Месть самураев.

Они побежали к месту падения Черного самурая, но нашли лишь углубление в снегу от тела и ямады* с рогами. Самого Черного самурая и след простыл. Кими мо, ками дзо! Натабура оглянулся и обратил внимание, что их всего-то осталось трое, если считать, конечно, и Афра. Правда, тот помогал изо всех собачьих сил: выискивал, лаял, бросался драться. А где же остальные? Где капитан со своими верными асигару? Что-то здесь не то, думал Натабура. Слишком легко я убил всех эбису. Должно быть, нас специально заманили в лес. Кто такой этот Черный самурай?

— Кто такой это самурай? — спросил он. — Кими мо, ками дзо!

— Я не ведаю... — отвел глаза Язаки.

Если бы Натабура знал, что подстрелил самого Бога смерти — Яма, он бы не радовался раньше времени. Но одно Натабура понял — что совершил ошибку, самую главную ошибку, и что ни Юку, ни учителя Акинобу они больше никогда не увидят.

Ему захотелось сразиться стихами, как мечом:

Ни горы, ни равнины —

Ничто: ни море, ни прибой.

Не дарит путнику отрады

В его стремлении домой.

— Чего-о-о?.. — удивился Язаки, который едва плелся.

*Ямады — шлем-невидимка.

— Это я про себя, — ответил Натабура.

— А-а-а... — согласился Язаки. — Продолжай.

Когда б моя душа хотела

Успокоения и сна,

Не взял я шапку бы ямады

В знак продолжения вадза*.

— Насчет шлема ты загнул! — сказал Язаки. — Шлем нам еще пригодится. А чего еще придумал?

Прибой.

Холодных волн сиянье ночной поры.

Дрожит луна.

Ничто не дрогнет в ожиданьи

Его бесславного конца.

— Во! Точно! К морю нам край нужно выйти, — согласился Язаки.

— А вдруг не выйдем? — предположил Натабура, хотя в стихах он говорил совсем о другом — о смерти.

— Ты что! — воскликнул Язаки, ступая в лужу так неуклюже, что поднял стену брызг, и Афра ловко отпрыгнул в сторону. — Опомнись, сейчас придем домой! Чай будем пить!

И то правда, подумал Натабура. Стихи вышли глупые, непривычные, совсем не японские, какие-то очень и очень странные и грустные. Он с удовольствием нашептывал их себе.

Натабура же ничего не увидел и ничего не услышал, он действительно подумал, что они втроем могут погибнуть в этой холодной, мрачной и бескрайней пустыне. Если бы не чудный слух Афра. Голодные, промокшие до последней нитки, усталые, как каменотесы, они брели сами не зная куда, не обращая внимания ни на скалы, ни на лужи, полные ледяной воды вперемешку с талым снегом. Наверное, даже самый захудалый эбису теперь мог взять их голыми руками, хотя все они попрятались от страха перед духами, которые наводнили леса, и уже не жгли свое любимое дерево канкадэрэ.

Им повезло — они стали обладателями шлема ямады. Первое время Язаки даже развлекался: надевал ямады, а Афра страшно удивлялся, вслушиваясь в голос Язаки, но не находил его обладателя. Впрочем, очень скоро Язаки надоело забавляться — подумаешь, ямады. Он едва не похвастался перед Натабурой своим знаком каба-хабукадзё. Даже открыл рот в предвкушении того, какие удивленные глаза сделает Натабура. Но вовремя прикусил язык. Тогда надо будет рассказать и о Боге загробного мира — Яма, и о Кадзане — демоне смерти, который ходит у него в подручных, не говоря уже о то, что Натабура наделен хаюмадзукаи — божественной силой, но ничего об этом не знает, а Язаки — каба-хабукадзё — Черным Знаком Ада, о котором все знает, но не умеет пользоваться. Нет, думал Язаки, поглядывая на Натабуру, он меня не поймет. Вначале отберу у Кадзана деньги, а потом расскажу.

Смеркалось. На берегу они немного поспорили, не зная, куда идти. Но Афра уверенно повернул вправо, и они поплелись за ним — то ли под дождем, то ли под снегом, и через некоторое время, когда, казалось, ноги вообще отнимутся, почуяли тонкий, едва заметный запах гари и прибавили хода.

* * *

Деревня казалась вымершей. Ни огонька, ни привычного лая собак. Лишь вдалеке, как эхо, шумело море. В крайней хижине они нашли девяностолетнюю старуху и младенца, которые оба ничего не соображали.

— Жители где-то здесь... — озадаченно сказал Натабура, отворачиваясь от младенца, который сучил ногами в люльке. — Не бросили бы их надолго... Не бросили бы... — И только тогда окончательно сообразил: — Похоже, нас специально выманили из деревни! Ха!

Старуха лежала в куче тряпья и подманивала их корявой рукой. У ее не было ни единого зуба, зато голос, как из трубы, но говорить членораздельно она уже не умела.

— Ничего не понял, — признался Натабура. — Воды, что ли, просит?

— Я тоже не понимаю, — признался Язаки, прячась от взгляда старухи за Натабуру и удивляясь тому, что каба-хабукадзё, который висел у него на груди, не дает прозрения. — А куда делись капитан и его солдаты?

*Вадза — поединок, преследование.

— Бежим! — Страшное подозрение закралось в душу Натабуры.

Забыв об усталости, они кинулись в центр деревни. Неужели это все из-за Юки? — как в лихорадке, думал он, из последних сил перепрыгивая через заборы и камни. Нет. Не может быть. Так не бывает, уговаривал он сам себя. Так не бывает — только во сне или в страшных сказках о демонах.

Он ворвался в дом первым, распахивая двери во все комнаты. Юки нигде не было. Вместе с ней пропали одежда и оружие. В спальне на видном месте лежало письмо, написанное явно не рукой Юки, потом что иероглиф 'жена' она писала с волнистой планкой. Язаки высек искру, зажег фитиль, и в свете лучины они прочитали:

'Таратиси кими, Натабура, приношу свои извинения, но я вынужден так поступить. Вы мне крайне нужны в столице. Там же вы найдете свою жену Юку. Обещаю, что ни один волос не упадет с ее головы. Буду вас ждать каждый день, начиная со следующего месяца, в час дракона на мосту Ясобаси. Не держите зла. Я знаю, что иначе вы ни за что не согласились бы помочь мне. Капитан Го-Данго'.

— Что это значит? — удивился Язаки.

— Это значит, что мы пригрели змею! — вскричал Натабура. — Надо было убить его сразу. Кими мо, ками дзо!

— А я тебе говорил, никому нельзя верить! — заявил Язаки и заходил по комнате, полный праведного гнева.

— Хоп! Ты ничего не говорил, — напомнил Натабура. — Ты напился.

— Может, и не говорил, — покорно согласился Язаки, изображая из себя сплошную ярость. — Может, не все так плохо? Капитан производит впечатление порядочного человека.

— Напоил один раз — и уже порядочный! — бросил на ходу Натабура. — Собирайся! У нас не больше коку. Найти еду, сухую одежду и запасись факелами. Мы тотчас выходим.

— Ой, мои бедные ноги... — сразу заныл Язаки.

— Они не могли уйти далеко, — не слушая его, рассуждал Натабура. — Мы и так дали им фору в восемь страж. Но с женщиной они быстро не могут передвигаться.

— Натабура... — после некоторого молчания как-то странно произнес Язаки.

— Что? — оглянулся он, переодеваясь в сухую одежду.

— К сожалению, я видел лошадей.

— Ты видел лошадей?! — удивился Натабура.

— Да. За околицей. Они были спрятаны в сарае.

— Почему ты мне ничего не сказал?! Кими мо, ками дзо!

— Пьяным был, извини. Не придал значения.

— Значит, все было продумано. Какой я дурак, что доверился этому капитану! Кими мо, ками дзо!

— Не все так мрачно, — заверил его Язаки. — Пока ты ему нужен, он ничего не сделает с Юкой.

— Ты уверен, что я ему нужен?

— Уверен.

— Но зачем?

— Это мы узнаем в столице.

— Ничего не понял! — воскликнул Натабура и, опустив руки, сел на лавку.

Все было кончено. Жуткое чувство отчаяния охватило его. Кими мо, ками дзо! Он казнил себя за недальновидность. Однако что-то ему подсказывало — Юка совсем не там, куда они собрались идти. Это непонятное чувство родилось в тот момент, когда они читали письмо. Он видел то, что невозможно увидеть: дорогу в горах и Юку, но почему-то в странном одеянии, которого она никогда не носила, и кожа у нее была почему-то белая. Еще он подумал об учителе Акинобу. Он все сделает, подумал Натабура. Все, что сможет. Я верю в него. Все это были отдельные знаки, и он не мог сложить их в единую картину, не понимал их значения и не видел сути происходящего.

— Я думаю, что все это каким-то образом связано с Камаудзи Айдзу. Вдруг капитан Го-Данго готовит заговор?! — Язаки сам испугался того, что произнес. Обычно все заговоры в этой стране кончались массовыми казнями. Самураев заставляли сделать сэппуку, а простых крестьян распинали на крестах, и Язаки не хотел последовать ни за теми, ни за другими.

— Нам только не хватало еще заговора! — в сердцах воскликнул Натабура.

— Да... — согласился Язаки. — А где учитель Акинобу? Я думаю, он с ней!

— Учитель Акинобу наша единственная надежда, — согласился Натабура. — Найдем учителя, найдем и Юку. Я думаю, они вместе.

Когда они уже вышли за околицу и невольно оглянулись, то увидели, как из леса метнулись тени — это возвращаются крестьяне, напуганные небывалыми событиями в деревне.

* * *

В ту ночь Акинобу не спал. Он единственный не пил сакэ. Что-то ему подсказывало, что грядут необычные события. Какое-то странное ощущение скверны витало в доме старосты — словно за выпивкой и болтовней скрывалась мерзкая, гнилая тень предательства. Только она выглядела безадресной, и он не знал, откуда она придет, в каком обличие, с какой целью, и с сомнением поглядывал на капитана Го-Данго. Весел и хлебосолен он был. Стол ломился от деревенских яств. Однако нет-нет да проскакивала в голосе капитана трезвая нотка, а взгляд оставался ясным и твердым. Поэтому и не пил Акинобу, ограничившись чаем, да между делом подремывал, почему-то зная, что ночью спать не придется и что ему нужна свежая голова и крепкое тело. Он полагал, что и Натабура не напьется. Но не узнавал его в тот вечер — не то чтобы Натабура перебрал, но, очевидно, утратил контроль над ситуацией. Должно быть, кто-то из Богов смущает Натабуру. Делает его непохожим на самого себя. Если бы только Акинобу догадался, если бы он хорошенько пригляделся, то в самом темном углу дома, куда едва проникал свет, за сдвинутыми ширмами обнаружил бы маленькое отверстие, из которого порой вылезал демон смерти Кадзан и посылал в сторону Натабуры пассы, тем самым ослабляя его волю.

Еще больше насторожило Акинобу то обстоятельство, что их всех уложили на ночь в разных помещениях: Натабуре с Юкой предоставили дом в центре, Язаки увели куда-то на окраину, а сам Акинобу лег спать в жилище помощника старосты. Казалось бы — это знак уважения, принятый для особо почетных гостей. Действительно, в доме помощника старосты был накрыт стол. А когда Акинобу разделся, чтобы улечься в постель, в дверь тихонько поскреблись, и явилась юдзё, в которой Акинобу с удивлением узнал молодую женщину с кукольным лицом — родственницу старосты, которая прислуживала у стола.

— Я пришла сделать массаж, — сказала она и откинула воротник кимоно, обнажив белую шею и волнительную ложбинку на горле. — И остаться на всю ночь...

А она хороша, подумал Акинобу, так же, как и ее совершенное по форме кукольное лицо. Только оно слишком неподвижное. У меня давно не было женщины. Возможно бы, при других обстоятельствах я бы воспользовался случаем. Но в рукаве у этой девицы спрятана тонкая игла с каплей яда. Ему даже стало весело от этой догадки.

— Ладно, — согласился он. — У меня как раз затекла спина от долгого сидения.

Он даже прочитал ее мысли: 'Если не уснет, — думала она, — тогда я применю иглу. Так мне приказано'.

— Как тебя зовут? — спросил Акинобу.

— Ёко, — опустила она глаза, пряча в них сухую слезу ненависти.

— Делай быстро массаж, я хочу спать.

Акинобу притворился капризным стариком.

— Как прикажете, мой господин.

Акинобу скинул рубаху и лег на живот. Ёко достала из пояса флакон с маслом чилима и принялась за дело.

— Господин, несмотря на возраст, у вас красивое тело.

— Да, я всю жизнь провел на ногах.

— Неужели это укрепляет тело? — удивилась Ёко, наливая в ладонь масло чилима, в которое было добавлено несколько капель дой*.

— Это делает тебя прозорливым, — хотел сказать Акинобу, но промолчал, потому что девушка пришла, чтобы при случае обмануть его.

Может быть, мне и не понадобится игла, с облегчением подумала Ёко. Больше всего она боялась не смерти незнакомого человека, а гнева дяди, который строго-настрого приказал удержать Акинобу до третьих петухов.

— Это укрепляет дух, — ответил Акинобу.

Он уже давно учуял тонкий запах дой, но не подал вида. Дой опасен для человека слабого духом. Если бы Ёко догадалась, что Акинобу знал специальное дыхательное упражнение, возбуждающее сознание, она бы тут же выхватила иглу. Но она ничего не подозревала, а занималась привычным делом.

— Я буду делать массаж и говорить.

— Что говорить?

— О том, как прекрасна жизнь. О том, что люди созданы для счастья.

*Дой — опий.

— У тебя завораживающий голос, — согласился Акинобу. — Ты, наверное, знаешь священные сутры?

— Да, мой господин.

Масло действовало как обезболивающее. Старые раны тут же прекратили болеть, и Акинобу почувствовал себя молодым. Он был знаком с дой. Дой применялся во многих лекарствах Нихон и Ая. Его действие можно было контролировать. Но в этот вечер Акинобу слишком устал. Он позволил себе расслабиться совсем немного. На одно короткой мгновение. Когда же очнулся, ему показалось, что прошло не меньше коку. В ушах по-прежнему звучал вкрадчивый голос Ёко:

— И сказал он ему: 'В упор нельзя смотреть на две вещи: на солнце и на смерть!' Вы спите, мой господин?..

— Пятая строка сутры 'О вреде забвения'! — воскликнул Акинобу, перевернулся и схватил Ёко за руки.

— Говори, негодная девчонка, кто тебя послал?

С ней случилась короткая истерика — пока Акинобу не плеснул ей в лицо водой из таза для мытья рук.

— Ну?! — грозно потребовал он.

— О, господин... — она поползла к нему на коленях, пряча в руке иглу с ядом. Ее кукольное личико исказила гримаса ненависти.

— Дрянная девчонка! Брось иглу, иначе я убью тебя!

Она предприняла отчаянную попытку — прыгнула, как кошка, но только насмешила Акинобу. В этот момент в пагоде зазвучал колокол.

— Вот для чего ты пыталась меня усыпить, дрянная девчонка! — воскликнул Акинобу. — Говори, кто тебя послал!

— Поздно... — ответила она. — Поздно. Мне теперь так и так не жить.

С этими словами она воткнула себе в грудь иглу и тотчас умерла с печальной улыбкой на кукольном лице.

Акинобу не успел ее остановить. Бедная девочка! Он подивился ее решительности и, схватив одежду и оружие, бросился к выходу. Однако дверь оказалась закрытой снаружи. Пришлось выбить окно, чтобы покинуть дом.

Деревня горела. По улицам метались обезумевшие крестьяне, курицы и овцы, лаяли собаки, а сверху на все это оседал черный пепел. Впрочем, в утренних сумерках едва ли можно было что-то разглядеть — разве что снег стал черным и грязным.

Возле дома Натабуры на него бросились два асигару и один зиган с нагинатой, и хотя Акинобу всех троих знал и даже крикнул, кто он такой, чтобы предупредить их, они не остановились. Только когда они молча оттеснили его в переулок, он сообразил, что они действительно хотят его убить. К этому моменту он уже был ранен в руку. А раненый всегда проигрывает в бою, вспомнил он классическую фразу из 'Искусства войны' Суньцзы. Однако только с равными противниками, самодовольно подумал Акинобу, уклоняясь от удара нагинатой. Впрочем, нападавшие сами почувствовали, что имеют дело с необычным бойцом. Они пытались убить его уже целых две кокой, но даже не могли попасть. Правда, кто-то из них в толчее зацепил старика, и рукав его фуфайки окрасился в красный цвет, но больше, сколько бы они ни старались, у них ничего не выходило. Казалось, старик предугадывает каждое их движение и использует то обстоятельство, что их трое и что они не могут одновременно действовать в узком переулке. Да и выглядел противник очень спокойно и не делал лишних движений. Когда же он перестал только обороняться и блокировать удары посохом из белого корейского дуба, а выхватил клинок, они пожалели, что их всего трое.