Повесть вторая. Tendjou suna no aoi oshiro

— Эээ, а кто это вам рассказал?

— Ой, так это правда? — сделали большие глаза девчонки, уставившись на меня голодными глазами, словно я — знаменитость, раздающая автографы. — Ne, ne, (эй -эй/скажи мне — яп.), а почему она так поспешно уехала?

— О, девочки мои, — приняла я таинственный вид, — это страшшшшная тайна! Но вам, так и быть, расскажу...

— Nani, nani, nani? (что, что, что? — яп.)

— Наша дорогая колдунья отправилась на поиски своего пропавшего...

— Юки, Эри, а ну быстро за работу! — прервал мой вдохновенный рассказ рассерженный голос старшего помощника.

— Ну вот... — расстроились девчонки, понуро поплетясь к своим станкам.

— Gambatte! (Удачи! — яп.) — засмеялась я им вслед.

Стояли последние по-настоящему теплые осенние деньки, и мне хотелось смеяться и танцевать без передышки. Тяжелый камень, свалившийся с души, как будто сделал меня невесомей пушинки, и хорошее настроение не покидало уже пару недель. Праздник урожая прошел на славу, оставив после себя ощущение радости и полноты жизни. В общем, жизнь удалась.

Дома меня ждали нескончаемые домашние дела: стирка, уборка, готовка. Обещанная премия грела душу, суля приятные женскому сердцу походы по магазинам и покупки всяких безделушек. За домашними делами и мечтами о скором времяпрепровождении я не заметила, как наступил вечер. Муаровое покрывало устлало небо, и лишь редкие пока звезды осмеливались проглядывать сквозь его дымку. Расслабленно расположившись на террасе, я любовалась сумерками, маленькими глоточками потягивая горячий чай. Город, отделенный от меня всего лишь невысоким каменным заборчиком, казалось, был где-то далеко, уснул в ласково-прохладных объятиях оширской ночи...

Идиллию вдребезги разбил настойчивый и вместе с тем словно опасливый стук в ворота. Чертыхнувшись про себя, я стряхнула оцепенение — волшебную пыль фей, и пошла к воротам. Совершенно забыв, что я, вообще-то, хрупкая девушка, я раздраженно отворила калитку...чтобы едва удержаться от рефлекторного движения закрыть ее обратно. Меня хватило лишь на беспомощный лепет:

— Masaka... Anata...? (Быть не может... Ты...? — яп.)

В слабом свете уличных фонарей был виден мужской силуэт, знакомый и незнакомый до боли. Хотя зеленые глаза рыцаря Тристана я бы узнала из тысячи...

Глава вторая. Рыцарь Тристан

Me wo sorasu kuse mo aimai na kaitou mo waraenu uso mo

The GazettE "Shiver"

(Привычка отводить глаза, и маску не снимать с лица

И ложь, что вовсе не смешна,

И если рядом ты со мной не будешь, они меня пожрут.)

На следующий день я отправилась за обещанной премией, но если еще вчера мысль о ней радовала и заставляла улыбаться в предвкушении похода по магазинам, то сегодня настроение было испорчено очень основательно. Мой зеленоглазый рыцарь не удостоил меня серьезным разговором, сославшись на сильную усталость после путешествия, и потому в моей душе устроили соревнование по перетягиванию каната любопытство и раздражение. Как назло, погода стояла отличная, а в будний день народу на рынке было немного, и планируемый шопинг принес бы немало пользы и удовольствия, но... Ce la vie (такова жизнь — фр.).

Решив не спешить вытряхивать душу из Тристана, а просто подождать, пока он сам соблаговолит поделиться со мной своими размышлениями на тему "в честь чего я решил нанести тебе визит", я занялась уже надоевшими мне домашними делами. Дом мой большой и требует постоянного ухода, на который у меня частенько нет ни времени, ни желания, оттого и дела домашние не кончаются.

Тристан проснулся лишь к обеду, но, увидев его осунувшееся, загоревшее и очень усталое лицо, я не стала немедля приставать к нему с вопросами. Лишь вручила ему полотенце и чистую одежду из его дорожной сумки и отправила в баню. Поэтому более или менее серьезный разговор начался лишь за обеденным столом.

Разговор был долгий и трудный. И не потому, что темы мы поднимали трудные, глобальные или философские. Просто нас обоих преследовало чувство неловкости. "Зачем он пришел?" — думала я. "Что я здесь делаю?" — было написано у него на лице. Тяжеловесные, неловкие, словно шершавые слова и фразы слетали с наших губ, часто не донося свой смысл до собеседника. Но мало-помалу, осторожно обходя острые края тех тем, которых мы касаться еще боялись, разговор наладился. Тристан рассказал о своей жизни в столице и в родовом поместье, поделился последними новостями и забавными происшествиями. С блеском в глазах, так свойственным юным мечтателям, вещал о нахождении своего призвания: вместе с группой таких же наивных энтузиастов он собрался в какую-то экспедицию, то ли археологическую, то ли географическую, то ли фольклорную (а может, там все смешалось, я так до конца и не поняла). С тем же радостным возбуждением он пригласил было меня...но тут споткнулся, смутился и извинился. После еще одной долгой паузы, Тристан смущенным голосом поинтересовался моими делами. Я коротко рассказала о своем житье-бытье, мы вместе посмеялись над моими словами, немного перемыли косточки Хельге и ее оборотню...и снова повисла тишина недосказанности.

После мы разбежались по своим делам до самого вечера: Тристан ушел в город, видимо, повидаться с другими членами экспедиции, а я осталась дома, словно во сне занимаясь готовкой, стиркой и уборкой, занятая своими мыслями. День клонился к закату, медленно тускнея и засыпая. Золотые закатные лучи, видно, забыв, что уже совсем не лето, сверкающими спицами втыкались во все щели, мощным потоком лились в окна, наполняя дом ярким, но с оттенком увядания светом.

"Скоро придет зима, а там, на севере, куда черт дернул идти Тристана, уже давно по пояс снег лежит да метели во всю воют. И кой черт ему там понадобилось? И кто его туда вообще отпустил?!" — думала я.

Сердце предвкушающе и боязливо ёкнуло: там, глубоко внутри, опасение, что мне придется все бросить ради этого бестолкового зеленоглазого рыцаря, превратилось в уверенность. Может, Элинор права, и это то, что люди называют любовью? Но разве любовь не должна приносить радость, иногда сдобренную страданием, радость от простого созерцания предмета своей любви, а также желание обладания этим самым предметом? Я же воспринимала Тристана то ли как неотвязный долг, то ли как неразумного подростка, то ли вообще непонятно кого... Вроде и понимаешь, что вы почти чужие, а оставить его в одиночестве не в силах.

Те несколько дней, что Тристан носился по городу, радостный как щенок спаниеля, я провела в раздумьях. Так и не придя к согласию в мыслях, на четвертый день я огорошила его предложением совместного путешествия.

— Э, ты решила поехать со мной в экспедицию? — не поверил ушам Тристан.

— Нет, конечно! — испугалась я. — Не стану же я бросать с таким трудом найденную работу и обжитой дом ради сомнительного удовольствия копаться в древних развалинах посреди зимы. Нет, просто провожу тебя до Астгарда. Вы же вроде в том районе свои изыскания собираетесь начать?

— Спасибо! — обрадовался он. "И чему так радоваться? Неужто кроме меня у него хорошей компании нет?" — удивилась я.

— Ну, не могу я тебя без присмотра оставить! — тяжко вздохнула. — Когда вы отправляетесь?

— Послезавтра.

— О, это не есть хорошо... Мне надо оформить проездные документы, а на это уйдет минимум три дня...

— Тогда давай я подожду тебя в Муспельхейме? — предложил Тристан. — Это небольшой город по дороге на Астгард. Мы все равно собирались остановиться там на несколько дней, чтобы закупиться теплыми вещами и провизией.

— Ну что ж, вот и порешили, — подытожила я.

Тристан уехал рано утром, через два дня после вышеупомянутого разговора. За ту неделю, что он жил у меня, его присутствие как-то незаметно стало очень естественным, и оттого сейчас дом казался пустым и почти нежилым. Он собрал свои немногочисленные вещи еще с вечера, купил на рынке продукты и вино для "прощального" ужина. Ночь мы провели за разговором обо всем и ни о чем одновременно, хваля развязавшее языки вино. А утром, бодрый и свежий, хотя спал всего-то пару часов, Тристан легко попрощался, договорившись о месте и времени встречи в Муспельхейме, и ушел, оставив за собой словно дорогие духи тонкий аромат своего присутствия.

Вздохнув непонятно о чем, я отправилась досыпать, в полусонном состоянии строя планы на день. Беготня от одного чиновника к другому, от работы до дома и обратно, выматывала не хуже тяжелых спортивных тренировок. А ведь еще надо было уговорить шефа дать внеплановый отпуск, практически буквально валяясь в ногах; выслушать нелесное мнение Элинор о моих умственных способностях и о той вожже, что в очередной раз попала мне под хвост; уведомить по пять раз каждого соседа, куда и зачем я еду и снова попросить приглядывать за домом; помирившись с Элинор получить ее благословление. Собрать сумки, потом передумать, переворошить их, снова собрать и опять передумать. В сорок пятый раз проверить, нет ли где в доме скоропортящихся продуктов и не завалялся ли какой уголек, а также позакрывать все двери, чтобы никакой вор ничего не унес... Признаться, я сама себе представлялась не гордой фэйри, а взлохмаченной курицей-наседкой в развороченном курятнике.

Вдобавок, по Лиллю прошли слухи, будто на севере свирепствуют небывалые метели. Люди, испуганные этими вестями, откладывали поездки на север, поэтому мне пришлось немало постараться, чтобы найти почтовый экипаж, идущий мимо Муспельхейма. Карета, запряженная гнедой парой, была наполовину пуста, что, впрочем, меня только радовало: мало удовольствия сидеть в тесной душной карете несколько дней подряд.

Оставляя позади Лилль, с желтыми полуоблетевшими деревьями, шумными главными улицами и тихими, сонными кварталами, дом, пустой и холодный сейчас. друзей, работу, я чувствовала себя одинокой и опустевшей. Но разрывая старые связи, ощущение чего-то нового прочно обосновалось у меня в груди. Что ждет меня там? А черт его знает! Главное, что у меня ведь есть, куда возвращаться.

Эпилог.

Never cry my snow fairy

(никогда не плачь, моя снежная фея)

Tatoe... owaru koto no nai kanashimi ga anata ubatte mo

The GazettE "Shiver"

(Даже если печаль, словно ночь черна,

Не оставила в душе ни капли света, но

"Вовек наши сердца не разделит ничто" —

Я прошу, скажи лишь слова эти.)

Перед самым поворотом на Муспельхейм, погода, до этого баловавшаяся лишь кое-как пробрасывавшим снегом и резкими, но редкими порывами холодного ветра, решила, что игры закончились. Затихнув на томительные полчаса, ветер с бешеной силой швырнул огромные охапки снега и льда, и бедный экипаж, на боковую сторону которого пришелся удар стихии, не выдержал и перевернулся на бок. Закричали испуганные пассажиры, заржали не менее испуганные лошади, резко выругался упавший с козел кучер. Когда люди выбрались из кареты и совместными усилиями вернули ее в вертикальное положение, стало понятно, что путь продолжать нельзя. Вокруг ревет метель, не видно ни зги, холод жуткий, а люди напуганы, устали, замерзли и голодны. Голосованием было принято решение оставить женщин (их было двое, не считая меня) и кучера здесь, а мужчинам (с нами ехало трое джентльменов) отправить на ближайшую станцию за помощью, благо один из них хорошо знал эти места. Я же пребывала в нерешительности: остаться здесь и подождать помощи или, понадеявшись на свою волшебную природу, рискнуть отправиться в Муспельхейм самостоятельно. Попытавшись принюхаться в этом снежном хаосе, я с удивлением уловила слабый и неверный запах города: дым, чад, людской запах, запах еды и конского навоза.

— Эй, кучер! Далеко ли до Муспельхейма?

— Мили две, может, полторы, — прикинул мужчина, кутаясь в два шерстяных одеяла. — Но вы же фэйри, госпожа?

— Ну да, — кивнула я.

— Ну так, не ходили бы вы, одна-то, — шмыгнув покрасневшим носом, посоветовал кучер.

— А что такое?

— Да рядом с городом, как раз отсюда недалеко, живет охотник один. Пару лет назад его свои, гильдейские, выгнали: уж больно жесток он был! А пуще всего фэйри ненавидел. Говорят, одна фея его без глаза оставила... Так что не ходили бы вы, госпожа...

— Глупости, — отмахнулась я. — Меня в городе ждут, некогда мне здесь мерзнуть!

— Ох, зря вы так, госпожа... — печально шмыгнул кучер.

Я не стала обращать внимания на его причитания и, поплотнее закутавшись в куртку, шубу и одеяло, побрела к лесу, пригибаясь от порывов озверевшего ветра. Кое-как до него добравшись, я вздохнула с облегчением: среди деревьев ветер терялся, а без снежной бомбардировки было не так холодно. Впрочем, прогулка по зимнему лесу тоже приносит мало удовольствия: брести по колено или по пояс в снегу та еще морока!

Нос, словно ведомый нитью Ариадны, исправно указывал направление к городу, а метель постепенно стихала, все слабее и слабее пригибая верхушки деревьев. Тишина стояла мертвая: ни шороха, ни лая или скулежа, голоса или осторожного шага, только ветер шумит и изредка осыпается снег с веток, но ни тот ни другой к живой природе не относятся. Я уже предвкушала скорый просвет между деревьями, который откроет вид на городок, раскинувшийся на холме, подножье которого, судя по запахам и звукам, было совсем голым. Но тут резкий, неестественный в этой величественной тишине звук летящей стрелы коснулся моего уха...но среагировать я не успела, и короткий стальной болт с мерзким хлюпом вонзил мне в бок.

Боль, горячая и жуткая, кипящей лавой разлилась по телу, и я забыла обо всем на свете. С застланными белым туманом глазами я рухнула на олени, дрожащими руками комкая снег — в тщетной попытке другой болью унять боль прежнюю. Но тут, не дав мне опомниться, сильный рывок за косу повалил меня на спину, открыв моим глазам человека, одетого только в плохо выделанные шкуры, с заросшим темной бородой белым лицом.

— Фэйри... — радостно щерясь, пробормотал он.

"Твою ...!" — выругалась я про себя, так как голос отказывался мне повиноваться. Похрипев от боли, я кое-как совладала с голосовыми связками, чтобы едва слышно прохрипеть:

— Onore (хм, ругательство это, скажем так — яп.)... Ты что творишь?!

— Тихо, феечка, сейчас, я тебе горлышко перережу, вот и поймешь, — "ласково" посоветовал охотник.

Страх, до того подавляемый болью, вырвался наружу, заставляя забыть и о боли, и о ране — вообще обо всем, кроме одного — желания выжить. Собрав неизвестно откуда взявшиеся силы, я нарисовала в воздухе иероглиф заклинания, и ударная волна снесла слишком рано обрадовавшегося охотника. С трудом поднявшись, я подумала было сбежать, но быстро отбросила эту идею: мало того, что сил практически нет, так еще этот псих догонит — и уже точно убьет.

Пока я размышляла о высоком, человек поднялся, кряхтя и сплевывая кровь. У него сломаны ребра, поняла я, да еще и легкое проткнуло. "И он и я ранены, — лихорадочно соображала я, — но если мне не оказать помощь, я помру от потери крови через час, может, через два, коли уж замерзнуть насмерть мне грозит. Но сейчас либо я его убью, либо он меня".