Хейсар. (Меченый - 3)

'Бояться нужно только Богов... — чуть переиначив изречение Игенора Мудрого, подумал он, — ...ибо все остальные — смертны!'

Получившаяся фраза звучала весомо. И наталкивала на интересные мысли. В частности, касательно будущего лежащего рядом Штыря.

'Он — умрет. Когда перестанет быть нужен. И когда его смерть не смогут связать со мной и с нашим родом. А вот его люди...'

Что надо будет сделать с остальными Серыми, юноша не решил, так как услышал скрип колес подъезжающей кареты и выбросил лишние мысли из головы...

...Разобрать отрывистые команды воина, восседающего на неказистом, но от этого не менее дорогом скарце, не получилось — они отдавались вполголоса и на хейсарском. Впрочем, особой необходимости понимать, собственно, и не было — дослушав десятника, воины лба метнулись к оврагу и растворились в придорожных кустах. А через мгновение от кареты отошли еще двое. Правда, рванули не вперед, а в стороны. В уже осмотренный их товарищами лес.

Это в планы Серых не входило, поэтому Бельвард ощутимо напрягся. И изо всех сил сжал ложе своего арбалета.

Дальше — хуже: как только вторая пара исчезла среди деревьев, горцы, оставшиеся у кареты, спешились. И не просто так, а встали так, чтобы их кони защищали их от внезапного выстрела.

'Ноги видны все равно... — чувствуя, как по спине текут капельки холодного пота, подумал Бельвард. — Кто-нибудь, да попадет! И потом, нас — больше, чем полтора десятка, а их — всего пятеро...'

Додумал. Кое-как успокоился. И напрягся снова, когда из-за поворота выехали хейсары хвоста.

'Семеро против семнадцати. Терпимо...'

— Семеро — это не так много... — вторя его мыслям, выдохнул Штырь.

Уверенности в его голосе не было. Совсем. Поэтому Бельвард закрыл глаза и мысленно вознес мольбу к Вседержителю:

'О Защитник всего сущего, Средоточие Света Немеркнущего и Хранитель душ сыновей и дщерей своих! Молю тебя о спасении вечной души моей от происков Бога-Отступника, рыскающего во Тьме, от слуг его, отринувших служение Свету, и от тех, кто ниспослан им в помощь! Не оставь меня, Всеблагой Отец, на пороге лютой смерти, укрепи мой дух и мое тело, дабы мог я низвергнуть зло во славу твою...'

Бог-Отец смотрел на Бельварда, ибо не успел он дочитать третью строку молитвы, как со стороны оврага послышалось теньканье пересмешника.

'Убрали... Обоих... Слава тебе, о Вседержитель!' — радостно подумал юноша, приподнял арбалет, дождался четвертого 'колена' — и время распалось на отдельные рваные отрывки:

...Слитный щелчок семнадцати тетив...

...Смазанная тень там, где за мгновение до того находилось правое бедро хейсара...

...Черная точка — хвостовик болта Бельварда — дрожащая в ободе колеса...

...Жуткий хрип впереди-справа...

...Ржание скарца, встающего на дыбы...

...Истошный женский визг...

...Взлетающая вверх крышка второго схрона...

...Оглушительный перестук колотящегося о грудную клетку сердца...

...Спина Штыря у самой дороги...

...Многоголосый крик 'Ре-е-ежь!!!'...

Последний вывел Бельварда из ступора, ибо напоминал боевой клич, некогда давший название их роду. Сообразив, что он единственный, кто все еще сидит в схроне, юноша отшвырнул в сторону бесполезный арбалет, вскочил на ноги, выхватил из ножен меч, завопил 'Ра-а-аш!!!' и изо всех сил врезал себе по губам левым кулаком. Сообразив, что только что дал хейсарам основание обвинить в этом нападении его и его родню!

'Если уйдет хоть один, я — труп...' — мелькнуло в голове. И юноша, не разбирая пути, бросился к карете...

...Хейсар, умудрившийся уклониться от болта Бельварда, метался по дороге, как ожившая статуя Бога-Воина: трое Серых, пытающиеся его зарубить, полосовали фальшионами воздух и не столько атаковали, сколько мешали друг другу. Еще один, перед началом атаки находившийся за каретой, с такой же легкостью отбивался от двоих противников. Чуть дальше, почти на опушке леса, буйствовал третий. Кстати, намного успешнее первых двух — перед ним уже оседал на землю один из трех атаковавших его Серых. А оставшиеся два — кажется, Линь и Штырь — благоразумно отступали назад, к карете!

'Здесь — девять... Четверо — были за оврагом... А где остальные?' — гневно подумал Бельвард, бросаясь на помощь к ближайшим Серым. И почти сразу же получил ответ — слева-сзади четырежды щелкнуло.

Горца, как раз дотянувшегося мечом до горла одного из противников, бросило на стенку кареты, а того, кто гонял Линя со Штырем, сложило пополам.

— Ре-е-ежь!!! — истошно заорал один из тех, к кому подбегал Бельвард, и, метнувшись к раненому противнику, рубанул фальшионом по ничем не защищенной шее.

Попал. И, покачнувшись, осел на землю вместе с почти обезглавленным горцем — за миг до удара хейсар успел достать его левым Волчьим Клыком!

Щелкнуло еще два раз. Все так же слева-сзади. Только вот понять, в кого стреляли, Бельвард не успел — дверь кареты распахнулась, и в проеме возник бледный, как вываренное полотно, Бездушный!

Скользнув взглядом по его покрытому потом лицу, Бельвард посмотрел ниже и, не удержавшись от злорадной усмешки, бросился в атаку: судя по тому, что правая голень слуги Двуликого была алой от крови, один из трех болтов, расчетливо пущенных над полом кареты, попал ему в ногу. И разорвал жилу!

...Первый удар меча пришелся в пустоту — Меченый каким-то чудом умудрился скрутить корпус и пропустил клинок мимо себя. Зато второй — возвратное движение, чуть подправленное Бельвардом — попал куда надо: остро отточенное лезвие скользнуло по потертым шоссам и рассекло бедро Бездушного до кости.

Скрежета юноша не услышал. Зато заметил, как расширились глаза противника. И, забыв про всякую осторожность, вложил в следующий удар всю свою силу и ненависть.

Меч, словно направляемый волей Вседержителя, рванулся вперед и, с поразительной легкостью проткнув кожаный нагрудник Нелюдя, по самую гарду погрузился в его живот! А потом так же легко выскользнул обратно и без особого труда отвел в сторону запоздалый удар чекана.

Душераздирающий крик кого-то из Серых, донесшийся из-за кареты, показался Бельварду тихим шепотом. А еле слышный хрип Нелюдя — оглушительным ревом фанфар: он, Бельвард, только что выиграл бой у Мастера Посоха и Чекана! И не просто Мастера, а у слуги Двуликого, завершившего свой Путь!

...Пальцы левой руки Нелюдя, пытавшегося вцепиться в дверь кареты, медленно разжались, и тело, в котором еще теплилась жизнь, начало клониться вперед.

Бельвард, не отрывающий взгляда от глаз противника, скользнул в сторону, поймал нужный момент — и коротко стриженная голова Меченого, забрызгивая кровью все и вся, полетела на землю.

'Душегубец может мной гордиться...' — подумал Бельвард, обошел обезглавленное тело, присел на корточки рядом со своим трофеем, лежащим правой щекой вверх, и не поверил своим глазам — шрам от ожога, из-за которого Бездушного прозвали Меченым, стал вдвое больше, а из-под него проступала плохо выбритая щетина!

— Не может быть! — ошарашенно выдохнул юноша, торопливо схватил голову за ухо, подкатил поближе и грязно выругался — шрам оказался нарисованным!

— Не-е-ет!!!

— Ваш-мл-сть, что с вами? — раздалось за спиной. — Вы что, ранены?

Бельвард схватил голову за волосы, вскочил на ноги и в бешенстве ткнул ею в лицо Штыря:

— Это — не Меченый, а Двуликий знает, кто!

Серый нахмурился, медленно повернулся к карете и сжал кулаки:

— А баронесса? Она-то хоть настоящая?

Глава 20. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день третьей десятины первого травника.

...Высунув нос из-под мехового одеяла, я мысленно застонала: обе мои соседки по комнате были уже на ногах. И, судя по тому, что одна из них заканчивала заплетать магас другой, уже довольно давно.

Заметив, что я проснулась, Шарати, младшая сестренка Унгара и Ваги, смешливая и на редкость любопытная девчушка лиственей эдак двенадцати, оставила в покое лахти своей двоюродной тети и радостно заулыбалась:

— Да озарит твой путь свет Ан'гри, ашиара!

'Мой Путь не озарит уже ничто...' — мрачно подумала я, и, заставив себя не думать о Кроме, ответила. Более-менее учтиво:

— Доброго дня...

Хасия, мужеподобная хейсарка чуть постарше меня, непонятно почему невзлюбившая меня чуть ли не с первого взгляда, увидела, что я, по своему обыкновению, не в духе, и ограничилась кивком. Потом грозно посмотрела на девочку и, не дождавшись ответной реакции, раздраженно зашипела:

— Не отвлекайся!

И, поймав недовольный взгляд младшей родственницы, презрительно усмехнулась.

Шарати виновато потупила взгляд, поудобнее перехватила белую ленту и принялась вплетать ее в угольно-черные пряди. Старательно делая вид, что нисколько не обиделась.

Я закрыла глаза и откинулась на подушку: от традиций хейсаров, особенно в области, касающейся приема 'почетных гостей', хотелось выть. Или крушить посуду.

Почему? Да потому, что согласно обычаям, рядом со мной, дворянкой, опекаемой не кем-нибудь, а самим королем Неддаром, должны были неотлучно находиться две невинные девушки, находящиеся в прямом родстве с аннаром. Причем не только днем, но и ночью!

Нет, в принципе, соседство той же Шарати меня почти не напрягало — несмотря на очень уж непоседливый нрав и излишнюю болтливость, девочка относилась ко мне с искренним уважением. И иногда догадывалась сдерживать свое любопытство.

С Хасией все обстояло совсем не так — молчаливая и крайне неэмоциональная от природы, она казалась воплощением спокойствия. Но только казалась: стоило заглянуть в ее глаза, как это ощущение куда-то пропадало, так как в глубине ее души кипело такое варево из ненависти, злобы и зависти, что мне тут же становилось не по себе.

Нет, за пределами моих 'покоев' ее нелюбовь не проявлялась практически никак — она следовала за мной на положенном расстоянии, шепотом подсказывала, что и когда говорить, напоминала имена и прозвища собеседников, их места в родовой иерархии и многое другое. Но как только мы переступали порог дома и поднимались по лестнице, ведущей в женскую половину сарти, как Хасия тут же переставала 'гордиться' оказанной ей 'высокой честью' и начинала относиться ко мне, как к своему кровному врагу.

Будь мы в Авероне или в Атерне, я бы не обращала на ее поведение никакого внимания — запиралась бы в своих покоях и забывала бы о ее существовании. Но тут, в Шаргайле, о возможности уединиться можно было только мечтать — мне, почетной гостье рода Аттарк, выделили... одну-единственную комнату! Причем жить в ней я должна была вместе со своими 'наперсницами'!

Естественно, после первой же ночи, проведенной с Хасией и Шарати, я попробовала высказать Ваге все, что думаю об их гостеприимстве. И нарвалась на суровую отповедь: оказалось, что здесь, в Шаргайле, где похищение невесты считается одним из самых достойных деяний, которое может совершить мужчина, к безопасности женщин относились крайне добросовестно. Именно поэтому на женской половине — то есть на двух этажах, расположенных в верхней трети сарти — не было ни окон, ни бойниц, а лестница, ведущая к ней, охранялась так же, как покои Латирданов в королевском дворце Аверона. А когда я, смирив гордость, заикнулась о том, что могла бы жить в одной комнате с леди Этерией, узнала, что ей приходится намного хуже, чем мне — ее, невесту побратима наследника аннара, по совместительству 'вождя вождей', в отсутствие жениха должны были сопровождать аж три замужние хейсарки и четверо телохранителей.

Кстати, тем же вечером, слегка перебрав вина на поминальном пиру и случайно вломившись не в ту дверь, я убедилась в том, что комната баронессы Кейвази почти ничем не отличается от той, которую выделили мне. И что живет она, так же, как и я, не одна...

...Закончив заплетать последнюю косичку, Шарати протянула Хасии зеркальце, дождалась ее удовлетворенного кивка и, покосившись на мерную свечу, задумчиво уставилась на меня:

— А что, у вас в Вейнаре девушка может заставлять себя ждать?

Я недоуменно выгнула бровь и мысленно взвыла — тризна по Даратару закончилась еще вчера, значит, сегодня, в час соловья, я должна была оценивать очередной 'подвиг' своих женихов!

Мысленно застонав, я как можно равнодушнее пожала плечами и солгала:

— Не 'может', а 'обязана': мужчина, не способный обуздывать свои чувства, не может стать ни хорошим воином, ни хорошим мужем...

— Правильный обычай! — злорадно захихикала девчушка. — Эх, если бы я жила в Авероне, то мои женихи...

— ...поумирали бы от голода и жажды! — фыркнула Хасия. — И тогда ты навсегда осталась бы рах'эйт ...

— Не осталась бы! — возмущенно воскликнула Шарати. — Гаур из рода Ширвани оттоптал мне все следы , а Айют из Усмаров...

— ...снял покрывало с Фар'ташш !

— Если попрошу — снимет! — гордо вскинув подбородок, фыркнула девчонка. — Он видит только меня! Не то, что твой Намор...

'У-у-у...' — мысленно воскликнула я и понимающе улыбнулась покрасневшей до корней волос Плакучей Иве .

Почувствовав мой взгляд, Хасия вскочила на ноги, закусила губу и арбалетным болтом вылетела в коридор.

Радости ее двоюродной племянницы не было предела — проводив тетку взглядом победительницы, она задрала подбородок еще выше и закружилась в каком-то безумном подобие танца. А через пару мгновений вдруг замерла и угрюмо посмотрела на меня:

— Обычай, конечно, правильный, но ты — не в Вейнаре. Поэтому давай-ка я помогу тебе одеться...

...Минут через сорок я, одетая и причесанная, как настоящая хейсарка, спустилась по женской лестнице и остановилась перед дверью, ведущей во двор. Убедить себя в том, что мое опоздание — действительно лишь способ проверить характеры женихов на прочность, мне не удалось, поэтому я чувствовала себя виноватой.

Набрала в грудь воздуха, заставила себя успокоиться, толкнула наружу дверь и со страхом уставилась в глаза ожидающим меня женихам.

К моему искреннему удивлению, раздражения, а тем более, злости, не испытывал ни один — судя по выражениям их лиц, они были готовы ждать меня хоть целую вечность.

Мысленно поставив каждому из них по черте , я поздоровалась, неторопливо прошла к массивному стулу с высокой спинкой, стоящему в тени небольшого навеса, опустилась на сидение и вопросительно уставилась на первого попавшегося 'добытчика'.

Сокол тут же встрепенулся, расправил и без того гордо развернутые плечи и прижал правый кулак к своей груди:

— О, латт'иара! Воистину, Барс благоволит ко мне, ибо я, Итлар из рода Максудов, всю ночь чувствовал на себе его взгляд...

Я мысленно усмехнулась — судя по началу речи, он собирался давить на то, что ему ворожит Бастарз. И не ошиблась: в его рассказе об охоте, изобиловавшем красочными описаниями природы, перечислением повадок 'самой осторожной дичи на всем Горготе' и, естественно, завуалированными намеками на ловкость Итлара, не было ни слова о тягостях охотника! Вообще: как оказалось, не успев выйти из Шаргайла, он 'почувствовал какой-то зов', быстро и без особых приключений добрался до какого-то там перевала, перебрался через седловину, обнаружил стадо косуль, с легкостью подкрался на расстояние выстрела из арбалета, пустил болт, и 'понял, что его (болт) направляет воля Бога-Воина'. Промахнуться было нереально — влекомый Божьей волей, болт, естественно, попал 'в самую крупную самку во всем стаде'.