| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ладно, спи, бродяга из космоса, — беззлобно пробурчал Франц и, приподнявшись с матраца, расстегнул шторку офицерской палатки. Недалеко от него нес службу часовой, охраняя замаскированные танки и отдыхавших солдат. Франц было схватился за кобуру, настолько после дрема ему показалась необычной картина часового в русской форме и автоматом ППШ. Но вовремя остановился, чертыхнувшись за плохое вживание в роль русского офицера, и вылез наружу.
— Лейтенант Эберт, подойдите ко мне, — негромко позвал он командира взвода, который наблюдал за работой низкорослого механика-водителя Т-34. — Что-то случилось с танком?
— Все в порядке, господин капитан. Ефрейтор Криволапов проводит осмотр фильтра по регламенту перед маршем.
— Хорошо! Доложите обстановку.
— Личный состав отдыхает. Бронетехника готова к боевым действиям. Разведдозоры выставлены. В двенадцать часов смена и доклад о передвижении противника.
— Русский капитан живой?
— Живой, господин капитан, но молчит, свинья. Думаю, если его передать русским Иванам, то они его быстрее сделают разговорчивым.
— Больше допросов не проводить. Того, что мы узнали из его карты и отдельных показаний, хватит не на одно донесение. Приведите русского в порядок, перевяжите и держите под охраной. Он нам еще понадобится.
— Слушаюсь.
Ольбрихт глубоко вдохнул влажный воздух и невольно провел рукой по небритой щеке, поморщился. Его раздражала суточная щетина. Вновь бегло он окинул взглядом лагерь. По-прежнему настораживали спокойствие и обыденность их жизни, словно они не были в тылу врага.
— Лейтенант, вам не кажется странным, что вокруг стоит тишина? Мы здесь с пяти утра, дорога рядом, а передвигаются только тыловые крысы.
— Думаю, господин капитан, разгадку мы узнаем ночью.
— Почему вы так думаете?
— Русские — мастера на разные штучки. Для них ночь — мать родная. Вы не обратили внимания на сотни землянок, вырытых после поселка, ближе к болоту?
— Обратил и уже пометил на карте. И батарею гаубичную за нашим леском отметил.
— Господин капитан, — посерьезнел Эберт, — это ложная батарея. Я посылал к ней старшего сержанта Альтмана. Там практически нет охраны. Она из дерева.
— Это точная информация?
— Альтман — ветеран роты. Он свое дело знает, ему можно доверять.
— Благодарю вас, Эберт. Думаю, у нас появятся и другие поводы удивляться русской хитрости. Русские скрыто готовятся к наступлению.
— Почему вы так уверены, господин капитан?
— Почему? Потому что я это знаю, — Ольбрихт улыбнулся про себя, почувствовав шевеление друга в мозгу. — Наша задача, — продолжил он, — узнать замысел русских, масштабы и дислокацию войск в зоне нашей армии. Правда, танки для скрытой разведки малопригодны. Они — мощная ударная сила, но слишком заметны. Нам нужна машина.
— Какие будут указания, господин капитан? — лейтенант вытянулся перед командиром батальона.
— Мы снимаемся отсюда, Эберт. Мне не нравится эта тишина. Время на сборы — тридцать минут. Может, и машину достанем. Что это? Вы слышите?
— Это кукушка, господин капитан.
— Действительно кукушка. Она мало куковала, значит, мое решение уходить быстрее отсюда правильное. Кукушка приведет к нам русских.
— Вы верите в приметы?
— Я верю в здравый смысл, лейтенант, и свою интуицию, а приметы, они и появляются как раз в тот момент, когда есть первое и второе.
Эберт с восхищением смотрел на подтянутого смелого командира батальона, который и в русской форме с орденом Красной Звезды и медалью 'За отвагу' выглядел не менее мужественно, чем в форме офицера вермахта.
— Укажите направление движения, господин капитан, — Эберт ловко щелкнул каблуками.
— Идем на Буда-Кошелево, поближе к железной дороге и Гомельскому шоссе. Это главные транспортные артерии, по которым прибывают войска русских в сторону нашей армии. В стокилометровой зоне должны находиться войска второго эшелона русских. Вот их нам и надо засечь.
— Но, по замыслу, нужно двигаться на Довск.
— Еще успеем, лейтенант, попасть в лапы к генералу Горбатову и сразиться с его танкистами. А сейчас — на юго-восток. Смотрите сюда, — Ольбрихт достал из планшетки аккуратно переложенную карту и развернул, — вот новая конечная точка первого дня. Вот здесь проведем первый сеанс связи. Вот здесь выставим дозоры у железной дороги. Дальше — по ситуации. И еще, — Франц внутренне напрягся, — я вам не говорил об этом, но уже могу сказать. Через два дня у нас должна состояться встреча с агентом абвера. Он нам должен передать информацию о передвижении русских войск. Он как раз проживает недалеко от вокзала в Буда-Кошелеве. Однако я сомневаюсь в нем. Но посмотрим, что нам подготовили господа из уже несуществующей организации. Уж очень мне навязывали эту встречу, — зрачки Ольбрихта сузились, он задумался.
— Какие будут указания, господин капитан? — напомнил о себе командир взвода.
— Какие? Сегодня — вперед. Главное, смотреть, запоминать, записывать. Во время движения в бой не вступать, только в случае реальной атаки русских или по моей команде. Об агенте поговорим завтра.
— Все понятно, господин капитан.
— Действуйте, Эберт. Да, и прикажите русским панцершютце вести себя тише, иначе я сдам их русской комендатуре, — после этих слов Франц усмехнулся.
— Это шутка, господин капитан? — Эберт тоже улыбнулся, показав красивый ряд белых зубов.
'Мальчишка, — подумалось Ольбрихту при взгляде на командира взвода, — но предан рейху безумно и голову сложит без оглядки за фюрера, так и не познав радости семейной жизни. Жаль. А я разве познал?' От этой спонтанно возникшей мысли рваный шрам, тянущийся от правого уха вниз по щеке, тут же сжался змеей и побагровел.
— Шутка, Эберт, — строго выдавил Франц и, чтобы подчиненный офицер не увидел его резко изменившегося настроения, круто развернулся и полез в палатку за своими вещами.
Через полчаса грозный бронированный отряд, грохоча дизелями, выполз из леса, оставляя за собой клубы гари и комья развороченной земли. Немецкие разведчики на полной скорости помчались по гравийной дороге. В авангарде ехал Франц Ольбрихт. В 'Пантеру' он так и не перешел. Обстановка требовала быть впереди. На каждом шагу их поджидала неизвестность. Была велика возможность принятия немедленного решения.
Находиться в Т-34 было неудобно. Полное отсутствие комфорта. Подвеска русского танка была очень жесткой. Франца трясло постоянно. Он страдал от этого и вспоминал о 'Пантере', где сглаживались любые бугры и провалы дороги. 'Красные инженеры экономят на комфорте своих танкистов, — злился он после очередной встряски, — это же издевательство. Как Иваны на них воюют? А трансмиссия? Нужно быть двужильным, чтобы переключить без синхронизации передачи. А связь? А оптика? Если бы их не модернизировали в мастерских рейха, то вообще — дело швах... На чем же держатся их победы..? — вдруг спонтанно всплыл перед ним вопрос.
— Господин капитан! Господин капитан! — до сознания Франца долетели беспокойные, визжащие возгласы Криволапова. — Впереди в нашу сторону движется легковушка, она остановилась... Нас останавливают, смотрите, нас просят остановиться. Что делать? Я же их раздавлю! Господин капитан! Что прикажете делать?
— Тормози, Криволапоф! Тормози и не кричи, — спокойно отреагировал Ольбрихт на визг механика-водителя. — Всем экипажам приготовиться к бою! — последовала затем его команда. Сам Франц взглянул в командирскую панораму и снял с предохранителя спаренный пулемет.
Танк вздыбился от резкого торможения и, раскачиваясь, гася энергию движения, остановился, не доехав метров десять до армейского 'Виллиса'. 'Виллис' стоял пустой, без людей. Все военные, даже водитель, как саранча, успели выпрыгнуть из открытой машины, боясь в одночасье быть раздавленными танком.
Увидев, что Т-34 остановился и опасность миновала, тут же в адрес экипажа понеслась неслыханная площадная брань и матерщина. Криволапов не столько от возмущения, сколько от удивления открыл свой тяжелый передний люк и высунулся, чтобы поближе посмотреть на носителей великого русского языка в погонах, за три года позабытых им. Его добродушная хитроватая тамбовская улыбка несколько сбила темп ругательств русских военных. Они, отряхивая грязь, стали ближе подходить к танку. Вдруг из их среды вперед выдвинулся старший офицер в звании полковника. Увидев перед собой не серьезного танкиста, а улыбающегося в промасленном комбинезоне Криволапова, он вновь распалился и закричал в бешенстве:
— Кто такие, вашу мать? Ослепли что ли в своей консервной банке и ничего не видите? Или перебрали лишние наркомовские сто граммов? Кто такие, я спрашиваю? Ты слышишь меня, танкист? Или оглох от своего дизеля? — полковник ударил палкой по танку.
Криволапов понял, что обращаются к нему и надо что-то отвечать грозному полковнику, захлопал глазами и взволнованно, глуповато, как обучила его нелегкая детдомовская жизнь и сиротская судьба слабого, промямлил:
— Так мы это... свои, товарищ полковник. Свои мы. На марше вот.
— Я вижу, что свои, — орал офицер. — Часть какая, кто командир, куда двигаетесь?
— Так мы это... двигаемся вперед, куда командир прикажет, туда и двигаемся. Вперед, значит. Если бы не вы, и дальше токмо двигались бы.
— Фамилия!
— Чья? Моя?
— Твоя, солдат! Твоя! Мать твою. Безграмотность.
— Моя — Криволапов. Двадцать два года как Криволапов.
— Ты что, первый день в армии, танкист? — бушевал полковник, багровея. — Как надо отвечать, когда к тебе обращается полковник?
Франц в это время думал, как поступить в данной ситуации, чтобы не раскрыть себя. Утром их спас русский комбат. Сейчас другой случай. Криволапов долго не продержится. За его кривляния он сейчас получит по шее и его вытащат из танка по первой команде напыщенного русского офицера. Взгляд Франца вдруг остановился на пустом 'Виллисе'. Этот шанс нельзя упускать. Он резко открыл свою крышку люка и, высунувшись из командирской башни, заговорил с акцентом:
— Товариш полкофник! Што вы раскричались, как рязанская паба? Группа выполняет задание штапа 48-й армии генерала Романофа. Не мешайте нам.
— А это что за эстонец выискался? — полковник, позабыв о Криволапове, бросил на Ольбрихта удивленный взгляд, услышав его речь, чуть отойдя назад от танка. — Коля, — обратился он к стоящему рядом и до этого молчащему старшему лейтенанту, — ты его знаешь? Это не твой комсомолец?
— Да нет, товарищ полковник. Этих варягов я вижу в первый раз.
— Опаньки! Доложите ваше звание и фамилию, танкист.
— Сначала вы представьтесь.
— Ого! — воскликнул полковник. — Я начальник отдела партийной работы политотдела 48-й армии полковник Катаев. Кто вы?
'Этот полковник будет вроде нашего Бормана, только армейского масштаба', — мысль, как молния, пронеслась в голове Ольбрихта. Прекрасная добыча. И у него загорелись глаза охотника.
— Я командир особого батальона капитан Эрдвитте. Отрабатываем задание штапа армии.
— Почему я вас не знаю, товарищ капитан? И что за вахлак сидит у вас на месте водителя танка? Он чуть не раздавил нашу машину и всех офицеров. Это безобразие.
— Он будет наказан, товариш полкофник. Мы отрапатываем маневр на максимальной скорости передвижения. Отойдите с дороги, товарищ полкофник.
— Иван Семенович, посмотрите! — вдруг удивленно и настороженно шепотом обратился к полковнику старший лейтенант и кивком головы показал на башню танка.
— Что такое, Николай?
— Посмотрите, фашистским шрифтом написан лозунг за товарища Сталина и без восклицательного знака.
— Что? — испуганно воскликнул полковник и завертелся вьюном, глядя вначале по сторонам, ища капитана в малиновых погонах, а затем на башню. Увидев надпись 'За Сталина' в готике, он налился кровью: — Это измена! Сержант! Арестовать танкистов.
— Огонь! — коротко отдал команду Ольбрихт и скрылся в командирской башне.
И здесь же несколько танковых пулеметов дерзко ударили вдоль дороги, срезая политработников и солдат сопровождения.
Старший лейтенант, стоящий прямо перед танком, был распорот надвое очередью стрелка-радиста Карасева. Полковник получил пули в горло и, захлебываясь кровью, покатился по земле. Водитель и сержант, стоящие ближе к машине, успели схватить автоматы и кубарем скатиться в кювет и залечь, сделав при этом несколько беспорядочных очередей, но тут же были разорваны фугасным снарядом, выпущенным из танка Эберта. Только капитан и два солдата в малиновых погонах без сопротивления, услышав стрельбу, бросились наутек в сторону леса, но длинная очередь спаренного пулемета второго танка старшего сержанта Каульбаха настигла и их на опушке.
Бой был неравный, неожиданный и глупый для разведчиков, но другого выхода не было. Их раскрыли, казалось бы, для немцев, по несущественной, второстепенной, но столь поразительно-вопиющей для русских военных детали. Это был провал.
В воздухе повисла тягостная минутная тишина, которая всегда следует за боем, какой бы продолжительности и значимости он ни был, тем более этот, короткий, бессмысленный, уничтожающий, после которого разведгруппа стала не охотником, а дичью, не разведчиком, а диверсантом.
В наушниках танкистов послышался характерный треск подключения командира. Команда замерла, вслушиваясь во взволнованное глубокое дыхание Ольбрихта, а затем в его слова, сказанные чуть хрипловатым берлинским голосом:
— Эберт, ко мне! Всем экипажам находиться в готовности.
После чего Франц сердито двинул сапогом в плечо Криволапова и на русском языке крикнул:
— Криволапоф и его команда — на выход! — и сам без промедления вылез из танка.
Перед глазами Ольбрихта предстала картина кровавой бойни. Еще несколько минут назад шесть русских офицеров и солдат были полны жизни. Они двигались, разговаривали, отдавали команды, были чьими-то детьми, отцами, сыновьями. Наверное, каждый из них строил планы на будущее, каждый надеялся выжить, ну а если и умереть, то героем. И вот они бездыханные, скорчившись, как их приняла смерть, лежат в грязи у дороги. Франц содрогнулся. Он неоднократно видел смерть за время войны, сам был трижды ранен, причем один раз серьезно, но он остался живым. Здесь же была картина жестокой, беспощадной расправы, не оставившая никому даже шанса на жизнь. Он никогда не задумывался над тем, что и ему когда-то придется умереть. Он был бойцом этой войны: отважным, храбрым и умелым. Он всегда был там, где трудно, где опасно. Высшие силы берегли его за это. Но это были бои с умным и сильным врагом на передовой. А здесь он впервые почувствовал себя убийцей. Убийцей беззащитных, хотя и вооруженных людей, которые носили погоны военных и находились в состоянии войны с ним. Проходя мимо поверженного врага, он с горечью и досадой смотрел на эти тела, изуродованные и превращенные им в трупы. Но он не мог поступить иначе. Как и эти русские, будь они на его месте, поступили бы так же. Шла война, и, если не он их, значит, они его.
Глядя на изрешеченное тело молодого человека, почти его ровесника, старшего лейтенанта, в погонах, со значком русской молодежной организации ЛКСМ, он впервые подумал об анафеме войне.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
