Темные сказки Лайкарры

Стрелок цепко оглядывал стоящих за оцеплением крестьян. Сейчас эти люди как никогда напоминали Максу каких-то зверей, от чего воин внутренне морщился от отвращения. Воспитанный в строгих рамках орденского устава, Максимилиан не понимал, как можно наслаждаться страданиями собственных сородичей. Для него, кто не раз и не два убивал по приказу, за убеждения и веру, это всегда было работой, средством на пути к великой цели, но никогда — удовольствием. И теперь он искренне не понимал, почему стоящие перед ним люди смотрят на разворачивающееся действо как на выступление бродячего балагана.

Колдуньи молчали. Периодически до чуткого слуха стрелка доносились отрывистые команды командора рыцарей, который явно был недоволен тем, что ему приходиться исполнять работу палача, и приятный баритон отца Фернана, который что-то втолковывал женщинам. Видимо, напутствовал в мир иной. Хотя, возможно, и просто глумился, чему Максимилиан бы даже не удивился. Святой отец был на редкость неприятным типом и Макс откровенно не понимал, как такой мелочный, гадкий человечишка может быть пастырем и проводником для сотен душ к свету истинной веры. Будь отец Фернан орденским священником, его бы, пожалуй, определили куда-то на кухню, от греха подальше.

Когда за спиной затрещал, разгораясь, костер, а волосы на затылке шевельнулись от сухого жара, Макс слегка расслабился. Толпа крестьян не предпринимала никаких активных действий, только смотрела с жадностью и каким-то извращенным любопытством. Откуда-то даже донеслось глумливое улюлюканье. Человеческое стадо "развлекалось", напитываясь чужими страданиями, как самый распоследний низший вампир кровью жертвы.

Внимательно осматривая толпу, воин внезапно замер, словно споткнулся на ровном месте. Столкнувшись взглядами со стоявшей чуть в стороне женщиной, он уже не смог отвернутся, словно ее оцепенение перекинулось и на него. Вот она уж точно пришла сюда не любоваться казнью. Ее глаза были огромными и абсолютно пустыми, как у мертвеца. В бездонных, неестественно расширенных зрачках отражалось пламя, безмолвно корчились в нем две маленькие фигурки — плененные ведьмы. И где-то там, под этим отражением, бился ужас, глубокий и древний, всепоглощающий. Скованная им, женщина застыла, не в силах даже шевелиться. Максимилиан вздрогнул и наконец-то с усилием отвел взгляд. Что бы не видела сейчас эта безвестная женщина, какие бы демоны не терзали ее душу, он не имел ни малейшего желания быть в это посвященным. Некоторых вещей лучше не знать.

Пытаясь отвлечься, Максимилиан обратил внимание на какое-то шевеление в человеческой массе. Толпа безмолвно расступалась и смыкалась вновь, все головы стоявших рядом с эпицентром возмущения как по команде поворачивались к нему, теряя интерес к творящемуся у алтаря. Все это происходило в нереальной, гробовой тишине. Если бы не треск костра, Макс бы решил, что оглох.

Человеческое море разомкнулось, выпуская в пустое пространство перед храмовым оцеплением маленькую девочку. Макс видел ее четко, словно в горячечном бреду, когда все линии становятся до боли жесткими и впечатываются в воспаленное сознание почище каленого железа. Он была маленькой, лет семь, не больше, очень грязной и какой-то осунувшейся, словно долго голодала. Странные, слишком большие для детского личика глаза, были такими же пустыми и мертвыми, как у той крестьянки в толпе. Малышка просто шла вперед, не глядя по сторонам, не замечая расступающихся людей. Она шла прямо на оцепление и взрослые, многое повидавшие рыцари стушевались, не зная, как реагировать на это странное создание. Только Макс, повинуясь мгновенному порыву, ухватил малышку за грязный рукав рубашечки и притиснул к себе, продолжая одной рукой удерживать арбалет. Девочка так же тупо, как раньше шла, уткнулась в холодный металл доспехов воина и замерла, не шевелясь. И стрелок испугался. Он, не боящийся ничего и никого, кроме, пожалуй, гнева Господня, испугался маленькой девочки с неживыми глазами.

Пламя за спиной гудело и выло. Жаркий, почти бездымный огонь должен был уже убить своих жертв, принеся им хоть и мучительную, но быструю смерть. Ведьмы, заживо горевшие сейчас на костре, за все время казни не проронили ни звука. И именно поэтому, когда сквозь треск костра донесся громкий, отчаянно-звонкий, почти девичий голос, вздрогнули все, кто находился на площади.

— Будьте прокляты! Как поверили врагам, так от их рук и сдохнете! — умирающая на алтаре своей богини жрица наконец вспомнила, кем является. Хоть всю свою жизнь она служила Дневному лику своей богини, но ведь никто не отменит того факта, что Тиалисса богиня не только Любви, но и Ненависти. И сейчас Ликия ненавидела так, как никогда в жизни. И выплескивала свою ненависть.

— В чертоги Богини мы уйдем все вместе, — радостно, почти с восторгом сказала вторая ведьма, полностью скрытая языками пламени. Так произносят торжественные речи, так читают стихи на весенних площадях, но никак не предсмертные проклятия во время собственной казни. Макс даже проникся к ведьме невольным уважением, несмотря на смысл ее слов. Умереть так, с честью, с восторгом принимая свою участь, дано не каждому.

Вздрогнула девочка, жавшаяся к рыцарю, подняла ставшие осмысленными глаза на мужчину, перевела взгляд дальше... И закричала, страшно и дико, разбивая страшную, гнетущую тишину:

— Мама!!!

Максимилиан даже не удивился, лишь покрепче прижимая к себе вырывающегося ребенка.

* * *

*

— Мелкую дрянь туда же, — властно приказал монах, указывая на странного ребенка, которого держал один из рыцарей. Девочка кричала, страшно и по-звериному. Звала свою мать-ведьму.

— Нет, — голос Ульриха звучал спокойно и твердо.

— Что значит "нет"?! — взвыл отец Фернан, теряя в один миг всю благостность. — Выполнять приказ!

— Нет, — все с теми же интонациями повторил рыцарь, с ледяным презрением глядя на беснующегося тщедушного человечка.

— Я доложу епископу, что вы...

— Это я доложу епископу, — наклонил седую голову Ульрих. — Вы слишком усердствуете в своем рвении, отче. Мы не воюем с детьми, чьими бы они ни были.

— Да как вы смеете?! — уже совсем не мелодично заорал монах

— Я смею. У меня приказ присматривать за вами. И я буду присматривать.

Монах скис и заткнулся. Спорить с приказами высших иерархов было так же бесполезно, как ситом воду черпать.

Ульрих удовлетворенно усмехнулся в усы. Ему не доставляло ни малейшего удовольствия носиться с этим карманным изувером, как с тухлым яйцом, и рыцарь искренне радовался любой возможности утереть ему нос. Да и зряшная жестокость старому воину не импонировала, он считал ее нецелесообразной.

Костер с сухим треском провалился, погребая под обломками двух умирающих ведьм, взметнулись к небу искры и горящие щепки. Крестьянская толпа все не расходилась и воины оцепления начали нервничать. Ульрих подошел к своему заместителю, молодому, но очень толковому рыцарю, с тихим лязгом дотронулся тяжелой латной перчаткой до наплечника воина:

— Максимилиан, уведи отсюда девочку. И проследи, чтобы оруженосцы подготовили лошадей. Мы уезжаем, — в глазах стрелка мелькнуло что-то, похожее на облегчение и благодарность. Он ослабил тетиву, привычным движением забросил за спину арбалет и поднял на руки девочку. Ребенок тихо скулил, как раненный зверек. По бледным впалым щечкам текли слезы. Макс унес малышку, а сам Ульрих занял его место в кругу оцепления, уперев в бока закованные в сталь руки и грозно оглядывая толпившихся поселян.

— Расходитесь, люди добрые, — голос Ульриха, способный перекрыть шум ожесточенной битвы, бьет по толпе не хуже плети.

— Не извольте беспокоится, сейчас, — непонятно откуда выскочивший староста услужливо залебезил, снизу вверх глядя на рослого рыцаря. Впрочем, стоило мужичку обернутся к своим "подчиненным", поведение его резко изменилось, в голосе прорезались командирские нотки: — Идите по домам! Представление окочено! — мужик даже для наглядности потряс кулаком и попытался даже кого-то оттеснить, но был остановлен опустившейся на плечо ладонью в тяжелой латной рукавице.

— Представление? — нехорошим голосом переспросил Ульрих.

Староста захлопал глазами.

— А как же ж иначе, господин?

— Так для тебя, значит, мы тут представление показываем? Для тебя, скотина, воины Господа шуты балаганные? — разозлился воин, рефлекторно хватаясь за рукоять меча. Поселянин спал с лица.

— Нет, нет, господин. Вы не так поняли... — мужичонка опасливо попятился. — Мы просто рады, что вы ведьм извели...

— Рады? — громыхнул как в бочку Ульрих. — Рады они... Сами небось, твари, всю жизнь к ведьмам за помощью бегали, а теперь, как власть переменилась, чем им отплатили? Это ваша благодарность? Это ваша верность?

— Ведьмы зло... они нечистые... так учит Единый... — совсем уж неразборчиво забормотал староста, отползая подальше от разозленного рыцаря, но тот услышал.

— Единому вы будете так же верны, как старым богам? — заорал Ульрих, окончательно выходя из себя.

— Нет, господин, нет...

— Ах, нет! Да вы... — что именно "вы" старый рыцарь так и не успел сказать. Неожиданно, одним отчаянно-резким движением метнулась к нему какая-то женщина из толпы. Будь здесь Максимилиан, он бы узнал молодую крестьянку с мертвыми глазами, но заместитель командора сейчас где-то на задворках у коновязи успокаивал рыдающую девочку. Женщина бешеной кошкой прыгнула на грудь Ульриху, сбивая его с ног. Старый воин не успел среагировать и простой кухонный нож, зажатый в хрупкой женской ладошке, по самую рукоять погрузился в его глазницу. Он умер мгновенно.

Рыча сквозь зубы, женщина ножом и ногтями полосовала лицо мертвого рыцаря. Глаза крестьянки были абсолютно безумными.

— Командора убили! — заорал стоящий рядом воин и с проклятьем отбросил арбалет, хватаясь за меч. Отрубленная голова обезумевшей женщины, нелепо подпрыгивая, покатилась по утоптанной земле сельской площади.

— Ай, что творят, супостаты!!! — заголосила какая-то дородная бабища и прянула назад, сбивая необъятным задом тщедушного мальчонку. Толпа ожила в одночасье, задвигалась, зашумела. Где-то началась давка. Шум и гвалт лавиной звуков накрыл маленькую площадь, в нем, как в вязком киселе, страшно и нелепо двигались люди, похожие сейчас на гротескных марионеток. Вытаращенные глаза, перекошенные, раскрытые в крике рты, судорожно мечущиеся руки... Окутанное липким покрывалом страха, многоногое и многорукое чудовище-толпа конвульсивно билось, со всех сторон стиснутое стенами домов с одной стороны и сталью клинков и доспехов — с другой. Второй заслон оказался более хрупким.

— Убийцы! Убийцы! — взвивается к небу особенно громкий, истеричный вскрик, и бесцельно мечущееся человеческое чудище находит себе жертву. Испуганные, растерянные люди оборачиваются к тем, кто только что ужасал — и видят лишь кучку таких же как они людей, испуганно жмущихся друг к другу, неповоротливых и нелепых в стальных скорлупках доспехов. И толпу сотрясает многоголосый, низкий рев:

— Бей их!

Водоворот безумия захлестнул и понес десятки, сотни жизней, сминая и калеча. Из общего клубка тел и хаоса движений внимательный взгляд мог бы выхватить отдельные фрагменты: вот здоровенный сельский кузнец ударом пудового кулака опрокидывает одного из рыцарей, вот какой-то мелкий оруженосец хватается за меч, с истерическим смешком бьет в незащищенную шею растрепанную старуху, тянущую к нему скрюченные пальцы, вот бьется в истерике молодая женщина, прижимая к груди чью-то окровавленную голову... Мог бы. Только не было никого, кто мог бы отстраненно наблюдать за этой пляской смерти.

И как же мало может безоружная, неорганизованная толпа против обученных, закованных в сталь профессиональных воинов...

* * *

*

Выжившие спешно и молча уходили лесной просекой. Позади осталось горящее село со смешным и таким домашним названием Подлесье, ставшее могилой для командора Ульриха и большей части отряда святых рыцарей. Единственное, что радовало Максимилиана в сложившейся ситуации так это то, что отец Фернан тоже не вышел из обезумевшего, бьющегося в агонии поселения. Месть погибающих людей была страшной, монаха растерзала в клочья беснующаяся толпа. Проклятие сожженной ведьмы сбылось почти мгновенно — предавшие ее составили ей компанию на пути в чертоги смерти.

Ведьмина дочь, которую Максимилиан бездумно, на одной только привычке подчиняться приказам, прихватил с собой, беспокойно ворочалась в седле перед воином, тихо всхлипывая во сне. Она так умаялась от слез и страха, что заснула как только горящая деревня скрылась за деревьями. Возможно, это и к лучшему, отстраненно подумал Макс, только плачущего ребенка нам сейчас и не хватает.

Уцелевшие рыцари молчали. От многочисленного блистательного отряда осталась жалкая горстка ободранных, покрытых копотью усталых людей. На душе было даже не погано — мерзко и мрачно, безысходно. Даже молитвы не помогали, уходили в пустоту, не находя отклика.

— Возвращаемся к нашим, — сипло сказал Максимилиан, чтобы хоть что-то сказать. Тишина становилась невыносимой.

— Мы даже не знаем, где основной фронт, — с горечью отозвался Микал, единственный оруженосец, выбравшийся из того поганого села. Мальчонка то и дело утирал сочащуюся из разбитого носа юшку, но держался молодцом.

— Войска шли к столице, — с уверенностью, которой не ощущал, отозвался Макс. — если пойдем на запад, то рано или поздно нагоним их. Они не могли опередить нас больше, чем на три дневных перехода, обозы идут медленно.

— Но и не ползут, — не согласился один из ветеранов, Ларс, — дождей давно не было, дорога сухая, так что они вполне могут быть уже на подходах к столице. Мы по этим богом забытым деревенькам шастаем больше недели... Дошастались, мать вашу через стремя!

— Не бузи, — хриплым сорванным басом оборвал его Готфри, молчаливый северянин откуда-то из самих предгорий, — пацан дело говорит. Уходим к нашим.

— Принимай командование, командор, — опешившему Максимилиану хитро подмигнул бесстыжим карим глазом худощавый, смазливый как девица южанин по прозвищу Хлыст. Настоящего имени красавца не знал даже прежний командор.

— А девчонку что, с собой потащим? — все еще недовольно спросил Ларс.

— Да, — твердо ответил Макс под смешливое хмыканье Хлыста и покрепче прижал к себе спящую девочку.

— А на кой нам ведьмино отродье? — не унимался ветеран.

— Сам не знаю, — как можно более легкомысленно пожал плечами Максимилиан, — командор Ульрих приказал увести ее. Я увел.

— А, тогда понятно... — протянул рыцарь. Авторитет Ульриха был неоспорим даже после смерти его самого.

Макс так и не сказал никому, что приказ спасти девчушку он отдал себе сам.

6 день месяца ливней 1662 года от В.С.

Аллер, столица Аллирии

4

Ледяные струи дождя полосовали булыжники мостовой, смывая грязь и копоть, стучали в окна, барабанили по подоконникам. Пожалуй, только в Аллирии толком понимаешь, почему месяц ливней называется именно так. Изливающиеся на город потоки воды, казалось, сшили между собой небо и землю толстыми витыми нитями, превратив весь мир в мокрое и размытое серое марево. Холодная вода надежней войны загнала людей под крыши, на опустевших улицах по вечерам можно было встретить разве что разъезд хмурых храмовых рыцарей. Город затих, укутался в серый саван дождей, как испуганный ребенок в одеяло. Не мелькнет огонек за наглухо закрытыми, как во время чумы, ставнями разом ослепших окон ремесленных и торговых кварталов, не скрипнет задняя калитка купеческого дома, выпуская на улицу удачливого любовника или спешащую на свидание служанку. Город спит. Горячечным, полным кошмаров сном тяжелобольного.