла напряженно вглядывалась в лицо герцогини: а что, если это правда? Если герцог сам хочет, чтобы она... Эта "овца" не настолько умна, чтобы придумать такой план. А, значит...

— Всё. Времени мало. Твоя судьба — в твоих руках. Прощай.

Через четверть часа герцогиня, стоя в темноте за полуприкрытым окном своего кабинета, наблюдала в комнатах первого этажа напротив непонятную суету.

— Госпожа, она потребовала ужин. Среди ночи! И целый фунт слабительного!

— Да? Изобретательная... тейфа.

Утром герцогине не удалось понежиться в постели после бессонной ночи: с первыми лучами солнца в спальню ворвался взъерошенный Конрад.

— Майн фрау! Получилось!

— Конрад, я прикажу страже не пускать тебя. Ко мне в опочивальню. А если бы я была не одна?

— О! Но вы одна. Хотя я готов. Ну... чтобы вы были не одни.

— Ты несносен. Давай о деле.

— О деле... О каком деле, когда вы... в таком... всяком... в смысле: без всякого такого...

— Тебя выгнать?

— Вы не сделаете этого. Исключительно из любопытства. Хотя я предпочёл бы... Да. Понял. Кратко и по делу. Конечно отвернусь. Вот к этому зеркалу. Нет? А куда? Да-да, вы говорили. По делу. Она накормила своих слуг поздним ужином... вот есть полдник, а это был полночник... а вы в это время... в холодной постели... одна, совсем одна... да-да, кратко... всыпала туда фунт слабительного... самого сильного, которое есть у наших лекарей... вся прислуга пошла... пошла... и села. И не вылезала из... до утра. А сама, с одной служанкой, сбежала. Там баба... две Фриды... или три... Собрала драгоценности, платья подороже, денег... навьючила и ушли... А на пристани... уже всё готово... только сели — поплыли.

— Шотландец?

— А... да, как увидела — обрадовалась. "А я думала, что будет скучно, — говорит, — буду учить этого... оглоблю. Благородным манерам. Смирению и послушанию. Это скрасит моё путешествие".

— Бедненький. Ты выйдешь отсюда? Мне надо одеться, наконец.

И вот два озлобленный человека препираются на дне небольшой барки, медленно влекомой течением великой германской реки Везер. Между ними на досках небольшой мокрый мешок, непрерывно дрожащий и издающий невнятные звуки.

Высокий стройный белокурый юноша с благородной внешностью и таковой же, но — яростью, смотрит на своего визави, на голову ниже, тощего, чернявенького, злобно щерящегося половиной зубов. Оба уже держат руки на рукоятках ножей, как вдруг содержимое мокрого мешка затряслось сильнее и, издав продолжительный многотональный звук, "испустило ветры".

Юноша потрясённо посмотрел на мешок, потом на своего противника. Тот победительно хмыкнул:

— А ты что думал? Или, по-твоему, графини не пукают? Ещё как! Как и все бабы. И раздвигают, и налезают, и подмахивают. И эта будет. С-сучка. Так-то, "скотский дворянин из Нормандии" Квентин д'Орвард.

В подтверждение своих слов Зубастый Йо несильно пнул мешок. Там что-то мявкнуло. И издало тоненькую цепочку тресков, завершившуюся затихающим шипением.

Юноша раздражённо фыркнул и гордо вскинув голову отправился к облюбованному им месту на корме этого речного корыта, ничем внешне не отличающегося от множества подобных плав.средств в этом месте-времени.

Ещё на пристани он пережил потрясение, когда понял, что слова герцогини, казавшиеся, при минимальном рассуждении, бредом — о графском титуле, состоянии, владении, отряде соратников, освобождении родины и родного Глена... всё это может стать его жизнью, реальностью.

Они — вместе. С этой дамой. На пятнадцати шагах этого корыта. Вдвоём. И ей никуда не деться. Конечно, здесь же ещё семь душ простолюдинов, но они не в счёт в делах благородных людей. Какая возможность! Применить своё обаяние, приятную внешность, внушающую доверие, облик, сразу располагающий в его пользу. Нет-нет! Он никогда не злоупотреблял этими свойствами! Но ему об этом столько говорили. Да и сам он замечал, что люди становятся дружелюбнее, увидев его.

Теперь они будут долго общаться. И он убедит Изабеллу выйти за него замуж.

Вот эту... язву?! Эту злобную змеищу?! Ехидну ядовитую?! — Графиню! Лестницу в небо! К славе, чести, спасению родины, наконец!

Речка эта, Окер, шириной в две лодки. Не, меньше — две уже не разойдутся. Лодка — футов шесть шириной. Не, меньше — Квентину во весь рост от борта до борта не вытянуться. В длину — впятеро. Борта, правда, высокие — футов пять. На дне — барахло всякое. Высокой кучей в середине. Узлы, там, корзины, пара бочонков. Палубы нет. На корме и на носу — настилы. Ну, какие настилы? — На носу в три доски шириной, на корме — в одну. На кормовом стоят кормщик с помощником с шестами в руках. И орут друг другу:

— Штека! Штека! (Сильнее!)

Графиня сразу велела им замолчать. Кормщик открыл рот от такой наглости. Потом достал откуда-то из одежды фляжку и залил содержимое в открытое. Сэкономил. На открывании рта. Занюхал рукавом, рыгнул и снова заорал:

— Штека! Штека!

Графиня даже растерялась от такого... неблагородства. И к ней, самой графине де Коридор!, неуважения. Фыркнула и повелела:

— Эй ты, как тебя, Орвард, выкинь хама в реку.

Пока Квентин соображал, влез этот... неполнозубый Йо:

— Ваша милость! Ежели кормщика выкинуть, то барка плыть не будет. Это ж он её... ну... двигает. А если нет, то зачем мы сюда...?

Рассыпался в любезностях, заюлил-залебезил, место у носа указал, котомку её служанки помог переставить, узлов помягче... И всё с поклонами, с придыханиями и причмокиваниями. Пользуется, гад, темнотой. Пока его зубов не видно. В смысле: не видно их отсутствия.

Квентин даже как-то... заревновал. Хотя, на кой ему эта... колючка ядовитая? — Только в супруги венчанные. А так-то... и глаза бы не глядели, и уши бы не слышали.

Только начали укладываться — пошёл сумку свою дорожную посмотреть, возле носа же была. А эта... в крик. Вроде: как ты посмел?! Я сплю, а ты... со своими поползновениями... Ну и дальше там... про козлов. Вонючих и наглых. С высоких гор. В смысле: хайлендов.

Плюнул, лёг в корме, головой прямо под ту доску, на которой кормщик с подмастерьем топчутся и орут.

У самого щёки горят. Неудобно, что-то под боком колет, ноги не вытянуть. Меч рукояткой в спину давит. Ну ведь понятно, что ничего из герцогининского плана не выйдет! Глупость сплошная! Эта графинька его ненавидит, прямо-таки брезгует! Не, не пойдёт она за него. Не быть ему графом, не вести в бой славных воинов под его знаменем, не вернуть родной Глен. Чуть не расплакался. Ворочался-ворочался да и заснул.

Только угрелся, сон такой приятный, будто утро, он бежит к отцу по зелёному лугу, тот подкидывает его вверх, за его спиной целый, не сожжённый ещё, не разрушенный Глен. Рядом мать стоит, смотрит-улыбается... и вдруг начинает визжать. Лицо улыбается, а кричит будто режут. И замолчала. Только плеснуло что-то.

Окончательно проснулся, сел, головой потряс. Визг... точно был. Не во сне. И плеск. Сел, тяжело соображая. Меч — под руку. Как дядя Людовик учил. Темно. Не видать ничего. Кормщики не орут. Их вообще нету!

А, есть. Старший вдоль борта привалился, пасть раззявил и дышит. Выдыхает. Содержимое своей фляжки.

А рядом этот... Нищий из города. Немой. Только какой он нищий? По движениям, ухваткам... на дядю Людовика похож. Воин. Но какой-то странный. Обноски, рваньё. Оружия не видно. Совсем лысый. Даже бровей нет. И молчит. В темноте глаза поблёскивают.

С носа донеся какой-то шёпот. Потом возня, мужской вскрик и ругательство. Слышно, как кто-то полез через мешки в середине барки. Квентин осторожно потащил меч из ножен. Нищий протянул руку, коснулся Квентина и зашипел, прижав палец к губам:

— Тс-с-с.

Через кучу мешков всунулась морда одного из двух подручных Зубастого:

— Мужики! Тут такой шайс... эта... шиксе... ткнула ножиком... кровь остановить...

Псевдо-попрошайка чуть повернулся, вытащил свою сумку, достал оттуда огниво с трутом, постучал кремешком, раздул трут, вытащил свечку, запалил фитиль, сунул в руки Квентину, осмотрел руку страдальца — весь рукав промок от крови, рванул за плечо так, что бедняга взвыл от боли, оторвал рукав, отчего пациент принялся громко ругаться. Повернувшись к Квентину, вдруг сказал:

— Воды.

— Так ты... не немой?!

— Воды. Живо.

Квентин, ошалев от разговорчивости немого, вернул свечку. Поискал ведро, забрал назад свечку, нашёл ведро — под кормовой доской подвешено, вернул свечку, набрал воды, возле носа барки что-то бултыхалось в воде, туда, кажется, темно, не разобрать — смотрели Зубастый, второй его подручный и подмастерье кормщика, торчащий на носовом помосте с вторым шестом, принёс воды, послушал ругань слабеющего раненного, на котором бывший немой разорвал рубаху, полюбовался, как из бедняги вытекает кровь — хорошо течёт, подержал придурка, который вздумал дёргаться, когда немой не-немой наложил жгут. Ещё подержал. Пока в рану набивали какую-то мазь. Потом просто держал, поскольку клиент отъехал, в смысле: потерял сознание.

"Добрый самаритянин" положил бесчувственного к непроспавшемуся и, в сером свете медленно светлеющего неба, перебрался на нос. Квентин... ну эта же парочка не убежит? А там... интересно же! Последовал за ним.

Милое гнёздышко, которое собрали для ночлега двух женщин из подсобных материалов, было пусто. И как-то... затоптано.

— Сорвётся — прыгнешь следом.

"Нищий" говорил с мощным акцентом. Впрочем, Квентин и сам звучал совсем не по-саксонски. Но его поразила продолжительность фразы немого. А Зубастого Йо — взволновал смысл:

— Не, ни чё, крепко вязали.

Ещё одна деталь пейзажа, точнее — её отсутствие, вызвало вопрос Квентина:

— А где служанка графини? Здоровая такая.

Немой и зубастый переглянулись.

— Упала. За борт.

Квентин вспомнил первый, разбудивший его, громкий всплеск. У него тут же возникла куча вопросов. Типа: а почему не кричала, а почему не спасли, а...

Тут из воды вытащили мешок на верёвке, пару раз случайно приложили об борт. Тяжело развязывали мокрый узел на горловине. Наконец мешок приподняли и из него на голые доски днища вывалилась графиня. Мокрая. Со спутавшимися, сбившимися в космы волосами, связанными за спиной руками и заткнутым тряпкой ртом.

Йо вопросительно-подобострастно уставился на немого. Немой сказал:

— Избавить.

Оба вора кинулись развязывать женщину, вынимать кляп. Затем подняли за лодыжки и сдернули с неё платье. Графиня реагировала крайне сдержанно: она блевала. Едва вытащили кляп, как вода Окера, или уже Аллера?, принялась интенсивно покидать её тело.

Тут до Квентина дошло, что здесь что-то неправильно. Блюющие графини голыми не бывают. Прежде он не сталкивался с подобным, и потому не имел опыта, на который мог бы опереться для принятия решения, соответствующего рыцарской чести.

— Не смейте обращаться с благородной дамой так неуважительно! — вскричал скотто-нормандец, ощущая как праведный гнев и истинно рыцарское возмущение охватывает его благородную душу. Одновременно пытаясь найти эфес своего меча.

Однако более сильное ощущение — прикосновение холодной стали к шее — заставило его остановиться.

Небольшой скрамосакс, всего в полтора фута по лезвию, прижался скошенным остриём к горлу благородного рыцаря. А если скосить ещё и глаза, то можно увидеть выразительную голову ворона на рукояти. Дядя Людовик почему-то не рассказывал о поединках в такой ситуации. Поэтому скотто-нормандец глубоко задумался. О наиболее уместных действиях в его положении. Чтобы не умалить дворянскую честь.

Зубастый резво кинулся к Квентину и сорвал меч с его пояса. Радостно оскалившись всеми своими четырьмя с половиной зубами, он, кажется, собирался дразнить молодого рыцаря его оружием, подобно злобному ребёнку, стащившему у товарища по песочнице игрушку. Нищий, однако, забрал столь дорогой, утащенный у дядюшки Людвига, предмет, и кивком головы направил юношу к корме. Не отдавая оружие, он положил его свободно на мешки и уставился на Квентина.

И праведный гнев, и стремление сохранить своё благородное достоинство незапятнанным, и, прямо сказать, возникшее, было, чувство смертельной опасности, уступили место ощущению собственной глупости и растерянности.

— А... э... А что здесь... ну... происходит?

— Сватовство.

— ?!!!

— Ты — жених. Она — невеста. Зубастый — сват.

С той стороны кучи узлов донеслась суета, вскрики, звуки пощёчин. Квентин потянулся встать и посмотреть: что происходит там, в пяти шагах от них, но нищий потянул его за одежду.

— Они... Они бьют её!

— Уговаривают. Замуж. За тебя.

Воспитанное преклонение перед Прекрасной дамой, романтические истории из рыцарских романов и баллад проносились в памяти Квентина, перемежаясь множеством жизненных случаев. Когда юных дворянок примерно такого же возраста родители выдавали замуж, не очень-то интересуясь их мнением. А обильные слёзы и крики воспринимали как обычные детские капризы. На которые реагировали педагогически: оставляли без сладкого, морили голодом, били по щекам, пороли крапивой и розгами... Использовали и другие способы внушения надлежащего уважения к старшим. А уж крепостных... даже и хорошеньких... господа просто сводили для получения крепкого приплода.

Новая волна болезненного мычания донеслась от носа барки. Квентин инстинктивно рванулся на помощь страждущему и угнетаемому существу, явно нуждающемуся в рыцарской защите, схватил меч. И был остановлен крепкой рукой говорящего немого. Мгновения они молча боролись. Руками — на эфесе меча, глазами — нос к носу. Наконец, юный рыцарь осознал силу хватки этого странного побирашки и отпустил рукоять.

— Взгляни.

Нищий убрал меч подальше и кивнул в сторону носа. Квентин осторожно забрался на гору узлов.

На месте "уютного гнёздышка" где совсем недавно ночевала графиня со служанкой, лежал мешок. Над ним стоял Йо и пинал его ногами. Благородная душа Квентина не выдержала, он бросился спасать благородную даму.

И вот два человека злобно смотрят друг на друга, а между ними мокрый мешок, непрерывно дрожащий и издающий невнятные звуки. Внутри что-то мявкнуло. И издало тоненькую цепочку тресков, завершившуюся затихающим шипением.

Юноша раздражённо фыркнул и, гордо вскинув голову, отправился к облюбованному им месту.

Однако травма, нанесённая его сознанию образом Пукающей Прекрасной Дамы была столь велика, что усидеть на месте он не мог и весьма скоро решил проверить: убедиться в верности увиденного и услышанного, снова выглянуть через эти идиотские мешки.

Теперь на месте их недавней ссоры с Йо лежал тюк тряпья, на нём — на спине, нагое, едва начавшее приобретать намёк на формы, женское тело с замотанной тряпкой головой и сведёнными за спину руками. Подручный Йо держал ноги, а сам Зубастый, приподняв прут, не сильно, но резко щёлкнул даму по груди. Тельце дёргалось, пытаясь свернуться, подручный ругался, удерживая лодыжки дамы в кулаках, новый залп мычания разнёсся в предрассветной тишине над тихой немецкой рекой.

— Голых графинь не бывает! Их не лупят палкой по сиськам!, — в панике возмутилась честная душа благородного юноши.

Да, дядя Людовик однажды похоже наказывал служанку. Та не домыла комнаты, потому что убежала кормить своего приблудного младенца. Так за дело же! По справедливости! Она же — крепостная, должна выполнять волю сеньора. А здесь...?

Его живой ум пребывал в смятении, молодая отвага билась в тенетах сомнений. Квентин вновь впал в "когнитивный диссонанс". Хотя, конечно, название того, куда он впал, оставалось для него тайной.

— Обделалась, сучка. Обильно. Тряпьё выкинуть придётся. Весь тюк.

Вылезший следом за Квентином немой сходу указал решение проблемы:

— Полоскать.

Даму, несколько пованивающую, что особенно резко ощущалось на свежем утреннем ветерке, снова сунули в мешок, старательно завязали и выпихнули за борт. Квентин ахнул и кинулся к планширу. Мешок ушёл под воду. Потрепыхался там. Зубастый улыбнулся во весь свой решётчатый рот, и принялся тянуть верёвку. Вытянув мешок до половины, подмигнул Квентину, от чего тот прямо содрогнулся душой и телом, и снова отпустил.

— Шест! — вдруг резко прозвучало над ухом юного рыцаря.

Помощник кормщика-пьяницы, здоровенный дебил с вечно открытым слюнявым ртом, стоявший на носу с шестом, так увлёкся происходящим внутри барки, что перестал смотреть вперёд. Барку прижало к лежащим на мели у берега деревьям. Нищий хлопнул заглядевшегося Квентина по плечу:

— Помоги.

Хоть и медленно, но мыслительные процессы в голове голубоглазого рыцаря восстанавливались. Он отправился за вторым шестом, который оставался на корме. И замер. Глядя на свой свободно лежащий меч.

Схватить. Обнажить. В три прыжка. Всех этих... Порубить. В капусту. Освободить. Прекрасную даму от злобных драконов. Она, конечно, сразу влюбится. И отдаст. Своё сердце и руку. Благородному ему. Это же по чести! По-рыцарски!

Он уже потянулся у своему оружию, как вдруг вспомнил подробности вчерашней сценки во дворике дворца герцогини. Как эта... издевалась над ним, как подзуживала слуг, как насмехалась над его, пусть бы и небогатой, одеждой. А ещё она кидала камни в его берет! Святыню! Реликвию! Последнее, что осталось у него от отца, от всего рода, от милого сердцу Глена. А как она... выводила заливистые трели и шипение только что?

В памяти всплыл вопрос герцогини: "А она — благородная? Разве благородные дамы ведут себя так?".

Может, она... не-благородная? Может её матушка согрешила с каким-нибудь... свинопасом?

Да, это всё объясняет. И злобный характер, и неприязнь к благородному рыцарю в его лице, и явную развращённость. И запах при её... не-голосовых песнопениях. Голос крови. Против него не попрёшь. Простолюдинка. Свинопаска. Курица, нагло изображающая из себя орлицу. Вот почему берет вызвал у неё такую ненависть — на нём перо настоящего орла! Символ его рода, д'Орвардов. Пятнадцать поколений благородных предков! Это тебе не запаренная мякина в отрубях!

Решив такими суждениями для себя вопрос о Прекрасной даме, которая оказалась не прекрасной и не дамой, а всего лишь отрыжкой похоти какой-то... прелюбодеятельницы и навозокидателя, Квентин повеселел и, подхватив шест, под внимательным взглядом немого нищего принялся помогать дебилу оттолкнуться от берега. Даже принял на себя роль командира:

— Штека! Штека! Ещё раз! Ещё разок! Штека!

Тем временем Зубастый вытащил свою воспитанницу из воды, потыкал мордочкой в свежую лужицу блевотины, уложил носом на обделанный тюк тряпья и достал нож.

— Э... ты чего собрался...?

— Спокуха братуха. Ой. В смысле: благородный сеньор. Обрить надо. А то волосня... ваша милость сама изволит видеть.

Прижатая коленом Зубастого к грязному тюку вчерашняя графиня стремительно превращалась в нечто... более соответствующее её природной сущности.

Конечно, волосы у неё были хороши. Но зачем такая красота дочери свинопаса? А вот Прекрасная дама, являющаяся в юношеских мечтах Квентина всё чаще, будет иметь волосы до пят. Чтобы их можно было свободно распустить. Как последнюю преграду нежно трепещущего обнажённого прекрасного тела перед нескромным взглядом благородного рыцаря. В его лице.

Наконец, барку удалось выпихнуть, и она снова продолжила неторопливое движение по течению реки. Тем временем подручный Йо вытащил из багажа какую-то странную клетку. Похожую, по форме, на те, в которых держат певчих птиц.

— Это... что?

— Это, добрый господин, наше саксонское изобретение. Бабы, знаете ли, такие болтливые. Вот у нас и придумали. Называется: маска злословия. Надел — и не злословит. И вообще — не.

Маска представляла собой клетку их железных прутьев с кольцом наверху, как бывает у многих птичьих клеток. Две половинки её — левая и правая были соединены шарниром. В части, где обычно располагается кормушка, выступала внутрь железная трубка, а внизу — ошейник.

— Открой рот, дура, — вежливо попросил Зубастый и ткнул свинопаску по рёбрам.

Та ахнула, кормушка была вставлена, половинки сведены у неё на затылке и защёлкнуты. После чего толстый кожаный ошейник затянули и заперли замочком. Квентин отметил, что ключик Зубастый отдал нищему.

— Так вот кто здесь главный! — внезапно осознал Квентин.

Глава 674

Манипуляции с бывшей графинькой, оказавшейся простолюдинкой и "отрыжкой похоти", не закончились: толстые и широкие манжеты из бычьей кожи были надеты на кисти рук и лодыжки наглой самозванки, вздумавшей изображать из себя благородную даму, и притянуты к верхнему кольцу клетки. А сама клетка обвёрнута плотной тканью. Наконец, Йо набрал кружку воды за бортом и всыпал туда щепоть белого порошка.

— Эта... сучка вчера стащила у лекарей слабительное. Накормила им своих слуг. Падла. И с собой прихватила. Для нас, наверное.

Снадобье было влито в дырку "кормушки" при отчаянном сопротивлении пациентки.

Йо удовлетворённо вздохнул:

— Ну вот, сща заработает. Где мешок? Надеваем и отправляем. За борт. Очищаться. Снаружи и изнутри.

Понаблюдав как мешок с пациенткой отправляется за борт, ощутив удовлетворение от проявления мировой справедливости в форме наказания негодяйки, попытавшейся присвоить себе честь и титул благородного сословия, Квентин вернулся на своё место и призадумался.

— Послушай. А как же теперь с моим делом? Я же не могу жениться на... этой. Она же, явно, не благородного происхождения. Какая-то... я не знаю... дочь конюха или свинопаса. Я не могу взять в жёны простолюдинку. Нет, только настоящая дворянка. Лучших благородных кровей. Иначе это несмываемый урон моей рыцарской чести.

— Шотландия.

Одно это слово не-немого не-нищего прервало тираду рыцаря остролиста и орла. И погрузило в глубокое раздумье.

Мысли об утрате всего того... блестящего будущего, побед, славы, Глена... ставшего уже привычным, своим, в мечтах последних суток... о милой родине, страдающей от ига, жаждущей воздать жадным и жестоким южанам за века бедствий... о невозможности внести в это справедливое благое дело заметный вклад... в форме собственного хорошо вооружённого отряда...

Удручённость доброго рыцаря была столь видна, что немой продолжил:

— Женись. На графстве. Заделай наследника. И — в Шотландию.

— А потом? Ну... нужно же будет... жить как-то... с нею... целоваться, общаться... моя дражайшая супруга... гости-вассалы... обеды-хозяйство... Спать! С этой... в одной постели, под одним одеялом...

— Люди — мрут. Бабы — особенно.

Да-да, Квентин знал это по своему опыту. Так умерла, от совершенно пустяковой простуды, матушка, так умерли две его родственницы в Нормандии. Женский организм слаб и не выдерживает невзгод. Опять — же роды, разные болезни... Нет-нет! Он даже будет молиться о выздоровлении своей жены, ежели вдруг что, как и положено доброму христианину и благородному рыцарю... Но на всё — воля Божья.

Цепочка событий, представляемая и мечтаемая юношей за последние часы несколько изменилась. Особенно под влиянием зрелища голой бритой графини в процессе усвоения ею лошадиной дозы слабительного.

Мечты, стремление к восстановлению справедливости, к мести убийцам его семьи, к возможности проявить храбрость и заслужить честь, никуда не делись, но...

— Я... я не смогу... после сегодняшнего... да и вообще... влить семя благородных д'Орвардов в эту... мерзавку...

Рыцарь и нищий вполне понимают — консуммация. Отсутствие — основание для признания брака недействительным. Лучшим, а в этой ситуации, когда графиня обладает вздорным, злобным и переменчивым характером, едва ли не единственным способом избежать утраты уже ощущаемого в руках юного патриота Шотландии фландрского графства является рождение наследника. А там, глядишь, и характер переменится.

Нищий хмыкнул. Оглядел юного дворянина.

— Поможем.

И полез обратно через кучу барахла.

Солнышко поднималось, пригревало всё сильнее. С одной стороны храпел кормщик, рядом — то посапывал, то вскрикивал в кошмарах раненый.

Однако! Эта свинопаска оказалась настоящей разбойницей: носила при себе нож, даже в постели, умело им воспользовалась. Ни одна благородная дама не опустится до поножовщины. Да уж, самозванка оказалась хитрой. Но Господь явил правду и воздал по заслугам.

С этой мыслью, с благодарностью ко Вседержителю, Квентин и заснул. Всё-таки, бессонная ночь для его молодого крепкого организма требовала компенсации.

Его разбудил стук. Равномерный стук по борту барки, прижавшись ухом к которому он спал. Равномерный непрекращающийся глухой стук вызвал раздражение.

— Неужели эти бестолковые простолюдины не могут вести себе прилично? Не беспокоить единственного дворянина на лодке? Хотя конечно — откуда у этих скотов навыки благородного общения? Надо указать. Их место.

Квентин чертыхнулся и снова полез через "монблан" старья, сваленный посередине лодки.

Открывшееся зрелище не сразу открыло ему свой смысл. На дне барки стоял на коленях Зубастый Йо, упершись головой в борт, и дёргался. Из-под него по бокам торчали две тощие беленькие ножки в толстых манжетах из бычьей кожи. От них шнурки вели к двум вертикальным брусьям, на которых держались доски борта. Дальше был ком тряпья, который равномерно бился о борт, вызывая тот самый неприятный стук, лишивший смелого рыцаря заслуженного отдыха.

Уловив движение, Зубастый повернулся к Квентину, почему-то встревожился и сразу ускорился. В своём дёргании.

Рыцарь несколько мгновений непонимающе разглядывал наблюдаемую композицию, не улавливая смысла.

Тут Зубастый задёргался сильнее, хекнул и, с лучащейся от довольства физиономией, поднялся. Пейзаж открылся полностью.

Квентин снова впал... куда он непрерывно впадает в этом путешествии — в "когнитивный диссонанс". "Вижу, но не разумею".

— Графиню... употребили? Использовали? Применили? Вот в такой... позиции. Нет! Никогда! Благородная дама — никогда! Вот так растопыренная... никогда! Графинь не применяют! А эта... эта — свинопаска. Шлюшка. Точно! Самозванка! Которую, как и принято у подлого сословия... употребили.

Окончательно решив, на основе фактически наблюдаемого, проблему благородного происхождения особи низкого происхождения и, тут конкретно — низкого положения даже и в физическом смысле, Квентин перешёл к собственно физике.

"Маска злословия" — железная. На ней — тряпки, но не толсто. Поэтому и стучит. Об борт. Отчего он и проснулся.

Убедившись в логичности своего мышления, храбрый рыцарь, "бесстрашно вступающий в жизнь, полную неведомых ему зол и опасностей, для борьбы с которыми у него только и есть оружия, что живой ум и молодая отвага", вспомнил о общечеловеческих ценностях. И покраснел. Как это свойственно милому юноше в его милом возрасте при виде столь милого, но — нескромного зрелища. В смысле: женских половых органов между широко раздвинутых ляжек, обильно увлажнённых кровью и прочими человеческими... проявлениями.

Йо полил себе на... отработавшую часть тела из кружки, опустил рубаху и, радостно улыбаясь, отчего Квентина передёрнуло, широким взмахом руки указал:

— Вот. Теперь для вашей милости все пути открыты.

Видя крайнее недоумение голубоглазого рыцаря, объяснил:

— Целкой оказалась. Курва. Уж я старался-старался, трудился-трудился... и малька запустил. Ну, графёныша. Наследник же нужен?

И столько бесхитростной доброты, искреннего желания услужить благородному сеньору, звучало в голосе закоренелого вора, убийцы и насильника, что Квентина... снова передернуло. И он снова впал. Всё туда же.

— А, может, ваша милость желает? Ну... присоединиться. Внести свой вклад... или влив... Так мы сща подмоем и прополоскнем!

Юноша переводил потрясённый взгляд от нагло предлагающихся и бесстыдно раздвинутых белых, местами замаранных ляжек не-графини на радостное лицо услужливого вора. И обратно.

— Не... не... не.

Он повернулся и заторможено, как сомнамбула, отправился к своему месту.

Жизнь продолжалась: на носу что-то изредка говорили, потом начали смеяться. Проснулся кормщик. Обругал, не открывая глаз, всё и вся. И полез искать похмелиться. Нашёл и даже, на радостях, предложил Квентину. А тот согласился! А почему нет? Когда всё пропало, когда весь мир рухнул...

Оказывается дамы — не-дамы. А свинопаски... так манящи... А если так, то почему бы благородному рыцарю с пятнадцатью поколениями благородных предков не выпить с безродным забулдыгой?

Они признались друг другу в любви, неоднократно и исключительно положительно ответили на взаимные вопросы: "ты меня уважаешь?" и, даже, начали на пару петь песни. Один — по-саксонски, другой — по-нормандски.

Потом кормщик куда-то делся, а на его мести оказался храпящий дебил. Потом кормщик нашёлся — стоял с рулевым веслом на кормовом помосте. И свалился оттуда. Это было очень смешно. Потом раненый начал ныть и очень сильно вонять. Так сильно, что дебил проснулся. Квентину это мешало петь его скотландские детские песни. Тут они с дебилом подумали. И решили. Что нельзя отравлять воздух вблизи благородного дворянина и храброго рыцаря.

— Я же им дышу! Он мне нужен. Для жизни и для песен.

Дебил глубоко вошёл в проблему, изо всех сил пошевелил недостающими извилинами и гениально сформулировал:

— Убрать. Нах...

Что песнопевцы и сделали. Убрали. Нах... В смысле: за борт. Потом прибежали какие-то малознакомые люди. Которые выражали своё недоумение. В агрессивной форме. Квентин обиделся. Ему! Храброму благородному рыцарю! Какие-то... подёнщики! Вергельд за жизнь которых — навозные вилы...! Он пошёл искать эти вилы. Чтобы отдать заранее. Искал, искал... завалился между тюков и заснул.

Утро было... тяжёлое. Во всех частях души и тела. Вид в ведре перед умыванием его прекрасных голубых глаз с мешками — под и с кровавыми сосудами — в... не радовал. Воспоминание о том, что он вчера утопил раненного, убил человека... очень расстроило. Тут немой протянул фляжку. Квентин "поправил голову" и через полчаса снова чувствовал себя благородным рыцарем. Даже — совершившим подвиг. Ну, или, как минимум, благое дело.

Утопленник же был разбойником, вором? На нём, наверняка, кровь невинных жертв множества злодеяний. Теперь свершилось справедливое возмездие. Убийца — убит. Господь всё видит и исполнил свой высший суд его, Квентина, руками. А как ещё объяснить внезапно прорезавшуюся гениальность слюнявого дебила? — Только божьим промыслом. Устами идиота глаголет истина.

Тут Квентин вспомнил о пассажирке и полез посмотреть.

На пустой площадке возле носа Зубастый Йо учил свинопаску "подпрыгивать на звук". Петелька "маски злословия" была прикреплена к дну барки, так что голова бывшей графини почти лежала на досках. А задняя часть торчала в зенит. Йо бил прутом по щиколоткам. А Изабелла должна была подпрыгивать. Иногда ей это удавалось. Но стоило Йо пропустить такт или наоборот — сдвоить, как очередной болезненный стон вырывался из-под мешковины, накрывающей "маску".

— Заступись, — негромко прозвучало у него над ухом.

Удивлённо уставившись на немого, получив его, подтверждающий такую странную команду, кивок, Квентин откашлялся:

— Ты. Прекрати.

— Но ваша милость, это же очень полезно! Укрепляет ноги и другие части тела, улучшает координацию движений, развивает внимание и чувство ритма. И просто — весело же!

Маленькая беленькая задница подрагивала, периодически поддёргивала то одну, то другую ногу, ожидая следующего удара и недоумевая по поводу возникшей паузы.

Квентин, как и все феодалы этой эпохи, почитает охоту наилучшим развлечением. Включая разные забавы с пойманными животными. Однако некоторое представление о гуманности ему не чуждо.

— Эта... мерзавка, конечно, достойна всякого осуждения. И наказания. Однако, всё ж таки, божье создание. Не... усердствуй.

Зубастый Йо осклабился, вскинул розгу как копьё на плечо и отрапортовал:

— Слушаюсь, ваша милость!

Квентин тяжело вернулся на своё место.

— Хорошо.

Каждый раз, когда немой начинает говорить — храбрый рыцарь вздрагивает.

— Хорошо? Что хорошо? Что её палкой бьют? Да, она заслужила это. Много больше. За то, что изображала из себя благородную даму, ею не являясь.

— Хорошо, что ты остановил.

— А кто? Я тут единственный дворянин. Мне и следует решать. И как наказывать — тоже.

— Приползёт. Проситься в жёны.

— Вот это? Мне?! Жениться?! На этой...

— Графство. Шотландия.

Только теперь до Квентина дошёл смысл дьявольского плана герцогини. Не надеясь на его обаяние и "внешний вид, внушающий доверие", не сомневаясь в злобности и вздорности "свинопаски", она не просто отправила их вместе, дав возможность длительного общения в замкнутом пространстве, но и создала условия, при которых графинька вынуждена будет обратиться к рыцарю за помощью. За защитой от издевательств и избиений. А он, как благородный дворянин, просто обязан защитить Прекрасную даму. Грудью. Не считаясь с рисками и потерями!

Но... Прекрасную даму — да. А эта... стриженая, поротая, употреблённая... Не-дама.

Кодекс благородного рыцаря ничего не говорит о защите... свинопасок. Вообще: чужого двуногого... скота. А уж нагло присвоившая себе титул и облик высокородной госпожи... Если пастух погоняет овцу, то дело ли рыцаря указывать с какой силой овчару бить кнутом?

Однако, если овечка сама прибежит к его коленям и будет мекать: Защити! Защити!, то... если никто не претендует... почему бы не поставить заблудшую овечку в свой хлев? Не дать пойла и корма? Сняв, конечно, дорогой ошейник. Чтобы не порвался, не замарался. Ей же так будет лучше! Сытнее, целее. Волки из лесу не придут. А состриженную шерсть... употребить во славу стенающей от злобных соседей любимой родины.

Образ заблудшей овечки в дорогом ошейнике очень понравился голубоглазому рыцарю.

Защитить и направить на пусть истины. Оградить от заблуждений и греховности, напоить млеком благочестия и праведности... В душе даже самого закоренелого преступника может сыскаться уголок, который отзовётся на доброе слово пастыря. У них в Нормандии был очень неплохой поп, такие страстные проповеди провозглашал! Вернусь в Шотландию, получу свой Глен и попрошу священника приехать. Чтение Псалтыри хорошо смягчает нравы и очищает душу.

Солнце медленно ползло по небу, барка медленно ползла по реке, а в голове славного рыцаря, медленно ползали мысли. О разном. Например, что он попросит короля Шотландии добавить в свой герб.

Со времён Первого Крестового похода, когда множество рыцарей из разных местностей собрались вместе для спасения Гроба Господня и оказались вынуждены узнавать друг друга, прежде мало применяемая геральдика получила мощное развитие. Появились довольно вычурные картинки.

Птица без клюва — воин, покрытый ранами; монеты — богатый выкуп, полученный за пленных; полумесяц — победы над мусульманскими рыцарями. Змея, кусающая свой хвост — вечность, раковина — странствие, роза — благоволение, лилия — расцвет.

Гербы раскрашивают в четыре цвета: красный — мужество и великодушие, черный — осторожность и мудрость, синий — верность и честность, зеленый — свобода и радость. Золото — знатность и постоянство, серебро — благородство.

Над гербом часто рисуют шлем с развевающимися перьями. Чем древнее род рыцаря, тем больше перьев. А у Квентина только одно орлиное перо. Непорядок. На ленте под гербом — девиз. Хорошо бы: "Чести моей никому не отдам". Да. Так — правильно.

Ужин был долгожданным. Хотя и холодным. Кусок окорока, кусок хлеба, кружка пива. Свинопаску, которую уже одели в тряпьё, из-под которого бесстыдно торчали голые, полосатые от розги, лодыжки, не стали морить голодом, а влили пиво в "кормушку". Потом привязали за петельку маски под носовым помостом.

Квентин чувствовал себя удовлетворённым: его приказ "не усердствуй" исполнялся. Что свидетельствовало о почтении, испытываемым даже этими... невоспитанными невежественными людьми к настоящему дворянину.

— Завтра, ваша милость, придём в Бремен. Славный город, "Северный Рим". Архиепископ и всё такое. Не желает ли ваше благородство... бракосочетаться? В столь прославленном своим благочестием месте?

Квентин мрачно рассматривал присевшего перед ним на корточки, угодливо улыбающегося Зубастого Йо. Вспомнил сегодняшнюю приплясывающую, под ударами розг, тощую белую задницу. Ничего, кроме отвращения и презрения, эта свинопаска не вызывала в душе славного рыцаря. Пятнадцать поколений благородных предков брезгливо морщились при одной мысли о... об этом деле. Но — Шотландия! Милая сердцу родина. Отчизна, которая страдает и стенает. Под пятой. Слава, подвиги, битвы, победы... графская коронка на гербе... верные соратники... заслуженные почести...

Чтобы их заслужить — надо иметь чем. Таких как он, молодых, честных, отважных, имеющих лишь меч да рост — много. А вот два десятка мечей вассалов сразу выделят его из общего ряда. И помогут Шотландии.

— Я — согласен. Но эта...

— Не извольте беспокоиться! Вы только разрешите... ну... поработать.

Некоторая гуманность была свойственна Квентину. Глядя в зубчатый оскал вора-рецедивиста, он мог примерно представить, о какой "работе" тот говорит. Пожалуй, ему было даже немножко жалко ту "отрыжку похоти". Но сейчас, когда судьба "страны чертополоха", её честь и свобода, зависит от каприза лживой и безродной "ядовитой колючки"... Не время предаваться сентиментальности и сочувствию. Честь — превыше! Честь зовёт на священный бой. И явиться туда надо... наилучшим образом изготовившись к битве.

— Работай. Но... чтобы без... лишних звуков.

Сидевший напротив у борта и что-то вырезавший на палочке немой, к которому повернулся обрадованный разрешением Зубастый Йо, кивнул и добавил:

— Без. Членовредительства.

Йо полез обратно через тюки. Квентин постарался сделать максимально равнодушный вид, но, даже и против своего желания, напряженно прислушивался.

Звуки, всё-таки, доносились. Негромкие. Шлепки, елозинье, редкое мычание, плеск воды, постукивание о борт... Любопытство, обуревавшее благородного рыцаря, становилось всё труднее сдерживать. Тут появился Зубастый с просьбой дать ключик от ошейника. Немой внимательно посмотрел на Квентина и мотнул головой. Все полезли.

Свинопаска выглядела... без членовредительства. Разве что лодыжки. Прежде отличавшиеся тонкостью, они стали значительно толще и сменили цвет на синий.

Понятие "правёж" в Саксонии не распространено. Однако культурный обмен, произошедший при прибытии княгинь со свитой, имел разные формы выражения.

Немой отдал Квентину ключик и велел снять тряпку с "маски". Тот не сразу попал в отверстие. Лежащее на досках днища барки тельцо дрожало при случайных прикосновениях рук славного рыцаря.

Едва маску сняли, как кашляя и кхекая, Изабелла обратилась к своему освободителю.

— Квентин! Спаси! Помоги! Защити! От этих... мерзавцев.

Она неожиданно бросилась к рыцарю на грудь. Стремительное движение этого лысого, поцарапанного, опухшего, с синяками тела, вызвало инстинктивную реакцию.

* * *

"Красивое лицо является безмолвной рекомендацией" — Френсис? В смысле: Бэкон?

Увы. Здесь не было ни рекомендации, ни безмолвия: лицо — вопило, некрасиво скривив рот и выделяя слёзы, слюни и сопли.

* * *

Квентин оттолкнул девку, Йо поймал, дал оплеуху и перекинул своему помощнику, тот крепко ущипнул за её задницу, отчего она отскочила к дебилу. Который просто пнул её снова к Квентину в ноги.

Сама по себе "пулька одна на четверых" создавала впечатление. Но Зубастый благосклонно посчитал нужным обрисовать перспективы:

— Благородный рыцарь примет необходимое участие в твоей судьбе, сучка. Ежели у него будут на то основания. Ежели он снизойдёт взять такую лахудру в жёны. Тогда — да. Тогда конечно. А если нет, то... впереди — Браке. Там есть парочка публичных домов. Которые любят посещать матросы с кораблей и лодочники с Везера. Самое место для такой шлюхи. Уж там-то тебя быстро научат... разным штукам.

Графиня лежала голой, даже без волос, скорчившись на дне барки у ног рыцаря и рыдала, кажется, не слыша монолога Зубастого Йо. Но едва он поднялся со своего места, как она подскочила на четвереньки и, задрав своё залитое слезами лицо к возвышавшемуся над ней во весь свой немалый рост Квентину, страстно взмолилась:

— Квентин! Дорогой! Единственный! Возьми меня в жёны! Ай!

Взмах розги, пришедшийся по расписанному уже в клеточку беленькому задку графини, бросил её вперёд. Она обхватила ноги рыцаря, всунула меж ними голову и так прослушала наставления вора:

— К господину рыцарю так и следует обращаться: господин рыцарь. Можно: ваша милость. А после венчания: господин супруг. Поняла, сучка драная?

Каждая форма надлежащего вежливого обращения вбивалась очередным ударом розги. Буквально. Впрочем, ничего нового: такова основная форма обучения всех жителей этой эпохи во всём христианском мире.

"Вложишь в задницу — в голове прибавится".

Графиня всё сильнее вжималась между голеней своего будущего супруга, пытаясь убежать от терзающей её задок розги, а сам молодой рыцарь довольно оглядывал берега Везера, гладь реки, неостановимо несущей его к будущему торжеству. Чести. Славе. Любимой Шотландии. Беззаботная молодая улыбка, блуждавшая на его свежих губах, открывала два ряда зубов, ровных и белых, как слоновая кость; веселый взгляд блестящих голубых глаз, был добродушен, беспечен и в то же время полон решимости.

— Что ж, Изабелла, раз таково твоё сокровенное желание, то я возьму тебя в жёны. Перед богом и людьми. Надеюсь, ты выучишься вести себя пристойно.

— Э-э-э... Ваша милость. А может ей сразу обрезание устроить? Ну, чтобы вела себя. Пристойно, так сказать. Неверные своим такое частенько... как говорят... для успокоения.

После чего Зубастый Йо, используя розгу в качестве указки, поделился с присутствующими своими познаниями по теме, почерпнутыми в воровских притонах и публичных домах.

Графиня дрожала всё сильнее, всё обильнее заливая слезами промокшие уже чулки Квентина. Сам же он, оправившись от первого потрясения — и такое бывает?! — вдумчиво и разносторонне рассмотрел неожиданное и интересное предложение. Соотнёс его с высокими требованиями рыцарской чести и благородной супружеской верности. Применительно к свинопаскам? — не противоречит.

В сомнении, уставился на немого. Тот отрицательно покачал головой.

— Нет. Не надо. Пока. Я надеюсь на разумность и благочестие этой... женщины.

Увы, юный рыцарь был идеалистичен, плохо знал людей и верил им на слово.

Уже ночью, когда барка пристала к берегу возле небольшой церквушки, когда Изабеллу в прежнем её платье, с присыпанной мукой лицом и в платочке на бритой головке привели к аналою для свершения обряда, когда священник уже воздел руки, девица возопила:

— Отче! Спаси! Я не хочу замуж! Это разбойники и убийцы!

Священник опустил руки и укоризненно сказал, обращаясь к немому:

— Господа, вы что — не можете довести эту... невесту до необходимого ответа на очевидный вопрос?

Испугавшийся, было, Йо, перестал пугаться и конкретизировал:

— Падре, где бы нам её... подработать?

— Да вон хоть, в притворе на лавке.

— Вы... вы заодно?! — в ужасе вскричала графиня.

— Конечно, — ответил бывший остиарий епископа Минденского Вернера.

Три года назад, спалив усадьбу епископа и освободив еретичку Фриду, герцогиня прихватила с собой и единственного выжившего из тогдашней инквизиционной команды — остиария (секретаря) епископа. Поскольку он пошёл на "сотрудничество со следствием", то возвращаться к Вернеру очень не хотел.

Ему помогли добраться до Бремена. Минденский епископ подчиняется Кельну. Понятно, что между архиепископами Кельна и Бремена существуют... трения. Которые и позволили бедняге остаться в живых: архиепископ сунул его в глушь приходским священником. Люди герцогини поддерживали беднягу в обмен на мелкие услуги. Нынче пришло время ещё одной.

Система. Как преступник-одиночка не мог спастись от "Священной Фемы", так и Изабелла не могла предвидеть действия многих, не связанных явно между собой, людей герцогини.

Выпоротая новобрачная со свежими дорожками слёз на покрытом мукОй и мУкой лице, была вскоре поставлена снова к алтарю. Где произнесла положенные ответы на положенные вопросы. Как бы не было Квентину противно, но он исполнил положенное движение по команде: "А теперь поцелуйте друг друга". Отвращение, однако, было столь сильно, что, не смотря на крепко внушённую привычку к благочестию, пришлось отплёвываться прямо в церкви.

Совершенно отупевшую отплакавшуюся тринадцатилетнюю "молодую" отвели в сторонку — пришлось дождаться оформления "свидетельства о браке" в трёх экземплярах с автографами двух свидетелей.

Ещё в темноте все вернулись на барку и продолжили плаванье, рассчитывая затемно проскочить Бремен.

— Ваша Светлость!

Зубастый Йо прямо светился от восторга, получив возможность обоснованно использовать столь не частое обращение к своему спутнику. Кветин тоже... радостно переживал свой новый статус. Граф! Это тебе не просто эдельхерр! Или, там, шевалье!

— Теперь, значится, брачное ложе.

А вот это испортило Квентину настроение. Избавленная от "свадебного платья" супруга выглядела... непрезентабельно. А воспоминания о её... употреблении вызывали чувство брезгливости.

— Н-не...

— Консуммация, — веское слово немого нищего поставило новоявленного графа де Коридор в безвыходное положение.

В основе "веского слова" лежит латинское consummatio — "довершение". В смысле бракосочетательного процесса.

Брезгливость была чересчур сильно видна на открытом, честном лице юноши. Однако изобретательный ум профессионального вора нашёл решение:

— Говорят, она "русский поцелуй"... ну... пробовала. И ещё хотела. Ну и вот...

Как брошенная между делом в разговоре с герцогиней в спальне герцога короткая реплика графини стала известна вору... Да и было ли это знанием или лишь удачным предположением?

Графа посадили, графиню расположили и, замученная до немоты супруга, под радостные возгласы присутствующих, исполнила столь заинтересовавший её прежде приём.

Квентин сперва никак не мог расслабиться. Однако едва он закрыл глаза, едва перед его внутренним взором явился образ Прекрасной дамы... прикрытой лишь водопадом прекрасных белокурых волос... трепетно ожидающей уверенного движения благородного господина... отводящего не дрогнувшей твёрдой рукой водопад в сторону, дабы хозяйским оком окинуть... как дело пошло. И, довольно скоро завершилось. Ибо сила воображения юного рыцаря — велика, сильна и эффективна. Как и многое другое в его теле.

Под аплодисменты присутствующих он отправился спать на своё место на корме. А на его место на носу уселся радостный Зубастый Йо:

— Никогда прежде! Ни одну графиню! Так! Пропустить — нельзя!

Несколько отяжелевший от выпитого, с чувством удовлетворения от огромной удачи, которую он сумел обрести, юный рыцарь, а точнее — юный граф, привалился к борту и засопел. Во сне он радостно улыбался. Снилась ему Прекрасная дама. С длинными до пят распущенными белокурыми волосами. Как он наматывает их на кулак. А она с восторгом любви и покорности смотрит на него и опускается перед ним на колени... Но оставим нескромные юношеские сны их смотрителю.

Утром обнаружилась ещё одна потеря: вечно пьяный шкипер чересчур много "принял на радостях". Упал за борт и захлебнулся. Его вытащили, но откачать не смогли. Честно говоря, эта утрата мало кого взволновала: оставался последний, довольно короткий, кусок по реке. Только дебил плакал и рвал волосы. Сперва на себе. Потом, из любопытства — на теле своего покойного нанимателя.

Через день барка пришла в Браке. Небольшое поселение, стремительно растущее и всё более перехватывающее у столицы здешних земель Бремена статус порта. Везер имеет в своём нижнем течении глубину 5 м. Однако ниже Бремена в русле идёт полоса песчаных наносов, уменьшающая глубины до 2-3 метров. Чем больше распространяются в здешних морях большие нефы и когги, тем чаще морские грузы приходят в Браке. Городок потеряет значение в 19 в., когда будет построен новый порт прямо на побережье.

Изабелла была совершенно замучена. Неподвижно сидя, она тупо смотрела в одну точку. Вовсе не давала оснований подозревать её в повторении попытки обмана, случившейся перед венчанием.

Ведь она же сама! Просила: "Возьми меня в жёны". Называла: "Дорогой. Единственный". Благородный человек знает цену своему слову, не изменяет ему, исполняет обещанное. А эта... беспородная лживая сучка.

Лгунья была противна настоящему рыцарю, так что он положительно оценил её одеяние, более похожее на одежду ученика бедного ремесленника с уродливым маленьким капелюхом на бритом черепе с оттопыренными ушами.

Барка ещё только приближалась к Браке, когда немой ткнул рукой в один из стоявших у пристани коггов:

— Туда.

Надо сказать, что Квентин сильно волновался по поводу того, как они найдут морской корабль, как договорятся, как разместятся с такой... своеобразной командой.

На борту их встретил суперкарго. Чем-то неуловимо похожий на немого нищего. Более того, когда Квентин подслушал, что два этих человека говорят между собой на одном, неизвестном ему, языке, он вполне уверился в могуществе герцогини, предусмотревшей каждый шаг на его пути к цели. К прославлению Шотландии и освобождению Глена от злобных захватчиков.

Корабль был нанят людьми герцогини для перевозки хлеба голодающей Голландии. Едва команда с барки разместилась в носовой надстройке — кормовая была занята капитаном — как когг поднял якорь и несомый течением и отливом устремился в Северное море. Восемь фризов, составляющих экипаж, говорили на своём дикарском языке, который Квентин не понимал.

Плавание тянулось однообразно. Единственным развлечением было обучение графиньки разнообразным "штукам". Шестеро мужчин, включая суперкарго и немого нищего, каждый день давали ученице регулярный и разнообразный опыт.

Когг пришёл в устье Марсдипа, где людьми герцогини строился порт, откуда хлеб должны были тащить во внутренние области. А путешественники пересели на другой корабль, который только что разгрузился и возвращался в Гент на Шельде.

Здесь странники получили повозку и пару верховых коней, что очень обрадовало Квентина: рыцарь должен быть в седле.

Тяготы сухопутного путешествия, как ни странно, укрепили дух и здоровье Изабеллы. Взамен прежде совершенно отсутствующего, тупого выражения в глазах начал появляться смысл, обдумывание какой-то цели. Казалось, что каждый оборот колеса фургона, приближающий к родному замку, придавал графине новые силы.

Веселый взгляд блестящих голубых глаз, внимательно останавливавшийся на окружавших предметах, был добродушен, беспечен и в то же время полон решимости. Изменения в поведении супруги не прошли мимо внимания свежесделанного графа, беспечность уступила место тревожности и перешла в решительность.

— Э-э-э... послушай. Похоже, что она... ну... оживать начала... снова чего-то... ну, каверзу какую-то...

— Хорошо.

— Что "хорошо"?! Приедем в её замок, она натравит на нас своих людей! Они нас просто зарежут!

— Хорошо. Что ты понял.

Краткий обмен репликами двух верховых, едущих впереди повозки по узкой горной дороги под пологом Арденнского леса ошеломляющей красоты, где величественно возвышаются деревья многих пород, сосны, дубы, клёны...

На последнем обеденном привале перед границей графства на тихой мирной лесной полянке, Квентин отошёл отлить, как вдруг тишину леса разорвал дикий крик. Инстинктивно обнажив меч, рыцарь кинулся обратно к своим путникам.

Изабелла с воплем каталась по земле, держась за ногу. А остальные стояли вокруг и разглядывали её.

— Что?! Что случилось?!

— Дык вот... Ваша Светлость... ихняя светлость — ударивши. Ножку зашибивши.

— Ножку?! Обо что?!

— Да вот... об палку эту, — Зубастый Йо помахал крепким дрыном, который он подобрал пару дней назад и ошкурил.

— Но... но как же...?

— Торопилась. Бежала, споткнулась, упала. Сучка. Оторвала от рубахи лоскут, написала чего-то сажей из очага на последнем постоялом дворе. И сунула в торбу проезжему крестьянину. Тот из этого... Коридора. Да я углядел и спёр у раззявы деревенского. Тут показал, а она сдриснуть вздумала. Дура. У Зубастного — не бегают.

На предъявленном лоскуте нижней рубахи было слово "Adiuva", что Квентин перевёл с латинского как "Помогите!". Имя Изабелла. И герб графства.

— И что ж теперь делать?

— Перелом. Лубки.

Веское слово немого определило суету ближайшего часа.

Вслушиваясь в постепенно утихающие стоны пострадавшей, Квентин, хоть и презирал свинопаску, поинтересовался у немого:

— Зачем? Зачем её так? Она же ничего худого не сделала.

— И не сделает.

— Но это... она, конечно, заслужила. Неблагородная самозванка. Тварь безродная, примазавшаяся. Но вот так просто сломать ногу... Ударом дубинки... Это жестоко.

— Жестоко? В отношении Шотландии?

Воспоминание о милой родине, стенающей под пятой, уничтожило сомнения в душе голубоглазого рыцаря.

Квентин пребывал в крайней тревоге. Глупое своеволие псевдо-графини, столь свойственное всем ничтожествам, изображающим из себя нечто значимое, ставило под удар весь план. Освобождение стенающей любимой Шотландии, утрату почти возвращённого Глена. Честь дворянина, славу полководца... Даже ставшее уже привычным ощущение графского достоинства.

— Извольте взглянуть, Ваша Светлость. Наложено, примотано. Пошевели пальцами, сучка. Извольте видеть — шевелятся. А бегать не будет.

Цепкий взгляд голубых глаз прошёлся по кулю из палок и тряпок на ноге графини. На открытом честном лице отразилось глубокое сомнение:

— Бегать — да. Но она же писала. То послание, которое могло оказаться гибельным для нас. Правой рукой.

Чувствовалось, что это человек, бесстрашно вступающий в жизнь, полную неведомых ему зол и опасностей, для борьбы с которыми у него только и есть оружия, что живой ум и молодая отвага. Здесь живой ум вычленил возможную опасность, а молодая отвага предложила простое, но эффективное решение.

Зубастый Йо уронил челюсть.

— Не, ну ты, бл... Сразу чувствуется дворянское происхождение. Пятнадцать поколений благородных предков... эт те не мешок мякины, эт у тя голова на плечах. Сразу просёк. Мы-то — ни сном, ни духом. Так правой, говоришь?

Тщетно рыдающая графиня молила своего законного супруга защитить её от новых мучений. Квентин, как и подобает доброму христианину и честному рыцарю, привел ей несколько цитат из "Святого Писания" по теме "воздаяние за грехи тяжкие", "жена да убоится мужа своего" и прочих благочестивых мыслей по поводу.

Бедняжку положили в повозку, её некогда белую нежную ручку, не столь давно ласкавшую герцога Саксонского на глазах его супруги, перекинули через бортик. Глухой удар давешнего дрына вызвал новый вопль боли. Тоже довольно глухой — графиньку предварительно заткнули.

Наоравшуюся, наплакавшуюся, пропотевшую, измученную графиню, с наложенными лубками, вскрикивавшую при каждом движении, переодели в её платье, положили в фургон и компания двинулась дальше.

Через пару часов они встретили в лесу аборигена. Которого графиня опознала. А он её.

С его слов, после отъезда графини в замок приехали люди опекуна — епископа Утрехта, принялись угнетать и обижать местных жителей. Потом многие уехали, увезя с собой все её вещи, а также сокровищницу и вообще — всё ценное, что нашли в замке. Сказали: для сохранения у опекуна. В замке осталось два рыцаря и десятка два слуг.

— Они продолжают притеснять и угнетать. Обирают крестьян вашей милости. Вот если бы Ваша милость вернулась и всех этих утрехнутых выгнала, то люди очень бы благодарны были.

Изабелла охнула от незаметного тычка:

— Мой верный Вилли. Вот мой супруг. Квентин, граф де Коридор. Он храбрый рыцарь. Ему ничего не стоит выгнать этот сброд из замка.

Лесник... офигел. Потом попытался ещё раз сорвать с головы снятую уже прежде шапку, и низко, в ноги, поклонился Квентину.

— Ваша милость! Как я рад! Что вы, стал быть, теперя наш, стал быть, сеньор. Ну теперя-то, с этих утрехнутых, только лохмотья полетят. Вид, ваша милость, у вас весь такой... бравый. Вы их там... одним щелчком.

Квентину было приятно слышать слова доброго селянина в свой адрес. Честь благородного дворянина и права владетельного графа требовали немедленно освободить этих добрых людей от ига слуг наглого епископа. Но мысль о необходимости штурмовать замок в одиночку, с парой воров, речным дебилом и немым нищим... несколько смущала.

Он принялся расспрашивать лесника о гарнизоне и вооружении, о постах и сменах, о ловушках вне стен и слабых местах самих стен. Наконец, верный Вилли проводил путешественников в свою избушку в глубине леса. Где они и вкусили скудную трапезу перед днём великих свершений.

Квентин никогда не брал замки и вполне справедливо почитал такое подвигом, достойным великих героев древности.

Увы, подвигу не суждено было случиться.

Поглядывая на нацарапанный на полу хижины план замка, немой вдруг вытащил из мешка толстый канат с завязанными на нём узлами и петлёй на одном конце.

— Идёшь в замок. В полночь выходишь вот сюда. — Он ткнул палочкой в часть стены на рисунке. — Петлю на зубец, верёвку за стену. Сам — спать. Десять су и благодарность сеньора.

Верный Вилли уронил челюсть. Оглядел присутствующих, принялся мекать, постепенно, но не быстро, переходя к членораздельным словам и даже фразам.

Увы, поговорить было не с кем. Немой молчал, Зубастый кивал, а Квентин выглядел. Гордо и неприступно. Остальные же удалились с графиней в чуланчик, где приступили к вечерним молитвам.

Попытки уточнить: о су от какого ливра, парижского или турского, идёт речь — были отметены. Как и поползновения получить половину сразу. Напоминание немого:

— Солнце. Садится, — ускорило процесс.

Верный лесник рысцой побежал в сторону замка, а Квентин несколько смущённо сообщил:

— Я... неуверен. Всё-таки я по канату лазал давно, в детстве. А тут стены высокие. Теперь даже и не знаю — смогу ли.

— Не надо. Спи.

Произнеся последнюю команду немой высморкался в кусты и исчез.

Квентин очень волновался. Ещё бы — взятие замка! Да за такое — башню в герб вставляют! Потом молился. Прислушиваясь к звукам в чуланчике. Где его свита пользовалась последней возможностью расширить опыт графиньки в части: "Мужчина! Я составлю вам удовольствие!". Особенностью момента была сломанные нога и рука и вытекающая из этого общая неподвижность тела.

Про "мёртвую англичанку" здесь не в курсе. А как француженка, Изабелла, по мнению Зубастого Йо, была ещё достаточно живая.

Перед рассветом немой вернулся и начал седлать коня. Остальные, невыспавшиеся и недоумевающие, присоединились. Наконец, ранним утром компания двинулась к замку.

Ворота были открыты, а мост опущен. В сухом рву валялся мёртвый стражник. Какой-то человек окликнул их с башни. Немой что-то ответил на незнакомом Квентину языке, и путешественники проехали дальше. Во всю ширину проезда ворот подсыхала лужа крови, вытекшая откуда-то сверху.

Волнение обуревало храброго рыцаря, однако первый двор не был набит трупами и залит кровью. Всё чистенько-пристойненько. Прибежавшие принять коней конюхи пребывали в испуганно-радостном состоянии, которое перешло в явный восторг, когда из повозки вытащили и показали их прирождённую госпожу, графиню де Коридор. А представление их нового господина, графа де Коридор, благородного шотландского дворянина из Нормандии, вызвало слёзы радости и умиления.

Поглядывая на добрых молодцев в простой одежде, но с мечами на поясах, Квентин осторожно поинтересовался:

— А это... кто? Откуда они взялись и почему на нашей стороне?

Ответ немого был кратким и исчерпывающим:

— Наши.

Спустя несколько дней усиленного мыслительного процесса Квентин понял, что снова столкнулся с системой. Спровоцировав малолетнюю графиню-шлюшку на побег, герцогиня отправила с ней его самого. Предусмотрела венчание именно у остиария, когги для морского путешествия и отправила "группу поддержки" сюда, в Коридор. Под видом торгового каравана они пришли в графство, где, по команде немого, воспользовались веревкой "верного Вилли".

Если передний двор был чист, то дальше, в донжоне, внутреннем дворе, в казарме... было грязно. Прислуга уже вытаскивала мертвяков для складирования на телеги и отправки на близлежащее кладбище. Служанки намывали, убирали и готовили обед для освободителей. Среди пяти-семи пленных оказался и единственный уцелевший рыцарь из Утрехта.

Кодекс благородного рыцаря требовал благородного обращения с благородными пленниками. И Квентин был очень рад, что немой посоветовал ему поступать благородно:

— Слуг — повесить. Рыцаря — отпустить. Под честное слово, за выкуп.

Через час одинокий выживший, скрипя зубами и сжимая кулаки, выбежал из замка и оглядываясь на стены, за которыми только что станцевали последний в жизни танец его шесть сподвижников, быстрым шагом устремился на север. В Утрехт.

— Он вернётся с выкупом. Он же дал слово благородного дворянина!

— Вернётся. Не один.

Оба собеседника оказались правы.

Пока новый граф де Коридор устраивался в замке, объезжал свои владения, знакомясь с вассалами и принимая их заверения в преданности и верности, прикидывая кто из их сыновей годится в его отряд спасателей Шотландии, а "группа поддержки" повышала обороноспособность, знакомилась со служанками и сокращала число насельников, готовясь к трудным временам, прошло две недели.

Верный Вилли предупредил заблаговременно, и когда отряд из десятка рыцарей и сотни пехотинцев вышел из-под сени великолепного Арденнского леса и начал подниматься к воротам замка, ворота сразу закрыли, мост подняли, решётку опустили, а на стену возле ворот поднялся сам граф в полном парадном боевом облачении. Тяжёлый шлем с фигурой на темечке, изображающей развесистый дуб, был неудобен Квентину. Но положение обязывает: он выступал в роли графа и выглядел соответственно.

Подскакавший к воротам герольд сообщил, что их Святейшее Преосвященство и таковое же, но — Превосходительство, епископ Утрехта Годфроид де Ренен, законный опекун бедной сиротки Изабеллы де Коридор требует освободить невинное дитя и передать под сень церкви и закона ребёнка и её имущество.

Учитывая, что "невинное дитя" последние две недели занималась совсем не детскими играми под присмотром и при участии двух служанок, которых сама прежде заставляла демонстрировать ей разнообразные "штуки" под угрозой порки и свинопасного замужества, требование — "под сень", выглядело забавно.

Герольда "послали далеко", поскольку сеньору графу достойно говорить только с сеньором епископом.

Годфроид подъехал с несколькими рыцарями ко рву и принялся проповедовать и ругать Квентина. Указывая, что его брак не может считаться действительным: согласие Изабеллы не имеет значение, поскольку она ещё младенец. Тут немой, сидевший незаметно для посетителей снаружи, у ног графа за зубцом стены, указал, что по земскому праву возраст младенчества заканчивается в 12 лет.

Годфроид, возмущённый справедливым указанием на его ошибку в оценке возраста опекаемой, разгорячился, подъехал ближе... Квентин даже не понял: вдруг в глазу под митрой поверх шлема и в груди, в дорогом епископском облачении поверх кольчуги, образовались две оперённые стрелы.

Все закричали, всадники епископа кинулись к нему, из башни очень быстро ударили ещё несколько стрел. Кто-то упал, кто-то возопил, кто-то заржал... Всадники подхватили раненных и резво ретировались к основному отряду.

— Что?! Кто посмел?! Меня обесчестили! Моя рыцарская честь! Убить парламентёра!

— Герольд был прежде. Это — сеньор.

— Он пастырь божий!

— На коне, с мечом?

Квентин был возмущён, потрясён и взволнован. Два молодых парня из "группы поддержки" появились из башни с невиданными короткими изогнутыми луками... Конечно, совершенно не благородное оружие. Просто, знаете ли, чисто простолюдинское. Как коровьи лепёшки. Которыми кидаются деревенские мальчишки. Но — убивает.

Мысль о том, что безродный простолюдин может победить благородного рыцаря в бою, пусть бы даже и таким диавольским оружием, требовала осмысления.

Через час епископский отряд отправился восвояси. Увозя уже остывающего Годфроида в телеге.

Через три недели в Утрехте прошли выборы нового епископа. Им стал брат Флориса — Бодуэн. С ним у Ростиславы не было проблем. Наоборот, все ресурсы Утрехта оказались в её распоряжении.

Дальше? Дальше — просто. В "битве на холмах" у Доркина в апреле 1171 г. погибли Томас Бекет, Генрих Короткий Плащ и Генрих Молодой Король. Огромное объединение земель, от Шотландии до Пиренеев, весьма разнородных в юридическом, экономическом, даже — языковом плане, держалось на личности. На Генрихе II.

Аквитанцы поймали Алиеонору, отвезли её в Бордо и, собрав регентский совет, принялись править от её имени. Ричард оказался в Нормандии, среди враждебных баронов. Следующий сын — Жофруа — стал герцогом Бретани. Совсем маленький Джон (который в РИ — "Безземельный" и "Мягкий меч") превратился в графа Анжу. И туда же влез король Франции.

Приближённые Бекета позвали в Англию другого харизматического пастыря — Абсалона, епископа Роскилле. Следом на острове высадился король Датский Вальдемар. Пока ещё не прозываемый Великим. К весне 1172 г. он занял Лондон, провозгласил себя королём Англии.

Потребовалось ещё два года боевых действий, прежде чем вся страна оказалась под его властью. Одним из эпизодов было вторжение шотландцев и битва у Карлайла. Там, где четверть века назад король Англии Генрих II был посвящён в рыцари королём Шотландии Давидом I.

Вальдемар оказался счастливее бедного Гарольда Годвинсона — двух одновременных вторжений на севере и на юге не случилось. Без аналога Вильгельма Завоевателя у скоттов не было шансов против англо-датской армии. В числе многих славных рыцарей героически погиб граф де Коридор, Квентин д'Орвард.

История славного голубоглазого рыцаря закончилась, но не закончилась история.

Изабелла зимой попыталась бежать, попалась, простудилась и умерла. Её супруг, как и установлено законом, вступил в права наследования прежде чем отправиться в Перт.

Зубастый Йо был обласкан властями, поставлен на созданную для него должность "главный надзиратель за преступными сообществами". Ближайший аналог в РИ — Ванька Каин. Геройски погиб при выполнении служебных обязанностей — воры зарезали.

Дольше всех прожил "речной дебил" — попал в скотники, лет двадцать вычищал навоз из хлева в замке.

На континенте сыновья Генриха II бурно сцепились между собой. Соседи — присоединились. Филипп Фландрский, по приказу короля Людовика, захватил Руан. И был вынужден его покинуть, поскольку рыцарские ополчения западных германских княжеств, от Голштинии до Утрехта, двинулось во Фландрию.

Неторопливо наступавшие немецкие рыцари столкнулись с успевшими вернуться фламандцами, были прижаты к городку с известным моим современникам названием Дюнкерк и капитулировали. В момент празднования победы Филипп получил известие о том, что крупный отряд саксонцев повторил манёвр Хлодиона Длинноволосого: прошёл через "Угольный лес", воспользовавшись Коридором.

Последовали три сражения. С местными (Намюр, Эно, Вермандуа...), французскими и фламандскими рыцарями. Даже без существенного изменения вооружения, одна только организация "ордонансной роты", оказалась для обычного арьербана катастрофической.

Летом предыдущего, 1171 г., мои корабли вышли на Балтику, посетили Кауп, Гданьск, Руян. И - Любек. Оттуда небольшая группа отправилась к Ростиславе. Среди них были и четыре молодых офицера, "военспецы". Старший — младший сотник Брусило.

Парень обратил на себя внимание "в битве на Земляничном ручье", вместе со мной брал Лядские ворота в Киеве, показал успехи в Новгородском походе. По прибытию в Саксонию — принял командование "ордонансной ротой".

За год он сумел поднять боеспособность отряда до приемлемого уровня. В походе умело использовал тактические особенности подразделения.

Речь не только о собственно тактике на поля боя. Вроде массированного применения "стрельбы с табуретки" внезапно подскакавших к противнику стрелков. Брабансоны с длинными копьями — крепкая пехота. Но выдержать длительного обстрела не смогли. А попытка рыцарской конницы отогнать конных стрелков, привела к разгрому: стрелки убежали, а фланговая атака сомкнутым строем тяжёлой конницы "роты" сносит любое конное подразделение.

Три армии, двигавшиеся Брусиле навстречу, были равны или превосходили "роту" численностью. Каждая. Но не имели подобной скорости движения. Другое же состояло в способности к быстрому восстановлению после боя. Обычный арьербан "приходит в себя", вне зависимости от результата сражения, не менее трёх дней. "Роте" хватало ночи.

Противники не успели соединиться и были разбиты поодиночке, граф Фландрский Филипп, попал в плен, получив тяжёлые ранения. Отчего и умер.

Разгром северной французской армии и неуспех западной заставили короля Людовика отозвать к Парижу восточную. А там маячил Барбаросса. Он годами выбирал между Плантагенетами и Капетами. Теперь пришло время "порешать вопросы".

Барбаросса, будучи человеком прагматичным, тем не менее ощущал себя продолжателем дела Карла Великого. Мечты о восстановлении империи Каролингов, о построении "единого христианского дома", о себе, как о "мече божьем" — ему свойственны.

Бургундцы дрались храбро. Но без помощи короля удержаться не могли. А король не мог послать им подкрепления, потому что на западе Ричард Первый вёл себя совершенно безобразно. Как и положено глубоко религиозному, поверившему в свою избранность, подростку. А с севера надвигалась какая-то невиданная саксонская армия. Единственный, с кем можно было договариваться, был Барбаросса.

Переговоры шли стремительно. В темпе продвижения "ордонансной роты". Города саксонцы не брали, но очень лихо, по-степняковски, выжигали поселения и угоняли скот и людей.

Было заключено перемирие. Капеты потеряли некоторые лены. Бургундии объединялись в королевство. Пфальцграфство Бургундия, полученное Барбароссой в качество приданного второй жены, присоединило герцогство. Поскольку славный воитель, герцог Бургундский Гуго III героически погиб в битве, а дети были ещё маленькими.

Во Фландрии вовсе не осталось прямых наследников мужского пола и бесхозный лен тоже отошёл к империи. В форме лена герцога Саксонского.

Барбаросса не получил многое другое, остро желаемое. Типа Савойи. Для Саксонии успех в "Угольном лесе" весной — обернулся восстанием Никлоты Малого летом и войной трёх восточных князей в начале осени. Но "оставшаяся на хозяйстве" Ростислава сумела отбиться. А благодарность императора, хоть, конечно, не была безграничной, но полезной. В весьма широких пределах.

Забавно: у княгинь не было каких-то дерижоплей и старостратов, каких-то технических и технологических "фигурных болтов". Они не устраивали научно-технических, географических, экономических или социальных прорывов. Они всего лишь понимали аборигенов и видели чуть больше возможностей.

Власть — искусство управления людьми. А всё остальное — приспособы, "ковырялки для левого уха".

Как бы не были интересны мне дела восточные, вплоть до Чалуса и Рея, и западные, вплоть до Гамбурга и Гента, но толкнув там цепь событий, приглядывая за их развитием, я оставался, умом и душой, здесь, на Стрелке. "Родные осины" занимали и волновали меня больше.

Об этом — дальше.

Конец сто тридцать второй части

copyright v.beryk 2012-2022

v.beryk@gmail.com