— Госпожа придворная чародейка!
Ну, разве можно так неожиданно в дверь стучать — инфаркт гарантирован!
— Да-да! — стараясь унять колотящееся в грудной клетке сердце, отозвалась я.
— Девочка спряталась у вас?
Я покосилась на Настасью, но та, сделав страшные глаза, лишь развела руками — верю, что она и в самом деле никому ничего не говорила. Наверное, рассерженная повариха первым делом побежала жаловаться священнику.
— Да, Зара сейчас у нас, — все равно скрывать не имеет смысла. — А за испорченные продукты, не волнуйтесь, я заплачу!
— Откройте дверь, — после недолгой паузы потребовал отец Михаил.
— Здравствуйте, батюшка, — выглянув в щелочку, я убедилась, что священник пришел один, без конвоя: — Да, я понимаю, что кража — это плохо. Но Зара еще совсем дитя. И учтите, в каких условиях она росла и воспитывалась!
— Именно об этом я и хотел с вами поговорить! — подхватил тему королевский исповедник. — Это сложный, проблемный ребенок, и девочке просто необходимо создать все условия для перевоспитания. Она не может остаться во дворце!
Хотя до сих пор я не задумывалась над устройством дальнейшей судьбы маленькой цыганочки, движимая лишь примитивным желанием приютить, накормить и обогреть ребенка, но сейчас активно восстала против попытки отстранить меня от участия:
— Тем более она не может оставаться на улице!
— Отчего же сразу на улице, — поморщился отец Михаил. — Девочку определили в сиротский приют, где ей привьют хорошие манеры, дадут соответствующее воспитание и навыки ремесла... А что вы можете предложить взамен?
— Ну... — я неуверенно огляделась по сторонам: — Она могла бы помогать девочкам, и постепенно, втянувшись, стать горничной...
— Девушку такого происхождения никогда не возьмут в приличный дом!
— Тогда я оставлю ее себе! Не вечно же Настя с Машей в девках просидят. Повыходят замуж, обзаведутся своими домами — а тут им уже и смена готова...
— Вы не можете оставить ее при себе! — точно заведенная пластинка, повторил священник. — Ребенку нужно общество других детей, в конце концов. Ее необходимо вернуть в приют!
— Знаю я эти приюты! — в памяти сразу всплыл "Оливер Твист". — Давайте у самой девочки спросим, что ей больше по душе. Зара! Ты где?
Неведомым образом малышка умудрилась исчезнуть из поля зрения, хотя до сих пор мне казалось, что в лаборатории негде спрятаться и кошке. На всякий случай я даже заглянула в бадью с водой — пузырей нет...
— Я не вернусь в приют, — непонятно откуда раздался тихий, будто бы потусторонний голос. — Все равно сбегу!
— Но почему? В приюте ведь так хорошо! — с фальшивым энтузиазмом взрослого, обращающегося к ребенку-дауну, засюсюкал священник.
— Вы сами-то там хоть раз были? — фыркнула я.
— Э-э-э... Но матушка Серафима говорит...
— Простите, чья матушка? — не удержавшись, перебила я.
Может, ослышалась: ведь серафим — это ангел, какая у него может быть мать?!
— Так зовут мать-настоятельницу монастыря, при котором организован приют, — укоризненно подал губы он.
— Ах, ну, конечно! — напоследок покосившись в сторону бадьи — сдается, голос все-таки доносился откуда-то с той стороны, — я принялась теснить отца Михаила к выходу: — Не будем пороть горячку! Этот вопрос надо будет всесторонне рассмотреть и как следует обсудить... А пока девочки подберут для Зары какую-никакую одежонку (не может же девочка продолжать ходить в грязном картофельном мешке!), мы с вами сходим в этот приют и своими глазами увидим все на месте. Если условия содержания детей покажутся мне сносными — так и быть, отпущу Зарину без разговоров. Может, еще и сама туда же переберусь, на трехразовое-то питание...
Королевскому исповеднику не оставалось другого выхода, кроме как согласиться с моим предложением. Или у него просто не было сегодня других срочных дел. У меня были... Но, в конце концов, дети — наше будущее, а ради счастливого будущего какими-то мелочами можно и пожертвовать.
Глава 13.
Сиротский приют располагался не в самом фешенебельном районе Старгорода и, по словам священника, был "постоянно открыт для всех страждущих". Но в этот раз встретил нас плотно замкнутыми, чуть ли не заколоченными воротами.
Я вошла во вкус, и уже чувствовала себя почти что настоящим дятлом, когда по ту сторону тяжелых створок послышались тяжелые шаги:
— Ну, кого там еще черти принесли?
По моим скромным представлением, не такими словами должны были встречать незваных гостей в богоугодном заведении, находящемся под патронажем матушки Серафимы. Но скрывать не стала:
— Это я, ведьма!
— Господь с нами! — тут же переменил мнение зазаборный голос.
— Матушка Серафима? — неуверенно уточнил отец Михаил.
Через пару минут ожидания тяжело звякнули железные засовы, и ворота медленно со скрипом приоткрылись. В образовавшуюся щель просунулась дрожащая рука с глиняной кружкой и, размахнувшись, щедро плеснула водой. Даже если святой — все равно неприятно зимой такой "подарочек" в лицо получить. Опасаясь за макияж и шубу, я ловко увернулась в сторону, так что вся благодать водопадом обрушилась на бедного священника.
— Отец Михаил? Мы не ожидали вас сегодня, — оттеснив в сторону неопрятного вида полную женщину с кружкой в руках, одетую в длинный темный балахон, вместо пояса перехваченный примерно посредине туловища простой веревкой, вперед выступила высокая, худая, невероятно постная монахиня.
— Матушка Серафима, — в ответ расшаркался тот. — Мы так внезапно нагрянули...
— Вот и славно, — подытожила я. — Раз не ждали и не успели подготовиться, есть надежда, что мы увидим все, как есть на самом деле.
— Госпожа придворная чародейка хотела бы увидеть, как живут сироты, — сердито зыркнув в мою сторону, пояснил священник.
Услышав "чародейка", толстуха тут же принялась размашисто и как-то чересчур нарочито креститься. Я с трудом подавила желание щелкнуть на нее зубами — что за детское хулиганство! В конце концов, мы пришли с миром.
Смерив меня изучающим взглядом — при этом выражение ее лица окислилось еще больше, если такое вообще можно себе представить, — высокая монахиня посторонилась:
— Хорошо, проходите...
Хотя детский приют и находился под юрисдикцией женского монастыря, как объяснил мне отец Михаил, большинство монашек, от греха подальше, обитали за чертой города, в обители, по надежности укреплений могущей поспорить с рыцарским замком. При взгляде на серые монастырские стены в голову невольно приходили сомнения о добровольности отказа от всех мирских благ...
Не собираясь делиться крамольными размышлениями со своим спутником, я с любопытством оглядывалась вокруг. Добротный деревянный забор, по мощности не уступавший пресловутой монастырской стене, огораживал довольно большую территорию, занятую хозяйственными постройками. Из большого сарая помыкивала корова, повизгивали поросята, квохтали куры. Похоже, все не так плохо — тут и навыки ремесла, и молоко, и свежие яйца... Приусадебного участка, правда, нет, — но священник говорил, что продуктами с сиротами делится церковь, выделяя какую-то часть от законной десятины. Кроме того, королевская казна выделяет на каждого воспитанника денежное пособие. Но отчего Зарине выдали такую дерюгу вместо нормального платья? Хотя маленькой цыганочке соврать — что конфетку съесть...
Преисполнясь оправданными сомнениями, я повернула к добротному двухэтажному домику, в котором опознала детский корпус:
— Здесь живут дети?
— Нет, — мать Серафима, вынужденная общаться с "нечистой силой", на каждом слове брезгливо поджимала губы: — Здесь находятся кельи сестер.
— А где сейчас малыши? — доброжелательно поинтересовался Инквизитор.
— На обеде, — подсказала пухлая монашка, оставившая пост у ворот и увязавшаяся следом за нами: — В трапезной, вон там!
Длинный сарай, ошибочно принятый мной за хлев, на самом деле оказался бараком для детей. Внутри помещение было поделено на две половины: в одной части воспитанники принимали пищу, в другой слушали уроки закона божьего, и здесь же спали вповалку, расстелив тонкие коврики: мальчики у левой стены, девочки — вдоль правой. Одетые в одинаковые рубахи-мешки, бледные дети походили на грустных призраков, бесшумно переступая босыми ногами по неструганным доскам пола. Пустые колыбельки для грудничков наводили на самые печальные размышления... Да нет, нельзя так плохо думать о человеке, пусть даже она мне совсем не нравится! Скорее всего, просто выросли, а новых пока не подбрасывают.
— Обед только что закончился, — еще сильнее поджав, почти проглотив и без того тонкие губы, процедила мать Серафима.
— Обидно! Неужели совсем ничего не осталось? — я с грустью оглядела длинные ряды деревянных столов и лавок. Однако и амбиции у матушки — воспитанников едва пятнадцать душ наберется, а трапезная рассчитана на втрое большее количество едоков.
— Я сейчас попрошу что-нибудь для вас приготовить.
— Не стоит! Я смотрю, кое-что все-таки осталось! — мне действительно удалось углядеть на краю стола пузатенькую кастрюлю — на дне еще виднелась каша: — Мы люди неприхотливые, и вполне довольствуемся тем, что не доели дети. Верно, отец Михаил?
— Признаться, я не голоден, — промямлил священник.
— Ну, хоть пригубите за компанию! — решительно отодвинув тяжеленную лавку, я подсела к столу.
Вооружившись огромной черпалкой, монахиня-повариха в белом переднике поверх сутаны плюхнула в деревянные, выщербленные по краю миски по изрядной горке гречки. Не так уже плохо! Во всяком случае, так я думала, пока не попыталась проглотить первую ложку. То, что в каше не было мяса — еще полбеды. Не было там ни масла, ни даже соли — вообще, вкус у крупы был такой, точно ее просто залили крутым кипятком, да так и оставили на ночь. Судя по вытаращенным глазам отца Михаила, он не мечтал о подобном даже во время самого строгого поста и аскезы.
— Свиней вы здесь же держите? — с трудом проглотив первую и последнюю ложку "лакомства", поинтересовалась я у матери Серафимы.
— При чем тут это? — нахмурилась монашка.
— А при том, что от такой кормежки даже самая нетребовательная хрюшка моментально копыта отбросит! Соберите и оденьте детей, я отведу их в трактир.
— Они одеты, — пролепетала молоденькая монахиня с бегающими глазками, расставлявшая тарелки. Настоятельница сочла ниже своего достоинства отвечать на выпады и критику со стороны "исчадия ада", лишь еще сильнее выпрямила спину, кажется, тронь — и зазвенит, как струна.
— Одеты? На них же только рубашки! Я имела в виду верхнюю одежду — пальто, валенки...
— А зачем? Дети все равно никуда не выходят, а растут быстро...
Неприятнее всего в этом ответе меня поразило именно его простодушие. Как будто так и должно быть!
— То есть, вы хотите сказать, что у вас дети всю зиму сидят здесь взаперти, не видя белого света? Не играют в снежки, не катаются с горки, не лепят снежных баб?!!
Поняв, что сказала лишку, монашка бросила испуганный взгляд в сторону матери-настоятельницы, и промолчала.
— Эти тщетные развлечения — не более, чем мирская мишура, — фыркнула старая вобла. — Так воспитанникам гораздо лучше думается о вечном.
— Вам не кажется, что детям еще рано думать о вечном? Они пока и нагрешить-то не успели.
— Так расплатятся за грехи отцов! Все они — плоды разврата...
— А у вас самих-то дети есть?!
Молоденькая монашка покраснела, хихикнула, и скромно опустила глаза. А мать Серафима аж назад прогнулась от возмущения:
— Мы — невесты христовы!
— Давно существует этот приют? — потеряв интерес к беседе с детоненавистницей, я повернулась к священнику.
— Он был основан еще при дедушке нынешнего короля...
— Я хочу увидеться с кем-нибудь из бывших выпускников. Вы как-нибудь интересуетесь их судьбами? Хотя бы в частном порядке? — это вопрос снова был адресован матери Серафиме.
— Мы заботимся о душе. А тела — в руках господа... — при этих словах она размашисто перекрестилась. Чуда не произошло — я не рассыпалась в пепел, испугавшись крестного знамения, и не обрушилась заживо в преисподнюю, завывая нечеловеческим голосом.
— Все-таки попытайтесь узнать. Может, кто-то из других сотрудников что-то случайно о них слышал.
Покинув столовую, мы заглянули в "класс", где дети как раз хором нараспев повторяли за учительницей-монашкой урок. Это была не молитва, а что-то вроде стихотворного девиза или гимна:
Игрушки дьяволом даны —
Долой проделки Сатаны!
А кто живот едой набьет,
Тот раньше времени умрет!..
Слушая перечисление кар, полагающихся презренному любителю радостей жизни, я кожей чувствовала каждую холодную мурашку в пробегающем по спине табуне. Особую жуть нагонял повторяющийся рефрен:
Не холи тело, ведь оно
В аду гореть обречено!
— Миленько, — пришлось основательно прочистить горло, прежде чем удалось выдавить из себя хоть звук: — Кто автор?
— Матушка Серафима, — не стала скрывать польщенная монашка.
— Да вам, матушка, надо в Голливуд, сценарии для триллеров писать, — я покачала головой. — Мы вернемся через полчаса, соберите всех детей в трапезной. И тех, кто наказан!
— Хорошо, — с очевидным трудом выдавила из себя монахиня. Можно было подумать, что я велела ей доесть всю оставшуюся после воспитанников кашу.
— Мы идем за детской одеждой? — обреченно поинтересовался священник, как только тяжелые ворота захлопнулись за нашими спинами.
— Это потом, когда всех пересчитаю, — отмахнулась я. — Есть вещи поважнее!
В ближайшей же таверне мне сразу указали на хозяина, расторопного мужичка с быстрыми глазами, явно умеющего считать в уме. Оценив на глазок шубку новой клиентки, он тут же растянул лицо в услужливой улыбке и елейным голосом поинтересовался, что угодно госпоже.
— Обслуживаете выездные банкеты?
— Да, конечно! — может, трактирщик и не знал точного значения слова "банкет", но безошибочно понял, что дело может обернуться выгодой.
— Тогда будьте любезны, доставьте в детский приют большую кастрюлю мясного супа... У вас достаточно большие кастрюли? Тогда две. Столько же рагу с овощами... Да, и компот!
— Мы не делаем компот...
— Так сделайте!!!
— Конечно, госпожа! Как прикажете, госпожа! — низко кланяясь на ходу и смешно перебирая ножками, трактирщик скрылся на кухне.
— Один раз вы их накормите. А что потом? — черным вороном каркнул над ухом священник.
— Суп с котом, — не слишком вежливо огрызнулась я. Его слова прозвучали в печальном унисоне с моими собственными мыслями. — Будет день, будет пища. Меня больше беспокоит помещение.
— Помещение?..
— Ну, в котором мы разместим новый приют...
— Госпожа придворная чародейка! Вы только подумайте...
— Господин королевский исповедник! — в тон ему повысила голос я. — Подумайте и вы: что вырастет из детей, которых учат не читать и писать, а скандировать такие вот... язык не поворачивается назвать это стихами!
— Но это же крестьянские дети, зачем им читать и писать?
— Только не уверяйте меня, что монашки учат их пахать и сеять! А убирать за скотиной — не ремесло. По-моему, после такого воспитания им прямая дорога только в монастырь...
