| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Олег отложил бинокль и схватился за винтовку, которую принес с собой.
— Ты чего это удумал? — спросил Коловрат.
— Пока ничего, — ответил Горчаков, — пока я только гляну.
Олег приложил СВД к плечу и посмотрел в прицел. Сразу же, возникло острое желание навести перевернутую галочку в середине прицельной сетки на одну из фигур и нажать на курок. Горчаков сдержался и совместил дальномерную шкалу с ближайшим всадником. Шкала была рассчитана на стоящего человека ростом метр семьдесят. Монголы сидели в седлах, к тому же, на больших дистанциях дальномерная шкала давала серьезные погрешности. Олег совместил верхнюю линию с головой всадника, а нижнюю расположил под брюхом его лошади. "В общем, до цели около восьмисот метров, — определил он, — плюс-минус какая-нибудь ерунда".
— Слушай, Евпатий, — Горчаков повернулся к Коловрату, — я думаю, нам сейчас вот что нужно сделать...
Дальше Олег торопливо изложил, только что родившийся, у него план. Он предложил Евпатию выехать к куреню, в котором они обнаружили шатер Субэдэя, вместе со Станятой и двумя дружинниками. За исключением центральной части, этот курень был пуст, как и тот, что находился правее. Следовательно, его можно было спокойно пересечь, прямо напротив того места, где они сейчас находились. Дальше, Коловрат должен был дважды выстрелить по вершине холма из гранатомета, целясь, сначала в какую-нибудь лошадь, а потом в землю. После чего двигаться к центру куреня и выручать своих людей.
— Там мунгальских воев всего с десяток, — говорил ему Олег, — а вас будет четверо, и у тебя есть пистолет. Ну и я, поддержу вас огнем по полной, можешь не сомневаться.
Глава 22
Коловрат принял план Горчакова без колебаний.
— Добро, Олег, — сказал он, — так и содеем.
Сговорившись, бояре быстрым шагом вернулись к своим дружинникам, прятавшимся в глубине рощи. Горчаков сразу же начал отвязывать от седла мешок со сложенной винтовкой, Рузава кинулся помогать господину.
— Сейчас поскачешь к нашему воинству, — сказал ему Олег, подхватывая отвязанный сверток, — скажешь Всеволоду Юрьевичу, пусть спешно уводит полки в Зябловский лес, передай ему, что мы здесь сами управимся. Исполнишь мой наказ, сюда не возвращайся. Езжай вместе с нашей дружиной к Учаю. Евпатий, — окликнул Горчаков Коловрата, — я не прощаюсь, свидимся еще! Удачи вам всем!
Олег взвалил на плечо тяжелую винтовку и, прихватив сумку с патронами и наушниками, отправился на позицию. У края рощи он разложил своего оружейного монстра, вставил в гнездо магазин и передернул затвор. Установив ОСВ-96 на сошки, Горчаков улегся поудобнее, снял крышечки с оптики, выставил кольцо кратности на двенадцать, подкрутил маховичек вертикальных поправок на восемьсот метров и посмотрел на монгольское начальство через прицел. От того, что прямо сейчас он может разнести крупнокалиберной пулей голову знаменитого Субэдэя или одного из Чинчисхановых внуков, у Олега появилось ощущение всемогущества, и он вынужден был признать, что это действительно великий соблазн — поставить себя надо всеми и единолично решать, кому из этих "мелких людишек" сегодня жить, а кому умереть.
— Тьфу ты, пропасть! — раздраженно прошипел Горчаков.
"Еще немного тут повоюю и превращусь в Чикатилу, — подумал он. — Вот уже и первые симптомы появились. Маньяки душат женщин как раз для того, чтобы ощутить власть, которой они не имеют в повседневной жизни — власть над жизнью и смертью другого человека".
Пока Олег возился с винтовкой, мимо рощи проехала группа Коловрата. Воины приближались к монгольскому лагерю шагом, чтобы меньше привлекать внимание. Горчаков опустил приклад на землю и взялся за бинокль. Ему нужно было проследить за Евпатием, чтобы знать, когда он выедет на позицию для стрельбы и самому подготовиться соответственно. А еще нельзя было упускать ребят из виду, чтобы вовремя поддержать их огнем, если по пути через лагерь возникнут какие-либо проблемы.
Олег наблюдал, как всадники движутся между юртами, пока их не заслонили деревья, которые росли вдоль реки маленькими группами. Горчаков поднял бинокль выше, ожидая, что сейчас отряд снова покажется на открытом месте. Но этого почему-то не произошло, и Олег забеспокоился.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Ближе к вечеру пастухи пригнали с пастбища скот. Бежавшие впереди лошади, не сбавляя шага, сходу устремились к воде. За ними неуклюже трусили коровы, позади которых степенно вышагивали массивные большерогие волы. Чуть позже проходы между юртами и повозками заполнили, громко блеющие овцы. Животные облепили берег реки и взмутили копытами воду.
Первым напился гнедой жеребец. Пробежав вдоль строя кобылиц, он остановился за ними, тряхнул гривой и грозно заржал, ударив копытом в землю. Показав, кто здесь главный, жеребец огляделся в поисках соперников, но таковых не сыскалось — заводные кони тысячника Чильгира паслись в общем, для всей его тысячи табуне, под охраной воинов.
Когда, воротившаяся с лугов животина напилась, Эбегай-хатун начала раздавать указания. Как старшая жена Чильгира она заправляла всем его хозяйством. Ей подчинялись: рабыни-наложницы, пастухи из половецких невольников с тамгой тысячника, выжженной у них на бедре, и еще трое булгарских пленников, которые таскали дрова, воду, разбирали и ставили юрты, запрягали волов, а в походе управляли повозками. Младшая жена Бичикэ обычно выполняла то, что ей поручала Эбегай-хатун, но иногда они громко спорили, а потом по очереди бегали к мужу жаловаться друг на друга. Ленивый и флегматичный Чильгир, добродушно посмеиваясь, выслушивал обеих жен, после чего собирал их вместе и мирил.
Две кыпчакские невольницы монгольского тысячника происходили из знатной семьи. Как и вся половецкая знать, они неплохо говорили по-русски, а Любава разумела их язык, что в граничившей с Диким полем Рязани, было не редкостью. Из разговоров с половчанками, подкрепленных собственными наблюдениями, Любава узнала, что многие мунгальские воеводы отправились в дальний поход вместе с женами и детьми, а по дороге еще и нахватали себе невольниц в булгарских, половецких и русских землях.
В захваченных городах и кочевьях мунгалы искали себе красивых девиц в наложницы и набирали детей в возрасте от десяти лет, чтобы вырастить из них послушных рабов. Детишек помладше завоеватели убивали. В тех случаях, когда тысячнику или темнику чем-то приглянулась мужняя жена, он забирал ее вместе с детьми, уже не обращая внимания на их возраст. Но такое случалось редко, потому что среди пленниц хватало пригожих девиц.
Язычники были терпимы к чужой вере и не препятствовали пленникам в исполнении обрядов. Повторяя, заученные в детстве слова, Любава чувствовала, что искренности в ее молитвах уже нет. Когда она поняла, что смерть обошла их стороной, и, сковавший тело ужас, отпустил боярыню она в первом порыве, хотела было возблагодарить Господа, за спасение их с Евпатием деток, но не смогла выдавить из себя нужные слова. Не повернулся у нее язык, благодарить бога за своих детей, после того, что довелось ей увидеть.
Ворвавшиеся в Рязань мунгалы, выгнали уцелевших горожан в поле, а потом началось то, чего Любава до смертного часа не забудет. Нехристи вырывали младенцев из рук, и тут же, на глазах матерей разбивали им головы палицами с железным шаром на конце, а потом тащили, страшно кричавших женщин, на поругание. Простым воинам, живших десятками и сотнями негде было содержать пленниц, да и возить их за собой было не на чем. Поэтому, насытившись насилием, они вспарывали женщинам животы или бросали их измученных и голых на лютом морозе. Любава до сих пор не могла понять, каким чудом в тот страшный день не помутился ее разум.
Дорогую шубу с молодой боярыни сорвали еще по дороге, дрожа от холода, она стояла в толпе пленников и крепко прижимала к себе детей. Гул пламени за спиной прерывался треском и грохотом от рушившихся теремов и крепостных башен. На головы и плечи выгнанных из родного города рязанцев густо сыпались хлопья пепла и сажи. Оранжевый круг солнца тускло мерцал в дымной пелене. Иногда порывы ледяного ветра прижимали дым к земле и тогда люди начинали кашлять и тереть заслезившиеся глаза.
Теперь Любава знала, как выглядит ад: там очень холодно и идет черный снег, там дым ест глаза, а душу рвут женские крики, там повсюду груды мертвых тел, вокруг которых медленно расползаются, парящие на морозе, алые лужи, там острый запах гари, крови и мочи. Мунгалы, перебиравшие людей, как скот, и тут же, на месте убивавшие ненужных, представлялись Любаве, алчущими крови демонами. От ужаса у нее отнялись ноги. Не в силах пошевелиться, Любава крепко прижимала к себе детей и ждала страшного конца. Тут ее заметил тысячник Чильгир и что-то сказал своим нукерам. Одетые в пластинчатую броню воины, расталкивая конями людей, добрались до Любавы. Один из мунгалов накинул ей на шею веревку и слегка потянул. Сначала обомлевшая боярыня решила, что настал ее смертный час, но видя, что никто не пытается отнять у нее детей, Любава все поняла. Схватив сына и дочку за руки, она на непослушных ногах пошла за всадниками.
Если бы в тот страшный день на глазах Любавы, язычники убили ее детей, она бы тоже жить не стала. Как видно, мунгальский тысячник хорошо это понимал, поэтому и забрал их всех вместе. А может, Чильгир еще дальше смотрел и хотел вырастить послушных рабов для своих сыновей, а заодно и свое спокойствие берег. Зачем ему было возиться со строптивой невольницей, которая жизнью не дорожит? Отчаявшаяся женщина может и ножом во сне пырнуть.
Не прогадал тысячник. Пришлось Любаве себя смирить и ради деток угождать мунгалу во всем: выполнять работу разную и, пересилив отвращение, делить с Чильгиром ложе, когда ему восхочется. Дети привязали боярыню крепче цепей к юртам тысячника. Если бы не они Любава бы непременно сбежать попыталась. А с сыном пятилетним и дочерью на два года старшей далеко ли убежишь? Себя-то боярыне было не жалко, ей за детей было боязно. Если побежишь и поймают, что с ними мунгалы сделают? "Нельзя бежать, — думала Любава, — терпеть нужно и молиться". Однажды только вспыхнула у боярыни горячая надежда. Когда под Москвой брань великая началась, подумала Любава что, еще немного и одолеют русские полки язычников и освободят ее. Но не сбылись мечты. А о том, чтобы ей самой бежать с детьми в лес, тогда и речи не было. Конюхи половецкие крепко Эбегай-хатун слушались, да еще и Чильгир несколько своих нукеров при юртах оставил.
Эбегай отправила трех булгарок доить овец, а сама вместе с Бичикэ и двумя половчанками направилась к дойным кобылицам. Любаве и Снежане, как обычно, достались коровы. Снежана — подруга по несчастью, купеческая дочь из Рязани. Семнадцать лет ей на днях исполнилось. Еще недавно Снежана была дивно хороша — настоящая рязанская красавица. Сейчас же ее лицо немного осунулось, а выпирающий живот испортил статную фигуру. Язычник Чильгир о церковных установлениях и постах слыхом не слыхивал и грешил чрезмерным женолюбием. Иной раз, рапаляся похотью, он тащил какую-либо из своих наложниц в юрту, даже среди бела дня. Это помимо того, что каждую ночь мунгальский тысячник делил ложе с оной из своих жен или невольниц.
На Руси женщины доили коров, сидя на скамеечке, у мунгалов скамеечек не было. Любава поставила кожаное ведро и присела на корточки. Сидеть было тяжко и неудобно — мешал округлившийся живот. Боярыне пришлось пошире развести колени, чтобы не сдавливать чрево.
— Доча, подай воду, — попросила Любава.
Семилетняя Ирина переставила ближе к матери глиняный горшок с водой и тряпочкой, который до этого оберегала от попыток младшего брата насыпать земли в чистую воду. Любава обмыла корове вымя и соски. Равнодушные к грязи мунгалки этого не делали, но русские пленницы старались по возможности соблюдать чистоту. Доить коров Любава умела, даром, что боярыня. На Руси не ток-ма боярышень, но даже и княжон разным хозяйственным премудростям обучали. Не потому, конечно, что им самим приходилось коров да коз доить, масло сбивать, али щи варить. Княгини и боярыни шитью да вышиванию досуг свой посвящали, но главной их заботой было двор блюсти, пока мужья в делах важных да разъездах или на бранях. Худа та жена, что на дворского во всем полагается. Доверять-то, доверяй, но иной раз и проверяй. А как можно понять, правильно ли холопки работу свою исполняют, ежели и сама не ведаешь, как оно по уму-то делается?
Занятая дойкой Любава не обратила внимания на четырех конных мунгалов, показавшихся на противоположному берегу мелкой реки. Она повернула к ним голову, только когда услышала быстро приближающийся шум.
— Ой, мама! — пискнула дочка.
Любава вскочила на ноги и шагнула вперед, заслонив, собой детей. Прямо на них, в облаке брызг, мчался мунгальский всадник в броне и шеломе. На берегу мунгал резко осадил коня, спрыгнул на землю и бросился к Любаве. Она беспомощно оглянулась и увидела, что Эбегай-хатун, оставив работу, уже спешит к ней. Любава снова повернулась к мунгальскому воину, который был уже совсем рядом. Его лицо закрывали стальные пластины, а в вырезах шлема, обрамленных бронзовыми бровями, блестели такие знакомые глаза!
— Евпатий!
— Любава! — глухо прозвучало из-под железа.
Боярыня почувствовала, что ее не держат ноги. Мир перед глазами Любавы покачнулся, и она бы упала, если бы в этот миг муж не подхватил ее на руки.
* * *
* * *
* * *
* * *
*
Олег посмотрел на холм. Из увиденной картинки он сделал вывод, что там "начальство" "вставляет фитиль" недавно прибывшему Бурундаю. Расположение всадников подсказывало именно такую мысль. "Это не может продлиться долго, — подумал Горчаков, — сейчас "высокое собрание" выслушает оправдания темника и они покинут вершину холма". Олег понимал, что время уходит, но не мог, ни что решиться. "В принципе, я могу открыть огонь, когда они будут ехать к лагерю, — рассуждал он. — Вот только условия, могут быть похуже. Сейчас враги стоят, как мишени в тире. Уладив свои проблемы, они вполне могут разъехаться в разные стороны по своим куреням. А еще, внизу их ждут сотни личной охраны, которая, в случае разделения противника, будет загораживать все цели, кроме той, что двинется прямо на меня. Блин! Как же мне не хватает радиосвязи!".
Горчаков сместил бинокль в надежде, наконец, выяснить, что происходит в лагере. Вовремя он это сделал.
— А это еще что?! — удивился Олег, обнаружив всадников, скакавших между юртами в его сторону.
Наличие в группе женщин и детей вызвало у Горчакова настоящее изумление, продлившееся несколько секунд, которых ему хватило, чтобы оценить ситуацию. В конце концов, Олег не был настолько тупым, чтобы не понять простой вещи: если Евпатий, наплевав на все, спасает детей и женщин, значит, оно того стоит!
— К черту сомнения! — прорычал Горчаков. — Все мордой в землю! Здесь работает морская пехота!
Он схватился за рукоять винтовки и приник к прицелу. В первую очередь Олег прокрутил в голове последовательность своих действий. Расположение объектов для ликвидации было — лучше не придумаешь. Горчаков целился в монголов сбоку и немного спереди. Если мысленно спроецировать на местность гигантский циферблат, так, чтобы снайперская позиция располагалась на оси стрелок — противник окажется на единице. Практически в центре конной группы стояли рядом два всадника. Тот, что находился ближе к Олегу, мог быть только Субэдэем, потому что за ним не было воина с личным тугом. Всадник справа от Субэдэя это, скорее всего, хан Берке. Как командующему отдельным корпусом, ему по рангу полагалось находиться в центре событий. Напротив Субэдэя и Берке сидел в седле Бурундай. В данном контексте, представить кого-то другого на этом месте было бы затруднительно. Справа и слева от Субэдэя и Берке стояло еще по одному всаднику. Исходя из наличия за ними воинов с тугами, Горчаков идентифицировал этих монголов как Шибана и Тангкута.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
