... Больше всего он напоминал бы богатенького, удачливого и оборзевшего барыгу откуда-нибудь из солнечной Грузии, не будь он таким явным русаком. Молчание он, кажется, совершенно правильно и быстро понял как согласие хозяина:
— Ты так, чтоб без обид, дедусь, — мы тут поначалу без тебя обкашляем одно тут дело, а потом и тебя к столу пригласим. Лады? И того, — самогонку давай ту, которую для себя держишь, не обижу.
— Ну что, Сергей Анатолич, — по вонюченькому?
— Мне это, бражки... Бражки для начала, а то я что-то быстро хмелеть начал. И самогонку нутро не принимает, если сначала.
— Ага. Тогда так, хозяин, — бражки нам цеженой изобрази, а?
Воцарилось молчание, на протяжении которого Мохов, добыв из недр чудовищного (на двадцать две бутылки пива) портфеля копченого сала в прослойку, и окатистую глыбу какой-то ветчины, пластал ее куда более острым, чем пресловутая бритва, собственноручно сделанным из краденой заготовки к лезвию УМТ ножом. Ветчина оказалась такая, что ничего подобного не приходилось пробовать ни в старые, добрые времена, ни на банкетах "с барского плеча", которые время от времени устраивало для сотрудников начальство: от нее положительно невозможно было оторваться. Так, что даже он, давным-давно страдавший от горечи во рту и не имевший никакого аппетита, незаметно для себя увлекся.
— Откуда, — прочавкал он набитым ртом, указывая на снедь алюминиевой вилкой, поданной справным хозяином к столу для особо почетных гостей, — такая штука?
— А-а, бабка, куркулиха со Старого Города делает. Окорок от свиньи берет, понимаешь, и как-то там в тесте запекает. Я ей — деньжонок на покупку трех-четырех поросят, подкормку там, литров десять "шесть девяток" когда-никогда. А она мне, ведьма старая, — на зиму тушенки, колбаски домашней, сала бекончиком, очень я его уважаю. Лопатку. Окорок копченый, окорок запеченный.
— Хм... — Костин неожиданно задумался. — Надо же! Никогда б в голову не пришло. Все продуктовые заказы выбирал. И радовался, что в нашем-то Столе Заказов, — более-менее есть все-таки выбор. А ты жу-ук!
— При чем тут, — Витя пожал плечами, — чего тут криминального? Всем хорошо и никому не плохо. И мне, и ей, и тебе, и, вот, — он показал, — даже деду.
— А подкормка-то откуда?
— Так ты не слыхал? "Амиграм", — за него же драка промеж куркулей. Мы еще того года в Орле синтез наладили. Скандал был, правда, страшный. Наши — ни в какую, не знаю уж, кто и как утолок-то их. Ну, мы и того... Им-то — что? Жалко, что ли? С порожняком, по договору, по госцене, все чинно-благородно, у кого хозяйство. Вот и я. Сначала, правда, не знал, что с этими мешками делать, весь подвал мне захламили...
— Так это ты бабку куркулихой называешь? Ну ладно, говори теперь, — чего вам всем понадобилось-то от меня?
— Вот вы, Сергей Анатольевич, — проговорил "кассир", выпивая и закусывая, — уже второй раз говорите про каких-то там "вас". Так мне это даже обидно, потому что никаких таких "нас" и вовсе нет, а есть один только я, собственной персоной. Никто больше не только вас не искал, но и не знает ничего... А дело мое состоит в том, что я... Что мне в руки попалась капелька "универсалов", — он отхлебнул самогончика, исподволь сменившего к этому времени брагу, и уточнил, — полных.
Он никогда бы не поверил, что человек может так побледнеть в такое короткое время. Лицо технолога как будто обсыпало мукой. Не в силах говорить, он только беззвучно открывал и закрывал рот, и на какой-то миг Мохову показалось, что тот так и не отдышится, помрет прямо здесь, в пропахшем кислятиной, затхлом закуте, за столом, покрытом почерневшей от жизненных невзгод клеенкой.
— Так. Парень, ты такими вещами не шути. Чем угодно шути, а этим — не смей... Постой-ка... А-а-а! Ну, знаешь, я был о полковнике Гаряеве лучшего мнения, — та-акая грубая провокация...
— Ага. А ты не задумался, — на хрена ему тебя вообще провоцировать? Да еще — меня подсылать. Сам тебя нашел.
— Знаешь, — а ведь я тебе на секу-ундочку поверил. На во-от такусенькую. Хотел даже сказать, что, мол, даже о том говорить, что ты меня — не видел, я тебя — не встречал, а мы друг друга — не знаем, — так и то поздно... У меня даже хмель из башки вышибло, а это уже, знаешь, гадство...
— Не веришь, значит? — Зловеще проговорил Мохов. — Хорошо... Они у меня тут, — при себе... Не все, конечно. А теперь?
— А... — Костин выхлебал стакан первача, как воду, не понимая, что пьет. Отдышался. — Да-а... Теперь — верю. Нет такой провокации, ради которой товарищ полковник позволили бы вынести за пределы "Проприа" "гэшку". Его никто просто-напросто не поймет. Даже если все пройдет нормально, узнав, его все равно повесят за ребро. Для порядку, в назидание, а еще потому что никак, никаким образом нельзя гарантировать, что действительно все в порядке.
— И проверять не будешь, на слово поверишь, что они?
— Нет, — Мохов, оттитровав граммов двадцать, с натугой сглотнул и ответил тоном почти равнодушным, — мне ни к чему. А дело-то у тебя какое?
— Да такое, что "гэшки" без композиции — почти что и ни к чему. А я, сам понимаешь, — без высшего образования по этой части.
— Я, можно сказать, — тоже.
— Ладно-ладно тебе! Своим ребятам...
— Я одно не понимаю, — тебе-то к чему все это? Больше всех надо?
Мохов глянул на него бешеными глазами, махнул почти полстакана зелья и злобно полу-провыл полу-прошипел:
— Да! Надо! Не пойму только, почему вам-то никому не надо? Да с вашей братией, если хочешь знать, и общаться-то пр-ротивно! Сколько ни дай, — они ничего, вроде как довольны. И на все — одно универсальное выражение... Вот-вот, то самое, которое ты только что... У-у, — он с ненавистью потряс волосатым кулаком, — так и поубивал бы вас всех. Овцы! Б-бараны, — только вас даже резать не надо, а можно есть прямо так, заживо.
— О, — технолог презрительно скривил губы, — да ты, никак, — диссидент?
— По роже получишь, — угрюмо проговорил "кассир", наливаясь тяжелой злобой, — они еще большие м-мудаки, только на другую стать... Да что там — на другую, на ту же, только навыворот. Не про то толкуют, чтоб против властей, а про то, чтоб свой интерес иметь, понял? Власть — свой, а мы — свой.
— Так...
— Да погоди ты, дай сказать! Вот я — никакое не начальство, а жратва бывает не хуже, чем у генсека. И в очереди не стою, и не переплачиваю, а как устроил — про-осто. Ежели с умом — так все в таком роде просто. Если не зарываться, то просто-напросто всегда, всего будет хватать.
— Вот ответь мне на вопрос, ответишь честно, — будем дальше толковать, соврешь хоть малость, — прости... С чего ты взял, что я тебе могу помочь с композициями?
— А — начцеха спьяну проболтался. Он не в курсе, что именно ты там выдумал, но зато по-одробно описал, как и что при всем при этом было обставлено. Он, мудило, не сообразил, что все там было проделано не просто так, не абы как, а с бо-ольшим вниманием к мелочам. Все подробности твоей инициативы идиотской были вынюханы очень даже тщательно и с большим смыслом... И ты тоже — мудило, думал, что от тебя отмахнулись, как от мухи, а на самом деле они на тебя от-ре-а-ги-ро-ва-ли. Да еще как! Со всем старанием! Чтобы даже ты не понял, что сделал что-то очень-очень серьезное. Прежде всего — ты.
— От меня не отмахнулись, как от мухи. Меня спустили в канализацию, как говно.
— Экие мы нежные натуры. Как мало надо-то, чтобы нас в порошок-то стереть... Но это все — лирика. Конкретно, — связана твоя инициативка с композициями, или нет? Да не блуждай ты глазами, как гулящая жена!
— Связано, — пискнул Костин, — прямо посвящено...
— Тогда другой вопрос: это рассуждения на общую тему или рабочая рацуха?
— Не пробовал, но не вижу, почему бы это могло не работать. Понял? Не вижу.
— Так, — Мохов стал страшно серьезен. — И что тебе для этого надо?
— Ты карбинные, из "пяти девяток" нити — можешь? С боковыми радикалами?
Виктор Трофимычи только презрительно губу оттопырили, не желая отвечать на столь глупые вопросы.
— Ага, с этим, значит, порядок... А вот чего у нас нет, так это эвээмки. "Топазика" бы. Без него — ничего не выйдет.
— Есть. — Помедлив, ответил Мохов. — Гельветов по старой дружбе устроил.
Костин недоверчиво хмыкнул:
— Это ж как? Там, между прочим, все процессорные блоки — исключительно по адресным номерам и сериям. И если какой-то пошел тебе, то где-то не смонтировали устройство. По-другому — никак. А уж в то, что некоему Виктору Мохову отвели в серии адресный номер, прости — не поверю. Гельветов там или не Гельветов.
— Да. Всегда говорил, что интеллигенции к мозгам — да еще бы и голову. Объясняю: шла большая серия на истребители. Одну эм-пэ-бэ взяли, — да и конфигурнули не так. Ошибочка вышла-с. А у них, у авиационщиков правило, — ошибочно конфигурированный блок считается негодным. Глупость, конечно, не знаю, кто это выдумал, но такое у них правило. Я попросил. Он подписал. В ознаменование заслуг и в связи с производственной необходимостью.
— Правда? — Голос у технолога казался севшим от восторга и легкого безумия, как у неожиданно помилованного. — У тебя правда "Топазик" есть? Не шутишь? — До этой минуты державшийся более-менее по-человечески, хоть и в стиле некоторой отрицаловки, технолог в один миг потерял всякое подобие собственного достоинства и превратился в форменного подхалима, жалкого кусочника, заглядывающего в глаза. — Нет, правда, а? Золотой мой, серебряный, — ну скажи, не томи душу...
— А чего б это ты мне не веришь? С какой это стати?
— Так. Тогда, брат ты мой, ты обладатель сокровища, равного которому нет. И ни у кого, ни у миллиардеров, ни у венценосцев. Не знаю, чего бы ты не мог в конце концов, потихоньку-помаленьку получить. С моей, понятно, помощью...
— Не я, а мы. Мы можем получить.
— Ой, да что ты, Витенька, в самом деле... Мне ж одному ничего почти не надо. Катерина моя от меня ушла почти что сразу, как уволили.
— Так, значит... Поздравляю тогда. Если увольнение привело к разводу с такой пр-родажной стервой, значит и увольнение было на пользу и во-время.
— Молчи! Не с-смей!
— Ты чего? — Мохов с искренним недоумением пожал плечами. — Не хочешь же ты сказать, что эта дешевая предательница стоит доброго слова? А насчет "всего", — это ты погоди. Потихоньку будем. Так, чтоб нигде, никаким боком не светиться бы. Вещи какие попроще, попонятнее и этакие, знаешь...
— Безличные.
— Во-во... Говорил же — умный парень, все наскрозь понимает. Если вовремя мозги вправить.
— Ой, — вдруг всполошился Мохов, — а как же это мы устроимся-то? Понимаешь, — побыстрее хотелось бы... Ты ж вот на "Топазе" толком не работал, не знаешь, что это такое, после него даже писать от руки, — ну, почти что нестерпимая вещь, какой хочешь чертеж, любую схему, как захотел, так и изогнул, сразу все с расчетами, никаких тебе справочников, все у тебя на "дорожке", на СПЗУ, и искать ничего не надо. Я первое время, как отлучили, все отвыкнуть не мог, хватался. Так, наверное, калеки не могут привыкнуть, что — нет ноги, и это — навсегда. Я ж при нем, при "Топазе" моем яхонтовом, человеком себя чувствовал! Все неприятности через пять минут забывал!
— Скоро забудешь. С чего начнем?
— Со стандартизации, — пожал руками Павший, — как все и всегда. Перво-наперво нам надо, кровь из носу, изготовить "прялку", чтоб, значит, только комп-нити делала, и больше ничего. О-о-о, — он закатил глаза от прдвкушения и потер руки, — с "гэшками" я наборчик спецур приготовлю, ма-аленький такой! — Он свел пальцы, показывая. — А больше у нас проблем не будет!
— Будут. Что — делать, чтоб купили как можно больше, кому и как сбывать, чтоб, значит, комар носу, и что брать взамен вместо денег, кроме денег, — и все такое прочее.
— Запчасти — раз, — Костин загнул один палец, — клеи — два! Что еще? Для начала? Инструменты?
— Э-э-эх... Все можно, потихоньку, но, брат ты мой, на рэ-сэ-фэ-сэ-эр широко не развернешься. Особенно сразу. Здесь слишком советская власть сильна. Нет, мы, конечно, начнем потихоньку, но так, стратегически на ближайшую перспективу надо не в пример ближе к югу подаваться. В теплые края.
— Может быть. Но, главное, нам не обойтись без посторонних. Причем не только без посредников, — это само собой. Нужны будут подручные.
— И нужно будет побеспокоиться, чтобы никто из них не понимал истинной сути происходящего.
— Надолго это не выйдет.
— Нам — хватит, а остальные пусть позаботятся о себе сами.
XII
— Эхе-хе... Прямо-таки и не знаю, что вам, ребятки, посоветовать... Короче, — пишите: артели инвалидов — раз, народные художественные промыслы — два, модельные цеха обувных комбинатов — три. Это для начала. Ну, а далее, как положено, со всеми остановками...
Кордированная пленка на теплицы!!!
Процедуру он знал прекрасно. Сам попадал под раздачу второй раз, а иные собратья по промыслу — попадали и по четыре, и по пять раз. Выкручивались. Правда, им было проще, а он, как-никак, был все-таки студентом. Ему визит в отделение мог дорого обойтись. И хрен бы с ней, со Строгановкой, — да жалко было расчудесной жизни, которую он вел в Москве, имея законный статус студента. И все-таки он знал процедуру, и уже объяснил гражданину начальнику, что семь пар "Супер Райфл" и двадцать две упаковки "Голден Леди" он купил на толкучке у какого-то вовсе ему незнакомого вроде бы как морячка, а деньги ему прислали, собрав по копейке, друзья детства, проживающие в старинном городе Ельце. Друзья, подруги, подруги друзей, друзья подруг и даже уже и жены кое-кого из друзей. Мужей подруг, увы, — нету, плохо в Ельце с женихами. Он даже деньги, — присланные, — еще не успел все потратить...
Но вот то, что кабинетик несколько не соответствовал уровню правонарушения, — хотя и был, понятно, в надлежащей степени казенным, потертым и вонючим, — сбивало с толку. Еще больше сбивало с толку, что ласковую, душевную беседу с ним вел совершенно незнакомый подполковник милиции. Небольшого росточка, около пятидесяти или чуть за полтинник, морщинистый, с бесцветными волосами, и очень-очень подходящий ко всей обстановке. Такой же вроде бы потертый и запущено-казенный. Вот только по поводу запаха Петя ничего сказать не мог, — как-то не с руки было нюхать. В этот кабинетик к этому подполковничку он попал после того, как с ним поработал тот, кому и положено. А вот майор, и уж тем более — подполковник ему положены не были. В этом он был уверен свято.
Вот если бы, к примеру, проводилась какая-нибудь компания по борьбе с фарцой, то — да, и привлечь пристальное внимание можно было бы, и огрести по полной форме, и даже загреметь, но — не было никакой компании. Они бы знали. Не трогал никто знакомых Питу профессионалов розничной и мелкооптовой торговли "фирмой". Так что дело выходило вовсе кисло.
А особенно досадно было то, что Пит никаких серьезных вещей за собой и вправду не помнил: ни валюты, ни, не тем будь помянута, — наркоты. Ну ничего сверхъестественного, и никого такого, кому нужно было бы раздувать эту историю. Так что одно из двух: либо кто-то сдал, свалив на него нечто такое, о чем он ни сном, ни духом, либо его с кем-то спутали. И в том, и в другом случае дела его до крайности хреновы, поскольку что суд, что менты, что прокуратура — одна шайка-лейка, и всем им, по большому счету, все равно. Его походя, равнодушно сотрут в порошок просто для того, чтоб свести какой-то там баланс или округлить какой-то там отчет. Который подошьют и никогда больше, ни разу не прочитают.
