Жёнка

Так же молча муж принёс мне миску с едой, а когда всё съела унёс. Так странно было наблюдать, как здоровенный мужик нагибается, чтобы не удариться о дверной проём. Долго его не было.

Случилося чего, что Бер вдруг немым сделался? Обидела чем?

Стала припоминать последний день: встречу с братом, разговор с мужем, коровник и... воспоминания.

Боров. На сердце тоска нахлынула с новой силою. Руки, и без того слабые, вовсе упали на колени да сползла я по гладко выструганной стене на лавку. Бер постарался, выровняв все неровности да обновив вид светёлки. Она вновь стала светлою.

День я лежала, не в силах заставить себя подняться. Бер иногда заходил, проведывал. Заканчивалось всё переглядками, а я тоже молчала — обида давала о себе знать. Хоть бы сказал, чем недоволен. Мне и без него тошно, а вместо поддержки непонятная молчанка. С учителем же муж разговаривал — сама слышала. Вот и мама перекинулась парой слов с зятьком. Значит, только со мною нем как рыба.

В следующий раз, как заглянул, я ухватилася за его руку, не в силах выносить сю пытку.

— Скажи хоть за что сердишься?

— Ты не помнишь? — сухо и тихо спросил он.

Я рассказала, что вспомнила жизнь до свадьбы и первый день после.

— Ты вновь называла меня его именем. Я понимаю, что ты любила его и до сих пор любишь. Но ты носишь моё дитя под сердцем. Василиса, я не хочу, чтобы ты во мне видела Борова. Я — не он, понимаешь?

— Но вы так похожи... Те же очи... И всё остальное... Разве что у него бороды не было да волосы короткие. Ты меня даже называешь так же, — горло вновь заболело и голос почти полностью пропал. Я перешла на шёпот. — Ты знаешь, почему мы с ним ушли из дому?

— Нет.

— Ваш отец... Он наутро после свадьбы меня... — я не могла говорить. Грудь сжали тиски, как вспомнила его мерзкие оглаживания, еда запросилася наружу. С трудом подавив отвращение, отогнала воспоминания, так некстати появившиеся перед глазами во всех деталях.

— Что? — возмущённый муж сжал кулак так, что кости затрещали. — Я его прибью! Жаль, Борову мозги вправить уже не получится.

— Бер!

— Что? — муж одарил вопросительным взглядом, но не было там сочувствия или жалости.

— Он твой отец!

— Плевать. На чужой кузовок не разевай роток. Я его убивать не стал бы, но он узнает у меня, где раки зимуют.

— А о матери ты подумал?

— Она всю жизнь терпела его выходки, плача ночами. Я ещё когда с ними жил, хотел его проучить, да только матушка не позволила. Рыдала, защищая его. А надо было тогда припугнуть его, чтоб на всю жизнь охоту делать гадости отбить, — он замолчал, посмотрел на меня. — Лиска, что скажешь?

— Как ты меня назвал?

— Я решил измениться. Не хочу, чтобы ты представляла его. Как тебе больше нравится? Лисушка, Лиса, Лисочек, Лисичка?

Я улыбнулась да прижалась к груди мужа. Любимый мой.

— Лисочек, — прошептала, пряча внезапно выступивший румянец.

— Ещё можно Сили, Иса. Или ты что не связанное с именем хочешь? Ласка, например?

— Лисочек, — повторила одними губами я.

— Хорошо, Лисочек, — провёл своей широкой ладонью по моим волосам. — Я уже пойду. Иди, пообщайся с родителями. А то завтра в путь. К завтрему снегу будет много, сможем выбраться на Тракт.

Я и забыла, мы с месяц тому должны были уехать, пока снегу было достаточно. Да только Бер уезжал по делам из града.

Всё же Голуба была уверена, что муж едет по поручению Князя, не даром его отпустили. Ему и деньги для сих целей выделили. По дороге он меня должен был завезти к родителям. Влад предлагал охрану выделить, да Бер против оказался. Мол, мы едем к тестям, так меньше внимание привлекать будем. А то, что жил муж со мною, так то для отвода глаз и надобно было.

Тракт соединял стольный град Тоболеск с крупными городами такими как Якутской, Пермь Великая, Тюмень, Иркутской, Удинской и Нерчинск (последние два были соединены великим щёлковым путём с Китаейским царством). Он шёл через реки: в узких местах по мостам, в широких — были переправы. Зимой обычно реки замерзали и не создавали препятствий к перемещениям. Потому с одной стороны считалось, что зимой не стоит ездить в виду труднопроходимости некоторых мест, заносов, с другой же — по льду было бестрее. Вот и сейчас мы собирались идти по тракту, не задерживаясь на переправах, пока лёд ещё выдержит.

А недавно снег стал подтаивать, но Бер с моим отцом в один голос утверждали, что метель будет. Но инструменты муж с собой положил да и подготовленные колёса — сани переложит на них, проедем. Скользить в любом случае быстрее выйдет. Вот и дожидались снегопада, который я сейчас и наблюдала за окошком, глядя, как слипшиеся снежинки обновляют поредевшее за весну покрывало.

Но даже при движении на санях одной лошади было бы тяжко тащить груз с тремя людьми да сундук с книгами. Вот Бер и сыскал жеребца-задохлика, купив по цене мяса. А потом четыре седмицы его выхаживал. Говорил с ним, даже рисовал. Правда не ту клячу, которым конь оказался, а каким мог бы быть. Да получившийся набросок ему показывал. Уж не знаю, как, но животное стало оживать, появилась сила в ногах, начал вес набирать. И на нём Бер и ездил си две седмицы. По возвращении конь был лучше прежнего. Чувствует себя нужным и полезным? Что там ему муж внушил? Общался он с животиною тихо, шепча ей на ухо — подслушать не вышло. Интересно, есть ли в сём сила особая? Меня ведь он тоже рисовал, как в забытье была. Может так и вернул меня? Почему-то вспомнилось, как он мне ноги гладил после первого приступа, когда я их стёрла без онучей. Лечил? Может прикосновением исцелять?

Вот и сейчас муж коня вывел да неоседланного поехал объезжать в начавшуюся метель. А я глядела на белого, почти сливающегося мужа, такого же цвета коня и едва могла различить их на сером, покрытым тучами, небосклоне. Проводив их взглядом, я отправилась в общую светлицу к родителям, наполненную смачными запахами курицы.

У мамы были очи на мокром месте. Покрасневшие, грустные. Отец улыбался, а значит, расстроен да не хочет того показывать. Я прислонилась к дверному косяку, пытаясь отогнать уже поселившуюся тоску по дому. Бросила взгляд на своё изображение, висящее на стене против входа, которое Бер подарил родителям, нарисовав в одно утро, когда мы с ним просто общались на сеновале. Очи были немного печальные, но от того словно обретшие силу, проникающие в самую душу. Неужели я такая красивая? Такие выразительные глаза, носик, ротик. Батюшка по молодости шутил, что надобно искать мне княжича. Да только я была против. Не искала я ни богатства, ни заточения. Ведь княгини тем и занимаются, что целыми днями сидят в тереме да вышивают. Я же не любила шитьё. Одно дело приданым заниматься, да и то, у меня с сим сложно выходило. Ведь не знала, для кого готовлю и как будет выглядеть муж мой. Подойдёт ли ему, понравится ли? А просто делать что-то как все мне не нравилось. Хотелось приносить кому-то добро и счастье, пользу. И не только своей семье. А ещё учиться по-настоящему и читать-читать-читать.

Мама, завидев меня, расстроилась. Её выдали дрожащие губы поверх натянутой улыбки.

— Матушка, чем тебе помочь? — её нужно отвлечь, пока уголки губ не опустились, иначе выступят слёзы, а потом придётся утешать долго. Матушка любила причитать и носиться с нами, может потому и младшие такими выросли, что с ними нянчатся много.

— Ты садись Василисушка, я сама, — ответила она. Я заметила и лучшую тёмно-зелёную понёву, и передник, на котором всё было заполнено вышивкой без единого просвета, и сорочку белоснежную, выбеленную, и кичку рогатую(то значит, что мама плодородна доселе). При взгляде на уже в летах женщину с чуть тронутыми сединою бровями, я улыбнулась. Маме возраст нипочём — бегает как молодка. И дитя родить может. Да только сложно теперь родителям, кормятся лишь с огорода, теперь только ждать, как сыновья помогать станут. Они-то помогают, но глядя на терпеливого Бера, заинтересовывающего моих братьев, я думала, что отец упустил их воспитание. Да, я была их нянькою, но что девка может им дать? Умение держать иголку с ниткою да как стоять у печи. Батюшка же самый тот возраст, что закладываются основы, упустил, работая в свободное время в граде. Теперь главное — показать увлекательность занятий, может, толк и выйдет.

Отец же был в обычной потёртой рубахе. Не хочет прощаться? Как я его понимаю. Переживания с новой силой накатили на меня. Нет, не стоит думать так. Ещё свидимся.

Деда дома не было, как и мальчишек.

А мне нестерпимо захотелось выйти во двор. Поборов желание, я осталась с родителями, стараясь общаться. Больше говорила мама, а я отгоняла все мысли, сосредоточиваясь на ощущениях дома, чувства защищённости, наслаждаясь запахами, ловя каждый взгляд родителей, каждый жест, каждое вдох. Почти не говорила, больше слушала и запоминала их голоса.

Мама внезапно замолчала, подскочила, обняла. И только тут я поняла, что плачу.

— Доченька, милая, не плачь, — и это мама меня утешает? А ведь я хотела её отвлечь. Я уткнулась в её шею, вдыхая такой родной запах. Голова шла кругом, и я поняла, что не могу надышаться и чувствую себя так, словно все силы из меня вышибло.

Услышала я стук хлопнувшей двери, ощутила прохладный воздух, ворвавшийся в натопленную избу. Сознание прояснилось, меня подняли чьи-то руки и куда-то понесли. Очнулась я уже на улице, от холода, и жара одновременно. Мне тёрли щёки обжигающим холодом снегом.

— Очнулась? — на меня взволнованно глядели любимые глаза, сейчас казавшиеся тёмными в свете ночи.

— Берушка..., — прикоснулась к его щеке.

— Лиска, ты чего творишь, а? Тебя ни на мгновение не оставить? Вроде ж и саму не бросал-то.

— Мне холодно.

— Идти сможешь?

— А как ты... — договорить не смогла. Но подумала, как он узнал, что у меня поплыло всё перед очами?

— Я тебя ощущаю. С первой нашей встречи, — муж на мгновение замолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Говори, я выдержу. — Тогда с тем выродком едва поспел... — он помог мне подняться. — Что у тебя с ним было? Чего взбеленился он?

И я поведала, пока мы ходили вкруг дома, правда, муж сбегал домой и принёс мне охабень. Как едва не убила Ухвата, когда он пытался снасильничать.

— Почему не сказала никому?

— Кто бы поверил?

— Василиса, слушай сюда, чтобы я такого больше не слышал! Ты всегда, запомни, всегда! будешь мне говорить, ежели кто к тебе будет подкатывать. По любому поводу, обижать ли тебя, детей ли, Голубу, родителей, родственников или ещё кого.

Какое-то время мы просто стояли молча, муж стряхнул образовавшиеся сугробы с моих плеч.

— Знаешь, раньше такого не было, как мне рассказывал отец. Все жили в ладу с природой, друг с другом, не оставляли в беде и могли на порог дома пустить незнакомца, — продолжил муж медленно, словно подбирая слова. — Так было, пока с Ермаком не пришли беды на нашу сторону, пока он не стал насаждать новую веру.

— А при чём здесь вера?

— Ермак принёс очень много горя. Одно его имя заставляло в ужасе преклонять колени. Поэтому веру в единого бога, которую он принёс с собой, все приняли безоговорочно. В душе здороваясь с солнышком, землёй-Матушкой. Мы боялись даже заикаться о своих прошлых богах, многие даже думать себе запретили. Мы ведь раньше тоже в одну богиню Славь верили, а потом просто природе стали поклоняться да предкам. Не каждый принять се мог, вот и ввели многобожие, придумав природным стихиям имена. Так вот, чтобы захватить народ, мало его просто покорить. Нужно действовать хитро, изнутри общества. Надо было заставить людей поверить и не только на словах, нужно было сломить волю народа. А как проще се сделать? — муж поглядел на меня, ожидая ответа.

Откуда ж мне знать? Войною?

— Война тоже была, но нет, — он словно знает, о чём я думаю. Неужели у меня на лице всё написано? — Ермак по приказу царя стал создавать заведения, где гнали самогон. Мужиков зазывали туда легкодоступные женщины. Не каждый шёл, дел ведь хватает, не до развлечений. А вот бездельники молодые да те, кого горе коснулось повадились туда заглядывать.

Как Ермак помер, люди осознали источник беды, сплотились да выгонять стали питейщиков, разрушающих уклад жизни. Да народ пристрастился уже к новому напитку. Вот и отец мой, как и другие, стал самогон гнать, раз перестали продавать его. Покуда не пил, вполне себе ничего. Учил мудрости предков. А как выпьет, так начинал над детьми издеваться. Мать поначалу за нас заступалася, так он и на неё с кулаками. Отец не бил, но как я тебе уже говорил, выгонял в стужу на двор. Летом было некогда пить, ведь поля ждать не будут. А после запрет ввели и на производство горилки*. Так явно отец уже не пил, но иногда и летом с поля злой возвращался да начинал буянить. Уж не знаю, где он доставал выпивку. Пару раз приходил домой с бабами. Вот тогда я не выдержал. Избил отца, когда он плачущую мать ударил. Отец даже пьяный мог дать отпор. А как проспался и не помнил он ничего. Не мог я выносить сего. Коли раз ударил его, мог в другой и убить. Потому собирался в орду идти, где мои боевые навыки могли пригодиться. А отец, как узнал, решил оженить меня. Ну а дальше ты знаешь, — он всунул в рот соломинку, и откуда только взял? Потом продолжил, не разжимая зубов: — Думаю, что в тот день после твоей свадьбы отец тоже выпил.

А у меня в душе всколыхнулась обида. Какая мне разница, какова причина его поступка? А коли кувшина не оказалось рядом и Боров бы не поспел? Что я могла против мужика сделать, пусть и старика?

Муж меня обнял.

— Его поступку нет прощения, Лисочек. Я тебе се поведал не для того, чтобы оправдать. А ты не заметила, что многие беды от горилки? Тот мужик с топором, что детей едва не убил, мой отец. Думаю, что у Ухвата пример не лучший был, но ежели я был против отца всегда, то Ухват, похоже, уподобляется своему.

— Думаешь, что меня в невестки он выбрал не за красоту и возможность снохачества?

— Знаешь, я виделся с ним с месяц тому. Заезжал домой, когда мимо проезжал. Так вот, мы поговорили по душам. Я вначале хотел врезать ему да сперва решил выслушать. Да и наверняка о смерти Борова он не знал. Но я скажу ему позже, как выслушаю, — муж сел на крыльцо и поглядел на меня: — Рассказывать, что он мне поведал?

— Да, — тихо сказала я. Се ведь прошлое, ненавидеть я просто не могу, а муж ведь обещал разобраться со стариком. — Только сидеть тут не стоит, пойдём на сеновал?

И муж, пройдя за мною, поведал, как его отец искал жён для своих сыновей. Бера хотел усмирить, привязать к дому, потому долго искал девку приземлённую, которая окромя хозяйства и не помышляла ни о чём. Были такие девчата, да всё не то. Далече пришлось забраться, в Выселки. Небольшая деревня, куда переселились люди из мест, где лет тридцать назад было наводнение — Иртыш затопил много прибрежных селений. Вот на его притоке и поселились люди, выбрав место позасушливее. Там и нашёл свёкр Голубу. Она была под стать Беру, крупная девка, боевая, но в то же время хозяйка хорошая, много приданого нашила. Правда, единственное, что не понравилось старику, что семья была разуверившаяся. Богов не поминали. Но мужик закрыл на се очи и оженил сына, надеясь, что тот привьёт жёнушке веру. Всё ж в сына он многое сложил, да, порою ведя себя подло и жестоко, но воспитывая его сильным духом. И рисовать запретил, потому что прокормить себя рисунками тот вряд ли смог бы, а вот землю пахать да разбираться в погоде, растениях, природе — се было важнее. Да, постоять за себя тоже важно и отец научил сыновей родовому бою, как суметь постоять за себя, как драться голыми руками или подручными средствами, используя для обучения возню по починке дома, двора, то, что постоянно делалось и оттачивались навыки. Избу сыну ставили с родственниками, даже Бер помогал. Да только сын остался неблагодарным и уехал в Выселки с женою. Сколотил там сам избу. Но за Бера отец не переживал, тот справится.