Монастырь:ведьма для ангела-5 (Часть вторая)

Ведьма для ангела

ЧАСТЬ 2

Эдвин провел весь день в шатре под присмотром двух лучших лекарей Вестготии и их юных слуг. Компания, надо сказать, подобралась та еще, невеселая. Алонсо в жизни не пил столько лекарств. Под вечер ему доложили, что началась церемония венчания. Не то, чтобы военачальнику было все равно, но он воспринял эту новость с холодной невозмутимостью на лице, кивнул и сухо приказал принести отчеты разведки за сегодняшний день. Тревога всю ночь не покидала Эдвина, тревога за Луиса, ведь тому, как примерному мужу и королю предстояло провести ночь наедине с это сумасшедшей девицей. Алонсо приказал гвардейцам хорошенько осмотреть шатер и охранять короля, даже если им придется лицезреть соитие Сильвурсонни и его молодой жены. Конечно, Эдвин выразился слишком буквально, но потом еще долго слышал, как снаружи солдаты смеялись над его расторопностью. Потом пришел Пьетро и полчаса болтал без умолку о церемонии и инквизиторе, с которым собирался провести время. Алонсо долго подтрунивал над воспитанником, а после отпустил его с богом. Эта ночь была такой странной. Сон никак не шел, и он просто лежал в постели, закинув руку за голову и разглядывая полог шатра. Снаружи гвардейцы веселились и праздновали свадьбу короля — большинству из них и в голову не могло придти, каков на самом деле этот брак и сколько всего омерзительного сокрыто в нем. А еще Эдвин думал о Луисе, вспоминая его нежные руки и губы, его страсть — такую еще новую, непривычную. В его шатер вошел человек в плаще и накинутом на голову капюшоне. Алонсо знал, что через охрану без доклада прошел бы только один человек, король.

— Что случилось? — Эдвин взволнованно поднялся на локте.

Тот остановился и еще некоторое время молчал, словно призрак, явившийся среди ночи. Мысли сюзерена не отличались радостностью. Они плутали в лабиринтах прошлого, и девушка, которая только что пыталась вырваться и умоляла всем видом, не брать ее, вдруг разбудила в Сильвурсонни прежнего, скрытного и очень одинокого Луиса, который привык полагаться на чувства и инстинкты. И те подсказывали, что произошло что-то ужасное, что он причинил боль существу, которое того не заслуживает. Как бы не ненавидела Софи короля, тот вовсе не желал, чтобы она страдала. Говорил, угрожал, но не желал ничьей боли.

Их он видел вдоволь. За долгие годы царствования Фернандо, почти став его тихой тенью, Луис наблюдал, что можно сделать с человеком, если применять власть и пытки. А пытки... Смутные воспоминания, оставшиеся после тяжелой болезни, вообще ужасали яркостью. Да, Кристина и король рассказали про существование Ксанте, напомнили о нем, но ничто не убрало страшных снов, где люди обращались в золу, в жалких зверей, забитых и запуганных.

— Как ты себя чувствуешь? — Луис ступал мягко по шкурам, а потом опустился рядом с Эдвином и снял с головы капюшон, под которым бледное лицо светилось бледной луной.

— Я скоро смогу ходить, — ответил Эдвин вскользь, обеспокоено глядя на любимого. — Лекарь сказал, что инфекции нет, все хорошо, только шрамы останутся... — Алонсо сел и приложил ладонь к щеке короля. Сильвурсонни должен был быть у Софи сейчас... Что-то определенно стряслось. — На тебе лица нет. Что с тобой, скажи мне?

— Всего лишь решил побыть с тобой, — Луис сначала прислонился щекой к плечу Эдвина, а потом и вовсе лег ему на колени и погладил по ноге. Лишь бы не нагноилось, и не началась инфекция. Жизнь — хрупкий дар, который обжигает форму тела и делает его вроде крепким, но на самом деле достаточно дуть, чтобы погасить пламя.

— Лжец, — ласково произнес Эдвин, запуская пальцы в светлые волосы — он гладил и ласкал, успокаивал, не торопя откровения, и знал, чтобы на свете не случилось, он все поймет и примет Луиса любым, чтобы тот не сделал, куда бы не пошел. Пальцы прошлись по виску.

— Лучше оставлять, как должно быть, чем двигать воздух, — приятная ласка успокаивала и отодвигала головную боль. Но там, на глубине вихрилось беспокойство натянутой струной, готовой сорваться и окровить божественное — истину, которая и так понятна. — Софи надо отправить к отцу.

Эдвин вздохнул, на миг замерев и выдав тем самым свое удивление, потом пальцы вернулись к прежнему занятию.

— Я знал, что ты не сможешь, — сказал он тихо. Луис не тронул Софи. Впрочем, Алонсо всегда знал, что он не чудовище. — Нам с тобой это дорого встанет, но ты прав, так нельзя. Давай просто нападем на заговорщиков, арестуем их и отдадим под суд Рима

— Я думаю, что именно Риму следует передать это дело, — тихо подтвердил Луис, голова раскалывалась от постоянных размышлений и от того, что еще придется собирать мятежных баронов на ответ.

— Тебя же не это беспокоит, верно? — спросил Эдвин осторожно. — Я чувствую, ты устал. — Алонсо наклонился и прижался губами к виску Луиса.

— Все, что меня окружало, принесло только страдания, — с осторожностью начал Луис. — Я был счастлив, но я не был слеп, как многим кажется. И теперь я не умею быть жестоким. Тушуюсь. Что бы ты не говорил теперь, я плохой король... И года не прошло, как воронье слетелось. Мне досталось наследство от Фернандо, но я не умею им распоряжаться. Здесь надо сражаться, Эдвин, резать глотки... Отдавать приказы...

Алонсо молчал, согревая дыханием кожу, потом осторожно повернул голову Луиса к себе и мягко улыбнувшись, поцеловал в губы.

Слишком неожиданным оказался для Луиса этот поцелуй. Он так устал, что даже не понял, что теплые губы Алонсо открывают его собственные, что мягко ласкают, что его язык проникает и проходится по зубам. Сильвурсонни задрожал, точно его целуют впервые, и почему-то смутился, покрываясь румянцем, который в темноте не увидеть. Как хорошо, что не увидеть — и его слабости, и его страха...

— Все хорошо, — прошептал Эдвин, — я с тобой. — Он положил ладонь на грудь Луиса, чувствуя биение его сердца. Алонсо не стал спрашивать, что произошло в королевском шатре, но к него как камень с души свалился, и если Луис не тронул Софи, может быть, все еще можно исправить. Только бы встать на ноги поскорей. — Ты не должен жить так, как тебе не хочется.

Почувствовав попытку встать, мужчина уложил Эдвина обратно.

— Ты куда собрался. Лекарь сказал, тебе только полегчало. Еще несколько дней береги себя, — попросил , вновь укладываясь на колени. — Я живу с тобой, и теперь все наладится. А Софи мы вернем отцу, если она того хочет.

Эдвин хмыкнул. Голос его звучал ласково и мелодично:

— Так значит, ты все-таки решил испортить ей жизнь?

— Она могла бы стать возможностью примирения, а теперь дело отца разобраться с произошедшим. Между нами ничего не было, — хмуро отозвался герцог.

— А она всегда может сказать, что ты лишил ее девственности, а теперь желаешь унизить, отказываясь. — Эдвин потянул Луиса в постель, уложив рядом с собой. — Тебе следовало в этом случае сразу позвать слуг. Конечно, это повод для развода и в глазах инквизитора — самый оправдывающий тебя. Софи пыталась убить себя, поджигая шатер... Ты можешь дать ей шанс свести счеты с жизнью. Дай ей маленький нож — и она уже к утру перережет себе вены. Если ты, конечно хочешь избавиться от нее.

— Там были слуги. Я не отправил служанку и одного из пажей. Закон полагает оставлять свидетелей, — тихо сказал Луис. — Она бросала мне слова, которые придумала не сама. Райсаро будет обвинять меня в мужеложестве, — герцог улегся на подушки совершенно обессиленный. — И она не убьет себя

— Нужно нападать. — Эдвин коснулся пальцами губ Луиса, и подумал, что они более припухшие, чем обычно. И этот привкус крови. Софи разбила ему лицо? Злость и обида в сердце Алонсо перевесили жалость к Софи. — Тогда самое время раздувать скандал... Либо мы прижмем баронов Райсаро, либо они уничтожат нас.

— Я понимаю, но не могу... Я сам сделать не смогу, — признался Луис внезапно и закрыл глаза. — Завтра я должен отдать приказы. Лучше будет написать письменно или поручить секретарю. Барона Райсаро нужно арестовать. И его сыновей... в назидание другим.

— Я поеду, — сказал Эдвин. — А скандал доверь Пьетро. Поверь, он блестяще справиться. У него с общественностью отличные связи.

— Хорошо, — согласился Сильвурсонни, — только Пьетро тоже ранен, как и ты... И дела я не могу оставлять... — мужчина притянул к себе Алонсо, чтобы устроить на плече. — Сейчас будем спать.

... Страшное видение пригрезилось сюзерену — сотни ног, закованных в латы, кровь, стекающая на землю и шипящая от того, что та так горяча. Он распахнул глаза от настойчивого толкания в плечо. Алонсо рядом не было, зато слуга сообщил:

— Ваше величество, ведьма пропала, — почему он так сказал и почему Луис сразу понял, о ком речь, не знал никто, только бог, но мужчина сразу приподнялся и потребовал одежду.

— Где маркиз? — спросил, быстро накидывая блио и оглядываясь в поисках обуви.

— Он отправился к баронам, — доложил паж и поклонился, опускаясь на колени и вдевая ногу Сильвурсонни в теплый башмак. — А ваш названный сын еще почивают. Подать завтрак?

— Нет, — резко вынырнув в морозное утро, Луис понял, что война между баронствами и сюзереном только началась, потому что вдали трубили, и слышался лязг, свойственный только битве.

То утро было кровавым и полным боли — лязга оружия, криков, пронизывающих холодный воздух. То утро началось с войны, которая могла перевернуть ход истории вестготского королевства, если бы войска Луиса проиграли и поддались напору объединенных одной целью баронств. Но у всякого злого умысла есть противовес — божественный ответ. И Бог оказался на стороне сюзерена, войска которого оттеснили отряды повстанцев к лесам и там добивали, разделив на небольшие группы. Все это время Сильвурсонни ждал вестей о том, что найдут беглянку Софи, ее отца и братьев, но его ожидал лишь один радостный момент — старый барон Райсаро погиб в бою. За идею, которую лелеял в груди, желая уничтожить все чаяния Фернандо, которые теперь охранял его тайный супруг, оставшийся на этой земле.

* * *

— Падре! Вы уже спите? — раздавшийся в ясной, звездной прохладе ночи радостный юношеский голос мог поднять, наверное, не только инквизитора, возле шатра которого приплясывал Пьетро. Собственно говоря, орал он же. Ну не орал, конечно, но говорил очень громко. Беготня по лагерю на прихрамывающей ноге и разговор с Алонсо неожиданно развеяли мрачное состояние, в котором барон Моунт пребывал после свадьбы сюзерена, и теперь он был готов выполнить приказанное — следить за римлянином хоть всю ночь. Правда одеться потеплее забыл — так и шлялся в легком темно-коричневом пелиссоне и без плаща. Потому и прыгал — согреться. Почему на одной ноге — ну так вторая же ранена!

Спавший уже глубоким сном Августино открыл глаза и сначала подумал, что ему мерещится. Инквизитор приподнялся, а его человек, что сидел у костра, взглянул на молодого священника и направился к пологу — проверить, кто там:

— Это барон Моунт, — сообщил он. — Впустить?

— Впустите, — не подумав, ответил Августино, забыв совсем, что сейчас в одной рубахе и вряд ли может явиться на люди, но было поздно. Охранник подал знак входить, а сам покинул шатер, чтобы не мешать беседе. — Вы с ума сошли? — инквизитор сел в своей разворошенной постели, протирая глаза и оглядывая полуголого Пьетро.

Юноша плюхнулся на подушку поближе к костру и ответил, ловко выковыривая восковую пробку из красивой большой бутылки:

— Все зависит от обстоятельств, — после чего подмигнул инквизитору. — Когда мне это говорит девушка, я обычно отвечаю "Даааа!" — почти простонал юноша протяжно и с придыханием. — С вами же я хотел обсудить этот вопрос подробнее. О! Получилось! Где у вас тут кружки? — Пьетро, доставший пробку, победно оглянулся по сторонам.

— Я очень устал после дороги, да и вам следует не ходить раздетым в такой холод и отправиться спать, — строго отозвался инквизитор, а глаза его вспыхнули, как два самых дорогих изумруда. — Кубки убраны в сундук, — добавил он, видя, как Моунт разделывается с бутылкой. — Право, отправляйтесь к себе.

Пьетро сделал вид, что задумался, глядя на инквизитора, а потом поинтересовался ехидно:

— Вывод о том, что я с ума сошел, был сделан на том основании, что я хочу раздетым в холод? Угощайтесь, — поставил перед падре бутылку, после чего демонстративно потянул с себя пелиссон.

— Вывод сделан на основании того, что вы зимой среди ночи решили, что я желаю выпить, а не сплю праведным сном, — поправил Августино и посмотрел на бутылку. — Вы бываете всегда таким упрямым, сын мой?

— Когда от меня этого хотят, падре, — тяжко и убито вздохнул Пьетро. — Надо же было оправдать ваши пожелания, — и пересел на брошенный на землю пелиссон, основательно поерзав на нем. — Ну вот, теперь мне действительно придется пойти к себе раздетым, — заметил удовлетворенно. — Падре, вы попробуйте — это лучшая бутылка из королевского обоза, причем вино, а не граппа! Позапрошлого года — тогда такой урожай винограда выдался, — барон мечтательно закатил глаза. — Это вино наш виноградарь назвал "Услада души" и он был прав! Я это понял, когда только в первый раз его попробовал.

Пьетро умолчал о том, что это случилось после смерти отца и он тогда просто вусмерть нажрался им, до потери сознания. Но на душе стало легче, как ни странно. Так что название оправдало себя.

— Я не склонен пить среди ночи, барон Моунт. Поздно, — Августино вновь улегся и посчитал разговор оконченным, отворачиваясь от юноши спиной и накидывая поверх теплое покрывало. В постели было приятно и сильно клонило в сон, особенно после того, что пришлось пережить молодому посланнику за этот день. Он не был глупым мальчиком, он видел, что между сюзереном и его военачальником что-то нечисто, но дело ли простого инквизитора портить отношения Рима с Вестготией?

— Падре, почему бог сотворил мужчину и женщину не равными? — внезапно спросил очень тихо и серьезно Пьетро. Он уже успел подхватить бутылку обратно и даже сделать пару глотков. От установившей тишины вся веселость куда-то немедленно пропала. Треск огня, звуки ночного лагеря, переклички — все это было знакомо и давно отбрасывалось мозгом как нечто незначительное. — Я понимаю, что мешаю вам. Если возможно, ответьте, и я уйду.

Августино медленно перевернулся к огню, подталкивая подушку под щеку. С темной бронзовой кожей, светлыми глазами, здесь, в северном краю он представлял из себя настоящую экзотику.

— Это богословский вопрос, Пьетро. Женщина совершила большой грех, искусив Адама. Ты бы шел все же спать.

— Я пойду, — кивнул согласно головой юноша, мотнув черными коротко стрижеными волосами, и опять уставился на инквизитора. День действительно был тяжелый и тот, похоже, не собирался никуда, значит задание сюзерена выполнено. — Но, падре, грех ведь она совершила уже потом. А не равна была изначально.

— Она жена, — сонно подтвердил инквизитор, — плоть от плоти, — он положил руку под щеку и закрыл глаза, не понимая, о чем вообще идет разговор.

Пьетро отхлебнул еще глоток. Плоть от плоти. Зачем? Барон не помнил, когда именно в его голове появился этот вопрос, но было это давно. Возможно, когда он пытался понять, почему его отец, герцог Сильвурсонни и его величество живут вместе. Нет, он это все принимал, с самого детства, но в отрочестве задумался — почему так сложилось? Путь размышлений был извилист и тернист, но одно из основных предположений — женщина просто не сможет им дать того, что дают мужчины. Женщина никогда не сможет преданным другом, соратником. Женщины всегда хотят управлять, но делают это исподтишка, по-подлому. Поэтому Пьетро никогда не сближался ни с кем из своих подружек. Приятно провести время, подарить подарки — это пожалуйста. Большего — ни-ни. Мужчины? Боевые товарищи, друзья, соблазненные рад интереса — и все. Сердце повесы и ловеласа билось свободно и спокойно. Но сегодняшнее венчание выковырнуло из души давно позаброшенное, позабытое.

Юный барон, погрузившийся в раздумья, отрешенно смотрел на инквизитора. Тот казался ожившей римской статуей, картинки которых Пьетро, еще будучи мальчиком, видел в одной из дорогущих книг милорда. Отвлеченно пронеслась мысль, что падре не просто падре, но и красив. Интересно, у инквизиторов мужеложество принято? Ведь в обычных монастырях оно распространено, как рассказывал отец.

Молчание барона окончательно сморило Августино, тот погрузился в добрые и сладостные сны, расслабляясь и даже улыбаясь во сне, словно чистый младенец. Он откинулся на спину, и рука высунулась из-под шкуры, ложась поверх подушек — изящная, с длинными тонкими пальцами, совсем не знавшая грубой работы. Всегда для молодого инквизитора находилась работа для ума — он умел писать, он занимался управлением, он ... сейчас спал, даже не подозревая о мыслях Пьетро. Тонкий абрис золотился в отсветах костра, темные тени ложились на открытую шею.

Юноше мучительно захотелось провести по высветившейся линии лица мужчины, но — это же инквизитор, да еще из Рима. Пьетро не был дураком, хоть и был раздолбаем. Поэтому он просто лег на ковер по другую сторону костра, подтянув к себе пару подушек. Испачканный в земле пелиссон послужил покрывалом. Барон лежал, потихоньку попивал вино и представлял, что скрывается под одеждой падре. Открытая рубашка давала представление только о верней половине тела, нижняя же пока представляла из себя терра инкогнито. А также представлял многое менее безобидное. Все-таки интересно, как там у них, в Риме, обстоят дела с удовлетворением плоти? А то его собственная уже очень хотела удовлетвориться, и желательно с помощью падре. Усугублялось это состояние тем, что последний раз был с милордом, и было это уже достаточно давно. Пьетро потер подбородок, пытаясь сосчитать количество безвозвратно утерянных для мужского достоинства дней, но потом бросил это занятие, переключившись на более приятное — разглядывание инквизитора.

Тот зашевелился, вновь поворачиваясь на бок и подтягивая колени к животу, часть покрывала сползла с ноги, открывая тонкую лодыжку, отсвечивающуюся медовым цветом. Августино заулыбался во сне, словно чувствовал, что на него смотрят, но на самом деле это было обычное выражение лица — младенческое, невинное и абсолютно спокойное.

Инквизитор еще несколько минут лежал так, а потом стал вновь кутаться поглубже в шкуры, сворачиваясь в комок от прохлады ночного воздуха.

Пьетро чуть жалобно вздохнул — ну вот, даже порассматривать не получилось. Хотя... Юноша мягко, бесшумно поднялся и огляделся по сторонам. Заметив еще одно одеяло, судя по всему из теплой шерсти, он немного ехидно улыбнулся — то, что надо.

Подхватив его подмышку, барон подкрался к кровати падре. Глядя в расслабленное лицо, вновь удивился — надо же, такой молодой, а уже влиятельный, иначе бы не отправили в Вестготию. Или это наказание — иди и разберись с королем-содомитом? Чуть слышно фыркнув от смеха, Пьетро накрыл священника одеялом — пусть чуть расслабится. Сам же, погрев руки около костра — с холодными ладонями лезть в постель не годится, скинул сапоги и очень аккуратно полез под это самое одеяло. "Со стороны, где нет костра, прохладновато, значит, будем греть, нельзя же, чтобы такой высокий гость заболел", — подумал ехидно, укладываясь рядом с мужчиной и притворяясь спящей грелкой. Нужно убедиться, что Августино не проснется от столько вольного обращения со своей постелью.

Тепло разлилось по замерзшей спине. Во сне Августино прижался к источнику тепла, устраиваясь удобнее и окончательно расслабляясь. Он даже не заметил, что оказался в руках барона Моунт — долгая дорога и несколько недель пути до этого — сперва по залитым дождям южным районам, а затем по снежной дороге до ближайшего баронства, где сразу же посыпались жалобы на короля, оказалась лишь началом. Затем посланнику Папы еще предстояло посетить несколько городов, где каждый раз его убеждали в том, что Сильвурсонни содомит и направляли все ближе к баронству Райсаро...

Молодой мужчина завозился, встревоженный сном, где ужасный варвар отрезает на его глазах причинное место какому-то мальчишке, перевернулся лицом к Пьетро и уткнулся носом ему в плечо. Пахло травами и еще вином... Виноградом, таким терпким и сладким...

Юноша легонько провел пальцами по рубашке инквизитора. Да, тот был хорош, как и представлялось, и Пьетро с трудом подавлял желание поцеловать столь необычного попутчика в сон. Жаль, что нельзя. Барон закрыл глаза, намереваясь честно заснуть, но — не получалось, и причина была совершенно ясна и доверчиво спала на нем. Значит, будет еще она бессонная ночь — ну и что с того?

Пьетро лежал с закрытыми глазами, улыбаясь в темноту, потихоньку перебирал волосы падре легкой, невесомой, невинной лаской и пытался не представлять как тот бы отреагировал на что-то более откровенное, ну, к примеру на минет. Хотя и было жутко интересно — действительно, как?

Словно чувствуя состояние Пьетро и мучившие его вопросы, искушающим дыханием через рубаху грудь юноши обжигало дыхание Августино, который буквально зарылся под шкурами и теперь почти касался губами соска. Посланнику снилось море, зеленая равнина с ровными полосами виноградника. Прогулка босиком по горячей земле и трава, в которой так приятно лежать. А еще ему виделось, что к нему склоняется кто-то и гладит, словно успокаивая и вселяя в сердце надежду.

Пьетро лежал и думал, что с одной стороны это просто невыносимо, с другой — очень приятно. И заниматься самоудовлетворением не стоит, совершенно очевидно, что не стоит. Продолжая перебирать такие мягкие волосы инквизитора одной рукой, вторую юноша опустил чуть ниже, на талию падре, попутно аккуратно оценив ладонью фигуру мужчины. Процесс оценки очень понравился и шебутной барон Моунт задумался, а не продолжить его и дальше, чуть пониже талии. Интересно, какую роль предпочтет Августино? Сам юноша уже попредставлял его в обоих ролях — было неплохо и так, и так. Пьетро облизнул губы, которые уже полнились возбуждением, и ласково поцеловал инквизитора в макушку, приготовившись на всякий случай изображать себя же — но только что разбуженного и очень этим недовольного.

Во сне Августино чуть шевельнулся, вытягиваясь и еще плотнее прижимаясь к Пьетро. Он не проснулся, но достаточно откровенно отозвался на касание легкой дрожью, которая выдавала в нем очень чувственную натуру. Южные крови всегда были более отзывчивыми и темпераментными в постели. А в древе инквизитора прямой линией шли арабские и греческие корни, да и отцом его был один из достаточно известных римских дворян, который с самого детства готовил сына к служению Господу и пророчил тому завидную карьеру.

"Оп-па. Не похоже, что плотские ласки святому отцу совсем не знакомы", — Пьетро становилось все интереснее и интереснее, и, если честно признаться — все заманчивее. Интересный мужчина, а если юноша впадал в охотничий азарт, его редко кто или что могло остановить.

Ладонь барона лаской прошлась по бедру инквизитора — пока по тонкой рубашке, которая не мешала чувствовать жар тела, а губы продолжали дарить медленные и легкие поцелуи, согревая теплом кожу головы. Он откинул сравнительно длинные, по плечи, волосы инквизитора чуть в сторону, обнажая его шею. Все движения были аккуратные, почти невесомые — лишь бы не потревожить сон мужчины. Пальцы Пьетро легкими бабочками пробежались задней, обычно очень чувствительной, части шеи Августино. Юноша с трудом сдерживал нетерпение и старался дышать мерно и ровно — как спящий.

Кожа Августино пахла дорогими маслами и была гладкой и очень нежной, не такой, как у северных воинов, легкий оттенок мускуса смешивался с легким оттенком цветов, в волосах сохранялся запах незнакомых духов. Прикосновения Пьетро не будили молодого священника, но его тело реагировало однозначно на горячие прикосновения и поцелуи, будоражило сладкие видения, в которые был погружен инквизитор.

А юноша облизнул пересохшие от волнения губы и продолжил поглаживать, отслеживая, как инквизитор реагирует. От прилива крови рана на бедре начала пульсировать, но это было даже приятно — подтверждало, что не сон. Прикосновения к шее, плечу, с которого осторожно была стянута ткань, сменялись поглаживаниями бедер и ягодиц, и уже ощутимая реакция падре очень радовала и побуждала к дальнейшему. Августино — имя ложилось на язык солнечным пряным днем, когда все вокруг взял в полон запах персиков, спелых, налитых сладким вкусом до прозрачности, когда фрукты ложатся медом на язык и так приятно слизывать сок с чуть солоноватой от жары кожи.

Пьетро очень бережно перевернул инквизитора на спину, не отпуская его, стараясь не доставить неудобств. В полутьме красноватых углей оттенок кожи казался еще более экзотическим, а чуть приоткрытые губы темнели темным цветом крови и манили поцеловать. И барон не сдержался, четко понимая, что отсюда может пойти прямо на костер. Или куда-то еще — он не помнил, куда в этом году было принятно отправлять мужеложцев. Язык легко коснулся верхней губы Августино — быстро, как укус ядовитой змеи, и Пьетро замер, вглядываясь в лицо столь привлекательного мужчины.

Темные длинные тени от густых ресниц чуть дернулись, сон отступал, и под медово-золотыми веками шевельнулся разум. Августино сонно потянулся в своем уютном гнездышке, обложенном подушками, а потом открыл глаза и увидел над собой... увидел этого наглого молодого барона. Он напряженно смотрел на инквизитора, словно чего-то ожидал и ...

— Что вы делаете, Пьетро? — Августино был просто обескуражен тем, что юноша находится так близко, вернее, лежит практически на нем в его же постели. Густой стыд бросился кровью в лицо.

"Не получилось", — огорченно подумал юноша и ответил чуть хриплым шепотом, глядя абсолютно честными, до прозрачности глазами:

— Грею вас.

— Вы что? Греете? — Августино икнул, не зная куда деваться от смущения и животной силы, напирающей на него. — Вы бы не могли чуть... отодвинуться, — добавил он, уже окончательно пробуждаясь и с ужасом отмечая, что совершенно не одет. В кончиках пальцев отчаянно пульсировала кровь и еще священник вдруг понял, что постыдно возбужден.

"А может и получилось", — мелькнула шальная мысль в голове Пьетро и повела его за собой.

— Так теплее, — пробормотал юноша и заботливо обхватил падре, который сейчас ну совсем не как падре, хоть ты тресни, вновь укладываясь на спину и прижимая его к себе, как несколькими минутами ранее. "Хорошо хоть не поцеловал, был бы совсем идиот", — попытался подумать позитивно Пьетро, но ничего не получалось — руки как сами самой обнимали инквизитора все мягче и настойчивее.

Оробевший окончательно Августино и сказать не знал что. Он вообще мало знал о том, какие местные обычаи и почему это вдруг его вздумал греть этот юноша, но кожа вся вспыхнула, даже уши горели от странного ощущения, что руки барона так плотно прижимают к себе. В одном только прав был Пьетро: тепло, только что покинувшее молодого священника, вернулось и теперь даже обжигало.

— Падре, — вдруг выдохнул юноша, — а что именно включает в себя грех мужеложества? — барон Моунт впал в состояние, на которое его отец характеризовал как "если тебя убьют, домой не возвращайся, сам прибью". Ему сейчас было море по колено, любая желаемая женщина — любовница, ну и так далее. И что самое интересное — ни разу никаких значительно-неприятных последствий для юноши оно не приносило, и еще неизвестно к счастью или к несчастью. Видимо сейчас был именно такой случай, который определит это самое "к счастью" или нет.

Августино часто заморгал, утопая в руках юноши, ловя почти звездочки незнакомого волнения, которое пугало его невероятно и одновременно не отпускало от себя.

— Отношения между мужчинами, — пробормотал, кусая губы, потому что Пьетро вновь уткнулся носом ему в волосы и так горячо опалял затылок, что мурашки бежали по спине.

— Аха, — выдохнул барон и чуть прихватил губами волосы и проведя по коже головы языком, вроде как нечаянно. Странный вкус пьянил голову. — Когда мужчина возлежит с другим, как с женой. А если не как с женой — это тоже грех?

Может, инквизитор и понимал, о чем пытается толковать сейчас Пьетро, но от происходящего его реально повело хуже вина. Неопытность в такого рода делах, отсутствие контакта с другими людьми и даже девушками, позволяла удивлению брать верх, а ощущения делать острее.

— Я не знаю, — выдохнул Августино, растерянно вздрагивая вновь и продолжая полыхать.

— Я буду считать это за отрицательный ответ, — страстно выдохнул юноша, вновь наваливаясь на инквизитора. Правда мгновение придавливающей тяжести было столь мимолетно, что не должно было перерасти в панику, лишь вызвать всплеск адреналина, который усилит будущее наслаждение. Еще миг — и Пьетро, откинув шкуры и покрывало, скользнул вниз, ловко задирая ночную рубашку Августино и обхватывая ртом его мужское достоинство. "Пусть будут благословенны все, кто придумал такую одежду для постели!", — мелькнула странная мысль, и барон принялся ласкать необычно пахнущего везде падре. Хмарь била в голову, заставляя применять весь свой обширный опыт, либо бы почувствовать семя на языке.

Стремительность происходящего привела инквизитора в шок. Он дернулся к бегству слишком поздно, когда губы уже бесстыдно вобрали его плоть, вылизывая и скользя по всему стволу, заставляя уже не только дрожать, но и задыхаться. Кровь пульсировала в висках, изо рта вырвалось нечто нечленораздельное, а в следующее мгновение Августино накрыло шелковой волной беспамятства: хватаясь за шкуры, молодой священник умоляюще уперся ладонями в плечи Пьетро, но тот лишь глубже впустил член в горло, заставляя теперь уже застонать от темноты в глазах.

Реакции инквизитора были таковы, что барон чуть было совсем не потерял контроль над собой. Поиметь священника, более того, инквизитора — это было бы уже слишком. Отдаться, конечно, получше — с точки зрения безопасности для собственной жизни, а вот для задницы... Пьетро застонал что-то нечленораздельное. Он уже слабо понимал, что и как делает, но это было состояние, когда искренне отдаешь свои силы, себя, желая кого-то, и оно зачастую приносит удовлетворение намного большее чем отточенный опыт. Опыт, конечно, тоже никуда вдруг не пропал — юноша это чувствовал по сбившемуся дыханию Августино, по силе, с которой он спивался пальцами в его плечи, по невольным попыткам двигаться навстречу.

А в это время перед глазами священника плясали разноцветные круги, расцветали розовые персиковые сады, алели прекрасные восходы за пределами Римских дворцов. Он целиком утратил связь с реальностью, отчаянно цепляясь за Пьетро, как за единственную соломинку, которая может вот-вот оборваться. Колени тряслись от напряжения, и сердце почти вылетало из груди...

— Боже, — простонал Августино, откидываясь на подушки обратно и запрокидывая голову. — Боже, зачем?

Если бы Пьетро мог думать, он бы удивился заданному вопросу и вряд ли нашелся, что ответить — это же очевидно. Но в тот момент разум был где-то далеко, а изменившаяся поза инквизитора позволила чуть приподнять его бедра, чтобы впускать его плоть в горло, вкушать ее как самое вкусное, что может быть на свете. И барон жадничал — он хотел получить все, что возможно, ведь в голове пульсировала мысль, что это может и не повториться. Пальцы невольно нащупали колечко мышц и дразнили прикосновениями.

Августино даже сопротивляться теперь не мог, потому что попал в круговорот желания, его трясло от страсти, которая кипела в молодой крови. И Пьетро владел его телом сейчас больше, чем владел сам посланник Папы. Судорожно пытаясь сказать хоть что-то внятное, выразить свой протест, молодой священник скатывался до почти хриплых тихих вскриков и теперь зажимал себе рот рукой, кусая тыльную ее сторону.

Юноша на минуту оторвался, чтобы лизнуть палец, и, глянув малоосмысленным и счастливым взглядом на падре, принялся опять за его плоть, только в этот раз удовольствие сопровождалось проникновением в тело. Оно могло причинять небольшое неудобство, ведь судя по реакциям мышц, Августино если и позволял себе так развлекаться, то крайне редко, поэтому Пьетро немного торопился нащупать то место, которое подарит мужчине особое наслаждение, и ему это удалось достаточно быстро.

Произошедшее окончательно обескуражило Августино. Он рыпнулся к бегству, но тут же огонь прошел по мышцам, и священник вскрикнул, впиваясь зубами в большой палец. Сильнее мерцали звезды, все кружилось, дыхание Пьетро, его жадность доводили до пика напряжения. Хотелось умолять прекратить и одновременно просить продолжить. Не знавший ничего подобного, посланник Рима вкушал запретное удовольствие, не понимая, что позволяет сам продолжать и уже разводит ноги для ласк.

"Нет, я не буду его трахать, нет, не буду, — твердил про себя юноша, пребывающий в сумасшедшем дурмане, но столь открытое приглашение к продолжению сводило с ума. — Нет, я не буду... Чееерт..." Ласки уже были на грани странного сладостного насилия, которое причиняет наслаждение по остроте сходное с ударом ножа, незаметным в первый момент, но вслед за этим почти мгновенно забирающим жизнь, и на следующее утро остающееся приятной болью в мышцах. Вряд ли падре к такому привык и Пьетро торопился. Судя по всем признакам, Августино был на грани и любое действие могло привести к разрядке. Моунт еще раз нажал на простату, одновременно глубоко впустив в горло плоть инквизитора, и слегка сжал его мошонку. Тройной удар по такому чувственному мужчине с экзотическими зелеными глазами.

Августино вскрикнул в зажатую ладонь, теплое семя заполнило рот барона Моунт, конвульсивно сжались мышцы, и священник обмяк, перекатываясь на бок, тяжело дыша и невероятно смущаясь произошедшему. Он до сих пор плыл в дурмане, который заволакивал глаза, а стыд становился все сильнее, точно совершено нечто совершенно ужасное, от которого тело плавится в сладком огне, в адском пламени...

Пьетро довольно сглотнул и облизнулся. Изумительный вкус. Действительно, такой весь, эм... Пока юноша пытался подобрать сравнение среди своего многочисленного арсенала любовников, и чуть прийти в себя — он-то сам разрядки не получил, только моральную, и эта задача теперь стояла во всей красе и величине плоти барона Моунт, который уродился в папеньку. Пьетро укрыл падре вновь и лег рядом, заключив в объятия. Во-первых, если инквизитор заболеет, милорд своего телохранителя явно не погладит по голове, а сделает что-нибудь другое и по другому месту, например, проедется по мозгам. Не дай бог еще отца вспоминать начнет — ужас просто будет. Во-вторых, это, а именно прижать к себе тонкого инквизитора, очень хотелось. Прижать, закопаться вновь носом в его волосы, чтобы вдыхать вкус восточных масел и запах спелого лета, лишь усилившийся после минета. И помолчать. Захочет говорить — первый начнет. А сейчас — расслабление и сон. Ну и что, что собственный член стоит колом — в первой что ли? Либо действительно тело сейчас успокоится чуток, либо потом можно будет выбежать и избавиться от физиологической потребности, провоцируемой наличия посланца Рима в руках и в непосредственной близости к телу.

Короткое одиночество завершилось новыми объятиями, из которых и хотелось сбежать, но которые сразу согрели и вывели Августино из трясущегося состояния. Он лежал с закрытыми глазами, опираясь на грудь юноши, и судорожно соображал, что наделал и как теперь смотреть в глаза этому наглецу, который и уходить не собирается, который посмел до него коснуться. Новые приливы стыда окрашивали темную кожу густым румянцем, зеленые глаза искали, за что зацепиться — хоть за гаснущее пламя, только бы не думать о том, что внизу живота горит от сладкой истомы и что причиной этому Пьетро, которого он знает всего второй день, а уже второй раз впускает в свою постель.

Когда мужчина перестал нервничать и расслабился, барон позволил себе небольшую вольность, за которую вроде бы тоже не должны были отправить на костер — легко-легко поцеловал Августино в шею и пробормотал вроде бы сонно:

— Спите спокойно, падре, я вас погрею до утра.

Но утро настало слишком быстро, едва уснувший и разомлевший в объятиях барона Моунт, Августино очнулся от громких криков и лязга оружия. В лагере царила суматоха, обычно предшествующая сражению. Молодой священник приподнял голову с плеча Пьетро и оглядел полутьму.

— Просыпайтесь, — голос был хриплым и встревоженным. — Что-то не так.

Пьетро был в первую очередь воином, поэтому уже через несколько секунд он уже стоял с оружием в руках и прислушивался к происходящему.

— Одевайтесь, — бросил отрывисто и резко, надевая и не глядя сапоги. Было бы лето — пренебрег бы, но зима. Так, рожок поблизости — атака с западной части лагеря, там, где они как раз находились, значит, нужно уводить инквизитора на восток.

— Черный ход, падре, — юноша подмигнул Августино, останавливаясь около нужной стороны шатра и рассекая его одним взмахом. — Будьте любезны держаться рядом со мной.

В крови пела радостный гимн грядущая битва, вызывая невольную улыбку на лице. Пьетро не раз замечал, как его величество Фернандо следил за ним во время тренировочных боев и зачастую хмурился. Да и сам юноша знал за собой эту странную особенность — он любил драться на настоящем оружии, любил пьянящую песнь стали и... часто терял голову. Вернее выпадал в какое-то особое состояние, когда звон становился основным в жизни и вел вперед. Все равно кого резать, но теперь это поможет им спасти жизнь. Барон окатил священника чуть сумасшедшим взглядом:

— Не отставайте, падре! — и нырнул в разрез.

Священнику ничего не оставалось, как последовать примеру Пьетро. Он одевался на скорую руку, выглядел чуть растрепанным и небрежным, но не забыл прихватить библию и бумаги, и теперь бежал по белому снегу мимо гвардейцев, направляющихся в противоположном направлении прямо к лошадям и телегам с провиантом.

Валил снег, было ужасно холодно, зябко, что даже кости ломило, и Августино про себя клял эту дурацкую страну, где, оказывается, могут существовать люди, а еще где-то на краю сознания корил себя за сегодняшнюю ночь и клялся, что больше никогда не позволит этому мальчишке оставаться рядом и попросит короля, чтобы тот прислал другую охрану.

* * *

Возвращение в замок Райсаро было утомительным и бесконечным. Августино уже думал, что после битвы, состоявшейся неподалеку от поместья, в огромном поле, он никогда не доберется до кровати. Но это, слава Богу, произошло. К тому же была горячая вода. Слуги расстарались так, что после принятой ванной в сосновой бочке, Августино наконец согрелся и теперь, вспоминая кровь, грязь и пот, лежал в новой комнате и ни о чем не думал. Только что ушли слуги, дверь была заперта, охрана инквизитора почевала поблизости, на небольших скамьях у самого входа.

Молодой священник лежал тихо, вспоминая бегство, лязг мечей, крики, но еще и последнюю ночь перед столкновением с бунтарями, пошедшими против Бога и короля. И краснел. Сильно краснел за то, что сделал совсем недавно.

— Падре, — вдруг раздался над ухом мужчины тихий, но какой-то проникновенный шепот. — Вам не холодно?

Августино подскочил на кровати. Он точно помнил, что давал распоряжение никого не впускать, а особенно барона Моунт, даже если тот придет с поручением и тем более с бутылкой.

— Что? — зеленые глаза стали совершенно изумрудными и изумленными. — Как вы сюда попали, Пьетро? — мысль, что барон подглядывал за тем, как священник мылся, ударила в голову набатом.

— Да вон там потайной вход, — ткнул куда-то за спину себе Пьетро. — Мне по должности положено такие вещи находить, так что я сегодня уже ползамка облазил, — юноша говорил, а сам очень ненавязчиво присел на постель и шептал почти на ухо инквизитору — ну чтобы охрану не разбудить, например. — В прошлый раз милорду до того интересную комнату выделили, я даже с первого раза не нашел в чем подвох, — выдохнул огорченно и подвинулся еще ближе. — Райсаро тогда не дал замок осмотреть, но сейчас он убит, помешать не может, я тут и полазил. Ну не только я — еще несколько егерей. Парочку потеряли, до сих пор ищут. Так вам не холодно, может погреть? — и вновь посмотрел честными глазами. Если признать честно, барон Моунт жутко устал. Передав инквизитора охране короля и убедившись, что сам сюзерен в безопасности, отпросился к Алонсо, там не вытерпел, влез-таки в бой, получил за это по мозгам и от дядюшки Эдвина, и от герцога Сильвурсонни, правда слабо, что радовало. Все были вымотаны. Опробовал купальни, влез в потайные и ходы и каким-то чудом оказался в комнате инквизитора. Решив, что это божий намек, Пьетро решил тут и заночевать, в чем теперь предстояло убедить и Августино. Августа — сладкого и пряного, как восточные специи.

— Вы прошли по ходам? — священник даже рот приоткрыл, глядя на немного открытую дверь в стене, и бухнулся в подушки без всяких сил. — Пьетро, прошу вас, — начал немного тише. — Здесь рядом мои люди. Я устал, я так хочу выспаться. Давайте завтра вы придете и все расскажете мне и про замок, и про тайные лабиринты, хорошо? — Августино, лежащий на цветных подушках, напоминал сейчас дорогую статуэтку из бронзы. — А теперь позвольте мне отдохнуть. С божьей помощью мы победили и теперь все заслуживаем отдыха.

— Конечно-конечно, — закивал преувеличенно бодро юноша. Вслед за этим бесшумно поднялся, хмыкнув про себя на таких охранников, затворил панель в потайной ход, тщательно занавесил ее гобеленом и вернулся обратно. — Падре, — жаркий шепот ожег щеку мужчины, — я там все закрыл, и если вы чуть подвинетесь, то нам будет очень удобно.

Августино задохнулся.

— Пьетро, вы собираетесь ночевать со мной? — в зеленых глазах появилось открытое непонимание.

— Конечно, — преувеличенно бодрым шепотом откликнулся барон, в наглую сидя на постели и стаскивая сапоги, пелиссон уже лежал на стуле неподалеку. — Раз уж ход вывел меня прямо сюда, то это перст судьбы.

Пока Августино неуверенно попытался образумить барона и подыскивал слова, тот в это время тот стал раздеваться, и даже обувь оказалась на полу у кровати. Зеленые глаза стали темными от волнения.

— Так нельзя, — молодой посланник выдохнул свой страх перед воспоминанием о вчерашнем удовольствии очень тихо. Если хоть кто-то поймет, услышит хоть звук, войдет сюда и увидит полуголого мальчишку, то будет больше, чем нехорошо. — Немедленно отправляйтесь к себе.

— Не могу, падре, — Пьетро картинно развел руками, — я нечаянно захлопнул потайную дверь полностью, а по темноте не найду, как ее открыть. И вот так думаю, что если из вашей спальни ночью кто-то вывалится, то это будет не очень хорошо, как вы считаете? — не переставая болтать, барон откинул тяжелое теплое покрывало и даже уже забрался под него, прижимаясь к Августино, который вновь был только в одной длинной рубахе. — Падре, — пробормотал, довольно и как-то сыто улыбаясь, — мне тут немного тесно. Если вы подвинетесь, то я так не буду на вас наваливаться. — Так и хотелось перестать болтать и прижать мужчину, пахнущего каким-то странными травами, к себе, как вчера.

— То есть не можете? Что же вы?..— недоговорив, Августино оказался со своей ночной проблемой лицом к лицу. Пьетро смотрел прямо в душу посланнику, и выражение его глаз говорило о крайней страсти, которая даже не скрывается, а выставляется напоказ. Священник инстинктивно отодвинулся к стене. На этой узкой кровати у него была только одна возможность — спать в объятиях настойчивого мальчишки. Кровь стучала в висках, вновь горели уши. А в животе полыхал настоящий пожар, и инквизитор не знал, что именно так накатывает на тело возбуждение от близости с желанным объектом.

"Вот как пить дать сейчас поцелую", — последняя умная мысль Пьетро умчалась куда-то в голубую и зимнюю даль, забрав с собой усталость и зверское желание спать. Теперь тоже хотелось спать, но по-другому. "Пойдем, спать", — произносит с коротким выдохом Джуана, краснея и стыдливо опустив глаза в пол. Картинка, вставшая перед глазами, была бы странной и неуместной, если бы не румянец на щеках инквизитора.

— Падре, — Пьетро склонился к беспомощно-растерянному мужчине, проведя рукой по его бедру. Ну и что, что собирался отдохнуть. Сейчас и отдохнем, вот только... Теплый поцелуй накрыл слишком яркие, кажущиеся алыми губы Августино.

Тот даже сопротивляться не знал как. Шуметь было никак нельзя, а оставлять все, как есть — это еще больше впасть в греховную связь. Но губы Пьетро были нежными, не пошлыми, они умоляли не прогонять, довериться. И священник, который еще несколько секунд рыпался, сдался желаниям тела и души.

"Вот чееерт, — мысленно простонал юноша, когда Августино начал не то чтобы отвечать, а ... — Он что, в первый раз целуется?" Обалдение и какое-то странное счастье нарастало волнообразно, то поднимая наверх, то обрушивая куда-то вниз, в темноту. Пьетро целовал самозабвенно и осторожно, без напора, но не забывал оглаживать мужчину, пока не встречая сопротивления. Когда в очередной раз перехватило дыхание от восторга, он потянул тонкую хлопковую рубашку священника наверх. Хотелось получить доступ не только к его естеству — ко всей коже.

Когда барону оказалось мало поцелуев и его ладони пробрались под тонкий хлопок, сминая тот пальцами и гладя кожу на животе и ногах, глаза Августино вновь распахнулись. И даже в полутьме было не скрыть тяжелого дыхания и невероятного изумления, что это происходит вновь.

— Я вас арестую, — не слишком убедительно пригрозил священник, прямо глядя в темные глаза Пьетро, пока ладонь оглаживала внутреннюю часть бедер.

— Завтра, — совершенно не думая, пообещал юноша, утонув в темной зелени взгляда, честного, открытого и невероятно смущенного. От такого сочетания голова шла кругом. Юный барон Моунт был очень влюбчивым, но тут — тут происходило что-то другое. Он вновь поцеловал инквизитора, даже не для того, чтобы расслабить или еще что — просто хотелось, до дрожи в пальцах, которые настойчиво тянули рубашку вверх. На мгновение разорвать поцелуй, избавить таки мужчину от одежды. Поджарое тело бронзового оттенка казалось каким-то неземным в лучах желтой колдовской луны и Пьетро со священным ужасом густо перемешанным с радостью рассматривал доставшееся ему сокровище. "Нет, сегодня я его не трахну, хотя бы потому что масла нет. Наверное", — глупо плавало в голове, пока юноша судорожно шептал:

— Август, — перемежая имя поцелуями, и почти грубо раздвигал ноги инквизитора коленями, чтобы через минуту получить доступ к его плоти.

Полетевшая прочь рубашка осела на изножии кровати белым пятном на темном покрывале. Посланник Рима прижался спиной к стене, обитой дорогим плотным шелком с зеленым рисунком в виде райских птиц. Темноволосый северный распутник обвил пальцами плоть, успевая осыпать поцелуями шею и плечи, как будто горевшие под влажными губами, и Августино застонал, пытаясь оттолкнуть Пьетро, но уловил под ладонями сильное и властное биение сердца и в следующее мгновение откинулся на подушки, отдаваясь всплеску сладостного обмана — было так приятно, что он не хотел противиться происходящему.

Юноша же понимал, что с каждым поцелуем, с каждым новым вкусом его желание растет как лавина в горах, и он сам движется следом — так же быстро, несдержанно, неостановимо, спускаясь поцелуями все ниже. В голове мутилось и он уже не понимал, что шепчет какие-то страстные непристойности — про красоту, про желание, про то, как сладостно и вкусно. Пьетро опять несло на волне жажды, которую только подстегивали слабые попытки сопротивления. Их даже преодолевать не нужно было — сами растворялись почти мгновенно. И барон со сладострастным вздохом добрался до плоти мужчины, которая уже налилась кровью под умелыми пальцами. Сначала лизнуть головку с первыми капельками семени, покружить вокруг щели, раздражая и возбуждая. Язык двигался экзотической змейкой, вырывая у инквизитора все новые и новые стоны. Шальная мысль залетела экзотической птицей в голову Пьетро и тот, диковато взглянув в лицо южанина, подобрался к нему поближе:

— Падре, — горячий шепот сопровождался дрожащими поцелуями в губы, в горящее лицо, в шею, руки же продолжали горячечно проходить по телу инквизитора, находя все новые и новые чувствительные места. — Август... Возьми меня.

Опутанный сетями сладострастия и едва соображающий священник не сразу понял, о чем именно просит его ночной гость, вновь искушавший плоть и губами, и чувствительными подушечками пальцев, превращавшими тело в податливый воск, который плавился от невозможности отказа.

— Нельзя, ты не понимаешь, нельзя — в губы страстно зашептал Августино, понимая, что трется о них, чуть ли не выпрашивая пощады. — Я дал слово Богу. Прошу тебя прекрати.

— Какое слово? — пробормотал Пьетро и не думая прекращать поцелуи и все сильнее оглаживая те места, от которых падре пробирала ощутимая и осязаемая реакция. Самого юношу уже потряхивало от происходящего. Рукоблудством заниматься потом не хотелось, минет от римлянина — это было вообще что-то за гранью разума, то есть недостижимой мечтой, поиметь инквизитора — чисто технически нельзя, в первый раз-то... А вот отдаться — это да, это подходило, и барон чуть не взмолился: — Август...

Почти крик души, новые поцелуи и лишающий рассудка напор творили что-то невообразимое. Посланник Папы ощутил, как ягодицы Пьетро трутся о его член, а сам юноша лежит на нем, раздвинув ноги, и умоляюще целует в губы. Плоть же барона возбужденным искушением прижималась к животу, выспрашивая продолжения.

Для потерявшего голову барона Моунт молчание и чуть слышные стоны или всхлипы, вырывающиеся с губ инквизитора сквозь стиснутые зубы, послужили однозначным ответом. В конце концов: рот или другая часть тела — для бога разница небольшая. Наверное. Неважно. Тем более когда то, что жаждешь, так близко и буквально просится прикосновениями... Последнее смело жалкие останки разума прочь, как порыв сильного ветра сухую листву.

Пьетро на мгновение оторвался от Августино, но только для того, что соскользнуть прочь и еще раз обхватить его плоть губами, пропустить в горло, смочить как следует слюной и семенем и начать медленно насаживаться, хрипло и рвано дыша и кусая губы. И не потому что больно — потому что неторопливо, а тело вопит о другом. Юноша не осознавал, какое он сейчас представляет зрелище для инквизитора.

Августино никогда не думал, что с ним произойдет что-то подобное. Всегда держащийся стороны, необщительный, он прочно завоевал себе звание недотроги и педанта, но в кровати оказался совершенно иным — горячим, нетерпеливым и вспыхивающим, как пороховой огонь. Даже не осознавая, что именно делает, молодой священник уже двигался бедрами навстречу блаженству, что сжимало его так сильно и побуждало к действиям. И вот уже пальцы вцепились в торс Пьетро, а тело напряженно стало искать выход страсти.

А юноша все ускорял темп, желая не меньше любовника получить разрядку. Его собственный член стоял колом, но Пьетро решил, что сначала доведет Августа до разрядки, тем более тот так потрясающе чувственно реагировал и как будто точно знал, что нужно делать. Пьетро это дурманило голову еще сильнее — с одной стороны нецелованный, впервые занимающийся сексом мужчина, а с другой... Юноша кусал губы, чтобы не сорваться на крик, и сдавленно стонал, с каждым движением падре все сильнее и сильнее, выгибаясь, насаживаясь полностью, напрягал в нужный момент мышцы — делал все, что только мог, все, что умел, лишь бы доставить удовольствие сносящему напрочь весь разум инквизитору.

В лунном свете этот юноша выгибался назад, как тетива лука, горел огнем в руках, двигался так резко, что Августино пришлось за него ухватиться и отдаться ярким вспышкам, лунным светом вспыхивающих в глазах и пронзавших все тело теплом и жаждой, утолить которую священник и не знал как, лишь инстинкт вел его толкаться навстречу и жадничать, лишь горячие ладони существовали в этой ночи, что проходили нежно по его груди.

Скрип кровати почти заглушал все остальные звуки — ведь оба любовника старались сдерживаться. Нельзя — в соседней комнате, сразу за дверь, охрана. Но это ритмичное поскрипывание, тяжелое дыхание, сдавленные звуки и руки Августино — с красивыми кистями, длинными сильными пальцами, которые так крепко держат, и его плоть, все больше наливающаяся похоть, с силой пронзающая Пьетро...

— Ав-гу-ст, — скулящая мольба вырвалась сама собой, когда перед глазами заплясали звезды. Барон не знал, о чем именно он просил, чего хотел, но было настолько хорошо, что становилось больно в сердце или в глубине души.

Их сдержанность лишь распаляла страсть. Не знавший ничего подобного, священник потерял контроль. Он разве что не кричал, когда барон насаживался на его член, ритмично двигаясь в быстром темпе, сжимая внутренние мышцы и вызывая новые дикие волны похоти.

Лицо Пьетро изменилось, в тусклом свете обретая восхитительную привлекательность: губы его были полуоткрыты, ноздри раздувались, между бровей залегла морщинка напряжения.

Августино было сладко слышать свое имя. Сладко слышать голос барона. Сопротивляться растущему чувству посланник не мог, как будто с первого дня их знакомства этот юноша захватил его в плен одним своим видом.

В воздухе поплыл тонкий запах крови из разбереженной раны на бедре Пьетро, вплетаясь последней ноткой во вкус страсти, разлитой по комнате, в котором уже мешались мускус, восточные травы, которыми окурили комнату, пряный и чуть солоноватый вкус пота. Моунт чувствовал, что он сам скоро не выдержит и, не прекращая диких, сумасшедших в своей страсти движений, чуть вывернулся и слегка сжал мошонку мужчины. Челюсти уже сводило от желания вновь услышать его слабый вскрик, когда напряжение достигает максимума и мир взрывается перед глазами.

Августино и правда хрипло застонал от сжавших его пальцев, вцепился сильнее в бедра юноши, приподнимаясь и пытаясь не упустить момента, когда их близость станет чем-то иным. Он и сам не понимал, чем именно, но от этого запреты разрушались, а тело отдавалось настойчивости явившегося в спальню Пьетро.

Тело юноши пронзило сладкой молнией от голоса инквизитора и он содрогнулся, вторя ей. Его как будто пронзила сильная судорога, пройдя от кончиков пальцев, и заканчиваясь где-то внутри, скручивая все мышцы по спирали и сразу отпуская их тонкой, звенящей струной. Он вскрикнул и буквально упал на Августино безвольной переломанной куклой. Перед глазами стояла чернота с огромными радужными кругами, а живот и грудь — и свои, и любовника — были измазаны спермой. Он кончил, даже не прикоснувшись к себе, и Пьетро не помнил, чтобы когда-нибудь ему было так безумно хорошо.

Отдышаться Августино тоже не мог несколько минут, судорожно втягивая ноздрями воздух, хрипло пытаясь хоть что-то промычать. Его член так и сжимали мышцы, его не отпускало блаженство, расслабляющее тело. И вместе с новыми ощущениями, приходило понимание, что только что произошло нечто противоестественное, но при этом настолько захватывающее, что молодой священник даже интерпретировать этого не мог.

— Больше никогда не приходите в мою комнату, — только и смог судорожно шепнуть в темноту, уже опасаясь даже самой возможности повторения.

— Хорошо, тогда завтра в моей, — Пьетро чуть приподнялся и принялся легко целовать мужчину. Слезать не хотелось, и он просто напрягал мышцы ног, чтобы не сидеть на инквизиторе, не давить на него. Слабость и усталость охватывали мягким усыпляющим одеялом юношу, но не настолько, чтобы отпустить ставшего вдруг таким близким человека. — Я вообще не приду, только если вы меня на костер отправите, — пробормотал сквозь нежные и горячие поцелуи, от которых сердце свивалось шелковой веревкой. — Август... Августино...

Поцелуи плавились на коже, как горячий воск, пробуждая ответные реакции. Посланник Рима и сам не заметил, как откликнулся на горячий зов, целуя Пьетро в губы, смазывая между ними различия и разрушая стену неприступности. В сумерках комнаты можно не таиться и не думать о том, что ты из себя представляешь днем. Завтра наступит внезапно, украдет доверчивость, страхи о том, что так нельзя.

Августино притянул к себе барона и с наслаждением провел по его спине, по сильным рукам, трепетно остановившись на пояснице.

Пьетро улыбался и покорно подставлялся под ладони — чем больше прикосновений, тем больше вероятность, что завтра все будет снова. Он сам так обычно делал — только с обратной стороны. Юноша на собственном опыте был твердо уверен, что получив доступ к какой-либо части тела, ты его больше не потеряешь, нужно лишь проявить настойчивость. Этого у него было не занимать, а значит и завтра ночью они будут заниматься любовью. Раньше ветреный шалопай не понимал значения этой фразы и не придавал значения истерикам, которые ему периодически устраивали, но теперь был твердо уверен, что сейчас и впредь они будут именно любить друг друга ночами, а не заниматься сексом — от него бывает такого расплавленного радостью сердца.

— Я не приду к вам, — губы Августино мягким шелком ласкали шею юноши. От Пьетро исходил такой горький аромат миндаля и меда, что в священник вновь путался в своих истинных желаниях. Как вообще он допустил подобное? Почему позволяет северному рыцарю из свиты сюзерена оставаться в своей кровати и творить подобное?

Строгое воспитание давало трещину, подчиняясь желаниям молодого и здорового организма. Возбуждение сменялось трогательным эротизмом, на который так падки все восточные народы.

— Я вас не оставлю, — настойчиво пробормотал Пьетро, продолжая подставляться под прикосновения губ и рук — странно-робкие, но такие чувствительные. — И сегодня тоже не уйду.

Августино на мгновение остановился, но бедра юноши толкнулись вновь на его член, заставляя тихо выдохнуть.

— Я не могу предаваться плотским утехам, — шепот скорее просил, чем спорил. — Прошу вас... — священник даже не понял, что и сам отозвался на телодвижение барона, начиная медленно раскачиваться и плыть в кругах обожания.

— Не уйду, — мягко выдохнул в ответ Пьетро, — я буду любить вас сегодня. И завтра... Август, — в прикосновении губ слова плыли обволакивающим полупрозрачным дымом от погашенной свечи, которая мешала полностью отдаваться, напоминая, что есть день, свет, бог, что могут осудить. И в этой тьме уже не оставалось ничего и никого, кто мог бы остановить или отвлечь — только двое, сплетающиеся в объятиях страстной любви.

Под утро Пьетро, чтобы не разбудить Августино, покинул его теплую кровать и его объятия и исчез за портьерой, ведущей в тайный ход. Священник, открыв глаза, даже не сразу понял, что прошедшая ночь — это не сон, который ему примерещился от усталости, но тело так приятно ломило, что посланник Рима вздрогнул — было. Позор, близость, поцелуи...

Молодой человек вскочил и бросился к тайному входу, зажигая на ходу свечу и проверяя, дует ли ветер оттуда. Да, не сон, реальность. Это немедленно нужно прекратить, закончить теперь же.

Глаза искали судорожно что-нибудь, что не позволит Пьетро проделать нечто подобное еще раз, и Августино остановился на огромном сундуке, который одному перетащить никак невозможно. Осталось только приказать слугам передвинуть оный и плотно прижать к потайной двери, а потом облегченно вздохнуть и надавать себе по щекам про себя за ту слабость, что постоянно толкает в объятия северянина, настойчиво преследующего ... да, именно грешника, у которого совсем отказывает мера, который забыл свой долг.

Августино тяжело вздохнул, когда отправился к королю заниматься делами баронства Райсаро и церковными судами, начатыми еще по прибытии сюда. Находясь среди людей, он почти и не думал о бароне, погрузился в бумаги и полностью отключился до самого вечера, когда сюзерен тоже отложил работу до завтра и стал прощаться.

Именно тогда в кабинет явился Моунт. Хорошо, что при свидетелях. Можно уйти с охраной в свои покои и теперь уже запереться до завтра, чтобы всю ночь отмаливать грехи.

Поклонившийся согласно этикету юноша быстро и четко доложил результаты исследований потайных ходов, обращаясь одновременно к обоим мужчинам. Похоже, строитель замка был просто параноиком — входы были почти в любые комнаты, некоторые коридоры можно было наглухо перекрывать решетками и так далее и тому подобное. Замок напоминал скорее погрызенное червем яблоко, чем нормальное жилье. Пьетро не позволял себе ни одного некорректного взгляда, был строг, но возбуждение от предстоящей ночи все-таки прорывалось наружу — в лихорадочном блеске карих глаз и приливе крови к щекам и ушам.

Луис выслушал Пьетро очень внимательно и похлопал по плечу.

— Ты порадовал меня, — сказал с улыбкой. — Неплохо бы составить карту. Всегда хотел иметь полное представления о замках. Есть несколько подобных Райсаро. Это позволит нам не сталкиваться больше с такими проблемами, — добавил он, уже направляясь в коридор и махая рукой слуге, чтобы тот приготовил горячую воду и ужин.

Августино тоже собрал бумаги и направился к дверям, стараясь вообще не смотреть на Пьетро, чтобы не выдать своего волнения.

— Падре, — юноша пристроился вплотную к инквизитору, буквально дыша тому в шею. — Мне с вами очень нужно поговорить. Я провожу вас до комнаты. — Барон понимал, что римлянин будет его пытаться избегать и очень порадовался, что так удачно его застал. — Вы понимаете, мне нужно исповедоваться, а кроме вас я никому не могу довериться.

Проход был прегражден, отступить и проявить эмоции священник не мог. Слишком много людей — стража, гвардейцы, люди инквизитора, приехавшие и толпившиеся в коридоре просители. Зеленые глаза посмотрели слишком пристально на Пьетро, пальцы вжались в ладонь.

— Я сегодня немного занят, барон Моунт. Завтра утром вы можете прийти ко мне в кабинет, — Августино шагнул вперед, требовательно намекая, чтобы ему освободили дорогу. А сердце забилось невероятно быстро и уши вспыхнули.

— К сожалению, падре, завтра с утра я не могу, — Пьетро изобразил покорность судьбе. — Весь день занят на службе. Вот еще и карту потайных ходов нужно составить. Возможно, еще раз придется их все обежать, — честные глаза юноши ну ни на что не намекали. — Пожалейте меня, падре, я же прошу выполнить ваш долг. — Если вдруг его Август опять заартачится, следующим ходом барон намеревался бухнуться на колени при всем честном народе и очень громко попросить исповедовать. После такого инквизитор ну никак не мог отказать. И хорошо, что здесь не было ни милорда, ни Алонсо — те быстро бы просекли, что их воспитанник чего-то добивается от посланника Папы.

Стараясь взять себя в руки, Августино отступил от выставленной руки, что не давала ему пройти.

— Я могу уделить вам пять минут, — сказал глухо, видя, что некоторые из гостей наблюдают за молодым бароном и священником. — Но не лучше ли вам обратиться к вашему духовнику? Идемте, если не хотите, чтобы драгоценные минуты закончились? — сунув руки в широкие рукава, священник все же вышел в коридор и направился со своими людьми в покои, зная, что Пьетро идет следом и скоро придется выпроводить его прочь.

Зайдя в спальню, выделенную Августино, юноша тщательно закрыл за собой дверь и смиренно опустился перед инквизитором на колени.

— Падре, — барон Моунт запрокинул голову и смотрел прямо в лицо инквизитору, вместо того, чтобы покорно разглядывать ворсинки шкуры, брошенной на полу. Взгляд горел огнем, но не похотливым, а каким-то сумасшедшим. — Я согрешил, хотя и не понимаю, почему это считается грехом. Возможно, если бы это касалось только соблазненного нечистым тела, я бы смог понять, что это был грех. Но ведь любовь — это не грех? Любовь божественное, светлое чувство. Я согрешил — я влюбился.

— За любовь не судят. — Августино пожал плечами. — Вы должны говорить не со мной, а со своим духовником. Почему вы опять пришли ко мне? Барон Моунт, я понимаю, что... вам кажется возможным искушать судьбу и подвергать других опасным соблазнам, но это неправильно, — зелень глаз чуть потемнела смущением от страстного взгляда.

— Я не могу этого сказать духовнику. Я не могу подвергнуть вас опасности. Август, — выдохнул Пьетро и подвинулся вперед. Теперь их разделял только небольшой шаг. — Я о вас говорю.

— Вы не смеете мне этого говорить, — священник покачнулся, в глазах потемнело от признания. — Я духовное лицо. Вы должны немедленно покинуть мою комнату.

Августино задыхался, бросился к столу и отвернулся, чтобы ртом хоть немного вдохнуть воздух. Он и так сделал нечто совершенно ужасное прошлой ночью, чтобы теперь слушать признания черноволосого северянина, от присутствия которого внутри все полыхало и лишало спокойствия.

— Я не могу, — Пьетро подошел со спины и обнял инквизитора за талию. Длинная красная ряса дико напоминала тонкую ночную рубашку мужчины и от этого кровь бурлила пузырьками желания. — Я не просто хочу вас, — он прижимался все сильнее к экзотической чувственной статуе, вдыхая пьянящий запах волос, так напоминающий о вчерашней ночи. — Это больше меня, до боли в сердце. Я не могу уйти.

Склонив голову к груди, Августино держался за спинку массивного резного стула и покрывался пятнами волнения. Руки, обнимавшие сзади, прижимали к себе настойчиво и упрямо. От чего в паху все горело, жаркая сцена вчерашней ночи представала перед глазами слишком живо и ярко.

— Вам нельзя здесь оставаться, — неуверенность голоса выдавала посланника с головой. — Здесь мои люди, здесь нельзя.

— Я запру дверь, — пробормотал Пьетро, зарываясь лицом в волосы мужчины, оглаживая его живот, спускаясь все ниже и ниже, пока ладонь не легла на плоть инквизитора.

Августино моргнул, уходя от тесного контакта, и вжался ягодицами в пах юноши, где очевидным намеком в него упирался член. Выдохнул шумно, теряя соображение. В достаточно светлой спальне, залитой вечерним солнцем, вдруг стало темно.

— Мне должны принести ужин сейчас. Пьетро, я не могу закрываться. Я священник, — хотелось сказать об искушении, но подушечки пальцев уже нежно поглаживали ствол.

— У вас сейчас исповедь. Подождут, — юноша не выдержал и потянул тяжелый подол рясы вверх, чтобы добраться без помех до желаемого. — Дверь я закрыл на засов. На всякий случай. Чтобы никто ничего не услышал. — Хотелось убрать слишком длинные для данного момента волосы Августа на бок, чтобы целовать его шею, но барон не в силах был отпустить мужчину. Потому поцелуи ложились на волосы.

Августино приходилось все сильнее опираться на стул, который встал на передние ножки и уперся спинкой в стол. Ткань скользила вверх, собираясь в пышные складки, медовый свет окрашивал измененное желанием лицо молодого священника, который прогнулся вперед под весом Пьетро и теперь стонал от пальцев, добравшихся до его плоти, и шепота, искушающего и требующего отдаться близости и на эту ночь.

— Август, — голос дрожал, и юноша сам себя не узнавал в том странном существе, в которое он превращался рядом с инквизитором. — Не отталкивай меня, — а пальцы оглаживали горячесть мужского достоинства его теплого, плавящего разум, со сладким запахом Августа.

Пьетро развернул на себя потерявшегося в происходящем мужчину и, упав на колени, принялся покрывать поцелуями его плоть. Инквизитор, красная ряса... Самые страшные священники... Барону было все равно — и вместо смиренных поцелуев в перстень, он страстно целовал то, что сейчас хотелось больше всего на свете — его Августа, его любовника, его любимого. Невозможно так быстро влюбиться, но Пьетро осознал, что именно это произошло, и теперь казалось ужасно несправедливым, что они разъединены дурацкими догмами. Ну хотя бы сейчас хотелось почувствовать мужчину в себе или самому взять — неважно.

На губах сладко теплилась страсть, перекатывающаяся тихими вздохами вместо обещанных себе молитв. Августино трясло от того, что Пьетро делает это здесь и теперь, когда вот-вот могут явиться слуги и принести ужин и горячую воду. Он добрался до члена, возбуждая за несколько минут до нетерпения, требовавшего сдаться во власть желания.

Вчера все происходило слишком быстро, теперь посланник желал больше, хоть и повторял себе "нельзя", но он опять толкался в рот барона и уже сжимал его плечи пальцами.

— Я приду. Я обещаю, что сам приду сегодня. Через час. Дай мне время...

Пьетро что-то согласно промычал, но сейчас нужно довести дело до конца. И он торопился, искусно и быстро доводя до изнеможения, до выплеска семени, который последовал вскоре. Отпустив мужчину и слизывая его вкус с губ, барон невольно подумал, что падре возбуждает опасность, и это было здорово.

Все еще оставаясь на коленях, юноша разгладил рясу, возвращая ее в первоначальный вид, и пробормотал, целуя перстень:

— Я буду ждать вас.

Когда барон Моунт соизволил покинуть спальню, представленную любезно сюзереном для посланника, Августино еще несколько минут стоял в полной прострации и тупо смотрел в одну точку. Двери вскоре открылись. Пришли слуги, принесшие бадью и воду. Процедура омовения прошла в полной тишине, и все боялись оторвать инквизитора от его размышлений. Но тот, сидя в теплом настое из трав и позволяя мыть себе голову, думал не о божественном, а о том, что пообещал только что. И боялся, что мысленно уже переступил порог.

И отправился к Пьетро. Как ни странно дрожь от этой крамолы сладостно впивалась в душу. Даже ужин прошел в борьбе с собой. Августино запрещал себе даже возможность того, что поступится с совестью. Но тело его жаждало любви и звало в комнату Моунта.

Августино не явился через час. Гораздо позже, вдоволь насопротивлявшись себе, вдоволь находившись по коридорам и, краснея, постучал в заветную дверь.

Когда перенервничавший Пьетро открыл дверь и увидел инквизитора, на него накатила такая слабость от облегчения, что он чуть, было, не оперся о косяк рукой, но сразу же пришел в себя и буквально втащил Августино в комнату. "Вот черт, сказал бы кто-нибудь мне, что я когда-либо с таким нетерпением буду ждать инквизитора — обсмеял бы. Как минимум", — подумал, страстно и нетерпеливо целуя любовника. Это была последняя связная мысль за вечер.

Предыдущие были не очень радостными — юноша опасался, что Август не придет. Конечно, завтра попытки встретиться опять продолжались бы, но как же хотелось, чтобы слова, сказанные дрожащим голосом, оказались правдой! Обещанный час он потратил с пользой — поел, привел себя в порядок, все подготовил, и за лишние минуты ожидания исходил комнату бесчисленное количество раз волнующимся и чуть беснующимся тигром.

Августино оказался в крепких объятиях и не успел уследить, как барон резко закрыл дверь, затягивая его внутрь. Горячие руки сразу притянули инквизитора к себе, а губы обескуражили страстью и томившейся столько времени нетерпеливой жаждой.

Священник и сам зарылся пальцами в буйной шевелюре Пьетро, пугаясь своих желаний, нетерпения, с которым теперь проник рукой под рубашку, лишь бы вновь провести по коже барона.

Тот порадовался, что оделся совершенно правильно — рубашка да длинные штаны, что носят простолюдины. Две завязки и все! "Прямо сейчас раздеваться или все-таки повременить?" — мысль носилась мечущейся птицей, пока юноша стягивал с себя рубашку. Сильные мышцы красиво обрисовали тело, пока он быстро избавлялся от явно не нужного сейчас предмета гардероба. Быстро — потому что пришел! Август пришел, Августино... Вновь пахнущий своими странными, непривычными травами. "Неужели специально добавляют, чтобы подследственные сходили с ума от страсти? Так ведь и допрашивать толком не нужно, достаточно просто обнять... Вот чееерт...", — дурацкие размышления только прибавляли странного жара, заставляя целовать до одури и пытаться одновременно развязать запутанную странным узлом веревку, которую инквизитор носил вместо пояса. Та, зараза такая, не поддавалась.

Спешка барона Моунт лишь больше добавляла сомнений. Лишь окрашивала опасными вопросами душу Августино, который хотел понять, что будет дальше, но ответов на них не находил. Скоро он отбудет в Рим, скоро прибудет новый архиепископ.

— Остановитесь, Пьетро, прошу вас, — отодвигая от себя юношу, священник заглянул в ошалелые глаза. — Я не за тем пришел. Вы должны забыть, что было вчера. Я не могу ответить вам... взаимностью, — зеленые глаза горели изумрудами, бронза кожи блестела в отсветах факелов.

— Я тоже не могу, — Пьетро продолжал крепко держаться за дурацкий плоский узел, не давая Августино отодвинуться далеко, — прекратить. — Он сделал шаг вперед, вновь прижимаясь к мужчине. — Послушайте, падре, — слова проходились теплыми губами по краснеющей щеке инквизитора. — Вы ведь... Вернее я... Да, я не очень хороший человек, мне есть с чем сравнить. Это не похоть, это не желание позабавиться или приятно провести время. Это другое. Любовь ведь дает бог, и если бог дал, значит он хочет этого, — он опять крепко сжимал забравшегося к нему в душу южанина, и тело пробивало дрожью в ожидании ответа. — Август... Вы же чувствуете это...

— Я чувствую, что сгорю в огне, — щеки Августино вспыхнули. — У вас хорошо подвешен язык, вы умны и вас ждет блестящее будущее и карьера. Вы должны понять, что я всего лишь гость в вашей жизни, что мой путь и моя судьба связана с Церковью, со служением. Я уеду через несколько месяцев... — посланник Рима весь горел от близости барона, чуть ли не умоляя того всем видом прекратить. Разум шептал, что тело сдается ласке, что его душа тянется навстречу, но нельзя поддаваться искушению. Нельзя.

— А я могу завтра умереть, — Пьетро стиснул зубы, желая хоть на мгновение успокоиться, а не начать делать то же самое, что пару часов назад. — Какое это имеет значение? — чуть безумный взгляд отстранившегося барона жадно оглядывал изменившееся лицо мужчины. Красная ряса казалась темным пятном, утягивающим куда-то вниз, а глаза наоборот — звали наверх, в небо. — Зачем прямо сейчас предавать дар бога? — Нетерпеливый поцелуй утверждал чувства — такие, какие они есть, какие они должны быть, когда настоящие. Пьетро нежно раздвигал губы Августа, умоляя ответить, пустить.

И Августино сдался, впуская в рот язык, который сразу сплелся с его, как какое-то чарование, что больше слов и объяснений, и нелепых оправданий. Руки вновь обвили стройное сильное тело Пьетро, дрожание ресниц перепуталось с тенями по шее и плечам, как вязь, что проходит по всему телу, сильные пальцы чуть впились в кожу ногтями.

Теперь, сейчас, зачем? Августино не знал, лишь изумленно предавался своему влечению.

И вскоре вся одежда оказалась на полу — никому не было дела до аккуратного раздевания и раскладывания ее по стульям. Мелочи, недостойные внимания, которое все направлено на изучение и обладание — уже осознанное, хоть и слабо воспринимаемое разумом. Пьетро не понял, как они оказались на постели — как какое-то единое существо, которое не может теперь существовать раздельно. И юноша замер, срываясь дыханием на судорожные вздохи. Желания метались между двумя выборами — хотелось или взять Августа или полностью отдаться в его руки, но сможет ли тот? Должен — иначе бы не был инквизитором. Только нежно подтолкнуть.

— Август, — Пьетро странно нежно прошептал мужчине, которого уже успел придавить к плотному покрывалу с вышивкой в виде странных непонятных символов. — Возьми меня.

Он опять умолял себя взять, опять пробивал запретные барьеры и вновь его руки властвовали везде, доводя до безумства. Взять его? — в глубине зрачков появилось нетерпение, и Августино перевернул Пьетро на спину, точным движением раздвигая ноги, еще не зная, что его ведет самый сильный из инстинктов обладания, что назад нет никакой дороги. Выше поднять ноги, обхватить свой член и толкнуться внутрь, издав тихий стон.

Юноша втянул в себя воздух и толкнулся навстречу. Не зря надеялся и подготовился — чтобы избежать неприятных последствий в первую очередь для самого мужчины, если бы тот не знал, что делать, боялся и путался в сомнениях. Но нет! Август действовал так точно и именно так, как нравилось Пьетро, и от этого барону снесло голову полностью. Он захлебывался стонами, старательно двигаясь навстречу, стараясь угадывать желания, изменения темпа и жаждя, чтобы это продолжалось как можно дольше.

Августино забыл, кто он, где и зачем, он любил отчаянно, он упивался этим ураганом, что вырывался наружу южным жаром и зноем. Его резкие и сильные движения доводили до экстаза, за которым вспыхивает настоящее пламя. Всегда сдержанный, всегда закрытый, южанин был настоящим пламенем, не знавшим удержу.

Тела двигались в едином темпе и каждый раз, когда инквизитор входил в Пьетро, у юноши перехватывало дыхание, и он давился криком, нисходящим на хрип. И от этого странного удушения кружилась голова и комната, усыпанная белыми звездами, плыла и изгибалась перед глазами все быстрее и быстрее. Он пытался что-то сказать, как-то выразить обуревавшее его чувство, но не мог, лишь выгибался в руках мужчины, открываясь полностью и позволяя делать с собой что угодно.

Горячий мустанг, дикий пустынный ветер, жар солнца в летний день — Августино вбивался в барона, утратив соображение о том, кто он и для чего рожден. Плотину, сбитую на морали, разрушала острая, как охотничьи ножи, любовь, которая оказалась сильнее поклонения Богу. Бедра двигались яростно, вдавливая Пьетро в кровать и не давая передышки.

А юноше она и не была нужна. Безумие страсти, в котором он оказался, требовательно вело все дальше, отбирая осознание мира кусочек за кусочком, придирчиво их рассматривая, выбрасывая ненужные, остальные очищая от шелухи, оставляя самое важное — в своих откровениях днем Пьетро был прав. И даже если его потом отправят на костер — жаль не будет, ибо за что еще отдавать жизнь, как не за любовь? А пока он отдавал тело, душу, сердце. Бери все, бери целиком! С сумасбродными мыслями, с отчаянной и бесшабашной веселостью, с уже заработанными шрамами и пониманием, что жизнь может оборваться в любой момент — бери! И дрожь, которая прошибает почти на пике наслаждения, и судорожные вздохи, когда не хватает воздуха ни на что, и невнятное мычание, превращающееся в стоны, были подтверждением чувства, сжигающего Пьетро.

Августино забормотал что-то на арабском, склоняясь и приникая к влажным горячим губам барона и глубоко проникая в того. Голова кружилась, судороги оргазма заставляли совершать медленные движения, которые изводили невероятно. И священник почти не видел измученного страстью лица, когда они погрузились в тепло окутывающего расслабления, когда по животу и груди Пьетро расплескалась сперма.

— Вы меня завораживаете, — выдохнул инквизитор, утыкаясь лицом в темные бурные кудри Моунта.

В ответ юноша обнял Августино. Слабая счастливая улыбка цвела на лице барона, все еще погруженного в сладостное сумасшедшее состояние, которое не хотелось отпускать, так же как и мужчину. Никогда.

— Я просто люблю, — не хотелось ни шутить, ни говорить положенные глупости, которыми Пьетро привык сыпать в постели — почти всем это нравилось, почему бы и нет? Хотелось просто лежать и обнимать. Несколько почти бессонных ночей и переживания сегодняшнего дня начали сказываться, и юноша очнулся через несколько минут, с удивлением осознав, что начал дремать, крепко сжимая свое нечаянное счастье.

Августино позволил себе лечь рядом, притягивая и устраиваясь на подушках. Он не мог оставаться на всю ночь здесь, и не собирался этого делать до этого момента, но теперь очень хотелось спать рядом и чувствовать Пьетро и слышать его сопящее дыхание.

— Мы знакомы несколько дней, — примирительно погладив юношу по щеке, священник и сам закрыл глаза, постепенно проваливаясь в дремоту.

— Мне не важно, — прошептал барон в ответ. Важно другое — то, что на сердце. Это не отдают. Он вновь притянул к себе Августа — экзотического, пряного и теперь такого родного. "Главное то, что здесь и сейчас. Теперь", — подумал, засыпая.

* * *

Сильвурсонни ужасно устал за этот день — отчеты приходили почти целые сутки, гонцы прибывали, сообщая, что границы укрепляют и что есть возможность заставить франков даже нос не совать в Вестготию. В замке же царил уже почти мир, и суета все больше напоминала столичную, чем деревенскую.

Даже в спальне у сюзерена все устроили по-королевски. Не королевской являлась лишь любовь к Эдвину, что во время болезни поселился в комнате Луиса и теперь тоже лежал в кровати. Герцог вошел без стука и закрыл дверь изнутри — его возлюбленный еще не оправился после огня и теперь отбывал практически домашний арест.

Алонсо читал старую книгу, взятую в библиотеке Райсаро, в которой говорилось о любви молодой девушки из богатой семьи, и короля. Написано было дурно, но сюжет захватывал количеством любовных признаний. Эдвин давно ни над чем так не смеялся. Увидев Луиса, он отложил книгу на одеяло и сел в постели. Он так скучал по нему этот день, особенно после прошлой ночи, когда Луис, явившись ему с заходом солнца, страстно любил, доведя почти до потери сознания. Счастливый Алонсо уснул, не успев расспросить, как идут дела. А на рассвете он проснулся один.

— Наконец-то, — Эдвин весь сиял от счастья, приветствуя любимого. — Я думал, ты уже не придешь сегодня. У тебя усталый вид. Иди ко мне, я разомну тебе спину.

Сильвурсонни сбросил с себя пелиссон и направился к кровати, бросив равнодушный взгляд на ужин. Он дико устал и хотел только одного — выспаться хорошенько. Два дня они не виделись с Эдвином, и все приходилось спать только урывками.

— Быть королем страшно, — сказал мужчина, садясь на кровать и подставляя шею.

— Я завтра намерен заняться делами, — сказал Алонсо, начиная разминать королю плечи. — Думаю, я могу заняться судебными тяжбами. Слышал, крестьяне жалобы подавали на барона в огромном количестве. А ты запер меня здесь. — Мягкий поцелуй коснулся плеча. — Позволь помочь и взять на себя часть забот. Мне было бы приятно, если бы у тебя оставалось время на улыбку.

— Да, будет неплохо не обрасти бумагами, — Луис откинулся назад и посмотрел в синие глаза. — Я соскучился по тебе. Слишком долго не видел. Прости меня... — мужчина провел рукой по волосам и щеке, обожая своего любовника и желая поскорее лечь с ним в постель, обнять и целовать долго и нежно.

— Целую вечность, — ответил Эдвин с мягкой улыбкой, и это было правдой: даже час без Луиса для Алонсо казался вечностью. Он даже не представлял, насколько сильна его любовь, пока Сильвурсонни не взял его там, в деревенском домике. Теперь Эдвин бесконечно и сильно его хотел, его глаз, губ, слов, его члена в себе, его сладостной тяжести над собой. — Жаль, что хочется заняться любовью, когда тебе следовало бы выспаться. Ложись-ка. — Алонсо потянулся за уголком одеяла, чтобы откинуть его, повернул голову, не стыдясь двух отметин на шее — отметин от страстных поцелуев, оставленных любимым.

Луис же не сразу понял, что именно такое на шее у любовника, но замер и внезапно отпрянул, почти скатился на пол. В его светлых глазах появилось нечто подобное боли, но та медленно перерастала в крайнее непонимание.

— Что это? Что у тебя на шее? — сюзерен задохнулся, его ноздри раздувались, его желваки ходили от ярости.

Алонсо удивился такой реакции: что за странные вопросы задает тот, кто сам же сделал это? Может быть, Сильвурсонни подзабыл, как прихватил ему шею, пока яростно вколачивал в постель? Или в темноте отметин не увидел и теперь испугался?

— Ах, это, — Эдвин смущенно улыбнулся, вспоминая, как почти закричал в этот момент — тогда губы Луиса ему показались необычно горячими. — Ерунда. Завтра надену плащ с капюшоном, и никто ничего не заметит, а если заметит, скажу, что в местной деревне роскошные проститутки.

— Ты был у проституток? — Луис силился понять, что произошло за два дня, и в голове у него стоял трезвон, который становился набатом. — Значит, ты не мог подождать двух дней, прежде чем я освобожусь от дел? — он потер виски, стараясь угомонить стук.

Эдвин разинул рот и моргнул, глядя на короля. Луис начинал пугать его.

— Я не был у проституток, — глухо проговорил Алонсо. — Тебе плохо? Что случилось?

— Ты сказал, что эти засосы от проституток. Значит ли это, что ты забылся? — Луиса трясло от ярости. — Два дня меня не было. Всего два дня, Эдвин!!!

— Как два дня? — не понял тот. Сильвурсонни шутит? Не похоже. Что же с ним тогда? Эдвин видел, что король рассержен и не понимал причины. Алонсо испугался, что любимый его либо перетрудился, либо сошел с ума. От волнения он стал дышать часто и глубоко. Просто голова шла кругом. — Ты считаешь, что мне не следует говорить, что я был у проституток? А с кем тогда? Любовницы у меня нет, жены тоже, а Августино я не должен говорить правду и...

— Ты хочешь сказать, что был с Августино? — совсем растерялся Луис и уже вскочил на ноги, отдернул одеяло и потянул рубаху, желая оглядеть любовника. Представшая картина пугала и удручала — на груди тоже имелись засосы. — С кем ты спал? — спросил напрямую сюзерен.

У Эдвина из горла вырвался нервный смешок.

— С тобой, — сказал он, глядя в глаза короля снизу вверх совсем растерянно. — Луис, — Эдвин встал на колени в постели, и взял лицо любимого в ладони, потянулся за поцелуем, — тебе надо отдохнуть.

— Я не сошел с ума, — сюзерен напряженно смотрел на Эдвина. Тот издевается? Нет. Его чем-то опоили и ... сердце забилось дикой лошадью, а руки похолодели от ужаса.

— Тише. — Эдвин ласково целовал его в губы. Он вспоминал прошлую ночь и снова хотел короля. — Не сошел. Все хорошо, слышишь. Ты просто устал.

— Да, вероятно... — Луис проглотил горький комок, про себя решая, как поступить дальше и намереваясь выследить предателя. — Ложись, — приказал строго. — Завтра поговорим.

О чем они завтра поговорят, Эдвин не особенно понял, но спрашивать не стал. Он очень волновался за Луиса, подумывая: не позвать ли лекаря, и клял себя, что сегодня просидел весь день в комнате, вместо того, чтобы помочь королю с делами. Так больше не могло продолжаться — пусть король сердится, но Алонсо с утра намеревался заняться делами. Чертовы ноги, все из-за них. Эдвин уложил Луиса в постель и сам лег рядом. Когда же Сильвурсонни уснул, Алонсо обнял его и, уткнувшись лбом между лопаток любимого, провалился в царство грез. Сон его был поверхностным и тяжелым. Утром Эдвин открыл глаза и увидел, что Луис как-то странно смотрит на него, словно приглядывается. Комната была залита солнечным светом, щебетали синицы под стрехой, и Алонсо на миг показалось, что вчерашний вечер — это просто кошмар.

— С добрым утром, любимый. — Он улыбнулся Сильвурсонни.

Луис с трудом открыл глаза, даже продолжительного сна не хватило, чтобы восстановить силы. Он повернулся в подушках, утопая в тепле и через ресницы глядя на Эдвина. Тот утверждал, что они спали. Сознание наполнялось сомнениями и страхами. Кто-то украл покой, кто-то посмел обманывать. Глаза остановились на темных пятнах на шее, и сюзерен помрачнел.

— Расскажи, как я приставал к тебе, — потребовал вместо ответа.

— Разве ты не помнишь. — Улыбка Эдвина померкла. Он осторожно коснулся щеки любимого рукой. — Луис, я волнуюсь о тебе. Ты сердишься так странно, словно я был с другим. Я не верю, что ты бы стал так зло шутить со мной. Если что-то произошло, чего я не знаю, то лучше скажи мне все прямо... Ты не хочешь быть со мной. Я не потревожу тебя, клянусь, я пойму... — Эдвин тяжело вздохнул, подбирая слова помягче. — Но поиметь меня так страстно, а потом все свести на ревность и обвинения в измене... Я запутался. Я не понимаю, зачем тебе это?

Луис молчал. Даже ответить не может прямо. Зубы заговаривает.

— Сегодня много дел, — прервал внезапно и резко поднялся с кровати. — Если тебе кажется, что я тебя хотел выпроводить, то это глупо, — Луис поднял с пола блио. — Сейчас оставайся в кровати, я позову лекаря.

— Луис! — Алонсо ухватил его за руку, с надеждой глядя в глаза. — Не уходи, — попросил он. — Останься со мной сейчас.

— Ты не отвечаешь на мои вопросы, — Сильвурсонни сдернул руку. — Я не сошел с ума. Я знаю, где был и что делал. У меня были переговоры. И там был мой помощник и еще множество подателей прошений, а вечером мы работали с бумаги с секретарем и послами с севера.

— Что? — Эдвин побледнел в ужасе глядя на Луиса. — Как такое может быть? — выдавил он, замерев от холода, пронзившего спину. Сердце испуганно застучало в груди, услышанное в голове не укладывалось.

— Обыкновенно. Афродизиак, немного травы, и ты впадаешь в состояние, когда видишь лишь грезы, — зарычал Луис. — Здесь был кто-то. И он оставил на тебе следы.

Эдвин замотал головой, живо вспоминая события того вечера. Пьетро принес ему ужин, они посмеялись и поболтали немного о каких-то пустяках. Потом Легрэ ушел и Эдвин остался один. Прошло три часа после последнего бокала вина прежде, чем Алонсо лег спать, и он точно помнил, что никто кроме Луиса в ту ночь не входил в спальню. Но Пьетро бы не стал делать с ним такого. Эдвин вообще перестал что-либо понимать.

— Нет. Этого быть не может. Никто не приходил, кроме Легрэ... Он не стал бы этого делать, Луис, я его знаю. Он ушел за три часа до того, как пришел ты. Боже, — Алонсо запустил пальцы в волосы, — это бред какой-то.

— В еду могли что-то подмешать и без ведома Пьетро, — вздохнул сюзерен и притянул к себе Эдвина. — Я тебе верю. Если бы не верил, я бы реагировал иначе. Но теперь у меня в голове только одно — среди нас есть предатель. Близко... Проверить это будет просто. Не так много людей имеют ко мне доступ. И я не оставлю все так...

Алонсо обнял Луиса так, как обнимают, только боясь потерять.

— Я не изменял тебе, — сказал он горько, — клянусь. Я же десять лет тебя любил до этого, и до сих пор люблю. Я никогда бы не смог обидеть тебя подобным образом. — Эдвин запустил руку в светлые волосы Луиса и от мысли, что кто-то еще прикасался к нему, кроме Сильвурсонни, Алонсо начинало тошнить.

— Я тебе верю, — тихо сказал сюзерен. Сердце его стучало часто, в душе скреблись дикие кошки, которые требовали ответов. — Кто-то слишком сильно меня ненавидит.

— Я убью этого мерзавца, — совершенно серьезно заявил Эдвин.

— Сперва его надо поймать, — откликнулся мужчина. — А для этого мы его должны выследить и поймать.

— Как?

— Ты, я и Пьетро. Иначе это узнают все. Нам ни к чему сплетни и лишние слухи, — Луис судорожно искал выход, и голова начинала с утра болеть нещадно. А сегодня и так предстоит слишком тяжелый день.

— Хорошо. — Алонсо отстранился и заглянул в глаза любимого со странным чувством — Эдвин был ни в чем не виноват перед ним, но ему теперь стало стыдно, стыдно до слез, и он не знал, что сказать в свое оправдание. Как все глупо вышло — над ним надругались, взяв обманом, а он даже не знал кто.

— Только не думай теперь, я больше не оставлю тебя ночью, — Луис ласково провел ладонью по небритой щеке военачальника, — никогда. — Он вновь сильнее сжал Эдвина в объятьях и поцеловал в губы, давая понять, что между ними ничего не изменилось, а в голове повторялось только одно — найти и повесить за яйца.

Алонсо целовал короля в ответ с такой благодарностью за понимание, что это начинало выглядеть страстью со стороны.

— Прости, — зачем-то сказал он.

Но Луис не откликнулся, лишь пальцы сжались сильнее, а внутри закипело желание и ярость. Он ревновал. Он злился, он сходил с ума от неизвестности и боялся, что Эдвин обманывает, что эту ночь он провел с Легрэ, с младшим Легрэ.

Этот день Алонсо прожил, занимаясь мелкими судебными тяжбами, коих набралось около сотни. Местные крестьяне затаили много обид на Райсаро за разорение своих домов и хозяйств, Эдвин пообещал выплатить компенсацию из казны баронства — благо та оказалась битком набита золотом. Оставалось подождать суда над мятежным бароном и дождаться вестей из Рима. К полуночи Эдвин вернулся в их с Луисом спальню, где слуги уже разложили на столе ужин на двоих. Алонсо не притронулся к еде и решил вздремнуть до прихода короля. За целый день им даже не удалось поговорить, из-за инквизитора Августино, который не отходил от Сильвурсонни ни на шаг и желал быть в курсе всего, что происходит.

Мысли о тайном соблазнителе тревожили Эдвина, злили и мучили. Он не мог найти ни единого объяснения тому, что видел, что произошло. И все это сильно угнетало его.

Да и сюзерен вел себя слишком скованно весь день. Он рассеяно слушал докладчиков, перечитывал одну и ту же строку в жалобах по несколько раз, а во время разговора с настойчивым южным купцом, просившим сбавить налоги его ремесленной гильдии, и вовсе внезапно порывисто встал и покинул небольшой зал для бала, теперь использовавшийся как приемная, и долго и мучительно думал, врет ли ему синеглазый, кажущийся таким честным Эдвин. В конце концов Сильвурсонни ударил кулаком по стене, вернулся к делам, но прибыл в спальню очень хмурым и сразу взялся за вино.

Эдвин открыл глаза, почувствовав его присутствие, тихо встал с постели и, подойдя сзади, обвил руками грудь. Алонсо терпеливо ждал, пока Луис нальет себе вина. Эдвин чувствовал его тревогу как свою, знал, что Сильвурсонни злиться, но до сих пор все это для Алонсо выглядело неудачной шуткой. Он же точно помнил, что был с Луисом, и Эдвин не был пьян, не чувствовал дурмана в голове — разве что слабость, легкую, которая не позволяла ему перехватит инициативу на себя. Его подчиняли и любили в ту ночь. Перед тем, как этим вечером уйти в спальню, Алонсо расспросил стражу и четверо из четверых гвардейцев подтвердили, что король действительно был занят всю ночь переговорами. Эдвин не знал, что думать, и уже взаправду чувствовал себя виноватым.

— Хочешь, я помогу тебе расслабиться? — он мягко поцеловал короля в шею.

Луис молча пил. Глоток за глотком... страх, недоверие, ярость. Он столько времени провел один, чтобы теперь оказаться в глупом положении — рогатом положении.

— Не надо, Эдвин, я не настроен... — ревность била по сердцу, но разум продолжал оставаться холодным. — Мне не хочется расслабляться. Мне не по себе... — он сильнее сжал пальцы на кубке, вспоминая, как Фернандо наказывал за малейший намек со стороны Луиса на заинтересованность кем-то. Не спускал ни взгляда, ни даже слова, наказывал жестоко.

Эдвин замер на миг. Луис не хочет его сейчас? Сердце в груди Эдвина сжалось от невыносимой тоски, он не понимал, за что с ним так, что случилось позавчера. Он выдохнул, постаравшись успокоиться, потом все же провел ладонями по животу Луиса, сверху вниз, осторожно расстегнул золотую пряжку пояса.

— Я знаю, но... давай все же попробуем. Я очень скучал без тебя...

Сильвурсонни выдохнул, пристально глядя в темное окно, где за толстыми стенами замка месяц плыл в пухе облаков, где дыхание зимы стало еще сильнее. Веки закрылись сами собой.

"Фернандо связал бы тебя, Фернандо отходил бы тебя плетью, Эдвин, если бы ты был его любовником, он бы скрутил тебя и потащил на дыбу, а потом лишал бы дыхания, и ты бы признался..."

Луис обернулся и посмотрел на Алонсо через плечо, на то, как нежно ложатся тени на его лицо.

— Раздевайся, — приказал, чуть ли не морщась от того, что диктовала память о короле.

Эдвину очень не понравился тон короля, точнее у Алонсо возникло нехорошее предчувствие, и несколько долгих мгновений он, затаив дыхание, вглядывался в голубые глаза сюзерена. Ни слова возражения не было сказано в ответ. Эдвин отложил золотой пояс Луиса на стол, потом стянул с себя серое шелковое блио, затем рубаху и брэ. Совершенно обнаженный, он встал перед Луисом, глядя на него прямо и с любовью, а потом вспомнил отметины на своей шее и неловко отвел взгляд.

— Я сделаю все, что ты захочешь, — сказал он тихо.

— Повернись спиной, — потребовал сюзерен, намереваясь осмотреть всего любовника, и обнаружил темные пятна и на ягодицах и даже на ногах. Сердце завыло. Больно, гадко. Пальцы вновь сжались и разжались, и мужчина направился к кровати, сдернул длинный шнур с полога, перекинул тот через балку и поманил Алонсо к себе. — Иди сюда, — Луис сделал петлю, — раз доверяешь настолько.

Эдвин посмотрел на шнур непонимающим потрясенным взглядом, потом на Луиса. Знать бы, чего добивается король. Алонсо смирился с тем, что виноват, и что за свои поступки надо отвечать даже тогда, когда ты их не совершал. Перед любимым точно. Эдвин сглотнул и, собравшись духом, подошел к петле.

— Что я должен сделать?

— Дай мне руки, — Луис не собирался злобствовать, но закипающая кровь требовала хоть как-то успокоить ярость. Мужчина свел запястья любовника и вскоре Алонсо уже буквально висел перед кроватью, едва касаясь пальцами пола. Пять минут. Точно пять, чтобы тот не потянул сухожилия. Подхватив кожаный широкий пояс, сюзерен вернулся к Эдвину и без предупреждения со всей силы ударил того по ягодицам.

Алонсо вскрикнул — не столько от боли, сколько от неожиданности, резко втянул ноздрями воздух и ухватился за шнур. "За что?" — эта мысль пронзила голову болью, которая пошла в сердце, сдавив его. На глаза навернулись слезы, а Алонсо только крепче стиснул зубы и попытался встать прямо, готовясь к следующему удару. Если Луису так хочется — пусть бьет, сколько пожелает. Лучше боль — лишь бы только не ледяной взгляд, не сухость скупых коротких фраз, не злоба в сердце. Что угодно, но не это!

Но Луис не ударил, а обнял сзади, проводя по груди, сжимая соски, оттягивая и спускаясь по животу горящими ладонями, его язык скользнул между лопаток расплавленным серебром, требующим ответного трепета.

Эдвин почувствовал, как тело расслабляется, доверяясь ласке — по-другому и быть не могло. Алонсо слишком сильно любил Сильвурсонни, чтобы позволить себе настоящую обиду. Пожалуй, Луис был единственным человеком на земле, которому Эдвин мог позволить все с легкостью, и с ней же все простить.

— Луис? — позвал Эдвин, тяжело дыша, желая узнать: сердятся на него еще или уже нет.

— Да? — вопрос не нес никакой угрозы, скорее, игривый, чем злой, но на самом деле под завесой спокойствия притаился зверь, давно забывший, что была и такая любовь — дикая, со шрамами и кровоточащими ранами. Луис отступил и вновь ударил — так, чтобы на коже остался красный след, чтобы завтра ничто не напоминало о синяке измены. Да, это измена — явная или неожиданная.

— Черт! — вскрикнул Эдвин, снова напрягаясь. Он признал, что не очень хорошо знал такого Луиса, в гневе. — Тебе это нравится? — спросил Алонсо, обернувшись через плечо. — Тогда давай еще пару раз... посильнее.

Хочешь сильнее? Да, и мне хочется исполосовать тебе спину. Ты мой, мой, — сознание Луиса поплыло. Он ударил, и еще раз, и еще, пока не сорвался на с десяток ударов, исхлеставших и ноги, и спину Алонсо, а потом вдруг очнулся — с дрожащей рукой и весь мокрый — пот стекал по лбу, губы дрожали от нахлынувших слез.

— Боже! Что я наделал?

Эдвин изо всех сил держался за шнур. Совершенно оглушенный и не понимающий, он до боли сцепил зубы и не произнес ни звука, и только широко, быстро расходившиеся ребра выдавали, что ему нехорошо. Тело, покрытое багряными полосами, едва держалось на ногах. Алонсо почти не слышал голоса Луиса, не разобрал слов. Сейчас, когда все закончилось, он просто пытался отдышаться, чтобы придти в себя.

И Сильвурсонни понял, что пора. Он дернул за веревку, и его любимый буквально рухнул на кровать, как будто все силы вытащили. Гулкий пульс отдавался в висках. Мало. Как мало! Хочется резать вены, хочется, чтобы он кричал! Нельзя... Это Фернандо хочет, не ты... Ты никогда не желал... Или ты обманывал и самого себя.

— Эдвин, — лечь рядом, обнять и впиться ногтями в бедра. Еще... боли и освобождения.

Алонсо услышал свое имя, почувствовал руки на своих бедрах и вдруг сам поддался назад — так просто и незатейливо, словно они с Луисом обо всем договорились заранее.

— Возьми меня, — выдохнул он, поворачивая голову набок, потянувшись за поцелуем, который не надеялся получить. Эдвин дрожал и не смел открыть глаз, боялся. — Луис, — прошептал он нежно, сказав одним именем, как любит, как желает, как принимает его даже таким — злым и жаждущим крови. — Луис...

Он хотел, чтобы было именно так. Хотел его боли, хотел вбиваться в него с отчаянной страстью и видеть, как тело меняется: подчиняется и срывает запреты, а потому резко перевернул Алонсо на живот и заставил упереться головой в покрывало, а сам мазнул слюной по входу. Сегодня будет грубо, жарко, страстно. Сегодня он не станет его жалеть. Член уперся в анус, еще дразня и играя, но потом толкнулся туда с силой и напором, раздвигая жаркое удовольствие сюзерену заново.

Эдвин замычал в подушку, цепляясь руками за покрывало. Это было даже больнее, чем тогда, в лесу. Луис над ним казался Алонсо тяжелей обычного. Он попытался расслабиться, но без смазки проникновения приносили только острую жгучую боль... и все же душе оказалось еще больнее. Эдвину предстояло привыкнуть к подобным пристрастиям короля, и он знал, что когда-нибудь этот момент наступит... Луис не поцеловал его.

Сильвурсонни знал, что Алонсо больно, знал, что следует остановиться себя, но внутри бушевал ураган. И Луис еле сдерживался, чтобы не стать зверем, каким бывали его любовники. Он двигался пока медленно, заставляя Эдвина привыкнуть, и смотрел на его исполосованные красные ягодицы и спину.

Эдвин немного приподнял бедра, чтобы Луису было удобнее проникать в него. Тяжело дыша, Алонсо просунул руку под живот, потом между ног и дотянулся пальцами до мошонки короля, нежно погладил. Эдвин не мог поступать иначе, не должен был злиться на Сильвурсонни, хотел показать в ответ, что хочет его, очень хочет, но из глаз невольно катились слезы, и плакал Алонсо второй раз в жизни и за последнюю неделю. Измена, которой не было... Если Луису нужна была только причина, чтобы причинять боль Эдвину, то неужели нельзя было найти что-то более простое? К боли между ягодиц и в душе добавилась боль в ногах, под едва поджившей обгорелой кожей и Алонсо все-таки застонал.

Сильвурсонни слышал стон, он точно знал, что это боль, что она прожигает Эдвина, что нужно себя остановить, но внутреннему зверю наоборот хотелось получать, обладать и приучать к себе — сделать послушным своим безумствам, заставить гореть вместе с собой. Луис подсунул руку под живот и обхватил член Алонсо, лаская грубо, словно шлюху, которая должна подчиняться, толкался на самую глубину, выходил опять и вбивался, ловя новые стоны.

Все бы ничего, но Алонсо четко понимал и чувствовал, что его наказывают. Возбудиться при таких обстоятельствах оказалась до черта сложно, а потому Эдвин закрыл глаза и стал вспоминать их первую ночь, проведенную вместе, мягкий голос короля: "Поцелуй меня", дрожь его тела, жар огня в камине, серебристые влажные волосы Сильвурсонни, пахнущие травами после купания. Сердце в груди забилось бешено и сильно, в глазах у Эдвина потемнело и он сам толкнулся в руку Луиса, потом назад, на его член, и со стоном чуть пролился на его пальцы.

Даже теперь любовник сюзерена сумел успокоить затянувшееся помутнение рассудка, сжимая член мышцами и сам толкаясь назад. Луис не ожидал, что гнев сойдет с него волной наслаждения, что он рухнет на кровать рядом с Алонсо и будет лежать там тихо кляня себя за то, что только что сделал.

— Прости, — шепнул, сжимая ладонями виски. — Я ревную тебя... Лучше бы ты сказал мне правду.

Эдвин смотрел на Луиса спокойно и внимательно, темные волосы спутанным шелком прилипли к его влажному лбу, и синь глаз казалась пронзительной, дыхание тяжелыми хрипами слетало с губ. И все же Алонсо нашел сейчас в себе немного сил, чтобы протянуть руку к лицу Луиса и очень ласково провести пальцами по щеке.

— Знаешь, — тихо сказал Эдвин, и в его словах звучала улыбка, — а мне понравилось... — Алонсо вздохнул и уже серьезнее добавил: — Ты тоже прости меня, но... я не знаю правды. Я помню, что я был с тобой... Дурацкая ситуация — дальше некуда.

— Да, дурацкая, — невесело отозвался Луис, оглядываясь, а потом заставил Эдвина перевернуться на живот и принялся смазывать его кожу специальным раствором, осторожно и бережно прошелся по ягодицам, набрал из серебряной шкатулки мази, обрабатывая анус, затем осмотрел ноги и достал новое лекарство. — Только я виноват, что себя не сдержал. Ты и так болен...

Эдвин покорно и с благодарностью принимал его помощь, прикрыв глаза.

— Давай поговорим об этом? — предложил он. — Не о том, кто виноват, а о ситуации в целом.

— Баронство Райсаро, наверняка, имеет людей, которые будут мстить мне, Эдвин. А вот я должен уметь держать себя в руках, — пальцы осторожно вмазывали травяную смесь в ожоги. — Ты и сам знаешь, что есть те, кто отомстит за отца.

— Это я знаю, — вздохнул Алонсо, поворачиваясь, чтобы увидеть лицо Луиса. — Меня не это беспокоит, а ты. Если бы я был на твоем месте, я бы подумал, что мне нагло лгут в глаза. У тебя есть такие мысли?

— Да, есть, — честно признался Сильвурсонни. — Ты хочешь, чтобы я забыл? Я не могу даже мыслить о том, что ты спал с другим. Мне от этого больно, — мужчина продолжал смазывать раны и про себя молился — злость медленно возвращалась.

— Мне нечего сказать в свое оправдание, — ответил Алонсо, прикрыв глаза от боли, возникшей в сердце. Он десять лет любил Луиса, он всю свою жизнь жил один и ему никто больше не был нужен... только Луис. Королем, нищим, слепым, хромым, брошенным всеми — любым, а теперь он думает, что Эдвин солгал ему — и это пятно позора и грязи никогда не сойдет с репутации Алонсо. О какой любви может идти речь, если тебя считают шлюхой. Но даже не поэтому Эдвину было больно сейчас: тот, кто его поимел, причинил боль Луису, а Алонсо дал себе слово, что никогда не причинит любимому боль, тем более так. Его любовь осквернили и бросили в грязь, на потеху врагам, и оправдаться теперь невозможно. Эдвин сжал руки в кулаки. — Ты немного неточен, когда говоришь, что я спал с другим. Это не я спал с другим, это кто-то другой спал со мной, опоив меня чем-то. Если бы я хотел изменить тебе, я не стал бы подставлять шею под укусы, чтобы ты потом на следы любовался и отхаживал меня ремнем. Я никогда и ни с кем не был, кроме тебя, потому что мне никто, кроме тебя не нужен, и от этого совсем паршиво... я ведь даже свою невиновность доказать не могу. Хочу, но нечем. И мне остается надеяться, что этот мерзавец найдется и правда откроется.

— Ты прав, во всем прав. — Луис вернулся к Эдвину и бережно его повернул на бок, чтобы видеть его глаза и постепенно вновь приходить себя. — Послушай меня, я тоже всего лишь человек, тоже совершаю ошибки. Я понимаю головой, что ты не виноват. Я люблю тебя, хочу тебе верить, хочу, чтобы ты был счастлив со мной, а я с тобой. Но я оказался у власти, со мной опасно, со мной нельзя никому доверять рядом. Многие желают мне зла... Прости меня.

— Глупо просить прощения за то, что ты есть, за то, что я люблю тебя. — Эдвин приподнялся и поцеловал Луиса в губы, словно повторяя: "Я не виноват, поверь мне, умоляю!" Рука легла на затылок, привлекая ближе, глаза заглянули в глаза. — Должна быть фраза... или слово, о котором будем знать только мы, которое станет нашим паролем, и если наш враг снова явится, чтобы соблазнить меня, и не скажет этого слова, я узнаю его и пойму, что это не ты.

— Все это хорошо для твердой памяти, а когда мозг затуманен, то приходит слабость, приходит подчинение, и приходится сдаваться, приспосабливаться... Не думаю, что я позволю что-то подобное, — сказал Сильвурсонни, мягко отвечая на поцелуй. — Пока не вернемся в столицу, предпочту все время видеть тебя рядом.

— Да, — согласился Эдвин. — Я не хочу оставаться один. — Алонсо не сказал, как ему страшно, и как плохо от этой неизвестности тоже не сказал. Спасало, что Луис позволяет касаться себя, что он рядом, что не бросил и не отвернулся, хотя сейчас ему совсем непросто. — Знать бы кто это сделал...

— Давай забудем, лучше я тебя покормлю ужином, а потом... попрошу горячей воды и оботру, — сюзерен заулыбался, чтобы хоть как-то успокоить любимого Алонсо. Тот изводит себя не меньше, и это значит лишь одно — их чувства взаимны.

Эдвин коснулся пальцами его улыбки — это было как волшебство, прекрасно и хорошо! Они поужинали и провели ночь вдвоем, прикасаясь друг к другу без обид и злости. За следующие три дня Эдвин почти успокоился, вовсю стараясь наладить едва не рухнувшие отношения. Он был внимателен, ласков, и ни на шаг не отходил от короля. Попутно Алонсо занимался делами баронства, допросами свидетелей и письмами к знати — в них было приказано всем явиться в столицу через месяц, дабы состоялся суд над заговорщиками. Эдвин ужасно устал в эти дни, радовало одно, синяки и следы чужой страсти быстро сходили с его тела, став бледно-желтыми. Сегодня Алонсо вымотался больше обычного, к тому же его тело, ослабленное ожогами, еще желало отдыхать почаще, восстанавливая силы. Алонсо решил, что не случиться ничего страшного, если он вздремнет пару часов в караулке, на сундуках. Там было тихо и темно, и ни единого тайного хода, а потому, заперев дверь изнутри на ключ и убедившись, что он в комнате один, Эдвин расстелил плащ и устроился на сундуках как на постели. Он закрыл глаза, ощущая, как звенящая тишина утаскивает его в приятный желанный сон.

Но на грани сна, когда дрема становится сладкой, поцелуй огнем прошелся по шее Алонсо, слизывая с его кожи соль усталости. А затем томные руки проникли под рубашку, даря блаженство и страсть, и сжали соски.

— Я хочу тебя теперь, — голос Луиса звучал желанием и нетерпением, дразнил короткими ожогами губ по коже.

Эдвин глубоко вздохнул — желание хлынуло в него таким мощным потоком, что он даже не вспомнил о том, что он в комнате должен быть один, что дверь заперта изнутри, а ключ лежит в кармане. Неужели у Луиса был второй? Алонсо подставил шею жарким губам, и ему казалось, что он все еще спит. Эдвин попытался обернуться через плечо, но ничего не вышло.

— И я хочу тебя, — прошептал он. — Как ты нашел меня?

— Ты плохо спрятался, — похотливые руки ловко развязывали шнуровку, оглаживали пах, сжимая естество, вновь поднимались вверх присборивая ткань рубашки. — И я достал ключ... — поцелуи почти укусами ложились на плечи, пальцы путались в волосах Алонсо.

Эдвин даже не усомнился в том, что это Луис, даже когда острые когти страстно прошлись по его спине, а его самого властно и без долгих раздумий поставили на четвереньки. В жарких объятиях любимого было слишком хорошо, Алонсо хотелось чувствовать его в себе, отдаться ему, принадлежать его умелым рукам, ласковым губам, слышать над ухом тяжелое дыхание. Впрочем, чего-чего, а дыхания Эдвин не слышал, никакого вообще.

— Луис...

— Я здесь, любимый, — темной страстью на Алонсо навалилась тяжесть, толкнулась в него горячим обжигающим огнем, сжимая ягодицы с силой и тягуче проникая внутрь. Оглаживая спину, любовник все сильнее вбивался в маркиза, принося волны наслаждения.

Алонсо не мог и не хотел противиться этому напору, выгибался под любовником и дарил его слуху долгие страстные стоны наслаждения. Эдвину казалось, что мир стал непрочным, а сундук, за который он держался тает под ладонями точно снег, и тяжело — словно позади не один Луис, а десять. Слишком глубокие проникновения сводили с ума, заставляли двигаться все быстрее в погоне за удовольствием, подчиняться желаниям любовника, которые Эдвин почему-то подсознательно знал; вот, сейчас чуть медленнее насадиться на него, до упора, а потом несколько раз быстро, срываясь на крик.

— Луис... Боже мой, Луис... сильнее...

Ему отвечала тишина. Его любовник двигался рвано, кусал плечи Эдвина, собирал с них пот языком, вновь оставлял следы зубов, вонзаясь в податливое тело и требуя, чтобы ему отвечали все сильнее, прогибались назад, потом и вовсе схватил Алонсо за волосы, чтобы тот откинул голову назад, и теперь насаживал на себя жарко, чтобы слышать отчаянные стоны и вскрики.

Эдвин выстрелил семенем, зарычал хрипло, сжав внутри горячий член любовника, но не почувствовал облегчения — наоборот, Алонсо хотелось продолжать. Он вымотался и уже вспотел, едва держась в вертикальном положении, а Луис все терзал его, доводя почти до помутнения рассудка.

Тогда Алонсо потянули на пол, где полутьма скрашивала тени, где тени становились плотнее и жестче, скручивая назад руки, впиваясь в шею до крови, пробуя на вкус, развернули на спину и вновь погрузили в минуты забвения, где нет ни долга, ни совести, лишь огонь, прожигающий внутренности.

Алонсо стонал почти беспрерывно — так хорошо и странно ему не было уже четыре ночи. Он ни о чем не думал, только излившись во второй раз едва приоткрыл глаза, чтобы увидеть своего любимого.

Его встретил новый поцелуй, успокаивающий и обескураживающий, как будто бы Луис не хотел уходить или прощаться, как будто опасался чего-то не получить... Капельки с его волос упали на лицо Эдвина.

— Поспим немного, — тяжелые объятия укрыли военачальника, погружая в тяжелое забытье.

Эдвин проснулся в полной темноте, на полу, совершенно голый. Его тело приятно тянуло, как всегда бывает после жаркой любви.

— Луис? — позвал он, наощупь добираясь до сундука и шаря руками по предметам, в поисках брэ, в кармане которых лежал ключ. — Луис, где ты? Ты здесь? — Алонсо никто не ответил, и у него появилось плохое предчувствие, ощущение, что что-то не так. Эдвин нашел ключ, открыл дверь и наспех одевшись, поспешил к королю. Сильвурсонни нервно мерил шагами спальню, и Эдвин понял, что на самом деле спал шесть часов, и сейчас глубокая ночь.

— Где ты был? — с порога поинтересовался остановившийся посреди спальни Сильвурсонни. Он два часа искал Эдвина вне пределов замка и почти уверился в том, что с ним что-то произошло.

У Алонсо в груди похолодело от вопроса, и он понял, что был не с Луисом. А если так, то с кем? И он стоял с пересохшим горлом, безвольно опущенными вдоль тела руками, и вспоминал, как его жадно целовали в шею, причиняя боль и наслаждения. В прошлый раз Луис озверел от трех следов на его теле... а сколько же их там теперь?

— Ты не приходил сегодня в караулку? — с последней надеждой в голосе спросил Эдвин, виновато глядя на короля.

— В караулку? Мы все осмотрели. Она была заперта, — Луис чувствовал, как медленно звереет. Эдвин явно играл им. Он делает виноватые глаза и так скромно тупит взор. Он... — Отвечай на вопрос, — рука ударил о стол поблизости.

Алонсо понял, что у него язык не повернется сказать Луису во второй раз: "Я был с тобой". Он ощутил себя так, словно его изнасиловали.

— Я был в караулке, — тихо ответил он. — Один. Заперся на ключ изнутри, чтобы немного поспать... Господи! — Эдвин устало потер лицо ладонями. Как же так могло случиться? Снова.

— Ты хоть понимаешь, как я волновался? — волна отхлынула, но Луиса продолжало трясти. — Я уже боялся найти тебя в канаве или... с пронзенным сердцем.

"Лучше бы так, чем это", — подумал Эдвин. Он подошел и обнял любимого, может быть даже в последний раз.

— Прости, — прошептал Алонсо, бережно целуя Сильвурсонни в висок. Сердце плакало от боли и отчаяния. — Я совершенно не подумал... прости. Обещаю, этого больше не повторится.

В нос сюзерену сразу бросился знакомый запах, сначала он не понял, что именно так его обеспокоило, а потом решил, что рассудок отказывает — пахло Легрэ, его Кристианом.

Эдвин еще раз поцеловал Луиса в висок, потом отступил на шаг и провел руками по плечам.

— Я не хотел, чтобы ты волновался... не думал, что так долго буду спать.

— Тебе следовало пойти наверх, а не прятаться... ты еще опасаешься? — спросил он, размышляя над тем, что нужно попросить лекаря сделать успокоительного — или это нечто мистическое? Неужели он видит в Алонсо Кристиана?

— Я думал, что я буду в безопасности в караулке, — Эдвин рассеянно скользнул взглядом по комнате. Как же гадко на душе было. — Там же нет потайных ходов, и никто бы не мог напасть на меня. Я заперся изнутри, перед тем как лечь спать, и после того, как проснулся, дверь была закрыта.

— Ты уже говорил об этом. И все же тебе плохо... Эдвин, — Луис заставил смотреть на себя. — Что-то случилось?

Алонсо очень хотел солгать, но то, как он нервно улыбнулся, оказалось красноречивее правды.

— Я... Я, наверное, с ума схожу, — тихо сказал он и был уже почти уверен, что так и есть. — Я думал, что второй ключ от караулки у тебя, но.... — Алонсо посмотрел в голубые глаза с нежностью и горечью. — От караулки существует только один ключ... и он был у меня. Нет второго ключа, Луис.

Ноги Луиса подкосились.

— Это произошло опять? — сердце колотилось, как сумасшедшее, в глазах потемнело. — Или ты... ты издеваешься надо мной?

Эдвин подхватил короля, заставляя рукой опереться на плечо.

— Тебе плохо? Позвать лекаря? — не помня себя от беспокойства, спросил он, уже намереваясь отвести Сильвурсонни в постель. — Луис... что с тобой?

Сюзерену действительно стало плохо от осознания того, что он совершенно один и бесполезно обвинять Эдвина в том, что он ходит на сторону. Мужчина кивнул.

— Да, лекаря позови.

Алонсо довел Луиса до постели и со всех ног бросился за лекарем, и пока мэтр Сантье осматривал короля, Эдвин стоял у него над душой.

— Ну, что? — нетерпеливо спросил он, когда врачеватель полез за лекарствами в свою сумку. — Что с ним?

— Сердце и нервы надо беречь, — лекарь открыл свой сундук и накапал в воду травы, протягивая Луису. — И здоровый сон, прогулки. Вашей милости следует больше отдыхать

Эдвин помог Луису приподняться и выпить лекарство.

— Держитесь, ваше величество... Все хорошо будет. — На глазах Алонсо выступили слезы. — Вы успокойтесь... прошу вас.

— Все хорошо, спасибо, Сантье, — поблагодарил мужчина и принялся раздеваться. — Можете идти, — добавил он, и лекарь направился к дверям, но не дошел и добавил:

— После того, как вас уже один раз хватил удар, стоит вести более размеренную жизнь, ваше величество.

Лекарь поклонился и ушел.

Алонсо присел в изножье постели и неторопливо стал развязывать шнуровку сапог Луиса. Сердце сжималось от беспокойства за него.

— Ты отдохни, ладно? Прошу... Я посижу с тобой тихонько.

— Я не болен, — упрямо заявил Сильвурсонни, глядя в окно. — Я не могу понять тебя, Эдвин, ты правда со мной хочешь быть?

— Хочу, — твердо ответил тот, бережно освобождая ноги короля от обуви. Алонсо потянулся за поясом. — Давай обсудим это позже... Тебе сейчас надо отдохнуть немного.

Луис не спорил, мушки перед глазами так и плясали, комната плыла, становясь красной и одновременно черной, ветер слишком шумел в стенах, или это только гул в ушах мешал сосредоточиться, но отчаяние ночи вдруг обрушилось неизбежностью. И говорить казалось невозможным. Все ложь. Все — абсолютно.

Алонсо раздел короля и уложил под одеяло, дал лекарство, которое оставил лекарь. "Ты только держись, — умолял он про себя, двигаясь машинально. — Никогда себе не прощу... Ты нужен мне, Луис. С нами случилась беда... Я не выберусь из этого в одиночку".

До самого рассвета Эдвин просидел на краю постели, время от времени склоняясь к спящему Луису, чтобы услышать его дыхание, удостовериться, что он в порядке. На миг Алонсо показалась, что в углу комнаты стоит черный высокий человек и, хотя у него не было лица, он усмехался. Эдвин моргнул и человек стал просто тенью от кресла.

— Привидится же, — Алонсо глубоко вздохнул, потом взял руку Луиса в свою, совсем тихо прошептал: — Прости, но тебе придется пройти через это вместе со мной... ты только не отрекайся от меня, Богом молю. Не оставляй меня, Луис. Не оставляй.

Сон же Луиса был бы спокойным, если бы не постоянная головная боль, разрывающая висок и ту часть головы, которая пострадала очень давно. Зато пробуждение не принесло облегчения душе — у кровати сидел Эдвин, измученный, с темными кругами под глазами, явно даже не ложившийся.

— Ты совсем не щадишь себя, — сюзерен напрягся, боясь показать что у него до сих пор болит голова.

— Плевать. — Эдвин подложил под голову короля еще пару подушек и помог сесть. — Сейчас выпьешь лекарство и отдыхай. Я сегодня займусь всеми делами. — Алонсо погладил Сильвурсонни по волосам, с тревогой глядя на него, оценивая его самочувствие. — Тебе лучше?

— Нет, — резко заявил Луис. — Я сам. Я сейчас встану, — он упрямо откинул одеяло и спустил ноги на ковер.

Алонсо отшатнулся от Сильвурсонни, но не от страха, а от осознания, что может сделать хуже. Сейчас лучше слушаться и успокоить его.

— Хорошо, — ответил он тихо. — Хорошо, как скажешь.

Вот и хорошо. Пошатываясь, сюзерен доплелся до кресла и потянул на себя рубашку, усмиряя головную боль. Ничего достаточно хлебнуть из заветного флакона, и сразу полегчает.

— Скажи, чтобы подготовили все письма и бумаги, я посмотрю.

— Да, ваше величество. — Эдвин встал, и как-то скованно поклонившись, направился к двери, но идя, он почти не видел дороги — в глазах темнело.

Следующие два дня превратились в сплошной кошмар — Эдвин почти не спал, а если и спал, то совсем мало и либо в казармах, где было полно солдат, либо во дворе, среди крестьян. Он боялся оставаться один, особенно после того, как снял одежду и посмотрел на новые следы на своем теле — его будто избили, столько было засосов, следов от пальцев. Хорошо, что король этого не видел. Эдвин очень боялся за его реакцию, за его здоровье. Он неизменно проводил ночи, сидя на постели короля, входя в спальню когда Луис засыпал и уходя из нее только на рассвете. Алонсо и Сильвурсонни почти не разговаривали и перемену в их отношениях заметили все. Утром третьего дня, Эдвин решил поговорить с Августино — он отправил тому записку с просьбой о встрече наедине, и попросил придти в амбар. Там никто не потревожил бы их.

Появился инквизитор не скоро, он выглядел изумленным, потому что несколько раз перечитал письмо Эдвина и даже не сразу понял, что это какой-то важный разговор. Да и судебные дела отнимали много времени, а еще приходилось вникать в церковные дрязги, которые порядком утомляли молодого посланника, которому пришло письмо из Рима о том, что ему надлежит оставаться здесь или до прибытия нового архиепископа, или ждать назначения на место.

Задумчивый и немного растрепанный, Августино явился на порог амбара около полудня, на лице его играл темный румянец, а в глазах был едва скрываемый стыд за то, что происходит между ним и Пьетро.

— Маркиз, — молодой священник переступил порог и оглядел сеновалы, заготовленные на эту зиму.

Эдвин стоял спиной к двери, глядя в сумрак перед глазами. Услышав скрип двери, он обернулся и улыбнулся инквизитору, но даже приветливая улыбка не перекрыла его усталости. За последнюю неделю он осунулся, под глазами залегли тени, и взгляд был какой-то совсем невеселый. К тому же сегодня он еще и не брился.

— Здравствуйте, Августино! Простите, что так не вовремя потревожил вас. Я не займу много времени, обещаю.

— Я готов вас выслушать, — в глаза бросалась болезненность Алонсо, и священник понимал, что это из-за сюзерена. Их отношения уже несколько недель не были секретом для посланника Папы, как и то, что военачальник до самозабвения предан Вестготии и королю.

Сложив руки под длинными рукавами на груди, Августино выжидательно кивнул, стараясь не думать о дерзком мальчишке, который настойчиво его преследовал.

— Даже не знаю, с чего начать, — Эдвин смущенно усмехнулся и сцепил пальцы от волнения, внимательно глядя в глаза инквизитора. — Вообще-то, я хотел вас поблагодарить за мазь для ожогов — благодаря ей я быстро встал на ноги. Знаете, впервые в жизни встречаю инквизитора, который лечит людей, а не калечит их. Простите, если я непочтителен.

— Я лечу души, — Августино зябко поежился. — После теплой постели и горячего вина, которым его потчевал Пьетро, очень хотелось обратно забраться куда-нибудь в шкуры. Местный климат пугал молодого человека, приходилось кутаться так плотно, что и не знаешь, где ты сам в этих одеждах. — И учился раньше у известного лекаря в Риме. Изготовление мазей и микстур, а еще способы помощи, если случаются несчастные случаи. Много раз приходилось заниматься больными, упавшими с лошадей, с заразными болезнями. На юге сильно распространена проказа... — инквизитор замолчал. — Но простите, я слушаю вас.

Эдвин кивнул, не в силах скрыть нервозность, но теперь стал серьезен. Он все для себя решил.

— Я могу надеяться, что наш разговор вы сохраните в тайне?

— Обещаю, — кивнул Августино, поежившись и сонно жмурясь. За темными ресницами в его зеленых глазах еще плавилось непонимание, что именно хочет сообщить Алонсо, но его вид вызывал некую тревогу за душу.

Эдвин около минуты молчал, понимая, что просто не может выложить все как на духу. Сказать священнику, что король ревнует его к кому-то, кто проникает за закрытые двери и трахает военачальника в образе Сильвурсонни, было равносильно самоубийству. Не исключено, что его бы тут же сожгли вместе с амбаром, как колдуна. На душе становилось невыносимо тяжело. Эдвин вздохнул. Что ж, надо с чего-то начать.

— Спасибо. Я не хотел бы, чтобы кто-то тревожился из-за этого. Понимаете, в жизни бывают ситуации, когда человек бессилен что-то изменить и не понимает, что происходит, но жить именно так он не может. Я знаю, что грех самоубийства — один из тяжких грехов, падре... Скажите, но будет ли прощен человек, лишивший себя жизни ради того, чтобы избежать другого более страшного греха?

Августино напрягся. Сон сняло, как рукой, в глазах появился неподдельный интерес, который следовало бы спрятать, но посланник Папы всегда был человеком открытым, и только недавно стал вести дела, часто руководствуясь совестью, как учил его один святой отец, воспитавший юношу в духе милосердия.

— Страшнее греха самоубийства ничего нет, — покачал головой священник. — Вы должны не поддаваться грехам... — Августино помолчал, кусая губы, думая над тем, насколько теперь грешен сам, а потом примирительно попросил: — Расскажите, что вас беспокоит, насколько это возможно.

— Если бы я знал, — Эдвин сел на большой тюк сена и с тоской посмотрел на Августино. Значит, смерть — не выход? Но она избавит от мучений, от непонимания, разве нет? — Военачальники все грешные люди, падре. Мы много убиваем и на поле брани не щадим ни раненых, ни беззащитных. Глупо ждать от Бога прощения за это. Я всегда старался жить по совести, сохранять мир и прощать своих врагов, но сейчас я понял, что это просто самообман. Один грех или десять — никакой разницы. Плюнуть бы на все, но совесть мучает, понимаете?

— Совесть дана нам, чтобы мы останавливались, чтобы могли обдумать то, что делаем. Вы любите сюзерена, Эдвин, я не слепец, — Августино прислонился к косяку и теперь полной грудью дышал морозным воздухом. — Если вы хотите поговорить именно об этом, не стоит углубляться в воспоминания о то, скольких людей убили.

Алонсо посмотрел в глаза инквизитора и пожал плечами.

— Вы же сами понимаете, что я не могу ответить вам на это откровенно. В таких вещах признаются на дыбе. Я очень давно знаю герцога, и всегда был и буду ему другом... в самом чистом и невинном значении этого слова. Я другое понять хочу, почему иногда Бог испытывает нас на прочность, ударяя по самому больному. Я должен принять решение, понять, что делать дальше.

— Вы не друг сюзерену, — четко произнес Августино, а потом повернулся и пристально посмотрел на военачальника. — Есть любовь, которая превыше предрассудков. Если вы боитесь, что я доложу в Рим или еще кому-то, то глупо так полагаете. Принимайте решение, исходя из того, как это скажется и на вашем короле.

— Я не хочу стать причиной его гибели, — тихо ответил Эдвин, не тая горечи, — но все идет к этому. Не зависимо от того, что я сделаю, король может погибнуть. — Алонсо тяжело вздохнул, запуская руку в темные волосы и убирая выбившиеся прядки со лба. — Смерть избавила бы меня от муки видеть это, но знаете, я не поступлю с ним так. Простите мне мою минутную слабость. Мне нужно было с кем-то просто поговорить. Если бы я не доверял вам, я вряд ли бы позвал вас, Августино. Спасибо, что пришли.

— Луис вас любит. Он страдает не меньше вашего. Я не знаю, что происходит, но он думает о вас и постоянно спрашивает. Вы должны с ним поговорить. Должны сами что-то делать. Если ссора была или размолвка, все можно уладить, — Августин чуть прикрыл дверь. — Но ведь дело не в этом? — совсем тихо спросил он, плотнее укутываясь в свой теплый плащ

Эдвин долго молчал, глядя на инквизитора очень внимательно и очень серьезно.

— Я изменяю королю с ним же, — сказал он ровно. — Или с тем, кто похож на него как две капли воды. Луис злится, а я не могу доказать, что ни в чем перед ним не виноват.

Августино немного опешил — по его лицу стало ясно, что он не совсем понял фразу Алонсо: брови взлетели, в глазах отразилось непонимание.

— То есть вы утверждаете, что Луис не помнит или кто-то на него похож?

— Я не знаю, — ответил Алонсо честно. — Я заметил разницу кое-в-чем, но не уверен, что это важно.

— Почему же вы не схватили его?

— Я не смог, но хочу попытаться. — Эвин подошел к инквизитору, чтобы всмотреться в его глаза. — Я хочу, чтобы вы заперли меня сегодня и вместе с королем находились за дверью. Потом я усну, вы подождете немного, потом войдете. Я не знаю, кто это или что, но надеюсь, что с вами король будет в безопасности. Я не смогу доказать иначе свою невиновность ему. Он нужен мне. Если вы любили когда-нибудь, вы поймете меня, Августино. Тот, кто приходит ко мне, похож на короля как две капли воды, как брат близнец, но он не дышит и давит на меня... Я не могу сопротивляться ему. Он оставляет следы на моем теле, словно нарочно. А еще он говорит: "Спи" — и я засыпаю. — Эдвин положил руку на плечо священника. — Помогите мне хотя бы оправдаться перед королем, иначе он ревностью и злостью угробит себя... А там, будь, что будет.

— Хорошо, — Августино нервно сжал пальцы. Все говорило о том, что Эдвин одержим, что это не просто рассказ, а правда. — Я буду не за дверью, я... должен спрятаться поблизости... Иначе вы рискуете собой. Скажите, маркиз, он и теперь к вам приходит?

— Он приходил три дня назад, — ответил Алонсо, — с тех пор я почти не спал. Вы знаете, что со мной?

— Это называют одержимостью, — Августино отвел глаза и посмотрел себе под ноги. — Говорят, что она постепенно захватывает человека.

Сердце Эдвина зашлось в груди, и он медленно отступил от священника. Каждый дурак в их мире знал, что бывает с теми, кто попал под власть Сатаны. Алонсо сделалось дурно, и он рассеяно обвел взглядом амбар, с каким-то отвращением глядя на солому. Ему казалось, что она уже загорается под ногами жертвенным кострищем. Это было почти смешно — инквизитор, сено и одержимый прислужник короля-мужеложца.

— Значит, мне все равно умирать, так? — глухо спросил он, отходя к одной из опор амбара и утыкаясь в сухое дерево лбом. — Я слышал, за это сжигают. Вы... обязаны теперь об этом доложить в Рим?

— Нет, — тихо и уверенно отозвался Августино, продолжая наблюдать за испуганным маркизом, лицо которого изменилось. — Я должен прежде понять, не использует ли кто-то вашу честность в своих целях. И лучше, чтобы король не знал о нашем вечернем эксперименте. И никто вообще не знал. Но и мне придется провести ночь рядом с вами, спрятавшись предварительно.

— Я сделаю как скажете, — заверил Эдвин, облегченно вздохнув и испытывая благодарность к этому человеку, который сам того не зная сделал ему столько добра. — Встретимся в подвале в десять вечера, если вас все устроит. Там есть помещение, где стоят ящики со свеклой. Среди них легко спрятаться.

Августино кивнул, вновь выглядывая во двор.

— Не следует так себя изводить, — сказал он мягко, вновь оборачиваясь и одаривая Эдвина добрым и мягким взглядом. — Король и сам переживает вашу ссору.

— Я еще надеюсь на лучшее, Августино, — ответил Эдвин.— Я ничего пока ему не скажу про сегодняшний вечер... А теперь, если позволите, я бы хотел пойти к нему.

Священник кивнул. Он и сам хотел бы вернуться к себе и заняться отложенными делами, чтобы только не сталкиваться с Пьетро и не говорить с ним теперь. А потому быстро направился к замку и скрылся в его переходах до момента, когда придется встретиться и понять точно, что происходит. Пока картина для Августино складывалась не мистическая. Он был уверен, что Алонсо подставляют под удар, как и самого сюзерена.

Эдвин же отправился к Сильвурсонни. Было неизвестно, чем кончится сегодняшний вечер, что будет завтра, и обеспокоенное лицо инквизитора не вселяло Алонсо уверенности в будущем. Кажется, Эдвин начинал понимать, с кем имеет дело. Конечно, походило это на полный бред — демоны, галлюцинации, одержимость, даже не верилось.

Алонсо нашел Луиса в спальне — король сидел за столом и как обычно разбирал множество бумаг: письма, прошения, жалобы, казначейские счета.

— Я могу войти? — спросил Эдвин с порога

Луис кивнул, но не обернулся, макнул перо в чернильницу и продолжил писать, склоненный над письмом и слишком сосредоточенный, словно даже опасается смотреть на своего фаворита.

Эдвин с минуту смотрел на него, на правильный красивый профиль, немного сведенные брови, тонкий шрам на щеке, светлые волосы — порядком отросшие за последний месяц, и думал, что, наверное, никого и никогда не будет любить так сильно, как этого человека. Увы, у судьбы и Бога на их любовь и жизнь имелось свое мнение, с которым оказалось не поспорить. Алонсо пересек комнату, дойдя до маленького столика, на котором стояла нетронутая корзина с припасами, на серебряную тарелку выложил пару пшеничных лепешек, винограда, налил в бокал разбавленного вина и принес все это королю.

— Поешь немного... а то совсем изморишь себя голодом и работой.

Луис оторвался от строки, не дописав последнее слово, поднял взгляд и покрутил перо между пальцами, но затем принял кубок и немного отпил. Он смотрел на любовника с некоторым выжиданием, скрывая свои эмоции поглубже и стараясь не проявлять излишней нервозности. Не престало королю показывать чувства — Эдвин опять воспользуется его слабостью, а потом свалит к тому, кто оставляет на нем следы страсти. Это так очевидно, что и говорить дальше не следует.

— Есть какое-то дело, Эдвин? — Сильвурсонни отломил кусочек хлеба и смочил его в вине.

Алонсо мягко улыбнулся — словно не было в их жизни измен и горестей, словно они сегодня проснулись в том деревенском доме, где так жарко любили друг друга, признаваясь в чувствах как в грехах перед Всевышним.

— Кто-то же должен немного заботиться о тебе, — Эдвин присел на край стола. — Ты сам частенько забываешь.

— Ты и правда очень заботлив, спасибо, — пришлось отвлечься от работы, но Алонсо напрягал даже своим присутствием. Луис пытался закрыться еще сильнее и выстраивал камень за камнем невидимую стену. Доверять он не станет больше никому. Лучше забыть и погрузиться в дела Вестготии. Толку будет гораздо больше, да и сыну следует оставить крепкую державу, если, конечно, они переживут зиму и усмирят бунты.

Видеть его отчуждение было для Эдвина очень больно, но он одернул себя, напомнив, чем все это заслужил. Любовь не должна приносить таких страданий — это несправедливо.

— На улице хорошая погода, — зачем-то сказал Алонсо, беря в руки одно из перьев и вертя его в руках — хотя бы отвлечься немного таким ерундовым занятием. — Знаешь, я понимаю, что ты сейчас не очень хочешь меня видеть... И я, наверное, очень виноват перед тобой, но... — Эдвин поднял глаза на короля. — Я волнуюсь за тебя. Правда... Мне тяжело видеть, как ты замыкаешься в себе.

— Ты ошибаешься, я не замыкаюсь, — Луис поставил еще один воображаемый камень на могилу взаимных чувств и улыбнулся приветливо и открыто. — Тебе не о чем волноваться. Так бывает, что люди не сходятся и что появляются причины, которые мешают им быть вместе. Ты сделал выбор, я принял его. Тебе не в чем себя винить, Эдвин.

Алонсо слушал, немного наклонив голову набок, глотая застрявший ком в горле. Но, несмотря на всю жестокость Луиса, он его понимал, он знал, каково это — ревновать, когда любимый делит постель с другим, даже по ошибке или на пьяную голову.

— Это значит, что ты отпускаешь меня без права возврата?

Луис молчал. В сердце он не отпускал Эдвина, но его честь, его понимание ситуации требовали, чтобы Алонсо понял, что все закончено.

— Ты сделал выбор, о чем еще говорить? Извини, но мне еще много нужно сделать, — сюзерен искал причину, чтобы закончить разговор и немного побледнел от тоски внутри. Как только военачальник уйдет, тогда можно и разметать все по столу. Сейчас нельзя.

— Можно тебе помочь? — спросил Алонсо, и в его позе, в том, как напряженно он держал перо в руке, читалась мольба. Он словно умолял Луиса если уж не простить, то хотя бы пожалеть его. — Я свои сегодня уже сделал... Мне будет не сложно.

— Да, можешь, прибыли гонцы и ждут меня в зале. Они привели человека, который знает, где скрываются братья Райсаро, — светлые глаза любовно прошлись по лицу Эдвина. Как же красив, как тянет притянуть его к себе и все забыть, но это равносильно глупости...

— Мне пойти к ним? — уточнил Эдвин так, словно это для него было не очевидно. Глаза выразительно просили: "Позволь мне остаться... Я разберусь с Райсаро позже... Сейчас позволь остаться, дай мне шанс на надежду".

Луис опустил взгляд на бумаги. Еще секунда, и он бы сдался настойчивости синих глаз, томлению в груди, сердцебиению и желанию целоваться. Чертовски глупо, когда знаешь, что возлюбленный все равно не сдержится, а потом станет оправдываться несуществующими призраками и придумывать глупые оправдания, что уснул в караулке.

Перо из рук Алонсо выпало как-то отчаянно и упало на бумаги. Эдвин встал. Ему хотелось поцеловать Луиса, выложив все как на духу, но теперь он не смел. Человек, которого он любил и оскорбил изменой, имел полное право указать ему на дверь.

— Ты все же поешь, ладно? — проходя за спиной короля, Алонсо невесомо коснулся ладонью его плеча, и рука на прощание прошлась по спине ласковым дружеским прикосновением. Потом Алонсо вышел вон, не обернувшись.

Сильвурсонни же упал лицом в ладони и долго сидел так, а потом скинул тарелку с едой на пол, следом полетел и кубок, расплескивая по ковру красный след и катясь к лепешке, что сиротливо теперь лежала на полу.

Тем днем Эдвин отправился на допрос и так запугал пленника, что не понадобилось даже пыток, чтобы убедить его выдать местоположение детей барона и жены короля. Вместо встречи с Августино, Алонсо вечером седлал коня. С сумрачного неба сыпался мелкий снег. Эдвин поправлял подпругу, когда увидел инквизитора, идущего к нему через двор.

— Значит все же уезжаете? — посланник Рима подхватил под узды коня и теперь смотрел снизу вверх. — Вы ставите превыше дела, Эдвин, но ваша душа гораздо важнее, — заметил он, наблюдая за тем, как собирается отряд. — Но решать эту дилемму не мне.

— Я исхожу из интересов короля и государства, — тихо ответил Эдвин и горько помотал головой. — Его величество не заинтересован в том, чтобы я сегодня был подле него... И вообще больше никогда.

— Вы поступаете глупо, — Августино не отпускал коня, а его потемневшие глаза говорили о чем-то страшном, о том, что сейчас нельзя... убегать, скрываться, прятаться от себя. — Вы никогда себя не простите за сегодняшнее малодушие, — пробормотал он.

Эдвин неуверенно сжал поводья в руке, посмотрел на выезжающий в ворота отряд гвардейцев, потом на Августино и снова на отряд.

— Исмин! — крикнул он широкоплечему гвардейцу в белом плаще капитана, восседавшему на гнедом жеребце с белой звездой на лбу. Тот посмотрел на Эдвина, будто заранее зная, что услышит: — Я остаюсь! — крикнул ему Алонсо. — Приведи Райсаро в замок живыми. Всех троих!

— Да, ваша милость! Не беспокойтесь! — гвардеец улыбнулся и пришпорил коня.

Эдвин проводил его долгим взглядом, потом спешился и взглянул в изумрудно-зеленые глаза инквизитора.

— Что ж, идемте.

Алонсо остался. Августино знал, что тот не хочет покидать сюзерена, что любящий человек не сбежит от опасности. Не спрячется за делами и попытается.

— Идемте, — кивнул священник и направился к небольшой часовне, которую запер изнутри. — Спать мы будем здесь, — сказал он. — Здесь наиболее спокойное место, и если есть одержимость, то она проявится непременно, да и демону будет сложнее улизнуть.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — Эдвин прошел в часовню и, остановившись у алтаря, осмотрелся. Мрачное помещение, серые промозглые стены из толстого камня, несколько скамеек для молящихся. С некоторых пор Алонсо начал доверять инквизитору. — Вы столько раз помогали мне, — сказал он. — Спасли Пьетро, лечили мои ноги, теперь вот разбираетесь с моими бедами. Почему, Августино?

Тот лишь пожал плечами.

— Это мое предназначение, — не задумываясь, отозвался и стал сдвигать две скамьи. — Я разожгу огонь в соседнем помещении. Станет намного теплее, — священник направился к дверям, за которыми очень скоро стало поскрипывать сильное пламя, добавлявшее в воздух немного тепла. Сам Августино вернулся с большой шкурой и постелил ее на скамье. — Здесь вы будете спать, — сказал просто. — Или ждать, и я с вами. Вы не должны со мной разговаривать и думать обо мне. Думайте о сюзерене, — зеленые глаза спрашивали, все ли понял Алонсо.

— Это будет не сложно. — Эдвин немного нервно улыбнулся, потом неловко признался: — Я не хочу, чтобы кто-то пострадал... особенно вы.

— Не волнуйтесь за меня, — улыбка Августино была открытой и честной. — Я бы не взялся за ваше дело, если бы раньше подобным не занимался, — сказал он и похлопал Эдвина по плечу. — Доверьтесь мне.

— Это тоже будет несложно, — отозвался Эдвин и не покривил душой, а еще он был рад, что все закончится — неважно, как и чем, лишь бы скорее. Полторы недели его жизнь была кошмаром, полторы недели он жил без любви Луиса... Вечность. Алонсо лег на скамью, на спину, заложив руку под голову, и в последний раз улыбнувшись Августино, закрыл глаза. Он так, оказывается, устал, что даже о Луисе думал совсем немного, а потом провалился в сон.

Но сон сразу окрасился красным бархатом, в который укутывают и через который ласкают. Темное существо пришло, чтобы поцеловать Эдвина в губы и потянуть к себе со стоном желания.

Алонсо почувствовал это так, словно кто-то будил его, и в то же время не выпускал в реальность. Прикосновение губ было таким знакомым и желанным, что он невольно ответил и задышал чаще. Подсознание о чем-то предупреждало его, но о чем именно, Алонсо сквозь сон не сообразил. Его Луис пришел к нему, простил, и теперь все наладится, наладится. Эдвин выгнулся навстречу ласкам, застонал, подставляя шею жадным поцелуем, а рука короля тем временем уже вовсю орудовала у него на члене, заставляя раздвигать ноги шире.

— Луис, это ты? — выдохнул Алонсо, запрокидывая голову. "Боже, почему я не могу открыть глаз?" — подумал он.

— Да, я скучал, я так скучал по тебе, — зашептал голос, а бесстыдные пальцы чуть сильнее сжались на члене. — Хочу слышать твои стоны, хочу, чтобы ты отдавался мне без остатка...

Эдвин задрожал от нетерпения и попытался обнять Луиса, но не тут-то было, руки его настолько отяжелели, что он даже пошевелить ими не мог, и король был тоже неимоверно тяжел. И тут слабая паника зародилось в сознании Алонсо, он дернулся, внутренне сжимаясь в комок от страха перед кем-то, делавшем с ним такое.

— Ты не Луис... — прохрипел Эдвин, силясь открыть глаза. — Я не знаю тебя...

— Я не Луис, — повторил эхо призрак, впиваясь поцелуем в шею. — Но ты принадлежишь мне, — добавил он еще тише на ухо, распутывая шнуровку и раздвигая шире ноги Алонсо.

— Нет... Нет, — устало повторял Алонсо, но сделать ничего не мог. Он все свои силы пустил на то, чтобы приоткрыть глаза и взглянуть на насильника — там, над собой, в полумраке он увидел лицо Кристиана Легрэ. Тот усмехался наглой клыкастой улыбкой. У Алонсо в груди похолодело от ужаса.

— "Нет" слишком поздно говорить, — существо подтянуло к себе Эдвина, приподнимая бедра и толкаясь внутрь горячим твердым членом. — Тебе же нравится, когда я делаю это? Ты весь горишь от желания, ты кричишь, и теперь будешь тоже извиваться подо мной.

Алонсо и хотел сказать нет, но его тело уже начало привычно расслабляться, впуская в себя плоть любовника, отвечать ему.

— Оставь меня, — попросил Эдвин и ощутил такой ток наслаждения, пронзивший все тело, что едва не закричал в голос. Руки демона обжигали его, принося боль, и в то же время возбуждая.

— Оставлю, когда ты кончишь, — рыкнул в ухо ночной гость и стал резко двигаться, сжимая бедра когтями, раня и причиняя страдание и одновременно заставляя желать продолжения. Он вбивался в стонущего Алонсо... мучил, изнурял, пока внезапно яркий свет не озарил пространство, а перед Эдвином оказался стоящий у лавок на коленях Августино. Тот тряс мужчину за плечо и с ужасом оглядывал обнаженное, покрытое ссадинами тело военачальника.

Эдвин вывалился в реальность с криком ужаса на зацелованных губах, дернулся и свалился со скамейки — это было почти как боль, тело тянуло, сердце в груди заходилось и Алонсо сделалось дурно. Он ухватился за руку инквизитора как за спасительную соломинку и ошалело осматривался вокруг. Взгляд на Августино удивленный и затравленный — и Эдвин шарахнулся от него прочь.

— Не трогай меня! — крикнул он, запоздало понимая, что перед ним все-таки человек. — Это вы? Это точно вы, Августино?

— Да, я... — священник подальше отставил массивный подсвечник и успокоительно выставил ладони вперед. — Вы очень громко кричали, и я пришел. У вас кровь идет, — добавил он, указывая на плечо, где виднелись следы зубов. — И вы одержимы, — добавил совсем тихо.

Эдвин взглянул на свое плечо с отвращением и закрыл лицо руками.

— Боже, — вздохнул он, заваливаясь на бок. Алонсо был совсем подавлен и теперь выглядел слабым растерянным человеком. — Чего этой твари надо от меня? — прохрипел он, трясясь в ознобе.

— Твари не говорят обычно, — заверил Августино, накидывая на Эдвина свой плащ. — Но есть процедуры, которые их изгоняют или указывают на то, кто их прислал. Я не оставлю вас, маркиз. Вы не один теперь и не должны бояться. Я поговорю с сюзереном. Обещаю, что мы справимся.

— Он не поверит вам, — ответил Эдвин, поднимаясь. — Или того хуже, решит, что мы с вами любовники. — Алонсо осмотрелся затуманенным взором. — Что-то мне хреново, — сказал он тихо, — плечо жжет.

— Вы зря недооцениваете вашего ... друга. — Августино помог встать маркизу и усадил на лавку. — Я должен подготовить ритуал. Сегодня, сейчас, потому что демон не может выйти из церкви. Вам будет еще хуже... Но потом наступит облегчение.

— Да, хорошо, — почти безразлично отозвался Алонсо. Он в жизни не был так слаб. — Что я должен делать?

— Ничего, — Августино встал. — Лежите здесь, я сейчас, — он направился к дверям, и чем дальше отходил, тем гуще становилась вокруг тьма и тем сильнее давило на грудь Алонсо.

Эдвин завалился обратно на скамьи, дыша через силу, сжимая рукой раненое плечо. Он словно пьяный был, и все перед глазами плыло, в ушах слышался то ли звон, то ли отдаленно смеялись чьи-то голоса. На мгновение Алонсо показалось, что сейчас он вот-вот умрет — и он был почти уверен, что так и случится.

Тьма становилась все гуще... она заволакивала все, убивала, лишала рассудка, она мешала дышать — час, мгновение? Но в какой-то момент кто-то сунул в грудь руку и стал бешено сжимать сердце, а потом все отступило: по лбу стекала влага крестообразного символа, а рядом вновь сидел Августино, в руках которого была книга.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Не знаю, — слабо ответил Эдвин. Тело его стало словно солома — легким и ни на что не способным, к нему приходилось привыкать заново. — Что произошло? — спросил он.

— Я всего лишь отсрочил, но за один раз ничего не делается. Процесс слишком много времени занимает. Вы болеете, вас пожирают изнутри, а потому вы вовремя пришли ко мне. Лежите, — Августино накрыл теплой шкурой Алонсо и вновь стал молиться, закрыв глаза и распространяя ауру спокойствия.

— Спасибо, — прошептал Алонсо, едва справляясь с усталостью. Он снова вспомнил о Луисе и мысленно попросил Бога: "Пусть все получится", — а потом провалился в нормальный глубокий сон.

Утром Эдвин вошел в кабинет короля и, застав его одевающимся, просто подошел и порывисто обнял — так, словно они не виделись многие годы.

— Дай мне минуту, — прошептал Алонсо, прикрыв глаза и вдыхая родной знакомый запах Луиса, — а потом сердись, сколько захочешь.

Сильвурсонни и выдохнуть не успел, как оказался в руках Алонсо, не ожидая, что тот подкрадется так внезапно, как раз тогда, когда еще даже слуги толком не проснулись. Сердце ухнуло вниз, в глазах потемнело от тягучего желания, что жаром прокатилось к животу.

Минута прошла, а Алонсо даже не думал отпускать Луиса — он был здесь, настоящий, живой, человек, и лучше этого не было на свете ничего. Эдвин не мог никак разжать объятий.

— Прости... просто сегодня день особенный какой-то... такое прекрасное морозное утро. Давай забудем все дела и прогуляемся верхом по полям. Что скажешь?

Луис хотел отказать, уйти, но руки и дыхание Алонсо, его объятия лишали его дыхания. Внутри все закипало от того, что можно вновь его чувствовать и не спрашивать, не подозревать.

— Да, хорошо, — хрипло сорвалось с языка.

Эдвин безмолвно прошептал благодарность небесам и вопреки всему крепче обнял короля, провел руками по груди. Кое-чему Алонсо все же научился у своего демона.

— Ты тогда оденься потеплее... а я, — легкий поцелуй опустился на шею, — оседлаю наших лошадей.

Неожиданная смелость Эдвина смущала и вновь вызывала подозрения, но Луис отчаянно желал этих поцелуев и объятий. Он кивнул. Глупо опять доверился, пошел на поводу эмоций, собираясь на прогулку с гулко бьющимся сердцем влюбленного. А когда вышел во двор, то и вовсе залюбовался Эдвином.

Алонсо был одет в теплое синее блио, которое очень шло под цвет его глаз, и подбитый мехом теплый плащ. Почувствовав взгляд сюзерена, он повернул голову и встретил короля мягкой влюбленной улыбкой. Хотелось поцеловать его, но на стенах и у ворот стояла стража. Эдвин был при мече и кинжале, а еще взял с собой плеть, чтобы в случае нападения отразить его.

— Тут есть небольшой перелесок с лощиной. Можно там развести огонь и зажарить зайца, — сказал Эдвин, приторачивая к седлу ободранную тушку, от которой еще шел пар. — Надеюсь, ты любишь зайцев.

И опять Луис кивнул, вспрыгивая на седло и направляя лошадь к воротам, которые медленно опускались. Желание горело в нем адским пламенем — столько времени не вместе. Невыносимо. Но лучше так, чем лгать себе и мучиться.

— Зимняя прогулка с зайцем... Ты взял что-нибудь выпить?

— Разумеется, — Алонсо вызывающе улыбнулся, обходя короля, а потом пришпорил коня. — Догоняйте, ваше величество! — крикнул он, пуская лошадь во весь опор по белому полю, усыпанному осенним снегом, который растает к полудню.

Два всадника летели вперед, наперегонки, навстречу ветру и восходящему солнцу. Уже позже, когда Эдвин смотрел, как его золотые лучи путаются в ветвях старых сосен и в тишине утра нежно потрескивал костерок, он сказал Луису:

— Спроси меня, о чем хочешь.

Сюзерен, задумчиво смотревший на огонь и слушавший тишину сосен, лишь пождал плечами. Это светлое, белесое утро, покрывавшее траву изморозью и заставлявшее ее чернеть, напоминало ему умирающую любовь, которую бросили затем сгорать вот в этот огонь.

— Я не хочу спрашивать, — Луис сглотнул аромат жарившегося над пламенем кролика, в который раз глядя на любовника и скрывая желание.

— Жаль. — Эдвин посмотрел на короля, не скрывая любви в глазах, потом одернул себя и налил себе и Сильвурсонни в глиняные стаканы вина. Стреноженные лошади паслись неподалеку, всхрапывали, потрясая гривами, и выискивали под снегом остатки живой травы. Алонсо устроился на валежнике из веток ели — так от земли не чувствовался холод. — Иди, садись рядом. Здесь теплее. А потом забудь, что ты король и постарайся отдохнуть. Послезавтра привезут Софи, у тебя будут долгие бессонные ночи.

— Ты знаешь, что ночи с ней я проводить не стану. Мне хочется знать, что Райсаро больше не устроят мне бунтов и перестанут мстить. Софи допросят и осмотрят, а потом казнят. — Луис выпил подогретого вина. Почему же он не может разлюбить? Почему должен сейчас говорить об изменниках? И Эдвин тоже — он изменяет... тяжелый вздох вырвался из груди.

— Ну, — пожал плечами Алонсо, попивая вино, — я же не говорил, что ты с ней ночи проводить будешь... Я сказал, что твои ночи станут бессонными, пока враг не будет уничтожен — спать невозможно. — Эдвин стал смотреть в огонь — это невероятно успокаивало, яркие лепестки, пляшущие на углях причудливый танец. — Так ты идешь ко мне или будешь мерзнуть там?

Настойчивость Эдвина смутила Луиса невероятно. Он и правда не решался приблизиться и сесть даже рядом, несмотря на то что даже мерз.

— Я в полном порядке, не холодно, — откликнулся на повторное предложение, а сам сунул руки между ног, чтобы согреться.

— Иди сюда, — сказал Алонсо и да, это был самый настоящий приказ.

Сталь в голосе военачальника вывела сюзерена из состояния задумчивого самокопания, и он пристально посмотрел на Эдвина.

— С какой стати такой тон? — Луис сжал губы, начиная сердиться.

Эдвин отсалютовал ему бокалом.

— Не хочу, чтобы ты замерз и простудился из-за такой ерунды, что тебе противно сидеть рядом со мной. В конце концов, никто не отнимал у меня права любить тебя и беспокоиться о тебе. Я не прошу у тебя звезд с неба, я прошу поступать разумно. Мы же не враги друг другу, Луис.

— Не враги, ты прав... и мне не противно сидеть с тобой, иначе бы я никуда не поехал, — Сильвурсонни встал и сел рядом. — Я люблю тебя до сих пор. Но знаю, что все кончено.

— Потому что я изменил тебе? — Эдвин осторожно взял руку Луиса в свою ладонь и поднес к губам, согревая теплым дыханием и глядя в глаза.

— Давай не будем об этом говорить, — тепло и близость Алонсо, его внимательное выражение глаз совершенно смущали и отнимали силы к сопротивлению. Быть рядом тем тяжелее, чем сильнее чувство.

— Давай. — Эдвин мягкими невесомыми поцелуями касался пальцев сюзерена, нежил его ладонь, удерживая в своей руке, согревая каждый палец, каждый замерзший участок кожи — и делал это, признаться, увлеченно, с чувством и невероятным эротизмом, непонятно откуда пробудившемся в нем. — Заяц что-то долго не прожаривается. — Эдвин лизнул фалангу указательного пальца короля.

Не в силах вырвать руку, Луис заворожено наблюдал, как губы покрывают поцелуями его руку и запястье, как язык скатывается по ладони, а рот втягивает пальцы, облизывает с таким открытым желанием, что дыхание останавливалось и замирало.

Алонсо посмотрел в глаза короля и прекратил, потом снова отхлебнул вина.

— Поцелуй меня, — попросил он, не отводя глаз. — Один, последний раз. Пусть это будет твоим прощальным подарком... Пожалуйста.

Последний раз обычно всегда становится первым, за которым начинает еще и еще — Луис точно знал эту истину, но все равно подвинулся и осторожно коснулся губ Эдвина, сгорая от растущего жара в груди и животе. Дни без Алонсо и так были слишком тяжелым испытанием, чтобы теперь сдерживаться из последних сил.

Алонсо закрыл глаза, и сердце в его груди бешено забилось. Он тяжело втянул ноздрями воздух и поймал губы возлюбленного своими как в первый раз. Это было слишком остро, невыносимо желанно до стона и, швырнув стакан с вином на землю, Алонсо порывисто обвил шею Сильвурсонни руками, уже целуя жадно и безудержно. "Еще! Еще, молю тебя!" — кричал его помутившийся разум, а губы выпрашивали ласк, умоляли.

Не внять мольбам сюзерен не сумел. Его душа рвалась навстречу Алонсо. Его душа была горячее самого холодного воздуха наступавшей зимы, которая опускала белый полог на высокие сосны, что стремились к небу и что-то кричали богу о том беспутстве, которое соединяло двух заблудших овец, отбившихся от стада. Любить, дарить, обожать — Луис целовал отчаянно и страстно, словно это и был их последний раз.

Эдвин заглядывал в его глаза, перебирал волосы, прижимался всем телом.

— Я хочу тебя, — не выдержал он, фактически уложив Луиса на себя. — Не могу больше так... Не могу без тебя.

Они буквально рухнули на шкуру, и сюзерен понял, что тело давно выдает его, что невозможно отказаться от чувств, даже если хочешь, даже сознавая измену и неверность. Эдвин пугающе был прекрасен, манил поцелуями, голосом, пальцами, глядящими по спине.

Алонсо вызывающе терся пахом о пах короля, чувствуя, что его плоть так же тверда как и собственная. Хотелось оказаться в жаркой спальне, сбросить одежды, прижаться телом к телу, сходя с ума от горячей кожи, и наконец почувствовать Луиса в себе. Эдвин положил ладонь на член короля, поверх ткани брэ и пелиссона, погладил настойчиво и бессовестно.

— Трахни меня, — попросил он, припадая к губам, совсем помутившись рассудком от любви. Сейчас Алонсо уже и забыл, что ночью в неприличной страсти отдавался Кристиану Легрэ.

Он так умолял, что Сильвурсонни не смог сдерживать в себе больше накопившееся напряжение. Даже холодный день не мог помешать зародившемуся желанию и похоти. Пальцы потянули завязки, чтобы освободить от ненужных деталей одежды, потянули утепленные штаны вниз. Луис развернул Эдвина, укладывая на бок, чтобы не раздеваться совсем и обнял его сзади, быстрыми и судорожными движениями расшнуровывая и свои штаны, чтобы высвободить горячую возбужденную плоть, потерся ей о вход любовника и чуть толкнулся внутрь, окончательно забывая и о ссоре, и о дикой ревности.

Эдвин сладко застонал и сам насадился на член Луиса. Плевать на боль, на все, на всех! Он хотел короля до умопомрачения, так, что кричал не стесняясь, откидывая голову на плечо Луиса, ловил губами его губы, цеплялся пальцами за бедра короля, подталкивая к себе.

Сосны молчали, не выдавая двух путников, что обрели друг друга у костра, что теперь дарил тепло спине сюзерена, что отчаянно вколачивался в желанное тело, целовал шею Эдвина, судорожно дыша и выпуская белый дым в ледяной воздух.

— Я люблю тебя, — это был почти стон. Эдвин излился, даже не коснувшись себя, и последние три раза резко и быстро насадился на член Луиса, желая подарить верх наслаждения и ему. Алонсо не ждал, что Луис поверит ему, просто вдруг захотелось это сказать, почувствовать сладость признания на языке и не солгать.

— И я тебя, — Луис уткнулся носом в плечо Алонсо. Невыносимо, больно... Как отпустить, если не хочешь этого делать. — Скажи, кто он? Скажи, я перережу ему глотку.

Эдвин поднял руку и запустил пальцы в волосы Луиса, нежно приласкав его, успокаивая.

— Ты хочешь знать только правду?

— Да, — тихо признался Сильвурсонни. Его сердце разрывалось сейчас и от любви, и от страха.

— Легрэ, — ответил Эдвин одним вздохом.

— Пьетро? — руки Луиса затряслись.

Алонсо обернулся и удивленно глянул в глаза любимого, потом поцеловал в губы легко и ласково.

— Это был Кристиан Легрэ.

Сюзерен отпрянул и чуть ли не вскочил, испуганно побледнев.

— Побойтесь Бога, Эдвин! Кристиан мертв.

— А представьте, как я удивился. — Алонсо сел и принялся поправлять одежды Луиса — не дай бог себе еще отморозит чего-нибудь. Признаваться было сложно, но необходимо. Эдвин не хотел потерять Луиса, и им теперь было, что обсудить. — Я говорил вчера с Августино и он ночью лично убедился в том, что я подвергся нападению демона. Хотите, сами поговорите с ним.

— Вы... вы... что? — сюзерен начал заикаться, ничего не понимая. Да, он точно знал, что в Фернандо живет демон, но чтобы демоны выходили из человека и гуляли по земле — это слишком.

Алонсо посмотрел в глаза короля, потом вздохнул и только развел руками.

— Прости... мне не нужно было говорить этого. Ты опять подумаешь, что я смеюсь над тобой. Луис, — Эдвин схватил его руку и уткнулся в запястье лбом, плечи его дрогнули, точно ему стало очень больно и плохо, — я в беде. Я в большой беде. Эта тварь нарочно следы на мне оставляет... Не оставляй меня. Помоги мне, Луис. Я не смогу бороться, если тебя не будет со мной. Мне не зачем тогда...

Осторожная ладонь легла на темные волосы. И Луис почему-то сразу поверил Эдвину. Не самой идее, но отчаянию, с которым признавался в своей беде любимый.

— Я верю тебе, — Сильвурсонни перебирал темные пряди. — Я обещаю, что не оставлю и поговорю с Августино сегодня же.

Эдвин обнял Луиса, прижался щекой к его небритой щеке.

— Мне не нужен никто... только ты, всегда был нужен только ты один. Эти дни без тебя, они были как ад... Мне так не хватало тебя.

— Ты не знаешь этого, но и мне, — тепло от близости все же давало о себе знать, а еще до носа доносился спелый запах зайца, будоража голодное чрево. — Ты вызываешь во мне много чувств, Эдвин. И все они мешают делу.

Алонсо провел ладонью по волосам Луиса, поцеловал в висок.

— Знаешь, Августино сказал мне, что эту дилемму с демоном я должен решить сам... Я же сбежать хотел вчера вечером. Я думал, что если не нужен тебе, то и бороться ни к чему. А потом я вдруг понял, что отдавать себя на растерзание обстоятельствам много проще, чем бороться за того, кого любишь и лезть напролом даже тогда, когда больше нет сил. Я не хочу быть малодушным, не хочу отдавать тебя ничему и никому. Знаю, что нам местами будет очень тяжело, но я обещал тебе не оставлять тебя... и я остаюсь с тобой. Останусь даже тогда, когда буду тебе не нужен.

— Ты нужен. Слышишь, ты мне нужен. Всегда. Кристиан знал, что мы будем вместе... Кто-то глумится над нами... — Луис на мгновение закрыл глаза и притих. — Кто-то очень сильно нас ненавидит. Я не понимаю, но я так чувствую. И верь, я никогда бы не прогнал тебя дальше вытянутой руки, даже когда сердился. А теперь я поговорю с Августино.

— А как же заяц? — Эдвин отстранился со вздохом облегчения и нежно улыбнулся любимому. — И если честно, я просто хочу еще немного побыть с тобой наедине. Я так привык, что ты всегда в поле моего зрения, видеть как ты ешь, ложишься спать, просыпаешься по утрам — такой забавный и растрепанный как мальчишка. — Алонсо погладил Луиса по щеке. — Я сниму зайца с огня. Пережарился, похоже, — сказал он, и совершенно счастливый пошел к костру, чтобы принести подрумянившуюся тушку.

Конечно, Луис не собирался срываться с места и скакать во весь опор к замку, чтобы поговорить с инквизитором, но чувствовалось в их трапезе напряжение и ожидание встречи с молодым посланником, который все больше удивлял сюзерена своими поступками и видением мира. Тот оказался не глупым убийцей, а больше вдумчивым ученым, облаченным во власть, да и люди его были вполне образованны и достаточно подготовлены, чтобы вступать в бой.

Да и вечерняя беседа выглядела лишь как преподнесение голых фактов, отрицать которые не взялся бы даже матерый экзорцист. Следы, стоны, дальнейшее отчитывание Августино описал подробно, сидя уже в кабинете Луиса перед камином. И предложил расспросить и самого Эдвина подробнее, что именно с ним происходит во время приступов. А потом открыл книгу, где все признаки были описаны.

— Это только начало, ваше величество, если ничего не делать, то Алонсо просто умрет от истощения.

Эдвин, что стоял по правую руку от кресла короля, тихо вздохнул.

— Сколько это может занять времени? — поинтересовался он.

— Неделю, месяц, два, результаты всегда разные. Иногда кажется, что демон отступает, но ложно верить, что он ушел навсегда, — пожал плечами Августино. — Я уже согласился на это дело и тоже рискую. Сильно рискую.

Алонсо запустил пальцы в волосы, и тихий стон сорвался с губ. Он боялся: за себя, за Августино, за Луиса. Эдвин стал мерить шагами комнату.

— Я что угодно сделаю, лишь бы избавиться от этой твари, понимаете? Откуда этот демон мог взяться? Почему он выбрал меня?

— Он выбрал не вас, в целом он хочет обоих. Если его образ так похож на кого-то вам знакомого, как говорит ваша милость, то это наведенное, — Августино продолжал быть спокойным и сложил руки на коленях.

— Значит, кто-то желает нам зла, — прищурился Луис нервно.

— У меня на уме одни Райсаро, — совершенно несерьезно заключил Алонсо, подойдя к столу и разливая по кубкам вино. — Тут и до нашего появления слухи о ведьмах ходили, только я не думал, что это правдой окажется.

— Да, я тоже слышал эти сплетни, — отозвался Луис. — Цыганские таборы, но я думаю, что слишком уж раздувают разговоры...

— Не скажите, ваша милость, — оборвал Августино.

— Я бы и сам не поверил, ваше величество, — сказал Эдвин, пробуя вино первым, — если бы своими глазами такое не увидел. — Алонсо поднес вино инквизитору. — Вы говорили, что можно узнать, кто сотворил подобное колдовство, верно?

— Да, если я введу вас в транс и заставлю демона выйти из тела. — Августино поежился, словно вспомнил что-то неприятное.

— А что будет потом? — Эдвин нахмурился и снова отпил вина.

— Потом я буду знать имя, — инквизитор взял кубок и чуть отпил. — Это облегчит мне задачу. Понимаю, что слова мои звучат странно, что я кажусь вам неопытным мальчиком, но если вы мне доверяете...

— Я доверяю, — твердо ответил Эдвин, посмотрев на Сильвурсонни со смесью ожидания и тревоги. Собственно, а что им еще оставалось кроме, как хватать любые шансы для освобождения, чтобы сохранить любовь и жизни. Алонсо не хотел умирать, он жаждал жить как никогда, с Луисом и ради Луиса — и все это легко читалось в его взгляде.

Луис некоторое время думал, ему не нравилась сама мысль, что Эдвин одержим, но судя по воплю Алонсо происходящее сильно волновало ранимую психику. "Надо бы лекарю рассказать, — про себя подумал Сильвурсонни. — если это болезнь души, то есть же настойки, есть травы"

— Хорошо, я согласен, — неуверенно согласился сюзерен.

— Когда начнем? — Эдвин вопросительно взглянул на инквизитора. Маркизу было не по себе от одной мысли, что демон может вернуться, а то, что он вернется обозленным — Эдвин не сомневался.

— Сегодня, разве вы ожидали другого ответа? — удивился Августино. — Я уже приготовил все и готов к тому, что ваша милость останется в комнате, только попрошу притушить свет немного и закрыть крепко окна и дверь изнутри и погасить пламя в камине.

Эдвин посмотрел на короля.

— Его величество тоже останется здесь? — спросил он у Августино.

— Да, я останусь, — кивнул твердо Луис и поднялся. — Сейчас, так сейчас... нам нечего ждать дальше.

Алонсо сжал бокал в руке, ему не нравилась мысль, что Луис увидит все это своими глазами, тем более, что у Эдвина и без того уже не было ни единого живого места на теле.

— Хорошо, я готов. — Вздохнув, Алонсо принялся выполнять инструкции инквизитора, стараясь при этом не поднимать глаз на Сильвурсонни. Краска стыда уже жгла его щеки. Ужасно.

Августино уложил мужчину на кровать и предложил тому связать руки, чтобы тот ничего не мог с собой сделать, а затем разложил на одном из сундуков святыни, которые привез с собой. В это время Луис гасил пламя в камине и приглушал свет, раздумывая над тем, что слишком много мистики в происходящем. Инквизитор, который опасается огня, не странно ли?

Эдвин же тем временем порядочно нервничал. В голову лезли все самые страшные и дурные мысли о возможном исходе обряда, и все это из-за страха за Луиса. Алонсо никогда в жизни ничего так не боялся, как потерять любимого. Сон не шел как назло, хотя в комнате уже воцарились приятные мягкие сумерки и тишина. Эдвин лежал со связанными руками и смотрел на короля. Взгляд военачальника и умолял и спрашивал — не стоит ли королю уйти, пока еще не поздно, ведь видеть такое не каждый сможет.

Но сюзерен явно имел совершенно иное мнение. Он теперь тихо сидел в кресле. Пятнадцать минут, полчаса... На чело короля ложилась дремота молчания, и он уже погрузился в некое блаженное состояние, когда внезапно, словно кто-то прошел прямо рядом, оставив легкое дуновение. Глаза сами собой открылись. Эдвин так и лежал на кровати, священник сидел тихо в дальнем углу.

Несколько минут не происходило ничего, а потом Алонсо вдруг часто задышал, замотал головой и со стоном пошевелился, его одежды сами собою начали смещаться по телу — так, словно кто-то стягивал их руками.

— Нет! — Алонсо стал пытаться развязать веревки, но те пока надежно держали его руки. На шее Эдвина проступили два бордовых следа и небольшая кровоточащая царапина. — Пусти! — простонал он кому-то невидимому и вскрикнул.

Сильвурсонни, было, вскочил, но инквизитор выставил вперед ладонь, останавливая мужчину от любой попытки приближаться, зато он подхватил распятие и воду и уже через секунду оказался перед мечущимся военачальником, что-то бормоча. Вода плеснула крестообразно на лицо Эдвина, но тот в себя не пришел, а только зашипел и издал такой звук, от которого уши Луиса заложило.

Происходящее потом напоминало кошмар — одна за другой загорались свечи, в комнате стало невероятно холодно, а потом резко жарко. Воздух стал спертым и пропахшим рвотными массами.

Но, кажется Августино совершенно на это внимания не обращал и продолжал тихо читать молитвы, то и дело успокаивая Эдвина, пытавшегося приподняться.

Алонсо то рычал, будто тысяча чертей, то жалобно стонал. Ему было так плохо, что в пору всадить себе кинжал под сердце, и он метался с четверть часа, не помня себя, пытаясь разорвать веревки, а потом вдруг затих и открыл глаза, посмотрел на Августино со странной насмешливой улыбкой.

— Не выйдет, — сказал и начал задыхаться.

Но священник лишь спокойно продолжил и глаз не поднял, он положил на живот мужчины серебряный круг с тайными знаками, а на лоб монетку и вновь приступил к чтению, ожидая все большей агрессии. Теперь все свечи в комнате горели, а Луис не мог отвести взгляда от кровати.

Эдвин веревкой в кровь истер запястья, он плакал, кричал, хрипел, когда дышать становилось совсем невыносимо. На лбу Алонсо выступила испарина, а на шее — синюшные следы от пальцев. Еще несколько минут агонии — и Эдвин попросту потерял сознание.

Тогда Августино просто плеснул военачальнику в лицо святой водой и приказал:

— Говори!

Даже Луис вздрогнул от того, как изменился на властный голос этого утонченного молодого мужчины.

Зверь, спрятавшийся внутри Алонсо, открыл глаза и утробно зарычал, и в темноте казалось, что радужка Эдвина не синяя как обычно, а черная — и в ней бешено пляшет пламя свечей и ненависть.

— Орас-Рай Ифос, — прошипел демон, а потом успокоился.

— Милостью божьей, — рука легла поверх серебра на лоб Эдвина. — Говори, — сказал вновь более ласково Августино. — Кто ты?

— Проклятие, — с ненавистью прошипел демон.

— Кто наслал его? — Августино прочертил по груди крест, раздвигая края разорванной рубашки.

А Луис вцепился в подлокотники пальцами, не веря своим глазам — прямо над кроватью ползло то ли облако, то ли черная гарь, пытавшаяся вцепиться в горло священника, но ей мешали серебряная цепочка и висящий на груди медальон.

— Орас-Рай Ифос, — зарычал демон, путая нарочно слоги и слова. — Ай-сарро Исоф... Йарсаор Сифо, ррр...

— Тише, тише, — успокаивающе погладил Августино по голове, вслушиваясь в слова и запоминая. Сущность говорила, и это был хороший признак. — Я слушаю тебя. Я тебя слышу. Подчинись мне и скажи, по слогам скажи, кто виновен?

Демон зарычал почти угрожающе, сыпя ругательства на непонятном языке, и среди его непонятных неразборчивых слов, вдруг отчетливо прозвучало:

— Софи Райсаро...

Луис вскочил. Он уронил с громким стуком графин с вином, и тот разбился о деревянные доски, тут же в камине вспыхнуло пламя, и один язык лизнул тяжелую портьеру, подпаляя.

Августино вздрогнул, выпуская ситуацию из своих рук, и тень бросилась его душить.

Эдвин едва немного пришел в себя — и тут же увиденное, повергло его в шок. Комната полыхала, охваченная огнем, Августино как-то отчаянно хватался за горло, а к Луису бежали гвардейцы, чтобы вытащить короля из полной дыма комнаты. Сквозь неплотную серую завесу, Алонсо не мог толком разглядеть лица Луиса. Люди с криками метались по комнате, пытаясь потушить пожар.

В дикой суматохе никто даже не обратил внимания, как задние ножки кровати приподнялись и с громким стуком опустились на пол, заставляя пошатнуться тяжелый подсвечник, который чуть ли не обрушился на голову сюзерену, и лишь то, что он отскочил спасло его от верной смерти.

— Развяжите меня кто-нибудь, — кашляя от дыма, закричал Эдвин. — Августино! Августино, что с вами?!

Один из гвардейцев кинулся к кровати и перерезал веревку, высвобождая Алонсо, другие тушили огонь, который быстро распространялся по комнате.

Не откликался лишь Августино, который бился на полу в судороге, его пыталась задушить собственная цепочка, а вырванный амулет валялся на полу.

Эдвин колебался секунду, выбирая между Луисом и инквизитором, но Луис был на ногах, а Августино — их единственным шансом на спасение. Алонсо кинулся к нему, разорвал цепочку, схватил амулет и приложил к груди инквизитора.

— Луис! Луис! — кричал Эдвин, кашляя от едкого дыма. — Помоги мне, надо унести его отсюда!

Сюзерен, который в этот момент топтал портьеры на полу, оглянулся, и сразу направился к кровати, чтобы помочь подхватить Августино и вытащить того в коридор, подальше от едкого дыма.

— Я никогда такого не видел, — сказал он уже за дверью, качая головой. — Ты рычал, словно зверь и... говорил про Софи Райсаро.

Эдвин бережно придержал голову Августино и с болью посмотрел в голубые глаза любимого. Они не смогли. Не смогли прогнать демона, и он едва не убил их троих.

— Я совсем ничего не помню. — Алонсо надрывисто вздохнул. У него жутко кружилась голова и в груди все горело. — У нас не получилось его прогнать?

— Не уверен, что удалось, — Луис вытирал мокрой тканью, которую смачивал в поднесенном кувшине, лицо священника, когда тот внезапно открыл глаза и хрипло забормотал:

— Это только начало, я вам говорил не шевелиться, ваше величество. Придется еще несколько раз... Нам нужно Софи Райсаро.

Алонсо нахмурился. Опять Райсаро.

— А причем тут она? — спросил он, в непонимании попеременно глядя на Сильвурсонни и инквизитора.

Сюзерену нечего было сказать, он только пожал плечами.

— Я слышал, как ты произнес ее имя, — подтвердил тихо.

— Девчонка ведьма, — закашлялся Августино, сгибаясь пополам.

— Ну, это-то для меня не новость, — отшутился Эдвин, озираясь, потом вздохнул. Он понимал, что им всем необходимо отдохнуть и набраться сил перед следующей попыткой. Гвардейцы уже потушили в спальне пожар и теперь вытаскивали наружу обгоревшие тряпки того, что когда-то звалось портьерой. — Нам всем неплохо было бы помыться, — сказал Алонсо, помогая Августино встать на ноги. — Давайте приведем себя в порядок, отдохнем, а потом попробуем еще разок. А то мне как-то не по себе от всего этого.

— Сегодня я рекомендовал бы вам обоим выспаться, — священник оперся на стену и тяжело дышал. — Я тоже буду молиться... — добавил, вновь прочищая горло. На его шее появилась багровая полоса, которая резко выделялась на смуглой коже. Зеленые глаза скользнули по Августино, а затем перешли на Луиса. — Поужинайте плотно и хорошо выспитесь, — посоветовал. — А я пойду к себе.

Когда Алонсо остался наедине с Луисом, то едва прикрыв дверь, крепко обнял его.

— Ты в порядке?

— Сложно сказать, — Сильвурсонни был поражен увиденным и даже не представлял, что именно сказать сейчас, подобного кошмара он еще не испытывал наяву. — Там творилось что-то ужасное.

Руки нежно прошлись по спине короля, успокаивая и поглаживая, чуть сминая одежды.

— Я не хочу принадлежать ему... нам придется снова пройти через это. И знаешь что? Я не буду принадлежать никому, кроме тебя, будь он даже сам Дьявол. Я не для того десять лет ждал тебя, чтобы всякая мерзость из меня игрушку делала.

— Если кто-то узнает, здесь будет не только этот мальчик из Рима, ты это понимаешь? — спросил Луис тихо. — Тогда мы окажемся в неприятном положении.

— Неприятным положением ты костер называешь? — ответил Алонсо, увлекая Луиса к постели. — У тебя отличное чувство юмора.

— Я называю не костер, — сюзерен пытался остановить Эдвина, все еще находясь под впечатлением от недавней сцены. — Остановись, что ты делаешь? Не теперь... Эдвин!

— Угу, — отозвался тот, с улыбкой забираясь под пеллисон короля и развязывая шнуровку брэ. — Я, разумеется, не настаиваю, — сказал он, тяжело вдыхая запах дыма, что пропитал их одежды. — Мы не будем делать ничего, кроме этого, — Эдвин быстро отпустился на колени и нырнул головой под пеллисон, а через пару долгих мгновений Сильвурсонни ощутил кольцо горячих губ на своем члене.

Устоять на ногах в этот момент оказалось невероятно сложно, глаза закрылись, из горла вырвался стон, пальцы вцепились в плечи. Боже! — Луис отчетливо ощутил, как на него накатывает дикое возбуждение и в голове стучит кровь.

А язык Эдвина тем временем умолял, задевал мошонку, проходил вдоль канальца от основания к вершине, облизывал головку. Одной рукой Алонсо массировал яички любимого, другой скользил по стволу. Луису необходимо было как следует расслабиться, и Эдвин старался вовсю.

Тихие стоны стали нетерпеливым и горячими, Луис уже не контролировал происходящего, толкаясь в рот, мучивший и искушающий его. Колени подгибались от слабости, а сердце колотилось бешено.

"Да, вот так, любимый", — думал Эдвин, обжигая жадным дыханием пах короля, а потом он положил ладони на его бедра и стал двигаться быстрее, постепенно и уверенно наращивая темп до тех пор, пока происходящее не превратилось в дикий бешеный танец.

Тогда Луису пришлось крепче держаться за Эдвина, падать в бездну, почти кричать, откидывая голову назад, умоляя всем телом, чтобы тот не останавливался ни на секунду.

И Алонсо внимал молитвам так, точно слышал их ушами. Все быстрее, пропускать в самое горло, так, чтобы от напряжения и страсти сводило шею, чтобы у любимого в глазах темнело от наслаждения. "Я твой, — говорили эти движения. — И только с тобой я буду таким... с тобой единственным, Луис!"

Дикая страсть захлестывала с головой: сюзерен сдался, закричал, впиваясь пальцами в плечи и орошая теплым семенем рот Эдвина, чуть ли не упал, опираясь в того коленями и руками.

— Что же ты делаешь? — простонал, оседая вниз.

На него взглянул совершенно счастливый Эдвин, с каким-то безумным искрящимся взглядом и перепачканными семенем губами — он улыбался.

— Я соскучился просто... Это было неплохо? — спросил он немного взволнованно.

— Это было великолепно, — Луис прислонился к Алонсо, почти упал на него. — Ты способен лишить меня рассудка. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Если я скажу, что абсолютно счастлив, ты поверишь? — скептически поинтересовался Эдвин.

— Поверю, — кивнул Сильвурсонни. Он действительно верил, как и в то, что дьявол точно существует наяву.

— Отлично, — заявил Эдвин, целуя короля в губы. — А теперь есть и спать. Завтра привезут Райсаро, и мы снова попытаемся избавиться от этой твари... или от обоих сразу, если повезет немного.

* * *

Горло першило невероятно, когда Августино все же отправился к себе после ночного экзорцизма. Голова кружилась, мышцы ломило, но следовало хоть как-то доползти до комнаты и принять ванную со специальными травами. На горле у священника проступили красные пятна, которые вскоре стали багряными на темной коже.

Делая каждый шаг, молодой священник опирался на стену, чтобы не потерять ориентир или не упасть, но он не хотел, чтобы сюзерен или Алонсо сейчас вмешивались. А в голове отдавался голос демона, который насмешливо рассказал о том, что не так уж чист тот, кто по ночам предается страсти и мужеложеству.

— Август! — Пьетро не сдержал встревоженного возгласа при виде любимого. Юноша уже давно нервно мерял шагами коридоры, кружа неподалеку от покоев инквизитора. Все время проживания в замке их отношения выглядели очень странно. Вежливые раскланивания, если вдруг приходилось сталкиваться на людях, превращавшиеся ночами в проповеди, во время которых священник пытался убедить юного барона, что так нельзя, но все время проигрывал. Проигрывал уже тем, что поддавался на шантаж барона Моунт и позволял либо пробираться к нему, либо сам приходил к юноше. Пьетро же просто сходил с ума от происходящего и не давал Августино разорвать их отношения, каждый раз придумывая что-то новое — лишь бы тот не отталкивал.

Вот и сейчас он твердо намеревался дождаться освобождения инквизитора от странных дел с милордом и Алонсо и еще раз поговорить. Но внешний вид мужчины полностью вывел Пьетро из себя. Они что там, били друг друга?

— Август! — он подхватил священника под руку, заставив обнять и опереться о себя. — Что с тобой?

Не ожидавший, что Пьетро будет так настойчиво его дожидаться, священник невольно оперся на его руку и покачал головой.

— Барон Моунт, уже поздняя ночь, почему вы не спите? — Августино откашлялся, и голос его прозвучал довольно хрипло. Наверное, связки все же повреждены. — Вы не могли бы разбудить моего слугу. Он спит в каморке. Он сделает воды и принесет трав, которые... — новый приступ кашля не дал договорить. — Чтобы убрать последствия нападения.

От последних слов инквизитора Пьетро ощутимо вздрогнул. Нападение? Здесь? В замке, где полно людей короля? На его Августа? Юноша начал звереть.

— Кто? — безапелляционно потребовал ответ, помогая дойти до спальни и толкая дверь.

— Ты не поймешь, — инквизитор оперся на барона, дотянув до кровати и теперь вновь кашляя. — Есть специальные травы... Я потом расскажу... — попросил он, сгибаясь и держа в ладони амулет, отданный Алонсо.

Прибежавший слуга всплеснул руками и сразу же помчался за бадьей и травой, которую доставили за несколько минут. Помощники смазали горло Августино специальным составом, дали выпить пахнущей мерзким резким запахом жидкостью и попросили Пьетро подождать за дверью.

А впустили лишь минут через пятнадцать. При этом слуга настаивал, что если Моунт собирается сегодня охранять инквизитора, то должен закрыть накрепко дверь.

Августино уже лежал в кровати. Руки — поверх покрывала, глаза закрыты. Свет от камина освещал золотистое лицо.

— Сядь, — попросил юношу и похлопал ладонью по кровати.

Пьетро, все еще ярящийся и настороженный всем увиденным, присел рядом с любимым.

— Август, — он осторожно коснулся лица мужчины. — Кто это сделал? Что происходит?

— Не думай на своих близких. Это не Алонсо и не сюзерен. Я не могу сказать, потому что это касается только их. Я клянусь, они ничего не делали мне, но твоему учителю нужна моя помощь, — ладонь легла поверх руки барона. — Там, в сундуке, есть персиковое вино и сушеные финики. Я хранил их для особого случая. Давай выпьем.

Чуть обалдевший от таких заявлений Пьетро послушно достал требуемое и, разлив вино по кубкам, как будто стоявшим на столе, протянул один Августу и, сев на прежнее место, приготовился слушать. Столь расплывчатые ответы его не удовлетворяли, и юноша намеревался сделать все, чтобы узнать правду.

Августино пил небольшими глотками. Вино было сладким и помогало от боли сейчас как никогда. Он смутился под взглядом настойчивых черных глаз, требующих ответов и объяснений. Пришлось даже чуть отвернуться, но барон всегда так горяч, что ... Вдруг священник подумал, что юноша начнет ревновать, и понял, что не хочет его потерять. Это открытие словно холодным водопадом окатило.

— Пьетро, закрой дверь изнутри, — попросил Августино, понимая, что хочет целоваться и чувствовать рядом молодое и сильное тело.

Такие простые слова вызвали целую бурю эмоций в юноше. Это было как признание — пусть не напрямую сказанное, но все-таки. Правда смущали слова слуги про закрытую дверь, но барон засунул их подальше. Приятнее было думать про другую сторону просьбы. Обернувшись как можно быстрее, он склонился над мужчиной и провел ладонью по его лицу уже откровенной лаской.

— Август, — имя любимого ложилось на язык теплом и разморенным состоянием, которое будет чуть позже. Пьетро начал легко целовать инквизитора, с каждой секундой требуя все большего. Язык проходился искушением, а жаждущее тело требовало избавиться от одежды и вновь стать единым целым с тем, кто дороже всего на свете.

Священник обронил кубок на покрывало. Хорошо, что тот оказался пуст, и притянул за шею Моунта, зарываясь в его волосы и с обожанием проходясь подушечками пальцев по основанию черепа и выше. Теплые, густые пряди пробуждали в Августино невероятный для его закрытости эротизм. Хотелось поскорее, чтобы любовник снял с себя все, даже страх от увиденного демона отступал перед страстью и любовью, кипевшей в душе, как дьявольский котел.

— Хочу тебя, — забормотал в губы посланник. — Закрой, чтобы никто не вошел.

Пьетро и сам уже дрожал от нетерпения. Задвинув засов в мгновение ока, он вернулся к постели, но не сел, не лег — нет. Он застыл, просто пожирая глазами Августа, который сейчас казался таким хрупким и тонким, и медленно, словно напоказ, расстегнул пояс с массивной узорчатой пряжкой теплого бронзового цвета, лениво потянул с себя темно-зеленое блио тяжелого шелка, которое служило не для тепла — для красоты, брэ в тон с блио, затем последовала белоснежная рубашка с тонкими пенными франкскими кружевами. Юноша оделся перед планируемой встречей с Августином как на бал или на высочайший прием — и сейчас все это великолепие небрежно падало вокруг. Пьетро раздевался, глядя прямо в глаза своему инквизитору — без пошлости, без улыбочек, с жаждой, которая прорисовалась на лице все явственнее — не грубыми мазками похоти, а тонкими красками любви. На сильное, красивое тело, в котором еще отсутствовала матерость взрослого мужчины, светлыми бликами падал свет многочисленных свечей, подчеркивая рельеф мышц и шрамы. Избавившись от одежды, барон все также неторопливо подошел к священнику и склонился над ним. Губы едва коснулись столь желанных губ мужчины, и Пьетро опять замер, отдавая право первого движения любовнику — так было легче смирить вновь всколыхнувшееся желание взять его Августа.

Наблюдая за всем этим великолепием, за тем, как раздевается юноша, Августино окончательно утрачивал контроль над собой — страхи, происходившие в комнате сюзерена, отступили страшным сном, сменяясь красотой и животной силой его возлюбленного, его живой тайны, которая сегодня явилась, чтобы одарить и пожаловать любовью.

Пьетро словно показывал себя и одновременно заставлял задерживаться на рисовке мышц, на своем лице, на глазах. Затаив дыхание, священник ждал, когда Моунт окончательно разденется и наклонится к нему, чтобы их губы слились в поцелуе — таком же восторженном, как и первое настоящее чувство Августино.

Руки крепко обхватили шею, утягивая в кровать — под откинутое одеяло, в свое тепло и ласку.

— Мой долгожданный, — зашептал инквизитор, забывая, что именно только что хотел рассказать про ритуал, который еще придется повторить.

А для Пьетро счастье заливало светом все вокруг — дождался! Он, конечно, был уверен в чувствах, которые испытывает к нему Август, но тот постоянно так сопротивлялся, так отказывался, изворачивался — а сейчас сам признается. Пусть и не в любви, но это не главное. Шаг навстречу сделан — и эта было как благодать божья, как манна небесная, как благословение.

— Люблю, до боли, — шептал бессвязные признания юноша, отвечая словам и рукам Августа, его инквизитора, которого боялись все вокруг, который должен был сжечь его на костре, а вместо этого сгорает сам с ним каждую ночь в огне страсти. Никто не нужен — и это была правда. За последние полторы недели Пьетро ни разу ни на кого не глянул с желанием, даже на старых любовников, которые были весьма озадачены переменами, произошедшими с юным бароном. Подколки друзей-гвардейцев, привыкших, что Моунт первым успевает перезнакомиться со всеми девушками в округе, грубые шутки — юношу ничто не могло прошибить, он никому бы не выдал даже взглядом того, кого желает на самом деле.

Как и Августино, который падал все ниже, забываясь и отрекаясь с каждым шагом от Господа и даря себя любви, которая настигла его, как приливная волна, и смыла в бурный океан. В кровати было тепло, пахло цветочными ароматами, которыми так щедро пользовался инквизитор, чтобы изгнать недуги и не допустить паразитов или что-то прочее, водящееся по его знаниям в этих краях. Он прижимался всем телом к Пьетро, целуя его и обнимая, почти нашептывая в ответ, что больше не в состоянии скрывать любви, что для него есть только он — барон Моунт, что все мысли сосредоточены на нем и что... что он ужасно, до дрожи боится его потерять.

Пьетро и в этот раз не собирался сдерживаться. Разъяренное хождение по коридорам, падающий Август со следами удушения на шее, странные слова и взгляды — все это требовало разрядки, вопило удостовериться, что его любимый здесь, рядом. Быстро, бешено целуя инквизитора, юноша нащупал его возбужденную плоть, несколько движений, чтобы увлажнить головку семенем, и толкнул мужчину в себя, обхватив его ногами.

— Сильнее, — стон из глубины души — убрать все, почувствовать, мой...

Их близость опять выливалась в дикую скачку и неистовое противостояние плоти, желаний и крови. Августино загорелся ярким пламенем, стало невероятно жарко, хотелось вбиваться в Пьетро и не отпускать его ни на одну секунду. Священник целовал юношу так, точно потерял его сегодня, а потом внезапно — негаданно нашел и теперь не способен остановиться. Член входил резко, сильно, барон так стонал, что посланнику окончательно сносило голову, и он делал все, чтобы выше поднять ноги желанного, лишь бы открыть сильнее.

Когда Пьетро почувствовал, что скоро не выдержит, он крепко обхватил мужчину ногами, изо всех сил прижимая к себе, притянул и впился в губы яростным поцелуем. Тяжелое тело, навалившееся сверху, послужило последней каплей — и юноша, изливаясь, застонал в губы Августа.

Тот несдержанно вцепился в подушку, доводя себя до оргазма, а потом рухнул рядом, убирая с мокрого лба волосы и кусая губы, чтобы громко не застонать. Сладкие мгновения у них с Пьетро почти постоянно превращались почти в борьбу, в которой не было проигравших — только победители.

— Так жарко, словно мы с тобой гонимся за кем-то, — шепнул Августино, пытаясь утихомирить дыхание.

Довольный, несколько судорожно дышащий Пьетро с обалделой улыбкой на лице отозвался:

— Я лично за тобой бегаю, — перекатился на инквизитора, перевернув того на спину. — И буду бегать всю жизнь, — продолжил уже серьезно, глядя прямо в ярко-блестящие зеленые глаза, которые бог назначил ему судьбой.

Те смотрели на юношу слишком уж внимательно, задумчиво, с ноткой обожания. От юноши пахло мускусом и чуточку орехами, он и теперь был немного возбужден тем, что пришлось долго ждать, и Августино предполагал, что сейчас Моунт со свойственной ему прытью начнет расспрашивать о том, что произошло в комнатах сюзерена.

На душе Пьетро стало легко-легко, когда обычных возражений не последовало, и он радостно улыбнулся.

— Теперь ты мне расскажешь, откуда у тебя это? — юноша указал глазами на синяки, скрывая за беспечным тоном беспокойство. Нападение в замке — это было что-то сродни страшным сказкам, то есть что нереальное и не имеющее право на существование.

Зеленые глаза закрылись и открылись вновь — яркие драгоценные камни в черной оправе старого серебра.

— Пьетро, есть вещи, которые я должен оставлять за дверьми, как священник. Это тот случай. Я помогаю твоему учителю и надеюсь, что ему станет лучше. Но не думай, это сделал не он и не Луис. Эта сфера закрыта за семью печатями.

Пьетро сжал губы, внимательно разглядывая любимого.

— Дьявола изгонял, что ли? — ляпнул первое, что пришло в голову.

Инквизитор почувствовал себя глупо и странно. Мальчишка читал его, как раскрытую книгу и видел больше, чем мог спрятать Августино за всеми барьерами.

— Да, ты знаешь об этом? — выдохнул он.

Пьетро глупо моргнул. "Вот чееерт..." — мысленно выдохнул, уже внимательнее разглядывая следы на шее инквизитора.

— Четыре, — вдруг сказал он четко, как будто только учился произносить это слово. -Аббас говорил — четыре раза, у меня будет четыре смерти, пока на пятый не заберет. — Бред какой-то...

Августино нахмурился.

— Ты знал Абасса? — удивился он. — Я видел его пять лет назад, он преподавал мне искусство перетирать порошки. Почему четыре раза?

— Он отца лечил, — было жарковато, и Пьетро решил, что Августу может быть тяжело, а посему перелег рядом с ним. Красно-черный след тянулся вокруг шеи мужчины, как какое-то экзотическое ожерелье. — Он это мне сказал, когда я сердце остановил. Видимо это был первый раз. Я так понимаю, что ты спас меня от второго, — барон ласково провел чуть выше следов удушения. — Не знаю, к чему я это вспомнил.

Лежать было просто невозможно и Пьетро сел рядом, сложив ноги на восточный манер. Когда отец его учил этому, было очень смешно — и как арабы могут так сидеть? А потом мальчик привык и до сих пор сохранил такую странную привычку, даже использовал ее осознано — полезно для гибкости связок. Проходясь узорами, рисуемыми пальцами, по груди Августа, подумал, что дело наверняка очень серьезное, хотя и не мог, просто не мог в это полностью поверить. Одно дело — сжить со свету, другое — откуда-то взявшийся в Алонсо, который всю жизнь жил только долгом и верностью, дьявол.

— Этого не может быть. Август, ты не знаешь дядюшку Эдвина так, как я. У него нет ничего, кроме долга, даже личной жизни. Знаешь, сколько я раз я ему женщину пытался подсунуть? — юноша внимательно посмотрел на инквизитора. — И не только. Он холодный, как рыба. И такой же спокойный. Непрошибаемый. Не грешит. Не живет даже особо. Только армия, армия, армия... И помощь милорду. И все!

— Он любит сюзерена. Очень сильно любит. На этом могут играть, его использовать. В обороне нет больше слабости, чем чувство, — Августино лежал смирно, следя за движением пальцев и любуясь молодым бароном, у которого столько силы земли, столько ветра в буйной голове, столько огня в сердце, на востоке таких воинов любили и почитали, здесь Пьетро тоже в чести и славе. Но слова Абасса — они обеспокоили священника и напомнили предостережения, прозвучавшие при прощании — "Ты сгоришь молодым".

Инквизитор не произнес слова вслух, но вдруг заволновался.

— Твоего дядю хотят извести. Ведьма по имени Софи Райсаро. Она сделает это, если я ее не казню.

"Опаньки..." — у Пьетро было ощущение, что его мешком по голове стукнули. День каких-то странных откровений. Всего-то пришел поговорить с любимым, а тут... И дядюшка любит милорда — новость из разряда сногсшибательных. Хотя теперь понятно, почему наставник так реагировал на ночь с милордом. Юноше от этой мысли стало почему-то очень неудобно, в основном перед Августином. Непонятно почему — они ведь тогда даже не были знакомы. До того неудобно, что он кинул на него виноватый мимолетный взгляд. И Софи хочешь извести Алонсо... Кстати, а причем тут дьявол-то?

— Ведьмы не могут дьявола наслать. Они же сами ему продаются.

— Ты плохо знаешь демонов и дьявольские козни. — Августино положил руку на грудь Пьетро и тоже провел лаской, задевая сосок. Ему так нравилось чувствовать эту теплую кожу, это волшебство близости. — В трактах говорится, что женщина способна привлечь дьявола за плату определенного свойства и наслать злом на мужчину.

— Злом? — ухватился за последнюю мысль Пьетро. Думать совсем не хотелось — слишком много было пережито за сегодня, хотелось расслабляться под прикосновениями, но Август же опять попытается! Значит нужно как-то отвлечь или заставить взять с собой. И говорилось первое, что приходило в голову, что было несколько странно. Юноша, конечно, был болтун, которых мало не найти, но язык никогда не шел впереди головы. Ну или чушь выдавалась типа идиотских комплиментов или рассуждений ни о чем. Или рассмешить. Сейчас же на язык пробирались странные признания: — Аббас говорил, что на мне покров. Я так и не понял — то ли чтобы пускать, то ли чтобы наоборот. Маленький был, — юноша плавился и почти не осознавал, что говорит. Двойственное состояние вело то в одну, то в другую сторону.

Августино уже спустился на живот и достиг паха, обвивая пальцами плоть барона и все глядя ему в лицо, а сам вспыхнул опять, как будто внутри и не гас недавний пожар. Покров, сокрытость от духов, защита.

— Пьетро, иди ко мне, — позвал, напрашиваясь на новые объятия и обнимая крепкими лозами рук.

Юноша не мог не откликнуться на столь яркий и явный призыв. Он целовал Августа, вновь теряя голову и находя страсть, и шептал:

— Одного не пущу, — ведь если что-то пойдет не так, то удушением может и не закончится. И плевать, что вообще непонятно как с дьяволом или демонами бороться.

Священник некоторое время молчал, понимая, что барон Моунт прав, и каждый раз будет только сложнее, но он не хотел признавать, что не справится один. А потому увлек Пьетро в долгий поцелуй, намереваясь прекратить разговоры о демоне и о Райсаро, назревавший, словно нарыв.

Но юноша, упрямством пошедший в отца, намеревался добиться прямого ответа и разрешения пойти в следующий раз вместе с Августином. Он ведь не сказал, что помощь была нужна, он сказал, что помощь нужна и значит нельзя допустить повторения произошедшего.

— Август, я пойду с тобой, — пробормотал между поцелуями.

— Нет, — несмотря на свою мягкость по отношению к Пьетро, посланник проявил завидную стойкость в решении вопросов религиозных. Он не мог вовлекать в столь закрытый процесс ритуала еще кого-то. — Я тебя не возьму с собой. Есть правила, по которым это запрещено, — Августино прильнул горячими губами к плечу юноши, слизывая соленый пот с его кожи.

— Есть правила, по которым запрещено делать то, что мы сейчас делаем, — Моунт прижимал к себе мужчину, проходясь пальцами по позвоночнику, пояснице, впадинам. Он уже хорошо знал, что именно нравится любовнику, тем более что Август так несдержанно реагирует на определенную ласку. — Я все равно приду. — Молодой бычок уперся рогом в закрытые ворота странных догм и не собирался отступать. — Безопаснее будет, если с тобой.

— Ты чего-то недоговариваешь, — мягкие поглаживания и в сочетании с поцелуями вытворяли с инквизитором чудеса покладистости, но он опасался, что вовлечет Моунта в опасное предприятие и будет повинен в том, что часто случается — в смерти или вреде, — я не могу, правда, — Августино выгнулся навстречу юноше. — Ты можешь пострадать.

— Я приду, — неуступчиво повторил Пьетро. — Не отпущу одного, — а от постепенно приходящего осознания реальности угрозы не из человеческого, а из другого мира, холодило душу и до кровавых точек перед глазами хотелось доказать всему миру, что мужчина только его, что никто не смеет его касаться, тем более убивать. — Август, — выдохи поцелуями покрывали шею, — хочу тебя.

— Нельзя, — священник закрутил головой, непонятно на что именно отвечая и сильно нервничая. Упертый Пьетро всегда добивается своего,— это Августино уже знал по одним его поступкам, но теперь он собирался вторгнуться в ритуал. — Я обещал твоему дяде и сюзерену... никому не говорить, — тихий стон сорвался губ, когда барон притиснул его к кровати.

— Я не никто, — юноша не очень хорошо осознавал, что именно говорит, но убедительности в голосе было сверх меры. Он держал своего инквизитора, осыпал его поцелуями, сходя с ума по его горячему телу и душе. Разума и осторожности оставалось все меньше и меньше. — Я ради милорда на все готов, и вообще... Он знает, — бормотал, аккуратно раздвигая коленом бедра мужчины.

— Знает? Что знает? — священник поддавался напору, с дрожью уступая и раздвигая колени, еще не до конца понимая, что именно добивается Пьетро. Ярко-зеленые глаза подернулись дымкой страсти. Хотелось доверять Моунту, но Августино запаниковал внезапно и уперся в плечи юноши. — Что ты делаешь?

— Август, позволь, — взмолился Пьетро, склонившись к инквизитору. Барон легко целовал, трепетно оглаживал его лицо, с благоговением, с жаром. В голове пульсировала только одна мысль — он не может потерять своего любимого, не может, а для этого нужно сейчас сделать своим окончательно.

Августино отрицательно покачал головой. Много раз он уже шел вразрез с убеждениями, а теперь и вовсе испугался. Сказать, что не готов? Попросить о чем? Что хочет Пьетро?

— Ты не можешь со мной пойти, — проявляя упрямство, Августино с дрожью ощутил пальцы, гладящие внутреннюю часть бедра.

— Я твой, — губы юноши трепетно проходились по шее инквизитора, а он сам уже потихоньку проникал в мужчину пальцем, готовя к будущему вторжению. — Полностью. Я часть тебя. Позволь, — голос уже срывался на странные стоны и мольбы.

Изменяющийся на желание страх отпускал похоть. Бедра двигались на встречу. Хотелось, чтобы Пьетро прекратил, но тело желало большего. А внутри все полыхало от повторившихся, как и в первый раз, той ночью, необычных ощущений. Августино краснел, его уши вновь горели, его сердце стучало бешеным ритмом.

— Я не готов, я не уверен... Пьетро, ты... не можешь.

— Могу, — горячечным бредом прошептал юноша, осыпая поцелуями все доступные места Августа, продолжая толкаться в него пальцами, — если разрешишь. Я хочу тебя, полностью.

Тот откинулся затылком в подушки, через полузакрытые веки, смотря на Моунта и уже находясь на грани, когда начинаешь стонать в такт медленным проникновениям, задевающим тонкую дрожащую струну внутри. Его опасения то набегали, то отступали. Его губы пытались запретить продолжать, руки упирались в грудь. Колени дрожали от каждого толчка внутри.

Пьетро не чувствовал в любимом ни настоящего ужаса, ни сопротивления. Да, тот опасался, это было естественно, сопротивлялся, но... Это было настолько слабо и даже скорее наоборот, призывно, что остановиться не было никаких сил.

— Август, — позвал барон проникновенным тихим голосом, который продолжал дрожать страстью, вновь наваливаясь на мужчину так, чтобы головка члена упиралась в уже чуть растянутое колечко мышц. — Посмотри на меня.

Августино отрицательно покачал головой, содрогаясь от того, что плоть упирается в его анус и проникает внутрь. Ему хотелось двинуться навстречу, хотелось закричать, хотелось слишком много, чтобы объяснить.

— Я смотрю, — зеленые глаза распахнулись. Ноздри тонкого прямого носа раздувались от волнения.

— Я люблю тебя, — Пьетро обхватил инквизитора, чтобы начать целовать и медленно и осторожно делать своим. Теперь будет невозможно ни оттолкнуть, ни отвергнуть. Нетерпеливый поцелуй в противовес осторожности движений — это было почти невыносимо, если бы не было так мучительно-сладко.

Мышцы все еще сопротивлялись вторжению, но неумолимое и настойчивое проникновение заставляло сдаваться, и священник от напряжения тихо стонал, сглатывая неприятную тягучую не боль, а почти наслаждение.

— Да, люблю... зачем? — капелька слезы скатилась от уголка глаза, когда Пьетро вошел целиком, понуждая обвить его ногами. Августино почти ничего не соображал, даже комната стала словно темнее, а в животе ухало сердце.

— Потому что люблю, — настойчиво и сбивчиво повторил юноша. — Не могу без тебя, — в состоянии неосознания все чувства становились острее и даже продолжающиеся поцелуи ложились ножами на губы, призывая к осторожности. Юноша медленно двигался, постепенно наращивая темп, продолжая крепко держать свое сокровище и рисовать прикосновениями по его лицу истинность чувств.

Августино приходилось нелегко. Он никогда не знал ничего подобного, его опаляло изнутри, его вело то от боли, то от желания не останавливаться, приходилось кусать губы в кровь, чтобы не закричать слишком громко, иначе услышат слуги и охрана. Лишь шепот Пьетро чуть успокаивал и заставлял двигать бедрами навстречу.

А тот продолжал говорить о том, что теперь не отпустит, что всегда будет рядом, подобные странные для себя вещи. Срываясь на нетерпеливые всхлипы и продолжая клеймить своим чувством, чтобы окончательно пропасть в до сих пор непривычном и уносящем разум запахе мужчины. Долго такое безумие продолжаться не могло — быстрые шаги по грани, какими бы они ни был осторожными, всегда выводят в пропасть или в небо, обдавая тело жаром и восторгом падения или взлета. И через достаточно быстрое время Пьетро излился, стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть, и ткнулся лбом в плечо своего Августа.

— Боже! — выдохнул мокрый от глубоких и тягучих проникновений священник, дрожащий под Моунтом, словно былинка, попавшая под ураганный шторм. — Зачем ты сделал это? Меня теперь и так сожгут... Неужели ты не понимаешь? Я совсем потерял с тобой голову, — тихий сладкий вздох сорвался с темных губ, страхи вернулись еще сильнее, а в голове рассмеялся дьявол.

— Не сожгут, никто не узнает, — пробормотал Пьетро, которого все еще вело от удовольствия и некоего обалдения от сделанного. — Август, я никому не скажу, никогда, ни за что на свете, — юноша говорил, целовал, оглаживал тело любимого, которого так испугался потерять и собирался защищать всеми возможными способами. Теперь можно было позволить себе судорожность и яростность движений, прикосновений, чем юноша и воспользовался, добравшись пальцами до естества инквизитора и доводя его до разрядки под любовные признания и поцелуи.

И вновь Августино извивался под молодым бароном, почти кусая плечи того в поцелуях, и вновь забывался под мягкий уговаривающий шепот, понимая, что завтра... завтра он не выдержит и позволит Пьетро опять проникнуть в его комнату и остаться здесь на ночь, как и все последние недели, проведенные в баронстве Райсаро.

— Я завтра пойду с тобой, — безапелляционно заявил Моунт, прижимая к себе взмокшего инквизитора, который судорожно старался отдышаться. Полностью сбившаяся постель теперь пахла не только травами, но и ими, и Пьетро это ужасно нравилось — как будто он теперь имел полное право оставаться тут. Комната была на удивление очень жарко протоплена, что позволяло не дергаться судорожно в поисках одежды и теплых одеял, а просто расслабленно лежать.

— Нельзя. Я не могу позволить тебе, — слабое сопротивление Августино сменилось на милость, льющуюся поцелуями по коже барона. — Ты не должен заниматься делами Церкви и тем более я не смею тебя привлекать к ритуалу экзорцизма.

— Я не буду привлекаться, я в углу тихонечко посижу, — юноша старательно изображал глухой и тупой пень. Обычно это прокатывало со всеми, даже с отцом. Вообще-то особенно с отцом, но это не так важно. Важно другое — полоса на шее инквизитора.

— Ты такой настойчивый и непрошибаемый, — вздохнул Августино, когда проследил за ярким темным взглядом, скользнувшим по шее. — Я сам виноват. Не уследил. Я буду осторожен.

Пьетро кивнул, подтверждая сказанное, и вновь вернулся к старому:

— Я за тобой прослежу.

— Вы намеренно меня злите, — Августино нахмурился, сводя широкие темные брови, больше похожие на стрелы, в кошачьих глазах сверкнул гнев. — Я вам не позволю собой рисковать.

Юный барон с неприкрытым обожанием посмотрел на мужчину и выпалил:

— А я тогда дядюшку Эдвина попрошу мне разрешить! Или милорда!

— Пьетро, — негодование и горячее тело юноши были слишком неравнозначным сочетанием, мешавшим отказывать. — Не надо, Пьетро.

— Не отпущу, — счастливый юноша обнял Августа и все-таки потянул на них одеяло — когда спала жаркость соития и разгоряченные тела чуть остыли, отдавая бисер пота и страсти воздуху, стало зябко. — Завтра я иду с тобой. Или когда там у вас следующее изгнание будет?

Августино чертыхнулся опять что-то сказать, но его укутали в одеяло и завалили в кровать, практически затыкая объятьями. Оставалось только лежать тихо и постепенно засыпать, тая от еще не остывшей страсти.

Наутро Пьетро проснулся первым, и некоторое время лежал, просто обнимая Августа, который уже привычно пристроился на его плече, и раздумывая. Приятная ломота в теле, разморенность и счастье сочетались со вполне обоснованными опасениями, оставшимися с прошлой ночи. Во-первых, инквизитор может сейчас опять заупрямиться и не пустить его на экзорцизм. Но это проблема решаемая. Во-вторых, все-таки непонятно как лучше с этим демоном разобраться, если тот вдруг опять нападет на кого-нибудь. Придется решать в процессе. В-третьих... А вот в-третьих является самым главным. Как его Август отнесется к произошедшему прошлой ночью. Это волновало и тревожило больше всего, до дерганья чего-то непонятного в душе.

Юноша потихоньку выбрался из постели, стараясь не выпустить ни капли тепла из-под одеяла. Камин прогорел и рассветный воздух, мягко сказать, бодрил — до пупырышек на коже и небольшого колотуна. Это было приятно. Пьетро вернул огонь в нормальное состояние — прогреть комнату до пробуждения Августа и принялся привычно разогревать мышцы, сначала просто так, потом можно будет и меч взять. Десять минут — и никакая стылость не страшна.

Когда Августино открыл глаза, то увидел, что барон тренируется прямо посреди комнаты. Сперва инквизитор подумал, что у него продолжается сон, а потом потянулся и спустил ноги с кровати, погружаясь стопами в шкуру. Пьетро уже растопил камин, и в комнате было относительно тепло.

"Хорошо, что хоть двери не открыл, — подумал священник, который начинал опасаться того, что юноша ведет себя слишком открыто, и их отношения могут быть рассекречены. Тело ломило нещадно. После ночных любовных игр саднил и задний проход, и Августино с ужасом вспомнил, что вчера делал, лежа под Моунтом и толкаясь на него бедрами, как кусал губы и стонал в плечо.

— Доброе утро, — слова давались тяжело, стеснение становилось почти неловкостью. Что же будет дальше? — Ты оденься, Пьетро, мне нужно попросить воды и завтрак...

Юноша обернулся и расплылся в улыбке. Привычные движения успокоили метания души, а Август — его теплый, сонный, страстный Август, был сейчас так восхитительно хорош в своей стеснительности, что хотелось его осыпать поцелуями и признаниями. Пьетро, не раздумывая, упал на колени перед мужчиной, мявшим покрывало, и, обняв, заглянул ему в глаза.

— Люблю, — сказал тихо и твердо. — Навсегда.

Августино мурашки пронзили по спине. Он даже дар речи потерял, заглянув в черные глаза, которые требовали, чтобы священник принял этот факт и свыкся с ним.

— Я тебе верю, — кивнул он быстро, понимая, что ладони, лежащие на коленях, жгут хуже жаровни, что пальцы Пьетро впиваются в плоть, вновь выражая нетерпение.

Барон в ответ потянулся за поцелуем — страстным, жарким и горьким своей пряной тайной. Юноше пока было достаточно этого.

Августино принял его с осторожностью и даже опаской. Утро всегда делало его другим. Близость свиты заставляла смотреть на все с опаской.

— Пьетро, тебе пора на службу. И я против того, чтобы ты приходил на ритуал экзорцизма.

— Знаю, — кивнул счастливый юноша, который и не думал отпускать любимого. — Против, но прийти разрешил. Когда он будет? — Моунт с улыбкой заглянул в глаза инквизитора.

— Пьетро, ты не понял... Я не могу тебе позволить, я против. Ты не пойдешь, — в темных ресницах Августино зеленые глаза сверкали драгоценными камнями. — Я не позволю, — повторил он строго. — Иначе мне придется сказать сюзерену, чтобы никого, кроме нас не было.

Юноша с видимым интересом выслушал речь инквизитора и просто ответил:

— Если с тобой что-то случится, меня сожгут на костре. Я иду с тобой.

— Ты упрямее, чем стало ослов, только у них еще норов получше. Откуда в тебе столько строптивости? — священник задрожал от гнева. — Я сказал, значит, ты не пойдешь, — он резко встал и тяжело вдыхал воздух.

— Август, — Пьетро обнял мужчину со спины и таял в пьянящем запахе трав. — Я правду говорю. Если с тобой что-то случится, я сдамся церкви как мужеложец. Я не смогу без тебя жить.

Инквизитор опустил голову. Его пьянила близость барона, его руки, обнимавшие через грудь и живот. Полуголый, Пьетро вызывал воспоминания, недостойные служителя Церкви, и Августино сдавался.

— Хорошо, ты пойдешь, но не будешь мешать. Обещай.

— Не буду, — пробормотал юноша в шею любимого, покрывая ее осторожными поцелуями и добавил про себя: "Если что — помогу".

Закрыв глаза, Августино чуть отклонился на бок, открывая шею для новых поцелуев и даже уже не прислушиваясь к творящемуся за дверьми. Его тело требовало новых поцелуев и объятий, тогда как мозг протестовал и утверждал, что происходящее лишь усугубляет их связь.

— У нас есть время? — не совсем внятно поинтересовался Пьетро. Хотелось наплевать на все, но он сейчас домогался не совсем простого человека. Кто знает, может после вчерашней суматохи строго по расписанию нужно что-нибудь выпить или что-то сделать. Или как-нибудь подготовиться. И вообще — когда все будет-то? — Немножко? — ладонь скользнула к паху мужчины уже очень откровенным намеком.

Да, Августино хотелось этого немножко, хотелось целый день провести в кровати, очень хотелось, чтобы сейчас все продолжалось. И острота чувств усиливалась от опасности. Пусть чуть поласкает, именно так, как сейчас...

Инквизитор стал кусать нижнюю губу, когда пальцы обхватили его плоть через тонкую ткань рубашки.

Когда Пьетро осознал, что его Август не против, по крайней мере явных протестов нет, его немного повело. Нет, он не стал торопиться или слишком активничать, как бывало всегда от прикосновений к южанину. Наоборот рука проходилась изысканной негрубой лаской, а юноша зашептал самым непристойным тоном, на который был способен:

— Падре, вы самое восхитительное, что со мной случалось в жизни. Я хочу вас.

Ему в ответ донесся тихий, почти неслышный стон. Могло показаться, что инквизитор просто вздохнул, но телодвижение, последовавшее при этом, открыто говорило о том, что Августино на все согласен, что ему никак не сказать "нет" барону.

— Вы совсем забываетесь со мной рядом, — подаваясь вперед, священник умолял продолжать.

— Да, падре, — промурлыкал Пьетро, продолжая ласкать любимого. — Но от вас я готов вынести любую епитимью. Принять ее, так глубоко, как только смогу. И даже очень хочу... — в устах юноши эти вроде как невинные слова превращались в откровенную пошлость благодаря проникновенному голосу, ласкам, поцелуям, которыми он продолжал осыпать шею инквизитора.

Августино даже закашлялся тому, что именно теперь сказал Пьетро, но это распалило его еще больше.

— Встань на колени перед кроватью, — потребовал он хрипло.

Пьетро, не раздумывая, выполнил потребованное. Тело уже мучительно требовало единения с любимым, требовало большего — до ощущения выворачивающихся суставов.

— Падре, — шепот ободрал горло до саднящей жажды. — Август...

Зов заставлял действовать быстро и почти судорожно. Заставив лечь на кровать лицом и раздвинув ягодицы барона, Августино дрожащими пальцами открыл валявшийся на полу флакончик с маслом, разлил его на светлую кожу и почти сразу толкнулся в горячее тело своим изнывающим от любовной жажды членом. В глазах плясали звезды, комната плыла, и это было самым прекрасным, что когда-либо происходило со священником.

Пьетро со сдавленными стонами подавался назад, навстречу мужчине, который непонятно как взял в плен его душу, а теперь брал и тело. У юноши было ощущение, что он весь горит и скоро весь рассыплется на кусочки, которые не собрать, не склеить, и только сильные толчки и тонкие пальцы не дают ему покинуть этот мир навсегда. Он вцепился зубами в руку, чтобы не кричать, а тело изгибалось страстью и любовным призывом, старым, как сам мир.

Казалось, даже комната стала еще горячее. Распаленный, мокрый, Августино набросился диким необузданным мустангом на бароне, со всей восточной страстью беря его и не отпуская из плена. Просунул руку под живот и обхватил плоть Пьетро, желая почувствовать до конца его возбуждение, познать все его переливы стонов.

А тот давился и задыхался, запретив себе произносить хоть звук — из-за страха за Августа, мало ли кто из его служек толпится под дверью. Но почувствовав руку на своем естестве, юноша не выдержал.

— Ав-густ, — протяжный стон из сердца, опаленного чувством, доселе неведомым, и от этого еще более прекрасным.

Голос довел священника до дикарства — теперь он вбивался так, что казалось, будто это настоящее насилие, пальцы то сжимались, то отпускали плоть, сердце вырывалось из груди, и впереди виделось лишь солнце, опаляющее два слившихся в одно тела.

— Ав... — дыхание Пьетро сбилось и он, не выдержав, сошел на вскрик — сладостный и горький, дернувшись в последний раз в руках мужчины.

Августино уловил этот тихий зов, и теплое семя наполнило его мягкую гладкую ладонь, как молоко. Сладостная судорога прокатилась по спине юноши, доводя священника до экстаза, а день вдруг стал ослепительно белым, как будто в комнату на мгновение вошел бог.

Пьетро с тихим всхлипом упал на постель, принимая на себя тяжесть тела и объятий такого внешне хрупкого инквизитора. От перехлестывающего за край счастья кружилась голова, и юноша глупо улыбался, не думая ни о чем, лишь ощущая судорожный стук сердца мужчины. Это было хорошо и отгоняло прочь главный страх — быть отвергнутым по какой-либо причине. Он не шевелился, рвано и тяжело дышал, и не хотел, чтобы Август приходил в себя и вновь становился инквизитором.

Но голова священника работала куда быстрее. Он еще минуту целовал плечи барона, чтобы потом переместить его на кровать и начать одеваться.

— Я должен пойти к сюзерену, иначе рискую найти вашего дядю мертвым, хотя, если ночью не стучались, значит, пока все прошло спокойно, — инквизитор потянул красную рясу и накинул ее голову. — Завтрак пропустил, но попрошу яблоко, говорят, их в подвале много.

Пьетро незаметно вздохнул — не хотелось отпускать Августа, но делать нечего. Он тоже принялся торопливо одеваться, думая, что нужно сейчас заскочить к себе, а потом еще поговорить с Алонсо — на всякий случай. Заодно и все у него вытянуть.

— Август, — юноша мягко повернул к себе любимого и поцеловал. Хотелось сказать какую-нибудь глупость, но он промолчал, только, еще раз целуя, пробормотал: — Август... Люблю...

* * *

Утром Алонсо морально готовился к встрече Софи Райсаро и ее братьев, а потому не отходил от окна, глядя вдаль и выжидая появления отряда, что послан был арестовать заговорщиков. Луис с Августино что-то оживленно обсуждали в кабинете, и хотя Эдвин слышал их голоса, находясь в спальне, он не вникал в суть разговора. Он был весь на пределе, к тому же измотан последним визитом демона.

Рядом неслышно появился Пьетро. Он был на редкость тих и выглядел слегка уставшим — ночные откровения Августино, а также их утренний разговор все-таки стали слишком большим шоком для юноши. Но на внешний вид барон Моунт выглядел как обычно красавчиком — гладко выбрит, белоснежная рубашка, темно-красное блио и брэ с тонким черным шитьем, домашние сапоги тонкой кожи. И оружие — весь арсенал, с каким Пьетро умел управляться. Не любимое, которое, как он надеялся, привезут вместе с Райсаро, но достойное.

— Дядюшка Эдвин, — решительно начал Пьетро довольно тихим голосом, чтобы окружающие точно не услышали. — Я хочу присутствовать на экзорцизме.

Алонсо обернулся, и лицо его было удивленным, словно Пьетро сказал что-то очень забавное.

— Откуда ты знаешь об этом? — спросил он очень серьезно.

Юноша сжал губы и бычком посмотрел на военачальника.

— Знаю. И мне нужно там быть. — Вдруг Август опять заупрямится... Нужно добиться разрешения от наставника.

Эдвин всмотрелся в глаза юноши, потом снисходительно усмехнулся.

— Нет, это слишком опасно. В прошлый раз мы все едва не погибли... Тебе незачем рисковать своей жизнью, Пьетро.

— Дядюшка, это уж мне решать, а не вам, — вежливым тоном возразил юноша. Он был точно уверен, что уломает Алонсо, но хотелось сделать это побыстрее.

— Вообще-то, — подметил Эдвин, — такие вещи тут решает он, — и взглядом указал на приоткрытую дверь кабинета короля. Августино сидел в широком кресле, вполоборота к двери, руки его лежали на подлокотниках. Он хмурился и о чем-то негромко разговаривал с Луисом.

Пьетро с каменным лицом мельком посмотрел на любимого и опять перевел взгляд на военачальника, но тело окатило привычным сладким жаром от воспоминаний и желаний.

— Он разрешил.

— А зачем тебе тогда мое разрешение? — Алонсо нежно погладил мальчика по щеке. Он совсем стал похож на Фернандо — такой же красивый и бесшабашный.

Пьетро дернул головой — ну не маленький же!

— На всякий случай, — и не удержался от искушения еще раз глянуть в приоткрытую дверь. Августу очень шла красная ряса — он выглядел величественным, мудрым, всепонимающим — настоящий священник, такой, каким должен быть целитель душ и проводник к Господу. Но ночью... Юноша машинально куснул губу и опять твердо воззрился на Эдвина.

— Пьетро, слушай, — Эдвин осторожно убрал руку от мальчика, как от перепуганного зверька, — ты хоть примерно представляешь, что такое демон? Я вообще в них не верил раньше, но до сих пор в себя придти не могу. В прошлый раз случился пожар. Сейчас может произойти что угодно. Я не хочу, чтобы ты погиб, ты мне очень... как брат, — поправился Алонсо. — Понимаешь?

Пьетро всем видом изобразил самое глубокое понимание, на которое он был способен, и, глядя очень честным взглядом прямо в глаза, просил:

— Так я приду?

Алонсо отрицательно помотал головой.

— Прости, малыш, но нет. Ты еще слишком юн, чтобы умирать, пусть даже за короля.

— Дядюшка Эдвин, напомните мне, а кто тут телохранитель милорда? — ехидства в голосе юноши было не занимать. — Кто у вас тут по ходам лазил и у Райсаро был? Для того, чтобы умереть в битве, я не слишком юн, да? — Пьетро начал потихоньку заводиться, но голоса не повышал.

Эдвин вздохнул. Ну, конечно, Пьетро был прав, кое в чем, по-своему. Но одно дело — люди, другое — черти что, что даже не имеет облика.

— Ты отлично владеешь мечом, Пьетро, — сказал Алонсо мягко, — но здесь он бессилен. И зачем ты так рвешься на экзорцизм? Тебе забав не хватает? Не в этот раз, ладно?

Юноша потеребил перчатку, зажатую в кулаке, и равнодушно отбросил в сторону оторванную мелкую жемчужину.

— Мне нужно, — обронил, глядя упрямым бычком на военачальника. А взгляд упорно стремился туда, где было сердце. — Я все понимаю. Мне Август... падре Августино все рассказал.

— Август? — Эдвин слегка ошалел от такого сюрприза и удивленно уставился на юношу. Назвать так ласково инквизитора? Молодого, красивого, знойного как летний полдень... "Да быть того не может", — усмехнулся разум Алонсо. Впрочем, подозрения на то и подозрения, чтобы их оправдывать. Эдвин бросил мимолетный взгляд на дверь кабинета, в проеме которой был виден профиль сидящего в кресле инквизитора, потом перевел взгляд на Моунта. — Он тебе нравится?

Пьетро вскинулся — да господи, сколько можно с ним как с маленьким обращаться? Ему что, десять лет, чтобы так снисходительно интересоваться его отношениями с другими?

— Да я с ним... — начал чуть разъяренно и прикусил язык, осознав, что именно чуть не ляпнул. Обругав себя последними словами — ну дядюшка, вот тебе и рыба мороженая. Вот так хотелось в обратку просить про милорда и посмотреть, как Алонсо будет краснеть. Или бледнеть? Интересно, краснеть или бледнеть? Ну это не важно. — Я с падре Августино уже обсудил вопрос моего присутствия, и он посчитал мои аргументы достаточно убедительными, — Пьетро старался говорить спокойно, но внутри все равно почему-то кипело и булькало. — В настоящее время я бы хотел получить разрешение и от вас. — Ну не говорить же истинную цель разговора дядюшке!

Пьетро убрал руки за спину и очень старательно не смотрел на дверь кабинета, где началось какое-то шевеление.

— Ты кого сейчас пытаешься провести? — ласково спросил Эдвин в ответ. Интересно было бы вывести Пьетро на откровенность, и Алонсо, кажется, знал как. Недаром он вырастил младшего Легрэ — он знал все его слабости и уязвимые места, как свои пять пальцев. — Интересно, что ты падре наплел, что он согласился допустить к такому делу непоседливого мальчишку? Если бы он знал тебя получше, то...

— Что? — возмущение юноши выплеснулось разъяренным блеском глаз и шипением дикого кота. — Получше? А вы от того, что стали спать с милордом узнали его получше? — и, заткнувшись, простонал: "Вот че-ерт... Ну, заодно узнаю покраснеет или побледнеет... Че-ерт..." Пьетро изо всех сил пытался выглядеть независимо, лишь бы не показать, что сейчас чувствует, хотя в глубине души понимал, что ничего не получается.

Слова о Луисе поддели его за живое, и Эдвин побледнел и нахмурился. "Быть не может", — снова подсказал разум, но никто уже его не послушал. Ничего себе новости! Алонсо положил руку на плечо Пьетро — та казалась тяжелее и требовательней, чем обычно. Маркиз заглянул барону в глаза.

— Ты затащил в постель инквизитора? — шепотом зашелся он. — Пьетро, ты что, совсем спятил? На костер захотелось?

В первый момент юноша попытался дернуться, но тут же застыл и, уже не скрываясь, постоянно посматривал в сторону кабинета, пытаясь при этом глядеть в синь глаз Алонсо, чей взгляд сейчас так напоминал взбешенного отца. Это тоже не добавляло воли и отшибало разум. Пьетро зачастую плевал на мнение и возражения отца, но никогда не доводил его до настоящей ярости, разве что случайно, и эти жизненные моменты юноша не любил вспоминать.

— Я не затащил! — голос был еле слышен и полон отчаяния. — Я... Это другое!.. Вы не поймете!.. Вообщем, если он вдруг опять заартачится, я должен быть там! Должен! — Пьетро сглотнул, не замечая, что опять судорожно теребит перчатку. Он сейчас на все был готов, лишь бы не отпускать Августа одного.

— Почему? — тихо спросил Эдвин. — Ты его любишь?

Дикий, прожигающий сумасшествием взгляд стал ответом. Юноша сжал зубы и рванул еще раз вышивку на раструбе.

— Да, — еле слышно выдохнул под тихий стук оторванных жемчужин. Стук собственного сердца нарастал набатом и гремел в ушах, затмевая все звуки вокруг. — Я должен быть там.

Эдвин молчал несколько долгих мгновений, потом отобрал у воспитанника перчатку.

— Только вещи не порти, ладно? — сказал он со снисходительной усмешкой. — И если что, ты отвечаешь за жизнь инквизитора, понял?

Пьетро сглотнул комок, вставший в горле, и кивнул. Все, теперь Август точно не сможет пойти на попятную. Юноша чувствовал облегчение, до слабости в ногах и одновременно его сжигал стыд — обещал же ничего не говорить, а тут непонятно как все выложил. И кому — дядюшке Эдвину, которого он обычно легко мог обвести вокруг пальца!

— Вы только никому не говорите, — пробормотал неловко, как в детстве, когда Алонсо заставал его за шалостью.

Эдвин улыбнулся и нежно поцеловал Пьетро в лоб, потом близко-близко посмотрел в глаза, чуть обжигая дыханием его губы, погладил по волосам.

— Ты тоже не говори. Никому, слышишь? Ни словом, ни полусловом, даже под страхом смерти не признавайся. Это опасно. Но если что, ты всегда можешь рассчитывать на меня, малыш.

Пьетро снова чувствовал себя маленьким, но сейчас это было хорошо — потому что пришло осознание, что есть человек, который поможет в любом случае, поверит безусловно и без вопросов. Юноша порывисто обнял Алонсо, прижимаясь щекой к щеке.

Такие моменты случались очень редко, но Эдвин любил их, ведь так хотелось назвать его братишкой, и пусть даже была в прошлом ночь, где Моунт был с Луисом, и пусть воспоминание резало сердце болью, Алонсо не мог ненавидеть Пьетро даже за это. Эдвин обнял своего несносного мальчика в ответ, прикрыв глаза, улыбнулся и знал: юноша почувствовал его улыбку.

— Вот и славно, Пьетро... Вот и славно.

Луис еще некоторое время говорил с Августино, а потом направился к двери и вышел:

— Вам не скучно? — поинтересовался с улыбкой. — Теперь займемся делами. Пьетро, прикажи секретарю подготовить бумаги. Эдвин, за тобой допросы. Ваше святейшество, а с вами мы еще поговорим немного, не против? — беззаботный Сильвурсонни прошел мимо барона, потрепал его по макушке, а потом обнял и поцеловал в щеку, как ребенка. Только слишком надолго оставил в своих объятиях, сжимая слишком уж крепко.

Пьетро, как-то не совсем привыкший к такому странному веселому отношению со стороны милорда, слегка обалдел и опасливо покосился в сторону кабинета.

Августино замер на пороге. Его взгляд вдруг стал таким холодным, что даже вьюга за окном не могла соперничать.

— Конечно, ваше величество, я тоже считаю, что дела духовные нам следует обговорить теперь, — голос инквизитора стал стальным и в голове вдруг сложилась картина — Пьетро спит с ними двумя. Эти объятия, поцелуи, эти слова... Сердце раскололось на две части.

Эдвин заметил перемену во взгляде инквизитора, но открыто поговорить с ним решил позже — в случае, если Пьетро сам не сможет все уладить.

— Я предлагаю все-таки сначала пообедать, — Алонсо ободряюще улыбнулся и отдал перчатку барону Моунт. — Прикажи зашить при случае, — сказал он, отыскивая взглядом жемчужинку на полу, Эдвин поднял ее и протянул Августино: — Возьмите ее и сберегите.

— Я не уверен, что не потеряю. Я слишком рассеян, чтобы хранить, — священник кивнул сюзерену, а тот улыбнулся.

— Ваше святейшество, все же прежде поедим, Алонсо прав. Вы очень устали, давайте я буду радушным хозяином хоть немного.

"Вот черт-черт-черт, — раскатистым набатом билось в голове Пьетро. — Вот вступило милорду именно сейчас проявить свои "отцовские" чувства". И хотя юноша не был ни в чем виноват, отчаяние промелькнуло во взгляде, брошенном на Августа, а рука вновь стальной хваткой вцепилась в несчастную разодранную перчатку. И сразу же барон Моунт расправил плечи и с некоторым вызовом поглядел прямо в зеленые кошачьи глаза инквизитора: "Отпускать не намерен, чтобы ты не подумал".

Августино отвернулся, даже не ответив на взгляд.

— Как будет угодно вашему величеству, — он сел на предложенный стул, а Луис в это время распорядился подать обед. Помощь священника требовала его отдыха и умиротворения, и сюзерен намеревался сделать все, чтобы ритуал прошел хорошо.

— Когда мы проведем следующий сеанс? — спросил Эдвин, неловко поглядывая на присутствующих и разливая вино.

Пьетро, который ничтоже сумняшеся уселся рядом с Августином, спокойно отпил из своего кубка. Юноша твердо решил — даже если инквизитор не захочет с ним поговорить или еще что сделает, он все равно придет на экзорцизм, и уже там разберется со всем. Губы слегка дрогнули в больной усмешке — не зря просил разрешения. Но лучше, конечно, поговорить до ритуала.

— Сегодня вечером, маркиз. Я думаю, что демон явится на грани вашего сна. Я попытаюсь узнать его имя. Это самое важное в ритуале. Есть символы, которые изгоняют дьяволов именно по именам. Иного способа нет. Пока не доставили Софи Райсаро.

Эдвин кивнул в ответ, но почему-то его мысли сейчас больше занимала жемчужина, что лежала теперь в кармане. Почему Августино не пожелал взять ее? Ведь он знал, что она принадлежит Пьетро. Алонсо всерьез начинал волноваться за мальчика.

Слуги тем временем принесли горячий хлеб, вяленое мясо, вино и нарезанные овощи, а еще ароматную кашу. И сюзерен пригласил всех приступить к трапезе.

— Сегодня мы только письма посмотрим, ваше святейшество, а после я отпущу вас выспаться, — сказал он тепло.

"Шанс", — на лице Пьетро не дрогнул даже мускул, хотя сердце и сжималось каждый раз при взгляде на Августа.

— Может мне следует исповедаться, падре? — вполне серьезно заявил Алонсо. — Это как-то поможет делу?

— Нет, маркиз, вряд ли, — инквизитор вяло ел кашу. Аппетит пропал совершенно, и Августино понял, что не может ни о чем думать, как о том, что сделал огромную глупость, позволив себе поверить, что все по-настоящему. Возможно, эти люди договорились заранее. И только демон удерживал — необходимо спасти человеческую душу, выполнить обещание перед Папой — наладить отношения с Вестготией. — Вы можете спокойно заниматься делами, но помните, что любая мысль известна вашему демону.

— Любая? — изумился Алонсо, выронив вилку. — Как это?

— Да, все ваши чувства и мысли, любой ваш грех становится его достоянием и делает сильнее.

— Знаете, я очень грешный человек, — серьезно ответил Эдвин, опуская взгляд и хлебнув вина. — И мне не жаль.

Наверное, слова должны были возыметь свой эффект, но и на этот раз инквизитор никак не прореагировал на намек про то, что маркиз спит с Сильвурсонни. Зато внутри все закипело. И Августино отложил ложку, чтобы запить горечь внутри глотком отвара с брусничным листом и сушеной ромашкой.

— Суд божий все поставит на свои места, — заметил он спокойно, твердо решив, что с него достаточно.

Пьетро было абсолютно все равно, о чем там дядюшка сейчас разговаривает с Августином, главное — не упустить момент, когда можно будет остаться наедине и объясниться. Вот ведь некстати как все! Только начало налаживаться и... В теле полыхнула огнем вчерашняя ночь и юноша покосился на священника. Гордый профиль, холодный взгляд... Так мучительно захотелось вновь увидеть теплые звездочки страсти в их зелени. Если не получится в коридоре отловить, можно потом в комнату прийти. Даже если закроет — топор же есть.

— Давайте оставим суды, — мягко успокоил Сильвурсонни от чего-то напряженную обстановку в комнате. Возможно, инквизитор нервничал из-за предстоящего ритуала, возможно, не следует Алонсо столь откровенно выражать мысли про проступки. — Мы все грешники, и все мы искупаем грехи деяниями.

— Пьетро, ты чего молчишь? — вдруг спросил Алонсо, переводя взгляд на юношу. Тот сегодня проявлял необычную молчаливость и серьезность. — Обычно тебя не заткнуть, а сегодня как воды в рот набрал. Ты не заболел?

Барон Моунт вынырнул из своих размышлений и, несколько растерянно взглянув на военачальника, подскочил со стула, поклонился всем и, пробормотав:

— Прошу прощения, мне необходимо выйти, — метнулся прочь из комнаты.

Алонсо молча переглянулся с Луисом.

А Августино даже слова не сказал по этому поводу и продолжил беседу.

— Вы зря так относитесь ваше величество, к наказаниям божьим. Многие болезни идут к нам как предупреждение об ошибках, невзгодами Господь закаляет наши души...

Эдвин улыбнулся. Ну, прямо Луис, много лет назад. Это вызвало почти ностальгию какую-то.

— Вот тут я с вами согласен, Августино, — как бы между прочим заметил он. — Но иногда невзгоды даются для иного, чтобы мы, пройдя через них, сделали нашу жизнь лучше. И смотря что вы называете ошибками. Грех? Или понятия более человеческие? Отношения людей друг с другом.

— Ошибки и грехи стоят на одной доске, — Августино медленно допивал свой отвар, и настроение его все ухудшалось. — Перед другим человеком вы виноваты или перед собой, провинились ли вы перед Богом, нет никакой разницы.

Инквизитор подул на чашку, а Луис, который кивал, взглянул на Алонсо с любовью.

— Вряд ли люди станут задумывать когда-нибудь о таких вещах, ваше святейшество. Их волнуют насущные дела и то, как выживать в этом неблагодатном краю, а мы можем лишь заботиться о том, чтобы Вестготия была защищена от врагов и хоть немного сыта.

— Кстати о Вестготии. — Эдвин поймал на себе взгляд короля и нежно улыбнулся ему, потом неловко глянул на Августино и почувствовал, что краснеет. — На собственные деньги я могу отстроить на зиму несколько общинных домов, чтобы люди не замерзли до весны. Многие в баронстве нищенствуют и живут в норах, в лесах. Не дело. А что же до грехов, пусть меня судит Господь, а не люди. Перед своей совестью я чист.

Августино согласно кивнул, одобряя богоугодное дело. И провел обед в тихом молчании. После он еще час разбирал документы церковного толка и разговаривал с местным священником, и только потом направился к себе, предварительно попросив сопроводить его до комнаты.

Когда инквизитор толкнул дверь в свою комнату, Пьетро, стоявший у окна, быстро повернулся на тихий скрип. Неяркое зимнее солнце выгодно подчеркивало его фигуру, хоть и сокрытую все тем же вычурным блио, роняло зайчики на блеск черных, небрежно взлохмаченных волос. На подоконнике валялась окончательно изодранная перчатка, с которой юноша успел оборвать все жемчужины. Где они теперь находились, барон Моунт не представлял, да его это его и не волновало. Он был взволнован, бледен, решительность и наследное упрямство горели в карих глазах.

Пьетро застыл, ожидая первого слова мужчины.

Тот не сделал шаг вперед, а отступил назад. Охранник и свиты инквизитора тоже заглянул в комнату, ожидая приказа.

— У вас есть ко мне дело? — Августино плотно сжал губы, не отпуская лишних свидетелей и не намереваясь оставаться один. — Сегодня я не могу вам уделить время.

— Есть, — кивнул Пьетро. Казалось, побледнеть еще больше было невозможно, но кожа прямо на глазах обретала какой-то меловой оттенок. — Если позволите, я бы хотел обсудить с вами один факт из моей жизни. А дальше уж вы сами решите, что со мной делать.

— Я направлю к вам исповедника, — Инквизитор оставался спокоен, но спрятал дрожащие руки в широкие рукава, чтобы не выдать своей глупой боли. — А теперь извините, но мне еще нужно заняться священными делами и подготовиться к тяжелому ритуалу.

— Падре Августино, — Пьетро шагнул ближе к любимому. Сердце заходилось ужасом и дергалось сумасшедшей пляской. — Я прошу. — Еще шаг. — Смиренно прошу. — Он опустился на колени перед мужчиной и снизу вверх посмотрел отчаянием в холодные зеленые глаза. Как у кота — видится что-то потустороннее и ничего не прочесть.

— Простите, сын мой, но делами духовными вам лучше обращаться к духовнику, а если у вас вопросы по преступлениям церковным, то мой секретарь вас может выслушать, — Августино отступил еще на шаг, а его слуга потянул юношу встать.

Пьетро вырвал руку, не давая себя сдвинуть с места.

— Вы мой духовник, — голос звучал очень тихо, а взгляд продолжал упорно буравить лицо любимого. — Вот уже две недели. Мне другого не нужно.

— Не будем спорить, теперь я слишком устал и если вы так настаиваете, то приходите завтра с утра в мой кабинет, — Августино направился к дверям, желая поскорее остаться один. Он уже сложил в голове все картинки и так сжал сцепленные пальцы, что не замечал даже боли.

Пьетро поднялся с колен и, не замечая никого вокруг, твердо произнес:

— Я приду сегодня. Сегодня.

— Да, вас же допустили на ритуал. — Августино закрыл дверь изнутри и потянул засов. Сердце разбилось на осколки. "Как можно было не понять, что его использовали и подослали этого... этого..." — у инквизитора не нашлось слов, только судорожный вздох сорвался с губ, полный отчаяния.

Два часа он молился, пытаясь успокоиться, потом забрался на кровать и лег поверх одеяла, улавливая настойчивый запах Моунта, оставшийся здесь, въевшийся в подушки. Августино закрыл глаза и дал себе слово больше никогда не общаться близко с мальчишкой.

А тот и не думал оставлять инквизитора в покое. Когда Август так решительно удалился, Пьетро, сохраняя внешнее спокойствие, вышел из его покоев. Он так и не выполнил поручение милорда, поэтому часть времени пришлось потратить на то, чтобы найти секретаря и нагрузить его бумагами. Пробираясь по тайному ходу, юноша подумал, что, наверное, это и хорошо — Август точно сейчас будет один. Так и оказалось.

Без труда войдя в комнату (сундук, который юноша отодвинул, пока ждал падре, так и остался стоять в стороне), Пьетро прислонил прихваченный на всякий случай топор к стене и почти бесшумно подошел к кровати. При взгляде на Августа, такого сейчас беззащитного, теплая волна радости пробежала по телу и юноша просто ничего не смог с собой поделать. Осторожно опустившись рядом. Прикоснулся нежным поцелуем к губам любимого.

Инквизитор открыл глаза почти мгновенно. Они сверкали двумя злыми бесенятами. Но сам священник выглядел совершенно спокойным.

— Уходите, — приказал он. — И никогда больше не появляйтесь в моих покоях. — На темной коже вспыхнул густой румянец. — Немедленно.

— Не уйду, — упрямо ответил Пьетро, прижимая мужчину к постели. — Никогда. Единственное, что ты можешь сейчас сделать — позвать слуг и я отсюда уйду на костер. Если таков будет твой выбор — я приму. Я знал, на что шел. Август, — выдохнул мольбой в губы любимого, — я не могу без тебя.

— Тогда выйду я, — священник с силой оттолкнул Моунта. — Вы совсем потеряли совесть. Уходите, и не стоит ломать комедию дальше. Я налажу контакты с Вестготией и без этих грязных ходов. Так что передайте вашему королю, чтобы освободил вас от повинности находиться здесь.

— Что? — Пьетро взорвался мгновенно, как шаровая молния, что может убить всех вокруг. Без труда преодолев попытки инквизитора избавиться от телесного контакта — все-таки барон был тренированным воином, а тонкие пальцы Августино были предназначены для пера; он заломил руки южанина за спину, до боли, которая вступит в суставы при малейшей попытке дернуться и прижал к себе. В голову опять ударил запах трав и его любимого. — Август, — он страстно поцеловал мужчину, — я не шлюха, чтобы меня подсылать к кому-нибудь. Я просто идиот, — он продолжал осыпать поцелуями лицо падре, — только идиот мог влюбиться в инквизитора, только идиот мог надеяться, что его не пошлют на костер. Август, не прогоняй меня! Я не уйду!

В попытке вырваться, Августино дернулся и тут же взвыл от боли, прокусив губу.

— Ты уйдешь немедленно, — зарычал он. — Я не позволю тебе здесь выражаться насчет девиц легкого поведения. Я не позволю прикасаться к себе. Выматывайтесь, барон Моунт. Иначе я действительно вас арестую. За то, что вы на меня напали с топором. Вы не сослужите хорошую службу вашему любовнику Луису Сильвурссони.

Пьетро растерянно заморгал, не разжимая хватки:

— Какому любовнику?

— Вон! — тише сказал инквизитор. — Разговор закончен.

— Нет, — мотнул головой юноша. — Не закончен. Нет у меня любовников. И милорд никогда не был любовником. Один раз переспал по ошибке и все. Все. Еще до тебя. Август, не прогоняй, пожалуйста, — зашептал жарко в шею, разом обмякнув, как будто силы закончились. — Если я тебе совсем не нужен, лучше сожги. Мне и так жизни не будет. Я люблю тебя.

— Любишь? Как часто вы говорите это, барон Моунт? — Августино покраснел совсем густо. Пьетро признался, что спал с сюзереном так просто, словно проделывал подобное много раз. От этого на сердце накатила боль, а глаза защипало. — Вон отсюда, — повторил он совсем уж тихо и обреченно.

— Нет, — выдохнул юноша. — Нет. Не уйду. Если хочешь — испытай, проверь, все что угодно сделай. Август, — он уже не держал, обнимал свое странное счастье, которое сейчас убивало. — Я не могу уйти. Не могу.

Инквизитор всхлипнул, совсем уже тихо и все же не заплакал, вернее слезы его были больше похожи на дрожание зелени, когда ее умывает весенний дождь.

— Я никого не собираюсь испытывать. Я священнослужитель, и я вам банально не верю, барон.

— Ну почему? — в голосе Пьетро была такая мука, что перехватывало дыхание. Юноша прижимал к себе любимого, чувствовал, как озноб бьет тело, гладил по волосам и всеми движениями, словами, мыслями призывал только к одному — не выгонять, простить, непонятно за что — но простить.

— Ты обманщик, — инквизитора и самого трясло. — Ты меня обманул. Ты меня унизил. Ты... Уходи!

— Нет. Я никогда тебя не обманывал, никогда. Люблю. — Пьетро тонул в запахе любимого, и больная ужасом и непониманием голова не соображала, что делает. — Безумно, больше жизни, — тяжелые, судорожные поглаживания теперь сопровождались признаниями, опускающимися поцелуями на шею.

От этих поцелуев кожа горела, в душе нарастала тревога, болезненная, выедающая. Если любит, если действительно так, то они оба будут гореть в пламени ада, и бесполезно тогда помогать.

— Я не могу. Я вынужден тебе отказать. Я священник, и это должно закончиться скорее. Ты не понимаешь... Я уеду отсюда на юг, в Рим. Твой дядюшка... Я в ответе за него.

— Не понимаю, — пробормотал Пьетро, сквозь прикосновения губ к горячей коже. Юноша помнил вкус капелек пота, вкус страсти, вкус семени своего Августа и пьянел от этого все больше и больше. — Почему ты гонишь? В чем я виноват?

— Я виноват. Я служу Богу. Ты не виноват, хватит, Пьетро. Пусти... — Августино задыхался от страсти.

— Не могу, — проговорил юноша. — Ты служишь Богу, но ведь священники должны помогать жизни, а ты меня убьешь, если оттолкнешь. Август, — барону до сумасшествия хотелось стянуть с себя и с любимого одежду и оказаться такими, как их сотворил Создатель — обнаженными, едиными, чистыми. Ведь любовь — это не похоть, это не от дьявола, от Бога. — Я хочу дарить тебе любовь, себя. Этому же учит Библия? — Пьетро с отчаянной надеждой всмотрелся в глаза инквизитора. — Возьми мою любовь.

Мольбы вновь растопляли сердце и разбивали насажденный холод рассудка. Когда Пьетро касался Августино, тот закипал и становился пламенем, он и сам не заметил, как стал целовать единственного, желанного своего возлюбленного, как потянул его на кровать, теряя нить ответа, который так и не прозвучал. Нежные пальцы проходились по шее, проникали в густые темные волосы, доставшиеся от ветви королей.

Юноша задыхался от счастья и все еще остающегося страха — вдруг ему не поверили? И опять будет прогонять?

— Август, — шепот, больше похожий на молитву, почти тонул в темноте спальни, которую, затмевая солнечный день за окном, создавали тяжелые портьеры. Признания души, за которые ругает церковь, легче рождаются именно во тьме, осененной кожистым крылом нечистого. — Возьми меня. Я так соскучился по тебе. — Часы, проведенные в погружающих в отчаяние разговорах, казались вечностью, льдом, который может растопить только он — единственный, любимый, с колдовским взглядом, ради которого и на костер не жалко.

Следующий час для обоих прошел в дурмане, убиравшем недоверие, страх, вновь стиравшем стену, внезапно возникшую между ними, закончившийся объятиями и сном, который к вечеру был прерван громким стуком в дверь, — сюзерен просил падре Августино спуститься во двор. Привезли ведьму с братьями...

* * *

Холодным промозглым днем, перетекающим уже в вечер, пленников привезли в баронство Райсаро, как преступников, связанными, измученными, протащив через ворота собственной крепости-замка и сдав на руки воинам, которые не собирались снимать кандалы с двух братьев, не развязали веревки и на Софи, снятой с телеги с сеном и брошенной у дверей, пока сюзерен не явится за беглянкой самолично. Гвардейцы смотрели хмуро на серый комок на камнях.

Шаги послышались буквально через пять минут и остановились у девушки.

— Софи, вы зря подались в бега, — сказал Луис, приседая и убирая темные спутанные пряди с лица ведьмочки.

Она слишком хорошо знала обманчивость этих прикосновений и всю подноготную слов. Сердце в груди билось болью за Флаво и Лучиано, ненавистью к Сильвурсонни.

— Почему вы не можете оставить меня в покое? — Софи дрожала, как лист на ветру, — маленькая, беззащитная, испуганная и божественно прекрасная даже теперь, в простом платье крестьянки, со спутанными волосами и заплаканным лицом.

— Потому что вы не позволяете мне жить своей жизнью, Софи. И теперь ответите за то, что сбежали перед святой инквизицией. Она умеет заставлять говорить и более строптивых. Поднимите ее, — Луис сделал несколько шагов назад, а сам позвал рукой Августино, который пришел с братьями. — Я перепоручаю мою жену вам, святой отец.

Софи смотрела на Луиса широко распахнутыми глазами, полными слез. Ей стало очень страшно от одной мысли о пытке и о костре, о том, что Флаво и Лучиано казнят вместе с ней. Она была готова на что угодно, чтобы сохранить жизнь братьям.

— Ваше величество, позвольте мне поговорить с вами, — прошептала она не своим голосом, едва слышно, как-то обреченно. Впервые во взгляде Софи не было ненависти, в их черной глубине были только печаль и боль. — Прошу вас.

— Я пытался говорить с вами, — ладонью в теплой перчатке из шелка, побитой теплым мехом, он остановил священников. — Вы называли меня дурными словами, это слышали и мои слуги, которые ждали у входа в шатер. Они знают, что в ту ночь я не спал с вами, Софи. Теперь говорить желаете вы. Что же, говорите, у меня нет секретов от святой инквизиции.

Софи слушала короля, кусая губы и тихо всхлипывая, и ей только и осталось, что согласно кивать.

— Позвольте поговорить с вами наедине, — попросила она еще тише. — Я знаю, что меня ждет, и я могу надеяться только на ваше милосердие. Мой отец мертв, а братья ранены... Что вы потеряете, дав мне еще четверть часа напоследок? Пожалуйста, Луис.

Мужчина поднял на голову капюшон своего длинного темно-красного блио и покачал головой, вновь махая рукой теперь уже гвардейцам. Девочка стояла на ветру, с такой бледной кожей, но сюзерен не хотел ее жалеть после того, что сотворили с его возлюбленным, с его Алонсо.

— Говорите, — хмуро бросил, сжимая губы.

Софи перевела робкий взгляд на Эдвина. Он смотрел на нее долго и спокойно, прямо в глаза, потом вздохнул с сожалением. Софи отпустила глаза, а потом слезы покатились по ее щекам.

— Я не сделала вам ничего плохого... так же — как и Флаво с Лучиано. Никто из нас не заслужил смерти. Я не хотела говорить ничего плохого о вас, ваше величество... Я была в отчаянии, и мне было больно. Мы не заговорщики... сжальтесь.

— Я слышал обратное от ваших слуг на допросах, — с сожалением пожал плечами Луис. — Я надеялся примириться и взял вас в жены, чтобы ваш род мог соединиться с королевской ветвью. Теперь вы называете меня вашим величеством, но при этом плели козни, — долгое молчание стало слишком явным. — Маркиз, отведите Софи в комнату прислуги, пусть исповедуется и расскажет все добровольно. У вас один шанс, баронесса. Один, — Сильвурсонни развернулся и направился по двору прочь, а гвардейцы вновь подхватили легкую, как былинку, девочку и поволокли к входу для слуг. За ней двинулся и священник со своими людьми.

Алонсо последовал за королем в замок. Эдвин только у дверей обернулся, чтобы взглянуть на ту, кто желала убить его любовь.

— Как ты? — спросил Эдвин, мягко касаясь плеча Луиса, когда они поднялись на второй этаж, вошли в комнату и остались одни.

— Слишком тяжело видеть беззащитную женщину, которую должен убить, чтобы сохранить власть, — Луис обнял любовника и положил голову тому на плечо. — И я верю, что она сотворила это с тобой.

Руки Эдвина прошлись по спине Сильвурсонни, чтобы почувствовать его близость, его тепло. Алонсо никогда не носил перчатки и потому пальцы у него часто были холодны. Сердце гулко стучало в груди, выбрасывая в кровь сладость мгновения.

— Ты сейчас говоришь о долге. А чего хочешь ты сам?

— Я знаю, что сделал бы Фернандо, если бы покусились на меня, — шепнул в волосы Луис. — Он не задумался бы о чувствах этой девочки и отправил ее на тот свет, как и многих, кто пытался сделать хоть шаг против него. И я так поступлю, потому что ты для меня — все, сын для меня — все, наша страна для меня — все.

Эдвин закрыл глаза и улыбнулся слабой счастливой улыбкой.

— Софи для нас не опасна, — прошептал он, смещая руки на бока короля слишком нежно для невинного касания. Возбуждение прошло дрожью по телу, толкнулось в паху, а губы прошлись по краю уха Сильвурсонни. — Ты хотел бы ее смерти, если бы не был королем?

— Нет, но если она сделала тебя одержимым, то я не остановлюсь и добьюсь возмездия, — мужчина закрыл плотнее дверь, задвигая засов одной рукой, прижал Эдвина к ней, чтобы стянуть перчатки и бросить те на пол, а потом потянуть прочь пояс, дергая резко за пряжку.

Алонсо нетерпеливо следил за руками Луиса, за тем, что они делали. Медленно сходя с ума от любви, он тяжело дышал. Боже, он, кто прожил тридцать лет в одиночестве и покое, с Луисом был готов заниматься любовью сутки напролет, в любое время дня и ночи. Эдвин стоял покорно и почти не двигаясь.

— Так все-таки — нет?

— Нет? Не будем говорить об этом... или? — голубой взгляд был затуманен желанием. — Тебе важно, что именно я сделаю с Софи? Ты хочешь, чтобы я помиловал и ее, и братьев Райсаро? Изменников, предателей?

— Вовсе нет, — улыбнулся Эдвин, проходя по груди Луиса ладонями. Божественен! Прекрасен как ангел! И душа у него ангела! Алонсо знал это, всегда знал. — Меня тут просто вконец любопытство замучило, понимаешь? — Легкий поцелуй коснулся краешка губ, щеки, скулы. — Где шлялась эта троица, когда Райсаро вывел войска против нас? Странно как-то... два брата хватают сестренку и бегут, бросив замок, положение, деньги, честь... Первый раз вижу столь не амбициозных баронов.

— Я не знаю, — затуманенные глаза, скользили по фигуре Эдвина, и в голове уже рождались образы их пылких ночей и долгих свиданий, когда можно кормить друг друга, целовать, лежать рядом и забываться нежностью. — Ты что-то подозреваешь?

Эдвин откинул голову — на шее следы почти сошли, но все еще проступали бледными пятнами под кожей. Алонсо потянул с себя блио. Странно, но любить ему сейчас хотелось сильнее, чем мстить.

— Я подозреваю, что человек в опале хватается за самое дорогое, что у него есть... И пытается вытащить это из огня, спасти, уберечь... У Софи до тебя был любовник, но не один... Целых двое.

— Двое? Братьев? — воспоминание о том, что девочка умоляла за братьев, всплыло очень четко, пока он освобождал любимого от рубашки. — Ты сейчас сказал то, что есть на поверхности. Ты уверен?

— Абсолютно, — улыбнулся Алонсо, подталкивая Луиса к постели. Прекратить бы этот разговор, сжать своего ангела в объятиях и целовать, пока дух не выйдет из тела. — Софи сейчас загнана в угол... Поговори с ней — и ты такое узнаешь, чего из нее пытками не вытянешь... Кто знает, что она расскажет... Захочешь любимых спасти — выложишь все как на духу. Имена других заговорщиков, например.

— Ты предлагаешь мне оставить тебя? — заулыбался Луис, через ткань сжимая член Эдвина, — Или пойдешь со мной? — внутри боролся интерес к ведьме и желание получить Алонсо прямо теперь, раздеть и отыметь его прямо на полу.

— Это зависит от того, что ты со мной сейчас сделаешь, — жарко выдохнул Эдвин, послушно толкнувшись навстречу умелым жарким пальцам. Это было так хорошо, что ноги едва не подкосились. Алонсо совершенно терял голову. Холодный и молчаливый на людях, с Луисом он становился жарким пламенем. Только с ним одним! С единственным! С любимым на всю оставшуюся жизнь! Какое им дело до Райсаро, до других, до всего мира, когда они наедине? Эдвин поймал губами губы Луиса — на несколько мгновений, отмечая его своим вкусом и принимая его. Встреча многозначительных взглядов, стон на губах Алонсо. — Я все думаю... Ты никогда не хотел побыть со мной грубым? Просто нагнуть и оттрахать так, чтобы я охрип от криков... Жутко хочу узнать тебя со всех сторон, Луис.

Сильвурсонни прищурился, словно оценивал, бравирует ли его возлюбленный, а потом развернул его спиной к двери и толкнул вперед, выражая нетерпение.

— На колени, — приказал хрипло, задирая длинное блио, практически накидывая Алонсо на голову и резко стаскивая прочь штаны и разрывая ленты. Он желал его так сильно, что хватило одних слов, одного взгляда, чтобы перейти на грубость и смять всякую возможность к сопротивлению. Теперь член Луиса вторгся в Эдвина горячей страстью, обжигая внутренности и принося и боль, и наслаждение.

Крик пронзил комнату. Алонсо от такой перемены совсем потерял контроль над собой и своими действиями. Черт возьми, ему нравилась грубость — моменты, когда руки Луиса держали сильнее обычного, движения становились жестче, выбивая болью последние остатки разума. Эдвин сам поражался тому, с каким восторгом его тело откликалось на происходящее. Наверное, ни с кем другим он не смог бы быть таким, принять нечто подобное, но с Луисом даже было хорошо, невозможно хорошо. Резкие сильные удары бедер по ягодицам доводили бедного растерявшегося Эдвина до иступленных беспрерывных стонов.

— Еще... — попросил он. — Еще.

Сколько бы не просил теперь Эдвин, сколько бы не оглашал криками комнату их медового месяца, проведенной в замке врага, Луис не позволил бы ему теперь отказаться от острого, как кинжал, проникновения в самую его душу, где тело — лишь часть, лишь отголоски близости, а на самом деле главное — ухватить момент, когда сердце заходится в отчаянном порыве обладать и берет свое.

— Ты мой, мой, мой, — повторял Сильвурсонни, вбиваясь во вскрикивающего, стонущего военачальника, который двигался навстречу, подтверждая право владеть собой.

Эти слова были как елей на душу Эдвина. Луис брал его жарко, требовательно, подтверждал каждым движением свои слова. Этот человек мог делать с Алонсо что угодно, как угодно — и это все Эдвин принял бы как должное, потому что любил своего короля, ангела, свой давний сон уже много-много лет, и будет любить всегда. Он двигался навстречу Луису неистово и жадно, пытаясь впустить в себя как можно глубже.

— Луис... любимый... — Эдвин то шептал, то срывался на крики. Он уперся одной рукой в стену, чтобы удержать равновесие и толкаться резче, быстрее. Больно! Прекрасно! Остро! — Сильнее!.. Вот че-ерт...

Луис закрыл глаза. Стены замка, камни, его движения, его вскрики, его ожидание быть одним сейчас открылись неожиданно, как будто душа открылась навстречу Алонсо — впервые подтверждая, что это настоящее, стоящее всей жизни чувство. С ним хотел сюзерен делить и кровать, и свою судьбу. С ним, только с ним, сжимая в тисках или лаская, беря или отдаваясь соблазну взглядов.

Эдвин резко и неожиданно выскользнул из рук короля, развернулся к нему лицом и, обняв, поцеловал в губы.

— Ты меня совсем с ума сведешь... собственник, — сказал он, наклоняясь к бедрам любимого. Алонсо лизнул головку его члена, а потом взял в рот целиком.

Не ожидавший такого поворота, сюзерен несколько опешил. Он оказался у стены, которая прожигала прохладой спину, а спереди его брал неистовый жар и властность.

— Эдвин, — застонал Сильвурсонни, цепляясь за выступ камня, чтобы не упасть.

Алонсо лишь на мгновение отпустил его, чтобы сказать:

— Сегодня для тебя все, что пожелаешь... Всегда. — И снова взялся за дело. Раз за разом Эдвин пропускал Луиса все глубже в горло, так, что порою становилось нечем дышать, и гортань спазмом сжимала член Сильвурсонни, пытаясь вытолкнуть чужеродное тело. Алонсо заметил, что если приложить немного усилий и потерпеть, горло сжимается сильнее.

Ноги Луиса дрожали, колени ходили ходуном, его тянуло отдаться всепоглощающему желанию любовника, забыть о Софи, которая навела порчу, о страхе, живущем за любимого, с которым провели уже несколько сеансов. О предстоящей битве за душу Алонсо и даже о сыне, которому всегда грозит опасность.

А вот Эдвин явно про все позабыл и увлекся процессом. Почувствовав, что Луис на грани, Алонсо отпустил его и поднялся с колен, потом протянул королю руку, чтобы помочь встать.

— Я тут веревку припас и плеть... не знаю, захочешь ли ты. Но если нет, пусть валяются и дальше под подушкой. — Эдвин неловко улыбнулся Сильвурсонни. — Я хотел для тебя стать лучше всех... всех на свете. Ты не жалей меня... я выдержу.

Сюзерен сверкнул глазами. Он потащил любимого к их ложу, чтобы связать тому руки и ноги, уложив на живот лодочкой, заставляя выгнуться от натянутых веревок, не спрашивая больше, зачем маркиз позволяет подобное, а действуя четко и быстро. Плеть не приносила особо боли сперва, проходясь по рукам и ногам теплой лаской, но потом Луис ударил по бедру сильнее, еще и еще, переходя на голени и даже пятки.

Эдвин лежал, повернув лицо к Луису — он хотел видеть его, плеть в его руках и кажется, начинал понимать, что в этом находят другие. Возбуждение от каждого нового удара становилось просто невыносимым. Алонсо вскрикивал, дергался, каждый раз снова и снова подставляясь под плеть, которая обжигала и дарила неизведанное наслаждение — словно тавро, которым тебя метят, чтобы показать свою силу и власть. И разум просил только одного: "Сильнее... Можно еще сильнее, ты же чувствуешь!"

И Луис не отказывал маркизу — его плеть свистела в воздухе, полосуя кожу красными линиями, рисунком боли, которую скоро сменит горячее олово, бегущее по крови, а потом наступит экстаз, и тогда можно будет ослабить узлы и брать, корежить держать за волосы, не позволяя уйти от боли, душить почти до потери сознания. Все, что даровано свыше, все, что даровано господином его возлюбленному, который может принадлежать только одному — только ему.

Эдвин уже задыхался и охрип от криков, вся его кожа горела, и тепло пронзало тело — странное, восхитительное даже. Алонсо весь покрылся испариной, хватая губами душный воздух комнаты, а потом вдруг что-то переломилось внутри и он ощутил, что становиться легче пылинки, и его несет прочь от земли — там вверху, паря среди густого тумана он слышал дыхание любимого, его шаги, каждое движение, даже стук сердца.

Именно тогда веревки ослабли, а на спину легли соленые и обжигающие поцелуи, слизывающие рубины крови. Руки, все еще связанные не давали двигаться, но Луису хотелось сейчас подчинять Эдвина, и он вновь подтянул его к себе, заставляя уткнуться лицом в покрывало, и взял, осторожно и сперва даже трепетно, проводя ладонью от шеи до бедер. А потом стал двигаться размашисто и яростно, слушая хрипы и пока не наваливаясь на горящее жаром тело.

У Эдвина звезды сверкали перед глазами, внутри горело так же, как снаружи — нетерпением и сладкими прикосновениями. Сердце в груди просто заходилось, дыхания не хватало. Раз. Два. Три. А теперь еще быстрее двигаться навстречу любимому так, словно они соревнуются кто кого обгонит. Эдвин не выдержал — он ощутил, как его внутренние мышцы сжали горячую плоть собой, а потом снова сжались, но уже сильнее. Алонсо вскрикивал с каждым спазмом там, между ягодиц и судорога ослепительного наслаждения всякий раз пронзала его тело с головы до пят.

Эдвин перестал понимать, где он и что происходит.

Бешеный ритм, продиктованный самой любовью, делал из сюзерена настоящего зверя, который не терпит неподчинения и буквально принуждает к отклику. С Алонсо Луис так сорвался впервые, забыв и о его ранах, и о том, что маркиз не привычен к подобным зверствам, вбивался, вжимая в кровать, рыча на ухо.

Эдвин нежно прижимался к его губам в ответ, и дыхание Луиса опаляло ему кожу точно огонь. Алонсо изливался, вздрагивая под ним, тратя последние силы на то, чтобы отвечать — вздохами, стонами, движениями навстречу — пусть слабыми и едва заметными. Их любовь больше походила на изощренную пытку, но это была прекрасная пытка! Эдвин совершенно потерял голову.

Казалось, что комната сузилась до маленького ларца, а потом раздвинулась, став огромной бездной. Если можно, то можно падать в такую вечность. Если хочется, то даже препятствия не остановят.

— Ты мой, — шепнул Луис военачальнику, прикусывая ухо и входя так глубоко, как только мог, достигая звездного неба и касаясь того ладонью.

— Твой, — устало прошелестело в ответ, словно ветер прошел по комнате. Эдвин, тяжело дыша, прижался влажным виском к губам Луиса. — Мне... так хорошо с тобой.

— Мне нужен только ты, — отозвался Сильвурсонни, высвобождая из плена возлюбленного и перекатываясь на кровати, чтобы освободить от веревок и потянуться за граппой и травами, чтобы протереть исполосованную кожу. Кто бы мог подумать, что однажды он станет таким — похожим на Фернандо, голодным зверем, не знающим меры.

Синие глаза Эдвина смотрели на Луиса с невыразимой глубокой любовью. Пальцы легли поверх руки Сильвурсонни, что держала бутылек с граппой, остановили на полпути. Черт с ним, с ранами и болью — чувствовать их даже лучше, знать, что и Луису тоже было хорошо сегодня.

— Знаешь, а ведь тогда, в гроте... я едва не поцеловал тебя. Мне хотелось, но ты был без сознания и я... больше всего на свете боялся, что не смогу тебя уберечь. — Алонсо приподнялся и дотянулся поцелуем до губ любимого.

— Уже тогда? — голубые глаза стали огромными и изумленными. Вспоминая себя в тот момент, Сильвурсонни меньше всего считал, что похож на человека, который способен вызвать любовь.

— Это была какая-то секундная слабость... — признался Эдвин, проводя пальцами по щеке Сильвурсонни. — Потом я запретил себе думать об этом на десять долгих лет... но ты снился мне. Иногда. Ты был во сне таким же, как сейчас... Поверить не могу, что это не сон.

— Я был уверен, что ты влюблен в Легрэ, — вдруг признался Луис. — Я ревновал, когда ты только появился в покоях короля. И Фернандо не позволял мне смотреть на тебя никогда. Он был очень внимательным к любой детали, даже к малейшим царапинам на мне или синякам.

— Я тоже не хотел, чтобы у тебя были неприятности из-за меня. — Эдвин продолжал любоваться своим королем и богом, убирая с его лба серебристые влажные прядки, бережно отводя их назад. — Я понимаю Фернандо, но... Луис, я никогда и ни в кого не был влюблен. Ни разу. До тебя. И мне сейчас поэтому очень хорошо. Что бы ты, как бы не делал со мной, мне будет хорошо... Не знаю, сколько бы еще лет я выдержал без твоей любви. Ты — моя судьба, Луис... а я — твоя. Не Фернандо с Легрэ. Я. Я точно знаю теперь. В твоей жизни не будет больше ни одного любовника, кроме меня, и я хочу стать для тебя всем, любым, таким, каким нужно быть, чтобы вечно оставаться твоим... рядом с тобой.

— Ты и так для меня все, разве ты еще сомневаешься? Все, что в прошлом, осталось там... Сегодня есть ты и я, — Луис привлек к себе Эдвина, заставляя на себя навалиться, и все же смазал его раны и проступавшие синяки, отметки общего желания, свидетельства их близости, становившейся с каждым днем все более крепкой.

Он думал уже о том, что скоро вернется в столицу и заставит Алонсо переехать к себе в спальню, что теперь их не будут разделять недоговоренности и молчание, а с ведьмой придется разобраться — теперь и безотлагательно.

Эдвин улыбался Луису и очень жалел, что сейчас до жути хочется выпить вина и, упав в подушки, спать. Глупое тело получило свое и жаждало отдыха. Алонсо время от времени целовал лицо и плечи Луиса — поцелуями невинными, благодарными и нежными.

— Я не сомневаюсь, — сказал он. — Я должен был сказать тебе это один раз и видеть твои глаза. Теперь я спокоен.

— Тебе следует выспаться, — бережно уложив маркиза и накрыв покрывалом, Луис склонился и поцеловал. — Я тебя одного не оставлю, позову сюда Пьетро. Пусть сидит с тобой, пока я поговорю с этой чертовкой. Так что не беспокойся и отдыхай.

— Не нужно звать Пьетро. У него сейчас свои заботы — он влюблен по уши и тоже опасается за своего любимого.

Луис удивленно посмотрел на Алонсо. Когда этот маленький паршивец успел влюбиться? И в какой уже раз? Не слишком ли частенько его заносит?

— Да его высечь надо, чтобы прекратил шляться! Не защищай барона. Тот влюбляется каждую секунду — и всегда до гроба.

— Нет, — помотал головой Эдвин, лукаво улыбаясь, — на этот раз он крепко влип в сети одного молодого и зеленоглазого мужчины.

Сильвурсонни нахмурился, припоминая, о ком пытается ему намекнуть Эдвин, а затем почему-то вспомнил экзотического инквизитора, который так и лез в голову, но мысль о том, что они могут быть любовниками, показалась слишком крамольной.

— И кто же это?

— Ты же сам догадываешься. — Эдвин приложил ладонь к щеке короля. — Ну, не хмурься. Пьетро отлично понимает, как они с Августино рискуют. И Августино тоже далеко не дурак. Насколько серьезны должны быть чувства, чтобы встречаться, несмотря ни на что. Пьетро любит его... Ты же не будешь ревновать, верно? — в синих глазах Алонсо проскользнула тень беспокойства.

— То есть с Августино? — сюзерен был все же ошарашен этим известием. — Ты хочешь мне сказать, что они спят вместе? Ты с чего все это взял? — непонимающе спросил Луис.

— Мне Пьетро сказал, — просто ответил Алонсо. — Когда вы с Августино говорили в кабинете.

— Сказал сам? — Луис покачал головой. До чего же взбалмошный мальчишка! Что учудил! Неужели он не понимает, чем это может обернуться?

— Я присмотрю за ним, — пообещал Эдвин, — не надо, не волнуйся.

— Он влюбился в инквизитора. Ты вообще слушаешь, как это звучит? — взорвался Луис. — Да я ему уши надеру и отправлю на границу служить на годик, чтобы даже забыл о подобных мыслях, чтобы не подставлялся сам и нас не подставлял.

Эдвин виновато вздохнул.

— Луис, если инквизитор помалкивать будет и вести себя обычно на людях, ничего страшного не случится.

— Если... Я не уверен ни в нашем Пьетро, ни тем более в приезжем посланнике Папы. Теперь вообще все хуже некуда. Если это специальная подстава? Ты просто не знаешь, на что способна церковь, чтобы добиться своего.

— Хм, — губы Эдвина тронула загадочная улыбка. — А ты обними Пьетро при инквизиторе... в его глазах сам все увидишь, подстава или чувства.

— Полагаешь, я не сделаю так? — усмехнулся Луис. — При первой же встрече так и поступлю. И все же Пьетро будет ночевать здесь, в любом случае его дорогой инквизитор будет несколько занят, зато я уверен, где теперь находится мой воспитанник. Не придется искать.

У Эдвина вырвался только тяжелый вздох. Он понимал, что Луису необходимо время, чтобы привыкнуть к этой мысли, а сам не мог отделаться от другой, более назойливой — что, если король все-таки ревнует барона? Алонсо не хотел знать ответа, особенно если тот положительный.

— Хорошо, как скажешь. Ты к Софи теперь?

— Да, я ненадолго отлучусь. И не смей даже думать засыпать. Жди появления Пьетро, — приказал сюзерен, поднимаясь и подбирая с пола одежду. Он одевался быстро, собираясь узнать все, что таит строптивая пташка Райсаро.

— Я не усну, — твердо пообещал Алонсо и на всякий случай сел в постели. — Не задерживайся только.

* * *

Когда за Августино и Софи закрылась дверь, инквизитор проследовал к окну, предоставляя секретарю разложить письменные принадлежности на другом столе, а сам велел охраннику разжечь камин и чуть протопить помещение. Он смотрел в окно, дыша холодным воздухом и вспоминая жар, исходящий от Пьетро, который всю ночь не давал уснуть.

Потом положил руки на высокий подоконник и оперся на него, выглядывая во двор, где один из гвардейцев тащил сено для прибывших узников.

— Наш разговор будут записывать, Софи Райсаро, — сказал тускло. — Вы готовы дать показания?

— Да, ваше святейшество, — тихо ответила Софи, оставшись стоять посреди комнаты. Хотя здесь было теплее, чем на улице, Софи никак не могла согреться. Она зябко обнимала себя за плечи и дрожала. — Что будет с моими братьями?

— Зависит от того, что я услышу, — взгляд Августино так и скользил по двору, где уже начинало темнеть и хмариться. — Ваши братья сейчас в темнице, в подвалах... Софи, сознайтесь мне во всем, и я подумаю, как вас спасти.

— Они ничего не сделали, — взмолилась Софи, падая на колени и закрывая лицо руками. — Я сознаюсь, в чем пожелаете, мне уже все равно, только не трогайте Флаво и Лучиано. Они не заговорщики. Их отец заставлял собирать войска... Они никогда бы не пошли против короля, и Вестготия им ни к чему. Они никого не предавали. Они даже не воевали с армией Алонсо. Они просто пытались защитить меня.

Августино обернулся. Присел рядом с девушкой и приказал не писать.

— Почему защищали именно тебя? — спросил тихо.

— Я их сестра, а они мои братья, — выдохнула Софи сквозь слезы. — Они любят меня и знали, что я не желала становиться женой короля. И теперь они должны заплатить только за то, что не позволили меня унижать. Вы же сами знаете, что Сильвурсонни убил бы меня, как только заговор был бы раскрыт. Флаво и Лучиано мне жизнь спасали... — Софи проглотила вставший в горле ком и пальцами вытерла слезу со щеки. — Лучше бы я сгорела тогда, вместе с этим шатром. Лучше бы тогда, чем теперь...

— Вы обвиняетесь не в заговоре против короля, — вдруг улыбнулся Августино. — А в совсем другом грехе. Я не занимаюсь светскими судами, Софи. На вас указали, как на ведьму.

— Кто? — с запинкой спросила она. У Софи так перехватило дыхание, что она даже плакать перестала — уставилась на инквизитора большими черными глазами, глазами испуганного ребенка.

— Тот, к кому вы подослали демона, — Августино потянул девочку подняться и усадил на стул. — Принесите молока, — попросил он слугу у двери. — Софи, если вы сейчас расскажете, как насылали порчу, то я смилостивлюсь и под суд пойдете только вы, а ваши братья будут отпущены.

Софи коснулась дрожащей рукой шеи, внутри все сжалось, совсем как тогда, в церкви, во время венчания.

— Вы сказали, что хотите спасти меня...

— Если ты скажешь, что сделала, — шепотом произнес Августино. Он разглядывал баронессу, в которой чувствовалась цыганская кровь. Много таких девок ходит по дорогам и гадают на судьбу, рассылают проклятья, смеются над верой.

Софи смотрела в его глаза пристально и грустно.

— Я спасала жизнь короля и своих братьев — вот вся моя вина. Даже если я объясню, вы не поймете. Я признаюсь во всем, если вы пообещаете пустить меня к моим братьям и дать мне яд. Один для нас троих. Пообещайте мне и сдержите слово и вы получите все, что пожелаете.

— Я не приношу смерти, Софи, я спасаю от смерти, — Августино склонил голову набок, — и мне больно слышать, когда желают умереть. Мне страшно думать, что вы спасали короля, желая ему зла.

— Вы ничего не знаете, — сказала Софи тихо. — Мы родились и выросли в этом замке, и солнце и снег нам были в радость, и никому мы не желали зла. Тот случай с бароном Моунт в лесу — глупая выходка и теперь, когда я прошла через тот же ад, я понимаю, что он чувствовал, и видит Бог, мне стыдно за то, что я не ведала, что творила. Мне пришлось повзрослеть очень быстро и увидеть все гадости этой жизни за короткий срок. Вас когда-нибудь били перед тем, как изнасиловать? Разве муж должен поступать так со своей женой? Разве своей жертвой он объявлял меня перед Богом в храме, святой отец? За что со мной поступили так? Разве я убила кого-то или желала смерти королю? Нет. Но меня украли и растоптали, и всем вам было наплевать на мою душу. Вы не пытались спасать меня тогда и вряд ли сделаете это теперь. Я всего лишь защищалась... Человек часто понимает, что причинил боль другим, пройдя через нее сам. Не дай вам Бог узнать, каково это — терять любимых людей, видеть их мучения и боль, их унижения и смерть. Такого врагу не пожелаешь.

— Я говорю теперь не о том, что произошло с вами, Софи, хотя мне прискорбно видеть земные страдания и горькую участь людей. Я говорю о том, что сделали вы. И если вы мне признаетесь, а не станете искать себе оправдание, то я смогу вам помочь.

— Как? — спросила Софи обреченно.

— Как сказать? — Августино вздохнул. — Сказать и все. Вы подвергаете опасности и себя, и ваших братьев, упираясь теперь. Не думаю, что замужество — такой уж ужасный шаг. Не думаю, что девушки выбирают себе мужей. Вы должны подчиняться воле мужчины и следовать законам церкви.

Софи горько усмехнулась и опустила голову, глядя на свои руки, лежащие на коленях, на безымянный палец без кольца. Скорей бы все кончилось. Разговоры бесполезны.

— Я признаюсь.

— Так что ты сделала, Софи? — Августино ждал ответа. Он должен был понять, как уничтожить демона. Он так отчаянно хотел хоть как-то сохранить жизнь этой девочке.

— Заговор на вино. В замке был свой человек, который напоил Эдвина Алонсо по моему приказу. — Софи снова становилось холодно, и она осторожно обняла себя за плечи, скользя дрожащими пальцами по обнаженным плечам. Она вспомнила, как связали Лучиано, как ранили Флаво и безмолвно заплакала — слезы капали на платье, впитывались в бурую грубую ткань и Софи смотрела на них почти не дыша. — Вы хотите еще что-то знать?

— Да, хочу, — кивнул Августино. — Что именно я должен сделать, чтобы это прекратилось, — он потянул со стула шкуру и укутал девочку, погладил ее по волосам. — Я обещаю, что ваши братья получат помощь, если вы остановите происходящее.

— Дайте ему жертвенной крови. Это все.

— И кто же должен быть жертвой? — Августино притянул к себе Софи и принял из рук слуги горячую кружку молока, напоил Софи и стал развязывать веревки на руках.

— Не важно, — Софи вцепилась в кружку одеревенелыми пальцами, пытаясь хоть немного согреться, но ее по-прежнему колотило. — Спасибо, падре...

— Вы, Софи, должны сделать это, я знаю, что вы... — священник позволил допить молоко и позвал слугу, чтобы помогли девочке подняться, а потом приказал отнести ту в его комнату. На пороге его, слава богу, не ждал Пьетро, зато здесь оказался сюзерен, который вопросительно кивнул, а инквизитор подтвердил догадку взглядом, и пошел по коридору.

Софи взглянула на короля и неторопливо отвела взгляд. Вот и все, теперь ей и ее братьям точно конец. Ей снова захотелось заплакать, но слезы не шли из глаз и сил на рыдания совсем не осталось.

Но девочка волновалась зря. Августино направился с баронессой к камерам, и уже вскоре гвардеец позволил войти внутрь.

— Я прикажу прислать к вам лекаря, — сказал священник двум братьям. — И еды. Софи, вы сегодня останетесь здесь? Или предпочтете все же отогреться?

— Я останусь, — сказала она, со всех ног кидаясь к братьям и обнимая их. — Флаво! — Софи тут же взялась осматривать его рану. — Как ты?

Младший Райсаро приподнялся со свежей соломы, не веря своим глазам.

— Девочка моя, ты в порядке? — На глазах его появились слезы.

— Да! Да! — Софи целовала братьев так, словно не видела их целую вечность. — Простите меня... Я не хотела, чтобы так все вышло. — Она снова заплакала от смешанного чувства горя и счастья. Пусть даже все они, втроем, завтра пойдут на костер, теперь уже ничего не имело значения. Они вместе и это главное.

Лучиано не мог осознать происходящее — к ним пустили сестру! Только замершее хрупкое тело под руками подтвердило, что это правда. Он потянул с себя подбитый лисьим мехом пелиссон, который почему-то не отобрали, и принялся укутывать в него девушку. Говорить он не мог — ведь плен был полностью его виной. Нужно было послушать Софи и просто уходить, так нет — захотелось разведчика оставить... Горем и четким пониманием приближающейся смерти их девочки сдавливало горло. Или опять насилия — но для Софи это было еще хуже. Если бы мог, он бы отдал себя по кусочкам, лишь бы сестра освободилась, лишь бы ушла отсюда.

— Лучиано! — Софи нежно поцеловала брата в губы. — Скажи что-нибудь, ты в порядке? Не ранен?

Тот только покачал головой и, обняв, погладил девочку по голове, потом выдавил:

— Прости. Нужно было послушать тебя.

— Теперь ни к чему спорить, — Волк смотрел на красную мантию стоявшего в дверях инквизитора, глядя одним глазом, так как другой был залит кровью. — Что хочет этот человек?

— Тише, тише, все будет хорошо. — Софи сама утешала Сычика, хотя и не верила, что они втроем проживут хотя бы еще день. Тем не менее, даже этот день она хотела прожить с надеждой. Она обернулась к Августино: — Вы обещали, что нам пришлют лекаря, — сказала она, со слезами в глазах. Ну вот, теперь он знает ее тайну, тайну семьи Райсаро. А Софи было все равно, кто и что подумает. Она любила Флаво и Лучиано и готова была пожертвовать ради них чем угодно. — Пожалуйста, Флаво ранен, ему нужны лекарства и теплые одеяла.

Августино обернулся к стражнику. И кивнул, чтобы прислали его лекаря, а затем вошел и закрыл дверь изнутри.

— Сейчас он придет, — пообещал спокойно. — А теперь вы скажете, какая именно должна быть жертва. И я сделаю все, чтобы вас троих отпустили.

Софи снова ощутила озноб. Демонов похоти было призвать проще простого, но избавиться от них потом, когда они почувствовали вкус своей жертвы... Райсаро отвернулась и вновь стала осматривать раненое плечо Флаво.

— Дайте ему крови... а чей, он сам укажет.

— Нет, Софи, он не захочет любой крови. — Августино оперся на косяк. — И думаю, ваши братья будут огорчены, если вы сгорите, как ведьма. Так что сказали часть правды, говорите все до конца.

Лучиано обнял девочку, прижал к себе как самое драгоценное, что есть на свете. И опасения рождались темным вихрем в душе.

— Я правда не знаю, — тихо ответила Софи, посмотрев на инквизитора. — Я благодарна вам за сочувствие, падре, но... Сильвурсонни в любом случае потребует моей смерти. Сомневаюсь, что он будет вас слушать, что бы вы ему не сказали.

— Вы ошибаетесь, дитя мое. Если я вас возьму под свою защиту, то вас не тронут. И все зависит от вашего благоразумия.

— Я уже благоразумнее некуда. — Софи вздохнула. Ей очень хотелось сказать, чья кровь нужна, но она действительно не знала этого. — Вы можете позвать меня, когда придет демон... Можете спросить его сами.

— Я позову вас, — Августино открыл дверь, и в камеру вошел лекарь, который направился к пленникам, чтобы присесть рядом и осмотреть раны молчавшего Флаво. Тот вообще никогда не понимал разговоров о всяких там демонах. И теперь думал лишь о том, чтобы спасти сестру.

— Вы обещаете, что она останется жива? — вдруг Волк все же подал голос и чуть ли не заплакал.

Сыч стиснул зубы — он не верил священнику. Инквизиция ведьм не отпускает. Никогда и ни за что. И что значит — возьму под защиту? Ему что, понравилась Софи? Или просто хочет поизмываться над ней в свое удовольствие? Мужчина еще покрепче прижал девочку, подумав, что может быть милосерднее будет убить ее.

— Я обещаю, что Софи будет с вами. И что после ритуала вы сможете уехать, — вздохнул Августино, видя, каким зверем смотрит на него старший брат и как испуган младший.

Софи прижалась к Лучиано, и в его объятиях она выглядела такой нежной, ласковой, трогательно-беззащитной, что увидь ее сейчас король — глазам бы не поверил. Девушка смотрела на лекаря и на Флаво, мысленно прося всех богов помочь. Нет, глупо верить в чудо. Софи не верила словам инквизитора — все это просто уловки.

Августино стоял смирно сложив руки, пока лекарь перевязывал раны и поил настоем Лучиано и Флаво, он же укутал обоих в одеяла и повернулся, чтобы сообщить, что пленникам ничего не угрожает.

— Решайтесь, Софи, я оставляю право выбора за вами, — сказал он тихо.

— Хорошо, — девушка кивнула. А что еще ей оставалось делать? Она попробует сохранить жизнь братьям, хотя и не верит, что это возможно.

* * *

Услышанное под дверью допросной вывело Луиса из состояния равновесия. И когда он вернулся в спальню, то сразу отправил Пьетро к себе, а сам закрыл дверь и облокотился на нее, смотря на огонь, а не на кровать, где сидел Эдвин.

— Ведьма подсыпала что-то в твое вино, — сказал четко.

Алонсо внимательным взглядом окинул короля, пытаясь угадать, чем кончился его разговор с Софи.

— Ты в порядке, Луис?

— Почти, если не считать услышанного, — Сильвурсонни с трудом удавалось сдерживать себя от глупостей, но он от чего-то доверял зеленоглазому инквизитору и его действиям, и теперь стягивал сапоги, чтобы не пачкать ковры пылью подземелья.

— Иди сюда, — Эдвин мягко похлопал рукою по покрывалу. — Иди ко мне, любимый.

Луис шагнул босыми ступнями на мех и еще раз обернулся на дверь, словно за ним пришла ведьма. Если ничего не изменится, то он сожжет и ее, и братьев Райсаро.

Эдвин соскочил с постели. В два шага оказавшись рядом с королем, крепко обнял его. Было так хорошо чувствовать его тепло, его рядом, но очень уж хотелось спать.

— Скажи, как все прошло. Что она сказала?

— Сказала, что спасла меня, — Луис злился. — Сказала... Она говорила странно и слишком уж нагло. Обвиняла меня в насилии.

— Ну, в этом она не права, — просто ответил Эдвин, усмехаясь, и подумал: "Разве что чуть-чуть". — Как же она спасла тебя и от чего — вот это вопрос? — Алонсо заглянул в голубые глаза, стал целовать легко, желая успокоить, в губы.

Луис отзывался с желанием, стараясь не сильно обнимать, чтобы не причинить боли, а потом потянул прочь рубашку.

— Пойдем, спать нужно и королям, и их возлюбленным.

— Пойдем, — Эдвин уложил Луиса в постель, потом забрался под одеяло рядом с ним и обнял, ласково поглаживая по спине. Глаза в глаза — совсем близко, в синей ясной глубине — радость обожания, нежность, понимание. — Расскажешь потом, если посчитаешь нужным... ты не должен страдать из-за нее, понимаешь? Хочешь, милуй, хочешь — нет, но не мучь себя этим. Живи дальше... и с демоном мы как-нибудь справимся.

— Если бы я знал, как это сделать, — сюзерен устало опустился на подушки, укладывая себе на плечо маркиза и глядя на темный балдахин, на котором играло пламя. — Все слишком изменчиво.

— Тогда спи. Завтра будет новый день, и в нем я неизменно буду рядом. — Поцелуй коснулся груди Луиса. — Мы вместе. Я твой.

Луис чуть кивнул, но сам лежал тихо и все думал о том, что именно можно подлить в вино. Если бы был жив мэтр Рамонд, то эту загадку разгадали бы быстро, теперь лекари все больше пройдохи. Лишь смеси готовить горазды, а не изучать яды как следует.

Эдвин уснул почти сразу и около часа спал беспробудным крепким сном, потом вдруг протяжно застонал и перевернулся на спину так, словно ему стало больно в груди.

Луис сразу открыл глаза и наклонился над Алонсо.

— Тебе плохо? — спросил тихо, гладя по щеке.

Эдвин не услышал его, не открыл глаз, а задышал чаще, выпутываясь из-под одеяла. Он царапал грудь, словно пытался убрать с нее что-то, чего никто из людей не мог увидеть, и снова застонал — только уже слабо, измученно.

И тогда Луис понял, что приступ повторяется, что следует будить Августино и звать его в спальню, иначе будет только хуже. Потому сюзерен сразу поднялся и направился к дверям, чтобы его святейшество разбудили и призвали сюда немедленно.

Алонсо тем временем становилось хуже — он начал метаться во сне, вскрикивать, выгибаться, почти хрипя и пытаясь поймать руками воздух перед собой. На шее проступило новое темное пятно от страстного поцелуя.

Луис нервничал и метался по комнате до тех пор, пока в покои не вошел растрепанный и взбудораженный Августино, а на его фоне — не менее взлохмаченный и недовольный Пьетро, который давно должен был спать.

Эдвин закричал, вцепившись руками в кровать, из последних сил пытаясь не разводить коленей, но тело не слушалось и предавало его.

Августино бросился через комнату к Алонсо и положил ему крест на живот, крестообразно расплескивая воду и шепча молитву. Его талисман стал красным и начал раскаляться на шее.

Эдвин закричал так, словно в него всадили нож, а потом начал задыхаться. Губы у него посинели и он, как ни старался, но не мог втянуть в легкие воздух, только хрипел, ослабевая прямо на глазах.

Пьетро, сначала растерянно замерший около двери, вдруг метнулся к своему воспитателю, сдирая с шею странного вида крестик, подаренный ему Аббасом вместе со странными напутственными словами. Что именно делать было совершенно непонятно, но раз дьявол — значит, нужен крест. Барон, несколько не рассчитав силы, больно ткнул Алонсо серебром в лоб и как можно сильнее прижал символ бога к мужчине.

— Пьетро, не надо, — священнику стало плохо. — Отойди, — глаза уперлись в дьявольский черный взгляд, смотрящий прямо в инквизитора. — Скажи-скажи, что нужно тебе? Как тебя изгнать?

Эдвин зарычал, как зверь, жаждущий крови и со всего маху ударил Августино — тот кубарем отлетел прочь, а Алонсо снова начал задыхаться. В нем рождалось что-то чужое и горячее — оно забирало его жизнь по каплям.

И тогда Луис потребовал привести Софи. Он больше не мог крепиться и ждать смерти любимого. Он оперся на дверь спиной, не узнавая Алонсо и плача. Августино обещал, что дочь Райсаро остановит этот кошмар. Обещал.

Пьетро, который отскочил в сторону, как только военачальник дернулся, кинул бешеный и полный страхом взгляд на Августа. Тот дышал и уже начал подниматься, значит нужно помочь дядюшке. Первый принцип королевских гвардейцев — не оставлять своих. Юноша опять кинулся к Эдвину — крест и воздух. Думать было некогда и все последующее барон выполнял четкими, отработанными движениями — прижать Алонсо к постели, не давая двигать головой, рукоять кинжала между зубами и пальцами прижать язык. И при этом не дать пораниться и порезать себя — значит, одна рука уже занята. Крестик приложить было нечем — рук явно не хватало, поэтому Пьетро просто прижал его к языку Эдвина.

Алонсо застонал, дергаясь, глаза его закатились, как при приступе эпилепсии. Дергаясь, он упорно пытался скинуть с себя Пьетро и выплюнуть крестик изо рта.

Дверь приоткрылась, и стражник привел бледную как смерть Софи, потом глянул на кровать и попятился. Сбежать гвардеец не решился, но выглядел испуганным.

И было от чего — слишком уж далеко зашел на этот раз дьявол, даже Луис стоял, словно каменный, не в силах оторвать взгляда от кровати и от происходящего на ней.

— Не смотрите, — вскочивший и пришедший в себя Августино рванул к двери и вытолкал взашей гвардейца, захлопывая дверь и хватая за руку девушку. Зеленые глаза полыхали ярко, умоляюще. — В ваших руках ваша судьба и судьба ваших братьев, — сказал он.

Софи кивнула и посмотрела на Луиса — этот тиран, оказывается, умел плакать и чувствовать. И вроде нужно было позлорадствовать, но отчего-то не хотелось. Совсем.

— Если я вам помогу, вы отпустите меня и моих братьев? Позволите нам покинуть Вестготию?

— Да, — Сильвурсонни был бледен, под глазами лежали черные круги. — Я вам обещаю, что вас отпущу.

Софи чуть сжала руку инквизитора тонкими замерзшими пальцами, потом сделала шаг к постели. Эдвин бился и рычал окончательно обезумев.

— Оставьте его, барон Моунт, — сказала Софи. — Я должна остаться с ним наедине.

— Идемте, ваше величество, — Августино настойчиво потянул сюзерена к двери, обхватывая за локоть. Затем глянул на Пьетро, давая и ему знак встать и выйти.

Юноша, который напрягал все силы, чтобы удерживать Алонсо на месте, лишь стиснул зубы. Он все слышал, но как отпустить, чтобы тот себя не поранил? Было ощущение, что мужчина вообще не реагирует на воздействие даже особые точки. Нормальный человек давно бы потерял сознание и возможность двигаться или, по крайней мере, еле мог двигаться от боли. Но не в этом случае...

Пьетро быстро вытянул крестик изо рта военачальника и коротко ударил его под подборок, молясь про себя чтобы ничего не сломать и не повредить, и сумел-таки вытащить кинжал. Отпрыгнув в сторону, он попятился к дверям, не сводя напряженного и настороженного взгляда с чего-то, что сейчас имело вид его воспитателя, готовый в любой момент отразить нападение. Правда в голове жило сомнение, что они сможет это сделать, и юноша надеялся, что рука останется твердой, а не будет дрожать, как поджилки сейчас.

Когда все вышли, Софи заперла дверь на засов и осталась стоять у порога, молча наблюдая за тем, как Алонсо мечется по кровати. Один раз он даже ударился лбом о стену — сильно, до ссадины у виска и большой шишки, потом стал затихать. В конец измученное тело едва дышало, цепляясь за жизнь. Софи подошла к Алонсо, взяла его за руку.

— Помнишь меня? — спросила она, чувствуя, как сердце дрожит от страха. Руки баронессы были холодны как лед и демон усмехнулся губами Эдвина.

— Нет, его не отнимут у тебя, — сказала Софии, и Алонсо совсем притих, закрыл глаза и провалился в глубокий сон.

Райсаро осторожно забралась на постель и села в изножье кровати, подтянув ноги к себе — так она провела больше часа. Ей казалось, что она чувствует демона, знает его мысли, желания, его похоть. Софи слушала потрескивание дров в камине, свист ветра за окнами, обеспокоенные голоса за дверью. Надо же, как инквизитор доверился ей. С чего бы это? Неужели все они лгут, и как только Алонсо освободится, Софи вместе с братьями пойдет на костер? Как же ей не хотелось этого, да и никому бы на ее месте не хотелось. Софи взяла Эдвина за руку и спросила у тишины:

— Чего ты хочешь? — и она беззвучно услышала ответ, потом встала, пересекла комнату и открыла дверь, впуская Сильвурсонни, Августино и Пьетро.

Луис зашел в комнату и встал у порога. Он не доверял ведьме, но инквизитор уверял, что именно так будет лучше. И потому сюзерен обещал ему сделать так, как попросит Августино.

— Я слушаю вас, — Сильвурсонни свел светлые брови, окидывая дочь Райсаро внимательным взглядом.

Софи содрогнулась от этого взгляда и робко глянула на Августино, но толку-то. Она опустила глаза и тихо сказала:

— Он хочет крови короля... истинного короля. И тогда он обещал уйти.

— Истинный король умер, — Луис нахмурился еще сильнее. — Вам ли это не знать, Софи? — голос стал бесцветным и горьким.

— Я-то знаю, — ответила та твердо, — но он сказал так... и никак иначе.

— Я думаю, что эту проблему мы решим, — Луис посмотрел на Августино. — Ваше святейшество, мне нужно, чтобы вы еще немного подождали с Софи за дверью. Пьетро, останься.

Изнервничавшийся за Августа юноша, который этот час ходил кругами вокруг спокойно стоявшего инквизитора, не смея даже словом перекинуться с ним, обалдело воззрился на милорда: "Зачем?" Потом будто очнувшись, бросил заполошный взгляд на священника, проверяя его реакцию на странное заявление сюзерена.

Августино явно нервничал, но согласился выйти.

— Ровно пять минут, — предупредил он.

А когда двери за священником и Софи закрылись, сюзерен поднял взгляд на Пьетро, холодный и совершенно потерянный одновременно:

— Ты сын Легрэ, а Легрэ был кровным братом короля. В тебе течет кровь Фернандо, — выдал он тихо.

Юноша растерянно смотрел на Сильвурсонни какое-то время, а потом выдавил с вымученной улыбкой:

— Вы шутите? — хотя сам понимал, что со здоровьем и душой Эдвина милорд вряд ли бы решил так странно поиграть. — Нет, — упрямо мотнул головой, — это бред, этого не может быть. — Пьетро чувствовал, как прямо сейчас внутри оборвется, лопнет звенящая струна и он сорвется в позорное поведение — во второй раз в жизни. — Нет, — он отступил на шаг к двери. — Я не согласен, я не хочу. Это не я. Отец не мог...

— Иди, — согласился Луис. — Это твое право, — он открыл дверь и вытолкнул юношу взашей. — Прочь Райсаро из замка, отпустите их, — приказал гвардейцам и захлопнул дверь изнутри.

Пьетро обезумевшим взглядом вперился в дверь и дрожащей рукой провел по волосам, взлохмачивая их до безобразного состояния. Он окончательно перестал что-либо понимать. В голове метались заполошные мысли. Зачем милорд его выставил? Почему? Если то, что сказал герцог правда? Зачем? Луис же знает, что он предан и короне, и ему лично... Короне... Которая его? Или нет?.. За что?!

Пьетро вцепился зубами в запястье, чтобы не упасть во невменяемость, не осознавая, что копирует жест покойного его величества Фернандо.

Августино смотрел на юношу с непониманием.

— Что там произошло? — стараясь быть спокойным, спросил он, а потом заставил барона перестать кусать свои руки. — Прекратите истерику немедленно.

Софи молча переводила взгляд с одного на другого, потом нетерпеливо спросила:

— Что сказал король?

Пьетро, который чуть не подпрыгнул от прикосновения Августа, невменяемо взглянул на него и подавился воздухом. Беспокойство и забота в глазах перехватывали дыхание и возвращали разум, но — не до конца. Нужно вернуться обратно... Юноша выхватил у ближайшего гвардейца алебарду и рубанул дверь.

— Ты спятил, Пьетро? — ошарашенный инквизитор вновь взглянул на девушку непонимающе. А гвардейцы в коридоре бросились на барона и отняли у него оружие, именно тогда за дверью послышались шаги, и в дверях вновь возник сюзерен, который был бледнее обычного. Он взглянул на проделанную дыру, потом на молодого барона.

— В камеру его, — приказал холодным тоном.

Пьетро застыл в руках гвардейцев, побледнев не хуже милорда. В камеру? Его?

— За что? — юноша не знал, сказал ли он это или вывел губами. Воздуха опять перестало хватать, до мушек перед глазами.

— За то, что не исполняешь моих приказов. Чтобы головой охладился, — Луис оглянулся на Алонсо. — Нет, лучше под домашний арест. Мальчик совсем голову потерял. Ваше святейшество, вы не могли бы зайти ненадолго, — взгляд переместился на Софи. — И проводите баронессу к братьям. Дайте им комнату, чтобы прийти в себя после дороги.

Один из гвардейцев развернул ошалевшую девушку и повел прочь по коридору, постоянно подталкивая вперед.

Когда та исчезла за поворотом, инквизитор направился в двери, тяжело вздохнув. Он понимал, что его план провалился. Вышел молодой священник из комнаты короля через несколько часов и направился к комнате, где держали под арестом Пьетро.

— Я уезжаю, — сказал он, как только оказался внутри небольшой спальни. — Ваш сюзерен велел мне ехать на юг за снадобьем. Оно единственное способно изгонять духов навсегда, не подвергая жизни опасности.

Пьетро, который все это время просидел, потерянно и безучастно глядя в окно, растерянно выслушав Августино, пробормотал:

— Я не понимаю, почему он мне не дал... Почему выставил?

— Я не знаю, о чем вы говорили, я всего лишь зашел попрощаться и хочу, чтобы ты успокоился. Сюзерен волнуется за твоего дядю и готов на все, чтобы спасти ему жизнь. Я должен ехать без промедления. Одержимость съедает людей за короткие сроки. Многие погибают. — Августино подошел и присел перед бароном. — Только не унывай. Вы помиритесь.

— Помиримся? — вдруг взорвался Пьетро. — Сначала он говорит, что я племянник Фернандо, потом, вместо того, чтобы дать помочь Эдвину, выставляет из комнаты и приказывает арестовать, а тебя отсылает черт знает куда! — внезапно юноша сполз на пол и крепко стиснул Августа в обятиях и пожаловался совершенно по-детски: — Даже оружие велел отобрать. А мне теперь что, вешаться? Зачем тогда рассказал?

— Что? — священник был совершенно обескуражен. — Ты племянник Фернандо? — зеленые глаза стали совершенно невообразимо яркого цвета. — Так вот почему он нас выставил, — инквизитор заставил посмотреть на себя Пьетро. — Ты хочешь помочь? — спросил прямо. — Всего лишь бокал крови. Нужен один бокал.

— Да я всегда хотел! Это же Эдвин! — вскинулся юноша обиженным бычком, к которому вместо телочки привели старую корову. — А он меня выставил...

— Значит ты сказал что-то не так, — Августино поднялся и направился к столу за серебряным кубком, достал из-за пояса длинный кинжал. — Давай запястье, — приказал тихо.

Барон вновь растерянно моргнул и протянул руку. Он чувствовал себя как во сне, а еще было очень страшно. Он теперь окончательно осознал, почему его так странно в детстве увезли от матери, почему его величество Фернандо иногда к нему присматривался, как будто хотел найти что-то или признаки этого чего-то, почему отец гордился некоторыми его успехами именно перед своим любовником. Многое становилось на места, то, о чем Пьетро раньше не задумывался, и это рождало страх. Настоящий, реальный, перебивающий все, что было раньше, потому что выхода из него не виделось. Вообще. Это было страшнее смерти. Намного. Страх потерять разум.

— Мне лучше чуть выпить, чтобы кровь текла легче, — пробормотал чуть хрипло Моунт.

— Ты не должен бояться. Ты не будешь наследником. Вряд ли когда-нибудь кто-то узнает правду, — священник был ласков и погладил юношу по щеке. — Луис Сильвурсонни точно не расскажет никому, а ты тоже будешь молчать, и все наладится, — он принес еще и бутылку, откупорил и сам выпил несколько глотков.

Вслед за ним Пьетро судорожно присосался к вину. Все наладится... Вот черт... Что наладится? Кому он нужен такой?.. Даваясь и начиная яриться, барон почти допил бутылку и со всей дури отбросил ее в сторону. Вино разлилось безобразным пятном по полу, но юноше было все равно.

— Режь! — он протянул запястье Августу.

— Я люблю тебя, — внезапно священник наклонился и поцеловал барона в губы. Он был покорен его смелостью, его отчаянием, его душой. — Я люблю тебя, потому что ты — это ты. И мне все равно, чей ты племянник, — Августино заглянул в темные глаза, а затем сделал небольшой разрез, столь же аккуратный, как и характер инквизитора, и стал собирать кровь в кубок.

— Август, — прошептал Пьетро, замерев на месте. Теплый, чужой, родной, любимый, единственный... Поцелуй и признания грели солнцем, пахли травами его инквизитора. — Август, — и юноша чуть склонился, целуя склоненную голову священника, утопая в его растрепанных волосах. Господи, за что, за какие грехи в нем течет королевская кровь?

— Давай поговорим обо всем позже? Хорошо? — отставив кубок, инквизитор перевязал рану подготовленным заранее отрезом ткани и вновь поцеловал Пьетро в губы мягким и успокаивающим поцелуем. — И не волнуйся, я скоро приду... — Августино поднялся и направился к дверям, на прощание ободряюще подмигнув, а затем скрылся в коридоре, направляясь обратно к комнатам сюзерена, которому сейчас же доложили о том, что настойчивый посланник желает продолжения разговора и что в руках у него кубок со странной жидкостью, напоминающей кровь.

— Я могу вам помочь теперь, — заявив с порога эту простую истину, Августино закрыл дверь и улыбнулся, а потом посмотрел на постель, где лежал Алонсо.

— Не уверен в этом, но попробуйте, — сюзерену не нравился тон инквизитора и то, что он держал в руке.

— Для этого нам нужно раздеть маркиза.

— Я против таких экспериментов, — Луис нахмурился сильнее.

— Кровь, которую требовал ваш демон... Простите, но я вынужден довести дело до конца, даже если вы теперь и не хотите, — не собираясь оправдываться, инквизитор направился к кровати, но кубок оставил пока подальше, понимая, что это слишком ценное угощение для дьявола. — Я знаю, что ты хочешь, — сказал он Алонсо. — Но ты получишь это только, когда скажешь свое имя, — заявил он с улыбкой.

Эдвин медленно открыл глаза, хотя секунду назад он лежал то ли без сознания, то ли в глубоком сне. Иссушенные губы скривила ухмылка.

— Хитрец какой, — сказал Алонсо и хватил инквизитора за горло, пытаясь задушить и рыча от боли, что обжигала пальцы. Хватка была нечеловеческая, но демон не собирался убивать, пока. — Нечестный обмен, церковник. Кровь за этого человека и никак иначе.

— Не хитрее тебя, — Августино хрипел, но не сдавался. Он не знал подоплеки происходящего, не знал о том, какой договор с дьяволом заключен у Фернандо много лет назад, не ведал ничего из истории рода короля, но подоплека с кровью сразу ввела инквизитора в задумчивость, и уже по пути к сюзерену посланник осознал, что кровь — это проход, а не способ уничтожения. — Имя! — хрипло потребовал, хватаясь за запястье Алонсо и отжимая большой палец.

Демон зарычал:

— Я убью Эдвина, и тебя убью, — предупредил он. — И того, кого любишь всем сердцем... тоже. Кто ты такой, чтобы требовать с меня? Грешник... Падший священник. Бог отвернулся от тебя...

— Любовь не может быть грешной, любовь дана, чтобы оберегать. Ты никого не убьешь, — посланник настолько верил в святое милосердие, что даже не задумывался над тем, что Бог — каратель. Для него бог всегда был надеждой и светом, а злые деяния — дьявольским. — Ты делаешь зло, ты причиняешь страдание, ты слабее меня. Говори имя.

Демон с рыком злости отшвырнул от себя инквизитора и жадно посмотрел на кубок с вином. Отсюда не достать. Но он попытается. Алонсо встал и, пошатываясь, сделал шаг вперед.

И тут Луис понял, что происходит нечто из ряда вон, и бросился к стоявшей на столе крови, чтобы схватить и отступить. Августино ударился головой о стену, но, кажется, сознания не потерял, только на несколько мгновений дезориентировался. Но потом вскочил и накинулся на маркиза сзади, ударяя под колени и заставляя упасть на шкуры.

— Ты крови не получишь, — пояс с сутаны ловко связал запястья. — Именем Господа говори мне свое имя. Говори, что тебе на самом деле нужно. — из кармана была взят флакон со святой водой и пролит на голову Эдвина.

Демон завопил так, словно его резали, принялся биться и рычать.

— Иассссссс, — зашипел он точно змея на сковороде.

— Не выйдет, потому что Бог со мной. И тебе придется сдаться. Придется мне сказать, иначе я тебя в крови этой вымажу, и ты сам вылезешь наружу, чтобы ее слизывать с тела.

— Клятвопреступник, — хрипло простонал Демон, и произнес: — Тарон.

Августино на глазах изумленного Луиса перевернул маркиза, подкладывая под его голову подушку и продолжая наседать, произнес что-то на греческом, а потом перешел на латынь. Все это время холодный кубок вдруг забурлил и запенился, и кровь пролилась сюзерену на руку.

Демон вопил и брыкался не долго, а после оставил тело Эдвина Алонсо.

Конечно, Луис даже не понял, что произошло, но на инквизитора вдруг накатила ужасная усталость.

— Я пойду к себе, — священник встал, покачиваясь, — и отпустите из-под стражи Пьетро, он очень переживает за вас. Вы не так его поняли.

Луис только и смог кивнуть, бросившись к маркизу и развязывая тому руки, он даже не заметил того, что Августино покинул покои сюзерена.

Эдвин едва дышал, волосы его взмокли и растрепались, губы были едва розовыми, а кожа бледной. Он чуть приоткрыл глаза и посмотрел на Луиса с нежностью, потом уснул.

Когда сюзерен понял, что это всего лишь сон, что все позади, его душа облегченно зазвенела, словно оживший колокольчик. И Луис не стал беспокоить маркиза и перетаскивать. Стянул одеяла и подушки, чтобы получше укрыть и лечь рядом обнимая. И охраняя заветный сон возлюбленного до самого утра.

* * *

Темные коридоры оказались слишком длинными после ритуала, и Августино даже подумал, что заплутает в них до рассвета, а потому он попросил гвардейца, которого встретил по пути, довести его до спальни.

Мрачные каменные стены слишком давили на привыкшего к солнцу и тепло молодого посланника, но теперь его душа освободилась от груза ответственности, и многое зависит от самого сюзерена — как привести в чувство Эдвина Алонсо, гораздо серьезнее выглядела проблема признания. Августино опасался, что слишком открыто выразил барону Моунту то, что должно быть сокрыто под покровом, и теперь сознавал, что сказал это не в порыве, а от того, что действительно влюбился.

И если Пьетро придет поговорить, то сложнее и сложнее станет ему объяснить, что они скоро расстанутся навсегда.

Небольшой сквозняк, сопровождавший открытие потайной двери, подтвердил опасения инквизитора.

— Август, — юноша опустился на колени рядом с кроватью и прижался щекой к ладони любимого. Полутьма скрывала завесой неопознанного комнату, и легко было представить, что ничего не изменилось, кроме самого главного — признания. Оно разительно отличалось от всего, что Пьетро слышал раньше, и не потому что было услышано в минуту страха и слабости, когда было безумно необходимо. Сказанное так просто и так пронзительно. Просто так, без надежды чего-то добиться, привязать, связать обещаниями и узами. Оно не давало барону вновь упасть в свой потайной ужас: засунутые в тайники ума картины — отца после приступов короля, безумия его величества после смерти возлюбленного. И страшная улыбка монарха перед охотой, на которой он погиб.

Когда его выпустили из комнаты, Пьетро понял, что экзорцизм завершился и прошел успешно, иначе милорду было бы не до него. Значит, можно прийти к его теплому Августу.

— С тобой все в порядке?

Пальцы инквизитора сжались сильнее, в глазах появилась почти тоска, которая не соответствует сану. Он ждал Пьетро и потому не ложился отдыхать. Потому думал, что ему сказать.

— Да, все уже хорошо. Твой дядя в безопасности. Я оставил его с сюзереном, и думаю, он позаботится о маркизе лучше нас всех. — Августино опустился рядом с Пьетро и помолчал несколько секунд, прежде чем выдавить хоть слово: — Я в комнате сказал тебе... — священник запнулся, откашлялся, — в общем, Пьетро, я не должен был такого говорить, я никак не могу тебе объяснить, что чувствую и что должен... и в чем собственно разница.

— Это неважно, — юноша обнимал инквизитора, чувствовал, как бьется его сердце — совсем рядом, разделяют всего-то ткань и кожа. Несколько сантиметров, но каждый стук сплетает все больше и больше и эту когда-то тонкую вязь уже не разорвать. — Не уезжай, — попросил тихо, но боль все-таки прорвалась, заставив голос дрогнуть. — Я знаю, все думают, что мне ничего нельзя доверить, что за мной нужно следить, но... Август, я буду очень осторожен. Никто не узнает.

— Дело не в том, что я не хочу остаться с тобой, — Августино шумно выдохнул, а в том, что... Ну, я тебе покажу теперь, — инквизитору пришлось освободиться от жарких рук барона и направиться к сундуку, чтобы принести небольшой футляр. — Сегодня я получил с гонцом, — он развернул бумагу, где Папа отписал, что очень рад тому, что Луис Силвурсонни предан Церкви и назначил в Вестготию кардинала, который будет радеть за страну не меньше, чем король. Там же посланнику было велено возвращаться домой. — Прости, — священник опустил бессильно руки. Он бы все отдал, чтобы остаться с черноволосым северянином, в чьих венах течет королевская кровь, он разрывал себя на части, понимая, что больше никогда его не увидит.

Пьетро пытался всмотреться в буквы. Они, и так плохо видные в темноте, расплывались, перемешивались, но папская печать горела приговором.

— Я поеду с тобой, — проговорил, наконец, когда руки безвольно упали, а проклятое письмо с тихим шелестом опустилось на пол. — Если ты не можешь остаться, я поеду с тобой.

— Ты же сам видишь... И тебе со мной ехать нельзя. Это невозможно, — покачал головой Августино. Как только прибудет кардинал, я отправлюсь с обозом обратно, и мы уже никогда... — хотелось сказать, что он уже умирает от тоски, но нельзя. — Мы не увидимся, Пьетро.

Юноша подавлено молчал, слушая любимого и сглатывая горечь, а затем спросил негромко, шелестом полуночного ветра, что несет надежду на будущий восход:

— У тебя в свите могут быть только монахи?

— Служители, не монахи. В моей свите есть и воины, — Августино напрягся. — Нет, Пьетро, ты не поедешь со мной. Я не могу... — он вспыхнул, и вновь кончики ушей загорелись от самой мысли, что барон будет с ним жить вместе на юге, в его уютном домике, выходящем в сад.

Юноша с некоторым облегчением выдохнул — очень уж не хотелось идти под постриг, да и потом не совсем ясно, как рядом с Августином оказаться, а тут такое простое решение. Шагнув к любимому, сжал его крепко, как нечто долгожданное, утерянное и вновь обретенное.

— Я еду с тобой, — пробормотал безапелляционно в волосы любимого.

— Ты с ума сошел! — развернувшись, Августино посмотрел прямо. — Я никогда не смогу объяснить... Ты не можешь ехать со мной, — сердце билось бешено. — Если кто-то узнает, что между нами происходит, обоим головы не сносить. Там нельзя скрыть подобное. Я опьянен тобой, мы выдадим себя.

— А мне отец говорил, что в монастырях все этим занимаются, — упрямо откликнулся Пьетро. Выход был — значит нужно его использовать и отпустить Августа — это что-то нереальное. Юноша открыл дверь в новую жизнь и возвращаться обратно, в старую, которая теперь казалась столь постылой и невозможной, он не собирался.

Августино совсем покраснел, он о таком тоже слышал, но никогда не думал, что влюбится в мужчину, что позволит себе вообще влюбиться, и теперь Моунт ударил его своим знанием наотмашь, не давая ходу прочь.

— Ты поедешь со мной, хорошо. Я тоже этого хочу, — забормотал он, обнимая юношу и сознавая, что ничего с собой поделать не в состоянии.

Пьетро радостно вздохнул, продолжая облапливать инквизитора. Странно, но состояние счастья было настолько глубокое, что даже не хотелось большего — лишь объятий и трепетных поцелуев, чем он не замедлил заняться.

Сколько раз уже эта сцена повторялась каждый вечер и каждую ночь, Августино даже забыл. Он и теперь испытывал первый трепет от близости, горел, стеснялся собственных чувств, открытости страсти и огня, пробужденного из ниоткуда.

— За что ты мне такой достался? — спросил, когда губы Пьетро добрались до шеи.

— Потому что ты хороший, — не раздумывая, ляпнул юноша в ответ. — Август, я люблю тебя, — пробормотал в шею и сейчас в этой фразе был другой, более глубокий смысл, чем раньше. Раньше было утверждение, но со страхом, не сказать что с просьбой, но все-таки подточенное червячком возможного плохого будущего. Теперь этого не было — только уверенность и глубокая благодарность за чудо, случившееся с ним.

Слова опалили — его Пьетро. Его единственный мальчик. Губы нашли губы барона и нежно поцеловали. "Ни за что и никому не отдам тебя", — подумал Августино, глядя в темные глаза юноши, даже не зная, что в том скрывается и молодой Фернандо с его чаяниями и надеждами, и бесшабашный порывистый Легрэ. Нет, это был его — Пьетро Моунт. Пальцы зарылись в темные волосы.

А юноша целовал и отдавал самого себя — так же, как раньше он с головой бросался в пучину приключений, как любовных, так и мордобитий, так и сейчас отдавал себя полностью взаимному чувству, взращивая и укрепляя его.

Подтолкнув юношу к кровати, Августино потянул с него одежду, не заботясь развязывать и справляться со всем ухищрениями, хотелось скорее почувствовать горячую кожу, лечь под общее покрывало и обниматься. Ночь — есть целая ночь, чтобы они выспались и потом все обдумали.

— Давай спать, иначе утром будем совсем вареными. И тебе предстоит разговор с сюзереном. Он может не понять...

Пьетро кивнул и тому, и другому, помогая разоблачить себя и раздеваться Августу. После пережитого действительно хотелось одного — спать рядом с любимым. Об всем остальном можно подумать завтра.

* * *

Когда Софи втолкнули обратно в камеру, она тут же кинулась в объятия братьев, обняла их обоих очень крепко.

— Я так волновалась за вас, — сказала девушка и заплакала.

Сыч, взволнованный настолько сильно, что это было заметно даже посторонним людям, прижимал к себе девочку, поправлял ее волосы и вообще казалось не знал, что делать:

— С тобой все в порядке? Что с тобой делали?

— Дай ей отдышаться, — Волк сильно волновался за свою голубку, которая вся дрожала, а сам осматривал одним глазом, нет ли намеков на избиение или повреждений. Он уже и не чаял увидеть сестру, он чуть ли не плакал... Такой равнодушный обычно, пытался сдержать всхлипы.

Она поцеловала Флаво в губы и принялась осматривать бинты на его ране.

— У нас все получится. Мы выберемся, я обещаю. Я сделала все, что могла, чтобы король понял все. Надеюсь, эта ночь послужит ему хорошим примером того, как не стоит поступать с другими. Ты только поправляйся, Флаво, любимый. — Софи нежно поцеловала брата в лоб и улыбнулась ему сквозь слезы. Она подумала о том, что никому не отдаст братьев и сможет их защитить.

— Главное только, чтобы ты спаслась, — младший Райсаро ничего не желал, кроме освобождения сестры. И готов был заплатить собственной кровью, лишь бы не продолжался кошмар. К чертям все эти колдовские штучки, когда вся земля вокруг черна и без колдовства. — Девочка наша.

— Зачем мне жизнь без вас, — это откровение слетело с губ Софи так незамысловато, что даже бы самый недоверчивый человек не усомнился в его истинности. Она стерла ладонью слезы со своих щек. — Теперь мы либо погибнем, либо будем жить... Вместе. Мне не нужно другой судьбы, кроме той, что возле тебя и Лучиано.

Флаво посмотрел на брата. Попав в плен, он не утратил бойцовских качеств и уже продумывал, как спасти любимую и даже старшего брата.

— Я останусь, а вы уйдете, — вдруг сказал тихо. — Здесь же недалеко тайные ходы. Если я отвлеку внимание на себя, то вы сможете сбежать.

Лучиано ответил тяжелым и оценивающим взглядом. Да, рана Волка была неприятна, но чтобы их захватить потребовалось достаточно много солдат. Взгляд старшего Райсаро метнулся к дверям. Если сейчас начать колотить в дверь с криком, что Флаво стало плохо, сколько придет солдат? Вряд ли больше трех. Если больше — нужно будет посмотреть на их экипировку и силу. Сыч кивнул брату.

— Когда? — с губ Лучиано упало только одно полновесное слово.

— Сейчас, пока они не поняли. Вы должны уйти, не слишком я верю королю, этому псу, — Флаво думал лишь о том, чтобы его брат и сестра оказались на свободе, о себе он не думал совсем, потому что душа болела лишь от одного взгляда на Софи.

— Нет, — вдруг отрезала Софи, сердито сверкнув глазами, но даже сейчас — заплаканная и решительная, она была прекрасна. От волнения за братьев все внутри сжималось, и Софи невольно прижала ладонь к животу. — Прекратите, — сказала она тихо, отпуская глаза. Слушать вас не хочу. Я никуда не пойду... без вас обоих. Иного нет. — Она устало вздохнула и протянула руку к лицу Лучиано. — Мы останемся с Флаво. До конца.

— Ты пойдешь отсюда, а я останусь, — Волк упрямо сжал зубы, почти ими заскрипел. Взгляд на Лучиано говорил, чтобы тот спас сестру в любом случае. Помнились сладкие их ночи и горячие поцелуи Софи, ее нежное тело, стоны, крики и мольбы, так отчаянно хотелось сказать, что так нужно, что необходимо уходить и пожертвовать самым слабым.

— Софи, девочка моя, — Лучиано прижал к себе сестру. — Флаво прав. Нас не выпустят. Чтобы они не говорили. А знать, что тебя сожгут... Лучше я сам сгорю что раз, — он поцеловал девушку в волосы, так и не отпустив ее, и расщедрился на новые слова и объяснения. — Пока есть свидетели, ты жена этого мужеложца. Он сейчас точно от тебя избавится, чтобы завладеть нашим баронством. И от нас тоже. А так — хотя бы ты спасешься. Ты понимаешь? — Сыч обхватил нежное личико Софи своими лапищами и обеспокоенно всмотрелся в ее колдовские глаза, ради которых он был готов продать душу.

— Нет, — прошептала она, снова начиная плакать. — Нет, Лучиано... Я не хочу... — Всхлипывая, Софи переводила взгляд то на Флаво, то на Лучино. Как же так? Они же одно целое. — Ну, неужели нельзя ничего придумать? Флаво, любимый, я не боюсь смерти... Жизнь без тебя мне не нужна, даже самая благополучная, это все равно, что жить без руки или ноги. Не надо меня спасать, я этого не хочу.

Флаво только свел сильнее брови. В последней драке глаз был сильно поврежден, и он видел не очень хорошо, зато понимал, чем закончится эта история, если ничего не предпринять, а потом выдохнул и поднялся тяжело, направляясь к решетке. Они проделывали это не раз. Один заманивал, другой — бил.

— Эй, вы! — решетка вдруг распахнулась и за ней оказался одинокий стражник, который высоко держал факел. — Идите в комнаты. Его светлость приказал сделать.

Младший Райсаро мог бы дождаться решения Лучиано, но не стал. Казалось, согбенный и неуверенный, он не сможет ничего сделать, но когда стражник повернулся спиной, на его голову обрушился удар, который мало кто выдержал бы.

Сыч метнулся к брату. Да, тот лучше владел оружием и лучше тренирован, но старший Райсаро пошел комплекцией в отца и тоже многого стоил. Лучиано быстро обшарил стражника, но у того кроме дрянного меча и такого же ножа, ничего не было. Мужчина взял себе меч, а нож вручил нож брату с приказом:

— Охраняй, — но пристальный взгляд сказал намного больше. Сыч не верил ни Сульвурсонни, ни инквизитору, который их уже один раз предал. И чем отдавать им сестру на сожжение, лучше самим ее убить — их маленькая девочка не заслуживает медленной смерти в огне.

По-звериному втянув воздух, Лучиано радостно осклабился — со стороны подземного хода не несло гарью факелов. Скорее всего, его не обнаружили, либо безответственно оставили без присмотра. Махнув брату и сестре, Сыч быстро и настороженно пошел к лазу в подземный ход.

Софи шла молча, поддерживая Флаво под руку, стараясь поскорее убраться из коридора. По пути она прихватила горящий факел со стены. Она и сама смогла бы драться, если возникнет необходимость. Они уже сделали выбор, и теперь оглядываться назад было нельзя.

— Идем в лабиринты, — шепнула она, напряженно озираясь по сторонам. Перед тем, как скользнуть в лаз, Софи заметила кучу соломы в углу. — Подожжем ее, Флаво. Пока они будут тушить пожар, мы далеко уйдем. Да и в дыму не сразу разберутся, что к чему.

Волк кивнул. Он дернул с рубахи кусок ткани и завязал глаз и накинул на сестру теплую шкуру, прихваченную со стражника.

— Если держаться северной стены, то мы скоро будем снаружи, доберемся до деревни, возьмем лошадей.

Лучиано молча кивнул, подтверждая слова обоих, и откатил камень, закрывающий лаз. Рядом действительно не было никого — вопиющая беспечность.

— Залезайте, я вас догоню.

Проследив как Флаво и Софи скрылись под землей, Сыч вернулся, прихватил несколько факелов и поджог солому. Вслед за этим Лучиано растворился в темноте пещер, созданных самой природой, не забыв завалить камнем вход.

* * *

Эдвин проспал почти до обеда, а когда проснулся, то увидел Луиса рядом с собой.

— Это точно ты? — спросил он тихо, едва коснувшись пальцами виска короля. — Мне такой ужасный сон приснился.

— Я, — давно не спавший, но не смевший тревожить сон единственного, сюзерен провел по его небритой щеке. — Ты теперь не такой бледный. Я приказал согреть нам ванную и приготовил нескромный обед, так что сегодня ты будешь весь в моей власти.

Эдвин долго всматривался в глаза Луиса, в голубое небо, которое так трепетно любил.

— Я совсем не помню, что было вчера, — сказал он растерянно. — У меня все болит ужасно и... С тобой все хорошо?

— Все прекрасно, и с тобой все тоже будет прекрасно, — улыбнулся сюзерен, а затем потянул Эдвина к себе и поцеловал с горячей страстью, очень хотелось подмять его под себя и любить весь день, но Луис не спешил. Сперва последует горячая ванная с заживляющими травами. — Сейчас я помогу тебе встать, — мужчина буквально заставил Алонсо подняться на ноги и довел до соседней комнаты, где уже ждал слуга, который и помог военачальнику раздеться и погрузиться в воду.

— Теперь иди, — приказал Луис, — я сам.

Алонсо проводил слугу долгим взглядом до дверей, а потом, заметив, что Луис смотрит на него, смущенно улыбнулся. Глаза короля имели над Эдвином странную власть — полную и безоговорочную.

— Мы одни, — нежно сказал Алонсо, не без намека на то, чтобы король присоединился к нему. И хотя Эдвин был измотан, он все равно хотел Луиса до сладостной дрожи в сердце. — Иди ко мне.

Сильвурсонни заулыбался любимому, чуть прищуриваясь, расстегнул пояс и бросил на пол, следом полетела и рубаха, и шоссы... погружение в горячую воду бадьи, в которую постелили чистый отрез льна, оказалось очень приятным, но еще приятнее — притянуть к себе Эдвина и вкусить поцелуй от желанных губ, пройти языком по их нежной шелковистости и уколоться о щетину.

— Ты такой нетерпеливый, — Луис провел по щеке маркиза.

— Я пытаюсь наверстать упущенное время, — прошептал Алонсо, любуясь своим господином и возлюбленным. Он провел рукой по груди, по животу вниз, и обхватил под водой пальцами нежную плоть, пробуждая для соития. Целуя шею Луиса, Эдвин улыбался. — Знаешь, у меня странное чувство... будто я вечность жил где-то... где-то далеко... без тебя. Кошмарный сон, в котором ты был не со мной. — Алонсо прикрыл глаза и мысленно увидел как в роскошной королевской постели, на заре, Сильвурсонни страстно берет Пьетро. — Слава богу, что это... только сон.

Прищур глаз, улыбка и пальцы на члене сильно взволновали мужчину, который не знал, что ему делать. Эдвин слишком слаб, его нужно оберегать от волнений.

— Не теперь. Тебе нужно отдыхать.

— Мы осторожно, — мурлыкнул Эдвин, прихватывая губами мочку уха Луиса. — Главное, чтобы инквизитор не заявился, верно? И мы не заперли дверь... Кричать, наверное, громко мне тоже не следует, м?

Но сюзерена не волновала незакрытая дверь. Волнения последних недель и даже месяцев напомнили мужчине о том, что не следует сильно поддаваться эмоциям. Только вот следует ли быть холодным, когда рядом страдает тот, о ком сердце ноет почти каждую минуту, который стал всем в одночасье в этом холодном и бесконечно мрачном северном краю, где такие долгие и ледяные зимы.

Луис ответил на желания Эдвина со свойственной ему сдержанностью, стараясь не усугубить его слабость и целуя неспешно, растягивая процесс настолько, насколько был способен. Тонкие пальцы провели по мокрым плечам, собирая капельки воды, перетекли на грудь военачальника, пока тот ласкал его плоть, а затем совершили путешествие до возбужденной плоти, чтобы удовлетворенно обвить плотным кольцом.

Но и тогда сюзерен не сорвался, хотя очень хотелось, чтобы Алонсо уже развернулся и схватился за бортик, чтобы позволил себя брать.

— Ты такой красивый, такой желанный. Неужели ты думаешь, я застесняюсь каких-то криков?

— Надеюсь, что нет, — сбивчиво выдохнул Эдвин, подставляясь под поцелуи и навязчиво думая: "Хочу, чтобы это не кончалось... Никогда". Губы Луиса — требовательные и мягкие, — когда они касаются кожи — словно огонь проходит по жилам, а сердце заходится в груди от восторга. И больше не нужен никто, пусть даже это двойник короля, злой дух, знающий все о желаниях плоти и ничего — о желаниях души. Алонсо сжал плоть в своих пальцах и уверенно сделал одно движение ими вверх, потом — вниз. Снова вверх, и вниз, чувствуя каждую складочку кожи, рельеф каждой венки, наполненной жаркой кровью, шелк, желание, нетерпение. — Я никогда и никого не любил, и не буду любить, кроме тебя, — он выдохнул это, поддавшись вперед, и после, в следующий миг, прижимаясь губами к губам Сильвурсонни, подтверждая свои слова поцелуем.

Если бы это сказал кто-то другой — любой человек, которому даже сюзерен доверял, он бы ни за что не поверил, но теперь мужчина чувствовал — связь с Алонсо, с его душой окрепла настолько, что их союз можно было бы назвать полным: тогда тело и дух сливаются в одно, тогда даже в поцелуе выражают и восторг, и поклонение, и даже огонь страсти. Луис целовал Эдвина горячо, как настоящий ветер пустыни, сжигая его желанием и лаская жадно, как будто потерял, а теперь обрел вновь.

Понимание, что есть в этом что-то звериное, как у Фернандо, не приходило в голову Сильвурсонни — слишком увлекся он откликами военачальника, слишком желал его стонов и криков. Но глубокое чувство пронизывало насквозь — не отдавать, не отпускать от себя.

— Повернись ко мне спиной, — отпуская из поцелуя, скорее душащего, чем страстного, скорее безумного, чем откровенного, приказал Луис и чуть сильнее сжал кольцо пальцев у основания члена.

Эдвин посмотрел с пониманием в синие глаза, немного пьяный этой близостью, дрожа от охватившего тело жара и, улыбнувшись, развернулся к Луису спиной. Алонсо встал на колени, а руками взялся за край бадьи. Вода ласкала бока и ягодицы, делая ожидание почти невыносимым и одновременно сладким. Хотелось кричать, чувствовать в себе любимого, хотелось, чтобы он владел, повелевал, сжигал своими ласками так, чтобы до одури, чтобы не потеряться во времени и в пространстве.

Трепет любовника окончательно изменил этот день. Недавно Луис переживал из-за того, что произошедшее — это его упущение, что он довел до того, что Райсаро пришлось отпустить, но сожаления вскорости сменились убеждением, что братья не захотят больше подвергать сестру опасности. И сюзерен отдался страсти. Он проникал в Алонсо пальцами, целуя его плечи и проводя языком по спине, возбуждаясь от теплой обволакивающей воды и знакомого привкуса кожи, затем навалился на Эдвина и вошел резко и глубоко, убеждая себя быть нежным до тех пор, пока любовник не оправиться.

Гибкое тело содрогнулось, и вскрик сорвался с губ Алонсо, но в нем не было боли или муки — только желание, жажда любви, и чтобы дальше все шло именно так — дико, бурно и грубовато. Прогнувшись в пояснице, Эдвин и сам не понимал, когда успел полюбить такие игры, но в них и правда, что-то было, что-то такое, от чего маркиз терял рассудок. Луис. От него Эдвин был способен принять все и при этом получить свою львиную долю счастья и наслаждений. А потому, шумно втянув воздух сквозь стиснутые зубы, он сам толкнулся навстречу королю — до упора, не отвлекаясь на легкую ничего не значащую боль.

Смягчившая грубость вода позволила сюзерену вскоре двигаться очень резко, заставляя Алонсо хвататься за края бадьи, по теплой поверхности ходили волны, зубы прикусывали кожу между лопаток и отпускали, мурашки бежали и по спине самого Луиса, который совсем позабыл об открытой двери. Если их увидят, конечно, будет нехорошо, но не важно — еще немного солнца, еще немного вскриков и томительного плена безрассудства.

Мужчина обхватил плоть Эвина вновь, понимая, что долго не следует изводить маркиза и доводя его до экстаза.

Алонсо держался изо всех сил, но происходящее было так остро, так прекрасно, что складывалось ощущение, будто они с Луисом пережили долгую страшную разлуку. Но больше не будет расставаний, и ни один костер инквизиции не остановит их любви. Эдвин слишком долго ждал этого. Слишком долго. Он отпустил одну руку в воду и обхватил поверх пальцы Луиса, уткнулся лбом в предплечье другой руки, продолжая двигаться навстречу жару и пронзающему нутро члену короля. Алонсо уже вздрагивал от каждого толчка, и казалось, что его поднимает невидимой энергией все выше и выше. Эдвин стал вскрикивать, вжимаясь лбом в руку, дрожа от сладости оргазма.

— Любимый мой, — шепот Луиса был открытым и нежным, и сюзерен удивлялся тому, насколько меняется в присутствии Эдвина. После смерти короля и барона он не открывал сердца никому, хотя желающих было достаточно оказаться в королевской спальне. А теперь трепетал от мысли, что мог потерять его — столько времени ведь молчал, даже намеком не показал. Сильвурсонни вонзился глубоко, вжимаясь пахом в ягодицы и ловя наслаждение от сжимавшихся в экстазе мышц.

А когда отпустил, то сразу перевернул и устроил в теплой воде, чтобы потянуться за мочалом и смыть все прошлые неприятности.

— Скоро поедем домой, — ладонь провела по щеке. — Пока отдохнем и выспимся хорошенько.

Эдвин улыбнулся — довольно и немного смущенно.

— Было бы здорово, — мечтательно произнес он, прижимаясь ближе к Луису. — Я перееду в твою спальню и мы будем наверстывать все то время, которое жили друг без друга. Ты покажешь мне много нового, а я обещаю, что очень быстро войду во вкус. Все плохое очень скоро забудется. — Эдвин помолчал немного, потом осторожно спросил: — Ты дашь развод Софи?

Луис удивленно вскинул бровь:

— Да ты меня ревнуешь, — заметил он мягко. — Софи не вернется больше, естественно я потребую развода и получу его, так как жена сбежала, — мужчина наклонился и поцеловал маркиза, — а пока тебе следует не напрягаться, а отдыхать. Что бы ты хотел поесть? — сюзерен мысленно обдумывал, как следует укрепить отношения с Римом и что делать в случае укрепления Церкви. Все государства заручались поддержкой христианской веры, Луис понимал, что даже для сильного государства требуется направляющая, сдерживающая народ от бунтов.

— Какой-нибудь каши, — ответил Алонсо. Он провел рукой по обнаженной груди короля, оставляя после себя хрустальные капельки воды. Нужно заняться мятежниками, которые поддерживали павшего в бою Райсаро. Тяжелое предстоит время и дел скопилось множество. — Кстати, я подумал о том, что часть голодающих крестьян можно призвать в войско и тем самым частично решить проблему. Кроме того, у нас после последней битвы есть небольшие потери.

— Я думаю, что крестьян вряд ли мы сможем обучить, но для того, что восстановить баронство они вполне подойдут, — подумав, заключил Луис. — Будем добираться своими силами. А рекрутов наберешь чуть позже, когда морозы спадут.

Сюзерен выбрался из бадьи и помог вылезти ослабшему Алонсо, сразу укутывая того с плотную ткань и отводя к постели. Подбросил дров в камин и выглянул за дверь, чтобы попросить завтрак. Одеваться Луис не намеревался, только блио домашнее накинул, да овечьи домашние туфли.

Вернулся сюзерен к кровати с весьма неприятным выражением лица и поджатыми губами. Он предполагал, что так случится. Но не думал, что его солдаты упустят Софи и ее братьев так просто. Когда гвардеец в коридоре бросился к Луису и сообщил-таки о побеге, в голове мелькнуло много мыслей — о прощении, о любви к ближнему, а еще возникло лицо Фернандо, говорившего, что врагов надо убивать.

— Алонсо, они сбежали. Райсаро сбежали... Я должен был все же их убить. Я должен был, но медлил.

Эдвин нахмурился — его больше волновало, будут ли мстить Райсаро королю, если останутся в живых. А еще его волновал Луис — что-то не так было в нем, что-то точило и мучило короля изнутри — и это не страх. Другое. Он словно бы знал, что должен поступать так, но поступал иначе.

— Ответь себе сейчас только на один вопрос, — Алонсо взял короля за руку и поднес ладонь к своим губам, поцеловал. — "Почему я медлил?" И ответ, который ты себе дашь вернет покой твоей душе. Время решать, чего ты хочешь: казнить или миловать.

— Потому что Фернандо убил бы их, — как-то сразу ответил сюзерен, опускаясь на кровать рядом с Алонсо. — Я не умел никогда быть твердым. Всегда сомневался и медлил. Но сейчас войско Райсаро разбиты, они изгнанники, которые будут вынуждены скрываться. Их не примут в ближайших баронствах и герцогствах. Я не знаю, Эдвин, я думал о тебе все это время. И я хочу, чтобы ты поправился, — мужчина наклонился, укрывая плотнее Алонсо и целуя в губы.

Эдвин улыбнулся и потянул короля на себя, шепча нежно в губы.

— Если они вернуться я сам их убью, обещаю. А ты, всегда поступай так, как велит честь и сердце. Фернандо умел держать власть в руке, но быть хорошим королем — это, прежде всего, умение находить золотую середину. До Фернандо были короли и слабее и разумнее. Ты ведь не хочешь убивать их. Райсаро, верно? Ты даже не приказал найти и поймать их. Вспомни, где были они, когда их отец вывел войско против тебя? Этим двоим нужна только их сестра, судя по всему, иначе бы они не сидели на болотах, бросив земли, титул и замок. — Эдвин улыбнулся. — Я могу их понять.

— Любовь делает нас странными, — Луис полез в кровать, чтобы оказаться ближе к маркизу и вновь целовать его, радуясь тому, как быстро возвращаются к Эдвину рассудительность и уравновешенность. — Ты тоже хотел от меня уехать недавно, сбежать, — заметил он, — разве это был правильный, разумный поступок? Я надеюсь, что Райсаро больше не объявятся, потому что тогда их ждет смерть.

— Мне плевать на них, а вот на тебя — нет, — с улыбкой ответил Эдвин, обнимая короля обеими руками. — И никуда бы я не уехал от тебя. Во всяком случае — далеко и надолго. У меня бы просто не получилось. — Он помолчал, с любовью всматриваясь в голубые блестящие глаза, и тише добавил: — Да, любовь делает нас странными, но вдвоем с тобой это мне кажется самым разумным и нормальным из всего, что я когда-либо делал. Я даже не представлял, как хорошо испытывать твою близость... Было бы обидно умереть от старости, безнадежно желая тебя, но так и не получив.

— Всему приходит срок, — Луис со странной светлой грустью подумал о предсказаниях Кристиана и о ревности, которую испытывал, будучи мальчишкой, когда появился Алонсо, улыбнулся с нежностью. — Теперь будем отдыхать. А завтра я распоряжусь готовить нас к дороге, только сперва поставлю все же тебя на ноги. Морозы сильные. И еще Пьетро вздумал тащить Августино в столицу.

— У них все так серьезно? — Алонсо рассмеялся. Ну, конечно же, на ноги он и сам постарается встать поскорее, и он чувствовал, как силы возвращаются к нему. О, скоро Луиса ожидает сюрприз, ибо разбуженный в Эдвине похотливый зверь намеревался оторваться за все годы воздержания. — И что Августино, согласен?

— Я знаю, что у Пьетро серьезно, потому что он хочет покои рядом с этим арабом, — задумчиво сообщил Луис, гладя военачальника по груди и спускаясь кончиками пальцев на живот, чтобы рисовать по линии роста волос. — Я предложил задержать у нас инквизитора. Тот рвался уехать в Рим, и скоро к нам должен приехать новый кардинал. Как думаешь, кого я предпочту видеть в столице?

— Я догадываюсь, — продолжал веселиться Эдвин, тем не менее дрожью откликаясь на прикосновения короля. Теплая волна пульсом отозвалась в члене, постепенно наполняя его силой. — А что, если кардинал окажется любителем до юношей? Это как-то осложнит ваш выбор, мой король?

— Не уверен, что я выберу другого посланника, учитывая доверие к Пьетро, — ответил сюзерен с улыбкой. — Барон Моунт и Августино — самый подходящий вариант для того, чтобы Рим не имел к нам претензий и мы могли заручиться его поддержкой, — мужчина скользнул под покрывало и стал спускаться поцелуями вниз по животу.

Эдвин хохотнул, но его состояние блаженства выдал совавшийся выдох в самом конце.

— Боже! — Алонсо хватил губами воздух и, вжавшись затылком в подушки, медленно прикрыл глаза от удовольствия. Дыхание сбивалось то ли от смеха, то ли от накатывающего возбуждения. — Вы меня с ума сведете, мой король, вашей дальновидностью... Лишь бы Пьетро новый кардинал не приглянулся, а то придется обоих оставить.

Сюзерен тихо засмеялся. Эдвин пошутил так кстати, памятуя любовь молодого барона к приключениям и смене партнеров. Луис даже откинул покрывало и посмотрел яркими глазами на маркиза.

— Если он бросит Августина, то может оказаться на костре, учитывая горячую кровь нашего инквизитора.

— Если он бросит Августино — на костре мы окажемся все, — резонно, без страха и заботы в тоне ответил Эдвин и улыбнулся Луису, а потом протянул руку к его лицу и провел пальцами по щеке. — Забавное будет зрелище, правда? Увы, но мы его никогда не увидим... Я тебя не отдам никакому пламени, кроме огня любви, Луис. Луис. Мой Луис. Нежный юноша, который однажды весной приехал в замок и прошел мимо меня, даже не заметив... Теперь он — моя судьба. А я его.

Сильвурсонни согласно кивнул на замечание маркиза, продолжив начатое и целуя живот, спускаясь к паху, проходясь языком по бедренным косточкам и линии роста волос, чтобы скользнуть по нежной головке, слизывая сладковатый вкус и вбирая губами плоть Алонсо. Тот был таким желанным, что мужчина опять забыл про отдых, который так нужен после болезни.

Пальцы ласково забрались в волосы короля, нежно поглаживая. Алонсо, в раз растеряв все свои улыбки. Он с Луисом мог заниматься любовью вечно, отвлекаясь только на сон, еду и другие мелкие потребности. Тело будто сошло с ума, горело, желало, таяло в сильных руках короля. Каким Сильвусонни стал теперь — взрослым мужчиной, гордым королем, но все равно красоты своей не растерял. Даже шрамы, оставленные Фернандо, не смогли испортить нежности его белой кожи. Эдвин, тяжело дыша, думал о том, что было бы, предложи он Луису отвести его в подвал, заковать в цепи, а потом сделать все, что тот пожелает. Сам Алонсо плохо представлял то, что творили два брата и герцог, когда спускались в темноту пыточных и часами не выходили оттуда.

Но мыслей своего возлюбленного сюзерен, конечно же, не знал, его сейчас гораздо больше интересовала возможность извести Эдвина ласками, а потом язык довольно долго кружил по головке, а губы нежно втягивали плоть и отпускали, чтобы начать все сначала. Маркиз реагировал так отзывчиво, что Луис вконец увлекся процессом соблазнения и уже вскоре проникал в Алонсо двумя пальцами, касаясь бугорка.

Эдвин кусал губы, выгибаясь, разводя ноги и впуская Луиса глубже. Перед глазами все плыло, в ушах шумело, и теплые дрожащие волны шли по телу от каждого движения короля. Алонсо и не подозревал, что любовью можно заниматься с такой частотой — и все равно, это будет как в первый раз — захватывающе до умопомешательства.

— Я не могу больше сдерживаться, — прошептал он, умоляя Луиса отпустить себя.

Сильвурсонни, казалось, не услышал мольбы военачальника, продолжая врываться пальцами и водя языком по стволу, чувствуя, как дрожат колени Алонсо и как тот зовет его стонами и мольбами. Герцог хотел получить как можно больше, плотнее обхватил член у основания и стал ласкать языком мошонку, оттягивая момент, когда Эдвин сорвется. Еще будет время для короткой и бурной скачки, а пока губы втягивали бархатистую нежность и отпускали, чтобы рисовать мокрые узоры.

Для Алонсо мир сузился до размеров постели, где есть только Луис, его обжигающие мягкие губы, его пальцы, знающие, что и как надо делать, чтобы в глазах темнело, и из груди вырывался стон, смешиваясь с тяжелыми вздохами. Эдвин осторожно вскидывал бедра наверх, вцепляясь все сильнее в простыни, будто держась за них. И в какой-то момент стоны стали громче. Алонсо уже ни о чем не думал, и возможное появление слуг или инквизитора в королевской спальне нисколько не занимало помутившийся разум военачальника.

Именно тогда герцог навалился сверху и добавил ярких вспышек в существование Эдвина, врываясь в него мощными и резкими толчками, заглушая новые вскрики глубоким поцелуем, который больше душил, чем давал воздуха, язык толкался внутрь, не давая маркизу нормально дышать. Все это время Луис жадно брал Алонсо, и в кровати становилось жарко, даже жарче, чем в протопленной комнате, где так весело потрескивали в камине дрова.

Эдвин кричал — точнее мычал в губы короля, подставляясь ему без тени сомнения, вздрагивая, хватаясь за плечи точно в панике. Со стороны все происходящее казалось диким — будто два взбесившихся животных совокуплялись друг с другом, но для Эдвина именно так выглядел его Рай. Вот так вот — яростно и страстно жить с этим человеком, принадлежать ему душой и телом, отдаваться, мечась под ним в приступах острого наслаждения, едва не теряя сознание от его напора и сумасшествия. Все нутро Алонсо скрутило сладким спазмом, а сознание его на несколько мгновений помутилось. Долгий стон лился с его губ, дышать стало совсем нечем. Эдвин вздрогнул и в последний раз толкнулся навстречу Луису, отдавая этому рывку последние силы и чувства.

А Луис принял отчаянное стремление отдаваться и брал Алонсо с тем невероятным желанием, которое вылилось в острый экстаз, от которого бросало в жар, а по мышцам разливалась слабость.

— Все хорошо, — шепнул он в губы Эдвина и улыбнулся. — Люблю тебя. Я так соскучился.

Эдвин, слегка ошалевший и растрепанный, улыбнулся, нежно взял лицо любимого в ладони.

— Я больше никуда не денусь. Обещаю тебе. — Алонсо уложил Луиса на себя, все еще не придя толком в чувства после случившегося. — Я хочу пойти с тобой в подвалы, — вдруг признался он, осторожно перебирая пряди влажных волос у виска короля и восстанавливая дыхание. Синие глаза сияли счастьем. — Если ты захочешь, конечно, меня туда отвести.

Неожиданное заявление привело Луиса в чувство, и он приподнялся, заглядывая Эдвину в лицо несколько встревоженно.

— Ты знаешь, что мы делали в подвалах? — спросил несколько взволнованно, вспоминая, как любили Фернандо и Кристиан пытки, как бывало король увлекался в играх, доводя их до тонкой грани, за которой может наступить смерть.

Алонсо растерялся и неловко отвел взгляд, но через мгновение уверенность вернулась к нему.

— Тебе же хочется этого, верно? Чтобы мы дошли до грани в наших... отношениях. Я тоже хочу, Луис. Хочу дать тебе все, что тебе нужно. — Эдвин с мольбой вглядывался в голубые любимые глаза. — Я не знаю, что происходило в тех подвалах, но догадываюсь. Я видел, сколько шрамов на теле Легрэ, я видел, как порою он был не в силах подняться с постели на следующий день, а он был очень сильным человеком... А еще, — Алонсо взял лицо Луиса в ладони, — я видел, что ты идешь туда по своей воле, и что происходящее там тебе нравится. Да, возможно, я пока не готов к чему-то подобному, но я хочу пройти этот путь вместе с тобой. Покажи мне, Луис, то, что ты скрываешь ото всех.

Герцог отвел взгляд. Он доверял Эдвину, но до сих пор думал, что тот не выдержит столько боли, сколько приходилось принимать ему самому или Кристиану, который неделями накладывал повязки на раны, а потом те превращались в шрамы. У самого герцога таких пометок было куда меньше, следы удушения проходили через неделю, а кожу Фернандо почти не вредил, лишь несколько тонких шрамов достались в наследство от диких плясок внизу, да рисунок по шее и лицу.

— Я не уверен, Эдвин, что тебе нужно знать это. Мы ведь совсем другие. Я не могу, чтобы ты был похож на Кристиана.

Сильвурсонни внезапно тяжело задышал, вспоминая, что в последние годы в основном он был сверху, и Легрэ любил боль.

Но теплые губы коснулись губ, успокаивая, прося прощения. Они действительно другие и Эдвин запоздало подумал: "А может Луису вовсе не нужно того, что было у него с Фернандо? Может он, Алонсо, его лекарство от жестокости и от того, что уже многие годы угнетает Сильвурсонни, лежа тяжелым камнем на душе".

— Тише... Тише, — шептал он, укладывая Луиса рядом с собой. Эдвин взял Луиса за руку и, вздохнув, посмотрел в глаза. — Ты вовсе не обязан делать ничего подобного, если не хочешь. Я объясню. Я вовсе не хочу занимать место Кристина и становиться на него похожим, да я и смогу. Не в нем дело, в тебе. Я доверяю тебе, понимаешь? Опыта у меня никакого, чего уж стесняться признать, и мне во всем приходится положиться на тебя. Пока ты задаешь наши игры, но придет время, когда я тоже буду готов проявлять инициативу и определять ход событий. Мне просто нужно определить границы, понять, в каком направлении двигаться и как далеко можно зайти. Вряд ли у меня получится сделать это как у Легрэ. Мое предложение было слишком, да? — Эдвин невинно улыбнулся, становясь похожим на того самого мальчишку, что когда-то спас Луиса с корабля, который собирался покинуть Вестготию.

— Ты не зашел далеко в своем вопросе, я должен был его ожидать, — сюзерен понимающе кивнул и задумался, что в самом деле может рассказать маркизу, который так открыто выразил свои сомнения и даже ожидания. — Понимаешь, мы любили играть. Я никогда не думал раньше, что смогу заглянуть в такие сладострастные бездны, что стану искать боли и однажды пойму, почему Легрэ о ней мечтал, как об освобождении.

Сильвурсонни погладил Эдвина по щеке, переходя на губы. Большой палец мягко прошелся по нежной коже, словно целуя.

— Чистое наслаждение от страдания бывает велико и приносит обоим почти райское удовольствие. Нужно учиться... не навредить, не убить, когда увлекаешься. Потому тот, кто ведет, обязан отвечать за двоих.

Губы Эдвина приоткрылись, не смея произнести ни слова, пока палец Луиса скользил по ним — такое приятное чувство, будто сама нежность касается кожи.

— Ты боишься потерять контроль?

— Фернандо терял, — тихо признался Луис, а в глазах его мелькнула короткая вспышка тьмы. Много раз приступы приводили к тому, что Кристиан оказывался чуть живой, много раз герцог и сам сталкивался с дьяволом своего "мужа". — Эдвин, я должен тебе признаться... — Сильвурсонни сильно занервничал, но не собирался отступать. — Когда в замке появилась принцесса Анника, ты ведь наверняка помнишь это, Фернандо обвенчался не только с ней.

Алонсо удивленно моргнул. Нет, от Фернандо, конечно, всякого ожидать можно было, даже двоеженства. Но если так, то тайна эта опасна, ведь тогда права на престол сына Фернандо могут оказаться весьма туманны.

— У него была еще одна жена?

Сюзерен прыснул со смеха и перекатился на спину.

— Была, Эдвин, была, — засмеялся он уже очень весело, — на нее записан старший сын короля и остальные отпрыски. Фернандо был знатный шутник, — сюзерен повернулся на бок и подпер ладонью щеку, лукаво глядя на Алонсо. — Дело в том, что он женился на мне, — сказал, выжидая реакции маркиза.

Алонсо забыл, как дышать, уставившись на Сильвурсонни во все глаза.

— Ой, — выдохнул он, в конце концов, обретая дар речи, и озадаченно потер пальцем висок. Эдвин пребывал теперь в некоторой растерянности. — Я слышал, что древние правители заключали подобные союзы, — сказал он, — до того как появилось христианство, но в наши дни это выглядит как-то дико... и смело. Неужели ваш брак заключила церковь?

Луис моргнул, подтверждая слова Алонсо.

— Он прижал священника и заставил, так будет звучать правильнее, — заметил спокойно. — Признаюсь, с тех пор моей уверенности поубавилось. Я ждал, что окажусь на костре, как только Фернандо умрет. Вряд ли он задумывался, что сделал. Чем мне будет угрожать даже возможность, что кто-то поймет про этот союз.

— Да, скверное дело, — подумал вслух Алонсо. Он слез с постели и отыскал взглядом свою одежду. — Надо найти церковную книгу и все бумаги. Это лучше сжечь, пока никому на глаза не попалось. Зачем Фернандо было совершать такой безумный поступок?

— Он желал узаконить моих детей на троне, ты и сам заметил, на кого они похожи, — Луис сел в кровати и запустил пальцы в волосы. — Чтобы никто не подкопался, и его жена, а в бумагах написано, что дети от меня, была законной. Теперь уничтожать бумаги — это лишить трона наследника.

— Или отправить его отца на костер, — пробормотал Эдвин. — Палка о двух концах. Разумнее было оставить в живых королеву — она бы не стала рисковать своим будущим и будущим своих детей... Но тогда твоя жизнь снова была бы в опасности. Пожалуй, история с юным принцем, сыном и наследником короля Фернандо, и с его регентом — это самое разумное, что можно придумать. Документы нужно хорошенько спрятать, Луис. — Алонсо обнял любимого за плечи. — Выигрывает тот, на чьей стороне армия и Церковь. Лучше не давать кардиналу повода усомниться в твоем благочестии. Нам придется быть очень осторожными, и пока кардинал в столице, мы не должны спать вместе. — Эдвин горько усмехнулся. — Черт, это легче сказать, чем сделать.

— Потому я предпочел бы, чтобы в столице остался Августино, которого прислали к нам из Рима. Сейчас многие родовитые фамилии замолчат, если удастся заручиться поддержкой Церкви. Зеленоглазый посланник приехал заключить мир, и думаю, что Папа будет доволен, но и мы можем диктовать условия, — мужчина притянул маркиза, чтобы поцеловать. — А спать мы будем вместе. Даже думать не о чем.

— Ты совершенно сумасшедший, — почему-то довольно заулыбался Эдвин. — Но надо на всякий случай переговорить и с Пьетро, и с Августино. Думаю, инквизитору тоже не надо неприятностей с вышестоящим начальством. Я уверен, что он на нашей стороне и любит Пьетро, а вот мальчишка наш совсем не думает порой, и может все испортить.

— Из того, что я понял по восхищенно-испуганным воплям барона Моунта, Августино получил письмо о приезде нового посланника. Несомненно, что он собирается остаться в Вестготии и получить здесь определенную власть. Инквизитор слишком молод, чтобы так высоко взлететь по меркам Рима, но в нашей власти потребовать именно его как будущего представителя власти Церкви, — сюзерен целовал Алонсо нежно. — А барона следует научить, как действовать.

— Я поговорю с ним, — выдохнул Эдвин, прикрывая глаза от удовольствия, которое приносили поцелуи Луиса. Хоть бы время остановилось теперь, и не нужно было есть остывшую кашу, одеваться, собираться в дорогу. Но их ждала столица и слишком много дел, и казни заговорщиков — с этим лучше не тянуть и все сделать до приезда кардинала.

* * *

После обеда, к часам четырем, когда солнце уже было на закате и стало красным, Луис все же решил дойти до кабинета и дать Алонсо хорошенько выспаться, оставив с ним слугу, который будет следить за состоянием маркиза. Но на пороге комнаты его ждал сюрприз — Пьетро мялся с ноги на ногу после вчерашнего неадекватного взбрыка.

— Желаешь попросить прощения? — сюзерен улыбнулся. — Августино тебя уже оправдал.

Пьетро, который уже достаточно давно бегал около комнаты милорда, вызывая несколько странные взгляды у давно знавших его товарищей-гвардейцев, втянул в себя воздух, чтобы сказать все, за чем именно пришел, но тут же передумал. Не одни же. И вообще непонятно за что было просить прощение, но это неважно же! Важно только одно — Август, его теплый, пряный, замечательный Август!

— Ваша милость, я бы хотел переговорить с вами наедине, — чуточку официально ответил юноша с поклоном.

— Идем, — ответил Луис. Раскрасневшийся Моунт выглядел совершенно как его отец. Он был взбудоражен и готов к сражению, и это напрягало Сильвурсонни, который быстрым шагом направился к кабинету, располагавшемуся неподалеку. — Что опять ты сотворил? — предположение возникало потому, что от Пьетро только и жди всяких выходок. — Говори уже, только поскорее, Алонсо может проснуться, а я должен почитать некоторые бумаги.

— Я? — искренне удивился юноша, стараясь не обгонять милорда. Мало того, что мужчина был ниже, так еще барона распирала энергия, куда нужно было куда-то деть. — Ничего я не натворил! — возмущение тоже шло от сердца. И как только за ними захлопнулась тяжелая дубовая дверь, выпалил: — Ваша милость, я прошу разрешения оставить службу!

— Что? — сюзерен даже забыл, зачем сюда пришел. — То есть оставить службу? Кто тебе позволил вообще даже подумать, чтобы меня бросить? Кто дал тебе право решать? Ты в армии, а не придворный. Ты без средств к существованию решил остаться? — возмущение мешалось с ревностью отца и недоумением, что его... да, его Пьетро собрался уйти.

Барон недоуменно моргнул — такой странной отповеди он не ожидал. При чем тут без средств к существованию? Нет, он, конечно, клялся и все такое, но решать-то ему... Пьетро растерянно почесал ухо и решил продолжить разговор.

— Ваша милость, я не могу больше оставаться при вас телохранителем по очень важным обстоятельствам. Я не могу остаться в Вестготии. Разрешите мне уехать.

— То есть не можешь? Я не собираюсь тебя отпускать. Все. Разговор окончен. — Луис вдруг рассердился. Что за бегство? Он не позволит какому-то мальчишке воображать из себя черт знает кого. Сначала пусть научится управлять, получит достаточно образования.

— Я не могу, — насупился Пьетро. — Мне очень нужно. Ваша милость! К вам телохранителем любой гвардеец с радостью пойдет! Да тот же Андреа, — кстати, надо-таки ему морду набить еще раз, чтобы бастардом прекратил называть, — он же не намного хуже меня на мечах!

— Нет. Я тебя высеку, — Луис развернулся разъяренный, вцепился пальцами в стол. — Высеку! Понял?

— За что? — с обидой спросил окончательно обалдевший от происходящего Пьетро.

— Я за тебя отвечаю. Ты никуда не поедешь и останешься при мне. Я обещал твоему отцу вырастить человека, а не забулдыгу подзаборного, — рявкнул Луис.

— Подзаборного? — вскинулся барон, будто ярый жеребчик впервые получивший кнута. — Забулдыгу? Это когда это я таким был?

— Ты никуда не поедешь, — Луис стал еще злее. — Я не потерплю измены своему государству. Ты подписал бумагу и будешь служить при дворе. Ты меня понял?

— Измены? — Пьетро побледнел и сжал губы. Он только лишь хотел испросить разрешения уехать, а в ответ... Стало больно и обидно, до вскипающей где-то внутри пены ярости, готовой выплеснуться наружу неизвестно чем. — Слушаюсь, ваша милость, — юноша коротко поклонился. — Дозвольте идти?

— Нет. Ты не объяснил причин, ты просто срываешься и хочешь уехать, оставить меня, Алонсо, оставить... Ты оставляешь всех нас, а я возлагал на тебя такие надежды! — обреченно заявил Луис и покачал головой.

Пьетро глянул исподлобья на милорда.

— Я для вас ребенок, и им и останусь. Дядюшка Эдвин только подтвердит. Какие на меня надежды можно возлагать? — сколько он ни пытался хоть что-то противопоставить этому мнению о себе, все было бесполезно. Чего теперь тянуть? Да безразлично это как-то теперь. — Еще несколько лет побыть рядом с вами оруженосцем — и все. Вам-то никакой разницы не будет, а мне... — губы дрогнули и опять сжались полоской стали. Август не будет ждать столько. Он и сейчас уже занимает большую должность, а за эти несколько лет станет вообще неизвестно кем. Опять запрется в догматы своей церкви — зачем ему будет нужен великовозрастный непонятно что из себя представляющий воин? Пьетро уставился в пол, чтобы скрыть вдруг накатившие боль и ужас.

— Ты не будешь моим телохранителем, ты займешься делами наравне с Алонсо, — Луис сощурился, — я намерен продолжать твое обучение, чтобы мой сын не остался один, чтобы рядом с ним был верный советник. И да, ты ребенок, пока еще ребенок, — заметил он строго, но уже более ласково, — и я тебя люблю.

Пьетро поднял голову и горько посмотрел на сюзерена.

— Мне восемнадцать, а не восемь. Я многое понимаю. Вы думаете, я не понял, что отец меня готовил только как воина? Теперь я знаю причину, но — мне большего и не нужно. Замок — это максимум моей ответственности, да и то... — юноша вновь сжал губы, чтобы судорожно вздохнуть и продолжить: — Я люблю и вас, и Вестготию, но сейчас... Вы же любили, вы должны понять. Я... — Пьетро не знал, как объяснить свое желание, даже не желание, а необходимость, выворачивающую сердце, чтобы не выдать Августа, а потому вновь уставился в пол. — Если я останусь, я умру.

— Что за глупость, ты не умрешь, ты... любишь, и это прекрасно. Я знаю кого именно, и я не против, — Луис старался не улыбнуться, вспоминая зеленоглазого темнокожего инквизитора. Тот был очень красив и экзотичен, в нем наверняка много жара — настоящая пустыня. — Живите вместе, я совершенно не против, и сделаю все, чтобы никто не узнал о вашей связи.

Юноша растерянно поднял глаза. Откуда? Неужели Эдвин сказал? Это было с одной стороны обидно, с другой — принесло облегчение, можно говорить прямо.

— Его отсылают в Рим, — тихо проговорил, почти теряя дыхание.

— Отсылают? Видимо, решение принято Папой, я в курсе, что приезжает новый архиепископ, но это не повод прощаться с Августино, — Луис уже открыто улыбнулся. — Ты хочешь, чтобы он остался? Или все же будешь рисковать на юге? — бровь изогнулась. — Здесь тебе проще будет устроить для вас гнездо.

Пьетро недоуменно моргнул и машинально провел пальцами по уху.

— Но... Его же отсылают... Папа... Как можно остаться? — в голосе слышалась и надежда, и недоверие, и скрытая радоcть от возможности остаться. Здесь, конечно, спокойнее — и защита, и возможности. Совершенно непонятно, что будет на юге, не зря Август так волнуется. А тут... Сердце опять сладко заныло воспоминаниями и желаниями.

— Я написал письмо Папе, — мужчина сделал к Пьетро два шага и взял того за предплечья. — Сегодня отправил. Ты рад? — светло-голубые глаза заглянули в темный бархат волнения мальчика, единственного напоминания, что Сильвурсонни так бережно оберегал.

— Правда? — несколько восторженно уточнил Пьетро. Неужели? — Ваша милость, я... Спасибо, — голос дрогнул. Хотелось обнять, прижать, поблагодарить. Если бы на месте милорда был Алонсо, юноша так бы и сделал, но сейчас просто забормотал, хлопая глазами и не зная куда девать руки. Щеки алели волнением и восторгом — останется! Его Август останется! — Спасибо... Я...

— Тише, спокойнее... Ты должен задержать Августино на несколько недель и сказать, что его величество не отпускает его до приезда архиепископа. Твой зеленоглазый избранник очень упрям, я не смог ему внушить подождать. Если он уедет, там ты его точно потеряешь. Послушай меня, Пьетро, я лучше знаю. — Луис погладил Моунта по щеке. — Так что собирай его в дорогу в столицу. Придется тебе покои побольше выделить. Или вы отдельно станете жить?

Ошалевший Пьетро — как милорд смог уже так все продумать? Ведь они же с Августином еще до вчера ничего не решили! — машинально кивнул непонятно чему, потом быстро поправился:

— Отдельно! — ведь именно так хочет Август. Но, черт возьми, как же хорошо было бы знать, что любимый всегда рядом! — И Августу побольше выделить! — а вдруг удастся уговорить? Ну вроде как телохранитель рядом быть... Рядом... Размечтавшийся Пьетро смущенно моргнул: — Ваша милость... Я все сделаю!

— Только не говори прямо, прояви хоть раз хитрость, просто скажи, что я велел именно так. Скажи, что я запрещаю ему ехать в такие холода и что проще добраться до столицы и дождаться весны. Путешествие во время морозов — это большой повод, чтобы его задержать, — хитро подмигнул Луис.

Пьетро опять кивнул и погрузился в задумчивость — как лучше всего это преподнести Августу. Странно, но со всеми другими он мог молоть что угодно и сколько угодно, с инквизитором же было не так. И врать не хотелось, и всю правду не скажешь. Хотя... Вот если сказать правду, но под другим боком? Это ведь сойдет? И зимой действительно путешествовать не ахти, даже на юг — вот как попадешь под проливной ливень на недельку, точно взвоешь...

Августино ждал появления барона с нетерпением, он уже собирал вещи и даже велел запрячь лошадей, когда явился задумчивый Пьетро. Сердце ухнуло — наверняка, сюзерен отказал. Отказал. Инквизитор, стоявший у кровати, так и опустился на нее, прочитав в темном взгляде волнение.

— Ты не едешь? — спросил прямо.

— Ты тоже, — Пьетро сел рядом и судорожно-счастливо сгреб Августа в объятия. Вот не испортить все, когда он рядом? Когда все мысли только об одном — о нем? — Его милость просил передать, что нижейше просит тебя остаться, пока не прибудет новый посланник от Папы, что ситуация слишком шаткая и обязательно нужно присутствие представителя Рима при дворе, особенно инквизитора. И если ты сейчас уедешь, то опять могут поднять голову недобитки на севере, и новый посланник вновь угодит в котел гражданской войны... — юноша говорил и говорил, а потом выдохнул в шею мужчины: — Август, я тоже прошу — не уезжай. Хоть чуть-чуть. До столицы, до нового посланника. Много времени ты потеряешь, а для меня, для нас... Я решу, обязательно решу эту проблему, поверь мне, — барон сорвался на судорожный, сминающий всякое сопротивление поцелуй.

Августино даже и не понял, что на барона нашло, как тот его завалил на кровать и стал целовать и лишил всякой возможности к спору. Остаться здесь священник никак не мог, разве не понял Моунт, но тот говорил про сюзерена, про просьбу, которая, конечно, имеет под собой основание.

— Я останусь, но это ничего не изменит. Когда приедет архиепископ, то с ним прибудут и другие служители церкви, и новый инквизитор, — шептал он, целуя страстно в губы единственного на всем свете любимого.

— Это потом, я потом разберусь, придумаю что-нибудь, — Пьетро срывался на правду. Если милорд ничего не добьется от Папы, то он сам обязательно найдет выход, костьми ляжет, но найдет. — Пока в Альмаро поедем вместе. Зима сейчас холодная, я буду греть тебя каждую ночь. Его милость не против, чтобы я пока тебя поохранял, — шептал сбивчивым шепотом, убирая поцелуями переживания и утверждая что оно есть — будущее для них двоих, общее, совместное, теплое солнцем его Августа.

— Это нехорошо, я нарушу сроки, я не исполню повеления, — поцелуи на открытой коже становились почти отпечатками огня. Августино уносило из реальности, хотелось соглашаться, поддаваясь напору молодого барона. И мысль поехать в столицу выглядела почти осязаемой. Увидеть, где живет Пьетро, побыть с ним чуть дольше, даже если потом придется расстаться навсегда.

— Там не было сроков, — пробормотал юноша, думая о том, закрыл ли он дверь или теперь все равно. Хотя если кто-нибудь зайдет, будет не очень хорошо, наверное.

— Я... не было сроков? Правда, не было, — рассеянно проговорил Августино и застонал от нового поцелуя, что прошелся по плечу. Пальцы Пьетро стягивали сутану. — Закрой дверь, пожалуйста, — взмолился инквизитор.

Барон что-то согласно промычал, продолжая бесстыдные своей откровенностью и прямотой поцелуи, затем с видимой неохотой быстро встал и задвинул яростно взвизгнувший засов. Никто не войдет.

— Август, — Пьетро забрался на кровать и жарко зашептал на ухо инквизитору: — Падре, вы в моей власти сейчас. Никто не войдет.

Юноша не собирался больше сдерживаться и с нетерпением развязывал веревочный пояс, в который раз сетуя на странные обычаи римлян. Нет, он, конечно, уже научился управляться с этим узлом — черт возьми! — нормальный пояс было бы гораздо легче расстегнуть.

Судорожная, почти неуправляемая страсть Моунта всегда воспламеняла инквизитора, и теперь тот вновь заставлял забываться и забывать о сане и о том, кому отдана судьба, что божественное превыше плотского, только плоть желала совсем не молитвы, а жарких объятий, постыдных поцелуев и прикосновений, горячности...

— И в чем же твоя власть? — Августино потянул через голову с Пьетро рубашку, чтобы поскорее добраться до его горячей кожи.

— В том, что принадлежу тебе, — юноша не шутил, лишь любовь и желание были в его объятиях, трепет в прикосновениях к телу любимого и ничего лучшего для него было в тот момент на свете.

— Тогда и я властвую над тобой, потому что... — Августино помолчал немного, но это было не стыдом, а любованием. — Потому что я люблю тебя, — признался он осознанно и честно. — И странно было бы скрывать дальше истинное чувство.

Счастье окатило Пьетро горячей волной, прокатилось по телу жарким пустынным ветром — с головы до кончиков пальцев, застыло в них покалываниями, готовым сорваться ураганом, что уносит в неведомые дали, не спрашивая тебя, хочешь ты этого или нет. Юноша застыл на секунду, весь поглощенный этим чувством, боясь сорваться в радостное сумасшествие, которое уже прорвалось влажным блеском глаз.

— Август, любимый, всегда с тобой буду, — поцелуй был медленный, потому что так было правильно и хорошо. Отдать всю радость и счастье — ведь когда отдаешь хорошее, оно только приумножается.

— Не говори ничего, — инквизитор положил палец на губы Пьетро, останавливая. — Никогда не обещай, просто будь сейчас, — он притянул опять барона, чтобы потянуть прочь покрывало и скинуть на ковер шкатулку с четками. Развязал на штанах барона тесьму, нетерпеливо дергая за узлы, и потянул и те вниз. — Ты такой красивый, — признался, вспыхивая, когда увидел возбуждение Моунта.

Дрожь прошла по телу юноши от видимого смущения священника. Он ничего не мог с собой поделать — такой Август вызывал прямо-таки дикое желание, возможно потому что вспоминался странный разговор и первый вкус в шатре на поле будущего сражения с мятежными баронами. Или следующий раз — уже в замке и еще следующий...

— Август... — простонал юноша, склоняясь к паху мужчины поцелуями. Как он так сносил голову — было непонятно, но каждый раз его взгляд, слова, поцелуи, запах выбивали Пьетро из нормального состояния разума. Вот и сейчас — курчавые жесткие волосы пахли травами, возбуждающими лучше всяких афродизиаков, возбужденный член, перевитый узорами вен, так и манил вобрать, что барон не замедлил сделать.

И инквизитор упал в подушки. Он даже вскрикнул слишком громко, когда губы обхватили плоть и втянули так жадно, зарылся пальцами в густые смоляные волосы барона, закрыл глаза, толкаясь вверх бедрами и совсем уже не контролируя происходящего. Все ночи вставали перед глазами, их страсть так и кипела, не собираясь затухать. Они даже говорить пока не могли, все сходило к поцелуям и объятиям, и закрытый Августино не понимал, что с ним, он ведь совсем еще не знает Пьетро, а ему доверяет жизнь, рискует.

— Еще, молю, — попросил, кусая губы.

Просьба отдавалась гулом в ушах барона, заставляя удваивать усилия, ласкать со всей доступной страстью и умением. Ласкать языком, губами, проходиться по уздечке, вылизывать щель на головке и пьянеть от первых капелек спермы. Проворные пальцы тоже не оставались без дела — аккуратно проникали в мужчину, чтобы добраться до заветной точки, затопляющей тело всплесками блаженства.

Августино цеплялся за покрывало, за ткань перестеленной кровати, дрожа от того, что сейчас сорвется на громкие стоны, что его услышат, что придут слуги, кусал кулак. Пьетро вбирал его плоть ритмично, и инквизитор кусал себя все сильнее, толкаясь на пальцы и умоляюще вздрагивая всем телом. Его дыхание давно сбилось и стало прерывистым.

Юноше хотелось большего, но на дворе стоял ясный день, а это не время для длительной страсти. Даже то, чем они сейчас занимались, было на грани острого, как кинжал, риска, но противиться было невозможно. И Пьетро старался довести Августа до оргазма как можно быстрее, почувствовать его вкус, чтобы дожить до вечера без такой сильной дрожи только от мысли о любимом. Сегодня они еще останутся в замке, сегодня еще будет ночь на двоих в жаркой комнате инквизитора, пропитанной запахом мускуса, сандала и запретной страсти.

Молодой священник еще не научился сдерживать реакции, и каждый его всхлип сопровождался почти метаниями по кровати. Хотелось сбежать, хотелось остаться, хотелось всего и сразу. В дверь постучали негромко — Августино покраснел, сдерживая стон, и сдавленно попросил.

— Чуть позже, я занят, — он и, правда, был слишком занят — губами, бесстыдно вбиравшими его член, и пальцами, проникавшими в тело.

Мнимая опасность добавляла огня в крови Пьетро и он, оторвавшись от инквизитора, заумолял жарким шепотом:

— Август, позволь, — а что именно позволить, показывали движения, не оставлявшие жаркими терзаниями тело.

— Что? Что позволить? — зашептал инквизитор, начиная отползать по кровати. — Прекрати... Если услышат, то будет худо, — он уцепился пальцами за изголовье, намереваясь соскользнуть с кровати.

— Август, я тихо, — Пьетро с негромкой мольбой подвинулся вплотную к мужчине, зажав его в ловушку горячего тела и дерева спинки роскошного ложа, что стояло в покоях святого отца. — Тихо, — юноша судорожно, будто в бреду, целовал лицо, плечи любимого, умоляя отдаться.

— Сейчас? — воспоминание о первом таком опыте заливало темные щеки густым румянцем. — Пьетро, что ты делаешь? — Августино ладонью отдалял барона, стараясь не шуметь и практически оказываясь под ним все больше.

— Люблю тебя, — не раздумывая отозвался барон, все сильнее наваливаясь на инквизитора, умоляющими движениями оглаживая и раздвигая его бедра.

Священник дышал, чуть ли не срываясь на хрипы, потому что вновь не был готов к тому, что собирался сделать барон. Сейчас, днем, когда все могут услышать. От одной мысли, что так и будет, голова закружилась.

— Мы не одни, за дверьми слуга... Пьетро... — Августино перешел на едва различимый шепот.

— Ты хочешь? — Юноша прижал к себе любимого, а член уже упирался в колечко мышц, и сдерживаться становилось все труднее.

Августино даже взгляд отвел, настолько темное пламя вспыхивало в глубине карих, темных глаз. В животе приятно горело, возбуждение было слишком сильным, чтобы он ответил "нет", барон это должен был чувствовать всей сутью.

— Хочу, да... Но не теперь! Пьетро! — священника обдало жаром — в него упирался твердый желающий удовлетворения член.

— Мы тихо, — у юноши даже шепот выходил дрожащим от напряжения и жажды, пока он настойчиво потихоньку продвигался вперед, и как только почувствовал напряженное сопротивление мышц Августа, подхватил его, прижимая к себе, насаживая на себя. Эйфория накрывала с головой, и любимый казался легче пушинки.

Больших усилий стоило священнику не издать ни одного звука, уши его просто полыхали, а сердце билось так, что может и за дверью слышно. Августино рыпнулся сильнее, когда головка вошла в его тело, покрываясь потом, шумно задышал, утыкаясь в плечо Пьетро и моля, чтобы кровать не скрипела.

Юноша шептал что-то благоглупостное, пока не услышал сдавленный стон и хриплое еле сдерживаемое дыхание инквизитора. Аккуратно уложив мужчину, выцеловывая все доступные места, барон начал медленно двигаться, стараясь, чтобы каждое проникновение доставляло удовольствие любимому, задевая волшебную точку, которой господь наделил всех мужчин. "Странная глупость — одарить этим и объявить мужскую любовь греховной", — смутно мелькнуло в голове Пьетро, пока он несколько судорожно любил своего Августа.

А тот лишь пытался не застонать сильно, прожигаемый жаром и растущим вожделением. Второй раз оказался не болезненным, но слишком ярким. У Августино круги стояли перед глазами, пока барон проникал в него, постепенно продвигаясь все глубже и медленно раскачивая бедрами.

— Ты сумасшедший, — повторял тихо, — совсем сумасшедший, — акцент проявлялся все сильнее, чем меньше инквизитор соображал.

— Да, — вторил ему Пьетро, не отрываясь поцелуями от любимого. — Сумасшедший тобой, тобой, — искренность признаний резала сталью, и горло перехватывало от безумного счастья — быть рядом с Августином.

Августино уже не отвечал, лишь кусал поцелуями плечо Моунта, почти теряя сознание от слишком ярких впечатлений. Он умолял всем телом не прекращать, двигался навстречу уже сам, хватаясь за плечи Пьетро.

Уже и так доведенному до пика возбуждения инквизитору нужно было не так много, чтобы дойти да грани, поэтому когда вскорости юноша услышал сдавленный всхлип, он замер. Черт с собой, это неважно сейчас.

Инквизитор вздрогнул в последний раз, изливаясь на живот и понимая, что его Пьетро так и не достиг разрядки, что все произошло слишком быстро.

— Август, господи, Август, — Пьетро вновь бешено целовал любимого, благодаря за все на свете.

— Прости, — пробормотал священник. — Я не хотел. Извини... — стыд вперемешку с блаженством мешал здраво соображать.

Счастливый до чертиков Пьетро не осознавал странность слов любимого, он просто отпустил его и обнимал — еще чуть-чуть, пока можно, вот еще капельку, утопая лицом в запахе волос.

— Август, любимый...

Инквизитор окончательно расслабился, услышав нежный шепот на ухо, а потом откликнулся на поцелуи и перевернул Моунта на спину, желая ему помочь. Он никогда не делал этого и теперь очень волновался, сползая вниз к члену Пьетро.

Моунт очумело смотрел на священника. Об этом было невозможно даже помыслить, но это было.

— Август, — чуть выдохнул Пьетро и имя прошелестело волшебством, сладким запахом садов, такой искренней благодарностью, которую невозможно высказать словами.

Августино лизнул ствол, пробуя и боясь, что это вызовет в нем отторжение, но воспоминание о том, как самому нравилось получать подобные ласки заставило старательно повторять все то, что делал сам Пьетро по ночам. И темные губы инквизитора вобрали головку с тихим стоном.

Юноша, наблюдавший за происходящим, затаив дыхание, судорожно выдохнул. Непонятно почему, но он жутко волновался. Он так не волновался, даже когда в первый раз решился переспать с девушкой. Первый раз с мужчиной прошел вообще легко, может быть, потому что по пьяни было да с опытным партнером, к тому же психологически юный баронет к этому был готов. А сейчас было ощущение, что он чуть не девственница на выданье. Прикосновения Августа в таком интимном месте — он них перехватывало дыхание. Или наоборот. Пьетро сам не понимал, что именно, но дрожь прошибала тело от каждого пробующего его плоть движения, заставляя дышать все чаще.

Инквизитор и правда и сам не знал, что делает, но он смотрел в круглые и дрожащие глаза Пьетро, в его блаженство и смелел с каждой минутой, двигаясь губами бережно, но уже более активно. Барон был таким нежным, и кожа его — она совершенно сводила с ума. Отказаться от такого лакомства? Да никогда в жизни. На юге часто готовили фруктовое мороженое, смешивая лед и фрукты. На вкус Августино член Моунта был именно таким.

Юноша, которого уже колотило мелкой дрожью, старался немного подаваться навстречу, но мышцы почти не держали, и напряжение дрожало пределом, перемежаясь с судорожными всхлипами. Пьетро осознал, что еще чуть-чуть, и он кончит, и от этого было сладко и вновь страшно — вдруг Августу не понравится?

Судорожные движения подсказывали, что юноше нравится, но инквизитор действовал слишком наугад, двигаясь осторожно по стволу и толкая себе за щеку, слышал всхлипы барона и увлекался еще больше.

— Ав-густ, — простонал Пьетро и, сжимая ягодицы, несколько раз сильно толкнулся в рот любимого, не в силах выдерживать напряжение, и со всхлипом излился, бессильно откидываясь на подушки. Перед глазами плясали белые звездочки, а мышцы, казалось, жили отдельной жизнью и вообще не хотели слушаться.

Растерянные зеленые глаза поднялись на юношу, во рту плавал незнакомый терпкий вкус, и инквизитор облизнулся, удовлетворенный своими собственными ощущениями. Как ему понравилось. Он хотел повторить еще раз — этой ночью.

— Это так приятно, — выдал со всей откровенностью шепотом.

"Господи, спасибо-спасибо-спасибо!" — бормотал про себя Пьетро, обалделый и счастливый. С трудом повернувшись, он ткнулся Августу в колени, с благодарностью обхватив его за талию. Хотелось прижать и не отпускать. Родной, любимый...

* * *

Прошло несколько дней прежде, чем Луис решил, что Алонсо достаточно окреп и стал собирать в дорогу своих рыцарей, а также давать последние указания для того, чтобы укрепить границы баронства РАйсаро и установить здесь посты охраны.

Эдвин уже не был вял, как раньше, к нему вернулась и сила, и разум, но сюзерен продолжал опекать военачальника и даже специально для него потребовал утеплить карету. Ни к чему при таком истощении ехать верхом.

— Завтра уезжаем, — когда слуга доложил о готовности обоза и челяди, Сильвурсонни сразу отбросил дела и направился к Эдвину, который должен был сложить бумаги и отправить последние письма в столицу.

Алонсо все проверил еще раз и, наконец, застегнул дорожную кожанную сумку с аккуратно сложенными в нее пергаментами. Когда вошел Луис, Эдвин улыбнулся ему.

— Я готов, — сказал он, обводя взглядом спальню, которая оставила о себе массу приятных воспоминаний о проведенных здесь часах любви. Впереди была дорога, встреча кардинала и бог знает, что еще. — Немного жаль уезжать отсюда, — Эдвин подошел к королю и нежно провел рукой по его плечу, по алому шерстяному сукну, вышитому золотом. — Мы предавались здесь разврату, о котором я еще месяц назад и помыслить не смел. Немного будущее пугает.

— А меня не пугает, а радует, — сюзерен улыбнулся. Он и помыслить не смел, что однажды вновь будет счастлив, как теперь. Но Алонсо рядом, он теперь будет принадлежать только ему, так что никакой кардинал не помешает. Разберутся и с красными мантиями, и с крестами, и с догмами. — Дорога будет тяжелой. Я предпочту, чтобы ты ехал со мной. Ты хочешь поскорее взять на себя много, но придется потерпеть.

— Да, — Эдвин кивнул, соглашаясь, — хочу, — а потом смутился и сделал шаг ближе, любуясь улыбкой Луиса. — В карете мы этого еще не делали, — заговорчески шепнул он, стараясь не засмеяться. О да, Алонсо уже представил, как они поедут до столицы и чем именно займутся по дороге, хотябы разок. Эдвин покраснел как мальчишка. — Боже, со мной произошло что-то чудесное — я не могу ни о чем другом думать, как только вижу тебя, Луис. Мой рассудок совершенно мутится, но мне так нравится.

— Честно? Я тоже кое-о-чем подумал, — заговорческим тоном сообщил сюзерен, привлекая Эдвина и глядя тому в глаза. — Связать тебя и в карете поиграть в жестокие игры, — сказал тихо, сильнее сжимая в руках. — Ты вызываешь во мне столько эмоций, что путешествие может быть весьма приятным, если мы оба этого захотим. Я повелел постелить там шкуры.

— Да? — Дыхание Алонсо сбилось от предвкушения, и он невольно отпустил взгляд на губы Луиса. Объятия короля — даже легкие и невинные невероятно возбуждали. Эдвин снова взглянул в глаза Сильвурсонни и улыбнулся. Просто голова кругом шла от счастья. — Я уже думал, что никогда не дождусь этого прекрасного события. Жесткие игры с тобой — я много думал об этом, я хочу этого... с тобой.

— Я знаю, — голубая сталь глаз выражала понимание. Эдвин желал боли, в нем пряталась его настоящая суть, требующая познать наслаждение, замешанное на крови. — Тогда ляжем пораньше. С утра отправляемся в путь рано, и я думаю, что мы многое успеем и в первый, — легкий поцелуй обещал наслаждение, но Луис не торопился рассказать, что задумал. Пусть до утра Алонсо томиться предвкушением и придумывает, что именно придумал сюзерен.

— Ты мне не скажешь, да? — Эдвин принимал поцелуи короля как желанный долгожданный дар и дрожал в его руках. Уснуть рядом с ним будет сложно. Алонсо потянул Луиса к постели, в ответ почти невесомо целуя вперемешку со словами. — Ладно, я подожду до утра... если не умру к середине ночи от любопытства. Поможешь мне заснуть?

Луис кивнул. Он любил изводить Эдвина ласками, и теперь развязывал на нем ленты, пробираясь под рубашку, чтобы добраться до члена. Реакция, которую не скроешь, возбуждала не меньше, чем хрипловатый голос Алонсо, который ждал короля почти целый день.

— Ложись на спину, — сюзерен собирался сегодня быть ласковым, нежным, чтобы завтра Эдвин понял разницу.

Алонсо покорился, как делал это всегда. Оказавшись в постели, он подумал о том, что ни с одним мужчиной не смог бы так запросто быть открытым, теперь даже страшно было представить, на какое одиночество он был бы обречен, выбери Сильвурсонни Пьетро. Алонсо так и умер бы, ни с кем не сойдясь. Его любовь не назвать любовью к мужчинам — он любил Луиса, любил как человека, как родное и близкое существо, как единственного. Если бы Сильвурсонни был женщиной — Эдвин любил бы его с той же силой. Его, будь он хоть зверем, хоть призраком, хоть камнем... только его. Тяжело дыша, Эдвин не сводил влюбленного взгляда с короля.

— Я весь твой... с головы до... — Алонсо едва не сказал "до члена", но, подумав, решил, что это слишком пошло, смутился и поправился: — до ног.

Сюзерен потянул прочь еще одну ленту, обнажая и любуясь тем даром, что преподнесло ему небо. Если бы Эдвин заглянул в сердце, которое год назад обуглилось, то понял, что в него вернулась весна. Что надежды вновь трепещут в душе Луиса и его тело полнится, как кубок крепким вином любви и страсти.

Без слов мужчина стал целовать живот и пах Алонсо, спускаясь на ноги, дошел до самых колен, выражая тому свою признательность за доверие, за чувство, вернулся к возбужденной плоти, замечая, как подрагивает любовник, ожидающий ласки, и накрыл его член ртом, втягивая и сразу задавая темп их близости.

Эдвин шумно втянул воздух в легкие и зарылся пальцами в льняные теплые пряди волос Луиса, не смея отвести взгляда от представшей взору картины. Голову вело от наслаждения, горячей влаги и касаний языка, что дарил король — больше этих ласк Алонсо хотел ответить тем же, подарить такое наслаждение любимому, на какое только способен. Завтра, это будет завтра, и когда Луис свяжет его — они оба получат то, что жаждут. Эдвин чаще задышал, осторожно толкнувшись навстречу.

Луис неспешно провел языком по стволу, наслаждаясь каждым движением навстречу — предопределение их встречи, связанное с надеждами Кристиана, теперь казалось чем-то божественным. Рядом. Не отпускать, требовать ответной страсти до изнеможения, чтобы ночь показалась короткой, а сон был крепким. Завтра с утра они отправятся в путь. До весны осталось несколько месяцев, и дел еще много.

Пока же губы вбирали член, толкали его в глотку. А пальцы удерживали за бедра, вдавливаясь в мягкую плоть и оставляя красные пятна.

Возбуждение Алонсо стремительно набирало обороты, а когда Луис вбирал его до упора — просто в глазах темнело, и все вокруг начинало вертеться, точно сошло с ума. Эдвин, поначалу сдерживающий стоны, через пару минут уже не стеснялся рвущихся из горла протяжных звуков. Он гладил плечи Луиса, цеплялся в ткань его одежд или в одеяло, запрокидывал голову, открывая белую шею взорам любимого, и в конце концов, чуть развел колени в стороны — провоцируя, приглашая, умоляя взять себя.

Несколько минут сюзерен еще мучил любовника, чтобы потом потянуть его к себе, заставляя зависнуть между кроватью и полом, и вошел до упора почти сразу, не щадя и добиваясь быстрой разрядки, двигаясь резко внутри горячей пульсирующей тесноты.

Темная ночь спускалась в сердце вновь — неудовлетворенность скоро разрушится. Алонсо готов принять боль. Он теперь его навсегда.

Несмотря на мучившее Алонсо любопытство, ночью он спал, как убитый, — измученный любовными ласками и жаркими часами соития, Эдвин засыпал мгновенно, стоило только голову приклонить к подушке. Утро же приносило ему новые надежды и сюрпризы — один другого интереснее. И все же, это утро должно было стать особенным. Собираясь в дорогу и помогая королю в мелких заботах, Эдвин почти позабыл о своем ожидании, но едва они с Луисом сели в карету и вся процессия двинулсь в долгий путь, Алонсо уже не мог думать ни о чем, кроме обещанного сюрприза. Внутри кареты действительно расстелили много шкур, и окна занавесили ими же, чтобы внутри было тепло. Полумрак, царивший здесь, волновал тем, что в нем хотелось целовать Луиса. Алонсо сидел напротив него и усиленно делал вид, что совсем позабыл об обещании короля связать его.

— Остановимся на отдых в той же деревеньке, что была по пути сюда? — спросил он как бы между прочим. — В прошлый раз мне там очень понравилось. — Эдвин многозначительно улыбнулся.

— До деревеньки еще долго ехать, — заметил Луис, чуть наклоняясь вперед и кладя ладони на колени любовника. Прошла ночь еще тлела жарко в воспоминаниях, тело не остыло от поцелуев и хотелось продолжения — как бы не сложилось, согласие давно получено, сам Эдвин предлагал попробовать что-то жесткое.

Мужчина провел по ногам, раздвигая края теплого меха, в который был укутан военачальник, оттягивая момент начала игры. Пальцы чувственно прошлись по бедрам.

— У нас достаточно времени, — добавил с полуулыбкой, скрывающей нетерпение. — Только не кричи громко. Это главное условие — нас не должны слышать.

Сюзерен протянул Эдвину открытую ладонь, сжал руку, а затем пригласил опуститься на колени к себе спиной. В полутьме что— то звякнуло. Сперва Луис буквально придавил весом военачальника, но лишь для того, чтобы дотянуться до цепей, которые были вбиты в стены кареты. — Ты еще не передумал? — шепнул в ухо, защелкивая на запястье холод оков.

— Нет, — тихо ответил Эдвин, дрожа от жаркого дыхания, опаляющего кожу в прохладном воздухе. Металл на запястьях напротив, обжигал холодом. Алонсо невольно сглотнул, безуспешно пытаясь догадаться, что будет дальше. Пока ему все очень даже нравилось: непривычное чувство беспомощности и полная власть Луиса. Сердце в груди забилось чаще. — Я постараюсь не кричать... громко. Обещаю.

— Попробуй, иначе мне придется тебя наказать, — Луис не шутил. Его настрой говорил сам за себя. Вторая рука была закована, как и первая, и Эдвин оказался вжатым в теплый мех лицом. Над ним же сидел на своем сидении сюзерен, дававший любовнику пока осознать, что отказаться от милости государя невозможно. Сильвурсонни достал из-за пояса длинный кинжал и разрезал пелиссон Алонсо, чуть задевая кожу и чувствуя, как вздрагивает его жертва, когда остаются порезы.

Алонсо стало немного не по себе, а через минуту он понял, что невольно задерживает дыхание. Он лежал, прижавшись щекой к теплому меху, с заведенными за спину руками, не смея шелохнуться, немного напрягаясь, когда лезвие касалось кожи. Боль как от шипа, царапающего кожу, сменялась чувством теплых капель — капель крови, скользящих по спине. Алонсо сжал зубы и шумно задышал.

— Тише, все хорошо, — сюзерен наклонился и слизнул капельку крови, проступавшую между лопаток, одновременно стягивая с плеч Эдвина одежду. Ткань трещала и поддавалась, обнажая горячее тело. — Сердце бьется слишком часто, а ведь я еще ничего не сделал, — заметил Луис мягко, вспоминая, какой рисунок оставил Кристиану Фернандо на груди, сколько шрамов украшало его спину. Тонкое лезвие прошлось холодом между лопаток, а следом нежные поцелуи.

От всего этого у Алонсо кровь леденела в жилах, но это было не страхом, нет. Он еще не знал названия этому чувству, когда боль воспринимается, словно первая ночь любви, словно первое проникновение — и в груди все заходится от чувств, восторга и сладкого ужаса. И да, сейчас все это выливалось в желание. Поцелуи Луиса после боли казались еще острее и чувственнее.

— Это... — Алонсо сглотнул, позволив себе подышать глубже. Ему было хорошо, но он не осмелился произнести это вслух и пока путался в своих ощущениях. — Я в порядке... правда. Просто ты так близко и... Не останавливайся...

Сильвурсонни и не собирался останавливаться. Он вел лезвием дальше, оставляя тонкую полоску, которая обязательно будет щипать. Пока еще тонкая боль, которая обострится, когда Алонсо станет жарко, когда таких полосок будет много, Язык добавлял соли, заставлял военачальника прогибаться под поцелуями. А кинжал все выводил неровные узоры, чтобы оставлять за собой капельки крови, горячившие сознание и смещавшие мир Луиса в сторону, где голос говорил о ценности этой красной жидкости, где боль жгла самого сюзерена, отнимая его у холодной расчетливости отца Ксанте.

Алонсо в конце концов застонал. Он перестал считать, сколько раз вздрагивал под острым краем кинжала, дрожал под губами Луиса, тихо дергая запястья в цепях. Эдвин постепенно дурел, впадая в состояние какой-то ненормальной эйфории. Разве он не должен испытывать ужас и страх? Разве Сильвурсонни не жаждет именно этого? Алонсо не понимал, как должен вести себя, — и это его пугало больше, чем возможность серьезного ранения в случае, если карету хорошо тряхнет. Эдвин прикрыл глаза. Нож коснулся кожи снова и Алонсо уже инстинктивно снова напряг мышцы. Теперь его боль была постоянной и накапливалась, не собираясь проходить.

Луис улавливал все новую дрожь, прожигавшую в груди жажду обладать. Карета покачивалась, рука крепко держала рукоять, а губы слизывали кровь, которая наполняла рот соленой сладостью. Сюзерен не сдержался и укусил Эдвина между лопаток, желая, чтобы тот издал звук погромче.

Эдвин вскрикнул, вцепился зубами в шкуры, запоздало вспомнив о том, что Луис просил его не орать. Алонсо прогнулся в спине — и тут же вся слабая боль от порезов вспыхнула как огонь, вырывая еще один долгий глухой стон из груди. И только то, что эту боль дарил любимый, помогало Алонсо справляться с охватывающей тело паникой. На этот раз маркиз дернулся в цепях сильнее.

Луис за болью подарил ласку. Он словно извинялся за причиненное страдание, целуя жарко и страстно, одаривая маркиза всей возможно лаской, но только отдаляя ненадолго новую боль, которую собирался дарить более щедро сегодня. Клинок оказался в стороне, зато в ставшей горячей от жаркого дыхания карете стало еще темнее.

— Ты обещал не кричать, значит тебя следует немного наказать, — зашептал Луис, проникая рукой под живот Алонсо и освобождая его плоть, чтобы крепко обхватить. Что-то холодное коснулось головки, вторгаясь внутрь, пронзая словно молнии. — Тише, Эдвин, терпи.

Алонсо сжал руки в кулаки и, закусив губу, вжался лицом в шкуры. Его трясло, даже непонятно от чего больше — от возбуждения или от шока. Он кусал губы, чувствуя во рту привкус крови, зажмурив глаза и несмотря ни на что, доверяя Луису всего себя безоговорочно. Эдвин уже слабо понимал, что происходит и где именно они находятся. Мир, в который он входил, был совсем другим, не похожим ни на что, что Алонсо знал прежде. Назад дороги не было. Он снова застонал, но как-то уже совсем тихо, осторожно и жалобно.

Луис мягко поцеловал любовника в плечо, продолжая внедрять в его член золотой штырь, стараясь не навредить, пока карету не трясло. И ему это удалось.

— Все будет замечательно, — губы собрали капельки пота, который, наверняка, теперь жжет невероятно и пропускает через кожу змей боли. Пальцы обвили плоть, скользя почти невесомо.

Жар охватил все тело Эдвина словно болезнь. Он поднял голову, чтобы отдышаться немного, но воздух теперь казался раскаленным и душным. Алонсо даже помыслить не мог, что можно такое делать с человеком, и если порезы на коже он как-то предвидел, то все остальное нет. Растерянность и непонимание вкупе с желанием принадлежать Луису, лишали Эдвина последних остатков разума. Скрип колес, храп лошадей, людские голоса — все казалось нереальным, но слишком громким, а он словно спрятался здесь, в темноте, наедине со своим странным ангелом. Алонсо инстинктивно прижался ягодицами к бедрам Луиса.

А тот, поддавшись порыву, вновь прикусил кожу маркиза у основания шею, горячо дыша и лаская того почти на грани с болью, заставляя привыкнуть к новым ощущениям и тяжести в члене, наливающемся желанием и острым наслаждением.

Луис знал, насколько долго можно теперь не давать Алонсо выплеснуть свою страсть, а потом наслаждался не только хриплыми вздохами, но и беспомощностью военачальника, уткнувшегося лицом в мех.

— Хочешь еще боли? — спросил искушающе, чуть сжимая пальцами мошонку.

— Да, — Эдвин и сам не понял, как такое сорвалось с губ — оно так было похоже на выдох, на простой измученный выдох, но Луис отчетливо уловил согласие на все. Он, Сильвурсонни, был болью Алонсо, любовью, мечтой, жизнью и смертью. На свою беду Эдвин оказался молод и отзывчив, теперь даже легкие прикосновения доставляли ему сладость, а боль просто подводила к грани наслаждения. — Хочу, Луис...

Сильвурсонни и сам был готов отдавать всю свою страсть. Он тщательно подготовился к этой поездке, а потом ловко достал платок и завязал глаза мужчины, погружая его уже в полнеюшую тьму, а не сумрак. Пусть останутся только ощущения и страсть.

— Ты так быстро на все соглашаешься, мой доверчивый, — капелька афродизиака из флакона капнула на шею маркиза и потекла вниз. Пусть будет невыносимо, пусть чувствует острее.

Луис перекатил между пальцами ледяные шарики, которые потребовал заморозить еще вчера.

Эдвину казалось — еще немного и он точно свихнется от всего этого, он был так близок к безумию любви, уже знакомому, но теперь еще более острому и желанному. Оказывается, Луис отлично знал, что говорил, когда просил не кричать слишком громко. Эдвину хотелось как раз именно этого. Он повернул голову вбок, будто мог увидеть короля сквозь платок, но на самом деле оставаясь совершенно слепым. Луис же тем временем видел правильный профиль Алонсо, темные пряди волос, струящиеся по виску, приоткрытые губы, чуть пересеченные темной полосой укуса.

— Бери все, — с губ слетела измученная мольба, из которой было понятно одно — Эдвин готов зайти так далеко, как только захочет Сильвурсонни, и он не боится.

Луис любовался любовником, которого желал мучить и отдавать всего себя, он продолжил ласкать Эдвина, а потом внезапно толкнул в его анус один ледяной шарик, который уже сочился водой и чуть сильнее сжал в пальцах плоть.

Алонсо дернулся, уронив голову в шкуры и не сдержав крика. Он снова вцепился зубами в мех, решив, что лучше вообще не отпускать его. Держать во рту шерсть было неприятно, но в свете происходящего Эдвина уже нисколько не волновало. То, что творил Луис просто не укладывалось в голове. Ощущения — такие разные, противоположные, они смешивались, путая Алонсо, повергая его в состояние опьянения. Ему и прекратить хотелось, и продолжить, терпеть, стиснув зубы, и стонать в голос. Он уже не мог оставаться неподвижным в цепях — дергался, извивался, цепляясь в шкуры сжатыми до боли зубами.

— Терпи, будет сладко, будет, — шептал Луис, проталкивая внутрь ледяной шарик куда больше и продолжая двигаться по плоти. — Тебе нравится? — пальцы проникли следом, раздвигаясь, словно ножницы, и добавляя новых ощущений. Луиса вело от дрожи Алонсо и его чувствительности. Соленый пот мешался с капельками крови, которые бисером застыли на коже, но были так же сладко-солены.

Эдвин что-то простонал — что-то очень похожее на согласие, вжался лицом в шкуры еще сильнее, поддался ягодицами на пальцы короля и всхлипнул. Тело требовало и желало только одного — чтобы Луис сейчас взял его — страстно, резко, даже жестоко, подстраиваясь под покачивание кареты и проявляя свою власть над тем, кто любит его давно и всерьез.

Но Сильвурсонни словно нарочно продолжал толкаться рукой и добиваться новых стонов, вызывая практически судороги у любимого, оставляя на его плечах красные цветы укусов и поцелуев, сжимая возбужденный член и отпуская, пока не понял, что Эдвин окончательно сдался желанию, тогда Луис приставил возбужденную плоть и резко и на всю длину вошел, обжигаясь льдом, тающим внутри. Он застонал от восторга, совершил первую фрикцию, перехватывая горло Алонсо шелковым шнурком и понуждая двигать бедрами навстречу.

Темнота в карете стала почти прозрачной, розовые лучи солнца проникали внутрь, принося легкую прохладу, но сюзерену и его фавориту становилось все жарче.

— Дыши на три, я буду считать.

Эдвин чувствовал себя уже не в теле, а где совсем в другом месте — может в раю, а может в аду, он не понимал: где. Дышать стало трудно, цепи позвякивали, темнота окутала все вокруг, нутро пронзал жар вперемешку с холодом. Алонсо хрипел и ничего не соображая, выгибался навстречу Луису, хрипел, задыхался. Он слышал слова короля, будто сквозь туман, понимал их, только ответить не мог.

Происходящее тем сильнее затягивало, чем беззащитнее становился маркиз. Луис боялся сорваться и убить любимого, как однажды чуть не произошло с Кристианом. Но внутреннее чутье заставляло сюзерена балансировать на грани, вырывая все новые крики у Алонсо. Натягивая шнурок, король увеличивал темп, а потом ненадолго отпускал, делая поездку воистину необычной.

Эдвин метался под королем точно в агонии, ничегошеньки не соображая, изнемогая от горячей крови, бегущей по жилам, заходящегося в груди сердца. Он едва не терял сознание, давно достигнув пика наслаждения и боли, но даже излиться не мог. Все это так походило на смерть, что Алонсо уже не контролировал себя. Его тело паниковало от переполнявших его ощущений и возбуждения. Разум не посещала ни единая мысль. Едва удавку на его шее ослабляли — он инстинктивно хватал губами воздух, одновременно срываясь на крики, дергался в цепях, плакал и сам толкался навстречу Луису. Луис. Луис. Только это билось в виски, подобно шуму крови, и в какой-то момент Эдвин и правда подумал, что умирает.

Но и тут ему не дали умереть — лишь прижали сильнее, чтобы освободить от стержня и теперь вбиваться тягуче, доставляя последнее мгновение удовольствие перед маленькой "смертью". Луис наконец дал дышать Алонсо, а вот двигаться...

— Еще, еще... давай же, — легкий укус впился в плечо в который раз, прежде чем сюзерен вонзился глубоко и излился.

В этот момент Эдвин почувствовал, как собственное семя нетерпеливо и сильно вырвалось наружу. Оргазм был долгий и такой сильный, что Эдвина затрясло, и даже когда все закончилось, он никак не мог прийти в себя. Его рваное дыхание больше походило на всхлипы. Алонсо лежал не в силах пошевелиться, отдавая тело теплым расслабляющим волнам и Луису, и менять что-либо совершенно не хотелось.

Только Сильвурсонни не желал заморозить любовника, а потому пришлось освободить его руки, укутать получше в теплый мех и теперь ехать, качаясь на волнах накатывающего успокоения. Сюзерена клонило немного подремать, потому что прошлую ночь они опять не выспались.

— Как ты? — Луис наклонился поцелуем к Эдвину.

Алонсо немного заторможено поднял на Луиса синие глаза.

— Что это было? — тихо спросил он, претендуя на шутку. — Я половину как-то плохо помню. Луис... — Эдвин припал губами к губам своего короля, продолжая принадлежать ему, любить его больше всего на свете.

— Это была любовь, — Луис целовал маркиза нежно, отдавая свое тепло и кутая плотнее. — М, думаю, что мы еще повторим. Ночью или завтра, — взглянув через окно на светлые сумерки, плывущие вместе с деревьями, король думал о том, как будет сладко теперь ночами. Наконец они нашли друг друга.

Эдвин вдруг улыбнулся устало и счастливо.

— Мы повторим, — ответил он, обнимая Луиса в ответ, прижимаясь ближе. Алонсо нужно было подумать над тем, что произошло, разобрать свои ощущения и понять, насколько ему понравилось все это. Сейчас было просто хорошо, очень. Оказывается, нежность после подобных игр тоже ощущается острее и, кажется, Эдвин начинал понимать это не только умом, но и сердцем. — Я сильно кричал?

— Сильно, — признался Луис. Крики эти, наверняка, слышали всадники, сопровождавшие карету, но они, конечно, ничего не скажут. И тем более не сдадут инквизиции. — Ты не волнуйся, я знал, что ты будешь кричать, — сюзерен поцеловал Эдвина в висок. — А потом попросил, чтобы мы ехали в отдалении, пока я не подам знак.

Эдвин виновато, но неискренне улыбнулся, только порадовавшись предусмотрительности короля.

— Ну и слава богу... Я еще совсем не научился думать о таких вещах. — Алонсо взял Луиса за руку, немного помолчав, сказал: — Я не знаю, понравилось ли тебе. Наверное, я реагировал как-то не так, и... у меня все это в первый раз. Мне было очень хорошо.

— Ты реагировал, как должно, — Луис скрыл улыбку. Почему так Алонсо стесняется каждый раз эмоций, движений тела? Почему в нем столько робости. — Главное — тебе понравилось, и это для меня важно. Теперь я смогу пойти дальше, чтобы нам было обоим очень хорошо.

Сюзерен помог Эдвину сесть поудобнее и выглянул в окно. Уже начинало темнеть. — Скоро прибудем? — крикнул одному из всадников.

— Ваше величество, через час, — сообщил тот. — Вперед уже послали солдат.

— Прекрасно, — Сильвурсонни запахнул окно. — Нас ждет горячая вода и ужин. А еще вино.

Эдвин закрыл глаза и подумал, что будет, им обязательно будет хорошо. Но что же в самом деле нужно Сильвурсонни, чтобы достигнуть блаженства? Алонсо понимал, что случившееся сегодня для Луиса — только прелюдия, легкий разогрев, и Эдвину стало страшно.

* * *

Отъезд в столицу был отложен на несколько дней, за которые собирались обозы и готовилась провизия. К тому же, из-за холодов были подготовлены две кареты, в одной из которых должен был ехать сам сюзерен и его фаворит маркиз Алонсо, а в другой — молодой инквизитор, получивший уже официальное приглашение посетить монарший дом. Отказывать таким приглашениям было все равно, что искушать судьбу, и Августино вынужден был, несмотря на папский приказ, засобираться не обратно, а вглубь страны.

В день отъезда во дворе замка Райсаро было многолюдно, сюзерен появился одним из последних вместе с Эдвином, который был укутан в меха, сам же Луис предпочел утепленный пеллисон и плащ поверх.

— Трогаем, — крикнул он, и вот уже солдаты и всадники поехали через мост на посеребренную, ледяную дорогу, а Августино, изрядно замерзший, направился к своей карете, где по его сведениям слуги все устроили для удобного путешествия.

Там его ожидал небольшой сюрприз в виде радостно улыбающегося Пьетро.

— Падре, — молодой человек подхватился на ноги и изобразил поклон, чуть не опрокинув от избытка энтузиазма небольшую жаровенку, долженствующую прогревать карету. — Я вам тут место нагрел.

Инквизитор закрыл дверь плотнее, сразу садясь и кутаясь в шкуры, которые принесли из спальни. Пьетро откровенно радовался, а вот Августино мучили сомнения о предстоящей поездке и о том, что будет потом.

Но теперь не хотелось лишь одного — расставаться с бароном Моунтом и вновь почувствовать жар его тела рядом, целовать его в губы. От столь откровенных образов священник покрывался румянцем, темным, как дорогая бронза.

— Закрой с другой стороны на замок, так никто не будет нам мешать в пути, — Августино потянулся к бутылке вина, что пряталась в сидении, и достал ее. — Я догадываюсь, что это твоя инициатива меня задержать в Вестготии, Пьетро.

— Сюзерена, — юноша, закрывший дверь и пересевший на скамейку напротив, смотрел предельно честными глазами. Ну, действительно — это же милорд сам предложил. А душу грела сладкая нега — всю дорогу вдвоем, наедине, с его Августином, так пряно пахнущим экзотическими травами. От мыслей кровь быстрее бежала по телу, приливая к паху горячими волнами возбуждения, Моунт не выдержал. Обхватив обеими руками узкую кисть инквизитора, прижался к ней лбом и забормотал:

— Я теперь твой телохранитель, милорд назначил, разбойники там всякие, волки, дорога опасная, — юноша нес страшный бред счастливым голосом, пока не добрался до главного: — А еще нас принято, чтобы телохранитель спал в одной комнате с охраняемым, а если холодно, то и в одной постели. Правда, здорово? — Пьетро поднял голову, попутно поцеловав Августа в руку далеко не по-христиански, и таким же энтузиазмом горели и карие глаза.

Августино моргнул несколько раз, слушая молодого барона и глубоко дыша, чтобы не показать, как тело реагирует на поцелуи и даже на шепот юноши. Тот смотрел в глаза, говоря что-то про опасности, но основным мотивом звучала общая кровать. Значит ли это, что в лагере, на привале, Моунт будет ночевать с ним?

— Пьетро, вокруг будет слишком много свидетелей. — Августино пытался урезонить пылкого возлюбленного, хотя к паху у самого давно прилила кровь. — Не искушай меня, пожалуйста. Мне и так сложно скрывать то, что между нами происходит.

— Падре, — покачивания карты заставляли Пьетро обхватывать узкую ладонь инквизитора обеими ладонями, прятать ее как что-то хрупкое и невыразимо ценное. — Я не искушаю, я не могу не выполнить приказ, тем более что он мне и самому нравится. До безумия. — Юноша вновь поцеловал руку Августа, и от простого прикосновения пробивало все тело жаром.

Августино смутился невероятно, как не смущался с того момента, когда в далеком детстве в пост позволил себе съесть кусочек пирога с мясом и специями. Как же он краснел перед отцом. Как корил себя за проступок, а теперь не вина, а грех. Любовь, которая полыхает в сердце и не дает отказаться от часов рядом с молодым бароном. Конечно, сюзерен не отпустит Моунта от себя. И конечно, придется уехать, но пока пальцы сжимают пальцы, пока черные глаза горят напротив, пусть бог простит.

— И мне нравится, — под темными ресницами зелень была еще ярче, а экзотическая внешность в этих северных землях еще необычнее и темнее.

Пьетро блаженно улыбнулся. Казалось, невозможно быть более счастливым, чем час назад, когда выяснилось, что они будут ехать вместе, жить вместе, спать вместе. Ан-нет — обнаружилась новая ступенька распиравшей изнутри радости. Юноше хотелось сделать хоть что-нибудь, ну хоть что-нибудь, чтобы избавить от чувств, которые грозили его разорвать на части.

— Август, — барон умудрился опуститься на колени на пол кареты, заполнив собой все свободное пространство, обнять колени инквизитора и уткнуться в них лицом. А что? Поза благопристойная вроде бы, но так намного ближе, так можно дышать любимым и не отпускать, чувствовать, касаться. Главное — не представлять, как вечером он избавит своего инквизитора от одежды и... Худощавое, гибкое, но сильное тело. Клинок — узкий, но смертоносный в опытных руках.

Пьетро поднял горящее лицо и вновь зашептал лихорадочные признания:

— Ты же останешься? Сможешь остаться папским инквизитором? О большем я не прошу — лишь бы быть рядом. Знать, что ты здесь, видеть. Пока ты хочешь, я всегда рядом буду.

Августино неуверенно запустил пальцы в темные пряди, прошелся лаской по голове, понимая, что заводится все сильнее. Пьетро был горячим, и священнику невольно вспоминались последние ночи перед отъездом, когда они засыпали только под утро, утомленные патокой страсти.

— Это не от меня зависит, ты же знаешь, — шумно выдохнув, араб посмотрел через темную ткань в окно, где раскачивалась зимняя дорога.

К вечеру они должны добраться до небольшого селения, о котором говорила охрана, и расположиться на ночлег.

— Пьетро, не искушай, — Августино заводило одно присутствие барона Моунта.

— Я не искушаю, — юноша даже и не подумал отодвигаться, с надеждой всматриваясь в инквизитора. — Я знаю, в церкви строгая иерархия, но ты же можешь попросить или что-то еще?

— Не могу, — честно признался священник. — Король лишь задержал то, что должно произойти. Я понимаю, что ты не сможешь никуда потом поехать, — совсем тихо добавил он. И тут инквизитору стало совсем не по себе. Теперь, когда его жизнь изменилась так резко, что ему делать?

Пьетро сжал губы в тонкую полоску. Если Августа действительно отправят обратно, значит, придется что-то придумать. Просить милорда о чем-либо во второй раз юноша бы не решился, значит, оставалось одно — просто взять и уехать. Чтобы не говорил герцог, юный барон Моунт четко знал свое место, предопределенное происхождением и отцом. Пьетро был безбашенным, но дураком он не был и все никак не мог взять в толк, зачем милорд говорил ему столь странные вещи.

— Я что-нибудь придумаю, — юношу вновь ткнулся лицом в Августа. — Я тебя не оставлю.

— Поднимись, на полу холодно, — Августино начинало потряхивать от возбуждения, и он сам потянул барон присесть рядом, чтобы укутать в теплые шкуры, обнять и утешать, словно ребенка. — Ничего придумывать не нужно. Лучше не иди против своего правителя. Пока мы вместе... — священник старался изо всех сил не выказывать слишком много эмоций. Снаружи хоть и шумно, каждый занят своим делом, но не место для решений до самого вечера. — Ночью... поговорим.

Пьетро согласно кивнул, но — также как и его отца — юношу было практически невозможно переубедить в принятом решении. А барон Моунт уже его принял.

Зато Августино был уверен, что прибытие архиепископа разлучит их уже навсегда, и глубоко внутрь прятал свои сомнения и страхи, вновь щедро выросшие даже после того, как Моунт уверил его, что поедет следом в любом случае и даже после приглашения сюзерена.

Ранние сумерки заставили всадников поехать вперед, чтобы обеспечить достойный отдых высоким персонам.

Инквизитора разместили в небольшом доме, достаточно натопленном. Даже была готова горячая вода и травяной настой, которым обмывался Августино. Вместо кровати расстелены теплые шкуры, выданные с обоза Луиса, а на столе — преподнесенная им же граппа.

Священник только нюхнул, как сразу подумал, что напиваться не следует. Обернулся на прошедшего в дом Пьетро, который оглядел временное жилище, и кивнул слугам, что все в порядке и больше ничего не нужно.

— Ты со мной останешься? — спросил, когда дверь закрылась, и они остались одни.

Барон несколько недоуменно моргнул — вроде бы уже говорили об этом? — а потом расплылся в улыбке.

— Конечно. На всю жизнь.

— То есть? — Августино растерялся и от изумления хлебнул граппы. Потом передал бутыль барону и сунул озябшие руки в теплые рукава. — Пьетро, здесь слишком много охраны, и стража королевская...

Юноша принял бутылку, автоматически отхлебнул и недоуменно поинтересовался:

— Ну и что? Я твой телохранитель, я должен спать с тобой в одной комнате. Если нужно — греть постель.

Священник забрал бутылку и снова выпил, продолжая смотреть на Моунта.

— Подопри тогда чем-нибудь дверь, — за словами пряталось невысказанное обещание долгой горячей ночи. Им посоветовали почти сразу лечь спать, чтобы утром рано встать, но будут ли они именно спать?

Улыбка на лице юноши стала еще шире, и он метнулся выполнить приказ. Пара поленец — и дверь крепко заблокирована.

— Август, — Пьетро сжал в объятиях священника так, будто они не виделись несколько дней. По ощущениям так и было, ведь поездка в карете с невозможностью нормально прикоснуться к любимому оказалась для юноши настоящей пыткой — вязкой, долгой, мучительной.

Инквизитор не сопротивлялся и сразу же обнял барона, потянул с него пеллисон и рубашку, кидая безрассудно на пол и увлекая к кровати. Он истомился и желал, чтобы их близость не заканчивалась никогда. Сердце билось гулко и счастливо, забывая о том что время уносит все быстротечно.

— Пьетро, мой Пьетро, — повторял Августино, целуя северного рыцаря, который так настойчиво вошел в его жизнь.

Юноша отвечал — так же безрассудно и безумно, как привык жить, носимый легким бесшабашным ветром, который особенно отчетливо проявился именно сейчас — когда любовь и страсть полностью его заполонили. Заполнили до краев, как вино выпуклую огромную чашу. Казалось — еще капля и все сорвется наружу алым хмельным водопадом, но нет! Каждая минуту с его Августином добавляла все новые капли и эта капель сводила с ума, притупляя сжимавшее сердце счастье только в моменты, когда они были вдвоем.

— Я люблю тебя, люблю...

Им действительно удалось нормально улечься в кровать только под утро. Сил почти не было, Пьетро помнил, что Август хотел о чем-то поговорить, о чем юноша ему и сообщил сонным шепотом на ухо, обнимая и прижимая к себе такого же теплого и уставшего инквизитора.

— Да-да, — через сон пробормотал священник, окунаясь в теплое течение, больше похожее на прибрежные волны. — Поговорить... Я не помню о чем, только думаю, что вся эта поездка плохо закончится, — бормотание стало шепотом, Августино обнял барона Моунта, устраиваясь удобнее. — Тебе нельзя бросать службу у короля. Понимаю, что наши мечты прекрасны, но я бы предпочел, чтобы ты не подвергался опасности, находясь рядом со мной. Мой род очень богат. Я не сказал тебе, что напросился ехать сюда сам.

Пьетро немного подумал — в меру своих возможностей на тот момент, потом осторожно поинтересовался:

— А почему я буду в опасности?

Сквозь сладкую дрему и слабость Августино пытался сформулировать нужный ответ, но больше его теперь интересовала близость барона и возможность целовать его в шею, щекочась о буйные темные кудри. Жар от растопленной большой печи расходился теплом по маленькой комнате.

— Мой отец отдал меня под опеку церкви, надеясь, что я буду заниматься наукой. — Августино помолчал. — У него и моего дяди есть план. Я должен стать будущим Папой.

Пьетро растерянно моргнул, потом еще раз и приподнялся на локтях, внимательно разглядывая инквизитора. Сердце начало полнится той же тревогой, что и у любимого.

— Август, — голос юноши чуть дрогнул. — Я тебя не оставлю. Никогда. Мне все равно, что будет со мной. Но если это повредит тебе, я просто буду рядом. Позволь, — барон Моунт смотрел на свою любовь и не подозревал, что повторяет путь своего отца, сердце которого также заходилось болью при мысли о потере своего возлюбленного — Луиса. Путь Кристана Легрэ, стражника, разбойника, монаха, который четко осознавал, что его ждет смерть, но был готов остаться в лагере в Аталье кем угодно, лишь бы помогать, лишь бы быть рядом.

— Глупости! — Августино даже вспылил, усаживаясь в мехах и требовательно тыкая в грудь Пьетро. — Луис прав, ты должен следовать путем, который уготовил тебе Господь. Если нам удастся уговорить посланника, я останусь. Иначе весной я поеду в Рим. И если все будет хорошо там, только тогда ты сможешь приехать.

Юноша чуть нахмурился. Он не любил слово "если". Оно всегда приводило к чему-нибудь нехорошему, всегда. Также как и смиренное следование путями Господа. Отец всегда делал то, что считал нужным и сын впитал это накрепко. Делай все, что нужно для любимых, а не для кого-то еще, пусть даже то Бог. Да и если бы Пьетро был верным сыном церкви, был бы он сейчас здесь? Обнимал бы своего Августа? Нет.

Юный барон подвинулся чуть ближе и действительно обнял инквизитора.

— Хорошо, — сказал Пьетро, и не думая сдерживать обещание. — Я все сделаю, — а вот это было истинной правдой.

Августино успокоено выдохнул. Он опасался споров, но очень хотелось спать. И потому священник уложил барона обратно в подушки и улегся рядом.

— У нас все получится. Я верю, что повезет.

— Повезет, — кивнул в ответ Пьетро. Конечно, повезет, ибо он не собирался полагаться на кого-то, кто сидит на небе, только на тех, кто живет на земле — на милорда, на дядюшку и в первую очередь — на себя.

* * *

Кардинал Шанталь де Оноре прибыл в столицу Вестготии морозным зимним вечером. Альмарро встречал его преосвященство пустыми заснеженными улицами и унылым завыванием ветра за окном кареты, но внутри было тепло и уютно, будто в Раю. Перед Оноре сидел совсем еще молоденький инквизитор и читал по-латыни псалмы.

— Credo in SpМritum Sanctum, — нараспев проговаривал он, почти стыдливо отпуская зеленые глаза под напором серого колючего взгляда, — sanctam EcclИsiam cathСlicam, sanctСrum communiСnem, remissiСnem peccatСrum, carnis resurrectiСnem, vitam ФtИrnam. Amen (*)

— Amen, — повторил Шанталь и покрыл себя крестным знамением. Они надеялись быть во дворце к вечерней мессе, но карета застряла в снегу, и стражникам понадобился целый час, чтобы вытащить ее и продолжить путь. Де Оноре это раздражало не меньше, чем светловолосый инквизитор Тере, но ничего уж не поделать — так распорядилось провидение.

— Венсан, — Шанталь, наконец, нарушил долгую послемолитвенную паузу, — скажите, вы готовы служить Богу и Святой католической Церкви при дворе короля-содомита?

Тере покорно отпустил глаза.

— Так было угодно вашему преосвященству, а значит и Господу. Я слышал эти слухи, но пока нет доказательств...

— Найдите их, — перебив, холодно улыбнулся Оноре. — Кажется, вы что-то понимаете в мужской любви, не так ли? Как и ваш брат. Я однажды из милости спас вас от костра, теперь вы окажите мне любезность: служите честно монарху этой страны и даже не вздумайте заняться тем, чем занимались в Риме. Вы кое-что смыслите в этих делах — вам будет легче разглядеть правду. Это ваше наказание, и согласитесь, оно милосердно.

— Да, ваше преосвященство, — сдавлено ответил Венсан, а после наклонился и поцеловал протянутую ему руку.

— Ну вот, мы и приехали.

Карета остановилась, и слуги суетливо расстелили дорожку перед дверцой. Во дворе замка Оноре ждал сам король со свитой, а так же инквизитор Августино.

(*) Верую в Духа Святаго, святую Католическую Церковь, святых общение, оставление грехов, воскресение плоти, жизнь вечную. Аминь.

— Добро пожаловать в наши недобрые ледяные стужи, — поприветствовал Луис, ступая по расстеленному для высоких гостей ковру навстречу гостю, которого ожидали несколько дней. — Ваше появление — добрая весть для нас, — сюзерен ожидал первого слова кардинала и уже был готов к тому, чтобы принять участь, которую так избегал Фернандо. При внешних угрозах — внутренние становились все более ощутимыми. С христианским королем государи пойдут скорее на контакт, наладятся торговые связи. Непростая ситуация будет постепенно сходить на нет, если Церковь поддержит маленького наследника и его сюзерена.

Мужчина оглянулся на стоящего поодаль Августино, который прятал руки в длинных рукавах, понимая, что этот мальчик сильно рисковал, поехав в столицу, но Луис не собирался его сдавать.

— Благослови вас Бог, сын мой. — Оноре протянул руку королю так спокойно и легко, словно холод нисколько не трогал его и, дождавшись, пока Луис припадет губами к рубиновому перстню, перекрестил его. Позади кардинала ежился и осматривался Тере, но сейчас Шанталь словно совсем позабыл о нем. Он мягко улыбнулся Сильвурсонни, с интересом отмечая, что именно таким его себе представлял — статным светловолосым мужчиной с благородным лицом и неглупым взглядом. — Надеюсь, что наше пребывание здесь будет плодотворным и принесет много пользы Вестготии. Церковь заинтересована в том, чтобы беречь свою паству.

— Я тоже всем сердцем желаю, чтобы мы вернулись в лоно церкви, — мягко согласился сюзерен и направился к лестнице, сопровождая кардинала. — Вы поехали в столь долгое путешествие, в такую погоду, что мы начали беспокоиться и послали вам навастречу гвардейцев. Хорошо, что они нашли вас в пурге и проводили. Сейчас самый тяжелый месяц зимы. — Луис пропустил Оноре в двери, которые открыли слуги, и направился сразу к залу, где вся процессия сможет разместиться.

— Мы очень благодарны вам, ваше величество, за заботу и помощь. Я ценю это. Думаю, что все складывается просто прекрасно и никакие вьюги не помешают нам осуществить задуманное. — Кардинал шел по коридорам, даже не глядя по сторонам, держа руки сцепленными перед собой. Он был сама любезность. — Политическая обстановка в мире сегодня такова, что все христианские государства должны держаться друг друга, а уж никак не воевать. Последняя война Вестготии с франками сильно подорвала благополучие последних и скверно расположила к вам многие другие государства, соседствующие с Вестготией. Цель Церкви — как матери всех верующих в Христа, сохранять мир, и я как ее непосредственный представитель намерен сделать все от меня зависящее.

— Если бы в моих силах было остановить сокрушительное желание благ земных, то война бы угасла давно, — сказал Луис спокойно, направляясь к креслу у стола. Следует прежде поговорить и дать понять, что сюзерен не сдаст позиций и что Церковь будет другом, но не Господином на земле Ферандо. — Мне важно, чтобы мир был достигнут безболезненным путем для всех сторон, но и о Вестготии я не забуду. Мой народ нуждается в том, чтобы его защищали.

Пока Луис и кардинал обменивались любезностями, Алонсо стоял рядом с Пьетро и Августино. Эдвину было не по себе от всего этого, а особенно от нового инквизитора, который пользуясь случаем, украдкой разглядывал присутствующих. Он тенью следовал за кардиналом и молчал, сжимая в тонких пальцах молитвенник, держался прямо, но смиренно.

— Пьетро, будь умницей, — шепнул Эдвин, чуть наклонившись к мальчику и напоминая ему о его разговоре с королем.

Тот, не меняясь в лице и продолжая изображать телохранителя, прошипел:

— Дядюшка! За собой лучше следите.

Конечно, это было не очень вежливо, но волнение несколько сноcило голову юноше, что хотелось не то чтобы сорваться, но огрызнуться точно. Не маленький, в конце концов!

Луис не реагировал на переговоры позади себя. Нужно заставить поскорее завершить разговор и приготовиться к тому, что борьба будет виртуозной — за власть.

— Но думаю, вам следует отдохнуть после долгой дороги.

— Вы правы, — согласился кардинал, — дела лучше решать утром. Отложим пока. — Де Оноре обернулся, подозвав к себе своего сопровождающего. Тот подошел и учтиво поклонился королю. Шанталь сдержанно улыбнулся. — Позвольте представить, ваше величество, инквизитор Венсан Тере, добрый и верный слуга Римской католической церкви.

— Я очень рад знакомству, — Луис благосклонно кивнул, спиной чувствуя напряжение барона Моунта. Тот устроит скандал, если все пойдет не так. Слишком уж сильно чувство. Но сегодня нельзя выдавать своих интересов. Нужно найти аргументы за время пребывания, почему Вестготия выбирает Августино. — Ваш посланник Августино — тоже верный слуга Церкви. Он прибыл настолько вовремя, словно его послал сам Бог.

— Так и было, — рассмеялся Оноре негромко, но он как никто знал, что Августино здесь не останется. Однако король желал иного. Интересный у Сильвурсонни будет выбор: Вестготия или Августино. Шанталю уже начинала нравиться эта игра. Что ж, стоило немного подогреть и интерес короля, чтобы дальше стало еще увлекательнее. — У Августино просто талант оказываться там, где нужно Богу и Святой католической Церкви. Жаль, опыта у него в устроении паствы немного. — Оноре обернулся и наконец обратил внимание на своего племянника. — Подойдите, инквизитор Августино.

Священник, до этого скромно стоявший в отдалении, приблизился. Он никак не ожидал того, что его дядя лично приедет в Вестготию. Это был плохой признак. Оноре опекал племянника с фанатичной тщательностью и то, что посланником назначили именно Августино, было скорее случайностью, чем закономерностью.

Поцеловав протянутый перстень, инквизитор не посмел взглянуть в сторону Пьетро.

— Вы прекрасно справились, сын мой. Я доволен тем, как обстоят дела. — Шанталь сделал небрежный жест рукой, безмолвно приказав Тере отойти немного и занять Августино его место подле себя. — Позже вы непременно расскажите мне все о ваших успехах, инквизитор, — сказал он доброжелательно и эти слова означали только одно — серьезный и долгий разговор нынче же вечером.

Барон Моунт успешно изображал статую, но сюзерен был прав — чем дальше, тем труднее становилось сдерживаться. Молодость, наследственность, любовь, ревность, страх — даже в усеченном варианте это была адская смесь для окружающих. Взгляд привычно фиксировал окружение на предмет лишних движений или ненужного блеска металла, а душу и тело все сильнее скручивало спиралью. И что будет когда она распрямится — неизвестно.

Пьетро собирался держать себя до конца — ибо Август... Лишь бы ничего с ним не случилось!

— Думаю, что нам всем следует отдохнуть перед официальной встречей, — Луис поднялся, давая Пьетро знак, чтобы не отставал и кидая взгляд на Алонсо — проследи за мальчишкой. Лично для сюзерена было ясно, что кардинал не упустит возможности пообщаться с Августино и барону лучше отойти в сторону пока.

— Ваше величество абсолютно правы. — Кардинал тоже последовал примеру монарха. — Думаю, нам стоит отдохнуть с дороги, а разговоры о делах продолжим утром. Августо, вы проводите нас в отведенные нам покои?

— Да, ваше преосвященство, — Августино покорно принимал то, что преподнесла ему сюрпризом судьба. И до самых дверей молчал, раздумывая над тем, что именно может спросить дядя. Если речь пойдет о политике, то следует ли говорить всю правду о случившемся в баронстве Райсаро? Наверняка, шпионы уже донесли о расправе и о том, что Луис женился на дочери опального барона, желая сохранить мир на границе.

Они вошли в жарко натопленные и богато обставленные покои, и Оноре приказал Тере оставить их с Августино наедине. Венсан поклонился и поспешил уйти так, словно только этого и ждал.

Шанталь выжидательно посмотрел на племянника и сдержано улыбнулся.

— Вы здоровы, Августо?

— Вполне, — священник еще никак не мог прийти в себя от того, что дядя все же поехал за ним и теперь здесь, в этой северной стране, которую называл прибежищем варваров. — Всякая держава нуждается в милости божией, я надеюсь, что сделал все, что мог для укрепления связей с Церковью.

Лучше молчать о том, как просил уехать. Как желал подумать о том, что решили отец и Оноре на досуге, отправляя Августино учиться и возлагая на него столько обязанностей, направляя в лоно этой самой Церкви.

— Ваша миссия здесь окончена, — прямо ответил Оноре. — Я должен сказать вам, что седьмого дня говорил с вашим отцом, и он был недоволен тем, что вас отправили ко двору Сильвурсонни. Уж не знаю, чем вызвано его беспокойство, но я пообещал герцогу вернуть вас домой.

— Это Папа принял такое решение? — Августино показалось, что под ногами качнулся пол. Он надеялся, что разгневал отца, что тот перестанет вкладывать столько денег, чтобы сын поднимался по церковной лестнице. Юная кипящая кровь просила совсем иных радостей, и становиться кардиналом не хотелось и раньше, но под давлением родственников все казалось не таким фатальным, как теперь. — Если я попробую написать в Рим, я смогу изменить решение?

— Вряд ли. — Оноре подошел к окну, с интересом глядя на плотно прикрытую створку и бушующую за стеклом вьюгу — такую же седую, как и волосы кардинала. Во дворе как раз распрягали лошадей и переносили вещи. — Для начала попробуйте убедить меня в том, что вы должны остаться здесь. Я не вижу ни единого препятствия для того, чтобы кардиналом Вестготии стал Тере, а вы, мой друг, через пару лет по праву бы заняли мое место в Риме, по правую руку от Папы. Зачем вам мятежная страна с неокрепшей властью, Августо? Здесь все слишком шаткое.

Ответить священнику было нечего. Все, что его держало здесь — только Пьетро. Несколько лет разлуки будут слишком тяжелыми. Пьетро забудет, пуститься во все тяжкие. И в Риме ему не место.

— У меня нет причин, кроме как радение за мир в этой стране, — говорить было трудно, в горле пересохло.

— Мне понятно ваше желание. — Шанталь улыбнулся, подошел к племяннику и положил ладони на его плечи, глядя в глаза. — У вас слишком доброе сердце, Августо, но ваше будущее не здесь — оно в Риме. Папа слаб здоровьем и скоро нас всех ждут перемены. Вы нужны мне там.

— Я понимаю, — опустив взгляд, Августино смотрел на рисунок ковра. Мечты и чаяния разбились всего за минуту. Знал ли он раньше, что уедет? С самого начала. Пьетро больше не будет рядом никогда.

— Вот и славно. — Шанталь удовлетворенно вздохнул и сел в кресло у камина, указал на соседнее. — Садитесь. Расскажите мне, почему королева не встретила нас сегодня вместе с мужем? Неужели она сбежала? Я хочу все знать об этом деле... в подробностях.

— Она покинула Вестготию после того, как братья Райсаро напали на короля. Теперь их брак больше напоминает вражду. Старый барон Райсаро не желал примирения, — Августино опустился в кресло. Неужели ему придется теперь быть под бдительным взглядом Оноре до самого отъезда?

— Почему их до сих пор не повесели? — Шанталь пристально смотрел в огонь и искорки пламени хищно плясали в его глазах. — Король — помазанник Божий, даже такой король, а женщина, сбежавшая от супруга достойна самой строгой кары. Разумеется, если у нее не было веских причин поступить подобным образом. Помнится, недавно во Франции был случай, когда жену признали невиновной, потому что ее муж совокуплялся с другими мужчинами. — Оноре улыбнулся. — Но здесь ведь другая причина, да, Августо? Вы, как представитель Церкви и самого Бога, должно быть уже провели нужное расследование.

— Причина была в том, что Райсаро подбивали других баронов на бунт, а также имели сношения с франками, — тихо сообщил Августино, — но об этом мы и сами знаем... — намек на участие Церкви звучал очевидным мотивом в коротком докладе. — Сильвурсонни не желал сдавать позиций и применил силу после того, как молодая жена сбежала с братьями. Слуги сообщили мне, что Софи оказалась не невинна.

— Это меняет дело. — Оноре довольно улыбнулся и принял намек о связи с франками, как должное, — в конце концов, в те времена Церковь не имела никакой связи с Вестготией, а соответственно, покровительствовала франкам. Но Луис удержал власть, дав понять, что с ним лучше договариваться, а не воевать. — Что ж, если свидетельские показания о бесчестии невесты короля у вас на руках и его величество пожелает, мы можем начать процедуру развода.

— Полагаю, он еще сообщит вам об этом в ближайшее время, — Августино робко поднял взгляд на кардинала. — Я могу пойти к себе, ваше высокопреосвященство? — если Оноре не отпустит, то они не смогут поговорить с Пьетро. И барон Моунт наделает глупостей. Но есть и такая возможность, что здесь и вокруг были шпионы, и тогда наказание не заставит себя ждать.

Шанталь внимательно посмотрел на племянника. О, он знал этот взгляд — слишком хорошо знал.

— Вы больше не хотите ничего мне рассказать, Августо?

— Ничего, — зеленые глаза стали прозрачными, как слезы господа, — я лишь хотел бы принимать решения самостоятельно и посвятить себя Господу в служении этому государству, но в моей ли воле решать подобные вопросы?

Оноре ничего не ответил на это. Вздохнув, он снова стал смотреть на огонь.

— Ступайте к себе, — мягко сказал он и закрыл глаза, напуская на себя усталый вид.

* * *

После появления в замке кардинала мир перевернулся для молодого инквизитора. Он вышел из комнаты дяди в состоянии, почти равном легкому помешательству и быстрым шагом направился к лестнице, где распахнул узкое окно и стал дышать морозным воздухом. В голове стучала кровь, а мысли крутились о том, что следует сказать Пьетро и как поступить. Больше получаса священник не мог прийти в себя, он замерз до самых костей, а когда направился к своей комнате, опять застрял в коридоре, потому что должен был принять происходящее и суметь посмотреть в глаза северного рыцаря.

— Август... — выдохнул Пьетро, который после "встречи" высокого гостя из Рима не смог себя утихомирить и просто ходил, вернее, почти бегал по коридорам замка недалеко от покоев любимого, неслышной тенью возник за спиной инквизитора. Вся поза молодого священника, то, как он зябко тер руки, говорило слишком о многом. — Ваша милость, можно с вами поговорить сейчас? Мне очень нужно...

Барон Моунт на всякий случай решил сменить тон на более официальный и последнюю фразу сказал громко и четко, скрывая бьющее его напряжение.

Августино сперва и головы не поднял, рассеянный и вялый слишком, а потом с трудом выпрямился и посмотрел на молодого барона Моунта, как на привидение, на утерянную возможность счастья, на то, что существует, но существовать не может. Он был сер, как будто краски выкачали из кожи, в глазах, как в омутах глубоких, плескалось отчаяние.

— Барон Моунт, вы должны идти спать. Сегодня я не готов говорить.

От этого взгляда и тона сердце Пьетро развалилось на два окровавленных кусочка. Захотелось обнять — сильно-сильно, сказать, что любит, что все сделает, и вообще... А еще убить кардинала, который такое сотворил всего за полчаса разговора с его пряным Августом.

— Пять минут, — юноша старался выдержать официальность тона, хотя в голосе и прорывалось отчаяние. — Я прошу вас.

Августино слабо кивнул и перешел на шепот.

— Пьетро, он приехал за мной. Это мой дядя Оноре. Он не отступится.

Юноша недоуменно переспросил:

— Дядя?

Он, конечно, помнил, что именно говорил любимый о своей семье и планах на папство, что возложила семья Августа на него, но не ожидал приезда именно дяди Августа. Пока еще оставалась надежда на милорда, но Пьетро вдруг четко осознал, что она очень призрачная, как тонкое кружево тумана над молочно-теплой рекой летом на рассвете. Значит, нужно все решить самому. Барон сжал губы и спросил одной артикуляцией губ:

— Когда?

— Он требовал отъезда. Я думаю, что скоро. — Августино отвел взгляд. И совсем не знал, как утешить барона Моунта, как ему объяснить свои скомканные и теперь ненужные чувства. Лишние чувства, опасные для самого Пьетро, способные его уничтожить, — тебе нужно пойти отдыхать... — выдавил вяло.

— Конечно, падре, — юноша сделал маленький шажок поближе. — Вам — тоже. Вы очень измученным выглядите. Только вот у вас в комнате сейчас холодно. Очень. Очень-очень. — Барон Моунт выразительно посмотрел на любимого. Фернандо мог взглядом сделать очень многое, Пьетро же, которому досталась карь наследной королевской линии, намного уступал прежнему королю Вестготии, но в выразительности и выражении эмоций не уступал его величеству.

— Я переживу, это ничего, — растерянно оглядевшись, священник сунул руки в широкие рукава рясы и опять опустил голову. Постыдные чувства к барону усиливались с каждым днем, Августино ужасно замерз на холодном ветру, на морозе, на котором простоял почти час. — Велю растопить пожарче.

Пьетро чуточку вздохнул, а потом просто сказал, тихо конечно, но безапелляционно:

— Август, пойдем спать.

— Вместе мы больше не можем, — инквизитор покачал головой. — Завтра поговорим, — Августино решился сдвинуться с места лишь потому, что барон Моунт слишком его искушал одним присутствием, он намеревался уйти поскорее и нырнул Пьетро под руку.

Юноша еще раз вздохнул, провожая любимого взглядом. Как-то это все очень напоминало первые дни в замке Райсаро, только теперь страх инквизитора стимулировался другим. Дождавшись пока падре скроется в дверях своей комнаты, чинно прошел в свою, чтобы выждать час и все-таки прийти — он не зря просил милорда соседние комнаты. И выделили им, конечно, те, что соединялись потайной дверью.

Ополоснувшись, непонятно зачем щеголевато приодевшись, посидев перед камином, выпив вина, походив по комнате и сделав еще уйму ненужных вещей, Пьетро тихонько (насколько позволяла тяжелая потайная дверь, конечно) вошел в комнату любимого и тихо позвал:

— Август.

Юноше не ответили. В комнате было темно и холодно, белое пятно луны светило в стрельчатое окно, постель пустовала, и невозможно было сразу определить, где именно сейчас притаился священник. Он сидел в кресле, сжавшись и обхватив руками колени и смотрел в одну точку.

В попытках осмыслить складывающееся положение, молодой человек пришел к самым неприятным прогнозам для барона, если тот попытается вмешаться. А его голос, прозвучавший в тишине комнаты, лишь подлил масла в огонь.

— Мой отец и дядя убьют тебя, — сказал Августино. — Я надеялся, что приедет кардинал Пусконни, потому что он рвался занять место при Вестготстком дворе. Он бы пошел мне на уступки, потому что не желает моей семьи на Папском престоле.

Пьетро опустился на колени перед креслом и вгляделся в инквизитора. Юноше было все равно, что с ним самим станется, но видеть любимого вот в таком состоянии — это было выше его сил.

— Август, — первый поцелуй опустился на тыльную сторону ладони священника, — пути Господа неисповедимы. Кто мы, чтобы заранее решать, что Ему угодно? Если Он решил свести нас, то значит Ему это угодно. Значит, Он нам поможет.

Пьетро нес первое, что приходило в голову, старательно покрывая теплыми поцелуями озябшие руки священника. Он не утешал — это было бы почти издевательством, просто говорил, поглаживал ладонями бедра инквизитора, скрытые красной рясой. И вот честно — даже не думал о том, что сокрыто этой самой мантией. Сейчас хватало невинных поцелуев и осознания, что Август рядом. И от этого факта — наличия инквизитора Августино де Оноре рядом — барон Моунт не собирался отказываться ни за что.

— Будет плохо. Тебе. Я не могу этого допустить, — взгляд священника так и был устремлен в стену рядом с окном, в черное пятно без надежды на ответ. — Если бы я даже воспротивился пожеланиям дяди, пошел поперек слова, я бы все потерял. Тебя потерял. И я не хочу отправить тебя на костер, — пальцы сжались. Августино так замерз, что даже рук не чувствовал, но сам не понимал, что в комнате все холоднее с каждой минутой. — Я люблю тебя, Пьетро.

От этих слов юношу накрыло счастье, которое смешиваясь с горем, давало невыразимую нежность и желание спасти любимого любой ценой.

— Август, — барон продолжал покрывать руки инквизитора поцелуями, — я тебя тоже люблю и ни за что не оставлю. Ты весь замерз, пойдем, я тебя уложу. — Пьетро поднял голову, чтобы всмотреться в лицо мужчины, расчерченное сейчас молочно-белыми полосами луны.

— Сон лишь отдалит нас. Каждый раз, когда мы тратим на него время, лишь сдаемся времени. Его не осталось совсем, — ласки барона пробуждали, казалось, замершую в священнике жизнь, но он согласно встал и пошел к тайной двери, объединяющей их спальни. Опалился жаром, кожа начала гореть, как горела бы от священного огня.

— Не отдалит, — следуя за инквизитором, Пьетро и сам горел нетерпением, яростным и ласковым одновременно. — Знал бы ты, как ты прекрасен, когда засыпаешь и когда спишь. Жаль, нельзя тебе это показать... Август, — как только за ними захлопнулась дверь, барон порывисто развернул к себе любимого, не давая даже отойти от стены, и жадно поцеловал. — Хочу греть тебя вечно.

— Огонь нас спалит обоих, — нервы Августо сдавали, мысли о том, что завтра придется продолжить разговор с кардиналом, сменялись накатывающим желанием. Священник поцеловал барона со всей возможной страстью, под которой была и чистейшая, как родник, любовь. — Не давай обещаний, меня устроит и то, что ты рядом без слов и клятв, — ладони были ледяными и скользили по спине юноши, оставляя зябкое желание.

— А если я хочу? — упрямым бычком возразил Пьетро, отвечая на прикосновения и разрываясь просто на части своими чувствами, лишь умножаемыми грозовыми предвестниками, что висели уже даже не на горизонте, а прямо над головой. — Я ради тебя... — юноша вновь невнятно шептал, избавляя инквизитора от дурацкого пояса, чтобы уложить любимого в их постель и согреть собой — до яростной жажды тела, что гибкой южной лозой выгибается под руками, — что угодно сделаю...

— Молчи, — юные порывы кружили голову Августино, глаза закрывались под поцелуями, сердце все быстрее стучало. Август не сознавал даже, что стягивает с Пьетро рубашку, развязывает ленты, целует его горячую кожу, пробегая языком по шее и упиваясь горьким вкусом полыни, пробирается пальцами под ткань шосс, чтобы добраться до члена.

— Не могу, — пробормотал юноша сквозь непрекращающиеся поцелуи и осторожно роняя Августа на кровать, до которой уже каким-то образом добрались. Голова Пьетро уже не соображала, в ней оставалось место только для одного — для Августа, такого горящего и замершего одновременно. Согреть... Сам полуобнаженный юноша не чувствовал холода — кровь бродила горячей волной по всему телу, заставляя забывать обо всем на свете, к тому же жарко протопленный камин, что сейчас весело стрелял искрами, пожирая дубовые и сосновые поленца, наваленные вперемешку (одни для тепла, другие для запаха), щедро делился теплым воздухом. А сквозняки? Привычно, да и шкуры теплые на полу и под дверью. — Не могу молчать, — Пьетро задрал инквизиторскую рясу и приник горячим поцелуем чуть пониже пупка.

Августино затрясло. Мурашки пробежали вниз от резкой смены температуры. Его бил настоящий озноб, а поцелуи Пьетро вдруг стали обжигать и ранить душу ложными надеждами. "Сегодня я буду твой, а ты — мой... Завтра оставлю мокрым следом снега. Только бы сегодня не закончилось", — инквизитор потянул Пьетро к себе, чтобы греться его огнем и целовать в губы.

Юноша же почти задыхался от переполнявшей страсти и нежности, жадно глотал воздух между поцелуями, шепча:

— Люблю... люблю... не отдам...

Никому не отдам... Ненасытная горячность, и так цветущая в нем с отрочества, превращалась рядом с Августом во что-то немыслимое, в полет в темную бездну, что поглощала все больше и больше. Пьетро действительно был готов на все, лишь бы оставаться подле любимого — убить, стать, кем угодно, сделать что угодно, даже умереть, как бы странно это не звучало. А сейчас страстно стремился обладать тем, кому принадлежало его сердце и душа. Сильные пальцы, привыкшие и к оружию, и к ласкам, сейчас невыдержанно просто разрывали мешающие тонкие веревки шоссов инквизитора, и каждое нетерпеливое движение сопровождалось тихим порыкиванием.

Августино в отличие от импульсивного Пьетро действовал куда более выверено, словно брал осаду или стремился завоевать. Его пальцы уже давно обхватили плоть молодого барона и добрались до нежного лепестка, возбуждая и выманивая его отдаться жадным ласкам. Возбуждение с каждым движением росло, растекалось маслом по бархатистой коже юноши, теперь напоминавшего молодого зверя, добравшегося до добычи.

Светлые глаза инквизитора вспыхнули неуправляемой страстью.

И барон Моунт перестал сдерживаться. Как только и так тонкая ткань шосс поползла под его руками, Пьетро впился в губы Августа поцелуем — до звезд перед глазами, до чего-то неизбывного и извечного, до боли от нарастающего желания не потерять, и вслед сразу же склонился над пахом инквизитора. Как бы ему не хотелось исцеловать любимого всего, юноша не забывал о том, что на видимых местах не должно оставаться следов страсти. Поэтому нетерпеливые и жесткие поцелуи, которые потом могут налиться синевой, доставались бедрам, животу, тонким чуть выпирающим косточкам, которые так и тянуло обводить языком, слегка прикусывая кожу.

Августино метался уже по их общей кровати, пытаясь не издавать слишком громких звуков. Он сдерживался не долго, перейдя на всхлипы, а потом и вовсе застонал, выгибаясь навстречу поцелуям. Быстрая кровь разогревала тело, становилось душно, но священнику хотелось лишь одного — чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. Он качнул бедрами навстречу Пьетро, когда тот вобрал губами мошонку, зарылся пальцами в темную шевелюру.

"Если завтра последствия увидит дядя, если кто-то увидит... Неосторожный ты! Еще немного, только продолжай".

Юноша как будто читал мысли любимого, продолжая изводить его ласками, доводя до грани и отпуская. Его самого крутило немилосердно — до спазмов, что охватывали тело жутким доспехом, который мал и при попытке снять сдирает кожу, но Пьетро никогда с Августом не переходил барьера боли. Только нежность — пусть зачастую иногда жесткая, но его счастье хотелось носить на руках, восхвалять, ласкать, зацеловывать и... Но основная проблема — не мог с ним барон Моунт, который языком без костей убалтывал кого угодно до состоянии комы, нести всякую чушь. Как отрубало. И все свои корявости юноша искупал еще и так, в постели. Все, что Пьетро хотел бы сказать, он говорил языком тела.

И когда оба были уже на пределе своих возможностей, нагретое масло плеснулось щедростью на пах Августа — руки Пьетро тоже уже плохо слушались.

Почувствовав, как масло стекает по животу нежными струйками, а пальцы юноши размазывают по коже почти нектар, Августино приподнялся на локтях, чтобы видеть северного рыцаря — сейчас очень хотелось вновь его чувствовать, отдавать ему всего себя, суть бытия, которую называют любовью.

"Без тебя я никто", — молчащими губами проговорил Августино, а потом опять упал на подушки, отдаваясь сладостным поглаживаниям, замаливающим недавние покусывания на бедрах.

Дрожащий нетерпением поцелуй опустился на губы инквизитора. И если в первый раз Пьетро почти извинялся за то, что собирался сделать, то сейчас это было предвкушение. Да и просто физически барон не мог не поцеловать любимого. Переплетение тел переходило в переплетение душ и сердец, которое не разорвать ничем, разве что ревностью и недоверием, которые способны погубить что угодно.

Пьетро медленно брал Августа, сходя с ума от его податливости и доверия. И это доверие юноша готов был беречь и хранить всю жизнь — как будет угодно его любимому и Богу.

Луна была свидетелем, холодные ветра хлопали в огромные пуховые ладоши, приветствуя новую любовь, шумели голые деревья, стоны разливались музыкой по комнате... Августино целовал юношу, обнимая его ногами и уже начиная гореть от настойчивых раскачиваний, делавших их одним целым. Ни на одной звездной лодке он не уплыл бы так далеко, как теперь поднимался волнением любовного желания в самые небеса.

А Пьетро как никогда жалел, что нужно быть осторожным с поцелуями и превращал эту свою жажду в проникновенность движений и страстного шепота, который умолял верить и никуда и никогда не уходить, потому что жизнь без этого станет пустой, как разбитая глиняная плошка. Просто пыль, сметаемая в сторону хозяйкой, дабы никто не видел ее оплошности...

Долго так продолжаться не могло — юноша и так был на грани, так что кончил он довольно быстро, испытывая при этом острое сожаление и неловкую обиду на мир.

— Август, — через несколько судорожных вздохов Пьетро припал благодарным поцелуям к губам любимого.

Тот отвечал слишком страстно для человека, отдавшегося богу. Пытался ли теперь обуздать тело инквизитор? Нет, познавал его и с новой ясностью шел к тому, что завтра для них с Моунтом окажется очень нелегким. Он так и уснул — крепко обнимая Пьетро, словно боялся его потерять, а утром не хотел отпускать, стонал сквозь сон и проснулся весь в поту, поняв, что еще в чужой комнате. Выбрался из кровати и, как ни хотел его отпускать юноша, отправился к себе, чтобы забраться в ледяную постель и дрожать до самого прихода слуг.

* * *

Возвращение в столицу придало Луису уверенности, что теперь все пойдет иначе. Появление же при дворе молодого инквизитора из Рима успокоило немного и без того зарвавшихся баронов, а со стороны богатых вассалов, боявшихся потерять власть появилось мнение, что следует сохранить законную королевскую власть и поддержать начинания доброго короля, стремящегося объединиться с Церковью. Сам Сильвурсонни не намерен был ослаблять армию. Он до сего времени не пользовался резервами Фернандо, но теперь они были пущены на укрепления границ с франками и восстановлением обветшалых хозяйств.

Приезд кардинала говорил о том, что Рим очень заинтересован во взаимности. Деньги, которые получают приходы — это достаточный аргумент, чтобы посланник пошел на уступки.

Сюзерен дал приказ никому не беспокоить его и поставил достаточно верных людей, чтобы, наконец, остаться наедине с Алонсо. Вчерашний совет прошел весьма плодотворно. Герцог Ассанский предложил военную помощь для подавления бунтов в обмен на баронство Райсаро. Некоторые вельможи обещали восстановить приходы для того, чтобы успокоить слухи.

— Как ты находишь нашего гостя? — Луис подошел к столу, скидывая с плеч теплый плащ на меху и оглядываясь на любовника.

Эдвин подхватил одежды короля.

— Если ты говоришь об инквизиторе Тере, то он мне не понравился. У него скользкий взгляд.

— У них у всех скользкие взгляды, повадки лис и жала скорпионов, — два кубка наполнились вином. — Нам приехали диктовать условия, они захотят многого, но не теперь. Не думаю, что посланники готовы поссориться, когда им будут протягивать кусок пирога. Принятие наших условий, конечно, для них не ожидаемо, но поступим мы так, как желаем. Ты обеспокоился? — мужчина улыбнулся и протянул вино Эдвину.

— Да, — честно признался Эдвин, принимая бокал из рук короля и просто улыбнувшись. — Но для того, чтобы нам диктовать условия, они должны держать нас за горло. У них нет ничего такого, что могло бы нам навредить, но это не значит, что этого предмета, события, или свидетеля не существует. Ты как хочешь, но сегодня я буду ночевать за дверью, и прослежу, чтобы Пьетро тоже не лез, куда не надо.

— Я говорил тебе, что бываю упрям? — сюзерен смотрел прямо в глаза Алонсо. — Ты будешь ночевать здесь. Ты всегда будешь ночевать здесь. Знание, что я содомит, никуда не делось. Кардинал в курсе моих предпочтений. И он не получит ничего, если посмеет лишить меня тебя. А еще он не захочет, чтобы я начал войну с франками.

Алонсо вздохнул и положил плащ Сильвурсонни на спинку кресла, что стояло у стола.

— Я тоже бываю упрям, Луис, — ответил он, поднимая глаза на короля, — особенно, когда дело касается твоей безопасности. И как это не горько, но сейчас мне больше хочется видеть церковную книгу, в которой существует некая запись об обручении Фернандо с тобой, чем заниматься любовью. Я тоже очень боюсь тебя потерять.

— Там не написано мое имя, маркиз, вы забыли, — Сильвурсонни пригубил вина и подошел к нервничающему военачальнику, чтобы положить руки на предплечья. Вечерние тени ложились усталостью на лицо Алонсо, делая их заостренными, почти хищными.

Красный цвет королевской спальни возбуждал аппетит.

— Там написано имя женщины. Фернандо был не глуп. Он не выставлял напоказ то, что задумал. И жена скончалась после рождения детей, как и Анника. Фернандо можно назвать двоеженцем, но не дураком.

Эдвин неловко улыбнулся и провел ладонью по груди Сильвурсонни. Ему было очень тревожно.

— Вашему величеству не следовало бы забывать об осторожности... и не искушать меня.

— Искушать? Ну, чем же? — Луис обнял маркиза, радуясь, что наконец остался с ним наедине. Привычные дела отнимали слишком много времени, к тому же — возвращение домой ознаменовалось еще и многочисленными гостями, просителями и посланниками, накопившимися делами. А теперь еще Алонсо собирался сбежать за дверь. — Ты оставишь своего короля без охраны в такое тяжелое время? Одного, в холодной постели?

Эдвин взволнованно облизал губы и скользнул ладонью на плечо монарха.

— Я не могу позволить вам, — ответил он, сдавая рубежи, — лечь в холодную постель. Я же ваш личный телохранитель.

— Тогда тебе придется дать приказ охранять снаружи, а самому остаться со мной, — сюзерен ничего не делал, лишь его пальцы спускались по рукам, через ткань очерчивая линии. — А потом я бы натер тебя маслом и расслабил немного.

Близость Луиса так пьянила, что Эдвин просто не мог устоять. Использовать его слабости — это так не честно! Так же как и обещание натереть маслом — тут уж Алонсо ни капли не сомневался, в каком месте его натрут. Опасность момента только подогревала кровь.

— Ну, приказ-то я отдам, но мне по должности... расслабляться не позволено. Я все-таки при исполнении.

— Это всего лишь, чтобы согреть мне постель, — сюзерен потянул с плеча Алонсо рубаху, постепенно ослабляя завязки и пробираясь под ворот, чтобы почувствовать кожу. Жаркий и отзывчивый, маркиз не оставлял сомнений у Луиса в том, что страх лишь разогреет его кровь. — Но ты всегда забываешь, что кричать нельзя. Наверное, мне придется заткнуть тебе рот, — мужчина достал кожаный шнур с шариком посередине.

У Алонсо при виде этого приспособления даже дыхание перехватило, и бокал выпал из рук. И когда Луис успел так тщательно подготовиться к ночи — вроде занят был весь день. Его пальцы дразнили, возбуждали, настойчиво доводя Эдвина до того момента, кода на все соглашаются и говорят да.

— Это очевидно. — Алонсо отпустил глаза, ощутив, как щеки пылают жаром, и в горле пересохло. — Я могу как-то избежать уготованной мне участи сегодня?

— А маркиз хочет избежать? Неужели меня оставят без обещанных радостей семейной жизни, — шаг вперед, чтобы показать, что все решает король. — Или ты желаешь, чтобы я наказал непокорного вассала, который решил не исполнять пожеланий своего государя?

Эдвин медленно поднял глаза и лукаво повел бровью.

— Ну, — сказал он, словно раздумывая, — накажи, — и потянулся губами к губам Луиса, осторожно коснулся, глядя из-под темных длинных ресниц. Как скоро он забыл, что намеревался ночевать за дверью.

— Вы так непостоянны, маркиз, что вас давно следовало лишить права голоса, — поцелуй вышел долгим, горячим, а руки сюзерена бесстыдно скользили по спине и переходили на ягодицы, сжимая через одежду. Но ласка эта длилась недолго — мужчина заставил Эдвина сжать зубами шарик из кожи и завязал на затылке, потом потянул к себе запястья Алонсо, чтобы и их обмотать крепко и связать. — Теперь гораздо лучше. Осталось освободить вас от одежды, маркиз.

Сделать это было достаточно легко, ведь за поясом Луиса висел длинный кинжал, и военачальник почти привык, что на нем король любит оставлять порезы.

Когда Эдвин оказался абсолютно голым — он уже испробовал изведанной и такой сладкой боли, которая только усилила возбуждение. Голова шла кругом от происходящего, только теперь вместо криков спальню короля наполняли мычания и стоны. Столько лет эти стены не слышали этого, храня память о Фернандо и Кристиане, и теперь все начиналось заново для герцога Сильвурсонни, и впервые для Алонсо. Первая и такая сладкая ночь в спальне короля обещала Эдвину сильно запомниться.

Луис толкнул маркиза на кровать неожиданно, понимая, что тот даже не догадывается. какой его ждет там сюрприз, а сам навалился сверху.

— Руки за голову, — приказал ледяным тоном. а когда Алонсо выполнил приказ, то щелкнул чем-то на запястьях. — Теперь ты в моей власти, — улыбка окрасила лицо Луиса, лезвие ножа прошло по горлу и остановилось у основания. — Будешь сопротивляться, я буду тебя наказывать. Сначала порисуем, — тонкий первый порез появился на плече почти сразу, достаточно глубокий, чтобы остальные были менее болезненными. Рисунок, который останется навсегда у Эдвина напоминанием. Такие любил Фернандо. Но сейчас — это был больше ритуал приема Алонсо в семью.

Этот Луис был так малознаком Эдвину и так открыт, что даже боль не перекрывала страха и сладкого забвения, что гнало кровь по жилам быстрее. Алонсо даже не подозревал, что играет со смертью — он свято верил в то, что Луис не причинит ему серьезного вреда, а потому и боялся не всерьез. Когда нож вошел в плоть, Эдвин закричал, а потом так сжал в зубах свой кляп, что прокусил его в двух местах. Тяжело и часто дыша, Алонсо зажмурился и дернулся. Он чувствовал, как простынь под ним намокает от крови.

— Ты все пытаешься противостоять мне, ты мой, — Луис наклонился, провел языком по подбородку Эдвина, а затем попробовал кровь, которая сочилась из ран, что закрывали будущий след его страсти и доверия. — Ты будешь только моим. Обещаешь? — лезвие дорисовало полукруг и спустилось линией вниз. Это было похоже на крест, заключенный в розу, но, конечно, у Фернандо вышло бы красивее. Оценил бы он избранника Луиса? Нет, король не позволил бы. Но теперь Луис и сам был чуточку своим мужем. И он любил Алонсо.

Глядя на Луиса широко распахнутыми синими глазами, Эдвин что-то промычал, но потом, сообразив, что не может ничего сказать, кивнул. Волосы его темными змейками разметались на белых простынях, на шее пульсировала артерия, молодое сильное тело дрожало и вздрагивало, и во взгляде жила любовь — такая, что невозможно было поверить.

— Потерпи немного, — Луис потянулся за бутылью с граппой. — Сейчас будет больно, но потом все прекратиться. Хотя... жжение будет тебя преследовать несколько дней, — мужчина слизнул кровь, обнажая красные извилины порезов и затем плеснул на грудь Эдвина жидкость. Он хотел видеть, как расширяются и без того распахнутые глаза любовника, хотел почувствовать, как он метается по кровати и прижимать его крепко.

Алонсо вскрикнул и дал Луису все, что тот ожидал, и даже больше. Эдвин не понимал, почему терпя и сходя с ума от боли, он так желает Луиса, так возбужден и готов принять его, но кажется, в этом и была суть. Алонсо никогда не возбуждала жестокость и извращения, но то, что происходило у них с Луисом он воспринимал как таинство любви и верх доверия. В его голове ничего не перевернулось и не изменилось, он приучал свое тело наслаждаться безумием короля. Из глаз полились слезы, но Алонсо не отвел взгляда от Луиса, не позволил себе ни мгновения сомнений. Он пошевелился и провел коленом по бедру Сильвурсонни, безмолвно призывая завершить ритуал.

Покорность Эдвина, его желание принимать боль, его страстная натура подогревали Сильвурсонни на новые безумства, только теперь сюзерен собирался изводить ласками это красивое молодое тело.

— Лежи смирно, — новый приказ был произнесен куда более ласково. Луис достал обещанное масло и щедро вылил себе на ладони и на живот Эдвина, оказываясь сбоку и водя тому по животу и чреслам, проникая между ног, чтобы провести по мошонке и достаточно увлажнить вход, а затем вернулся к члену Алонсо и теперь любовался его возбуждением и полной беспомощностью, пальцы плотным кольцом обвивали естество.

Такая "пытка" оказалась для Эдвина еще более мучительной — ему очень хотелось поддаться навстречу влажным сильным пальцам, но одного наказания на сегодня ему хватило. Он снова застонал, сжимая шарик в зубах, рвано дыша и с мольбой глядя на любимого.

Король оценил старания Эдвина и вскоре его влажные пальцы уже хозяйничали в теле, проникали глубоко, ритмично, горячо. Луис намеренно позволял маркизу самому толкаться навстречу, раздвигать ноги шире и сдаваться пламени. Следовало лишь освободить руки, чтобы те не затекли окончательно, но сюзерен пока оттягивал и практически пытал Алонсо.

То, что поначалу принесло приятные ощущения, с каждой минутой становилось мучительнее и мучительнее. Грудь жгло болью, но она только подливала масла в безумный огонь, бушевавший в чреслах маркиза. Хотелось достичь разрядки, хотелось сильнее и глубже, но как бы Эдвин не старался, он только выматывался сильнее. Он готов был просить пощады, сделать что угодно, лишь бы Луис взял его уже — не руками, собой. Горячее влажное от пота тело притягивало взгляд, наслаждаясь каждым прикосновением, открываясь сильнее.

Алонсо и, правда, был прекрасен. Сильный, прекрасно сложенный, открытый любви и сладострастью, он словно бог греческий, заворожил взгляд Луиса, и тот не отказал себе вобрать член в рот и добавить еще больше пламени в того, кому доверял больше жизни. Жестокий ритм взял, догадываясь, что возлюбленный так долго не выдержит, но очень скоро отпустил и перерезал путы Эдвина, чтобы оказаться сверху и, приподняв его бедра войти резко.

— Люблю тебя.

Алонсо вздохнул резко и, ухватив короля за плечи, выше завел ноги, чтобы стало еще ближе, еще слаще. Пальцы впивались в одежды, держались за них, а глаза Эдвина были совершенно ошалевшими. Он застонал, изо всех сил стараясь привыкнуть поскорее к внушительному естеству внутри себя, приять до конца, немного отдышался и положил ладонь на затылок Луиса, нежно перебирая светлые пряди. "Люблю... Я тоже люблю тебя", — ответил взглядом и поддался навстречу Луису.

Слабые пальцы еще не подчинялись Эдвину, но в них сосредоточился ответ страсти Сильвурсонни. Сюзерен двигался глубоко, размеренно, властно, добиваясь новых стонов и того, чтобы не могущий кричать любовник метался под ним, сильнее обхватывая ногами и толкая в себя.

Красное покрывало сбилось, скатываясь на пол, обнажая белое нутро, испачканное теперь каплями крови, влага от раскрывшихся ран пачкала одежду короля, но он увлеченно целовал Алонсо в уголок губ, не собираясь освобождать от своеобразной уздечки, пока тот не стал задыхаться, тогда пришлось сорвать и эту разъединяющую их деталь и накрыть рот Эдвина своим.

И в этот момент Алонсо излился под королем, едва что-то понимая в охватившей его тело агонии любви и желания, отвечая на поцелуй, подарив вместо стона слабый хрип, а потом потянул на себя.

— И ты хотел покинуть меня лишь потому, что здесь чужаки. Глупо. — Луис довольно улыбнулся в губы Эдвина, приподнимаясь и осматривая рану. — Нам нужна чистая ткань и еще немного граппы. Подожди, — мужчина ловко соскочил с кровати, даже не поправляя растрепанной одежды, которую стянул на ходу и вернулся с читым отрезом, который положил поверх рисунка и прижал. — Надо будет завязать.

— Черт с ним, — беззаботно отозвался измученный Алонсо, не сдерживая больше счастливой улыбки, потянувшись за поцелуем. Несколько мгновений спустя он отпустил взгляд на свою грудь и на рисунок, что оставил ему Сильвурсонни. — Я теперь никогда не расстанусь с этим.

— Оно тебя точно не покинет, — Луис обработал рану и лег рядом, подпирая голову ладонью. Теперь им придется заниматься делами государства чаще, чем в баронстве, но и ночи принадлежат только им двоим. — Теперь расскажи, почему решил уничтожить бумаги, которые делают моего сына наследником? Что за блажь, Эдвин?

Алонсо медленно опустился на постель и коснулся пальцами плеча короля.

— И не думал уничтожать, просто припрятать понадежнее. Твоих детей я буду защищать так же, как и тебя... Я бы ничем не стал вредить им. Меня больше беспокоишь ты, то есть кардинал Оноре. Вдруг ему захочется поподглядывать за нами. С Августо мы попались. Наше счастье, что он влюблен в Пьетро и относится к подобным вещам с пониманием. Ты заметил, как он сегодня задумчив?

— Заметил. Августино был слишком бледен даже для своей темной кожи. Видимо, кардинал ему знаком. В этом главная причина. И хочу тебе сказать, что кардиналы — не такие уж поднебесные жители. — Сильвурсонни нравилось смотреть на Эдвина и вдыхать его аромат.

— Да, я слышал, что-то такое. — Эдвин улыбнулся возлюбленному. — Инквизиторы -тоже. Как вспомню того, который тебя выкрал несколько лет назад... Вот потому и беспокоюсь о нас. И за Пьетро, если честно, тоже. Он молод и весь в отца. Не дай бог дров наломает.

— Если он сорвется, будет худо. Иногда я даже подумываю, чтобы Августино уехал, — покачал головой Луис. — Этот зеленоглазый священник совсем ему смешал разумные мысли. Но вряд ли я смогу повлиять на чувства. Любовь любит преграды.

Эдвин как-то грустно усмехнулся и отпустил глаза, с горечью вспомнив и годы безнадежного одиночества, и ту ночь, когда он увидел Пьетро в постели короля, как больно на это было смотреть, вспомнил, как Луис злился, не веря в демона, что соблазняет Алонсо в обличии короля. Нет уж, они свое отстрадали, чтобы еще сейчас все насмарку пошло.

— А чего хочет сам Августино? Уехать или остаться? Пьетро не отпустит его.

— Если бы Августино не хотел, то не поехал бы следом за Пьетро сюда. Ответ очевиден, — усмехнулся сюзерен, накрывая Эдвина и взбивая подушку. Огонь в камине разгорелся ярко и теперь полыхал вовсю. Вероятно, слуги перед самым приходом растопили его. — Так что здесь наш молодой инквизитор по собственной воле, вопреки посланию Папы. И к тому же, как я знаю, спят они в одной комнате. Другое дело, что именно напугало нашего спасителя по приезду кардинала.

— Может сам кардинал? — улыбнулся Эдвин, отшутившись, но вполне возможно, что попал точно в цель.

— Возможно. Кардинал слишком резко начал с отъезда инквизитора и его приемника, — под треск поленьев хотелось закрыть глаза и проспать до утра. — В любом случае с утра мы об этом узнаем.

Эдвин улыбнулся.

— А мне хочется, чтобы эта ночь не заканчивалась. — Поцелуй лег на шею, на плечо и на грудь, а рука Алонсо прошлась по животу и обхватила плоть. — Будем практиковать грех оральной любви, — сказал он очень серьезно и обхватил член Луиса губами.

* * *

Официальная встреча проходила следующим утром в кабинете короля, и Оноре пришел на нее один. Он без сожаления оставил вялого Тере за порогом и приветствовал короля скромным подношением в виде золотого католического крестика, украшенного розовыми алмазами.

— Примите от меня этот дар, ваше величество, и носите его с честью истинного христианина.

— Благодарю, — Луис оставил письма и предложил посланнику устроиться в кресле у огня. Сегодня погода особенно разбушевалось, за окном мела метель, морозы усилились, и лишь камины позволяли не замерзать каменным стенам.

— Как вам спалось с дороги, ваше преосвященство? — сюзерен велел подать горячего разбавленного вина и легкую закуску.

— Прекрасно, прекрасно, сын мой. — Шанталь сел в кресло и протянул к огню руки. — У вас прекрасный замок.

— Надеюсь, что мы найдем понимание, — Сильвурсонни дал знак слуге удалиться, когда тот принес завтрак и улыбнулся кардиналу. — Зимой дел даже больше, чем летом. Самое суровое время для Вестготии — оно подводит итоги и подбивает счета. Скажите, какие предложения вы привезли из Рима?

— Первое и основное, это восстановление Церкви и ее власти в Вестготии, укрепления веры в народе. Вера в Бога и вера в короля как в его помазанника — это суть оплот любой власти. После уже определимся с назначениями.

— Я всецело согласен с тем, что людям нужен Господь, — Луис лукаво прищурился. — Отношения с Церковью в последние десятилетия были весьма напряженными, и мне хотелось бы, чтобы наследник оказался под защитой Церкви. Но я как сюзерен обязан передать ему целостную и сильную страну, а потому продолжу укреплять Вестготии как военную державу. Надеюсь, Рим это понимает.

— О, разумеется, — довольно улыбнулся кардинал, — если бы Рим не понимал этого, я бы сейчас не сидел перед вами, ваше величество. Что же касается наследника короля Фернандо, Церковь обещает ему свое покровительство и защиту. В свою очередь мы надеемся, что он станет добрым христианином и верным сыном Господа нашего. Увы, его отец не чтил законов Бога. Насколько я знаю, его величество Фернандо умер неприкаянным. Это печально. Очень печально. — Внимательный взгляд серых глаз устремился на короля.

— Король Фернандо был воином. Его крестом была страна, так что я думаю, он достаточно заплатил за свои прегрешения, возвеличив державу и оставив ей богатую казну и сильную армию. В моих же интересах сохранить границы и созданную Фернандо оборонительную систему, улучшить ее и уверить соседние государства в том, что война с нами будет не угодна Господу. — Луис улыбался. — Разговор плавно переходил на деньги. а что может быть интереснее для кардинала, чем богатая паства. — К тому же, земли Церкви тоже приносят немалый доход, и я готов отдать их, если буду уверен в поддержке с вашей стороны и со стороны Рима.

— Я и не ждал от вас ничего иного. Ваша щедрость достойна короля. — Оноре взял бокал со столика, что стоял между креслами и немного пригубил вина, глядя на Сильвурсонни с интересом. Строптив, но готов на уступки. — Что ж, вы получите поддержку со стороны Рима и Папы, я вам обещаю. Король, вернувшийся в лоно Церкви — истино великое событие для мира. После этого вместо войны другие государства встанут на сторону переговоров. Однако как ваш преданный друг и соратник в идее мира, осмелюсь вас предупредить, ваше величество, вам будет нелегко. Нас как служителей чистоты морали и нравственности несколько беспокоит история с вашей женитьбой. Возможно, что это только слухи и у Церкви нет оснований беспокоиться о благополучии вашего величества и королевы Софи.

Луис опустил глаза.

— Я был готов на все, чтобы найти мир и остановить кровавую бойню. К сожалению, королева оказалась не честной девушкой, а ее отец — преступником, который желал разорения Вестготии. Шакалы всегда собираются вместе, но забывают, что над ними стоит грозный лев. — немного вина увлажнили губы, как поцелуй Алонсо, оставшийся утром печатью любви на сердце. — Теперь Софи Райсаро сбежала со своими братьями, опасаясь моей мести. И вряд ли она вернется, зная, какая участь ждет ее, учитывая моих и церковных свидетелей ее позора.

— Что ж, — задумчиво протянул кардинал, найдя в словах Луиса подтверждение рассказа Августино, и вероятно, оставшийся доволен этим фактом, — правда ваша. Полагаю, вы желаете начать бракоразводный процесс?

— Фактически брак нельзя уже назвать законным, ведь Софи так и не стала моей супругой, лишь на несколько часов. Думаю, что Церковь не знала еще такого короткого брака, — скорбно произнес сюзерен и улыбнулся. — Я думаю, что этот вопрос все равно потребует некоторого времени. А потому мы пока займемся делами насущными. Кто именно будет возглавлять святую церковь в Вестготии и останется здесь при дворе помимо молодого инквизитора, присланного Римом. Я не буду скрывать, что заинтересован в том, чтобы инквизитором назначили именно Августино, который за этот месяц показал огромные успехи. Его способности вести расследования, изучать церковные дела и заниматься делами насущными потрясающи. Позвольте мне как государю выразить пожелание...

Оноре со спокойной улыбкой на лице выслушал короля, не перебивая ни взглядом, ни жестом, и помолчав, сказал:

— Пожелания мы ваши учтем, но и я в этом вопросе не всесилен. Назначение своих людей определяет Папа и Ватикан. Мне очень жаль, но Августино Борджия де Оноре Приньяно уготована кардинальская биретта, но не в Вестготии, и поверьте мне, очень скоро он сменит ее на белую. Ни вы, ни я, как бы не хотели, не настолько всесильны, чтобы помешать этому. Вчера я сказал об этом Августино. Он готов принять свою судьбу со всем подобающим смирением. Именно поэтому я привез с собой инквизитора Тере. Уверяю вас, его таланты ничем не уступают талантам моего племянника.

Луису едва хватило сил скрыть свое удивление. Сказанное кардиналом ставило на свои места многое. Такой образованный и умный юноша всегда не вписывался в схему бунта. Виной оказалась юношеская гордость, попытка самому определять судьбу. И значит молодой инквизитор получил возможность попробовать себя в роли посла вопреки пожеланиям его родственников и, возможно, и других сил. Ведь всем известно, что каждая семья продвигает по лестнице исключительно родных для достижения великих целей.

— Ваше преосвященство, вы меня изумили. Теперь я понимаю, почему Августино так выгодно отличается, — сюзерен про себя выругался. Пьетро не видать юноши, как своих ушей. Придется оттаскать и запереть до самого отъезда. — Надеюсь, что новый инквизитор сумеет занять достойно место нового следователя в столице.

— Он не подведет, я уверяю вас. Трудиться на благо Церкви он умеет, и честью и правдой будет служить вам. — Оноре улыбнулся и поднял бокал. — Что ж, давайте выпьем за нового Папу Римского. Ваше здоровье, ваше величество.

* * *

Уже утром Августино стало не по себе, ему едва удалось уговорить барона отправиться к королю, который настаивал на незамедлительном прибытии, и теперь священник с трудом взял себя в руки, намереваясь и сам отправиться к кардиналу, когда понял, что очень устал. Его пробирала лихорадка, которой не хотелось придавать особого значения. "Сейчас не время болеть, — твердил себе инквизитор, поспешно одеваясь. Только сил его хватило только на это действо. Завязав пояс, молодой человек опустился в кресло и просидел так около десяти минут, постепенно погружаясь в горячий кисель нарастающей головной боли.

Кардинал Оноре вошел в комнату без приглашения. Остановив свой строгий взгляд на Августино, он приказал слугам и охране убраться прочь.

— Мне необходимо переговорить с вами наедине, Августо, — сказал он, минуя все правила приличия и приветствий, а это значило, что сейчас он пришел не как кардинал, а как дядя.

Вскочивший и опять осевший в кресло священник выдал свою слабость и вяло улыбнулся.

— Я не важно себя чувствую, дядя, для долгих бесед. Если вы дадите мне некоторое время, я приду сам, и мы сможем поговорить, — глупые мысли о Пьетро не давали покоя, еще мерещились его поцелуи и руки, скользящие по обнаженному телу, жар, исходящий огнедышащей пропастью ада, называемой страстью.

Оноре нахмурился, почуяв неладное. Он в три шага оказался рядом с креслом Августино и приложил руку к его лбу.

— Да у вас ужасный жар, — обеспокоенно констатировал он, и это было правдой. Лоб Августино и, правда, был очень горяч. Шанталь обеспокоенно заглянул в лицо племянника, и приобняв за плечи, помог подняться. — Ложитесь немедленно в постель, я позову лекаря. Вы прикасались к больным заразой, входили в их дома?

— Нет, — Августо было стыдно, что вчера он совсем не задумался о том, что может простыть, стоя у распахнутого окна. — Я простудился, дядя, всего лишь небольшая лихорадка. Мне очень стыдно за мое ребячество — выходить на улицу без теплой одежды было плохой задумкой. Я всего лишь посижу. Все пройдет скоро, — священника обдало волной холода, и он сунул руки в рукава рясы.

— Ну, уж нет, я не позволю вам так легковерно относиться к своему здоровью, — Шанталь все-таки довел Августо до кровати и уложил, потом собственноручно раздел до рубахи и уложил под одеяло. — Я же говорил, что северный климат не для вас. Тере!

Инквизитор, что стоял за дверями, бесшумно вошел в комнату и поклонился.

— Ваше преосвященство!

— Позовите лекаря. Немедленно. И пока не говорите никому, зачем, вам ясно?

-Да, ваше преосвященство. — Тере бросил многозначительный взгляд на Августино и так же бесшумно вышел вон.

Лекарь, сопровождавший кардинала, был человеком старым и умелым в своем деле. Для Августино он назначил строгий постельный режим, много питья и трав. Старый Мортье заверил, что инквизитор встанет на ноги через неделю, но сегодня ему предстоит бороться с жаром. Так и вышло: к вечеру Августино стало совсем скверно, и он впал в бред, мечась по постели в полном забытьи. Шанталь не отходил от него ни на шаг и временно все дела по Вестготии передал Тере — тому все равно пора было вникать, ведь отныне он должен был стать кардиналом при дворе Луиса. Оноре же сегодня забыл обо всем, кроме племянника и ухаживал за ним с особым чаянием.

— Августо, Августо, как же вы так неосторожно. — Шанталь снял мокрую тряпку со лба Августино и смочил ее в ледяной воде, отжал, и вернул на место. — Держитесь. К утру станет полегче.

— Ваше преосвященство, — мокрый от жара, Августино все время пытался приподняться и сказать что-то, что его мучило, но потом вспоминал, что нельзя. Пьетро, его Пьетро... Где его северный рыцарь? Пожалуйста, без него нет ничего на свете ценного. Молчать, замкнуть уста и не произносить имени.

— Воды... Если можно... Все хорошо, я в порядке, — образ Пьетро склонялся и улыбался Августино, и так хотелось тянуть к нему руки.

— Конечно. Сейчас. — Оноре подал ему подогретой подкисленной воды, помог приподняться и удерживать голову, пока Августино пил. — Вы лежите. Постарайтесь поспать.

Несколько жадных глотков, и вот уже подушки принимают измученную жаром голову. Августино снился Пьетро, как тот скачет, догоняя карету, стремящуюся к горизонту с черным лесом, пытался высунуться в маленькое окошко и остановить от глупостей, но кто-то тянул молодого священника в темноту и пытался зажать рот.

— Нет, не надо... Уходи... Уходи, тебя сожгут, — через жар забормотал Августино, метаясь по подушке.

Шанталь, вначале не обративший внимания на сбивчивые слова племянника, вдруг замер. Ему не очень понравилось то, что он услышал — люди в болезни часто откровенны как на дыбе. Оноре не понимал, о чем говорит его племянник в забытьи, понял, что тот очень за кого-то боится. Шанталь встал, дошел до дверей и запер комнату изнутри. Двери тут были хорошие, дубовые и вряд ли из-за них можно было что-либо расслышать. Оноре снова вернулся к постели Августино и в полутемной комнате склонился над ним.

— Тише. Тише, — прошептал он, касаясь ладонью щеки племянника.

Августино прижался к ладони, а из глаз его выкатилась слеза, которая пробежала по щеке. Страхи путались со снами. Поцелуи Пьетро ложились на губы и лишали дыхания. Священник закашлялся, пытаясь выбраться из объятий юноши, но тот не отпускал и не слушал аргументов.

— Прошу тебя...

— Все хорошо, Августо, — прошептал кардинал, внимательно вглядываясь в лицо инквизитора. Похоже, жар усилился и дело совсем плохо. Он одной рукой взял тряпку со лба юноши, и приложил к виску. — Сейчас, родной мой. Сейчас станет полегче. Успокойся.

— Я не хочу твоей смерти, не хочу, — Августино цеплялся за простыни и хотел лишь одного, чтобы любимый перестал его искушать, перестал целовать и сжигать в пламени страстей. Пьетро умолял не бросать, обещал придумать выход. Но разве есть выход и где можно спрятаться от Господа. — Я не могу быть с тобой, не могу...

Глаза Оноре в полумраке тревожно сверкнули. Он должен был, обязан был узнать правду. Еще вчера он заметил, что Августо что-то терзает, а еще понял, что вряд ли племянник скажет ему об этом. Шанталью по должности полагалось всегда и все знать, и привычка получать информацию в любых условиях сработала четко и безотказно.

— Почему? — тихо спросил он. — Успокойся, никто никого не собирается убивать.

— Не могу, чтобы тебя казнили. — Августино мучила совесть. Он считал, что сам толкнул Пьетро на близость, всегда так думал, а теперь все зашло слишком далеко — их любовь преступна, уничтожительная. — Ты должен забыть и жить дальше.

— Что я должен забыть, Август? — Каждое новое признание все больше напрягало Оноре, а племянник смотрел на него и даже не видел.

Августино попытался отодвинуть тяжелое горячее дыхание. Его сердце билось так быстро, что выдавало волнение.

— Чувства. Служить королю и не думать обо мне. — Августино облизнул пересохшие губы.

Оноре потрясенно убрал руки. Чувства? Убьют? Сожгут? Неужели это то, о чем он подумал? Неужели Августино поддался греху при дворе короля-садомита?

— Только не это, — выдохнул Шанталь, устало прихватив переносицу двумя пальцами. Через несколько мгновений он взял себя в руки и снова приложил ко лбу племянника влажное полотенце. — Августо, кто он? — спросил он мягко. — Кого вы боитесь увидеть на костре?

Священник отрицательно закачал головой, его голова полыхала, мир вокруг подернулся красными видениями костра, которого никак не залить водой. Голос Оноре слышался издалека, словно трескающие в пламени бревна.

— Прости меня, прости, умоляю...

— За что простить? — не унимался Шанталь. — За какой такой грех? Разве ты согрешил?

— Я не могу любить, не могу... — Августино заплакал, словно ребенок, поворачиваясь на бок и отчаиваясь освободиться. — Мне нельзя любить тебя.

Оноре погладил племянника по волосам и, склонившись, поцеловал в висок.

— Успокойтесь, Августо... Все хорошо. Все хорошо. Я уже ухожу.

Нежные пальцы погладили руку Оноре, выражая всю возможную ласку, до самого утра инквизитор погрузился в глубокий сон, чтобы утром проснуться слабым и влажным, услышать треск дров и заметить слуг и лекаря, готовившего отвар.

Оноре сидел у камина и лицо его было суровым и хмурым, а взгляд устремлен на пламя.

— Мы не можем больше скрывать от короля ваше состояние, Августо, — сказал он, не поворачивая головы. — Тере!

Венсан стоял позади кресла, ожидая указаний.

— Инквизитор Тере, — продолжил кардинал уже более официально. — Сообщите королю и его ближайшему окружению, что инквизитор Августино серьезно болен. — Оноре сказал это буднично и сухо, но он бил наверняка, он знал, что любовник Августо первым появится у двери и его не остановит ни стража, ни замки.

Венсан с обычной услужливостью ответил:

— Да, ваше преосвященство, и поспешил к двери.

— Не надо, — Августино испугался. Он даже подскочил на кровати, резко садясь, но голова сильно кружилась, а жар не давал спустить ноги с кровати. — Дядя, умоляю вас, не надо ничего говорить.

Тере остановился и вопросительно посмотрел на кардинала, устало потиравшего ладонью лоб.

— Оставьте нас с инквизитором Августино наедине, — приказал он, и слуги вместе с Венсаном и лекарем, молча покинули комнату. Оноре долго молчал, потом положил руки на подлокотники и вздохнул. — Ночью вы бредили, Августо, — сказал он наконец, — вы кое-что сказали. Это ваше счастье, что здесь был только я. Не утруждайте меня самого искать вашего любовника. Имя.

Глубокий взгляд дяди был самых худшим наказанием для Августино, который подчинялся ему и отцу и теперь оказался пойманным в капкан.

— Дядя, прошу вас, — священник представил, что будет с Пьетро, не задумываясь о своей судьбе, и покраснел. Темная кожа вспыхнула прямо. — Дядя, я умоляю не наказывать его. Я виноват в случившемся. Я готов за все ответить сам.

Кардинал взглянул на Августино очень строго.

— Вы ответите. Непременно. Став Папой Римским. Или вы хотите остаться здесь? Отвечайте честно, Августо.

Священник не знал, что отвечать. Если он сейчас откажется, если скажет "Нет", то Пьетро окажется на костре. Его не оставят в живых.

— Дядя, я сделаю все, как полагается, только не начинайте дела.

— Я еще не выжил из ума настолько, Августино, — ответил тот, поднимаясь и отходя к окну. Слава Богу, ночная вьюга уже улеглась, и теперь полуденное солнце золотило морозный узор на стекле. — Ваш брат намерен жениться на дочери короля Франции. Если кто-то узнает о том, что у вас была связь с мужчиной — будет скандал. Вы опозорили свою семью, Августо. Свадьба расстроится, и никого из семьи Оноре никогда больше близко не подпустят к папскому престолу. То же самое будет, если вы останетесь в Весготии. Ваш отец вложил четверть своего состояния, чтобы вы с честью носили белую мантию Папы. Если все сорвется, думаете, вам это простят? Даже если ваш брат станет в результате королем Франции, он никогда не примирится с этим позором, а соответственно будет война с Вестготией. Северный Ярл не забыл этой стране смерть своей сестры, и он считает, что будет для ее сына лучшим опекуном, чем бывший фаворит короля Фернандо. Никто в этом мире не даст ломаного гроша за эту страну, и ее завоевание станет делом времени. — Оноре обернулся. — Вы, правда, полагаете, что я допущу подобное, предав огласке вашу связь с мужчиной? Мне ничего не стоило сегодня ночью допросить ваших сопровождающих. Я могу узнать имя вашего любовника менее чем за четверть часа, но... Я пока еще ваш дядя и меня заботит ваша судьба. Вы любите его? Не отвечайте, я и без того вижу все по вашим глазам. Но любовь не стоит таких жертв, Августо, — голос кардинала стал мягче, в нем появилась грусть. — Все мы были юными и любили, когда надевали свои сутаны. Я любил прекрасную девушку, без которой не мыслил жизни, и мои чувства были взаимны, но поверьте мне, через три года нашей разлуки она забыла меня и вышла замуж за какого-то военного. Теперь у нее трое детей и счастливый брак, достаток, и она делает вид, что едва меня знает. Любовь не бывает вечной, Августо, даже если вам сейчас кажется именно так. Я не стану вредить вашему любовнику до тех пор, пока он не сделает глупость. Глупость, которая поставит под удар твою репутацию.

Августино слушал, склонив голову. Всякий раз, когда он думал о том, что ждет его впереди, эти мысли становились почти ритуальными, словно каждый шаг — осмысленная мозаика бесконечного и очень сложного узора. С детства путь сплетался так, как мыслили родители, но обрел окончательные очертания лишь год назад. Тогда отец доверился младшему сыну и пообещал, что его будущее будет обеспечено папской тиарой.

Может быть, кто-то и заслужил подобной милости — Августино так никогда не считал. Его быстрый подъем по лестнице пугал. А то, что задумали Оноре и родитель, теперь вызвало почти взрыв в горящей жаром голове.

"Женится на французской принцессе?" — глаза молодого священника расширились. Тонкие грани общей карты нескольких стран встали перед глазами. Теперь не следовало отклоняться от намеченного пути. Пьетро не поймет, не сумеет подождать и года, что уж думать о десяти, пока осуществится план, задуманный родственниками. Забудет северный рыцарь. Конечно, забудет... Горечь садилась на уста и становилась погребальным пеплом несбывшегося.

— Я знаю, что вы не выдадите меня, дядя. И понимаю, насколько важно, чтобы все оставалось на своих местах. — Августино трясло. — Позвольте мне с ним хотя бы попрощаться и уговорить не делать глупостей. Позвольте не нарушить мира.

— Да, — кивнул кардинал. — И вы сделаете это здесь и прямо сейчас. Я позволю вам побыть наедине, чтобы все обсудить. И да поможем нам Бог. — Оноре вздохнул. — За кем послать слугу?

— Пьетро, барон Моунт, — Августино выдохнул, сдаваясь окончательно. Он не воин, чтобы сражаться со всем миром и не враг долга, который превыше личных интересов. Если Пьетро хочет жить, то ему придется отпустить, придется забыть о прошлом. Пьетро предан сюзерену и не позволит, что Вестготия оказалась на грани войны.

Оноре кивнул, а потом, постояв немного, дошел до дверей и выглянул в коридор.

— Разыщите барона Моунта и пригласите ко мне. Срочно, — приказал он слуге. Шанталь со вздохом вернулся к постели племянника и протянул ему бокал с микстурой, который прихватил со стола. — Пейте. Вам понадобится много сил.

Когда Пьетро сообщили, что его хочет видеть кардинал де Оноре, то юноша ясно понял что дело не то чтобы плохо, а хуже некуда. То есть вообще некуда. Особенно с учетом разговора с милордом, состоявшемся накануне. Уже вчера герцог Сильвурсонни попытался втолковать ему причины того, что ничего нельзя сделать, но — Пьетро не был бы самим собой, если не заперся в мысли все изменить. Сунуться к Августу юноша не посмел — в комнате постоянно кто-то был, и с нетерпением ждал знака или чего-нибудь еще от любимого. И вместо этого — приглашение прийти от кардинала, да еще в комнату к Августо...

Милорд отпустил его по первому требованию служки де Оноре и теперь Пьетро стоял около двери и молча смотрел на Августа, ожидая слов кардинала. Свою часть действия — войти, вежливо поклониться и поприветствовать присутствующих, юноша уже выполнил.

— Входите, барон Моунт. — Оноре окинул юношу оценивающим взглядом. Так вот кто занимает мысли его племянника. Молод, красив, выправка отменная. — Заприте дверь. Ключ в скважине замка.

Августино чуть поднялся в подушках, взгляд его выглядел затравленным и усталым, после ночи жара слабость еще была в теле, температура не ушла, и обильное питье пока мало помогло, а присутствие Пьетро и вовсе кружило голову.

Юноша коротко полонился и выполнил приказ кардинала. Барон Моунт был готов драться до конца, но четко понимал, что именно сейчас ничего не может сделать. Но это "сейчас" пройдет, и будет другое, в котором он решит проблему.

— Не будем ходить вокруг да около, — сказал кардинал Оноре, наливая себе вина. — Я все знаю о вашей связи с моим племянником. Я не одобряю ее, скажу честно, и при других обстоятельствах гореть бы вам обоим на костре, однако в мои планы это не входит. Я не намерен предавать огласке произошедшее, вы понимаете, барон?

— Дядя, прошу вас, вы обещали мне поговорить с Пьетро, — священник шумно выдохнул, потому что Оноре в свойственной ему манере стал напирать на Моунта, собираясь его сразу выбить из колеи.

Барон Моунт старательно смотрел на кардинала, сжимая ладонь на рукоятке кинжала, висевшего на поясе. Душа болела за Августа, за его ласкового, упрямого, любимого и безумно хотелось кинуться к нему обнять, стереть бисерный пот со лба, уверить, что все будет хорошо, и невольно вспоминался ночной разговор, где инквизитор был замерзшей птицей.

— Я понимаю вас, кардинал де Оноре.

Шанталь посмотрел на Августо, потом на Моунта.

— Я оставлю вас. Ненадолго. — Он поставил бокал на стол и пошел к двери, открыл ее, но прежде, чем выйти, оглянулся. — Я запру вас на ключ снаружи, чтобы вам никто не мешал. — Взгляд серых глаз с упреком устремился на Пьетро. — Если вы желаете Августо блага — отступитесь от него, — сказал он, а после ушел, надежно заперев двери.

Как только снаружи шаги удалились, молодой инквизитор стал дышать ровнее. Он уже предчувствовал вопросы Пьетро и потому начал говорить сам.

— Он нашел бы тебя в любом случае. Я ночью во сне выболтал все, прости, — Августино было стыдно за свое малодушие и совестно за то, что разбудил в Пьетро чувства. — Дядя обещал, что не тронет тебя, если я поеду в Рим и исполню возложенную на меня отцом миссию, — не следовало рассказывать о других планах, но они тоже жгли разум.

Юноша тихим шагом приблизился к кровати и опустился на нее. Грудь барона раздирали настолько противоречивые чувства, что казалось будто он умрет, если не сделает что-нибудь прямо сейчас и немедленно. Когда просто сидеть и смотреть стало невыносимо, Пьетро склонился к самому уху Августа и прошептал:

— Я люблю тебя, и буду любить вечно. Знаешь, если судить по моему отцу и дяде, я сдержу это обещание.

Моунт не выдержал и, дрожащий, приник к волосам Августа. Тот пах болезнью — жаром, потом, лечебными травами, но Пьетро казалось, что ничего лучше у него в жизни не будет. Бредовое состояние заставляло целовать любимого в щеку — несколько судорожно и сдерживая себя изо всех сил.

— Ты слышишь? Я не оставлю тебя. Я все понимаю, я все вижу, но я тебя не оставлю. Я люблю, люблю, слышишь?

— Пьетро, я не хочу, чтобы ты шел на костер. Пожалей меня, — сил Августо хватило, чтобы обнять юношу за шею. — С Римом не шутят. Но тут еще и политика. Прошу, здесь большая политика. И королю Вестготии тоже нужна уверенность. Я не могу всего рассказать... Я тоже люблю только тебя. И всегда буду любить, пока не умру. Но твоей гибели не переживу.

— Август, не беспокойся, — Пьетро обнимал инквизитора, прижимая к себе его — кажущегося таким невесомым, как птица. Сожмешь руки — и нет в живых... Но этого нельзя допустить. Юноша вытер рукавом глаза и бережно уложил смысл своей жизни на подушки. — Не беспокойся, пожалуйста. — Моунт вновь погладил дрожащей рукой инквизитора по волосам. — Спи.

Пьетро слегка поцеловал бледного Августа в губы, и на свои собственные губы юноши легла горечь лекарств, которыми опаивали его инквизитора. "Это не последний раз, нет, не последний", — твердя про себя эту фразу, барон тяжело поднялся с кровати и пьяно пошел к двери. Лучше там подождать, чем дать кардиналу еще поводы... Дурацкая комната качалась перед глазами и дверь сначала никак не хотела приближаться, а потом вдруг скачком оказалась прямо перед глазами. Юноша медленно повернулся к дубовой поверхности спиной и прислонился к косяку. Взгляд все упирался в Августа, вцепившегося в одеяло...

— Ты его не убедишь, — Августино хотелось не уговаривать, а объяснить, почему так произошло, повиниться в содеянном. — Я не оттолкнул тебя той ночью, поддался чувству. Я тогда не понимал, что ты мне нравишься. Больше всех на свете, Пьетро. Но моя семья рвется к власти. И мой отец все продумал давно вместе с Оноре. Большие деньги, связи, родство с короной одного из государств... Не лезь в это, ради меня.

Пьетро слушал, цепляясь за кинжал, подаренный его величеством Фернандо, а перед глазами все продолжало плыть завесой дождя или тумана. Понимал ли барон то, что ему говорят? Да, понимал. Принимал? Нет — ни за что и никогда. Семейное упрямство ли, твердолобость ли — неизвестно, но, но, но...

— Я понял, — голос юноши почти не дрожал и звучал вполне осознанно и твердо. Господи, когда этот кардинал придет? Невыносимо видеть Августа таким и не иметь возможности помочь!

— Ты ничего не понял, он сказал, что не тронет тебя и меня... Прошу, Пьетро, оставь попытки перепрыгнуть самого себя. Ни тебе, ни мне этого не дадут. Что ты мне предлагаешь? Бросить все и бежать? — Августа начало трясти от возбуждения, гранями которого был страх и отчаяние. — Что мы можем сделать?

Пьетро, выбитый из состояния больного горя последними словами инквизитора, несколько очумело глянул на него. Бежать? Такая мысль даже не приходила в голову барона — верность государству и государю была вбита в него с детства, на уровне даже не сознания, а чего-то более глубокого.

— А ты хочешь? — вопрос Пьетро, воспрянувшего и обретшего хоть и зыбкую, но опору под ногами, вырвался с прямо-таки детской непосредственностью.

Глаза яркие, зеленые, почти не верящие уставились на барона.

— Куда бежать? — Августино поперхнулся и закашлялся. — Ты не можешь оставить двор, у нас обоих нет денег. Пьетро, что мы будем делать, если сбежим? Станем изгоями?

Юноша замолчал, прикидывая возможности. Деньги можно взять и в баронстве, уйти на север или на юг — это ведь неважно. Единственное, что держало — он не мог просто так покинуть милорда.

— Можно не сразу, — Моунт с надеждой воззрился на любимого. — Я понимаю, что прямо сейчас нельзя — за тобой следят. А чуть позже?

— Если я пойду за тобой, то останусь без наследства, без имени, без возможности вернуться. Пьетро, сюзерен не простит тебя за такие выходки. А меня проклянут. — Августино оробел быстроте решений молодого барона. Его порывистости и необдуманности. — Мой старший брат будет всю жизнь носить пятно родства со мной и не сможет жениться на франской принцессе. Помилосердствуй.

Пьетро моргнул и почесал ухо. На франской принцессе? Тогда на север нельзя, даже к Ярлу, куда в принципе можно было бы. К врагам-франкам Моунт уходить не собирался.

— Ну а если ты умрешь? — осторожно поинтересовался юноша. — Никаких пятен, никаких обязательств. Ну не по-настоящему умрешь, — решил пояснить свою мысль.

Августино покраснел, уши вспыхнули.

— Если умру, то что? Пьетро, ты пугаешь меня, — инквизитор от лихорадки плохо соображал, но от возможности смерти ему стало не по себе. — Только не говори, что ты собираешься меня опоить отваром каким.

Юноша несколько недоуменно выслушал тираду Августа.

— Ну да. Ты выздоровеешь, а потом — будто умрешь. Я пока все подготовлю. — Ответ звучал бы по-детски наивно, если бы Пьетро не был готов сделать все то, о чем говорил. Барон всегда быстро загорался идеями и с трудом от них отступал, особенно когда видел перед собой четкую цель. А она сейчас была четкой и ясной — не дать заставить Августа делать то, что он не хочет.

— Пьетро, какой ты... ты... — Августино невольно заулыбался, потому что воспринимать серьезно слова барона не мог. — Я тебе не позволю сделать глупости. Ты останешься в Вестготии. И приедешь потом, через год.

Барон Моунт сжал губы и нахмурился. Год — это слишком долго. Неизвестно, что с Августом произойдет за это время, да и с ним самим — тоже. До сих пор небеса хранили юношу, но теперь могли и перестать это делать, потому что отчаянная бесшабашность, что оберегала его всегда, уйдет под гнетом осторожности и страха — не за себя, за любимого; но такой страх давит еще хуже, заставляя сомневаться и медлить, приводя зачастую именно к тому, что хочешь избежать — к гибели.

— Август, ты поспи. Тебе нужно выздоравливать, — расслабившиеся, было, пальцы вновь обхватили жесткой хваткой простую и удобную рукоять кинжала.

Внешне податливый, Пьетро проявил стойкость, и Августино, как никогда ощутил себя между молотом и наковальней. Он закрыл глаза, чувствуя, как горит тело и как слабость охватывает мышцы. Если бы инквизитор был здоров, он сумел бы убедить барона не делать глупостей.

— Я люблю тебя, верь мне...

Юноша не мог спокойно смотреть на такого вот Августа — слабого, беспомощного и как никогда любимого. Пьетро вновь присел на кровать своего инквизитора, который судил его строже, чем кто бы то ни был, даже Господь бог. Богу-то все равно, что творится на земле и с самим молодым бароном Моунтом, а его пряному Августу — нет. Любовь самый страшный судия на свете, потому что все простит.

Пьетро нежно сжал в ладонях пальцы инквизитора — хоть так выразить все, что обуревало сейчас.

— Я верю, верю тебе, — юноша на мгновение раскрыл ладони, будто боясь, что рука Августа выпорхнет оттуда птицей, которую не поймать, и поцеловал пальцы. — Всегда буду верить. Ты сейчас действительно отдохни.

В коридоре послышались шаги, дверь открыли, но вместо кардинала Оноре в комнату вошла королевская стража во главе с Алонсо. Он с сожалением посмотрел на Пьетро и неловко улыбнулся инквизитору.

— Барон Моунт, сдайте оружие и следуйте за мной. Именем короля вы арестованы.

Августино только и успел, что сжать ладонь Пьетро в последний раз, недоуменно и испуганно глядя на Эдвина — того, кого вытаскивал несколько недель, который теперь забирал у него любимого. Зеленые глаза подернулись невыносимой болью. За что?

Поднявшийся с кровати Пьетро сперва непонимающе посмотрел на Алонсо, потом юношу начал накрывать гнев — медленной, душной, неотвратимой волной. Вместе с горячей алой кровью в висках билось: "Вот значит как? Значит все слова о помощи, о доверии и всем прочем — только ложь... Стоило появится римской шавке..." И вместе с гневом приходила ненависть — ко всему миру, что посмел отобрать его зеленоглазое счастье.

Пьетро оценивающе посмотрел на солдат — не справиться, окна забраны решетками, к потайному ходу тоже не пройти; и принялся медленно расстегивать пояс, постаравшись как можно спокойнее произнести:

— Август, не беспокойся, все будет хорошо, — но голос прозвучал сдавленно и сипло. Протянув вперед пояс, Моунт поинтересовался как можно более спокойнее: — Маркиз де Пасторано, куда теперь? Или мне спиной повернуться? — за которым угадывалось продолжение: "Чтобы меня вырубили для вящего спокойствия всех окружающих".

— Король желает говорить с вами, барон, немедленно. — Глаза Эдвина умоляли не делать глупостей, просили прощения. Алонсо взглянул на Августо. — Не волнуйтесь, инквизитор, ничего страшного, просто король говорил с кардиналом Оноре и решил, что для Пьетро будет полезнее побыть под домашним арестом. Барон Моунт, поклянитесь, что не попытаетесь бежать... Я не хочу вести вас по коридорам со связанными руками.

— Я хочу слышать, что решит король, — Августино начал сползать с кровати, рискуя упасть на пол, и потянулся к креслу, где лежала его мантия, алевшая, как яркое пятно, на подлокотнике массивного кресла.

— Август! — Пьетро метнулся к любимому, чтобы силой уложить его в постель — тот ведь даже сопротивляться не мог. — Август, — юноша с болью посмотрел на тут же выступившую на лбу мужчины испарину и сглотнул неизвестно откуда взявшийся комок в горле. — Август, — кусая губы и с трудом перебарывая желание хоть чуть-чуть прикоснуться поцелуем. — Лежи, все будет хорошо, я обещаю, слышишь? Не смей волноваться! — вглядевшись с тревогой в глаза любимого, Пьетро повернулся к Алонсо и холодно и даже несколько величественно ответил: — Я обещаю, что Пьетро, барон Моунт, не попытается сбежать.

Для Августино дальнейшее уплыло в тумане, который темнел и обращался последней минутой, которая повторялась и повторялась — Пьетро увели под стражей. Увели как преступника. Почему они так поступили?

* * *

По коридорам дворца Эдвин вел Пьетро молча, сурово поглядывая на стражников и слуг, а когда они дошли до королевских покоев, Алонсо совершенно бесцеремонно ухватил Пьетро под локоть и, приказав страже ждать за дверью, втолкнул внутрь.

— Что б это все, — выругался он сквозь зубы и задвинул тяжелый засов.

В кабинете короля находился кардинал Оноре и Луис, который стоял у окна, заложив руки за спину, ожидая появления своего ретивого племянника. На самом деле сюзерен ожидал чего-то подобного — нельзя утаить шило в кармане и любовную связь, которая слишком очевидна.

— Барон Моунт, проходите. Маркиз, подождите за дверью, — голубые глаза смотрели недовольно.

— Да, ваше величество. — Эдвин поклонился и, хотя ему совершенно не хотелось уходить, вышел. Он здорово волновался за Пьетро и с трудом скрывал это.

Оноре стоял у окна и спокойно смотрел на морозный узор на стекле.

— Пьетро, — Сильвурсонни, одетый по-домашнему в мягкое красное блио и накинутый поверх меховую накидку, рукой предложил юноше присесть на отодвинутый словно специально от стола стул, затем перевел взгляд на кардинала, — я вынужден посадить тебя под домашний арест до отъезда посланников Рима, чтобы вы не натворили ничего, что навредило бы короне.

Ярящийся юноша проигнорировал жест милорда, оставшись стоять, а по окончанию речи поклонился, как положено человеку его положения перед всесильным главой государства, после чего поинтересовался сдавленно:

— Мне дозволено уйти, ваша светлость?

Ненависть застила глаза Пьетро и перехватывала дыхание.

— Прости, но если ты доверяешь мне, то поймешь со временем. — Луис был спокоен и отлично понимал, что чувствует сейчас молодой Моунт — в нем кипела сила настоящего Легрэ, которого лишают единственной драгоценности, в нем ярился демон Фернандо, готовый уничтожать преграды и тех, кто их строит.

Оноре наконец взглянул на юношу.

— Вы считаете себя в праве сердиться, барон? Напрасно. Если вам не безразличен Августо, успокойтесь и примите с благодарностью все, что вам дает судьба. Его величество поступает мудро. Это я просил его... присмотреть за вами. Знаете почему?

Пьетро сцепил руки за спиной и с вызовом посмотрел на кардинала. Юноша сейчас готов был на костер пойти за свою любовь или убить лоснящуюся жиром хитрости крысу, что стояла перед ним, но понимал, что ни тот, ни другой поступок до добра не доведут — Августу будет только хуже. О! Барон Моунт сейчас много мог сказать, но пока еще мог сдержать себя. Образ больного Августа пока довлел над всеми эмоциями.

— Не стоит волноваться, ты всегда мне был, как сын, Пьетро, — Луис налил из кувшина подогретого вина и все же направился к юноше. — Поговори с нами, возможно, происходящее перестанет быть для тебя таким ужасным. Садись.

— С вашего позволения я постою, — проговорил сквозь зубы барон. Ему была противна сама мысль сесть в присутствии кардинала.

— Ваше преосвященство, объясните барону, чем грозит для него поспешность решений, — Луис тяжело вздохнул и сам отпил из кубка немного вина.

— Ему-то ничем, — ответил Оноре со вздохом. — А вот Августино да. И Вестготии тоже. Если Августо не поедет в Рим и не станет Папой, Франция начнет войну в Вестготией. Они слишком много вложили, чтобы все потерять из-за вас, барон. Но любой скандал, будь то отказ Августо от папского престола или связь с вами, Пьетро, повлечет очень плохие последствия, прежде всего, для самого Августино. Вы должны решить, барон, что для вас важнее: благополучие Августо, или его изгнание, а возможно даже гибель. Я тоже его люблю, он мне племянник, он рос у меня на глазах, и уверяю вас, только это сейчас спасло вас от костра. Я не намерен вредить вам и преследовать вас, Пьетро. Времена, когда за содомию можно было лишиться головы, проходят. Я всего лишь хочу, чтобы вы были благоразумны, и моя просьба посадить вас под арест — всего лишь еще одна мера предосторожности. Вы слишком молоды для смирения. Подумайте об Августо, о вашем короле, о вашей стране. Не делайте глупостей. Среди моих слуг есть и шпионы Папы — я не хочу, чтобы они прознали о том, что здесь происходит.

Пьетро размеренно дышал, случая почти обличительную речь кардинала Рима. Порченая, проклятая кровь рода де Севилано давала о себе знать красной пеленой бешенства и акцентами только на определенных словах, слава Богу, нужных. Ему было не плевать на Вестготию, но еще больше на Августа. А теперь римский "святоша" ставил такие рамки, что выхода не было.

Юноша все крепче сжимал пальцы в кулаки, лишь бы не потерять самообладание. Перед глазами стоял тренировочный бой (один из немногих) с его величеством Фернандо, когда тот буквально за несколько минут смог разъярить только еще совсем молодого барона Моунта, а потом, уперевшись поверженному врагу в горло кончиком меча, и не учебного, а своего, так, что выступила кровь, прочел длинное наставление о поведении во время боя. Конечно, когда Пьетро впадал в состояние берсерка, все умные слова и обещания забывались напрочь, но сейчас юноша был в твердой уверенности, что эта битва в конце концов останется за ним. И разболевшаяся от притока крови рана на горле не давала забыть о тактике и стратегии.

— Я могу идти? — слова давали Пьетро с некоторым трудом.

— Можете, — кивнул Луис, поворачиваясь полубоком к кардиналу и кивая и ему. — Вы арестованы до нашего решения. Постарайтесь не делать глупостей, Пьетро, я зайду к вам через час, — сюзерен физически ощутил нарастающую ярость, но надеялся, что Эдвин, ждущий за дверью, сгладит эту неуправляемую бурю до его появления, пока следовало договориться с кардиналом — до конца. Чтобы не было даже сомнений, что Вестготия заинтересована в том, чтобы Августино взошел на папский престол.

— Ваша светлость, ваше преосвященство, — в этот раз Пьетро кивнул коротко, по-походному. Дверь он открывал очень аккуратно, держа себя из последних сих. Барон Моунт знал себя — сейчас любой посторонний хлопок или оклик могли вывести его из себя. А уж тем более то, что обычно помогает другим людям — выпустить ярость действием: ударом об стену или дверью. У него это тоже вызывало выплеск гнева, но в отличие от остальных, юноша на какое-то время переставал себя контролировать. Правда такое состояние можно было пересчитать по пальцам одной руки, но — бывало.

Так же почти неслышно прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь, Пьетро исчез в коридоре.

Как только Пьетро ушел, сюзерен серьезно посмотрел на Оноре. Больше получаса назад тот сообщил ему о том, чем может грозить семье инквизитора его вольность и что именно должно происходить в ближайшее время. Луис был заинтересован в финансировании молодого претендента на папский престол и даже приложить к этому руку, о чем и намекнул кардиналу за несколько минут до прихода барона. Но всякая помощь должна была быть подкреплена гарантиями. А ее Сильвурсонни видел в любви самого Августо к юному Моунту.

— Я придержал нашу черную лошадь, ваше преосвященство, но сделал это не из деликатности, вы сами понимаете, что в мире, где царит власть, есть более весомые причины для поступков и выборов.

— Понимаю, — печально ответил кардинал. — Августо очень тепло относится к вам — это чувствовалось в его письмах мне... Теперь мне известна причина. И вы меня поймите правильно, ваше величество, священник, состоящий в любовной связи с мужчиной — играет с огнем. — Оноре помотал головой — почти отчаянно. Он злился, негодовал и боялся. — Если что-то пойдет не так — я не смогу вам ничего гарантировать. Вы и сами знаете, какая репутация была у короля Фернандо... да и вам еще любви с ним не простили. А то, что Августо поддался искушению при вашем дворе, может спровоцировать волну новых сплетен, худших, чем были раньше.

— Сплетни будут существовать всегда. Я не воин, ваше преосвященство, но в политике понимаю больше, чем вы полагаете. Как бы ни выглядели деяния со стороны, чем они значимее, тем более вызывают эмоции. Поверьте, если бы просто какой-то Фернандо жил с мужчиной, это прошло бы ваших ушей. Король Фернандо — Нет. — Луис устало присел в кресло. Его беспокойство за Пьетро росло. Мальчик совсем не сознает, что способен натворить. — В нашем случае золото и земли перекроют все. И если Вестготия станет помогать Риму, то она быстро станет доброй державой, а король Фернандо — достойным воином. А что до сплетен, то они были и останутся в колуарах, за нашими спинами. Думаете, что о вас и вашей семье не болтают, едва вы покидаете советы? Уверяю, чем ближе Августино будет стоять на шахматной доске к власти, тем вероятнее, что придется платить больше денег. — мужчина улыбнулся спокойно. — Мой план прост, ваше преосвященство. Для мира с франками я готов обручить наследника престола с их младшей принцессой Маргаритой. Следующим нашим ходом будет вхождение в чертоги римской церкви как христианского государства. Обеспечение наделами епископов и возрождение кардинальской власти. Я буду помогать вам в том, чтобы Августино взошел на престол всеми доступными мне средствами. Вы же сделаете так, чтобы барон Моунт получил кардинальский титул и продолжал влиять на Августино.

Оноре пристально смотрел на короля, потом усмехнулся:

— Вы дешево не торгуетесь, ваше величество. Люби я своего племянника меньше хоть на йоту — мы бы с вами не разговаривали сейчас. Я дам вам то, о чем вы просите, более того, я скажу вам еще кое-что. Кардинал Тере — у него есть четкие указания следить за вами на предмет садомии. Но раз уж мой племянник оказался замешан в этом, я принимаю вашу сторону. Будьте с ним осторожнее. Нам понадобится время, чтобы Августо стал Папой, а барон Моунт кардиналом. Последнее случится не ранее, чем через пять-восемь лет и потребует от Вестготии немалых затрат. Это время мы все будем осторожны. Я же буду строго следить за благочестием вашего воспитанника, уверяю вас. Если он хочет подняться к Августо — пусть жертвует.

— Что же, это позволит мне занять Тере иными делами. Если ему хочется содомии, я ему обеспечу ее в полной мере, — прищурился Луис. — Вы когда-нибудь слышали, что творится при дворах? При всех дворах, ваше преосвященство. Могу уверить вас, содомия везде. Весь фокус лишь в том, желает ли ее видеть Церковь. Тере будет работа на расследования. У меня есть претенденты, которые попадут под его пристальное внимание, — сюзерен не шутил. Он собирался избавиться тайными путями от некоторых заговорщиков, еще находящихся на свободе после сговора Райсаро с франками. И вот уж и топор найден. — А Пьетро я объясню, что следует делать в ближайшие годы. Если он любит Августо, то пойдет на что угодно.

— Я надеюсь, — ответил Оноре и вздохнул. Смириться с тем, что любимый племянник пал в сетях греха, но теперь осталось только смириться и молиться о его потерянной душе. — Я рад, что мы обо все договорились, ваше величество.

— Ваше преосвященство, если чувства между ними — лишь низменная страсть, ваш племянник очень быстро поймет это. Он умный и образованный молодой человек. Он юн, но мыслит здраво и чаще холодно, чем необдумчиво чувственно, — успокоил Луис, вздыхая. — Поверьте, я не толкал инквизитора в объятия племянника. Это произошло и для меня неожиданно.

— Я верю вам. Ни любовь, ни страсть не поддаются человеческим законам. От бога они или от Дьявола — и то значения не имеет.

— Чаще все же от дьявола, — признался Луис, устраиваясь в кресле. — Не гневите сердца своего, попробуйте успокоиться. Сегодня для нас обоих знаменательный день, своего рода подведение итогов и начало нового пути. Кто бы мог подумать, что этим началом станут дети. А они ведь не до конца еще осознают, как замешала их судьба с судьбами мира. Давайте потрапезничаем. Вы не откажетесь от утки, запеченной с яблоками?

— Я не откажусь, — улыбнулся кардинал, — тем более что я обожаю утку с яблоками. Пусть Бог все решит, и время. — Оноре налил себе вина и сел в кресло, что стояло рядом с креслом короля. — Обещаю, что буду терпелив.

* * *

Пьетро был у себя в комнате. В комнате, соседней с комнатой Августа. Казалось, он даже чувствует его через эту проклятую стену, видит, как он мечется в горячечном бреду по постели, слышит, как он тяжело и с присвистом дышит. И не может ничего сделать! Ни-че-го! И эта мысль билась кровавыми иглами в виски, заставляя метаться диким зверем по комнате — благо больше никого в помещении не было. И потайная дверь заблокирована с другой стороны — это юноша проверил в первую очередь.

Присесть было невозможно — постель, кресла, буквально все пропахло его Августом. Конечно, это было не так, но почти сошедшему с ума юноше казалось что сам воздух пропах любимым. Его восточные травы не спутать ни с чем...

Когда заскрипела дверь, Пьетро отпустил решетку окна, в которую вцепился чтобы добраться до холода и воздуха и с разгорающимся безумием в карих глазах оглянулся.

В комнату вошел не кардинал, не охрана, даже не маркиз, к юноше пришел Луис. Он держал в одной руке добрую бутылку вина, а в другой — корзину с закусками.

— Ты, наверняка, проголодался, — мужчина поставил корзину у порога, понимая, что пока последует отказ от возможной трапезы, направился в глубь комнаты и тоже выглянул в окно, где так красиво падал и кружил белый снег. — Люблю последний месяц зимы, обычно он такой снежный, — улыбнулся Сильвурсонни и тяжело вздохнул. — Я пришел поговорить о твоей дальнейшей судьбе, Пьетро.

Юноша стиснул зубы. Ему нечего было противопоставить сейчас милорду, но и унять бешенство, ярящееся сейчас в теле, барон не мог. Это было не в его силах. Только лишь покрепче вцепиться рукой в решетку, чтобы не пропасть совсем.

То, что Моунт не отвечал, было плохим сигналом. Зная его отца и дядю, Луис опасался срыва, а потому говорил и действовал очень мягко.

— Ты должен мне верить. Потому выслушай до конца, потом мы выпьем, а потом ты пойдешь и сбросишь гнев на тренировочной площадке, — сюзерен стоял рядом, но достаточно для того, чтобы отскочить, если его названный сын начнет драться. — Ты поедешь в Рим и станешь монахом. Через три года получишь должность, через пять я куплю тебе сан кардинала. С Августино ты увидишься только после того, как сам доедешь до Рима. Там я куплю дом, где вы сможете видеться под присмотром его дяди. Ты согласен?

Пьетро еще сильнее вцепился в решетку, которая стала вдруг теплой, даже горячей. Под присмотром дяди? Значит, даже не прикоснуться, не сказать, что любишь, что жаждешь как первого глотка ледяной воды, как... Стиснутые челюсти уже болели и казалось, что еще чуть — и зубы начнут крошиться, превращая боль душевную в приземленную физическую. Хотелось орать, разбить все вокруг, развалить замок по камешку... Убить кого-нибудь... И вновь оказаться рядом с Августом, чтобы целовать как священную реликвию, как самое дорогое, что только может быть на свете...

— Да, — выдохнул Моунт через сомкнутые зубы. И прикрыл глаза, стараясь обуздать вновь накатившее бешенство. А замке Райсаро за тоже самое — желание уехать с любимым — получил обвинение в измене... Теперь, значит, не измена? К гневу пенными грязными брызгами примешивалась обида, мутя разум еще больше.

— Вот и хорошо, что ты правильно меня понял. — Луис пока не давал волю воображению Пьетро, понимая, что влюбленные всегда найдут способ найти укромное место. Сейчас мальчик не сознает, что для него это единственный путь остаться с Августино и не потерять его навсегда.

— А теперь поедим и немного выпьем, — спокойно предложил Луис. — Возьми себя в руки и подумай сам, чем грозишь Августо? Если ты хочешь, чтобы вы были вместе, тебе придется считаться с интересами его семьи и интересами нашей семьи. В целом мы добьемся общей победы. Через пять лет вы будете опять спать вместе. Пока только встречаться... Не будь дураком.

Пьетро сглотнул ком в горле и душащие злые слезы, пока его долбило железом по голове: "Пять лет... Пять лет... Дурак..."

— Выпустите меня отсюда, — слова вырывались с губ юноши злым шипением. — Или сами уйдите.

— Да, иди, дверь открыта.

Луис отступил. Сорвался! Изменился. Взгляд Фернандо, повадки Кристиана. Прости, что ты влюбился слишком рано. Терпи!

Пьетро метнулся к выходу — подальше отсюда, как можно дальше! Сквозь расплывающийся перед глазами мир, сквозь боль. Нельзя сдаваться, нужно бороться — до конца... Так учил отец всеми своими поступками — до последнего своего вздоха...

Треск деревянной тренировочной палки, что вдруг сломалась... Яркий блеск стали — отражение внезапно выглянувшего солнца. И — поломанный безумием силуэт на тонкой стати поднятого вверх меча... И бездонный взгляд — не видящий ничего, но подмечающий малейшее движение вокруг... Берсерки били и своих, и чужих. Их поглощенному видениями разуму было все равно.

"Пять лет... Пять лет..."

Меч втыкается в тяжелый мешок с шерстью, вспарывая его как брюхо противника... Под ногами разлетается мокрая солома... Солнце и больно бьющий холодными хлопьями ветер...

Иногда это действо ошибочно называют "танец". Меч чертит узоры, выводя тайные письмена, тело изгибается странными позами, недоступными непосвященным — красиво... Но если всмотреться в глаза... Это бездна — темная, тяжелая, мертвящая, убивающая... Хотите такой "танец"? Подумайте хорошо прежде чем ответить...

Пьетро замер, тяжело дыша. Не так много времени прошло, но дикий адреналин утек через пальцы в кромку меча, а из него — в пространство. Оно может принять многое — почти все.

Подойдя к стойке с оружием, юноша еле смог разжать пальцы, чтобы поставить меч на место. Дальше им займется служка — не личное оружие, тренировочное.

Значит, монах... Пьетро поднял лицо к небу, только сейчас осознав, что стоит под странным снегопадом — при ясном солнце с неба сыпались крупные пушистые хлопья замерзшей и выстроившейся неповторимыми узорами воды. Пять лет... Даже с деньгами это практически невозможно — и так все давно куплено. Значит, придется идти по трупам, если понадобится...

Моунт сжал пальцы в кулак. Жутко болевшие мышцы почти не мешали. Взгляд нашел окно Августа. Не отдам...

Пьетро сам не замечал, как изменилось его лицо. Даже не лицо — взгляд. Веселость и бесшабашность, непосредственность и открытость, что жили в нем всегда, даже во время пленения у Райсаро, когда до озноба било страхом, запрятались глубоко внутри, выпуская упрямство и жестокость. Цель, которой раньше никогда не было в жизни, высвобождала то, что отец надеялся убрать воспитанием.

Юноша медленно, по одному, раскрыл пальцы, и посмотрел на ладонь, открывая ее снегу. От решетки осталась алая полоса. Новая линия жизни. Пьетро сжал губы и вновь нашел взглядом окно Августа. Лишь бы тот не передумал — инквизиция хорошо умеет промывать мозги... "Жди меня..."

Барон Моунт решительно повернулся и пошел к себе.

КОНЕЦ