| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Я не могу. Я вынужден тебе отказать. Я священник, и это должно закончиться скорее. Ты не понимаешь... Я уеду отсюда на юг, в Рим. Твой дядюшка... Я в ответе за него.
— Не понимаю, — пробормотал Пьетро, сквозь прикосновения губ к горячей коже. Юноша помнил вкус капелек пота, вкус страсти, вкус семени своего Августа и пьянел от этого все больше и больше. — Почему ты гонишь? В чем я виноват?
— Я виноват. Я служу Богу. Ты не виноват, хватит, Пьетро. Пусти... — Августино задыхался от страсти.
— Не могу, — проговорил юноша. — Ты служишь Богу, но ведь священники должны помогать жизни, а ты меня убьешь, если оттолкнешь. Август, — барону до сумасшествия хотелось стянуть с себя и с любимого одежду и оказаться такими, как их сотворил Создатель — обнаженными, едиными, чистыми. Ведь любовь — это не похоть, это не от дьявола, от Бога. — Я хочу дарить тебе любовь, себя. Этому же учит Библия? — Пьетро с отчаянной надеждой всмотрелся в глаза инквизитора. — Возьми мою любовь.
Мольбы вновь растопляли сердце и разбивали насажденный холод рассудка. Когда Пьетро касался Августино, тот закипал и становился пламенем, он и сам не заметил, как стал целовать единственного, желанного своего возлюбленного, как потянул его на кровать, теряя нить ответа, который так и не прозвучал. Нежные пальцы проходились по шее, проникали в густые темные волосы, доставшиеся от ветви королей.
Юноша задыхался от счастья и все еще остающегося страха — вдруг ему не поверили? И опять будет прогонять?
— Август, — шепот, больше похожий на молитву, почти тонул в темноте спальни, которую, затмевая солнечный день за окном, создавали тяжелые портьеры. Признания души, за которые ругает церковь, легче рождаются именно во тьме, осененной кожистым крылом нечистого. — Возьми меня. Я так соскучился по тебе. — Часы, проведенные в погружающих в отчаяние разговорах, казались вечностью, льдом, который может растопить только он — единственный, любимый, с колдовским взглядом, ради которого и на костер не жалко.
Следующий час для обоих прошел в дурмане, убиравшем недоверие, страх, вновь стиравшем стену, внезапно возникшую между ними, закончившийся объятиями и сном, который к вечеру был прерван громким стуком в дверь, — сюзерен просил падре Августино спуститься во двор. Привезли ведьму с братьями...
* * *
Холодным промозглым днем, перетекающим уже в вечер, пленников привезли в баронство Райсаро, как преступников, связанными, измученными, протащив через ворота собственной крепости-замка и сдав на руки воинам, которые не собирались снимать кандалы с двух братьев, не развязали веревки и на Софи, снятой с телеги с сеном и брошенной у дверей, пока сюзерен не явится за беглянкой самолично. Гвардейцы смотрели хмуро на серый комок на камнях.
Шаги послышались буквально через пять минут и остановились у девушки.
— Софи, вы зря подались в бега, — сказал Луис, приседая и убирая темные спутанные пряди с лица ведьмочки.
Она слишком хорошо знала обманчивость этих прикосновений и всю подноготную слов. Сердце в груди билось болью за Флаво и Лучиано, ненавистью к Сильвурсонни.
— Почему вы не можете оставить меня в покое? — Софи дрожала, как лист на ветру, — маленькая, беззащитная, испуганная и божественно прекрасная даже теперь, в простом платье крестьянки, со спутанными волосами и заплаканным лицом.
— Потому что вы не позволяете мне жить своей жизнью, Софи. И теперь ответите за то, что сбежали перед святой инквизицией. Она умеет заставлять говорить и более строптивых. Поднимите ее, — Луис сделал несколько шагов назад, а сам позвал рукой Августино, который пришел с братьями. — Я перепоручаю мою жену вам, святой отец.
Софи смотрела на Луиса широко распахнутыми глазами, полными слез. Ей стало очень страшно от одной мысли о пытке и о костре, о том, что Флаво и Лучиано казнят вместе с ней. Она была готова на что угодно, чтобы сохранить жизнь братьям.
— Ваше величество, позвольте мне поговорить с вами, — прошептала она не своим голосом, едва слышно, как-то обреченно. Впервые во взгляде Софи не было ненависти, в их черной глубине были только печаль и боль. — Прошу вас.
— Я пытался говорить с вами, — ладонью в теплой перчатке из шелка, побитой теплым мехом, он остановил священников. — Вы называли меня дурными словами, это слышали и мои слуги, которые ждали у входа в шатер. Они знают, что в ту ночь я не спал с вами, Софи. Теперь говорить желаете вы. Что же, говорите, у меня нет секретов от святой инквизиции.
Софи слушала короля, кусая губы и тихо всхлипывая, и ей только и осталось, что согласно кивать.
— Позвольте поговорить с вами наедине, — попросила она еще тише. — Я знаю, что меня ждет, и я могу надеяться только на ваше милосердие. Мой отец мертв, а братья ранены... Что вы потеряете, дав мне еще четверть часа напоследок? Пожалуйста, Луис.
Мужчина поднял на голову капюшон своего длинного темно-красного блио и покачал головой, вновь махая рукой теперь уже гвардейцам. Девочка стояла на ветру, с такой бледной кожей, но сюзерен не хотел ее жалеть после того, что сотворили с его возлюбленным, с его Алонсо.
— Говорите, — хмуро бросил, сжимая губы.
Софи перевела робкий взгляд на Эдвина. Он смотрел на нее долго и спокойно, прямо в глаза, потом вздохнул с сожалением. Софи отпустила глаза, а потом слезы покатились по ее щекам.
— Я не сделала вам ничего плохого... так же — как и Флаво с Лучиано. Никто из нас не заслужил смерти. Я не хотела говорить ничего плохого о вас, ваше величество... Я была в отчаянии, и мне было больно. Мы не заговорщики... сжальтесь.
— Я слышал обратное от ваших слуг на допросах, — с сожалением пожал плечами Луис. — Я надеялся примириться и взял вас в жены, чтобы ваш род мог соединиться с королевской ветвью. Теперь вы называете меня вашим величеством, но при этом плели козни, — долгое молчание стало слишком явным. — Маркиз, отведите Софи в комнату прислуги, пусть исповедуется и расскажет все добровольно. У вас один шанс, баронесса. Один, — Сильвурсонни развернулся и направился по двору прочь, а гвардейцы вновь подхватили легкую, как былинку, девочку и поволокли к входу для слуг. За ней двинулся и священник со своими людьми.
Алонсо последовал за королем в замок. Эдвин только у дверей обернулся, чтобы взглянуть на ту, кто желала убить его любовь.
— Как ты? — спросил Эдвин, мягко касаясь плеча Луиса, когда они поднялись на второй этаж, вошли в комнату и остались одни.
— Слишком тяжело видеть беззащитную женщину, которую должен убить, чтобы сохранить власть, — Луис обнял любовника и положил голову тому на плечо. — И я верю, что она сотворила это с тобой.
Руки Эдвина прошлись по спине Сильвурсонни, чтобы почувствовать его близость, его тепло. Алонсо никогда не носил перчатки и потому пальцы у него часто были холодны. Сердце гулко стучало в груди, выбрасывая в кровь сладость мгновения.
— Ты сейчас говоришь о долге. А чего хочешь ты сам?
— Я знаю, что сделал бы Фернандо, если бы покусились на меня, — шепнул в волосы Луис. — Он не задумался бы о чувствах этой девочки и отправил ее на тот свет, как и многих, кто пытался сделать хоть шаг против него. И я так поступлю, потому что ты для меня — все, сын для меня — все, наша страна для меня — все.
Эдвин закрыл глаза и улыбнулся слабой счастливой улыбкой.
— Софи для нас не опасна, — прошептал он, смещая руки на бока короля слишком нежно для невинного касания. Возбуждение прошло дрожью по телу, толкнулось в паху, а губы прошлись по краю уха Сильвурсонни. — Ты хотел бы ее смерти, если бы не был королем?
— Нет, но если она сделала тебя одержимым, то я не остановлюсь и добьюсь возмездия, — мужчина закрыл плотнее дверь, задвигая засов одной рукой, прижал Эдвина к ней, чтобы стянуть перчатки и бросить те на пол, а потом потянуть прочь пояс, дергая резко за пряжку.
Алонсо нетерпеливо следил за руками Луиса, за тем, что они делали. Медленно сходя с ума от любви, он тяжело дышал. Боже, он, кто прожил тридцать лет в одиночестве и покое, с Луисом был готов заниматься любовью сутки напролет, в любое время дня и ночи. Эдвин стоял покорно и почти не двигаясь.
— Так все-таки — нет?
— Нет? Не будем говорить об этом... или? — голубой взгляд был затуманен желанием. — Тебе важно, что именно я сделаю с Софи? Ты хочешь, чтобы я помиловал и ее, и братьев Райсаро? Изменников, предателей?
— Вовсе нет, — улыбнулся Эдвин, проходя по груди Луиса ладонями. Божественен! Прекрасен как ангел! И душа у него ангела! Алонсо знал это, всегда знал. — Меня тут просто вконец любопытство замучило, понимаешь? — Легкий поцелуй коснулся краешка губ, щеки, скулы. — Где шлялась эта троица, когда Райсаро вывел войска против нас? Странно как-то... два брата хватают сестренку и бегут, бросив замок, положение, деньги, честь... Первый раз вижу столь не амбициозных баронов.
— Я не знаю, — затуманенные глаза, скользили по фигуре Эдвина, и в голове уже рождались образы их пылких ночей и долгих свиданий, когда можно кормить друг друга, целовать, лежать рядом и забываться нежностью. — Ты что-то подозреваешь?
Эдвин откинул голову — на шее следы почти сошли, но все еще проступали бледными пятнами под кожей. Алонсо потянул с себя блио. Странно, но любить ему сейчас хотелось сильнее, чем мстить.
— Я подозреваю, что человек в опале хватается за самое дорогое, что у него есть... И пытается вытащить это из огня, спасти, уберечь... У Софи до тебя был любовник, но не один... Целых двое.
— Двое? Братьев? — воспоминание о том, что девочка умоляла за братьев, всплыло очень четко, пока он освобождал любимого от рубашки. — Ты сейчас сказал то, что есть на поверхности. Ты уверен?
— Абсолютно, — улыбнулся Алонсо, подталкивая Луиса к постели. Прекратить бы этот разговор, сжать своего ангела в объятиях и целовать, пока дух не выйдет из тела. — Софи сейчас загнана в угол... Поговори с ней — и ты такое узнаешь, чего из нее пытками не вытянешь... Кто знает, что она расскажет... Захочешь любимых спасти — выложишь все как на духу. Имена других заговорщиков, например.
— Ты предлагаешь мне оставить тебя? — заулыбался Луис, через ткань сжимая член Эдвина, — Или пойдешь со мной? — внутри боролся интерес к ведьме и желание получить Алонсо прямо теперь, раздеть и отыметь его прямо на полу.
— Это зависит от того, что ты со мной сейчас сделаешь, — жарко выдохнул Эдвин, послушно толкнувшись навстречу умелым жарким пальцам. Это было так хорошо, что ноги едва не подкосились. Алонсо совершенно терял голову. Холодный и молчаливый на людях, с Луисом он становился жарким пламенем. Только с ним одним! С единственным! С любимым на всю оставшуюся жизнь! Какое им дело до Райсаро, до других, до всего мира, когда они наедине? Эдвин поймал губами губы Луиса — на несколько мгновений, отмечая его своим вкусом и принимая его. Встреча многозначительных взглядов, стон на губах Алонсо. — Я все думаю... Ты никогда не хотел побыть со мной грубым? Просто нагнуть и оттрахать так, чтобы я охрип от криков... Жутко хочу узнать тебя со всех сторон, Луис.
Сильвурсонни прищурился, словно оценивал, бравирует ли его возлюбленный, а потом развернул его спиной к двери и толкнул вперед, выражая нетерпение.
— На колени, — приказал хрипло, задирая длинное блио, практически накидывая Алонсо на голову и резко стаскивая прочь штаны и разрывая ленты. Он желал его так сильно, что хватило одних слов, одного взгляда, чтобы перейти на грубость и смять всякую возможность к сопротивлению. Теперь член Луиса вторгся в Эдвина горячей страстью, обжигая внутренности и принося и боль, и наслаждение.
Крик пронзил комнату. Алонсо от такой перемены совсем потерял контроль над собой и своими действиями. Черт возьми, ему нравилась грубость — моменты, когда руки Луиса держали сильнее обычного, движения становились жестче, выбивая болью последние остатки разума. Эдвин сам поражался тому, с каким восторгом его тело откликалось на происходящее. Наверное, ни с кем другим он не смог бы быть таким, принять нечто подобное, но с Луисом даже было хорошо, невозможно хорошо. Резкие сильные удары бедер по ягодицам доводили бедного растерявшегося Эдвина до иступленных беспрерывных стонов.
— Еще... — попросил он. — Еще.
Сколько бы не просил теперь Эдвин, сколько бы не оглашал криками комнату их медового месяца, проведенной в замке врага, Луис не позволил бы ему теперь отказаться от острого, как кинжал, проникновения в самую его душу, где тело — лишь часть, лишь отголоски близости, а на самом деле главное — ухватить момент, когда сердце заходится в отчаянном порыве обладать и берет свое.
— Ты мой, мой, мой, — повторял Сильвурсонни, вбиваясь во вскрикивающего, стонущего военачальника, который двигался навстречу, подтверждая право владеть собой.
Эти слова были как елей на душу Эдвина. Луис брал его жарко, требовательно, подтверждал каждым движением свои слова. Этот человек мог делать с Алонсо что угодно, как угодно — и это все Эдвин принял бы как должное, потому что любил своего короля, ангела, свой давний сон уже много-много лет, и будет любить всегда. Он двигался навстречу Луису неистово и жадно, пытаясь впустить в себя как можно глубже.
— Луис... любимый... — Эдвин то шептал, то срывался на крики. Он уперся одной рукой в стену, чтобы удержать равновесие и толкаться резче, быстрее. Больно! Прекрасно! Остро! — Сильнее!.. Вот че-ерт...
Луис закрыл глаза. Стены замка, камни, его движения, его вскрики, его ожидание быть одним сейчас открылись неожиданно, как будто душа открылась навстречу Алонсо — впервые подтверждая, что это настоящее, стоящее всей жизни чувство. С ним хотел сюзерен делить и кровать, и свою судьбу. С ним, только с ним, сжимая в тисках или лаская, беря или отдаваясь соблазну взглядов.
Эдвин резко и неожиданно выскользнул из рук короля, развернулся к нему лицом и, обняв, поцеловал в губы.
— Ты меня совсем с ума сведешь... собственник, — сказал он, наклоняясь к бедрам любимого. Алонсо лизнул головку его члена, а потом взял в рот целиком.
Не ожидавший такого поворота, сюзерен несколько опешил. Он оказался у стены, которая прожигала прохладой спину, а спереди его брал неистовый жар и властность.
— Эдвин, — застонал Сильвурсонни, цепляясь за выступ камня, чтобы не упасть.
Алонсо лишь на мгновение отпустил его, чтобы сказать:
— Сегодня для тебя все, что пожелаешь... Всегда. — И снова взялся за дело. Раз за разом Эдвин пропускал Луиса все глубже в горло, так, что порою становилось нечем дышать, и гортань спазмом сжимала член Сильвурсонни, пытаясь вытолкнуть чужеродное тело. Алонсо заметил, что если приложить немного усилий и потерпеть, горло сжимается сильнее.
Ноги Луиса дрожали, колени ходили ходуном, его тянуло отдаться всепоглощающему желанию любовника, забыть о Софи, которая навела порчу, о страхе, живущем за любимого, с которым провели уже несколько сеансов. О предстоящей битве за душу Алонсо и даже о сыне, которому всегда грозит опасность.
А вот Эдвин явно про все позабыл и увлекся процессом. Почувствовав, что Луис на грани, Алонсо отпустил его и поднялся с колен, потом протянул королю руку, чтобы помочь встать.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
