Это моя земля! (книга вторая)

— Ты, Андрей, прямо мысли читаешь, — развожу руками я. — Именно с этого начать и планировал. Но что-то у меня на этот счёт нехорошие предчувствия. Ты хоть одну знакомую физиономию среди местных увидел?

— Нет, — отрицательно мотает головой Андрей. — Ни одного из наших бывших...

— И это не есть хорошо, как мне кажется. Ладно, пошли родителя моего отловим, пообщаемся.

Отца мы нашли возле автобусной остановки, рядом с основательной кучей извлеченных из бандитских джипов трофеев. Ответ на мой вопрос звучит неутешительно: никого из бывших омоновцев в Осинниках нет.

— Мы ж, сын, не дурнее паровоза: как сообразили, что дело плохо — сразу по вашим рванули. Как ни крути — и опыт у ребят посерьезнее нашего, и выходы на тот же Отряд... А там — облом за обломом. Никого нет. Кто на работе, кто на службе. Но все — в Москве. Пробовали дозвониться — дохлый номер, никто трубку не берет. А потом так и совсем связь вырубилась.

Да, плохо дело. Наши, по большей части, подались или в личную охрану к московским 'богатеньким буратинам', или на офицерские должности в столичную же милицию. Кто в ППС, кто в ОВО. Некоторые — операми в уголовный розыск и БЭП*, И, похоже, в самый замес там попали. Как тот же Перебийнос — один выживший из целого Отдела. В самом начале, когда никакой информации еще не было, когда мертвецов считали просто агрессивными буйно помешанными и пытались задерживать и доставлять... В общем, шансов на выживание было немного. Жалко парней...Бывают моменты, когда сам ты можешь быть насколько угодно крутым, но вот просто сложились обстоятельства не в твою пользу — и все, хоть ты убейся. Вот нарвался б я на зомби не в рабочую смену в составе взвода в Ивантеевке, а... Ну, не знаю... Был бы это мой выходной, поехал бы я в Москву... Прямо рисуется картина маслом: вагон метро, остановка посреди перегона, и пара-тройка... Да что там, и одного бы хватило... свеженьких покойничков в вагоне. Все, хана. Оружия — нет. Понимания ситуации — нет. И даже спину прикрыть — некому. Зато гражданских от буйного психа защищать пошел бы не раздумывая — к бабке не ходить. Ну, собственно, на том бы все для меня и кончилось... М-да, неприглядная такая перспективка нарисовалась, аж нехорошо на душе стало. Опасаюсь, что с парнями что-нибудь в этом же духе и приключилось, если не хуже.

— Ладно, батянь, давай о другом. Боевых единиц у тебя в строю сейчас сколько?

— Мало, — отмахивается отец. — Мужиков с оружием — шестьдесят восемь человек. Думаю, после сегодняшнего еще добавятся. Но вот реально боеспособных среди них...

Понятно. На кабана толпой сходить, чтоб потом под водочку у костерка с мужиками за жизнь потрендеть — это одно. В бой под пули идти — совсем другое, кабаны-то в ответ не стреляют...

— А с настроем у них как?

— Настрой нормальный, боевой. Прямо сейчас, думаю, так и вообще на грани эйфории. Только это все до первого убитого с нашей стороны.

Что есть — то есть, тут с отцом опять не поспоришь.

— Раз так, значит нужно постараться, чтоб не было среди ваших потерь. Хотя бы первое время, пока не пообвыкнут, не поймут, что вокруг уже не мирная жизнь, а хуже любой войны. Службу наладили?

— Обижаешь, — укоризненно смотрит на меня отец. — Не для того я в Советской Армии служил... Организовали посты наблюдения на крышах окраинных трехэтажек, патрулируем территорию поселка на трех машинах, есть группа резерва на всякий случай.

— А как связь теперь держите?

— По радио. Знаешь, такие маленькие рации, как у охранников в супермаркетах? Мы по дороге к 'Икс-Элю', когда за карабинами катались, в пару салонов сотовой связи заглянули -слегка прибарахлились.

— Быстро ж вы... кхм... сориентировались...

— А вот этого не надо, — вполне натурально изображает обиду отец. — Туда кто-то до нас вломился. Да видно, когда всё только начиналось: кассы подломали и самые дорогие смартфоны выгребли, ноутбуки ещё. А на эти 'балаболки', похоже, даже и не глянули.

— В общем, с 'короткой' связью у вас трудностей нет?

— Ну, не идеально, конечно: чтоб у каждого своя рация — такого нет, но с дозорными, старшими групп и патрулей связь у нас есть вполне устойчивая.

— Это хорошо. Блин, чем же вам еще подсобить-то? Схемы обороны и карточки огня для огневых точек ты, наверное, куда лучше меня составишь...

Отец только возмущенно хмыкает в ответ.

— Сын, не дерзи родителю. Меня этим премудростям пять лет в советском военном училище обучали. Я не то, что тебе, я тем, кто тебя учил, могу на эту тему лекции читать.

— Дык, и не спорю даже... Вот и мозгую, чем помочь...

— Чем-чем? — слегка остывает мой папенька. — Автоматами, Боря. Патронами. Инструкторами, чтоб мужикам нашим напомнили, чем у Калашникова ручной пулемет от единого отличается. 'Броню' пригоните — вообще сказочно получится.

— Будет 'броня', не переживайте, — рокочет из-за моего плеча Зиятуллин. — Мы вам связь с Отрядом установили, командир сказал, выдвигаются в вашу сторону колонна со всем необходимым и два десятка бойцов при бронированном 'Тигре'. Минут через сорок, максимум — через час, будут тут. Бандитское барахло мы все собрали, поделили по-честному, пополам. А вот с разгрузкой вам привезенного оружия и боеприпасов, уж простите, подсобить не сможем: у нас приказ, нам в Москве опорный пункт принимать. Спешим. Придется вам тут самим.

Всё, покидает нас Серёга... Жаль, конечно, но ничего не попишешь, на Маяковке его сейчас очень сильно ждут. Думаю, замертвяченная Москва сидящим на Триумфальной площади парням уже конкретно поперёк горла. А вот связь наладили — это вообще замечательно, минус один пункт из списка нарезанных нам Львовым задач. Вроде, и не сказать, что сильно проблемное и трудное дело было, но — было. И на него необходимо было бы потратить время. Теперь, получается, уже не нужно. Одной, пусть и маленькой, проблемой меньше. Благодарно киваю Зиятуллину, тот шутливо козыряет двумя пальцами в ответ.

— И на том спасибо, — жмет на прощание Серёгину лапу отец. — Без вас, наверное, нас бы тут уже добивали, так что — никаких претензий. Аккуратнее там, берегите себя.

Распрощавшись с направившимся к БРДМу Зиятуллиным батя оборачивается ко мне.

— Вот, сын, а ты переживал, чем помочь! У меня личный состав-то, в основном, предпенсионный, ящики с автоматами и патронами им таскать — грыжи да геморрои недолеченные повыпадают махом. Так что — без вас, молодых-здоровых, не обойтись. Подсобите?

Я, поймав тоскливый взгляд Гумарова и ехидно-понимающий — Солохи, лишь глубоко вздыхаю и развожу руками.

— Куда ж мы денемся? — выражает общую мысль флегматичный Буров.

И опять — пошла 'потеха', совсем как на складах на Пожарской: бери больше, кидай дальше, а пока летит — отдыхай. Одно радует — объемы куда скромнее. Хотя, с другой стороны, на складах нужно было только с этажа вниз спустить и в кузова грузовиков все закидать. Тут же — из машины ящики достань, в холл бывшей колхозной конторы, которая теперь под штаб ополчения определена, их оттащи, в штабель уложи... А ведь потом еще все это вскрывать и народу раздавать... И грузчиков было куда больше. На наше счастье с колонной действительно приехало обещанное подкрепление из Отряда. Два десятка свеженьких мордоворотов. Отлично, есть кому эстафету передать! Стоя в кузове, передаю через борт очередной ящик автоматных патронов 'молодому' из второй роты. Совсем еще зеленому, не бойцу даже пока — стажёру, 'первоначалку' не прошедшему, которого только в лицо и знаю пока.

— Давай, мужчина, отнеси-ка это и подмени на погрузке старую больную обезьяну, а то что-то умаялся я сегодня: то стреляй, то ящики кантуй... 'И в мешок — меня, и копать — меня'...

'Молодой' безропотно подхватывает переданную ношу.

— Куда их?

— Вон туда, в контору, а там увидишь сразу, — указываю я направление и резким громким свистом привлекаю внимание своей 'бригады-ух'. — Все, парни, помощь как-никак пришла, хватит пупы надрывать. Нехай трактор работает — он железный.

Спрыгиваю на землю и с наслаждением, до хруста в суставах, потягиваюсь. Хорошо! С моим-то ростом в 'Урале' под тентом во весь рост не выпрямиться, а в полусогнутом положении тяжести кантовать — то ещё удовольствие.

Прежде чем идти в родительскую квартиру: повидать маму и, заодно, напроситься на постой: помыться, перекусить и вздремнуть перед завтрашней поездкой нам с парнями совсем не помешает, свожу отца с зиятуллинским заместителем, лейтенантом Сашкой Лиско, по прозвищу Лис. Он у приехавших старший, ему тут оставаться и службу нести. Вот пусть познакомятся и сразу взаимодействие наладят. Заодно порешают, где народ квартировать будет, посты и маршруты патрулирования определят... В общем, всякая военная рутина, которая совсем не похожа на красивое киношное 'пиф-паф, всех убью — один останусь', но без которой, случись что, это самое 'пиф-паф' будет очень недолгим и плохо для тебя закончится.

Папахен с Саней общий язык нашли быстро, что радует. Им теперь долго бок обок 'лямку тянуть', если б характерами не сошлись — могли на пустом месте нарисоваться совершенно сейчас лишние затруднения. Но — ничего, не успели и пары минут пообщаться, как Сашка по-свойски, словно у старого знакомого, стреляет у отца сигаретку и они на пару начинают немилосердно дымить, склонившись над схемой поселка. Сработаются!

— Батянь, я так понимаю, что в моём присутствии вы больше не нуждаетесь? 'Мавр сделал свое дело, мавр может гулять смело'?

— И куда это ты собрался? — ехидно щурится Лиско. — По бабам что ли?

— Маму проведать.

Сашке явно неудобно за не шибко удачную шутку, по конфузливому выражению лица вижу. А вот отец, погрузившийся в мысли об организации обороны поселка, похоже, даже и не расслышал о чём мы вообще.

— Чего говоришь, сын?

— Говорю — шабаш работе, мы домой пойдем. Приютите меня с парнями до утра?

— Чего ж нет? Мать заодно повидаешь. Да и помоетесь-постираетесь. Вода горячая есть, у нас же и скважина и котельная в поселке свои.

— Красиво жить не запретишь, — хмыкает Лиско.

Согласен. В Пересвете горячая вода тоже имеется. Но в Отряде чтоб ополоснуться не меньше полутора часов в очереди к душевой простоять придется. Нет, пора все же что-то с этой дикой скученностью решать, иначе конфликты неизбежны. А люди на взводе, и у многих оружие. Нехорошо может получиться.

— Что да, то да. Хоть в этом нам повезло, — соглашается с Лисом отец и снова утыкается в схему. — Слушай, Александр, а что если нам вторую пулеметную точку не тут, а здесь поставить? Гляди, вот здесь тогда можно шикарную отсечную позицию оборудовать, да и сектора, обстрела такие удачные вырисовываются...

Сашка заинтересованно смотрит за перемещениями батиного указательного пальца по толстому ватману схемы, задумчиво почёсывая кончик своего монументального, длинного и слегка заостренного, носа, за который (а вовсе не за схожесть с фамилией) он и заработал 'творческий псевдоним' от отрядных острословов. Понятно. Нет, тут я точно не нужен. Вот прямо сейчас молча уйду — хорошо, если через пару-тройку минут заметят. И то, небось, только после того, как пару раз в пустоту какой-нибудь вопрос зададут и ответа не получат.

— Так что, я пошёл?

В ответ мне в два голоса только пробурчали что-то маловразумительное и рукой махнули. Вали, мол, не держим. Вот и ладно, вот и хорошо. Снова свистом привлекаю к себе внимание парней и даю отмашку в сторону УАЗа.

Дома хорошо. Если очень постараться, то можно даже на пару мгновений представить, что все происходящее вокруг — всего лишь плод моей фантазии и ничего страшного на самом деле не происходит. Жаль, что только на пару мгновений, на дольше уже не получится.

Разместились с трудом. Кухня наша размерами не поражает: когда я один в центре на табурет сажусь — и до любой стены не вставая рукой дотягиваюсь. А тут нас за столом — четверо, и мама у плиты хлопочет. Хорошо хоть холодильник — в прихожей, а то б вообще были как шпроты в банке. Но — в тесноте да не в обиде.

Мама у меня вообще хозяйка радушная и хлебосольная, а к моим сослуживцам, что армейским, что из Отряда, у нее отношение такое... В общем, очень хорошо она к ним относится, настолько, что парням порой, вот, прямо как сейчас, даже как-то неудобно. Сидят за столом, и понять не могут, чего это вокруг них такая суета. Но, смущение смущением, а желудок после почти целого дня на свежем воздухе, но, практически, без маковой росинки во рту, к лишним рефлексиям не склонен. Ложки слитно тренькают о тарелки, шустро черпая тёмно-бордовый борщ, руки тянутся то за хлебом, то за очищенными зубчиками чеснока, то за ломтиками белоснежного, с темно-красными прожилками мяса, соленого сала.

— Нет, Тамара Борисовна, — выдыхает Солоха. — Как писалось в одной хорошей книжке: 'Такую капусту грешно жрать помимо водки'. Может, повлияете на сына? А то он нас совсем затиранил.

Ах ты ж хитрая хохляцкая рожа! Это он мне, видать, за шутку про коронки мстит. И ведь самое обидное, что у меня даже не спрашивал ничего. Сразу с козырей зашел, подлец!

Мама укоризненно смотрит на меня, мол, Боря, ну как ты можешь портить уставшим друзьям ужин? Объяснять ей мне совершенно ничего не хочется. Остается только глубоко вздохнуть и обреченно махнуть рукой.

— Добро. Но по сто пятьдесят капель, чисто для аппетита.

— А зачем больше-то? — просиял лицом этот негодяй. — Парни, поддерживаете?

Ха, еще б они не поддержали! Да под такой борщец с сальцом да чесночком даже я, вот уже почти шесть лет ничего крепче пива не употребляющий ('сто грамм наркомовских' в Чечне перед сном после боевых — не в счет, там водка — это не выпивка, а лекарство), 'соточку' махну с удовольствием. Кроме того, сейчас для нас всех это тоже лекарство. Не только ледяная сорокоградусная, но и этот борщ, и сало... Этакая 'прививка нормальной жизни' посреди творящегося вокруг безумия. Якорь, привязывающий нас к реальности, показывающий, что мы не сошли с ума и не мечемся в бреду, что все вокруг нас — реальность. В которой есть место не только абсолютно невозможным и абсурдным с точки зрения нормального человека ожившим мертвецам, но и чему-то совершенно обыденному. Вроде горбушки черного хлеба, натёртой чесночным зубчиком.

Тихо чпокает дверца белого 'Стинола' и на свет божий из морозилки появляется бутылка 'Ржаной'. Початая, но совсем чуть-чуть. Видно, старый недавно прикладывался, стресс снимал.

— Что, Борь, батяню твоего раскулачиваем? — шепчет мне на ухо Солоха.

— Вот только не делай вид, что тебе стыдно, экспроприатор, — так же шёпотом отвечаю ему я.

Мама выставляет на стол четыре гранёных лафитничка, грамм по сто. Я разливаю по ним ледяную, и от того тягучую, будто слегка разведенный водой сироп, водку.

— Ну, не пьянства окаянного ради, а здоровья для! — приподнимает свою посудину Солоха.

Согласно покивав, народ тихонько звенит стеклом и опрокидывает содержимое стопок в рот.

— Хорошо пошла, — занюхав бутербродом с салом, выдохнул Тимур. — Повторять будем?

Я выжидающе смотрю на Андрея. Он эту 'безобразную пьянку' спровоцировал — ему и карты в руки.