Здесь и раньше было неспокойно. Первые тревожные признаки появились уже в конце лета 1943 года — русские начали массово заготавливать лес, из Америки в большом количестве везли строительные материалы; с апреле же 1944 года, едва просохла земля, на Камчатке развернулись широкомасштабные строительные работы — склады, казармы, парки для техники, топливохранилища, расширялись и бетонировались аэродромы - все это нельзя было истолковать иначе, чем оборудование стратегического плацдарма. В июле 1944 года произошел первый инцидент в проливе, когда с конвоя из двенадцати транспортов, под охраной эсминца и трех сторожевых кораблей, при попытке обычного досмотра по японским катерам был открыт предупредительный огонь из пулеметов, дальнейшие переговоры ни к чему не привели. Два года назад подобная наглость однозначно привела бы к уничтожению наглецов, посмевших нанести оскорбление Императорскому Флоту — но теперь уже был приказ, "избегать инцидентов, могущих осложнить отношения Империи с Россией". Поэтому русский конвой прошел беспрепятственно — и ответ из Токио, пришедший через десять часов, подтвердил, что и впредь не следует настаивать на досмотре грузов, если возникнет опасность "инцидентов", а попросту, войны.
Инукаи усмехнулся — в принципе, в досмотре русских грузов не было большой нужды (в плане информации, а не возможности их задержания). Поскольку японская разведка имела в Петропавловске очень ценного агента, работавшего в порту бригадиром крановщиков. И этот человек не был предателем, завербованным за деньги — служба японцам была для него местью большевикам за своих родителей, расстрелянных в тридцать восьмом. Что с точки зрения Инукаи, было вполне достойным для воина и мужчины занятием — нет, будь агент абсолютно продажной сволочью, готовой за пачку банкнот сдать родного отца, с ним также имели бы дело, "в разведке нет отбросов — есть кадры", вот только доверие к его информации было бы существенно ниже, и таких людей не слишком берегут. Здесь же было сделано все, чтобы максимально обезопасить этого агента, он даже с резидентом не встречался лично, оставляя донесение в непромокаемом пакете в одном из оговоренных мест и делая о том отметку на определенном заборе, стене или столбе — увидев которую, сотрудник консульства, или посланный агент-"почтальон", отправляется на берег с удочкой, что считается у русских совершенно безобидным, и забирает послание — излишне говорить, что ни "почтальон", ни даже дипломат, ничего не знают об отправителе. На взгляд Инукаи, русские большевики совершили большую ошибку — если то, что произошло у них в 1917 году можно приблизительно сопоставить со сменой династии на троне. Вписали всех сторонников прежней династии, "эксплуататорских классов" — в "лишенцы", "бывшие", не имеющие никаких прав, наподобие японских "неприкасаемых", буракуминов — разумно, хотя наверное, проще было бы всех перебить! Хотя во время кампаний по поиску предателей, наподобие той что была в 1937 году, именно "лишенцы" шли первыми — подобно тому, как самурай имел право убить буракумина лишь за то, что тот посмел попасться ему на глаза. Но видно, демоны закрыли кому-то глаза, если человек из "бывших" оказался на месте, где мог нанести вред — в отличие от страны Ямато, где буракуминам дозволены лишь самые грязные работы, вроде вывоза нечистот и дубления кожи!
Русские не напрасно препятствовали досмотру — уже год, как военные грузы на Камчатку шли потоком! Прежде всего, и больше всего — самолеты, и авиационно-техническое имущество. Вместо одного авиаполка на старых бипланах, и кучи отдельных эскадрилий, теперь там были три воздушные дивизии, каждая по сотне самолетов. И даже русские пехотинцы ходили по Петропавловску с АК-42, а ведь раньше там даже автоматов ППШ не было. В большом количестве везли артиллерию, гаубицы калибра 122 и 152, тяжелые минометы, противотанковые самоходки с длинноствольными 57мм пушками. В конце апреля, чуть больше месяца назад, привезли и танки, не меньше полусотни Т-54. И прибыла какая-то особая часть, то ли морская пехота, то ли "стальные крысы" (прим. — так Инукаи прочел перевод "бронегрызы" — В.С.), так у русских называли штурмовые войска, обученные и оснащенные для проламывания долговременной обороны. Войной пахло так, что уже закладывало нос! Успокаивало лишь, что русские не воспользовались бесспорным "казус белли" месяц назад, после Сахалинского инцидента. А также тот установленный факт, что, несмотря на все приготовления, на Камчатке у русских пока нет группировки сухопутных войск, достаточной для десанта. По авиации же — с учетом собранного здесь, на Шумшу, и на Парамушире, силы почти равны!
И беспокоила неопределенность. Из Токио исправно сообщали все, что необходимо было знать Инукаи на своем месте — но не делились своими планами. Предусматривает ли заговор однозначно войну, или предстоит еще и политический торг? По здравому рассуждению, началу боевых действий должен предшествовать рост напряженности, ультиматумы, какой-то инцидент? Японцы бы поступили иначе — Порт-Артур, Перл-Харбор — но белые гайдзины соблюдают свои правила. Хотя Гитлер тоже решился — но вот русские, насколько известно, так не делали еще никогда?
Размышления майора Инукаи прервал стук в дверь.
-Разрешите представить Вам, господин майор, докладную о нарушении порядка, совершенном группой переводчиков — вытянулся пожилой фельдфебель, выполнявший обязанности коменданта в разведывательном отделе.
-Положите на стол — сухо ответил майор, которого мысленно перекосило от этого, уже ставшего привычным, известия.
Группа переводчиков была, как выразился бы оказавшейся на его месте советский офицер, каждодневной 'головной болью'. Сам Инукаи владел русским языком на уровне войскового разведчика — чтобы допросить пленного или местного жителя, прочитать несложный документ, но и только. Теперь же, в рамках новой тайной задачи, требовалось читать добываемые агентами документы, иные из которых были непростыми техническими текстами, надо было составлять письменные задания агентам, иногда также по сложным техническим вопросам. Его нынешние подчиненные-японцы владели русским языком в пределах армейского разговорника, то есть намного хуже него самого. Так что переводчики были необходимы.
На запрос 2-е управление отреагировало незамедлительно, прислав группу переводчиков уже через две недели — майор сильно подозревал, что кадровики, получившие приказ "исполнить немедленно", попросту подобрали тех, кто подходил по формальным признакам, не стали вдумчиво изучать личные дела кандидатов, не проверили их с должной тщательностью. Результат был прискорбным — если бы майора не останавливала перспектива остаться без переводчиков именно тогда, когда они были нужны, то он бы приказал разведчикам сформированного им лично из тщательно отобранных пехотинцев и саперов разведывательного батальона дивизии попросту содрать с этих гайдзинов кожу заживо. Отправлять их обратно было нельзя, поскольку их рассказы о выполняемой работе могли насторожить врагов "квантунцев" — а затребовать новых, если эти были живы и здоровы, выполняя свою работу, значило привлечь нежелательное внимание.
Первым стоило назвать Андрия Селедко — сын петлюровского "полковника", еще в юности сумел "отличиться" во время Гражданской войны в России. Воинских подвигов за ним не числилось, да и на поле боя он не бывал — зато, командуя комендантским взводом в полку своего малопочтенного родителя, Селедко-младший заслужил такую известность пытками, расстрелами, еврейскими погромами и безудержным мародерством, что умудрился выделиться этим даже на общем фоне петлюровской "армии" (которая, по мнению Инукаи, была русским подобием "воинства" Ван цзи-вея — а впрочем, в любой смуте подобные типажи и банды плодятся, как мухи на куче навоза, безотносительно к эпохе и стране). Однако же майор Инукаи после разговора с Селедко, совершенно не мог понять национальную политику большевиков. Если до того, при царях, все было логично — есть великороссы, малороссы и белорусы, и все они являются русскими, то есть господствующей нацией в многонациональном государстве, находящимся под их властью, то какие демоны надоумили большевиков дробить единый господствующий этнос на некие искусственно созданные нации? Зачем объявлять простонародный диалект русского языка, существующий в Малороссии, отдельным языком? Ведь и в благословенной Империи Ямато есть разные диалекты и местные говоры. Но если бы кто-то посмел заикнуться например о том, что например, в Осаке говорят на особом "неяпонском" языке или что княжество Сацума не Япония, то заслуженным наказанием для такого смутьяна стала бы китайская "крысиная клетка" (прим — традиционная китайская казнь, очень мучительная — В.С.)!
Дальнейшая судьба Андрия Селедко не представляла особого интереса — бежав из Малороссии от наступающих большевиков, все семейство, вместе с награбленным добром, оказалось в Польше. Где хозяйственные поляки тут же решили, что люди низшей, по отношению к полякам, нации — именно так Инукаи понял незнакомое ему ранее слово 'быдло' — не имеют права на имущество, ценное для самих поляков. По мнению Инукаи, это было правильно. Селедко-старший был иного мнения, скоропостижно скончавшись от огорчения. Андрий Селедко, как можно было понять из его туманных объяснений, вместо того, чтобы выполнять долг старшего сына перед матерью и младшими братьями и сестрами, бросил свою семью - нет, сам он сказал, что завербовался матросом на корабль, чтобы посылать родным деньги, но не смог внятно ответить, когда он получил последнее известие от родных, и сколько и когда денег им отправил. Так Селедко и болтался по миру до 1938 года, когда в Шанхае, угодив за пьяную поножовщину в портовом кабаке в 'нежные объятия' японского патруля, начал объяснять, что он "украинец" — о такой нации не слышали даже следователи Кэмпейтай, к которым он, в конце концов, попал. Из Кэмпентай послали запрос в военную разведку, резонно рассудив, что этот представитель неведомой им доселе народности, проживающей в Советской России, и клянущейся в вечной ненависти к проклятым большевикам, в промежутках между размазыванием кровавых соплей по битой морде, может как-то пригодиться. Правда, пользы в итоге оказалось немного, но свое невеликое жалованье Селедко честно отрабатывал, вначале составляя листовки 'на ридной мове', которые одно время подбрасывали в те населенные пункты, где были переселенцы из Малороссии (как указывалось в личном деле, составленном с истинно японской скурпулезностью, эффекта от призывов Селедко совершать акты саботажа и поднимать восстания против большевиков не отмечено), а потом, освоив японский язык, начал переводить допросы русских эмигрантов, подозреваемых в симпатиях к СССР.
Вторым был Петр Бородинский — автор бездарных ура-большевистских стишков, исправно публиковавшихся дальневосточными газетами русских, за что сочинитель, получая приличные деньги, возомнил себя оппозиционером. Причем у горе-поэта хватило ума орать о своих антисталинских взглядах в пьяной компании таких же, как он сам, приближенных к большевистскому столу сочинителей. Финал мог быть вполне закономерным — но Бородинского спасли случай, география и развитый инстинкт самосохранения. Выразилось это в том, что проживавший в Петропавловске-Камчатском "поэт", встретил на улице соседа, сообщившего ему о приезде людей из НКВД — и не теряя ни минуты, кинулся к причалу, возле которого стояли японские рыболовные суда. Сообщив капитану одного из траулеров о своей великой любви к Японии, знании множества большевистских секретов и преследовании кровожадными чекистами — именно в таком порядке — Бородинский попросил вывезти его на территорию Империи, клянясь посвятить всю свою жизнь борьбе с большевизмом. Капитан траулера (лейтенант запаса Императорского Флота) не слишком поверил рассказу перепуганного насмерть штафирки — было весьма сомнительно и само наличие в Петропавловске-Камчатском каких-либо великих тайн, и знание их Бородинским. Но дело происходило в сентябре 1938 года — и, посоветовавшись с присутствовавшим среди японских рыбаков флотским разведчиком, наслышанным об оглушительном успехе армейских конкурентов (прим. — имеется ввиду переход к японцам начальника краевого управления НКВД Дальневосточного края Люшкова летом 1938 года — В.С.), решил все же вывезти Бородинского. Логика этом была — прихлебатель большевистских руководителей мог слышать что-то интересное. Но, к разочарованию разведки Флота, ничего нового Бородинский им не сообщил, а его заверения в вечной преданности Империи и вовсе никого не заинтересовали. Как и действительно доскональное знание Петропавловска — офицеры Императорского Флота не без веских на то оснований полагали, что при необходимости они утопят все русские корыта, базирующиеся там, без малейших сложностей. Потому, Бородинского попросту вышвырнули на улицу — где его тут же подобрала разведка Армии, по тому же принципу, "а вдруг хоть шерсти клок".
А вот армейской разведке Бородинский пригодился в качестве эксперта по советской гуманитарной интеллигенции — экспертом он был средней паршивости, но в этом, решительно непонятном самураям явлении, следовало разобраться. Сам Инукаи, читая обзорные материалы по этой самой интеллигенции, понял одно — он совершенно ничего не понимает. В Японии имелись инженеры, ученые — это были представители необходимых Империи профессий, требовавших отличного образования и высокого интеллекта, безусловно, заслуживавшие уважения самураев, поскольку на этих людях держалась промышленность Империи и оснащение технических видов войск; были преподаватели — от учителей деревенских школ до профессуры столичных университетов, тут тоже все было очевидно, они воспитывают и учат самураев; наличествовали врачи, которые лечат самураев. Как человек широких взглядов, майор не просто готов был терпеть, но и признавал полезность разнообразных борзописцев, бумагомарателей и лицедеев, которые воспитывали простонародье и разъясняли ему волю Императора — конечно, они не имели права на такое уважение, как актеры театра Кабуки, свято хранящие традиции страны Ямато — но, при соблюдении тех условий, что они занимались прославлением подвигов воинов Империи и знали свое место, они могли рассчитывать на некоторую благожелательность по отношению к себе.
