— Как прикажете. — Легрэ поклонился и, не оглядываясь, вышел из кабинета. Только прежде, чем вернуться в подвалы, он набрал целую корзину съестного и три бутылки лучшего вина, взял веревку и нож, мешочек с золотыми монетами, бутылочку с оливковым маслом и, накрыв все это шелковой салфеткой, в приподнятом расположении духа ввалился в комнату герцога. — Надеюсь, ты не слишком скучал в одиночестве, Луис? — сказал он, захлопнув дверь и поставив корзинку на стол.
— Зачем корзина? — ожидавший на кровати юноша встал. — Что сказал падре? — голубые глаза беспокойно пробежали по лицу Кристиана.
— Мы отпразднуем твою свободу, а на рассвете ты покинешь монастырь. Отправишься к морю... Или куда ты там хотел. Сядешь на корабль, и мы больше не увидимся с тобой, — Кристиан говорил легко, бодро, но в груди у него разрасталось пламя — оно причиняло такую сильную боль, что Легрэ не верилось, оно заставляло ненавидеть себя, обстоятельства, того, кто невольно, сам не понимая, смог пробудить в Кристиане столь сильные чувства. Легрэ не понимал, почему чувствует ее, и от этого на душе становилось совсем мерзко. Он для себя все решил, теперь главное было — не отступить.
— Отпразднуем? — юноша подошел ближе и заглянул в корзину, отодвинув ткань, вскинулся. — У меня и так тут вино невыпитое, зачем столько? Хотя... — от нервов Луис никак не мог согреться, более того проголодался, а тут было всего столько вкусного. — Так я могу уйти? — руки потянули булку и мясо. — Вина много не надо... У меня от него голова кружится.
— Можешь... Не волнуйся, к утру придешь в себя, — отмахнулся Легрэ, разливая вино по бокалам и улыбаясь Луису, только в синих глазах затаилась грусть. — Ты что, не хочешь отметить это дело как следует? Жаль музыки нет, разгулялись бы.
— Спасибо, — юноша отпил немного, но больше его волновало подкрепление сил. — Так что сказал аббат? — еще несколько глотков сладкого, пахнущего солнцем терпкого вина. Такого вкусного, словно сами виноградные лозы распускаются на языке волшебством. Кусочек за кусочком. Легрэ подлил еще. Легкое. Даже голова не кружится, как обычно. Герцог тяжело вздохнул. Он знал наверняка, что все не так просто. Наверняка, решили покормить перед смертью. Так бывает — сначала тебя спасает рука, но та же рука судьбы и уничтожает.
— Аббат? — изумился Легрэ совсем искренне. После третьего бокала он чувствовал себя уже не законченной сволочью, а просто мерзким скользким отвратительным червем. А Луис. Он был красив. От вина раскраснелись щеки, заблестели глаза, и Легрэ хотел его. Сегодня ночью он нарушит данное себе слово, возьмет желаемое без остатка, а потом... Про потом он старался просто не думать. Кристиан разглядывал юношу пьяным взглядом, подперев рукой подбородок. — Аббат сказал, что твоя подпись и согласие на постриг ему очень приглянулись... Он рад, что ты поступил мудро и правильно... И больше от тебя ничего не требовалось. Так что, давай выпьем за благоразумие, малыш. — Легрэ поднял бокал.
— Я думаю уже довольно, брат Кристиан, — Луис хотел встать, но понял, что все же не рассчитал с дозой. Эти сладкие легкие вина всегда пьются, словно никакого действия и нет, но на ногах так трудно держаться. — Раз все его устроило, я хотел бы выспаться перед дорогой. И теперь, простите, но... — юноша с трудом шагнул к кровати, — я хотел бы остаться один. — герцог забрался на свое ложе. Потолок кружился, свечи двоились. И... Легрэ тоже двоился.
— Спать в такую ночь не полагается, — улыбка сползла с лица бывшего стражника, как неумелая маска. Он допил до дна четвертый стакан, наклонился и достал из корзинки веревку. — Ни бог, ни ты мне этого не простите, — прошептал себе он под нос, встал и в два шага оказался у постели. Склонившись нал Луисом, Легрэ всмотрелся в его лицо. — Я бы смог полюбить тебя... если бы не обстоятельства, ты знаешь?
— Что? — Луис приподнялся и увидел в руках Кристиана веревку. Сознание, что его сейчас будут убивать ударило пузырьками в голову. И герцог вдруг засмеялся. Он никогда в жизни так не смеялся. Его просто разрывало от хохота. Полюбил? Да разве такие, как он умеют любить? Они умеют убивать. Он привыкли к силе. Они и понятия не имеют... Луис протянул вперед руки. — Вяжи, давай, — отчаяние вырывалось вместе со смехом дальше.
Но Легрэ склонился и жарко поцеловал Луиса в губы.
Юноша опешил, забарахтался, пытаясь освободиться от Кристиана, тот был так страстен в своем желании. Оно опять обдавало герцога непокорством, бурей океанской воды, что сметала все на своем пути. Великая стихия, которая обрушивается и утягивает на дно. Битье кулаками по груди закончилось стремительными объятиями, Луис обвил шею мужчины, и губы его приоткрылись.
Кристиан провел свободной ладонью по лбу Луиса, убирая волосы с лица, углубил поцелуй, надавил властно и напористо, подчиняя своей воле, едва понимая, что ему отвечают с желанием. Губы юноши были мягкими, неумелыми, и от этого их податливость становилась слаще. На миг Легрэ позволил себе забыться и не думать о том, что хотел сделать, что для осуществления его плана сын герцога должен ненавидеть его, ненавидеть люто. И Кристиан скажет ему правду, потом, обязательно.
Отстранившись от Луиса, Легрэ отложил веревку на постели и, встав коленями на постель, ухватил рубаху юноши по бокам, грубо и быстро стянул через голову.
— Тебе не нужно будет прощать себя за это, Луис, потому, что сейчас у тебя не будет выбора, — сказал он, тяжело дыша и скользя взглядом по молочно-белому стройному телу. Жар похоти и греха пожирал Легрэ изнутри, струился по мышцам спины, груди, живота, вниз, пробуждал к жизни его естество. — Я отдам тебе все, но взамен возьму тебя, и ты навсегда останешься лучшим моим воспоминанием.
— Что? Что ты говоришь? — под воздействием алкоголя герцог не сразу понял, что происходит, но в следующую секунду дернулся прочь. — Ты все-таки подлец, — зашептал он, кусая губы и опять упираясь в мужчину. — Ты специально меня напоил. Я должен был догадаться. К чертям! Уйди... Ты... Мне от тебя ничего не надо. А вы и так все получили... Мало... Хочешь перед моей смертью еще и позабавиться?
Глаза заблестели недобро, словно ледышки на весеннем солнце. От вина гудела голова, образ Кристиана плыл в сумраке кельи. Он закрыл дверь на ключ. Защищаться! От него нужно защищаться любым способом. Юноша рыкнул и вцепился зубами в запястье Легрэ.
Кристиан зашипел, точно озлобленный кот, схватил юношу за волосы, и с силой оторвав от себя, наотмашь влепил пощечину. Не дожидаясь, пока Луис очухается, Легрэ перевернул его на живот и стал связывать руки за спиной.
Таких выходок он не прощал даже тем, кто ему нравился. Кристиан напрочь перестал контролировать себя.
— Щенок, — хриплым голосом проговорил он, затягивая узлы слишком сильно. — Раньше надо было думать. Я тебе говорил, не верь никому. Ни-ко-му.... Ты не усвоил урок, малыш, придется расплатиться. И никуда ты отсюда не уйдешь... Ты принадлежишь монастырю, Луис, и теперь это с тобой будут делать много и часто, понял? Сначала я, потом падре Себастьян. Знаешь, он мне об этом сегодня прямо сказал. Так что, брат Луис, у нас с вами впереди бурная и насыщенная жизнь.
Луис мог заплакать, как обычно происходит со всеми, кого пытаются унизить таким способом, но даже теперь он продолжал рыпаться. Алкоголь словно выветрился из головы, а слова жгли слух. Не будете! Не будете. Вены перережу, повешусь... Нет...
Герцог внезапно обмяк и перестал вырываться. Лишь про себя представлял море и бескрайний горизонт. Происходит с ним... Ни с кем-то другим. Кошмарный сон? Нет, реальность. Могло бы в спальне короля, а теперь в подвале. С плебеем-стражником, который спас жизнь, а теперь эту жизнь порвет на клочки.
Луис закрыл глаза. Он стиснул зубы. Пытка? Что же, надо однажды принять мир, как пыткуа.
Легрэ собрал золотые волосы в пучок, разбросал по подушке небрежно и красиво, погладил Луиса по голове, будто жалея, но тон его не изменился:
— Минуту назад ты обнимал меня, — Кристиан коснулся пальцами шеи мальчика, прошелся по плечу вниз и снова вернулся назад. — Вся твоя беда в том, что ты хочешь меня, Луис... и моя тоже. Закрывайся, претворяйся, что тебе плохо, но это не так, и я намерен доказать тебе, что ты давно стал мужеложцем. Это в твоей голове, в сознании... Более того, тебя заводит, когда тебя домогаются. Как только я стал делать это, ты стал на меня смотреть по-другому.
Луис молчал, он вцепился зубами в подушку и не слушал. Нет, слышал каждое слово, но выкидывал их мерзость из головы. Восхищение перед кем-то не является грехом. Он восхищался синими глазами. Он их теперь и ненавидел. Пусть убедится, что... Да плевать. В чем он там будет убеждаться. Плебей! Мерзавец. Обманщик, который решил, что станет сильнее того, кто всю жизнь учился лгать и жил по закону власти. Кого заставляли делать все против воли. Били палками по рукам за любую провинность.
Говори. Говори же ты, воин! Нет, ты уже не воин... Дыхание вновь сбилось, перед глазами мелькали звезды. Веревки стягивали запястья. Когда ты уйдешь, найдется способ.
Кристиан сходил за корзиной, поставив ее на край постели, разделся — так буднично и просто, словно собирался спать.
— Хорошему монаху нужно учиться смирению, — фыркнул он. — Тебе придется быть послушным, солнечный мой. — Схватив Луиса за плечо, Легрэ стащил его с кровати и поставил на ноги, ухватил пальцами за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. — Если не захочешь, мне придется поискать способ заставить тебя.
Луис молчал. Он был трезв, лишь где-то в затылке еще стучала безумно кровь. Смирение? Ты понятия не имеешь, что такое смирение перед отцом, перед его приказами, перед всеми теми, кто называет тебя герцогом, а на самом деле распоряжается твоей жизнью. Ты никогда не ехал во дворец в качестве подарка, ублюдок. Ты не хуже и не лучше остальных.
Юноша не отводил взгляд. Сталь в нем бесновалась с огнем.
— О, так мы злимся? — усмехнулся Легрэ, прижав юношу спиной к резной колонне кровати, и почти касаясь губами щеки. Кристиан медленно провел ладонью по груди своей жертвы, по животу, по границе светлых волос, запустил в них пальцы. Он настойчиво гладил Луиса между ног и смотрел в его глаза, не отрываясь. — Вот так, Луис... Не отводи взгляда. Ненавидь меня... Ненавидь всех, но дыши ровнее.
— Прекрати. Хватит, — слезы выступили на глазах от напряжения. — Чтобы ненавидеть тебя, уже достаточно поводов. Ты жалок.
— Ты считаешь, что сказал что-то новое? — Легрэ улыбнулся совершенно по-скотски, и эта улыбка шла ему, делала черты его лица более четкими и правильными, приодень в дорогие шелка и сошел бы за аристократа. Но Кристиан был преступником, лжецом, вором, убийцей, и печать этих грехов лежала на его лице ледяной омерзительной маской. Он был рад, что Луис никогда не узнает причин, толкнувших его надзирателя поступать сегодня именно так. Кристиану было трудно, впервые в жизни трудно мучить кого-то. Он запросто смог бы такое сделать с юным Сейем, с кем-нибудь из других братьев, и помощника аббата не упрекнула бы совесть ни на миг, но сейчас стало все иначе. Луис убивал его, уничтожал, делал слабым. Казалось, что даже руки Легрэ горят от боли. Он хотел отпустить пленника, но продолжал тискать его, точно шлюху в притоне, и надеяться, что когда-нибудь, спустя многие годы, повзрослев и познав жизнь, Луис поймет, зачем Кристиан поступил так. А сейчас Легрэ делал то, что должен был делать. — Ты плачешь... Плачь. Так будет легче. Да и мне понравится, Луис. Считай это частью твоего обучения...
Небо! Унижение, которое сглатывается и проступает вновь горечью на губах. Слова, которые льются вместе со скотской лаской. Ничем не лучше и не хуже других. Ты жалок, жалок, жалок...И я с тобой вместе буду гореть в адском огне. Пусть только сейчас. На один час, где ад стенает от твоих рук, синих глаз... от...
— Я люблю тебя, — юноша вновь посмотрел на Легрэ прямо и не скрываясь. Это не было попыткой усмирить голодного хищника. Не было провокацией. — Мне все равно не жить, — сказал герцог. — Сейчас я могу признаться в чем хочу. Ты не вызываешь во мне страх. Ты просто жалок сейчас в попытке меня унизить своими руками и поцелуями. Развяжи мне руки, я отдамся сам.
Легрэ во все глаза уставился на Луиса и не сразу понял, что изменился, выдал себя взглядом полным боли, а когда очнулся и осознал, то разозлился. На себя. Только на самого себя. За эту тупую чертову боль.
— Идиот, — прорычал он и с такой звериной силой швырнул юношу на постель, что тот едва не ударился головой в решетчатую полукруглую спинку кровати. Легрэ накинулся на Луиса, схватил за плечи и снова ударил по лицу. — Ты меня ненавидеть должен! — крикнул он, снова ударил по другой щеке и бил с каждым словом. — Должен! Должен! Должен! — Кристиан вколачивал эту истину в Луиса с пощечинами, а под конец совсем озверев или обезумев, ухватил за горло. Синие глаза казались темными, тонкие пряди черных как смоль волос разметались по лбу, по вискам. — Усвой себе это... а не захочешь, я сделаю так, что будешь ненавидеть... Кого ты любишь? Насильника и убийцу? Ха! Мне определенно льстит, мальчик, но я как-то привык брать все сам.
Это была та острая боль, которую никогда не ожидаешь и которая сразу превращает тебя в куклу, потому что голова от силы пощечин метается из стороны в сторону. Луис вновь слышал слова. И помнил изменившиеся глаза Кристиана и его страх перед признанием. И ярость. Молиться Богу? Кому теперь нужно молиться? Герцог просто не знал. Он принимал удары как наказание за свои слова, за невоздержанность. Если бы сам мог, то руку бы себе отбил. До синяка... Бей. Еще бей. Я заслужил. Ты только убей меня до конца.
Тело безвольно опало опять на кровать. Щеки полыхали, от ударов все расплылось перед глазами. Но слез не было, зато из носа потекла тонкая струйка крови. Она капала на белую простынь, Луис пытался втянуть кровь обратно, а она все текла...
Легрэ оперся руками на постель, пытаясь немного отдышаться и придти в себя. "Стой! — кричало ему сознание. — Тебе же самому противно!", но Кристиан уже стиснул зубы и, схватив корзинку, вытащил из нее бутылочку с маслом. Остальное он швырнул на пол и только услышал, как тяжелая рукоять обоюдоострого кинжала глухо и тяжело ударилась о деревянный пол.
— Я смотрю, тебе прелюдия не очень понравилась, Луис, — Легрэ не скупясь, пролил на ладонь масла, смазал себя, потом небрежно ухватил юношу за бедро и, повернув немного на бок, размазал остатки между упругих белых ягодиц. Напоследок звонко шлепнув своего мальчика ладонью по заднице, Легрэ запустил руки под подвздошные кости и вынудил юношу встать на колени. Кристиан сейчас не мог и не хотел видеть его глаза, его лицо красное от пощечин и крови.
Юноша даже не совсем понимал, что его поставили на колени. Он осознавал лишь то, что его будут насиловать. Он чувствовал лишь запах крови и видел, как та теперь капает на подушку. От удара по ягодицам, от сладковатого запаха оливкового масла он впал в оцепенение и низко опустил голову. Прислонился опять к спасительной подушке, рискуя задохнуться, и вцепился в нее зубами.
