Зараза (общий файл)

Крестьяне не понимали, что вообще происходит, и зачем их заставляют уничтожать собственные поля, обрекая на голодную смерть не только их, но и их семьи, но под дулами ружей не высказывали откровенного недовольства и даже старались молчать, обмениваясь друг с другом лишь полными ужаса взглядами и злобно посматривая в сторону соплеменников в военной форме и тут же отводя взгляд, как только те оборачивались в их сторону. Страх за собственную жизнь и жизни близких, которых можно было лишиться немедленно, оказался сильнее страха голодной смерти через несколько недель или месяцев.

* * *

Первую попытку вскрыть гондолу предприняли ещё на базе, куда доставили обломки аппарата. Но осторожное распиливание корпуса показало, что, скорее всего, всё внутреннее пространство залито какой-то субстанцией, внешне полностью однородной с корпусом. Пытаться вскрывать дальше на месте не решились и вслед уже отправленной в столицу депеше, полетела вторая, о принятых противником мерах по предотвращению изучения оборудования.

Когда информация о странном сбитом аппарате дошла до столицы, оттуда в срочном порядке прислали группу специалистов, которая лишь развела руками, увидев совершенно целую гондолу, без следов вскрытия и никаких признаков опилок. Но выражение лиц служащих базы, участвовавших в попытке вскрытия, от рядового до командующего, говорило о том, что корпус сферы был надпилен. Сказать же, куда пропил делся, они ни могли. Только, уподобившись выброшенным на берег рыбам, таращили глаза на совершенно целую гондолу и беззвучно раскрывали рот.

В связи с невозможностью и нежелательностью дальнейшего изучения на месте, не исключался какой-либо диверсионный рейд северян за своим аппаратом, да и пострадавшее селение будоражило, было принято решение скорейшим образом перевести все осколки и гондолу в более безопасное место.

Для вывоза пришлось задействовать несколько воздушных кораблей, дабы увеличить безопасность.

Спустя неделю после начала глубоких исследований материала, удалось получить первые результаты. Отнюдь не обнадёживающие. Заинтересованное лицо само явилось за ними в лабораторный комплекс.

— Что удалось выяснить об этом материале, профессор?

— Это камень, — в голосе седовласого учёного с морщинистым лицом была смесь разочарования, удивления и детского любопытства, понимающего, что передним нечто, похожее на то, что он уже видел и, одновременно, этим не являющееся. Только сейчас, в отличие от детства, спросить "что это?" было не у кого.

— Камень?

— Да. Весь аппарат словно выращен из кремния или чего-то, очень похожего на кремний. Во всяком случае, нам не удалось найти никаких признаков швов или оборудования в гондоле.

— Похожего?

— Да. Слишком хорошо поглощает свет и накапливает огромное количество энергии. Обычный кремний на такое не способен.

— Но, Вы всё равно утверждаете, что это кремний?

— С точки зрения нашей науки, да.

— Что это значит?

— Это значит, что мы не знаем, по какой технологии создан данный аппарат. В Империи нет... — замялся учёный, — во всяком случае, мне неизвестно о наличии подобной технологии. А наличие подобных знаний у Северян или Западников... Это уже дела Вашего ведомства. — Да, — сухо ответил разумный неприметной для аборигенов внешности, в землистого цвета военной форме с огромным жёлтым кругом на голубых погонах.

— 29 —

Быть объектом исследований, мне категорически не понравилось. Во-первых, это вело к разрушению моего тела, которое я с таким старанием превратил в небольшую рекреационную область для себя любимого.

Когда восстановленную после падения своеобразную гондолу... А как они могли ещё воспринимать шар, подвешенный к другому шару? ...начали пилить, я серьёзно испугался за целостность своего тела, но, воспользовавшись предоставившимся шансом, внедрил ничтожные количества себя в тела всех, кто посмел "осквернить" меня прикосновением. Но что-то заставило местных отказаться от распиливания. Увы, я не имел никаких микрофонов и совершенно не представлял, о чём они переговариваются. Но использовали они для вскрытия обычную пилу (вероятно на объекте, куда я попал, ничего лучше не было) и были такими же неграми, каких я уже видел в других местах этого материка.

Пожалуй, из вредности и неудобства наличия дыр в собственном доме, имеющуюся в шарообразном теле энергию я потратил на восстановление его целостности, благодаря аборигенов за то, что они не поместили опилки отдельно и, жалея о невозможности увидеть их лица, когда они обнаружат результаты моих трудов, ведь не желая проявлять своё присутствие, я не мог рассчитывать на быстрый рост в ново-обретённых телах. Это вам не дикари с детским мышлением, чуть что не так, пристрелят и сожгут инфицированного не задумываясь. А то и просто сожгут, как есть.

Но затягивать исследования себя очень не хотелось. Мало ли до чего местные додумаются, увидев такое. Однако и предпринять что-то для спасения фрагмента себя я пока не мог. Неподвижные тела потому и неподвижные, что передвинуть их не представляется возможным, а колоний в подвижных телах было катастрофически мало для организации освободительного похода. Да и одной пехотой, тем более такого качества, в сопредельное государство не прорвёшься. Или пехота нужна в большом количестве. В очень большом. Обученная и снаряжённая, как бы ещё не по произнесённому техникой слову. Ибо бронированных автомобилей я сделать не мог, хоть идея и была очень заманчивой. К тому же, это кровопролитие. Множество смертей, совершенно непричастных к происходящему существ, просто оказавшихся не в то время и не в том месте...

Для специальной операции, да ещё без жертв... Я даже не мог представить, какое снаряжение и вооружение придётся разрабатывать. А для этого нужны специалисты, ка бы не лучше тех, что нужны для разработки танка, мысль о которых заставила полностью отказаться от идеи освобождения тела, в надежде заполучить оных. Пусть и не сразу.

Когда тело доставили на новое место, я сразу же осмотрелся его глазами, чтобы не столько получить представление о месте своего пребывания, которое и так знал благодаря взаимодействию с магнитным полем планеты, сколько о техническом уровне цивилизации. Вряд ли меня станут исследовать в среднестатистической лаборатории после того, что я сотворил.

Но увидеть что-то стоящее я сумел далеко не сразу, да и видел не долго. Пока меня не распилили на несколько частей, что повлекло потерю приемлемого для осмотра положения.

Прежде всего меня поставили перед устройством, которое я по косвенным данным и с применением логики опознал как ультрафиолетовую или рентгеновскую фотокамеру, после чего усмехнулся, предполагая, что они увидят. По собственным ощущениям от облучения, я допустил, что ничего они не увидят, ибо почти всю энергию я переварил, а всё лишнее было переизлучено в произвольном направлении в совершенно ином диапазоне.

После фотографирования меня снова заперли и достали в следующий раз уже для вскрытия.

Вскрытие проводилось, как я понял, в той же стирильной комнате и на том же столе, что и фотосессия. Только ненужное теперь оборудование убрали и заменили новым. В начале во мне просверлили дырку чем-то напоминающим увеличенную бор-машину. Когда сверло вошло на полную длину, но из моего тела не начали поступать опилки другой субстанции, шар решили пилить. По той скорости, с какой осуществлялось сверление, я допустил, что их сверло и цепная пила имеют алмазное напыление. Да и одеты были учёные в костюмы, напоминающие гибрид гидрокостюма для аквалангистов со шлемом водолаза-глубоководника. Судя по наличию трубок, воздух "обитатели" этих костюмов получали из вне помещения. Попытка внедрения своего материала в этот костюм была успешной, но вот продраться через него и внедриться в исследователей оказалось сложной задачей. Хоть и имеющей высший приоритет. Материал оказался толстым и плотным. Не скажу, синтерическим или натуральным, не до того было, Хотя, судя по шлему, скорее натуральным, но на краску они точно не тратились.

Когда я, наконец, понял, что мои частички внедрились в органические тела, я пришёл к выводу, что попал в ноги, что говорило о том, что продраться я сумел только тогда. когда костюм уже сняли. И попал я в тело, наверняка не того, кто мною занимался.

Те же, кто занимался, выскребли после распила существенную долю камня из середины моего тела, пока не поняли, что ничего внутри нет, и оставили это бесполезное занятие, поместив мои обломки обратно в освещённые ящики.

Да. Каждый обломок в отдельный ящик. Так же поступили и с обломками баллона. Похоже, я их серьёзно напугал на границе. Гораздо серьёзнее, чем собирался, не без беспокойства заключил я.

Судя по данным с других обломков, в то время когда вскрывали шар, их подвергли различным анализам с применением различных физических и химических воздействий. Небольшой процент моего вещество даже полностью перестал отзываться. Что уж с ним сделали, я на тот момент не представлял.

Опилки от шара они тоже собрали и исследовали, что ещё немного уменьшило количество вещества, попавшего в их руки.

За тем наступил период, когда мои фрагменты мирно лежали и не подвергались никакому беспокойству, что позволило сосредоточить больше внимания на той незначительной части, что удалось внедрить в существ, одевавших костюмы индивидуальной защиты, а так же на части, что была внедряна в излишне любопытных пограничников. Тогда-то я и обнаружил, что эти самые пограничники находятся совсем не далеко от места, в котором пребывало моё, попавшее в руки местных, тело. При чём, находились совершенно порознь.

Мысль о том, что образцы оказались в большой опасности пришла не сразу. Лишь понаблюдав пристально за их перемещением, стал осознавать, что всё оно происходит, если и происходит, в очень маленьком объёме. Мои же структуры в этих телах выросли очень незначительно, что я мог списать только на низкокачественное питание колонизированных организмов.

Понаблюдав несколько дней за всеми растущими структурами, я подтвердил свою первоначальную догадку. Организмы колонизированные уже в этой лаборатории питались гораздо лучше и перемещались на куда большем пространстве.

Из этого следовал только один логичный вывод. Точнее, одно из двух — или образцы с границы уже погибли, или содержатся в изоляции, что снова подняло вопрос о спасении образцов, которое теперь стало гораздо более сложной задачей.

Очень осторожно, я стал перестраивать свои структуры, продвигая их вдоль нервных волокон образцов, дабы переместиться в мозг, поскольку понял, что самостоятельное прорастание в условиях дефицита неизвестно насколько важного для местной биохимии кремния, может стоить, если уже не стоило, потери образцов. Аналогичные действия я предпринял одновременно и с телами учёных из лаборатории.

Нехватка материала вынудила меня отказаться от идеи полной колонизации мозга и разместил свои структуры на нервных волокнах ведущих к ушам и глазам, а так же в шейном отделе спинного мозга, чтобы иметь возможность перехватывать управление телами. Эффект превзошёл все ожидания.

И почему я изначально не свёл всё к такой распределённой системе? — подумал я.

Однако, дальше нужно было действовать активнее. Судя по тому, что я видел, образцы с границы действительно находились под большой угрозой и представляли сейчас минимальную ценность практически со всех точек зрения. Извлечь же их из того места, в которое они были помещены, не представлялось никакими способами. Точнее, тот способ, что годился для их спасения, для меня сейчас был за гранью фантастики. Оставалось надеяться, что я успею их спасти. Колонизированные же учёные сразу начали посавлять мне данные о местном языке. Параллельно с изучением нового аборигенного языка, я сопоставлял полученные знания с имеющимися образцами записей модулированных электромагнитных сигналов, в очередной раз пытаясь их дешифровать. Как я и ожидал, часть передач действительно была на языке страны к учёным которой я попал.

Поскольку я занялся дешифровкой сообщений в порядке их перехвата, то сначала узнал, что кроме границы на Севере, где народы разделяла пустыня, была граница где-то на Востоке. Продвигаясь по радиограммам, я выяснил, что страна, в которую попало моё тело, называется Гунн и является империей, которой правит Хан. Имени этого Хана мне установить не удалось. Или его не было в радиограммах, или я просто не понял, что это имя.

Тем временем, мои структуры в телах учёных развивались довольно быстро, извлекая кремний из органических тел. Питались те хорошо и проблемы со здоровьем это повлечь было не должно. Тем более, что для минимального контроля тела кремния требовалось много меньше. Главное было под рентген не попадаться. На нём, наверняка бы отразилось инородное тело. Однако, первая попытка управления таким телом увенчалась падением. При первых опытах с аборигенами я даже не заметил, с какой лёгкостью управляю чужим телом. Сейчас же оказалось, что нужна колония в участке мозга, ответственном за поддержание равновесия. После её создания проблемы исчезли, и я смог приступить к детальному исследованию подопытного и окружающего мира.

— 30 —

Пока же я перестраивал свои структуры в нервной системе образцов, у меня было время на наблюдение за их повседневной жизнью.

Результатом наблюдения прежде всего стала местная одежда. Пока только мужская.

Больше всего то, во что одевались учёные, когда на них не было химической защиты, напоминало по крою китайские рубаху, со свойственными широкими рукавами, и штаны. Разве что строгие. Лишённые каких-либо элементов украшения. На ногах у аборигенов оказались... Пляжные тапочки. Во всяком случае на Земле мне доводилось с такой обувью встречаться лишь там.

Слова, обозначающие одежду, я приблизительно вычленил, но невозможность получения тактильных ощущений лишала меня ответа на вопрос о материале. Я точно знал лишь цвет — жёлтый.

Следующим знанием о мире стало то, что изучали меня в замке, из которого персонал на ночь уходил в город. Впрочем, замок, больше всего походивший своей архитектурой на японский, хотя ни одной лёгкой перегородки внутри не было, я смог увидеть только утром, когда мой образец шёл к нему, а не от него, ибо вечером он не обернулся. Вечером же я смог рассмотреть, как одеты аборигены на улицах поселения. Мужчины в подавляющем большинстве одеты были аналогично. Только цвета различались. Помимо жёлтого цвета, в который был одет мой образец и другие работники лаборатории, встречалась зелёная форма военных или, скорее, полицейских, и некоторое количество оранжевых пятен, принадлежность которых я определить не смог. Встреченные женщины, достаточно редкие на улицах по которым шёл образец, были в приталенных длинных платьях, то же походивших на китайские. Цвет их был один — мышино-серый. Но абсолютно у всех в ушах были серьги с теми цветами, что я видел в одежде мужчин.

Или это моё впечатление от мужской одежды, перенесённое и на женскую? — проскользнула мысль.

Никаких выводов о причинах такой однотонности я делать не стал, сосредоточившись на дальнейшем наблюдении. Уж слишком много могло быть причин для этого, помимо самой очевидной.