Всё в дыму...

— Ну так что? Берешь подарок? У тебя день народження когда? Вот, пусть будет. Сколько тебе стукнет-то?

"Неуклюжая попытка выяснить возраст, — отметил про себя Ди. — Хотя... может, он и вправду до наглости прям, а я цепляюсь за каждое необдуманное слово. И вот как понять?"

— Я не отмечаю дни рождения.

— Что, совсем? — удивился Убейконь. Вроде бы искренне удивился.

Ди пожал плечами. Он более-менее расслабился и считал, что вполне контролирует и ситуацию, и себя. Пересек комнату, взялся за спинку массивного кресла, одним рывком переместил его к дивану, установив ровно напротив собеседника. Тот уважительно качнул головой. Да-да, это кресло именно такое тяжелое, каким выглядит. Имей в виду. Так что не вздумай... учудить чего-нибудь.

— Я, вообще-то, не собирался... — У Федора дернулась щека. — Ну, приходить вот так... Короче, не хотел потихоньку влезать, пока тебя нет. Думал, ты дома. Бомбежка же была. Комендантский час, опять же.

— Он на Резервацию не распространяется, — напомнил Ди.

Убейконь кивнул и полез вдруг за пазуху. У Ди ни единый мускул не дрогнул: что бы там сейчас ни показалось на свет, человеку ни за что не справиться с греем. Федор вытащил из-под одежды мягко шуршащую старинную папку. Ломкий коричневый картон защищался полупрозрачной пластиковой обложкой голубоватого оттенка, едва уловимого в темноте.

— Включи свет, — хрипло попросил Убейконь.

— Зачем? — Ди позволил левому уголку своего рта насмешливо изогнуться. — Мне он не нужен.

— Как знаешь.

Протягивая Ди папку, Федор не удержался и нервно облизал губы. Волнуется. Это потому что мы добрались до истинной цели твоего визита, да? Давай, давай поглядим.

Немногочисленные страницы едва не рассыпались в руках. Действительно, очень старая бумага, древесная. Отпечатана на электрических принтерах, а несколько запаянных в допотопный ламинат листков написаны от руки. Вернее, нарисованы. Графики, таблицы, формулы... Пробежав глазами пяток страниц, Ди захлопнул папку, глубоко вздохнул, снова открыл и принялся читать с самого начала.

Через пару минут он позабыл о присутствии гостя. Еще через пару — обо всем на свете. В голове воцарилась непривычная четкость, и Ди казалось, он ясно слышит тихие, сухие щелчки, с которыми недостающие детали встают на свои места — надежно и безупречно, так, что складывающаяся картина будет непоколебимой и прочной.

Дольше всего Ди задержался на "спектрально-временном анализе волновых полей и пространственных искажений". Это была, по сути, докладная записка, краткая выжимка из отчета, но Ди умел заглядывать за слова. Трехстраничный набор букв внес в картину недостающие штрихи, придал ей глубины и объема, раскрасил детали в необходимые цвета. И — главное — наконец-то определил его, Ди, место в этом чужом и чуждом мире, мире, который никак не хотел становиться своим.

По мнению населявших его людей, при совокупности некоего ряда условий "половозрелая особь грея предпочтительно мужского пола", находясь на "поверхности преломления гравитационных волн" у границы "сред с существенно разной плотностью", выступает в роли своеобразного магнита, притягивая на себя определенное явление и открывая в "пространственно-временном континууме решение типа проходимой крысовины".

Губы его дрогнули в едва заметной улыбке. "Крысовина". Все-таки люди мало отличаются от крыс. То же умение приспосабливаться — не до такой степени отточенное, как у греев, но все же, — та же жажда плодиться и размножаться, та же смекалка, те же стаи, та же склонность к жесткой внутривидовой иерархии. И это стремление в случае опасности прятаться под землей... Вот и возможность прикоснуться к чужому миру, пусть и теоретическая, для них — всего лишь способ влезть в новую дыру, расширить ареал обитания, понагрызть больше лабиринтов и нор.

Ди перечел докладную записку, смакуя каждый образ, в который привычно перекладывал для себя человеческие слова.

Резонанс — о да, он приводит не только к обрушению мостов под пятками идиотов, прыгающих со свинцовыми грузилами в руках и животным куражом в звенящих пустотой головах. Интерференция объединяет вселенные и миры, а правильно ухваченная резонансная частота раскрывает проходы именно туда, куда неосознанно рвется душа... И сердце... И все еще помнящая кровь...

Волны — не обязательно черная вода Понтового моря, с готовностью смыкающаяся над потными макушками вдоволь наскакавшихся патриотов умирающего полуострова. Превратив его в остров, славные герои-Прыгуны обеспечили последнего из Греев идеальной точкой на поверхности преломления волн. Волн не водных — гравитационных.

Греи — вовсе не наивные до глуповатости чужаки, вывалившиеся к людям из случайного "межмирового проходимого тоннеля". Нет никаких таких "случайностей", попросту не бывает. Зато бывает квантовая когерентность. И добротность собственно того, что местные жители называют Вселенной. Как колебательной системы.

Без разницы, сколь далеко разнесены в пространстве и времени источники колебаний: при квантовой взаимозависимости дальнодействие не имеет границ. Так же, как не имеет границ сила грея, направленная на созидание не тени, а, например, выхода...

Будучи той самой "особью", Ди вполне обладал способностью замкнуть на себя приемный контур — при условии правильной настройки всего остального. И, в отличие от своих сородичей, оказался в нужном месте в нужное время. Теперь дело за нужным художником.

Ученые авторы разномастных, разноязыких анализов и отчетов совершенно верно определили часть параметров настройки, качественно описали характер деформации структуры пространства, вычислили необходимость присутствия грея. И даже догадались о том, что не имеет значения, где именно на Земле должно состояться это присутствие: был бы окруженный соленой водой участок суши или, на худой конец, горная вершина, вознесшаяся достаточно высоко.

Однако им неоткуда было узнать, что ничего не будет без картины. Блекло-желтый цвет кирпича, зелень сумрачной хвои, прозрачная голубизна небес. А еще — обломанные шпили: янтарь, аметист, изумруд. Вот теперь Ди стало ясно: таким набором цветов закодирована спектральная картина того самого резонанса.

Неподвижная для глаза человека разноцветная плоскость в восприятии грея обретает объем, масштабируется до гравитационных частот, оживает в приемном контуре. И остается его замкнуть, выпустить наружу энергию тени, откупорить картину взглядом и шагнуть в образовавшийся проем.

Крысовина. Лишь те, кто подобны крысам, и могли его так назвать.

Ди фыркнул. И услышал какой-то шорох. Он совсем забыл о владельце этих в высшей степени познавательных документов. Федор сидел, наклонившись вперед, свесив перевитые венами кисти с острых коленей.

— Где ты это взял?

Убейконь поднял голову, глянул устало.

— Купил.

— У кого? Где?

— В разных местах. Долго собирал.

— Это все, что есть?

Прочитанного хватало, но дотошность Ди не раз служила ему хорошую службу.

— Ну, в лабораториях еще было. Но разбомбили, до того как вывезли оборудование и архивы. Там все сгорело. — И добавил, подумав: — Не веришь мне, спроси у Стерха. Мы туда вместе ходили.

— Стерх видел эти бумаги?

— Конечно. Он же учился и вообще рубит в этих делах. Я, прежде чем платить, каждую бумажонку ему показывал.

— А ты? — зачем-то спросил Ди. — Ты учился?

— А я в санаториях и больницах жил, там особо не поучишься. Порок сердца у меня, врожденный. Был.

Ди сочувственно хмыкнул. Люди не умели самостоятельно выправлять в себе дефекты внутренних органов. Только в других людях, хирургическим путем. И то — далеко не все.

— Мой отец пошел в Вежливые Люди, — продолжал Федор, разглядывая ведущий в кухню дверной проем, — чтобы заработать на операцию. Теперь я здоров. Даже больше, чем здоров: он дал согласие на генную терапию. Ты ведь не думаешь, что я родился таким?

— Каким? — на всякий случай уточнил Ди.

— Немножечко греем, — пропищал Убейконь, явно кого-то пародируя. — Немножечко негодным, негодненьким. К строевой службе, работе в госконторах, донорству, воспроизведению потомства без спецразрешения и прочее ми-ми-ми. — И уже нормальным голосом: — Ты ж не зарегистрирован, поэтому не знаешь, небось.

— С чего ты взял, что я не зарегистрирован?

— Да брось, Дориан... Я думал, я один такой остался... Из наших.

— Генотерапия не делает тебя греем, — высокомерно заметил Ди. Он до сих пор не понимал, зачем Федор влез к нему в дом и с какой целью делился информацией.

— Она сделала меня нечеловеком. И до сих пор делает. Я... в общем, продолжаю меняться. И поэтому пришел к тебе. Ты... ну... мог бы мне помочь...

— Я? — удивился Ди. — Чем? Вернее, в чем?

— Ты же читал бумаги. Это подлинники.

— Я понял. И что?

— Ну, Стерх говорит, там не все. Есть еще какие-то условия, их не успели изучить. Ты наверняка знаешь, что нужно, чтобы открыть крысовину. Расскажи мне.

— Федор. — Ди вылез из кресла и осторожно потянулся, стараясь не показывать собственную усталость: мало ли что у этого психа на уме на самом-то деле. — Ты ставишь вокруг моего дома мины, после чего влезаешь в окно, угрожаешь мне оружием и просишь тебе помочь. И почему мне кажется это нелогичным?

— Какие мины? И я не угрожал, это была шутка. Согласен, неудачная. Но я ведь уже извинился. И "ХаиМ" я тебе действительно дарю... Э-э... так что за мины? Я ничего нигде не ставил.

— "Куйбида-Дещица". — Ди внимательно следил за лицом собеседника. — На ней подорвались Зеленые Человечки.

У Федора загорелись глаза, он дернулся, почти вскочил с дивана. И тут же повел плечами, заставляя себя расслабиться, опустил веки, пытаясь спрятать интерес. Ди усмехнулся — про себя, разумеется.

— Брешешь! Настоящая "Куйбида-Дещица"? Ты сам видел? Погоди... У вас тут Зеленые Человечки живут?

Стало быть, Стерх ему не рассказывал.

— Живут, куда им деться.

— Я думал, их давно съели! — ляпнул Убейконь.

— Мы не едим людей, вообще-то. Только в самых крайних случаях. И только кровь. А ты?

— Что — я?

— Ты откусил художнику язык. Зачем?

— А, это. — Федор запахнул полы куртки, преувеличенно небрежно откинулся на спинку дивана, распростер по ней руки. Полы опять разошлись, показалась заткнутая за пояс связка фломастеров. — Да я случайно, если честно. Кровь пробовал.

— В смысле?

— В прямом. Искал таких, как я. Или ты.

— Кусая художников за языки?

— Та не кусаю я их! Так, слизистую чуть-чуть царапаю. Она такая мяконькая, под зубы легко лягает.

— После ядовитого дротика?

— Ну и что? На греев помаранчевый ющ не действует.

— Так и подождал бы, пока подействует или нет. — Ди еле удержался, чтобы не фыркнуть презрительно. Более дурацкого способа проверять кровь художников на чужую ДНК он не мог себе вообразить.

Зато Федор фыркнул: не презрительно, а как-то весело:

— А может, мне целоваться с ними нравится! И вообще, я нетерпеливый. Зачем ждать, ежли можно сразу все узнать?

— Ну и что ты узнал? — Ди легким изгибом брови обозначил недоверчивость.

— Ты видел подземные граффити, Дориан? Ты их... чувствуешь?

— В каком смысле?

Ди еще не решил, стоит ли хоть немного открываться Федору. Ясно, что выпускать его из Резервации нельзя: он знает, где находится дом, и в любой момент растреплет кому угодно... С другой стороны, насколько безопасно оставлять его в живых? И насколько долго будет длиться это самое безопасно? Вроде бы Убейконю и вправду незачем ставить мины на тропинках... А если у него есть еще какая-нибудь информация... полезная... или просто к сведенью...

— В том самом, Дориан, в том самом смысле. Про это я Стерху не говорил, но вот, говорю тебе. Когда смотришь на картины под землей, они как будто выпрыгивают прямо на тебя и всасывают внутрь. Раньше я не замечал, а потом вдруг начал. Как включилось что-то. Это все оно... последствия терапии. Я превращаюсь в грея. И хочу отсюда уйти.

— Федор, ты... пьян? — со слабой надеждой поинтересовался Ди. — Во-первых, человек не может превратиться в грея, даже переводок. Наши ДНК встраиваются друг в друга, и больше ничего не происходит.

— Я не переводок! — с жаром возразил Убейконь. — Это была экспериментальная терапия, они и сами не знали, что так будет. Я реально в грея превращаюсь. Если хочешь знать, я до войны раз в три дня обследование проходил и анализы сдавал. У меня уже тогда все менялось, просто медленно. А сейчас стало быстрее. Наверное, радиация подземная влияет.

— Во-вторых... — Ди гнул свое, как делал, выговаривая провинившимся или не приготовившим домашнее задание ученикам: внешне не обращая внимания на возражения, но на самом деле фиксируя каждое слово, полученное в ответ, каждый взмах ресниц, каждое движение зрачка, каждый вдох и выдох. — Во-вторых, для того чтобы отсюда, как ты выражаешься, уйти, ты мог добыть золотой билет. Полагаю, сыну Восьмеричного Ликтора достаточно озвучить свое желание, а затем купить шоколадку "Чарли". Паромы ходили вплоть до недавнего времени. Почему ты остался, если хочешь уйти?

— Да я не про это! Мне не на Большую землю надо!

Не в силах усидеть на месте, Федор все-таки встал и принялся ходить по комнате, тряся дредами и размахивая бледными кистями. Ди отодвинул с его пути ненужное кресло, отошел к стене, заложил руки за спину.

— Слушай, Дориан. Если б я с самого начала знал, что ты грей, я бы пришел к тебе еще тогда. У меня есть знакомые... с доступами. Я видел списки греев Крайма — и тех, кто не зарегистрирован — и там нет никакого Дориана. И не было никогда. Последними уехали Джулия и Юури. Они вышли из Резервации, и в их показаниях написано, что там никого не осталось. Это твои родители?

— Нет, — ровно отозвался Ди. — Мои родители погибли.

Остановившись, Федор резко развернулся к нему всем корпусом. На лице его читалось такое удивление, что Ди насторожился. Впрочем, удивление тут же сменилось непонятным... как будто... он что, злится?

— Ну и какого майдана ты меня псаками кормишь? Я же вижу, что ты здесь давно и один, а греи всегда живут семьями или парами. Может, расскажешь, почему остался ты, а, Дориан? И на кого охотишься под землей?

— Это не псаки. Если ты ехал сюда за донной Лючией, значит, видел воронку на северной трассе? Как от пятитонки Батона-Януковского, но более вытянутой формы? Мои родители попали под обстрел.

— И где они? — Убейконь смотрел исподлобья. — У вас тут лаборатория?

— Что? О чем ты вообще?

— О том, что я говорю с тобой всерьез, а ты мне голову морочишь. Не хочешь о родителях рассказывать, не надо. Только я в курсе, что грея нельзя убить какой-то там пятитонкой. Или их сверху напалмом полили?

— Федор. — Ди прислонился к стене, напряженно скрещивая руки. Что он несет, этот придурковатый переводок? Но осознание правоты собеседника уже разливалось холодом в груди, вымораживало сердце предчувствием. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. Да, я раньше жил с родителями. Но они погибли, когда в их машину попал фугас. Джулия и Юури — мои дальние родственники, они купили золотые билеты на черном рынке и эвакуировались на Большую землю. Говорят, их паром затонул. Возможно, они добрались до берега, я не знаю. И, сказать по правде, мне это не очень интересно. Они мне не семья, а собственную пару мне искать рано. Я остался, потому что... просто остался, и все. Ваша война когда-нибудь кончится. Я могу подождать.