— Вы правы, товарищ 'Иванов' — согласился Император. Вопрос в другом — считаете ли Вы и другие товарищи эту операцию возможной? И, если да — какие силы и средства понадобятся?
Разведчики посмотрели друг на друга — Сталин, как это с ним водилось, 'мягко стелил', но из этого совершенно не следовала 'комфортность постели'. Общаться с ним было нелегко — Вождь не любил ни неуверенности в своих силах, ни, по крылатому выражению Суворова, 'немогузнайства', ни шапкозакидательства.
— Пока мы не можем ответить на этот вопрос, товарищ Сталин — встал рядом с 'Ивановым' Ильичев, резонно решивший, что лучше прямо ответить на неприятный вопрос, чем пытаться отсидеться за спиной подчиненного — неприятную правду, если в ней не было прямой вины человека, Вождь обычно прощал, при всей жесткости своего очень не сахарного характера, а вот трусов презирал. Нам потребуется не меньше недели на изучение этого вопроса — тогда мы сможем на него ответить.
— А что скажете Вы, товарищ Воронцов? — Сталин совершенно спокойно отреагировал на признание Ильичева в неготовности ответить на его вопрос — вопрос начальнику разведки флота был задан столь же спокойно.
— Разведывательное управление Флота не занималось подготовкой этой операции, товарищ Сталин — четко доложил вице-адмирал. Нам тоже нужно время для изучения этого вопроса — неделя, лучше две.
— Неделя — твердо сказал Сталин. Вам, товарищи, следует заняться подготовкой совместной операции — через неделю я жду от Вас ответа, можете ли Вы провести ее, и, если да — то как.
На этом беседа завершилась.
Послесловие 2
Последующие дни стали непрерывным авралом для 'Иванова' и 'Петрова' — именно их Ильичев с Воронцовым назначили отвественными за подготовку операции.
Естественно, подготовка операции началась с изучения личности 'клиента'. Даже беглое исследование его биографии наводило на размышления.
Для начала, папа, будучи по официальной версии, скромным немецким учителем, женился на дочери датского барона — такой мезальянс был нетипичен для Европы даже во второй половине XIX века. Потом пара уезжает в САСШ, где живет 7 лет — не добившись успеха в Америке, семья возвращается обратно. Это вполне реально — многие эмигранты, помыкавшись в Америке и на собственном опыте убедившись в том, что преуспеть там, мягко говоря, непросто, возвращались.
Дальше семья оседает в Германии, и они рожают сына. А, когда юный Ялмар подрастает, начинаются форменные чудеса — откуда-то у скромной пары находятся деньги на обучение сына в лучших университетах Германии. Ялмар Шахт изучает медицину в Кильском, германскую филологию — в Берлинском и политическую экономию — в Мюнхенском университетах.
По окончании учебы двадцатишестилетний Шахт поступает на работу в один из крупнейших банков Германии, 'Дрезднер Банк'. Это происходит в кайзеровской Германии, не в Латинской Америке — молодого человека, не имеющего финансового или юридического образования, принимают на работу в один из самых солидных банков страны. Но на этом сказка о Золушке мужского пола даже не заканчивается, нет, она только начинается — через пять лет герр Шахт, будучи 31 года отроду, становится заместителем директора банка. Судя по всему, добрая фея — крестная мать банкира трудится не покладая рук, не имея времени даже на то, чтобы утереть пот со лба.
По слухам, циркулирующим в германском истэблишменте, именно тогда его принимают в очень влиятельную прусскую масонскую ложу. Эта версия вызвала у разведчиков искренние улыбки — было очевидно, что это дезинформация, прикрывающая истинных покровителей финансиста, обеспечивших и его поступление на работу, и поспособствовавших столь невероятной карьере. Нет, оснований сомневаться в том, что Шахт был финансовым гением, не было — но никакой, даже трижды гений и четырежды одаренный сверх всякой меры талант, никогда бы не смог самостоятельно сделать настолько головокружительной карьеры в консервативной финансовой сфере, тем паче, в Германии, где консерватизм был возведен в энную степень и проинтегрирован по всему пространству Германской Империи. Такое было возможно в одном-единственном случае, если у начинающего банкира были покровители, которым по силам было абсолютно все. Дальнейший жизненный путь Ялмара Шахта позволял ответить на вопрос, кто же эти покровители.
К концу Первой Мировой войны, с перерывом на работу в экономической службе оккупационных войск в Бельгии, Шахт приходит совладельцем респектабельного Немецкого национального банка. Вопреки названию, это частный банк — но, существенную часть его операций составляют внешнеэкономические сделки.
Дальше начинается самое интересное. Германия вынуждена капитулировать, но ее европейские победители, Великобритания и Франция, находятся в весьма пикантном финансовом положении — оплачивая военные поставки из США, они не только были вынуждены распродать свои инвестиции в американскую экономику (соответствует РеИ — основная часть иностранных вложений в экономику США, к 1914 году составлявших 7,2 млрд. долларов, принадлежала английским и французским инвесторам; почти все они были проданы американцам, чтобы получить долларовую выручку, необходимую для оплаты поставок В.Т.), но и взять кредиты — Англия задолжала США 6,5 млрд. долларов, Франция — более 6,8 млрд.; общая же сумма долгов европейских стран США немного не дотягивала до 17,7 млрд. долларов (все соответствует РеИ; в пересчете на тогдашнее золотое обеспечение доллара это составляло, соответственно, 5,76 тыс. т, 6,05 тыс. т, 15,6 тыс. т В.Т.). Единственным источником покрытия военных расходов лайми и лягушатников являются репарации, которые еще надо получить с еще более разоренной, чем они сами, Германии. Одновременно американцам надо было куда-то вкладывать свои сверхприбыли.
В Германии, в это время, идут другие процессы — в отсутствие прибылей от традиционных видов деятельности, немецкие капиталисты, во-первых, выводят свои деньги за границу, таким образом, выводя их из-под возможной конфискации, во-вторых, увлеченно играют на финансовом рынке. Раскручивающийся на глазах маховик гиперинфляции приводит к впечатляющему перераспределению национального богатства, которое отныне сосредоточено в руках очень узкого круга сверхбогатых людей. Но, во-первых, англосаксонские короли промышленности и финансов желают получить свою долю в германской собственности, во-вторых, в балансирующей на грани социального взрыва Германии эти приобретения еще надо суметь сохранить.
Реализация соответствующих мероприятий была поручена Шахту. Для этого его назначили директором Рейхсбанка. В ноябре 1923 года Шахт вводит временную рентную марку, через механизм ипотеки привязанную к немецкой недвижимости, от пахотных земель до жилых и промышленных зданий. Проще говоря, создается механизм перераспределения активов Германии. Чуть позже Шахт получает золотое обеспечение марки — в видекредитов, предоставленных англичанами, на 800 млн. золотых марок, и американцами, на 200 млн. долларов.
Вспоминая анализ документов, контр-адмирал 'Петров' мысленно улыбнулся — смешно было читать официальную версию предоставления британского кредита, гласившую, что Шахту дали кредит под честное слово. Британские финансы такого уровня — это либо Ротшильды, либо их партнеры; представить их, дающих такие суммы без обеспечения, опытному разведчику не хватало фантазии. Впрочем, уже даже официальные версии британского и американского кредитов давали достаточную пищу для размышлений. Итак, кредиты предоставляют Ротшильды, с британской стороны, и, группа американских банков, организованная Морганами, т.е., группа Рокфеллеров, с американской стороны; суммы кредитов, с учетом того, что курс золотой марки установлен фиксированным, 4,2 марки за доллар, практически равны — из этого следует вполне логичное заключение, что контроль за финансовой системой Веймарской республики разделен пополам между Ротшильдами и Рокфеллерами.
Промышленность и транспортная система Германии через систему кредитов и инвестиций переходят в преимущественное владение американских корпораций — к 1929 году американские деньги составляют две трети всех промышленных капиталов страны, под контроль берутся ключевые фирмы (все соответствует РеИ В.Т.). Тут дело тоже не обходится без Шахта — с самого начала своей деятельности на посту руководителя Имперского банка он финансирует исключительно промышленников, ориентирующихся на внешние рынки; в тех условиях, в которых находится германский бизнес, это почти автоматически означает договоренности с англосаксами, в противном случае продажи невозможны.
Таким образом, во внутриполитической жизни Германии идет ожесточенная борьба между левыми, центристами, консерваторами; на заднем плане ждет своего часа резервная фигура, приберегаемая на крайний случай, а, пока подкармливаемая крупными суммами, приличия ради переводимыми через швейцарские и шведские банки — это некий художник-акварелист. Говоря вкратце, страсти кипят, меняются правительства и канцлеры — а, скромный, мало кому, кроме специалистов, известный глава Имперского банка, оставаясь на своем посту при всех политических раскладах, тихо выполняет свои обязанности.
Так все и шло, мирно и благолепно, пять лет, с двадцать четвертого по двадцать девятый — а, потом, в 1929 году, ФРС сочла нужным ликвидировать становившийся ненужным, более того, начавший угрожать финансовому рынку США 'пузырь' на фондовом рынке. 'Пузырь' ликвидировали — вот только удержать процесс под контролем не смогли. Рухнуло все — и, в том числе, относительное послевоенное благополучие Германии, державшееся на американских кредитах.
В этой ситуации проходит конференция по репарациям, на которой Шахт, по официальной версии, уговаривает победителей снизить общую сумму репараций до 8 млрд. долларов и растянуть ее выплату до 1988 года. Люди, не лишенные некоторого житейского цинизма, предположили несколько иную подоплеку события — американский бизнес уже контролировал экономику Германии, так что дальнейшее давление, в прежних масштабах, на немецких партнеров было не нужно, тем более, что сохранение прежних выплат усиливало Великобританию и Францию, что янки было совершенно не нужно. Кроме того, сохранение прежнего объема платежей увеличивало вероятность социального взрыва в Германии — а популярность немецких коммунистов и так росла не по дням, а по часам. Разумеется, англичан и французов это не слишком порадовало, но деваться им было некуда, долговая удавка Америки на их шеях была надежно затянута, так что пришлось соглашаться, выторговав некоторые преференции по своим выплатам США. После этой конференции Шахт уходит в отставку — его версия событий гласит, что он остался неудовлетворенным результатами конференции. Совершенно неромантичные разведчики предположили, что американцы попросту вывели ценного кадра из-под возможного удара, пристроив его на должность представителя корпорации Моргана в Германии.
После этого вопрос о реальных покровителях герра Шахта отпадал автоматически, достаточно было сопоставить вехи его биографии. Во-первых, членство в прусской масонской ложе — да, когда-то это был неофициальный клуб прусской и пропрусской элиты германских государств, традиционно возглавляемый королем Пруссии; но, тот факт, что уже к началу XX века многие организации высокопоставленных мистиков были прикрытием людей, работавших на британский 'Круглый стол', не был известен разве что сторожевым собакам, охранявшим объекты ГРУ и РУ ВМФ; впрочем, франко-швейцарская ветвь Ротшильдов мало отставала от британских родственников по этой части, активно используя французские и русские масонские ложи в качестве прикрытия своих сетей влияния. Но, в данном случае, сомнений в том, откуда дует ветер, не было — образно говоря, от этого ветра явственно пахло туманами Альбиона. Во-вторых, блестяще проведенная банкиром операция по взятию под контроль англосаксами немецкой экономики — начиная с этого момента, он явно работает уже не на одних англичан, но на расширенный состав 'Круглого стола', включающий группу Рокфеллеров. Точнее, он является ответственным исполнителем плана, в первую очередь учитывающего интересы американской элиты. При этом Шахт явно сохраняет самые лучшие отношения с британской элитой. Правда, остается не вполне ясным, когда и почему он попал в поле зрения англичан — предположительно, это произошло благодаря семейным связям его матушки, ведь датская элита тесно связана и с младшей ветвью дома Гессенов, и, напрямую с британцами.
Дальнейшее развитие событий подтвердило это предположение. Ситуация в экономике Германии оказывается намного хуже самых пессимистичных прогнозов — хотя, человек не обременный особым тактом дипломата, мог бы с полным на то основанием сказать, что в Англии и Франции дела идут не намного лучше. Все настолько плохо, что Гувер, прекрасно осознающий необходимость платежей из Европы для балансирующей на грани коллапса экономики США, выступает с предложением заморозить на год все платежи по долгам и репарациям. Элиты Британии и Европы принимают это предложение хозяев США, приличия ради, высказанное господином президентом — по той простой причине, что все находится на краю пропасти, дружно именуемой всеми элитами, с абсолютно одинаковым ужасом и ненавистью, большевистской революцией. В этот момент им не до соперничества — революция, полыхнувшая в Германии, вполне может привести к 'эффекту домино' если не всей Европе, так в Великобритании и Франции.
Поскольку никому из власть имущих Америки и Европы не хотелось оказаться в подвалах нью-йоркской, лондонской, парижской, берлинской ЧК — а во время Великой Депрессии такое развитие событий вовсе не выглядело невероятным, очень многие люди на Западе видели возможный выход из судорог невиданного доселе экономического кризиса в коммунистической революции! — надо было начинать координировать действия во имя общего спасения.
Под прикрытием плана Юнга создается Банк Международных Расчетов, официальной задачей которого является получение странами-победительницами репараций с Германии, и, урегулирования иных финансовых претензий между странами-кредиторами, связанными с выплатой репараций. Правда, задел на будущее создается с самого начала — в уставе БМР недвусмысленно записано 'содействовать сотрудничеству между центральными банками и обеспечивать дополнительные благоприятные условия для международных финансовых операций' (соответствует РеИ В.Т.). Это полностью соответствует истине — в числе учредителей БМР центральные банки Великобритании, Германии, Франции, Италии, Бельгии, консорциум японских банков, и, последняя по счету, но не по значимости, финансовая группа Моргана. 'Моторами' же сей операции являются два человека — влиятельный сверх всякой меры глава Банка Англии Монтегю Норман и ушедший в отставку с поста главы Рейхсбанка Ялмар Шахт.
Заключается конвенция с Швейцарией — и в 1930 году в тихом городе Базеле, в скромном здании бывшей гостиницы, находящемся неподалеку от центрального вокзала, появляется учреждение, официально числящееся коммерческим публичным банком. В лучших традициях 'швейцарских гномов' банк предельно скромен и неприметен — настолько, что у него даже нет вывески, есть только маленькая табличка у входа, прикрытого магазином шоколада. Нельзя не признать правоту руководства банка — те, кто посвящен в секреты этого финансового учреждения, находили его и без вывески, а остальному миру знать о нем было незачем. Другое дело, что это скромнейшее учреждение пользовалось беспрецедентными правами — его иммунитет от любого правительственного вмешательства и отказ от налогообложения всех его операций гарантировались Гаагским договором 1930 года, подписанным странами, чьи центробанки выступили учредителями БМР, страной пребывания, а, также, США и Японией. По этому договору гарантировалась дипломатическая неприкосновенность высшего и среднего персонала БМР, равно как и его почты. Собственно, Гаагский договор 1930 года стал своего рода Рубиконом в отношениях национальных государств и богатейших банкиров мира — впервые в новейшей истории банк получил юридически равные с государством права, в нужной ему части, причем эти права были признаны, в том числе, и рядом сильнейших государств мира. Капитал, де-факто и отчасти, де-юре, получил право государственного суверенитета.
