— Думаешь, благородство всегда побеждает грубость и наглость? — пожал плечами Юке. — Я вот не уверен.
— По-твоему, Светлейшая Госпожа может оценить подобного рода спектакль? — недоверчиво спросил Миреле. — Я скорее поверю в то, что, увидев такое, она возмутится и разгонит всю труппу манрёсю к демону Хатори-Онто. Я не очень понимаю, почему никому в голову не приходит такая мысль. Ленардо роет самому себе могилу. И всем нам заодно.
— Но ведь Алайя не запрещает постановку, — резонно заметил Юке. — А ведь он в курсе всей дворцовой жизни, и ему известно то, что не известно нам. Возможно, то, что мы видим — всего лишь часть другой игры, более сложной и запутанной, и протекающей на более высоком уровне.
Вскоре Миреле представилась возможность узнать, насколько верной была эта догадка.
Он описал сложившуюся ситуацию в письме к Кайто, а в ответ получил приглашение к нему домой.
"Для меня всё это давно уже не новость, хотя я и наблюдаю за этим противостоянием, так сказать, с противоположной стороны ограды, — писал Кайто. — Если хочешь, я могу и тебе продемонстрировать истинное положение вещей. В конце недели в моём доме будет званый ужин, на который приглашены многие высокопоставленные гости. Приезжай тоже, и я разъясню тебе то, о чём не могу говорить в письме".
Для Миреле это была первая возможность выбраться за пределы квартала манрёсю за много лет, и, конечно, он поспешил ею воспользоваться.
В назначенный день за ним прислали экипаж, который ждал его у ворот дворцового сада и повёз по извилистым улицам столицы.
Шёл дождь, снаружи царила абсолютная темнота, и это было удивительно для Миреле, привыкшего к свету многочисленных фонарей в квартале. Он то и дело порывался распахнуть занавески в неосознанном ожидании, что после этого в карету хлынет свет, но за окном было куда темнее, чем снаружи, и ему оставалось только крепче сжимать в руке масляный светильник.
Экипаж то и дело подпрыгивал на ухабах, и слабый огонёк внутри стеклянной лампадки трепетал, почти затухая. Подковы лошадей громко цокали по камням мостовой, капли дождя барабанили по крыше.
Снаружи тянуло холодом, и Миреле оставалось сильнее кутаться в свою затканную золотой нитью накидку, тяжёлую и жёсткую — появляться в доме аристократа в привычном тёмном платье не представлялось возможным. Наряд был красив, но совершенно не грел.
Слуги, присланные Кайто за ним, за всё время не произнесли ему ни слова, но Миреле не знал, чем это объяснить — то ли презрением, которое даже простолюдины питали к актёрскому сословию, то ли тем, что так было принято.
Наконец, экипаж остановился у ворот, и перед Миреле распахнули дверь.
Он сделал шаг прямо в темноту, и под ногами у него захлюпало — знатность имени и богатство не защищали от разгула стихии, и главная аллея, ведущая к особняку, утопала в лужах точно так же, как какая-нибудь улочка в Нижнем Городе.
Слуга, подскочивший к нему, услужливо поднял над его головой зонтик.
Первая и главная перемена, которую ощутил Миреле, витала в воздухе. Императорский сад был пропитан тяжёлым сладковатым запахом — весной и летом это был аромат цветов, зимой — дым благовоний; здесь же его совершенно не ощущалось, и Миреле чувствовал только терпкий запах листьев, напоенных дождём. Он приносил с собой ощущение свободы и облегчения, но свобода была почему-то с привкусом печали.
В этот дождливый день все фонари в саду были погашены, и только дом слабо светился изнутри, вырисовываясь во мраке причудливой громадой с изогнутыми крышами.
Когда они уже подходили, двери внезапно распахнулись, и изнутри хлынули потоки света, на мгновение ослепившие Миреле.
Вход охранялся двумя каменными львами, в величавой и спокойной позе располагавшимися по обе стороны от крыльца. В проёме дверей стоял Кайто в домашнем платье, с уличным светильником на длинном шесте и улыбался.
Увидев гостя, он отмахнулся от слуг и поспешил навстречу, не обращая внимания на усилившийся ливень. Подхватив Миреле под локоть, он со смехом затащил его в дом. В суматохе слуга с зонтиком был оттеснён в сторону, они оба промокли, и парадную накидку пришлось снять.
Некоторое время спустя Миреле сидел на диване в одной из гостевых комнат, слабо освещённой четырьмя светильниками. Живя в квартале, он привык думать, что чем больше фонарей — тем выше статус их владельца, но оказалось, что у аристократов в моде полумрак.
— Считается, что неяркое освещение способствует вдохновению. Мы же все поголовно — поэты, художники и философы, — сказал Кайто не то с иронией, не то с затаённой гордостью. — Только играть на сцене не умеем. Но это — ваша привилегия.
Миреле скользил взглядом по комнате. Стены были расписаны картинами, но не такими яркими и изобилующими сочными цветами, как всё в квартале. В них преобладали коричневатые тона, считавшиеся среди манрёсю чуть ли не запретными — недаром же одеяние Миреле с самого начала считалось крайне неудачным выбором.
— Прежде мне казалось, что в домах у знатных господ всё примерно так же, как у нас, только более роскошно, — заметил он, разглядывая деревянные резные светильники, подвешенные в четырёх противоположных углах под потолком. — Но теперь я вижу, что обстановка очень различается.
— Так и должно быть, мы ведь приходим к вам, чтобы удивиться и окунуться в другой мир.
Кайто сказал это "мы" так естественно, как будто не делал никакого различия между собой и женщинами, приходившими в квартал, чтобы найти любовников.
Миреле сидел, кутаясь в его тёплую накидку, подбитую мехом, и старался не вспоминать о том, что когда-то это уже было с ним — чужая одежда, наброшенная на его плечи, чтобы согреть, чужой запах, пропитывающий тело.
— Я бы не хотел показываться среди твоих гостей, — сказал он то, о чём думал на протяжении всей поездки. — Многие манрёсю обучаются придворному этикету и могут, при необходимости, сыграть роль знатного господина, но я с самого начала отбросил подобные уроки, считая, что для меня в них нет надобности. Во мне сразу распознают актёра, несмотря на мой неприглядный вид, и получится скандал.
Он боялся, что Кайто начнёт его отговаривать, но тот удивил его, сразу же согласившись.
— Да, я был уверен, что ты решишь именно так, — сказал он. — Ну и прекрасно. Гостей будет принимать моя сестра, она хозяйка в доме. Я покажусь ненадолго и приду к тебе — будем подглядывать, как проказничающие дети.
Он усмехнулся.
Миреле невольно вспомнилась их первая встреча, неловкая и неуютная для обоих; постоянные извинения Кайто, его растерянность. Тогда казалось, что они всегда будут чувствовать себя скованно в обществе друг друга, но уже во вторую встречу всё волшебным образом переменилось, и беседа потекла так естественно, что можно было даваться диву.
Теперь Миреле иногда пугало и заставляло себя чувствовать неуютно другое — то, что он ощущал себя рядом с Кайто слишком свободно, как будто знал этого человека всю жизнь.
Некоторое время спустя тот ушёл, оставив Миреле одного, а потом, как и обещал, вернулся.
Кайто отодвинул одну из стенных панелей, расписанную горным пейзажем, и оказалось, что за ней скрывался потайной ход.
— Не надо, — остановил он Миреле, взявшего в руку подсвечник с горящей свечой. — Мы должны быть невидимыми и бесшумными.
Таким образом, Миреле пришлось ступить в темноту, которая стала совершенно непроглядной после того, как Кайто задвинул панель на место. Он был вынужден опереться на его руку, чтобы не оступиться, и это ощущение — чужая рука, которая ведёт его во тьме, вдруг показалось странно печальным и знакомым, как будто он снова оказался в детстве и семенил куда-то за старшим братом или сестрой, устроившим ночное приключение.
Были ли у него братья и сёстры?
Пока Миреле предавался этим размышлениям, и его сердце обливалось тоской, их путь подошёл к концу.
— Смотри, — прошептал Кайто, придавив Миреле своим весом к стене, в которой были проделаны две дырки — как раз на уровне глаз.
Миреле посмотрел, и его взгляду открылась роскошно обставленная гостиная, наполненная людьми в парадных одеяниях.
— Приглядись вон к тем двум дамам, которые сидят за игральной доской, — беззвучно посоветовал Кайто, почти касаясь губами уха Миреле. — Одна из них — давняя покровительница Андрене. Вторая — любовница Ленардо.
Две обозначенные госпожи сидели перед небольшой мраморной доской, расчерченной на изумрудные и золотистые квадраты. Изящные фигурки, которыми они играли, были выполнены из нефрита, слоновой кости и других благородных материалов — дамы приподнимали их своими тонкими белыми пальчиками, унизанными перстнями, изящным движением переставляли на другую клетку, и в глазах окружающих загорался хищный блеск. Остальные гости столпились вокруг них и, очевидно, результат партии представлял для них немалый интерес.
— Кажется, у нас ничья, госпожа Ирене, — наконец, протянула одна из дам томным голосом. — Предлагаю сойтись на том, что это была хорошая партия, не принесшая никому победы, однако доставившая нам обоюдное удовольствие.
Миреле и без всяких уточнений был уверен в том, что это любовница именно Ленардо — они с ним были даже чем-то похожи внешне. Разумеется, ни о какой вульгарности в облике этой изящной дамы речи не шло, но было что-то наглое и грубое во взгляде её чёрных глаз, в изломе тонко выщипанных бровей, в кривой усмешке ярко-алых губ.
— Думаю, мы сможем выяснить победительницу в следующий раз, — ответила ей противница. — Ведь не в последний же раз встречаемся, госпожа Кана.
Да, это без сомнений была покровительница Андрене — смотревшая на свою соперницу с таким же снисходительным презрением, с каким её любовник взирал на всех других актёров. И она точно так же не желала соглашаться на ничью, отказываясь признавать себя не то что побеждённой — просто равной кому-либо.
Тёмные глаза Каны вспыхнули от бешенства, но лицо осталось спокойным.
"Я дала тебе шанс закончить игру полюбовно, — прочитал Миреле в этом хищном взгляде. — Но ты от него отказалась. Теперь берегись!"
— В таком случае, если прекрасная хозяйка вечера не возражает, я хотела бы развлечь присутствующих одним фокусом, которому научилась в квартале манрёсю, — заявила Кана, поднимаясь из-за игрального столика и обмахиваясь веером.
Гости не возражали, и вскоре в гостиной развернулся настоящий кукольный театр. Госпожа Кана достала откуда-то марионетку и продемонстрировала гостям своё мастерское умение управлять ею, дёргая за многочисленные ниточки.
Куколка с невыразимо печальным, хотя и улыбающимся личиком, послушно кланялась зрителям, танцевала, торопилась куда-то, падала на стол, как будто бы в отчаянии, а потом взлетала ввысь, повинуясь движению руки Каны, увлекшейся своим занятием и заставлявшей её выделывать всё более и более сложные фигуры.
— Поаплодируем нашему артисту. Думаю, он заслужил щедрую награду, — наконец, сказала Кана, отпустив куколку, тотчас же безжизненно повалившуюся на стол, и под всеобщий хохот переодела её в роскошное шёлковое облачение, сверкавшее от многочисленных драгоценностей и не уступавшее нарядам большинства гостей.
Видно было, что этот номер был запланирован заранее.
— Спасибо, спасибо, — "говорила" куколка голосом кого-то из собравшихся, по достоинству оценивших шутку, и многократно кланялась.
Разрисованное личико её, казалось, грустнело всё больше и больше, и у Миреле, глядевшего на всё это, дёргались уголки губ.
Но вдруг госпожа Ирене, безмолвно наблюдавшая за представлением из своего кресла, поднялась на ноги и прошлась по комнате.
— Ваше мастерство, безусловно, заслуживает всяческих похвал, госпожа Кана, — проговорила она. — Но не кажется ли вам, что прочные нити, привязанные к рукам, ногам и шее этой куколки, причиняют ей боль? Пусть мы говорим всего лишь об игрушке, но всё-таки... Я — человек сострадательный. Я предпочитаю иные методы.
С этими словами она подошла к столу, выпутала марионетку из обвязавших её со всех сторон нитей, и, ко всеобщему изумлению, проделала с ней все те же самые фокусы, что и госпожа Кана, но на этот раз куколка двигалась сама, как будто бы по волшебству.
Гости восторженно ахали.
— Это называется "магнетизм", — пояснила собравшимся госпожа Ирене, удовлетворённая произведённым эффектом. — Наиболее простая магия из тех, которой пользуются жрицы... Ах, конечно же, священная магия не предназначена для того, чтобы быть использованной для потехи, поэтому я очень прошу собравшихся не разглашать этой маленькой тайны, — проговорила она, как будто бы спохватившись, но глаза её смеялись, а улыбка была исполнена затаённого торжества.
Миреле уже знал, что близость к жрицам, в чём бы она ни выражалась, сразу же возносила человека над остальными, и умение продемонстрировать эту близость непринуждённо, как сделала госпожа Ирене, несомненно, было оценено по достоинству.
Взгляд госпожи Каны пылал от ненависти.
— Пойдём, — шепнул Кайто на ухо Миреле.
Тот едва нашёл в себе силы кивнуть.
Они прошли обратно тем же путём, в непроглядной темноте, держась друг за друга.
— Теперь ты понимаешь? — спросил Кайто, когда они вернулись в гостевую комнату.
— Да, — кивнул Миреле. — Эти дамы полагают, что используют манрёсю, как инструменты своей борьбы, а манрёсю считают, что используют своих дам.
— В этом мире всегда кто-то кого-то использует, — пожал плечами Кайто. — А потом использованный и используемый меняются местами. Правда, не всегда именно друг с другом.
Миреле, вздрогнув, обернулся к нему.
Кайто сидел, протянув руки над жаровней, которую за время их отсутствия принесли в комнату слуги, и с задумчивым видом глядел на огонь.
— Так ты тоже придерживаешься позиций, близких к мировоззрению Ленардо? — спросил Миреле.
Кайто посмотрел на него, и взгляд его, сделавшийся мутновато-бессмысленным, вдруг прояснился.
— Я просто слишком долго прожил, глядя на дворцовые интриги, — сказал он. — Я бы хотел забыть всё это. Но не могу.
Что-то дрогнуло в груди у Миреле.
— Забыть всё это и сбежать к актёрам?.. — спросил он медленно, произнося каждое слово с некоторым трудом. Он не знал, что заставило его задать этот вопрос.
— Ты предлагаешь мне сделать именно это? — мягко улыбнулся Кайто. — Походатайствуешь тогда за меня, когда мне всё окончательно осточертеет? Чтобы меня взяли в труппу?
Странное чувство, охватившее Миреле, прошло. Он смог выдохнуть.
— Всенепременно, — ответил он, усмехнувшись. — Переедешь ко мне в павильон и будем выступать в паре. Играть глубоко второстепенных персонажей, абсолютно не интересных зрителям.
— А, кому какое дело до зрителей, — заявил Кайто, сползая на пол и прислоняясь к стене.
Он заложил руки за голову, раскинул ноги и в этой далеко не самой изящной позе продолжал смотреть на огонь. Языки пламени плясали, отражаясь, в его светло-карих глазах, и это было единственное движение в его лице, исполненном расслабленного спокойствия.
Миреле сел рядом с ним, протянув руки к жаровне тоже.
