Гареммыка

— Сука! — взвыл тот, прижимая ладони к лицу и размазывая выступившую кровь.

Я не стал ждать и бросился на левого. Увидев, что вожак упал, а второй друган уже весь в крови, парнишка решил со мной не связываться, и смело бросился наутёк. Не сговариваясь, мы с Катей последовали его примеру. Что нам, ждать пока прибудет подкрепление к этой троице? Да и появление милиции мной уже не воспринималось как спасение. Ведь по существу, кроме слов, эти ребята нам ничего не сделали, даже не ударили ни разу. А от Кати им перепало не слабо: один юшкой макияж наводит, второй как бы не с сотрясением валяется. Поди потом, докажи милиции, что ты не верблюд, а наши действия превентивны. Короче, мы рванули. Бежали со всех ног до Катькиной квартиры, и лишь заперев за собой дверь, перевели дух.

— Как ты их! Я даже среагировать не успел. — Тяжело дыша после бега, я помог Кате снять пальто.

— Надо выпить. Меня всю трясёт от страха. — Катерина сняла обувь и побрела в мастерскую, где упала на диван. — Серёж, возьми там рюмки на балконе, где теперь кухня, и бутылку из холодильника достань.

В пустом холодильнике сиротливо стояла бутылка водки. Я нашел в столе банку болгарских помидор, выудил из хлебницы две полузасохшие корочки, и со всем этим добром направился к Кате. Разлил, мы выпили, абсолютно не ощутив вкуса водки, повторили ещё раз, другой, и тут на Катю накатила истерика. Рвался наружу только что пережитый стресс. Я стал утешать, успокаивать, Катя упала мне на грудь, обхватила за шею руками и зарыдала в голос. Я тоже её обнял, прижался к щеке и стал что-то нашептывать, не особо следя за словами. Где объятия там и поцелуи, а где одно и другое вдобавок сбрызнуто алкоголем, да плюс ещё мягкий диван, да в отдельной квартире...

Через полчаса мы угомонились. Я зарылся лицом в Катины волосы и шумно вдохнул. Катя, Катенька...

— Уже жалеешь? — резко приподнявшись на локтях, Катя зависла над моим лицом и впилась испытующим взглядом.

— Нет. Мне стыдно, что изменил Ирине, но я не жалею. Ни капли не жалею. — я притянул Катю к себе на грудь. — Понимаешь, я до сих пор не ощущаю тебя чужой женщиной. Мы не вместе, но ты моя, и чувства к тебе, увы, не угасли.

— Почему "увы"?

— Тогда всё было бы гораздо проще. Гораздо.

— То есть, ты меня любишь?

— Да. И Иру тоже люблю. Только не спрашивай, как это может быть, я сам не знаю.

— И что же ты станешь делать?

— То же, что и планировал, женюсь на Ире, если, конечно, она меня простит за сегодняшнее.

— Но почему?

— А потому, что у нас с ней есть дочка, Юля, которая мне очень дорога.

— Но ведь Ира говорила...

— Ты хочешь сказать, что Юля не мой ребёнок? Представь себе, мне это известно. Но люблю я её как родную. И она меня любит. А Юля дочь Иры, поэтому я буду добиваться руки Иришки.

— А я?

— А ты моя беда. И моя любовь.

Катя замолчала. Я тоже не издавал ни звука, вновь и вновь любуясь такими родными чертами.

— Ладно, хватит просто так валяться. — решилась Катерина, вставая с дивана. — Раз уж так случилось, давай проведём эту ночь на чистых простынях, а не на пыльном покрывале. Иди в душ, а я пока постелю.

Утром я подскочил ещё затемно и принялся лихорадочно одеваться.

— На работу поедешь? — не отрывая головы от подушки, спросила Катя.

— Да, но не к себе.

— К Ире, виниться? — Против моих ожиданий, издёвки в голосе Кати не прозвучало. Там не было ни тени ерничанья или иронии, одно только сочувствие.

— Да, я должен ей признаться, а не молчать, делая вид, будто ничего не произошло.

— Если хочешь, то я могу с ней поговорить.

— Представляю, каким "удовольствием" будет для неё этот разговор!

— Вот как ты обо мне думаешь...

— Нет, Кать, ты не поняла. Просто, услышать о моей измене от тебя, для Иры это будет ещё одним, дополнительным унижением. Так что спасибо тебе за заботу, но... Пойми, это не твоя, а полностью моя вина перед Иришкой, поэтому просить прощения я должен сам, без посредников. Ещё раз извини и... спасибо тебе, за всё спасибо. За участие, за эту ночь... в общем, за всё.

Через полчаса я уже топтался неподалёку от Ириной конторы, держа в поле зрения оба входа в здание. Но, как не таращился в утреннюю полутьму, Ира первой заметила меня ещё издалека.

— Серёж, почему ты здесь? Что случилось? — она встревожилась не на шутку.

— Случилось, Ир, случилось... Я очень виноват перед тобой... В общем, до дома я вчера не доехал...

— Ты... — Иришка словно запнулась о слово. — Ты был с Катей?

— Да. — Вот и произнесено роковое слово...

Я стоял, опустив голову, и ждал. Ждал, что решит Ирина, ведь оттого, что она сейчас скажет, теперь зависело всё: и мой приговор, и приговор нашему будущему. Но Ира молчала. Она несколько секунд неверяще сверлила меня взглядом, потом повернулась и деревянной походкой скрылась за дверьми, так ничего не сказав. Но этот молчаливый уход показался мне красноречивее любых слов.

Я поехал на завод и, покачиваясь на автобусном сидении, думал не о той взбучке, которую мне вот-вот устроит Абрамыч за опоздание, а о своём вчерашнем проступке. Конечно, можно было бы найти массу доводов в своё оправдание, припомнить, как сама Ира почти год металась между мной и мужем. Упрекнуть её в том, что она сама сделала всё, чтобы свести меня с Катей, от чего я всеми способами пытался откреститься. Да мало ли чего можно было бы придумать! Вот только всё аргументы в мою защиту, это ничто иное, как отговорки, призванные успокоить грызущую меня совесть. Надо честно признать, что во всём случившимся моя, и только моя вина. Ведь это не Катя, а я перешел ту грань, отделяющую дружеское участие от банальной измены, и никакие отмазки вроде "водка" или "стресс" не могли послужить мне оправданием. Ведь я хотел Катьку, очень хотел, как ни старался убедить в обратном себя и Ирину. Значит, это была осознанная измена, для которой нет смягчающих обстоятельств. А теперь всё зависело от великодушия Иришки — сможет ли она простить меня когда-нибудь или нет. Но даже если она меня простит, то как мне жить дальше?

Прошедшая ночь ясно доказала, что я при всём желании не могу относиться к Кате равнодушно, словно к чужой женщине. Да и не была она для меня чужой, никогда не была, а прошедшая ночь в очередной раз показала это. Никакую посторонней женщину нельзя так понимать, так остро чувствовать все её желания, угадывая, и зачастую предугадывая, исполнять их раньше, чем те будут высказаны. Так всё и было минувшей ночью. Я каким-то шестым чувством понимал, что именно нужно Катюше в данную секунду, и мои пальцы, губы тут же оказывались в нужном месте, вызывая сладостный вздох или стон моей любимой. А когда она достигала апогея страсти, то взрыв её экстаза непостижимым образом передавался мне, до самых пяток окатывая восторгом и невыразимым блаженством.

Разве можно настолько тонко чувствовать постороннюю женщину? Да какой бы красавицей та не была, любовные игры с ней никогда не могут дать мужчине такого полёта, такой эйфории, которую приносит секс с по-настоящему любимой! Я нисколечко не завидовал тем мужикам, которые не смогли найти в своей жизни настоящую любовь, и вынуждены подменять страсть техникой, а получаемый мизер от партнёрши компенсировать количеством меняемых как перчатки женщин. Мне в этом плане повезло гораздо больше: у меня были две любимых, и в постели я двух женщин ощущал как продолжение себя — Иру и Катю. Вот только повезло ли? Сейчас я оказался даже не перед выбором — выбор был сделан гораздо раньше — а перед необходимостью, как говориться, находясь в трезвом уме и твёрдой памяти, сознательно отказаться от одной из них ради другой. Это было всё равно, что резать по живому — нестерпимо больно, мучительно, изматывающе жестоко, но... увы, необходимо. Да, необходимо, если я всерьёз хочу связать свою жизнь с Ирой и Юлей.

Блин, ну почему у меня всё так сложно?! Почему всё не так, как у нормальных людей?!!

Приехав на завод, я стоически перенёс головомойку от брызгающего слюной Абрамыча и нудное брюзжание бабушки контролёра ОТК на современную распущенность и отсутствие дисциплины. Дескать, во времена её молодости меня давно бы на лесоповал отправили за подобные систематические опоздания.

— Эх, был бы жив Сталин, он бы такого бардака не допустил, как сейчас творится! — восклицала она в порыве праведного гнева.

"Эх, сидела бы на этом месте не ты, а Ириша, как раньше!" — с неприязнью думал я, щелкая переключателями пределов вольтметра.

При любой мысли об Ирине на меня тут же накатывала смесь тоски и страха: а вдруг она меня не простит и скажет, что между нами всё кончено? На грани безудержного отчаяния я начинал ёрзать, словно мой зад покоился не на мягком стуле, а на худом и костлявом ёжике с невероятно острыми иголками. Вдобавок регулярно накатывали воспоминания о Кате, окончательно подводя меня к грани депрессии. Увы, нам не суждено быть вместе с моим рыжим сокровищем. Не уверен, что когда-нибудь сумею разлюбить её, а позабыть уж тем более не смогу. Значит, отныне мне придётся жить с этой зудящей раной в сердце, при этом искренне надеясь, что в будущем смогу найти в себе силы чтобы удержаться и не повторить поход налево. А мятущиеся думы, совершив очередной круг, снова и снова возвращали меня к Ирине, к её молчаливому уходу, не оставляющему надежду на прощение.

Блин, тошно-то как! Будь я в одиночестве, а не в людном цеху, я б, наверное, взвыл в голос от безвыходности! Но вокруг было полно народу и, чтоб не подавать повода для досужих расспросов или, не дай бог, для напрочь фальшивого сочувствия, я был вынужден крепко держать себя в руках. Улыбался плоским шуточкам, сам шутил в ответ, регулярно поглядывая на часы в ожидании конца неимоверно долгого рабочего дня. А в пять часов вечера принял активное участие в забеге от проходной до остановки транспорта, где умудрился втиснуться в первый же автобус, что обычно было крайне сложным делом из-за огромного числа жаждущих побыстрее уехать.

Все сорок минут пути я изо всех сил телепатировал водителю желание поддать газку, и как врага народа пронзал негодующим взглядом каждый красный сигнал вставшего на дороге светофора. Сшибая встречных прохожих будто кегли, я совершил стремительный марш-бросок по тротуару до дверей Ириной конторы, где встал в засаду под аркой между домами напротив. Я стоял и думал, что буду говорить Ирине. Готовился просить, умолять о прощении, старался подобрать для этого слова поубедительнее, но всё зря. И поездка, и бег, и ожидание оказались впустую: из дверей учреждения Ирина так и не вышла. "Наверное, отпросилась, и ушла раньше" — решил я после часа зряшных ожиданий.

Идти к ней домой и каяться в присутствии Ириных родителей мне не хотелось так же, как и караулить Иру у дверей Юлиного садика. Я искренне считал неправильным втягивать малышку в наши с Ирой разговоры, ведь Юля явно обрадуется мне, начнёт ластиться, дурачиться, невольно ставя маму в неловкое положение. Мне казался нечестным, недостойным подобный поступок — спрятаться за спину чистой детской радости. Поэтому я вздохнул и уныло побрёл на очередную репетицию "Хельги и компании", решив снова попытать счастья на следующий вечер здесь же, на этом самом месте.

И действительно, на другой день счастье мне улыбнулось, пусть и не сразу. Заметив меня в последнюю секунду, Ира на краткий миг растерялась, но тут же её взгляд приобрёл твёрдость и холодность льда. Сделав вид, что она не видит меня в упор, Ира прошла мимо и стала удаляться. "Не простила" — упало всё в моей душе. Все робкие надежды последних двух дней разбились, разлетаясь на мелкие осколки. Но, решительно отойдя на несколько метров, Ира вдруг стала замедлять шаг, пока не остановилась совсем. Во мне словно щелкнуло что-то. В два прыжка я преодолел разделяющее нас расстояние и стиснул Иришку в объятиях. Я целовал её, что-то лепетал, извинялся, каялся, снова и снова просил прощения. Ирина вначале стояла безучастная как кукла и старательно отводила взор куда-то в сторону. Потом украдкой взглянула на меня раз, другой, третий... Робко коснулась кончиками пальцев моего рукава и, наконец, сама обняла меня, глубоко вздохнув при этом:

— Какой же ты гад, Серёжка! — с облегчением произнесла Иришка, склоняя головку мне на плечо. А я ликовал: "Простила!"

Ира мягко отстранилась, достала из сумочки платок, аккуратно промокнула в уголке глаза выступившую слезинку и решительно взяла меня под руку:

— Пойдём, сейчас заберём Юлю из садика, отведём к бабушке, а после поговорим. Хорошо?

— Конечно! — с радостью согласился я, готовый в ту минуту на всё, что угодно, лишь бы окончательно примириться со своей любимой.

Мы вместе зашли за дочкой в садик, немного погуляли с ней по улицам и с большим трудом сдали порывавшегося увязаться за нами ребёнка с рук на руки Елене Станиславовне.

— Куда пойдём? В парке погуляем или в кафе посидим? — спросил я, когда мы покинули душный подъезд. Но Ирина отрицательно покачала головой и просто огорошила меня своим выбором:

— Поехали к тебе, там и поговорим.

— Ты надеешься, что моя мама даст нам спокойно побеседовать?

— Думаю, мы для всего найдём время. — уклончиво ответила Иришка. Она новым, властным движением взяла меня под руку и решительно повела в сторону троллейбусного кольца.

Я шел рядом, смотрел и поражался, не узнавая её: обычно безвольная, покладистая, безынициативная Ира сегодня прямо излучала уверенность и самостоятельность, незаметно преобразившись из жалкой серой мышки в настоящую женщину. Твёрдая поступь, гордо поднятая головка, открытый, излучающий чарующе-мягкий свет уверенный взор. "Неужто свершилось чудо, и моя хорошая наконец-то оставила свою раковину?!" — теснились в голове восторженные мысли. Признаюсь, я в этот момент просто любовался Ирой. И гордился, чего уж тут скрывать, краем глаза замечая заинтересованные мужские и оценивающе-настороженные женские взгляды, направленные на неё со всех сторон.

У меня дома Ира тоже не ударила в грязь лицом, с поистине королевским тактом и достоинством выдержав дотошные мамины расспросы. Потом мы долго беседовали наедине, обменивались новостями, смеялись новым проделкам Юли, слегка мыли косточки Абрамычу, но по какому-то молчаливому согласию тему случившегося между мной и Катей пока обходили стороной. Ирина продолжала удивлять меня: она сама, без какой-либо помощи или подсказки управляла разговором, направляя его течение туда, куда ей хотелось. Мне оставалось только поддерживать беседу и в душе радоваться новой Ире, наконец-то ставшей такой, какой я всегда хотел её видеть.

Окончательный удар по своему старому образу Иришка нанесла на кухне, куда мама пригласила нас на ужин. Надо сказать, что в тот вечер мамуля расстаралась и накрыла настоящий праздничный стол. Что, впрочем, не помешало ей попытаться подкусить свою без пяти минут невестку и непутёвого сынка заодно.

— Сереж, ты, когда Иру проводишь, вынеси мусор. Или Ириночка сегодня у нас останется?

Если мама хотела нас смутить, то в отношении меня ей это удалось. Я даже потерял дар речи на несколько секунд. А Ира расценила моё молчание как предложение принять решение самой: