Черный сокол. Часть вторая. Общий файл.

Черный сокол. Часть вторая.

Глава 1

Кошмарные монстры, будто сошедшие с картинок в жанре фэнтези, атаковали Олега на узкой улице недалеко от храма Святого Георгия. Внешне, они напоминали крылатых демонов, рожденных фантазиями художников, но крыльев не имели. Зато их когти на длинных костистых лапах были размером с указательный палец Горчакова. А клыки такие, что матерый волк обзавидуется. Доспехов на Горчакове не было, но длинный меч, как обычно, висел на поясе. С ним Олег почти не расставался.

Горчаков обнажил оружие и принял бой. В самом начале схватки обрисовалась неприятная проблема: серая шкура демонов по прочности могла соперничать с гибкой пластмассой. Олег зарубил немало врагов и хорошо знал, как легко острый меч рассекает мышцы человека. Плоть демонов поддавалась с трудом. Клинок застревал в уродливых телах, и после каждого удара Горчакову приходилось рывком освобождать оружие. Как ни силен был Олег, но вскоре и он почувствовал, что начинает уставать. С каждым взмахом меч в его руке прибавлял в весе, дыхание сбивалось. В какой-то момент Горчаков, вдруг, четко осознал, что бой почти проигран. Сколько-то он еще продержится, а когда окончательно обессилеет, демоны собьют его с ног и растерзают.

В сознание Олега начал пробиваться страх. В другое время он, наверное бы, просто сбежал. Но не в этот раз. Сейчас за его спиной стояла девушка. Кто она и как оказалась на этой улице вместе с ним, Олег не знал, но бросить юное беззащитное создание на растерзание гостям из преисподней он не мог. После такого мерзкого поступка и самому жить незачем.

Один из демонов попытался обойти Горчакова и напасть на девушку. Олег отбросил кинувшегося на него монстра ударом ноги, развернулся и рубанул с оттяжкой по демонскому хребту. Вырвав застрявший меч, он шагнул в сторону, пригнулся, уворачиваясь от когтистой лапы и ударил наотмашь по шее, другого чудовища.

Девушка позади Горчакова испуганно вскрикнула, он резко обернулся и увидел в дальнем конце улицы целую толпу демонов, приближающихся с тыла. Олег глубоко вздохнул и усилием воли подавил начавшуюся, было, панику, не дав страху завладеть сознанием и лишить воли.

— Надо прорываться к храму, — решил он и бросился вперед.

На миг Горчакову показалось, что мышцы не выдержат такой нагрузки. Он бился уже не на пределе своих возможностей, он перешагнул этот предел в стремительной атаке. Меч сверкающей бабочкой плясал в его руке, а демоны разлетались в стороны, как кегли.

Олег успел расчистить дорогу раньше, чем противник успел приблизиться с другой стороны. Горчаков схватил девушку за руку.

— Спрячемся в храме, — выдохнул он на ходу, увлекая ее за собой.

Путаясь в длинной юбке, девушка побежала за Олегом.

До площади, на которой стоял храм Святого Георгия, оставалось совсем чуть-чуть, когда Горчаков, бросив взгляд через плечо, понял, что двоим им уже не уйти.

— Беги одна! — сказал Олег и выпустил ее руку.

Он остановился и развернулся к приближающемуся противнику. Не услышав шагов за спиной, Горчаков обернулся. Девчонка стояла на месте, уставившись на него широко раскрытыми глазами.

— Да беги же, глупая! — рявкнул Олег, повысив голос. — Без тебя мне легче будет.

Девушка развернулась и побежала к храму, а Горчаков приготовился к встрече с демонами, до которых осталось не больше тридцати шагов.

Улица хоть и была узкой но, все же, не настолько, как коридор в замке, который может удержать один хороший боец. Олегу приходилось сначала отбрасывать демонов, которые налетали на него, а потом разворачиваться, нагонять и рубить монстров, успевших проскользнуть справа и слева вдоль частоколов, в надежде догнать девушку, пока Горчаков занят с их соплеменниками. С такими "прыжками в сторону", Олег и не заметил, как оказался на площади. Девушки он там не обнаружил, как видно, она все успела спрятаться в храме. Демоны тоже это заметили и разочарованно взвыли. Упустив одну жертву, они решили отыграться на второй. Гости из неизвестной преисподней быстро окружили Горчакова и набросились на него с разных сторон.

В ситуации, когда некому прикрыть спину, оставаться на месте — верная смерть. Только скорость и непрерывное движение могут спасти бойца.

Не дожидаясь удара в спину, Олег стремительно атаковал, прорвался сквозь кольцо чудовищ, развернулся и напал на ближайших врагов. Монстры снова его окружили, но Горчаков повторил прием: вырвался из кольца и атаковал его снаружи, пока противник не успел перестроиться. Потом еще и еще. Время для Олега словно перестало существовать. Целую вечность, он видел перед собой только мерзкие морды, клыки и серую плоть, которую кромсал его меч.

Внезапно все кончилось. Горчаков рассек грудь одного демона, перерубил шею другому, крутнулся на месте и не увидел больше врагов. Ему потребовалось некоторое время на осознание того, что этот безумный бой окончен, что эти двое, которых он только что зарубил, были последними. Но порадоваться этому Олег не успел, потому что обстановка пугающе изменилась, и от этой перемены Горчакову стало неописуемо тоскливо.

Единственное что осталось на месте от прежнего пейзажа — это златоглавый белокаменный храм, который теперь возвышался посреди бескрайней равнины. В пылу боя, Олег пропустил момент, когда непонятно куда, исчез весь город, и только теперь с удивлением обнаружил, что под ногами у него уже не снег, а потрескавшаяся от жара глина. Но все это были "только цветочки". Горчаков понял это, когда посмотрел вдаль и увидел серую массу, ползущую по равнине в его сторону. Он напряг зрение и со страхом, переходящим в панику понял, что по равнине двигаются неисчислимые орды демонов — родственников тех, от кого он едва отбился. Олег поднял взгляд и обнаружил, что весь небосвод затянут низкими, клубящимися тучами, фиолетового цвета.

В этот самый момент, небо над демонской ордой рассекла огненная черта. Тучи отпрянули в стороны, и меж ними открылась багровая дыра, из которой вывалилось черное крылатое существо. Именно в таком виде средневековые европейцы представляли себе дьявола. Больше всего потрясали размеры этого существа. Скованный страхом Горчаков, тупо, "на автопилоте" прикинул расстояние и понял, что минимальный размах крыльев этого монстра — метров триста. Казалось, что пугаться дальше уже некуда. Но это только казалось.

В какой-то миг, Олег ощутил на себе взгляд крылатого существа, после чего пришло осознание, что это и есть ОН... тот самый, чье имя не принято поминать всуе. Вот тут-то Горчакова и захлестнул настоящий животный ужас. Его кисть безвольно разжалась, и меч с глухим стуком упал на утоптанную глину. От запредельного страха у Горчакова перехватило дыхание, мышцы превратились в желе. Олег чувствовал, что его ожидает нечто ужасное, и был не в силах пошевелиться, его воля исчезла, и он готов был смириться с такой судьбой.

Но в этот кошмарное мгновение в душе Горчакова родилось нечто новое. Что это было, он не понял. Быть может, это генетическая память далеких предков робко постучалась в его сознание?

— Отче наш, иже еси на небесех, — прошептал непослушными губами атеист Горчаков, который, как в песне Высоцкого: "ни во что не верил, даже в черта, назло всем". — Да святится имя твое! Да приидет царствие твое! — Олег цеплялся за эти слова, как утопающий за сакраментальную соломинку.

Слова молитвы были единственным щитом Горчакова. Ничего иного он не мог противопоставить иномировой силе, один только взгляд которой, едва не лишал его жизни. Ничего иного, только искренняя молитва и Святой Крест.

Олег шевельнул правой рукой, она едва слушалась, а на запястье словно висела многопудовая гиря. Горчаков напрягся так, как не делал этого никогда в жизни. Дрожащая рука, будто искусственная медленно, рывками поползла вверх.

— Господи, не оставь меня в этой беде! — взмолился Олег и коснулся пальцами лба.

В тот же самый миг в храме за его спиной зазвонили колокола. Реальность, в которой оказался Горчаков, задрожала, смешалась и обратилась в серый туман, а Олег ощутил, что падает в какую-то пропасть.

Он проснулся, рывком, словно вынырнул из-под воды. Лежа в полной темноте, Горчаков не мог поверить своему счастью. Это пробуждение стало одним из самых радостных в его жизни.

— Надо же такому присниться! — пробормотал Олег и шумно выдохнул.

Он не мог припомнить ни одного случая, когда бы его охватывал такой жуткий леденящий ужас и такая безысходность под взглядом... кого? Этот вопрос Горчаков предпочел оставить открытым. Больше всего его поразило не то, что он сражался во сне с какими-то монстрами. Олег не мог забыть своих ощущений и тех изменений, которые произошли в его сознании в критический момент. Сон, по всем статьям, был из ряда вон. Слишком яркий, слишком реалистичный.

Горчаков пошарил у подушки и нащупал электрический фонарик. Он сжал его в руке, но включать не спешил, экономя заряд батареек. За слабо светившимся в темноте, квадратом окна слышался звон колоколов. Звонили к "Первому часу", который начинался сразу после "Утрени". Отсюда до белокаменного храма Святого Георгия было меньше двух сотен шагов — строго на северо-восток. Церковь Спаса, тоже из белого камня располагалась буквально за окном. Она стояла посреди княжеского двора, построенного для себя Андреем Юрьевичем Боголюбским недалеко от Золотых ворот. Храм Святого Георгия в свое время также находился посреди двора другого князя — Юрия Владимировича Долгорукого. Сам двор не сохранился, он почти весь сгорел в большом пожаре 1185 года, а вот храм Георгия, народ отстоял. Обугленные руины Юриева двора разобрали сразу после пожара. Позднее, на их месте здешние бояре хором себе понастроили.

Двор нынешнего Великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича располагался почти в полутора километрах восточнее двора Андрея Боголюбского, который от пожара не пострадал и теперь использовался в качестве "гостиницы для Вип-персон". Олег к местным Вип-персонам не относился — не князь все-таки. Но поскольку народу под его рукой теперь было немало, а жить самому Горчакову, его дружинникам и слугам где-то надо (на дворе, чай не лето!), Юрий Всеволодович поселил своего нового боярина Олега Ивановича в деревянном дворце князя Андрея Юрьевича. Временно. Пока боярин себе собственные хоромы не отстроит. Сам же Юрий Всеволодович проживал в роскошных белокаменных палатах в "Печернем городе", который Горчаков про себя называл "Средним городом", что полностью соответствовало географическому положению. Восточная часть Владимира называлась: "Ветчаной город". Олег жил в западной части или "Новом городе".

Если говорить в целом, то во Владимире находились тридцать две церкви разного размера, это не считая монастырей и пятиглавого Успенского собора. Не в каждой церкви наличествовала колокольня, но и тех, что имелись, хватало, чтобы звон был слышен отовсюду. Горчакову колокольный звон заменял будильник. К "Первому часу" звонили ровно в семь утра по местному времени — очень удобно.

Спал Олег на пуховой перине. Летом спать на пуху — сущее мучение. Поэтому в жаркое время на Руси все спали на травяных тюфяках. А вот зимой пуховая перина — самое то! Тело продавливало в перине уютную теплую ямку, из которой утром не хотелось вылезать.

Накрывался Горчаков льняной простынею, а поверх нее одеялом из мягкой овчины. Оценил он так же и местное исподнее, в котором, и спать было теплее и вставать не так холодно. Оно состояло из широких штанов со шнурком на поясе — гашником и длинной рубахи с разрезом на груди. Исподнее шилось из льняной ткани высокого качества, мягкой и приятной на ощупь. Простынь была грубее.

Собравшись с Духом, Олег включил фонарик и откинул одеяло. Посветив на пол, сунул босые ноги в "домашние тапочки" — так Горчаков называл войлочные калоши, вырезанные из трофейных монгольских гутулов, разумеется, новых. Стащить сапоги с трупа, а потом носить их, как ни в чем не бывало, он морально был не готов. По крайней мере, пока. Тем более что речь шла о неопрятных монголах, от которых и кожную болячку какую-нибудь, подцепить недолго. К счастью, монгольские ханы, нойоны, темники и даже тысячники тащили большой запас новой одежды и обуви из самой Монголии. Поход-то они планировали лет на пять. Останавливаться по дороге и валять войлоки монголы, естественно, не собирались.

"Надо раздобыть теплую обувь", — подумал Олег, после того, как перемерз в армейских берцах. Зима 1238 года выдалась на редкость холодной. В лесах от мороза с громким треском лопались стволы деревьев.

Под Коломной Горчаков первым ворвался в монгольский лагерь и, когда все было кончено, первым же, добрался до вражеского обоза, в котором обнаружилась целая куча разного полезного барахла. Олег отобрал себе: "кое-что, по мелочи", — как он сам выразился, включая огромную походную юрту хана Кюлькана, которую двадцать волов тащили на колесной платформе. Большой нужды в этом сооружении не было, просто Горчаков решил обеспечить минимальный комфорт своим юным служанкам в длинном пути. "Девчонки молодые, еще застудят себе чего-нибудь на таком морозе, а в юрте очаг, который и на ходу топить можно", — рассудил он. Потом, Олег, провел переговоры с князьями, которым, по здешним законам, принадлежал захваченный лагерь и обоз. Кое-что он получил, списав часть долга за коней. Кое-чем был пожалован "за боевые заслуги".

В общем, вопрос с обувью и одеждой был на ближайшее время закрыт. А то ведь, Горчакову, при его росте, нужно было шить одежду на заказ, что в тот действительно критический момент было, несколько затруднительно, мягко говоря.

А так, сразу после битвы, он разжился тройкой шелковых халатов (два из них служанки уже перешили в русские рубахи), позаимствовал в повозках Кюлькана, бывшего с Олегом почти одного роста, длинную, монгольского покроя, шубу из лохматой овчины и еще одну из искристых баргузинских соболей, крытую синим китайским шелком. Были там еще шубы из тигра и снежного барса, но препираться из-за них с князьями, "положившими глаз" на эту редкую для Руси диковинку, Горчаков не стал.

Гутулов подходящего размера он нашел целых пять пар и теперь тихо радовался, выходя на улицу. Пошитые из хорошей кожи, с толстым войлоком внутри и на толстенной войлочной подошве, эти монгольский сапоги с загнутыми кверху носками, грели ничуть не хуже знаменитых русских валенок, которых, к слову, здесь еще не было. Чтобы войлок не промокал и не терся, снизу к подошве гутулов были пришиты подметки из толстой воловьей кожи.

Олег зажег керосиновую лампу типа "летучая мышь" и выключил фонарик. Вздрагивая от холода, он начал день с зарядки, которую завершил интенсивным отжиманием от пола.

Взбодрившись и согревшись, Горчаков отправился умываться, чистить зубы и бриться. Как и подобает боярину, он спал на втором этаже княжеского терема, что имело некоторые минусы. Дело было в том, что здесь не знали железобетонных перекрытий или замковых каминов, которые составляли со стеной единое целое и, начинаясь на первом этаже, заканчивались над пятым.

В русских деревянных хоромах внизу прямо на земле складывали большие печи из камней или кирпича. Топились они "по-черному" — дым выходил в маленькие оконца. Печи вторых и третьих этажей стояли на досках пола, под которыми лежали бревна или брусья перекрытия. Из-за жестких ограничений по весу их делали маленькими, поэтому они запасали мало тепла и быстро остывали. Зато, когда эти печи топились, русским князьям и боярам дым, что называется, "не лез в глаза". Печи были сложены в виде купола с отверстием сверху и напоминали пузатую бутылку, на горлышко которой был надет короб деревянной вытяжки, выходившей на крышу.

Глава 2

Резиденция Андрея Боголюбского была рассчитана на большой "двор", поэтому рядом с княжеским теремом стояла просторная "поварня" в которой, по прикидкам Олега, можно было приготовить обед человек на двести. Еще в обширном дворе имелись: "медуша", бани, винный погреб, склады "готовизны", конюшня с сеновалом над ней и даже "узилище" с помещениями для стражи. Для слуг и дружины тоже были отдельные жилые "клети", вытянувшиеся в ряд, между "медушей" и придворной церковью Спаса Нерукотворного.

У Горчакова людей было поменьше, чем у князя Андрея, поэтому большую поварню использовали только для того, чтобы испечь в ней хлеб. Олег решил, что это глупо: таскать по снегу и морозу еду из соседнего здания. На первом этаже терема имелось все, что нужно, чтобы не бегать за кашей или щами невесть куда. Его дружина и слуги так же неплохо разместились в основном здании княжеского дворца. Слуг у Горчакова прибавилось. Рязанская земля была полностью разорена, на месте городов только угли, пепел и изгрызенные хищниками трупы, а уцелевшие жители лишились жилья и имущества. Еще в Коломне Олег принял на службу четыре семьи, успевшие сбежать от моголов, в чем есть. Потом он подобрал на дороге двух женщин с тремя малыми детьми и сразу посадил их в теплую юрту на колесах.

— Добро ли почивал, Олег Иванович? — спросил рыжий и конопатый мокшанин Виряс, когда Горчаков вышел из опочивальни в гридницу.

Все еще находясь под впечатлением от ночного кошмара, Олег чуть было не ответил: "хреново!" — но вовремя взял себя в руки.

— Слава богу, — степенно кивнул он.

Горчаков не стал спрашивать: "спокойно ли прошла ночь", — потому что в случае каких-либо проблем, его бы сразу разбудили.

— Надоело, поди, полон-то стеречь? — поинтересовался он с улыбкой.

— На все воля божья, — нейтрально ответил часовой.

Олег хмыкнул.

— Потерпите, недолго уже осталось, — посулил он.

— Никак ты, Олег Иванович о выкупе договорился? — встрепенулся Виряс.

— Не в гривнах счастье, — наставительно поднял палец Горчаков.

— Оно-то так, — вздохнул дружинник, — а и без серебра тоже никуда.

Олег скривился как от кислого и покачал головой.

— Это не обычная война, где знатных пленников выкупают, — пояснил он, — монголы никого не щадят. Ежели не придумаю чего получше, то поменяю хана на всех наших полонянников. Ежели и это не выйдет, зарежу его, а голову родственникам отошлю.

— Дык ведь из наших никого в полоне нет, — удивился Виряс, — там, поди, одни рязанцы.

— А рязанцы, стало быть, уже не наши? — сузил глаза Горчаков.

— Не про то я сказывал, — смутился мокшанин, — вестимо, рязанцы такие ж, православные. Я к тому, что владимирцев и суздальцев в полоне нет.

Олег решил сменить тему.

— Хан еще спит? — спросил он, указав глазами на дверь, которую караулил Виряс.

— Дрыхнет аспид! — эмоционально подтвердил дружинник. — И колокольный звон ему не помеха. Одно слово — безбожник!

— Язычник, — поправил Горчаков.

— А, — махнул рукой Виряс, — что язычник, что безбожник — все едино!

— Ладно, — кивнул Олег, — как проснется, сводишь его по нужде, да не медли, сразу веди на "задок" (так на Руси называли теплый туалет), потом вернешь его сюда, и пусть посидит под запором до завтрака.

На этом Горчаков свернул разговор и направился в торец длинного зала мимо столов и лавок, занимавших середину помещения. У выхода он отступил в сторону, пропуская слугу, тащившего большую вязанку дров.

— Здравия тебе, Олег Иванович, — поздоровался тот, приостанавливаясь.

— И тебе не хворать, — ответил Горчаков.

Гридница была окружена с трех сторон небольшими комнатами различного назначения, в основном, опочивальнями, в каждой из которых имелась маленькая печь. Четвертую сторону помещения составляла стена с рядом небольших окошек. Огоньки масляных светильников отражались искорками в блестящих кусочках слюды, вставленных в свинцовые оконные переплеты.

Кроме окон в наружной стене имелись еще две двери, ведущие на "гульбище" — крытый балкон с перилами и резными столбиками. Балкон-гульбище опоясывал второй этаж терема с трех сторон. В западном торце здания на месте балкона высилось роскошное "красное крыльцо" с крутой крышей, весь фронтон которой был покрыт затейливой резьбой. Точеные балясины перил и витые столбы, поддерживавшие крышу, были разрисованы красными и белыми полосами.

Парадное крыльцо вело на второй этаж, сразу за ним располагалось помещение, носившее название "сени" и исполнявшее роль прихожей. Из сеней через одну дверь можно было пройти в гридницу, через другую — в башню, построенную прямо внутри здания. Эта башня проходила сквозь два этажа и торчала из крыши, как печная труба. Наверху она имела смотровую площадку с "шатровым" верхом. В тереме был еще третий этаж — неполный. Он занимал пространство над половиной гридницы и частью других комнат второго этажа.

Пропустив слугу, Горчаков вошел в башню. Сбежав вниз по лестнице, он оказался в длинном коридоре, вдоль которого располагались жилые клети. Коридор вел в малую трапезную, за которой находилась кухня.

Слева от Олега был еще один короткий проход. По нему можно было попасть в другие "сени", а фактически, второй длинный коридор параллельный первому. Он проходил между наружной стеной и жилыми комнатами, трапезной и кухней. Из него три двери вели на улицу: одна в восточном конце коридора находилась напротив бокового выхода из кухни, вторая — по центру, через нее слуги ходили в большую поварню, третья дверь находилась в западном конце сеней, как раз напротив теплых туалетов, которыми пользовались только зимой.

— Похоже, я здесь второй главный соня, после Кюлькана, — подумал Олег, проходя в трапезную из коридора.

На тянувшихся вдоль стен лавках и за столами сидели его дружинники и слуги, из тех, кто не был занят растопкой, охраной пленных и работой на кухне. В трапезной было шумно. Люди вели разговоры, иные, занимались при этом какой-либо работой: мужчины чинили обувь или сбрую, женщины что-то шили. Услюм — крестьянин из окрестностей Коломны вырезал ложку из липовой чурки. В углу, у горячей печи, во что-то играли младшие дети, старшие помогали родителям.

Когда Горчаков вошел в помещение и перекрестился на икону в "красном углу", все дружно поднялись с мест и поклонились ему.

— Здрав буди, Олег Иванович! — поздоровался за всех Учай на правах старшего над дружиной.

— И вам всем здравия! — ответил с улыбкой Горчаков, ощущая себя в этот момент этаким библейским патриархом, типа Лота.

На кухне произошло то же самое: женщины и девушки отвлеклись от работы и поклонились. Здесь за всех поздоровалась Милана — "госпожа главный повар". При этом было заметно, как ревнует Руслана — "госпожа старший повар". Видно ей самой хотелось пожелать доброго утра боярину. Олег ответил на приветствие и ласково улыбнулся обеим девушкам. От этой улыбки васильковые глаза Миланы засияли, щеки порозовели, она резко развернулась, мотнув толстой косой золотисто-соломенного цвета, схватила поварешку и "срочно" полезла что-то проверять в котле.

В тот день, когда Горчаков наспех раздавал девушкам должности (как раз перед битвой под Коломной это было), он перемерз и вымотался до предела. Мозги ему тоже, видимо, слегка "подморозило", поэтому и не придумал ничего лучше, как назначить одну старшей, а другую главной. К счастью, девочки сумели разобраться между собой и поделить обязанности.

Вадим — оруженосец Олега прошел на кухню следом за ним. Руслана подала ему кувшин с теплой водой. Через боковую дверь они вышли в сени. Там Горчаков умывался и чистил зубы над деревянной лоханью, а Вадим лил из кувшина ему на руки, а потом держал зеркало, пока господин брился.

В этой реальности князья, бояре и их дружинники бород не носили. Некоторые сбривали все, но большинство отпускало усы. Те, кто имел на лице редкую растительность, носили усы, спускавшиеся к подбородку. Но высшим шиком здесь считались такие усы, как были у маршала Буденного, на худой конец, как у Чапаева.

Олег отпускать усы не собирался, они ему не шли. Да на него, в общем-то, и без этого девчонки дома засматривались. Особенно на пляже. При таком росте и мускулатуре Горчакову сложно было затеряться на фоне других мужчин. Он был слегка похож на Дольфа Лундгрена в молодости — только нос чуть потоньше и подбородок не такой массивный. Еще, волосы каштановые и глаза зеленые. Но, не смотря на это, определенное сходство однозначно имелось.

На завтрак подали гречневую кашу с кусочками свинины, ржаной хлеб и капусту, квашенную с яблоками. Запивали все это горячим медовым сбитнем, от которого шел терпкий пряный аромат зверобоя, шалфея и чабреца. Сбитень пили все, кроме Олега. Увидев, что он отодвинул тарелку с недоеденной кашей, Милана сходила на кухню и, вскоре, принесла чашку свежесваренного кофе. Вместе с напитком она поставила на стол блюдце с маслом.

— Милана, солнышко, благодарствую! — вымучено улыбнулся Горчаков, которого терзали тяжкие мысли.

— На здравие! — выдохнула девушка, опустив взгляд, и села на свое законное место: по левую руку от Олега.

По правую — сидел Учай. За ним Вадим. Дальше Берислав. Руслана сидела рядом с Миланой.

За завтраком Горчаков ел мало. У него и без того настроение было далеко не радужным, а теперь этот мерзкий сон окончательно выбил его из колеи. Кофе несколько отвлекло Олега от мрачных раздумий.

Во-первых, потому, что привычный аромат крепкого напитка придавал некую ирреальность всему происходившему, ибо он никак не вязался с окружающей обстановкой. Судите сами: сидит мужик и пьет кофе в деревянном тереме Андрея Боголюбского, а вокруг Древняя Русь.

Во-вторых, кофе, как и многое другое, это подарки от родителей, брата и друзей. И это еще не все! Воистину бесценная посылка пришла от Министерства Обороны Российской Федерации. Трудно объяснить словами, как это здорово: знать, что тебя где-то ждут, волнуются, стараются помочь.

Пред отъездом во Владимир Горчаков приготовил доску, на которой раскаленным железом выжег краткое послание с описанием текущей ситуации, схему с указателем на дорогу в сторону Москвы и сообщил, где его в ближайшее время можно будет найти. Эту доску Олег собирался закрепить на дереве, рядом с которым он впервые появился в этом мире.

"Место посадки" он нашел по своим меткам: затесам на стволах и подрубленным деревцам. Добравшись до заветной поляны Горчаков, встал как вкопанный, обнаружив там, занесенные снегом зеленые ящики армейского образца. Его захлестнула настоящая буря эмоций, понять которые смог бы только Робинзон Крузо, если бы он существовал в действительности.

В ящиках нашлись: чай, сахар, соль, шоколад, хороший кофе, тушенка в жестяных банках и рыбные консервы. Было там еще варенье от мамы, а так же огурцы и помидоры домашней закрутки, переложенные в пластиковые коробочки.

— Правильно, — кивнул тогда Олег, — банки все равно бы разбились.

Среди пакетов с припасами Горчаков обнаружил два запаянных в полиэтилен письма: одно от родителей, другое от брата.

В своем послании Роман сообщал, что после инцидента на даче, он сразу пошел "сдаваться" в ФСБ. Дальше, по его словам, все происходило, как в кино: сначала сотрудники "Органов" приставили к родным Олега охрану, потом арестовали бандитов. Романа вместе с его "машинкой" фэ-эс-бэшники сразу засекретили и обо всем доложили президенту, который пожелал лично пообщаться с незадачливым изобретателем.

О своей встрече с Путиным, Роман написал целый рассказ, который изрядно повеселил младшего Горчакова. Но, следует отдать брату должное, он все время думал: как выручить Олега и попросил помощи у президента. После этого его прямо из Кремля отвезли на служебной машине в Министерство Обороны, где в просторном кабинете самого Шойгу и в его присутствии Роман долго объяснял двум седым генералам, чем Российская армия может помочь его "непутевому" братцу.

Изобретатель "машины времени" сразу признался, что не ведает, в какую эпоху его сооружение забросило Олега. Поэтому он попросил отправить брату "комплект для выживания" на все возможные случаи: от охоты на мамонтов до защиты от динозавров. Разумеется, он не забыл о самом опасном хищнике планеты Земля и попросил средства для защиты от большой компании "двуногих", которые могли быть вооружены, как мечами и луками, так и кремневыми ружьями.

Через несколько дней, когда Роман привел в рабочее состояние машину для межпространственных перемещений, на дачу Горчаковых прибыли сотрудники ФСБ с видеоаппаратурой, следом за ними подъехали три автомобиля из МО РФ — джип и два "Урала". Из одного грузовика бодро повыпрыгивали солдаты, которые сразу же принялись разгружать второй "Урал" и таскать на чердак зеленые ящики.

Видимо, российские военные предпочитали устранять угрозы самыми радикальными методами и, вероятно, поэтому они прислали Олегу гранатомет РПГ-7 и двадцать "выстрелов" к нему. Для защиты от динозавров, надо полагать. Впрочем, из двадцати "выстрелов", только восемь имели кумулятивную гранату, на остальных стояла термобарическая боевая часть калибром 105 миллиметров.

Для охоты на мамонтов и саблезубых тигров Горчаков получил снайперскую винтовку ОСВ-96 калибром 12,7 миллиметров с магазином на пять патронов и двенадцатикратным прицелом ПОС 12х50, обеспечивавшим точную стрельбу на дистанции до 1500 метров. К прицелу прилагались запасные батарейки, а к самой винтовке — наушники. ОСВ-96 при выстреле производила такой грохот, что реально могла повредить барабанные перепонки стрелку.

Для "разборок" местного значения и защиты от разных "нехороших дядек" военное ведомство снабдило "попаданца" в прошлое: винтовкой СВД ("в пару к моему "Тигру", — решил Горчаков), автоматом АК74М с "подствольником" и ручным пулеметом ПКМ с запасным стволом.

Наконец, в качестве "вишенки на торт", Олег получил оружие ближнего боя: пистолет-пулемет СР-2 "Вереск" и пистолет СР1М "Вектор". Эта "сладкая парочка" была удобна тем, что использовала одинаковые патроны потрясающей убойности. Их тяжелые пули на дистанции в пятьдесят метров пробивали полсантиметра стали.

— Похоже, на "Большой земле" не знают, что один "Вектор" у меня уже есть, — решил Горчаков, разобравшись с "посылками".

Из восьми больших ящиков, три были набиты "цинками" и картонными коробочками с патронами, а в трех маленьких ящиках обнаружились ручные гранаты: сорок штук РГД-5 и два десятка Ф-1.

Кроме оружия Олегу прислали еще много разного "добра". В том числе: палатку, бинокль, прибор ночного видения, тепловизор, надувную резиновую лодку с насосом, сеть и удочки для рыбалки, ударостойкий термос с колбой из нержавеющей стали, по паре армейских котелков, фляжек и железных эмалированных кружек. Военные не забыли снабдить своего "подопечного" столовыми принадлежностями в виде алюминиевых ложек. Штык-нож прилагался к автомату. С вилками было, как обычно: "нечего солдат баловать, пусть ложками едят". Еще в ящиках нашлись две керосиновые лампы "летучая мышь", к ним две канистры с керосином, специальные спички, что горят на ветру и под дождем, а так же спальный мешок и самое главное: шикарная аптечка с антибиотиками и такими обезболивающими, что можно ампутации проводить.

Из письма брата Горчаков узнал, что вот-вот начнется строительство большой машины для перемещений, и что его будет вести Министерство Обороны. Роман подробно изложил, какие перед ним стоят проблемы, Олег не все понял, но суть уловил: Рома пока не знает, как его вытащить. Если все сложится удачно, то Олега вызволят через пять — шесть месяцев, в худшем случае, домой он не вернется никогда.

Глава 3

После завтрака Горчаковым снова овладело мрачное настроение. Он поднялся в опочивальню, которая одновременно являлась и его кабинетом. Здесь без крайней нужды его никто не беспокоил, и можно было спокойно обдумать текущую ситуацию. На улице уже рассвело и сквозь слюдяное окно в комнату проникало достаточно света. От недавно истопленной печи по опочивальне расходилось тепло.

Заложив руки за спину и склонив голову, Олег задумчиво расхаживал между кроватью и столом у противоположной стены, который он в первый же день, велел сюда затащить. Восемь шагов от окна до двери и столько же обратно. На душе у Горчакова было так тяжело, что и не расскажешь — слов не хватит. У Бориса Годунова, если верить Пушкину, мелькали "мальчики кровавые в глазах".

— У Бориса был только один мальчик! — горячо возразил поэту Олег. — Только один! — повторил он, разведя руки в стороны. — А скольких мальчиков видел я?! — вопросил Горчаков уже не Александра Сергеевича, а неизвестные высшие силы, которые, быть может, и есть в этом мире. — Сколько я видел девочек, мальчиков и женщин всех возрастов, убитых монголами и тем степным сбродом, который они сюда притащили? И сколько детских жизней они погубят еще, если я не найду способа их остановить? Борису было легче! — подумал Олег с яростью. — Это я еще в Рязани не был. И слава богу! — Горчаков сжал кулаки. — У каждого человека есть предел. Вон Евпатий, седым оттуда вернулся! А князя Ингваря, который побывал там вместе с Коловратом, его дружинники отливали холодной водой на морозе. После того, как князь увидел обугленные руины Рязани и горы трупов, с ним истерика случилась. А ведь он, между прочим, не нервная барышня, а правитель и воин!

Олег никак не мог забыть пустые глаза Коловрата, говорившего о тысячах мертвых тел, среди которых он искал свою семью.

— Так что "горы трупов" в данном случае не фигура речи, а жестокая реальность, — подумал Горчаков. — Но что можно сделать, чтобы подобное больше не повторилось? — спросил он себя. — Первое поражение монголов точно не остановит. Сколько лет они покоряли тангутов и китайцев? Сколько было походов? Чертовы фанатики!

Олег сжал увесистый кулак. Появилось жгучее желание от души треснуть им по столу. Он посмотрел на столешницу, оценил толщину дубовой доски и благоразумно воздержался от экспрессивных действий.

— И все-таки, — продолжил Горчаков размышления, — что можно реально сделать в этой ситуации? Эх, — размечтался он, — собрать бы общеевропейскую коалицию и дать в степи генеральное сражение! Собрать?

Олег задумчиво потер гладковыбритый подбородок.

— И кто придет?

Горькая усмешка искривила губы новоиспеченного боярина.

— Нам не везет на друзей, Арагорн! — констатировал Горчаков безрадостный факт, вспомнив короля Теодена из "Властелина колец". — Гм. А вот, к примеру, поляки и венгры? Интересно, они вообще понимают, что после Руси они следующие?

Олег снова прошелся от окна до двери.

— Ничего они, похоже, не понимают, — решил он, порывшись в памяти. — В нашей реальности Даниил Галицкий, вроде бы, просил помощи у венгров. И у поляков, как будто, тоже. Если уж Даниил не уговорил короля Белу и своего союзника Конрада Мазовецкого оказать военную помощь против монголов, то мне там и подавно ничего не светит.

Горчаков уселся за стол и побарабанил пальцами по столешнице.

— А если во Францию поехать? Или в Рим? Король Людовик помешан на идее крестовых походов. Вернее, это я так думаю, — поправил себя Олег. — Получится ли у меня подбить его на поход против монголов? Или сразу в Рим? Просить аудиенции у Предстоятеля Святого Престола? Да нет, — Горчаков энергично помотал головой, — это уже из области ненаучной фантастики. Не увижу я французских рыцарей в приволжских степях. Это однозначно. Твердо рассчитывать можно только на местные ресурсы.

Олег стал вспоминать богатую военную историю Руси и Русского государства.

— Ну, а что, — повертел он в воздухе указательным пальцем, спустя какое-то время, — оборону от крымских и казанских набегов худо-бедно, но наладили. Нужно как-то организовать здесь "Стояние на Угре" раз уж с "Куликовской битвой" не сложилось. А дальше все будет почти, как в нашей истории. Только без "Ига" монголо-татарского.

Олег поставил локти на стол и подпер кулаками подбородок.

— Мм-да. А какая у нас там тактика была в шестнадцатом веке? Поместная конница? Саадаки и монгольские седла? Ах, да! — Горчаков выпрямился на лавке. — Бахтерцы, юшманы и кольчуги пацырного плетения. Здешние брони от монгольских стрел совсем не защищают. На дистанции ближе сорока метров пользы от местных кольчуг никакой. А вот новгородские пластинчатые доспехи стрелу держат.

Коснувшись близкой сердцу темы, Олег как-то приободрился.

— Еще "Гуляй города" со стрельцами и артиллерией отлично себя зарекомендовали. Да что я тут выдумываю? Союзники, — поморщился Горчаков, — какие нахрен союзники? У России только два союзника — Армия и Флот! — Нечего мне тут умничать. Все что нужно уже придумали до меня. Мне осталось только взять подходящее к случаю и применить на деле. Желательно, творчески.

Олег поднялся из-за стола и походил еще.

— Нет, ничего не выйдет, — помотал он головой, спустя какое-то время. — "Поднимать" ВПК и крепить обороноспособность страны — дело хорошее, но на это нужно время и политическая воля. Великий князь Владимирский высоко ценит мои советы. Не зря же он мне службу предложил и села пожаловал. Но Юрий Всеволодович пока что, всего лишь один из князей. "Наша Русь" смогла перейти в наступление на татар только после того, как Иван Васильевич венчался на царство. "Здешняя Русь" без сильной центральной власти даже оборону от набегов организовать не сможет. Да что ж это такое! — возмутился Олег. — Куда ни кинь — всюду клин! Страну губит феодальная раздробленность! Чернигов не помог Рязани, и ее больше нет. Брат нашего князя, Ярослав Всеволодович, сидит себе в Киеве с большим войском и в ус не дует! Быть может, мне самому к нему съездить? — мелькнула у Горчакова шальная мысль.

Он даже остановился посреди комнаты и живо представил, как он въезжает в Киев.

— Ага щас! Так он меня и послушает! Если ему даже до родного брата дела нет, то, что тогда говорить о подозрительном проходимце, каковым я фактически и являюсь. Александр, который пока еще не Невский, тоже хорош! Единственное что он сделал для защиты Отчизны — не помешал набрать в Великом Новгороде отряд добровольцев. А может просто не сумел помешать? — Горчаков уже никому не верил и готов был заподозрить во всех смертных грехах любого Рюриковича.

Промаявшись безрезультатно с пару часов, Олег решил взять тайм-аут и взбодриться чашечкой крепкого кофе. На кухне он появился в то время, когда там начали готовить обед. Мясо в котле только что закипело, над ним поднимался пар и смешивался с клочьями дыма, зависшими под потолком. Печи на кухне топились "по-черному". Одна из работниц длинной поварешкой снимала хлопья пены с бурлившей поверхности. На ее лице блестели капельки пота.

— Ух, — выдохнул Горчаков, — да здесь, как в бане!

— Ты по делу, Олег Иванович? Или просто так заглянул? — спросила Милана, подойдя к боярину.

— Да мне бы кофе чашечку.

Горчаков пожал плечами и смущенно улыбнулся. Милана сложила пухленькие губки бантиком, слегка наклонила голову и озорно посмотрела на Олега исподлобья.

— А уж я-то подумала: соскучился боярин, — вымолвила девушка и театрально вздохнула.

— Ты знаешь, Милана, у меня в последнее время жизнь, вся такая нескучная, что...

Горчаков замялся.

— Что тебе не до девок, — закончила за него Милана.

— Ну-у-у, — Олег только руками развел, не найдя сразу, что ответить. — Не то, чтобы совсем не до этого, но, как-то все... не знаю, как сказать.

— А жена тебя дома-то ждет? — внезапно спросила Милана.

— Я не женат, — честно ответил Горчаков.

— В твои-то годы? — усомнилась упорная девица. — Али ты вдовец?

— Нет, нет, господь с тобой, — замахал руками Олег, — нету у меня жены, и не было никогда.

— Странно.

Девушка вытянула губы и подняла брови. "Блин, да она просто красавица" — подумал Горчаков, — "как я этого раньше не замечал? Такая шикарная блондинка. И все при ней. А главное характер, вроде, покладистый".

Олег чуть не прыснул со смеху, вспомнив о своем родном мире, где покладистая блондинка, да еще с таким бюстом — мечта каждого второго мужчины. Одно время он встречался в Москве с роскошной блондинистой гёрл, которая мечтала стать известной моделью и имела такое высокое мнение о своих "достоинствах", что.... В общем, жесть!

— Я девушка на миллион долларов! — любила говорить она.

У Горчакова миллиона долларов не было, а если б он и был, Олег бы еще подумал, на кого эти деньги потратить.

— Ты, Олег Иванович, ступай в опочивальню, — прервала Милана мысли Горчакова, — кофе я тебе туда принесу.

— Надо ли? — засомневался Олег. — Почто тебе так себя затруднять?

— Разве ж это труд? — притворно удивилась Милана. — Я бы для тебя и больше постаралась, — добавила она, глядя в глаза Горчакову.

— Добро, — кивнул Олег, окончательно смутившись, и поспешно ретировался.

Когда он исчез, к Милане подошла Руслана.

— Дивлюсь я тебе, подруга, — тихо сказала она, — прежде ты на боярина и глаз поднять не смела, а ныне, дерзяся, смелые речи ведешь. Что с тобой?

— А надоело мне ждать, пока он заметит, что люб мне, — дерзко ответила девушка.

— Лю-ю-юб, — протянула Руслана, — да ведь не ровня ты ему.

— А я к нему в жены не набиваюсь!

Милана гордо вскинула голову.

— С меня и меньшего довольно. Пусть он меня приласкает, да приголубит и будет ему отрада, а мне счастье!

Глава 4

В башне на лестнице Горчакова посетила одна идея, и он ускорил шаг. В кабинете Олег разложил на столе четыре листа принтерной бумаги, склеил их кусочками скотча и перевернул. Порывшись в сундуке, он извел оттуда "Малый Атлас Мира", изданный в Москве в 1987 году. Его купила мама, когда была студенткой. Самому Горчакову атлас был не нужен, его с успехом заменял компьютер. Эта старенькая книжечка, в которой на территории Советского Союза не было никаких независимых государств, очень удачно попалась под руку Олегу во время бегства с дачи. Полистав малоформатный томик, Горчаков положил его на стол, раскрытым на страницах шестьдесят два — шестьдесят три — "Политическая карта Европы". Поглядывая на образец, он принялся рисовать большую карту Евразии на склеенных листах. Горчаков рисовал неплохо и вполне мог изобразить приличную карту, но такой задачи он перед собой не ставил.

Внезапно скрипнула дверь. Олег поднял взгляд и застал Милану в несколько пикантной позе. У девушки были заняты руки, и она, недолго думая, развернулась к двери спиной и толкнула ее попой. Дверь широко распахнулась. Горчаков быстро опустил глаза к своему рисунку, придав себе вид человека, чрезвычайно увлеченного работой.

Он снова посмотрел на Милану, когда она приблизилась к столу.

— Вот, Олег Иванович, — сказала девушка, осторожно ставя на край столешницы чашку кофе и тарелочку с намазанным маслом кусочком ржаного хлеба.

— Благодарствую, девонька! — улыбку Горчакова при этих словах можно было назвать нежной.

Милана смущенно опустила взор, и он упал на атлас.

— А это что за книжица? — заинтересовалась девушка.

— Это... чертеж... изображение Земли, — подбирая слова, ответил Олег.

— Русской земли? — переспросила Милана.

— И Русской тоже, — кивнул Горчаков, — здесь изображение всего мира, каким он видится с большой высоты.

— Как видят птицы?

— Как видят ангелы! — Олег грустно улыбнулся и покачал головой. — Птицы так высоко не летают.

Сейчас он, как никогда остро, пожалел, что у него здесь нет компьютера и интернета. Ему сильно-сильно захотелось показать Милане, как выглядит Земля из космоса.

— Ангелы, — задумчиво повторила девушка. — А разве земля... она такая разноцветная?

Милана коснулась пальчиком страницы.

— Нет, конечно, — помотал головой Олег, — просто тот, кто рисовал этот чертеж, раскрасил разными цветами все княжества, царства и королевства, чтобы сразу было видно: где, чьи земли. Наш мир с высоты выглядит по-другому. Зеленые леса... голубые реки и моря... белые облака.

— Красиво, наверное, — улыбнулась Милана. — Ой, что это я! — спохватилась она. — Разговорами тебя потчую. Ты пей кофе, Олег Иванович, не то остынет, а...

Милана осеклась, и щеки ее порозовели.

— Дозволь я тут в сторонке посижу, — тихо попросила она, указав рукой на сундук. — Я мешать не буду!

Милана заглянула в глаза Горчакову, и тому, как-то вдруг, стало не до кофе. Он поднялся из-за стола и шагнул к девушке.

— Красивая ты, — сказал он и положил руку ей на плечо.

Милана часто задышала.

— Любый мой! — прошептала девушка и коснулась пальцами его груди.

Олег нежно провел по ее волосам, потом мягко притянул к себе и осторожно коснулся губами ее губ.

* * *

* * *

Руслана зачерпнула поварешкой густой гороховый суп, подула, осторожно попробовала и облизнула испачканные губы. Суп варился на жирном свином бульоне.

— Горох хорошо разварился, соли в самый раз, — сказала госпожа старший повар, стоявшей рядом с ней служанке и удовлетворенно кивнула, — нужно добавить сметаны и переставить на малый жар, пусть томится. Божана режь редьку, — обратилась она к другой работнице, — Нарежешь, солью слегка присыпь, пусть сок пустит.

* * *

* * *

— Зови меня, когда захочешь, я всегда приду! — шептала Милана.

Ее щека прижималась к широкой мускулистой груди Олега.

— Солнышко мое, — осторожно сказал он, — а зачем тебе вообще уходить?

— Как, — встрепенулась девушка и приподнялась, упершись ладошками в грудь Горчакова, — ты хочешь, что бы я...

Она не окончила фразы и недоверчиво заглянула в глаза Олегу.

— Да, — подтвердил он, — я хочу, чтобы ты каждую ночь спала в этой комнате и в этой пастели. — Для убедительности Горчаков похлопал ладонью по измятой перине. — Сей же час велю слугам перенести сюда все твои вещи. Конечно, если ты не против, — оговорился он на всякий случай.

Милана посмотрела в глаза Олегу таким долгим и любящим взглядом, что он сразу понял: обмануть ожидания девушки, которая так на него смотрит, он просто не имеет права.

— Любый ты мой! — прошептала Милана с придыханием. — Я все для тебя сделаю! Только скажи!

Девушка прижалась к Горчакову и закинула на него ногу. Олег снова ощутил желание.

* * *

* * *

**

— Ждан поди сюда! — крикнула Руслана, высунувшись в трапезную из поварни.

Мужик, приставленный боярином к кухне, поднялся с лавки и подошел к девушке.

— Принесть чего нать? — спросил он.

— Угу, — кивнула госпожа старший повар, грозно сдвинув брови, — ступай в повалушу и принеси мясо, оно должно остудиться, а не замерзнуть.

Жирную свинину они с Миланой решили подавать холодной, с горчицей и горькой редькой. Извлеченное из бульона горячее мясо было сразу посолено, густо обсыпано мелко накрошенным чесноком и выставлено на холод.

Колокола многочисленных церквей и храмов зазвонили к Обедне. "Скоро столы накрывать" — подумала Руслана, — "и куда это Милана запропастилась?"

Подруга попросила присмотреть за работой на кухне, понесла кофе боярину и, как в воду канула. "Видать, сладилось там у них" — ухмыльнулась Руслана, — "они, чего доброго, и на обед не явятся. Дело-то молодое, и голодные оба, до этого самого. Боярин по вси дни ровно монах в постную седьмицу. Пора бы ему и разговеться!"

Руслана вздохнула и мечтательно закатила глаза.

* * *

* * *

**

— А вещей у меня столько, что в один узелок все поместится, — усмехнулась Милана, надев длинную рубаху, и лукаво стрельнула глазами в Олега. — Так что смотри боярин, чтоб не надорвались твои слуги, когда ты им прикажешь "все мои вещи носить", слово "все" она выделила тоном.

Если это был намек, то Горчаков его понял так, что ему срочно следует заняться гардеробом своей будущей супруги.

* * *

* * *

* * *

Все уже расселись за столами, и пока Руслана раздумывала: "а не послать ли кого за боярином?", — в дверях появились Олег Иванович и Милана. Он нежно держал ее за руку, а она прямо вся сияла. "Мм-да", — подумала Руслана, — "сдается мне, что здесь уже свадьбой пахнет".

Глава 5

Ближе к вечеру Горчаков распорядился привести в гридницу переводчика Махмуда, который жил в одной из клетей первого этажа. Кюлькана, как знатного пленника, содержали на втором этаже. Что касается остальных монголов, то для них Олег решил использовать по прямому назначению "узилище" во дворе.

— Я счастлив лицезреть тебя, о пресветлый эмир! — рассыпался в любезностях хорезмиец. — Да разобьет Всевышний, мечем мудрости оковы твоих сомнений, и укажет путь из пустыни печалей к оазису радостей! Я с нетерпением жду твоих повелений, — закончил толмач, согнувшись в низком поклоне и приложив руку к груди.

— Я хочу поговорить с ханом, — коротко сказал Горчаков.

— Твой недостойный раб будет счастлив, сделать вашу беседу легкой и приятной, — сообщил Махмуд и снова поклонился.

— Ну так иди, и передай хану, что я хочу поговорить с ним об очень важных вещах, здесь, — Олег потыкал указательным пальцем в пол, — в этом зале.

Переводчик направился к двери, у которой маялся часовой, а Горчаков покосился на длинный стол с "наглядными пособиями". Там на гладко оструганных досках светлого дуба лежала винтовка СВД, а рядом стояла на сошках длинная и массивная ОСВ-96, напоминавшая противотанковое ружье времен Великой Отечественной. На другом конце стола лежала нарисованная Олегом карта, перевернутая изображением вниз. Преподавать географию по ней было нельзя, она не для того создавалась.

Горчаков нарисовал эту карту в чисто пропагандистских целях. Русь он намеренно уменьшил и сместил к северу так, что Норвегия, в итоге, оказалась где-то в районе Северного полюса. Польшу, Венгрию, Францию и Италию он изобразил больше чем, они были на самом деле. В результате, Чехословакия превратилась в узкую полоску. Сжатая с двух сторон Германия "похудела" почти вдвое от прежнего размера.

Полюбовавшись на свои художества, Олег довольно кивнул. Русь на его карте выглядела маленькой северной страной на дальних задворках большой (и, конечно же, богатой) Европы. Польша, так и вовсе, превратилась в огромную империю.

— Розовая мечта поляков, — ухмыльнулся Горчаков. — Ой, блин, про Англию забыл! А, и черт с ней! — махнул он рукой. — Нужна она монголам, эта Англия. И так понятно, что все богатые страны расположены западнее Руси. А ближайшие из них — Польша с Венгрией.

Вскоре, в сопровождении толмача появился Кюлькан. Остановившись у стола, он внимательно посмотрел на винтовки, Олег при этом, не смог разглядеть на плоском и смуглом лице монгола каких-либо эмоций.

— Садись, хан, — Олег указал рукой на лавку.

Кюлькан понял жест и уселся, не дожидаясь перевода. Горчаков сел напротив. Между ними на столе оказалась перевернутая карта. Переводчик встал за правым плечом Кюлькана.

— Это правда, что твой отец завещал монголам дойти до последнего моря? — начал разговор Олег.

Выслушав перевод Махмуда, Кюлькан, прямо-таки раздулся от важности.

— Да, — подтвердил он, — Великий Воитель завещал нам: омыть копыта монгольских коней в водах Последнего Западного моря. Монголы избранны Небом, чтобы править другими народами. Волею Вечного Неба нам должны покориться все народы от Восточного моря до Западного. Кто не захочет склониться, тот станет пылью под копытами монгольских коней!

— А ты знаешь, где находится Западное море? — спросил Горчаков, выслушав перевод этой напыщенной тирады.

— Как это где? — Удивился Кюлькан. — На западе!

Для наглядности он махнул рукой, указывая направление. Олег перевернул карту и подвинул ее через стол ближе к монголу.

— Вот твое последнее море! — ткнул он пальцем в Атлантический океан.

Хан долго разглядывал самодельную карту, Махмуд, вытянув шею, смотрел на рисунок из-за его плеча. "Как купец, он, наверное, знаком с трудами арабских географов" — подумал Горчаков.

— А мы сейчас где? — наконец спросил Кюлькан.

— Вот здесь! — указал Олег, и тон его был полон ехидства. — Так что далеко вам еще до "последнего моря"!

Хан выпрямил спину и уставился на Горчакова узкими щелочками глаз.

— Говори! — потребовал он. — Ты хочешь мне что-то предложить, не так ли?

Олег криво усмехнулся и качнул головой, — "в проницательности ему не откажешь" — подумал он.

— Я буду говорить прямо! — ответил Горчаков и припечатал растопыренную ладонь к столешнице. — В моих словах ты можешь не сомневаться. Мне известно многое, что неведомо другим. Сколько воинов вы потеряли при штурме Рязани? — спросил Олег хана и, не дожидаясь ответа, проложил. — А сколько ваших погибло под Коломной и под Москвой? За два — три года, вы сможете покорить Русские земли, но на этом ваш Западный поход окончиться. Не видать вам "Последнего моря"!

Горчаков откинулся назад, скрестил руки на груди и подождал, пока Махмуд перевел его слова.

— Зачем вам нужна наша маленькая северная страна? — вкрадчиво спросил Олег, вновь придвинувшись к столу. — Заключите с нами мир и идите на запад. Там очень богатые страны, там много золота, серебра и красивых белокурых женщин.

При упоминании европейских блондинок, на смуглой, заросшей бородой, чуть ли не по самые глаза, физиономии Махмуда появилась заинтересованность. "Все вы одинаковые. Гости с востока, блин!" — подумал по этому поводу Горчаков, — "медом вас не корми, дай только светловолосую женщину с голубыми глазами".

Кюлькан что-то ответил, презрительно скривив губы.

— Великий хан говорит, что он разгадал твой план, пресветлый эмир, — перевел хорезмиец, — он говорит тебе: "когда мы начнем сражения с западными народами, вы ударите нам в спину".

"Именно этого я и хочу больше всего на свете", — подумал Олег, — "раздавить вас, как мерзких насекомых между двух армий".

— Передай хану, — обратился он к толмачу, — что я оценил остроту его ума, а потом передай ему мой ответ: "это хороший план, но не сейчас".

— Великий хан спрашивает: "почему", — доложил, спустя какое-то время Махмуд.

— Потому что сейчас монголы слишком сильны, — ответил Олег мрачным тоном, — а западные народы слабы. К тому же, они наши враги. Передай хану, что с нашей стороны было бы глупо рисковать всем ради слабого союзника, который в любое время может стать врагом.

Выслушав перевод, Кюлькан поерзал на лавке.

— Вы пойдете вместе с нами на Запад? — перевел толмач его вопрос.

"Угу, резать вместе с вами женщин и детей!" — подумал Горчаков.

— В качестве союзников? — уточнил он.

— В качестве послушных нукеров! — дал жесткий ответ монгольский хан. — В качестве подданных Великого Монгольского Улуса.

"Переговоры зашли в тупик" — констатировал про себя Олег.

— Махмуд, скажи хану, что я поклялся убить всех потомков Чингисхана, которые придут в наши земли, — сменил тему Горчаков.

Он поднялся с лавки и прошел вдоль стола.

— Это оружие похоже на китайские самострелы, только оно мощней, — пояснил Олег, остановившись перед снайперскими винтовками. — Это, — он поднял СВД, — убьет человека за три тысячи шагов.

Горчаков положил винтовку на стол.

— А вот это, — Олег похлопал по толстому стволу ОСВ-96, — убьет человека в хороших доспехах за пять тысяч шагов. Как только хан Бату снова появится здесь, я разнесу ему голову из этого оружия! Завтра сутра мы с тобой выедем за город, и я покажу тебе, как оно действует. Потом я уеду. На север. А ты, пока меня не будет, обдумай все мои слова. Вернусь я не скоро, так что времени у тебя будет много.

Глава 6

Солнце грело плечи сквозь шелк халата. Дальние холмы расплывались и таяли в знойном мареве. Сухие стебли ковыля и дэрисуна шуршали под копытами коня. Мошки вились перед потным лицом хана и норовили попасть в глаза. Он взмахнул рукой, отгоняя надоедливых насекомых.

Юрта матери стояла на высоком берегу Онона, который в этом месте огибал пологую сопку с плоской вершиной. Хан посмотрел вниз и прищурился от слепящих бликов, сверкавших на волнах широкой реки. Вороной конь, почуяв воду, пошел быстрей. Хан взмахнул плетью, и жеребец сорвался в галоп.

Входной полог был откинут в сторону и заткнут за веревку, охватывавшую юрту. Пред входом горел костер. Над огнем на закопченной цепи под высокой железной треногой висел котел. Одна служанка длинным деревянным черпаком снимала пену с кипящего варева, другая узким ножом резала дикий лук на потемневшей дощечке. Рядом сидел пожилой меркит с редкой седой бородой и выстругивал стрелу из ровной березовой палки.

Хан осадил коня перед юртой. Служанки и старик опустились на колени и уткнулись лбами в землю.

— Встаньте. — Велел хан, легко спрыгнув на землю, и направился к юрте. — Напоите коня. — Бросил он на ходу, ни на кого, ни глядя и ни к кому конкретно не обращаясь.

Внутри белая юрта матери была обтянута желтым шелком, с которого скалились зеленые драконы с алыми языками и белыми зубами. У стены напротив входа стоял низкий китайский столик с резными ножками. На черном зеркале столешницы лежали кожаные куклы — онгоны с блестящими от жира головами — следами жертвенных угощений. Рядом со столиком — пастель из толстого снежно-белого войлока, расшитого цветными строчками.

Хулан-хатун сидела на низком восьмиугольном помосте, вокруг которого лежали шкуры барсов и тигров. Хан уселся па пестрый персидский ковер напротив матери. Проскользнувшая следом рабыня, подала ему чашу пенного кумыса. Хан выпил ее большими глотками и вытер губы рукавом халата.

— Это я должен был нести западным народам ужас монгольского имени! — Хриплым от злости голосом выговорил Кюлькан, сжав кулаки. — Бату слаб, так же как и его отец.

— Проснись великий хан, — сказала хатун грубым мужским голосом...

— Великий хан просыпайся...

Кюлькан открыл глаза и увидел, склонившееся над ним, бородатое лицо толмача Махмуда, который тряс хана за плечо. Кюлькан отбросил руку хорезмийского сартаула и сел на кровати.

— Что здесь происходит? — спросил он Махмуда, подозрительно оглядывая комнату, в которой кроме толмача находились двое воинов без доспехов, но с мечами и ножами на поясе.

Лица нукеров Олег-багатура Кюлькан уже запомнил, а эти двое были ему не знакомы.

— Всевышний не оставил нас в пучине бед и явил нам свою милость, — ответил хорезмиец, подняв ладони, а потом провел ими по бороде, как это было принято у всех сартаулов. — Аллах акбар — скоро мы получим свободу, — закончил он, повторив жест.

— Свободу? — хан плохо соображал спросонья.

— Да, великий хан, — закивал Махмуд, — в зале тебя ждет юз-баши эмира урусов Искандера, который, как я надеюсь, рассеет туман неизвестности...

Тут хорезмиец умолк и низко поклонился, приложив руку к груди.

— Прости пресветлый владыка, — продолжил он, кланяясь снова, — но твой недостойный раб не в силах пролить луч света на тьму неведения. Урус разбудил меня и послал сюда, не поведав подробностей.

Окончательно проснувшийся Кюлькан, быстро натянул гутулы, вскочил, схватил с лавки коричневый тангутский халат из верблюжьей шерсти, торопливо надел, запахнул и стянул украшенным нефритом поясом, который дал ему Олег-багатур.

Выходя из комнаты, хан едва не споткнулся о ноги, лежавшего ничком человека, вокруг которого по плиткам пола расплывалась темная лужа.

— Нукер Олег-багатура, — подумал Кюлькан, — больше некому.

Длинный зал освещался факелом, который держал, вставший за спиной хана воин и масляным светильником на столе. Дальний конец помещения тонул во мраке. Прищурившись, Кюлькан осмотрелся. В трапезной он разглядел два десятка крепких мужчин с оружием, не считая тех двух, что вышли из спальни вслед за ним.

Ближе всех к хану стоял какой-то знатный урусут в низкой отороченной соболем шапке с алым верхом и зеленом аксамитовом кафтане, расшитом по вороту и на груди золотой нитью. На его поясе и ножнах меча тускло мерцало чеканное серебро. На вид ему было лет тридцать. Ростом урусут не уступал хану, а в плечах был пошире. Кюлькану очень редко встречались мужчины, такие же рослые и сильные, как он сам. Сын Чингисхана привык смотреть на всех сверху вниз. Он привык побеждать. Поражение, что нанес ему в поединке Олег-багатур, явилось для Кюлькана жестоким ударом по его самолюбию.

Воин шагнул навстречу хану, снял шапку и слегка поклонился, тряхнув седыми кудрями.

— Гордый, — подумал Кюлькан, — не хочет спину гнуть. Ничего, подождите! Вы еще все склонитесь перед нами! А кто не согнется — того сломаем!

Урусут надел шапку и заговорил. Подскочивший к хану Махмуд начал переводить:

— Мое имя Евпатий Львович, а прозвание Коловрат. Я боярин Новгородского князя Александра Ярославича. Князь Александр Ярославич шлет меня бить челом царю Батыю.

Махмуд дословно перевел сказанное Коловратом, после чего Кюлькан, с некоторым удивлением спросил:

— Твой нойон послал тебя поклониться Бату-хану? И это все?

— Нет, не все. — Покачал головой Евпатий, выслушав перевод. — Князь Александр шлет царю Батыю дары многие и просит принять его под свою руку.

Желание какого-то захудалого нойона ходить под рукой ненавистного Бату напомнило Кюлькану, кто являлся главным в этом походе. Подавив, вызванное завистью раздражение, хан важно произнес:

— Все должны пасть ниц перед монголами!

Кюлькану показалось, что при этих слова у, стоявшего перед ним воина, дернулась щека, но он списал это на неровный свет факелов.

* * *

* * *

* * *

* * *

Евпатий с трудом подавил жгучее желание, схватить этого мунгальского хана за горло, швырнуть на пол, и вытрясти из него душу. Он смог бы это сделать, не обнажив меча. Он смог бы разбить его башку с сальными косичками о майоликовые плитки пола. Сейчас его сдерживало только то, что боярин Олег пообещал ему головы всех главных злодеев, что незваными пришли на Русь, что обратили в прах и пепел славную землю Рязанскую. "Господи! — мысленно взмолился Коловрат, — Дай мне силы, исполнить все, как должно!".

Крепко любил Евпатий жену свою и детишек. Не было у него ничего дороже их. А на втором месте стояли у боярина: честь воинская и славная Рязань, которую он тоже любил беззаветно. Все отняли проклятые вороги. Ничего не оставили. Незачем стало жить на свете добру молодцу.

Евпатию часто приходилось покидать родной город по своим делам или княжеским. Каждый раз наполнялась его душа гордостью и восторгом, когда в конце долгого пути расступалась лесная чаща, и дорога выводила боярина в просторные луга и поля, над которыми на фоне неба и облаков четко прорисовывалась темная полоса дубовых стен с редким частоколом заостренных кверху башен.

Путнику, подъезжавшему со стороны Оки, раскинувшаяся на высоких крутых холмах Рязань, представлялась парящей в воздухе, а зимой, когда впереди: что сверху, что снизу — все бело, она виделась сказочным небесным градом со всех сторон. Долгие годы Рязань была оплотом православия и княжеской власти на границе Дикого поля и, населенных колдунами и язычниками дремучих Муромских лесов. Во Христа здесь веровали не ложно. Во граде было множество деревянных церквей, а помимо них над крепостными стенами, княжескими теремами и башенными шатрами сверкали в вышине золотые купола громадных белокаменных соборов: Спасского, Успенского и Борисо-Глебского.

Рязанские князья крепко блюли истинную веру и на храмы щедро жертвовали, но в первую очередь они были воинами. Это о них писал летописец: "А с погаными половцами часто бились за святые церкви и православную веру. А отчину свою от врагов безлестно оберегали. И ласкою своею многих из неверных царей, детей их и братьев к себе привлекали и к вере истинной обращали. И брали аманатов — заложников из детей знатных ханских родов".

Под стать князьям были их бояре и дружина. Летописцы не единожды отмечали у рязанцев "буйную речь" и "непокорство". Князья рязанские были "резвы" на походы, а воины их "под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены".

Евпатию будто нож в сердце воткнули, когда, воротясь из Чернигова, добрались они с князем Ингварем Ингваревичем до Рязани. Не было больше сказочного града на холмах. Осталось от него черное пожарище, посреди которого, как обглоданные кости торчали закопченные остовы белокаменных прежде соборов, лишившихся белизны и куполов.

Долго бродил Коловрат по заснеженному полю между грудами мерзлых тел, боясь узнать среди множества побелевших лиц дорогие сердцу черты. Князь Ингварь, обозрев смертное поле, не выдержал, закричал страшным нечеловеческим криком и пал на землю, как мертвый, едва отходили его княжеские дружинники.

— Может, их в полон увели? — предположил Ратибор.

— Хотелось бы верить, — ответил Евпатий с горестным вздохом.

Проход между высокими валами был завален остатками проездной башни. Коловрату и его дружинникам пришлось оставить коней и пробираться через завалы пешком. Страшный пожар превратил родной город в груды мусора с торчащими в разные стороны концами обугленных бревен. Коловрат не узнавал знакомых с детства улиц. С большим трудом удалось ему отыскать место, где еще недавно стоял его двор с высоким теремом, окруженным хозяйственными постройками. На пожарище обнаружилось семь обугленных тел, обгоревших местами до костей, кому они принадлежали — было уже не понять. Евпатий хотел верить, что его жена и дети живы, что их увели в полон. Он ехал в мунгальский стан с надеждой отыскать там жену и детей.

— Передай хану, что нужно поспешать, — сказал Коловрат, посмотрев на толмача, — мы выедем через Волжские ворота, там стража подкуплена. До утра нам надо отъехать подальше от Владимира.

* * *

* * *

* * *

* * *

*

Когда стихли шаги, "труп часового" осторожно приподнял голову. Убедившись, что все ушли, Виряс поднялся с пола и критически осмотрел испачканную свиной кровью одёжу.

— Ладно, — махнул он рукой, — всё одно боярин новую обещал.

Глава 7

Пологие белые увалы уходили вдаль и сливались там с белизной небес. Степь была похожа на колышущийся бурный океан, внезапно застывший. В попадавшихся на пути балках, чернели заросли дубняка и осины. Там, в низинах намело за зиму сугробы чуть ли, не в пояс. На открытых всем ветрам местах, тонкое снежное покрывало было испещрено метелками высохшего чернобыльника, сухо шуршавшими на резком ветру. То там, то здесь торчали кусты ракитника. Блеклыми сиреневыми звездочками выделялись на белом фоне головки колючего чертополоха, достававшие до колена всадникам.

Маленький отряд с обозом из пяти саней ехал по широкому серому следу огромного монгольского войска, извивавшемуся между Доном и Волгой.

Евпатий скрипнул зубами и осадил коня, увидев, брошенное у дороги, женское тело. Вставший рядом, Ратибор сдернул с головы шапку и размашисто перекрестился.

— Прими Господи душу рабы твоей!

Коловрат тоже снял шапку и осенил себя крестом.

— Эх, мы и похоронить ее не можем по-христиански! — горестно воскликнул он. — Время дорого.

Кюлькан натянул поводья и недовольно покосился на странных урусутов, которые останавливались возле каждого трупа. Монголы всегда добивали пленников, которые не могли идти, и бросали их у дороги. Хан не видел в этом ничего особенного и действия урусутов приводили его в недоумение. "Если возиться с каждым пленником, то тумены будут ползти со скоростью черепахи, — раздраженно подумал Кюлькан, — пленники умирали всегда, и всегда за монгольским войском двигались стаи волков. Так было и так будет".

— Глянь-ка, боярин, — Ратибор указал рукой на дальние холмы.

Евпатий прищурился и разглядел темные точки на белом снегу.

— Дозоры татарские? — обернулся он к Ратибору.

— Вестимо, они, — кивнул тот, — видать, за теми буграми, стан мунгальский.

Старый дружинник Коловрата ошибся, за холмами они увидели только дозорные сотни. До самого монгольского лагеря им пришлось ехать еще пятнадцать верст, а в ставку Батыя они попали уже к вечеру.

Когда Евпатий с крутого волжского берега увидел внизу все монгольское войско, он был глубоко поражен его размерами. Вражеский стан впереди уходил за горизонт и тянулся, насколько хватало глаз, влево и вправо вдоль широкой реки.

Круглые курени монгольских туменов стояли отдельно друг от друга. В центре каждого располагались юрты темников и, номинально руководивших туменами, чингизизов. Вокруг них — юрты "обслуживающего персонала", окруженные юртами охраны. Дальше по кругу шатры и юрты "тысяч", из которых состояли тумены. Больше всего, Коловрату бросилось в глаза, великое множество коней в монгольском стане, над которым поднимались в бледное небо дымы от тысяч и тысяч костров, горевших на равнине.

Евпатий приехал к монголам с одиннадцатью своими дружинниками и четырнадцатью рязанскими воями — все они вызвались на это дело добровольно. Воины знали, что шансов вернуться домой живыми у них мало. Поэтому перед отъездом все они исповедались и приняли причастие.

На отведенном им месте, Коловрат и его спутники установили два, привезенных с собой, шатра, вокруг которых была выставлена охрана из личных сотен Батыя. Пресловутая монгольская "честность" распространялась только на самих монголов и подкреплялась драконовскими законами "Ясы". Отнять или украсть что-то у иноплеменника считалось у "честных" монголов "лихостью".

Ночью Евпатий спал мало. Поднявшись до рассвета, он долго молился у походных складных образов.

Пока дружинники варили кашу, на предусмотрительно привезенных с собой дровах, Коловрат, стоя у шатра, изучал монгольский стан. "Сколько же вас здесь, окаянных!" — мрачно подумал он. — "Верно боярин Олег сказывал, не одолеть нам этакую силищу, даже если все князья вместе соберутся". Евпатий вспомнил, как долго колебался Юрий Всеволодович на княжеском совете, когда Олег Иванович подробно излагал, что и как надлежит делать. Как гневно крикнул ему молодой и горячий Мстислав Юрьевич:

— Мы едва спровадили поганых мунгалов, а ты сам хочешь их сюда призвать!

Боярин Олег поглядел тогда на князя Мстислава тяжелым взглядом и молвил:

— А ты, княже, думаешь, что они и без меня сюда не явятся? Поймите, вы, все! Русь у них ныне, как кость в горле! Пока не разгрызут — не успокоятся.

— Иди снидать, боярин, — позвал от костра Ратибор.

Евпатию кусок в горло не лез, но он переборол себя, ибо силы ему еще понадобятся, а для этого нужно есть. "Через нехочу" Коловрат доел кашу, пожевал пахучего копченого сала, заедая его мерзлым ржаным сухарем, выпил кубок сорокалетнего меда из подвалов Великого владимирского князя.

Вскоре после завтрака, явился толмач Махмуд.

— Джехангир Западного похода Великий Бату-хан ждет тебя! — торжественно сообщил хорезмиец.

— Ну, с богом! — выдохнул Ратибор и истово перекрестился.

Дары, якобы посланные князем Александром, Батый принимал, стоя у своего огромного шатра, обтянутого золотистой парчой. На нем была дорогая шуба из белых песцов, крытая желтым шелком, расшитым золотой нитью и мелким золотым бисером. На голове хана красовалась высокая, похожая на шлем шапка, с собольей оторочкой. У висков с шапки свисали хвосты черно-бурых лисиц.

Дружинники Коловрата провели перед Батыем четырех коней, под седлом и в сбруе, украшенным золотом и жемчугами. Кони ему понравились.

Дзе, дзе, якши, — покивал монгольский владыка.

На все остальные дары он смотрел равнодушно. Рязанцы разворачивали перед ним лисьи и собольи шубы крытые аксамитом и бархатом, положили у ног хана десять "сороков" темных искристых соболей. Сверху водрузили серебряное блюдо, уставленное чашами и кубками. Рядом положили прямой меч с золотой рукоятью украшенной чешскими гранатами. Меч Батыю тоже понравился, он поднял его, выдвинул до половины из ножен и милостиво кивнул. После чего, развернулся и, сильно хромая, скрылся в шатре.

Коловрат в недоумении стоял у входа и смотрел, как узкоглазые слуги уносят подарки. Через некоторое время из шатра высунулся монгол и что-то пролаял на своем чудном языке.

— Джехангир Бату-хан и монгольские царевичи готовы выслушать тебя, — перевел, топтавшийся рядом, Махмуд.

Евпатий вздохнул полной грудью и шагнул через порог шатра, как в пропасть. Протиснувшийся следом хорезмиец, тут же бухнулся на колени и уткнулся лбом в пестрый бухарский ковер. Коловрат снял шапку и низко поклонился, коснувшись пальцами пола. Ближайший монгол что-то зло прошипел.

— Ты стоишь перед потомками Священного Воителя и дерзаешь не сгибать колен? — перевел от пола Махмуд и от себя добавил, — преклони колени, иначе тебя не выслушают.

Евпатий пришел сюда для того, чтобы умереть, а не для того, чтоб унижаться.

— Я должен все перетерпеть, ради Земли Русской, — едва слышно прошептал он и створил земной поклон. Сидевший на золотом троне Батый, что-то крикнул из дальнего конца круглого помещения.

— Теперь, ты должен подойти к трону, встать на колени и изложить свое дело, — проинструктировал Махмуд.

Коловрат поднялся, пересек шатер, обойдя очаг в центре, окруженный золочеными столбами, приблизился к украшенному золотыми драконами трону и опустился на колени. Толмач следовал за ним по пятам.

— Сначала, представься всем, — тихо подсказал он, стоя на коленях рядом с боярином.

После яркого света, глаза Евпатия не сразу привыкли к полумраку в шатре. Сейчас, он видел уже хорошо и прежде чем говорить, быстро осмотрелся. Справа от низкого трона монгольского владыки, на шелковых подушках, полукругом сидели богато одетые монголы. Слева от Батыя сидели семь женщин, разодетых в меха и тяжелую шелковую парчу — видимо, жены. Дальше... "Господи, пронеси-и-и" — мысленно простонал Коловрат. Рядом с ханшами сидел, скрестив ноги, князь Олег Ингваревич сын Великого князя рязанского Ингваря Игоревича. Высокий лоб молодого княжича пересекал свежий, едва заживший рубец, правая рука в лубках висела на повязке, надетой на шею. Когда Евпатий уезжал в Чернигов, князь Олег находился в Рязани. "Стало быть, не погиб он при штурме" — констатировал Коловрат. — "И что же теперь будет?". Евпатий коснулся живота. Там, за пазухой лежал чугунный ребристый сосуд, который боярин Олег называл: "граната".

— Ребристая, это на крайний случай, — поучал боярин, — когда впереди только плен и пытки. Вырвешь кольцо, бросишь наземь — убьешь себя и всех вокруг.

"Быть может, этот крайний случай уже наступил?" — спросил себя Евпатий.

— Да говори же, ты! — громко прошептал Махмуд оторопевшему Коловрату.

— Мое имя Евпатий Львович по прозванию Коловрат, — громко представился боярин, мысленно молясь, чтобы у Олега Ингваревича хватило ума промолчать. — Я служу князю новгородскому Александру Ярославичу.

Затаив дыхание, Евпатий покосился на князя Олега, тот смотрел на него, сузив глаза, но пока помалкивал.

— Мой князь Александр бьет тебе челом, царь Батый! — продолжил Коловрат смелее. — Он хочет стать твоим верным слугой.

— И какая мне польза в таком слуге? — поинтересовался хан, пожав плечами.

— Если ты назначишь его главным князем, он покорит для тебя всю Русь, — ответил Евпатий заученными словами.

— Ха! — хлопнул ладонью по колену одноглазый Субэдэй, сидевший рядом с троном. — Мы и без твоего князя покорим все ваши земли, а его самого забьем в колодки и будем держать на цепи!

— Погоди, Субэдэй-багатур, — остановил своего наставника Бату-хан, — пусть он говорит все.

— Сейчас самый подходящий момент, для нового похода, — сказал Евпатий, снова покосившись на Олега Ингваревича. — Немцы Тевтонского ордена осадили Псков.

— Где это, Пысков? — перебил его Батый.

— Рядом с Великим Новгородом, — ответил Коловрат.

Бату вопросительно посмотрел на своего наставника в военном деле.

— Новыгород знаем, — кивнул Субэдэй.

— Продолжай, — разрешил Батый.

— Князь Юрий Всеволодович ныне выступил со всеми своими полкам к Новгороду, против орденских немцев. Его брат Ярослав Всеволодович ведет туда же рати из Киева.

Евпатий почувствовал, как по спине сбежала струйка пота.

— Князья думают, что монголы ушли и больше не вернутся, — продолжил он, переведя дух. — Сейчас для вас самое время двинуться на север по льду Волги. Малую часть войска можно оставить для осады Нижнего Новгорода. Главные силы пройдут дальше и возьмут в осаду Владимир. Еще нужно послать сильное войско к Новгороду. Мой человек проведет туда ваши полки тайными тропами. Ежели побьют немцы наших, то вам, и делать ничего не придется. Ежели наши одолеют, так они после битвы ослабеют, и вы их легко побьете. А дальше, пусть царь Батый назначит Александра Великим князем всей Земли Русской и даст ему в помощь три тьмы. С этими силами и своей дружиной, князь Александр Ярославич покорит всю Русь.

Закончив, Коловрат повернул голову и многозначительно посмотрел в глаза князю Олегу.

— Это все? — спросил Батый.

— Да, царь, — подтвердил Евпатий.

— Разрешаю удалиться, — махнул рукой хан.

Коловрат помнил, что к царю нельзя поворачиваться задом. Пятясь, они с Махмудом покинули шатер.

— Что скажете? — спросил Бату-хан, обращаясь ко всем присутствующим.

— Мы должны исполнить завет Потрясателя Вселенной и омыть копыта монгольских коней в волнах Последнего моря, — важно сказал Кюлькан. — Чем скорее мы двинемся на запад, тем будет лучше, — добавил он, вспомнив разговор с Олег-багатуром. — Если с помощью этого нойона Искандера, мы быстрее покорим упрямых урусутов — да будет так!

Глава 8

— Идут! — закричал из ветвей дуба наблюдатель.

— Гасить костры! — гаркнул Олег во всю мощь легких. — Вадим! Коня!

— А как же уха?! — горестно простонал оруженосец, вожделенно глядя, на булькавший котел, в котором варились волжские окуни.

— Не судьба, — развел руками Горчаков.

Он испытал невыразимое облегчение. Больше всего Олег боялся, что монголы не клюнут на его приманку, и он окажется в такой заднице, что трудно даже представить. Собрать две армии, таскать их по лесам и оврагам, и все впустую — это был бы смертельный удар по его имиджу. Да что там имидж, дело могло не ограничиться только репутационными потерями.

Со своей стороны Горчаков сделал все, чтобы "наживка" для монголов выглядела правдоподобно. Для этого он устроил Кюлькану "театр одного зрителя". На следующее утро после их разговора Олег вывез хана за город и продемонстрировал возможности ОСВ-96. Оглушительный грохот выстрелов произвел на Кюлькана должное впечатление, но по-настоящему он был поражен, когда они подъехали к "мишени", установленной за тысячу двести метров от стрелковой позиции. Исполнявший роль мишени, монгольский пластинчатый доспех был пробит навылет в пяти местах вместе с бревном, на которое он был надет. Когда Горчаков с ханом возвращались с "прогулки" им пришлось долго ждать у Золотых ворот, из которых сплошным потоком выезжали вооруженные всадники. Конные полки действительно покинули Владимир, только направились они не на север, а на восток, к Нижнему Новгороду.

Олег хорошо помнил, что в его реальности булгары восстали зимой 1238 года и монголам понадобился еще один поход, чтобы окончательно их сломить. Здесь случилось то же самое.

Переговоры с ханом Илхамом и представителями булгарской знати вышли очень тяжелыми. Русским они не доверяли и имели кучу претензий, отчасти, обоснованных. Горчаков такой оборот предвидел, поэтому еще во Владимире сформировал "группу поддержки" из булгарских беженцев, очень хорошо принятых Юрием Всеволодовичем, который нравился Олегу все больше и больше.

Князь Юрий был спокоен, уравновешен, умен. Он ничего не делал, не подумав, и обладал немалым личным мужеством. Кроме того, князь действительно заботился о безопасности и благосостоянии своих подданных и всеми силами старался избегать крови, что не всегда получалось.

Едва воссев на Владимирский "стол", он сразу же выпустил из темницы рязанских князей, заточенных туда его отцом. Юрий и на Липице проиграл только потому, что до последнего момента надеялся избежать битвы и решить все миром, чего никак нельзя было сказать о его горячих, вернее вовсе "безбашенных" противниках.

— Коня направил я направо, а сам налево поскакал, — неуклюже пошутил Горчаков от избытка чувств. — Субэдэй на север, а мы на юг!

Приволжская возвышенность, протянувшаяся на сотни километров вдоль западного берега Волги, была вся изрезанна глубокими балками и оврагами. Здесь не то что конницу, здесь можно было парочку бронетанковых дивизий запрятать.

Джи-пи-эсов в этом мире не было, а без точных координат и от атласа немного проку. Вот едешь ты, к примеру, верхом по степи, смотришь в атлас, потом смотришь на степь и,... черт его знает, где ты находишься!

Имелся, правда, еще один способ, помимо спутниковой навигации. У моряков прежних эпох он назывался: "идти по счислению". Олег сосчитал дневные переходы от Казани по руслу Волги, умножил их на примерный километраж и пришел к выводу, что сейчас он находится где-то между будущими Саратовом и Волгоградом.

Вадим подвел коня и придержал стремя. Горчаков взгромоздился на своего вороного, с белой звездочкой на лбу, жеребца и расправил шубу, подоткнув ее под зад — седло было холодным. Олег подождал пока подъедут владимирские князья: Святослав Всеволодович со Всеволодом, Мстиславом и Владимиром Юрьевичами, коломенский князь Роман Ингваревич, рязанский князь Ингварь Ингваревич, ростовский князь Василько Константинович с угличским князем Владимиром Константиновичем, ярославский князь Всеволод Константинович и, наконец, булгарский хан Илхам с эмирами Кубратом, Салимом и Батбаяном.

Стан союзного воинства вытянулся вдоль западного берега Волги. От реки его отделяла гряда высоких холмов или низких гор — Горчаков не знал, как правильно они называются. "Наверное, все-таки горы" — решил он, после некоторых раздумий, — "холмы, они же должны быть из земли, а тут скалы".

Горы достигали наибольшей высоты у Волги и отвесно обрывались к самой воде, корявыми, светло-желтыми утесами. Рядом с лагерем горную гряду рассекал глубокий, крутой овраг. От реки он шел сначала на запад, потом плавно изгибался к северу. Длиной этот овраг был километров двадцать. К западу и северу от него шли многочисленные ответвления. Русские и булгарские войска расположились в дубравах на относительно ровной площадке между горами и оврагом. Правда, дубы здесь были — не чета рязанским, мелкие какие-то.

К юго-востоку за устьем оврага вздымалась особенно высокая гора, выше ее поблизости не было. Ее вершина была разрублена узкой седловиной, так же заросшей дубняком. Там находился наблюдательный пункт, от которого до самого лагеря были расставлены "махальщики" с флажками. С "НП" на вершине горы русло Волги, даже не вооруженным глазом, отлично просматривалось километров на пятнадцать. А у Олега теперь имелись два армейских бинокля с увеличением в восемь и двенадцать раз с качественной советской оптикой и три снайперских прицела, один из которых двенадцатикратный.

У оврага коней пришлось оставить. Дальше воеводы спустились по крутому склону, держась, за закрепленные здесь веревки, прошли по дну оврага, до колена утопая в снегу, свернули в одно из боковых ответвлений и вышли по нему к подножию горы. Несмотря на то, что "командиры" находились в отличной физической форме, все они изрядно запыхались и пропотели, пока добрались до места.

Если говорить откровенно, то в присутствии "Высшего командного состава" на "НП", никакой военной необходимости не было. Здесь дежурили наблюдатели из личной дружины Горчакова, вооруженные биноклями и тщательно проинструктированные. Просто всем очень хотелось посмотреть на, собранное в одном месте, войско жестоких монголов. Особенно Святославу Всеволодовичу, которого брат назначил наибольшим воеводой этого похода. Князь не поспел к "Битве за Москву" и монголов видел, разве что, среди пленных. Олег опасался, что начало "военного парада" они уже пропустили, но к тому времени когда "зрители заняли места на трибунах", "парадные колонны" находились, где-то, в трех километрах от "Красной площади".

"Трибуна для почетных гостей" представляла собой длинный плетень, снаружи на три четверти забросанный снегом и замаскированный дубовыми ветками, с которых, местами, еще не осыпалась жесткая листва. Для наблюдения, в нем имелись узкие амбразуры, видимость из которых была неважная. Колонну монголов можно было наблюдать только там, где она приближалась и удалялась, место непосредственно под "трибуной" попадало в "мертвую зону".

— Не мыслил я, что безбожных мунгалов столь много, — прошептал рядом с Горчаковым Святослав Всеволодович, хотя можно было особо и не таиться.

Над ползущей по льду реки, монгольской армией, стоял такой гул, что вполне можно было говорить в полный голос.

Олег не ответил на его фразу — не до того ему было. Не в силах дождаться окончания "военного парада" и докладов наблюдателей, он приложил к глазу прицел от ОСВ-96 и усиленно "шарил" им по монгольской колонне. В первую очередь, он искал туги чингизидов. За каждым царевичем "чингисханова дома" в этом походе, специальный человек таскал личный туг похожий на плоский зонтик на длинной палке с золотым трезубцем наверху. Вернее даже не зонтик. Туг скорее был похож на абажур настольной лампы, что стояла на зеленом сукне стола, в кабинете товарища Сталина, в том Кремле, который остался в другой реальности. Туги были выкованы из чистого золота и хорошо начищены. При диаметре чуть больше полуметра, не заметить их сверху было затруднительно. К тому же, снизу из туга торчала длинная сплошная щетка из снежно-белых лошадиных хвостов, тоже весьма приметная. Да и палка, на которой красовался "абажур" туга, была длинной с хорошее рыцарской копье.

Войско двигалось уже больше часа, а Горчаков пока не увидел ни одного туга. "Кажется, сбылось!" — возликовал Олег, и ему захотелось облегченно перекреститься. — "А почему бы и нет?" — подумал он. — "Здесь это в порядке вещей".

— Ты чего это, Олег Иванович? — тут же спросил князь Святослав. — Никак, духом ослаб?

— С чего бы это? — удивился Горчаков.

— Дык, крестишься, — пожал плечами брат Великого владимирского князя, — стало быть, слабину чуешь и к Господу Нашему прибегаешь, дабы укрепил он тебя в делах и помыслах.

— Не-е, — мотнул головой Олег, — это я в благодарность. Услышал Господь мои молитвы!

Бесконечная колонна из всадников, волов и повозок двигалась мимо "НП" больше двух часов. Когда все закончилось, Горчаков выслушал доклады наблюдателей и убедился, что глаза его не обманули — в армии, выступившей на север, не было ни одного чингизида. Именно на это он и надеялся.

В монгольской "Ясе" было строго прописано: если погибал потомок Чингисхана, надлежало казнить всех, кто в тот момент находился поблизости — за то, что не спасли. Субэдэй с Бурундаем уже потеряли правнука и внучатого племянника своего "Священного Воителя", а его внук Бату-хан получил пулю в ногу. "Не станут они больше рисковать", — подумал Олег, — "гибель внука или сына Чингисхана, для них даже не трагедия, а нечто невообразимое и святотатственное. У них же там настоящий культ "Великого сына Неба" — Чингисхана! Даже имя его нельзя произносить. Вместо Тэмуджин или Чингисхан следует говорить: "Потрясатель Вселенной" или "Священный Воитель".

Горчаков не зря показывал Кюлькану, как бьет крупнокалиберная винтовка и грозился разнести голову Батыю, буде, он снова заявится на Русь. Младший сын Чингисхана явно недолюбливал Бату и поэтому непременно должен был при свидетелях передать ему новую угрозу Черного сокола или Олег-багатура, как он называл Горчакова. Чтобы хоть как-то принизить Джехангира Западного похода. Ну и в любом случае, он просто обязан был сообщить Субэдэю о новом невиданном оружии, которое появилось у противника.

Перед каждым монгольским туменом знаменосец вез бунчук похожий на самурайское знамя. Этих бунчуков наблюдатели насчитали пять.

— На Русь вторглось восемь туменов, — начал считать Олег. — Один мы уничтожили под Коломной. Осталось семь. Пять из них идет на север. Значит, два тумена Субэдэй оставил для охраны чингизидов, и они сейчас либо стоят в районе будущего Волгограда, либо, что более вероятно, движутся вниз по Волге.

Глава 9

После сражения у стен Москвы в строю Владимиро-Суздальской армии осталось восемь тысяч семьсот пятьдесят пять всадников. Из них только тысяча триста восемьдесят четыре бойца являлись профессиональными конниками. Остальные — это гридни из городовых полков и новгородские добровольцы, наспех посаженые на трофейных коней. Когда Олег организовывал все это дело, ему вспомнился лозунг большевиков: "Пролетарий — на коня!". Конники из пролетариев получились — так себе. Лишь после того, как казаки начали массово переходить на сторону "красных", те стали одерживать победы в конных сражениях.

Но и назвать гридней неопытными, у Горчакова тоже язык не поворачивался. Они уже дрались с монголами в чистом поле. Теряли друзей, разили врагов. В общем, распробовали мужики вкус крови и вкус победы. Тем не менее, Олег не рискнул бы, выставить конных гридней против европейских рыцарей. А вот боярских и княжеских дружинников — запросто! Их с детства обучали конному "рыцарскому" бою, и они ни в чем не уступали своим западным "коллегам".

В "Битве за Москву" принимала участие не вся Северо-Восточная Русь. Многие князья и бояре просто не поспели к этому делу, из-за дальности расстояний.

Святослав Всеволодович опоздал самую малость. Его задержал пеший городовой полк, который он вел из Юрьева-Польского. Если бы князь бросил пехоту и устремился вперед со своей личной конной ратью и подручными боярскими дружинами, то он бы еще успел мечом помахать.

Вслед за Святославом подтянулись и остальные князья с дружинниками и боярами. Явились трое Константиновичей: Василько Ростовский, Владимир Угличский и Всеволод Ярославский. Привел свою рать и самый младший из "Большого Всеволодова гнезда" — Иван Всеволодович Стародубский.

Чуть позднее прибыли Сицкий и Моложский князья. Рязанский князь Ингварь Ингваревич тоже присоединился к Владимирско-Коломенскому войску с малой дружиной. Изрядно припозднились бояре из Костромы, Нижнего Новгорода и Галича-Мерьского. Самым последним добрался до стольного Владимира богатый князь Юрий Белозёрский. Он привел с собой "тысящу бронникъ дружины Белозерьские".

Теперь, вместе с прибывшим подкреплением, в войске насчитывалось шесть тысяч семьсот шестьдесят шесть профессиональных дружинников. К ним присоединили шесть тысяч конных гридней.

Сводную рать, по совету Горчакова, воеводы разбили на двенадцать полков по тысяче всадников, оставшиеся семьсот шестьдесят шесть дружинников решено было оставить во Владимире.

Булгары выставили, без малого, девять тысяч бойцов и теперь, двум монгольским туменам, в каждом из которых должно было быть чуть меньше десяти тысяч всадников, союзники могли противопоставить двадцать одну тысячу воинов.

Составив план операции, Олег, по примеру американцев, решил дать ему какое-нибудь звучное название. Например ..., "Аллигатор!". "Причем здесь аллигатор?" — спросите вы. Все очень просто. Представьте: плывет вниз по Волге змея, а за нею гонится крокодил. Вот он настигает жертву, поворачивается набок, широко раскрывает пасть и..., ам! Схлопывает челюсти на теле жертвы. Глотка воображаемого крокодила — это войско булгар, а его острые зубы — это двенадцать русских полков.

Обдумывая предстоящую битву, Горчаков вспомнил знаменитую "косую атаку" Фридриха второго. Идея ему понравилась, но поскольку, фронтальных столкновений не предвиделось, он ее творчески переосмыслил. По его задумке, булгары должны были выстроиться в виде полумесяца, повернутого к противнику вогнутой стороной. В центре полумесяца должно было стоять булгарское конное ополчение, а по краям — знать со своими дружинами. Русские полки должны были расходиться от булгарского полумесяца вперед и в стороны в виде буквы "V".

Увы, планам Олега не суждено было сбыться — "аллигатор" не догнал монгольскую "змею", растянутую на марше.

После того, как пять монгольских корпусов прошли вверх по Волге, русско-булгарское войско снялось с лагеря и двинулось вниз по реке. Конные рати выступили налегке. Воины взяли с собой продовольствия на две недели, котелки, фляжки, а так же, шкуры и попоны, чтобы было на чем спать и чем укрываться. Все это навьючили на запасных лошадей, присовокупив туда холщовые сумки с запасом овса. Обозные сани с шатрами, сеном и разными припасами под небольшой охраной двинулись вслед за конницей и сильно отстали на первом же переходе.

Погоня за Батыем и его родственниками началась утром 25 марта 1238 года. Союзные войска совершили четыре ускоренных перехода и к вечеру двадцать восьмого марта достигли крутой излучины, за которой Коловрат впервые увидел монгольскую армию. Здесь пришлось остановиться на "дневку". После пробега в двести верст лошадям требовался отдых.

Батый все это время тоже не стоял на месте. Пока Субэдэй с Бурундаем двигались на север, чингизиды ехали на юг. Тридцатого марта погоня возобновилась. Следующая "дневка" пришлась на второе апреля, еще одна выпала на шестое.

Кони уже с трудом выдерживали взятый темп. Всадники, проводившие по восемь часов в седле, тоже изрядно вымотались.

"По-хорошему, надо бы устроить отдых на два — три дня, — думал Горчаков вечером пятого апреля, разминая ноги и онемевшую поясницу. — И еще нужно бы сократить дневной пробег с пятидесяти верст до тридцати".

Он взял тяжело дышавшего вороного за уздечку и потянул за собой. Коня надо было "выводить" прежде чем допускать к воде. Впрочем, и воды еще не было. Дружинники только начали рубить плотницкими топорами толстый лед у самого берега.

"У монголов же полно массивных китайских повозок! — недоумевал Олег. — Огромные юрты чингизидов поставлены на платформы с колесами, почти в мой рост. Их тащат по двадцать и белее волов, которые делают в день пятнадцать, максимум двадцать километров. Больше двадцати верст за день из них не выжать, при всем желании. Так какого же черта, мы их все еще не догнали!" — возмутился Горчаков до глубины души. Весь его план, который он столь тщательно лелеял, рушился с треском.

Олегу казалось, что он измыслил гениальную комбинацию: пока монголы двигались по Дону туда, где позднее пророют Волго-Донский канал, а дальше к будущему Волгограду, навстречу им из Нижнего Новгорода вниз по Волге двигалась Владимирская рать. Дальше дело было за Коловратом, которого должен был поддержать Кюлькан. Не зря же Горчаков с ним возился, исподволь подводя хана к нужным выводам. Олег планировал дождаться в засаде, пока основная часть монгольской армии отправится на север, с тем, чтобы потом быстро нагнать оставшихся, окружить походную колонну, не дав туменам противника развернуться в боевые порядки и полностью их разгромить.

Главной задачей, которую поставил перед собой Горчаков, было поголовное уничтожение всех монгольских царевичей. Именно ради этого он и затеял весь этот долгий поход.

Олег не собирался использовать Евпатия Коловрата в качестве террориста-смертника, он оставил ему полную свободу выбора. Горчаков не сомневался, что в ходе операции "Аллигатор" со всеми чингизидами будет покончено. Евпатий обязан был вступить в дело только в случае каких-то непредвиденных обстоятельств — например, для предотвращения преждевременного бегства потомков Чингисхана. Во всех остальных случаях, Коловрат должен был действовать по своему усмотрению. Конечно, Евпатий мог бы свести счеты с Батыем и прочими "злодеями", когда русские полки обрушатся на монгольскую колонну, но мог он и просто подождать, пока эту работу выполнят другие.

После выполнения основной задачи, союзное воинство должно было отправиться вслед за ушедшими на север монголами.

Здесь, правда, была одна небольшая проблема, которая изрядно досадила Олегу во время переговоров в Казани. Будущие союзники серьезно опасались того, что монголы, двигаясь вверх по Волге, доберутся до Булгарии и займутся подавлением их восстания. Горчакову с большим трудом удалось убедить их в том, что монгольские корпуса до Булгарии не дойдут.

— Подумайте, — доказывал он, — зачем Субэдэю делать такой большой крюк? Его же будет подгонять приближающаяся распутица! В самом худшем случае, монголы повернут на север, немного не дойдя, до Самарской излучины. Дальше они доберутся до Суры и уже по ней выйдут к Волге чуть ниже Нижнего Новгорода. Но скорее всего, враги пойдут самым прямым путем. Не вступив в ваши земли, монголы двинутся сначала на Наручадь, а оттуда на Муром.

Горчаков был твердо убежден, что Субэдэй с Бурундаем не станут делать крюк, тем не менее, он поручил Коловрату, если получится, навязать монголам в качестве проводника своего человека, который поведет их прямиком к Наручади.

— О-ох, — вздохнул Олег, — как говорится, гладко было на бумаге. Ну кто ж знал, что этот поход так затянется!

Ситуация понемногу приближалась к критической. Захваченные из дому сухари, соленое сало и копченая свинина давным-давно закончились. В Булгарии удалось пополнить запасы сена, ячменя и овса, плюс, разжиться мороженой бараниной и вяленой козлятиной — главной булгарской едой в дальнем походе. Но, жестоко разоренные монголами булгары, не могли дать много. Им собственную армию надо было кормить и самим что-то кушать.

У русских еще оставалось немного муки, гороха, просяного пшена и овсяной крупы. Вот только сварить каши было не на чем. Вокруг расстилалась ровная голая степь. Ни одного деревца! В безлесных степях кочевники использовали для костров сушеный помет копытных, который монголы называли аргал, а аланы и половцы — кизяк. Но это топливо нужно было заготавливать летом. Где сейчас было воинам искать эти старые экскременты под снегом?

Ратники разбрелись по степи, кое-как насобирали почерневших палок прошлогоднего бурьяна. Развели костры. Дыму от них было много, а пользы чуть — даже воду не вскипятить. Еще оставалось немного сушеного мяса, твердого, как подошва сапога. Кусать его было невозможно. Вяленую козлятину нужно было либо варить, либо, отрезав маленький тонкий кусочек, жевать, типа, как "Дирол".

Гридни и дружинники разводили в теплой воде овсяное толокно, сдабривали его солью и, подождав пока субстанция разбухнет, хлебали этот продукт деревянными ложками. Иные пытались размочить в котелках вяленое мясо.

У Горчакова не лежала душа к походной пище булгарских всадников. По его мнению "сушеный козел" очень уж напоминал, мумию Рамзеса второго, которую ему как-то довелось увидеть. "По крайней мере, цвет и костлявость, почти те же самые, — подумал он. — Не, я еще не настолько голоден, чтобы грызть эти "мощи" — решил для себя Олег.

— Вскрыть НЗ! — распорядился Горчаков.

Его дружинники везли в седельных сумках тушенку, сардины в масле и галеты.

Утром грянула новая напасть — на Нижнее Поволжье внезапно обрушилась весна. Не пришла, не наступила, а именно обрушилась! Ночью с Каспия задул теплый ветер, да такой сильный, что прямо гул стоял по степи. Кони взволнованно ржали и жались поближе к людям. К утру ветер ослабел, и на чистом небосклоне засияло яркое весеннее солнышко. Подтаявшие еще ночью сугробы, теперь опадали буквально на глазах. Зажурчали крохотные ручейки. Лошади втягивали ноздрями полный новых запахов теплый воздух, потряхивали гривами и радостно фыркали.

Олег тоже принюхался. "Блин! А ведь действительно, весной пахнет!" — возбужденно подумал он, и тут его взгляд упал на подтаявший лед. "Дело принимает скверный оборот, — озабоченно подумал Горчаков. — Со дня на день вскроется река. Нам нужно уходить со льда. Монголы сделают то же самое. А если мы окажемся по разные стороны от реки, нас разделит ледоход, и тогда все мои планы окончательно накроются медным тазом. Нужно срочно собирать военный совет!".

Глава 10

Не только Олег оказался "таким умным". Пока он приводил себя в порядок, за ним явился слуга князя Святослава. Хлюпая гутулами по каше из мокрого снега и грязи, Горчаков зашагал к центру русского лагеря, тихо ругая погоду, на ходу.

Обозные сани затерялись где-то позади, поэтому сидеть было не на чем. Воеводы совещались стоя. Горчаков прибыл на военный совет последним.

— Долго спишь, Олег Иванович, — укорил "наибольший воевода".

— Брился, — коротко ответил Горчаков, благоухавший французской туалетной водой, заботливо уложенной в "посылку" его мамой.

Всякие там, "гели после бритья" Олег не любил. О "чистить зубы" он даже не заикнулся. Его дружинники уже привыкли, а вот случайные свидетели его утренних процедур косились удивленно.

— Надо отобрать лучших коней и тотчас же, выслать людей на поиски безбожных мунгалов, — высказался опытный в военном деле Роман Ингваревич.

— И я, тако же мыслю, — кивнул Святослав Всеволодович, который и сам много раз водил в походы владимирские и суздальские полки.

Горчаков был полностью с ними согласен. Он тоже не видел иного выхода, кроме как срочно выслать вперед дальнюю разведку с приказом типа: "кровь из носу, но чтоб до ледохода отыскали татар и доложили на каком они берегу". Разведку Олег хотел возглавить лично, поэтому он, как бы, между прочим, заметил:

— У меня кони добрые.

И, спустя короткую паузу, добавил:

— А дозволь мне съездить, Святослав Всеволодович? Я мигом обернусь!

Кони у него действительно были знатные. На двух из них ездили покойные монгольские царевичи, к чьей безвременной кончине Горчаков приложил руку. Точнее, руку с пистолетом. В этот поход он отправился не "о двуконь", как здесь говорили, а о четырех-конь.

В жеребцах, унаследованных от правнука и внучатого племянника "Потрясателя Вселенной", чувствовалась арабская кровь. На марше Олег не загружал их работой — берег для битвы или незапланированной погони. У булгарского хана Илхама тоже были великолепные кони. Да и русские князья ездили не на клячах. Илхам, к слову, имел вид весьма недовольный, что и не удивительно. Горчаков-то, пообещал ему, что они быстро нагонят чингизидов и, расправившись с ними, устремятся за основными силами монголов. "Переживает за свою Булгарию" — подумал Олег, поймав недобрый взгляд булгарского хана.

— А от чего бы нам и вправду не послать в дозор Олега Ивановича? — высказался Всеволод Юрьевич, который уже имел возможность убедиться в исключительно находчивости странного рыцаря-боярина, прибывшего толи от франков, толи...

"Бес его ведает, откуда он к нам явился, — подумал князь Всеволод, — но то, что он вельми порадел о пользе земли Владимиро-Суздальской — спору несть. Яко же и батюшкой, сей витязь взлюблен и многыя пожалован".

Святослав Всеволодович оглядел собравшихся, ожидая возражений. Их не последовало. Князья только плечами пожимали, да руками разводили.

— Ну, ин быть посему, — махнул рукой Святослав. — У тебя, боярин, сколько коней добрых? — спросил он Горчакова.

— К делу годных ныне только два, — ответил тот. — Прочие такоже не худы, да только подустали.

— Дык, что же ты, Олег Иванович, сам-друг собрался ехать? — искренне удивился наибольший воевода.

Некоторые князья заухмылялись.

— Ну-у-у, так..., — замялся Горчаков, думая про себя: "действительно, цирк-шапито какой-то выходит".

— Пусть боярин возьмет одного своего человека, — кивнул на Олега хан Илхам, — и пусть с ними отправится эмир Батбаян с двумя дружинниками. Коней я им всем дам. Пять всадников для такого дела довольно, — сказал хан уверенным тоном.

На том и порешили.

Горчаков не собирался отправляться в разведку упакованным с ног до головы в латы типа "Поздний Милан". Он ограничился тем, что надел под шубу кольчугу "панцырного" плетения. В отличии от здешних "броней" выкованных из дрянного железа, его "пансырь" — так называли этот доспех в шестнадцатом веке, был собран из сваренных контактной сваркой плоских гроверов из пружинно-рессорной стали марки 65Г. Кольчуга после сборки была подвергнута термической обработке: закалке и "нормализации" — небольшому отпуску, для снятия внутренних напряжений в металле.

Насчет бронебойной стрелы с короткой дистанции Олег не был уверен, а вот насчет всего остального! Его "пансырь" можно было прорубить разве что топором, да и то, нужно было еще постараться.

Поверх кольчуги Горчаков надел "латное ожерелье", а если говорить современным языком, то горжет с широким составным ошейником для защиты шеи, горла и ключиц. Когда дошел черед до шлема, Олег повертел в руках свой закрытый "армэ" и решил не брать. Ибо все время таскать его на голове — это удовольствие ниже среднего, а если привесить шлем к передней луке седла, так он будет во время скачки по колену стучать. К тому же и петельки для такой подвески на "армэ" отсутствовали. В общем, махнул Горчаков рукой и решил ехать в шапке.

— Как там опричники Ивана Грозного говорили? — вспомнил он к месту. — Нам не надобны тяжелые шеломы, крестным знамением прикроем чело мы! Будем защищаться магией Святого духа, — резюмировал Олег.

— Олег Иванович, а ты меня с собой возьмешь? — с надеждой в голосе спросил Вадим, преданно заглядывая в глаза Горчакову.

Олег хотел сказать: "нет", — но в последний момент передумал. "В конце концов, что с ним может случиться? — рассудил он. — На такой местности монгольские разъезды мы заметим издалека, а дальше... добрые кони вынесут".

Боевые кони знали только два аллюра: галоп и шаг. Рысаков в тринадцатом веке еще не было. По крайней мере, на Руси. Да Горчаков бы и не поехал на рысаке. На рысях всадника сильно трясет. Один раз, конечно, можно проехаться, где-нибудь на параде, но чтобы весь день так подпрыгивать — нет уж, увольте.

Разведчикам не было нужды пристально вглядываться в дорогу, боясь потерять след, поэтому они смело пускали коней в галоп, время от времени переходя на шаг, чтобы дать скакунам отдышаться. Всадники вели за собой на длинных чумбурах "заводных" коней без седел, чтобы животные могли лучше отдохнуть. Переседловка отнимала какое-то время, но эти потери с лихвой компенсировались тем, что кони могли дольше скакать галопом со скоростью тридцать километров в час.

Сначала по обоим берегам реки тянулась унылая, плоская как стол полупустыня, изрытая местами, небольшими ямками, из которых торчали кусты степных колючек. Потом Волга разделилась на два рукава: широкий пошел строго на юго-восток, а узкий отклонился южнее. Судя по колеям от тяжелых повозок и следам копыт на рыхлом льду, монголы прошли по широкому руслу. Разведчики направили своих коней следом за ними.

Сначала рукава реки плавно расходились, а затем то русло, по которому скакал Олег "со товарищи", круто свернуло на юг и вскоре слилось с другим ответвлением, образовав продолговатый остров, который, на глаз, был километров десять в длину. Там где главное русло изгибалось дугой, в него впадали сразу три безымянных речушки, протекавшие по неглубоким балкам, сплошь заросшим деревьями и кустарником.

После того, как всадники миновали остров, левый берег разительно изменился. Теперь разведчикам все чаще стали попадаться ручьи, речушки и, вполне себе реки, протекавшие по дну оврагов и пологих балок. Скорее даже не балок, а небольших, иногда, едва заметных понижений местности. Все эти притоки впадали в Волгу слева, то есть, с востока, тогда как по правому (западному) берегу, Горчаков со спутниками видели все ту же голую, тоскливую равнину.

Смотреть влево, было гораздо веселей. В низменностях, по которым извивались притоки, а иногда и по берегу Волги: у самой воды росли изогнутые ивы, дальше виднелись корявые вязы, который эмир Батбаян называл: "карагач". Иногда деревья стояли поодиночке, иногда они росли небольшими группами, разбросанными то здесь, то там. А иногда заросли тянулись узкими полосами вдоль волжского берега.

Остров, который попался на пути разведчикам, оказался не единственным. Вскоре Волга начала выписывать замысловатые петли и восьмерки, периодически разделяясь на два, а иногда, даже на три русла. Эти речные рукава, то расходились, то соединялись вновь, образуя многочисленные острова и совсем крохотные островки.

Через какое-то время разведчики уже не могли контролировать местность слева, потому что берег там поднялся выше, и заросли деревьев вдоль реки тянулись уже почти сплошной полосой с редкими просветами. А после полудня отряд потерял визуальный контроль и над правым берегом. Прежде всего, потому, что он тоже слегка приподнялся, а кроме того, и здесь, счала появились отдельные деревья, потом стали попадаться низины с рощами, а дальше потянулись сплошные заросли. Теперь многочисленные мелкие притоки впадали в Волгу и справа и слева.

Почти всю вторую половину дня дальний дозор владимирского боярина Олега Ивановича петлял по настоящему лабиринту из многочисленных русел, изгибавшихся самым причудливым образом. Здесь разведчики могли видеть только небольшой отрезок пути перед собой, до очередного изгиба ледяного полотна, служившего им дорогой. По сторонам от отряда, берега поднимались уже так высоко, что с реки нельзя было смотреть вдаль, даже с седла трудно было что-то увидеть. Кроме того, заросли с обеих сторон, отнюдь не улучшали обзора.

Когда воины пускали коней шагом, ехавшие рядом Горчаков и Батбаян, прикидывали и обсуждали, насколько Батый мог опередить их воинство. По всему выходило, что отрыв составлял порядка сотни верст. Возможно, чуть меньше, но никак не больше.

Ближе к вечеру, маленький отряд выбрался из сплошной паутины волжских рукавов и многочисленных притоков. Справа опять потянулась голая ровная степь. Несколько позже и слева началось то же самое. Вскоре Волга нарисовала натуральную букву "S", у нижней части которой, вдоль берегов снова появились полосы густых зарослей.

По примерным расчетам дозор прошел за этот день верст девяносто, если не больше. Дальше надо было ехать осторожнее, дабы не наскочить на монгольский разъезд.

— Осмотримся, — предложил Олег Батбаяну, когда заросли на берегу в очередной раз закончились.

— Давай, — согласился тот.

Они направили коней к берегу, на широком волнистом пляже спешились. Снег здесь лежал только у реки. Песчаный склон впереди был уже голым. С трудом взобравшись наверх по влажной осыпи, боярин и эмир осторожно выглянули из-за колючих кустов, которые отдельными кучками росли здесь повсюду.

Изрытая мелкими ямками степь напоминала лунный пейзаж. Сохранившийся в выемках снег, только добавлял контраста. Равнина перед глазами разведчиков была какой-то пестро-рябой, если так можно было выразиться. Вокруг белых пятен снега, расползались светло-коричневые проплешины, над которыми от теплого весеннего солнца поднимался пар. В довершение картины, по равнине были разбросанные зеленовато-сизые кусты степной колючки.

Местность вокруг была ровной и голой. Река текла дальше прямо на юго-восток. Вдали, на левом берегу виднелась длинная полоска узкой рощи. Горчаков тщательно осмотрел равнину в бинокль, но ничего достойного внимания он не обнаружил.

— Ну что, едем дальше? — спросил Олег, повернувшись к эмиру.

— Надо, — ответил тот со вздохом.

Горчаков его хорошо понимал, от долгого пребывания в седле, он уже с усилием сводил ноги вместе. "Скоро буду ходить "раскорякой" — озабоченно подумал он.

Верст через восемь, русло Волги разделилось на две равные части. Одна из них повернула на юг, а другая пошла на восток, и следы монгольской армии вели туда же.

Разведчики двинулись следом за монголами. Сначала слева была голая местность, а справа одна за другой попадались рощи. Потом слева начались рощи, а справа остались только отдельные деревья. Вскоре отряд уперся в еще одну развилку. Здесь река разделилась на три рукава, образовавшие два острова, сплошь покрытые лесом. Один из них представлял собой высокий продолговатый холм. "Хорошее место для наблюдения" — подумал Олег.

— Уважаемый Батбаян, — обратился он к эмиру, — взгляни вон туда, — Горчаков указал на вершину холма.

— Ты прав, уважаемый Олег, — эмир не только хорошо говорил по-русски, но еще и быстро соображал. — Нам надо подняться на вершину и влезть на самое высокое дерево. С этой волшебной вещью, — Батбаян указал на бинокль, болтавшийся на груди Горчакова, — мы сможем обозреть местность, верст на тридцать.

— Тогда привал? — Олег вопросительно посмотрел на эмира.

— Да, — согласился тот, — пусть наши люди разбивают лагерь, а мы с тобой полезем на гору. Нужно торопиться, скоро стемнеет.

Под деревьями еще лежал рыхлый, усыпанный лесным мусором снег, похожий на кучи соли крупного помола, а на открытых местах уже образовались влажные проталины. Когда склон стал круче, идти далее стало невозможно. Под черными, не до конца перепревшими листьями, предательски таилась мягкая, разбухшая грязь.

В какой-то момент ноги Батбаяна резко съехали по скользкому склону на одеяле из опавших листьев, он потерял равновесие и, взмахнув руками, смачно шлепнулся плашмя. Поднявшись, эмир выдал длинную гневную тираду на булгарском языке, из которой Горчаков ничего не понял, но о чем шла речь, догадался без труда. Он сам устоял на ногах только благодаря тому, что вовремя обхватил ствол дерева, очень удачно оказавшийся поблизости.

Оглядевшись, Олег обнажил меч и осторожно ступая, двинулся к присмотренному молодому деревцу. Эмир обтер руки о снег, потом попытался отчистить им шубу, не добившись заметных успехов, булгарин зло плюнул, облегчил душу еще одной тирадой на родном языке и, обнажив саблю, стал присматривать деревце для себя.

С посохами дело пошло веселей. Взобравшись кое-как на вершину холма, Олег с Батбаяном, задрав головы стали высматривать подходящее дерево. Вскоре они остановили свой выбор на старом, слегка искривленном набок вязе, толщиной в полтора обхвата. После этого Горчаков снял шубу и, отойдя немного в сторону, перекинул ее через подходящую ветку. Затем он расстегнул ремешки на шее и над ключицей и снял "латное ожерелье". От кольчуги Олег тоже решил избавиться, побоявшись, что блестящий "пансырь" не вовремя сверкнет в лучах заходящего солнца. Кольчуга это вам не свитер и стянуть ее не так просто. Горчаков низко наклонился, опустил руки и затряс плечами, железо поползло вниз, а подошедший Батбаян помог ему быстрее соскользнуть на снег. Он и сам "вздел бронь" под шубу, которую ему помог снять Олег, после того, как разоблачился сам.

Старый вяз был высотой с пятиэтажный дом, когда его ствол стал совсем тонким и начал опасно раскачиваться, разведчики остановились. Ухватившись левой рукой за ветку, Горчаков осмотрелся.

Примерно в четырех километрах к востоку от холма Волга начинала плавный поворот на юг. Дальше можно было различить узкую полоску еще одной реки, которая текла на юго-восток почти параллельно Волге. На протяжении примерно пяти километров две реки плавно сближались, и Олегу показалось, что он видит там, за ними, какие-то бурые пятнышки, расстояние до которых было порядка десяти километров. Горчаков поднес к глазам бинокль, но не успел он навести его куда следует, как снизу раздался голос эмира:

— Я вижу табуны, — сообщил Батбаян, стоявший на ветке, ниже Олега.

— Сейчас гляну, — отозвался Горчаков, ведя биноклем по руслу реки.

— Что за хрень! — с чувством воскликнул он спустя некоторое время.

— Что увидел? — спросил булгарский эмир.

— Ничего не понимаю, — признался Горчаков, — мне кажется, что монголов здесь столько же, сколько мы видели на севере. Как-то их слишком много, для двух туменов. Хотя..., — Олег ненадолго задумался, — я могу и ошибаться, — сообщил он, через паузу.

За тем местом, где Волга и еще какая-то река, сблизившись, текли совсем рядом, вся равнина была усеяна табунами, шатрами, повозками и юртами. Огромный лагерь тянулся на юго-восток так далеко, что с дерева, на котором сидели разведчики, невозможно было определить его истинные размеры.

— Позволь мне взглянуть в твои волшебные трубы, — попросил Батбаян.

Горчаков снял с шеи бинокль и спустил на ремне эмиру.

Батбаян молчал так долго, что Олегу уже, и ждать надоело.

— Поверь моему ратному опыту, уважаемый Олег, — отозвался, наконец, эмир, — здесь не двадцать тысяч воинов, а все сорок, если не пятьдесят.

— Вот мы и приплыли! — тоскливо подумал Горчаков.

Глава 11

Двадцатый день ехали рязанцы в монгольском обозе, все дальше и дальше удаляясь от родной земли, истерзанной лютым ворогом. С каждым новым днем этого длинного пути, все более мрачные мысли овладевали Евпатием. Всю последнюю седьмицу он ждал нападения русской рати на безбожных мунгалов, но долгие от ожидания дни проходили один за другим, а все вокруг оставалось спокойным.

Как-то вечером на одной из стоянок к рязанским витязям пожаловал князь Олег, прозванный Красным за красоту лица и редкостную стать.

— По-здорову, вам, добры молодцы! — поприветствовал князь Евпатия и его спутников, ужинавших у костра.

— И тебе, княже, здравия! — ответил за всех Коловрат. — Садись к огню, раздели с нами трапезу, — пригласил он Олега.

— С Иудою хлеб-соль не преломлю! — надменно ответил князь, гордо вскинув голову.

Евпатий досадливо крякнул, тряхнул головой и поднялся с низенькой скамеечки — негоже было беседовать с князем сидя, когда тот стоит.

— Рубишь с плеча, княже, гляди не ошибись! Ибо снять голову — легко, а вот назад ее уже не приставишь, — ответил Коловрат, расправив широкие плечи.

— И в чем же это я ошибся? — поинтересовался князь, сузив глаза.

— Упреки, княже, что стрелы острые. Их в любую сторону направить можно. И в твою тоже, — молвил Евпатий, наставив указательный палец в грудь Олегу Ингваревичу. — Меня, к примеру, царь Батый на советы не зовет, а тебя я там, рядом с его женами видел. Опять же, давеча тебя на пир к Батыю пригласили, а меня вот, позвать забыли. Так, кто из нас Иуда?

— Что?! — взвился Олег. — Да как ты посмел?! Кто ты таков, чтобы мне выговаривать?!

Кровь бросилась в лицо князю, свежий рубец на лбу побагровел.

Олег Ингваревич уже не носил лубков на правой руке, и теперь она по укоренившейся привычке метнулась к бедру, но вместо рукояти меча поймала только воздух.

У Коловрата тоже меча не было. Все их оружие и брони монголы отобрали в первый же день, оставив только ножи для еды.

— Охолонь, княже, — сказал Евпатий примирительным тоном. — Не хватало нам еще побоище здесь учинить на радость безбожникам. Давай пройдем в мой шатер и там уже с глазу на глаз спокойно потолкуем без лишних ушей.

Свободу передвижений Олега Ингваревича, как знатного пленника, монголы особо не стесняли. Батый ограничился лишь тем, что приставил к нему двух своих гвардейцев — кешиктенов, которые всюду таскались за князем. Сейчас они маячили за спиной Олега и с любопытством наблюдали за ссорой урусутов. В шатер за князем и Коловратом монголы не полезли.

После некоторых раздумий Евпатий все же решил довериться Олегу Ингваревичу и рассказал ему о войске, что должно было рано или поздно настигнуть неприятеля. С тех пор они на переходах часто ехали рядом в окружении монгольской стражи.

На очередном повороте реки князь Олег внезапно привстал на стременах.

— Гляди, Евпатий Львович! — возбужденно воскликнул он, указывая рукой куда-то вдаль.

Пребывавший в тягостных раздумьях Коловрат, встрепенулся и тоже приподнялся в седле, вытянув шею.

— Матерь божья, — прошептал он, спустя мгновенье, — еще одна рать!

Князь и боярин посмотрели друг на друга. На лицах обоих читался один и тот же вопрос: "Что теперь произойдет, когда сюда придет русское воинство? Воеводы ждут встречи с двадцатью тысячами, а столкнутся с силами много большими".

— Ты, Олег Ингваревич, к царю мунгальскому вхож, — тихо сказал Евпатий князю, в то время когда монголы с радостным гомоном растекались по равнине, — попробуй разузнать, что это за рать новая, откуда она взялась и сколько в ней безбожников окаянных.

— Вестимо, постараюсь все вызнать, — пообещал Олег.

Река, по которой пришли монгольские тумены, текла здесь с северо-запада на юго-восток, делая по пути плавные, но глубокие изгибы. Рядом с ней точно так же извивалась река поуже. Изгибы двух параллельных русел не повторяли друг друга, а были зеркальными, поэтому в некоторых местах реки плавно сближались и затем так же плавно расходились и вновь сближались, очерчивая различные вытянутые фигуры. Батый приказал поставить свой шелковый шатер в самом центре одной из таких фигур.

В этом месте реки образовали самый настоящий остров, в точности повторявший форму человеческого глаза. С юго-восточной стороны "нижнее и верхнее веко" соединяла широкая изогнутая протока. С северо-западной стороны остров, как и глаз человека у переносицы, был слегка вытянут, и там реки соединяла другая протока, которую справедливей было бы назвать ручьем.

Остров имел в длину порядка семи километров и около четырех километров в ширину. Узкая река, составлявшая его северо-восточную границу, имела еще один рукав, протекавший дальше к северо-востоку. Армия, которая находилась здесь к моменту прибытия двух туменов, расположилась вдоль этих рукавов и еще между ними. Она охватывала стоянку Бату-хана и его брата хана Орды с севера, северо-востока и с востока. У юго-восточной части острова, в речной излучине развернул свой лагерь второй, из недавно прибывших туменов, который номинально возглавляли сыновья Великого кагана Угэдэя: Гуюк-хан и Кадан.

В этом походе Батый располагал двумя юртами, одна из которых была разборной, а другая, поставленная на колесную платформу, перед маршем не разбиралась. Диаметр мобильной юрты составлял девять метров. Диаметр разборной равнялся десяти метрам и сорока сантиметрам. Во время пира или военного совета в ней могло разместиться до тридцати человек. Кроме того, Бату-хан возил с собой круглый шатер из золотистой шелковой парчи с причудливыми растительными узорами. Этот шатер некогда принадлежал китайскому императору. Его верхушку поддерживали шесть столбов, оббитых листовым золотом с барельефами, изображавшими тигров, драконов, антилоп и различных птиц. Чтобы высокое, похожее на гигантский колокол, сооружение не повалил ветер, его окружали многочисленные веревочные растяжки, свитые из желтой шелковой нити.

Диаметр шатра приближался к двадцати пяти метрам, и в нем могло разместиться до восьмидесяти человек, поэтому его использовали в особых случаях, когда число приглашенных к Батыю превосходило три десятка. Сегодня был как раз такой, особый случай.

Шатер Бату-хана блестел в лучах яркого весеннего солнца, как золотистый зрачок в центре похожего на гигантский глаз острова. По монгольским обычаям он был установлен входом на юг. В его северной части за золотым троном располагался алтарь с онгонами — кожаными куклами, изображавшими домашних духов.

Восточная сторона света считалась у монголов женской, поэтому с востока шатер Батыя охватывали полукольцом юрты его жен. За ними был еще один полукруг, состоявший из повозок с вещами и юрт, в которых жили слуги и рабы, принадлежавшие женам.

Позади шатра, то есть с севера, стояли две юрты самого Бату-хана, юрты его слуг и чиновников, а так же многочисленные повозки. Весь этот "правительственный квартал" окружало кольцо из юрт и повозок, принадлежавших воинам личной охраны Батыя — его кешиктенам. Дальше по широкому неровному кругу были разбросаны юрты других чингизидов, каждая из них была окружена кольцом юрт их собственной охраны.

Князь Олег Ингваревич был поселен в маленькой юрте, стоявшей как раз между жилищами ханских жен и юртами батыевых слуг и рабов. Коловрата с его спутниками монголы не решились разместить внутри последнего кольца охраны Бату-хана. Им выделили место снаружи, между ханскими кешиктенами и охраняемыми куренями других царевичей.

На указанном им месте, рязанцы распрягли лошадей, которым две последние версты пришлось тащить сани не столько по снегу, сколько по грязи. Потом одни воины занялись установкой шатров, а другие под присмотром монголов повели лошадей к реке.

Евпатий, тем временем, наблюдал за необычной суетой в лагере. Вскоре к русским шатрам приблизились пятеро монголов в сопровождении толмача Махмуда. Один из них тащил на веревке барана, трое несли бурдюки, а пятый монгол всеми ими командовал.

— Подарки от Бату-хана, — перевел Махмуд короткую фразу старшего монгола.

На этом разговор закончился. Монголы привязали барана к саням, сложили на них бурдюки и отбыли восвояси. По какому поводу их одарили, рязанцам никто не объяснил.

— Ну, что ж, как говорится: дают — бери, — заключил Коловрат, — режьте барана. Да еще кому-то надобно за дровами сходить.

При последних словах Евпатий указал рукой на юго-восточную часть острова, заросшую лесом.

Подошедший позднее Олег Ингваревич, объяснил причину ханской щедрости. Оказалось, что монголы решили отметить встречу войск праздником и пиром, приготовления к которому уже шли полным ходом. По всему лагерю резали овец и баранов, ставили на огонь котлы, разносили бурдюки с кислым пенным кумысом и крепким молочным вином — архи.

— Я все вызнал, — сообщил князь Олег и поведал следующую историю:

Монголов пришло из Хорезма тринадцать туменов — сто тридцать тысяч всадников. Сначала они побили приволжских и донских половцев, часть из которых во главе с ханом Котяном сбежала на запад, а другая часть под предводительством хана Бачмана отступила куда-то на юг. Куда именно направилась орда Бачмана, монголы точно не узнали — толи в Нижнее Поволжье к Каспию, толи еще дальше к предкавказским аланам.

Потом монголы повоевали булгар и разорили всю их землю. Летом прошлого года часть монголов под началом ханов: Батыя, Орды, Берке, Гуюка, Кадана, Бури и Кюлькана воевала с мокшей, буртасами и арджанами, тогда как другая часть монгольских войск во главе с ханами Менгу и Бучеком сражалась с половцами и аланами в низовьях Волги и на Северном Кавказе. Аланов монголам удалось привести к покорности, а вот, хан Бачман скрылся со свой ордой где-то, среди многочисленных речных рукавов и озер широкого волжского устья.

К осени 1237 года восемь монгольских туменов собрались у Воронежа на Рязанских рубежах. Первым туменом командовали сыновья Джучи: Бату и Орда. Второй тумен возглавляли сыновья Великого кагана всех монголов Угэдэя: Гуюк-хан и Кадан. Третьим туменом командовал сын Толуя Менгу-хан. У четвертого тумена было аж три командующих: Кулькакн, Бури и Аргасун.

Кроме отрядов, номинально возглавляемых чингизидами, в нападении на Рязанское княжество и в походе на Москву принимали участие два особых корпуса, каждый из которых состоял из двух туменов. Одним корпусом командовал старый, прославившийся в многочисленных войнах Субэдэй. Командиром другого корпуса был молодой, но уже отличившийся в Китае, Бурундай.

Кроме названных сил, в походе на Владимиро-Суздальское княжество должны были принять участие еще два тумена, возглавляемые сыновьями Джучи: Шибаном, Тангкутом и Берке. Последний единолично командовал одним из туменов и возглавлял весь Приволжский корпус, который должен был, сначала покорить мордовские земли, а потом наступать на Владимир. Но, встретив упорное сопротивление, Берке застрял в мордовских лесах, где его нашли гонцы Батыя, сообщившие хану, что с походом на Владимир, он может не спешить.

Многие воины, отправившиеся в Западный поход, собирались осесть на завоеванных землях. Они вези с собой семьи, юрты, коров, овец и коней, которые следовали в монгольских обозах. Тумены Бату, Орды и Берке, должны были вместе со всем имуществом и домочадцами переселиться на Волгу в принудительном порядке. Еще в самом начале похода, Батыю приглянулись земли в низовьях Волги, и он твердо решил основать здесь новую столицу своего улуса.

Сейчас на месте этой будущей столицы раскинулись кочевья переселенцев из Монголии и Хорезма. Для охраны всего этого многолюдства от половцев хана Бачмана, Батый выделил три тумена. Одним из них командовал сын Чагатая Байдар. Два других возглавлял сын Толуя Бучек.

Всех захваченных в Булгарии и на Руси рабов, Батый распорядился сгонять в низовья Волги. Они должны были строить дома и дворцы для владык всего мира, ковать для них оружие, ткать ткани, создавать украшения. Красивые пленницы должны были ублажать победителей в гаремах. Свою будущую столицу Батый решил назвать Сарай Бату.

Выслушав рассказ князя, Коловрат призадумался. По всему выходило, что планы боярина Олега рассыпаются, как вязанка хвороста, у которой перерезали веревку, и теперь он, Евпатий должен действовать по собственному разумению.

— А тебя-то, княже, на пир позвали? — внезапно спросил Коловрат у Олега.

— Позвали, — кивнул тот.

Евпатий помолчал, задумчиво потер подбородок, а потом спросил снова:

— А ханши такоже на пиру будут?

— Они завсегда на пирах рядом с Батыем сидят, — ответил князь, не понимая, причем здесь ханши. — Только они надолго не засиживаются, — уточнил он. — Как царь мунгальский захмелеет изрядно, так они тихонечко уходят. Он, бают, бывает буйным во хмелю, так жены опасаются ему под горячую руку попасть.

— Это хорошо, — покивал Евпатий больше своим мыслям, чем собеседнику.

— Что хорошо? — не понял Олег Ингваревич. — Что царь во хмелю буен?

Коловрат усмехнулся вопросу князя, а потом ответил:

— Тебе бы, княже, такоже надоть с пира тихонечко уйти, вслед за ханшами.

— Это зачем? — поинтересовался Олег, которому Евпатий многое рассказал, но кое-что и утаил.

— Дык похмелье с нынешнего пира будет больно тяжелым, — ответил Коловрат с нехорошей ухмылкой. — Тебе оно, княже, ни к чему.

Олег Ингваревич внимательно посмотрел на собеседника.

— Может расскажешь, чего задумал? — спросил он, склонив голову набок.

— Может и расскажу, — согласился Евпатий. — Только не так чтоб сразу.

Глава 12

По монгольским обычаям праздник начался со скачек. Четыре десятка лучших наездников на отборных конях промчались по замерзшей реке от конца острова до его середины, где их ожидали, сидя в седлах, ханы и темники, окруженные охраной в блестящей пластинчатой броне. Толпа зрителей растянулась вдоль всего берега, они азартно вопили и свистели, когда мимо проносились в бешеном галопе великолепные кони разных мастей.

Победитель скачек получил от Батыя лисью шубу крытую аксамитом — одну из тех, что привез Коловрат. После этого все важные персоны монгольского войска поехали верхом к золотистому шатру. Ходить пешком по куреню было позорно для знатного монгола. Ханы и, следовавшие за ними командиры туменов и тысяч, войти в шатер не спешили. У входа для них полукругом были разосланы войлоки. Как только облеченные властью расселись, слуги бросились разносить кумыс в чашах и пиалах.

Дальше начиналась вторая после скачек любимая забава кочевников — борьба. Хрипло заревели длинные трубы и глашатаи, прохаживаясь перед плотной толпой, окружавшей шатер Бату-хана, стали выкрикивать:

— Выходите на борьбу без страха! Покажите вашу силу! Проявите удаль!

Под одобрительный гул толпы в широкий круг начали выходить известные силачи из разных отрядов. Каждого сопровождали несколько друзей, которые в схватке подбадривали своего борца и следили за соблюдением правил.

— Кюлькан-багатур! — громко выкрикнул Батый, уже успевший хлебнуть архи. — Почему не выходишь? Не хочешь сегодня бороться?

Кюлькан сделал вид, что не услышал обращенных к нему слов, благо, шум вокруг стоял такой, что немудрено было и не расслышать, сидевшего довольно далеко Батыя.

— Ойе, Кюлькан-багатур! — не унимался Бату. — Я спрашиваю, почему бороться не выходишь? Ты же у нас знаменитый силач!

— Я не хочу отнимать награду у простых нукеров, — нашел, наконец, что ответить Кюлькан.

— Хорошая отговорка! — крикнул Бату, которому очень хотелось увидеть, как этого, ненавидевшего его змееныша, вываляют в грязи. — Я начинаю бояться, что этот урусут Олег, которого я считаю демоном-мангусом, лишил тебя мужества своим колдовством, пока ты был у него в плену.

В этот миг Кюлькан остро пожалел, что поведал ханам все подробности своего пленения. У него не было настроения бороться, к тому же, здесь присутствовала пара опытных борцов, каждый из которых мог его одолеть. Кюлькану не хотелось падать в грязь на глазах всего войска, но он уже понял, что пьяный Бату не уймется. Поэтому младший сын Чингисхана поднялся и вышел в круг. Гуюк-хан и Кадан тоже встали с войлоков и последовали за ним.

Всего вышло бороться шесть пар. Борцы сняли пояса и халаты, передали их друзьям, и обнаженные до пояса двинулись к центру круга особым шагом. Переваливаясь с ноги на ногу и хлопая себя руками по бедрам, они изображали орлов, готовых вступить в схватку за добычу.

В центре круга добровольные судьи разбили борцов на пары. В этот раз среди судей оказались ханы Гуюк и Кадан, поэтому обошлось без обычных пререканий.

Борцы застыли друг перед другом в ожидании. Довольный Бату взмахнул рукой.

— Начинайте! — крикнул один из глашатаев.

Соперник Кюлькана резко нагнулся и попытался обхватить его под колени, чтобы, затем, толкнув плечом, повалить на спину. Хан успел отскочить и хорошо опереться на отставленную назад правую ногу. Кюлькан схватил левой рукой за плечо противника, а правой уперся в его темя. Руки у хана были длиннее, поэтому соперник не смог дотянуться до его коленей. Кюлькан сначала остановил бросок, а потом сильно толкнул соперника назад, тот подался вперед, чтобы устоять и, внезапно, ткнулся лицом в грязь, потому что, в этот момент Кюлькан шагнул в сторону и, ухватив неудачливого противника за загривок, резко придал ему ускорение вперед и вниз.

Шесть борцов, оставшиеся на ногах после первой схватки, под восторженные вопли зрителей, прошлись по кругу "орлиной походкой", переваливаясь с ноги на ногу, подпрыгивая и "хлопая крыльями".

Когда в кругу остались только трое, судьи бросили жребий. Кюлькану выпало ждать, а потом бороться с победителем.

В финальной схватке перед ханом оказался немолодой уже, смуглый нукер с большим животом и могучими руками. Ростом он был ниже Кюлькана, но много шире в плечах и груди. Его массивная, оплывшая фигура напоминала грубо вытесанного из камня идола. Хан сразу понял, что если противник обхватит его своими ручищами, схватка сразу будет проиграна. Этот багатур без труда приподнимет противника и легко швырнет на землю. Кюлькан не позволил сопернику проделать с ним это, увернувшись от захвата, он качнулся сначала в одну сторону, потом в другую, сбивая его с толка. Когда смуглый багатур снова ринулся на хана, тот в последний момент, каким-то чудом, опять сумел увернуться от его могучих рук и, оказавшись сбоку, резко пригнулся, подцепил соперника под колено, а потом, выпрямляясь, изо всех дернул захваченную ногу вверх. Противник не устоял и тяжело рухнул на спину.

Батый, не дождавшийся поражения Кюлькана, вынужден был с кислой физиономией вручить ему заранее назначенную награду — серебряный кубок.

После состязаний борцов начался всеобщий пир. Простые нукеры ели и пили, рассевшись кружками у своих юрт. Все монгольские царевичи, темники и, даже все тысячники были приглашены в парчовый шатер Бату-хана.

В походе Батыя сопровождали несколько кыпчакских ханов из Хорезма. Их единственной обязанностью было пить вместе с Джехангиром и радовать его льстивыми речами. А так же, произносить на пирах пышные юролы — здравницы, превознося безмерно, как реальные достоинства своего "патрона", так и мнимые.

Кюлькан, задетый Батыем еще до пира, едва держал себя в руках, слушая, как льстецы наперебой перечисляли несуществующие достоинства и добродетели "милостивого Саин-хана Бату", который слушал их, раздуваясь от важности.

"Надутая жаба! — начал перечислять про себя "достоинства" Батыя Кюлькан. — Суслик, который мнит себя тигром! Пьяный тушкан! Вздорная баба с бородой!".

— Да, скоро я покорю урусутов, — донесся до Кюлькана голос Бату, отвечавшего на очередную похвалу. — Потом мы повернем коней на запад, и все народы падут ниц передо мной!

"С меня довольно!" — решил Кюлькан, потихоньку отодвигаясь назад.

У самой стенки шатра он поднялся на ноги и, ссутулившись, стараясь не привлекать к себе внимания, прошел за спинами галдевших гостей и вышел на улицу.

* * *

* * *

* * *

**

Воинам, охранявшим Коловрата и его спутников, тоже принесли кусок бараньей туши, объемистый бурдюк и кожаную флягу с деревянной затычкой.

— Маловато будет для двадцати человек, — сразу смекнул Евпатий.

Монголы порубили мясо на куски и бросили в котел вариться. Русские своего барана нашпиговали чесноком, посыпали солью с перцем, насадили на вертел и начали жарить над углями. Когда мясо стало подрумяниваться, а капавший жир зашипел на багровых углях, над русской стоянкой поплыл такой запах, что сидевшие в десяти шагах монголы, только слюнки глотали. Беречь припасы было больше незачем, поэтому рязанцы затеяли варить в одном котле горох, а в другом гречку, от которых тоже шел аппетитный дух.

Когда еда доспела, Евпатий подошел к монголам и знаками пригласил их к накрытому столу. Завоеватели излишней застенчивостью не страдали, прихватив котел с мясом и бурдюки, монгольские воины расселись вперемешку с русскими. У Коловрата еще оставался порядочный запас доброго меда, даденного в дорогу князем Юрием Всеволодовичем по просьбе боярина Олега. "На всякий случай, — сказал он тогда и добавил, — запомни Евпатий, монголы выпить любят и пьянеют быстро. Их Чингисхан сурово боролся с пьянством, да так и не победил сего змия".

Как только гости расселись, Коловрат вышиб пробку из дубового бочонка, отлил во вместительный кувшин и стал разливать по чашам темно-янтарный пахучий напиток. Монгольский "старшой" подозрительно обнюхал свою чашку и уставился на Коловрата.

— Не бойсь, не отравлено, — усмехнулся Евпатий и отпил из своего, только что наполненного кубка.

Монголы осторожно попробовали незнакомый напиток, нашли его вкус приятным и осушили чаши, которые русские, тут же, снова наполнили. "Пейте, пейте, гости дорогие!" — ликовал Коловрат. Он-то хорошо знал, как коварен хорошо выдержанный мед. Когда сидишь за столом и пьешь его, то, кажется, что и не пьянеешь вовсе. Напротив, от доброго меда кровь играет, ты бодр и весел так, что хочется вскочить и пуститься в пляс. Но вот когда, осушивши несколько кубков, ты и вправду попробуешь встать, тут-то и выяснится, что ноги тебя вовсе не держат, а палаты вокруг, прямо-таки, ходуном ходят.

Монголы не чинились, ели-пили без стеснения, а Коловрат "гостей дорогих" потчевал, да по сторонам зорко поглядывал. Вскорости и стемнело совсем. Огоньки оранжевые по всей равнине замерцали, но до ближайшего костра, вкруг которого Батыева стража сидела, было не меньше тридцати пяти шагов. С другой стороны от русской стоянки жгли костры тургауды одного из царевичей мунгальских. А и до них было шагов с сорок.

Во время пира, то один из русских отходил "по нужде" за сани, то другой. Сани ужо, почти все опустели — сено и овес кони съели, подарки рязанцы Батыю вручили, съестных припасов такоже поубавилось.

Во время пути, постоянно гружеными оставались лишь те сани, на которых везли шатры. Сейчас и они стояли порожними. Вот к ним-то и ходили русские воины "облегчиться". Сани эти были особенными, потому как, дно в них было двойным — еще одна задумка боярина Олега. Под не прибитыми досками верхнего дна, в плотно напиханных стружках, чтобы на ходу не тарахтели, лежали два десятка гладких зеленых сосудиков с кольцами на стерженьках — наступательные гранаты. Отправившийся первым "за сани" дружинник, отодвинул три крайние доски, нащупал гранату, сунул ее за пазуху и вернулся. Потихоньку, таким манером, половина воинов вооружилась гранатами.

Не успели еще барана доесть и весь мед выпить, как подгулявшие монголы песни тягучие запели. И не только у русского костра это было, такое по всему лагерю творилось.

К тому часу, когда Олег Ингваревич подошел к рязанским шатрам, стражники монгольские опьянели уже изрядно. Не след им было мешать русский мед с монгольским молочным вином.

— Хлеб-соль, вам, — сказал князь, подходя к "столу", который представлял собой два длинных куска бычьей кожи.

— И как там пир царский? — живо поинтересовался Коловрат.

— Идет своим чередом, — ответствовал Олег, — едва только жены царские удалились, как я вслед за ними вышел и сразу сюда.

— Братия! — повысил голос Евпатий. — Время пришло!

С этими словами он схватил со стола узкий нож и вонзил его в горло монгольского десятника, с которым только что выпивал.

Осоловевшие от меда и архи монголы не сумели оказать серьезного сопротивления, хотя их было два десятка против девятнадцати, считая Коловрата. На расправу с врагами у опытных рязанских воинов ушли считанные секунды.

— И что дальше? — спросил оторопевший Олег Ингваревич.

— Увидишь! — бросил ему на ходу Евпатий. — Бери меч мунгальский!

Занятые своими делами монголы за дальностью расстояния и темнотой, даже не заметили, как русские перерезали их товарищей. Воины, успевшие вооружиться гранатами, кинулись расхватывать монгольские палаши, шлемы и щиты. Те, у кого гранат еще не было, бросились следом за Коловратом к заветным саням. Подскочивший к ним первым Евпатий, откинул еще несколько досок с днища, разгреб стружки и достал черно-коричневую "громовую трубу" с раструбом на одном конце, зеленой цилиндрической баклушей — на другом и двумя ручками снизу.

— Здесь стоит донный инерционный взрыватель, — начал с непонятной фразы Олег Иванович, когда обучал Коловрата, Ратибора и еще четырех дружинников пользоваться этой штуковиной. — Чтобы он сработал, необходимо, чтобы граната попала в твердую преграду и резко затормозилась.

— А твердая преграда, это стена? — спросил тогда Станята.

— Не обязательно, — ответил боярин, — при такой скорости, сгодится и лошадь или, даже человек. Если что, то можно и в землю направить.

Именно это, сейчас и собирался проделать Коловрат. Еще днем он присмотрел подходящее место для стрельбы, и даже сани велел туда передвинуть. Заскочив на них сходу, Евпатий положил трубу на плечо и заглянул в глазок на боку этого чудного оружия. Не разглядев в темноте "прицельной сетки", как называл ее Олег, он, вспомнив наставления боярина, нажал пимпочу под глазком и заглянул снова. Теперь прицельная сетка осветилась и стали хорошо видны все квадратики, черточки и крестик наверху. Коловрат оттянул большим пальцем рычажок позади рукоятки до щелчка, потом указательным пальцем сдвинул, влево предохранитель и прикоснулся к спусковому крючку. Золотистый шатер безбожного мунгальского царя был хорошо освещен двумя высокими кострами, горевшими у входа, да еще и светился изнутри от многочисленных светильников. Евпатий хорошо видел его в просвете между юртами стражи.

Как объяснял Олег, квадратики прицельной сетки начинались с двухсот шагов.

— Смотри, — говорил он Коловрату, — верхний ряд квадратов это двести шагов. Чтобы стрельнуть дальше, тебе надо приподнять трубу. Наводишь на цель нижний ряд квадратиков — труба поднимается. Чем ниже ряд, тем выше труба и больше дальность.

"А до Батыева шатра меньше двухсот шагов, — подумал Евпатий, — стало быть, мне нужно самую верхнюю полоску навести под низ шатра, тогда граната прорвет парчовое полотнище и уткнется в землю прямо перед ханами. Ну, или, по спине кого из них шарахнет".

Коловрат навел вертикальную дорожку между квадратиками на середину шатра, затем опустил трубу, как задумал и нажал пальцем на крючок. И сразу же перед его лицом полыхнуло, гулкий грохот ударил по ушам. Оружие в его руках дернулось так, что он откачнулся. Спереди донесся удаляющийся трубный вой.

На полпути до пирующих стражников Батыя из гранаты вырвался язык пламени, в мгновенье ока, превратившийся в быстро уменьшавшуюся звездочку. Задержавший дыхание Коловрат, и выдохнуть еще не успел, как звездочка клюнула в полог золотистого шатра и исчезла. Почти сразу же его ближняя стена разлетелась горящими клочьями, которые заскользили по воздуху и стали опускаться так же плавно, как осенние листья. Страшный грохот долетел до Евпатия вместе с упругой волной теплого воздуха. Объятая пламенем дальняя половина шатра простояла считанные мгновенья, потом столбы подломились и горящий шелк накрыл пировавших монголов. Среди огня и рядом с ним Коловрат уловил какое-то движение. "Не все еще мертвы" — понял он.

— Не спи Евпатий! — крикнул над ухом, запрыгнувший на сани Станята. — Добить надо! — добавил он, торопливо засовывая в "громовую трубу" еще одну зеленую баклушу на длинной палке. — Ага, вот! — довольно воскликнул он, попадая штырьком на палке в прорезь на трубе.

Раздался слабый щелчок.

— Готово! — доложил Станята и отскочил.

Евпатий снова вскинул трубу на плечо, взвел курок и, почти не целясь, послал вторую гранату в горящие остатки шатра. Через миг там вспухло желтое пламенное облако, и опять громыхнуло так, словно молния рядом ударила.

Кешиктены Батыя вскочили с мест только после того, как над их головами пронеслась первая граната. Долгие секунды их полнейшего замешательства, наступившего после взрыва шатра, подарили Коловрату возможность без помех выстрелить второй раз, а Станяте — затолкать в трубу РПГ-7 третий термобарический "выстрел".

Евпатий прекрасно понимал: стоит им сейчас хоть немного здесь задержаться — опомнившиеся монголы забросают их стрелами.

— В седла! — громко скомандовал он. — Уходим!

Воины кинулись ловить испуганных взрывами лошадей. В дальний путь Коловрат взял заводного коня, который сейчас пришелся как нельзя кстати. На него сел князь Олег, успевший нахлобучить закрытый монгольский шлем, повесить на пояс палаш, а на руку надеть круглый щит.

Уйти спокойно им не дали. Спереди на русскую дружину бросились кешиктены Батыя, а сзади уже набегали чьи-то тургауды.

— Бей поганых! — проревел Евпатий, и навстречу монголам полетели гранаты РГД-5.

От ослепительных вспышек и оглушительного грохота, несшегося со всех сторон, взбесились кони. Они рвали поводья из рук, вставали на дыбы и пытались сбросить всадников.

— Ходу! Ходу, братия! — надрывая голос, орал Коловрат.

Вокруг русского лагеря валялись посеченные осколками и оглушенные близкими разрывами монгольские воины. Страшно кричали тяжелораненые. Их товарищи в ужасе отпрянули. Некоторые побежали к юртам за луками. Воспользовавшись моментом, рязанские ратники, кое-как справились со своими лошадьми.

— За мной! — крикнул Евпатий и послал коня с места в галоп.

Его отряд устремился вслед за командиром.

Ширина монгольского лагеря была около четырех верст, поэтому воины, находившиеся далеко от центра событий не могли знать или даже видеть, что там произошло. К этому следует прибавить ночь и опьянение.

И вот вам картина: внезапно из темноты на хмельных монголов вылетают какие-то всадники, которые несутся, не разбирая дороги, топча костры и сбивая с ног тех, кто не успел отскочить. Промчавшись, как смерч, они снова исчезают в темноте. Кто это был? Куда скакал? Непонятное дело.

Чтобы организовать погоню, нужно было кому-то отдать соответствующий приказ. А на тот момент, когда дружина Коловрата рванулась сначала на юго-запад, а потом, за рекой свернула к северу, во всем монгольском лагере уже не осталось в живых ни одного командира старше сотника.

Евпатий вел своих людей к тем холмам, где по какой-то непостижимой случайности заночевал Горчаков со своим маленьким отрядом. Версты за три до намеченной цели, рязанские ратники увидели, что им наперерез несется монгольский разъезд, примерно в три десятка всадников.

— Стой! — скомандовал Коловрат и натянул поводья левой рукой, в правой он держал, как копье, заряженный термобарической гранатой РПГ-7.

Спешившись, Евпатий передал повод своего коня Станяте, а сам, отбежав подальше от лошадей, послал гранату в землю, прямо перед монгольским разъездом. Выстрел был удачным. Во вражеском отряде несколько коней рухнули вместе со всадниками, остальные шарахнулись так, что некоторые воины не удержались в седлах. Перепуганные монголы раздумали выяснять, кто это скачет посреди ночи по степи, и обратились в бегство.

— Вот, последняя, — сказал Станята, протягивая вернувшемуся Коловрату, четверную из выданных боярином Олегом гранат.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Только к утру, ошалевший от счастья Кюлькан, наконец, осознал, что он здесь единственный потомок Священного Воителя и все пять туменов полностью в его руках. Чтобы закрепить успех, хан спешно принялся назначать тысячников и темников. Командирами нескольких отрядов он сделал своих нукеров, бежавших вместе с ним из плена. Кюлькан считал, что сможет положиться на людей, обязанных ему своим возвышением. Так же, он сразу догадался, что все случившееся это очередные проделки Олег-багатура. "Интересно, — подумал хан, — много ли у него в запасе подобных хитростей? Хватит воевать с урусутами, — решил Кюлькан, — нужно заключить с ними мир и напасть на богатые западные страны, как и предлагал Олег-багатур".

Хан вспомнил оружие, которое с полутора тысяч шагов пробило бревно, вместе с надетым на него доспехом, оказаться на месте этого бревна, ему категорически не хотелось.

Кюлькан был ханом маленького захудалого улуса на самом востоке Монголии. Он всегда считал, что достоин большего и люто завидовал старшим братьям, получившим от отца обширные и богатые земли. Кюлькан возненавидел Бату за то, что к далеко не маленькому улусу Джучи, после этого похода, должны были присоединиться еще и огромные земли запада.

— Я должен стать Джехангиром, — шептал Кюлькан, сидя в своей юрте, — я должен покорить западные страны, а потом... потом я объявлю себя Великим ханом нового улуса и не стану подчиняться Угэдэю! Но как этого достичь?

Кюлькан надолго задумался. Кроме него на командование всем монгольским войском могли претендовать братья покойного Бату: Шибан, Тангкут и Берке. Когда начнутся выборы Джехангира, он, при таких делах, окажется в меньшинстве. Кого при этом поддержит Бурундай, Кюлькан не знал, зато был полностью уверен, что Субэдэй встанет на сторону братьев своего любимого Бату.

"А не послать ли мне преданных людей к Олег-багатуру?" — подумал, вдруг, Кюлькан и сам испугался этой крамольной мысли.

— А почему бы и нет? — тихо прошептал он, спустя какое-то время. — Я могу предложить ему прочный мир в обмен на жизни Берке, Шибана и Тангкута.

Глава 13

— Ох и сосватал нам друже твой, Олег, работенку, — проворчал Ёрш, втыкая лопату в раскисшую землю.

— А ты что-то супротив моего друга имеешь? — спросил с вызовом Неждан, к которому были обращены эти слова.

— А ежели и имею, то чо? — с не меньшим вызовом ответил курносый носитель "рыбного" имени, утерев пот со лба.

— А ничо! — вскипел Неждан. — Был бы здесь Олег, он бы за себя ответил, а покуда его нет, в зубы за друга и я могу дать.

— А ты, попробуй! — расхорохорился Ёрш.

— Уймитесь, вы, оба! — рявкнул крепкий коренастый мужик с заметной горбинкой на некогда перебитом носу. — Будете здесь собачиться, дык я вам обоим зубы пересчитаю!

Готовые сцепиться молодые новгородцы сочли за благо вновь взяться за лопаты. С Лихим Упырем шутки были плохи. Иметь славу первого кулачного бойца в Великом Новгороде, где драчун на драчуне и драчуном погоняет, это дорогого стоило.

Вообще-то, мужика звали Симеон, а прозвище "Лихой Упырь" он получил за стойкость и редкостную удаль в кулачных боях. Ну, почему Лихой, это, допустим, понятно, а вот почему Упырь? Дело было так: после одного веча, на котором разные "концы" Новгорода не пришли к согласию, на мосту через Волхов вспыхнула страшная драка, с покалеченными и даже убитыми. Молодой тогда Симеон был на этом побоище и домой воротился в таком виде, что мать только охнула, да за голову схватилась, а отец поглядел на него сурово и молвил:

— Ты иди, умойся, да одежу смени. Господи боже! Ты яко упырь в кровище весь!

Младшой братишка Симеона те слова услышал, да друзьям на улице пересказал. С тех пор и пристало к Симеону прозвище Лихой Упырь.

— И вправду, братия, цаво это вы! — вскликнул певучим голосом еще один молодой новгородец, которого звали Доброслав. — Вы гляньте вокруг, лепота-то какая! — парень раскинул руки и запрокинул голову.

Яркий солнечный свет попал ему в глаза, от чего он сморщился и громко чихнул.

— Весна, братия! — снова воскликнул Доброслав, утерев нос. — Чуете, дух-то какой весенний! Ой, кажись, князь сюды скачет, — сообщил он, указывая рукой вдоль рва.

* * *

* * *

* * *

* * *

Кони шли легким галопом, разбрасывая копытами комья липкой грязи. Впереди скакал Юрий Всеволодович, рядом с ним, приотстав на полкорпуса, трясся в седле воевода Еремей Глебович. За ними, растянулась по мокрому полю кавалькада из нескольких бояр и двух десятков дружинников. Не доскакав с полсотни шагов до работавших новгородцев, князь натянул поводья и перевел коня на шаг. Подъехав вплотную, Юрий, не чинясь, спешился. Навстречу ему вышел воевода новгородских "охотников", которого звали Прокоп.

— Ну, как вы, тут? — спросил князь воеводу. — Нет ли в чем нужды?

— С божьей помощью, все благополучно, — степенно ответствовал тот. — Мы, новгородцы, к разным трудам привычные, а не ток-ма к ратным.

— Плотники вы знатные, — поддержал воеводу Юрий Всеволодович, — быстро городни срубили.

Князь указал рукой на острог, который сооружали новгородцы. Бревенчатые прямоугольники городней уже стояли один подле другого, и теперь "охотники" рыли вокруг крепостицы рвы, а землю по дощатым пандусам поднимали наверх и ссыпали внутрь высоких срубов.

К востоку и западу от острога тянулась "Засечная черта", состоявшая изо рва и вала, утыканного в три ряда толстыми заостренными кольями, наклоненными в сторону противника.

— Пеший еще проскочит, а вот конный, точно не проедет, — заверил князя Еремей Глебович, кода они давеча, осматривали готовые участки засеки.

Что такое засека на Руси знали, псковичи и новгородцы иногда сооружали их на путях движения вражеских ратей. А вот "Засечная черта" это было нечто новое. Тут впору было вспомнить "Змиевы валы" близ Киева, да "Заставы богатырские" о которых и доныне гусляры песни на пирах пели.

Разобравшись в задумке своего нового боярина, Всеволод Юрьевич еще раз порадовался тому, что приветил этого странного рыцаря. "Кем бы ни был прежде Олег Иванович, ныне он мне крест перед иконами целовал и под "крестоцеловальной записью" имя свое витиеватым "уставом" вписал. Стало быть, теперь он мой боярин и воевода, — рассудил князь Владимирский и решил не допытываться о прошлом боярина. — Захочет, сам расскажет".

* * *

* * *

* * *

* * *

Как человек увлеченный историей, в особенности военной, Горчаков знал, что Русское государство столетиями защищалось от набегов с помощью засечных черт. Разумеется, он помнил, что эти оборонительные рубежи создались не одно десятилетие, но Олег пока, и не собирался возводить здесь "Большую засечную черту". Ему нужно было перекрыть заграждениями, всего лишь, один, относительно небольшой, участок русской границы.

Горчаков рассчитывал, что пройти по льду Суры до ледохода монголы не успеют. Восточнее они вряд ли сунутся, потому что в этом случае им придется переправляться через Суру — реку не такую уж и маленькую. Исходя из этих соображений, монголов следовало ждать западнее Суры, но не намного, потому что "сильно западнее" лежало полностью разоренное Рязанское княжество и широкая Ока, которую монголам, опять же, где-то пришлось бы форсировать.

Полистав свой "Малый Атлас Мира", Олег нашел нужную страницу, но масштаб здесь оказался: в одном сантиметре пятьдесят километров, чего явно было недостаточно для каких-то точных разметок. Повздыхав об отсутствовавшем компьютере и спутниковых картах, Горчаков провел примерную линию, требовавшую уточнений, исходивших из рельефа данной местности, для чего ему было нужно самому проехать вдоль будущей "Засечной черты", но на это уже не оставалось времени. С тяжелым сердцем, Олег свалил всю работу по обустройству оборонительной линии на Юрия Всеволодовича и его первого воеводу Еремея Глебовича. Сам Горчаков числился вторым великокняжеским воеводой.

* * *

* * *

* * *

Работы по сооружению "Засечной черты" начались в конце февраля. В мордовские леса были направлены тысячи воинов и крестьян. Они должны были рубить лес и свозить по санному пути бревна и жерди в указанные места. Едва только оттаяла земля, как тысячи лопат вонзились в раскисший грунт, десятки тысяч сапог взмесили грязь до жидкого состояния. Всем было тяжело, но все знали, что если они не поспеют в срок, то очень скоро увидят ненавистных мунгалов под стенами Владимира.

Юрий Всеволодович в свой стольный град так и не вернулся. Сначала он обосновался в Муроме, а когда грянула распутица, князь перебрался поближе к "черте", в эрзянский городок Эрзямас, к которому зимой упорно рвались монголы, но так и не дошли, потому что все лесные тропы на их пути были на сотни шагов завалены срубленными деревьями. При попытке объехать завалы монгольские кони увязали по брюхо в снегу, проваливались в невидимые ямы, спотыкались о корни и ветки, всадники заезжали в такую дремучую чащу, что дальше уже, не то что конного, а иной раз и пешего пути не было. Морозы в эту зиму стояли лютые. Вьюги заметали следы. Порою мело так, что в десяти шагах невозможно было что-либо разглядеть. Посланные вперед дозоры зачастую не возвращались. И все время, то здесь, то там, из сплошной стены мохнатых заснеженных елей вылетали меткие эрзянские стрелы.

От Эрзямаса одна лесная дорога вела на север в Нижний Новгород, другая шла на северо-запад. По ней можно было добраться до Мурома, а оттуда открывался прямой и удобный путь на Владимир. Прошедшей зимой только героическое сопротивление эрзян спасло Русь от неожиданного удара с востока двух туменов хана Берке.

* * *

* * *

* * *

* * *

Дозор боярина Олега и дружина Евпатия Коловрата встретились с русско-булгарским войском около полудня седьмого апреля 1238 года. Сразу же был объявлен привал и созван военный совет. На некоторое время в центре всеобщего внимания оказался Олег Ингваревич. Князья наперебой обнимали его, хлопали по плечу, поздравляли с освобождением, выражали сочувствие и соболезнования по погибшим родственникам. Потом слово взял Горчаков и "испортил всем праздник". После его "доклада" в воздухе повисла напряженная тишина. Лица присутствовавших приобрели такое выражение, что Олег не к месту подумал: "Ну, прямо, безутешная родня, собравшаяся на похороны близкого человека". "И кто же у нас "усопший"? — продолжил Горчаков свои аналогии. — Похоже, это мой "гениальный" план "приказал долго жить" — решил он.

Пришедшие на совет полководцы с надеждой глядели на Олега. В этих взглядах не трудно было прочесть: "Ну, воевода! Давай, выручай! Какой у тебя план?". Увы! Никакого плана на данную минуту у Горчакова не было!

Пока они с Евпатием скакали навстречу своему войску, Олег пытался что-то придумать, но никакие "прорывные" идеи на этот раз его не посетили.

Можно было двинуться на юго-запад, разыскать там половцев хана Бачмана и, объединившись с ними, испытать военную удачу в большом сражении с пятью монгольскими туменами. "Нет уж! — отверг этот план Горчаков. — Русские, как-то раз, уже сходили с половцами на Калку! Калка-2 нам без надобности. А, кроме того, время нас сильно поджимает. Задержались мы на юге!".

Олег не мог предположить, что монголов больше восьми туменов — минус один, уничтоженный под Коломной. При планировании операции он исходил из численности противника чуть меньше семидесяти тысяч. Возникшие из ниоткуда пять "неучтенных" туменов, разом обрушили весь его замысел.

Горчаков был безмерно благодарен Коловрату, который своими героическими действиями отчасти выправил ситуацию, но теперь все прошлые расклады ломало подавляющее численное превосходство противника.

В общих чертах, прежний план Олега был не сложен. Сначала, надо было разделить монголов, уничтожить одну из частей и всех чингизидов в придачу. Потом попытаться договориться с Субэдэем, который, пусть и неофициально, являлся главным руководителем всего "Западного похода" и, следовательно, нес ответственность за все, что могло в этом походе случиться.

После запланированной гибели монгольских царевичей, положение Субэдэя должно было стать катастрофическим. Ему бы никто не простил потерю стольких потомков "Священного Воителя". Великий каган Угэдэй непременно должен был с кого-то спросить за гибель своих сыновей, а Субэдэй в данном контексте идеально подходил на роль "козла отпущения".

В такой тяжелый для старого полководца момент, Горчаков хотел предложить ему, занять половецкие степи и провозгласить себя ханом Новой Орды или Золотой Орды, или Синей. Это не важно, как она могла бы называться. Здесь было важно другое. Поскольку в таком варианте событий, следующий "Западный поход", скорее всего, был бы направлен уже на Орду Субэдэя, ему бы потребовался, как минимум, прочный мир с Русью. А лучше, военный союз.

— Так и что нам теперь делать? — спросил у Олега Святослав Всеволодович.

— Как можно скорее идти в мордовские земли, — без запинки ответил Горчаков.

— А там что? — поинтересовался Илхам резким недовольным тоном.

— А там, смотреть надо, — вывернулся Олег. — Откуда я могу знать, что будут делать Субэдэй с Бурундаем? Спешить нужно! Если не устоит "Засечная черта", либо монголы ее как-то обойдут, то они и Владимир могут взять.

Глава 14

Довольный охотой Горчаков плавно покачивался в седле, смотрел на оживавшую после долгой зимы степь и с наслаждением вдыхал наполненный весенними ароматами воздух. После, доставших его за эту зиму морозов и резких ледяных ветров, Олегу было невыразимо приятно чувствовать на лице теплое, нежное дуновение, несущее запахи весенней степи, которые он не смог бы описать словами, поскольку, их не с чем было сравнивать. В Москве двадцать первого века ничего подобного Горчаков не ощущал. Его конь сам выбирал дорогу, обходя ямки и заросли степных колючек.

Кое-где, среди жухлой прошлогодней травы уже появилась свежая зелень и целые россыпи маленьких синеньких цветочков, названия которых Олег не знал. За его спиной расстилалась плоская голая равнина, которая отлично просматривалась в бинокль. Это обстоятельство, а так же, наличие снайперской винтовки, болтавшейся сейчас на ремне за плечом Горчакова, делали сам процесс охоты не сложным и, целиком зависевшим только от присутствия дичи в здешних местах. Ее удалось обнаружить километрах в семнадцати к юго-западу от лагеря и теперь, каждый из пяти дружинников Олега вез на заводном коне тушу сайгака, перекинутую через седло.

— Степные козлы, это хорошо, — рассуждал, ехавший слева от Горчакова Вадим, — но, вот, матерая свинья была бы лучше. Люблю я свинину! Особливо с распаренным горохом и сметаной. — Оруженосец вытянул губы и мечтательно закатил глаза.

— А мне свинина, больше копченая нравится, — откликнулся Берислав, ехавший рядом с Вадимом. — Эх! — тряхнул он головой. — Я бы сейчас сальца съел, с чесночком, свежим ржаным хлебушком и печеным яичком.

— Ну, будет вам. Эк, раскудахтались! — подал голос Учай, державшийся справа от боярина. — Вы, чай, не князья на ловах, а воины в дальнем походе. Доля воинская испокон веку тяготна есьм,— в тоне "старшого" отчетливо прорезались наставительные нотки. — Вон, Святослав Игоревич, бают, котлов в походе не возил и ел конину, на углях запеченную. Дык, кто был Святослав и кто вы?! Радуйтесь, что у Олега Ивановича оружие чудное есть. Кабы не это, так вам бы ныне и козлятины не видать.

Всадники приближались к большой роще, которую наискось пересекали две речушки, впадавшие в Волгу. В этой роще расположилось на очередную дневку войско союзников. Выше по течению Волга делала крутой поворот и текла здесь почти с запада на восток, распадаясь на множество извилистых рукавов и проток. Противоположный берег, весь изрезанный оврагами и балками, густо зарос тут ивами, вязами, тополями и разными кустарниками. Попадались кое-где и дубравы. Вдоль правого берега реки, по которому двигалось на север русско-булгарское войско, в этом районе, в основном, тянулись ровные степи но, время от времени, попадались и рощи.

У Горчакова в этом походе имелся личный обоз, состоявший из четырнадцати саней и двух вместительных повозок. Одна часть саней была куплена, а возчики к ним наняты. Другую часть Олег "мобилизовал" в пожалованных ему селах. Он не хотел чрезмерно "напрягать" своих крестьян, поэтому "мобилизацию" проводил с учетом числа тягловых животных в хозяйстве и количества работников. Мужикам, отправившимся с ним в поход, Горчаков хорошо заплатил вперед, чтобы, уезжая, они могли оставить серебро своим домашним. Кроме того, Олег наказал сельским старостам "пособить всем миром" во время сева, уменьшившимся семьям и, заранее, профинансировал это мероприятие.

На свой отставший обоз, союзное воинство наткнулось только на седьмой день, после разворота на север. Это произошло четырнадцатого апреля после полудня. Святослав Всеволодович объявил привал и собрал военный совет, на котором воеводы обсудили вопросы снабжения. Подсчет оставшихся припасов показал, что с продовольствием в армии дело обстояло плохо, а с фуражом еще хуже. Попутно, коснулись вопроса обозных саней, которые следовало разгрузить и бросить, а скудные запасы навьючить на лошадей.

— Жалко бросать, — говорили Горчакову его крестьяне.

— Ну, а как их потащишь? — разводил он руками. — Бросайте, ужо. Воротимся домой, я заплачу.

— А упряжь тоже кинуть? — трагическим тоном вопрошали мужики.

— В повозки сложите, — нашел выход Олег.

"Еще одна проблема, — подумал он, — сани-то, черт с ними! А вот бросить повозки действительно жалко".

Трофейные монгольские повозки китайского производства были сработанны капитально. Они имели войлочные тенты на деревянных дугах, огромные окованные железом колеса с чугунными втулками. Оси так же были обернуты металлом, да еще и днище укреплено железными полосами.

"Отстанут они от армии, — думал Горчаков, — волы это ж не кони. С другой стороны, если навьючить все припасы на лошадей, то и они, не очень-то, разгонятся. Короче, все плохо! Нам надо спешить, а армия теряет мобильность. Да еще и "пайку" придется сократить. Затянуть, как говорится, пояса. Люди это переживут, а вот что будет с лошадьми? Единственная надежда на подрастающую травку".

На пятнадцатое апреля по графику выпала дневка, и Олег решил использовать свободное время для охоты. Снасти для рыбалки у него тоже имелись, но на Волге второй день шел ледоход.

Когда Горчаков вернулся с добычей, его люди с веселым энтузиазмом бросились разводить костры и свежевать "дичь". Все они соскучились по свежему мясу и эмоций никто не скрывал. "Надо пригласить на обед Евпатия с дружиной, — думал Олег, слушая радостный гомон, — и еще, одну тушу презентовать Святославу, а другую Всеволоду. Мы все равно столько не съедим, а без холодильника мясо испортится".

Едва Горчаков помянул Святослава Всеволодовича, как его взгляд зацепился за княжеского посыльного, пробиравшегося верхом, между деревьями и кустами. Юный отрок сообщил Олегу, что наибольший воевода зовет его к себе по важному делу.

В воеводском шатре кроме брата владимирского князя и трех его сыновей никого больше не было. Это дало Горчакову повод подумать, что дело, за которым его позвали, Святослав считает "семейным".

— Дозорные поймали лазутчиков мунгальских, — начал князь, пристально глядя в глаза Олегу, — сказывают, к тебе ехали.

— Ну, раз ко мне, так и давай их сюда, — пожал плечами Горчаков, пытаясь сообразить, что вообще, происходит.

— Успеется! — отрезал Святослав. — Прежде, я тебя хочу спросить: ты ничего не хочешь нам рассказать? К примеру, какие у тебя есть дела с мунгалами, о коих мы не ведаем?

"Та-а-ак, — подумал Олег, — это уже на какую-то поставу смахивает!".

— Послушай, Святослав Всеволодович, — произнес он твердым тоном, — вот те крест, я ни сном, ни духом!

Для убедительности Горчаков размашисто перекрестился.

— Не в чем мне сознаваться! Вели привести лазутчиков сюда. Я и сам хочу узнать, кому, и за каким лешим, я понадобился.

— Владимир! — Святослав кивнул младшему из своих племянников.

Тот вышел и вскорости вернулся, но уже не один.

— Вот это встреча! — не удержался Олег. — Ну, здравствуй, Махмуд!

— Пресветлый эмир! — воскликнул бывший хорезмийский купец, а ныне переводчик. — Я счастлив лицезреть тебя снова! Да продлит Всевышний твои дни!

— Я рад, что доставил тебе счастье, — съёрничал Горчаков, — но давай, дорогой, ближе к делу! Зачем ты меня искал?

Заросшая черной бородой физиономия Махмуда разом приобрела озабоченное выражение.

— Да не разгневаются на меня светлейшие, — смущенно проговорил хорезмиец. — Язык мой отказывается произносить столь дерзкие слова, но дело мое касается только эмира Олега.

Махмуд низко поклонился, приложив руку к груди и, не выпрямившись до конца, застыл в полупоклоне, настороженно поглядывая то на одного, то на другого.

— Это мне что? Из своего шатра выметаться?! — гневно воскликнул Святослав. — Да ты, собачий сын, знаешь ли, с кем говоришь?! Да я тебя пытать прикажу и все узнаю!

Перепуганный толмач бухнулся на колени и уткнулся лбом в пол.

— Пресветлый эмир, величайший из всех живущих! Прости безмозглого! — заголосил он. — Не по своей воле, был я столь дерзок, но по воле пославшего меня сюда!

— Кто тебя послал, Махмуд? — резко спросил Горчаков.

— Великий хан Кюлькан, да продлит Аллах его дни, послал меня к тебе, — чуть ли не пропел толмач жалобным тоном.

— Так, он жив?! — не поверил своим ушам Олег.

— Великий хан жив и здоров, — подтвердил Махмуд, оставаясь на коленях.

— Вон оно ка-а-ак, — удивленно протянул Святослав. — Это что же выходит? Соврал нам Коловрат?

— Погоди, Святослав Всеволодович, — поднял ладонь Горчаков. — Махмуд, а кто из ханов еще жив?

— Всевышний сохранил только Великого хана Кюлькана, остальные погибли от огня, — ответил толмач.

— Святослав Всеволодович, вели ему подняться, — попросил Олег.

— Эй, ты, встань, — распорядился воевода.

"Быть может, это подействовала моя "лекция по географии Европы?" — предположил про себя Горчаков, мысленно прокрутив ситуацию. — Но, тогда..."

— Кюлькан хочет предложить нам мир, так? — с нажимом спросил Олег, пристально глядя в глаза, поднявшемуся переводчику.

— Пресветлый эмир, твоя мудрость может соперничать только с твоей доблестью! — подхватил предложенную игру Махмуд. — Истинно так!

— Святослав Всеволодович, — Горчаков развернулся к воеводе, — я мыслю, что Кюлькан просто никого кроме меня не знает, вот и послал сперва ко мне, с тем, чтобы я представил посла пред очи Великого князя Владимирского. Ныне, я долг наш вижу в том, чтобы доставить его поскорей к Юрию Всеволодовичу.

— И как мы это содеем? — недовольно пробурчал Святослав.

— А ты дозволь мне этим заняться, — предложил Олег, — я что-нибудь придумаю.

— Будь по-твоему, — махнул рукой наибольший воевода.

Вместе с Махмудом приехали два монгола, побывавшие в плену у Горчакова. Он забрал их вместе с переводчиком и привел на свою стоянку.

— А теперь, рассказывай все! — потребовал Олег у Махмуда в своем шатре.

— Пресветлый эмир, Великий хан предлагает тебе мир и дружбу в обмен на... — бывший купец умолк и испуганно оглянулся на вход, — в обмен на жизни ханов Берке, Тангкута и Шибана, — закончил он полушепотом.

Горчаков надолго задумался.

— Ты взялся за опасное поручение, Махмуд, — заговорил он, наконец, проникновенным тоном. — Что Кюлькан пообещал тебе за это?

После такого вопроса хорезмиец смущенно закряхтел и заерзал на низкой скамейке. Его взгляд забегал по стенам шатра, старательно избегая взгляда Олега.

— Махмуд, мы же с тобой уже давно знакомы, какие секреты могут быть между старыми друзьями? — поторопил толмача Горчаков.

— Великий хан обещал сделать меня эмиром Ургенча, — признался Махмуд.

— И ты ему поверил? — Олег саркастически усмехнулся.

— Как я мог не поверить такому великому хану, — округлил глаза хорезмиец.

— Смотри, Махмуд, — начал объяснять Горчаков скучным тоном, — Ургенч находится в улусе покойного Джучи, а у него осталось три наследника. Покуда они живы, не видать тебе Ургенча.

— А если ты их убьешь, пресветлый эмир? — спросил Махмуд, хитро прищурившись.

— А если у меня ничего не выйдет? — остудил его мечты Олег. — Надеюсь, ты знаешь, что случится с тобой, когда хан Берке или Субэдэй узнают о том, что ты мне здесь предлагал?

— Но... но... — испуганный не на шутку Махмуд, не знал что ответить.

— Слушай меня! — повысил голос Горчаков. — Ты станешь эмиром. Обещаю! Но при одном условии.

— При... при каком условии? — пробормотал, запинаясь Махмуд.

— Ты будешь служить только мне! — в голосе Олега будто лязгнула сталь. — Ты будешь исполнять все, что я тебе прикажу. И будет тебе тогда счастье.

Глава 15

— ... укрепи данною тебе благодатию во бранех православное воинство, разруши силы востающих врагов, да постыдятся и посрамятся, и дерзость их да сокрушится, — густой бас архидьякона плыл над тысячами непокрытых голов: русых, темных, светлых — разных.

— Помоги, Господи! — шептал Юрий Всеволодович. — Не мне, Господи, но земле нашей!

Как только из дальнего дозора примчался гонец на взмыленном коне, князь велел служить молебны во всех городках, срубленных за эту зиму и весну на "Засечной черте". Всего их было девять: четыре малые крепостицы из набитых землей городней с заборолами поверху, башнями по углам и одной башней — проездной, да еще между ними воины и крестьяне соорудили четыре острога, состоявшие из одной баши у самого рва и, окруженных частоколом, изб и землянок для ратников. Наибольшую крепость владимирские люди прозвали "Княжий городок". Она стояла на самой удобной дороге, ведущей к Эрзямасу. Княжий городок окружали бревенчатые стены с девятью башнями, а внутри, над тесовыми крышами разных строений возвышались: свежесрубленная церковь и хоромы для князя.

— ... ныне и присно и во веки веков. Аминь! — провозгласил архидьякон, закончив молебен.

Из церкви вынесли чудотворную икону, привезенную из Владимира. Князь Юрий первым к ней подошел и, перекрестившись, приложился губами. За ним воевода Еремей Глебович. Потом, один за другим, к иконе стали подходить остальные. По рядам воинов пошли дьяконы, окропляя их святой водой.

Благословив православное воинство, священнослужители удалились в церковь — продолжать молитвы о даровании победы над язычниками, а Юрий Всеволодович поднялся на возвышение, служившее временным амвоном.

— Братия! — обратился он к воинам. — Не посрамим славы праотцев наших! Встанем крепко за землю Русскую! — сильный голос князя был слышен далеко окрест — Не допустим поганых к стольному Владимиру! Защитим жен и детей наших!

В это самое время к Княжьему городку быстро приближались три десятка всадников. Это дальние дозоры, собравшись вместе, отступали перед приближавшимися монголами. Доскакав до рва, всадники перевели коней на шаг, измученные животные тяжело дышали и роняли хлопья пены. После того, как их подковы гулко простучали по доскам временного моста, на нем появились четверо ратников и принялись разливать керосин из глиняных кувшинов. Дальше один из них вынул из поясной сумки трут с огнивом, высек искру, зажег полоску бересты и бросил ее на мост. По корявым, наскоро отесанным доскам, пробежали огненные змейки. Закончив свое дело, ратники скрылись в бревенчатой надвратной башне. Тяжелые дубовые створки на массивных кованых петлях с железным визгом и скрежетом закрылись за их спиной.

Пока уставшие дозорные расседлывали коней, их окружили гридни, еще не успевшие, разойтись по своим местам на стенах и в башнях.

— Много ли поганых мунгалов сюда идет? — спросил кто-то из них.

— Конца и края безбожному воинству не видно, — ответил пожилой воин с мрачным лицом, покрытым грязными разводами от пота и пыли.

Юрий Всеволодович еще слушал рассказ дозорного воеводы, когда в горницу вбежал один из его дружинников.

— Идут мунгалы! — сообщил он.

— Ступай, передохни, — сказал князь молодому боярину, водившему дозор на юг, — я велю баню для вас истопить. — Юрий повернулся к воеводе, — ну, что, Еремей Глебович, пришел наш час?

— Пришел, князь-батюшка, пришел, — согласился воевода, — ныне и мы встанем за землю нашу, будем крепко биться, а далее ..., — раздобревший с годами Еремей Глебович, тяжело вздохнул, — лишь бы дружины наши вовремя подоспели, — добавил он после паузы, — но на все воля божья.

Надвратная башня была самой высокой в Княжьем городке. У верха ее шатровой кровли была устроена дозорная площадка под тесовым навесом. Князь Юрий с воеводой и несколькими боярами поднялся туда.

С высоты дозорной площадки была хорошо видна, раскинувшаяся вокруг, волнистая равнина, покрытая пологими увалами. Прямо перед крепостью, насколько видел глаз, расстилалась луговая степь с редкими березовыми рощами, дубравами и осинниками. Левее виднелись многочисленные ветвистые овражки заросшие кустарником и деревьями. К югу от них темнела полоска дальнего леса. Правее, к юго-западу от крепости отдельные рощицы сгрудились, собрались в кучу, а в середине слились, образовав небольшой лесок.

Протекавшая рядом со рвом река Алатырь, делила всю эту местность на две разные части. От ее южного берега на многие версты тянулись просторные луга вперемешку с отдельными языками леса и маленькими рощами. На северном берегу сплошные дремучие чащи начинались прямо от воды.

Княжий городок стоял в самом центре "Засечной черты", которая в этом месте была похожа на круто изогнутый лук, повернутый тетивой на юг — в сторону "поля". От одного конца этого "лука" и до другого было около шести верст. Это было самое опасное место "черты", потому что здесь леса не подступали вплотную к берегу и не были сплошными. За Княжьим городком находилась довольно крупная роща, которую можно было объехать с любой из двух сторон и попасть на дорогу, ведущую к Эрзямасу.

Восточную половину "лука" составляла река Алатырь, западную — река Умочь. Обе водные преграды, бывшие здесь мелкими и узкими, протекали в пологих берегах, поэтому за ними был вырыт ров и насыпан вал, увенчанный толстыми заостренными кольями в три ряда, наклоненными в сторону рва. От речек ко рву, строители укреплений прорыли канавы, и теперь мутная вода скрывала щетину острых кольев, густо торчавших из его дна.

Вдоль рва и вала через каждые семь сотен шагов возвышались: либо крепостица, либо острог. Княжий городок стоял в том месте, где река Алатырь, текшая до этого с юга на север, резко сворачивала к востоку и в этот изгиб, здесь же, впадала с запада речка Умочь. В месте слияния этих рек Еремей Глебович и посоветовал князю построить главную крепость.

Восточный край укрепленной рвом и валом позиции заканчивался там, где начинался густой и дремучий Алатырский лес, подступавший с севера к самой воде. Дальше к востоку вдоль реки Алатырь на шестнадцать верст тянулась широкая засека из поваленных крест-накрест деревьев, а от того места, где в нее впадала Мокрая Чеварда и до самой Суры берега у Алатырь-реки были высоки да обрывисты, там всаднику негде было через реку не перебраться.

К западу от вала со рвом по северному берегу реки Умочь тоже была устроена засека длиной версты четыре. Дальше Умочь разрезала почти напополам небольшой Зябловский лес, в котором завалы из подрубленных деревьев шли уже по обоим берегам реки. Это еще три версты. Сразу за Зябловским, толи лесом маленьким, толи большой рощей, начинался уже настоящий лес — Саровский, который западнее сливался с непролазными дебрями знаменитых Муромских лесов, воспетых даже в былинах. По Саровскому лесу засека тянулась еще на три версты, а далее в ней и нужды не было, поскольку там, рядом с Умочью начинали петлять еще пять речек с заболоченными берегами. По тем местам не только конному проезда не было, там и пешему не везде можно было пробраться.

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Когда из передовой сотни прискакал гонец, Субэдэй решил сам взглянуть на укрепления, о которых тот рассказал. Взобравшись в седло, он, в последний момент, решил взять с собой старшего из шести урусутов, которых собирался посылать гонцами к нойону Искандеру а заодно, прихватить и толмача. В сопровождении личной охранной сотни монгольский полководец взъехал на пригорок, и некоторое время рассматривал, видневшиеся вдалеке крепости, злобно сопя и стискивая костяную рукоять короткой плетки.

— Что это такое?! — заорал он на Ратибора, брызгая слюной и тыча плетью в сторону укреплений. — Твой господин мне солгал, так? Вы оба мне за это ответите!

— В чем же ложь? Милостивый хан? — спокойно спросил старый дружинник Коловрата.

— Как в чем?! — ярился Субэдэй. — Твой Эвпатий говорил нам, что все войско урусутов ушло на север. И что же я вижу здесь?!

— Владимирские конные полки взаправду ушли к Новгороду, — отверг обвинения Ратибор. — И хан Кюлькан видел, как они из города выезжали. Только, это ж, еще зимой было. Может, и вернулись уже.

Выслушав перевод, Субэдэй немного успокоился.

— Ты знаешь, как это обойти? — монгол снова указал плетью на линию укреплений.

— Если отпустишь, мы можем поискать дорогу в обход, — сказал Ратибор, стараясь, чтобы его голос звучал ровно.

— Нет уж, — помотал головой Субэдэй, — дорогу для войска поищут мои нукеры, а ты пошли двоих своих людей, пусть они проберутся к урусутам, узнают все новости, потом быстро вернутся и сообщат мне. Я хочу знать все, что случилось в урусских землях за последнее время.

— Два, это мало для такого дела, — возразил Ратибор.

— Пошли троих, — буркнул Субэдэй.

— Лучше бы четырех послать, — не уступил Ратибор, желавший освободить из под власти монголов как можно больше своих.

— Я все сказал, урусут! — отрезал Субэдэй. — Ты пошлешь троих. Все они получат медную пайцзу, чтобы их не зарубили мои воины на обратном пути.

* * *

* * *

* * *

* * *

Слева громко хлопнула тетива, это Лихой Упырь выпустил из тугого боевого лука еще одну стрелу в горизонтальную бойницу, вырубленную в двух соседних бревнах. Среди новгородцев было много охотников, что называется: "бивших белку в глаз". Симеон, как раз к таким и относился. Там, где стоял Неждан, бревенчатая ограда поднималась только чуть выше пояса. Эти необычные для русских крепостей просветы наверху стены были проделаны для удобства стрельбы из китайских стрелометов, в большом количестве захваченных под Коломной.

Пока шестеро новгородских "охотников", с покрасневшими от натуги лицами, налегали на длинные рычаги, торчавшие из окованных железом концов бревна-ворота, другие ратники прикрывали их щитами. Сначала стрелы залетали сюда часто, и густо застревали в червленых русских щитах и досках двускатной кровли. До сего момента никакого вреда воинам они нанести не успели. Сражаясь под рукой франкского рыцаря, а ныне, боярина Олега, многие из новгородцев разжились пластинчатыми мунгальскими доспехами и закрытыми шлемами, которые стрелы издали, не пробивали. Потом поток вражьих стрел поредел изрядно. Новгородские пешие лучники славились по всей Руси, их везде охотно нанимали на службу и здесь они быстро показали врагам, как опасно высовываться из-за укрытия.

К сожалению, противник обстреливал Княжий городок не только из обычных луков. Полы заборол, настеленные из ровно обтесанных с одной стороны бревен, уже были измазаны полосами крови. Стрелы размером с черенок лопаты и наконечником, без малого, в полруки пробили навылет двух новгородских "охотников" вместе со щитами. Товарищи оттащили их к перилам (задней стены у "заборол" не было). Еще четыре подобных стрелы раскололи не такие уж и толстые бревна заборол, и теперь их наконечники высовывались внутрь укрепления.

Мунгалы показались вчера после полудня и встали несколькими лагерями за полторы версты от "Засечной черты". Сегодня сутра к Княжьему городку и двум соседним острогам двинулась густая цепь пеших воинов в длинных доспехах из кожаных полос и металлических пластин. Они прикрывались высокими, почти в рост человека прямоугольными щитами. Перебравшись через речки, монголы выстроили у рва настоящую стену из подпертых палками щитов и начали обстрел, целясь в бойницы и просветы заборол. В ответ засвистели русские стрелы. Потом китайцы и монголы подвезли стрелометы на повозках запряженных волами и выстроили их в линию за две с половиной сотни шагов от стен. После чего принялись осыпать Княжий городок и остроги обычными и зажигательными стрелами.

На зажигательные стрелы под самым наконечником была налеплена в виде шара пороховая мастика, обернутая несколькими слоями плотной бумаги. Перед тем, как пустить стрелу, бумагу протыкали у древка раскаленным шилом, смесь в этом месте загоралась, и пылающий сзади снаряд устремлялся к цели, оставляя за собой дымный след. При ударе о стену бумажная оболочка рвалась, и горящая мастика прилипала к бревнам.

На русских крепостях заборола были шире городней, и их передняя часть выступала над стеной. В полу выступавшей части были проделаны многочисленные люки, через которые можно было заливать подожженную стену водой.

Толстенный двухсаженный лук стреломета гнулся со скрипом. Ворот тоже скрипел и попискивал.

— Хорош! — скомандовал Неждан, когда железная лапа на конце веревки дотащила тетиву до отверстия в бруске.

Он присел на корточки, приподнял пальцем кривую железку, висевшую под бруском, и надавил на, торчавший рядом рычаг. Железка попала в прорезь, а из отверстия в бруске вылезли полукруглые зацепы.

— Отпускай понемногу, — сказал Неждан, продолжая давить на рычаг.

Шестеро новгородцем, придерживая ворот, дали ему провернуться назад. Железная трубка, надетая на толстую тетиву, уперлась в зацепы.

— Фух, — выдохнул Неждан, — готово!

Доброслав подал ему стрелу больше похожую на толстое короткое копье с широким наконечником. Неждан уложил ее в среднюю канавку на бруске. Потом они вдвоем быстро разложили в соседние канавки еще шесть стрел поменьше, но все равно гораздо больше тех, которыми стреляли из обычных луков.

Неждан был одним из первых, кто при помощи Олега освоил науку стрельбы из китайской "аркбаллисты" — так друг именовал эти самострелы, поэтому воевода поставил его старшим над одним из расставленных по стенам стрелометов.

Внизу рассыпалась серия гулких ударов, сопровождавшихся громким треском, и из отверстий в полу повалил густой белый дым. Приседая за парапетом, и передавая друг другу ведра, новгородцы быстро залили огонь.

— Ништо, сейчас и мы ответим, — посулил врагам Неждан и, пригнувшись, посмотрел вдоль средней стрелы. — Клинья подбейте, только самую малость, — скомандовал он.

Стреломет стоял на чем-то вроде стола без столешницы с толстыми, широко растопыренными квадратными ножками. Под задние были подсунуты клинья. Доброслав и Ёрш взяли деревянные колотушки и слегка ударили.

— Еще чуть, — попросил Неждан, не отрывая взгляда от стрелы.

Парни стукнули еще.

— Во, теперь, кажись, в самый раз! — Неждан поднял с пола конец привязанной к рычагу веревки. — С богом! — воскликнул он и дернул.

Самострел подпрыгнул и с громким хлопком, семь стрел улетели в цель. На такой дальности фигуры людей были видны как маленькие черточки. После залпа три из них, как ветром сдуло.

Пока стреломет зарядили снова, перед крепостью показалась новая цель. По полю, в окружении доспешных воинов, ползли запряженные волами длинные повозки с большими колесами. Они были нагружены брусьями, жердями и многослойными обшитыми кожей войлоками. Дравшиеся под Коломной новгородцы, сразу их узнали.

— Мунгалы хотят камнеметы перед городком ставить, — громко сказал Лихой Упырь, — если позволим, спалят они нас здесь.

— А мы и не позволим, — отозвался Неждан. — Братия, — обратился он к своим помощникам, — эти клинья малы. Надо либо передние ноги у этого самострела подрезать, либо под задние чего-то напихать. Нам теперь много ближе стрелять придется. И еще, крикните кто-нибудь вниз, чтоб нам стрел зажигательных поднесли. Это мы еще посмотрим, кто кого раньше подпалит!

Глава 16

— Махмуд, перестань трястись! Ничего с тобой не случится.

— А если Бурундай прикажет нас схватить? — спросил жалобным тоном переводчик, ехавший слева от Горчакова.

Олегу и самому было малость не по себе, или совсем не малость. Но командир не имеет права раскисать, и обязан подавать пример бодрости духа своим подчиненным. Поэтому он и ответил соответственно.

— А мы перебьем всех, кто будет нас хватать, потом приставим Бурундаю нож к горлу и, прикрываясь им, как заложником, покинем монгольский лагерь. Судя по страдальческой физиономии Махмуда, слова Олега его не убедили. Вздохнув, он продолжил увещевания.

— В крайнем случае, ты всегда можешь сказать, что я силой и угрозами принудил тебя к подчинению. В правовом государстве это серьезное смягчающее обстоятельство, — добавил Горчаков с усмешкой. — А государство Чингисхана, в некотором смысле, можно считать правовым. Правда ..., — тут его улыбка стала шире, — права в нем далеко не для всех, но для "правового" государства это уже мелочи.

— Не помирай раньше срока, толмач! — включился в разговор, ехавший по правую руку от Олега, Коловрат. — Запомни. Храбрый умирает только один раз, а трус помирает от страха каждый день!

— Вы воины, светлейшие, — заметил Махмуд, — вам легко рассуждать о храбрости, а я, всего лишь, бедный купец.

Неизвестно, какой смысл вложил хорезмиец в слово "бедный", но его фраза развеселила Горчакова.

— Бедный купец?! — Олег ухмыльнулся и покачал головой. — Звучит, прямо как, бедный олигарх!

— А олигарх это кто? — спросил любопытный Станята, ехавший рядом с Коловратом.

— Это что-то вроде очень богатого купца и ростовщика в одном лице, — не задумавшись, ответил Горчаков, попутно осознав, насколько туманное он дал определение.

— Впереди разъезд мунгальский! — сообщил, обернувшись, Учай, который вместе с братом ехал во главе маленького отряда.

В день своей встречи с Махмудом на берегу Волги Олег ясно осознал две вещи. В первую очередь, он понял, что у нагруженных припасами и пожитками коней нет никаких шансов настичь тумены Субэдэя и Бурундая, несмотря на то, что они тащили за собой большой обоз и осадный парк. Конечно, медлительные волы заставляли весь монгольский корпус двигаться со скоростью двадцать километров в день, а в распутицу и того меньше, но фора, которую они получили, была настолько велика, что догнать их можно было только форсировав движение до предела лошадиных сил. А здесь уже каждый килограмм лишнего веса играл против русско-булгарской армии.

Сам вид Коловрата, с которым Горчаков встречался каждый день, натолкнул его на мысль о "летучем" партизанском отряде. Это произошло еще до появления Махмуда. Ну, а когда, Олег узнал о том, что Кюлькан жив и выслушал его предложение, у него созрел некий смутный замысел, который на четкий план не тянул, но при благоприятных обстоятельствах мог бы сильно изменить весь расклад сил.

После долгих споров на военном совете и нелицеприятных обвинений в некомпетентности и прожектерстве (это если говорить современным языком), Горчакову удалось протолкнуть свою идею. В результате чего, был спешно сформирован сводный отряд из двух тысяч всадников на отборных конях, плюс хорошие "заводные" кони. Одну тысячу возглавил Евпатий Коловрат, другую Святослав передал под начало своего старшего племянника, чье желание отправится в этот рейд, стало для Горчакова полной неожиданностью. За ним самим осталось общее руководство операцией.

В дальний поход "летучий отряд" ушел налегке, с минимальными запасами. Из-за чего в пути пришлось "хлебнуть лиха" по полной программе. От скудных пайков исхудали и люди, и кони. Когда пошла свежая травка, животным стало легче, а вот людям, порой, приходилось, ох как не сладко! Сильно выручала охота во время "дневок", а еще больше — рыбалка. Рыбы в здешней Волге оказалось столько, что ее можно было, чуть ли не портками ловить.

В мордовских землях сводный отряд поджидала серьезная проблема в виде мокшанского князя, перешедшего вместе с местной знатью на сторону монголов. Произошло это не совсем добровольно, да и "партнерство" это нельзя было назвать равноправным, но суть не в этом. Коллаборационистская "элита" сагитировала значительную часть местного "электората".

Поскольку о Джи пи эсе Олег мог только мечтать, то для нормально прохода по мордовским землям требовалось либо лояльное население, у которого можно было "спросить дорогу", либо нужны были, хорошо знающие местность, проводники, способные провести отряд, как-нибудь в обход этого самого населения.

Горчаков знал о ситуации в мордовских землях и трудности похода по их южной части предвидел заранее. За исключением Вадима и Берислава, все остальные его дружинники были мокшанами. "Пускай их увезли на Русь в детском возрасте, — рассуждал Олег, — но хоть какие-то родственники должны же, у них остаться на родине?". Перед походом он рассказал своим дружинникам о, маячившей на горизонте, проблеме, попутно прощупав, их настроения. Парни заверили своего боярина, что сделают все что смогут.

У южной границы мордовских земель "летучий отряд" сделал остановку, и несколько дружинников Горчакова отправились на разведку. Все сложилось более чем благоприятно, и через проблемную местность отряд провел старший брат Учая по имени Рузава. При этом, парни Олега, маленькими группами, маскируясь под местных, разъезжали по окрестностям и собирали сведения о монголах. Когда стало ясно, что противник уже где-то поблизости, вперед выехали Горчаков, Коловрат со Станятой, Махмуд и Учай с Рузавой, а весь остальной отряд двигался по их следам на расстоянии, примерно, десяти верст.

Вчера вечером Олег перечеркнул очередной день в своем самодельном календаре, и обвел кружком следующую дату — седьмое мая 1238 года. Сегодня, с самого утра их передовая группа ехала по просторным лугам вдоль какой-то мелкой речушки. Погода радовала путников. Ярко светило солнышко. Душистый ветерок приятно обдувал лица. Птички щебетали. Пчелки гудели. Кузнечики в траве пиликали. Луга пестрели разными цветочками: желтенькими, беленькими, голубенькими. Лепота! Места вокруг были красивейшие! Местность слегка всхолмленная, но холмы не крутые, а этакие увалы пологие. С возвышенностей открывался вид на разбросанные то здесь, то там, березовые рощи, на склоны холмов, густо заросшие сосной, елью и теми же березами. Луга впереди ярко зеленели, и полосы леса на таком фоне выглядели темными, а вдалеке, над всем этим по васильково-синему небу ползли белые комки облаков.

Панорама вокруг маленького отряда во время пути постоянно менялась. Сначала, мимо всадников, медленно проплывали отдельные рощи. Постепенно они становились крупнее и попадались все чаще. Солнце еще не достигло зенита, а Олег и его спутники уже видели справа и слева сплошные полосы леса, которые с каждой пройденной верстой подступали к ним все ближе, пока, наконец, не окружили со всех сторон. Следуя за рекой, маленький отряд пересек узкий луг, за которым деревья подступили почти вплотную к протоптанной монголами дороге. Вскоре справа открылось новое безлесное пространство, уходившее куда-то на северо-восток. Слева лес еще продолжался. Когда река стала изгибаться к северо-западу, местность вокруг путников зеркально изменилась. Теперь лес подступал к реке справа, а слева резко отдалился, оставив обширное пространство, покрытое отдельными рощами. Немного за полдень, стена деревьев по правую руку от всадников тоже закончилась, и они выехали на обширную пустошь. Далеко впереди на их пути виднелись рассыпанные полукругом рощи разных размеров. Несмотря на большие просветы между отдельными лесочками, вместе они полностью перекрывали обзор. Там, на фоне деревьев, Горчаков "со товарищи" и увидели первый монгольский разъезд.

— Учай, Рузава, возвращайтесь к нашим, — скомандовал Олег, — передайте Всеволоду Юрьевичу, чтобы он схоронил рать в каком-нибудь лесу, выставил скрытые дозоры и ждал нас. Скачите, быстрее!

Мокшане развернули коней и помчались назад, а спереди в это время быстро приближались два десятка монголов. Горчаков внимательно посмотрел на Махмуда, желая удостовериться, что тот не собирается падать со страху в обморок, одновременно расстегивая ремешок поясной сумки. На момент обнаружения, до монгольских всадников было чуть больше трех километров, поэтому и Учай с Рузавой успели далеко отъехать, и Олегу хватило времени спокойно достать из сумки золотую пайцзу и повесить ее себе на грудь на красном шелковом шнурке, надетом на шею. Эта пайцза представляла собой крупную продолговатую пластину с закругленными концами и бортиком по краям и вкруг отверстия для шнурка. В центре пластины был изображен тигр, а вокруг него шла надпись.

Монгольские пайцзы изготавливались из меди, серебра, серебра с позолотой и, наконец, из золота. В зависимости от материала, изображения и надписи, они наделяли своего обладателя различными правами и полномочиями. Золотая пластина с тигром имела высший ранг. Надпись на ней гласила: "Указ пожалованного Небом императора Чингиса. Должен вести дела по своему усмотрению!". Обладатель такой пайцзы мог отдать приказ "по своему усмотрению" любому гражданскому либо военному чиновнику Монгольской империи до темника включительно. Ответственность за свои действия он нес только перед Великим каганом. Правда, опасаясь злоупотреблений, Чингисхан в своей "Ясе" сделал оговорку, запрещавшую владельцу такой пайцзы казнить темников, либо людей лично известных кагану.

Золотую пайцзу с тигром, одуревший от замаячивших перспектив Кюлькан, вручил Махмуду для выполнения "особо важного задания". После физической ликвидации конкурентов, хорезмиец должен был явиться сначала к Бурундаю, а затем к Субэдэю и довести до них приказ Кюлькана, требовавший без промедлений следовать в низовья Волги. В этом случае пайцза должна была подтвердить высочайшие полномочия Махмуда. Горчаков ее у переводчика отобрал.

— Я беру пайцзу на время, — успокоил он хорезмийца, потешаясь над его кислой физиономией. — Когда все закончится, я ее верну, — и, не удержавшись, добавил, — может быть.

— Мы исполняем волю Джехангира! — громко закричал Махмуд, когда монгольский разъезд начал окружать их маленький отряд.

К Олегу подъехал пожилой воин, бывший, судя по всему, командиром разъезда. Горчаков взял двумя пальцами, висевшую на груди пластину, и слегка приподнял, многозначительно глядя на монгола.

— Внимание и повиновение! — прокаркал тот хриплым голосом.

— Махмуд, — Олег повернулся к переводчику, — скажи ему, что они должны немедленно проводить нас к темнику Бурундаю.

"Удобная это штуковина, пайцза, — думал Горчаков, когда они петляли между рощами, — ее можно использовать как универсальный пропуск. Показал и проезжай куда хочешь". Выбравшись на открытую местность, Олег выбросил из головы все посторонние мысли, сосредоточился и подобрался. Приближался самый сложный и действительно опасный этап операции. "Не пришлось бы нам действительно брать Бурундая в заложники", — промелькнула у Горчакова тревожная мысль.

Говорят, что пистолет за поясом придает человеку уверенность, даже в тех случаях, когда польза от него более чем сомнительна. Нечто подобное сейчас испытывал Олег. С одной стороны, ему было понятно, что они с Коловратом не смогут перестрелять десять тысяч человек, с другой стороны, оружие, которым обвешался Горчаков, создавало иллюзию защищенности и, действительно, внушало уверенность в своих силах. На поясе у Олега висела армейская кобура с мощным восемнадцатизарядным пистолетом "Вектор", полученным от МО РФ. В плоской кожаной сумке, надетой через плечо, лежал пистолет пулемет "Вереск" с шестью запасными магазинами на тридцать патронов каждый. Трофейный "Вектор" болтался на поясе у Коловрата в самодельной кобуре, сшитой Горчаковым еще зимой. Да еще, Станята вез девять гранат в почти такой же, как у Олега сумке, только потолще.

Как и предполагал Горчаков, монгольские воины не дерзнули обыскивать человека, носившего на груди золотую пайцзу с тигром. Командир разъезда выделил пять всадников для сопровождения важной персоны, и теперь четверо из них ехали позади группы, а пятый скакал впереди, показывая дорогу к монгольскому лагерю.

Глава 17

Олег внимательно смотрел по сторонам и старательно фиксировал в памяти детали местности. Объехав несколько рощиц и миновав приличный кусок леса, всадники выбрались на просторную пустошь, много больше той, где их обнаружил монгольский разъезд. Около трех километров маленький отряд следовал на северо-запад, пока с очередного увала, который до этого заслонял горизонт, Горчаков не увидел прямо перед собой многочисленные конские табуны, разбросанные коричневыми пятнами по обширному лугу. Прищурившись, он напряг зрение и разглядел густую россыпь темных и светлых точек на зеленом фоне. Их было так много, что Олегу невольно пришло на ум сравнение с новым Млечным путем, перечеркнувшим впереди равнину. По мере приближения стали яснее проступать детали, точки постепенно превратились в шатры и юрты, рядом с которыми уже можно было различить человеческие фигуры. Монгольский лагерь протянулся на несколько верст с юго-запада на северо-восток вдоль какой-то извилистой речушки. Когда до ближайших юрт оставалось метров пятьсот, Горчаков посмотрел вправо, и у него словно что-то сжалось в груди. Примерно в паре километров к северо-востоку он разглядел сначала одну крепость, потом рядом еще одну, а дальше увидел и другие. Находились ли эти крепости в осаде, Олег понять не мог, потому что на таком расстоянии невозможно было ясно рассмотреть что-либо меньшее приличного дома.

— Махмуд! — Горчаков поманил пальцем переводчика. — Спроси у монголов, где здесь курень хана Берке, — распорядился он, когда хорезмиец подъехал ближе. — И еще, обязательно узнай, из какого они тумена и имя их тысячника.

— Все исполню, пресветлый эмир, — закивал Махмуд и, придержав коня, поравнялся с монголами.

Отсутствовал он не долго.

— Те воины, что встретились нам, из тумена "бешенных" Субэдэй-багатура. Имя их тысячника, Джорчи, — доложил возвратившийся толмач. — Курень хана Берке находится во-о-он там.

Олег посмотрел, куда указывал Махмуд и удовлетворенно кивнул. С одной стороны, такое местоположение можно было считать просто удачей, но с другой стороны, этого следовало ожидать. Учитывая, что Субэдэй получил сведения о новом дальнобойном оружии, не сложно было предположить, что он разместит чингизидов подальше от русских крепостей. Монгольские курени растянулись вдоль обоих берегов реки почти перпендикулярно "Засечной черте". Тумены Берке расположились на юго-западном конце этой цепочки.

Приближаясь к лагерю кочевников, Горчаков обратил внимание на многочисленные рощи, разбросанные за рекой. Как раз в том месте, куда указал Махмуд, отдельные рощи сливались в небольшой лесной массив. От его края до первых юрт куреня хана Берке, на глаз, было около полукилометра, быть может, еще меньше, с такого расстояния Олег не мог точно определить ширину открытого промежутка. В любом случае, этот лесок и тот, что виднелся за ним левее, давали шанс скрытно подобраться к лагерю противника на достаточную для внезапной атаки дистанцию.

День был жарким, поэтому нукеры Бурундая установили его шелковый шатер в тени нескольких деревьев, росших на берегу реки. Вокруг временного жилища темника, украшенного синими драконами по ярко-желтому полю, теснились в беспорядке простые и крытые повозки, юрты слуг и наложниц, окруженные на некотором расстоянии плотным кольцом из юрт и шатров его телохранителей — тургаудов.

Пайцза с тигром, как волшебный талисман расчищала для Горчакова и его маленького отряда путь через монгольский лагерь, но у юрт охраны ее чары закончились.

— Стойте! — потребовал один из телохранителей, загородив дорогу и положив руку на рукоять меча.

Четверо тургаудов справа и слева от него наклонили в сторону пришельцев короткие копья. Еще шестеро, стоявшие чуть дальше, наложили стрелы на тетивы мощных луков.

— Сойдите с коней и ждите здесь, — распорядился телохранитель, — сейчас я позову моего начальника, и он с вами разберется.

Олегу и его спутникам пришлось спешиться и немного подождать.

— Кто вы такие и какое у вас дело к темнику Бурундаю? — спросил, появившийся вскоре, сотник тургаудов.

— Мы выполняем тайное поручение Джехангира, — ответил Махмуд, умолчав, о ком именно идет речь. — Поскольку поручение тайное, свои имена мы сообщим только темнику Бурундаю.

Сотник на короткое время задумался.

— Вы не можете войти в шатер к темнику все вместе и с оружием, — наконец, сообщил он не терпящим возражений тоном.

— Махмуд, скажи ему, что дальше мы пойдем с тобой вдвоем, — распорядился Горчаков, снимая с пояса ножны с мечом.

— Мы будем наготове, — шепнул ему Коловрат, принимая оружие.

Видимо, пистолет на поясе сотник тургаудов не счел опасным оружием, насчет сумки через плечо он тоже ничего не сказал. У входа в желтый с синими драконами шатер дежурили еще четверо телохранителей.

— Подождите здесь, — сказал сотник, сопровождавший Олега и Махмуда, после чего скрылся в шатре, полог которого был поднят и перекинут через одну из веревочных растяжек.

Потянулись томительные минуты ожидания, особенно мучительные для перетрусившего переводчика. Горчакову и самому было, мягко говоря, тревожно, а тут еще рядом бледный Махмуд трясущейся рукой вытирает пестрым платком обильный пот со лба.

— Входите! — крикнул начальник охраны, высунувшись из шатра, и исчез снова.

— Пошли, Махмуд, — тихо сказал Олег, — и держи себя в руках. Помни, что я тебе говорил. Ничего с тобой не случится!

В шатре было достаточно светло, чтобы рассмотреть всю обстановку. По центру торчал опорный столб. Справа вошедшие увидели белый прямоугольник пастельного войлока — ширдэг. Слева полукругом вдоль желтого полога были навалены седельные сумки, расставлены кожаные и деревянные сундуки разных размеров, окованные по углам металлом, поверх них небрежно брошенные доспехи, лук в налучье и колчан со стрелами. Бурундай сидел, скрестив ноги, у стены напротив входа. Его тощий зад покоился на толстом простеганном ромбиками войлоке, который назывался у монголов "олбог". Еще несколько олбогов были разбросаны слева и справа от входа.

Когда они вошли в шатер, Махмуд поклонился, как было принято у монголов, то есть, лбом в землю, Горчаков падать на колени не собирался. "Полупоклона будет достаточно" — решил он и, придержав рукой пайцзу, слегка наклонился.

— Садитесь, — Бурундай указал на два олбога, видимо, только что положенных перед хозяйским местом.

"Наверное, — подумал Олег, — начальник охраны доложил темнику, что поручение тайное, и тот велел ему, переложить два сиденья поближе, чтобы нам не пришлось кричать через весь шатер от входа".

Знаменитый монгольский полководец был молод, высок, широк в плечах, но его фигура была какой-то плоской и угловатой, из-за чего, синий шелковый халат висел на нем, как на вешалке. Пока посетители проходили и рассаживались, Бурундай не отрывал взгляда от Горчакова.

— Назовите свои имена! — потребовал он резким тоном, когда Олег с Махмудом уселись на приготовленные для них олбоги.

Горчаков посмотрел через плечо — начальник охраны стоял позади них, держа ладонь на рукояти палаша.

— Махмуд, напомни ему, что мы выполняем тайное поручение, — сказал Олег, не поворачиваясь к переводчику.

После того, как толмач перевел сказанное, Бурундай какое-то время изучал лицо Горчакова, потом, видимо, что-то решив для себя, короткой фразой выпроводил командира телохранителей.

— Мое имя Олег, мое знамя черный сокол на белом полотнище, — начал представляться Горчаков. — Раньше я был вашим врагом, а теперь служу хану Кюлькану.

Как только Махмуд перевел первую фразу, Бурундай схватился левой рукой за ножны, лежавшей рядом с ним сабли и приподнял оружие так, чтобы в любой момент можно было обнажить клинок.

— Вы сказали, что выполняете поручение Джехангира, разве не Бату вас прислал? — спросил темник, перебегая взглядом с одного лица на другое.

— Бату мертв! — ответил Олег. — Все остальные потомки Священного Воителя тоже погибли. В живых остался только хан Кюлькан, и он теперь Джехангир Западного похода.

Сказать, что Бурундай был поражен этим известием, значит, ничего не сказать. Монгол впал в полную прострацию и застыл, как истукан с открытым ртом. "Удобный момент, запихать ему в рот кляп и связать, — отметил про себя Горчаков, — в таком состоянии, он даже не заметит, что его вяжут".

— Ты лжешь! — прохрипел Бурундай, немного очнувшись. — Чем ты можешь подтвердить свои слова?

— А этого разве недостаточно? — Олег постучал пальцем по золотой пластине на груди. — Надеюсь, ты не станешь утверждать, что я ее украл или подделал?

Некоторое время монгол тупо пялился на пайцзу с тигром.

— Как погибли потомки Священного Воителя? — с трудом выдавил он из себя после долгого молчания.

— Их отравили на пиру, — ответил Горчаков и, не останавливаясь, выложил заранее придуманную историю. — Перед пиром были состязания борцов. Хан Кюлькан принимал в них участие. Хан Бату начал над ним насмехаться. Они поссорились. После этого хан Кюлькан не пошел на пир. Все остальные ханы, темники и тысячники выпили на пиру отравленного архи и к утру все умерли.

— Кто подсыпал яд? — задал напрашивавшийся вопрос Бурундай.

— Это никому не известно, — равнодушно пожал плечами Олег.

Снова возникла продолжительная пауза.

— С каким поручением ты приехал? — пришедший в себя темник, вспомнил, с чего все началось.

— Я привез тебе приказ Джехангира Кюлькана! — произнес Горчаков жестким тоном. — Ты должен, без промедления, покинуть этот лагерь и вести свои тумены на юг, по той же дороге, по которой вы пришли сюда. Хан Кюлькан ждет тебя с пятью своими туменами в одном дне пути отсюда.

После этих слов узкие глаза Бурундая расширились, и он чаще задышал от волнения.

— В одном дне пути? — повторил он. — Но почему Кюлькан сам не идет сюда?

— Послушай, Бурундай, — подался вперед Олег, — кроме Кюлькана, здесь еще три потомка Священного Воителя. Если начнутся выборы Джехангира, кого, по-твоему, выберут три брата покойного Бату?

Темник неопределенно дернул плечом и ничего не ответил, а Горчаков перевел дух и, переходя на пафос, продолжил:

— В этом походе погибли девять потомков Священного Воителя! По закону, за это должны ответить жизнью те, кто был рядом с ними и не сумел предотвратить эту трагедию! Как ты думаешь, кого прикажет казнить Великий каган, когда получит скорбные известия?

Олег сделал театральную паузу и вопросительно посмотрел на монгола, но тот снова промолчал.

— Это ты, — Горчаков с видом обличителя наставил палец в грудь Бурундаю, — и еще Субэдэй допустили гибель ханов! Это вы с ним отвечаете за Западный поход. И поэтому, вас первых Угэдэй приговорит к смерти. Великий каган лишился своих сыновей, своих наследников, — трагически понизил голос Олег, все больше входя в роль, выступающего перед присяжными адвоката. — Когда он об этом узнает, горе его будет безмерным, а еще большим станет желание отомстить! Угэдэй не успокоится, пока не сдерет кожу с тебя и с Субэдэя.

Заметив, что бледный Махмуд не успевает переводить, Горчаков сделал еще одну паузу. Он сам с момента встречи с монгольским разъездом находился в состоянии перманентного стресса и уже начал уставать от нервного напряжения, но дело нужно было довести до конца. Поэтому, собрав все силы, Олег перешел к заключительной части, затянувшегося представления.

— Хан Кюлькан дает тебе шанс, сохранить голову на плечах, — сбавив тон, произнес Горчаков. — Он хочет завоевать западные страны и создать свой собственный улус, неподвластный Угэдэю. Если ты сейчас встанешь на его сторону, ты будешь вторым, после хана, человеком в его улусе. Откажешься — лишишься жизни. Ни Угэдэй, ни Тулуй, которому ты служишь, не простят тебе гибель своих сыновей.

После этих слов Бурундай дернулся, как будто собираясь возразить, но тут же поник, так ничего и, не сказав.

— Так, что мне передать хану Кюлькану? Ты выполнишь его приказ? — спросил Олег прямо.

— Я... я должен подумать, — запинаясь, ответил раздавленный известиями темник.

Хорошо, — кивнул Горчаков и поднялся. — Ты можешь думать до завтрашнего вечера. Завтра к закату я приеду за ответом.

Дождавшись окончания перевода, Олег поклонился и вышел из шатра, куда тут же сунулся начальник охраны.

— По коням! — скомандовал Горчаков с огромным облегчением, — когда они с Махмудом добрались до, заждавшихся их, Коловрата и Станяты.

Выбравшись из лагеря, Олег, наконец, вздохнул полной грудью и только теперь почувствовал, что рубашка на спине мокрая от пота. По его настоянию, обратно отряд поехал не той дорогой, которой прибыл сюда. Горчаков повел своих спутников вдоль реки, чтобы поближе посмотреть на лесок, который он приметил в самом начале.

Глава 18

Субэдэй закряхтел, задрал штанину и почесал укушенную блохой ногу. "Надо сказать рабам, пусть выколотят, как следует войлоки" — подумал он и налил кумыса в тонкую фарфоровую чашку, стоявшую на блестящей крышке низкого китайского столика. Отхлебнув пенного кисловатого напитка, старый полководец блаженно прищурил свой единственный глаз. Сделав еще несколько глотков, Субэдэй отставил чашку, взял медную палочку и ударил в, стоявший на столике, серебряный гонг. Спустя несколько мгновений, взвился шелковый полог, и в шатер вбежал молодой монгол.

— Внимание и повиновение! — гаркнул он, ударив себя кулаком в грудь и замер в ожидании.

— Найди Яньмухая и скажи ему, что я хочу его видеть.

Нукер бросился исполнять приказ, а Субэдэй вернулся к кумысу. Сегодня он полдня выслушивал донесения разведчиков, разосланных на поиски обходного пути. Дальние дозоры возвращались один за другим и рассказывали о лесных завалах, устроенных хитрыми урусутами вдоль речных берегов. Разгневанный полководец орал на десятников, возглавлявших дозоры, обзывал их желтыми дураками, сожравшими труп своего отца, и отправлял назад, потому что никто из них не додумался проверить, охраняются ли завалы. Пока Субэдэй размышлял, чего добивается противник и что он задумал, явился темник камнеметчиков Яньмухай — толстый круглолицый китаец в оранжевых войлочно-кожаных доспехах усеянных бронзовыми заклепками.

— Садись, — полководец указал на олбог напротив себя.

Приподняв длинные полы доспехов, сопящий Яньмухай, тяжело опустился на стеганый войлок.

— Ты поджег крепости урусутов? — спросил Субэдэй строгим тоном.

— Это не так просто, — ответил китаец, разводя пухлыми руками.

— У тебя всегда все сложно, — проворчал одноглазый полководец, — давай, рассказывай!

— У врагов тоже есть метательные орудия, — начал отчитываться Яньмухай. — На стенах большой крепости много семизарядных арбалетов "лянь ну чэ" и четырехзарядных "шэнь би чуан-цзы лянь чэн ну". За частоколами маленьких крепостей стоят трехлучные арбалеты "сань гун ну", которые стреляют через бойницы внизу частокола. За ними установлены камнеметы. Они швыряют в моих воинов взрывные и зажигательные снаряды "те хо пао" и "пи ли хо цю". Снаряды поджигают укрытия, еще до того как их соберут. Они убивают и калечат наших камнеметчиков фарфоровыми и чугунными осколками. Но наибольший ущерб причиняют нам сартаульские "манжаники". С их помощью урусуты метают сосуды с выпаренной из нефти жидкостью, которую трудно погасить. Мы несем большие потери, — подытожил китаец, — много моих воинов убито стрелами и осколками, несколько камнеметов сгорело полностью, многие повреждены и нуждаются в ремонте.

— И как ты намерен выполнить мой приказ? — недовольным тоном поинтересовался Субэдэй.

— Я распорядился ставить камнеметы в три ряда, — ответил Яньмухай, — во втором ряду мои воины собирают тяжелые "ци шао пао", а в третьем — дальнобойные "манжаники". У нас больше метательных орудий и больше людей. К вечеру я зажгу деревянные крепости урусутов.

За шелковым пологом послышались громкие голоса, и в шатер заглянул один из телохранителей.

— Субэдэй-багатур, наш разъезд задержал человека, — доложил он, — этот человек называет себя нукером хана Кюлькана и утверждает, что едет к тебе с важным известием.

— Кюлькана? — удивился Субэдэй. — Что нужно здесь нукеру Кюлькана? Ладно. Давай его сюда. А ты можешь идти, — разрешил он Яньмухаю. — Выполняй приказ! До ночи я хочу увидеть, как горят крепости урусутов.

Китаец вышел, и сразу же, двое тургаудов ввели в шатер молодого монгола в потрепанном тангутском халате. Стащив с головы острую шапку с отворотами, задержанный опустился на колени, низко поклонился, коснувшись лбом войлока, выпрямился и, не поднимаясь, присел на пятки.

— Как тебя зовут? — спросил Субэдэй.

— Мое имя Судуй, — ответил монгол.

На вид ему было лет двадцать пять.

— Ты слуга Кюлькана? — задал следующий вопрос одноглазый полководец.

— Я был нукером хана, — кивнул юноша, — но больше я ему не служу.

— Вот как? — Субэдэй грозно нахмурил брови. — Значит, ты убежал от своего господина, так?

— Да, — согласился Судуй, — я покинул хана и приехал сюда.

— Зачем?! — повысил голос Субэдэй. — Зачем ты приехал? Ты разве не знаешь, что по заветам Священного Воителя, неверный слуга достоин самого сурового наказания?

При этих словах знаменитый полководец высоко поднял указательный палец и погрозил им неизвестно кому.

— Ты знаешь, что я обязан с тобой сделать? — он выдержал небольшую паузу и продолжил. — Я должен приказать нукерам, всыпать тебе палок по заду, а потом отправить обратно к твоему господину. Ты за этим сюда явился?! Если каждый нукер будет бросать свое место в отряде и разъезжать, где ему вздумается, то так разбежится все наше войско, и я буду собирать его девяносто девять лет! Ах, да, — спохватился Субэдэй, — мне сообщили, что у тебя есть какие-то важные известия. Так вот, прежде чем открыть рот, послушай: Священный Воитель терпеть не мог предателей, неверных слуг и доносчиков. Если ты, сначала, сбежал от своего господина, а теперь собираешься лить мне в уши яд клеветы, то ты уедешь отсюда не только с исполосованной спиной, но и без языка. А теперь, — здесь старый полководец хищно оскалился, — ты можешь сообщить мне свои "важные" сведения, если хочешь. Или ступай вон из шатра и, не отходя далеко, снимай халат и спускай штаны. Я велю нукерам всыпать тебе двадцать пять палок.

Молодой монгол побледнел, но взгляд его остался твердым.

— Побить меня палками ты можешь, — ответил он, смело глядя на полководца, — Но это будет несправедливо, потому что я заслужил лучшую награду.

— Награду за предательство господина? — переспросил Субэдэй с кривой усмешкой. — Это что-то новое! — громогласно заявил он, хлопнув ладонью по колену.

— Мой господин Великий каган Угэдэй, и твой тоже! — дерзко заявил Судуй. — Великий каган правит волею Вечного Неба. Всякий, кто злоумышляет против него, выступает против установленного Небом порядка. Поэтому, уйти от такого человека и донести о его поступках, не предательство, а долг каждого.

Выслушав эту тираду, старый полководец расхохотался хриплым лающим смехом.

— Я думал, ты просто глуповат, — сказал он, вытирая заслезившийся глаз, — а у тебя, как я посмотрю, совсем ума нет! Кюлькан злоумышляет против Угэдэя. Ха! Придумай что-нибудь получше, молокосос. Быть тебе сегодня битому!

— Кюлькан убил ханов: Бату, Орду, Гуюка, Мегу, Кадана, Байдара и Бучека, — громко и отчетливо произнес Судуй. А дальше, боясь, что его перебьют, зачастил, глотая окончания слов: — Кюлькан провозгласил себя Джехангиром Западного похода и Великим ханом нового улуса, который он собирается завоевать. Кюлькан заключил мир с урусутами, и Олег — Черный сокол теперь служит ему. Это люди Черного сокола убили семерых потомков Священного Воителя и собираются убить трех оставшихся.

— А вы чего глаза выпучили?! — рявкнул Субэдэй на воинов, застывших за спиной молодого монгола с открытыми ртами. — Послушай, — обратился он к Судую, — я не прикажу вырезать твой лживый язык, только потому, что ты безумен. Но палок твой зад сегодня отведает. Тащите его на улицу!

— Субэдэй-багатур! — выкрикнул схваченный под руки Судуй. — Я могу доказать свои слова! Прикажи позвать сюда тысячника Джорчи из тумена "бешенных".

— Погодите, — остановил тургаудов Субэдэй, — Причем здесь Джорчи?

— Его воины вчера задержали Олега — Черного сокола и проводили к Бурундаю, после того, как он показал им золотую пайцзу с тигром. Он и сегодня приехал к темнику. Ты сейчас сам можешь поехать в курень Бурундая и увидеть Черного сокола своими глазами.

— Отпустите его и убирайтесь! — приказал Субэдэй телохранителям. — Разыщите мне Джорчи и приведите его сюда! — крикнул он им вдогонку. — Рассказывай подробно! — потребовал полководец у Судуя, когда тургауды вышли.

— Я уже рассказал почти все, — пролепетал тот с явным облегчением. — Осталось сказать немногое. Хан Кюлькан с пятью туменами находится меньше, чем в одном дне пути отсюда. Вчера Бурундай перешел на его сторону. Сейчас он сговаривается с Олегом — Черным соколом, как им лучше убить хана Берке и его братьев Тангкута и Шибана. Завтра Кюлькан нападет на вас, а Бурундай ударит в спину вашим туменам.

Глава 19

Вчера Горчаков с Коловратом и Станятой разведали подходы к монгольскому лагерю, осмотрели местность, запомнили расположение дозоров, а сегодня, Олег с Евпатием выехали навстречу одному из них. Монголов в этом разъезде было два десятка. Сверкавшая золотым блеском, пластина на груди Горчакова произвела на них должное впечатление. Переводчика в этот раз не было. Когда, подъехавший почти вплотную монгол, что-то спросил у Олега, тот, вместо ответа, поднял руку с оружием, которую до этого держал у бедра и нажал на курок. Пистолет пулемет "Вереск" имел одну рукоятку, складной рамочный приклад и был похож на большой пистолет. Стрелять из него можно было и с одной руки.

Лошадь кочевника в испуге отпрянула, когда "Вереск" с оглушительным грохотом выплюнул короткую очередь, прошившую грудь монгола навылет. Отброшенный ударом бронебойных пуль, командир монгольского разъезда вылетел из седла, взмахнув в воздухе остроносыми гутулами. Воин позади него дернулся и, схватившись за бок, кувыркнулся с коня вниз головой.

Вороной жеребец Горчакова был приучен к выстрелам, конь Коловрата после тренировок на марше уже не шарахался от грома над головой, а вот монгольские лошадки оказались очень пугливыми. После трех коротких прицельных очередей Олег, как герой из американского боевика, выпустил широким веером остатки патронов из магазина и, пришпорив коня, промчался мимо ошеломленных монголов. Евпатий тоже не стоял на месте. Уложив двух ближайших кочевников, он послал коня влево, потом вправо и поскакал по дуге вокруг вражеского отряда, беспрерывно стреляя из пистолета. При этом большая часть пуль у Коловрата летела мимо. Горчаков тоже не мог похвастаться тем, что каждый его выстрел попадал в цель. Тем не менее, когда монголы, справившись с перепуганными лошадьми, бросились наутек, их осталось в седлах только девять. Евпатий погнал коня вслед за убегавшим противником. Вскоре он настиг одного из монголов и, поравнявшись с ним, выстрелил кочевнику в бок практически в упор. Олег загнал в рукоятку "Вереска" новый магазин и сразу же разрядил его по быстро удалявшимся всадникам тремя длинными очередями, после чего соскочил на землю и снял с седельной луки автомат АК74М. Тщательно целясь, он свалил четырех кочевников, еще одного догнал и убил Коловрат. Последний монгол едва не ушел. Ему оставалось совсем немного до спасительной полосы леса, когда Горчаков, испугавшись, что рушится его план, торопливо выстрелил и промахнулся. Подавив волнение, он задержал дыхание, подвел мушку под цель и плавно нажал на курок. Со второго раза вышло намного лучше — сраженные короткой очередью конь и всадник полетели в траву у самых деревьев.

Расправа с дозорными произошла примерно в пяти километрах от монгольского лагеря, а выстрелы из автомата можно было услышать только до трех километров. Это обстоятельство вместе с особенностями местности помогло "летучему" отряду незаметно подобраться к противнику.

За вчерашний вечер и большую часть сегодняшнего дня две тысячи всадников под командованием Олега, Всеволода Юрьевича и Евпатия Коловрата сделали большой крюк к западу и по Саровскому лесу вышли к реке Умочь. Здесь у владимирцев и рязанцев произошла нежданная встреча с эрзянскими воинами, патрулировавшими засеку. Воспользовавшись случаем, воеводы отправили к Юрию Всеволодовичу гонца, которого эрзяне пообещали довести до места назначения.

С восточной окраины Саровского леса за обширным лугом виднелся небольшой Зябловский лесок. Он был похож на бесформенную кляксу, с протянутыми в разные стороны длинными языками. Самый большой из них вытянулся к югу, и перед этой полосой леса Горчаков еще вчера заметил монгольский дозор, который контролировал все подходы к лагерю с запада и с юга.

После того, как, выехавшие вперед, Олег и Евпатий покончили с монгольским разъездом, весь отряд смог спокойно пересечь открытое пространство, отделявшее его от Зябловского леса. Дальше всадникам пришлось пробираться между кустами и деревьями уже покрытыми весенней листвой. Потом воины снова выехали на просторный луг и погнали коней к лесному массиву, который был виден впереди. Быстро проскочив открытую местность, отряд укрылся в густых зарослях, в которых ели и сосны соседствовали с березами и осинами. Лесочек, давший приют отряду, был не таким уж и маленьким. С юго-запада на северо-восток он тянулся версты на две, да и в ширину был не меньше полукилометра.

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Кроме Кюлькана в плену у Горчакова томились еще семнадцать монголов, которым устроили "побег" вместе с младшим сыном Чингисхана. Все они были родом из его восточномонгольского улуса и числились ханскими нукерами, или, говоря по-русски, дружинниками хана. Получив, волею случая, власть над пятью туменами, Кюлькан оказался в сложной ситуации. С одной стороны ему хотелось назначить на командные должности людей из своего улуса, но с другой стороны, хан прекрасно понимал, что в критический момент воины могут не пойти за "чужаками". Поэтому он решил действовать по принципу: немного "нашим", а остальное "вашим". Из четырех сотников, побывавших с ним в плену, Кюлькан произвел в темники только двоих, и еще двоих сделал тысячниками. Остальных начальников он назначил из служивших в тех же подразделениях сотников. Из тринадцати своих нукеров хан произвел в сотники шестерых, а двоим, жаждавшим повышения, пообещал богатства и должности тысячников, если они помогут Махмуду выполнить опасное поручение. После того, как Горчаков завербовал переводчика, вместе они уговорили одного из этих двух монголов по имени Судуй, ввести в заблуждение Субэдэя, под гарантии того, что русские обязательно его выручат, а впоследствии Олег с Махмудом будут активно ходатайствовать перед Кюльканом об увеличении награды. Когда "летучий" отряд занял исходную позицию рядом с куренем хана Берке и его братьев, Горчаков отправил Судуя выполнять задание, а сам осторожно выбрался на восточную окраину леса и залег под березой с биноклем. Олегу не терпелось увидеть результаты своей провокации, но он понимал, что придется подождать. На всякий он отправил монгола кружным путем — Судуй должен был вернуться к Зябловскому лесу, затем проехать немного на юг, повернуть к востоку, проехать еще столько же, и только после этого развернуться на север к вражескому стану. Ну и монгольскому полководцу также потребуется какое-то время, чтобы разыскать и допросить свидетелей. Горчаков поерзал на пузе, устраиваясь поудобнее, и приготовился к долгому ожиданию.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Субэдэй выгнал всех из шатра и растер ладонями лицо. После того, как десятник из тысячи Джорчи подтвердил, что провожал вчера какого-то высокого урусута с золотой пайцзой к темнику Бурундаю, на старого полководца навалилась непонятная усталость, которой он прежде никогда не чувствовал. "Меркиты — племя изменников, — подумал он, — не нужно было Тэмуджину брать в жены дочь предателя Тайр-Усуна". Субэдэй сам когда-то уничтожил остатки меркитов, бежавших на запад, во главе с Тохто-беки и его сыновьями. "Сколько лет прошло с тех пор? — монгольский полководец задумчиво потер лоб. — Кажется, двадцать, — решил он. — Да, точно, это было за год до начала войны с Хорезмшахом Мухаммедом". Субэдэй вспомнил, как юный тогда Джучи умолял отца сохранить жизнь младшему сыну Тохто-беки, взятому в плен, но Чингисхан был непреклонен. Он отругал сына за жалость к врагам и велел прикончить мальчишку. "Тэмуджин был прав, когда приказывал уничтожать врагов под корень" — подумал Субэдэй. Он хорошо помнил, как Чингисхан годился тем, что истребил весь народ тангутов до последнего человека. "Священный Воитель" часто хвастался этим своим деянием, ставя его в пример сыновьям и внукам. Та же участь ждала китайцев. Тэмуджин собирался разрушить их города, искусных ремесленников и самых красивых девушек он хотел угнать в Монголию, а всех остальных перебить, не щадя никого. Чингисхан задумал превратить Китай в безлюдное продолжение монгольских степей, но хитрый Елюй Чуцай, убедил его, что гораздо полезней будет сохранить китайцам жизнь и обложить их налогами.

"Ты всегда был тверд, но сохранил жизнь дочери предателя, — мысленно обратился Субэдэй к Тэмуджину. — Ты сам впустил змею в свою юрту! Это она, меркитка Хулан воспитала в своем сыне ненависть к монголам. Я всю жизнь, верно служил тебе, твоим детям, твоим внукам. И что мне делать теперь? Я не смог уберечь твоих потомков. Лучше бы мне было пасть в какой-нибудь битве, чем на склоне лет дожить до такого!".

Старый одноглазый полководец сгорбился и закрыл лицо ладонями, но просидел он так недолго.

— Не время горевать! — произнес вслух Субэдэй, распрямляя спину. — Вина моя безмерна, и в свое время я за нее отвечу. А пока я должен отвести беду от трех уцелевших сыновей Джучи и покарать этого меркитского выродка Кюлькана. Но сначала, мне нужно забить в колодки изменника Бурундая и содрать шкуру с урусута, осмелившегося поднять руку на потомков Священного Воителя.

* * *

* * *

* * *

* * *

— Так, кажется, процесс пошел, — прошептал Горчаков и утер со лба выступившую от волнения испарину.

На его глазах в ближайших куренях поднялась суматоха, воины надевали доспехи и садились на коней. Вся эта опасная игра одновременно затягивала и пугала. "Как ни крути, а это не компьютер и запасной жизни у меня нет, — с тревогой подумал Олег. — Нас здесь две тысячи против семидесяти — убийственное соотношение, причем убийственное в самом прямом смысле. Если Субэдэй не сцепится с Бурундаем, вряд ли кто-то из нас выберется отсюда живым". Горчаков трижды сплюнул через левое плечо, постучал по стволу березы, под которой он лежал и снова взялся за бинокль. По его предположениям, Субэдэй не должен был сунуться с малой охраной в курень предполагаемого мятежника. "Самый разумный выход — это окружить Бурундая превосходящими силами, а потом предъявить ему ультиматум или вызвать на переговоры и арестовать" — рассуждал Олег. Сзади раздался шорох. Горчаков резко обернулся и увидел Коловрата, который, пригнувшись, крался от дерева к дереву.

— Ложись ты, заметят! — пошипел Олег.

Евпатий послушался, но подобравшись ближе, не удержался и возразил:

— Зря волнуешься. Никто нас здесь не заметит. Далеко мы. К тому же, тени от деревьев нас укрывают.

Горчаков не ответил и снова поднес бинокль к глазам.

— Долго не кажешься, пришел проведать, — кратко объяснил Коловрат причину своего визита. — Высмотрел чего, аль нет? Я вот и без труб твоих волшебных вижу, что мунгалы ратиться собираются. Стало быть, удалась твоя задумка?

— Не ведаю пока, и сглазить боюсь, — ответил Олег.

Евпатий хмыкнул.

— Дык поплюй через плечо на посрамление мелкому бесу, — посоветовал он с ухмылкой.

— Плевался ужо, — проворчал Горчаков.

Смотреть лежа было как-то не слишком удобно. "А Евпатий, пожалуй, прав, — подумал Олег, — до ближайшего монгольского куреня больше четырехсот метров, а мы действительно в тени под кронами и на пестром фоне из древесных стволов и молодых елок". Успокоив себя этими мыслями, он поднялся на ноги. Новый угол зрения развернул картинку в глубину, и Олегу стали лучше видны пугающе огромные массы конницы, передвигавшиеся на равнине.

Глава 20

Слуга внес блюдо с вареной бараниной, а следом, едва не сбив его с ног, в шатер вбежал один из тургаудов.

— Наши курени окружают тумены Субэдэя! — доложил он, собравшемуся поужинать, Бурундаю.

Темник вздрогнул так, что расплескал кумыс из фарфоровой пиалы, которую держал в руке. "Значит, Субэдэй поймал, ехавшего ко мне, урусута" — быстро подумал Бурундай. Он так и не решил, что же ему делать. "Как я покажусь на глаза Тулую, если Менгу и Бучек действительно мертвы?" — этот вопрос Бурундай задавал себе многократно. Он, словно бы наяву, видел, как искажается от горя и гнева круглое лицо Тулуя, как хан кричит на него, а потом приказывает забить в колодки.

В том, что Тулуй велит надеть ему на шею окованную железом березовую кангу, Бурундай не сомневался. А вот дальнейшее зависело от воли Вечного Неба и множества других причин. Тулуй был вспыльчив, но отходчив. Он вполне мог продержать Бурундая пару недель в канге, прикованной цепью к столбу, а потом помиловать. "Эх, если бы дело было только в Тулуе!" — не раз сокрушался Бурундай за пошедший день. Гнев Великого кагана пугал его много больше, чем встреча со своим ханом. Бурундай уже несколько лет возглавлял правое крыло монгольского войска, состоявшее из воинов тулуева улуса и, в виду своих заслуг, он мог рассчитывать на снисхождение Тулуя. В то время как от Великого кагана Угэдэя ничего хорошего ждать не приходилось. Угэдэй еще с юности славился жестокостью и беспощадностью. Именно поэтому Священный Воитель назначил его своим наследником, в обход старшего сына Джучи.

— Скажи сигнальщикам, пусть бьют в барабан, и сразу скачи к Хучару. Передай ему: пусть сажает на коней свой тумен и едет сюда, — распорядился Бурундай, посмотрев на тургауда.

— Внимание и повиновение! — ответил тот и выскочил из шатра.

— Подай доспехи, — велел темник рабу-китайцу — хорошо воспитанному и образованному юноше, сыну высокопоставленного чиновника цзиньского императора, убитого монголами при взятии Цайчжоу.

Китаец осторожно поставил золотой поднос с жирными кусками парящего мяса на низенький вычурный столик с темной полированной крышкой. После чего церемонно поклонился и направился к лежавшим на сундуках доспехам. Двигался он плавно и бесшумно. Бурундай посмотрел на горячую баранину, посыпанную мелко искрошенными листьями черемши и, вместо недавнего аппетита, почувствовал отвращение. От сильной тревоги у него сжались и, словно бы, занемели внутренности. Ощутив сухость во рту, темник поднес к губам пиалу с кумысом, которую все еще держал в руке и выпил ее крупными глотками. От кислого напитка стало заметно лучше. Бурундай поставил пиалу на стол и поднялся на ноги. Китаец-раб уже стоял наготове. С его помощью темник надел длинный кожаный халат с широким рукавами до локтя и глубоким разрезом сзади, обшитый сверху донизу продолговатыми стальными пластинами, перекрывавшими друг друга на манер китайской черепицы. Слуга застегнул пряжки доспеха на груди и животе, после чего повязал поверх лат шелковый кушак и прижал его узким кожаным поясом украшенном золотыми бляшками. С пояса на двух ремешках свисал прямой китайский меч с одним крупным рубином в навершии золотой рукояти и шестью мелкими в перекрестье. Облачение в доспехи проходило под гулкие удары сигнального барабана. Закончив с поясом, слуга застегнул на руках господина хорезмийские посеребренные наручи с причудливой гравировкой в виде растительного орнамента, обрамлявшего цитаты из Корана, начертанные арабской вязью.

— Это не надо, — буркнул темник, когда китаец принес низкий шлем с забралом в виде человеческого лица и круговой бармицей из кожаных полос и стальных пластин, защищавших не только шею и затылок, но еще и горло с подбородком.

Перешагнув порог шатра, Бурундай остановился и подождал, пока телохранитель приведет коня — такому важному господину, как он не пристало ходить пешком. Взобравшись на стройного кыпчакского жеребца, Бурундай осмотрелся с высоты седла. Происходившее в собственном курене, его не интересовало, здесь все шло, как обычно. Опытные десятники и сотники знали, что им надлежало делать, когда барабан подавал сигнал садиться на коней. Привстав на стременах и вытянув шею, полководец посмотрел поверх юрт и увидел, что два куреня его корпуса действительно окружают с трех сторон.

— Старый мангус! — прошипел Бурундай, имея в виду Субэдэя, и плюхнулся на седло.

Если бы перед темником были настоящие враги, он бы немедленно отдал приказ прорываться из окружения. Но сейчас Бурундай не мог на это решиться, ибо не был уверен в том, что воины выполнят его приказ: атаковать своих.

Поблизости раздался топот копыт. Полководец повернул голову. Между юртами охраны проскакал темник Хучар, возглавлявший второй тумен корпуса.

— Что происходит?! — спросил Хучар, осадив коня перед Бурундаем.

От волнения его голос сорвался на визг. Темник прокашлялся и продолжил уже спокойнее:

— Я не понимаю, что делает Субэдэй и зачем ему это нужно. Быть может, в старика вселился мангус? Что ты сам об этом думаешь?

— Субэдэй считает нас мятежниками, — мрачно ответил Бурундай.

Услышав такое объяснение, Хучар на несколько мгновений замер с открытым ртом, а потом затряс головой, словно отгоняя морок.

— Субэдэй. Считает. Нас. Мятежниками? — раздельно переспросил он. — Но почему?!— Хасар выпучил глаза, а его голос опять "дал петуха". — Что мы такого сделали?!

— Пока ничего.

Бурундай дернул закованным в сталь плечом. Потом снова поднялся на стременах и посмотрел вдаль. "Даже если воины не откажутся сражаться, мы все равно не прорвемся, — подумал он, обнаружив на пределе видимости темную полоску. — Хитрый Субэдэй обложил нас тремя туменами, а еще два поставил за ними. Если мы каким-то чудом вырвемся из одной петли, нас тут же окружат снова, и на второй прорыв, уже не останется сил. Так, что? Выходит, мне конец?". И здесь Бурундай понял, что отдав приказ об атаке, он точно обречет себя на гибель. Темник вспомнил, что говорил Священный Воитель: "Нельзя вернуть выпущенную стрелу. Когда я посылаю войско в бой, на этом моя воля заканчивается. Дальнейшее в воле Вечного Неба". "Да. А еще он говорил: вскочив на коня, надо взмахнуть плетью, а не сползать обратно!" — возразил себе Бурундай и попытался понять: а он сам уже "вскочил на коня"? "Если я начну битву, то проиграю ее, и тогда Субэдэй снимет мне голову, если она к тому времени еще останется на плечах, — подумал темник. — Я же не сказал Черному соколу "Да"! — ухватился он за спасительную мысль. — Значит, пока, Субэдэй может обвинить меня только в том, что я не приказал тургаудам схватить урусута. А это маленькая вина. Мне нужно как-то договориться с Субэдэем и Берке, — решил Бурундай. — До кагана Угэдэя почти год пути. Его гнев обрушится на меня еще не скоро. А может, и никогда, если каган умрет раньше, чем закончится этот поход, что вполне может случиться. Мне нужно сохранить свою жизнь здесь и сейчас! А что будет дальше — посмотрим. Главное, дожить до этого "дальше".

* * *

* * *

* * *

* * *

Как-то, Горчакову попался в интернете забавный прикол. Кто-то из мореманов разместил в сети фото, сделанное с мостика сухогруза в жестокий шторм. Судно в момент съемки скатилось с одной волны и с разгона врезалось в другую. Пенный поток почти скрыл нос сухогруза. Зрелище было эпическое и жутковатое. Внизу фото Олег прочел надпись сделанную крупным шрифтом: "И тут Вася понял, что быть моряком ему больше не нравится". Сейчас, надевая с помощью Вадима доспехи, он чувствовал себя, как тот самый Вася. Впору было размещать свое фото с подписью: "И тут Олег понял, что быть супер-героем ему больше не нравится!".

Как всегда, в теории, все выходило просто и изящно: занять исходную позицию, спровоцировать стычку между монгольскими полководцами, после чего "под шумок" атаковать ближайший курень, покончить с чингизидами и отступить к Зябловскому лесу, где воины Юрия Всеволодовича уже должны были проделать проход в засеках. "Шикарный план! Шеф!" — как говорил Папанов в "Бриллиантовой руке". — Угу, шикарный. Если начнем отступать прямо сейчас, то, возможно, и уцелеем. Да что же это такое! — возмутился про себя Горчаков. — С февраля пыжусь, и ни один мой план еще не сработал, как должно! Нет, ну с какого перепугу, я решил, что Берке с братьями будет сидеть в своем курене? Стратег, блин, недоделанный!".

Пятнадцать минут назад, видя, что монгольские сотни покидают лагерь, довольный Олег сосредоточил внимание на ближайшем курене, но, вскоре, едва не взвыл от досады.

— Как же я лоханулся! — прошептал он, когда отряд, примерно, из пяти сотен всадников, находившийся до этого внутри центрального кольца юрт, покинул "место прежней дислокации" и направился на север.

В двенадцатикратный бинокль Горчакову даже удалось разглядеть золотые зонтики с длинными белоснежными щетками из конских хвостов — личные туги чингизидов.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Олег вытянул руку в сторону и придержал "большой наплечник", пока Вадим пристегивал его к "латному ожерелью", надетому под кирасу и застегивал ремешки внизу. Большой наплечник, в отличие от малого, защищал не только плечевой сустав, но так же, часть груди и лопатку. Снизу к нему крепилась деталь, в виде трубы из двух половинок, охватывавшая верхнюю и среднюю треть плеча. Нижняя треть плеча, локтевой сустав и предплечье имели общую защиту, которую в Средние века называли ручные латы или наручники. Доспехи типа "Поздний Милан", которые изготовил для себя Горчаков, давали двойную защиту для большей части груди и лопаток, где первым слоем являлась кираса, а вторым были большие наплечники. Шею, горло и ключицы защищало латное ожерелье, и то же самое делала нижняя часть полностью закрытого шлема. Наручники защищали предплечья, а сверху их на две трети перекрывали длинные раструбы латных перчаток. В общем, доспехи Олега надежно защищали его от стрел и мечей, но были совершенно не приспособлены для стрельбы из снайперской винтовки.

С помощью оруженосца Горчаков облачился в латы почти полностью, недоставало только правого наплечника, перчатки и шлема.

— Чудная бронь! — подивился Станята. — Это где ж такие куют, Олег Иванович?

— А ежели и на правое плечо железо взденешь, мечем-то, взмахнуть сможешь? — не удержался от вопроса и Коловрат.

— Еще как смогу! — заверил его Горчаков. — Да и махал ужо не раз. Сброю эту я сам выковал, — ответил он на вопрос Станяты.

— Во как?! — изумился дружинник и обошел вокруг Олега, с еще большим интересом, разглядывая его латы.

— Снова ты меня удивил, Олег Иванович, — подал голос, стоявший тут же, Всеволод Юрьевич. — Ты, оказывается, на все руки мастер.

— Ага, — кивнул Горчаков, — и жнец, и швец, и на дуде игрец. Нашли время, для разговоров пустопорожних.

После этих слов он снял с седла СВД и попробовал прицелиться. Край кирасы мешал нормально упереть приклад в плечо, но, в целом было терпимо. "Стрелять можно и в кирасе" — заключил Олег. Дальше он попытался заглянуть в оптический прицел, но широкий стальной ошейник латного ожерелья уперся в шею и не дал наклонить голову.

— Твою мать! — выругался Горчаков.

Его несдержанность можно было понять — чтобы избавиться от ожерелья, надо было сперва снять только что, надетый наплечник, а потом еще и кирасу.

— Нахрена я вообще его надевал! — злобно прошипел Олег. — Вадим, шевелись! Давай, снимай это.

Шлем Горчакова был сделан по лучшим образцам кирасирских шлемов семнадцатого века и имел внизу что-то вроде широкой стальной юбки, переходившей спереди в горжет и отлично защищавшей все то, что должно было оберегать от ударов латное ожерелье.

После потраченных впустую минут, освободившийся от ожерелья Олег, попытался прицелиться в шлеме, но это оказалось невозможно в принце. Наклонять голову еще получалось, но только без винтовки, а стоило поднести ее к плечу, как стальной горжет тут же, упирался в приклад.

— Олег Иванович, а давай я повезу шлем, а потом подам, когда будет нужно, — предложил Вадим.

"Только тебя там не хватало" — подумал Горчаков. Ему меньше всего хотелось брать с собой на это опасное дело шестнадцатилетнего мальчишку. Повертев в руках гладкую стальную сферу с гребнем, Олег еще раз убедился, что возить с собой шлем, он может только в мешке.

— А давай, боярин, шеломами обменяемся, — предложил Всеволод Юрьевич.

— Только на время, — сразу предупредил Горчаков.

— Нешто тебе мой золоченый шелом тебе не по вкусу? — шутливо удивился князь.

— Не по чину он мне, — ответил Олег, не понимавший, как можно шутить в такую минуту.

У Евпатия со Станятой тоже была проблема с доспехами, заключавшаяся в их полном отсутствии. Горчакову пришлось разоружить двух своих дружинников, чтобы его сотоварищи в опасном деле получили трофейные монгольские латы непроницаемые для стрел с некоторой дистанции.

— А нам как же без броней? — спросил Виряс, попавший, благодаря своей комплекции, в число жертв "благотворительной акции" — его доспехи пришлись почти впору Коловрату.

— Вам? — переспросил Олег, мысленно прикидывая, кого будет лучше взять с собой, а кого услать от греха подальше.

Решаемую им задачу облегчала малочисленность присутствовавших. Десять человек Горчаков оставил у Волги для сопровождения возчиков, коней и двух китайских повозок своего личного обоза. Пятеро дружинников, включая Учая, охраняли Махмуда и второго монгола у засеки в Зябловском лесу. Брат Учая тоже был там. Сейчас перед боярином стояли пятеро мокшан и Вадим с Бериславом.

— Значит, так, — определился Горчаков. — Со мной поедут Рузава, Москай и Чамза. Все остальные, как начнется дело, скачут в лес к нашим.

— А может, и меня возьмешь, Олег Иванович? — попросил Вадим.

Берислав смолчал, но по его лицу было видно, что парень тоже рвется сопровождать боярина, и стоит Горчакову взять с собой Вадима, как Берислав тут же, запросится с ними.

— Я все сказал! — отрезал Олег, грозно сдвинув брови.

Глава 21

Лесок, в котором скрывался русский отряд, с трех сторон имел довольно четкую границу, а с северо-востока он, словно бы, взрывался. Пацифист смог бы найти и другие сравнения. Например, сказать, что оживленные неведомой магией рощи, бросились врассыпную, а потом внезапно застыли на месте, по причине закончившегося чародейства. Но у Горчакова открывшаяся впереди проплешина ассоциировалась именно со взрывом, разворотившим лесной массив и разбросавшим его фрагменты в разные стороны.

Без карты и навигатора Олег не мог точно сориентироваться. Единственное что он понимал: "летучий" отряд движется к русской "Засечной черте" параллельно реке, вдоль которой растянулся монгольский лагерь. Вернее, не лагерь, как нечто монолитное, а цепочка из семи овальных куреней, в каждом из которых располагался один тумен в десять тысяч всадников.

После перемены в ближайших планах, место Коловрата во главе второй тысячи занял владимирский боярин Ростислав Игоревич. Сейчас он находился где-то в арьергарде, а Евпатий, Олег и Всеволод ехали впереди отряда, вернее, уже не ехали, а стояли.

Окружавшие проплешину рощи, были набросаны так густо, что издали они создавали иллюзию сплошной полосы леса. Только в дальнем северо-восточном углу наблюдался широкий просвет. До него было около километра или чуть больше. Горчаков поднес бинокль к глазам.

— Ох, нихрена себе, мы заехали! — не сдержался он, обнаружив в просвете темные ряды монгольской конницы.

За одной линией вражеских войск была видна вторая. Олег понимал, что это Субэдэй блокировал корпус Бурундая, и у него промелькнула мысль: "а не послужит ли наш внезапный удар в тыл одного из туменов той искрой, которая разожжет сражение между монголами?". Вопрос был интересным, но, в первую очередь, нужно было думать об основной задаче.

— Всеволод Юрьевич, — обратился Горчаков к князю, — пусть наши полки пока в лесу останутся, а мы с Евпатием глянем на станы мунгальские.

— Лепше бы нам сразу скупно ехати, — отозвался Коловрат и кивком головы указал себе за плечо.

"И то верно, — подумал Олег, — чего нам мыкаться туда-сюда. А может, мы вообще, все сами сделаем? — появилась у него новая мысль". С самого начала Горчаков как-то упустил достаточно очевидный момент: если монгольские ханы увидят, что от леса к их куреню движется чья-то конница, они вполне могут, в поисках спасения, со всей возможной скоростью помчаться к своим войскам, раскиданным по всему полю, и тогда расправа с ними станет более чем проблематичной. Одну поправку в планах Олег уже сделал. По озвученной им на скором военном совете мысли, они с Коловратом должны выехать вперед и "отработать" по высшему монгольскому руководству из СВД и РПГ— 7, а потом лагерь противника атакует русская конница.

— Верно речешь, — согласился с Евпатием Горчаков, — поедем вси, дабы не возвращаться нам с тобой, аще что содеется.

Сейчас он одновременно жалел, что оставил пулемет в Зябловском лесу и радовался, что не додумался отдать Учаю и ОСВ-96, потому что пришло время вносить в план и другую поправку, которую Олег мысленно сформулировал так: "если представится подходящий случай, мы ликвидируем чингизидов своими силами, а дальше...". За этим "дальше" скрывалась растерянность Горчакова. С одной стороны, он помнил, что "русские на войне своих не бросают", а с другой, Олег не хотел устраивать здесь "Спасение рядового Райана" и гробить две тысячи профессионалов (да и себя любимого) ради того, чтобы вытащить из монгольского лагеря шестерых дружинников Коловрата. "Сначала нужно провести рекогносцировку, а там посмотрим" — подумал Горчаков, желая оттянуть нелегкое решение. То, что он дал гарантии спасения Судую, Олега совершенно не смущало. Его счет к монголам был так велик, что любого из них, Горчаков готов был "кинуть" и "подставить", не моргнув глазом.

Олег развернул коня и, подъехав к трем своим дружинникам и Станяте, объявил, что они поедут на разведку "скупно", то есть, все вместе. После чего отправил Рузаву за крупнокалиберной винтовкой. Пока молодой мокшанин искал Вадима, который, как оруженосец, отвечал за оружие и латы, навьюченные в походе на двух запасных лошадей, к отряду разведчиков присоединился Коловрат. Вскоре появился и Рузава. Мешок с тяжелой винтовкой он приторочил позади седла, подложив под него свернутый пастельный войлок. Сумку с запасными магазинами и наушниками Рузава повесил через плечо. Горчаков подъехал ближе и проверил, надежно ли закреплен мешок. Убедившись, что оружие не сползает набок, Олег мысленно поблагодарил его создателя за то, что ОСВ-96 можно было сложить почти вдвое.

— Ну, с богом! — с некоторой торжественностью произнес он и картинно взмахнул рукой.

Эти слова, сопровождаемые жестом, по сути, являлись командой, которую все поняли правильно. Маленький отряд дружно тронулся с места и направился к краю леса. Выбравшись на простор, всадники повернули направо и пришпорили коней.

Разведчики проскакали легким галопом почти до середины проплешины, держать у самых деревьев, дальше они перевели коней на шаг и углубились в настоящий зеленый лабиринт, образованный изрядными кусками леса вперемешку с рощами и рощицами самых разных размеров. Здесь Олег достал из поясной сумочки компас, ибо их маленький отряд постоянно менял направление, объезжая заросли, преграждавшие прямой путь на восток. Лесной лабиринт оказался не слишком широким. К тому же, отряд очень удачно выехал на какую-то тропу, которая, хоть и по дуге, но все же вела русских всадников в нужном направлении. Справа проплывал сплошной лес, слева к тропе подступала густая россыпь мелких рощиц, а, вскоре, впереди показалась небольшая поляна, у края которой Коловрат и Горчаков натянули поводья почти одновременно. Отсюда в просветах между несколькими миниатюрными рощами уже можно было разглядеть вдалеке многочисленные юрты монгольского лагеря.

Вчера Горчаков узнал месторасположение корпусов Бурундая и хана Берке. Где-то между ними должна была находиться ставка Субэдэя, в которой, по его мнению, следовало сейчас искать чингизидов. "Знать бы еще, в каком из трех центральных куреней эта ставка находится" — подумал Олег.

— Надо бы дальше проехать, — сказал он, повернувшись к Евпатию.

— Давай правее возьмем, — предложил тот, посмотрев по сторонам.

Горчаков мысленно с ним согласился. На юго-восточном краю поляны миниатюрные рощицы сгрудились в кучу вокруг маленького лесочка, образовав хорошее укрытие. Разведчики не стали выезжать на поляну. Попетляв между рощами они объехали ее вдоль края, а потом обогнули и примеченный лесок. Здесь им снова повезло. За лесочком россыпь из отдельных рощиц вытягивалась узкой полосой в сторону неприятельского стана. Степень их удачливости Олег оценил в полной мере только тогда, когда они с Коловратом, спешившись, подобрались к краю последней рощи. Севернее, между, обрамлявшими большую проплешину кусками леса, и рекой было порядка восьми сотен метров голого пространства, здесь же, менее четырехсот метров отделяли разведчиков от реки. А до крайних монгольских юрт было еще ближе. Вообще же, если судить по пенькам, маленькие рощицы росли здесь и дальше к востоку. До недавнего времени, надо полагать.

Осмотревшись по сторонам, Горчаков выяснил, что они подобрались к лагерю противника между четвертым и пятым куренями, если считать от "Засечной черты". "Вовремя мы подоспели" — порадовался про себя Олег, когда увидел слева жирные столбы дыма. Судя по всему, это горели две русские крепости. В том, что монголы еще не прорвались за "черту", Горчаков не сомневался, поскольку он видел огромные массы конницы, по эту строну от укреплений.

Определить место, где находились чингизиды можно было по их личным тугам, которые постоянно таскали за ханами специально отобранные для этого воины. Олег опасался, что не сможет разглядеть их в дальнем курене, поэтому, в первую очередь, он направил бинокль туда.

"Так, очертания человеческих фигур я вижу, — мысленно прокомментировал свои наблюдения Горчаков, — мелковато, правда. Нужно сосредоточиться на деталях. Плечи... плечи вижу четко, голову тоже .... Ширина туга сопоставима с шириной плеч и по-любому больше головы. Учитывая, что туг это круглая блестящая штуковина на длинной палке, да еще и с белым хвостом, я должен ее обнаружить. Вот только... что-то не вижу я нихрена! — Олег занервничал. — Быть может, они в другом курене? Сейчас посмотрим".

Только теперь Горчаков сообразил, какую сложную задачу он перед собой поставил. Перед ним были тысячи юрт, шатров и повозок. От множества объектов разбегались глаза, а создаваемая ими пестрота фона рассеивала внимание.

Олег провел биноклем вдоль реки и сразу же, отметил, что самый ближний стан пуст. В дальнем курене он только что видел довольно много воинов в оранжевых, желтых, синих и зеленых доспехах. Подобных им, этой зимой Горчаков убивал под Коломной. "Походу, это китайская обслуга метательных машин, не задействованная в осаде русских укреплений, — подумал он. — Или уже освободившаяся?" — Горчаков вспомнил столбы дыма над горящими крепостями.

— Олег, ты куда смотришь? — прервал его размышления Коловрат.

Горчаков опустил бинокль и удивленно уставился на боевого товарища.

— На ближний стан, — ответил он, не понимая, что именно хочет узнать Евпатий.

— Ты в его середину глянь, — посоветовал Коловрат.

Олег повернулся к ближнему куреню и попробовал определить, где у него середина.

— Вот же, блин горелый! — произнес он с чувством, спустя несколько секунд.

— Узрел? — спросил Евпатий.

— Угу, — подтвердил Горчаков, чувствуя себя полным лохом, и тут же, поднес к глазам бинокль.

"Мог бы и сам догадаться, — мысленно укорил он себя. — Видел же, кольцо из юрт охраны в центре куреней Бурундая и Берке". Олег подправил резкость, и ему сразу же, стало не до самобичеваний.

— Там наши! — громко воскликнул Горчаков. — Дружинники твои! — радостно сообщил он, опуская бинокль и поворачиваясь к Коловрату.

— Дай-ка я гляну, — попросил тот.

Олег снял с шеи ремень и передал бинокль Евпатию. "Лиц он все равно не различит", — подумал Горчаков, глядя, с каким волнением Коловрат приник к окулярам.

Одновременно с радостью Олег испытал и расстройство от того, что он, похоже, окончательно упустил монгольских ханов. Ставка Субэдэя выглядела почти пустой. Только между центральными юртами Горчаков увидел несколько мужчин и женщин, занятых какими-то делами, вероятно, это были слуги или рабы Субэдэя, хотя, среди этих женщин могли быть не только служанки, но и наложницы пожилого монгола. Потом позади желтого шатра он обнаружил трех человек одетых в русские рубахи и около десятка вооруженных воинов вокруг них. С такой дистанции было хорошо видно, что мужчины одеты именно в рубахи, а не монгольские халаты или доспехи.

"И что же теперь нам делать? — спросил себя Олег. — Все мои ухищрения — псу под хвост? Обидно, блин! И ситуация складывается опасная. Монголы ведь, могут завтра всем скопом попереть на Засечную черту". При мыслях о, готовой к штурму монгольской коннице, Горчаков машинально перевел взгляд на равнину и, тут его сердце забилось сильнее, а на лбу выступил пот.

— Евпатий, — позвал он хриплым от волнения голосом, — давай сюда волшебные трубы. Кажется, я нашел мунгальских ханов.

Местность впереди плавно опускалась к реке, а за ней поднималась снова, из-за чего монгольские курени располагались в низине и, соответственно, обзора из Субэдэевой ставки не было никакого. Кроме того, увал за вражеским лагерем понижался еще и к северу, к той части реки, которая после резкой смены направления текла с запада на восток. Олег находился на возвышенности и поэтому хорошо видел слева три четверти монгольских войск, окруживших тумены Бурундая. Последнюю четверть этой группировки заслоняли от него рощи и крупные куски леса. Справа, вдалеке, виднелась еще одна часть вражеской армии, а впереди, чуть ли не под самым носом горе-разведчика, возвышался довольно крутой холм. Он располагался за ближайшим куренем, а Горчаков был изначально настроен на поиски внутри куреней и поэтому не удосужился внимательно осмотреть всю местность, а следовало бы! "Я ведь знал про любовь монгольских полководцев ко всякого рода холмам и иным возвышенным местам! — удивился про себя Олег. — Сам же под Коломной этим воспользовался, а сегодня, словно затмение какое-то нашло. Все это он нервов, — решил он. — Пора брать отпуск и отправляться в санаторий. В ванну с нарзаном!".

Сдерживая себя, Горчаков не схватил протянутый бинокль, а взял его спокойно и не спеша поднес к глазам. Сейчас он уже ни секунды не сомневался в том, что на холме расположились братья покойного Батыя и Субэдэй. Скорее всего, холм окружала личная охрана монгольского полководца и чингизидов, но Олег не мог ее отсюда увидеть, потому, что подножье холма заслоняла расположенная рядом с ним роща. Только присмотревшись, он заметил дальше и правее крайних деревьев около полусотни всадников.

— Встали-то, как красиво! — пробормотал себе под нос Горчаков, разглядывая в бинокль вершину холма. — Прямо, "как, три тополя на Плющихе"! Точнее, четыре.

Олег смотрел на всадников с левого бока и немного спереди. Четверо из них выстроились почти в один ряд. Позади трех монголов конные воины держали личные туги, их белые кисточки Горчаков тоже рассмотрел. "Ну вот, похоже, все в сборе, — удовлетворенно констатировал он. — Тот всадник, за которым нет туга, это, конечно же, Субэдэй, а оставшиеся трое: Шибан, Тангкут и Берке. Опс! А это у нас кто?" — заинтересовался Олег, когда опустил бинокль и увидел небольшой отряд, двигающийся через равнину к холму. "Догадываюсь я, кто это, — подумал Горчаков, — зуб даю, это скачет на переговоры Бурундай. А значит, самое время поторопиться. Раз уж судьба дает нам шанс, списать в расход всех оптом, грех его упускать".

Олег отложил бинокль и схватился за винтовку, которую принес с собой.

— Ты чего это удумал? — спросил Коловрат.

— Пока ничего, — ответил Горчаков, — пока я только гляну.

Олег приложил СВД к плечу и посмотрел в прицел. Сразу же, возникло острое желание навести перевернутую галочку в середине прицельной сетки на одну из фигур и нажать на курок. Горчаков сдержался и совместил дальномерную шкалу с ближайшим всадником. Шкала была рассчитана на стоящего человека ростом метр семьдесят. Монголы сидели в седлах, к тому же, на больших дистанциях дальномерная шкала давала серьезные погрешности. Олег совместил верхнюю линию с головой всадника, а нижнюю расположил под брюхом его лошади. "В общем, до цели около восьмисот метров, — определил он, — плюс-минус какая-нибудь ерунда".

— Слушай, Евпатий, — Горчаков повернулся к Коловрату, — я думаю, нам сейчас вот что нужно сделать...

Дальше Олег торопливо изложил, только что родившийся, у него план. Он предложил Евпатию выехать к куреню, в котором они обнаружили шатер Субэдэя, вместе со Станятой и двумя дружинниками. За исключением центральной части, этот курень был пуст, как и тот, что находился правее. Следовательно, его можно было спокойно пересечь, прямо напротив того места, где они сейчас находились. Дальше, Коловрат должен был дважды выстрелить по вершине холма из гранатомета, целясь, сначала в какую-нибудь лошадь, а потом в землю. После чего двигаться к центру куреня и выручать своих людей.

— Там мунгальских воев всего с десяток, — говорил ему Олег, — а вас будет четверо, и у тебя есть пистолет. Ну и я, поддержу вас огнем по полной, можешь не сомневаться.

Глава 22

Коловрат принял план Горчакова без колебаний.

— Добро, Олег, — сказал он, — так и содеем.

Сговорившись, бояре быстрым шагом вернулись к своим дружинникам, прятавшимся в глубине рощи. Горчаков сразу же начал отвязывать от седла мешок со сложенной винтовкой, Рузава кинулся помогать господину.

— Сейчас поскачешь к нашему воинству, — сказал ему Олег, подхватывая отвязанный сверток, — скажешь Всеволоду Юрьевичу, пусть спешно уводит полки в Зябловский лес, передай ему, что мы здесь сами управимся. Исполнишь мой наказ, сюда не возвращайся. Езжай вместе с нашей дружиной к Учаю. Евпатий, — окликнул Горчаков Коловрата, — я не прощаюсь, свидимся еще! Удачи вам всем!

Олег взвалил на плечо тяжелую винтовку и, прихватив сумку с патронами и наушниками, отправился на позицию. У края рощи он разложил своего оружейного монстра, вставил в гнездо магазин и передернул затвор. Установив ОСВ-96 на сошки, Горчаков улегся поудобнее, снял крышечки с оптики, выставил кольцо кратности на двенадцать, подкрутил маховичек вертикальных поправок на восемьсот метров и посмотрел на монгольское начальство через прицел. От того, что прямо сейчас он может разнести крупнокалиберной пулей голову знаменитого Субэдэя или одного из Чинчисхановых внуков, у Олега появилось ощущение всемогущества, и он вынужден был признать, что это действительно великий соблазн — поставить себя надо всеми и единолично решать, кому из этих "мелких людишек" сегодня жить, а кому умереть.

— Тьфу ты, пропасть! — раздраженно прошипел Горчаков.

"Еще немного тут повоюю и превращусь в Чикатилу, — подумал он. — Вот уже и первые симптомы появились. Маньяки душат женщин как раз для того, чтобы ощутить власть, которой они не имеют в повседневной жизни — власть над жизнью и смертью другого человека".

Пока Олег возился с винтовкой, мимо рощи проехала группа Коловрата. Воины приближались к монгольскому лагерю шагом, чтобы меньше привлекать внимание. Горчаков опустил приклад на землю и взялся за бинокль. Ему нужно было проследить за Евпатием, чтобы знать, когда он выедет на позицию для стрельбы и самому подготовиться соответственно. А еще нельзя было упускать ребят из виду, чтобы вовремя поддержать их огнем, если по пути через лагерь возникнут какие-либо проблемы.

Олег наблюдал, как всадники движутся между юртами, пока их не заслонили деревья, которые росли вдоль реки маленькими группами. Горчаков поднял бинокль выше, ожидая, что сейчас отряд снова покажется на открытом месте. Но этого почему-то не произошло, и Олег забеспокоился.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Ближе к вечеру пастухи пригнали с пастбища скот. Бежавшие впереди лошади, не сбавляя шага, сходу устремились к воде. За ними неуклюже трусили коровы, позади которых степенно вышагивали массивные большерогие волы. Чуть позже проходы между юртами и повозками заполнили, громко блеющие овцы. Животные облепили берег реки и взмутили копытами воду.

Первым напился гнедой жеребец. Пробежав вдоль строя кобылиц, он остановился за ними, тряхнул гривой и грозно заржал, ударив копытом в землю. Показав, кто здесь главный, жеребец огляделся в поисках соперников, но таковых не сыскалось — заводные кони тысячника Чильгира паслись в общем, для всей его тысячи табуне, под охраной воинов.

Когда, воротившаяся с лугов животина напилась, Эбегай-хатун начала раздавать указания. Как старшая жена Чильгира она заправляла всем его хозяйством. Ей подчинялись: рабыни-наложницы, пастухи из половецких невольников с тамгой тысячника, выжженной у них на бедре, и еще трое булгарских пленников, которые таскали дрова, воду, разбирали и ставили юрты, запрягали волов, а в походе управляли повозками. Младшая жена Бичикэ обычно выполняла то, что ей поручала Эбегай-хатун, но иногда они громко спорили, а потом по очереди бегали к мужу жаловаться друг на друга. Ленивый и флегматичный Чильгир, добродушно посмеиваясь, выслушивал обеих жен, после чего собирал их вместе и мирил.

Две кыпчакские невольницы монгольского тысячника происходили из знатной семьи. Как и вся половецкая знать, они неплохо говорили по-русски, а Любава разумела их язык, что в граничившей с Диким полем Рязани, было не редкостью. Из разговоров с половчанками, подкрепленных собственными наблюдениями, Любава узнала, что многие мунгальские воеводы отправились в дальний поход вместе с женами и детьми, а по дороге еще и нахватали себе невольниц в булгарских, половецких и русских землях.

В захваченных городах и кочевьях мунгалы искали себе красивых девиц в наложницы и набирали детей в возрасте от десяти лет, чтобы вырастить из них послушных рабов. Детишек помладше завоеватели убивали. В тех случаях, когда тысячнику или темнику чем-то приглянулась мужняя жена, он забирал ее вместе с детьми, уже не обращая внимания на их возраст. Но такое случалось редко, потому что среди пленниц хватало пригожих девиц.

Язычники были терпимы к чужой вере и не препятствовали пленникам в исполнении обрядов. Повторяя, заученные в детстве слова, Любава чувствовала, что искренности в ее молитвах уже нет. Когда она поняла, что смерть обошла их стороной, и, сковавший тело ужас, отпустил боярыню она в первом порыве, хотела было возблагодарить Господа, за спасение их с Евпатием деток, но не смогла выдавить из себя нужные слова. Не повернулся у нее язык, благодарить бога за своих детей, после того, что довелось ей увидеть.

Ворвавшиеся в Рязань мунгалы, выгнали уцелевших горожан в поле, а потом началось то, чего Любава до смертного часа не забудет. Нехристи вырывали младенцев из рук, и тут же, на глазах матерей разбивали им головы палицами с железным шаром на конце, а потом тащили, страшно кричавших женщин, на поругание. Простым воинам, живших десятками и сотнями негде было содержать пленниц, да и возить их за собой было не на чем. Поэтому, насытившись насилием, они вспарывали женщинам животы или бросали их измученных и голых на лютом морозе. Любава до сих пор не могла понять, каким чудом в тот страшный день не помутился ее разум.

Дорогую шубу с молодой боярыни сорвали еще по дороге, дрожа от холода, она стояла в толпе пленников и крепко прижимала к себе детей. Гул пламени за спиной прерывался треском и грохотом от рушившихся теремов и крепостных башен. На головы и плечи выгнанных из родного города рязанцев густо сыпались хлопья пепла и сажи. Оранжевый круг солнца тускло мерцал в дымной пелене. Иногда порывы ледяного ветра прижимали дым к земле и тогда люди начинали кашлять и тереть заслезившиеся глаза.

Теперь Любава знала, как выглядит ад: там очень холодно и идет черный снег, там дым ест глаза, а душу рвут женские крики, там повсюду груды мертвых тел, вокруг которых медленно расползаются, парящие на морозе, алые лужи, там острый запах гари, крови и мочи. Мунгалы, перебиравшие людей, как скот, и тут же, на месте убивавшие ненужных, представлялись Любаве, алчущими крови демонами. От ужаса у нее отнялись ноги. Не в силах пошевелиться, Любава крепко прижимала к себе детей и ждала страшного конца. Тут ее заметил тысячник Чильгир и что-то сказал своим нукерам. Одетые в пластинчатую броню воины, расталкивая конями людей, добрались до Любавы. Один из мунгалов накинул ей на шею веревку и слегка потянул. Сначала обомлевшая боярыня решила, что настал ее смертный час, но видя, что никто не пытается отнять у нее детей, Любава все поняла. Схватив сына и дочку за руки, она на непослушных ногах пошла за всадниками.

Если бы в тот страшный день на глазах Любавы, язычники убили ее детей, она бы тоже жить не стала. Как видно, мунгальский тысячник хорошо это понимал, поэтому и забрал их всех вместе. А может, Чильгир еще дальше смотрел и хотел вырастить послушных рабов для своих сыновей, а заодно и свое спокойствие берег. Зачем ему было возиться со строптивой невольницей, которая жизнью не дорожит? Отчаявшаяся женщина может и ножом во сне пырнуть.

Не прогадал тысячник. Пришлось Любаве себя смирить и ради деток угождать мунгалу во всем: выполнять работу разную и, пересилив отвращение, делить с Чильгиром ложе, когда ему восхочется. Дети привязали боярыню крепче цепей к юртам тысячника. Если бы не они Любава бы непременно сбежать попыталась. А с сыном пятилетним и дочерью на два года старшей далеко ли убежишь? Себя-то боярыне было не жалко, ей за детей было боязно. Если побежишь и поймают, что с ними мунгалы сделают? "Нельзя бежать, — думала Любава, — терпеть нужно и молиться". Однажды только вспыхнула у боярыни горячая надежда. Когда под Москвой брань великая началась, подумала Любава что, еще немного и одолеют русские полки язычников и освободят ее. Но не сбылись мечты. А о том, чтобы ей самой бежать с детьми в лес, тогда и речи не было. Конюхи половецкие крепко Эбегай-хатун слушались, да еще и Чильгир несколько своих нукеров при юртах оставил.

Эбегай отправила трех булгарок доить овец, а сама вместе с Бичикэ и двумя половчанками направилась к дойным кобылицам. Любаве и Снежане, как обычно, достались коровы. Снежана — подруга по несчастью, купеческая дочь из Рязани. Семнадцать лет ей на днях исполнилось. Еще недавно Снежана была дивно хороша — настоящая рязанская красавица. Сейчас же ее лицо немного осунулось, а выпирающий живот испортил статную фигуру. Язычник Чильгир о церковных установлениях и постах слыхом не слыхивал и грешил чрезмерным женолюбием. Иной раз, рапаляся похотью, он тащил какую-либо из своих наложниц в юрту, даже среди бела дня. Это помимо того, что каждую ночь мунгальский тысячник делил ложе с оной из своих жен или невольниц.

На Руси женщины доили коров, сидя на скамеечке, у мунгалов скамеечек не было. Любава поставила кожаное ведро и присела на корточки. Сидеть было тяжко и неудобно — мешал округлившийся живот. Боярыне пришлось пошире развести колени, чтобы не сдавливать чрево.

— Доча, подай воду, — попросила Любава.

Семилетняя Ирина переставила ближе к матери глиняный горшок с водой и тряпочкой, который до этого оберегала от попыток младшего брата насыпать земли в чистую воду. Любава обмыла корове вымя и соски. Равнодушные к грязи мунгалки этого не делали, но русские пленницы старались по возможности соблюдать чистоту. Доить коров Любава умела, даром, что боярыня. На Руси не ток-ма боярышень, но даже и княжон разным хозяйственным премудростям обучали. Не потому, конечно, что им самим приходилось коров да коз доить, масло сбивать, али щи варить. Княгини и боярыни шитью да вышиванию досуг свой посвящали, но главной их заботой было двор блюсти, пока мужья в делах важных да разъездах или на бранях. Худа та жена, что на дворского во всем полагается. Доверять-то, доверяй, но иной раз и проверяй. А как можно понять, правильно ли холопки работу свою исполняют, ежели и сама не ведаешь, как оно по уму-то делается?

Занятая дойкой Любава не обратила внимания на четырех конных мунгалов, показавшихся на противоположному берегу мелкой реки. Она повернула к ним голову, только когда услышала быстро приближающийся шум.

— Ой, мама! — пискнула дочка.

Любава вскочила на ноги и шагнула вперед, заслонив, собой детей. Прямо на них, в облаке брызг, мчался мунгальский всадник в броне и шеломе. На берегу мунгал резко осадил коня, спрыгнул на землю и бросился к Любаве. Она беспомощно оглянулась и увидела, что Эбегай-хатун, оставив работу, уже спешит к ней. Любава снова повернулась к мунгальскому воину, который был уже совсем рядом. Его лицо закрывали стальные пластины, а в вырезах шлема, обрамленных бронзовыми бровями, блестели такие знакомые глаза!

— Евпатий!

— Любава! — глухо прозвучало из-под железа.

Боярыня почувствовала, что ее не держат ноги. Мир перед глазами Любавы покачнулся, и она бы упала, если бы в этот миг муж не подхватил ее на руки.

* * *

* * *

* * *

* * *

*

Олег посмотрел на холм. Из увиденной картинки он сделал вывод, что там "начальство" "вставляет фитиль" недавно прибывшему Бурундаю. Расположение всадников подсказывало именно такую мысль. "Это не может продлиться долго, — подумал Горчаков, — сейчас "высокое собрание" выслушает оправдания темника и они покинут вершину холма". Олег понимал, что время уходит, но не мог, ни что решиться. "В принципе, я могу открыть огонь, когда они будут ехать к лагерю, — рассуждал он. — Вот только условия, могут быть похуже. Сейчас враги стоят, как мишени в тире. Уладив свои проблемы, они вполне могут разъехаться в разные стороны по своим куреням. А еще, внизу их ждут сотни личной охраны, которая, в случае разделения противника, будет загораживать все цели, кроме той, что двинется прямо на меня. Блин! Как же мне не хватает радиосвязи!".

Горчаков сместил бинокль в надежде, наконец, выяснить, что происходит в лагере. Вовремя он это сделал.

— А это еще что?! — удивился Олег, обнаружив всадников, скакавших между юртами в его сторону.

Наличие в группе женщин и детей вызвало у Горчакова настоящее изумление, продлившееся несколько секунд, которых ему хватило, чтобы оценить ситуацию. В конце концов, Олег не был настолько тупым, чтобы не понять простой вещи: если Евпатий, наплевав на все, спасает детей и женщин, значит, оно того стоит!

— К черту сомнения! — прорычал Горчаков. — Все мордой в землю! Здесь работает морская пехота!

Он схватился за рукоять винтовки и приник к прицелу. В первую очередь Олег прокрутил в голове последовательность своих действий. Расположение объектов для ликвидации было — лучше не придумаешь. Горчаков целился в монголов сбоку и немного спереди. Если мысленно спроецировать на местность гигантский циферблат, так, чтобы снайперская позиция располагалась на оси стрелок — противник окажется на единице. Практически в центре конной группы стояли рядом два всадника. Тот, что находился ближе к Олегу, мог быть только Субэдэем, потому что за ним не было воина с личным тугом. Всадник справа от Субэдэя это, скорее всего, хан Берке. Как командующему отдельным корпусом, ему по рангу полагалось находиться в центре событий. Напротив Субэдэя и Берке сидел в седле Бурундай. В данном контексте, представить кого-то другого на этом месте было бы затруднительно. Справа и слева от Субэдэя и Берке стояло еще по одному всаднику. Исходя из наличия за ними воинов с тугами, Горчаков идентифицировал этих монголов как Шибана и Тангкута.

Крайние всадники выехали немного вперед и развернулись к Бурундаю, встав таким образом, что ближайший к Олегу хан оказался на одной линии с Берке. Оценив диспозицию, Горчаков понял, что он может поразить одним выстрелом сразу три "мишени". Если прицелиться ближайшему монголу в левый бок под ребра, то пуля, пройдя навылет сквозь первое тело, пробьет голову коня, на котором сидит Субэдэй, а дальше войдет наискось в живот последней жертвы, не долететь до которой она просто не может, потому что из ОСВ-96 можно убить человека даже через бетонную плиту.

Чтобы наверняка поразить три цели Олегу пришлось сменить позицию и сдвинуться на шесть шагов влево. Времени на первый выстрел пока еще было достаточно. Горчаков надел наушники, глубоко вдохнул, не спеша, прицелился и плавно, можно даже сказать нежно, нажал курок. Грохот выстрела, отраженный назад компенсатором отдачи был громким даже через наушники. Винтовка подпрыгнула и мощно толкнула Олега в плечо. С лихорадочной поспешностью он снова поймал в прицел вершину холма.

В положении Горчакова эмоции были непозволительной роскошью. Нельзя ему было отвлекаться на какие-либо чувства и радоваться удачному выстрелу, когда счет шел даже не на секунды, а на их доли.

Взгляд Олега не задержался на оставшихся без всадников лошадях, потому что его подсознание вовремя сделало где-то соответствующую пометку и взяло управление телом на себя. От нервного напряжения и ударной дозы адреналина Горчаков впал в боевой транс, и его действия начали опережать мысли.

Уцелевший после первого выстрела хан сидел в седле, как чучело — толи соображал туго, толи впал в ступор от неожиданности. Зато Бурундай сориентировался быстро, но при этом, допустил роковую ошибку. Ему бы следовало, сначала хлестнуть коня плетью, а потом уже на ходу разбираться: куда лучше рулить. Вместо этого, темник рванул правый повод, чтобы развернуть коня на сто восемьдесят градусов и скакать туда, где его ждала охрана. Только лошадь, это не автомобиль — скорость иная. Бурундай потратил две секунды на анализ ситуации и четыре на разворот. Эти шесть упущенных секунд стоили темнику жизни. В тот самый миг, когда развернувшийся Бурундай поднял руку с плетью, длинная бронебойная пуля калибра 12,7 ударила его в левую лопатку, а на выходе разворотила правую часть груди. Очухавшийся к этому времени хан, едва не ушел от Олега. Он бы точно спасся, если бы восточный склон холма оказался не таким крутым или, если бы монгол поехал в другую сторону. В общем, не повезло кочевнику. Чтобы не полететь с холма кувырком, монгол был вынужден "сбросить скорость" и пустить коня наискось по склону. Эта задержка позволила Горчакову достать хана пулей в спину, чуть ниже шеи, уже в тот момент, когда он почти скрылся за холмом.

Отсутствие целей отключило боевой режим, и Олег вернулся в реальный мир с весьма смутными воспоминаниями о том, чем он только что занимался. В памяти сохранились только отдельные статичные картинки, отображающие фигурки всадников в центре прицельной сетки. Состояние Горчакова напоминало утреннее пробуждение с попытками вспомнить увиденное во сне. Олегу и прежде случалось выпадать из реальности и двигаться на отработанных многолетними тренировками рефлексах практически без участия разума. Платой за сверхбыстрые, и при этом, удивительно точные движения были небольшие провалы в памяти. Горчаков не мог вызывать боевой транс по своему желанию, поэтому, никогда всерьез не полагался на эту "опцию" своего организма. Но сегодня его "накрыло" очень кстати. Сделать три точных выстрела из тяжелой крупнокалиберной винтовки за считанные секунды — это задача для настоящего специалиста в снайперском деле, которым Олег никогда не был.

Включившееся вовремя сознание позволило Горчакову быстро оценить обстановку. На вершине холма на ногах остались только три "тугоносца", на глазах Олега они спешились и, уложив туги на землю, направились к телам своих ханов. Прятаться от выстрелов никто из них не пытался. Горчакова это не удивило. "Они все равно обречены, — подумал он. — Они находились рядом с чингизидами в момент гибели и не смогли их спасти. Теперь по закону их ждет смертная казнь".

Самым хитрым из всех оказался Субэдэй. Он залег за убитым конем так, что Олег совсем его не видел. Держа палец на курке, Горчаков смотрел в прицел и ждал, когда монгольский полководец высунется из-за укрытия. Времени на долгую охоту не было, поэтому Олег решил посчитать до тридцати, а потом стрелять наугад через лошадь.

— Один, два, три, — тихо прошептал Горчаков, и на этом отсчет закончился.

Стоявшая за позицией Субэдэя лошадь хана Берке резко шарахнулась в сторону и спустя неуловимое мгновение исчезла в желто-оранжевом пламенном облаке.