Месть самураев.

Там, где горы Хиейн смотрят в озеро с круч,

Мой родной дом приютился,

Как гнездо ласточки.

Там я нашел в своем сердце покой.

Натабура Юкимура

Глава 1

Возвращение

В день отплытия из Жунчэна* на борт четырехмачтовой джонки 'Кибунэ-мару' поднялись пятеро, включая огромного пса с крыльями. За десять золотых рё они получили отдельную каюту, разделенную переборкой с дверью на две части, а также трехразовую кормежку и подогретый сакэ** на закате.

Команда 'Кибунэ-мару' и кантё

* * *

Гампэй, который держал в Хаката

* * *

и окрестностях ровно тридцать три больших и маленьких лавок с таким же названием, как и джонка, были заинтригованы видом путешественников: запыленных, с обветренными лицами, уставших до изнеможения. Командовал пассажирами высокий сухопарый человек с темными глазами и с сединой на висках, отдаленно походивший и на монаха, и на отшельника, но в одежде, не виданной в этих краях — в стеганной короткой фуфайке, в узких штанах и обуви из грубой кожи. В помощниках у него ходил такой же высокий ирацуко

* * *

*, с тонким шрамом на лице. А уже у него под началом состояли двое: подросток — худенький и ловкий, в тибетском халате-пойя и в шапке с ушами, и толстый упитанный бонза в кимоно цвета охры, подбитом тканью из верблюжьей шерсти. Все заросшие бородами по самые глаза, кроме подростка, все лохматые, как отшельники.

А еще кантё Гампэй обратил внимание на то, что его пассажиров сопровождали черные кочевники с гор, обычно выносливые, как яки, но тоже валящиеся с ног от усталости, и что прибыли они на бурых лошаденках и привезли с собой груз, упакованный в козьи шкуры, который берегли пуще глаза, потому что без присмотра не оставляли и даже при погрузке никому из посторонних не позволили прикоснуться к нему. Пса же звали Афра. Еще не успев ступить на палубу 'Кибунэ-мару', он разогнал всех портовых ину+ и полил все углы и столбы на причале.

Все четверо, а также пес, тут же улеглись спать и спали до самого отплытия, не обращая внимания ни на шум погрузки, ни на настойчивое желание повара накормить их супом.

— Таратиси кими++, они отказались от еды... — пожаловался он кантё Гампэй, старательно, как жулик, отводя глаза в сторону.

— Пусть спят. Потом накормишь, — отмахнулся кантё, не отвлекаясь от погрузки. — Эй, куда?! Куда?! Ахо!+++ На корму и крепите лучше! А шелк под крышу!

*Жунчэн — древнее название Гуанчжоу, морской порт Китая.

**Сакэ — рисовая водка крепостью до 30®, употребляется теплой, при температуре около 50® С.

* * *

Кантё — капитан джонки.

* * *

Хаката — древнее название японского города Фукуока.

* * *

*Ирацуко — молодой человек.

+ Ину — собака.

++Таратиси кими — уважаемый господин.

+++Ахо — недоумки.

Повар обреченно вздохнул и отправился к себе, по пути не удержался, обмакнул палец в суп и облизал его. Он чем-то был похож на Язаки — такой же толстый и нагловатый, только лицо у него было не лунообразное, а треугольное, скуластое, и глаза — не круглые, а узкие, как зев устрицы. Затем сел на кухне и с удовольствием умял все пять порции, включая собачью. Звали повара Бугэй. Похлебка под названием кани томорокоси из риса, крабов, курицы и янтарной рыбы фугу ему очень понравилась. Поэтому он взял себе еще миску, насыпал порезанного лука и поел уже с чувством, с толком, с расстановкой. На сердце стало тепло и приятно. Он потянулся за фарфоровой бутылочкой сакэ, которая стояла на плите в посудине с теплой водой, но вспомнил, что накануне его выпороли как раз за пристрастие к этому самому напитку. Боль отдалась в заду. 'О Дух, сияющий в небе', — скороговоркой испросил он позволения, налил совсем малость — на донышко чашечки и, смакуя сквозь зубы, втянул в себя тепловатую, обжигающую жидкость, чувствуя, как она волной разбегается по конечностям. Миг блаженства! Выпить за счет кантё — одна единственная вольность, которую он позволял себе. Тут его позвали на мостик: 'Эй, бездельник, к капитану!' Бугэй сунул в рот зубец чеснока, подхватил бутылочку и с замиранием сердца побежал наверх. Он был родом из той же деревни, что и капитан. Вся его родня занималась самым нечистым промыслом: убоем скота и выделкой шкур. Один Бугэй выбился в люди — плавал три года, и дома в Имадзу его ждали старики-родители, жена с двумя детьми, которых он очень любил. Его мечтой было накопить деньжат и года через два-три открыть харчевню в порту Хаката, забыть это море, которое он тихо ненавидел и которого боялся, умирая от страха при каждом шторме, и жить тихой спокойной жизнью. И, правда — Боги пока хранили его.

Пассажиры спали ровно сутки и вылезли на свежий воздух, когда 'Кибунэ-мару' уже была в открытом море, а берег Ая* слился с темным горизонтом на западе. Несмотря на то, что джонку прилично качало, никто из них не страдал от морской болезни. Из чего кантё заключил, что они бывалые путешественники не только по земле, но и по морю. Он велел отнести им сакэ и приветственно махнул с мостика. На ветру сакэ быстро остывал. Акинобу помахал в ответ и подумал, что кантё сущий пират. Его красная морда не внушала доверия. Это мое последнее путешествие, загадал он. Пусть оно закончится счастливо. Я и так здорово рисковал, взяв Юку с собой. Натабура упросил. Правда, она ни разу не то что не пискнула, даже не подала вида, что ей трудно. Хорошая жена досталась Натабуре. Ему жена — а мне дочка. Теперь вместо меня будут ходить Натабура и Язаки, если, конечно, Язаки захочет, а я буду воспитывать внуков.

Он старался не думать о том, что всего через месяц его должны ввести в Совет Сого на должность рисси. Поэтому-то они и спешили вернуться на родину. Будет скучно, думал он, после гор, ветра и пустынь. Ему вменялся в обязанности контроль над соблюдением монахами заповедей Будды и норито — молитвословия. Стар я, думал он, стар. Прощай, свобода, — и с тоской, словно прощаясь, глядел на пятицветные облака. Во все времена это считалось хорошим предзнаменованием. Ну и отлично, ну и хорошо, — вздохнул Акинобу, ни капли не веря приметам.

В одном он кривил душой — старым он не был. Скорее, предусмотрительным и осторожным, но только не старым. Однако щемящая тоска сжимала сердце — еще не окончилось это путешествие, а его уже тянуло в новую дорогу. Он гнал от себя это чувство — что еще нужно человеку, кроме спокойной обеспеченной старости? Что?! Наму Амида буцу!** К ней стремятся все умные люди. И добавил совсем глупо: но только не ты.

— Натабура, как ты думаешь, не зря мы это везем? — он чуть заметно кивнул в сторону каюты, где лежали три тюка. — Я тебе не рассказывал. В Гуйяне я разговорился с хозяином постоялого двора. Год назад у них сожгли христианскую общину. Три сотни человек. И еще в двух деревнях. Ходят слухи, что и у нас то же самое.

— Вы думаете, император Мангобэй отдает такие приказы? — спросил Натабура так, чтобы никто из команды его не то чтобы не услышал, а даже не понял бы сути разговора.

— Если бы я знал точно... — покачал головой Акинобу, наблюдая, как матросы под ритмический крик: — 'Хо!!!' ставят тяжелый парус.

Судя по всему, больше половины команды составляют новички: тали скрипели неритмично, мокрый парус то набирал ветра, то безвольно повисал. Боцман ловко раздавал зуботычины, покрикивая: 'У вас что, головы из дерьма?! Работайте быстрее, быстрее!'

— Тот, кто управляет им?

— Нет, — отвернулся от ветра Акинобу. — Хотя регент Ходзё Дога носит христианский крест в качестве амулета от болезней, он подчиняется более мощным силам.

— Кому же, учитель? — удивился Натабура.

*Ая — древнее название Китая.

**Наму Амида буцу! — Преклоняюсь перед Буддой Амида!

О политике они разговаривали меньше всего. Политика была мало привлекательным, к тому же опасным занятием. Их интересовали другие вопросы, поэтому Натабура оказался несведущ в ней.

— Пока Ая не ослабит хватку, у нас ничего не изменится. Но, к сожалению, нашего века не хватит.

— Тучи приходят. Тучи уходят. Небо остается.

Древняя психология поколений крестьян помогала выжить в этом мире. Учитель Акинобу посмотрел на Натабуру и улыбнулся сквозь усы, но промолчал, давая понять, что не все так однозначно.

— Сэйса*, можно не переводить?.. — Натабура с трепетом ожидал ответа, потому что ему нравились тексты, а перевести их очень и очень хотелось. Он уже давно ради интереса занимался сёсэцу**, хотя Совет Сога не имел единого мнения о том, что такое вагаку?

* * *

Панацея ли она от всех бед? А знакомство с лучшими образцами мысли другим стран могло быть признано вредным, разрушающим единство нации и лишающим Нихон покровительства Богов.

— Совет Сога наверняка попросит тебя. Ты лучше меня знаешь язык. Но будь осторожен.

— Я понял, учитель...

— Сделай так, чтобы их Бог не выглядел таким миролюбивым. Не надо никого дразнить. Добавь о чести и достоинстве. Не упоминай десять заповедей. Их не поймут, как не поняли мы с тобой.

— Да, учитель...

— У нас возникнут проблемы. Также не упоминай об учении Аристотеля, Пифагора и других древних. Их учения о Едином несопоставимы с нашим Единым. Надо научиться разделять это. И если привносить что-то с Запада, то без изменения наших традиций, ибо это опасно для нации и власти императора Мангобэй. Помни об этом.

— Да, учитель...

Долгими ночами у костра они обсуждали эту тему и пришли к выводу, что варвары слабы, а христианство никуда не годится. Предав своего господина Христа, они не умерли все от горя и не сделали сэппуку, а продолжали жить как ни в чем не бывало, при это сочинив целые книги, чтобы оправдать собственное бессилие.

— Нас объявят пособниками и лжецами. Представь их религию более понятной и близкой к нашей, но так, чтобы наши мудрецы могли посмеяться над христианством. Никакого возвышения.

— Но ведь интересно... — Он еще не понял, как соотнести учение о дзенсю

* * *

и десять заповедей, и есть ли что соотносить вообще, но главный вывод сделал: — Христианство слишком логично, поэтому не несет в себе никакой внутренней работы. Совсем не то, что 'двенадцать рисинок истины'

* * *

*.

— Да, — согласился учитель Акинобу. — Но опасно. Возможно, мы ее не видим или не понимаем. Но она, несомненно, существует, иначе бы они не писали такие книги.

— Обман может раскрыться. Вдруг эта религия хитрее, чем мы предполагаем, и дело повернут так, словно мы искажаем, как его... христианство. Они не знают истинного сердца Будды. В этом их непоследовательность.

— Ты рассуждаешь, как зрелый человек. Я рад, что годы учения не прошли даром. Скажешь, что плохо знаешь язык, и вообще, не очень выпячивайся. У тебя молодая жена. Что-то мне подсказывает, что нас не случайно послали. Хорошо, если за этим не таится заговор.

— Слушаюсь, сэйса... — Натабура вопросительно посмотрел на учителя Акинобу.

— Наверное, мечтали, что мы сломаем шею, — пояснил Акинобу беспристрастным тоном и подумал, что, похоже, знает имя врага.

— Что же от нас хотели, сэйса? — взволнованно спросил Натабура и вспомнил, что по пути в Лхасу, в долине реки Дзачу на них напал вонючий яма-yба+. Неужели и его подослали? Он пришел за едой и за Юкой. В схватке с ним пострадали все, даже Язаки, который, однако, оказался хитрее и проворнее и, несмотря на то что яма-уба напустил на всех смертельный сон и

* Сэйса — уважаемый.

**Сёсэцу — переводы китайских рассказов развлекательного направления.

* * *

Вакагу — национальная наука.

* * *

Дзенсю — просветление.

* * *

*Из сутры о сошествии Будды. Будда подарил людям двенадцать рисинок истины, но размял их и смешал в муку, чтобы заставить людей думать самостоятельно.

+ Яма-yба — дикий человек.

подсыпал в еду отравы, умудрился ранить его. Три дня они лежали в бреду, залечивая раны и прислушиваясь, как яма-yба бродит невдалеке, стеная и охая, призывая в помощь духов гор, но не смея приблизиться, потому что Натабура и учитель Акинобу как могли посылали в его сторону стрелы, а он отвечал градом камней. И потом они его еще долго слышали, пока не вышли из долины, не поднялись на перевал и не попали в горы. Здесь их ждали другие духи, но они были бестелесны, как утренний туман: како — дух жажды, гуциэ — дух усталости — маленький, кривоногий и лохматый, пакко — дух голода, подгоняющий острыми шипами, и еще с десяток-другой духов, таящихся за каждым кустом или кочкой. Все они прятались, потому что после разделения Миров боялись гнева Сайфуку-дзин* — двенадцати Богов-самураев, которым Богиня Аматэрасу** поручила следить за ними, водворять на место жительства, а при неповиновении — распылять в лучах солнца.

— Я тоже ломаю голову. Надо быть внимательными, не нравится мне кантё. Если мы попали к вако

* * *

, они своего не упустят. А еще мне не нравится, что наш повар шпионит.

— Пусть шпионит, сэйса, мы его обманем, — сказал Натабура, улыбаясь.

На самом деле, Бугэй ему нравился, хотя и выглядел хитрованом. Он чем-то неуловимо напоминал Язаки, только был понаглее.

— Поручи Язаки, — предложил вдруг Акинобу. — У него хорошо получается. В этом деле нам не поможет даже магатама — знак духовной власти, а Язаки справится.

Однако не добавил, что Язаки настолько наивен, что в своей наивности кого угодно мог обвести вокруг пальца.

— Да, учитель, я понимаю.

О чем они разговаривали, Юка и Язаки узнали через кокой

* * *

. Груз беречь, быть настороже и держать рот на замке. Последнее в основном относилось с Язаки, потому что он любил заводить новые знакомства и в дружеском порыве мог проболтаться. А за куриную ножку — даже продать мать родную. Правда, ни матери, ни отца, ни братьев, ни сестер он не имел. Язаки остался круглым сиротой. Всему виной был Натабура, но эта давняя история постепенно забывалась.

Кантё Гампэй, делая вид, что всматривается в горизонт, незаметно наблюдал: пассажиры поели, вяло зевая, побродили по палубе и снова завалились спать, велев не будить их до самого Такао

* * *

*.

Прозрачное осеннее небо покрылось перистыми облаками, предвещавшими ветренную погоду. Джонка 'Кибунэ-мару' бежала легко и быстро, вспарывая морские воды. И даже обычные для этого времени года шквалы не тревожили ее мачт. Кантё Гампэй решил, что пассажиры, даже странный пес с крыльями, приносят удачу. Да и деньги хорошие — десять рё. Десять рё — за десять дней. Когда еще найдешь такой заработок? Благодарю тебя, Сусаноо-но-Микото, произнес он, решив, что Бог Ураганов и Подземных Царств благоприятствует ему. Благодарю за случайные деньги и хорошую погоду.

На второй день кое что было замечено.

— Кантё, кантё... — в дверь каюты поскребся Бугэй.

— Чего тебе? — кантё Гампэй только проснулся и еще плохо соображал, к тому же как всегда болело левое колено.

— Таратиси кими, он... он спал с юношей... — кланяясь, сообщил Бугэй.

В этот момент качнуло, и Бугэй ударился лбом о косяк.

— Кто — он?.. — сонно вздохнул кантё.

Ах, эти очередные сплетни, вяло подумал он. Что еще может быть новенького на моем корабле?

— Натабура!..

— Кхе... Он сам юноша, — перевернулся кантё Гампэй на другой бок.

— Таратиси кими, с тем юношей, который худой... — осторожно потрогал шишку Бугэй.

— Я сам люблю худых. Жаль, что ты толстый и жирный, — засмеялся кантё Гампэй, на мгновение забыв о колене.

Повар Бугэй льстиво улыбнулся. Он привык и не к таким шуткам.

— Я принес завтрак, они втроем за дверью...

— А третий кто?

— Собака...

— Собака? — обычно узкие глаза кантё стали круглыми, углы властного рта поползли к подбородку.

*Сайфуку-дзин — двенадцать Богов-самураев.

** Аматэрасу — "Дух, сияющий в небе", Аматэрасу о-миками, "Великая Богиня, освещающая землю", Богиня Солнца.

* * *

Вако — морские пираты побережья Китая, Кореи и Японии.

* * *

Кокой — одна минута.

* * *

* Такао — древнеяпонское название города Гаосюна.

— В смысле, медвежий тэнгу...*

— Тэнгу?

— Нет, вы не поняли, таратиси кими, он спал с юношей, который девушка.

— Девушка?! — еще больше удивился кантё Гампэй и окончательно проснулся — Быть такого не может!

— Я видел... я все видел... — возбужденно затараторил повар, — у нее длинные темно-рыжие волосы. Она их прячет под своей шапкой, — проникновенно добавил Бугэй не из-за угодливости, а из-за страха снова впасть в немилость.

— Ишь ты... хм... — вымолвил кантё Гампэй, садясь в постели и с трудом скрещивая ноги. -Это ж надо!

Новость была интригующей. С одной стороны, все правильно: женщины всегда привлекают внимание, поэтому и путешествуют в мужской одежде. С другой стороны — это могли быть какие-нибудь заговорщики или... или... Кантё Гампэй хлопнул себя по лбу, призывая в свидетели родцэ — духа догадки. А вдруг это жена Камаудзи Айдзу — правителя восьми провинций и главного заговорщика, бежавшая с возлюбленным? Тогда можно попасть в нехорошую историю за недонесение властям. Поди докажи, что ты ни при чем: не заговорщик и не бунтарь. Кто же они? — ломал он голову, не очень-то веря в то, что пассажиры заговорщики, но полагая, что на этом можно заработать. Надо разузнать до того, как мы прибудем в Хаката. Тогда... тогда... тогда их бесценный груз, в который они вцепились, как клещи, может достаться и мне. Вдруг там куча золота, раз они, не торгуясь, заплатили десять рё?!

— Вот что, — велел он повару, — ты пока с командой не болтай. Понял?!

— Понял... таратиси кими, понял... Как не понять... — повар Бугэй поклонился два раза. Третий раз не пожелал из-за презрения к хозяину, который был груб и часто бивал его.

— В Такао сходишь в одно место.

— Какое, таратиси кими? — удивился Бугэй, взглянув на капитана жуликоватыми глазами.

Обычно он избегал смотреть капитану в глаза, боясь вызвать его гнев.

— Потом узнаешь! И держи язык за зубами.

— Да, таратиси кими, да...

— Ну иди!

— Да, таратиси кими, да...

Возможно, кантё Гампэй и не привлекло бы тонкое наблюдение повара, если бы не одно обстоятельство: рыжеволосые японские женщины — большая редкость. А жена главного заговорщика Камаудзи Айдзу как раз рыжая. Так было сказано в листовках, которые до сих пор развешивают по всей стране и на острове Бисайя тоже, хотя прошло больше года после тех событий. Оро?! Это ж надо вспомнить! Видать, она до сих пор нужна регенту. Пусть это и простое совпадение, а вдруг? Тогда я могу получить еще и триста рё, обещанных за беглянку, подумал кантё. А триста рё — это не десять рё. Это ровно в тридцать раз больше! Целое состояние! Придется кое с кем поделиться. Не без этого. Расплачусь с долгами. Два года неурожаев сделали торговлю убыточной, поэтому деньги мне очень и очень пригодятся. 'Эх, дела наши грешные...' — проворчал он, поднимаясь. Неожиданно возникшие перспективы захватили воображение. Теперь все его мысли были направлены исключительно в одно русло. Думай! Думай! Лишь бы все получилось, лишь бы все получилось, потер он руки в сильном возбуждении, налил себе сакэ в крохотную голубую чашечку, которую подарила жена, и голова у него окончательно прояснилась. Он вспомнил лицо жены и подумал, что будет рад купить ей золотую заколку с рубином, о которой она давно мечтала, и модное на Западе украшение — кольцо с драгоценным камнем. А через год перебраться в столицу, приобрести еще пару судов и заняться не только торговлей, но и шелком, который приносил хорошие барыши. Пока шелк делают только в Ая, на это можно жить. Он подумывал украсть технологию производства ценной ткани, да не знал, как подступиться к проблеме. В любом случае пора расстаться с морем, нога вот болит, а по утрам хочется женщину, но ее нет.

*Тэнгу — крылатая медвежья собака с крыльями, проводник в мир хонки.

Кантё Гампэй принадлежал к большому и знатному клану Ода, который в свою очередь подчинялся клану регента Ходзё Дога, а тот держал в своих руках всю морскую торговлю. Если бы Акинобу знал об этом, он бы на всякий случай подождал другой корабль. Но выбирать не приходилось — порты Ая и Нихон* давно опустели, редко кто сейчас осмеливался заниматься торговлей, да и спешка подвела. Не хотелось тратить время, добираясь через Чосон**, Пусан или Йосу, до которых две недели скорого пути на лошадях, хотя оттуда до Нихон рукой подать. В обоих вариантах риск примерно одинаков. И хотя он работал на благо буддийского храма Каварабуки и непосредственно на его первое лицо, содзу

* * *

Ато Такаяма, с которым был в хороших отношениях, душа у него не лежала ни к новой должности, ни к Совету Сого. В душе Акинобу оставался отшельником, действующим по своему разумению.

На этот раз Знак предвидения — Мус

* * *

не подвел, хотя Акинобу после разделения Миров, пользовался им крайне редко — нужды не было. Оказалось, что он не зря подумал о пиратских корнях кантё Гампэй, который действительно работал на вако — морских пиратов, подсказывая им, какие грузы везут корабли и куда идут. От каждой операции он имел свой твердый процент. Но и эта статья дохода была непостоянной. Торговля с материком постепенно хирела по одной важной причине: власть регента Ходзё Дога давно шаталась, как гнилая хижина, чем пользовались вако и опустошали побережье Чосон и Ая.

* * *

Натабура, почесываясь, сидел на пороге каюты, из которой несло человеческим немытым духом и псиной, и наслаждался покоем. Впервые за много-много месяцев не надо было никуда спешить. Но к этому состоянию надо было привыкнуть, чтобы не ловить себя ежемоментно на побуждении тащить куда-то усталые ноги, тяжелые, словно на тебе висят непомерно огромные доспехи гакидо

* * *

*, и делать бесконечно нудную и утомительную работу. Ух... Ветер налетал порывами, и мелкие брызги тут же высыхали на палубе. Приятен морской воздух. Юка спала в дальнем закутке. Что-то у них последнее время не ладилось. То ли она действительно устала, то ли просто тосковала по дому. Была ласково-вялая, и чего-то от него хотела такого, чего он понять не мог. Порой дулась и ворчала: 'Когда приедем домой, я все объясню'. Вот он сидел и тихонько мучился раздумьями:

Когда, о, любимая,

Я вижу твое лицо, подобное цветку сакуры,

Душа моя переполняется

Нежностью и любовью.

— Слышь... — Язаки, вылез, встряхнулся, будто Афра, бесцеремонно заставил подвинуться и сел рядом. — Я вот думаю, может, добавки попросить? Плохо кормят. Очень плохо.

— Мне хватает, — Натабура даже не отрыл глаз, подставлял лицо солнцу, ветру и мелким, как пудра, брызгам. Он не знал, что умеет сочинять стихи, они сами лезли в голову. От этого становилось немного легче.

Песню, которую я слагал для тебя,

Зяблик принес на рассвете...

Лишь роза повяла

В знак ранней печали.

Юка. Ее лицо на рассвете действительно походило на цветущую розу, но Натабуре почему-то было грустно.

Что мне сделать,

О, любимая?

Чтобы твоя улыбка

Расцвета, как лилия?

Подскажи.

*Нихон — древнее название Японии.

**Чосон — древнее название Кореи.

* * *

Содзу — высшая должность в буддийском храме.

* * *

Мус — Знак, просветление, взор в будущее.

* * *

*Гакидо — великаны из страны Пустая Земля.

Язаки перебил:

— А я отощал, — в его голосе прозвучали панические нотки.

Возле кухни в клетках деловито кудахтали куры. Порой там начиналась суматоха, когда повар забирал одну из них. Но затем они успокаивались, снова принимались деловито клевать зерно и обсуждать петуха, которого непрактичные люди съели первым.

— Ты? — Натабура усмехнулся, стараясь не отвлекаться. — Хоп?

В последние два дня на Язаки, как на весеннюю щуку, напал жор, и он совал в рот все что ни попадя.

— Да, — ответил Язаки и улыбнулся обезоруживающей улыбкой. — Чего ты смеешься? Чего? Тебе легко, у тебя Юка есть, ты можешь ее порцию сожрать, а я один! И некому меня утешить и обогреть.

Натабура только насмешливо хмыкнул. Не хотелось ни шевелиться, ни думать, а хотелось лишь прийти в равновесие с самим собой. Долгое путешествие требует много сил. Настало время их поднабраться. Впереди самое приятное — возвращение домой, хотя оно подпорчено неудачей. Вот и учитель мучается, стараясь не подавать вида. Как нас примут в Каварабуки? Мы везем очень ценные книги: христианскую Библию и предсказания пророков. Я бы давно их прочитал, да нагловатый повар сует нос не в свои дела. Приходится ждать, пока он будет занят приготовлением пищи, поэтому я терпелив, как библейский Моисей. Натабуре так понравилось труднопроизносимое имя, что он долго повторял его шепотом, запоминая на слух. Все было непонятно: кто такие филистимляне, захватившие Ковчег Завета, что вообще такое ковчег, или почему Давид должен был одержать победу над Голиафом, а не наоборот, и многое другое. Ему легко давался этот странный язык, в котором слова передавались не символами, а звуками. Он с удовольствием осваивал по паре страниц в день. Читал бы больше, но обстоятельства не позволяли.

— Жрать охота... — снова напомнил о себе Язаки.

У Язаки в животе вечно что-то урчало, булькало и даже тихо вздыхало. Самое удивительное заключалось в том, что он не похудел. Все похудели. Юка... При мысли о ней внутри родилось странное чувство желания. Юка... Юка, конечно, тоже похудела и в этой одежде стала похожа на мальчишку. Ему это нравилось. Учитель Акинобу стал сухим, как арча. А Язаки хоть бы что. Все потому что мысли его были направлены исключительно на то, чтобы набить брюхо. На пару с Афра они жили на подножном корме. Поэтому не пришлось решать проблему кто кого съест. Ха... Натабура едва не рассмеялся, вспомнив, как однажды застукал эту парочку: Язаки как раз опалил суслика и сдирал с него шкуру, готовясь зажарить на костре. Афра как всегда пускал слюни. Трудно было понять, в чем же их обоюдный интерес. Оказалось, что они охотились на пару. Афра выслеживал и загонял, а Язаки сидел в засаде.

— Хоп... Мы только что поели... — напомнил Натабура, устраиваясь поудобнее и вдыхая полной грудью свежий воздух. — Нельзя ухудшать карму.

— Я ее только улучшаю, — наивно глядя честными-пречестными глазами, пояснил Язаки. — Когда живот полон и на душе приятно...

— Ну да, — хмыкнул Натабура. — А как насчет духов обжорства? — он попытался напугать друга.

Язаки так на него посмотрел — мол, чего теперь бояться, где теперь эти хонки*? — что Натабуре расхотелось подтрунивать над другом.

Вдруг он услышал, нет, почувствовал движение, и ему в шею ткнулся холодным носом Афра. Ну не может, не может оставаться один — таскается как хвостик, только жрет в одиночестве. Афра растолкал их, спихнул тощим задом на доски палубы. Потянулся так, что было слышно, как скрипят сухожилия и кости, расправил крылья, потряс ими, косясь на хозяина — вот я какой, сильный, ловкий и веселый, прищурился на белесое по-осеннему небо и понюхал воздух. Ему, как и Натабуре тоже было приятно. После этого пошел за угол, где у него был туалет, и налил огромную лужу.

— Между прочим, за каждую лужу, — напомнил Натабура, — я плачу по десять бу**. А за кучу все двадцать. Хоп?!

*Хонки — духи и демоны.

**Бу — 100 бу равны одному рё.

Да? Кто бы напоминал? Афра выглянул из-за угла. Его круглые глаза смотрели с укоризной: что же мне теперь? Терпеть?! Поцарапал задними лапами палубу. Подошел, бухнулся рядом, как мешок с костями, однако, смутился и притворился спящим, но когда Язаки, поднимаясь, случайно коснулся его, моментально клацнул зубами в одном кэ* от его руки.

Язаки отдернул руку и не обиделся — это была игра, собачья шалость и шутливая месть за то, что когда-то Язаки невзлюбил его. Он не претендовал на сердце Афра и знал, что в присутствии Натабуры пес становится чужим и чтит только хозяина. Впрочем, в отсутствии оного он был готов сожрать из рук кого угодно и что угодно. Моя копия, только в собачьем обличие, гордо подумал Язаки.

— Пойду-ка я схожу... — вздохнул он, словно извинясь, и шмыгнул носом.

— Куда? — лениво осведомился Натабура, открыв один глаз. В голове крутилась фраза: 'ветер с гор, как твой поцелуй...' и прочее, чего еще не придумал, но ощущал.

— К этому... который нас кормит... Бугэй...

— Хоп! Смотри, не болтай лишнего.

— Ну-у-у... — отделался Язаки и пошел, покачиваясь, как бывалый матрос, потому что как раз в это мгновение в борт джонки ударила волна и брызги: 'Шу-х-х-х...', блеснув на солнце, как горсть бриллиантов, накрыли палубу.

Натабура с Афра в миг промокли. Натабура шмыгнул в каюту вытереться, а Афра встряхнулся и улегся снова, поплотнее свернувшись в кольцо. Ему тоже нравился свежий воздух, который напоминал о горах страны Чу, где он родился. Кто-то из матросов решил, что он спит, и подошел необдуманно близко. 'Р-р-р...' — заворчал Афра и показал огромные, как танто**, клыки. Шерсть на загривке у него стала дыбом. С чужими он вообще не церемонился.

— Все, все, хорошая ину... — испугался матрос, прижимаясь к борту.

Ну и отлично, подумал Афра, прикрывая глаза.

* * *

Бугэй сидел на пороге кухни и ощипывал курицу.

— Ты таквай любишь?

— Таквай?.. Люблю... — самоуверенно заявил Язаки. — А что? — он быстро огляделся в предвкушении яств, но кроме привычных чашек и кастрюль, пары куриных тушек, связок лука, перца и чеснока, да белой и красной редьки в корзине ничего не обнаружил. Да и не пахло ничем особенным, разве что лечебным сакэ. Но сакэ Язаки не признавал — горько и невкусно. Почему его так любит капитан?

— А съешь? — Бугэй посмотрел на него так, словно видел впервые, и в его глазах промелькнуло насмешливое любопытство.

— Конечно, — не заметив подвоха, беспечно ответил Язаки, от нетерпения поерзав на циновке. — Давай сюда, я все съем. Я голоден, как сто тигров. А мои любимые васаби на курином бульоне есть?

Он подумал, что таквай — это каша или суп из тех, которыми Бугэй их регулярно потчевал.

— Васаби на курином бульоне нет, а таквай есть, — Бугэй, ухмыляясь, вытер руки о штаны и протянул небольшую пиалу.

Язаки в нетерпении открыл крышку. Под ней сидел бэй — осьминог, мерзкий и скользкий. У них в деревне Вакаса, в стране Чу, которой больше не существовало, осьминог считался двоюродным братом каппа

* * *

, поэтому их уничтожали любыми способами, в том числе и ели сырыми. Бэй увидел свет и попробовал уползти.

— Куда?! — Бугэй запихнул его в чашку. — Будешь?

Язаки понял, что это проверка на характер, и решил схитрить.

— Буду, — загреб осьминога ладонью, сунул в рот и быстро проглотил.

Осьминог отчаянно сопротивлялся, цепляясь за язык и десны, присосался изнутри к губе и некоторое время шевелился в животе, потом затих. Бугэй внимательно наблюдал за Язаки. Если бы он знал, что Язаки в детстве ловил бэй десятками между камнями и ел, он бы страшно разочаровался — шутка не удалось.

— Ты мне нравишься, — признался Бугэй, обнимая Язаки за плечи. — Мы с тобой как братья. Боцман Дзидзо о том же говорит: 'Не может быть, чтобы вы не были братьями. Оба обжоры'. Ха-ха-ха...

— Знаешь, сколько я натерпелся, — пожаловался Язаки. Он давно понял, как надо разжалобить человека. — В горах, кроме корешков из гнезд земляных белок, мы ничего не ели.

*Кэ — 1 сантиметр.

**Танто — нож.

* * *

Каппа — демон водного царства, принц Го-Дайго из рода Джига.

— Уж как я тебя понимаю, — прослезился Бугэй, — сам не доедаю на этой посудине. Капитан — скряга.

— А больше ничего нет? — спросил Язаки, не слушая Бугэй, и на всякий случай добавил: — Только не бэй.

— Каша с рыбой, — предложил Бугэй.

— Давай кашу.

Бугэй посмотрел, как его друг уминает угощение за обе щеки, и вдруг расчувствовался:

— А меня бьют...

— Поделом, наверное? — равнодушно заметил Язаки, облизывая грязные пальцы.

— Поделом, — согласился Бугэй. — Хозяин плохой. Горячится. Вот и против вас что-то задумал.

— А что против нас?.. Мы люди божьи...

— А что везете?

— Книги...

— Книги?.. — не поверил Бугэй.

— Книги и свитки, — между делом подтвердил Язаки, мысли которого были направлены исключительно на еду.

В глубине души он сам их презирал: тратить деньги и силы на то, что несъедобно, по его мнению, было весьма неразумно. Но Богов, хонки и всякую нечисть одинаково боялся, на всякий случай горячо молился перед сном и носил в карманах дольки чеснока.

— Ладно... — Бугэй сделал вид, что друг говорит правду. — Ты все равно своему учителю скажи...

— А что сказать?

— Что капитан задумал.

— А что задумал?

— Не знаю, — пожал плечами Бугэй.

— Хорошо, скажу. А больше ничего нет? — Язаки по привычке шмыгнул носом, а потом тонко рыгнул.

— Нет, друг мой, команду еще кормить надо.

— Тогда я пошел, — поддерживая живот двумя руками, Язаки поднялся. — Ох-х-х... Ох-х-х... — Он вспомнил, что ни с кем ни о чем нельзя болтать. Хорошо, Натабура предупредил. — Ох-х-х... Ох-х-х...

— Приходи вечером, — сказал Бугэй.

— Приду, — просто ответил Язаки, ступил на палубу и тут же обо всем забыл.

Живот был полным, а на душе царил покой. Правда, дышать было трудно. Завалюсь спать, решил Язаки. Утро вечера мудренее.

* * *

К вечеру третьего дня на горизонте показалась Бисайя*. Над его вершинами висели тучи, предвещая непогоду. Всю ночь джонка 'Кибунэ-мару' дрейфовала на плавучем якоре. Однако утро выдалось солнечным, хотя северный ветер, переваливая через горы Аюшанэ, разогнал крутую волну, и кантё Гампэй спешил укрыться в Такао, чтобы принять в трюм бочонки с вином, кувшины с джутовым маслом, а также экзотические фрукты для Яшмового императорского дворца. Команда взялась за паруса, и через коку** джонка 'Кибунэ-мару', подгоняемая прибоем, влетела в бухту и пришвартовалась к хлипкой пристани на кривых ножках. Меж зеленых холмов, как змея, вилась река, неся в залив мутные воды гор. Домишки с покатыми крышами лепились один к другому. Облезлая кровля храма Сюбогэн проглядывала в центре городишки.

— Даже если они что-то задумали, на судне не тронут, — сказал Акинобу за едой, обращаясь ко всем и улыбаясь, как всегда мудро и одновременно грустно. — Проблем много. Не тронут. Скорее всего, нападут, когда мы будем подходить к Нихон. А пока посетим местные горячие источники — сан-суй, сменим одежду и отдохнем. Что-то мне подсказывает, что у нас сегодня будет хороший день, — и выглянул в окошко, за которым действительно сияло солнце.

*Бисайя — древнеяпонское название Тайваня.

**Коку — полчаса.

Натабура выглянул тоже, он хотел возразить. Действительно, небо было голубым, веселым и прочерченным в вышине длинными, тонкими облаками. Но имелся повод сомневаться в знаках хорошей погоды. Рано утром, когда Юка и Афра тихо сопели каждый в своем углу, он вошел в состояние мусина и увидел кровь, точнее — кровь с водой. Это странное сочетание говорило о неизменности судьбы, о том, что они не переломили ее, сев на эту джонку. И дело не в выборе морского пути. Просто четвертое путешествие в Тибет оказалось неудачным. Как известно, цифра четыре не благоприятствует большим делам. Причину они не смогли узнать даже у божественной кудзэ* в храме Киемидзу, словно сама Богиня зла Каннон не хотела открывать секреты своих козней. Не помог даже Ямба — дух-предсказатель, обитающий в Мико, древнем лабиринте пещер Асио. Лишь в Лхасе им намекнули на некое влиятельное лицо, которое находилось не где-нибудь, а в Нихон. И больше ничего. На краю земли жили еще знаменитые юй**, дающие гика — всю полноту знание о жизни, а не об отдельных ее частях. К сожалению, добраться до юй труднее, чем попасть в Лхасу. Поэтому после получения всех предсказаний еще осталось нечто скрытое, и эту последнюю завесу никто не мог приподнять. Если это месть Богини зла Каннон за соединение Миров, то мы заранее проиграем, вздохнул Натабура, ибо нет ничего бессмысленнее, чем связываться с Богами. Те редко снисходят до смертных, у них свои проблемы, которым тысячи лет, хотя Боги Богам рознь и некоторые из них вполне человечны. То же самый рыжий Бог Ван Чжи, которого я зарубил. Ван Чжи ходил по Земле и по велению других Богов убивал людей. Но теперь Боги не вмешиваются в человеческие дела. Чего же мы боимся? Так уговаривал он себя, но на душе было неспокойно. Юка — что происходит с ней? Он посмотрел на нее и улыбнулся, и она готова была ответить привычной улыбкой, но вдруг, словно что-то вспомнила, сжала губы и отвернулась. Ссоры как таковой не было, но не было и прежнего согласия, словно едва заметное непонимание, как трещина, возникло между ними.

А еще он осознал, что учитель Акинобу впервые ошибся, но не мог ему об этом сказать. Впрочем, как только он об этом подумал, учитель Акинобу вышел на палубу и позвал его:

— Мы приблизительно знаем, когда это произойдет. Но если будем вести себя подозрительно, они догадаются, — чуть заметно он кивнул в сторону мостика, где расхаживал кантё.

— Да, учитель, — почтительно согласился Натабура, надеясь, что на этот раз он все-таки ошибся и видение с кровью ничего не значит. Ну и хорошо, ну и пусть, что еще остается — только гадать. Он повернулся к Юке, которая вышла следом и с тревогой спросила:

— Они что-то задумали? — она вначале посмотрела на учителя Акинобу, а затем на Натабуру.

Каждый раз он замирал от ее взгляда. Ему казалось, что в нем скрыто нечто, чего он не может понять. Это тревожило его дух и заставляло сердце биться сильнее. Наверное, за это он ее и любил.

Почти два года странствий научили Юку понимать обоих с полуслова. Если учитель Акинобу старался скрыть мысли, то у Натабуры все было написано на лице. По сути, он все еще оставался мальчишкой, и почему-то ей это все меньше нравилось — в последнее время он стал резок и нетерпелив, словно все, чем он когда-то ее покорил, теперь не имело никакого значения. Юка пугалась самой себя. Неужели это я? — спрашивала она себя. Должно быть, я просто устала и хочу домой. Только где теперь этот дом? Разве что на озере Хиейн? Она представили себе скромный домик, стоящий под соснами в окружении хризантем. И опять в ее мечтах рядом с ней был Натабура. Неужели я ошиблась в нем, подумала она. Неужели? И посмотрела на Натабуру вопрошающе. Однако он опять ничего не понял. Вздернул нос и отвернулся.

— Мы все узнаем на другой стороне острова в храме Богини Гуаньоинь, — заверил ее учитель Акинобу.

Он хотел сказать: 'Дочка, не надо волноваться. Если бы нам грозила настоящая опасность, я бы тебя ни за что не взял с собой'. Но не сказал, потому что боялся выражать чувства, как боялся проявлять свое отцовское отношение к Натабуре.

Его слова еще больше встревожили Юку, но она не подала вида, а лишь подумала, что на всякий случай надо захватить оба меча: тика-катана

* * *

и серебристый мидзукара

* * *

. Ее опасения подтвердились еще и тем, что учитель Акинобу взял свой посох, внутри которого был спрятан клинок. Натабура же вообще никогда не расставался с голубым кусанаги

* * *

* и годзукой+, не говоря уже о сухэ — кольце с крохотным лезвием.

Один Язаки беспечно предавался лени, валяясь до последнего момента. Афра понял, что без Язаки они никогда не попадут на берег, вбежал в каюту и стянул с него козью шкуру, которая служила ему одеялом, вытянул ее на палубу и стал с рычанием трепать. Кряхтя и ругаясь, Язаки вылез на белый свет, помятый и всклокоченный, словно после битвы с духами, и проворчал, равнодушно взглянув на берег:

— Проклятье! Можно было еще спать и спать...

*Кудзэ — оракул.

**Юй — предсказатели гика — полного знания о жизни.

* * *

Тика-катана — облегченный катана.

* * *

Мидзукара — волшебный катана, принадлежащий Богу Ван Чжи.

* * *

*Кусанаги — длинный волшебный меч с рукоятью на две трети утопленной в ножны для того, чтобы уменьшить общую длину. Ручка сделана с зацепом под кисть.

+Годзука — кривой нож с ядовитым лезвием, сделан из когтя каппа.

Даже свежий морской ветер не привел его в чувство. Язаки еще не переварил ужин, возможно, виной был тот самый бэй, которого он вчера проглотил живым. Но его мысли уже потекли в привычное русло. Как бы перекусить? — думал Язаки и поглядывал в сторону камбуза, но не смея на глазах у всех направить туда свои стопы. Пора завтракать, а Бугэй нигде не видно! Словно угадав его мысли, учитель Акинобу сообщил:

— Перекусим в порту.

Пока джонки 'Кибунэ-мару' швартовалась, Афра бегал вдоль борта, мешая команде, и с волнением внюхивался в запахи земли. Но страшно разочаровался, когда Натабура взял его за ошейник и потащил в каюту, приговаривая:

— Покараулишь вещи... покараулишь вещи... Хоп...

Афра упирался всеми четырьмя лапами и норовил выскочить из ошейника. Зубы он показывать не решился.

Учитель Акинобу заступился:

— Возьми его с собой. Если они захотят, то вскроют каюту и убьют его.

Правильно, согласился Натабура, и они впятером сошли на берег. Афра радостно облил тумбы, к которым крепились канаты, а затем разогнал местных собак и гордый пошел рядом с хозяином, который на всякий случай накинул на его шею веревку.

Кантё Гампэй посмотрел им вслед и криво усмехнулся. На четвертый день он решил, что ему мало заплатили. Он давно не испытывал к людям никаких чувств, кроме равнодушия. Они могут быть и шпионами, думал он, скорее всего, работающими на регента. Монахи часто бывают шпионами. Удобная маскировка. Правда, у Акинобу он уже видел знак принадлежности к духовной власти — магатама, но это только укрепило его в мыслях, что пассажиры при деньгах. А деньги — единственное, что имеет смысл в жизни. Кантё Гампэй давно убедился в этом. Золото давало власть. Разве монастыри не рассылали своих людей для сбора пожертвований? Или для укрепления связей с монастырями в других странах? Вера тоже приносит доходы. А деньги делают тебя независимым и сильным. Такие монахи обычно везут с собой богатые подарки. Это и раздражало кантё. Мало, мало, думал он. Всего десять рё! Если бы раза в два-три больше, я бы и не думал их убивать, оправдывался он перед самим собой. Оружия при них нет, если не считать корявого посоха Акинобу, да ножа на груди у Натабуры, который я разглядел даже без всевидящего ока повара Бугэй. Но что сделаешь с ножом против катана или тяжелой нагинаты?* Так что они практически безоружны. Однако это обстоятельство почему-то его не насторожило. Если бы он задался вопросом, много ли он видел людей, путешествующих налегке, то призадумался бы, но жадность помутила ему разум. Ах, да, вспомнил кантё Гампэй, еще есть Язаки. Язаки вооружен по всем правилам: дайсё**: катана

* * *

и вакидзаси

* * *

. Ну и что?! Толстяк не в счет. Всего лишь кусок жира. Я бы с удовольствием пощекотал ему ребра своим перышком, — и Гампэй невольно потрогал рукоять спрятанного в поясе кривого индийского ножа.

Как капитан ошибся! Язаки два года обучался у Акинобу и стал неплохим бойцом. Он не достиг тех вершин, что Натабура, но его козырем были медвежья сила и упорство буйвола, поэтому для большинства забияк, которые встречались в долгом путешествии, он оказывался грозным противником. Хотя по простоте душевной Язаки не мог убить человека бездумно, как подобает дзидай

* * *

* из страны Чу, которой больше не существовало.

Главная цель — Юка, думал Гампэй, отвезем ее в Яшмовый дворец и получим деньги. Теперь, когда он знал, что это девушка, он вообще не обратил внимания на ее оружие, решив, что это всего лишь ради маскировки под юношу. Если бы у него были шире открыты глаза, он бы понял, что у нее не облегченный тика-катана, а нечто иное, чего ему еще видеть не приходилось, — волшебный мидзукара, который мог принадлежать только Богам. Отсюда следовал самый главный вывод — пассажиры не так просты, как кажутся, и лучше с ними не связываться. Но блеск денег затмил взор кантё.

Он позвал повара.

— Пойдешь в город. Возле часовни Сюбогэн есть дом с зеленой крышей. Спросишь Дзимму. Отдашь письмо со словами: 'Я от Цукуси'.

— Кто такой Цукуси?

Такой глупый вопрос мог задать только повар, подумал кантё.

— Неважно, — приступ нетерпения, как маска, исказил лицо кантё Гампэй. — Повтори!

— Рядом с часовней Сюбогэн найти дом с зеленой крышей. Отдать Дзимму письмо со словами: 'Я от Цукуси'.

— Молодец, иди, — сказал кантё, и первые сомнения, как безотчетный детский страх, закрались в душу. Он отнес их на счет плохой погоды и больного колена. Зато сколько золота я огребу, подумал он, наливая сакэ, но не в любимую чашечку, которую подарила жена, а в пиалу побольше. Теперь он мог себе это позволить. Теперь он был на берегу и имел право расслабиться.

*Нагината — изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.

**Дайсё — комплект мечей: катана и вакидзаси.

* * *

Катана — меч стандартной длины.

* * *

Вакидзаси — короткий меч.

* * *

*Дзидай — самурай в стране Чу.

Он написал в письме, чтобы аябито* братства Моногатари** были готовы, когда джонка 'Кибунэ-мару' зайдет Цзилун, что на другой стороне острова. Цзилун был известен как 'мокрый город', поскольку осенью в нем постоянно шли дожди. В Цзилуне кантё Гампэй рассчитывал загрузиться железной рудой, камфорой и чайным листом. Он не хотел упускать даже эту выгоду, хотя с одной стороны джонка была уже перегружена, а с другой Гампэй рисковал быть разоблаченным таинственными пассажирами. Чем дольше они на судне, тем хуже. Хотя... хотя я рискую, думал он, но риск ничтожен. У меня тоже есть своя тайна. Побольше, чем у них. Буду лучше кормить и поить. А в Цзилуне мои пассажиры обязательно посетят храм Богини Гуаньоинь. Все в него ходят. Кантё Гампэй сам периодически ходил, пытаясь узнать свою судьбу. По дороге назад мужчин убьют. Все будет выглядеть, словно на них случайно напали местные бандиты. Я останусь ни при чем.

Таков был его план. Но, как известно, не все планы осуществляются.

Повар Бугэй забежал к себе, надел под варадзи носки таби, потому что на джонке всегда бегал босым, и отправился выполнять поручение кантё.

Первым делом он заглянул на базарную площадь и обнаружил, что пассажиры покупают одежду, а Язаки как всегда жует, да не просто абы что, а большую, просто огромную моти

* * *

, и сок течет по его рукам.

Бугэй осталось только позавидовать. За четверть бу он выпил две чашечки не очень хорошего сакэ. Хотел выпить еще, но передумал, так как привык к теплому напитку, и побежал дальше. Ноги сами принесли его к храму Сюбогэн. В пяти-шести тан

* * *

он разглядел дом с зеленой крышей, увитой до конька виноградом с засохшими гроздьями. На стук вышел крепкий аябито, за оби

* * *

* торчал вакидзаси с черной рукоятью. Лицо в мелких шрамах, словно аябито били всю жизнь. А зубы покрыты черным лаком. Бугэй понял, что попал к Моногатари — в братство морских пиратов Бисайя.

— Что надо?

— Дзимму, — не смутился, однако, Бугэй, хотя его подмывало рухнуть на колени — аябито мог убить без повода, о них ходила дурная слава по всему побережью Нихон и Ая.

— Дзимму перед тобой.

— Я от Цукуси, — у него опять подкосились ноги, потому что аябито посмотрел на него исподлобья, а его глаза, татуированные по внешним уголкам, делали взгляд особенно свирепым.

Спасительная молитва застряла у Бугэй я глотке. Он с трудом проглотил слюну.

— Стой здесь, — приказал аябито и ушел домой читать письмо.

Бугэй присел и перевел дух. На душе царил сумбур. Бугэй достал из-за пазухи сладкий бамбук и стал машинально жевать. Он ждал полкоку, отчаянно труся и собираясь улизнуть при первом же подозрительном шуме. Но постепенно успокоился и даже пересчитал кур, пасущихся на лужайке, затем уток и индюков. Подумал, что неплохо бы стащить одного назло аябито. Даже представил, как это все произойдет: будет много ругани и беготни. И наверное, ушел бы, но поручение кантё надо было выполнить до конца. Наконец появился Дзимму и сказал:

— Передай кантё, что все сделаем, — и зыркнул так, что у Бугэй сердце снова упало в пятки.

Не оглядываясь, он долго бежал в сторону порта. Только увидев базар, перевел дух и сообразил, что можно остановиться, пропустить пару чашечек сакэ и поглазеть на тамошнюю публику. Если бы он задержался хотя бы на кокой, то заметил бы, как из-за тех ворот, в которые он стучался, выбежал три человека. Один торопливо направился в гору, где виднелись дома на обрыве, похожие на пчелиные соты, другой в центр города, где жил одзия+, а третий — в порт. Но был еще один — четвертый, который пошел за ним, за Бугэй.

*Аябито — морские пираты Бисайя.

**Моногатари — братство морских пиратов вако и аябито.

* * *

Моти — толстая лепешка с мясной начинкой и зеленью.

* * *

Тан — 10,6 метра.

* * *

*Оби — пояс.

+Одзия — глава округа.

На рынке Бугэй встретил пассажиров и перекинулся парой фраз с Язаки. Оказалось, что они идут в бани. Язаки даже хотел было присоединиться к Бугэй, чтобы отведать местных яств, молочного поросенка с перцем, например, заодно и выпить, но под неумолимым взором Натабуры, который знал его повадки, не посмел поддаться искушению, а вместе со всеми отправился в бани. А Бугэй в хорошем расположении духа и с чувством выполненного долга вернулся на 'Кибунэ-мару'.

— Все сделал?.. — даже не глянул в сторону повара кантё, презирая его за низкое происхождение и пьянство.

— Все, таратиси кими, — с поклоном ответил Бугэй, стараясь не дышать на капитана, хотя на всякий случай положил за щеку пахучий лист кусу.

— Готовь обед.

— И на пассажиров тоже, таратиси кими?

— И на них.

У Бугэй отлегло от сердца. Значит, не все так плохо. Значит, кантё Гампэй передумал убивать Язаки.

— Слава Будде, — прошептал Бугэй и занялся очагом.

Над джонкой закрутился смолистый запах хикимацу.

* * *

— Что? Подожди... — он чуть обернулся, чтобы лучше разглядеть толпу. Они как раз выбирали для Натабуры рубаху. — Нет. Показалось...

— Да, учитель? — почтительно переспросил Натабура.

— Мне показалось, что за нами следят.

Его действительно насторожил чей-то острый, как шило, взгляд, который не единожды сверкнул в толпе местных торговцев и покупателей.

— Аябито здесь много. Это остров аябито. Их нанимают вако.

— Вот это мне и не нравится, — произнес Акинобу, — сам не знаю почему.

Аябито слыли безжалостными убийцами. Они были коварными, поклонялись Сятихоко — Богу моря, и молились в гротах голове рыбы-чудовища — идзири. Свои кинжалы 'пятнадцать шагов' они мазали ядом древесной лягушки куру. Даже легкораненый человек не уходил дальше полета стрелы.

Натабура хотел рассказать учителю Акинобу о знаке Мус, который он сегодня видел, но не успел.

— Учитель... учитель... — степенно, как и подобает дзидаю, позвал Язаки, — здесь сказано о нас.

Он доедал третью моти, перемазался с ног до головы и был счастлив как никто иной, во все глаза разглядывая разношерстных сирая*.

В центре площади на столбе висел большой, обтрепанный ветрами и дождями листок.

— Почему это? — еще больше удивился Акинобу, а прочитав, сообразил: да, пожалуй, действительно о нас.

В листовке было написано следующее:

'Решение Его Высочества сёгуна Никобо Минамото гласит, что Камаудзи Айдзу — военный правитель восьми провинций: Мусаси, Сагами, Кадзуса, Симоса, Муцу, Кодзукэ, Симодзукэ, Хитати, пользуясь положением, которое он занимает, поднял мятеж и оскорбил Его Величество. Он разорил провинции Симоса, Кодзукэ и Хитати, обложив тройным налогом подданных, и убил должностных лиц, которые пытались урезонить его, сжег в Киото дворец Сандзедоно, подвергнув опасности уничтожения столицу. Он пытал государственных мужей, причинял смерть и изгнание, утопление и заключение под стражу. Он присваивал себе имущество, которое ему по закону не принадлежало, захватывал самые плодородные земли, присваивал должности и раздавал их без соблюдения правил. Он разграбил могилы принцев, выкинув кости на дорогу, не повиновался сёгуну и попирал веру Будды невиданным доселе образом: отказывался молиться в храме, а спускался под землю. Посему он казнен, а его имущество перешло в сёгунату. Его рыжеволосая жена Тамуэ сбежала с возлюбленным и погрязла в прелюбодеянии. Она чинит козни против Его Величества и подталкивает ронинов** к заговору. Повелеваю рыжеволосую Тамуэ схватить и доставить во Дворец Его Величества. Человеку, сделавшему это, полагается 300 рё. А ронинов (дальше шел большой список храбрецов) представить перед Судом Его Величества'.

*Сирая — местные племена.

**Ронин — самурай без хозяина, человек без средств к существованию, бандит.

Кое-кого из перечисленных Акинобу знал. О других слышал. Все они были самураями Камаудзи Айдзу.

— Как бы это не коснулось нашего храма, — сказал он. — Содзу, Ато Такаяма, поддерживал Камаудзи Айдзу, но что-то здесь не так.

— Сэйса, да при чем здесь мы? — важно произнес Язаки, хотя мало что понял из прочитанного, ибо его разум был вечно помутнен перевариванием еды.

— Я знаю господина Камаудзи Айдзу много лет, он предан сёгуну, как сын родной, — сказал Акинобу. — И он не тот человек, который поднимает восстание. Зачем ему восстание? Он недавно женился. К тому же род Минамото весьма слаб и всецело в руках регента Ходзё Дога.

— Но с другой стороны, кого это волнует, — сказал Натабура. Он понимал, что пока они путешествовали, в Нихон что-то произошло, а то, что здесь написано, всего лишь полуправда. — Нас не было два года, — напомнил он, словно тем самым оправдывая их неведение.

— Вот именно. Как бы чего не вышло, — задумчиво потер подбородок Акинобу. — И не коснулось нас. — Но каким боком? Именно с малого начинаются большие события. Похоже, здесь тот же случай. — Он невольно взглянул на Юку. Юка тоже с рыжиной. — Ладно. У страха глаза велики. Идем в бани. Надо смыть грязь странствия.

Последний раз они мылись совершенно случайно, когда на обратном пути попали под ливень в горах. Хорошего в этом было мало, потому что все простыли и долго хлюпали носами.

Юка вздохнула с облегчением. Она всецело доверяла учителю Акинобу, ибо за долгое путешествие он ни разу не ошибся. Натабура очень на него похож, но еще слишком молод для самостоятельных дел. Он только учится, подбираясь к мастерству учителя Акинобу, и иногда делает явные глупости. Правда, в ущелье Курикара, когда защищал мост Сора, он был на высоте самурая. Язаки? Стал настоящим солдатом, но переменчив, как луна. Сегодня он один, завтра — другой. Часто ворчит. Язаки — всего лишь товарищ Натабуры. На него нельзя положиться. Однако он искренен и порывы его чисты. В общем, если бы не страсть к еде, Язаки был бы хорошим другом.

Хватит нам волнений, подумал Акинобу. Это последнее мое путешествие. Вернемся домой и будем жить спокойно. Посадим сад. Наплодим внуков. Все будет хорошо! И все-таки он испугался. Не за себя, а за Юку. Впервые за два года. Мальчишки не в счет. Они сумеют за себя постоять. Сколько было волнений, но я никогда так не боялся, думал он, слепо глядя на листовку. Листовка висела давно, пообтрепалась по краям. Местное население ею явно не интересовалось. Это к лучшему. Забыли. Злоба не может быть долгой. Долгая злоба разлагает душу. Все обойдется. Ему так этого хотелось, словно он уговаривал судьбу.

Что подумал Афра, никто не знал. Он был счастлив хотя бы тем, что находился рядом с хозяином и периодически совал свою длинную морду ему в ладонь, напоминая о себе. А еще он выпросил у него кусок лепешки, когда все перекусывали по пути в сан-суй. И завалился в мужском предбаннике, караулить вещи и оружие. Правда, Акинобу на всякий случай взял посох с собой.

* * *

Вначале аябито Дзимму по кличке Занза* хотел сделать все так, как планировал кантё Гампэй, то есть напасть на чужестранцев в Цзилуне. Убить, обобрать до нитки, а трупы бросить в море. Однако когда вернувшийся Игути сообщил, что чужестранцы направились в бани сан-суй, он подумал, что лучшего шанса расправиться с ними не будет — все голые, без оружия. И девка, наверное, хороша. Если понравится, натешусь, решил он. Собственно, ему было плевать на бизнес кантё, на его планы забрать груз в мокром городе. Кто слишком жаден, тот много и теряет. К тому же гонец в Цзилун за ночь не успеет. Значит, надо послать голубиную почту. Это ненадежно — слишком много соколов развелось на острове. Да и делиться с тамошними местными братьями не очень-то хочется. Оно, конечно, придется, но если ты сделал основную работу, то тебе больше и достанется, рассуждал Занза, хотя в Цзилуне всем заправлял его старший брат Итиро — что значило первый.

И еще что-то смущало Занза, пока он ходил по самой большой комнате. Игути, не особенно затрудняя себя мыслями, подкреплялся сушеной дыней: Занза все придумает, у него хорошая голова.

*Занза — уличный боец.

А смущало два обстоятельства. Первое — хотя кантё Гампэй был должником и с ним можно было не церемониться, у аябито не в почете поступать так, как задумал Занза. Одно это могло вызвать кривотолки в их среде. На Занза и так уже косились из-за того, что он подмял под себя многие семьи. Цена этому — бесконечные стычки, из которых Занза пока выходил победителем. Ладно, решил он, если что, скажу, что забрал долг. Второе — кантё Гампэй сообщил о багаже чужестранцев мимоходом. А багаж должен быть основательным. Не с пустыми же руками монахи возвращаются на материк. Значит, кантё Гампэй что-то утаил от братства Моногатари. А это плохо. Очень плохо. Так плохо, что кантё Гампэй можно и наказать. В следующий раз будет вовремя отдавать долги, подумал Занза и окликнул Игути:

— Собирайся...

— А как же?..

— Сами справимся. Пятерых для этого вполне достаточно.

— А куда идем-то?

— В сан-суй.

— В сан-суй?!

— Ты же сам сказал, что чужаки пошли в баню?!

— А... Ну да... — немного оторопело согласился Игути. — Я как-то не подумал.

— Чего думать-то, — уверенно сказал Занза, надевая поверх рубахи легкую кольчугу, а на нее черное шелковое боевое кимоно. — Их всего трое...

— Пятеро... — счел нужным напомнить Игути.

— Женщина и собака не в счет.

— Не в счет, — согласился Игути и хотел добавить, что собака непростая, а тэнгу, и что с ней как раз шутки плохи. Но промолчал, подумав однако, что лично он ни за что с этой собакой не связался бы.

Он так и не понял, были ли его мысли предвидением, по привычке решив всецело положиться на Занза.

* * *

Язаки сам не понял, как у него получилось.

Мгновение назад он блаженствовал, сидя в офуро*.

Они уже получили свое: им сбрили поросль на лице, укоротили волосы и подвергли расслабляющему массажу. Пар с едва заметным сернистым запахом поднимался от источника к отверстию в крыше. Банщица нежно, как младенцу, терла спину. Порой Язаки казалось, что этого недостаточно, и он неистово помогал ей эку** — сосновой лопаточкой на длинной ручке.

Вдруг в бочку что-то ударило с такой силой, что Язаки заметно качнуло вместе с мыльной водой:

— Буль... — он пустил пузыри.

Банщица крякнула:

— Э-э-э... — и, похоже, уселась на пятую точку.

А из-за края офуро перед Язаки возникло усатое лица. Огромный черный глаз в ореоле татуировки целое мгновение разглядывал его.

— Буль-буль-буль... — Язаки погрузился с головой, решив, что ему померещилось, а потом с криком: 'Симатта!'

* * *

недолго думая, ткнул ручкой эку в этот самый глаз и вылетел из бочки, как пробка из бутылки.

Ткнул он в этот глаз по двум причинам: во-первых, Язаки ничего не терял — если это дух или демон, то все хонки вне закона, а во-вторых, одна из заповедей учителя Акинобу гласила: 'Бей, не думая, иначе умрешь первым'.

Еще находясь в воздухе, Язаки убедился, что люди в черных кимоно — не хонки, а аябито с черными зубами. Как известно, хонки не имели не только оружия, но и ног. Двое из нападавших размахивали нагинатами, еще двое — катана, а тот, которого Язаки ткнул в глаз, был вооружен яри

* * *

с двумя горизонтальными рожками. По непонятной причине с первого удара он не сумел пробить офуро. Язаки приземлился рядом с ним на каменные плиты купальни. Ойкнул. Мимоходом выдернув копье, которое застряло в бочке, ударил им аябито, который никак не мог извлечь из глаза эку, и, не глядя на дело рук своих, бросился в свалку, которая перемещалась в облаках пара из одного угла комнаты в другой. Периодически из нее вываливался аябито и устремлялся назад.

Одного из них Язаки поддел как раз в тот момент, когда аябито лишился равновесия явно от сильного удара и, раскинув руки, вылетел на середину купальни. Это был Игути. Уроки, которые в течение двух лет Язаки брал у учителя Акинобу, не прошли зря — он ткнул Игути лезвием под руку — туда, где, по идее, защита слабее всего, а рукоятью с размаху ударил по лбу.

*Офуро — большая деревянная бочка для мытья.

**Эку — скребок для тела.

* * *

Симатта — демон.

* * *

Яри — прямое копье.

Однако то ли лоб у Игути оказался чугунным, то ли под одеждой была надета кольчуга, только убить его с первого удара не получилось. Увидев перед собой нового противника, аябито живо развернулся к нему и махнул вакидзаси. Откуда только у Язаки взялось проворство: несмотря на свой вес и три складки жира на животе, он подпрыгнул так высоко, что меч только просвистел под ним, зато что есть силы всадил в макушку аябито один из рогов яри. Вопреки ожиданию удар не принес желаемого результата — на аябито был конусообразный топпаи*, и яри просто скользнул на ободок шлема, не причинив особого вреда его владельцу, хотя и немного остудив его пыл. Впрочем, в следующее мгновение аябито дико блеснул глазами, зарычал от восторга, как зверь, и снова бросился на Язаки, у которого душа ушла в пятки. Язаки даже замахнулся еще раз, но как-то безнадежно, вяло, потеряв от страха половину прежней силы, и понял, что нарвался на опытного противника. Наверное, это было его последним мгновением жизни. По крайней мере, он так подумал. Вдруг Игути остановился. Причина заключалась в Афра, который вцепился ему в ногу, дергал и рычал, как сто львов. Игути ничего и никогда не боялся, но слышал, что тэнгу может утащить человека живьем в царство мертвых, где этот человек никогда не найдет покоя, бродя в страшном одиночестве. Игути замешкался, он попытался отшвырнуть пса, но ничего не получилось. Афра только сильнее дернул и едва не сбил Игути с ног. Этого мгновения оказалось достаточным, чтобы Язаки наконец прицелился и попал одним из рогов яри прямо в тёхэн** — отверстие в топпаи над макушкой. Такого удара аябито выдержать не мог. Он замер, руки у него опустились, потом подкосились ноги. Целое мгновение он еще боролся со смертью, стоя на коленях, затем с хрипом завалился на бок, и Язаки на всякий случай ткнул его яри в грудь.

Последним оказался Занза. Гордость аябито не позволяла ему сдаться. Ближний бой с двумя опытными противниками выжал из него все силы, и он пропускал удар за ударом. Он был изранен и чувствовал, что ему не справиться: казалось, старик ничего не делает, но каждый раз его клинок, который он неожиданно выхватил в начале схватки из посоха, находит прорехи в защите Занза. Сам же Занза убить старика никак не мог, натыкаясь на мастерскую оборону или попадая в пустоту. А когда ирацуко убил Иманава и повернулся в их сторону, старик уступил ему место. На его губах мелькнула коварная улыбка. Занза понял, что сейчас умрет. Ирацуко, которого старик назвал Натабурой, не был вооружен. Но судя по тому, как Натабура расправился с двумя предыдущими противниками, это ничего не значило. Натабура владел стилем борьбы, о котором Занза не имел ни малейшего понятия: противник использовал технику сближения и уклонения, а во время удара блокировал запястье с мечом. Но это было еще не все. В отчаянии Занза два раза махнул катана, стараясь поразить Натабуру в голову, и оба раза промазал. Из-за потери крови движения его стали вялыми и потеряли концентрацию. Третий раз Натабура ударить не дал, шагнул вперед, и Занза опустил меч — все было кончено. Их взгляды встретились. Натабура сделал то, что в айки

* * *

называлось 'дернуть противника'. Занза среагировал, попытавшись ударить его хотя бы по ноге. Но казалось, Натабура предугадывает его действия: рука Занза только начала движение, а Натабура схватил ее, потянул на себя, пропустил вакидзаси мимо бедра, переломив запястье, и сделал бросок. Выбитый вакидзаси еще не коснулся пола, а ноги Занза взметнулись выше головы. Падение было сильным и неожиданным. Напоследок Натабура, страшно глядя ему в глаза, вынул душу с помощью сухэ

* * *

— кольца, которое носил на среднем пальце правой руки. Смертоносное движение крохотного лезвия напоминало написание иероглифа 'пламя'. Из шеи Занза ударила струя крови толщиной в полтора сун. Он попытался было вскочить, поскользнулся, упал, снова вскочил, еще раз упал и больше не смог подняться — ноги сделались ватными и непослушными, а в голове возник нарастающий звон, словно дух смерти призывал в хабукадзё

* * *

*. Угол купальни до самого потолка окрасился кровью. И сколько Занза ни старался зажать рану, ничего не получалось. Он еще жил, но на него уже никто не обращал внимания. В последнее мгновение жизни он услышал:

— Фу ты... — произнес Натабура, вытирая лоб и с удивление рассматривая окровавленные руки.

Все трое были голыми, все трое были перепачканы с головы до ног кровью, но никто не получил даже царапины. На полу же, как груда тряпья, валялись пятеро аябито.

— Да ты молодец! — похвалил Акинобу. — Двоих свалил!

*Топпаи — шлем-конус, сплющенный на вершине в виде лезвия.

**Тёхэн — отверстие на вершине шлема, которое называлось 'дыра для дыхания'.

* * *

Айки — борьба без оружия.

* * *

Сухэ — боевое кольцо с лезвием.

* * *

*Хабукадзё — ад.

— Сэйса! — радостно выпятил жирную грудь Язаки. — Если бы не он, — и глазами показал на Афра, — я бы честно говоря, не справился. Но я очень и очень старался, я...

— Потом расскажешь... — остановил его Акинобу движением руки. — Пора убираться, пока к ним не явилась подмога, — он пнул одного из аябито, из-под ноги которого расплывалось кровавое пятно.

Натабура посмотрел на пол, и только теперь обратил внимание на сырой запах крови, смешанный с запахом мочи, испражнений, и вспомнил свой мусин. Вот оно — сбылось, подумал он. Значит, все один к одному! Значит, судьба к нам еще благосклонна.

— Юка! — воскликнул он и бросился в соседнее помещение.

— Стой! — крикнул учитель Акинобу. — Стой! Не шевелись!

Подошел и коротким движением снял у него со спины что-то, похожее на тень.

— Что это, сэйса? — спросил Натабура, в нетерпении делая шаг туда, где находилась Юка.

— Ничего, иди, иди... — спокойно ответил Акинобу, комкая и пряча за спиной то, что снял с Натабуры.

Если бы они за два года хотя бы раз мылись в нормальной бане. Раньше надо было разглядеть. Где же это произошло? Где на Натабуру повесили гэндо Амида?* Не в храме ли Исияма, где мы просили благословения у Богов? О Фудо**, сидящий в пламени, помоги. И как я не догадался, что если постоянно не везет, то на нас лежит проклятие. Тогда бы путешествие не было таким тяжелым и в итоге бессмысленным. Хотя, собственно, почему? Ведь, по крайней мере, все остались живы! А с Советом Сого я как-нибудь разберусь, пусть мы и потратили его деньги не по назначению. Кто-то в нем очень хотел, чтобы у нас ничего не получилось.

Они вымылись от крови. Но прежде учитель Акинобу обыскал одного из аябито и выпотрошил его кошелек, потом сунул в него гэндо Амида, которую снял со спины Натабуры и, тщательно завязав, повесил на шею.

Когда они с Язаки, впопыхах одевшись, выскочили из предбанника в общий зал, там уже стояли Натабура с Юкой, и Юка в слезах ему выговаривала:

— Я ведь все чувствовала... чувствовала, только сказать боялась. Я ведь думала... что ты чужой, чужой!

— Был чужой. Притягивал ко всем нам неудачу, но теперь все позади, — сказал учитель Акинобу, и потряс кошельком с гэндо Амида. — А теперь, как и прежде, мне сын, а тебе — муж.

— Муж... — как эхо повторила она и ткнулась в обнаженную грудь Натабуры.

— Может, выкинуть эту гадость, сэйса? — спросил Натабура, с благодарность посмотрев на учителя.

— Нет, — покачал головой Акинобу, — она нам укажет, кто наслал проклятие.

— То-то я чувствовал, что мне тяжело дышать, — признался Натабура. — Я сам себя не узнавал. Кими мо, ками дзо!

* * *

— Я тоже тебя не узнавал, — признался Язаки, с почтением поглядывая на Акинобу.

Что же все так? — подумал Натабура. Один Афра беспечно ткнулся холодным носом в колено, задрал морду и преданно посмотрел в глаза.

— Хватит миловаться, — сказал учитель Акинобу и сунул Натабуре одежду. — Потом наговоритесь. Судно!.. Судно!..

— Ах, да!.. — спохватился Натабура. — Спасибо, сэйса... спасибо...

И они бросились в порт. Афра бежал впереди, от радости смешно взбрыкивая.

Глава 2

Триумф кантё

Дурные вести распространялись, как лесной пожар. Мало того, что персонал и хозяева сан-суй, громко крича, разбежались кто куда, но и базар оказался абсолютно пуст. По брошенной площади в обществе растерявшихся куриц и поросенка, горланя песни, бродил счастливый пьяница. Увидев страшных людей, а особенно окровавленного Натабуру, он принял их за хонки и бросился бежать, но, не рассчитав силы, упал посреди огромной лужи. В сторону отлетела бутыль с сакэ.

— А-а-а... симатта!.. — голосил он, разгребая грязь и извиваясь, как огромный червяк.

*Гэндо Амида — тень Будды Амида, сотворенная из одной злобы.

**Фудо — Бог, отгоняющий злых духов.

* * *

Кими мо, ками дзо! — очистительная, охранительная молитва.

А в храме Сюбогэн тревожно ударили в колокола. Над ближайшим лесом взвились птицы, сбились в стаю и унеслись в сторону гор.

Кантё Гампэй ушел бы, да треть команды отлучилась в город, а та, что занималась погрузкой, задала стрекача, как только по непонятной причине стал пустеть порт. Обычно такое случалось перед появлением вако.

Всех как ветром сдуло. Напрасно кантё Гампэй грозился всяческими карами, призывал в свидетели Богов и показывал на пустой горизонт — его никто не слышал. Напрасно он клялся никому ничего не заплатить. Остался один Бугэй, который, ничего не ведая, готовил обед, напевая себе под нос тоскливые песни моряка, раз за разом прикладываясь к заветной бутылочке, да три матроса, которые укладывали в трюме грузы. Остался также боцман Дзидзо, который плавал всю свою жизнь, ничего не боялся и с презрением относился к тем сухопутным крысам, которых кантё набирал в качестве команды. Он называл их ксо* и не считал за людей.

Гампэй послал его вначале закрыть трюм, чтобы не сбежали трое оставшихся матросов, а затем на корму — рубить швартовый канат. Сам же он принялся освобождать нос джонки. Но не успел. Афра, расправив крылья, перемахнув полоску воды, отделяющую джонку от пристани, и очутился на палубе. Вслед за ним прыгнул Натабура. Кантё Гампэй отступил и замахнулся ножом. Грозен был Афра с оскаленной пастью.

— Даже и не думай... — предупредил Натабура, выхватывая голубой кусанаги.

Ни один мускул не дрогнул на обветренном лице кантё Гампэй, но нож он убрал. Кантё был страшно зол: мало того, что команда разбежалась, так еще оказалось, что груз, который везли пассажиры, состоит из каких-то бумаг. Неужели находятся люди, которые из-за этого готовы рисковать жизнью? Должно быть, они сумасшедшие, а деньги прихватили с собой. Все сорвалось! Все! Хотя стой, нет, не все проиграно. У кантё Гампэй появился коварный план, как вернуть судно.

Краем глаза Натабура наблюдал, как на борт поднимаются Юка, учитель Акинобу и Язаки.

— А теперь режь! — скомандовал он, когда учитель Акинобу направился на корму к боцману. — Режь, говорю! Хоп!

Как раз вовремя. Похоже, на берегу очухались, и местные власти послали наряд стражи: все те же чернозубые аябито бежали по склонам берега в порт, размахивая оружием. В воздухе на все лады пели стрелы. Но ни одна из них не упала даже вблизи джонки.

Ветер с гор Аюшанэ потащил джонку 'Кибунэ-мару' на середину бухты Такао. Вокруг кормы закручивались водовороты.

— Иди к рулю и правь! — приказал Натабура. — А ты, — крикнул он боцману, — показывай, как ставить паруса.

И хотя все впятером: учитель Акинобу, Натабура, Язаки, повар Бугэй и боцман дружно тянули тали, огромный парус на средней мачте так и не смогли поднять даже до половины нужной высоты. Циновки, из которых он был сделан, намокли, слежались и стали тяжелее горы Фудзияма. Пришлось на первых порах ограничиться маленьким парусом на передней мачте, и вовремя: вода посветлела, и под кормой уже была видна песчаная рябь на дне.

Когда джонка кое-как развернулась и, коснувшись несколько раз дна, вышла из бухты в открытое море, выпустили матросов и подняли еще два паруса. Боцман Дзидзо по привычке раздавал своим подчиненным зуботычины. Капитан командовал. Нож Натабура у него на всякий случай отобрал и бросил в море.

С тех пор, как учитель Акинобу освободил его от гэндо Амида, словно гора скатилась с плеч. Тело стало легким и сильным, ноги пружинистыми и неутомимыми — сами носили от кормы до носа. Но глаз ни с кантё Гампэй, ни с боцмана Дзидзо Натабура не сводил. Этим же занимались еще четыре пары глаз: Юки, Акинобу, Язаки и, конечно, Афра, который словно приклеился к кантё и стерег каждое его движение, рыча и показывая ему огромные белые клыки.

Молодец, думал Натабура, молодец!

За два года они стали единой командой и понимали друг друга с полуслова. Однако все же не уследили. Самый шустрый из матросов разбежался, ласточкой прыгнул за борт и поплыл к берегу, до которого было не меньше двух ри**. Никто так и не понял, чего он испугался.

— Вернись, ахо! — крикнул боцман Дзидзо, показывая куда-то в сторону. — Вернись! Эх!.. — и в отчаянии стукнул кулаком по борту.

Натабура разглядел черный плавник акулы. В отдалении, там, где волны сливались с блеском солнца, мелькнул еще один. Это были океанские акулы, привыкшие сопровождать джонки, с которых за борт кидали отходы. Поэтому они восприняли матроса в качестве большого куска мяса.

*Ксо — дерьмо.

*Ри — 3,9 километра.

— Может, успеет?.. — с надеждой произнес боцман, вглядываясь в море. — Амакуса хороший пловец.

Действительно, за матросом тянулся бурун воды, а руки мелькали, как жернова мельницы. Все же они с Натабура кинулись к ялику и уже спустили было его за борт, когда среди шума волн и ветра взметнулся далекий крик, и Натабура невольно поискал взглядом. То место, где мелькала голова матроса, окрасилось в красный цвет. Тут же все пропало, и только прежний отблеск солнца слепил глаза, как будто дух Амакуса напоследок предупредил об опасности.

— Амакуса всегда был слишком умен для матроса... — со вздохом произнес боцман Дзидзо.

— Кими мо, ками дзо! — съязвил Натабура. — Ум вследствие опыта или ум вследствие глупости?

— Если бы вследствие глупости, то надо обвинять только меня, — горько произнес Дзидзо. — Я ведь сказал, что в Нихон вы всех убьете.

Оказалось, что, несмотря на свою грубость, Дзидзо переживал за экипаж.

— Зачем? — удивился Натабура.

Он знал таких людей, преданных хозяину душой и телом. Но на этот раз ошибся — боцман берег свой экипаж и готов был защищать его до последнего вздоха, потому что сам вышел из матросов.

— Чтобы лучше работали.

Натабура вовремя оглянулся:

— Парус! Хоп!

Тяжелый гик едва не снес им обоим головы. Джонка развернулась и потеряла ход. Рулевое колесо вращалось по воле волн. В три прыжка Натабура взлетел на мостик и попытался выровнять джонку, которая как раз оказалась между двумя волнами и угрожающе кренилась на борт.

На палубе команда под управлением боцмана переложила паруса, и джонка 'Кибунэ-мару' словно нехотя, зачерпнув при этом пенистую воду, набрала ход, выпрямилась и стала носом к волне. По палубе разметало тяжелый груз в ящиках, а в трюме что-то громыхнуло.

Совсем близко промелькнул Сёнкаку*. Об его острые, как мечи, камни, разбивалась пена. Бисайя все еще прикрывала джонку от настоящих, океанских волн, которые приходили с юга-запада.

Везет, решил Натабура. Кажется, сегодня наш день, и судно неплохое, даже груженное под завязку.

— Где? Где капитан? — спросил он у подбежавшего боцмана Дзидзо и только после этого обнаружил открытый люк сбоку. Из него доносились странные и одновременно знакомые звуки.

— Люк всегда был под замком. Ключ имелся только у капитана! — крикнул боцман, когда Натабура с опаской приблизился к люку.

— Разве ты не с этой джонки? — оглянулся он, все еще не доверяя боцману.

— Меня, как и всех, наняли в Жунчэне. Но из разговоров с капитаном я понял, что джонка грузилась выше по течению Сицзян**, в Учжоу

* * *

.

— В стране Тысячи Могил? Хоп?!

Что там можно грузить, удивился Натабура, там же одни усыпальницы? Эти пустынные районы мало кого привлекали. Безводные и сухие, они не были приспособлены для людей, быть может, только для хонки.

— Да... — похоже, боцман Дзидзо тоже удивился, потому что неожиданно замолчал.

Столетиями императоров Ая хоронили в меловых горах Учжоу. Город Учжоу в триста сато

* * *

от реки занимался исключительно обслуживанием усыпальниц. Династии каменотесов, землекопов, носильщиков и стражников жили в нем. Они не сеяли и не жали. Не разводили скот и не охотились. Они ублажали души покойников, насыпая им холмы величиной с горы, опуская в усыпальницы еду и воду, а также рабынь и солдат. С некоторых пор солдат стали делать из обожженной глины, надевая на них доспехи и всовывая в глиняные руки настоящее оружие.

— А где же предыдущий экипаж?

Боцман Дзидзо только пожал плечами.

— Тебе не показалось это странным?

*Сёнкаку — скалы вблизи Бисайя.

**Сицзян — река в Китае.

* * *

Учжоу — город в Китае.

* * *

300 сато — около 160 километров.

— Рейс в одну сторону. Все плыли домой, — пояснил Дзидзо не очень уверенно.

Казалось, он оправдывает собственную глупость. Для капитана выйти в море с неопытной командой слишком опасно, этот риск мог перевесить только очень и очень большой куш. Значит, у капитана есть тайна, догадался Натабура. Но судя по всему и прежде всего по честным глазам боцмана, он не только не в курсе дела, но хитрый кантё обвел и его вокруг пальца.

— Мне обещали один рё, — словно оправдываясь, произнес боцман.

— А кто, кроме капитана, был в Учжоу? Хоп?

— Только повар Бугэй.

Ага, отметил для себя Натабура, надо его расспросить, — и прыгнул в люк. Оттуда, среди других звуков, слышалось грозное рычание Афра с нотками паники, словно пес столкнулся с демоном и не мог справиться, но и отступать не хотел, а ждал появления его — Натабуры. У них было так заведено: где один, там и другой. Откуда на джонке демоны, когда миры официально разделены? — успел подумать Натабура, пересчитывая боком все ступени, потому что спешил. — Они давно перешли жить в сказки и предания.

В первые несколько мгновения, пока глаза не привыкли к темноте трюма, он стоял под люком, даже не подумав, что здесь он как на ладони и что если у кантё есть лук, лучше момента не найти. И действительно: 'тук' — рядом, в основание деревянной опоры, воткнулось короткое копье. Бросили его неумелой рукой, потому что оно летело не по прямой, а по дуге. Древко не дрожало, а раскачивалось из стороны в сторону. Все это Натабура осознал, когда уже отступал в сторону, чтобы спрятаться в тень.

Звуки доносились справа, где угадывались какие-то ящики, тени и еще нечто громоздкое. Как бы мне пригодился вакидзаси, с сожалением подумал Натабура, и двинулся туда, ощущая дурное предчувствие. Драться длинным кусанаги в трюме с низким потолком было крайне неудобно. И хотя короткий вакидзаси годился разве что против легковооруженного воина, потому что им трудно нанести смертельную рану, в ближнем бою он незаменим, с его помощью можно устрашить любого противника.

Рыжий подпал Афра он разглядел сразу. Афра пятился задом и истерически рычал. Но как только почуял Натабуру, стал яростно нападать на невидимого врага. Из пасти у него летела пена. По спине Натабуры пробежали мурашки. Так происходило всегда. Это было привычно — холодное чувство ярости и собранности перед боем.

Держа кусанаги двумя руками не над головой, а чуть сбоку, чтобы не зацепить балки под потолком, Натабура перепрыгнул через Афра и за ящиками увидел смутную фигуру воина. Он показался Натабуре слишком громоздким. Не то чтобы выше его ростом, а как-то шире и мощнее. Да и доспехи поблескивали как-то странно, словно были неметаллическими. Все это за доли мгновения пронеслось в голове, и он ударил наискось, целясь в шею, полагая, что если даже и не разрубит сикоро*, то хотя бы заставил врага отступить. Самое плохое, заключалось в том, что он не видел рук противника и действовал вслепую, полагая, что противник не успеет ответить. Удар вышел классический — 'тяни-толкай', и пришелся на верхнюю треть кусанаги. Обычно таким ударом Натабура легко валил человека. На этот раз все пошло не так. Удар получился очень жестким, словно по скале, с сухой отдачей в рукоять. Даже заболели ладони. Любой бы другой меч сломался. Но голубой кусанаги выдержал — только во все стороны брызнули искры. И то, что Натабура увидел за это мгновение, удивило его больше всего: в темноту трюма тянулись ряды воинов-истуканов, а между ними шмыгал никто иной, как сам кантё Гампэй. В затхлом воздухе стоял очень знакомый запах, словно из святилищ Нихон. Натабура сразу не мог вспомнить, с чем конкретно он связан.

— Стой! — крикнул Натабура, делая привычное движение, которым стряхивают кровь с меча, прежде чем бросить его в ножны, и ближайший к нему воин повернул голову. — Стой!

А тот воин, которого он ударил, со скрипом поднял копье и ударил древком об пол:

— Бух!!!

И тотчас же весь трюм наполнился движением. Истуканы словно проснулись от долгого сна.

Кими мо, ками дзо! Да это хирака**, сообразил Натабура, отступая к люку и оттаскивая за ошейник злобно хрипящего Афра, который, ничего не понимая, готов был стоять насмерть и никуда не отступать. Натабура слышал и читал о самураях из обожженной глины, но никогда их не видел. Такие войны крепче стали, и кусанаги их не возьмешь. Здесь нужна тяжелая булава. Хирака принадлежали царству мертвых. Они охраняли и сражались за китайских императоров, ушедших в область за Луной. Но никогда не приходили в мир живых. Кантё Гампэй, что-то бормоча, бегал среди них. Терпко пахло чем-то знакомым. Да он их оживляет, понял Натабура. Но как?

*Сикоро — элемент шлема, прикрывающий шею.

**Хирака — воин из обожженной глины.

— Все! Все! — успокаивал он друга и подталкивал его вверх по лестнице, с ужасом чувствуя, что один из хирака двинулся следом за ними.

Афра не хотел лезть по лестнице. Он извивался, как сломанный во многих местах стебель, щелкал зубами, выражая презрение к противнику и за одно к хозяину. И вообще, выказывал полное неподчинение. В другое время Натабура примерно наказал бы его, но сейчас было не до этого — пол мелко подрагивал под тяжелыми шагами, а у самого Натабуры не было никакого желания вести бой с неизвестным противником в тесном трюме.

— Давай! Давай же! — твердил он, вытолкал Афра, и в этот момент его кто-то цапнул его, как собака, за ногу.

Натабура попробовал было брыкнуться, но словно ударил по камню и с ужасом подумал, что если схватят за вторую ногу, то можно вообще не выбраться из трюма. Не оглядываясь и не теряя ни мгновения, он уцепился за ступени и полез наверх, с большим трудом подтягивая за собой того, кто мертвой хваткой висел на нем.

Сверху уже тянулись руки. Он даже разглядел встревоженные глаза Юки. А когда его голова появилась из люка, учитель Акинобу, Язаки и боцман Дзидзо подхватили и потащили его на палубу. Они старались целую кокой и не могли справиться. От боли Натабура искусал себе все губы. Вслед за Натабурой появился не хирака и не кантё Гампэй, которого все ожидали увидеть, а странное существо — ганива*. Грубая, бесформенная голова с мощными челюстями молча и беспощадно жевала ногу Натабуры. Акинобу ударил посохом что есть силы — по глазам, по носу. Но это было все равно, что клинком дробить камень. Всего лишь три песчинки упали на палубу и всего лишь три искры улетели за борт. Запахло серой. Ганива же завилял хвостом, как настоящая собака. Должно быть, ему было щекотно, а потом, довольный, зарычал, показывая в углах пасти каменные губы.

— Берегись! — взвизгнул Язаки и забегал, и забегал вдоль борта, прижимая руки к груди.

Обычно он так кричал, когда не знал, что ему делать, а бегал, потому что было страшно. Все это Натабура заметил как бы мимоходом, потому что его внимание, как и всех, было приковано к ганива.

Из люка показалась голова хирака в коническом шлеме, на котором даже кисточка была каменной. Плоское, скуластое лицо воина с редкими усиками ничего не выражало. Оно было неподвижным, как маска, — мертвые глаза, мертвые губы. Только там, в глубине зрачков шевелилось что-то живое. Боцман Дзидзо подскочил и ударил что есть силы тяжелым китайским мечом. Будь на месте хирака человек из плоти и крови, его бы голова покатилась по палубе. Однако с хирака ничего не случилось. Только верхушка шлема вместе с кисточкой отлетела к борту. Это не произвело на хирака никакого впечатления — он все так же равномерно и неумолимо, как смерть, лез на палубу, протискиваясь в люк, который для него оказался слишком узким. В одной руке он держал длинное копье, с конским волосом возле наконечника, в другой — прямой китайский меч.

О Натабуре тотчас забыли. Все забегали. Закричали. Боцман Дзидзо бросился в кладовку за масакири** и другим тяжелым оружием. Натабура ударил ногой ганива в морду, понимая, что это ни к чему не приведет, — только сделал себе так больно, что на какой-то момент потерял связь с реальностью. Спас его Афра. Он вырвался из рук Юки и прыгнул. Этого ганива вынести не мог. Должно быть, он любил сородичей из плоти и крови больше, чем людей. Разомкнув челюсти, он прыгнул на Афра. Натабура пнул его что есть силы здоровой ногой в бок и не дал вцепиться в Афра. Да и сам Афра оказался не так прост. Он обладал такой ловкостью, о которой ганива не имел понятия. Его огромные челюсти щелкнули в воздухе, потому что Афра взлетел, а потом атаковал сверху. Если бы это была настоящая собака, то ее шансы были бы минимальны, ибо Афра в таких случаях перекусывал шею. Но в данном случае его клыки всего лишь поцарапали камень. Зато Натабура успел вскочить, и они с учителем Акинобу схватили ганива: один за холку и уши, чтобы ганива никого не укусил, второй за задние лапы. Хирака почти вылез из люка. Язаки бегал и кричал, бегал и кричал:

— Натабура!.. Натабура!..

*Ганива — глиняный демон в виде собакообразного существа.

**Масакири — тяжелый штурмовой топор с массивным обухом.

Юка подбежала и ударила тем, что осталось от тяжелого китайского меча. Во все стороны брызнули искры и крошки камня. Хирака, ни на что не обращая внимания, выпрямился и приготовился встать. На нем поблескивали старомодные доспехи времен Тан, а меч был проржавевшим и кривым. Все это Натабура увидел в тот момент, когда они с учителем Акинобу приподняли ганива, который весил, как откормленная свинья, и, перевалив через борт, бросили в море. Натабура повернулся, чтобы защитить Юку, но откуда-то сбоку, как демон, налетел боцман Дзидзо с масакири и решил все дело, отколов одним ударом хирака голову. Она с гулким стуком покатилась по палубе, и тогда все заметили, глаза у головы мигают, как у настоящего человека. Должно быть, хирака все же испытывал боль. Он поднялся с колен и даже сделал размашистое движение копьем, задев мачту, но сразу стало понятно, что каменный самурай ничего не видит, поэтому удар пришелся в никуда. Акинобу же, схватив второй топор, который принес боцман Дзидзо, подкрался, нанес удар от плеча сзади и отколол руку с копьем, а боцман — руку с мечом. Все замерли, наблюдая, что будет дальше, лишь боцман ухватился за штурвал и в очередной раз поставил джонку носом к волне. Повар Бугэй вместе с матросами боролся с гиком. Хирака сделал пару неуверенных шагов. Внутри его родился странный звук — так зовут сородичей на помощь, и только тогда Натабура сообразил захлопнуть люк и накинуть дужку. Тотчас снизу ударили — раз, другой, но безуспешно, как в плиту гробницы.

После этого он вспомнил о ноге, захромал, все и поплыло перед глазами. Юка, вглядываясь в него тревожными глазами, тотчас оказалась рядом, подставила плечо, и, он, споткнувшись, как-то неловко плюхнулся на палубу и оперся спиной о борт джонки. Рана казалась пустяковой. Однако крови было, как из борова: забрызгал весь мостик, Юку напугал. Натабура хотел сказать, что ничего — выпутывались и не из таких положений, но все куда-то пропали, и он увидел цветистый сон, из тех, что называется вещим, но только не понял ничего, словно он находился в цветущей долине, такой яркой, что в жизни таких не бывает, ручей под ногами, бегущий весело среди мшистых камней, и голубое небо. Надо было что-то сделать, но он никак не мог сосредоточиться и понять, что именно, словно его звали со всех сторон, а он не решался определить направление. Потом откуда-то из выси родился звенящий звук, переросший в нечто, что не имело смысла, и Натабура пришел в себя оттого, что ногу ему поливали теплым сакэ, а Юка, обливаясь слезами, держала наготове чистое полотно.

— Не... — с трудом разлепил он зубы, — не... — сел, подтянул ногу и окончательно пришел в себя. — Не надо. Я сам... — наложил ладони и прочитал молитву Богу Дзюродзин — одному из семи Богов удачи. Хоп! Перевел дух.

Главное не забыть молитву. Конечно, учитель Акинобу лечил даже лучше, но он был занят тем, что расправлялся с хирака. Боль отпустила. Натабура сумел выровнять дыхание, стараясь не смотреть на ногу, под которой образовалась лужа крови. После этого опустил руки на лодыжку и прочитал молитву Богу долголетия — Фукурокудзин. Стало совсем легко, и он даже осторожно попробовал шевельнут ступней. В ней еще жила едва заметная боль, больше похожая на отголоски воспоминания. Тогда он разрешил Юке и Афра заняться ногой. Афра вылизал раны, пока Юка обрезала штанину над коленом. Не пожалев сакэ, она наложила моксу* и завязала рану чистой тканью. Впрочем, Натабура знал, что это излишне. Просто не хотел больше ее волновать. Затем встал, и Юка протянул ему пиалу с сакэ.

В крышку люка снова ударили так, что выгнулись петли. Но Учитель Акинобу и Язаки уже притащили ящик с бронзовыми гвоздями и взгромоздили его сверху. Удары стали глухими, а затем вообще прекратились.

— Я знаю, откуда они... — сказал Натабура, осторожно ступая на перевязанную ногу.

Афра от радости подпихнул лобастой головой его руку.

— И ты догадался? — повернулся к нему учитель Акинобу. — Тихо...

Тогда они прислушались. Даже Язаки, который успел сбегать на камбуз и нервно жевал сушеные финики, обратился в слух, невольно копируя движения Акинобу. Афра заворчал — он слышал лучше всех.

А потом и они услышали: били где-то в середине корпуса — равномерно и чем-то тяжелым, как осадное орудие. Все, кроме боцмана, скатились с мостика на палубу.

— Что они делают? — спросил Язаки, с тревогой глядя под ноги.

— Похоже, ломают перегородки в трюме, — объяснил Акинобу.

— А зачем?

— Сейчас полезут как тараканы, — предположила Юка, и почему-то посмотрела на нос, где были еще два люка.

— Надо завалить трюмные крышки, — предложил Язаки.

Натабура одобряюще хлопнул его по плечу.

— Я даже не думал, что они могут ожить, — обескуражено произнес Бугэй, не в силах тронуться с места.

— Где вы их взяли? — спросил Натабура.

— В усыпальнице Сунь Ятсеня, — нехотя ответил Бугэй.

— Так я и знал!

— Теперь понятно, почему он в таких доспехах, — заметил Акинобу. — Им двести лет. Но почему они ожили?

— У кантё есть волшебный порошок... — ответил Бугэй.

*Мокса — растение, содержащее, 'зеленку'.

Хоп! — едва не воскликнул Натабура, но вовремя прикусил язык. Значит, в этом всем замешаны Боги, ибо только Боги владели волшебным порошком. Лучше об этом никому не знать. А кто догадался, пусть догадывается. Например, учитель Акинобу, который хитро подмигнул. И тогда Натабура вспомнил, что так знакомо мог пахнуть только железный порошок идасу*, применяемый для услады мертвых. А это значило, что Боги исподволь вмешиваются в человеческие дела, верша таким образом историю. Надо обязательно отыскать Богиню Аматэрасу. Ведь она осветила наш с Юкой брак. Она поможет. Она восстановит справедливость и не даст восторжествовать злу.

— Точно! — воскликнул он. — А я-то думаю, чем пахнет, — и посмотрел на учителя Акинобу.

Акинобу снова подмигнул ему. Мол, сейчас расспросим повара и составим план действий. Но они ничего не успели сделать, потому что события стали разворачиваться очень стремительно.

— Стало быть, вы их для кого-то везете? — сказал Акинобу, делая шаг по направлению к ящикам с медными гвоздями, которые оказались на палубе как нельзя кстати.

— Я не знаю, таратиси кими, кантё мне ничего не рассказывал, но когда мы выходили из Хирака, на борт поднимались охрана в малиновых кимоно. Ножны у них были красными, — пояснил Бугэй.

— Это люди императора Мангобэй. Что они привезли?

— Я ничего не говорил! — испугался Бугэй. — Я всего лишь повар!

Он сразу все сообразил. Хотя сообразил еще тогда, когда впервые увидел этих людей. Но гнал от себя мысли, боялся, что будет замешан в чем-то предосудительном. Авось пронесет. Но, похоже, не пронесло. Тайна перестала быть тайной. И само знание о людях в малиновом кимоно стало опасно.

— Что они привезли? — еще раз спросил Акинобу.

— Мы купили большую партию щелка и забили им кормовые трюмы и все каюты.

— Твой хозяин участвует в заговоре, — объяснил Акинобу, неся очередной ящик. — Поэтому он и сменил экипаж. А повара найти не мог. Искал он повара?

— Искал... — Бугэй совсем пал духом.

Действительно, в Учжоу кантё стал особенно придирчив. Бил бедного Бугэй почем зря. Бугэй боялся, что его бросят в чужой стране и он никогда не увидит родных.

— Ну вот видишь.

— Нет, не может быть! — решил схитрить Бугэй. — Он чтит регента Ходзё Дога. И каждую ночь молится за него.

— Плохо молится, — сказал Акинобу. — Кто-то в Ая хочет сменить власть в нашей стране. А твой хозяин возит ему каменных воинов. Это предательство!

— Теперь меня заставят сделать сэппуку!** — от ужаса повар Бугэй уронил себе на ногу ящик с гвоздями. — Ова!

* * *

— Не волнуйся, — успокоил его боцман Дзидзо. — Сэппуку достоин только самурай. Единственное, что тебе грозит, это позорное отсечение головы после распятия, но этого ты не почувствуешь, потому что будешь мертв.

Повал Бугэй подумал о страшной тюрьме Тайка, в которой содержались безвинные люди. Треть из них не доживала до суда. Но тюрьма никогда не пустовала. Однажды он провел в ней три месяца, пока за него не заплатили долг. Хорошо еще, что это случилось в теплое время года, сразу после сбора урожая. После этого ему и удалось наняться поваром на джонку. К счастью, с долгами он уже расплатился.

— Или сошлют на Хонсю, — очень серьезно добавил Натабура.

Юка так посмотрела на него, что Натабуре стало стыдно. Действительно, зачем мучить бедного человека. Она-то поругивала его за то, что он порой беззлобно посмеивался над Язаки, а повар совершенно чужой человек. На острове Хонсю тоже было не лучше. Там действительно добывали камень для дворцов столицы. В государственных каменоломнях человек жил ровно столько, сколько необходимо для выработки нормы. Затем его бросали умирать в болото Уэда, если он до этого сам не умирал. А норма зависела оттого, сколько ты весишь. Каждый день норма уменьшалась. Это было очень справедливо, но не спасало от истощения, потому что каторжников кормили хуже, чем рабов, которым давали еду вместе с овцами и свиньями, и они не имели права отгонять скотину.

*Идасу — железный порошок.

**Сэппуку — харакири.

* * *

Ова! — Ах!

К тому времени, когда почти все ящики с бронзовыми гвоздями были перенесены на крышки люка, хирака одним ударом сорвали люк на носу. Но Акинобу ждал наготове с масакири, Натабуре же досталась канабо* — железная палица с шипами. И хотя он чувствовал себя еще неважно, азарт восполнял приступы слабости.

Однако хирака оказались хитрее. Сами не полезли. Конечно, не обошлось без кантё Гампэй, который всем руководил, выкрикивая команды: из люка вдруг с истошным лаем вылетел ганива. Пока Акинобу расправлялся с ним, для начала тюкнув его по затылку, следом выскочили еще два. Одного Натабура завалил сразу же, отколов задние лапы, а второй с утробным рычанием вцепился в канабо. 'Хрусть!' — рукоять треснула. Натабура сильно удивился — виданное ли дело перекусить стальную рукоять толщиной в руку человека. Однако успел подхватить ганива под живот и, используя инерцию движения ганива, перекинул его в броске через бедро. Но не рассчитал — ганива был таким тяжелым, что броска как такового не получилось. Правда, ганива пробил мордой борт джонки и застрял в дыре. Ударом ноги Натабура отправил его в море. Но вот что оказалось интересным: во-первых, ганива действовали быстрее и хитрее, чем в первый раз, а во-вторых, они словно бы оживали, потому что стали мягче, словно камень превращался в плоть, а еще из ран у них текло что-то наподобие крови, только желтое, как песок пустыни, и липкое, как патока.

Пока они с учителем Акинобу возились с ганива, хирака вылезли на корме и пробили дыру у центральной мачты, из-за чего она угрожающе накренилась, и джонку повело вбок. Натабура отметил, что боцман вовремя отработал рулем и не дал джонке перевернуться. Хорошо! У нас есть еще шанс, понял он и бросился на корму, заскочив по пути в кладовку и схватив первое, что попалось под руку — тяжелую секиру. Через коку оба ее лезвия, не заметив как, он смял в лепешку.

Хирака напал неожиданно. Откуда он взялся, Натабура так и не понял. Он бежал, чтобы по лестнице вкарабкаться на ют. Потом уже догадался, что хирака пробили пол капитанской каюты и лезли через нос. Не зря Акинобу учил его чувствовать опасность загодя. То ли Натабура увидел тень, то ли мачта показалась странной, только когда пробегал мимо, из-за нее с мечом над головой выскочил хирака. Не подставь Натабура секиру, удар пришелся бы точно в голову. Ржавый меч хирака сломался, и его обломок лишь оцарапал лицо Натабуры. Следующее движение, которое чисто рефлекторно сделал Натабура, как если бы он сражался с человеком, была подножка. Уж очень выгодно для этого стоял хирака — всей тяжестью налегая на правую ногу. Натабура не видел, а лишь почувствовал это. К его досаде, ничего не получилось. Вернее, Натабура сделал все, как нужно, как делал сотни тысяч раз: ткнул ногой сбоку и приложился с маху плечом в грудь противника. И сразу понял, что взялся мериться силой со скалой. Хирака оказался слишком тяжел. Он только отклонился на мгновение назад, чтобы сохранить равновесие, а потом Натабура отлетел к мачте. Это было ошибкой — подспудно Натабура хотел испытать себя в рукопашном бою с хирака. Почувствовать его силу, мощь. Однако, несмотря на сильный удар, он не пострадал — главным образом из-за того, что был готов к бою и в тому же в бане утром хорошо разогрелся, сражаясь с аябито. Секира со звоном ударилась в борт.

Ободренной легкой победой хирака прыгнул вперед в надежде затоптать Натабуру, а затем отправиться на помощь своим товарищам. Натабура был легче и опережал его в скорости. Он легко перекатился к борту, где лежала секира. Тяжелая ступня хирака впечаталась в доски палубы с такой силой, что оставила глубокий след, а затем ударила в борт так, что полетели щепки, и застряла. Хирака силился ее выдернуть. Он дернул раз-другой. Его каменное лицо исказилось гримасой. Хирака даже прогудел что-то вроде: 'Сейчас, погоди...' Натабура, усмехнувшись, подхватил секиру: 'Так я и расстарался!' Хирака почти выдернул ногу. Натабура успел рубануть со всего маху. Камень с треском лопнул. Хирака отскочил, покачиваясь. Особой боли он не испытывал, потому что не издал ни звука, а только поморщился, словно Натабура не отрубил ступню, а всего лишь наступил на нее. Но подвижность потерял и заходил по кругу, как одноногий от пинка под зад.

Из ступни на палубу хлынула липкая жидкость, похожая на кровь, только желтого цвета. Натабура не стал разбираться, что это такое, и не дал ни единого шанса хирака. Следующим ударом он отколол ему голову и только тогда услышал, как кричит умирающий хирака — как раненый заяц. Если, чтобы убить первого хирака, пришлось разваливать его на куски, то этот хирака умер, лишившись головы. Однако закричал, призывая на помощь — самое удивительное, что кричали одновременно голова и туловище.

На юте матросы во главе с боцманом отбивались от пятерых хирака, шестой показался из люка. Натабура подоспел вовремя, чтобы отрубить ему голову. Хирака застрял, и через кормовой люк вылезти больше никто не мог. После этого осталось только добить хирака, которые махались с матросами и боцманом. Джонка снова накренилась. Боцман Дзидзо бросился к штурвалу. Хирака все же удалось сорвать одну из двух трюмных крышек. По палубе носились обезумевшие куры. Парочка из них, истерически кудахча, уже плавала в воде.

*Канабо — железная палица с шипами.

Натабура искал Юку. Но ее нигде не было видно. Пропал и Афра.

— Ты видел Юку? — окликнул он Язаки, который прятался за разбросанными на палубе ящиками.

Как раз в этот момент из трюма выпрыгнул ганива и щелкнул зубами так страшно и громко, что Язаки в одно мгновение очутился на мачте и полез на клотик, уронив оружие.

— Кудда-а-а! — крикнул Натабура, но возникшие ниоткуда хирака отвлекли его внимание, и пришлось снова махать секирой.

Это были не тяжеловооруженные войны, а лохматые дикари с дубинами и дротиками, которые они метали в противника.

Все последующее смешалось для Натабуры в беспрестанной драке. Он то от кого-то отбивался, то, напротив, стоял в засаде, пока учитель Акинобу вместе с матросами обследовали каюты и выгоняли из них хирака, и добивал тех, кто сумел уйти от руки Акинобу. То убегал от слишком расторопных хирака и ганива. Ему даже показалось, что где-то рядом мелькнули Афра и Юка. При этом хруст дерева, хлопанье парусов, тяжелая поступь каменных монстров, крики, ругательства, паническое кудахтанье кур, удары волн — все слилось в бесконечно протяжный шум.

По мере того как хирака становились все более похожими на людей и в них появлялась кровь, их преимущество в силе сходило на нет. Напротив, они делались более активными, и там, где коку назад Натабура справлялся с помощью не столько ловкости, сколько силы, ему, наоборот, приходилось вертеться, как духу на сковороде. А когда он обнаружил, что секира превратилась в кусок железа, сменил ее на кусанаги и сразу почувствовал себя увереннее.

С учителем Акинобу они отбивал атаку со стороны кормы, где хирака все же очистили люк и лезли один за другим. Потом пришли на помощь Язаки, который провалился в трюм. Они его вытягивали, отбиваясь сразу от троих хирака и двух ганива. Натабура между делом спас повара, которого душили. И вдруг наступила пауза. К этому моменту все ганива были убиты или попрятались, что на них было непохоже, ибо они до этого яростно нападали. И если из кают вначале попеременно вылезали по двое, по трое, то теперь — один, ну два от силы. Их шансы захватить джонку таяли на глазах. Даже получив такую же скорость в передвижении, как и люди, они уступали им в мастерстве, потому что за двести лет тактика боя изменилась. К тому же хирака, похоже, были собраны из разных захоронений, и среди них попадались совершенно древние существа — лохматые, в шкурах, вооруженные дубинами. С двумя из них Натабура столкнулся на юте. Дрались они с неистовством зверя, но к счастью, таких оказалось не так уж много.

Только что все бегали, кричали и дрались, и вдруг наступила пауза. Учитель Акинобу, с опаской заглядывая в дыру, крикнул:

— Эй! Дружище... Капитан!.. Наша взяла. Вылезай!

Натабура получил возможность оценить последствия сражения. Он чувствовал себя оглушенным и обманутым в лучших чувствах. Победа или то, что называется передышкой, не принесла торжества духа. Невысока честь драться с каменными истуканами, зная, что они обречены. Хотелось уткнуться носом в какую-нибудь дыру и ни о чем не думать. Джонка была завалена телами хирака и ганива. Перила, ограждающие мостик, оказались снесены. Не уцелели перила и по правую сторону носа. В палубе зияло не меньше трех дыр. Когда и как хирака сумели их пробить, Натабура не помнил. Честно говоря, ему было все равно. Что со мной? — думал он, мне не нравится убивать даже этих бедных гонси*. Он дрался не за совесть и не за страх, не за своего господина — он только защищал свою жизнь. Это было не одно и тоже. Ради этого даже не стоило выхватывать меч. Он чувствовал, что изменился, но еще не понял, как и почему.

Самая большая мачта, находящаяся в центре, наклонилась. От этого джонка безбожно рыскала по курсу, и только мастерство боцмана Дзидзо не позволяло ей опрокинуться. Первая и четвертая мачты пропали, будто их и не было. Пожалуй, все это больше походило на следствие абордажной атаки, чем на схватку с каменными существами. Но как ни странно, джонка 'Кибунэ-мару' все еще держалась наплаву. Ах, ну да, словно очнулся Натабура. Мы же в море. Позади дальний путь. Но почему так тяжело, словно я снова таскаю гэндо Амида на загривке.

*Гонси — злобный демон в виде каменного человека. Любит принимать вид скалы и нападать на путников из засады, устраивая камнепады и лавины.

Единственным предметом, избежавшим разрушений и сохранившим первоначальный вид, оказалось рулевое колесо. Боцман помахал рукой и крикнул:

— Я его берег как зеницу ока!

Что это ему стоило, было заметно невооруженным глазом — он был ранен, левая половина тела окрасилась кровью. Но еще не настал момент разбираться в последствиях сражения. К Натабуре одновременно подбежали Юка с мидзукара в руках и Афра. Оба целые, без единой царапины. Натабура с облегчением вздохнул: во время сражения он постоянно думал о них. Морда у Афра оказался в желтой крови. Похоже, он все-таки загрыз ганива. Да и Юка была вся перемазана.

Натабура хотел сказать, что безумно рад их видеть, но подскочил Язаки и похвастался мечом:

— Самолично отобрал у генерала! Во как!

Вместе со всеми Натабура подошел и посмотрел. Действительно, этот хирака отличался от всех других властными чертами лица, которые не смогла исказить даже предсмертная агония. Его шлем с маской имел огромные рога. Доспехи темно-синего цвета с изображением тростника выделялись изысканность и отделкой. Панцирь был из синей китайской кожи, а щитки оказались столь хорошего качества, с изображением бегущих по пустыне антилоп, что любой императорский мастер мог позавидовать. Щитки хороши, отметил Натабура. А нарукавники — настоящее произведение искусства, над ним трудился не просто ремесленник, а человек, подаривший им душу. Если смотреть прямо — проявлялись контуры Дворца Белая Цапля, если смотреть под углом — на балкон выходил император в парадных доспехах.

— Да я его одним ударом... — хвастался Язаки. — С разворота, с потягом...

Даже Афра презрительно помахал хвостом, слыша его вранье. А у Юки сделалось насмешливое лицо, хотя она давно привыкла к Язаки и знала его как большого враля.

А меч, похоже, действительно генеральский — блестит, как новенький. Только не годится для боя — слишком тяжел, подумал Натабура. Я бы такой меч не взял, даже если бы предложили. Натабура с сомнение посмотрел на Язаки, который сделал вид, что не понимает его взгляда. Язаки по своей природе не мог победить такого грозного противника. Не потому что не сумел бы, а потому что судьба никогда не сводит столь разномастных соперников. Это было против правил Эцу, которые установили Боги: только равный может убить равного, только старший может убить младшего. Самурай должен был умереть только от руки самурая. В данном случае от равного или старшего по званию. Но кто будет разбираться в бою, самурай ты или нет и какое у тебя звание? Для этого и существовали дорогие доспехи и эмблемы — мон. Генерал служил клану Нирито. Его первой эмблемой было восходящее из моря солнце. Второй — косой дождь. Третьей — панцирь черепахи, плещущийся в волнах. Тот, кто не имел эмблемы, вообще не имел права приблизиться к генералу. А Язаки сумел. Он был счастлив.

Да, говорил взгляд Язаки, я знаю, что вру, ну и что? Меч-то мой! Но я ничего не скажу! И не сознаюсь!

Так это и осталось тайной.

По правилам Эцу Язаки должен был быть наказан. Но мне наплевать, думал Натабура, ибо в правилах Эцу заложено противоречие боя. Пусть Боги сами и разбираются. Я ничего не предприму, если небесная кара падет на Язаки. Впервые он не испытал удовольствия от победы, и чувство усталости овладело им. Он отошел и сел, прислонившись к покосившейся мачте. Дерево скрипело, словно прося пощады. Все долго разглядывали генерала. Язаки на правах победителя снял с погибшего нарукавники и панцирь. Потом к Натабуре подошел Афра и сел рядом, привалившись тощим задом, словно говоря этим: 'Ну их всех! Нам хорошо вдвоем'. За Афра явилась Юка. И села справа.

Подошел учитель Акинобу и что-то спросил.

— А?.. — переспросил Натабура.

— Ладно, сиди... — сказал учитель и снова подался к дыре в палубе, чтобы прокричать в нее:

— Капитан, вы явите нам свой лик?

Они все вслушивались целую кокой. Из трюма не донеслось ни звука.

* * *

Всю ночь у него болела раненая нога. Она стала зеленой от моксы. Ныла и скулила, как болотная сова.

Все были ранены — кто больше, кто меньше. И работы ему и учителю Акинобу хватило до самых сумерек. Повар Бугэй, несмотря на вывихнутую правую руку, укушенную ногу и поцарапанное когтями лицо, не ныл и не скулил, как обычно, а приготовил еду, и когда на небе появились звезды, все поели и улеглись спать, кроме учителя Акинобу. В час тигра он разбудил Натабуру, и тот встретил холодный рассвет в обществе верного Афра, который, прикрыв нос пушистым хвостом, пристроился рядом. На остатках ограждений серебрился иней. И вдруг из-под небес стал падать редкий, пушистый снег. Горизонт закрыло пеленой, и мир сузился. Все это напомнило Натабуре остров Миядзима, зимний перевал и озеро Хиёйн в чаше гор Коя, где стоял монастырь Курама-деру. Так хотелось снова попасть туда. Возвращение домой всегда бывает волнительным, подумал Натабура. Когда мы приедем, я построю для Юки дом и посажу много-много хризантем.

Звезды поблекли, и с той стороны, куда они плыли, долго вставало солнце. Потом разом выскочило, и стало теплее.

В этот момент он придумал:

Зима. Пушистый снег лег.

И первых холодов дыхание

Лизнет Фудзияма,

Как голодный пес.

Река замерзла.

Золотые императорские караси

Всплывают в полынье.

Уныло шелестит тростник.

Старый рыбак Эбису*

Вздыхает о былом изобилии.

Но это не значит,

Что весна забыла вернуться.

Черный ину пробежал сто сато.

И завыл, поклонившись Луне,

Чей холодный свет

Скользит по снежным равнинам Нара.

Утром поиски кантё возобновились. Обшарили все надстройки. Попутно выбросили за борт остатки глиняных воинов и собак и занялись мачтой. Натабура вместе с Язаки спустился в трюм и обнаружил, что основание мачты выбито из 'замка'. Мачту явно пытались разрубить, но даже хваленые китайские мечи ничего не могли сделать с 'зеленым деревом', из которого была изготовлена мачта. Такая древесина была крепче самой лучшей стали и тонула в воде. Обрабатывали ее мастера, которые знали, что 'зеленое дерево', кроме всего прочего, очень ядовито.

Учитель Акинобу искал кантё в самых потаенных закоулках — больше для очистки совести, чем для дела. Кантё Гампэй нигде не было.

— Учитель! Учитель! — в трюм скатился Язаки. — Ялик пропал!

— Я догадывался, что кантё не самоубийца, — хмыкнул Акинобу.

Хотя Натабура давно привык к учителю, но спокойствие Акинобу в очередной раз удивило его. Лично он так бы не поступал, а предпринял бы что-то безотложное, он что именно, Натабура сообразить не мог. Этим, наверное, и отличается ученик от учителя — учитель Акинобу знает, что надо делать, я только думаю, что знаю. Опасность была слишком очевидна, чтобы ею пренебрегать. Но и волноваться раньше времени не имело смысла. Такова была философия поведения учителя. К досаде, трудно совладать с собой. 'Незачем тратить энергию, когда нет реальной опасности, иначе ожидание истощает', — обычно говорил он. Натабура не понимал его. А еще учитель Акинобу часто говорил: 'Если ты уразумеешь одно дело, тебе откроются восемь других'. Только на этот раз Натабура забыл о его словах. Человек не запоминает идеи, если сам не пришел к ним.

Через дыру они с Натабурой выбрались на палубу. Бесконечно длинные, покатые волны набегали с юга, как отголоски бушующих далеко-далеко на экваторе сезонных штормов. Это Бог ураганов Сусаноо-но-Микото вымещал злобу на всем мире за то, что его заперли на южном полюсе Земли.

— Вряд ли он доплывет до берега, — высказал сомнение Натабура, глядя на море.

* Эбису — Бог рыболовства.

— Не забудь, что Гампэй настоящий моряк, — возразил учитель Акинобу. — Те волны, которые могут погубить, способны вынести его и к Нихон.

— Стало быть, на берегу нас ждут неприятности! — со страхом воскликнул повар Бугэй.

Он не зря крутился рядом, желая понять, как Акинобу отнесется к самому факту побега кантё и заподозрит ли что-либо.

— Представлю, что он наговорит на заставах, — сказала Юка. — Мы не сможем добраться до столицы.

— Если он приплывет первым, то все возможно, — согласился Акинобу и подумал, что Аматэрасу не допустит этого, все-таки она скрепила союз Юки и Натабуры. — По крайней мере, кантё опережает нас на шесть страж*. Надо починить мачту и поднять большой парус.

Еще полдня ушло на починку. Главным образом надо было согласовывать действия людей на палубе и в трюме. Одни тянули за канаты, а другие работали ломами. К часу лошади** подняли главный парус, джонка перестала рыскать по курсу и как сноровистая лошадка, побежала точно на восток, к острову Кюсю.

— Там нас ждет будущее, — сказала Юка, и хотя она совсем мало жила в Нихон, она чувствовала, что соскучилась по новой родине. — Интересно, какое оно будет?

— Что именно? — уточнил Язаки, красуясь в доспехах генерала.

— Будущее.

— Примерно таким же, как и прошлое, только дороже.

Юка с удивлением посмотрела на Язаки и фыркнула, как кошка. А Натабура произнес:

— А я и не знал, что ты философ.

— Я сам не знал, — привычно шмыгнул носом Язаки. — А вот прорвало. Поесть бы не мешало.

Все трое рассмеялись, а Язаки подумал, что сегодня ночью упустил возможность разбогатеть. Он предался размышлениям, грусти и стал жалеть себя — бедного, несчастного, одинокого Язаки, которому не помогает ни хитрость, ни проказница судьба, не говоря уже о Богах, которые были явно не на его стороне.

* * *

Ночью повар Бугэй не спал. Его била нервная дрожь. Он дождался, когда все уснут и, подволакивая ногу и с трудом перешагивая через обломки, стал пробираться в каюту капитана, стараясь не привлечь внимания Акинобу, чья тень маячила на мостике.

Он нарочно лег на палубе под предлогом тесноты в кубрике. И сколько ни звал его боцман Дзидзо, который считал повара своим товарищем по несчастью, Бугэй остался непоколебим в своем решении, прикрываясь благородным побуждением не мешать раненым. Глупые матросы, привыкшие к дешевому сакэ, были только рады. Они завернулись в шелк и уснули как убитые, раскинув во все стороны руки и тяжело выдыхая пары сакэ, который предусмотрительный Бугэй наливал всем без меры из личных запасов кантё. Еще бы, сакэ из красного риса с добавлением перца и трав. Такой сакэ испокон веков подают только императорам. Для большего эффекта Бугэй подогревал его до нужной температуры, а вместо чашечек принес огромные пиалы. Эффект оказался неожиданным: на людей, уставших после битвы, сакэ подействовал, как Бог сна.

Даже вывихнутая рука и та служила лишним поводом для реализации задуманного. Я должен забрать свое, твердил Бугэй. Обобщая словом 'свое' все те горести, которые испытывал в море. Должен на лечение, бедным детишкам на молочишко, жене на барахлишко — в общем, на жизнь. Не зря же я горбатился столько лет. А эти шторма... Бр-р-р... Он вспоминал все-все шторма, которые пережил, и пробовал шевелить пальцами. Рука отзывалась болью. Заживет как на собаке, рассуждал он, клацая зубами от боли. А эти... Он почему-то с неприязнью подумал о пассажирах, наверное, потому что они захватили джонку. Эти... ну их... Он боялся, что кто-то точно так же, как и он, вспомнит о капитанской кассе. Таким человеком мог быть только боцман Дзидзо, но он, слава Будде, тяжело ранен и пьян, как последний чжу

* * *

.

*Стража — два часа, сутки делятся на двенадцать страж.

**Час лошади — период с 11 до 13 часов дня.

* * *

Чжу — по-китайски слуга, занимающийся самой грязной работой.

План завладеть деньгами капитана созрел у Бугэй давно, — как только началась битва с каменными чудовищами. Что-то нехорошее шевельнулось у него в душе, он стал беречься и даже один раз отсиживался на камбузе, с испугом прислушиваясь к звукам битвы и вздрагивая при каждом ударе в хлипкие стены. Три раза во всей этой круговерти он пробовал проникнуть в капитанские покои, и три раза ничего не получалось. Первый раз он почти добрался до тайника кантё, но пол в каюте внезапно с треском вздыбился, из дыры выскочил глиняный демон — ганива, и если бы неизвестно откуда взявшаяся прыть, Бугэй остался бы лежать на полу капитанской каюты с перекушенным горлом. Ганива успел только расцарапать Бугэй лицо. Зато крови было море, и Бугэй сразу заслужил уважение. Глаза у него сделались черными, словно в них накапали туши, а лицо страшно опухло. Второй раз он предпринял попытку в тот момент битвы, когда ганива взломали палубные крышки, и проник в каюту через окно. Кто-то, скорее всего, Акинобу, заботливо завалил дыру в полу. Бугэй на этот раз никто не мешал отодвинуть капитанскую постель и поддеть ножом половицу. Тайник был сделан в балке. В него вмещались не только мешок с деньгами, но и драгоценности, которые кантё Гампэй покупал жене во всех портах, где они побывали. Здесь были индийские золотые стронги, звенящие, как водопад, и радующие душу голубые китайские тама, похожие на бездонные озера, бусы-ятано из очень редкого камня, переливающегося всеми цветами радуги, и даже бриллиант величиной с маленькую черепаху. Бугэй уже держал деньги в руках, заигравшись, словно ребенок, но в этот момент джонку так тряхнуло и она так сильно накренилась, что Бугэй подумал о крушении. Страх заставил его вылететь на палубу. Его тут же втянули в бесконечную беготню среди каменных чудовищ. Тогда-то Натабура и отбил его у хирака и ганива, которые схватили Бугэй, едва не разорвав пополам. Третий раз добраться до тайника он сумел лишь, когда битва подходила к концу. На этот раз в каюте капитана все было раскидано, в полу снова зияло отверстие. Бугэй даже показалось, что в нем кто-то мелькнул. Он не успел вскрыть тайник, как последний хирака — дикий человек с дубиной, так дернул его за руку, что Бугэй потерял сознание и очнулся на палубе в тот момент, когда Язаки хвалился победой над каменным генералом. Пришлось слушать глупые речи друга. Язаки долго изображал, как все вышло. Как он кричал, плакал, молил генерала его не убивать. И как, в конце концов, победил с помощью хитрости. Хвастовство Язаки, казалось, достигло небес, в которых что-то ухнуло, и молния рассекла черный небосвод. Все посчитали это дурным знаком, а пристыженный Язаки тотчас замолк. Одного Бугэй не знал — спас его на этот раз Акинобу, в последний момент зарубивший лохматого хирака, который тащил Бугэй в трюм, где его ожидала верная смерть.

Джонка, мерно покачивалась, бежала на восток, и Бугэй старательно прятался в тени. Он прислушивался к каждому звуку, но кроме скрипа дерева и плеска волн, ничего не было слышно. Казалось, все благоприятствует задуманному.

Бугэй двинулся дальше. Одна из тех кур, что осталась жива, едва его не разоблачила, подняв отчаянный крик. Наверное, она решила, что целью дневной потасовки было изловить всех кур. И очень гордилась тем, что осталась цела.

— Тише!.. Тише!.. — зашипел на нее Бугэй. — Это я!

Курица внезапно успокоилась, словно действительно признала его. Взлетела на ящики и, устроившись там, с большим подозрением поглядывала на Бугэй. Затем она закрыла оранжевые глаза кожистой пленкой и уснула.

Только-то и дел, подумал осмелевший Бугэй, подтаскивая ногу, на пять кокой — отколупнуть дощечку, вытащить мешок и отнести его на кухню. Драгоценности брать не буду, хватит и денег. Волочь тяжело. Но потом передумал и решил, что сходит еще два раза. Его глодала мечта о харчевне в порту Хаката и о тихой спокойной жизни.

Пространство между камбузом и ящиками с медными гвоздями, освещенное луной, пришлось преодолевать ползком. Он проделал это очень медленно, замирая при каждом подозрительном звуке и поглядывая на силуэт Акинобу. Для воплощения задуманного он намазал лицо и руки сажей и не боялся, что лунный свет выдаст его.

Наконец, оказавшись в тени надстройки, ткнулся лбом в дверь капитанской каюты, и тут его ждал сюрприз. Кто-то крепко схватил его за шиворот — Бугэй от ужаса даже присел — и прошептал демонским голосом:

— Куда-а-а? Куда-а-а ползем? А?! Я за тобой давно слежу!

Повар Бугэй обмер — на него смотрел тот генерал, которого вроде бы убил хвастливый Язаки. Два рога и наплечники, отливающие синевой в лунном свете, не оставляли Бугэй никакой надежды остаться в живых. Он слышал, что хирака и ганива приходят лунными ночами и что они являются проводниками людей на тот свет. В душе он считал себя буси* и с гордостью готовился к смерти. Только не думал, что это произойдет так быстро.

От страха Бугэй стал подвывать.

— Тихо, дурак! — твердо произнес генерал и ладонью закрыл ему рот. — Акинобу услышит.

Оба посмотрели на мостик: Акинобу не было видно, похоже, он находился за парусом. Откуда он знает Акинобу? — с ужасом подумал Бугэй, и почему он вообще умеет разговаривать? Хирака молчаливы, что твои скалы.

— Куда ползем? — снова спросил генерал.

Его голос глухо доносился из-под маски.

*Буси — самурай.

— Туда, — кивнул Бугэй на каюту и снова перешел на звериное подвывание.

— Зачем? — дернул за больную руку генерал.

— За деньгами, — клацая зубами, сообщил Бугэй и подумал, что может откупиться. Ведь если кантё погиб, то деньги никому не принадлежат.

— Хорошо, значит, поделишься.

Бугэй перестал подвывать и понял, что проговорился. Это был явно не генерал, а кто-то очень и очень знакомый. Бугэй испугался своей догадки.

— Это ты, Язаки? — спросил он, на всякий случай пробуя отползти в сторону.

— Я, — Язаки отстегнул маску, а затем сняв шлем, осторожно положил его на ящик с медными гвоздями.

— Ну ты и га-а-а-д... — обиделся Бугэй. — Я едва не обделался.

— А-а-а... — назидательно протянул Язаки. — Не надо хитрить. Мы таких хитрецов знаешь, где видали?

— А сам? — язвительно осведомился Бугэй. — Сам что здесь делаешь?

— Тебя жду, — Язаки был невозмутим, как базарный меняла.

— Меня?! — вспылил Бугэй от такой наглости и перешел на крик.

Акинобу возник на мостике и долго вглядывался в темноту. Но так ничего и не увидел, решив, что это то ли матросы по пьянке дерутся, то ли раненые хирака прячутся в трюме. Завтра отловим, подумал он. Завтра.

— Пошли, — хмыкнул Язаки, открывая дверь в капитанскую каюту. — Все пополам!

— Еще чего! — возразил Бугэй. — Не буду я делиться с тобой! Все мое!

Ему действительно не хотелось ни с кем делиться. Перед глазами все еще стояла харчевня в порту Хаката и он — Бугэй, с важностью принимающий гостей. Ради этого он готов был убить кого угодно.

— Ладно, — как-то подозрительно быстро согласился Язаки. — Мне-то что? Я тебе хотел помочь, а ты не соглашаешься.

— Ну? — недоверчиво прогудел Бугэй, окончательно приходя в себя. — В чем мое согласие?

— Мы сражались? — спросил Язаки.

Бугэй не узнавал такого Язаки. С каких это пор толстяк научился рассуждать? Обычно Язаки больше ел, чем думал. Белки его глаз светились, как у волшебной собаки — тэнгу.

— Сражались, — кивнул Бугэй, полагая, что дальше этого логического вывода он ни за что не двинется.

— Стало быть, деньги принадлежат всем! — выдал Язаки.

Впервые Бугэй пожалел, что не носил оружия. Убить бы этого поганца и бросить в море. А утром сказать, что Язаки напился и выпал за борт — тем более, что с правой части носа ограждение отсутствует напрочь.

— Ты хочешь моей смерти? — осведомился Бугэй, закрывая поплотнее дверь в каюту.

Они находились в первой комнате, где у кантё был кабинет, где он делал расчеты по карте и любил предавался размышлениям с кувшином сакэ. В темноте Бугэй безуспешно поискал глазами что-нибудь такое, чем можно было двинуть Язаки по голове и забыть о его существовании.

— Что ты?! Что ты? Нет, конечно. Просто с друзьями положено делиться, — высказал истину Язаки. — Иначе я позову Акинобу и представлю все дело так, что поймал тебя за воровством.

Как назло Акинобу прошелся поперек мостика, и они долго вслушались в его шаги — не несет ли это какой опасности?

— Ладно, — горячо зашептал Бугэй. — Треть драгоценностей твоя.

— Нет! — уперся Язаки, делая вид, что готов шагнуть за порог и поднять тревогу. — Все пополам!

— Ти...* — поморщился Бугэй, подумав, что у него еще будет время расправиться с Язаки.

— Ну вот и молодец! — похвалил его Язаки, решив, что уговорил друга. — Показывай!

Бугэй со злостью толкнул дверь непосредственно в каюту, и они нос к носу столкнулись с кантё Гампэй. У Бугэй подкосились ноги. Он сразу узнал хозяина, чье красное шарообразное лицо и особенно сверкающие глаза источали огненный свет, хотя в каюте было темно и только робкий луч луны падал в окно. Бугэй охватил ужас, он потерял способность двигаться и мыслить, потому что, как и все, свыкся с фактом гибели капитана.

Язаки хотел было закричать, но язык присох к нёбу, и момент был упущен. А когда заметил в руках кантё кривой индийский нож, у него вообще пропало всякое желание шевелиться. Его прошиб холодный пот. Рот открылся, и Язаки превратился в истукана.

— Рот закрой, — сказал Гампэй.

*Ти — аналогичен выражению 'черт с тобой'.

— Чего?.. — моргнул Язаки.

— Рот закрой.

— Ага... — и Язаки послушно щелкнул зубами.

Руки у него, что говорится, опустились. Не было сил ни сопротивляться, ни даже говорить. В голове крутились несколько вариантов развития событий. Можно было сказать, что он любит кантё всей душой и всегда любил — с того самого момента, как взошел на борт джонки, и признает его власть над собой. А сражался он просто так, — потому что все сражались. Можно было попросить прощения и вообще, пасть в ноги, целовать его сандалии и, главное, сказать, что с этого момента он будет служить только ему — кантё Гампэй — всегда, верой и правдой до конца дней своих. Еще как вариант захотелось куда-нибудь убежать, закопаться, спрятаться и забыть все это, особенно страшное лицо кантё, как дурной сон. Зачем они сюда с Бугэй пришли, Язаки забыл напрочь.

— Вот что, бакаяро*, — зло произнес кантё. — Если поможете — не умрете! Ялик цел?

Целая кокой понадобилась Язаки и Бугэй, чтобы осознать вопрос.

— Цел, таратиси кими, цел! — обрадовались они.

— На палубе. Только ящиками завален... — прочистив горло, добавил Бугэй.

— Ты ли это, повар? — спросил кантё, вглядываясь в распухшее, черное лицо Бугэй. — Что-то я тебя не узнаю.

— Я, таратиси кими, я... Ваши собачки покусали.

Кантё Гампэй засмеялся так, словно пролаял:

— Бог шельму метит! А я надеялся, что Натабура! Хотел с ним расквитаться. Но, видать, в следующий раз.

— Да, таратиси кими, да... — Бугэй поклонился.

— Отлично. Дождемся, когда Акинобу пойдет сменяться.

— Сейчас, уже недолго, — подобострастно сообщил Язаки и почувствовал, что льстиво улыбается.

Накануне он услышал разговор между Акинобу и Натабурой и был в курсе дела, когда чья вахта начинается.

— Если все пойдет нормально, ты, — кантё ткнул пальцем в Бугэй, — получишь полный расчет. А ты, — кантё посмотрел на Язаки так, что он едва удерживал себя оттого, чтобы не упасть на колени и не попросить прощения у грозного капитана, — ты получишь один рё. И поверь, это очень хорошая цена за то, что ты хотел ограбить меня.

— Да, сэйса, — пролепетал Язаки.

Он совершенно забыл, что за поясом у него торчит тот самый меч, который он взял у каменного генерала и которым накануне хвастался перед всеми.

— Ну и отлично. А теперь иди посмотри, что делает Акинобу!

Язаки послушно покинул каюту и заглянул на мостик.

— Его нет, — сообщил он в приоткрытую дверь, не зная, радоваться ему или нет.

— Идите приготовьте ялик. И не шуметь там! А то зарежу!

Дружки отправились на палубу.

— Может, сбежим? — предложил Язаки.

Но сговориться они не успели. Страшная тень кантё надвинулась на них. Капитан тащил огромный мешок. Только теперь Язаки пожалел, что не обладает такой же волей, как его самый лучший друг — Натабура. Будь у меня такая воля, я бы все драгоценности вмиг отобрал, подумал он, перетаскивая эти демонские ящики с гвоздями, которыми был завален ялик.

А Бугэй понял, что самый главный тайник он так и не обнаружил, и сердце его заныло от дурного предчувствия: мечта о харчевне таяла как утренний туман. Осталась еще маленькая надежда, что благородный кантё Гампэй проявит великодушие и добавит пару рё за верность к той сумме, которую обещал.

— Шевелитесь! — приказал кантё, словно ненароком показывая широкий кривой нож.

Он понимал, что чем дольше они будут возиться, тем быстрее придут в себя.

Кряхтя и помогая друг другу так, словно взялись тушить пожар, Язаки и Бугэй перевернули ялик, подтащили его к дырке ограждения и столкнули на воду. Бугэй держал носовой конец. Сразу стало слышно, как под яликом журчит вода.

Грозный кантё бросил в ялик мешок, затем прыгнул сам и скомандовал:

— Отпускайте! — и сразу пропал в темноте.

Через мгновение они услышали короткий злобный смешок, и все.

— А деньги?! — осмелев, в отчаянии крикнул Бугэй.

Они ждали целую кокой, боясь пропустить даже самый слабый звук.

*Бакаяро — уроды.

— В каюте... — донеслось издалека.

Тогда они бросились назад. Сталкиваясь лбами и мешая друг другу, перевернули все, что можно было перевернуть, обследовали все стены и балки, но ничего не нашли. Бугэй собрался было прыгнуть в трюм, да Язаки удержал его:

— Опасно! Вдруг там ганива?!

— Ганива всего лишь глиняная собака, — возразил Бугэй, повисая над дырой в сильных руках Язаки. — Отпусти! Слышишь!

— Это ты во всем виноват!

— Я?!! — удивился Бугэй. Подобная мысль даже не приходила ему в голову.

— Глядишь, давно бы все поделили.

— А где ты был со своим оружием? — язвительно осведомился Бугэй, приходя в себя и отступая от отверстия в полу. Ему расхотелось туда прыгать.

— Там же, где и ты со своей жадностью.

— Ах, так! — воскликнул Бугэй, нащупывая на полу обломок древнего меча, которым вполне можно было раскроить Язаки голову.

Мысль, что он не только лишился законного заработка, но и возможности приобрести харчевню, придала Бугэй силу. Он уже замахнулся, чтобы убить Язаки, но в этот момент у них над головой раздались шаги Натабуры, который заступил на вахту.

— Добр твой Бог, — пробормотал Бугэй, опуская меч. — Больше ко мне за добавкой не приходи!

— Очень ты мне нужен, — ответил Язаки, который тоже был страшно зол, но не подавал вида. — Твой капитан теперь Акинобу. Знаешь, кто он?

— Даже если бы и знал, добавки не получишь! — уперся Бугэй.

— А я приду и сам возьму!

— Только попробуй!

— И попробую!

— Попробуй!

— Попробую!

Выпятив грудь, они наскакивали друг на друга, как два петуха.

— Эй! Кто там?! — раздалось у них над головами, и они, опомнившись, притихли.

Потом на дверь каюты что-то полилось. Язаки высунул руку и попробовал на язык:

— Не пойму, дождь, что ли?

Собачка писает, догадался Бугэй, вспомнив об Афра.

Афра давно их учуял. Он решил, что раз хозяин не беспокоится, то чего колотиться, ведь это же свои: Язаки и Бугэй. Спорят. Наверное, из-за еды. Могли бы и поделиться. В знак презрения подошел и поднял лапу на то место, где, по его расчетам, в каюте находились спорщики.

Мысль, что их ночные проделки могут быть раскрыты, заставила Язаки и Бугэй на цыпочках покинуть капитанскую каюту и отправиться по своим местам. Потревоженная курица возмущенно прокудахтала им вслед.

Натабура больше ничего не услышал, кроме шелеста ветра в шкотах и плеска волн под кормой, и подумал, что возвращаться на родину всегда приятно, даже после самых тяжелых испытаний.

А Афра по привычке ткнулся ему в руку и завалился спать тут же, рядом, в шаге от него. Оба были счастливы, как могут быть счастливы друзья, понимающие друг друга без слов.

* * *

Когда стали окончательно наводить порядок и ворочать ящики с гвоздями, матрос Оцу вскрикнул так, словно наступил на змею:

— Золото!

Язаки, который крутился рядом, сморщился: нашли-таки. Он давно, еще на рассвете, все обшарил и, конечно, обнаружил дорожку из четырех рё, тянущуюся от каюты кантё. Разумеется, прикарманил их и, решив, что больше ничего нет, побежал докладывать Акинобу о пропаже ялика. А оказалось, что монеты закатились за ящики и что их ровно восемь — по одному на каждого члена экипажа.

— Ну теперь все ясно, — сказал Акинобу, раздавая монеты. — Кантё Гампэй оживил своих каменных воинов и пытался захватить джонку, а когда ему это не удалось, спрятался в трюме и ночью ушел со своим богатством.

Матросы от радости подпрыгнули выше мостика: мало того, что остались живы в этом опаснейшем и полном приключении плавании, так еще получили по золотому, о которых и не мечтали.

Язаки показалось, что учитель Акинобу уж очень подозрительно посмотрел на него и даже усмехнулся. Нет чести в предательстве. Старик догадался? — похолодело в душе у Язаки. Неужели читает мысли? Раньше он никогда не называл его стариком, потому что Акинобу еще не стал им, а здесь взял и назвал со злости. Но от этого легче не стало. Душа, тяжелая, как якорь, ворочалась где-то в животе.

— Дай Бог, утонул, — вздохнул Язаки и заставил себя посмотреть на море.

— Конечно, утонул, — поддержал его Бугэй, — весел-то в ялике отродясь не было. Да и днище пробито...

Он соврал. Ялик был цел. Весла находились в специальных зажимах. Припасены были также вода и солонина. Кроме этого на ялике имелись мачта и парус. Об этом никто не знал, кроме боцмана, который, ступив на борт джонки, облазил все закоулки, кроме кормового трюма, который оказался закрыт. Он самолично сменил воду в бочонке и обновил запас еды, но после вчерашнего и из-за ранения, даже несмотря на старания Натабуры, еще не пришел в себя.

— Курочки не хочешь? — ласковым голосом спросил Бугэй.

Язаки доверчиво сунул голову в камбуз и понюхал воздух.

— Заходи...

С чего бы это он? — удивился глупый Язаки и перешагнул порог. Ласковым стал. Знает, что я пожрать люблю.

Бугэй захлопнул дверь и мгновенно приставил к горлу Язаки огромный кухонный нож, которым обычно рубил курицам головы.

— Деньги гони! — очень будничным голосом приказал Бугэй.

— Какие? — попытался было отвертеться Язаки.

— Я видел, как ты крутился рядом, — Бугэй кивнул на окно.

Язаки скосился: действительно, окно кухни как раз выходило на то место, где лежал ялик. Пришлось раскошелиться. Бугэй получил свои два рё и с облегчением вздохнул, потому что кантё нанял его за полтора рё, а за поясом теперь лежало все три. Это было явно лучше, чем ничего. Нестыдно будет появиться и дома, подумал он и вполне миролюбиво, обняв Язаки, предложил как ни в чем ни бывало:

— Выпьем, друг?

Глава 3.

Стычка на границе

На рассвете следующего дня их вынесло на скалы.

— Ты знаешь, где мы?! — прокричал Акинобу прямо в ухо боцману Дзидзо.

Ветер ревел так, что не было слышно собственного голоса.

— Похоже на Хёкура!

— Что?! Не может быть!

Это означало только одно — за ночь ураган пронес их между Чосон и островом Каминосима далеко на север.

— Остров! Вот! — боцман показал в сторону темного берега. — Я здесь плавал семь раз. Там они и обитают.

— Кто? — не понял Акинобу.

— Отшельники юй!

Когда джонку 'Кибунэ-мару' поднимало на гребень волны, то за полосами несущегося тумана были видны острые пики, вершины елей и квадратные стены скёк* Годайго, где жили знаменитые предсказатели юй, добраться к которым в такую непогоду не было никакой возможности. Когда джонка проваливалась между волнами, чернел лишь неприветливый берег без каких-либо примет. Единственное, что оставалось неизменным в этом пейзаже — заснеженные вершины хребта Оу, сливающиеся с низкими тучами, из которых срывался редкий снег.

*Скёк — скит отшельника.

Они еще вчера убрали один парус, а на самом большом взяли рифы. Это позволило снизить скорость, не потеряв маневренности. Но все равно — джонка летела, как китайская пороховая ракета. Ветер свистел так, что временами казалось, сорвет и унесет всю оснастку. Мачты гнулись, словно древко лука. Ночью никто не спал, ожидая крушения. И вот теперь на краю света, где солнце-то и не показывается, им грозило быть выброшенными на камни. Логическое завершение неудачного путешествия.

Акинобу хотел расспросить боцмана Дзидзо, что там дальше на севере и правда ли, что там кончается Мир и начинаются вечные льды, но не успел — джонка 'Кибунэ-мару' провалилась между волнами, и их белые гребни, с которых ветер срывал водяную пыль, оказались выше самой высокой мачты.

— Если обойдем остров, то у нас есть шанс! — прокричал боцман.

Уже белые буруны кипели под кормой. Уже пена от волн попадала на мостик и джонка не слушалась руля. И все же Бог Фудзин* оказался на их стороне, ибо остров Хёкура промелькнул мимо, словно прочерк боевого веера, остался позади, а берег надвинулся столь стремительно, что никто и ахнуть не успел, как джонка, оказавшись за песчаным баром в широком устье реки, мягко ткнулась в отмель. Этого оказалось достаточным, чтобы в центре корпуса раздался страшный треск и главная мачта, проломив борт, рухнула на нос. Джонка 'Кибунэ-мару' пришла в полную негодность. Волны разбивались совсем рядом, но уже были не опасны.

— Могами! — крикнул боцман Дзидзо.

— Да, — согласился Акинобу, — похоже, берег Могами.

Это была ничейная территория. Пустая Земля — Край Мира, за которым лежали вечные снега. Граница между дикими племенами эбису и властью императора Мангобэй. В летнюю компанию его войска захватывали ее. Зимой дикари отвоевывали. Как таковой войны не было. Вся она заключалась в локальных стычках.

Будто в подтверждение этих слов, за деревьями мелькнула тень. Натабура легко соскочил на песок. Следом прыгнул Афра. Они в два счета преодолели желтую полоску берега с хлопьями пены, колышущимися на ветру, и проникли в лес. Деревья на краю росли кривыми и низкими, посеченными морскими ветрами. Их искалеченные стволы, как кости, белели то там, то здесь. Прихваченные морозом трава и мох ломались под ногами, как стеклянные.

В том месте, где сосны и ели были выше и гуще и лежал снег, Натабура увидел следы. Они были свежими, не присыпанные песком. Не пуская Афра вперед, он прошел около одного сато**. В лесу царил полумрак. Следы вывели на светлую прогалину, которая, загибаясь, уводила в глубь темной чащи. Поляна показалась Натабуре до странности знакомой. Только он не мог вспомнить, где и когда ее видел.

Тень стояла там, в конце прогалины, почти сливаясь с деревьями. Эбису махал ему, словно приглашая подойти ближе. Кими мо, ками дзо!

Заманивает, подумал Натабура. Заманивает. Раньше как хорошо было: духи, демоны. Хонки, одним словом. Среди них можно было найти союзников. А теперь что? Один голый расчет, без интереса, без тайны. Разве можно так жить? А? И Мус молчит. Что-то он меня последнее время подводит, подумал Натабура и посмотрел на Афра, одновременно не теряя из поля зрения эбису. Казалось, тот ждет чего-то. Афра застыл, натянутый, словно тетива, и нюхал воздух, пытаясь распознать опасность. Впрочем, одно то, что они торчали посередь снежного поля, уже было опасно. Для хорошего стрелка сто шагов не расстояние. Поэтому Натабура дальше не пошел. Если это эбису, подумал он, то гнаться бесполезно. Запутает в паучьих тропках, заморочит голову, заведет в чащу и бросит. Проклятый это лес. Проклятый. Мацумао, вспомнил он. Что означает 'изводящий отряды самураев'. Люди здесь не живут, одни дикари. Они обкуриваются белым дымом дерева канкадэрэ и становятся невидимыми. А своих покойников оставляют на деревьях, пока тела не превращаются в скелеты.

Внезапно ветер изменился, и Афра посмотрел куда-то вбок, задрав голову. Тогда и Натабура увидел самурая, привязанного к дереву на опушке, обращенной не к морю, а к лощине. Кими мо, ками дзо! А дальше еще и еще. И вдруг, приглядевшись, понял, что их здесь много, почти на каждом дереве. Сотни, тысячи. Эбису из презрения даже не сорвали с них доспехи. Некоторые самураи рассыпались в прах, а древние доспехи времен Хэйдзё

* * *

превратились в сплошную ржавчину. Исчезло только оружие. У большинства вместо глаз зияли дырки, а на руках отсутствовали пальцы. Так объедают мертвецов лесные птицы и зверьки. Должно быть, здесь бродят их духи, подумал Натабура, обязательно кто-то из них задержался. Они большие хитрецы. эти духи и демоны.

*Бог Фудзин — Бог ветра. Обычно изображается с большим мешком, в котором он носит ураганы.

**Сато — 535 метров.

* * *

Период Хэйдзё — 701-784 гг.

Вид мертвецов не испугал его. За два долгих года путешествия по пустынным районам Ая и Тибета они навидались всякого. Испугал странный звук, слишком короткий, чтобы определить его источник и направление, только Афра заворчал и встрепенулся, словно и его пытались сбить с пахвы. Завертелся. Вот оно, подумал Натабура и, погасив в себе желание бежать куда глаза глядят, выхватил кусанаги. Это был не звук, а послезвучие. То, что он принял за него, перешло в глухой клекот. Раздался скрип снега под тяжелыми шагами, и из-за ближайшей сосны вышел не эбису, а гакидо — великан из страны Пустая Земля. Натабура хотел улыбнуться, но лицо у него окаменело.

Гакидо был настолько тяжел, что провалился в снег по колено. Но и так он возвышался над Натабурой, как скала. Его волосы свисали до колен, скрывая лицо. А доспехи походили на старые татэ-наси-до, только такого огромного размера, что каждый их элемент был величиной с небольшой парус. Железо на груди и животе покрылось пятнами ржавчины, а хаидатэ* по краям пообтрепался, из него торчал китовый ус и нитки. Лак на черных кожаных наколенниках давно стерся до белой основы. На плече у гакидо сидела волшебная птица о-гонтё, больше смахивающая на обыкновенную ворону, только очень большого размера.

— Не туда идешь, — произнес гакидо так, что над прогалиной пронесся ветер, и верхушки деревьев закачались.

Натабура оглянулся. Действительно, то, что он принял за эбису, оказалось сосной. А поднятая во взмахе рука — веткой. Кими мо, ками дзо!

— А куда? — набрался смелости Натабура.

О-гонтё разглядывала его то одним глазом, то другим. Была она величиной с морского орла. Переливчатый гребень красовался на голове.

— Иди до той опушки, — пояснил гекидо, — не сворачивая.

— А зачем? — снова спросил Натабура, понимая, что его кусанаги по сравнению с огромным мечом великана похож на соломинку и что он зря злит гекидо.

— Иди, — прокаркала о-гонтё. — Сказано — иди, значит, иди.

И то правда, подумал Натабура, чего я с ними здесь? И все-таки заметил:

— Если бы я еще что-то понял...

— Чего понимать? — вполне миролюбиво прогудел гекидо. — Боги-то теперь на Землю спуститься не могут, поэтому и попросили им помочь.

— А... — только и сказал удивленный Натабура. Целых два года им никто не помогал в опасном путешествии. А теперь на тебе! — Тогда я пошел, — хотя по-прежнему ничего не понял. — Помощь в чем заключается?

— Не знаю, — пожал огромными плечами гакидо. — Надо, чтобы ты пошел по этим следам, и все.

— Ладно, — согласился Натабура. — Чего уж там, схожу я до того дерева. Чего нам трудно, что ли? Правда? — и потрогал лобастую голову Афра.

— Стой! — прокаркала о-гонтё. — Это твой крылатый медвежий тэнгу?

— Мой... — обернулся Натабура.

— А ведь мы знакомы.

— Знакомы? — удивился Натабура и остановился.

— Горную Старуху помнишь?

— Помню, — ответил Натабура. — Давно это было и в другой стране, в Чу.

А Афра встрепенулся, будто понимал смысл разговора. Слово 'Чу', должно быть, он разобрал и тут же взлетел. Он приблизился к о-гонтё, издал звук, словно был щенком, и принялся, повизгивая, летать вокруг головы гекидо.

— Помнит, шельма, помнит! — обрадовалась о-гонтё. — Признал! А я ведь тогда птенчиком был.

— Я бы не сказал, — заметил Натабура, вспомнив, конечно, и Горную Старуху, которая их с Язаки спасла, и эту о-гонтё, которая была когда-то величиной с обыкновенную тощую ворону. А теперь вот вымахала до таких размеров, что клюв у нее был не меньше танто. Натабура хотел расспросить, что случилось со страной Чу, и куда делось племя ёми, да и вообще, что стало с бессмертными дикарями, которые играли в удивительную игру сугоруку. Второй раз попасть к ним и еще раз сыграть ему совсем не хотелось. Если они меня к этому призывают, то я, пожалуй, откажусь. Второй раз не повезет.

— Была. Была птенцом, — прокаркала о-гонтё. — А как же? Только ты не понял. А это старший сын Горной Старухи — Барбор.

Барбор сделал движение, которым отгоняют мух. Афра плюхнулся к ногам Натабуры, тут же вскочил и показал большие белые зубы, но даже крылатый медвежий тэнгу ничего не смог бы сделать с полубогом.

*Хаидатэ — набедренные доспехи в виде фартука.

— Стой! — приказал Натабура и невольно отступил на шаг. Кими мо, ками дзо!

Таких огромных полубогов ему еще видеть не приходилось. Вот почему молчал Мус, понял Натабура. Боги не всегда хотят, чтобы смертные видели будущее. Если бы я знал Мус, я бы точно побоялся сунуться сюда. Интересно, применимо ли в бою с ним ёмоо нодзомимитэ?* С Богом Ван Чжи этот фокус прошел. На мгновение Натабура ощутил такой кураж, что готов был сразиться и с полубогом. А потом понял, что сама мысль о ёмоо нодзомимитэ будит прежние силы, тем более что он хорошо запомнил, как входить в 'то, которое это'.

Полубог застыл, разглядывая что-то вдали и не вникая в суть разговора. Он выполнил просьбу Богов — напугать человека, и теперь из вежливости ждал, когда о-гонтё прекратит каркать. Если бы он знал о судьбе Бога Ван Чжи, он бы поостерегся, но Барбор, как и все Боги, был беспечен и равнодушен к судьбе конкретного человека.

Ждет, когда я уйду, понял Натабура, свистнул Афра и пошел, оглядываясь. Афра нехотя поплелся в трех шагах позади, тоже оглядываясь на старую приятельницу, но больше — на Барбора и показывая ему огромные клыки. Давно это было, думал Натабура, года три назад? Нет, больше. Два года земных и два года волшебных. Значит, всего четыре, а кажется, будто вчера. Хорошее было время. Беззаботное: иди, куда хочу, и делай, что нравится. А теперь?.. Эх-х-х!.. Только он забыл, что едва унес ноги из этой сугоруки.

В этот момент лес поклонился до самых корней. Вместе с мертвыми самураями, горами, хребтом Оу и морем. Все смешалось, перевернулось. Небо упало. Стало темно, как ночью. Натабура сел в сугроб, подгребая под себя Афра и стараясь уберечь его от непонятно чего. Меч, подумал он. Меч. Барбор срубил. Вот в чем заключалась его задача — извести нас. Надо было все-таки драться.

Но он ошибся. Стало светло, как и прежде. Деревья с привязанными к ним самураями стояли на месте. Снежные вершины Оу возвышались, словно не вертелись до этого, как юла. А на душе у Натабуры стало так хорошо, так приятно, словно он попал в родные места и бежит цветастым лугом вдоль ручья. А ведь летом здесь действительно течет ручей и море цветов. Он огляделся, замечая то, что раньше не замечал: красно-черный уголек на белом-белом снегу. Ничего подобного здесь, на этом поле не должно быть, подумал Натабура. Откуда? И, боясь обжечься, поднял его. Вот он — вещий сон, похоже на Мус, понял Натабура, только с зимним пейзажем. И посмотрел туда, где стоял Барбор. Ни полубога, ни о-гонтё не было и в помине. Неужели мне приснилось, подумал Натабура и разжал ладонь. Огонек тлел, но руку не жег. Вот зачем меня сюда привели, понял Натабура. А я и не знал, что так бывает. Только зачем этот огонек? Зачем? Еще одна загадка. Надо спросить у учителя Акинобу.

Натабура еще не понимал, что Боги своим покровительством оказывают им медвежью услугу, подталкивая ум к лености, бездействию и местничеству. Правда, люди, сильные духом и наделенные стремлением к познанию, не замыкаются в собственной жизненной оболочке. Но это не оправдывало Богов, потому что они были сутью всего, а над ними ничего не было. Должно быть, поэтому они и действовали избирательно, а хонки все портили, пытаясь ввести людей в заблуждение.

* * *

Когда Натабура и Афра вернулись, вещи уже лежали на берегу. Единственная уцелевшая курица потеряно бродила поблизости и что-то вяло клевала. Юка взволнованно бросилась на шею.

— Слава Будде! Я бы давно уже пошла на подмогу, да учитель Акинобу не дал.

Натабура тоже обрадовался встрече и хотел сказать, что только о ней и думал, а еще о доме в окружении хризантем на берегу Хиёйн. Но почему-то не сказал. Застеснялся окружающих, которые с любопытством смотрели на них. Язаки даже сунул нос между ними и полез целоваться:

— А меня тоже не пустили, тоже!..

— И правильно, — назидательно сказал учитель Акинобу, — иначе бы все расстроил.

— Что все? — удивился Язаки. — Что все? — и показал рукой на холодный, мрачный лес. — Там же никого нет?!

Акинобу хотел сказать, что только слепой ничего не видит и что лес опасен, даже не из-за эбису, а из-за хонки.

*Ёмоо нодзомимитэ — 'то, которое это' — использует силу тридцати трех обликов Бодхисаттвы, способ единоборства.

— Так вы знали, сэйса? — удивился Натабура, не выпуская Юку из объятий и одновременно загораживаясь плечом от слишком ретивого Язаки, чей холодный нос неприятно впечатывался в щеку.

— Догадывался. Правда, не знал, что конкретно, но ничего смертельного, иначе бы сам к тебе пошел. Только вот леса этого и гор в течение коку не было. Ничего не было. Не пускали нас к тебе. Стало быть, это воля Богов, — и укоризненно посмотрел на Язаки, который ничего в подобных делах не понимал. Он, вообще говоря, родился, чтобы есть, есть, есть, набивать брюхо ну и, конечно, тихо, как и все, радоваться жизни. Акинобу его воспринимал таким, каков он есть, и поэтому обращал на его слова мало внимания.

— Стало быть, воля, — согласился Натабура и с опаской разжал кулак, в котором тлел уголек.

Учитель Акинобу посмотрел и отвернулся, чтобы скрыть огорчение. Вот зачем нас сюда выкинуло, понял он. Вот почему нам дали доплыть, да еще так быстро. Отныне Боги вершат свои дела втихую, без лишних слов. Теперь главное понять, на чьей они стороне.

Выхода было два: принять или не принять знак. Но я не знаю, думал Акинобу, что нас ожидает впереди. Наверняка ничего хорошего. Мы ввязываемся в очередную историю, хотя с нас и так достаточно. К чему она приведет, трудно сказать. Ни к чему хорошему. Значит, все предопределено. Поэтому знак нужно принять. А если не принять? Остаться независимым? Попытаться обойти все опасности? О, Райдзин, подскажи! О, Райдзин, подскажи! Бог грома и молнии упорно молчал. Акинобу взглянул на Юку. Если бы не она, можно было бы попробовать. Обойтись собственными силами. Поступить так, как мы поступали всегда. Но что потребуют Боги? Что они захотят взамен? Если бы я только знал. Вот задача из задач. Поэтому с этого момента надо действовать осторожно и обдуманно.

— Что, плохой знак? — еще не понял Натабура и огорченно посмотрел на Юку, чтобы хоть как-то успокоить ее.

Каждая черточка ее лица источала нежность, которую он так любил в ней, и рядом с Юкой он чувствовал себя защищенным от всех житейских невзгод.

— Плохой, — кивнул учитель Акинобу. — Аматэрасу наделяет тебя силой, которой никого из смертных не наделяли. Это значит, что нам предстоит столкнуться с такой опасностью, которая не по плечу обыкновенному смертному.

— Что же делать?! — в волнении спросил Натабура.

Он не ожидал такой чести и не понимал, хорошо это или плохо. Надо было бы спросить об этом у юй, подумал он.

— А вот что! — учитель Акинобу сложил его ладонь, сжал что есть силы, улыбаясь и ободрительно глядя в глаза Натабуры. — Не сопротивляйся! — приказал он. — Не сопротивляйся и не думай!

И в тот момент, когда Натабура расслабил мышцы, все завертелось у него в голове, и он потерял сознание.

— Что ты чувствуешь? — спросил учитель Акинобу, когда Натабура открыл глаза.

— Ничего... — потерянно ответил Натабура.

Он лежал на песке и мало что соображал. Но, оказывается, прошло полдня, и солнце за ватными облаками стояло в зените. Затем он совершенно случайно перевел взгляд на Хёкура и очень и очень хорошо увидел скёк Годайго и лохматых отшельников юй, бродящих с подветренный стороны острова в поисках плавника и моллюсков. Ветер рвал их одежду и раздувал волосы, соленые брызги попадали им в лицо, руки и ноги посинели, но они ни на что не обращали внимания. Кими мо, ками дзо! Что за ерунда, подумал Натабура, вытаращив от удивления глаза. До Хёкура не меньше пяти ри, к тому же этот туман и облака. Нет, ничего подобного не может быть, подумал он, это противоречит всякой логике, и отвернулся. Чем бы меня ни наградили, смотреть не буду!

Заметив, что он пошевелился, к нему устремились одновременно Юка и Язаки. Афра, который преданно спал, привалившись теплым боком, тут же вскочил и принялся радостно вылизывать лицо.

— Все... все... все... — пытался увернуться Натабура, но не было сил даже шевельнуться.

— Ты меня слышишь? — спросила Юка, присев рядом. Глаза ее засияли так, что ему стало спокойно и хорошо на душе, но он как всегда в присутствии посторонних боялся проявить свои чувства, а лишь взял ее за руку. Кожа была мягкой, как бархат.

— Мы тебе чай приготовили, — беспардонно влез в разговор Язаки.

— Давай чай, — согласился Натабура и сел, но между делом бросил взгляд на остров Хёкура.

То, что он увидел, снова произвело на него неприятное впечатление. Не оттого, что он разглядел, как отшельник юй чистил рыбу — нож и прилипшую к пальцам чешую, а оттого, что этого не могло быть изначально. Что-то со мной происходит, нехорошее, неестественное. Неужели так видят Боги? Больше не буду смотреть, никуда не буду. И он стал пить соленый и жирный чай — часуйму*, к которому они настолько пристрастились в Тибете, что настоящий японский чай уже не воспринимали в качестве полноценного напитка. С каждым глотком силы возвращались к нему, и дело было даже не в том, что Язаки отлично умел готовить часуйму, а в том, что проснулось в Натабуре — тайное, непонятное, еще не осознанное им самим и оттого тревожное и волнующее чувство всепонимания, словно ты, думал он, можешь охватить не только глазами, но и внутренним взглядом. Неужели все из-за уголька? — удивился он и не поверил самому себе. Кими мо, ками дзо!

Чем дольше он пил часуйму, тем больше успокаивался: чем же меня наградили и что нам предстоит, если даже ёмоо нодзомимитэ недостаточно, чтобы попасть домой? Что-то грозное и пугающее пряталось в будущем, и его готовили к этому.

— А где остальные?

— Ушли, — ответил учитель Акинобу. — Не стали дожидаться.

Ну да, понял Натабура, теперь с нами опасно, везде опасно. Стража на дорогах. Патрули. Тем более что я, кажется, еще что-то вижу. Отныне он не сомневался в своих способностях. В устье реки берег представлял собой огромную вытянутую полудугу. Один край ее заканчивался за песчаным баром тупым мысом, о который с грохотом разбивались волны, а другой выбегал далеко-далеко в море в виде каменистой косы с одинокой сосной. Так вот, под этой сосной валялся перевернутый ялик.

— Я сбегаю! — вызвался Язаки. — Я сбегаю! Дайте ему еще часуйма и накормите, а я сбегаю... — он суетился, как жених перед свадьбой.

Если бы кто-то предложил отправиться вместе с ним, он мог бы убить на месте — так был возбужден, а главное — не хотел отдавать богатство. Сердце заходилось от волнения, а кровь кипела так, словно Язаки выпил три пиалы крепчайшего сакэ на перце.

Натабура хотел сказать, что ходить бессмысленно, что кантё Гампэй там нет, что он давно ушел и находится в устье реки Синано, но промолчал, с удивлением глядя на Язаки, которого не узнавал второй день — друг стал нервным, суетливым и отдалился. Пройдет, великодушно решил Натабура. Рано или поздно пройдет. Должно быть, он не пришел в себя после боя с ханива и после крушения джонки. Лично я до сих пор боюсь.

— Иди посмотри, — согласился Акинобу. — Но будь осторожен.

Кого бы ты еще учил? — зло подумал Язаки. Кого? Меня? Хватит! Отныне я человек богатый, а значит, сам могу учить любого. Вот! Все это пронеслось у него в голове быстрее молнии.

— Я сейчас... я быстро... — он подхватил меч, — не трофейный генеральский, а свой, полегче, — и побежал по прямой, не желая сворачивать и поэтому увязая в тяжелом, мокром песке.

Он сразу сообразил: это его шанс. Если кантё потерпел крушение, то все деньги и драгоценности мои, думал он с замиранием сердца. Даже пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. Я богат! Богат! — пела его душа. Если бы у него были крылья, как у Афра, он бы летел быстрее стрелы.

Однако чем ближе Язаки подбегал, тем большее испытывал разочарование. Ялик был перевернут и основательно разбит. Не было заметно ни паруса, ни весел. Впрочем, вот одно, надломленное, качается в волнах. А между камнями — бочонок с пресной водой. Видать, кантё не понадобился, решил Язаки, лихорадочно оглядывая место кораблекрушения в поисках золотых овальных монет. Он даже залез по колено в холодную воду, не обращая внимания на царапины от ракушек, и заглянул под корму. Сидения сломаны. В днище огромная дыра. Боясь, что Акинобу или Натабура придут ему на помощь, воровато оглядываясь, торопливо обыскал все расщелины между камнями в радиусе трех кэн**. Безрезультатно. Только вымок по уши. Или унес с собой, или утопил в море, злясь, рассудил Язаки. Потом посмотрел на берег и увидел следы. Вот оно, решил он. Вот! Закопал на берегу! От возбуждения он даже забыл о холоде.

Натабуру не удивили действия Язаки, хотя тот залез по пояс в воду. Должно быть, все же что-то нашел, рассудил Натабура, ну и хорошо, — и поднялся на ноги. Его слегка качнуло, но он уже чувствовал, что силы быстро возвращаются и тело начинает слушаться, как и прежде.

*Часуйма — черный чай с топленым масло яка и солью по вкусу. Хорошо тонизирующий напиток.

**Кэн — 1,8 метра.

Они принялись разбирать вещи. Три тюка — непосильная ноша, поэтому пришлось выбрать всего лишь пару самых толстых рукописей, а остальное упаковать в шкуры. Жаль было бросать такое добро, но иного выхода не было. Тюки решили подвесить к верхушкам сосен, а при случае вернуться за ними. Из еды у них остался только мешочек риса, три белых редьки, немного чеснока и соли. Бугэй устроил настоящий скандал и забрал все остальные припасы, в том числе сакэ, солонину и тэрияка*. Акинобу оказался в трудном положении. Четверо против двоих. Язаки боец аховый, ненадежный. Хотя с ним и возился два года. Для настоящего дела не годится. А Юка не в счет, правда, она умела драться наравне с мужчиной, однако ей не хватает силы и выносливости. Будь Натабура на ногах, разговор был бы коротким. Но рисковать Акинобу не хотел и уступил, понимая, что идти по незнакомой местности с грузом, который взвалили на себя эти негодяи, будет тяжело и неудобно. К тому же надо думать о эбису, которые зимой властвуют в Мацумао. И опять же хонки. Есть они в лесу или нет, никто не знает. Бугэй вознамерился унести и курицу, но она что-то заподозрив, убежала и вернулась только, когда Бугэй вместе с боцманом и матросами скрылись вдали.

— Ну, что он там? — спросил Акинобу и из-под ладони посмотрел в сторону мыса, где скрылся Язаки.

Единственное, что он мог разглядеть в полосках морского тумана — тонкую, прерывистую нитку камней.

— Да вроде что-то копает, — оторвался от работы Натабура и тоже посмотрел в сторону мыса.

Еще им достался топор, и Натабура с Юкой мастерили заплечные носилки. Юка снимала кору с ивы, а Натабура рубил и подгонял прутья. Дело было знакомое. И они выполняли ее с удовольствием, ожидая, когда учитель Акинобу оставит их вдвоем. Натабура четко и ясно увидел, что Язаки сидит на берегу с разбитой головой, но отчего-то тут же забыл об этом, словно наваждение не имело большого смысла.

— Я могу сходить, сэйса учитель? Хоп?

— Не надо, я сам, — отозвался Акинобу, засовывая за оби меч. — Возьму с собой Афра.

Как только он отошел на приличное расстояние, они бросились в объятья друг друга.

* * *

Это был его последний шанс. Если что, перепрячу, шептал Язаки. Закопаю. Схороню. А потом вернусь и заберу. Боже! Сделай так, чтобы моя мечта сбылась! Чтобы все было просто и ясно. Чтобы я был счастлив! Пару золотых рё, втоптанных в землю, убедили его, что он на правильном пути. Язаки сунул их в тайный карман и полез по обрыву к сосне, чьи корни торчали в разные стороны, как человеческие руки. Язаки сунулся стороной, шепча охранительные молитвы, и кое-как взобрался — живот здорово мешал, а в правом боку появилась тупая боль. Однако наверху, вопреки ожиданию, он не обнаружил злополучного мешка. Зато подобрал еще один рё. Крякнув от радости, Язаки все же сообразил, что здесь он слишком заметен, и присел. Не обращая внимания ни на холод, ни на разодранные колени, он стал рыскать на карачках кругами. На пятом или шестом, когда уже потерял всякую надежду, в низине между скал нашел мягкий пятачок, аккуратно засыпанный еловыми иголками. Под ними-то оно все и лежало.

Этот произошло в тот момент, когда Натабура сказал учителю Акинобу, что Язаки что-то копает. Он уже два дня похож на духа неудачи, подумали все, какой-то потерянный. Пару кокой Акинобу понадобилось, чтобы собраться, еще около тридцати кокой, чтобы дойти до мыса.

За это время Язаки достал мешок и запустил в него обе руки, чтобы насладиться в полной мере. Кокой пять, как завороженный, он играл золотыми монетами и бусами. Потом словно очнулся и, пригнувшись, словно зверь, огляделся. В ветках сосны свистел ветер, шумел прибой, и по ватному небу неслись тучи.

Язаки положил в тайные карманы кимоно по пять рё. Два рё засунул в шапку и еще два рё спрятал в оби. Хотел взять больше, да почувствовал, что и так тяжело и может быть заметно со стороны. А делиться Язаки ни с кем не хотел. Вернее, в душе шевельнулось какое-то странное чувство к Натабуре, похожее на дружескую симпатию. Но Язаки успокоил себя тем, что обязательно вернется сюда именно с ним, понимая, что только с Натабурой безопасно совершить такое путешествие. А как он будет удивлен, когда я подарю ему два или даже один рё. Глаза вылупит. Все-таки он мой друг. Рассуждая таким образом, Язаки заглянул в мешок еще раз и заметил среди монет бриллиант величиной с маленькую черепаху. О! Удивился он и не мог устоять, чтобы не взять его. После этого стал искать место, где бы закопать добычу. Если недалеко, то кантё Гампэй сразу найдет, значит, надо унести в лес.

Акинобу с Афра находились на половине пути к мысу. Афра, обрадовавшись возможности побегать, то носился по песку, то обследовал береговой обрыв в поисках мышей. Но где бы он ни был, он не упускал Акинобу из поля зрения и поглядывал на него темными карими глазами.

*Тэрияка — пожаренное и высушенное мясо яка.

Акинобу был уверен, что сейчас захватит беспутного Язаки и они впятером двинутся на юг. Время упущено. Чего он там копает? Если кантё действительно распустит слухи на заставах, то придется идти горами. А это долго и трудно. Горы в Нихон крутые и высокие. Можно еще нанять лодку. Акинобу с сомнением посмотрел на бушующее море. А кто вообще сказал, что путь домой будет простым? То, что он будет тяжелым, я не сомневался ни на мгновение. Но мы преодолеем все, ведь за плечами у нас два года странствий.

Однако когда он поднялся к сосне с сиротливо торчащими мертвыми ветками и огляделся, Язаки нигде не было видно. Лишь на камнях валялись ободранные ножны в пятнах крови. Акинобу, с тревогой косясь на мрачный лес, принялся искать Язаки. Афра тоже все понял. Носился по округе, то утыкаясь носом в землю, то поднимая морду и нюхая воздух. Через кокой они стояли перед каменной стеной и воронкой под ней, на дне которой скопилась тронутая льдом вода.

— Ну и где же он? — спросил Акинобу, невольно обращаясь к Афра точно так же, как и Натабура. — Где?

Афра посмотрел на Акинобу умными глазами и поскреб лапой камень. Запах, который невозможно было перепутать, шел именно оттуда: Язаки всегда пах старым козлом, а сегодня прибавился еще и запах тэрияка, который Язаки втайне ото всех сожрал на стоянке. Не поделился, простодушно думал Афра, внюхиваясь и фыркая. Не поделился! Правда, пахло еще и хонки, но хонки теперь не опасны. Кто такие хонки? Нет, Язаки точно здесь. И поглядывал на Акинобу: 'Чего ты ждешь?' Но Акинобу ничего не понял. Натабура давно уже откопал бы Язаки. А Акинобу не понимает. Ну ладно. Афра сел, аккуратно поджав пушистый хвост и терпеливо посмотрел на Акинобу.

— Пойдем, — сказал Акинобу. — Пойдем!

* * *

Язаки торопился и пыхтел, как все обжоры. Времени было в обрез. Он понимал, что рано или поздно его кинутся искать. Если уже не кинулись. Поэтому и спешил, но даже в спешке боялся заходить в лес, где прятались хитрые эбису, предпочитая искать укромное место на опушке. С другой стороны, если закопать на берегу, один приличный зимний шторм способен разрушить все планы и надежды на обеспеченную жизнь. Поэтому-то он и стал выбирать место на границе между лесом и берегом.

Когда разбогатею, не надо будет никуда тащиться, рассуждал, запыхавшись, Язаки. Заживу спокойно и счастливо. Мешок был тяжелым, как трехмесячный поросенок, и тащить его было крайней неудобно. К тому же мешал живот. Больше никогда не буду путешествовать, рассуждал Язаки. Хватит. Надоело. Пусть эти занимается сумасшедшие Акинобу и Натабура. Куплю дом в столице, пару магазинов и открою торговлю шелком, хотя благородные самураи воротят нос от торгового дела. Зато никто никогда не заставит меня сделать сэппуку. Императорскому двору тоже нужен шелк. Если еще получу от императорского дворца заказы, то можно и вышивальные мастерские открыть. А это уже обеспеченная жизнь до глубокой старости. Когда появятся большие деньги, никто не вспомнит, как я их заработал. Потом он подумал, что надо жениться. Да, подумал он, женюсь! Возьму девушку из рода Нонака. И еще трех наложниц постройнее. Почему именно из Нoнака, Язаки не знал, просто где-то слышал эту знатную фамилию и понял, что род очень древний. Он перекинул мешок на спину и согнулся под его тяжестью. Золото гнуло к земле. Может, даже на старости лет стану придворным. Построю собственный дворец. От этих рассуждений сердце его сладко замирало. Так, здесь не подойдет — каменисто. Здесь? Он тупо смотрел на самурая, привязанного к сосне. Когда я успел свернуть в лес? — удивился Язаки. Нет, здесь неприметное место, ничего не найдешь потом. И только, сделав шаг в сторону, понял, что видел мертвого человека. Вернулся и с ужасом уставился на самурая. В трех шагах увидел еще одного, а потом еще, еще и побежал, как мог, вихляясь и едва не пропахав носом каменистую почву.

Куда Язаки бежал от испуга и как долго, трудно было понять. Эбису прятались за каждым деревом и протягивали к его золоту свои мохнатые руки.

Наконец Язаки смертельно устал и решил закопать там, где остановился. Содрал слой мха, под которым пошла каменистая почва, принялся расковыривать мечом, но только порезался. В лесу что-то ухнуло и покатилось эхом. Язаки ударил катана раз-другой, разбрасывая во все стороны камни. Вдруг земля под ним разошлась. Мешок с деньгами кувыркнулся в образовавшуюся щель, а Язаки кто-то схватил за ноги и потянул вниз. Перед глазами промелькнул берег, море, и наступила тьма.

— Ну вот ты и докопался, — произнес кто-то злорадно, и Язаки открыл глаза.

Наму Амида буцу! Он находился в подземелье, а разговаривал с ним какой-то доходяга— хонки.

— Кто ты? — спросил Язаки и, скривившись, потрогал на лбу здоровенную шишку — в пол-яйца, не меньше, она дергала болью от головы до ног.

Несмотря на темноту, он увидел, что его рука в крови. Да и голова гудела, как котел. Однако Язаки храбрился. Подумаешь, упал. Ерунда. Голова крепка, все выдержит. Хонки он не боялся. Мало он перевидал их, что ли, на своем веку? Это же не даэки* и даже не додзи** и бусо

* * *

.

— Я сикигами — Демон Кадзан

* * *

, — важно произнес хонки и с удивлением заметил, что Язаки не то что не боится, а просто не уважает его.

Раньше было как? Раньше я только открывал рот, и все понимали, с кем имеют дело. А теперь?.. Ах... Но расслабляться нельзя. Ни в коем случае. Это еще тот фрукт. Выпучив глаза, демон в ожидании уставился на Язаки.

— Кадзан? — Язаки с сомнением посмотрел на собеседника и привычно шмыгнул носом. — А зубы где?

— Нет зубов. Нет... — не удержался и горестно вздохнул Кадзан. — Хозяин выбил, чтобы не кусался.

— Ну и правильно, — насмешливо согласился Язаки. — Я что, в хабукадзё?

— Нет еще, — буркнул Кадзан и расстроено отвернулся.

— А... — многозначительно произнес Язаки и попробовал подняться, но у него ничего не вышло. Боль пронзила от затылка до пяток. — Чего тебе надо-то?

— Нехорошо воровать, — назидательно произнес Кадзан и легко, словно играючи, выдернул из ослабевших рук Язаки мешок с богатством. — Нехорошо...

— Отдай! — твердо сказал Язаки и привстал, но боль снова заставила его сесть на место. Шишка на лбу пульсировала и саднила.

— Я бы отдал, да ведь это тебе не принадлежит. И это тоже, — Кадзан протянул руку, и ему в ладонь изо всех тайных карманов Язаки стали вылетать рё.

От обиды Язаки зашмыгал носом, в глазах у него появились слезы не только от боли. А когда последний рё очутился в руках демона, вынести этого он уже не мог и молча, как бычок, бросился на обидчика. Ему еще никогда не приходилось драться с демоном, тем более с Кадзаном — демоном смерти. Он поддел его головой, и они покатились дальше в темноту. О мече Язаки забыл напрочь, а по давней деревенской привычке все больше действовал кулаками.

Они стали мутузить друг друза почем зря и быстро выдохлись.

— Где?.. ух... где?.. — тяжело дышал Язаки. — Где мои деньги?

— Не... не... не отдам, — сипел демон Кадзан, придавленный Язаки.

Противник действительно оказался не по плечу и здорово помял его своим животом.

— Лучше... лучше отдай, — с трудом произнес Язаки, — а то убью.

— Меня?.. — через силы засмеялся Кадзан. — Меня убить невозможно.

Ног у него не было, он уступал человеку в единоборстве, зато умел ускользать из рук, как дым. Но в данном случае это его умение не годилось, потому что с Язаки надо было договориться любым путем, а не убегать.

— А я убью. Ты меня еще не знаешь!

— Да знаю, кто ты такой! Знаю!

— Откуда? — удивился Язаки и отпустил демона.

— Болтали здесь некоторые.

— Кто? — снова схватил его за кимоно Язаки.

— Спокойно. Спокойно, — еле отодрал его руки Кадзан. — Вначале какой-то кантё Гампэй. Я его заманивал, заманивал, а он не заманился. Потом еще один, узкоглазый, который шел по его следам.

— Ну?! — от нетерпения Язаки пнул Кадзана ногой.

— Больше ничего не расскажу. Так с демонами не поступают, — обиделся Кадзан.

— Рассказывай дальше и побыстрее! — потребовал Язаки.

Он уже вполне освоился и успел заметить, что слева подземелье переходило в наклонные ступени, которые вели в основание берега, а сзади сквозь неплотно прикрытую дверь падали дневные лучи солнца. Так вот эти лучи больше всего и беспокоили демона Кадзана. Он поглядывал в сторону двери с тревогой. Ага, торжествующе подумал Язаки, они все боятся солнечного света. Все хонки. Всех мастей. Свет для них — что острый катана для человека.

— Ну вот что, — по-деловому произнес Язаки. — Ты мне расскажи, что случилось и зачем ты охотишься на людей. А тебе помогу, чем смогу.

Демон Кадзан засмеялся:

— В былые времена я бы знаешь что с тобой сделал за такие слова?

*Даэки — демон ужаса.

**Додзи — демоны промежуточных миров.

* * *

Бусо — духи-трупоеды.

* * *

Кадзан — демон смерти.

— Знаю, — бесстрашно ответил Язаки. — Знаю! Но во-первых, я живой, а не мертвый, а во-вторых, ваша власть кончилась согласно новому устройству Мира.

— Это еще надо доказать! — в запале возразил Кадзан.

Он не любил вспоминать, что отныне их власть на Земле ограничена южным полюсом и что здесь, в Нихон, он нарушает закон. Хорошо, что есть подземелья и другие темные места, где можно спрятаться от глаз Богини Аматэрасу и ее слуг — сайфуку-дзин.

— Чего доказывать?! — напористо произнес Язаки. — Чего доказывать?! Я там лично был. И все видел вот этими глазами.

Конечно, он ни за что не рассказал бы в качестве кого, и вообще, — почему оказался во дворце Аматэрасу на сто первом этаже. В душе он всегда клял себя за трусость и предательство, всякий раз объясняя самому себе, что это была временная слабость, что он вынужден был оставить Натабуру и пойти вместе с Юкой, чтобы охранять ее от всяческий напастей. Ведь в конце концов все обошлось? Обошлось. Кончилось хорошо? Хорошо. Стало быть, он может упоминать имя Богини Аматэрасу так, словно знаком с ней лично, хотя о самой встрече с Богиней Солнца мало что помнил из-за полуобморочного состояния, в котором находился.

— У меня есть личная молитва к ней. Стоит мне шепнуть ей, что я встретил какого-то демона в неположенном месте, и все. Нет тебя! Нету-у-у...Понимаешь?

Почему-то это окончательно убедило Кадзана, что перед ним важная личность и что надо быть осторожным. Можно было не поверить словам Язаки, но личная охранительная молитва, да еще такой грозной Богине, как Аматэрасу — это очень и очень серьезно. Кадзан тоже, как и Язаки, хлюпнул носом. Он понял, что влип и надо выпутываться, а то недолго и голову потерять на этой тяжелой службе, хотя, впрочем, дальше Антарктиды все равно не сошлют. Правда, еще могут перевести в разряд духов. Но, на худой конец, и это нестрашно. Самое страшное, что Богиня Аматэрасу своим светом может превратить в дым и развеять по миру. Но даже тогда я стану частью вселенной, подумал он. Ему стало себя жалко — грязная, тяжелая работа, хозяин самодур.

— Понимаешь, в чем дело, я ведь тоже подневольный. Тоже гнусь.

— А кто твой хозяин? — спросил Язаки, хотя заранее знал ответ.

— Известно, кто...

— Ну?..

— Яма*, — почему-то прошептал, оглядываясь на подземелье, Кадзан. — Во... понял?

— А... этот, — Язаки решил играть до конца. Мол, ему все знакомы. Все его друзья-братья. Хотя сам он и смертный.

От таких мыслей Язаки надулся от важности. У него даже перестала болеть голова. В это время где-то совсем близко залаял Афра и раздался голос Акинобу.

— За мной пришли, — обрадовался Язаки. — Давай деньги, я пошел.

— Не могу, — признался Кадзан.

— Почему это? — удивился Язаки.

— Нет денег.

— Ах нет! — Язаки схватил Кадзана за грудки и потащил по лестнице к двери.

И хотя демон смерти Кадзан тоже был не обделен силой, но против лучей света, которые испускала Богиня Солнца Аматэрасу, он был бессилен. К тому же существо без ног не может тягаться с человеком. Язаки тащил его, не обращая внимания на плевки и зуботычины и злорадно приговаривал:

— Сейчас... сейчас... ты мне все отдашь.

Демон смерти уже хрипел. Он превратился в последний дымок от свечи и стал легким, как перышко. Кадык на его шее торчал, как сучок на дереве, а сама шея стала не толще запястья Язаки.

— Не убивай... не убивай...

— Говори! — потребовал Язаки и встряхнул демона так, что у того голова мотнулась словно тряпичная, а те немногие зубы, которые не успел выбить Бог Яма, клацали, как у старого, больного волка.

— Отдам я тебе твои деньги, не нужны демонам они, не нужны. Отдам, но не сейчас.

— Как это так?! — возмутился Язаки и хотел подтащить демона под луч света, который падал в дверную щель, но боялся, что демон окончательно растает, как дым.

— Спрятал я их в тайник, спрятал.

— Тогда тебе конец, — очень спокойно произнес Язаки и подумал, что прикончит дурака демона и найдет мешок.

*Яма — Бог загробного мира, Бог смерти.

— Не найдешь, — словно прочитал его мысли Кадзан. — А потом мне все равно, кто убьет, ты или хозяин. Так что можешь убивать.

— Ладно, — Язаки отпустил демона. — Говори, чего ты хочешь.

— Хозяину нужен Натабура.

— Зачем это еще? Зачем Богу смерти живой человек?

— Не знаю. Но догадываюсь, что у них, там, на Небе, Боги тоже друг другу козни строят. Хозяин хочет знать причину интереса Аматэрасу к Натабуре и почему она наделила его хаюмадзукаи*.

— Чем-чем?..

— Божественной силой. Боится он. Хаюмадзукаи делает любого смертного способным уничтожать Богов. Понимаешь?! Вдруг все это для того, чтобы убить моего хозяина, а на его место поставить кого-нибудь другого. Натабура может убить Бога?

— Ха! — возгордился Язаки. — Конечно, может, он весь ваш гадючник живо выметет. Он Ван Джи прикончил одной левой.

— Видишь, как плохо. Слышал я эту историю. Значит, твои деньги пока у меня полежат.

И демон смерти зашелся в предсмертном крике, потому что Язаки сгоряча сунул-таки его под лучи света. Пока Язаки очищал карманы Кадзана, тот пришел в себя, но был так слаб, что только сипел:

— А... а... давай договоримся... давай договоримся... у тебя тоже есть интерес.

На челе у Кадзана выступил кровавый пот.

— Ну давай, — Язаки сел на ступени подземелья. — В чем, говоришь, мой интерес?

Он освободил все карманы демона. Того, что он забрал, с лихвой хватило бы на двухэтажный дом и харчевню у дороги, правда, не в городе и не на самом лучшем месте. И это еще не считая бриллианта, который Кадзан не почувствовал и не выудил из самого тайного кармана Язаки.

Кадзан отполз в темноту:

— Я к тебе по ночам приходить буду, а ты мне будешь рассказывать, что делает Натабура и что он задумал.

— А деньги? — с возмущением выпучил глаза Язаки. — Деньги?!

Он немного успокоился, потому что ожидал, что от него потребуют нечто большего. А это полная ерунда за такие огромные деньги!

— Деньги буду выдавать из твоего же мешка. А когда узнаем, почему твоему другу доверили хаюмадзукаи, то верну все. Слово духа смерти!

— Так я тебе и поверил! — выпалил Язаки и вознамерился схватить Кадзана, чтобы снова сунуть его под лучи света и окончательно убить.

— Стой! Стой! — панически закричал демон Кадзан и быстро добавит: — В знак заключения договора хозяин велел вручить тебе Черный Знак Ада — каба-хабукадзё!**

— Не надо! — испугался Язаки, оттолкнув Кадзана. — Не надо! — И даже готов был бежать туда, где ждали его Афра и учитель Акинобу, потому что каба-хабукадзё был сделан из крови и душ умерших. Так думали все люди.

Этот каба-хабукадзё никто никогда не видел, но еще в детстве бабушка рассказывала Язаки сказки, в которых грозный Бог Яма приходил к людям с этим Знаком и забирал их в Ад.

— Что ты шумишь?! — сразу понял его слабину Кадзан. — Хозяин не дарит, а дает временно, в знак особого расположения. Ты тоже будешь кое-что уметь, почти как Натабура. Каба-хабукадзё усиливает те качества, которые в тебе развиты, и еще кое-что. Но что именно, я не знаю.

— Оро?!

* * *

— быстро соображал Язаки.

Если с помощью этого Знака можно разбогатеть, подумал он, то дело того стоит. Он еще не знал своей выгоды, но чувствовал ее. К том уже я не могу появиться с мешком деньг перед Акинобу и Натабурой. Как это будет выглядеть? Может, пока он действительно полежит у этого демона?

— Ти! Давай свой Черный Знак или как его там? Но учти, я бесплатно работать не буду!

— Конечно, дорогой! — обрадовался Кадзан, немного приходя в себя. — Конечно. — И откуда-то из воздуха достал каба-хабукадзё.

*Хаюмадзукаи — божественная сила.

**Каба-хабукадзё — Черный Знак Ада.

* * *

Оро?! — восклицание, когда человек удивляется.

Черный Знак Ада был сделал в виде перевернутого треугольника в круге со сходящимися к центру лучами. Оба с испугом уставились на него. К черному шнурку прилип длинный седой волос. Кадзан сделал еще более испуганные глаза. Осторожно снял волос и положил на ступеньку. А потом протянул Знак Язаки. Язаки закрыл глаза и позволил демону смерти надеть на свою шею шнурок. Он приготовился к чему угодно. Даже к смерти или к перенесению в иной мир. Но ничего не произошло. Язаки открыл глаза. Кадзан сидел напротив и улыбался.

— Ова!

В этот момент Афра поскреб дверь лапой, и они услышали голос Акинобу.

— Ищи его, ищи!

— Я тебя выведу другим путем, — подтолкнул Кадзан его в глубь подземелья.

Язаки даже не успел произнести охранительную молитву: 'Кими мо, ками дзо!', которую перенял у Натабуры, как скатился вниз, в черную бездну.

* * *

Они с Афра нашли его тут же, за скалами. Одинокого, пропащего, с раной на голове. У Язаки были глаза человека, который познал всю глубину жизни и понял, что она бессмысленна. Он хотел всем объяснить, что чем больше смотришь, тем меньше знаешь, что жизнь полна несправедливости, но не мог вымолвить и слова. С этого дня в нем исчезла юношеская беззаботность и былое веселье. Куда делись балагурство и аппетит, блеск глаз и неуемная энергия? А прибаутки? Он забыл их напрочь. Он даже перестал играть с Афра. Но самое главное, у него пропал аппетит. Все решили, что Язаки увидел нечто такое, что не положено видеть ни одному смертному. 'Должно быть, он испугался эбису', — наивно предположила Юка. Никто и не возражал. Язаки же не мог думать ни о чем другом, кроме того, как бы побыстрее вернуть свои деньги.

В тот день Язаки только мычал и плакал. Натабура с учителем отнесли его в лагерь, накормили, обогрели и уложили спать у костра. Только утром Язаки пришел в себя, но что с ним случилось, рассказать не мог — язык не поворачивался, а слова вязли в горле. И они тронулись в путь. Шли очень тихо, сторонясь тех участков леса, над которыми поднимался белый дым канкадэрэ. А к вечеру следующего дня вышли к пограничной деревне.

Нельзя сказать, чтобы она процветала, но и не влачила нищенское существование. Правда, поля были убраны, но ограды поломаны, а кое-где даже отсутствовали. Крайние к лесу дома представляли собой пепелища, от них тянуло гарью, а цепочка ябурай* по заснеженному берегу реки являлась слишком слабой защитой от эбису и других лесных дикарей.

— Оро! — с изумлением воскликнул Язаки и показал куда-то вниз пальцем.

Они стояли на горе, под развесистыми соснами, и с жадностью разглядывали деревню. Всем давно хотелось попасть под крышу, посидеть у очага и похлебать горячего супа, а потом улечься спать в настоящую белую пахучую постель. Даже Афра и тот хотел погрызть в тепле мозговую косточку да понежиться на мягкой подстилке.

— Я тоже вижу... — с безотчетной надеждой произнесла Юка и тут же поймала себя на этой мысли и подумала, что так нельзя — нельзя расслабляться.

Натабуру больше интересовал центр деревни. Там наблюдалось какое-то движение и ходили вооруженные люди: асигару** или зиганы

* * *

. Потом он перевел взгляд в ту точку, куда смотрели все остальные, и увидел типичную для Нихон сэкисё

* * *

. В данном случае она находилась за мостом и была хорошо укреплена двумя башнями из бамбука и двумя нагайя

* * *

*, прикрывающими мост с обеих сторон по левому берегу. Все те же ябурай перегораживали мост в нескольких местах. Такая преграда могла бы задержать разве что пьяного крестьянина, но никак не самурая.

— Как ты думаешь, они нас ждут? — спросил учитель Акинобу.

Акинобу спросил в надежде на новые необычные способности Натабуры — видеть дальше остальных. В душе Акинобу надеялся, что Боги наделили Натабуру еще чем-нибудь полезным, и хотел это выяснить.

Он уже давно ломал голову, как поступить: заночевать ли в лесу, попытаться ли перейти мост и напасть на сэкисё или пересечь реку тихо, незаметно и уйти в горы. Реку так просто переплыть не получится, потому что зима, подумал он, а горы слишком крутые.

Гора за рекой, прикрывающая деревню слева, казалась неприступной. В быстро густеющих сумерках невозможно было даже разглядеть ее вершину. Напасть на сэкисё без разведки было бы верхом глупости, разве что только в расчете на везение или от отчаяния. А если ночевать в лесу, то надо, пока окончательно не стемнело, спуститься по левому крутому склону к реке и подыскать хорошее место. Не зажигать же костер на виду у деревни?

*Ябурай — заграждения из заостренного бамбука в виде ежей.

**Асигару — воин низшего ранга.

* * *

Зиган — воин среднего ранга.

* * *

Сэкисё — застава, пропускные пункты в стратегических точках.

* * *

*Нагайя — длинное здание крепостного типа.

Натабура все это тоже понимал. Но его заботила суета в деревне. Обычно в это время суток крестьяне уже сидели по домам: играли в го*, в которой нет ни начала, ни конца, читали сутры и пили сакэ. К тому же, кажется, он разглядел боцмана Дзидзо, повара Бугэй и двоих матросов. Они стояли на коленях в центре деревни с корзинами на головах. Стояли давно, потому что периодически кто-то из них заваливался на бок, а корзина отлетала в сторону. Тогда откуда-то из строений выскакивал человек с бамбуковой палкой, ударами заставлял его подняться и снова водружал корзину на голову. Руки у пленников были завязаны по-китайски в локтях, через которые была продета бамбуковая палка.

К рассвету замерзнут или убьют, подумал Натабура и посмотрел дальше, вдоль течения реки. По краям она была скована льдом, а посередине чернела темная полоса чистой воды. Ближе к устью, за кустами, там, где река перед тем, как влиться в море, делала поворот, он разглядел лодку и подумал, что это самый лучший выход. Единственное, его беспокоили собаки. Периодически они выли, скулили и дрались в предвкушении пира. Их была целая стая — худых, остроухих, желтых ину. Собаки прятались в кустах недалеко от пленников, зная, что рано или поздно людей казнят и что тогда можно будет напиться крови. Они бы давно накинулись на пленных, но боялись человека с палкой.

Жаль, что у нас лука нет, подумал Натабура. Но даже из лука перебить всех собак невозможно. Значит, надо придумать что-то другое. А атаковать будем ночью, когда все лягут спать. План нападения созрел у него в голове. Детали на месте, подумал он.

— Нас уже не ждут. Пошли вторые сутки. Они, — он кивнул в сторону деревни, — расслабились. Кантё пьет в обществе старосты и капитана по имени Го-Данго, который командует отрядом пехоты в двадцать восемь человека. Утром они казнят повара Бугэй и его приятелей. У нас есть шанс их спасти.

Откуда он узнал о кантё, старосте, капитане, и главное — об отряде, Натабура сам не мог понять, просто увидел картинку: сидящих напротив друг друга людей и служанку, подающую сакэ, и всех солдат и по краям деревни, и у воды, и в казарме, даже тех, кто сидел в сэкисё. Ему даже показалось, что он ощущает, о чем думает повар Бугэй — о каком-то злополучном мешке с рё и драгоценностями, из-за которого они с боцманом и матросами поспешили в путь и так глупо попались. Впрочем, мысли Бугэй не отличались последовательностью, и Натабура мало что понял.

— Зачем спасать? — взволнованно спросил Язаки и подпрыгнул. — Пусть будет так, как есть...

Его беспокоило одно обстоятельство — Бугэй, который мог проболтаться. Язаки так разволновался, что не мог стоять на месте и стал подпрыгивать. Лицо его хранило синяки — следы борьбы с демоном Кадзаном, а шишка на лбу не давала возможности носить шапку так, как Язаки носил ее раньше, поэтому она держалась у него исключительно на макушке.

— В смысле? — удивился Натабура.

— Они нас предали?! Предали! Отобрали еду! Мы голодные. Чего я должен их спасать?!

Он замолчал, поэтому никто не возражал, но все посмотрели на учителя Акинобу. Решение должен был принять он.

— В горах мы точно заплутаем. Потеряем много времени. Эбису могут напасть. А если пройдем через деревню, то убьем двух зайцев. Захватим кантё и сократим дорогу.

— А собаки? — спросила Юка.

Она хотела спросить: 'А захватим ли?', но не спросила. До этого им везло, словно Боги все эти два года были на их стороне, значит, повезет и сейчас.

— А мы Афра пустим, — сообразил Натабура. — Кими мо, ками дзо!

Афра как будто все понял. Поставил уши торчком, заворчал и завертел лобастой головой. Он уже готов был к бою. Единственный из пятерых, кто ничего не боялся. Юка даже позавидовала его собачьей решительности.

— Ладно, двигаем в реке, — сказал учитель Акинобу, решив, что план неплохой, а сориентируются они на месте.

Уже в густых сумерках, идя практически на ощупь, они спустились с горы, и Натабура молил Бога войны Хатимана, чтобы деревенские не выставили на дороге засады — что было бы вполне логично. Но все, как ни странно, обошлось. Капитан Го-Данго оказался чрезвычайно самонадеянным. Он презирал монахов, моряков и торговцев всех мастей, потому что они не были настоящими самураями. Кодекс самурая давно скрывал от него суть вещей, а самонадеянность не имела границ. Капитан Го-Данго уважал только силу.

*Го — игра.

Мороз крепчал, и на небе высыпали звезды. Тучи, подсвеченные невидимой луной, плыли, как стадо неведомых животных, вдоль берега.

На равнине, обращенной к морю, пошел редкий дубовый лес, и снег под ногами лежал не ровно, а какими-то кучками. От этого идти было не легче, ноги проваливались, листья возмущенно шелестели, и Натабуре казалось, что их шаги слышны на весь лес. Потом из-за туч показалась луна, и он вывел почти точно к тем кустам, за которыми лежала лодка.

Моста отсюда не было видно, но Акинобу дал знак остановиться, и некоторое время они прислушивались и вглядывались в окрестности. В деревне лаяли собаки, да несло дымом. Где-то невдалеке пекли картошку.

Прижимаясь к Афра, крылья которого пахли мокрым, влажным и приятным запахом псины, Юка тоже вслушивалась в ночь. Она замерла и приустала, ей захотелось одновременно и спать, и есть. К голоду Юка привыкла. В горах они чаще всего питались ячневой мукой на воде, а если ничего не было — корешками да орехами, разоряя гнезда земляных белок. Последний раз они перекусили утром рисовыми колобками с бабами. Юка покосилась на Язаки — к ее удивлению, он терпеливо сносил голод. Точно, сегодня будет камнепад, подумала она, всматриваясь в звездное небо сквозь ветки кустов. Еще она вспомнила о курице, которая долго шла с ними, а потом взлетела на сосну и осталась в лесу. Почему так?

Не почувствовав человека, совсем рядом на поляну вышло стадо лесных свиней и принялось кормиться желудями. Афра не выдержал, стал все громче сопеть, хотя Юка закрывала ему нос. Свиньи насторожились и убежали в сторону устья реки. Заухала сова, и Юке показалось, что прошло очень много времени — так много, что и жизнь миновала.

Вдруг сердце ее учащенно забилось: она заметила очень близко какую-то тень, хотела что-то сказать, но Афра молча, молчали Акинобу и Язаки, и тогда она поняла, что это вернулся Натабура. Когда и почему он ушел, она даже не заметила. У него было такое умение — ходить бесшумно, как тень. Однако она не увидела в темноте, что его кимоно выпачкано кровью, и только поняла, что он вымок и что, должно быть, побывал на другом берегу реки, потому что прошептал, когда они все наклонились к нему:

— Двое... там и там... пошли... Кими мо, ками дзо!

И тогда она поняла, что не зря пахло печеным картофелем: охрана оказалась достаточно опытной, чтобы скрыть огонь, но недостаточно осторожной, чтобы не удержаться и не согреть еду.

Они обошли кусты и занялись лодкой. Юка снова осталась в обществе Афра, прижимаясь к его теплому боку, стараясь сдержать волнение, которое передалось псу. 'Ты знаешь, как я люблю и его, и тебя', — шептала она ему в ухо. Афра чуть слышно повизгивал, постанывал от избытка чувств и, перебирая лапами, рвался помогать мужчинам. Через некоторое время их позвали, и Юка наравне со всеми стала толкать лодку, в которую побросали скарб и борта которой с треском ломали мерзлый камыш, осоку и тонкий лед у берега. Афра бестолково суетился и путался под ногами, пока Натабура не скомандовал:

— Вперед! Вперед! — и махнул рукой, указывая ему направление.

Тогда Афра расправил крылья, пару раз взмахнул, словно пробуя их силу, тяжело взлетел и пропал в темноте за рекой.

Юка даже не волновалась за него, потому что знала, что так просто Натабура не отправил бы друга-пса за реку. Значит, там действительно все нормально. Я знаю, что он его любит, может быть, даже больше, чем меня, подумала она с грустью, хотя знала, что в сердце Натабуры они помещаются вдвоем. И тут ей стало не до пустых рассуждений, потому что она провалилась по колено и, конечно, тут же промокла. Пришлось на ходу подвернуть полы кимоно. Но через два шага она провалилась еще глубже, чувствуя, как речная грязь держит ноги, и, кажется, потеряла один из вакидзаси. Натабура подсадил ее, и она, очутившись в лодке, потрогала ноги, проверяя, не потеряла ли заодно и дзика-таби*. Нет, все оказалось в порядке. У дзика-таби толстая подошва, в них можно ходить и без вакидзаси, хотя запасные лежали в носилках.

Мужчины прыгнули в лодку, и прежде чем оттолкнуться шестом от дна, учитель Акинобу ободряюще сжал ее плечо. Она знала, что он смотрит на нее, как на дочь, и была благодарна ему за заботу.

Река, бегущая в море, показалась Юке живым существом с черной спиной. Это существо едва слышно журчало, трясь о лед, и Юка поблагодарила реку за то, что она приняла их и позволила добраться до противоположного берега.

*Дзика-таби — носки на толстой подошве, рассчитаны на ношение с сандалиями дзори или варадзи.

Афра уже махал хвостом под никлыми голыми ветками янаги, листья с которой облетали по первому снегу и устилали все вокруг толстым бурым ковром.

Лодка с ходу проломила тонкий лед, ткнулась в крутой берег и они, подхватив вещи, выскочили и взобрались на склон. Там уже сидел Натабура в обществе Афра и что-то высматривал в темноте. Было тихо — собаки даже не залаяли, и ветренно, пахло дымом от костра и кислым запахом овчарни. Юка тоже стала смотреть во все глаза, но кроме белого поля в кочках пахоты, ничего не видела. За полем начиналась деревня, и все сливалось в черно-серую полосу. Ей даже показалось, что они ошиблись — вышли не туда, но пару огоньков, вспыхнувших и погасших, подсказали, что они на верном пути — стражники шли по другую сторону поля, и их фонари мелькали за деревьями.

— Опасаются, — прошептал учитель Акинобу, и, кажется, засмеялся.

Не боится, поняла она, и я не буду бояться. Она верила в учителя Акинобу и Натабуру. Они о чем-то посовещались. А потом Натабура сказал:

— Ждите нас здесь. Когда я крикну совой, отпустишь Афра, и идите по его следам.

Некоторой время учитель с Натабурой еще были заметны на фоне поля, но потом и они пропали. Снова ей пришлось ждать, с тревогой вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Но услышать она ничего не услышала, кроме яростного собачьего рычания и лая. Язаки примолк, ничуть не страдая оттого, что его не взяли с собой. Он давно уже привык, что все важные и опасные решения принимаются и исполняются учителем Акинобу и Натабурой. Иногда, когда было не очень опасно, им помогала Юка. Язаки нашел для себя удобное решение: 'Я просто не создан для этого, потому что толстый'. В душе он считал, что его дело — торговля, и стремился к своей мечте. Какой из меня вояка, думал он, щупая свой дряблый живот, который висел, как пустой бурдюк. Я потом пригожусь, оправдывался он и трогал заодно и рукоять китайского меча, да порой сквозь одежду прижимал к груди каба-хабукадзё — Черный Знак Ада, и не знал, что с ним делать. Правда, он чувствовал в себе дикую силу, которой владеют только сумасшедшие. Ну и что? Кого этим удивишь? А самое удивительное заключалось в том, что впервые за два года он действительно не хотел есть. Вдруг это все, на что способен каба-хабукадзё? — разочарованно думал Язаки и невольно поеживался в предчувствие чего-то страшного, непонятного, что таилось не только в темноте поля, но представало перед ним как судьба. А деньги? Где деньги? — спрашивал он сам себя. Ему хотелось, чтобы события развивались очень быстро и так же быстро к нему вернулись бы его сокровища.

Юка чувствовала, что Язаки волнуется и что за последние три-четыре дня он стал совсем другим. Правда, за эти время произошло столько событий, что у нее самой голова идет кругом. Но ей казалось, что обойдется.

Вдруг Афра встрепенулся. Заухала сова — совсем не там, где ожидала Юка, а гораздо правее, ближе к реке. Значит, они перехватили стражников там, догадалась она, отпустила Афра и быстро, почти бегом, устремилась следом, придерживая заплечные носилки со скарбом, которые норовили сползти набок. Афра в мгновении ока пересек поле, и когда она уже думала, что потеряла его из вида, кто-то совсем близко сказал:

— Сядь, заметят.

Она узнала учителя Акинобу и уселась почти на Натабуру, который распластался на земле и уговаривал Афра в очередной раз не баловаться. Афра как всегда выражал свой восторг тем, что лизал лицо хозяину, норовя попасть в губы. А еще он повизгивал и постанывал от радости. Наконец Натабура свалил его в снег, и они немного поборолись. И только после всех этих событий, пыхтя, притопал Язаки и, рухнув прямо на мертвого асигару, стал вертеть головой, спрашивая, чего дальше делать-то?

— Тихо... — прервал его Акинобу и велел надеть каса*. — Слезь с мертвеца-то...

Язаки отскочил в сторону, шепча: "Наму Амида буцу!" Натабура зажег фонарь, и тогда Юка поняла, что в каса их должны принять за местных крестьян. Юка промокла и к этому моменту уже стала замерзать, но теперь ей вдруг стало жарко. Дело приближалось к схватке.

Как по заказу, луна скрылась за тучами. Пошел густой мокрый снег, все вокруг стало белым и приблизилось на расстояние вытянутой руки: и деревья, и дома, и заборы. Сделалось вроде бы даже теплее и уютнее.

Они поднялись и пошли по тропинке, не очень хоронясь. Юка вела Афра за ошейник. Со стороны крестьянских домов тянуло сытой, теплой жизнью. Пахло дымом очагов. Блеяли овцы. Кудахтали куры, устраиваясь на насесте. Было тихо и мирно, если не считать собак, которые выли и дрались от нетерпения. Снег падал большими хлопьями и повисал на заборах и крышах необъятными шапками. Кто-то открыл дверь, посмотрел вслед. Зевнул и скрылся. Где-то раздавались непонятные голоса, словно духи переговаривались. Прошуршала огромная тенью. Сова, поняла Юка.

*Каса — широкая соломенная шляпа, носили все сословия.

Они уже прошли полдеревни и приблизились к площади. Кто-то вдруг спросил из ближайшего дома:

— Все спокойно?

Человека она не видела. Он стоял за деревьями и изгородью. Но по ноткам голоса поняла, что это один из солдат. Должно быть, десятник, подумала она, или даже лейтенант?

— Все спокойно, — ответил учитель Акинобу и помахал ему.

— Это ты, Каэно? — удивился человек.

— Я... я... — спокойно ответил учитель Акинобу и пошел на голос.

— Эка тебя заморозило? Ты что, в болото упал?

Прошло несколько мгновений тревожного ожидания, но она ничего не услышала и не увидела. Натабура сделал знак, и они поспешили дальше, и только тогда их догнал учитель Акинобу и пристроился за Юкой.

— Все хорошо, дочка, все хорошо... — шепнул он ей, забрал Афра и направился к Натабуре.

Открылась площадь. Пленные стояли по другую ее сторону, но из-за снегопада их не было видно, только слышались глухие удары и стоны — человек с бамбуковой палкой в очередной раз ставил кого-то на колени.

Вдруг все пропали. Язаки, за которым шла Юка, сунулся куда-то в бок и растаял в снежной пелене. Юка сбросила заплечные носилки, каса, которая не годилась для боя, и, выхватив волшебный мидзукара, который некогда принадлежал Богу Ван Чжи, отступила за ближайшее дерево и приготовилась ждать. Мидзукара точно так же хорош, как кусанаги у Натабуры, подумала Юка, легкий, острый и надежный. Сердце тревожно забилось, в коленях появилась предательская слабость. Но Юка не боялась. Все было заранее, сотни раз оговорено: вместе с Язаки они прикрывают тыл, а по мере развития событий наравне со всеми участвуют в схватке. На острие атаки — учитель Акинобу, Натабура и изредка — как сейчас — Афра, но обычно он оставался с ней.

Неожиданно раздался душераздирающий визг. Афра рвал местных собак. Вначале они приняли его за своего, потом, когда уже стало поздно, сообразили, что это медвежий тэнгу, и кинулись в разные стороны, стараясь побыстрее, а главное, подальше унести ноги, ибо, как известно, крылатые медвежьи тэнгу является проводником для всех ину в мир хонки. Местные собаки не хотели умирать. Они предпочти молча разбежаться. На поле битвы остались лишь три собачьих трупа. Одна из собак долго выла где-то на окраине деревни.

Все смолкло, и снова наступила тишина. Жители деревни даже не проснулись. Правда, кто-то из них, открыв окно, крикнул:

— Я вам!!!

Этим и ограничилось.

Снег как ни в чем не бывало продолжал тихо падать, и в его тихой, сонной размеренности крылось что-то от коварства природы, от ее равнодушия к человеку. По крайней мере, так показалось Юке. Нечто неизменное. Сущее. Неделимое. Единое и целостное, подумала она. Все равно здорово! Она вздохнула с облегчением — все прошло на редкость удачно. Теперь Натабура с учителем Акинобу перебью солдат, и все решится само собой, как решалось до этого и будет решаться впредь.

Однако позади вдруг раздались торопливые шаги. По тропинке кто-то бежал, всем весом налегая на пятки. Так передвигались только тяжело вооруженные солдаты. Юка приготовилась. Она взялась за рукоять обеими руками и замерла. Из снежной пелены выскочил человек в дорогой накидке дзимбаори*, и Юка сообразила, что это не просто асигару, а лейтенант или даже капитан. Если бы она не сосредоточилась на ударе, а разглядела страшную маску 'тигра' и шлем с тремя гребнями и тремя же эмблемами мон, у нее ничего не получилось бы. К тому же она сообразила, что под дзимбаори хорошие доспехи и определить, куда вернее ударить, трудно, поэтому ударила так, чтобы просто свалить человека. Удар пришелся по коленям, хотя била она из неудобного положения — слева направо, по восходящей дуге. И по тому, как рухнул человек, поняла, что на некоторое время он исключен из схватки. Второй был одет попроще, в руках у него хищно поблескивала нагината, но он совершенно не ожидал увидеть перед собой женщину с мечом. Пауза, которую он подарил Юке, стоила ему жизни. Пронзенный в горло, он упал, захлебываясь кровью. А вот с третьим Юке пришлось повозиться. Асигару оказался маленьким, юрким, усатым и недоверчивым. И хотя она сказала, что кто-то там лежит, пьяный, что ли? — он предпочел броситься назад, и если бы Юка не догнала его, поднял бы тревогу на всю деревню. Он даже закричал, но страх сковал его горло, крик больше походил на хрип, человек умер не от меча, а от собственного страха. Юка в изумлении постояла над ним в течение полукокой, затем спохватилась и побежала назад.

*Дзимбаори — накидка для самураев, используется как защита от стрел и легкого оружия.

В этот момент воин в дзимбаори пришел в себя. Он даже успел подняться, хотя сделал это с большим трудом. Ноги его не слушались и разъезжались в снегу. Его водило из стороны в сторону. Из-под маски текла кровь, впитываясь в снег длинными полосами. Язаки, который прятался справа от тропинки, доказал самому себе, что недаром завладел в качестве трофея тяжелым китайским мечом. Он опустил его на шею человека в доспехах, и лужа горячей крови растеклась в радиусе трех кэн.

Подбежала Юка, и Язаки очень удивленно сказал:

— Вот... — и оторопело показал на обезглавленный труп.

Отрубить голову самураю в полном вооружении можно было разве только при очень большом везении, потому что шею закрывали шейное кольцо и широкий воротник шлема. Вот он, догадался Язаки, вот он — каба-хабукадзё — Черный Знак Ада! Не ожидал я, не ожидал. Он словно проснулся от своих горестных мыслей, даже приосанился и преисполнился гордости. Не отдам, подумал он, не отдам каба-хабукадзё! Теперь мне никто не указ. Теперь я докажу, что тоже могу быть буси, то есть самураем, хотя мне больше нравится слово дзидай — так в моей стране Чу называли воинов.

Хорошо, что на самурае маска, с облегчением подумала Юка, иначе бы я не смогла ударить. Трудно убить человека, если ты видишь его глаза, подумала она, хотя я мгновение назад убила человека с нагинатой в руках. Но она старалась не вспоминать об этом.

Они не стали больше разглядывать офицера, а бросились на противоположную сторону площади, где мелькали Акинобу и Натабура. При этом Язаки решил совершить подвиг.

* * *

К этому времени Натабура успел освободить пленников. Но времени возиться с ними у него не было. Получив свободу, они, не узнав своего спасителя, расползлись, как червяки, не в силах шевелить членами. Это волей случая спасло повара Бугэй, потому что вслед за Акинобу явился Язаки с обнаженным мечом и безуспешно искал недавнего приятеля. Он обежал все окрест, заглянул в переулки, даже под крыльцо ближайшей хижины, желая расправится с Бугэй под шумок и таким образом решить хоть часть проблем, связанных с деньгами. Однако в этот момент повар Бугэй уже сидел среди овец в какой-то овчарне и от страха и холода клацал зубами, да так громко, что, казалось, слышно на другом конце деревни. Наконец он зарылся в преющую солому, согрелся и провалился в глубокий, нервный сон.

Акинобу ждал Натабуру, чтобы вдвоем ворваться в большой дом старосты. Прежде, когда Афра расправился с местными собаками, они сразу проникли в дом, который служил казармой, и перерезали с десяток сонных асигару, половина из которых была здорово пьяна. Правда, трое асигару оказали упорное сопротивление: двое отлично владели техникой катана, но не продержались и полкокой, потому что пали духом, увидев, что столкнулись с опытными бойцами, а третий, смуглый, как житель Сиама, оказался настолько ловок, что увернулся и от меча, и от годзуки Натабуры и с воплем, размахивая ножом танто, взлетел до потолка. Это было не хаябуса* или гэндо**. Это было что-то похожее на аматэ-ваза — то, что им приходилось видеть лишь на китайской границе в тибетских монастырях.

— Берегись! — крикнул учитель Акинобу и применил гэндо.

Натабура же, перемещаясь по дуге и тоже оставляя после себя двойников, успел заметить, что асигару пытается рассеивать их с учителем Акинобу внимание и силы движением кистей, что показалось Натабуре очень необычным. Кими мо, ками дзо!

Асигару же, посчитав, что последняя тень и есть настоящий противник, напал на нее. И тут же угодил на клинок Акинобу, который отступил во вторую тень. Но даже будучи смертельно раненым, асигару грыз, как зверь, железо и умер с яростным оскалом.

Натабура знал, что пятеро асигару сторожат мост, а еще двое охраняют покой старосты, капитана и кантё, которые предавались беседам и пьянству. Как всегда после гэндо, Натабура испытывал сильный упадок сил. Но надо было торопиться, шум в казарме мог разбудить деревню.

Акинобу поднялся на крыльцо и тихо постучал.

— Кто там? — спросил зиган.

— Донесение господину капитану, — сказал Акинобу.

— Какое еще донесение?! — удивился зиган.

*Хаябуса — способности летать.

**Гэндо — техника отпускания тени.

Он не хотел тревожить не только своего господина капитана, который уже был изрядно пьян, но и старосту, и кантё Гампэй. Последний нравился ему больше всего. На рассвете они должны были отправиться за сокровищами, которые кантё вез и закопал в лесу. Он обещал каждому зигану два рё за помощь. Весь вечер господа обсуждали предстоящую операцию и незаметно выпили двадцать четыре кувшина крепчайшего сакэ на перце и травах. Коварство этого напитка заключалось в том, что голова оставалась ясной, а ноги не ходили. Коку тому назад господа потребовали к себе юдзё*, а поскольку таких в деревне не было, то послали за молодой и симпатичной женой банщика. Банщик оценил свою жену в пять рё, которые ему были обещаны после экспедиции за сокровищами. Теперь все вчетвером предавались любовным утехам, а расчетливый банщик ходил по своему дому и прикидывал, что он приобретет за такие деньги. Он решил купить стало овец и лодку с сетью, чтобы дома не переводилась рыба, а еще решил взять вторую жену и воспитать ее в строгости нрава.

— Приходи утром, — сказал зиган. — Не до тебя.

Но человек за дверью постучал снова.

— Срочное дело, мой господин.

— Ладно, давай сюда, — зиган приоткрыл дверь.

В этот момент подбежали Юка и Язаки. Но если Юка сообразила, что может испортить все дело, и остановилась у ворот, то Язаки действовал сгоряча, не думая. Он слышал обрывки фраз и догадался, о чем идет речь. К тому же он совершенно забыл, что его обязанность — прикрывать тыл и охранять Юку.

Язаки взбежал на крыльцо и одним ударом распахнул дверь. Ему здорово повезло: Акинобу как раз в этот момент нанизывал зигана на свой клинок. Язаки замахнулся, не рассчитав силу и траекторию удара. Тяжелый китайский меч прошел сквозь бревно, к которому крепился фонарь над входом, стреху, балку над дверью и застрял в потолке. В прихожей произошло маленькое вселенское столпотворение. Акинобу не мог вытащить клинок, потому что на нем висел Язаки. А Язаки не мог вытащить меч, потому что ему не давал Акинобу, который боролся с раненым зиганом, которого не мог бросить, потому что зиган был еще опасен и пытался достать Акинобу боевым серпом.

Второй зиган отскочил в глубь коридора, выхватил меч и с криком:

— Тревога! — бросился на Акинобу, держа меч перед собой и действуя им как копьем.

Мгновения отделяли Акинобу и Язаки от смерти. Это оказался один из редких случаев, которые Акинобу не смог предугадать. Зажатый между врагом и Язаки, он ничего не сумел бы сделать, если бы не Натабура, который сбил Язаки с ног, чтобы освободить дорогу, и блокировал первый удар зигана. Сталь со звоном коснулась стали, и Натабура, оказавшись в коридоре, отшвырнул зигана в дальний конец. Дверь, за которой сидели кантё, староста деревни и капитан отряда, была закрыта. Но Натабура ни капельки не сомневался, что они уже схватились за оружие, поэтому действовал очень быстро. Рубиться длинным кусанаги в узком коридоре было не с руки, и Натабура, отступив в сторону, едва заметным движением кончика кусанаги отклонил меч противника в сторону, освобождая путь своему клинку для колющего удара, и уже зная, что убил зигана, быстро развернулся: учитель Акинобу сражался с капитаном Го-Данго. Оказалось, что самого главного Натабура и не разглядел, не потому что не смог, а потому что сидящий человек часто кажется не таким высоким, какой есть на самом деле. Капитан Го-Данго предстал перед ними настоящим гигантом. Если Натабура считал себя высоким, то капитан отряда асигару была на две головы выше. Голова у капитана была большущая, как бочонок для меда, а челюсти огромные, как у демона смерти. Было ясно, что капитан не японец и не китаец, скорее всего, кореец с западного побережья полуострова Ното, где они селились колониями. Волосы у него были рыжие, а через правую щеку и лоб проходил глубокий шрам от меча. Поврежденное веко придавало и без того уродливому лицу зверское выражение. Все это Натабура увидел в то короткое мгновение, когда Го-Данго глянул на него, прежде чем наброситься на учителя Акинобу.

Натабуру страшно удивило это обстоятельство. Оставить за спиной у себя самурая мог только очень уверенный в себе человек. В следующее мгновение Натабура понял, что гигант сильно пьян, настолько пьян, что ничего не соображает, но даже в таком состоянии тот представлял явную угрозу. Действуя одними кулаками, он сумел отбросить Акинобу, сокрушить два опорных столба, за которыми прятался учитель, потом остановился, не зная, что ему делать, и в упор не видя Акинобу, который всего-навсего отступил в тень. Разумеется, учитель мог заколоть его одним ударом клинка, но не сделал этого.

Натабура ударил капитана Го-Данго по затылку, но не лезвием кусанаги, а плоской его частью, и все было кончено. Капитан покачнулся, словно в задумчивости, и рухнул навзничь. При этом раздался такой грохот, словно на дом обрушилась гора, проломив крышу и пол.

*Юдзё — женщина легкого поведения.

После этого Натабура и учитель Акинобу ворвались в комнату. Сражаться было не с кем: староста деревни и кантё спали мертвецким сном. Жаждущий крови Язаки расшвырял ширмы и в дальнем углу обнаружил насмерть перепуганную жену банщика и служанку. Разум его помутился. В таком состоянии он был готов убить кого угодно и за что угодно, тем более что подвига у него не получилось. Он даже зарычал, как десять тигров, но его внимание отвлекла еда. Афра уже вовсю орудовал, гремя чашками и пиалами, с жадностью пожирая то, что не съела веселая компания. Этого Язаки вынести не мог. Он тут же забыл о женщинах, несмотря на то, что одна их них была практически голой, и бросился к Афра, правда, по привычке не посмел его тронуть. Впрочем, еды было много. Так много, что Афра после длительной голодовки обожрался, Язаки обожрался, и еще осталось на десять толстяков и толстух.

Когда Натабура с учителем Акинобу с превеликим трудом заволокли в комнату капитана, чтобы допросить его, оба сидели по углам, осоловело глядели друг на друга, икали и не могли шевельнуть ни одним членом.

Первым очнулся капитан Го-Данго и потребовал пива. Староста храпел до глубокого вечера, а кантё Гампэй — вообще до утра следующего дня.

Несколько раз являлся банщик требовать свои кровно заработанные деньги, и всякий раз Акинобу терпеливо ему объяснял, что это невозможно по причине пьяного состояния старосты. На что банщик грозился убить старосту при первом же удобном случае. Долго он еще ходил вокруг дома и буйствовал. Пользуясь тем обстоятельством, что слуги старосты разбежались кто куда, разгромил кладовую с рисом и забрал весь урожай, две кадки с квашеной капустой и связку сушеной рыбы.

Капитан Го-Данго выпил жбан ячменного чанго* и, усевшись в позу лотоса, спросил вполне счастливым тоном, хотя его мучила головная боль:

— В чем дело-то?

Глава 4.

Предательство

Стрела с длинным бамбуковым наконечником ударила на излете и пробила полу дзимбаори капитана Го-Данго.

Они рассыпались вдоль тропы, выглядывая невидимого стрелка.

— Вон он! — крикнул Натабура, показывая вверх.

От дерева отделился человек, постоял над обрывом, воздев руки с оружием, и нырнул в лес. Коричневая накидка на спине с белым треугольником напоминала сложенные крылья бабочки и делала его владельца невидимым на фоне бурых сосен. Похоже, он провожал их от самой деревни, а стрелой, пущенной наудачу, дал понять, что это его исконная земля. Достать его они не могли при всем своем желании — даже если бы у них был большой лук. Впрочем, лук был у одного из зиганов, но он даже не стал его снимать с плеча, потому что заполз в прошлогоднюю траву и трясся от страха, как заяц.

— Кто это? — спросил Язаки.

— Эбису. Тольку у них такие наконечники и такие плащи, — пояснил капитан Го-Данго. — Они нас давно мучают. Изловить не можем.

Он единственный не поклонился эбису — так и остался стоять посередь дороги, хотя наконечник длиной в ладонь и узкий, как ивовый лист, представлял опасность даже для человека в доспехах: очень гибкий, он мог легко проникнуть в зазоры между металлическими пластинами, обломиться и остаться в ране.

— Подарок на прощание, — усмехнулся учитель Акинобу.

Они выходили из Могами — Края Мира. Хребет Оу стал низким, покатым, с глубокими лощинами, с которых поверх зеленоватого льда стояла холодная вода. Деревья — сухие, чахлые, в паутине столетнего мха и лишайников. Камни — черные, мрачные. Сюда не заглядывали Боги. Здесь не жило зверье и не летали птицы, а обитал лишь яма-yба. Его следы они видели во множестве и по берегу моря, и вдоль рек, через которые переправлялись по хлипким мостикам. Но яма-yба был настолько хитер, что ни разу не попался на глаза. Зато его душераздирающий вой они слышали каждую ночь. Он тоже изгонял их из своих земель, со зла круша огромные сосульки в ущельях и кидаясь камнями.

*Чанго — пиво.

Из вещей, которые они с таким трудом и жертвами везли из Тибета, остались одни носилки. Все остальные куда-то сгинули в круговерти событий позапрошлой ночи. Зато Язаки на правах повара тащил несколько мешочков с вареным красным рисом. Однако к общему удивлению и даже к собственному, он ни разу не воспользовался этим обстоятельством и не запустил руку ни в один из мешочков, чтобы пожевать немного на ходу. Не то что бы стеснялся, а забывался, думая о своем. Язаки явно изменился. Стал более нервным и подвижным. Уж не заболел ли? — встревожился Натабура, поглядывая на друга. Трепетные щечки Язаки выражали тревогу. Потом спрошу, решил Натабура. И конечно, не спросил, забыл, завертелся.

Капитан Го-Данго взялся их провожать. Несмотря на то, что он был дважды ранен — в руку и голову — он остался таким же громогласным и общительным, как и в первый день, только иногда на несколько кокой внезапно замолкал. И вообще, похоже, его могла свалить только бочка сакэ. Он шел, не очень вглядываясь в каменистую и скользкую тропу, и рассуждал:

— Даже если Юка не Юка, а, как уверял меня кантё Гампэй, — госпожа Тамуэ-сан, жена Камаудзи Айдзу, то ничего страшного. Жена не ведает, что творит муж.

Всякий раз Натабура ему возражал:

— Ты понимаешь, что городишь? — и поглядывал сбоку на великана.

Здоров был капитан Го-Данго. Здоров, как сосна. Немного простодушен, немного легковесен в суждениях, поэтому и нравился Натабуре. Любил Натабура понятных людей, поэтому ему и нравился Язаки, хотя в нем жила хитринка обжоры, но это не мешало их дружбе.

— Да, — соглашался Го-Данго. — Я просто рассуждаю. Если бы понимал, то не послал бы гонцов...

Действительно, как только кантё Гампэй заявил, что знает, кто такие заговорщики, где они и что собираются делать, капитан Го-Данго, не долго думая, отправил гонцов на следующую заставу. Вопрос, дошли ли они или сгинули в горах? Лучше бы сгинули, думал он, для пользы дела. Иначе придется выворачиваться и хитрить, ибо донесение могут послать дальше по команде, и оно добежит до столицы раньше, чем они сами явятся в нее.

— Ага, а зачем тогда придумали дзигай?* — саркастически напоминал Натабура.

Логика капитана казалась ему неправильной, лишенная привязки к реальности. Из этой логики получалось, что Юка и есть какая-то Тамуэ-сан, которую они в глаза не видели.

Отряд как раз поднялся на очередной каменистый пригорок. Далеко внизу шумел прибой, и ветер свистел в голых кустах, на которых дрожали капли дождя.

— Дзигай?! — тупо переспрашивал капитан Го-Данго. Казалось, он только и думает, что о свой промашке.

— Нет, это не выход, — вступал в разговор Акинобу, не очень-то веря в действенность своих слов — такие большие люди часто бывали упрямее диких слонов. — Надо обойти все заставы, а это невозможно.

В этой стране можно было жить вне закона, но только не на равнинах, а в неприступных горах. Множество ронинов бродило там — голодных, сирых, босых, но отчаянных и свободных, как ветер. Иногда они объединялись в большие шайки и грабили окраины больших городов, если, конечно, им удавалось незаметно проскользнуть мимо многочисленных застав. Судя по содержимому листовок, госпожа Тамуэ-сан находилась где-то там, может быть, даже с этими ронинами, и грабила вместе с ними города.

— Как?! — возмущался Го-Данго. — Как? Вы понимаете, это невозможно, — и широким жестом показывал на окружающее пространство.

Тропа вилась вдоль гранитных скал, поросших мхом и черным лишайником. Справа под сумрачным небом набегали бесконечные валы с белыми гребешками. Темнела тонкая бесснежная полоска и валуны, блестящие, как уголь. Иногда ветер приносил крепкий запах водорослей и еще чего-то неуловимого, что приятно щекотало ноздри. Так пахнет морская рыба на костре, вспомнил Натабура.

Капитан Го-Данго еще не знал, что ему сделать с этими путешественниками. С одной стороны, он верил, что Юка — это Юка, что она действительно родилась в стране Чу, в монастыре Танамэ. Но где эта страна? И как проверить? Нет, для себя-то он решил, что она Юка, и все. Но как доложить по команде? С другой стороны, она очень и очень похожа на его госпожу Тамуэ-сан — жену Камаудзи Айдзу, субэоса** над восемью провинциями: Мусаси, Сагами, Кадзуса, Симоса, Муцу, Кодзукэ, Симодзукэ, Хитати. Правда, Го-Данго по молодости лет и роду службы никогда не был приближен к субэоса и видел его жену всего лишь пару раз. Он запомнил, что она прекрасна и цвет ее волос отливает медью. Первый раз это случилось в тот день, когда его отряд отбывал на север завоевывать новые территории и усмирять непокорных эбису и других дикарей.

Они стояли в каре на площади, и вдруг Гёки сказал одними губами:

— Посмотри... посмотри направо. Да не туда, болван!

*Дзигай — ритуальное самоубийство женщины.

**Субэоса — главный наместник нескольких провинция.

Го-Данго, тогда еще совсем юный самурай, голенастый и сутулый, еще без уродливого шрама, скосил глаза на балкон. Там из-за ширмы выглядывала женщина необычайной красоты. Черные брови вразлет, бледная кожа и волосы с рыжинкой — необычные для японских женщин. Свет солнца падал на нее, и она стояла в золотистом ореоле.

Второй раз он увидел ее в ставке, когда явился с докладом, уже будучи командиром. Прекрасная госпожа стояла во всем белом на крутом берегу и смотрела вдаль и на лагерь в долине. Ее внимание невольно привлек богатырь с обезображенным лицом. Свежий шрам через все лицо, цвета сырого мяса придавал ему зверский вид. Самурай был настолько огромен, что ему даже не нашлось лошади, и он вышагивал рядом с конным воином, возвышаясь над ним на целую голову.

С тех пор прошло почти пять лет. Шрам превратился в тонкую белую полоску. Головные боли уже не мучили. Он привык к походной жизни и был счастлив, но госпожу Тамуэ-сан забыть не мог. За эти годы у него были и любовницы, и трофейные женщины. Однако только госпожа Тамуэ-сан снилась ему по ночам. Поэтому как только он увидел Юку, то решил, что она и есть госпожа Тамуэ-сан, хотя все говорило об обратном. Но удержать свое воображение он уже не мог и пребывал в великих сомнениях. Оттого и выглядел рассеянным и печальным. Юка шла позади в компании Акинобу и Афра, и капитана Го-Данго так и подмывало оглянуться на нее. Но сделать это он себе не позволял, не потому что боялся пришельцев или из уважения к Натабуре, а потому что понимал, что все это глупо и безрассудно и ни к чему хорошему не приведет. Он даже спрашивал себя, не влюбился ли он? Но не находил ответа. Для него вообще было странно влюбиться. И хотя у госпожи Юки кожа была не белая, а напротив загорелая, обветренная, а волосы заметно выгорели под солнцем пустынь, к собственному ужасу он все больше узнавал в ней черты госпожи Тамуэ-сан и все больше терял голову.

Когда-то Го-Данго был сёки* и командовал отрядом в полторы тысячи человек, но однажды его разжаловали и оставили служить в самый дальний гарнизон. Ссылать дальше уже было некуда. Пожалели, хотя жалости от императора ждать не приходилось. Он маялся не у дел, предаваясь безделью и пьянству. Забросил читать "Искусство войны" Суньцзы и искусство тайного убийства 'Кодзики' Ига Ясутакэ о синоби мэцукэ**. Даже всерьез подумывал жениться на местной рыбачке — Отикубо, славящейся своими рыбными порогами. И не понимал жизнь. Он не понимал, зачем живет, все чаще испытывая одно единственное, всепоглощающее чувство — скуку. Ему еще повезло — большинство его старших товарищей были вынуждены совершить сэппуку. Повезло еще и в том, что он не дослужился до следующего звания и всю службу проводил в походах. Весть о том, что субэоса Камаудзи Айдзу поднял восстание, застала Го-Данго далеко на севере. Но ровно через две луны к нему, словно случайно и словно бы по долгу службы, приехал давний товарищ — Гёки, с которым они исходили три похода и часто укрывались одной дзимбаори и делили последнюю гость риса.

Гёки тоже не сделал военную карьеру, словно и о нем так же, как и о Го-Данго, забыли. Может, вначале это было и к лучшему. Перепить капитана Го-Данго он не мог. Даже не пробовал. Выпить они выпивали, но в меру, и Го-Данго чувствовал, что давний друг приехал неспроста. Вначале Гёки осторожно прощупывал его разговорами о былом, о походах и ратных делах. Пару раз они вдоволь вкусили пирогов Отикубо из жирной морской рыбы. Пару раз напились. Наконец, в канун сэцубан

* * *

, на оленьей охоте, Гёки открылся.

— Нашего несчастного господина убили по приказу регента Ходзё Дога.

— Не может быть! — удивился капитан Го-Данго. — Зачем убивать своего лучшего слугу?!

— Есть причина, — сказал Гёки. — Вернее, была, — помолчав, добавил он многозначительно.

— Рассказывай! — потребовал капитан Го-Данго и даже не поднял лук, чтобы подстрелить рогача, выскочившего на поляну.

Где-то вдали слышался шум облавы.

— А не пожалеешь?

— Не пожалею, — тягостно вздохнул капитан Го-Данго.

Он уже давно чувствовал, что что-то происходит, что это что-то касается и его. Наконец за ним пришли, наконец он кому-то нужен, наконец он займется настоящим делом и почувствует себя мужчиной. В душе он был польщен и безумно рад, что кончилась безызвестность, что выбрали именно его — сёки — бригадира пятой бригады тяжелой кавалерии.

— Если я начну, дороги назад не будет.

— Говори! — еще раз потребовал капитан Го-Данго.

Он подумал, что только гордость самурая имеет в этом мире хоть какую-то ценность, а все остальное ничто, и преисполнился отвагой и преданностью своему почившему господину.

*Сёки — младший бригадир.

**Синоби мэцукэ — люди, убивающие глазами.

* * *

Сэцубан — праздник весны.

Рогач постоял, прислушиваясь к погоне, и ушел в чащу, ломая мерзлые побеги.

— Камаудзи Айдзу получил власть по наследству от своего отца Камму. А ты сам знаешь, что это значит. Это значит, что вроде бы власть есть и вроде бы ее нет. Регент Ходзё Дога покровительствует, император Мангобэй покровительствует. Однако грамоту на должность не дают. Не помогли ни богатые дары, ни тонкая лесть советников, которым платили хорошую мзду. Как вода в песок. Вначале Камаудзи Айдзу думал, что слишком молод. Но он прошел с нами столько троп и столько раз доказывал свою храбрость, что не было самурая, который бы усомнился в его преданности и императору, и регенту. Он искал долгий путь, как удержать власть, но больше разбирался в премудростях самурайского дела, чем в дворцовых интригах. Однажды к нему в гости приехал Такэру — старший сын регента Ходзё Дога. Ровесник нашему хозяину, он не ходил ни в один из походов, зато командовал дворцовой стражей, писал стихи и волочился за дворцовыми красотками. Как только он увидел красавицу Тамуэ-сан, то тут же влюбился в нее.

— Сволочь! — выругался капитан Го-Данго, испытывая потрясение от мысли, что кто-то еще смеет любить его госпожу Тамуэ-сан.

— Две луну он жил у Камаудзи Айдзу, — пояснил Гёки, — втайне писал его жене любовные записки и ждал удобного случая.

— Гад! — заскрежетал зубами Го-Данго и так сжал лук, что побелели костяшки пальцев. Попался бы ему этот наглый Такэру!

— Госпожа Тамуэ-сан была умной женщиной, — с удивлением вглядываясь в лицо друга, продолжил Гёки. — Она знала, в каком положении находится ее муж, однако ответила наглецу один единственный раз, отвергнув его ухаживания. Страсть Такэру только разгоралась. Он знал, что судьба субэоса Камаудзи Айдзу висит на волоске, и вознамерился воспользоваться этим. Но вначале решил выиграть госпожу Тамуэ-сан в Го. Однако, несмотря на то, что Такэру ежедневно играл в Го с го-докоро* и имел пятый кю, а партию они играли три луны, Такэру проиграл и отдал Камаудзи Айдзу дворец Сандзедоно в Киото. Должно быть, вначале Боги покровительствовали нашему господину, хотя дворец ему был и не нужен. Но отказаться от выигрыша просто так он не мог, иначе бы его посчитали трусом и он потерял бы лицо. Кроме этого отказ от дворца официально мог быть воспринят как оскорбление его императорского величества. Отныне Камаудзи Айдзу и его жене предстояло жить в столице. Возможно, это был тонкий ход со стороны Такэру, ведь с тех пор он стал бывать у нашего господина так часто, как только мог. Наша госпожа Тамуэ-сан по-прежнему не отвечала ему взаимностью. Тогда хитрый Такэру уговорил отца отправить Камаудзи Айдзу в поход на север против эбису, а сам стал являться к госпоже Тамуэ-сан чуть ли не каждый день. Разумеется, она его не принимала под различными предлогами. По столице поползли грязные сплетни. Целый год воевал наш господин и значительно расширил границы империи. Замечу, что на эту компанию он не получил из казны ни одного рё и поэтому справедливо рассчитывал на официальное признание своей власти субэоса. Ему была назначена аудиенция, на которой должна была решиться его судьба. Однако накануне ночью его убили люди в черном.

— То есть его не казнили, как объявлено в листовке, а подло убили?!

— Да!

— Синоби мэцукэ? — уточнил кантё Гампэй.

— Никто не знает. Скорее всего, они из какого-нибудь тайного клана.

— Нашли?

— Пока нет. Ты же знаешь, как их трудно обнаружить. Но ищем.

— Но почему? Какой смысл? — воскликнул капитан Го-Данго.

— Я тоже долго ломал голову, — признался Гёки. — А потом понял, что Камаудзи Айдзу стал неудобен. Понимаешь? Настал момент, когда надо было решить вопрос с ним. К тому же Такэру стал дискредитировать себя. Негоже государственному мужу таскаться за чужими женами, когда ты сын регента Ходзё Дога. Для укрепления власти Такэру должен был жениться на одной из дочерей императора Мангобэй. Все остальное полная чепуха. Дворец Сандзедоно сгорел через месяц после исчезновения госпожи Тамуэ-сан. Кому-то было выгодно сжечь его, чтобы обвинить нашу госпожу. А волнения в восьми провинциях стали поднимать засланные регентом люди. Уж очень ему нужно было опорочить нашего господина. После подавления восстаний, которые никто и не поднимал, Ходзё Дога сделал своего сына, Такэру, субэоса восьми провинций. Но с тех пор госпожа Тамуэ-сан стала для них опасна, потому что она знает правду, поэтому по всей стране и развешены листовки. Если ее схватят, то казнят, как заговорщицу.

*Го-докоро — главный придворный учитель Го.

— Я не знал, — признался Го-Данго. — Я как раз дошел до конца Могами — Края Мира. Слушай, там тоже вода. Но мы не удержались: из тысячи осталось три человека. Проклятые эбису!

— Мы решили убить регента и его сыновей, — открыл карты Гёки. — Но нас слишком мало, поэтому у тебя будет задание.

— Какое? — с готовностью спросил Го-Данго, и шрам на его огромном лице налился кровью.

— Сейчас узнаешь.

С тех пор Го-Данго бросил воевать с эбису. Он даже ограничил себя насколько мог в пьянстве и стал подыскивать кандидатов в заговорщики. Но, честно говоря, ему больше нравилась гуща боя, когда вокруг свистят стрелы и льется вражья кровь, чем льстивые разговоры и выпытывание тайн. Из двадцати восьми солдат гарнизона на роль заговорщиков подходили только трое, а из них особенно хорош был Ябу. Ябу-хаято. Капитана Го-Данго ценил его за исключительные бойцовские способности, за трезвость и личную преданность. Полгода назад он спас его от виселицы, выкупив из тюрьмы уезда Сида и очень рассчитывал на него, не раскрывая, впрочем, перед ним причины интереса. Но неожиданно его убили Акинобу и Натабура. Это было более чем странно. Капитан Го-Данго видел собственными глазами, как Ябу в мгновении ока разделался с пятью опытнейшими зиганами, которые не один год участвовали в компаниях и штурмовали не одну крепость. Дело было в харчевне, куда он его привел пообедать и оставил на кокой, чтобы сбегать в соседнюю лавку, где у него жила очередная зазноба — Тиё. Вероятнее всего, солдаты забрели в харчевню случайно и увидели бродягу, вкушающего дорогую еду: сукияки* в маринаде из сакэ, мясо ягненка на молоке, рисовые шарики в соусе из креветок и теплый сакэ самой лучшей марки — и не один кувшинчик, а целых семь для счастья. Ничего подобного они себе позволить не могли. Это их неподдельно возмутило, и они стали задевать Ябу. Напрасно харчевник — знакомый капитана Го-Данго — пытался их урезонить. Он улетел в самый дальний угол под ширмы, получив удар кастетом. Действительно, Ябу не был похож на местных жителей. Он был хаято, родом с юга, где люди смуглы и кучерявы. Одежда его сгнила еще в тюрьме и превратилась в рубище. К тому же от него скверно пахло. Как рассказал Го-Данго харчевник, Ябу доел очередной шарик, вытер руки о грязнейшие в мире штаны и демонстративно поймал с помощью хаси** пять жирных мух, которые кружили над столом, намекая тем самым, что точно так же разделается и с ними — солдатами его императорского величества. Держа в каждой руке по хаси, на которых шевелились наколотые мухи, он с вызовом уставился на вооруженных с ног до головы зиганов. Этого они вынести не могли. Они явились с поля боя, они жаждали развлечений и крови. Им и в голову не пришло, что они видят собственную смерть в лице какого-то нищего. Да и что такое мухи, хотя бы и нанизанные на хаси — всего лишь жалкие мухи! Мало ли какие фокусы может показывать деревенщина! Впрочем, одно дело оскорблять человека, а другое убить, не распалив себя. Поэтому вначале они всячески поносили Ябу, выкрикивая ему в лицо оскорбления, пока один из них по неосторожности не приблизился слишком близко. Не меняя положения тела, а всего лишь повторяя движение руки с хаси, как и в случае с мухами, Ябу пробил горло солдату. Проделал он это очень искусно, найдя крохотное отверстие в нодова

* * *

. Самоуверенность солдат простилалась настолько далеко, что они даже не удосужились изготовиться к бою. Второго зигана Ябу убил точно так же, как и первого, только для этого ему пришлось вскочить и совершить неимоверный скачок в сторону противника.

С этого момента Го-Данго уже наблюдал поединок. Он успел договориться о свидании с красоткой Тиё и вернулся в харчевню как раз вовремя, чтобы увидеть самое интересное: зиганы опомнились, но было поздно, даже несмотря на то, что они выхватили оружие — Ябу оказался за спиной одного из них. Ловко придушил его двумя пальцами за кадык, и, прикрываясь им, как щитом, и действуя его же вакидзаси, в мгновение ока убил двух оставшихся солдат. Затем вернулся за свой столик и доел обед — еще бы, ведь он же целый год ел один мышиный помет в государственной тюрьме Сида, ожидая смертной казни. Впрочем, провинность его была не столько очевидна — он всего-навсего сломал шею деревенскому старосте, который покусился на его сестру. Единственного Го-Данго не знал, а Ябу не спешил открыться, — что искусству шаулинь-сы он обучался, когда был монахом в Ая — в стране на западе от Нихон. Впрочем, если бы Го-Данго узнал об этом, весомость Ябу в его глазах только возросла бы, ибо это означало еще и непочтительное отношение к власти императора.

*Сукияки — поджаренные ломтики филе говядины вместе с овощами, тонкой прозрачной вермишелью из рисовой муки, тофу и коняку.

**Хаси — палочки для еды.

* * *

Нодова — шейное кольцо.

В тот день Го-Данго пришлось скрыться и отправиться на север. К его великому огорчению, свидание с Тиё не состоялось, но он был доволен как никогда в жизни, потому что заполучил опытного и хладнокровного бойца. Он был весел, всю дорогу смеялся и пил сакэ, без меры угощая Ябу. Еще пару раз Го-Данго проверил его в стычках с эбису, но только после того, как Ябу продемонстрировал умение делать оружие из самых невероятных предметов, понял, что нашел себе нужного человека — ведь пронести оружие во дворец Регента Ходзё Дога считалось самой главной проблемой. Однажды Ябу продемонстрировал свой талант. Нарвал зеленых листьев дуба и высушил их под гнетом. Получилось акё. Этим акё он перебил четыре сложенные хаси, хвост свинье и палец пленному. Смог бы перебить и шею, но капитан Го-Данго не позволил. На своем веку он навидался всякого, но с таким мастерством не сталкивался. Акё Ябу называл любое подручное оружие от курительной трубки, до обыкновенной чашки или даже щепки на дороге. Щепкой можно было выколоть глаз. При известной ловкости, конечно. Чтобы окончательно убедиться в его даре, Го-Данго придумал следующую хитрость. Он расставил в деревне своих солдат так, чтобы получилась сеть с одним единственным входом и одним единственным выходом, и приказал убить Ябу, если он наткнется на кого-то из солдат. Ябу сдал экзамен блестяще, пройдя через деревню в прямом и обратном направлениях. При этом он придушил троих опытнейших асигару и спрятал их оружие. Как он это сделал, никто не мог понять.

С тех пор Ябу стал его правой рукой. И все было бы ничего, но он оказался чрезмерно жестоким даже по меркам самураев, которые никогда не славились особым милосердием. Когда он избил всех асигару и зиганов в казарме, Го-Данго закрыл на это обстоятельство глаза, когда искалечил мельника и взял его жену, тоже закрыл глаза. Даже когда Ябу лупцевал пленных бамбуковой палкой, Го-Данго утешал себя мыслью, что Ябу все равно пригодится в день возмездия. Теперь же оказалось, что непобедимого Ябу убили никому неизвестные Акинобу и Натабура. Капитан Го-Данго находился в растерянности. Наверное, это что-то из таинственной борьбы без соприкосновения с противником, оправдывался он перед самим собой. Если бы Ябу не двигался, наверняка бы с ним ничего не случилось, и он бы, уж конечно, всех уложил. Но Ябу, как головастик, не мог усидеть на месте. Ведь нельзя убить человека, если он этого не хочет! Честно говоря, он не подходил на роль заговорщика. Го-Данго давно гнал от себя эту мысль: слишком горяч, импульсивен, а главное, темен. Не совсем предан, а так — словно держит камень за пазухой. На чем еще можно было сыграть в такой ситуации? Должно быть, Ябу искал возможность уйти в свой монастырь в Ая. Выжидал. Чувствовал. Ведь чувствовал, что глядит в сторону. Где найти еще хотя бы одного опытного бойца? — ломал капитан голову. Где? И почему-то все чаще его взгляд останавливался на Натабуре. Этот не согласится, думал он. Нет, не согласится. Интересно, где он так научился драться? У Акинобу? Похоже, он его учитель. Глаза у него колючие и страшные, словно проникающие в душу. Надо быть осторожным с ними, думал капитан Го-Данго и поеживался, помня удар Натабуры по затылку, на котором, как и на лбу Язаки, выросла огромная шишка. И все же в глубине души он был благодарен Натабуре хотя бы за то, что не убил и не искалечил, а всего лишь хорошо приложился. А гуля рассосется, легкомысленно думал капитан Го-Данго, рассосется. Куда ей деться?

* * *

Язаки берег свою гулю на лбу, как зеницу ока. Во-первых, она нещадно болела, а во-вторых, здорово мешала есть, поэтому он жевал очень медленно. Зато после трехдневного воздержания наверстывал упущенное: съел коровье вымя с икрой морских ежей и бараньими мозгами и три четверти козленка. Выпил три жбана чанго, наговорился, насмеялся и предался лени. К великому огорчению, во сне к нему явился демон смерти Кадзан, бесцеремонно пнул в бок и спросил:

— Ты чего валяешься-то?!

— Как чего? — удивился Язаки, продирая глаза. — Не видишь, отдыхаю, — и поднялся легко, словно ему живот вовсе и не мешал.

Ах, как хорошо, живота нет, подумал Язаки. Со времени, пока они не виделись, демон смерти заметно окреп. Походное кимоно едва скрывало мускулистые плечи, над которыми торчала голова на толстенной, как у быка, шее.

— Я-то вижу, — многозначительно возразил Кадзан. — А кто будет каба-хабукадзё отрабатывать?!

— А деньги?!! — потребовал Язаки, яростно выпучивая глаза.

— На! На! На! — демон смерти Кадзан швырнул в него три рё.

Язаки удовлетворенно хрюкнул, поймал на лету все три монеты и, спрятав в тайные карманы, потребовал:

— Дай еще!

— Вначале скажи, о чем разговаривают твои друзья!

Весь день и вечер после бани они все провели в теплой компании и проговорили до глубокой ночи. Кто и как привел Язаки в его дом, он уже не помнил. Какие-то руки, мягкие телеса. Явно женщина. Куда же она делась? Язаки в растерянности вертел головой — даже не пахло, лишь отзвуки ласки, все, что помнил он, растаяло, как сосульки на солнце.

— Да ни о чем, — поморщился Язаки. — О чем они могут говорить?

— И все-таки?! — Кадзан едва сдержался. Язаки надумал с ним хитрить.

— О женщинах. О каких-то сражениях...

Ему хватило ума не упоминать Юку, хотя капитан Го-Данго все уши прожужжал о некой госпоже Тамуэ-сан, которая очень и очень похожа на Юку. Прямо копия. Мало ли что? — мудро решил он и подумал о Натабуре. Нет, друга предавать нельзя. Если бы не Натабура, кормил бы я рыб в стране Чу. И вообще! Язаки вспомнил их бой с морским чудищем в стране Чу. Тогда он едва не погиб. Как впрочем, и в страшной и непонятной игре сугоруку. Всю ночь он стращал ею капитана Го-Данго, но не застращал. Крепким оказался капитан. Вот была потеха, вспомнил Язаки, как мы с Натабурой и Афра бежали из деревни бессмертных пастухов. Все хорошо, что хорошо кончается, вздохнул он с облегчением.

— А чего задумали-то?

— Да ничего, — поморщился Язаки. — Голова болит.

— Не надо было лезть куда не надо, — упрекнул Кадзан.

— А кто дырок в земле накопал? — огрызнулся Язаки.

— Ладно. А здоровяк? — не отставал Кадзан.

— Какой здоровяк? А... Го-Данго, — вспомнил Язаки, — разговаривал о каком-то господине Камаудзи Айдзу и о заговоре.

— О заговоре?! — оживился Кадзан.

— О заговоре будет дороже, — быстро сообразил Язаки.

Кадзан выдал еще рё.

— За один рё я говорить не буду, — кисло поморщился Язаки, но деньги спрятал. — Что такое один рё? — он брезгливо оттопырил губу и исподлобья посмотрел на Кадзана.

— Сволочь ты! — беззлобно высказался демон смерти и подумал: 'Должность у меня такая — людей изводить. А здесь меня изводят!' — Я к тебе по делу пришел!

— Гони деньги, если что-то хочешь узнать! — уперся Язаки. — И вообще, без денег больше не являйся.

Ему хотелось узнать, как там его мешок с деньгами и драгоценностями — не пропал ли? Но спросить напрямую не решался, чтобы не давать лишнего повода для издевательств. В конце концов, если кидает рё, значит, мешок цел. Не надо все рассказывать бесплатно, сообразил Язаки, иначе выйдет себе дороже.

— Чего это я без денег?! Чего? На! — Кадзан швырнул еще одну монету.

Эти самые монеты, он, как и каба-хабукадзё, доставал прямо из воздуха. Язаки позавидовал такому умению: вот бы мне так научиться!

— Заговор против какого-то субэоса, — Язаки поймал монету на лету.

— Какого субэоса?

— Камаудзи Айдзу, что ли?! — раздраженно огрызнулся Язаки. — Я не прислушивался. Чтобы разоблачить заговор, надо узнать об этом.

— Ну так узнай! — потребовал Кадзан.

— Как я узнаю? Как? На меня уже и так косятся!

— Это не мое дело. Спроси у своего друга. Если что-то стоящее, дам пять рё.

— Дай сейчас! — крикнул Язаки и проснулся.

Он был весь в репейниках, а воздухе витал запах демона смерти. Сильно хотелось пить. Фу! Язаки очумело огляделся. Спал он в каком-то чулане, рядом с вонючими козами, куда забрался после попойки. Почему я здесь? — шевельнулась мысль, — ведь мне же выделили целый дом. И ужаснулся. Обокрали! Его прошиб холодный пот. Бросился проверять тайные карманы. Слава Будде, все восемнадцать монет были на месте. Даже прибавилось пять штук. Целых пять! Нежданно-негаданно. Значит, это был не сон, понял Язаки. На один рё можно купить сто куриц или приличное стадо баранов. Руки тряслись, как всегда после похмелья, а сердце колотилось, как птица в клетке. Нет, подумал Язаки, так пить нельзя. Вначале надо разбогатеть, а потом напиваться, и не деревенской дрянью из дешевого риса, а чем-нибудь поблагороднее. От этого каба-хабукадзё никакой пользы. Язаки потрогал на груди Черный Знак Ада. Как бы извести демона, чтобы не будил по ночам? К сожалению, пока у него мои кровные деньги, ничего не получится. Надо придумать что-то такое, чтобы он сразу все отдал. А как? Ученый, сволочь, приходит только ночью. Было бы здорово выманить его днем, тогда у меня появится шанс его прижать. Так рассуждал Язаки, но ничего толкового не придумал, только еще сильнее захотелось пить. Он попробовал было подняться, и хотя во сне это у него вышло легко и естественно, в реальности он с большим трудом встал на карачки и, давя козий навоз и цепляя с коз репейники, пополз в ту сторону, откуда тянуло сквозняком. Козы от удивления шарахнулись в дальний угол. Язаки водило из стороны в сторону, но с третьей попытки он попал головой в дверь и распахнул ее. Свежий морозный воздух ударил в ноздри и сразу взбодрил его. Жадно хватая ртом воздух и опираясь о косяк, Язаки поднялся и утвердился на ногах. Зачем же я так напился? — думал он с тоской и отчаянием, выдирая из волос репейники. Не знаю. Необъяснимо. Демон попутал. Убью гада! Поймаю и убью. От таких мыслей ему стало немного легче, и он увидел.

Вдоль поля к центру деревни Охоя двигался Черный самурай. На нем тускло поблескивали богатые доспехи, очень похожие на черные до-мару, золоченые наплечники и золоченый же шлем с пятью эмблемами мон и черными рогами. Из-за оби торчал комплект тайсё в черных лакированных ножнах, а в руках он держал огромную серебряную нагинату. За плечами у него виднелся колчан, полный длинных-предлинных стрел, в налучие которого был закреплен дайкю*. А на древке, прикрепленному к панцирю на спине, трепетал черный сасимоно**, который издавал характерный звук — словно огромная птица хлопала крыльями. Язаки в изумлении разглядел эмблему — череп и кости. Вначале ему стало дурно. Он решил, что это явился давешний генерал хирака, чтобы забрать у него, Язаки, китайский меч, панцирь и нарукавники. Только он этот панцирь и нарукавники давным-давно выбросил, потому что тяжело было тащить, а меч отдавать не хотел, прикипел он к нему душой, нравился ему меч, хотя оружие было неудобным — большим и тяжелый. Потом, приглядевшись, понял, что всадник без лошади, и только после этого сообразил, что это никто иной, как демон смерти Кадзан, потому что ног у него не было, как и не было лошади, хотя демон скользил над землей так, словно двигался верхом.

Но он ошибся. И эта ошибка круто изменила его судьбу. Возможно, подними он крик на всю округу, события повернулись бы в другую сторону, но Язаки промолчал, и уже ничего нельзя было поделать.

* * *

— Узнаешь ли ты меня? — спросил Черный самурай, отстегивая полумаску.

Капитан Го-Данго вскочил так, словно его ткнули шилом в зад, и, ударившись головой о потолочную балку, рухнул на колени. Дом, заскрипев, покачнулся. Впрочем, капитан Го-Данго все равно бы рухнул, ибо перед ним стоял никто иной, как его господин — субэоса Камаудзи Айдзу.

— Разрешите мне сделать сэппуку, таратиси кими? — попросил капитан Го-Данго с отчаянием в голосе и опустил в голову, не в силах поднять глаза на дух своего господина.

— Что ты себе позволяешь?! — прорычал Камаудзи Айдзу. — Ты еще не выполнил долга! Хочешь облегчить свою участь?

— Я даже не смею... — промямлил капитан Го-Данго, которому не было оправдания, и кровь отлила от его лица, только шрам остался красным.

— Надеюсь, ты не забыл о долге?

— Клянусь, я сделаю все, чтобы искупить вину перед вами, таратиси кими! Можно мне сделать сэппуку?!

— Нельзя! Почему же ты так долго здесь сидишь? Прошло два года, а мои кости все еще взывают к отмщению. Ты же позволяешь себе развлекаться и жить в достатке. Разве не долг самурая отомстить врагам?!

— Клянусь всеми Богами, своими предками и жизнью, что отомщу за любимого господина!!!

— Верю! Охотно верю! — казалось, что дух господина Камаудзи Айдзу протянет руку и ободряюще похлопает капитана по плечу. Но он этого не сделал из-за презрения к смертным. По крайней мере, так расценил это капитан Го-Данго.

Хозяин дома, который спал в соседней комнате, одним глазом заглянул в дверную щель, обомлел и, как тень, метнулся к выходу. Некоторое время были слышны его крадущиеся шаги, потом все стихло, лишь ночной зимний ветер завывал в ветвях деревьев. Сейчас все разбегутся, подумал о деревенских капитан Го-Данго.

— Что я должен делать?.. — дрожащим голосом спросил он и впервые взглянул на тень своего хозяина.

*Дайкю — большой лук.

**Сасомоно — легкий штандарт.

Страшен был дух Камаудзи Айдзу. Страшен. Шлем прикрывал голый череп. Скулы торчали, как обглоданные кости. Рот был утыкан огромными и острыми зубами. Но самым ужасными были глаза, которые источали голубой свет. Казалось, он проникает в самую душу, выворачивает ее наизнанку и не дает дышать. Вот она, смерть, подумал капитан Го-Данго, едва удерживая себя оттого, чтобы не свалиться на бок. Если я упаду, то больше не поднимусь, в отчаянии соображал он.

— Вот что... — усмехнулся дух Камаудзи Айдзу. — На рассвете ударишь в набат. А дальше я скажу, что делать.

— Я и сам хотел... — признался капитан Го-Данго. — Только сомневался.

— Теперь не сомневайся, — спокойно произнес дух Камаудзи Айдзу, — и соберешься с духом, а я тебе помогу.

Если бы хотя бы в это мгновение Язаки поднял крик. Просто бы завопил оттого, что его тошнило. Выполз бы на деревенскую площадь. Все бы всем рассказал: и о Черном самурае, и о Кадзане, и о мешке с деньгами, из-за которого загорелся сыр-бор — в общем, если бы облегчил душу, повел бы себя естественно и просто, ничего бы дальнейшего не случилось. Но пьяный или трезвый Язаки был сам себе на уме и деньги значили для него больше, чем жизнь. Поэтому он и промолчал, рассудив, что пусть течет так, как течет. Оно и потекло, но не туда, куда надо.

* * *

Где и когда он совершил ошибку, Натабура не сразу понял. То ли не доглядел сны, то ли что-то не додумал, не внял Знаку или пропустил его. Но только взор в будущее молчал, а о чем-то большем — чем одарили Боги, и заикаться не хотелось — стыдно было, прежде всего перед самим собой. Стыдно и противно. Кими мо, ками дзо! Противно из-за той самонадеянности, которую он источал все эти дни. Возгордился. Возвысился. Возомнил себя бог знает чем! А за это наказывают. Так тебе и надо! — мстительно думал он. Так тебе и надо! Хотя ничего, ничегошеньки не понимал из того, что происходит, словно пелена застилала глаза. Совсем недавно, еще вчера, но словно в другой жизни, он предвидел события, и у них все отлично, великолепно получалось. И вдруг — стоп! Мир замер. Чувства притупилось, и он словно ослеп. Только, как зверь, реагировал на события. Был бы рядом учитель Акинобу, он бы все объяснил. Но учитель пропал. В этом мире его не было. Не чувствовал его Натабура и не мог понять, куда делся учитель Акинобу.

На рассвете действительно ударил колокол. Они лежали, прижавшись друг к другу, как котята, и ему совсем не хотелось вылезать из теплой постели. Только разве Афра даст уснуть? Он принялся бить шершавой лапой прямо по лицу, а когда Натабура закрылся с головой, стал отчаянно пихаться мордой со всем собачьим пылом, на который был способен, и разбудил окончательно. Они немного поборолись. Афра пришел в азарт и даже порычал, показывая, какой он грозный. Повалялся между Натабурой и Юкой, подрыгав всеми четырьмя лапами. Но стоило Натабуре сделать резкое движение, вскочил, устремленный к двери, и вопросительно уставился карими глазами.

— Не ходи... — попросила Юка. — Без тебя обойдутся.

Натабура с надеждой замер и прислушался. Колокол звенел и звенел — все отчаяннее и отчаяннее, призывая к оружию. Звук прилетал сквозь гору и сосны, которые росли вокруг пагоды.

— Да что ж там такое?! — воскликнул Натабура в сердцах и выпростал ноги из-под футона*. — А-а-а... — И едва не залез назад. В комнате было свежо, можно сказать, холодно. Дрова в очаге покрылись серым пеплом.

Натабура бросил в очаг три полешка и сделал пару шагов по направлению в циновке, стараясь касаться пола не всей ступней, а лишь пятками, и быстро стал одеваться. Афра от нетерпения приплясывал рядом, а когда Натабура закинул за спину голубой кусанаги и взял в руки годзуку, оглядываясь, подбежал к двери.

— Я быстро, — сказал Натабура, с сомнением оглянувшись на Юку.

Может, это и был Мус — Знак, но только Натабура не понял. Слишком похожи Знаки на самые рядовые явления в жизни; чтобы различать их, и требовалась подсказка Богов. Сейчас эта подсказка напрочь отсутствовала. А сам Натабура ничего не понимал и не видел, хотя очень, ну, очень старался, прислушиваясь к собственным ощущениям. Только в нем все молчало, замерло в предвкушении дальнейших событий. Будь что будет, решил Натабура и направился к выходу.

— Будь осторожен, — сказала Юка, показывая всего лишь кончик носа и один глаз.

Она всегда ему так говорила. Натабура уже привык. Привык и не обратил внимания и даже не подумал, что видит Юку в последний раз.

*Футон — постель в виде толстого ватного одеяла. Стелется на циновки из рисовой соломы, служащие для покрытия пола.

— Акинобу найду. Все будет нормально! — ответил он, и они с Афра выскочили на улицу, где лежал легкий снежок и было промозгло и холодно, и побежали в центр деревни. Натабура планировал вернуться самое большее через пять кокой.

На пути им попались крестьяне, которые указывая на Афра с криком:

— Демон! — бросились врассыпную.

Вот дурни! — решил Натабура, но ничего объяснить не успел. Внезапно над деревьями взметнулось пламя вперемешку с черным дымом. Огонь жадно и с треском лизал разлапистые сосны. Колокольный звон прекратился. Натабура с Афра увидели: горела не только большая трехъярусная пагода, но и дом старосты, следующий дом за ним и лавка, где накануне они покупали еду.

Афра огрызнулся — кто-то наткнулся на них, словно слепой. В предрассветных сумерках блеснуло оружие. Натабура, не вытаскивая кусанаги, сбил человека на снег и, прижав коленом, ударом руки сорвал с него шлем. Это оказался один из асигару.

— Там... там... — с испугом лепетал он, показывая на противоположный край горящей улицы.

— Кто? — спросил Натабура.

Ответить асигару не успел. Две стрелы с характерным свистом пронеслись так низко, что Натабура распластался на земле. Судя по всему, стреляли конкретно по ним. И действительно, втроем они представляли прекрасную мишень на снегу.

Хоп! Натабура перекатился под защиту забора. Так он воевать не любил. Лука у него не было. Почему я не взял лук? Почему? Мог бы и позаботиться, зло подумал он о себе. Его бесила сама мысль, что он перестал быть предусмотрительным. Он оглянулся на Афра, который тоже лежал и, навострив уши, поводил мордой из стороны в сторону, а потом замер, четко уставившись в одну точку. Натабура оглянулся, в надежде увидеть учителя Акинобу. Однако обнаружил только то, что асигару куда-то пропал. Ладно. Вскочил и побежал поперек двора, используя забор спереди в качестве защиты. Хлипкая была эта защита. Ненадежная, ибо забор представлял собой всего лишь три перекладины. Однако этого оказалось достаточно, чтобы дать им с Афра возможность зайти в тыл стрелку. Зато они легко поднырнули под забор и оказались на соседней радиальной улице и увидели стрелка. Точнее почувствовали на бегу, как он пошевелился за сосной. Этого почувствовали, а второго увидели не сразу. Правда, второй оказался не на высоте, потом что ему досталась улица, ведущая к реке. А зимой, да еще и ночью на реке никого не бывает. Натабура убил его одним ударом годзуки. Как всегда он вовремя сунулся в руку, и Натабуре осталось только нанести короткий удар. Эбису даже не вскрикнул. Яд подействовал мгновенно. Хорош подарок от каппы, хорош, мимоходом, как о давней привычке, подумал Натабура и услышал, как кто-то здоровый и толстый бежит от реки. В таком положении кидаться на следующего эбису было верхом глупости, поэтому Натабура спрятался за сосну, а Афра улегся у его ног. Человек бежал так, словно он был пьян. Кряхтел, завывал, а еще его рвало каждую кокой. Что-то в его поведении было очень и очень знакомо. Да это же Язаки, понял Натабура и вспомнил, что действительно, Язаки выделили для сна целый дом у реки. Сейчас его подстрелят. Как пить дать подстрелят. Кими мо, ками дзо! Натабура уже не успевал ни к эбису, ни к Язаки, а просто взял и подал условный знак. Вместо того чтобы спрятаться, Язаки остановился на середине улицы и стал вертеть головой. Сейчас убьют. Сейчас убьют, успел подумать Натабура. Но его не убили. Натабура не знал, что Язаки охраняет каба-хабукадзё — Черный Знак Ада, принадлежащий Яма, Богу загробного мира. Да и сам Язаки об этом не подозревал. В центре деревни разгорелся бой, перекликались асигару и зиганы, и, видать, эбису, обратил все свое внимание туда. Натабура еще раз свистнул, и Язаки радостно бросился не шею.

— Я такое видел, я такое видел...

От него скверно пахло. И вообще, он был весь словно вывернутый наизнанку — глаза дикие, а одежда порвана в трех местах, к тому же до смерти перепуган, как подросток, впервые увидевший демона. Впрочем, так и было.

— Стой здесь, — сказал Натабура, — и шуми.

— А как?.. — со страданием в голосе спросил Язаки.

Он ожидал, что Натабура все ему объяснит, и все будет, как прежде — спокойно и ясно. Ведь Натабура — как старший брат. Он мудрый и терпеливый.

— Да как угодно. Хоть песню пой.

И они с Афра кинулись обходить эбису. За спиной Язаки во всю драл глотку, распевая непристойные песни. Ничего порядочного, разумеется, он не знал. Тоскливые были эти песни — как крик одинокого журавля в небе, и такие же безутешные.

Снять эбису оказалось плевым делом. Он хладнокровно обстреливал ту улицу, по которой до этого бежали Натабура и Афра, и ни на что не обращал внимания. Натабура разрубил его от плеча до пояса и, выхватив из слабеющих рук оружие, оглянулся и отбежал в сторону — обычно лучника прикрывали пехотинцы. Но это по правилам, а эбису с правилами явно знакомы не были.

Впрочем, если бы Натабура удивился, как легко им с Афра удалось разделаться с эбису, он бы насторожился. Даже если бы задержался на кокой-другую, он бы увидел, что эбису оживают, превращаются в духов и растворяются в предрассветных сумерках. А если бы, как и прежде, обладал зрением Богов, то разглядел бы Черного самурая, который на окраине деревни собирал эбису под свое знамя с черепом и костями, чтобы вести в бой. Но ничего этого Натабура не заметил, а как полоумный принялся вместе с подоспевшим капитаном Го-Данго, зиганами и асигару изгонять эбису из деревни.

Он был так воодушевлен легкой победой, что даже не вспомнил об учителе Акинобу. А когда вспомнил, то подумал, что справится сам. Правда, иногда ему казалось, что он видит фигуру в знакомой стеганой фуфайке, мелькающую где-то рядом. Постепенно они зашли вслед за эбису в лес и даже дальше, в глухие дебри, на замерзшие болота, где треск тростника выдавал каждое движение. И каждый раз, когда Натабура натягивал лук, Язаки молил его:

— Ну, стреляй же! Стреляй!

Эбису, как тараканы в бане, разбегались по лесу. Натабура, ведя стрелой с каленым наконечником за очередным глупым эбису, в конце концов стрелял и убивал его. Язаки радостно кричал:

— Попал! Попал! Попал!

А Афра возбужденно лаял и норовил отправиться в рейд по кустам, чтобы выгнать оттуда затаившихся врагов, но Натабура удерживал его рядом, полагая, что пса могут легко подстрелить.

Последним явился Черный самурая в доспехах до-мару, золоченых наплечниках и с серебряной нагинатой. Он скакал по другую сторону болота, громогласно смеясь, и черный сасимоно за его плечами издавал характерный звук взлетающий птицы. Язаки уже не просил, а умолял:

— Убей его! Ну убей! Ну чего же ты?!

Язаки ни на что не наделся. Он даже ни о чем не думал, хотя все еще воображал, что это демон смерти — Кадзан — шутит с ними такие шутки. Даже Афра стал подвывать от нетерпения.

Но Натабура выжидал. Черный самурай скользил за подлеском и камышом, поэтому попасть в него было крайне трудно. Он отпустил тетиву только в тот момент, когда Черный самурай стал удаляться и почти скрылся в лесу, напоследок показав свою широкую спину в просвете между соснами. Это был единственный шанс, когда Черного самурая можно было снять. И только тогда Натабура сообразил, что не видел под всадником лошади. Как это так? — удивился он и огляделся: вокруг лежала пустыня. Редкие сосны и ели стояли в снежном плену. Хребет Оу возвышался белой громадиной. Да ветер завывал над ним, закручивая вихри снега и предрекая холодную ночь.

Они побежали к месту падения Черного самурая, но нашли лишь углубление в снегу от тела и ямады* с рогами. Самого Черного самурая и след простыл. Кими мо, ками дзо! Натабура оглянулся и обратил внимание, что их всего-то осталось трое, если считать, конечно, и Афра. Правда, тот помогал изо всех собачьих сил: выискивал, лаял, бросался драться. А где же остальные? Где капитан со своими верными асигару? Что-то здесь не то, думал Натабура. Слишком легко я убил всех эбису. Должно быть, нас специально заманили в лес. Кто такой этот Черный самурай?

— Кто такой это самурай? — спросил он. — Кими мо, ками дзо!

— Я не ведаю... — отвел глаза Язаки.

Если бы Натабура знал, что подстрелил самого Бога смерти — Яма, он бы не радовался раньше времени. Но одно Натабура понял — что совершил ошибку, самую главную ошибку, и что ни Юку, ни учителя Акинобу они больше никогда не увидят.

Ему захотелось сразиться стихами, как мечом:

Ни горы, ни равнины —

Ничто: ни море, ни прибой.

Не дарит путнику отрады

В его стремлении домой.

— Чего-о-о?.. — удивился Язаки, который едва плелся.

*Ямады — шлем-невидимка.

— Это я про себя, — ответил Натабура.

— А-а-а... — согласился Язаки. — Продолжай.

Когда б моя душа хотела

Успокоения и сна,

Не взял я шапку бы ямады

В знак продолжения вадза*.

— Насчет шлема ты загнул! — сказал Язаки. — Шлем нам еще пригодится. А чего еще придумал?

Прибой.

Холодных волн сиянье ночной поры.

Дрожит луна.

Ничто не дрогнет в ожиданьи

Его бесславного конца.

— Во! Точно! К морю нам край нужно выйти, — согласился Язаки.

— А вдруг не выйдем? — предположил Натабура, хотя в стихах он говорил совсем о другом — о смерти.

— Ты что! — воскликнул Язаки, ступая в лужу так неуклюже, что поднял стену брызг, и Афра ловко отпрыгнул в сторону. — Опомнись, сейчас придем домой! Чай будем пить!

И то правда, подумал Натабура. Стихи вышли глупые, непривычные, совсем не японские, какие-то очень и очень странные и грустные. Он с удовольствием нашептывал их себе.

Натабура же ничего не увидел и ничего не услышал, он действительно подумал, что они втроем могут погибнуть в этой холодной, мрачной и бескрайней пустыне. Если бы не чудный слух Афра. Голодные, промокшие до последней нитки, усталые, как каменотесы, они брели сами не зная куда, не обращая внимания ни на скалы, ни на лужи, полные ледяной воды вперемешку с талым снегом. Наверное, даже самый захудалый эбису теперь мог взять их голыми руками, хотя все они попрятались от страха перед духами, которые наводнили леса, и уже не жгли свое любимое дерево канкадэрэ.

Им повезло — они стали обладателями шлема ямады. Первое время Язаки даже развлекался: надевал ямады, а Афра страшно удивлялся, вслушиваясь в голос Язаки, но не находил его обладателя. Впрочем, очень скоро Язаки надоело забавляться — подумаешь, ямады. Он едва не похвастался перед Натабурой своим знаком каба-хабукадзё. Даже открыл рот в предвкушении того, какие удивленные глаза сделает Натабура. Но вовремя прикусил язык. Тогда надо будет рассказать и о Боге загробного мира — Яма, и о Кадзане — демоне смерти, который ходит у него в подручных, не говоря уже о то, что Натабура наделен хаюмадзукаи — божественной силой, но ничего об этом не знает, а Язаки — каба-хабукадзё — Черным Знаком Ада, о котором все знает, но не умеет пользоваться. Нет, думал Язаки, поглядывая на Натабуру, он меня не поймет. Вначале отберу у Кадзана деньги, а потом расскажу.

Смеркалось. На берегу они немного поспорили, не зная, куда идти. Но Афра уверенно повернул вправо, и они поплелись за ним — то ли под дождем, то ли под снегом, и через некоторое время, когда, казалось, ноги вообще отнимутся, почуяли тонкий, едва заметный запах гари и прибавили хода.

* * *

Деревня казалась вымершей. Ни огонька, ни привычного лая собак. Лишь вдалеке, как эхо, шумело море. В крайней хижине они нашли девяностолетнюю старуху и младенца, которые оба ничего не соображали.

— Жители где-то здесь... — озадаченно сказал Натабура, отворачиваясь от младенца, который сучил ногами в люльке. — Не бросили бы их надолго... Не бросили бы... — И только тогда окончательно сообразил: — Похоже, нас специально выманили из деревни! Ха!

Старуха лежала в куче тряпья и подманивала их корявой рукой. У ее не было ни единого зуба, зато голос, как из трубы, но говорить членораздельно она уже не умела.

— Ничего не понял, — признался Натабура. — Воды, что ли, просит?

— Я тоже не понимаю, — признался Язаки, прячась от взгляда старухи за Натабуру и удивляясь тому, что каба-хабукадзё, который висел у него на груди, не дает прозрения. — А куда делись капитан и его солдаты?

*Вадза — поединок, преследование.

— Бежим! — Страшное подозрение закралось в душу Натабуры.

Забыв об усталости, они кинулись в центр деревни. Неужели это все из-за Юки? — как в лихорадке, думал он, из последних сил перепрыгивая через заборы и камни. Нет. Не может быть. Так не бывает, уговаривал он сам себя. Так не бывает — только во сне или в страшных сказках о демонах.

Он ворвался в дом первым, распахивая двери во все комнаты. Юки нигде не было. Вместе с ней пропали одежда и оружие. В спальне на видном месте лежало письмо, написанное явно не рукой Юки, потом что иероглиф 'жена' она писала с волнистой планкой. Язаки высек искру, зажег фитиль, и в свете лучины они прочитали:

'Таратиси кими, Натабура, приношу свои извинения, но я вынужден так поступить. Вы мне крайне нужны в столице. Там же вы найдете свою жену Юку. Обещаю, что ни один волос не упадет с ее головы. Буду вас ждать каждый день, начиная со следующего месяца, в час дракона на мосту Ясобаси. Не держите зла. Я знаю, что иначе вы ни за что не согласились бы помочь мне. Капитан Го-Данго'.

— Что это значит? — удивился Язаки.

— Это значит, что мы пригрели змею! — вскричал Натабура. — Надо было убить его сразу. Кими мо, ками дзо!

— А я тебе говорил, никому нельзя верить! — заявил Язаки и заходил по комнате, полный праведного гнева.

— Хоп! Ты ничего не говорил, — напомнил Натабура. — Ты напился.

— Может, и не говорил, — покорно согласился Язаки, изображая из себя сплошную ярость. — Может, не все так плохо? Капитан производит впечатление порядочного человека.

— Напоил один раз — и уже порядочный! — бросил на ходу Натабура. — Собирайся! У нас не больше коку. Найти еду, сухую одежду и запасись факелами. Мы тотчас выходим.

— Ой, мои бедные ноги... — сразу заныл Язаки.

— Они не могли уйти далеко, — не слушая его, рассуждал Натабура. — Мы и так дали им фору в восемь страж. Но с женщиной они быстро не могут передвигаться.

— Натабура... — после некоторого молчания как-то странно произнес Язаки.

— Что? — оглянулся он, переодеваясь в сухую одежду.

— К сожалению, я видел лошадей.

— Ты видел лошадей?! — удивился Натабура.

— Да. За околицей. Они были спрятаны в сарае.

— Почему ты мне ничего не сказал?! Кими мо, ками дзо!

— Пьяным был, извини. Не придал значения.

— Значит, все было продумано. Какой я дурак, что доверился этому капитану! Кими мо, ками дзо!

— Не все так мрачно, — заверил его Язаки. — Пока ты ему нужен, он ничего не сделает с Юкой.

— Ты уверен, что я ему нужен?

— Уверен.

— Но зачем?

— Это мы узнаем в столице.

— Ничего не понял! — воскликнул Натабура и, опустив руки, сел на лавку.

Все было кончено. Жуткое чувство отчаяния охватило его. Кими мо, ками дзо! Он казнил себя за недальновидность. Однако что-то ему подсказывало — Юка совсем не там, куда они собрались идти. Это непонятное чувство родилось в тот момент, когда они читали письмо. Он видел то, что невозможно увидеть: дорогу в горах и Юку, но почему-то в странном одеянии, которого она никогда не носила, и кожа у нее была почему-то белая. Еще он подумал об учителе Акинобу. Он все сделает, подумал Натабура. Все, что сможет. Я верю в него. Все это были отдельные знаки, и он не мог сложить их в единую картину, не понимал их значения и не видел сути происходящего.

— Я думаю, что все это каким-то образом связано с Камаудзи Айдзу. Вдруг капитан Го-Данго готовит заговор?! — Язаки сам испугался того, что произнес. Обычно все заговоры в этой стране кончались массовыми казнями. Самураев заставляли сделать сэппуку, а простых крестьян распинали на крестах, и Язаки не хотел последовать ни за теми, ни за другими.

— Нам только не хватало еще заговора! — в сердцах воскликнул Натабура.

— Да... — согласился Язаки. — А где учитель Акинобу? Я думаю, он с ней!

— Учитель Акинобу наша единственная надежда, — согласился Натабура. — Найдем учителя, найдем и Юку. Я думаю, они вместе.

Когда они уже вышли за околицу и невольно оглянулись, то увидели, как из леса метнулись тени — это возвращаются крестьяне, напуганные небывалыми событиями в деревне.

* * *

В ту ночь Акинобу не спал. Он единственный не пил сакэ. Что-то ему подсказывало, что грядут необычные события. Какое-то странное ощущение скверны витало в доме старосты — словно за выпивкой и болтовней скрывалась мерзкая, гнилая тень предательства. Только она выглядела безадресной, и он не знал, откуда она придет, в каком обличие, с какой целью, и с сомнением поглядывал на капитана Го-Данго. Весел и хлебосолен он был. Стол ломился от деревенских яств. Однако нет-нет да проскакивала в голосе капитана трезвая нотка, а взгляд оставался ясным и твердым. Поэтому и не пил Акинобу, ограничившись чаем, да между делом подремывал, почему-то зная, что ночью спать не придется и что ему нужна свежая голова и крепкое тело. Он полагал, что и Натабура не напьется. Но не узнавал его в тот вечер — не то чтобы Натабура перебрал, но, очевидно, утратил контроль над ситуацией. Должно быть, кто-то из Богов смущает Натабуру. Делает его непохожим на самого себя. Если бы только Акинобу догадался, если бы он хорошенько пригляделся, то в самом темном углу дома, куда едва проникал свет, за сдвинутыми ширмами обнаружил бы маленькое отверстие, из которого порой вылезал демон смерти Кадзан и посылал в сторону Натабуры пассы, тем самым ослабляя его волю.

Еще больше насторожило Акинобу то обстоятельство, что их всех уложили на ночь в разных помещениях: Натабуре с Юкой предоставили дом в центре, Язаки увели куда-то на окраину, а сам Акинобу лег спать в жилище помощника старосты. Казалось бы — это знак уважения, принятый для особо почетных гостей. Действительно, в доме помощника старосты был накрыт стол. А когда Акинобу разделся, чтобы улечься в постель, в дверь тихонько поскреблись, и явилась юдзё, в которой Акинобу с удивлением узнал молодую женщину с кукольным лицом — родственницу старосты, которая прислуживала у стола.

— Я пришла сделать массаж, — сказала она и откинула воротник кимоно, обнажив белую шею и волнительную ложбинку на горле. — И остаться на всю ночь...

А она хороша, подумал Акинобу, так же, как и ее совершенное по форме кукольное лицо. Только оно слишком неподвижное. У меня давно не было женщины. Возможно бы, при других обстоятельствах я бы воспользовался случаем. Но в рукаве у этой девицы спрятана тонкая игла с каплей яда. Ему даже стало весело от этой догадки.

— Ладно, — согласился он. — У меня как раз затекла спина от долгого сидения.

Он даже прочитал ее мысли: 'Если не уснет, — думала она, — тогда я применю иглу. Так мне приказано'.

— Как тебя зовут? — спросил Акинобу.

— Ёко, — опустила она глаза, пряча в них сухую слезу ненависти.

— Делай быстро массаж, я хочу спать.

Акинобу притворился капризным стариком.

— Как прикажете, мой господин.

Акинобу скинул рубаху и лег на живот. Ёко достала из пояса флакон с маслом чилима и принялась за дело.

— Господин, несмотря на возраст, у вас красивое тело.

— Да, я всю жизнь провел на ногах.

— Неужели это укрепляет тело? — удивилась Ёко, наливая в ладонь масло чилима, в которое было добавлено несколько капель дой*.

— Это делает тебя прозорливым, — хотел сказать Акинобу, но промолчал, потому что девушка пришла, чтобы при случае обмануть его.

Может быть, мне и не понадобится игла, с облегчением подумала Ёко. Больше всего она боялась не смерти незнакомого человека, а гнева дяди, который строго-настрого приказал удержать Акинобу до третьих петухов.

— Это укрепляет дух, — ответил Акинобу.

Он уже давно учуял тонкий запах дой, но не подал вида. Дой опасен для человека слабого духом. Если бы Ёко догадалась, что Акинобу знал специальное дыхательное упражнение, возбуждающее сознание, она бы тут же выхватила иглу. Но она ничего не подозревала, а занималась привычным делом.

— Я буду делать массаж и говорить.

— Что говорить?

— О том, как прекрасна жизнь. О том, что люди созданы для счастья.

*Дой — опий.

— У тебя завораживающий голос, — согласился Акинобу. — Ты, наверное, знаешь священные сутры?

— Да, мой господин.

Масло действовало как обезболивающее. Старые раны тут же прекратили болеть, и Акинобу почувствовал себя молодым. Он был знаком с дой. Дой применялся во многих лекарствах Нихон и Ая. Его действие можно было контролировать. Но в этот вечер Акинобу слишком устал. Он позволил себе расслабиться совсем немного. На одно короткой мгновение. Когда же очнулся, ему показалось, что прошло не меньше коку. В ушах по-прежнему звучал вкрадчивый голос Ёко:

— И сказал он ему: 'В упор нельзя смотреть на две вещи: на солнце и на смерть!' Вы спите, мой господин?..

— Пятая строка сутры 'О вреде забвения'! — воскликнул Акинобу, перевернулся и схватил Ёко за руки.

— Говори, негодная девчонка, кто тебя послал?

С ней случилась короткая истерика — пока Акинобу не плеснул ей в лицо водой из таза для мытья рук.

— Ну?! — грозно потребовал он.

— О, господин... — она поползла к нему на коленях, пряча в руке иглу с ядом. Ее кукольное личико исказила гримаса ненависти.

— Дрянная девчонка! Брось иглу, иначе я убью тебя!

Она предприняла отчаянную попытку — прыгнула, как кошка, но только насмешила Акинобу. В этот момент в пагоде зазвучал колокол.

— Вот для чего ты пыталась меня усыпить, дрянная девчонка! — воскликнул Акинобу. — Говори, кто тебя послал!

— Поздно... — ответила она. — Поздно. Мне теперь так и так не жить.

С этими словами она воткнула себе в грудь иглу и тотчас умерла с печальной улыбкой на кукольном лице.

Акинобу не успел ее остановить. Бедная девочка! Он подивился ее решительности и, схватив одежду и оружие, бросился к выходу. Однако дверь оказалась закрытой снаружи. Пришлось выбить окно, чтобы покинуть дом.

Деревня горела. По улицам метались обезумевшие крестьяне, курицы и овцы, лаяли собаки, а сверху на все это оседал черный пепел. Впрочем, в утренних сумерках едва ли можно было что-то разглядеть — разве что снег стал черным и грязным.

Возле дома Натабуры на него бросились два асигару и один зиган с нагинатой, и хотя Акинобу всех троих знал и даже крикнул, кто он такой, чтобы предупредить их, они не остановились. Только когда они молча оттеснили его в переулок, он сообразил, что они действительно хотят его убить. К этому моменту он уже был ранен в руку. А раненый всегда проигрывает в бою, вспомнил он классическую фразу из 'Искусства войны' Суньцзы. Однако только с равными противниками, самодовольно подумал Акинобу, уклоняясь от удара нагинатой. Впрочем, нападавшие сами почувствовали, что имеют дело с необычным бойцом. Они пытались убить его уже целых две кокой, но даже не могли попасть. Правда, кто-то из них в толчее зацепил старика, и рукав его фуфайки окрасился в красный цвет, но больше, сколько бы они ни старались, у них ничего не выходило. Казалось, старик предугадывает каждое их движение и использует то обстоятельство, что их трое и что они не могут одновременно действовать в узком переулке. Да и выглядел противник очень спокойно и не делал лишних движений. Когда же он перестал только обороняться и блокировать удары посохом из белого корейского дуба, а выхватил клинок, они пожалели, что их всего трое.

Первым Акинобу убил зигана, и не потому что он был наиболее опасен, хотя это действительно было так, а потому что на свою беду в этот момент он оказался ближе всех. Четырехгранный клинок вошел ему точно в яблочко и изогнулся дугой в то мгновение, когда перебил шейный позвонок. Зиган умер так быстро, что даже ничего не понял. Не поняли даже его подельники, потому что схватка развивалась очень стремительно, и они решили, что зиган просто споткнулся и упал. Но когда следующим движением Акинобу легко убил одного из асигару, оставшийся в живых, сообразил, что дело дрянь, и бросился бежать. Акинобу сшиб его с ног нагинатой, подошел и спросил:

— Кто тебя послал? Кто?

— Я... Я... не могу сказать.

— Говори, собака!

— Я давал клятву.

— Прекрасно, ты умрешь вместе с ней. Говори! — и приставил к горлу асигару клинок.

— Капитан...

— Капитан? — удивился Акинобу.

— Он... — кивнул асигару. — Он увез вашу дочь.

— Давно?

— Коку назад.

— Куда?

— Я не знаю, наверное, в столицу.

— В столицу, говоришь?! — удивился Акинобу.

Этот разговор происходил в тот момент, когда Натабура оттеснял эбису за околицу. Они разминулись с Акинобу меньше чем на полкокой: когда Акинобу выбежал на дорогу, Натабура уже удалялся в горы по направлению к хребту Оу.

Если бы Акинобу знал, что Юку увезли на лошадях, он бы предпринял иные действия. Обычно женщин носили в паланкине*. Правда, через некоторое время он сообразил, что беглецы едут на лошадях, что их всего пятеро, включая Юку, и что среди них нет капитана Го-Данго, однако возвращаться в деревню было уже поздно — слишком далеко он ушел и потерял бы много времени. Он обратил внимание на то, что вначале лошади шли рысью, но постепенно перешли на шаг. Поэтому он решил их догнать в надежде, что в следующей деревне отряд остановится на отдых.

Он привык к долгому бегу. Много-много лет он каждое утро бегал по горам вокруг родного озера Хиёйн, в центре которого находился плавучий монастырь Курама-деру. Горы Коя скрывали его от постороннего взгляда. Ежедневный бег сделали Акинобу необычайно выносливым. Ему не было равным в этом искусстве. Однажды, еще до разделения Миров, в монастырь под видом монаха явился повелитель драконов Бог Риндзин. Он предложил Акинобу пари: кто быстрее обежит озеро, тот получит власть над всеми каппа — как пресных, так и морских водоемов. Если бы Акинобу проиграл, ему бы пришлось уйти с озера Хиёйн, ибо в нем жил каппа Мори-наг, и вообще никогда не приближаться ни к озерам, ни к рекам, ни к морям. Они стартовали на берегу реки Поё-но, которая вытекала из озера, и вначале Бог Риндзин легко опередил Акинобу. Он даже посидел на камне и полюбовался на водную гладь, полагая, что рано или поздно озеро будет принадлежать ему. Но из кустов выскочил Акинобу, и Богу Риндзину пришлось прибавить хода. В следующий раз не успел соскучиться. Акинобу выскочил из кустов, прежде чем Бог Риндзин перевел дыхание. Снова пришлось бежать. В третий раз только он уселся отдохнуть, как Акинобу был тут как ту. Чем дольше он бежал, тем быстрее это делал. Он словно разгонялся. Его уже нельзя было остановить. В конце концов Богу Риндзину пришлось подналечь. Он даже опередил Акинобу на три шага, но в последний момент споткнулся от усталости и проиграл полступни. Таким образом, озеро Хиёйн и плавучий монастырь Курама-деру остались за Акинобу. Больше никто из Богов не претендовал на них. Зато в Небесных дворцах об Акинобу разнеслась слава, как о первом бегуне в мире.

Благо, что на нем были не широкие хакама**, а узкие тибетские штаны, в которых очень удобно бежать.

По расчетам Акинобу, к часу овцы отряд должен был попасть в следующую деревню. Однако через две стражи произошло следующее. Тропа вдоль берега стала заметно шире, и там, где она делала крутой поворот вокруг мыса, одиноко бродила лошадь, пощипывая на склоне едва заметную свежую траву. На лошади был полный комплект сбруи, и Акинобу даже разглядел дайкю, притороченный к седлу. Однако при виде незнакомого человека лошадь взбрыкнула и убежала.

Акинобу внимательно осмотрел тропу и обнаружил следы крови на обочине, а в кустах — один дзори, из тех, что носили асигару. Еще он обнаружил сломанную стрелу от короткого лука и сделал вывод, что на отряд кто-то напал и что стычка была короткой и яростной, а из четырех асигару, сопровождающих Юку, в живых остался один, да и то тяжело раненный. Его, судя по следу, несли, а не тащили по земле, как других. Он нашел всех четверых в лощине, разоблаченных до исподнего, заваленных камнями и ветками. Видать, нападавшие оказались совестливыми, раз похоронили, а не кинули воинов на растерзание лесным животным.

Пройдя еще немного по тропе, Акинобу нашел место, где нападавшие свернули в горы, и подумал, что у него появился шанс увидеть Юку живой и здоровой.

Ронины, а Акинобу уже не сомневался, что нападавшие были именно они, даже проявили изрядную долю изобретательности, потому что тщательно замаскировали то место на берегу, где свернули в горы. Для этого они выбрали ручей, по которому могли пройти лошади. А следы замели ветками стланика.

*Паланкин — носилки.

**Хакама — шаровары, похожие на юбку, для сословия самураев.

С этого момента Акинобу стал очень внимательным. Брошенные ветки он обнаружил шагов через сто, а еще через один сато попал на истоптанный взгорок и сделал вывод, что ронины вначале находились здесь, наблюдая за дорогой. Действительно, с взгорка открывался хороший обзор тропы до самого мыса. Итак, они увидели отряд издалека, спустились вниз и напали совершенно неожиданно. Но вот что самое интересное: среди ронинов была женщина. Акинобу сделал вывод по одному-единственному предмету — заколке, которую он с удивлением нашел в траве.

В это время пошел мокрый снег вперемешку с дождем, и Акинобу вынужден был искать укрытие под разлапистой елью.

К вечеру снег и дождь прекратились. Небо расчистилось, и немного подморозило. И хотя следы оказались засыпанными, Акинобу знал, куда надо было идти, потому что вниз, с гор, тянуло запахом еды.

Их оказалось трое, и они выполняли роль арьергарда, но были достаточно беспечны, чтобы Акинобу без труда их обнаружил. Он мог бы их убить в мгновение ока, но знал, что рано или поздно они выведут его на лагерь ронинов. Они облегчали ему жизнь тем, что перед уходом никогда не обследовали местность вокруг лагеря, что давало ему возможность приближаться к ним иногда на расстояние половины тё. Три дня он шел за ними. Не зажигал костра и ел только сладких куколок токоро, которые пережидали зиму в трухлявых пнях. На четвертый день ронины привели в горную, заросшую густым лесом долину.

Под Фудзияма есть таинственный лес Руйдзю карин, в который не заходили даже тигры. Когда-то его делили между собой Боги и хонки всех мастей. Даже после разделения Миров местные жители сторонились этого места, не собирали там хвороста и не рубили деревьев. Таинственный лес стал диким и неприступным. Он зарос мхами и лишайниками, покрылся болотами и сделался непроходимым. Его языки тянулись во все стороны на много-много ри — и на юг до побережья Сибуса, и на север — до самых вершин хребта Оу.

В одном из таких диких лесов Акинобу и обнаружил лагерь. Он долго наблюдал, спрятавшись в куче валежника. А потом увидел такое, что заставило его шагнуть к костру: перед ним стояли две очень-очень похожие женщины. Обе зеленоглазые, обе медноволосые. Только одна из них точно была Юка, а другая госпожа Тамуэ-сан, и Акинобу безошибочно обнял ту из них, что Юка, и радостно произнес:

— Дочка!..

А она обняла его и сказала:

— Отец!..

* * *

Наверное, если бы Натабура и Язаки шли по тропе в светлое время суток и не были бы настолько усталыми, что едва хватало сил передвигать ноги, они бы обнаружили место стычки, но они миновали мыс в полной темноте. Афра почуял кровь и даже приостановился, чтобы выяснить обстановку, но Натабура позвал его, и пес бросился следом. Он учуял слабый след хозяйки, хотя снег и дождь сделали свое дело. Он учуял и Акинобу и даже нашел то место, где тот свернул по ручью. Но ни Натабура, ни Язаки не обратили внимания на его попытки объяснить им, что произошло, ведь они надеялись догнать отряд асигару в следующей деревне. Да и, честно говоря, оба двигались из последних сил и явно их не рассчитали, а потому к началу часа тигра решили передохнуть. Тем более, что Афра обнаружил сухую пещеру, куда они попали вслед за ним, а там развели костер и тут же уснули мертвым сном.

Перед рассветом Натабуре приснился странный сон: кто-то посторонний требовательно твердил: 'Бу-бу-бу', а Язаки отвечал ему тоже: 'Бу-бу-бу'. Но кто говорил 'Бу-бу-бу' и что именно отвечал Язаки, Натабура не понял. Он хотел проснуться, но не мог.

А события развивались так: пока костер горел, Кадзан не смел показать и носа, но как только тени стали ложиться на стены пещеры, вылез из самого дальнего ее конца, где было темнее всего, и потянул из-под Язаки мешок, в котором лежал ямады. Язаки, почмокивая, перевернулся на другой бок и уснул бы еще крепче, тем более что на шлеме было неудобно спать. Если бы не Афра, который зарычал прямо в ухо. Язаки подскочил и вцепился в мешок, в котором, между прочим, лежала еда и запасная одежда.

— Отдай по добру! — прошептал демон смерти. Он боялся разбудить Натабуру, который бы все испортил.

Они немного поборолись. Но глупый Кадзан проиграл, потому что сам же и вручил Язаки каба-хабукадзё — Черный Знак Ада, и Язаки был сильнее трех быков вместе взятых. В общем, он без труда подтащил бы Кадзана к костру, если Кадзан вовремя не отпустил мешок и благоразумно не отполз бы вглубь пещеры. А так как не мог вернуться без ямады, то вступил в переговоры:

— Отдай, говорю! Хуже будет! — горячо зашептан он. — Хуже!

— Деньги гони! — в свою очередь потребовал Язаки.

При этом он вовсе не хотел будить Натабуру. К тому же ему на помощь уже пришел Афра, который встал и приготовился прыгнуть на демона смерти.

— Мой хозяин тебя убьет!

— Твой хозяин у меня вот здесь! — храбро заявил Язаки и потряс мешком, где об огниво звякнул шлем-невидимка.

— На! — Кадзан швырнул три рё.

Язаки с презрением посмотрел на монеты, которые упали в пыль перед костром, и скорчил презрительную мину:

— Чего?! — он даже не притронулся к ним. — Ямады будет стоить дороже.

— Сколько? — спросил Кадзан, понимая, что пока Язаки жив, с ним ничего нельзя сделать, Вот если бы он умер, другое дело, тогда бы его душа пребывала в вечных мучениях — уж Кадзан позаботился бы.

— Мешок!

— Чего-о-о? — с презрением спросил Кадзан.

Он сообразил, что, отдав мешок, проиграет по всем статьям, а Язаки выскользнет из сети жадности. Тогда несдобровать уже ему — Кадзану. Бог Яма за такие вещи по головке не погладит. С другой стороны надо любым способом вернуть ямады, ибо Бог Яма пребывает в великой ярости и может взять себе в услужение другого демона смерти, а бедного Кадзана отправить в Антарктиду, где холодно и пустынно. На все про все у Кадзана было всего три дня.

Пока Кадзан соображал, как ему поступить, хитрый Язаки погладил Афра, чтобы он успокоился, а потом нащупал факел из стеблей сухого камыша, который они с Натабурой приготовили накануне. И когда Кадзан в горячке снова приблизился к ним, сунул камыш в костер. Факел вспыхнул, как порох. Глупый демон смерти вскрикнул, прикрывшись руками, и упал навзничь. Он яркого света, в котором хранилась частичка солнца, он сразу уменьшился в два раза. Он попытался было бежать, но Язаки схватил его за кимоно. Жаркое пламя опалило демону спину. Он боролся, что есть сил, которые таяли, как лед в июльский полдень. Однако и у Язаки не было помыслов убивать его. Вначале следовало получить свои кровные. Поэтому Язаки ослабил хватку и отодвинул факел в сторону. Кадзан выскользнул из кимоно. Голым он представлял собой жалкую бестелесную и безногую тень. С тихим прощальным стоном он ткнулся головой в стенку пещеры и растаял.

Ничего, подумал Язаки, явится, обыскивая кимоно Кадзана, в котором обнаружил десять золотых рё. Ха-ха-ха! — обрадовался он. Теперь демон у меня на крепкой веревке, — и весело потряс мешком, в котором еще раз звякнул об огниво ямады.

Разочарованный тем, что с его собачьей точки зрения ничего существенного не случилось, Афра привалился к Натабуре и тут же уснул, прикрыв нос пушистым хвостом.

Глава 5.

Столица Мира

Киото недаром называли столицей Мира. На северо-западе находился Нефритовый зеленый дворец регента Ходзё Дога. На северо-востоке — Яшмовый красный дворец императора Мангобэй. Между ними — главный храм столицы — Каварабуки.

Расположенный в широкой живописной долине, окаймленный лесами и невысокими горами, город являлся копией китайской столицы Чанъань, со схожей прямоугольной планировкой и регулярностью улиц, с величественными храмами на перекрестках, однако с одним единственным, но заметным отличием: через центр протекали горные, чистые реки Ёда и Окигаву, дающие жизнь многочисленным каналам и озерам — большим, поменьше и совсем крохотным, с изящные мостами и мостиками — прямыми и горбатыми, с торговыми лавками и без оных, с чайными и харчевнями, предназначенными только для влюбленных или для деловых встреч. Все это в окружении никлых ив, юдзуриха, зеленых бамбуковых рощ, лужаек и парков с вишневыми деревьями, рукотворных гор и миниатюрных долин придавало столице Нихон меланхоличный, задумчивый вид, где жизнь течет подобно рекам Ёда и Окигаву — спокойно и размеренно.

На одном из таких мостов — Ясобаси, переброшенном через рукав Ёда, Натабура и Язаки уже второй день ждали капитана Го-Данго. У их ног лежал грустный Афра. Правда, Язаки по простоте душевной его подкармливал, но Афра тосковал, потому что хозяин тоже тосковал.

— Ова! Пойдем... — третий час канючил Язаки, — ова, пойдем... не придет он сегодня... не придет. Рано еще, — и в изнеможении обмахивался веером.

Хотя солнце готово было скрыться за горами, было жарковато, по-весеннему парило, и Язаки мечтал о бане, но до поры до времени помалкивал, видя состояние друга.

Натабура глядел на него тоскливыми глазами и соглашался, но почему-то не уходил. Его стремление увидеть Юку привело к тому, что они, высунув языки, прибежали в столицу на три дня раньше срока и каждый день с утра до вечера, как дураки, безвылазно торчали на мосту. И конечно же, капитан Го-Данго и носа не показывал, словно чувствовал, что Натабура ждет его с самыми что ни на есть зверскими намерениями изрубить на кусочки.

Натабура действительно хотел убить капитана Го-Данго, но перед этим выпытать у него, где находится Юка, да и вообще узнать, зачем капитан все это придумал. Ясно, что не из-за денег же?

Язаки едва не брякнул, что, мол, похоже, наш капитан влюбился в Юку, поэтому все и затеял, что он и сам бы Юку скромной не назвал, но глянул на лицо друга, осекся и только тяжело вздохнул.

За эти дни они оба заметно похудели, и теперь Язаки наверстывал упущенное, но нахлынувшая жара лишала аппетита, и Язаки тоже страдал оттого, что в такой нервной обстановке не мог хорошенько поесть. И переодеться не мешало бы. И сменить зимнюю одежду на весеннюю, а главное, помыться в настоящей бане — засесть с утра, а выйти вечером — слегка пьяным от чанго и легким, как соловьиное перышко, оттого что тебя отскребут и отмоют два десятка банщиков.

Они сидели под навесом, у перил с резными балясинами и как всегда пили чай, вернее, пил-то и по мере сил ел Язаки, а Натабура только пригубил напиток, который давно уже остыл. Афра отчаялся и даже отвернулся от куска мяса, который заботливый Язаки положил перед его носом. Над мясом давно кружили жирные, зеленые мухи.

Язаки из солидарности не посмел заказать сакэ, зато взял кувшин красного соргового вина и тихонько причмокивал от восторга, не решаясь предложить Натабуре. Нам бы такое вино в горах, думал он.

— Пора... пора... — не разжимая рта, вдруг произнес он.

Афра, словно только этого и ждал, вскочил и посмотрел во все глаза на Натабуру, в которых плавало обожание. 'Ради тебя, хозяин, я готов на все. Даже умереть!' Натабура с тоской перевел взгляд в ту сторону, куда смотрел Язаки: на восточном берегу появились четверо кэбииси* и словно бы невзначай ступили на мост. Натабура отлично их видел: у идущего впереди были тараканьи усы, следующий за ним имел рыхлое, как у женщины, тело, третий был маленьким и желтым, как старое курдючное сало, а вот четвертый оказался никаким — безликим, как многочисленные сосны по берегам реки. Часть торговцев засуетилась. Бог его знает, чем они торговали — Натабура не заглядывал, но власть есть власть, и перед ней все трепетали.

Вот вы-то мне и нужны, с тихим восторгом подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! С другой стороны, действительно, не стоило нарываться — хотя бы из-за того, что выглядели они с Язаки в старой одежде как иностранцы и невольно привлекали к себе внимание. Натабура чувствовал себя, как хорошо натянутая тетива, и готов был сцепиться с кем угодно — даже с городскими стражниками.

Хорошо было видно, что кэбииси суют нос во все закоулки и дотошно осматривают лавки и харчевни. На языке стражников это называлось 'накинуть сеть'. Похоже, кого-то ищут, равнодушно отметил Натабура. Не нас ли? С чего бы? Мы еще не успели совершить ничего предосудительного. Вдруг он все понял, словно вернулась его старая способность к прозрению. Искали не его, а Язаки — 'толстяка в кимоно цвета охры, подбитом верблюжьей шерстью', и 'огромного пса с синими крыльями'. Фразы, словно чужие, сами по себе возникли в голове. А еще что-то связанное с большими деньгами, даже, кто бы мог подумать — каким-то очень могущественным хонки. Времени разбираться не было. Ай да Язаки, покачал головой Натабура. Ай да Язаки.

— Вставай и иди впереди, — приказал Натабура.

Язаки испугался. Хмель мигом выветрился из него. Такого лица у Натабуры он не видел, пожалуй, только один раз, давным-давно, в Тибете, где его Юка понравилась местному даймё**, и пришлось бежать ночью. Но на перевале их настигли, и Натабура со злости изрубил всех десятерых всадников — даже учитель Акинобу не стал помогать, столько ярости было в Натабуре, он ее всю и выплеснул в драке. Потом еще долго на перевал со всех сторон слетались грифы.

*Кэбииси — городские стражники.

**Даймё — землевладелец.

Не успели они пройти и до середины моста, как их гортанно окликнули:

— Эй... стой!

Высокий, гибкий и широкоплечий Натабура, который возвышался над толпой, не мог не привлечь внимания, хотя оружия при нем не было. Вернее, оно-то было, но кэбииси, конечно же, его не видели. Голубой кусанаги пребывал в положении амэи — невидимки, а ножи — даже годзуку — носить не возбранялось. Ведь никто не знал, что годзука является ядовитым когтем каппа — водяного буси, а кто узнал, того уже нет на этом свете. Единственное, что нарушили друзья: Язаки, не решившись открыто носить тяжелый китайский меч, прятал в складках одежды вакидзаси. Эта невинная шалость могла обойтись им в десять рё с конфискацией клинка. Однако, по идее, все равно им ничего не грозило, кроме мелких неприятностей. Но Натабура чувствовал, что дело гораздо серьезнее, чем ему даже привиделось. Язаки же среагировал на окрик тем, что законопослушно остановился.

— Иди, иди... — подтолкнул его Натабура. — Иди быстрее.

Главное было миновать мост, не только потому, что его могли запереть с другой стороны, а потому что драться в узком пространстве всегда неудобно — особенно длинным кусанаги. Краем глаза Натабура заметил, что все четверо кэбииси нагоняют их:

— Стойте!

До конца моста оставалось всего-то два-три тан. Но убежать не было никакой невозможности из-за толпы, сквозь которую приходилось продираться, раздвигая ее, как воду. Если бы Натабура оказался один, он бы, конечно, удрал с превеликим удовольствием — заставил бы стражников погоняться за собой, но Язаки бегать не умел. Он умел только есть.

— Стойте! — кэбииси с тараканьими усами грубо схватил Натабуру за руку.

Как только он схватил его, Натабура увидел: в мгновении ока перед его внутренним взором пронеслось все, что должно было произойти и даже чем все это закончится. Не надо... не надо... подумал он об Афра в том смысле, чтобы он не вмешивался. Действительно, они с Язаки должны были справиться сами. А я ведь думал, что Язаки тюфяк, но не успел додумать — надо было действовать.

Афра повернулся и зарычал, ожидая команды хозяина. Горожане шарахнулись в стороны, и вокруг образовалось пустое пространство. Вдруг Афра бросился на кэбииси, и Натабура ничего не успел сделать, как блеснул меч и Афра отлетел в сторону. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — он смертельно ранен — кровь фонтаном била из его шеи.

Никогда в жизни — до и после — Натабура не чувствовал в себе такую ярость. Но ярость особого рода. Она была направлена не против конкретно кого-то, а против самого сверившегося факта. Натабура ощутил себя даже не человеком, а странным существом — не Богом, не демоном и не духом. А чем-то таким, для обозначения чего не существовало понятий. Он только не успел заметить, что стал арарэ фуру* — вихрем черного пламени, и этот вихрь накрыл весь мост. И не было этому вихрю ни предела, ни преград не только на Земле и на Небе, но и во всех других Мира, в которые разлетелись отголоски. А когда он их всех скомкал, перемешал, то Натабура понял, чего хочет, а хотел он в своем отчаянии только одного — остановить то, что произошло, и вернуть все назад. В следующее предмгновение раздался даже не звук, а послезвучие, ибо человеческое ухо уловило событие после, а не 'до' или 'в течение'. Все сдернулось — совсем ненамного, и они снова стояли на мосту и снова Афра пытался прыгнуть без команды на кэбииси с тараканьими усами. Только на этот раз Натабура не дал ему этого сделать, а так на него зыркнул, что Афра, поджав хвост, удалился на безопасное расстояние и наблюдал оттуда за происходящим тоскливыми глазами, перебирая от нетерпения лапами.

А произошло следующее. Кэбииси оказался очень силен, и его сила сыграла с ним злую шутку. Не останавливаясь ни на мгновение, Натабура крутанул рукав таким образом, что ладонь противника оказалась в складках одежды, и тот невольно ослабил хватку, но вырвать руку уже не мог, потому что пальцы попали словно в зажимы. Следующим круговым движением Натабура порвал кэбииси сухожилия, а из суставов и из-под ногтей кэбииси брызнула кровь. Наглый кэбииси присел и стал послушным, как котенок. Правда, он попытался выхватить танто, потому что уронил широкий меч, но Натабура так изогнул ему руку, что кэбииси оставил свои попытки. Лицо его стало похоже на маску демона. Подскочил Язаки, и они с Натабура подволоки кэбииси к перилам и сбросили его в реку, окончательно переломав тем самым ему пальцы на правой руке.

*Арарэ фуру — вихрь времени.

Все это они проделал так быстро, что подбегающие кэбииси, во-первых, не успели помочь товарищу, а во-вторых, ничего не поняли. Они только увидели, как течение затягивает их соратника под мост. Теперь шансы обеих сторон практически уравнялись: трое против двоих, не считая ину с синими крыльями — совсем небольшое преимущество, но все же преимущество, если у тебя есть власть. Эти рассуждения, помноженные на безнаказанность кэбииси, привели к печальным последствиям. В большинстве случаев кэбииси привыкли иметь дело с торговцами, а если им попадались вооруженные люди, то кэбииси брали не умением, а числом и криком. Не будь Натабура взбешен случаем с Афра, он бы, может быть, и пожалел бы неумелых кэбииси. Однако он стал драться с ними, как с опытнейшими противниками. И хотя в течение двух лет он ни разу не выполнял обычный ежедневный комплекс синкагэ-рю, состоящий из двухсот пятидесяти шести движений, и дрался от случая к случаю, тело его слушалось как никогда прежде. Кэбииси даже не успели позвать на помощь. Двое были вооружены короткими и широкими мечами, которые назывались 'крылья бабочки'. Эти мечи хороши в ближнем бою. Один — копьем-трезубцем. Его-то и убил Натабура самым простым движением иайдо* — ударом без замаха, одним из коварных приемов, которому Акинобу обучил его перво-наперво. Второго — применив камасёрнэ* через правое плечо, держа кусанаги уже двумя руками, поэтому удар вышел очень мощным, и кэбииси не спас даже ребристый шлем. И только третий кэбииси был удостоен чести быть заколотым прямо в сердце, ибо в последний момент дрогнул и отвел руку с мечом в сторону, тем самым дав возможность Натабуре не делать замаха, а произвести классический выпад с шагом вперед: 'Хоп!' Не помог и панцирь из китайской кожи — кусанаги рассек его, как рассекают гарпуном тушу кита, и вошел в жирное тело. Натабура даже мог поклясться, что кэбииси не поняли, откуда пришла смерть, потому что испугались. Один за другим они пали, обливаясь кровью, на дощатый настил моста. Схватка продолжалась не более одной кокой. Толпа толком не успела ничего понять. Натабура с Афра и Язаки смешались с ней, и на них никто не обратил внимания. Кто с кем дрался, кто от кого убегал и кого надо бояться — тут же перестало всех интересовать. Оружие кэбииси мгновенно было похищено, деньги и мало-мальски ценные вещи пропали в толпе, а кэбииси в голом виде были отправлены в реку, и все потому что городских стражников, мягко говоря, не любили. И снова через мост потек человеческий поток, равнодушный и веселый, охочий до развлечений и новостей.

Однако Натабура был собой недоволен: обнажать кусанаги в людном месте, да еще и на мосту не входило в его планы. Надо сменить внешность, понял он. Слишком много людей видели нас сегодня. Наверняка среди торговцев есть осведомители.

— Почему они к нам пристали? — спросил Натабура, когда они перевели дух в восточном квартале Ракуто и перешли на шаг.

Рядом, отделенный аллеей пихт, шумел базар Сисява, и при случае можно было затеряться в его лабиринтах, меж торговыми лавками. В толчее мало кто кого заметит. Но лучше убраться подальше и подобру-поздорову.

— Не знаю, — как можно более беспечно ответил Язаки и даже отвернулся в надежде, что Натабура удовлетворится этим ответом.

— Что-то мне подсказывает, здесь замешаны деньги, и большие деньги. Так или нет?

Деньги он тоже увидел в момент просветления — целый мешок, с крохотной дыркой в нижней части, через которую выпадали монеты.

— Так, — согласился Язаки, — но это мои деньги!

Ему пришлось рассказать о сокровищах, правда, не во всех подробностях: без упоминания демона смерти, Бога Яма и незначительных деталей, как то: ночные событий на джонке и на берегу. По словам Язаки выходило, что деньги он обнаружил в море, потому что их выбросило прибоем.

— Прямо на берегу... — простодушно пояснил Язаки, демонстрируя ясный и честный взгляд.

— Прямо? — удивился, хмыкнув, Натабура.

— Прямо... — вздохнул Язаки, давая понять, что во-первых, он ни в чем не виноват. А во-вторых, — такова судьба. Против судьбы ведь не попрешь! Судьба определяется Богами, как все сущее и незыблемое.

— Я понял, я понял, — Натабуре не хотелось спорить. Он и так знал, что Язаки врет, как самый последний меняла. — Но из-за тебя мы могли погибнуть!

Со стороны они выглядели, как два монаха, ведущие философский спор: можно ли без страха и последствий оседлать Будду? Одна из избитых идей звучала так: Великий Будда прост до ничтожества. А что из этого следовало, никто не знал и не понимал, а кто понимал, становился отшельником, ибо истина оказывалась чудовищно проста: нет ничего такого, что нельзя было осознать, нет ни канонов, ни схем, ни правил — ничего, кроме Великого Ничего.

— Значит, они тебя нашли, — сделал вывод Натабура через некоторое время, полагая, что Язаки просто не хочет расставаться деньгами.

— Кто? — простодушно удивился Язаки.

*Иайдо — удар без замаха.

**Камасёрнэ — косой удар через плечо.

Он уже свыкся с мыслью, что и кантё и повар остались где-то там — далеко на севере, избитые до полусмерти. Ведь не могли же они за такое короткое время очутиться в столице. Не могли. Для этого надо день и ночь гнать лошадей, потратить кучу рё. И вообще, Бугэй не должен был сюда попасть в том состоянии, в котором находился, а находился он при смерти. Так рассуждал Язаки, и преспокойно жил, не думая о будущем.

— Гампэй и Бугэй, — пояснил Натабура.

— Ова! Не может быть! — все еще не верил Язаки.

— Что по-твоему они будут делать?

— Выслеживать меня, — удрученно вздохнул Язаки.

Об этом он как-то не подумал, свыкшись с мыслью, что деньги отныне принадлежат только ему.

— Правильно! — с укоризной в голосе произнес Натабура. — Кими мо, ками дзо! Значит, нам нужно быть очень осторожными. — И оглянулся: за поворотом шумел базар Сисява, да река вторила, перекатываясь на камнях. — Почему ты мне сразу ничего не рассказал?

Ну да... — подумал хитрый Язаки, тогда бы ты у меня все деньги отобрал и отдал бы кантё Гампэй. А нам справедливые не нужны. Мы сами справедливые.

— Ти! — с вздохом произнес Натабура. — Сики-соку-дзэ-ку*. Больше у меня помощи не проси.

— А сам! — в запале упрекнул Язаки. — Сам?!

— Что сам? — удивился Натабура.

— Сам, когда удобно, пользуешься хаюмадзукаи!

— А...

— А арарэ фуру?

— Но это же... как тебе объяснить?! — Натабура с упреком посмотрел на Язаки, а затем — с обожанием на Афра, который внимательно обнюхивал ствол дерева, а потом оставил на нем метку.

И они оба почему-то с облегчением вздохнули и набрали воздуха, чтобы спорить дальше.

— Ну не знаю! Не знаю! Тебе видней! — гордо заявил Язаки, полагая, что немного хитрости не повредит в любом деле. А Натабура отойдет. Он отходчивый — его друг Натабура.

Вот для чего нужны хаюмадзукаи и арарэ фуру, понял Натабура — возвращать время. Такого со мной еще не бывало!

По пути домой они купили себе одежду. Зашли в баню, которая располагалась на скале у реки Окигаву, и вышли оттуда поздним вечером уже монахами, обритыми наголо, с чистыми, гладкими лицами и деревянными четками на запястьях. На Язаки снизошла благодать. Давно он не чувствовал себя таким возвышенным и приближенным к Богам. Все тревоги куда-то улетучились, и он даже подумал, что без сокровищ, от которых одна нервотрепка, живется свободнее и дышится легче. Может, Натабура прав? — думал он. Может, ну их, эти деньги, буду бродить с ним до самой смерти? Останусь муся-сюгэ**. Но в душе он понимал, что никогда так не поступит, что отныне их дорожки с Натабурой разошлись и они расстанутся сразу, как только найдут Юку.

Афра тоже изменил внешность. Его искупали в душистых водах, выгнали всех блох и высушили веерами услужливые банщики. Правда, обошлось все это Натабуре в двадцать бу, и еще два бу он дал за хорошую работу.

Через полстражи они пришли домой, плотно поели, и впервые за много дней Натабура спал до зари.

* * *

Капитан Го-Данго не знал, как ему правильно поступить. Он невольно трогал свою гулю на затылке, которая служила ему напоминанием о непростительности пьянства, и думал, и думал — уже три дня, и ничего не мог придумать. Как ни крути, а выходило, что Юка пропала. Да не одна, а с верными, испытанными солдатами во главе с Уэсуги, которому капитан Го-Данго доверял как себе. Конечно, Уэсуги не годился для дел, требующих ума, в частности, для заговора, но вполне подходил для того, чтобы скакать на лошади и в точности выполнить задание. Го-Данго специально отрядил только четырех солдат, чтобы не нарушать закон, по которому через заставы пропускали не больше пяти человек. Можно и больше, но для этого требовался специальный пропуск, который у них тоже был. Значит, случилось что-то непредвиденное. Что-то такое, чего капитан Го-Данго пока не мог понять. Поэтому-то он все чаще и чаще чесал голову.

*Сики-соку-дзэ-ку — Все в этом мире иллюзорно.

**Муся-сюгэ — монах, путешествующий пешком.

Он все рассчитал правильно: путь до острова Яку займет семь дней, голубиную почту следовало посылать начиная с третьего дня пути, отряд должен был останавливаться на отдых в пагодах и монастырях, где у капитана были свои люди.

Еще позавчера он должен был получить первую весточку и с этой весточкой сегодня явиться перед Натабурой, чтобы уговорить его. Но весточки не было, и что делать, капитан Го-Данго не мог себе представить. Может, почта не долетела? — рассуждал он. Из трех голубей, которые отпускались с интервалом в одну стражу, должен был добраться хотя бы один. Такого еще не бывало, чтобы почта не сработала. Хорошо бы вызвать дух господина Камаудзи Айдзу, который всю эту кашу заварил, он как это сделать, капитан Го-Данго не знал. Конечно, можно было еще воспользоваться услугами ворожеи. Но это казалось капитану самым последним средством, недостойным самурая. Он еще подождал до рассвета и окончательно проснулся: садок, куда прилетал почтовик, был пуст. Так, значит, все к одному, тяжело вздохнул — от судьбы не уйдешь. Идти же на встречу с Натабурой надо было в любом случае, и он пошел один, никого не поставив в известность, даже своего друга Гёки. Не то что бы он не боялся Натабуру, но решил, что уговорит его подождать.

В этот день Язаки с Афра остались дома. Слишком приметными они были все втроем. Наверняка их и искали: двоих мужчин в иностранной одежде и собаку с голубоватыми крыльями. Лучшего описания для стражников не придумаешь — собака, которая умеет летать! Даже у императора нет медвежьего тэнгу. Такие собаки обитали только в стране Чу. Однако никто не обратит внимания на обыкновенного монаха, посланца одного из многочисленных монастырей, расположенных вокруг города.

Язаки предлагал воспользоваться ямады демона, чтобы легче было подобраться к капитану, но Натабура сразу отвергнул этот план. Шлем демона слишком массивный, и ходить в нем по городу было бы неудобно.

На мост Ясобаси Натабура не пошел, а расположился на набережной. Даже притворяться не пришлось: множество монахов занимались медитацией, глядя на священную реку Ёда. Он сел в позу лотоса и, прикрыв веки, стал наблюдать за мостом. Капитана Го-Данго он увидел сразу же. Тот явился точно в начале часа дракона. У Натабура отлегло от сердца — теперь-то он обязательно найдет Юку. Ярость все еще кипела в нем, и он готов был убить капитана Го-Данго при первом же удобном случае.

Капитан сел под шатер харчевни и заказал чая. Вчера он весь день пил, и вчера, и позавчера, и два дня назад и еще раньше тоже. Ему давно было не по себе, и он старался заглушить недовольство собой — впервые в жизни он растерялся и пошел на поводу у духов, а это не подобает самураю. Честно говоря, вся эта история не просчитывалась и могла кончиться весьма плачевно, потому что на духов никогда нельзя полагаться. Духи изменчивы и коварны. Под личиной одного духа может таиться совсем другой, поэтому верить им нельзя. Дух господина Камаудзи Айдзу вел себя весьма странно — совсем не таким был при жизни субэоса Камаудзи Айдзу. Уж он бы не подверг свою жену опасности. Как это мне раньше в голову не пришло, хлопнул себя по лбу капитан Го-Данго. Неужели обвели вокруг пальца? — рассуждал он. И кто?! Но зачем это все духу Камаудзи Айдзу? Кто бы подсказал, прав я или не прав, мучился он и смотрел на реку. Но она молчала. Молчало и небо. Молчали берега. Молчало пространство вокруг. Только люди суетились, покупали и продавали, пили, ели, смеялись и молились. Его внимание привлек высокий монах в кимоно цвета охры. Его бритая голова блестела на весеннем солнце. На какое-то мгновение капитану показалось, что монах знаком ему. Поперек щеки у монаха пролегал тонкий шрам. Не такой безобразный, как у меня, но, тем не менее, этот человек побывал в переделке, подумал капитан и почувствовал к монаху симпатию.

Натабура ощущал взгляд капитана, но ни один мускул не дрогнул на его лице, а глаза он так и не открыл. К нему постепенно возвращалась уверенность в силах, которыми одарила его Богиня Аматэрасу. Язаки назвал это одним словом — хаюмадзукаи — божественный дар, только он этот дар пока не чувствовал в полной мере и не знал, для чего он вообще нужен, словно дар хранился до поры до времени, пока однажды не понадобится. И действительно, он видел капитана Го-Данго и даже угадывал его мысли, но холодная ярость застилала ему разум. Ему хотелось ринуться на мост и изрубить капитана на кусочки.

Точно в начале часа змеи капитан встал, последний раз оглядел мост Ясобаси с высоты своего роста и пошел в город. Толпа на некоторое время притихла, пораженная видом гиганта, но в следующее мгновение снова занялась своими делами. Никто не обратил внимания на то, что монах, который до этого пребывал целую стражу в полной неподвижности, встрепенулся, омыл в реке руки, ополоснул лицо и пошел следом за капитаном.

Никто, кроме одного человека. Этот человека был схож с тенью. Он был обучен быть тенью. Сливаться с ней. А в некоторые моменты жизни становился ею. Звали его Баттусай. Но, несмотря на звучное имя, внешность он имел самую заурядную. Жесткие короткие волосы, торчащие во все стороны, выдавали в нем китайца в третьем или четвертом поколении. Баттусай был не высоким и не низким, не массивным и не хлипким. Под ношеным кимоно пряталось тренированное тело, которое в равной степени могло принадлежать и монаху, и ронину, и самураю. Кем на самом деле он был, знал только один Гёки. Он нанял его охранять капитана Го-Данго, который был настолько самоуверен, что в одиночку ходил по городу. А Гёки понимал, что Киото не прощает такого и рано или поздно предъявит счет, поэтому он специально отправился в родную провинцию Муцу к своему брату Кожаибу и 'купил' у него на полгода самого лучшего синоби мэцукэ. Если бы Гёки не вырос с Кожаиба в одном доме, он бы не знал, что его брат содержал школу ниндзюцу*. Под названием 'трава' он поставлял в армию его императорского величества лучших разведчиков, специализирующихся на подглядывании и подслушивании, а под названием 'синоби' — убийц и диверсантов. Да мало ли еще кого. Например — 'раппа', людей обученных поднимать восстание в среде недовольных, или 'томмэ', видящих то, что не видит обыкновенный смертный. Гёки догадывался, что брат готовит не только охранников и разведчиков, но много ему знать не полагалось. Это могло оказаться опасным для здоровья. Он просто пришел и сказал, что ему нужен лучший из лучших для незаметной охраны человека, и получил Баттусая. Причем, сам капитан Го-Данго не знал, что находится под опекой.

В любом ремесле существуют свои тайны. Баттусай не должен был думать ни о чем конкретном. Он пребывал в состояние дзэн**. Его ничего не волновало. Ум его находился в хладности, а тело будто бы спало. Но это были мнимая хладность и мнимый сон — сон наяву.

Баттусай был обучен охватывать пространство одним взглядом и замечать то, на что обыкновенный человек не обратил бы никакого внимания. Когда капитан Го-Данго пошел через мост, Баттусай сидел на бревне перед храмом Касима, изображая городского бездельника, хотя еще плохо ориентировался в шестидесяти восьми кварталах Киото. Если бы за капитаном Го-Данго никто не пошел, Баттусай проводил бы капитана до дома, и был таков. Однако вслед за Го-Данго поднялись не меньше пяти человек. Кто же из них? — с интересом подумал Баттусай. Одного он отмел сразу же — слишком пожилым был мужчина. Да и он тут же вступил в разговоры с торговцем змеями. Еще двое оказались продавцами — они ждали, когда освободится тачка, на которой они привезли в харчевню кур. Двое оставшиеся двигались вдоль набережной: один решил съесть горсть пресноводных креветок и остановился у лавки, и только монах ступил на мост. Этот, с некоторым удивлением хмыкнул Баттусай. Хотя чему удивляться? Монахи часто занимались тем же, что и он сам. За долгие годы Баттусаю приходилось сталкиваться с этим. Впрочем, этот чем-то неуловимо отличался от прочих. А ведь он не монах, понял Баттусай. Монахи слишком много времени проводят в сидячем положении и у них кривые ноги, а этот двигается быстро и энергично, тратя совсем мало усилий. У него скорее походка воина. Правда, монах монаху рознь. Горные монахи не такие, как монахи равнины, а монахи Ая не похожи на монахов Нихон. Даже монахи соседних монастырей чем-то неуловимо отличаются друг от друга. Однако опытным взором Баттусаю заметил еще какие-то странности, например: правое плечо у монаха чуть шире и чуть опущено по сравнению с левым, или то, как он ставит носок, чуть выворачивая пятку. Он не мог сразу понять, что это означает. Должно быть, технику движения намбо

* * *

, о которой я много слышал, но не видел. Или что-то другое? Несомненно одно — правая у него ударная и он хорошо вооружен. Ба! Я не вижу его оружия. Но на нем есть железо. Где же оно, и что бы это значило? С этими мыслями он спрыгнул с красного храмового бревна, на котором сидел, и, притворяясь слегка подвыпившим, нетвердым шагом направился на мост. Странный монах его заинтересовал.

Со стороны казалось, что Баттусай двигается медленно и лениво: шаг вправо или влево, пьяное бормотание, почесывание, вздохи. Однако, используя мелкий, но частый шаг, он пересек мост, просочившись сквозь толпу, как вода сквозь пальцы, и очень быстро нагнал Натабуру. А ведь монах не профессионал, сообразил Баттусай — идет слишком явно, так ходят только люди, привыкшие много и долго передвигаться, и глаз не спускает с капитана, словно готов прожечь ему спину. А... Он его знает. Они знакомы. На месте капитана я бы давно оглянулся. В этот момент капитан Го-Данго действительно оглянулся — словно кто-то его ткнул пальцем в больной затылок.

*Ниндзюцу — лазутчик.

**Дзэн — ум Будды.

* * *

Намбо — техника движения, аналогична иноходи в животном мире.

Оро?! Вот снова! — подумал он и почесал его. Шишка жила своей отдельной жизнью. В ее глубине что-то пульсировало и дергалось. Капитан приложил к затылку монету. Боль на мгновение утихла. Что ж так скучно, подумал он, и что бы такого придумать? Капитан постоял, прислушиваясь к себе, и на углу между улицами Кавати и Окэ взял сакэ на перцу, в надежде прийти к какому-то решению. Срочно нужна была женщина, в которых капитан Го-Данго привык искать утешение. Огромная, большая, мягкая и добрая, на груди которой можно было бы выспаться и подумать.

Не нравится мне все это, думал он. Что-то я не то делаю. Лучше бы я остался на границе. Там хоть враг очевиден. С другой стороны, дослужился бы, состарился бы и в результате двести-двести пятьдесят чашек риса в год — вот и вся пожизненная пенсия. Скукота, думал он. Нет я так не хочу. А что я хочу? Я не знаю, что я хочу. Мне просто скучно, как бывает скучно самураю на третий день войны.

— Такому богатырю требуется целое ведро, — льстиво сказал торговец, наполняя пиалу объемом с ведро.

Выпив все до последней капли, капитан Го-Данго крякнул, чем вызвал веселый, но почтительный смех горожан, и почти в добром настроении отправился дальше. Женщины заворожено провожали его взглядами. В другое время капитан не преминул бы развлечься, но сегодня голова у него занята другим: он гадал, почему не пришел Натабура. На повороте его качнуло. Он притворился опьяневшим и как бы между делом пару раз оглянулся: рядом два взмыленных носильщика протащили каги*, за спиной прохожего в носилках корчил рожицы карлик с крохотными недоразвитыми ручками и ножками. Капитан невольно перевел взгляд на свою длинную, крепкую руку, и его передернуло. Не хотел бы я стать таким, подумал он. Пробежали два посыльных с дымящимися горшками еды. Какой-то нищий сосредоточенно блевал с набережной в реку. Да на горбатом мостике толпились любопытствующие, которые глазели то на красную крышу Яшмового императорского дворца, то на зеленую крышу Нефритового дворца регента, то на черную крышу храма Каварабуки, который возвышался между ними. Показалось, решил капитан Го-Данго. Показалось. Ему действительно показалось, что в пестрой толпе мелькнул монах со шрамом. Бывает же? — удивился капитан Го-Данго, показалось, что за мной следят, — и пошел дальше.

Для того, чтобы не вызывать подозрения, капитан устроился в квартале, где селились отставные военные. Гёки рассуждал так:

— Глупо было бы прятать тебя среди рядовых асигару, в квартале кожевников или того хуже — рядом с кладбищем, где селятся одни могилокопатели. Поэтому живи среди своих.

Будь капитан Го-Данго прозорливее, он бы сообразил, что часть заговорщиков живет по соседству. Но знать ему этого до поры до времени не полагалось.

Дома, на веранде, первым делом он увидел голубя.

— Наму Амида буцу! — обрадовался капитан Го-Данго, налил голубю воды и бросил ему зерна, подождал, пока он поест и напьется, и только после этого снял с лапки капсулу и прочитал письмо.

К его удивлению оно оказалось написано рукой не Уэсуги и не рядовым асигару, а самой Юкой.

'Господин, вы дурно поступили, без моей воли, отправив меня на остров Яку. Я уважаю ваши чувства, но я люблю другого и не хотела бы, чтобы наша любовь использовалась кем-либо в непонятных играх. Знайте, чтобы вы ни задумали, я не отступлюсь от своего слова. Поэтому призываю вас не совершать опрометчивых поступков, которые неугодны Богам'.

Капитан прочитал письмо три раза и ничего не понял.

Одно было ясно: план, который он так тщательно разрабатывал и который помогал осуществить дух господина Камаудзи Айдзу, рухнул в одночасье. Стало быть, и весь остальной план заговора, в котором Натабуре отводилась главная роль, оказался под угрозой.

Как я покажу ему такое письмо? — подумал капитан Го-Данго и нервно заходил по дому, в котором царил дневной полумрак. Как? Он меня убьет! Должно быть, конец фразы в волнении он произнес вслух, потому что очень знакомый голос ответил:

— И правильно сделает!

Капитан Го-Данго стоял напротив окна и поэтому увидел перед собой темную фигуру, в которой узнал давешнего монаха, но еще раньше по голосу понял, что это Натабура. Вот почему монах показался мне знакомым, сообразил капитан. Надо бы выхватить оружие! Эта оказалось его последней мыслью, потому что холодная сталь кусанаги коснулась его шеи, и капитан замер, словно еще раз получил удар по затылку, и потерял способность мыслить.

*Каги — маленький паланкин, напоминающий гамак.

— Зачем ты это сделал?

— Прости, — искренно сказал капитан. — Ты вправе меня убить, но я не мог поступить иначе: ты мне нужен.

— А я думал, тебе нужна Юка, — недобро усмехнулся Натабура.

Он между делом прислушивался: есть ли кто еще в доме? Но кроме редких полуденных звуков улицы и шума ветра в кронах деревьев, ничего подозрительного не услышал. Хотя... хотя... где-то там, за пределом его ощущений родилось странное чувство присутствия чужого.

— Юка — моя госпожа! — с отчаяние в голосе произнес капитан Го-Данго, понимая, что тем самым подписывает себе смертный приговор — теперь Натабура вправе убить его. Мало кто из мужей способен стерпеть такие речи.

— Ты бесчестен! — вскричал Натабура. — Кими мо, ками дзо!

— Стой! — капитан Го-Данго спешно поднял руку. — Смерти я не боюсь, ты знаешь, а радею только за дело! Наму Амида буцу!

— За дело? — недоверчиво переспросил Натабура, и глаза его презрительно сузились.

Неужто боится? — подумал он, — не похоже.

— За дело!

— За какое дело?

Собственно, ему было наплевать — какое дело. Что еще имеет значение в жизни, кроме Юки? Нет, так просто я тебя не отпущу! Зубы мне заговаривает.

— Тайна, которую я тебе открою, принадлежит не только мне, но и другим благородным людям. Поклянись, что если ты сочтешь мои объяснения недостойными и убьешь меня, не открывая эту тайну никому до самой смерти, и что ты уедешь отсюда, дабы не вызвать подозрений.

— Ну ладно... Клянусь... — произнес Натабура, усмехнувшись. — Говори! Если твои речи действительно так благородны, как ты говоришь, сдержу клятву, но не более.

— Знай, — обреченным голосом произнес капитан Го-Данго, — что мы решили убить регента Ходзё Дога и его сыновей Такэру и Коксинга, которые извели нашего господина Камаудзи Айдзу.

— А... это?.. — Натабура вспомнил, что Язаки накануне говорил о том же. — Знаю. Догадаться было несложно!

В его голосе послышалась плохо сдерживаемая ярость. Для Натабуры это не имело большого значения: мало кто какой заговор готовит, а Язаки любит болтать. У него язык без костей. По шее капитана Го-Данго побежала тонкая струйка крови, но он даже не почувствовал этого.

— Как?! — оторопело удивился капитан Го-Данго. — Если догадался ты, значит, другие и подавно, — произнес он упавшим голосом. — Тем более я заслуживаю смерти, если не смог сберечь тайну.

— Отомстить обидчику — благородное дело. Но вы совершаете переворот. Власть перейдет от регента к императору. Вы уверены, что хотите этого?

— Странно слышать такие речи от человека, который хочет отомстить за свою жену.

— Действительно, — согласился Натабура. — Мне остается только одно — убить тебя и отомстить вместо тебя. Это будет правильней всего!

— Слава Будде! — согласился капитан Го-Данго, пряча от взгляда Натабуры письмо Юки. — Сверши свой замысел, и душа моя будет спокойно пребывать на небесах, ибо я знаю, что вручил свое дело в надежные руки.

С этими словами он встал на колени, подставляя могучую шею мечу, чтобы Натабуре было сподручно замахнуться.

— Отлично! — воскликнул Натабура. — Считай, что мы договорились. А теперь рассказывай все, что ты знаешь!

Он решил схитрить, раз уж и с ним поступали по-хитрому. Обучаться хитрости никогда не поздно. Так учил Будда.

— Когда я тебя увидел, я понял, что ты тот, кто может войти во дворец регента. Это не пустые слова. Даже сегодня ты проник в мой дом беззвучно, как хонки. Тебе нет равных даже среди Богов. Ты с легкостью расправился с моим лучшим бойцом — Ябу. Ты захватил деревню и перебил мой отряд. Правда, это были не самые лучшие войны. Я не знаю, кто ты на самом деле. Но поверь, я кое-что видел. Ты мне край нужен. Но как тебя уговорить?!

— Не думай, что твоя лесть тронула меня, — прервал его Натабура.

— В общем, хонки попутал, — признался капитан, — дух моего господина. Это он устроил нападение на деревню. Правда, я подозреваю, что кто-то другой под видом господина явился и заставил меня похитить Юку. Вас с Язаки заманили в горы, а твою жену я отправил на остров Яку. Таким образом я хотел заставить тебя участвовать в заговоре. Клянусь, после ты бы воссоединился с ней.

— Вот как?! — удивился Натабура. — Очень благородно! Что же с Юкой? Кими мо, ками дзо!

Если до этого он уже сомневался, убивать ли капитана, то теперь снова загорелся этой мыслью. Расправиться одним махом. Отвести душу. Получить удовольствие оттого, что враг захлебнется собственной кровью. А что потом? Где искать Юку? Одно точно: если тебя предали хотя бы один раз, то предадут и второй, и третий, и четвертый. Нет, такие люди недостойны жизни! Потом убью, решил он. Вначале все расскажет.

— Если бы я знал. Убей меня, а потом прочитаешь письмо.

— Письмо?

— Да. Я только что получил его.

— От Юки? — удивился Натабура.

— Твоя Юка не Юка, а рыжеволосая жена Камаудзи Айдзу — Тамуэ!

— Глупости! — вступился Натабура. — Она родом из Чу, страны, которую ты никогда не видел!

— Нет такой страны, — засмеялся капитан.

Ревность, как обруч, сковала грудь Натабура. Он готов был перерезать горло капитану, который все понял и специально налег на меч — струйка крови стала гуще и шире.

— Дай! — потребовал Натабура сквозь зубы и даже заскрежетал зубами от ярости.

Сквозь пелену, которая застилала взгляд, он прочитал письмо, и на душе у него полегчало.

— Ты мне не все рассказал!

За окном послышались крадущиеся шаги. Натабура криво усмехнулся: тот, кого он обвел вокруг пальца — синоби мэцукэ, искал его в саду. Отныне этот человек не опасней капитана.

— Если бы я все рассказал, это выглядело бы оправданием — пускай и невольным. А я не хочу оправдываться.

Капитан Го-Данго — настоящий вояка, не замечает явных вещей. Зачем этот синоби мэцукэ следит за ним? Натабура даже не подумал, что заговор уже раскрыт. Впрочем, ему было все равно. Его мысли занимала исключительно Юка.

— Ну что же, — согласился Натабура. — Рассказывай дальше!

— Я послал с ней четырех надежных солдат. Но они пропали по дороге. Я не знаю, куда они делись. Судя по тому, что мой голубь нашел меня, Юка очутилась у добрых людей, а мои солдаты мертвы.

— Кто же эти добрые люди?

— Те, кто имеет все основания ненавидеть солдат и поклоняться женщинам.

— Кто же?!

— Я думаю, ронины. У меня нет других объяснений.

— Ронины... — как эхо, повторил Натабура. — Ну и кашу ты заварил. Из одной беды мы попали в другую.

— А теперь убей меня, как обещал. Избавь меня от позора. Но с этого момента ты займешь мое место в заговоре! — в его голосе слышалась мольба.

— Это надо еще подумать, — ехидно произнес Натабура. — Не вижу нужды. Для меня и регент неплох.

— Что же это твое право, — согласился капитан Го-Данго. — Но убить меня, убей! Пожалуйста!!!

— Не буду я тебя убивать, — подумав, сказал Натабура. — Пусть тебе будет стыдно. Ты единственная ниточка, соединяющая меня с Юкой. Я хочу получить от нее еще одно письмо. Но если ты посмеешь меня обмануть, я действительно приду и зарежу тебя, как овцу!

С этими словами Натабура вложил в ножны кусанаги и одним прыжком исчез через открытое окно, а капитан Го-Данго без сил повалился на пол и пролежал так до самого рассвета. Он был опустошен и действительно хотел умереть, но у него не было сил сделать даже этого.

* * *

Между тем, Баттусай все еще следил за странным монахом. Прошла ночь, наступило утро, а монах все еще сидел в позе лотоса. Он наткнулся на него случайно, когда уже отчаялся, обыскав все окрест. Да вроде бы и в роще тоже смотрел. Значит, не досмотрел, с облегчением решил Баттусай. Значит, он здесь.

Баттусай уважал чувства других людей, но всему есть предел, рассуждал он и стал потихоньку подкрадываться. Он не собирался убивать монаха, но уж очень хотел узнать, почему монах так долго сидит на одном месте.

Дом, где жил капитан Го-Данго, фасадом выходил на заливной луг. Справа дом затеняла голубоватая бамбуковая роща, слева — до самой реки разбегались стволы дубравы.

Монах для медитации выбрал бамбуковую рощу, в которой и спрятаться толком-то нельзя было.

Подкрадывался Баттусай очень долго, используя неровности земли и крохотные островки прошлогодней поросли, которая только-только покрылась зеленым налетом. Это следовало сделать еще ночью, с досадой думал Баттусай, в смысле — разобраться с настырным монахом. Он вымазался в грязи, промок в многочисленных лужах, но это было частью его профессии. Весенний ветер налетал порывами, и тогда роща, возмущаясь, тихо шумела.

На случай, если монах выхватит оружие, у Баттусая не было никакого конкретного плана, кроме как действовать по обстановке. Когда расстояние до монаха сократилось до двух тан, Баттусай забеспокоился: монах не проявлял признаков жизни — даже когда вспугнутая Баттусаем пичужка подняла на всю рощу отчаянный крик. Оказывается, она присмотрела здесь место для гнезда. Или спит, или дурак, подумал Баттусай. Такого можно взять голыми руками. Интересно, почему он следит за капитаном?

Последние три шага он совершил в рывке и ударил монаха что есть силы тэкко* чуть ниже затылка. Обычно таким ударом он перебивал противнику шею. Но к своему огромному удивлению промахнулся и, пролетев, словно через редкие кусты, был вынужден развернуться и атаковать монаха еще раз, с ужасом понимая, что опытный противник не даст второго шанса и что это счастье, если он, Баттусай, останется жив. Второй бросок привел его еще в большее изумление: это был не монах — это была его тень, сквозь которую при ближайшем рассмотрении проглядывали стволы деревьев. Тень таяла на глазах по мере того, как поднималось солнце. Вот от нее остался лишь контур. Вот ее можно было разглядеть, если только чуть-чуть смежить глаза. Потом она вовсе растаяла. Баттусай оторопело наблюдал: такой маскировке позавидовал бы любой синоби мэцукэ. Ошарашенный, он сидел рядом с тенью и не мог прийти в себя, а главное — не знал, как в дальнейшем поступать со странным монахом. Он не знал, что это всего-навсего был один из приемов отпуска тени — гэндо.

Не придя ни какому конкретному решению, разбитый, как старая арба, и уставший, словно он весь день таскал камни, Баттусай вернулся домой и лег спать. Этот день был явно не его. Боги посмеялись надо мной, решил он, надеясь, что наступит новый день, который может быть удачнее предыдущего.

* * *

Деньги были на исходе, а посыльный, которого кантё Гампэй отправлял домой в Хаката, все не возвращался. Поэтому они с большой неохотой переехали в квартал горшечников Тоэ, где за три бу в день сняли весьма скромную хижину с глиняными стенами, которая когда-то служила загоном для овец. На полу жили блохи, а в дождливую погоду крыша сильно протекала. Спасал только огромный очаг в центре, который нещадно чадил.

— Чего ты валяешься?.. Чего ты валяешься?! — возмущался кантё Гампэй, помешивая на листе железа кусочки съедобного растения коняку, которое в изобилии росло в саду. — Думаешь, деньги сами приплывут? Шел бы поискал по городу!

Это было актом отчаяния. Жалкая попытка изменить судьбы. Но бывший повар Бугэй и в ус не дул. Во-первых, не надо так громко орать о деньгах — вокруг сотни ушей, а во-вторых:

— Уже искали... — счел нужным возразить он. — А что толку-то?

Кантё Гампэй явно не понимал простых вещей: на суше он не кантё, а просто Гампэй, даже без денег и без приставки 'таратиси кими'. Ему давно пора сообразить, что связывает их всего лишь общее дело — сокровища, из которых Бугэй обещана треть. Поэтому я еще здесь. Но это еще не повод, чтобы орать. Вот возьму и уйду, злорадно думал Бугэй, ощущая, как в нем поднимается злобная волна: мало ты надо мной издевался, думал он. Возьму и сам найду этого подлого толстяка Язаки и заберу все себе. Просто мне лень! Хе! Эта мысль доставляла ему наслаждение. Ну и морда у него будет, представлял он себе лицо Язаки. Только где искать? О Натабуре, на которого случайно можно наткнуться, он почему-то думать не хотел, словно Натабуры в природе не существовало. Впрочем, в представлении повара Бугэй Натабура был настолько прост, что его ничего не стоило обвести вокруг пальца. Солдафон он и есть солдафон, самодовольно думал Бугэй. Он еще не видел настоящих хитрецов! Там, где прошел Бугэй, никому другому делать нечего!

*Тэкко — кастет с месяцеобразным лезвием.

О том, что Язаки и Натабура отправились в столицу, они узнали совершенно случайно от одного из асигару, который участвовал в последней охоте на эбису. Но перед этим они, несмотря на болячки и увечья боцмана Дзидзо и повара Бугэй, побежали на побережье, где джонка 'Кибунэ-мару' потерпела крушение, обшарили весь берег и окрестный лес, но, естественно, ничего не нашли. Потеряв в стычках с эбису боцмана Дзидзо и одного из матросов, пожелавшего присоединиться к авантюре, едва сами не лишившись головы, они пребывали в отчаянии, пока какой-то асигару между делом не сообщил, куда направили свои стопы Язаки, Натабура и их верный медвежий тэнгу. О том, что Натабура спас Бугэй от неминуемой смерти, и вспоминать не желали. Страсть к деньгам на какое-то время примирила обоих. В память от этой ночи у Бугэй остались плохо зажившие шрамы на лице и спине, а по ночам обмороженные ноги скулили, и он старался держать их в тепле, что мало помогало. Бугэй ждал весны и лета и мечтал полечиться в грязевых ванных Фудзияма. Вот заработаю денег и уйду, думал он.

Они уже раз двадцать обшарили город. Заглянули даже в самые грязные кварталы, но результат был очевиден: Язаки прятался. Даже городские стражники не могли его обнаружить.

К городским стражникам они подались от отчаяния. В качестве последнего аргумента кантё Гампэй показал им листовку. Только это возымело действие, потому что любое упоминание об императоре Мангобэй или регенте Ходзё Дога кого угодно могло заставить дергаться подобно марионеткам в театре теней. Тем более если речь шла о государственном заговоре. Может быть, конечно, и зря кантё Гампэй размахивал перед носом начальника городских стражников злополучной листовкой и даже сунул ему в качестве взятки последние три рё, но только после этого стражники зашевелились, а не стали как всегда отделываться пустопорожними обещаниями. Риск, что стражники случайно наткнутся на мешок с деньгами, разумеется, существовал, однако он не настолько страшил, чтобы отказаться от услуг стражников. Язаки не будет орать о деньгах на каждом перекрестке. Не такой он дурак. Они тоже это учли.

— Говорят, вчера на мосту Ясобаси убили четверых кэбииси, — по глупости упомянул Бугэй, невольно принюхиваясь к горячему коняку, запах которого все сильнее щекотал ноздри.

— Ну вот! — почти добродушно обрадовался кантё Гампэй. — А ты говоришь, где искать?

Умопомрачительно пахло жженым сахаром. А Бугэй любил сладкое. Он давно бы уже пристроился, но мешала гордость: все эти дни он находился на иждивении кантё Гампэй и не собирался слезать с его шеи.

— У Язаки хватает мозгов, чтобы только пожрать... — лениво заметил Бугэй, тем самым давая понять, что искать все равно бессмысленно. Лучше поваляться и подождать гонца, который привезет деньги, тогда можно переехать на старое место, пожрать и хорошенько выпить и только потом заниматься делом. В представлении повара Бугэй по-другому и не должно было быть.

— А Натабура?

— Натабура?.. — переспросил Бугэй, глотая слюни, и подумал, что с Натабурой лучше не связываться. — Этот мог. Это такой опасный тип. Честно говоря, я бы с ним не хотел столкнуться нос к носу даже за большие деньги. Зря мы все это затеяли, — он тяжело вздохнул, стараясь нагнать на кантё страха и заставить его шевелиться насчет денег. Есть у него заначка, есть, думал Бугэй. Не может быть, чтобы не было. Что-то же осталось?!

В отношении Язаки и Натабуры он надеялся на случай, поэтому не видел смысла лишний раз шевелиться.

— Я тебе дам зря! Я тебе дам! — пообещал кантё Гампэй. — В общем, иди и ищи! — велел он. — А то ничего не получишь! И вообще, много разговариваешь!

— А ты? — спросил Бугэй, пропуская угрозу мимо ушей.

— А я схожу к городским стражникам. Может, они что знают.

На самом деле, кантё Гампэй решил выследить Натабуру в одиночку. Где Натабура, там и Юка, вернее, госпожа Тамуэ-сан — жена субэоса Камаудзи Айдзу. Обещанную за нее сумму в триста монет никто не отменял.

— Ну ладно, — нехотя согласился Бугэй, подползая к импровизированной сковороде и ловко собирая с края лопнувшие, сладкие кусочки коняку.

Что-то ему подсказывало, что не зря он куда-то идет, что все это не пустые хлопоты, но идти все равно не хотелось. За время сухопутного путешествия Бугэй здорово пообносился. Однако покупать новую одежду не собирался, иначе бы кантё Гампэй догадался, что у Бугэй есть деньги. На эти деньги Бугэй здорово рассчитывал и, в принципе, при неудачных обстоятельствах мог на все плюнуть, вернуться к себе в деревню Хаката и открыть пусть недорогую, но все же свою, личную харчевню. Это все же лучше, чем ничего, рассуждал он. Правда, деньги, обещанные кантё Гампэй, стоили того, чтобы терпеть его глупые придирки. Этих бы денег хватило на три харчевни и еще бы осталось. В общем, Бугэй, тяжело вздохнув, покинул ветхое жилище и отправился на мост Ясобаси чисто для вида, чтобы потом можно было сказать кантё Гампэй: он сделал все возможное, а что не мог, того не сделал.

В былые времена Бугэй нанял бы паланкин, и его без особых проблем доставили бы на место назначения. Но, во-первых, они с кантё Гампэй обитали в таком районе, где паланкинами редко пользовались, а во-вторых, шиковать, особенно при неясном будущем, не стоило. Поэтому Бугэй приходилось бить больные ноги по грязным, узким и кривым улочкам юго-восточных кварталов столицы, мимо крысиных подвалов и темных нор, где, несомненно, прятались хонки всех мастей. Эх, нет на вас сайфуку-дзин, злорадно думал Бугэй, несясь от страха, как ветер. Он был недалек от истины: в одном из крысиных ходов действительно прятался демон смерти Кадзан. Но сегодня Бугэй ему не был нужен.

Закрывая нос, Бугэй пересек несколько вонючих каналов, через которые были перекинуты ветхие мостики, и примерно через коку попал в чистые районы, а затем и на центральную улицу Сузаку, которая вела на восток к императорскому Яшмовому дворцу, а на запад — к зеленому Нефритовому дворцу регента. К дворцам его бы, конечно, не подпустили, но Бугэй туда и не стремился. Он решил обследовать базар зеленщиков, а заодно и подкрепиться чем-нибудь более существенным, чем сладким коняку, от которого урчало в животе, но сытости не прибавлялось, а еще сводило скулы и нестерпимо хотелось по малой нужде.

В это время года базар Тобаба кипел от торговцев и покупателей. Располагался он в квартале Дайкон* на пятой линии от Яшмового императорского дворца. Крестьяне везли сюда зелень со всех окрестных деревень в надежде продать прежде всего обитателям императорского дворца. А покупатели стекались изо всех районов Киото.

Уж если они где-то есть, то обязательно на рынке, почему-то решил Бугэй, подумав о Язаки и о Натабуре.

Для того чтобы попасть в квартал Дайкон, Бугэй решил сократить путь через заросший парк рядом с озером Коэ. Здесь он пристроился за кустиками тасобаноки, и ему несказанно повезло: он увидел Афра, гуляющего в гордом одиночестве. Бугэй предпринял отчаянные попытки обнаружить еще кого-нибудь и различил странные голоса, от которых у него волосы стали дыбом, и он предпочел бежать, как можно дальше. Но до того, как Бугэй сбежал, он по голосу узнал Язаки, хотя самого его и не увидел.

* * *

— Отдай... Ну отдай ямады... — канючил Кадзан. — Отдай... все это излишество, у тебя и так каба-хабукадзё — Черный Знак Ада, принадлежащий Яма, отдай... он меня распылит на солнышке...

Они сидели на бревне. Причем, если кто-то из хонки взглянул на них, он бы подумал, что два приятеля мирно беседуют, хотя ни о каких приятельских отношений между живым человеком и демоном смерти не могло быть и речи из-за различной природы обоих: живой и мертвой. Еще бы он подумал, что их объединяет необычное положение: ямады, надетый на голову человека, давал возможность демону смерти не бояться солнечных лучей, словно демон смерти прятался под большим-большим зонтиком, хотя, конечно, это был не зонтик, а огромная черная-пречерная тень, чем и воспользовался Кадзан. Поэтому-то, собственно, их обоих и не было видно.

— И правильно сделает, — важно заметил Язаки и надул щеки.

Ему льстило, что такой господин, как сам демон смерти Кадзан, просит у него — самого последнего и ничтожного смертного, и не что-нибудь, а шлем самого Бога, который он, Язаки, завоевал в честном бою. Правда, завоевал не он, а Натабура, но это уже были детали, о которых можно было и подзабыть, словно их не существовало. Что-то во мне такое есть, с важностью господина думал Язаки, что заставляет Бога обращаться ко мне через посредника — Кадзана. Он не знал одного: пока у него на шее каба-хабукадзё, никто ничего с ним сделать не мог, даже убить. Но ни Бог Яма, ни демон смерти Кадзан, ни, разумеется, сам Язаки — никто-никто в мире не знал, что Черный Знак Ада обладает побочным действием и что чем дольше обыкновенный смертный, в данном случае Язаки, таскает его на шее, тем хуже, и что в конце концов все это приведет к таким результатам, о которых не то что догадаться, а даже представить себе немыслимо. И все из-за того, что Язаки был жадным от рождения.

— Я бы тебе вернул все деньги, но мой господин хочет знать, зачем Аматэрасу наградила Натабуру хаюмадзукаи — божественной силой? Ну скажи, и я верну тебе деньги, — искушал демон. — Честно слово!

— Может, они мне уже не нужны! — кивнул Язаки.

— Что, деньги не нужны?! — удивился Кадзан.

— Они самые, — подтвердил Язаки.

— Ты все-таки скажи, — не поверил Кадзан, — верну все-все деньги и еще добавлю!

*Дайкон — редька.

С этого момента Бугэй, который впал от ужаса в полубессознательное состояние и отползал в сторону за кусты, приостановился и навострил уши. Знакомое слово 'деньги' коснулось его слуха.

— Демон, — с пренебрежением в голосе ответил Язаки. — Какой ты нудный! Не знаю я! Не знаю! А даже если бы и знал, то друзей не предаю. Понял?!

Он чувствовал, что выиграл по всем статьям, что отныне грозный демон смерти у него вот где — в кулаке. Как Язаки ошибался, забыв, что нет ничего подлее демонов и духов, что они — хонки, не имеют ни чести, ни совести, и что уподобляться им хуже некуда, ибо человек еще при жизни может потерять совесть и стать похожим на демона или духа. А это очень и очень плохо, страшно для бессмертной человеческой души.

— А... — ехидно улыбнулся Кадзан. — А... а... а... А чужие деньги кто стырил?

— Ты это брось! — важно и напыщенно произнес Язаки, хотя его так и подмывало смазать Кадзана по челюсти или сорвать ямады, чтобы насолить ему по полной. — Брось! Бессмысленно взывать к моей совести! Нет у меня ее! Нет! А вот что скажет твой хозяин, узнав, что ты не вернул шлема?

Ох, попадешься ты мне! — в свою очередь злорадно думал демон смерти Кадзан. Ох, попадешься! Не пожалею я тебя! Не пожалею! Но сделать он, пока Язаки живой, ничего не мог. Вот и канючил, и скулил с подвыванием. Но ничего не помогало: Язаки был хитер, как сто демонов вместе взятых, да еще и самых злобных пород.

— У тебя и сердца нет! — упрекнул Кадзан с безнадежными нотками в голосе, пытаясь разжалобить Язаки.

— Нет, — беспечно согласился Язаки, с удовольствием поглядывая на холмы, которые только-только стали покрываться травкой. Было сухо, тепло и привольно. Хотелось вылезти из-под ямады и побегать вместе с Афра по лужайкам.

— И души нет!

— Нет. Зачем она мне?!

— А! Вот ты и попался! — радостно воскликнул Кадзан. — Раз нет души, тело я забираю!

Добровольный отказ от души был равносилен смертному приговору. Язаки забыл об этом.

— Как это нет?! — испугался Язаки и даже пощупал себя. — Врешь. Когда появляется душа, тела уже нет.

— Это ты будешь рассказывать Богу Яма! — и демон смерти протянул к Язаки бескровные серые ручки.

Испугался Язаки до смертельного пота. В жизни так не пугался. Едва не обделался от страха, но сообразил.

— Вот сейчас как сниму шлем!

— Стой! — настала очередь испугаться Кадзану. — Стой! Я пошутил! Шлем отдашь ночью.

— Дудки! Кривого Будду не хочешь?! Пока я не получу свои драгоценности и все свои деньги до последнего рё, шлема не увидишь, как собственных ушей!

С этими словами он снял шлем, и демон смерти Кадзан был вынужден искать спасения в тени ближайших кустов, где прятался Бугэй. Они столкнулись лбами и, взвыв от страха, боли и неожиданности, бросились в разные стороны. Язаки разглядел только две тени, которые зашуршали, как хонки. Во! — удивился он. Еще один демон! Но если Бугэй отделался всего лишь синяком под глазом, то демон смерти за время, пока бежал к ближайшей крысиной норе, откуда и выполз, исхудал под солнечными лучами так, что шея у него стала походить на пестик в ступе. Он бы и не добежал, и Язаки остался бы на всю жизнь владельцем ямады, но в этот момент тучка набежала на солнце, и Кадзан на последнем издыхании заполз в нору и растянулся, лишившись сил.

Но события сложились именно так, а не иначе, и поэтому Язаки была уготована судьба, о которой он даже и не подозревал. Бугэй же так и остался поваром и прожил жизнь в достатке и изобилии, однако в полном неведении о красотах и таинствах мира, которые прошли мимо его любопытного носа. Но в тот день он столкнулся еще и с Афра, который с удовольствием погонял его по древнему парку и вернулся к Язаки в отличном настроении, вывалив розовый язык набок, а потом залез в озеро и долго плескался, бил по воде лапами, пока Язаки не направился домой, где их, должно быть, уже ждал с хорошими новостями Натабура. А хороших новостей в последние дни явно не хватало, и Натабура ходил словно в воду опущенный.

Новости действительно были неважными: капитан Го-Данго больше не получил писем, поэтому Натабура ломал голову, что ему предпринять в поисках Юки. Разве что отправиться на остров Яку? Но что-то ему подсказывало, что надо ждать, что именно сюда придут хорошие новости.

За день до этого они как обычно встретились на мосту Ясобаси, и капитан предложил:

— Поговорю я сегодня с приятелем, может, он чего подскажет?

Сегодня же он сообщил:

— Отправили...

— Слава Будде! Кого отправили?

Капитан сообразил, что проговорился:

— Отправили людей на поиски.

— Кого именно? Кими мо, ками дзо!

— Не могу рассказать, но если все объяснится, то дай слово, что поможешь.

— Если только все объяснится, — нехотя согласился Натабура. — Кими мо, ками дзо!

Капитан Го-Данго не хотел раскрывать всех карт по одной причине: он боялся, что Натабура сам найдет Юку и тогда потеряет всякий интерес к заговору, до реализации которого осталось совсем мало времени.

В общем, когда он пришел к Гёки, они выпили пару кувшинов сакэ и решили отправить в деревню Охоя под видом травников-врачевателей тёдзя*.

На рассвете этого дня из Киото на север вышла пожилая пара. Она несла легкие носилки, в которые складывали весенние лечебные травы. Лучше маскировки трудно было придумать. По плану, в течение семи дней они не спеша должны были добраться до деревни, вручить старосте тайный знак и попытаться выведать судьбу Юки. Но все случилось не так, как задумали капитан Го-Данго и его друг Гёки и даже не так, как представлял себе Натабура и тем более Язаки, которому было не так тоскливо, потому что с ним происходили странные вещи. Впервые за всю свою длинную-длинную жизнь он чувствовал, что в нем вызревают семена бескорыстия. Вначале он не придал этому никакого значения и даже гнал эти вредные, глупые мысли, но однажды поймал себя на том, что без всякого сожаления отдал Афра свою порцию мяса, не отведав ни кусочка. Он даже сам удивился, должно быть, даже больше, чем Афра, который все слизнул в одно мгновение, и чашку не надо было мыть. Во? — удивился Язаки. Что со мной? И тут же обо всем забыл.

Для Натабуры же потекли тягостные дни ожидания. Теперь он часто приходил на пруд, тронутом утренним ледком, чтобы посидеть рядом с горбатым мостиком над водой и подумать, что все могло быть иначе, что бурая трава сменится зеленой, что зацветут луга и он увидит Юку.

Все сковано морозцем.

Ни ветерка, ни дуновений.

Лишь ветка намимацу

Тонко пахнет смолой.

Есть ли это Знак мусин?

Мне почему-то грустно.

Если бы воин, пребывая в унынье, мог спросить:

'Луна, в чем моя вина и можно ли повернуть время вспять?'

Он бы не услышал ответа.

Как не услышит ни прошлогодний лист, ни рябь воды,

Ни калико**, всплывающая из-подо льда.

Ива шепнула,

Что все быстротечно, хотя и создано для человека.

Хотел бы я в это верить,

Но не могу.

Не дарите мне надежду на встречу с любимой!

Если бы Натабура не предавался грусти, он бы наверняка заметил Баттусая, который с большим интересом следил за ним. Он уже выследил и Язаки, и Афра, но страх быть обнаруженным заставлял его быть крайне осторожным и использовать весь свой опыт синоби мэцукэ — чаще всего он зарывался в листву на ближайшем холме. Баттусай действительно умел убивать взглядом, но у него не было задания расправиться с Натабурой. Словно волшебная сила притягивала его к этому непонятному человеку.

*Тёдзя — шпион.

**Калико — шубункин, золотая рыбка с удлиненными плавниками.

* * *

Где-то там, в глубине свой черной души, начальник городской стражи Макар Такугава сочувствовал заговорщикам. Ведь самое святое для настоящего самурая — бусидо* — это отомстить за своего господина. Макар Такугава тоже был когда-то самураем и в душе остался им. Поэтому-то он и не усердствовал, когда появились кантё Гампэй и повар Бугэй. С одной стороны, он должен был поддерживать власть регента Ходзё Дога, а с другой ему больше нравился опальный император Мангобэй. Поэтому когда ему донесли, что самый главный из заговорщиков — Гёки, отправил на север странную пару — вероятнее всего, чтобы за кем-то следить, он действовал чисто формально и вдогонку послал всего лишь одного человека, но с заданием убить пару где-нибудь в тихом, безлюдном месте. Убить быстро и безболезненно и списать все на разбойников, а разбойниками, как известно, были ронины, которых ничем невозможно было выкурить из гор. Причем, если убийство по какой-либо причине не состоится, то начальник городской стражи особенно и не расстроился бы. Мало ли что может произойти в мрачных горах.

Старик говорил на птичьем языке. Его понимала только старуха.

— Это он, — сказал Андо, когда в комнату вошел самурай.

Андо снял кожаную манцуки**, под которой прятались редкие седые волосы, и степенно убрал ее в носилки. Его лицо ничего не выражало. Он давно уже свыкся с ролью тёдзя.

— Не гляди... — тоже по-птичьи ответила Эн. — Может, он нас не заметит.

Но самурай, кряхтя, выбрал место рядом с ними и расстелил циновку. Оружие он положил ближе к стене. Его камисимо

* * *

была сделана с большими жесткими крылышками-надплечьями, что придавало самураю мужественный вид, но этому противоречил большой живот, свойственный вялым и ленивым людям. Из еды у него были два кусочка вареного бамбука.

— Пригласи его поесть с нами, — сказал старик, по-прежнему не глядя на самурая.

— Господин, не хочет присоединиться к нам? — старуха вопросительно посмотрела на соседа.

Самурай был толст, неопрятен. Из-под носа у него торчала щетинка редких усов. Единственным его достоинством, казалось, была молодость, но и она не гарантировала успеха в задуманном деле. Неужели он наш убийца? — удивилась Эн. Я еще никогда не видела таких молодых и неопытных убийц. Обычно к нам подсылали умудренных жизнью красавцев, которые нападали из-за угла и всегда были жестокими, как даэки — демоны ужаса, но все одинаково, без исключения, глупы. Поэтому ей со стариком до поры до времени удавалось избегать смерти.

— А что у вас есть?

— Мы люди небогатые, но у нас еще осталось моти и сакэ.

— Сакэ... — мечтательно произнес самурай. — Ну-ка, ну-ка...

Беспечность может стоить тебе жизни, хотела сказать Эн, но не сказала, а только подумала, что он совсем зеленый. Может быть, он так же ловок, как и самонадеян? Правда, за всю жизнь я таких не встречала. Что-то одно из двух. Вообще, в жизни мало умных людей.

— Хм-хм... — прочистил горло самурай.

Чтобы нагнать пожилую пару, он бежал два дня. Как всегда, его сорвали без предупреждения. Он занимался тем, что в веселом квартале играл с юдзё в карты на раздевание и весьма преуспел, оставшись в одной набедренной повязке, готов был снять и ее, но тут за ним пришли, и он не без сожаления был вынужден оставить это веселое занятие.

— Ты еще забыла о тэрияка и часуйме, — напомнил Андо.

— А завтра что мы будем есть? — спросила Эн.

— Завтра может не наступить, если он не наестся, — назидательно произнес старик. — Дай... дай... не жадничай. Уйдем налегке, не впервой.

И то правда, подумала старуха и полезла в носилки. Они давно уже ждали погони, и дождались.

— Часуйма... — скривился самурай. — Лучше обыкновенный чай. От часуйма я спать хочу и губы слипаются. Наму Амида буцу!

Не дождавшись приглашения, он бесцеремонно налил сакэ и выпил, громко прихлебывая, словно малое дитя. Эн на мгновение стало его жалко, как бывает жалко желторотого неоперившегося воробья. Убьет его старик, убьет, подумала она, убьет. Ах, убьет! Однако ничего поделать невозможно. Значит, так угодно Богам, решила она с облегчением. На все их воля.

*Бусидо — путь воина, этический кодекс чести самурая.

**Манцуки — шапочка с завязками под подбородком.

* * *

Камисимо — накидка-безрукавка.

— Хорошо... — произнес самурай. — Много ли человеку надо? — Его розовые, как у девушки, щеки разгладились. — А куда вы так спешите? И почему говорите на непонятном языке?

— Весна, — по-птичьи объяснил Андо. — Время сбора мха для императорского двора.

— Чего-о-о?.. — лицо у самурая вытянулось, рот сам собой открылся.

— Старик сказал, что самое время собирать мацуходо.

— Мох?.. — еще больше удивился самурай. — А... ну да... А зачем его собирать?

— Зимний мох особенно хорош для прелых ран, — объяснила старуха. — Его сушат и толкут. Получается белый порошок.

— А... ну да... да... да... — самурай вспомнил, что его тоже лечили чем-то похожим, когда он получил стрелу в мягкое место.

— Весной еще собирают траву ябураи.

— А почему старик так говорит?

— Так у него языка нет, — ответила старуха.

Самурай насторожился: язык вырывали только государственным преступникам.

— Ты не думай, — заметила Эн. — Язык у него сам отпал много лет назад. Однажды почернел и вывалился.

— А он не того?..

— Чего?.. — наклонилась к нему старуха, словно она плохо слышала.

Самурай вдохнул прогорклый запах старого тела, не ведая того, что таких запахом отгоняют дорожных духов и горного зверя.

— В смысле, не демон? — самурай весело покрутил рукой в воздухе.

— Мы уже пятнадцать лет служим монастырю Тодайдзи — в Великом Восточном Храме, — ответила Эн.

По-моему, меня там и лечили, вспомнил самурай. Может, это не те? — подумал он и огляделся: в это время года постоялый двор бывал пуст. В другом углу копошились двое крестьян, исподтишка принюхиваясь к еде стариков. Если бы не хозяин постоялого двора, который возился с очагом, и самурай, они бы дано ограбили бы бедных путников: старика с седой бородой, почерневшую старуху. Убью этих, других нет, решил самурай. Начальник городских стражников ему так и сказал: те, которые травку собирают по обочинам. Крестьяне травку не собирали. Морды у них были бандитские, а руки разбитые тяжелой работой, и навозом несет.

Старуха отошла к очагу разогреть часуйму.

— Дед, а дед... — наклонился самурай, — ты часом не собрался меня убить? — И засмеялся так, что зашелся в икоте. — Налей еще, налей...

После второй порции сакэ самурай закусил тэрияка и напился часуйме. Он отяжелел и стал вздыхать, как тюлень, поглядывая на стариков осоловелыми глазами.

— Вот что... — велел он. — Утром без меня не сбегите. Я пойду с вами. Нам по пути. — И отвернувшись от очага, мгновенно уснул.

На рассвете хозяин постоялого двора решил подбросить в очаг поленьев. По утрам еще заметно холодало, и ветер, налетающий с гор, просачивался сквозь невидимые щели в каменной стене, выдувал остатки тепла.

Кутаясь в кимоно и покрякивая от холода, хозяин посмотрел, как нехотя разгорается пламя и огляделся: всполохи пламени плясали на стенах из сланца. Удивительно, подумал хозяин о стариках, ушли. Я даже не заметил. Он спал вместе с семьей в соседнем помещении, где было лучше натоплено. Крестьяне укрылись козьими шкурами. Им было тепло. На шкурах от их дыхания серебрился иней. Пойду досмотрю сон, решил хозяин, и уже было ушел к себе, но что-то странное заставило его оглянуться. Самурай лежал как-то неестественно. Впрочем, как все спящие люди, подумал хозяин и, приблизившись с опаской, в упор посмотрел на самурая, лицо которого было в тени. Его данкон* выпростался из одежды, но самурай и не думал его убрать. И чем больше хозяин постоялого двора смотрел, тем больше понимал, что самурай мертв. Ничто не говорило о его смерти, кроме того, что он не дышал. Вот оно, подумал хозяин постоялого двора, отступил в сторону и только после этого стал кричать — тонко, как иволга на болоте.

* * *

Старики уходили на север. Только увидев их в деле, можно было понять, что они хорошие ходоки. Не успел хребет Оу окраситься в розовый цвет, как они уже отшагали не меньше двух ри и даже не запыхались. В воздухе носились белые мухи, и пахло сернистым запахом вулкана. Со стороны моря дул ветер, гоня поземку и сдувая с тропы мелкие камни. Прошлогодние желтые травы кланялись до земли.

Крестьяне нагнали их с большим трудом. Впрочем, если бы не поздний весенний снег, который выдал их следы, стариков вряд ли кто-либо нашел в этих горах.

*Данкон — половой член.

Старик шли, не оглядываясь. Все своим видом давая понять, что они сами по себе. План был таков: спрятаться в камыше, где теплее, и ветер и снег быстро заметут следы.

— Стойте! — крикнул один из крестьян и почти нагнал их.

Тогда Андо повернулся к нему лицом, и крестьянин едва избежал смертельного удара танто. Он отскочил в сторону и крикнул:

— Мы не хотим вам вреда. Я Акинобу!

Андо с недоверием опустил нож.

— Ты не можешь быть Акинобу. Мы сами ищем его. Правда, Эн?

— Правда... правда... — закивала старуха. — И девушку тоже.

— Значит, я не ошибся, — обрадовался Акинобу. — А мы вас давно ждем.

— Слава Будде, дошли! — обрадовался старик, внимательно вглядываясь в лицо Акинобу. — Да, это ты. Таким мне тебя и описывали.

— Кто? — удивился Акинобу.

— Я бы мог сказать... — вздохнул старик, — да не имею права.

— Ну и ладно, — согласился Акинобу, — пойдемте в наш лагерь, здесь недалеко, — и, подхватив носилки у старухи, невольно крякнул: — Ого!.. Как ты, мать, такое таскаешь?!

— Таскаю, милый, таскаю...

И они свернули в долину, поросшую камышом.

Глава 6

Удары исподтишка

Макара Такугава вызвал императорский дайнагон* — Муромати. Он заставил ждать его в приемной, вход в которую сторожили усатые банси** с дайсё в красных ножнах, потом принял, но сесть не дал. Сам же угнездился на мягкой подушке и долго молчал. Макар Такугава стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Я тебя зачем держу? — спросил Муромати с кроткой людоедской улыбкой. — А?! — и, подняв глаза, скривился, словно у него болели зубы.

Это было плохим знаком — обычно лицо у дайнагона хранило невозмутимость Будды. Макар Такугава почувствовал слабость в коленях. Перед глазами промелькнула картина, как он делает себе сэппуку, а его помощник отрубает ему голову. Нестерпимо больно будет первые несколько мгновений. Он думал об этом так часто, что представлял картину в малейших деталях: вот он пишет 'отходные стихи', вот прокалывает язык когаи

* * *

, вот оголяет живот, вот берет вакидзаси правой рукой за лезвие и выпускает себе кишки, чтобы с честью преподнести их своему господину — дайнагону Муромати. Макар Такугава скривился и даже застонал. Заплачу Досё побольше, решил он, пусть убьет побыстрее. Последнее время картина сэппуку преследовала его каждый день. Липкий, как бисер, пот выступил на челе. Несомненно, это был его личный знак — мусин, намек, что давно пора менять судьбу, но Макар Такугава ни в чем подобном не разбирался и не хотел разбираться. Он не понимал непостоянства всего сущего, его переменчивость. Ему неведома была югэн

* * *

или моно-но аварэ

* * *

*, которая пробуждает приятную грусть. Его всегда волновала только карьера: вначале самурая, теперь — главного стражника столицы. Вот в чем он видел смысл и цель своей жизни.

— Чего? Чего кривишься? — Муромати поднял на него глаза. — На каждом углу только и твердят о заговоре против нашего господина регента Ходзё Дога. Да живет он в веках! А мы ничего не знаем?

Муромати лукавил, а словом 'мы' давал понять, что император Мангобэй в курсе событий, но не поощряет. И вообще, много неясностей, о которых ты, Макар Такугава, должен иметь суждение. Задача начальника городской стражи сформулировать эти суждения, но таким образом, чтобы они совпадали с суждениями дайнагона, а уж об остальном он сам позаботится.

— Я разберусь, — набравшись духа, ответил Макара Такугава. — И доложу, таратиси кими.

*Дайнагон — старший советник.

**Банси — младший офицер.

* * *

Когаи — шпилька для прокалывания языка во время сэппуку, чтобы не выказать боль и не опозорить себя.

* * *

Югэн — красота таинственного.

* * *

*Моно-но аварэ — очарование вещей.

Обращение 'таратиси кими' он произнес после некоторой паузы, невольно выдавая свое презрительное отношение к дайнагону, ибо тот никогда не опускался до нужд городских стражников, а только требовал и требовал.

— Разберусь и доложу, — передразнил его дайнагон. — Я слышал это уже сто десять раз! — и исподлобья посмотрел на Макара Такугава.

— Теперь ошибок не будет, — заверил его Макар Такугава, из последних сил сохраняя самообладание и мучаясь приступом медвежьей болезни.

Сколько бы он ни служил, ему всегда было нехорошо при виде высокого начальства. Пожалуй, это была его единственная слабость.

— Хорошо бы, — смягчил тон дайнагон. — Хорошо бы ускорить и прощупать, сделать так, чтобы они зашевелились, но не очень усердствовать. Намекнуть, не сказав ничего конкретного. Задать перца. В общем, так, как ты умеешь. Напугай, как их, э-э-э... — дайнагон Муромати посмотрел на пустой столик перед собой, словно ища список заговорщиков. Списка у него не могло быть. Список заговорщиков был только у Макара Такугава.

— Да, я знаю, — подсказал Макар Такугава.

— Понял? — усомнился дайнагон и снова поморщился.

В голове у него почему-то застряли два имени: Го-Данго и Натабура, хотя конкретно о них дайнагон и слова не произнес, мало того, он даже не знал об их существовании. Но словно кто-то свыше твердил в левое ухо: 'Го-Данго, Натабура, Го-Данго, Натабура'. Дайнагон с удивлением потряс головой. Этого еще не хватало!

В свою очередь Макару Такугава послышалось, что если имя Го-Данго связано с главным заговорщиком Гёки, то Натабура умудрился стать любовником жены казненного Камаудзи Айдзу — военного правителя восьми провинций. Если это так, то заговор шире, чем я предполагал, подумал он, ниточки тянутся в горные монастыри. Но это надо проверить, иначе можно попасть впросак. Помнится, эту же мысль внушал ему некий кантё Гампэй.

— Понял, таратиси кими. Все понял.

— Но не более того, что я сказал. Тот, кто бежит за солнцем, рано выдыхается, — предупредил он его.

Если у здешних стен есть уши, даже за такие слова можно лишиться головы, не покидая Яшмового дворца. Макара Такугава схватывал на лету: солнце — это, конечно же, регент. Бежать за ним действительно не стоит — можно обжечься или забежать не туда, вернее, туда, откуда не возвращаются. Недаром ему с утра чудилась сэппуку.

— Я ждал только вашего соизволения, — признался он, выказывая неподдельное радение о деле, но без подобострастия, которое так любили в Яшмовой и в Нефритовом дворцах.

— Отлично. Исполнишь и пришлешь рапорт!

Не выйдет из него толка, в который раз подумал дайнагон Муромати, не выйдет. Но другого нет — более опытного и толкового.

— Слушаюсь, таратиси кими, — Макара Такугава поклонился. На глазах выступили слезы умиления.

Он упал бы от слабости в животе на колени, но от этого было бы только хуже, ибо значило потерять лицо.

— Хорошо. Иди служи, — равнодушно ответил дайнагон Муромати.

Макара Такугава покинул кабинет на плохо гнущихся ногах. В ушах стоял противный звон, а в горле пересохло. Утренний воздух был тяжелым и вязким, как сироп. Однако Макар Такугава не смел присесть или хотя бы к чему-либо прислониться, ибо знал, что за ним следят десятки глаз, и если он проявит признаки слабости, об этом тут же донесут Муромати. А слабый или больной начальник городской стражи никому не нужен. Поэтому он достаточно бодро прошествовал по территории Яшмового дворца, сел в красный паланкин с драконами, и только за воротами посмел перевести дух и платком смахнуть обильный пот. Воротник парадного кимоно стал мокрым, как после дождя. Желудок немного отпустило, но Макар Такугава по опыту знал, что это только временное облегчение.

— Эй вы! — крикнул он, высунувшись в окно. — Быстрее!

Хаякаэ* припустили что есть духа. За ними едва успевали десять тономори — охранников с нагинатами, которые, бряцая оружием и свирепо покрикивая, разгоняли толпу.

Умиротворенно покачиваясь в паланкине, начальник городской стражи думал: 'Сегодня же вечером... сегодня же вечером... удар исподтишка' План созрел у него давным-давно, и не один. Хочет спровоцировать, думал он об дайнагоне. Хочет, чтобы они зашевелились. Хочет показаться умнее всех. Ладно. Нет ничего проще. Слава мне давно не нужна. Они не поймают меня на этом, подумал он об дайнагоне и об императоре.

*Хаякаэ — носильщики.

По опыту он знал, что это еще больше запутает ситуацию, которую можно разрубить только с помощью ареста и казни всех заговорщиков. Но, во-первых, я не знаю их всех, а во-вторых, такой команды не получил. Стало быть, неразбериха кому-то очень нужна. Я даже знаю кому — императору, конечно. Лишний раз попугать регента. Ну и ладно. Заглядывать дальше — все равно что ходить к ворожее. Это как нарды, которые учат пользоваться моментом — сегодня выпали хорошие камни, а завтра могут попасть плохие. Все это зачтется, когда выигравшая сторона будет праздновать победу, или не зачтется, иронически хмыкнул он и еще раз подумал о сэппуку. Фу! Прочь дурные мысли. Прочь!

Макар Такугава понимал дайнагона с полуслова и никогда не демонстрировал, что знает больше, чем Муромати. Зачем? Зачем показывать, что ты умнее? Людей это раздражает. Только дурак лезет на рожон. Другой бы давно сломал шею на этой должности, а я продержался десять лет. Все потому, что не задаю лишних и глупых вопросов. Ох, Макар, Макар, подумал он о себе в третьем лице, рано или поздно везение кончится. Когда столкнутся два гиганта, таким сошкам, как я, надо хорошенько и очень хорошенько спрятаться. А судя по всему столкновение не за горами. Стало быть, надо вести себя предельно осторожно и держать нос по ветру.

Второй вариант у него был связан с регентским дайнагоном Сюй Фу из Нефритового зеленого дворца. Но с этим вариантом он пока решил повременить. Хотя, если весь город знает, стало быть, знает и Сюй Фу. Но Макару Такугава не полагалось напрямую обращаться к дайнагону регента, который имел статус выше, чем дайнагон императора. Это могло вызвать подозрение в Яшмовом дворце. А измену, как известно, никто не прощает. Значит, время еще не пришло. Вот так и крутишься всю жизнь, тяжело вздохнул начальник городской стражи и покинул паланкин, потому что выносливые, как волы, хаякаэ как раз вовремя добежали до резиденции городской стражи, которая находилась на горе Камбуной. Они опустили паланкин на землю и выпрямили взмокшие спины, почтительно склонив головы. Впрочем, они не очень устали: Макару Такугава еще не успел ожиреть, он происходил из потомственных самураев, сам был самураем и до сих пор ради удовольствия ходил в патруль по ночному Киото, что, конечно же, было далеко небезопасно. Но вид крови всегда действовал возбуждающе. После этого и работалось лучше, а в душе кипел азарт.

Ни на кого не глядя, Макар Такугава рысью пробежал в туалетную комнату и долго сидел там. Затем с умиротворенным выражением на лице прошествовал к себе в кабинет и вызвал помощника Досё. К этому времени он уже поостыл, успокоился, и испуг сменился активной деятельностью. Даже сквозь стены, сложенные из камня, было слышно, как по коридорам резиденции бегают стражники — управление работало на полную катушку.

Помощник Досё сел напротив в ожидании. Он привык к манере начальника долго молчать, а затем давать самые неожиданные поручения.

Макар Такугава рассматривал секретные списки заговорщиков с видом буддийского философа. К этому дню были известны двадцать два человека. Кидо — торгует мандаринами на главной дороге в Нефритовый дворец, Момму — забивает на рынке Тобаба собак для корейцев, Шакьямун — служит поваренком в артели рыбаков, Зигоку — горький пьяница, собирает объедки по помойкам. Никто не подходит. Одним словом, отбросы. Решат, что случайно убили какие-нибудь бродяги. Эффект будет незначительным, точнее — никакой. Такасада — выделывает шкуры, от него воняет, как от крысиного трупа. Гэнрoку живет в провинции, выращивает сорго для винокурен. Наезжает изредка. Тоже никому не интересует. Уно Куробэй — разносчик обедов, слишком мелок. Такой пропадет, внимания не обратят. Подумают, украл деньги и сбежал. Значит, нужны двое, связанные друг с другом. Этого трогать не будем, думал он, ставя галочку напротив имени Гёки. Этот еще пригодится. Похоже, он главный, вокруг него все и крутится. Может быт, Куродо, который трудится в мастерской у родственников, делает змеев для императорского дворца. В общем, хорошая кандидатура. Собирается жениться. Шума будет до самих Богов. О ком говорил Муромати? Ага: вот капитан Го-Данго. Надо подумать. Заговорщики сразу же зашевелятся. О ком еще? Го-Данго якшается с Натабурой — личностью странной и во многом темной. Поговаривают, что он ходячий мертвец, что его куда-то за что-то посылали на гибель. Ну что ж, и таким образом тоже избавляются от людей. Решено, выберем этих двух. За одно увеличим число заговорщиков до двадцати трех человек.

— Что тебе известно об этом? — Макар Такугава показал на имя Го-Данго.

— Любит сакэ и женщин.

Макар Такугава невольно поморщился. Досё непозволительно молод и краснеет, когда к нему обращаешься. Почти мальчишка, с едва пробивающимся пушком на щеках. Иногда это смущало. Помощник и не мог иметь суждение о многих вещах, в том числе, о тех, о которых говорил. Но он обладал хорошими качеством: был исполнителен и двужилен, как бегун, не трепался по углам, не пил, не играл, не волочился за женщинами. И главное — он неприметен. Кто обратит внимание на нескладного подростка? Всегда прислушивался к словам начальника. Макар Такугава замер на этой мысли, словно окаменел. Досё терпеливо ждал. Стало быть, ему все карты в руки, думал Макар Такугава. И внимательно посмотрел на Досё. Досё оробел. Ни перед кем не робел: ни перед городскими бандитами, ни перед вако, ни перед горными ронинами, а перед непосредственным начальником его кидало в краску.

— А этот?

— Монах? — Досё покраснел. — Неизвестно, участвует ли в заговоре. Пришел ниоткуда примерно сэкки* тому назад.

— А что он делает?

— Ничего... — пожал плечами Досё, — весь день торчит на мосту Ясобаси. Иногда вечером приходит в дом капитана Го-Данго. Но бывает недолго.

— О чем они говорят?

— Не известно.

— Пьют?

— Может, и пьют.

— А он может быть опасен связями с горными монастырями? Может быть, ниточка тянется туда?

— Вполне возможно. Мы узнаем, когда схватим их, — краска отливала от его лица, которое становилось все более напряженным.

Досё, как и Макар Такугава, был поклонником решительных действий и порой не понимал, зачем вообще надо следить за кем-либо. Самое эффективное средство узнать правду — схватить и пытать! Каленым железом. Допросить с пристрастием! Тогда все станет ясным и понятным. Ох, эти старики, насмешливо думал он, что они могут?!

— Убьешь обоих!

Досё удивился, но промолчал. Удивился он потому, что его начальник неожиданно, без явных причин, перешел к активным действиям. Он не подозревал, что Богиня Аматэрасу на короткое мгновение помутила не только его разум, но и разум начальника городской стражи. Она бы и не вмешалась в судьбу Натабуры и Юки, но ситуация вышла из-под контроля, ибо Бог Яма покинул свой хабукадзё и самолично направился в Киото. Напрямую Богиня Аматэрасу не могла обратиться к Богу Яма, потому что между ними давно пробежала черная кошка, и у Бога Яма действительно появились все основания опасаться за свою жизнь. Поэтому, когда Макар Такугава вышел из ступора, Досё услышал вышеприведенное руководство к действию.

— Что нам известно об этом человеке? — Макар Такугава указал на имя Сампэй в своем списке.

— Торгует в квартале Дайкон привозными овощами. Последнее время ни в чем предосудительном не замечен, кроме того, что Гёки иногда заходит к нему в лавку.

На этот рез он удивился тому, что они вроде бы говорили о капитане Го-Данго и монахе Натабуре. Но тотчас забыл об этом и больше не вспоминал, как постепенно забывают и не вспоминают давнишний сон.

— Хорошо, — непонятно почему одобрил его слова Макар Такугава.

Досё успокоился. Он знал, что в конце разговора все станет ясно.

— А Тэрадзака?

— Работает на него. Скупает овощи по деревням.

— Ага... — загадочно произнес Макар Такугава и ненадолго задумался, взглянув в окно. С горы Камбуной хорошо была видна восточная часть города и Яшмовый дворец. Во дворе стражники рассаживали просителей в порядке живой очереди. — Значит, живут они в одном месте? — спросил Макар Такугава, отрываясь от картинки за окном.

— Да, — счел нужным ответить помощник Досё. — Вместе. На улице Хитати. Сегодня как раз продали большую партию красной редьки.

— Отлично, выберем их.

— Что прикажете сделать?

У него возникло такое ощущение, что это уже было. Но, как и все люди, он ничего не понял. А между тем, это были проделки все той же Богини Аматэрасу — она решила подстраховаться и сделал так, чтобы они все забыли.

— Убьешь сегодня ночью. Обоих. Быстро и без шума. Сюда не тащи. Допроса не учиняй! Просто убьешь! Трупы брось в доме.

Досё вытаращил глаза, но сохранил невозмутимость, не успев покраснеть: 'Совсем спятил старик'.

*Сэкки — пятнадцать дней.

— Денег не бери. Не делай так, чтобы это выглядело ограблением. Надо лишь напугать остальных.

— Подбросить эмблему стражников?

Хваткой он чем-то неуловимо похож на меня, удовлетворенно решил Макар Такугава, поэтому-то мне и нравится. А я думал, почему так?

— Отлично! — среагировал он. — Пусть знают, что мы о них все знаем.

— Слушаюсь, таратиси кими. — Досё поднялся, чтобы добросовестно исполнить поручение.

— Да... и после удвой посты на мостах. Но только после. Мало ли чего. И предупреди квартальных старост, что закон о ночном передвижении никто не отменял. Зато утром и в последующие дни прекрати активно следить за заговорщиками. Это станет для них загадкой. Путь помучаются. Оставь только двух-трех человек, и все.

— Будет исполнено, таратиси кими!

— Молодец, иди!

Вроде все, с облегчением подумал Макар Такугава. Теперь можно было промочить горло. Он налил себе первоклассного сакэ и выпил. Божественный напиток упал в желудок и горячей волной разбежался по рукам и ногам. Можно было выпить еще, но Макар Такугава большего не мог себе позволить — впереди было тревожная ночь, от которой многое зависело. Сам лично прослежу, решил он. Сам. И решил переменить мокрое кимоно. Затем он позвал начальника караула, и они сыграли три партии в нарды со счетом два один в пользу Макара Такугава, который внимательно следил, чтобы подчиненный не подыгрывал ему. Только после этого начальник городской стражи окончательно успокоился и отправился домой поесть и немного поспать перед ночными бдениями.

Дом, в котором жил капитан Го-Данго, окружили в полной тишине. Было уже достаточно тепло, и первые цикады робко пробовали голос. Еще тихо шептал ручей в саду, да в соседнем доме слышались голоса, — кто-то вяло переругивался. Похоже, пьяный муж с женой, с удовлетворение решил Макар Такугава. Его по-прежнему волновали все те вещи, которые выходили за рамки обычной жизни.

С нападавшими он не пошел. Ему надо было просто убедиться, что все прошло гладко, чтобы завтра с чистой совестью донести начальству об исполнении. Поэтому Макар Такугава остался стоять в саду за толстым стволом вишневого дерева. Ветки росли низко и мешали видеть, что происходит впереди. Честно говоря, рассматривать что-либо в кромешной тьме Макар Такугава не имел возможности. Только по едва различимому шелесту травы под ногами стражников можно было судить о ходе операции. Но все же Макар Такугава раздвигал ветки и безуспешно пялился в темноту, ожидая знака, когда можно будет пойти и посмотреть на убитых капитана Го-Данго и монаха Натабуру. В благополучном исходе дела он даже не сомневался, потому что его помощник, который непосредственно командовал стражниками, все всегда делал на совесть. При других условиях Макар Такугава, может, и доверился бы Досё, но на этот раз все представлялось очень и очень серьезно, и нельзя было ошибиться даже в мелочах. Он не знал одного: что на самом деле стражники окружили не дом капитана Го-Данго, а дом лавочника Сампэй.

Вот раздался звук, с которым растворяется оконная рама. Вот кто-то всхрапнул, как жеребец. Потом тонко залаяла собака. Откуда здесь собаки? — удивился Макар Такугава, исходя злостью. Уж такие-то вещи не прощаются!

В этот момент из-за туч появилась луна, и все пошло не так, как планировалось. Раздался чей-то предсмертный крик. Послышались гортанные голоса. Макар Такугава в раздражении сделал шаг из-под дерева, в сердцах дернув ветку. Ух, сейчас я! Мысль о том, что мальчишка Досё все испортил, пронзила его вместе с короткой и тяжелой арбалетной стрелой. Макар Такугава схватился за горло, с изумлением вытаращив глаза, захрипел и упал на землю, обливаясь кровью. Удивился он единственно тому, что смерть в его представлении пришла слишком рано и неожиданно. Вот в чем крылся Знак предвиденья — Мус, который накануне ощутил, но которому не внял Макар Такугава.

В темноте никто ничего не понял, а когда зажгли факелы и осветили сад, заохали, запричитали. Макара Такугава подняли, перенесли в дом. Вызвали иса*. Однако он ничего не смог сделать. С первыми петухами Макар Такугава почернел и умер. Больше в этой операции со стороны городских стражников никто не погиб. Заговорщики же были убиты через мгновение после того, как Тэрадзака успел сделать один-единственный выстрел из арбалета. Когда его разбудила собака, которую накануне он подобрал на крыльце, он вскочил и увидел в окно, за прудом, раскачивающееся дерево. Под деревом стоял человек. В него-то он и пустил стрелу.

*Иса — врач.

Поздним утром, когда императорский дайнагон Муромати хорошенько позавтракал и насладился чтением доносов, он велел впустить заместителя городских стражников — Досё. Досё ждал в приемной с рассвета. Новости были самые что ни на есть печальные.

Когда он вошел в кабинет дайнагона, лицо его хранило такую же невозмутимость, как и в приемной после ожидания в течение двух страж.

Дайнагону это понравилось. Хотя и молод, подумал он. Ладно, послушаем, что скажет.

— Мой господин, — сказал Досё, — у меня плохие новости. Ночью во время стычки с заговорщиками убит начальник городской стражи — Макар Такугава. Двое заговорщиков казнены тут же на месте.

— Плохо, — констатировал дайнагон Муромати и внимательно посмотрел в лицо Досё, на котором, к его чести, невозможно было ничего прочесть. — Плохо подготовили операцию?

Досё хотел сказать, что карты спутала крохотная собачка, о которой накануне операции никто не знал, но не счел нужным посвящать дайнагона в детали. Мысленный ответ — уже ответ, подумал он, испытывая тайное превосходство над дайнагоном Муромати. Что ему даст знание об этой собачке? Если посчитает нужным, он так и так накажет меня. Судьбу не обманешь.

— Все невозможно предусмотреть, — вдруг согласился дайнагон. — Ладно. На смерти Такугава надо сыграть. Сделаешь вот что. Напишешь мне две бумаги: в одной объяснишь, что Такугава пал от рук заговорщиков. Мы положим эту бумагу до поры до времени. Будем считать это случайностью. В другой — что он горел на работе и вследствие этого геройски погиб. Хотя не дело начальника городской стражи ходить ночами по городу. В этой бумаге назовешь заговорщиков бандитами. Эту бумагу мы отдадим императору. Макара Такугава объявят героем и похоронят с почестями. Его близким назначат пожизненную выплату. Если всплывут подробности, мы отдадим и вторую бумагу и скажем, что узнали больше. Таким образом, мы ничего не проиграем. Иди!

— К сожалению, это еще не все новости, мой господин, — склонил голову Досё в попытке смягчить то, что должен быть услышать дайнагон.

— Не все? — удивился тот. Его седые брови поползли вверх. — Что же еще произошло, пока я спал? Говори же! — потребовал он.

Ему стало крайне любопытно, хотя он и не любил неожиданных новостей. Кто их любит? — подумал он с внезапно нахлынувшем озлоблением, все еще не свыкшись с мыслью о превратности земного существования — душа как-то не лежала к этому, хотелось быть бессмертным, вечным, пережить императора, регента и всех их наследников.

— Ночью в храме Каварабуки убит содзу — Ато Такаяма.

— Ато Такаяма? — удивился дайнагон. — Симатта! — Выругался он — А этот кому помешал? О, Хатиман*, почему ты допускаешь хаос?!

Нелепость этой смерти еще больше разозлила его. Бедный Ато Такаяма! Его, конечно, не следовало жалеть хотя бы за скользкий, гадливый вид. Обычно меня так и подмывало назвать его белой обезьяной, почему-то с удовольствием вспомнил Муромати. Но теперь, слава Богам, о нем можно говорить только как о покойнике. А о покойниках, позлорадствовал Муромати, плохо не говорят.

— Содзу предан регенту Ходзё Дога, — не моргнув глазом, сообщил Досё.

Был, хотел добавить Муромати, внимательно глядя на непроницаемое лицо Досё. Но не добавил. К чему тревожить его душу? Лицо Досё ничего не выражало: ни печали, ни радости, оно даже, как обычно, не покраснело. Муромати несколько опешил. Должно быть, бесчувственный по молодости, подумал он, не уважает старших?

— Да, это его человек, — сказал он, немного успокоившись. — Но зачем его убивать? Кому он нужен? И главное — кто убил? — Он быстро перебрал всех кандидатов на роль убийцы и никого не даже не заподозрил: все трусливые и хлипкие.

— Вдруг заговорщики опередили нас? — осторожно предположил Досё, решив, что умная мысль может понравиться начальнику.

Дайнагон Муромати еще раз задумался.

— Нет, не может быть. При чем здесь Совет Сого? Нет смысла. Причина? Какая причина? — по-прежнему не отводя взгляда, спросил дайнагон.

Может быть, Досё что-нибудь знает, — подумал он, — но не говорит? Как он вообще попал в заместители начальника городской стражи? — задал самому себе вопрос дайнагон.

— Возможно, это тот случай, который является совпадением? — предположил Досё. — Рано или поздно мы все узнаем.

*Хатиман — Бог военного дела.

В храме Дзёдодзи, помимо буддизма, его учили логике, поэтому он так и рассуждал — в русле последовательности событий. Но в данном случае ему не хватало информации. Цепочка рассуждений рвалась.

— Может быть, — задумчиво согласился дайнагон Муромати. — Может быть. Ладно, иди работай!

— Слушаюсь, мой господин, — Досё поднялся и вышел. Лицо его ничуть не изменилось. Ему было жалко Макара Такугава, но поделать он уже ничего не мог.

Досё понравился дайнагону Муромати. Молодой. Неопытный, но, значит, предан делу. Надо за ним последить. Если он лоялен мне, сделаю его начальником городской стражи. Хотя невозмутимая морда — тоже плохо, решил он. Человек, который долго молчит, носит камень за пазухой. Да и молодость... молодость... молодость... Молодость меня смущает.

Так думал каждый из них, не ведая, что еще накануне в государственные дела вмешалась третья сила — сила Богов. На конечном этапе — в виде демона смерти Кадзана.

Последнюю сотню лет Бог Яма считал себя равным Богине Аматэрасу. Еще бы, ведь он обладал не меньшим царством, чем Богиня Солнца. Миры только разные. Почему я должен подчиняться женщине? — рассуждал он. Женщине, которая ни разу не заглянула в мой дом? Ясно почему — потому что она не может этого сделать. Сама же регулярно вызывает меня на поклон. Мне это надоело. Я больше не буду к ней являться и отчитываться тоже не буду. Где моя мужская гордость? После этого он ходил гордый и независимый и на всех плевал. Однако через некоторое время стал сомневаться — а правильно ли поступил? Тысячи лет все текло так, как текло. И вдруг — на тебе! Напортачил! Ни с того ни с сего. С бухты-барахты. Какая вожжа попала мне под хвост? — дивился он, поостыв. Он еще похорохорился для приличия, ожидая увещеваний из-под небес, но ничего не услышал. И тогда испугался и поэтому решил, что Натабура его убийца.

Он устал выслушивать бестолковые объяснения своего помощника — Кадзана, который ничего не мог поделать даже с упрямым Язаки, не говоря уже о том, чтобы разузнать, с какой целью Натабуру награжден божественной силой — хаюмадзукаи. Бог Яма стал подозревать, что Натабура специально затаился. Ведь когда-то Богиня солнца, Аматэрасу, использовала его в качестве убийцы Богов и полубогов. Приняв всевозможные меры предосторожности, Бог Яма выжидал, но в конце концов ему это надоело и он решил действовать. Перво-наперво он решил посетить дайнагона Муромати, который был мудр и умен, но стар и часто думал о смерти, а как известно, человек, который думает о смерти, чаще всего и притягивает ее. В одну из ночей Бог Яма самолично явился к дайнагону и из его снов узнал, что тот озабочен двумя проблемами: близкой смертью, которой он, как и все люди, страшно боялся, и заговором, зреющим против регента Ходзё Дога. В центре заговора стоит Гёки — бывший самурай, а теперь самурай без хозяина, а точнее — ронин — человек, который должен был, как и все простые смертные, зарабатывать хлеб насущный в поте лица. Дальше оказалось все очень просто: Бог Яма проследил, с кем чаще всего общается Гёки, и узнал, что это некий капитан Го-Данго. А от капитана Го-Данго ниточка привела его к кому бы можно было подумать?! К самому Натабуре, которого Бог Яма не то чтобы не любил, а просто боялся. Это была удача. И Бог Яма решил воспользоваться случаем. Но он не имел никакого отношения к смерти содзу Ато Такаяма. Бог Яма призвал демона смерти Кадзана и поручил ему проследить, чтобы Натабура умер этой ночью.

— Просто помоги городским стражникам, — сказал Бог Яма. — Глупцы сами все сделают, они кое-что придумали, но их нужно контролировать.

Кадзан ответил:

— Будет исполнено! — гадливенько ухмыльнулся и отправился исполнять поручение, но рассудил по-своему.

Вначале он заскочил к Язаки, чтобы выдурить шлем ямады. Он сделал вид, что по простоте душевной проболтался:

— Вот мой Бог решил разобраться с твоим Натабурой. Будем убивать. Как там шлем ямады?

Язаки удивился непонятно чему и сказал в свою очередь:

— Он мне самому недоел. Я отдам тебе его за одну услугу.

— Какую?.. — затаив дух, спросил Кадзан.

Он боялся, что Язаки передумает. Кадзан находился в трудном положении: как раз сегодня истекал срок, который Бог Яма определил, чтобы забрать шлем-невидимку.

— Отдай мне жизнь Натабуры?

— А что вместо этого?

— Шлем, конечно.

— Хорошо! — обрадовался демон смерти.

— Но я прослежу за тобой! — сказал хитрый Язаки.

Демон Кадзан поступил очень просто. Вечером на рынке он нашел бездомного щенка и подкинул в лавку Сампэй и Тэрадзака. Он знал, что Тэрадзака на ночь всегда кладет рядом с собой заряженный арбалет. А собачка нужна была, чтобы вовремя разбудить хозяина. Кадзан же разогнал и ночные облака, чтобы оголить луну и чтобы Тэрадзака было удобнее стрелять.

Демон рассудил следующим образом: за ямады Бог Яма мог распылить его уже на следующее утро, с первыми лучами солнца, а за невыполнение приказа убить Натабуру всего-навсего пожурит. Из двух бед выбирают меньшую, хмыкнул демон смерти Кадзан. С первыми лучами солнца он получил долгожданный ямады и с легким сердцем отправился на доклад к Богу Яма. Правда, ему еще нужно было забрать у Язаки каба-хабукадзё — Черный Знак Ада. Но это в следующий раз, подумал он, в следующий раз.

* * *

Утром Натабура терпеливо, как библейский Иофф, ждал капитана Го-Данго. Теперь в целях конспирации они каждый раз встречались в новом месте. Площадь Цуэ* между кварталами Сусаноо** и Яцуноками

* * *

, перед храмом Каварабуки, в глубине которого сверкало зеркало из бронзы, как нельзя лучше подходила для тайных встреч. Огромная и многолюдная, под сенью двух десятков столетних дубов, она до глубокой ночи была полна самого разнообразного люда: от торговцев с разносными лотками, горожан, монахов с окрестных гор, равнин и побережий, тайных агентов городских стражников, самураев всех чинов, до отшельников, явившихся узнать свою судьбу, и нищих, ряженных в невероятные лохмотья.

Натабура садился в самый дальний угол харчевни 'Два гуся', накидывал на голову капюшон и ждал. По небу ползли белые, веселые облака, и все жило в предчувствии настоящего весеннего тепла: и девушки, чей смех тревожил его, и глашатаи, в одночасье охрипшие, словно от волнения, и даже серьезные монахи, которых, казалось, ничем нельзя было удивить.

Го-Данго являлся и сокрушенно разводил руками — новостей не было. Он и сам терялся в догадках. Что стало с травниками? Хоть посылай вторую пару тёдзя! Натабуру так и подмывало разделаться с ним, он едва сдерживал себя, глядя на широкую, добродушную физиономию капитана, который все больше и больше втягивал его в сети заговора. Ни с кем из заговорщиков капитан его не знакомил, но разговоры вел, и постепенно Натабура сроднился с мыслью, что он тоже участвует в этом грандиозном предприятии, которое должно было поменять власть в Нихон. Согласия своего он не давал, и весь этот заговор казалось нереальным, не имеющим отношения к нему лично, чем-то отдаленным, с чужими страстями и переживаниями. Ему хотелось только одного — получить бы весточку от Юки. Только бы ее увидеть — хотя бы краем глаза. Хотя бы... ну, не знаю чем. Хотя бы с помощью хаюмадзукаи — божественной силы. Он не знал, что отдал бы за этот миг. Но, увы, ничего не происходило, и хаюмадзукаи никак себя не проявляла. Хотя судьба пока еще ни шатко ни валко относилась к нему, словно раздумывая, куда бы повернуть и что бы такое выкинуть.

На самом деле капитан Го-Данго тоже страдал, хотя и не подавал вида. Он давно понял, что заговорщиком быть очень и очень трудно: прежде всего, надо хранить тайну и уметь сдерживать свои порывы. А так как в предыдущие годы капитан вел разгульный образ жизни, нынешние ограничения казались ему тяжким бременем. Теперь большую часть времени он вынужден был сидеть дома. Если же он куда-то отправлялся, то приходилось выбирать не центральные широкие улицы, а задворки и переулки, каждый раз продумывать свой маршрут, знать его досконально и уметь избегать слежки. Впрочем, слежки он не замечал, хотя иногда ему казалось, что незримая тень следует за ним повсюду. Разумеется, это был никто иной как Баттусай. После фиаско с Натабурой он старался обходить его десятой дорогой, а если и думал о нем, то с большущим почтением, сообразив, что столкнулся в его лице с нечто непонятным, превышающим все то, чему его так долго и нудно обучали. Но обучали простые смертные, а Натабура знал и умел делать нечто такое, о чем Баттусай имел весьма смутное представление, сложившееся из слухов, разговоров, мистических толкований, сплетен и домыслов, которые ходили у них в школе ниндзюцу.

На этот раз капитан Го-Данго пришел как воду опущенный, словно его треснули мешком из-за угла.

— Я согласен, — огорошил его Натабура. — Хоп?!

Впервые за много дней он не выглядел удрученным и даже вспомнил свою присказку.

*Цуэ — площадь белого посоха.

**Сусаноо — Бог ураганов, Подземного Царства, вод, крестьян и врачей.

* * *

Яцуноками — имя священного Змея.

— Согласен? — с трудом удивился капитан Го-Данго и посмотрел на улицу. Он даже выставил из-под навеса длинную, волосатую руку — неужели идет дождь? Дождя не было и в помине, и не намечалось. Небо — голубое, по нему бежали редкие весенние облака. К чему бы все это? Судьба благосклонна к дуракам. Капитан оглянулся и оскалился в кривой улыбке висельника. Страшный шрам поехал гармошкой. — Врешь?!

Натабуре стало смешно:

— Кими мо, ками дзо! Да! Да! Можешь мною распоряжаться. Ха! Верный самурай двум господам не служит!

— Тоже верно, — хмуро кивнул Го-Данго. — Из двух дорог самурай выбирает ту, которая ведет к смерти. Значит, все-таки решился?!

Он казался рассеянным, и Натабура удивился: капитан не походил сам на себя, будто его подменили. Большое, костистое лицо капитана выглядело печально.

— Но у меня условие, — сказал он.

— Условие? — грустно-грустно вздохнул капитан Го-Данго. — Хорошо, давай условие, — он вертел головой, словно кого-то опасаясь.

Возможно, разговор уже запоздал. Возможно, сегодня их всех арестуют, а завтра они с отрубленными головами будут валяться на этой площади. Кто знает? Вон белое лобное место посыпано песочком. И оружия под рукой нет. Правда, у Натабуры, наверняка имеется что-то особенное — на что Го-Данго и рассчитывал.

Ночью городские стражники убили двоих, и заговору грозило разоблачение. Самое страшное, что не хочется никуда убегать и прятаться, словно события прошедшей ночи не имеют ко мне лично никакого отношения. Бог живет в честном сердце. Но кому нужен твой Бог?! Может, я устал? — думал он. Может, это конец жизни? Он вспомнил всех женщин, с которыми был счастлив, и, прищурившись, и посмотрел на веселую улицу. Жизнь скользила рядом — беспечная и не желающая ничего знать ни о каком заговоре, ни о каких мертвых заговорщиках.

— Мое имя никто не должен знать. И вообще, я хотел бы сразу же уйти.

— Уйти? — не понял капитан.

— Ну да, — кивнул Натабура, с трудом отрывая взгляд от лица капитана.

Казалось, что его правая, неподвижная часть лица с шрамом жила сама по себе отдельной жизнью.

— А куда? — и подумал, ах, да, бестактный вопрос.

— Домой, — пояснил Натабура. — Куда еще?

— Что-то случилось? — удивился капитан Го-Данго. — Письма я не получал, — ему наконец стало интересно и он сосредоточил свое внимание на Натабуре.

— Случилось, но я не могу сказать.

— Хм... — капитан окончательно вышел из своего отрешенного состояния.

— Нет, не могу, — покачал головой Натабура. — И не смотри так.

— Ладно, как хочешь. Я ужасно рад, что ты согласился. Наму Амида буцу!

Сказать или не сказать? — решал капитан Го-Данго. Сказать, что все кончено, что мы разоблачены, что нет смысла тянуть его в капкан, который вот-вот захлопнется. Кто умеет плавать, тот может и утонуть. Оро?! Он не знал, как поступить. Рано утром Гёки прислал короткую записку, да и сам он услышал базарные сплетни, сопоставил и понял, что ночное убийство касается заговорщиков. Гёки назначил встречу на вечер. Но до вечера они могут и не дожить.

Натабура вполне дружески посмотрел на капитана. Он многое хотел ему объяснить, но не имеет права. После заварушки, думал он, начнется еще одна заварушка с неясным исходом. Как посмотрит император. Если он решит, что заговорщики сделали благое дело, то все они вновь станут самураями, если же решит, что преступили закон — всех казнят. А в планы Натабуры не входило быть казненным за идеи, которые он не исповедывал, да и самураем субэоса Камаудзи Айдзу он никогда не был и не хотел быть, значит, умирать за него не имело никакого смысла. Познавший смерть умнее не становится. А вот лишить власти регента Ходзё Дога вполне стоило — хотя бы за то, что он послал их в Лхасу на верную смерть. В этом планы заговорщиков и планы Натабуры и учителя Акинобу совпадали.

Дело заключалось в том, что накануне Натабура встретил его!

Все произошло следующим образом. Натабура, который пребывал все в том же грустном настроении, по привычке притащился на мост Ясобаси и уселся там у всех на виду. Должно быть, он неосознанно искал смерти. Ему было наплевать на всех стражников города вместе взятых. Путь сунутся! — со злостью думал он. Пусть попробуют! Ох я развернуть! — и невольно поводил плечами, которые соскучились по настоящей работе. Но стражники словно специально обходили мост Ясобаси десятой дорогой. Ну где же вы? — думал Натабура. Где?

Это было единственным место, которое для него хоть как-то было связано с Юкой. Он почему-то думал, что именно на этом мосту встретится с ней. Разумеется, он ошибся, но эта была нежная ошибка, полная печали. У него возникло такое чувство, что ему уже не на что надеяться.

Верный Афра, гремя костями, рухнул под ноги, положил морду на лапы и приготовился дремать. Он уже привык к ежедневным походам на этот мост, действительно задремал и даже увидел сон, в котором грыз голяшку и рычал на пса, появившегося невесть откуда. Потом они подрались. Афра одержал очередную победу и снова принялся за голяшку, тем более что в последние дни хозяин кормил его из рук вон плохо. Впрочем, он и сам питался чем ни попадя, ходил грустным и вялым, как тень. И тут появился знакомый запах. Афра насторожился и закрутил башкой. Запах был настолько притягательным, что Афра забыл о голяшке. Запах шел оттуда, из толпы, из-за многочисленных ног, шаркающих по земле и поднимающих пыль. Запах Акинобу. Афра не мог перепутать. Он узнавал этот запах из миллиона и ошибиться не мог. Налетел враг, отобрал голяшку. Афра равнодушно посмотрел ему вслед и проснулся. Он лежал у ног хозяина и явственно чуял поблизости Акинобу. Вот Натабура обрадуется, думал он и задрал морду. Но, похоже, хозяин и в ус не дул. Ты чего? — удивился Афра и на всякий случай завилял хвостом сильнее, смахнув грязь с ног Натабуры, который в свою очередь решил, что псу надоело валяться и он просится домой.

— Сейчас, сейчас... — произнес он и потрепал Афра по голове.

Афра поднялся. Ничего ты, Натабура, не понимаешь, подумал он. Вон торчит Акинобу и даже смотрит на нас.

Натабура безучастно посидел еще с коку и уже собрался было идти домой, как вдруг заметил, что Афра ведет себя странно: весело виляет хвостом, навострив уши, и смотрит в одну точку. Натабура проследил за его взглядом: на берегу, в весенней грязи и пыли сидел монах комо* и играл на флейте. Таких монахов бродило по Киото великое множество. Соломенная циновка комо служила им и постелью, и зонтиком, а при случае могла быть использована в качестве топлива. При других обстоятельствах Натабура не обратил бы внимания на монаха, если бы не мелодия, которую он играл. Эту мелодию знал только один учитель Акинобу!

Не может быть, подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! Мне кажется. Я сплю. Я грежу. Я лечу в облаках. Но когда открыл глаза, сообразил, что это учитель Акинобу, не только потому что Афра, не обращая ни на кого внимания, пересек улицу и уже лизал Акинобу лицо, а еще и потому, что они слышали эту визгливую мелодию только в Тибете на празднике весны.

Учитель Акинобу подал знак, и Натабура, немного ошалело, поплелся за ним. А Афра, презрев правила приличия, целовался, выплясывал и вообще вытворял нечто невообразимое. Даже поскуливал от восторга, оставляя на руках и ногах Акинобу следы когтей. А Акинобу ему позволял это делать, потому что сам рад был не меньше.

Акинобу маскировался по двум причинам: не хотел, чтобы его узнал кто-нибудь из храма Каварабуки, хотя он и сбрил усы, и боялся каким-либо образом скомпрометировать Натабуру. Он давно уже приметил и его, и Афра, но только сегодня счел возможным открыться, ибо сделал весьма важное дело и предполагал совершить следующее — он решил участвовать в заговоре.

Они свернули в один переулок, потом в другой, миновали два-три мостика — порой Натабура ориентировался только по мелькавшему в тени лавок и харчевен хвосту Афра, и наконец в каком-то темном-претемном переулке Акинобу повернулся, обнял его и произнес:

— Ну, здравствуй, сынок, здравствуй. Жива Юка! Жива! Ждет не дождется тебя дома!

Вот тогда-то и отлегло от сердца у Натабуры, и он почувствовал в себе такую силу, в сравнении с которой все силы мира — божественные и человеческие — казались мелкими и ничтожными. И тогда в его глотке родился такой крик радости, который донесся до обоих дворцов и заставил в страхе сжаться сердца правителей и их жалких кугё**. И в этот миг все они поняли, что час возмездия близок, что пришел герой, способный изменить мир.

Досё, который стал начальником городской стражи, тоже всполошился и послал три отряда и еще один на помощь вслед в ту часть города, откуда донесся крик. Многие из стражников посчитали его звериным и по пути сбежали, чтобы отсидеться где-нибудь в темном подвале, а те, кто все же решился идти, трясся и оглядывался и умирал сотни раз от любого мало-мальски громкого звука.

*Монах комо — монах, который странствовал с соломенной циновкой комо.

**Кугё — вассалы.

Когда же они со всеми предосторожностями окружили нужный квартал, то ни Акинобу, ни Натабуры, ни Афра в нем, конечно, не обнаружили. Они давно сидели в доме, пили чай и наслаждались разговорами и обществом друг друга. А еще Афра грыз самую что ни на есть настоящую говяжью голяшку и был счастлив не менее, чем Натабура и Акинобу. Периодически он бросал это дело и подходил к ним, чтобы излить свою собачью радость. А потом возвращался к голяшке, грыз, грыз, грыз, а еще утробно урчал от удовольствия, и не было счастливее собаки во всем мире.

* * *

Напутствуя учителя Акинобу, Юка сказала:

— Скажите ему, что люблю и жду его. Но вначале пусть выполнит свой долг.

— О каком долге вы говорите, сэйса? — удивился Натабура.

Он подумал, что она напоминает ему о доме, который он обещал построить на берегу озера Хиёйн.

— Который нам по плечу, — ответил учитель Акинобу и посмотрел с таким видом, что Натабура понял — учитель что-то знает и что-то задумал, но хитрит.

— Значит, вы тоже в курсе дела?

— В курсе, дорогой. В курсе. Но не в том, о котором ты говоришь, — добавил он таинственно. — Я отыскал нашего недруга. Теперь мы просто обязаны участвовать в заговоре!

Учитель Акинобу напоследок оглянулся на озеро Хиёйн, вокруг которого кольцом замыкались горы Коя, поросшие вечнозеленым лесом. Ворота Эда сами собой закрылись, отгородив от мира плавающий монастырь Курама-деру, на крыльце которого одиноко стояла Юка. Акинобу оставлял ее с легким сердцем. Ее охранял поданный господина Духа воды — Удзи-но-Оса — цивилизованный каппа Мори-наг, который обязался не только не допускать никого из чужаков, но и снабжать Юку съестными припасами, как то: рыбой, водорослями, улитками, луком, сладкими бамбуком, лесными орехами и коняку — да мало ли еще чем. Например, ягодами, грибами и рисом, который крестьяне из ближайшей деревни оставляли на берегу Хиёйн. Он же привозил ей последние новости из мира людей.

Со стороны же невидимого мира Юку берегли восемь веселых кабиков*, которые делали это не только из чисто дружеских побуждений, но и по старой памяти. Поэтому Акинобу мог быть спокойным за Юку. Тем более, что скоро к ней придет ее подруга — госпожа Тамуэ-сан, с которой они похожи, как сестры. По возвращению он, как и Натабура, планировал поставить на берегу, рядом с водопадом Исогаи дом, крытый черепичной крышей, и окружить его зарослями дикой, ветвящейся хризантемы.

Вот за этот дом он и готов был бороться.

Акинобу не спал, и не ел и добежал, и доплыл до Киото за три дня. Еще на тракте Саньёдо, у хозяина почтового двора Акаси он приобрел старое монашеское кимоно корейского храма Пэкче, флейту из красного дерева, в тело которой был вставлен маленький стальной язычок, и соломенную циновку. Так он и шел с неизменным посохом из белого корейского дуба, циновкой и флейтой, на которой из-за спешки не играл, и только придя в Киото, принялся изображать монаха комо.

Содзу Ато Такаяма не питал зла в отношении Акинобу. Мало того, отправив его в Тибет, он тут же забыл о нем. Не потому что был от природы так уж бесчувственным, хотя и не без этого, а потому что похоронил их всех сразу: и Акинобу, и Натабуру, и Юку, и тем более Язаки. Даже медвежий тэнгу вошел в список погибших при служении Будде. Этот список ежегодно подавался императору и регенту для отчетности. В дальнейшем из этих списков выбирались люди, которых делали святыми. Конечно, тэнгу Афра никак не претендовал на столь высокое звание и лишь формально присутствовал в качестве божественного существа, помогающего утверждению власти Будды на Земле.

Хотя, наверное, если бы истинный Будда все это узнал, он бы одним махом разогнал и Совет Сого, и гэмбарё**, и дзибусё

* * *

, ибо не было в Мире ничего проще и естественнее Его естества. Учение Его заключалось не в беспрестанном Его возвеличивании и через это в утверждении власти императора, а в познании Истины. Но это никого не волновало. Появились законы, написанные человеческой рукой, что само по себе свидетельствовало о кощунстве власти. Монахов, которые спорили о чистоте веры, упрекали в нарушении законов и в 'замутнении Будды'. А истинных последователей Будды вешали, топили или изгоняли в пустыни. Это называлось политикой укрепления власти императора.

*Кабики — существа, обитающие в Левом Светлом Лабиринте Будды.

**Гэмбарё — управление по делам монахов.

* * *

Дзибусё — главное управление по делам монахов.

Причина, по которой Акинобу и его спутники должны были умереть по пути в Тибет, заключалась в том, что регенту Ходзё Дога любыми способами нужно было ослабить духовную власть императора Мангобэй, который по законам страны являлся прямым наместником Будды на Земле. И пока в его руках находился кайдан* — символ духовной власти, регент Ходзё Дога не мог спокойно спать. Официально он расчищал земной путь перед императором, расширяя границы империи, ведя войны и преумножая богатство Нихон. Однако этого было недостаточно. При нынешнем положении дел мимо него проходили все назначения храмов и монастырей, включая и Совет Сого, который надо было любым способом дискредитировать и уничтожить. Поэтому-то и выбрали монаха из богом забытого монастыря, который находился на краю света, до которого надо было плыть или лететь подобно чайке. Тем самым выполнялось условие: монах не должен быть посвященным в интриги столицы. Этим регент Ходзё Дога хотел обезопасить себя в случае каких-либо обвинений в заговоре против императора. Таких экспедиций в разные части Мира было разослано несколько. Три из пяти не вернулись вообще. Из оставшихся двух пришли по одному человеку. Совет Сого во главе с императором пребывал в панике.

Планировалось несколько вариантов развития событий. 'Если они погибнут, мы обвиним в этом Совет Сого и косвенно императора в неуважении к Будде и отодвинем его от управления Советом', — рассуждал регент Ходзё Дога. По другому варианту, в Лхасе Акинобу подсунут не то, за чем он пошел в Тибет, а христианскую литературу, что тоже являлось бы формальным поводом к разгону Совета Сого за преклонение перед западными варварами. Ничего этого Акинобу, конечно, не знал, но благодаря ловкости и везению они избежали всех ловушек судьбы и волей же этой судьбы попали в столицу Мира — Нихон, но уже не в качестве друзей регента Ходзё Дога, а в качестве почти что его врагов. Но вначале Акинобу только подозревал Ато Такаяма в стремлении погубить их всех одним махом и очень-очень желал во всем разобраться самостоятельно. Поэтому, когда в один из вечеров он, словно дух, возник перед Ато Такаяма, тот первые несколько кокой не мог вымолвить и слова. Впрочем, вначале он не узнал Акинобу, а подумал, что в покои пробрался нищий, и прежде чем Акинобу его придавил, схватив за кадык, успел крикнуть:

— Стража!

Но когда оба стражника, одетые с головы до ног в кожаные доспехи, упали, обливаясь кровью, и захрипели у его ног, он, кашляя и, как рыба, хватая ртом воздух, опустился на футон:

— К-ха-а-а...

— Еще раз пикнешь, тикусёмо**, я тебя убью! — предупредил Акинобу.

Они прислушались. Однако в крыле храма Каварабуки, где находились покои Ато Такаяма, было тихо, как в могиле. Только где-то в городе от скуки лаяли собаки. Акинобу прислушался с тем, чтобы знать, всех ли слуг и стражников он заставил навеки замолчать, а Ато Такаяма — с надеждой, что кто-нибудь в конце концов прибежит на помощь.

— Я... я... — с трудом произнес Ато Такаяма, — не знал, что это ты.

В этот момент он пожалел, что вытащил из безвестности этого монаха с колючими, страшными глазами. Его предупреждали, что Акинобу никогда не отступался от цели и никогда не проигрывал. Но никто другой на такой тяжелый труд, как путешествие в Тибет, не согласился бы. Какой я дурак, какой я дурак, подумал Ато Такаяма, что не послушал умных людей. Надо было быть осторожней.

— Ты не рад, что я вернулся? — с коварной улыбкой спросил Акинобу.

Ато Такаяма отходил ко сну. Он только что отослал юного монаха, который делал ему массаж, и чувствовал себя размягченным, как кусок воска под солнцем. У юного Ита были ласковые руки евнуха. А Ато Такаяма знал толк в массаже.

— Как же... как же... — выдавил из себя Ато Такаяма, запахивая на сухой впалой груди шелковое ночное кимоно.

*Кайдан — алтарь посвящений.

**Тикусёмо — сукин сын.

Лицо его отражало крайнюю степень ужаса. Ато Такаяма и думать о них забыл. Ведь никто не должен был вернуться из путешествия длиной в два года. Мало того, содзу Ато Такаяма сделал все, чтобы именно так и произошло. Для этого он держал при себе всех пятерых в течение целой луны: поил, кормил и ублажал, как мог, пока его заместитель — содзё Миядзу — не добыл с великими трудностями гэндо — тень великого Амида, но без добра, замешанную исключительно на одной злобе. Тень великого Амида хранилась далеко в горах, в подземных лабиринтах, где в свое время пряталась Богиня солнца Аматэрасу. Охраняли гэндо Амида семь великанов, которых можно было ублажить только хорошим сакэ. Вся трудность заключалась в том, что этого сакэ нужно было в немереном количестве. Поэтому-то содзё и был вынужден метаться из деревни в деревню и варить сакэ в огромных чанах, а потом везти их на волах в горы. Когда великаны уснули, он украл гэндо Амида, чем вызвал великое и долгое землетрясение на юге Нихон.

Гэндо Амида было самым верным средством, чтобы тихо и незаметно извести не один десяток людей. Ее обладатель и люди, которые находились рядом с ним, были обречены на беспрестанные неудачи и в конечном итоге на гибель.

— А мне, кажется, не рад?

— Нет, что ты! — горячо заверил его Ато Такаяма. — Я ждал тебя всю жизнь! — и невольно покосился на затихших банси, с которыми Акинобу расправился с помощью всего-навсего одной-единственной флейты.

Конечно, Ато Такаяма не знал о том, что у флейты был маленький стальной язычок. А даже если бы и знал — как можно убить двух банси, закованных с головы до ног в доспехи? Это мог сделать разве что большой мастер, который умел не только мгновенно находить брешь в защите противника, но и владеть техникой оса*. Впрочем, если бы Ато Такаяма в полной мере представлял, какими техниками единоборства владеет Акинобу, он бы еще два года назад избавился бы от него под любым предлогом. Одно дайкуку** чего стоило. Ничего этого содзу даже не предполагал. Он был создан для того, чтобы вершить подлости, и именно в таком качестве нужен был регенту Ходзё Дога.

Начать надо с того, что Ато Такаяма не был похож на японца. Он был бел от рождения: белые волосы, белые ресницы, белая, как у борова, щетина, даже кожа — подобна сметане. А еще он был тщедушен, слаб, лжив и хитер, как сто лис вместе взятых, труслив, как заяц, и мстителен, как самый последний дух. Еще при рождении его хотели бросить в болото, разглядев в нем ненормальное существо. Но настоятель монастыря, что находился невдалеке от деревни, на свою беду проезжал мимо и остановил крестьян. Он забрал мальчишку, выходил его, а ровно через пятнадцать лет был найден с перерезанным горлом. Многолетние потуги настоятеля переломить низкую и коварную природу Кёкай, приводили только к тому, что Кёкай озлобился и научился быть изворотливым и осторожным. Его мозг работал исключительно на ее величество подлость. В деревне шептались, что убийство — это дело рук Кёкай, который пропал вместе с храмовой утварью. Больше его никто не видел. А еще сплетничали, что только демон мог поднять руку на своего учителя, поэтому страшно боялись и не дали делу хода. Начальству же сообщили, что настоятель умер естественной смертью. Да и мало ли покойников валялось по лесам и болотам окрестностей. В тот год смерть косила людей, как в годы черного мора, и об этой истории постарались побыстрее забыть, дабы не накликать беды.

Кёкай прибился к торговому каравану и дошел до столицы Нихон, где долгое время попрошайничал, пока не попал в храм Дзёдодзи, в котором готовили монахов для Нефритового дворца. Прежде всего, из них тайно делали дацуко

* * *

. С этой обязанностью Кёкай справлялся блестяще. Оказывается, он обладал очень острым и тонким слухом. Попади он, например, в театр Кабуки, он бы стал знаменитым актером. И сопровождал бы движение 'оц' характерным речитативом, в конце которого следовало гортанное пощелкивание языком. Но он попал в школу ниндзюцу и стал шпионом, сделав блистательную карьеру — от нищего до содзу Совета Сого. Его слух в сочетании с природным вероломством дали уникальный результат — не было изворотливей и пронырливей дацуко. Сколько трупов числилось за ним, никто не знал. Даже он научился их забывать, поэтому совесть его совершенно не мучила. Наконец наступил день, когда его тайно и явно стали бояться, тогда он почувствовал себя настоящим человеком.

Итак, белобрысый Ато Такаяма, в прошлом Кёкай, сидел на постели и дрожал, как сухой стручок гороха на ветру. В голове у него была пустота, и он не мог представить, что сказать Акинобу. А самое главное, он ничего не слышал — покои были словно мертвы, словно по ним, как ветер, прошлось вражеское войско.

— Ты ведь не убьешь меня? — только и мог выдавить он, поняв, что никто не придет на помощь и что надо выпутываться самостоятельно.

Можно было выхватить танто, которым Ато Такаяма владел виртуозно и с которым никогда не расставался, нося подмышкой, но во время массажа он положил его справа под одеяло, а под ласковыми руками юного Ита совсем забыл о нем. А теперь вспомнил. Или же дать Акинобу яду, капнув его в пиво или в сакэ. Но если для танто надо было выиграть мгновение, то для второго — несколько кокой. Не того и не другого у Ато Такаяма пока не было, ибо Акинобу внимательно следил за ним. Не доверяет, понял Ато Такаяма, мне — самому хитроумному из хитроумнейших.

*Оса — 'завораживающий глаз'.

**Дайкуку — техника единоборства, использующая энергию света Луны.

* * *

Дацуко — похититель слов.

— Не убью, — легко заверил его Акинобу, — если ты мне расскажешь, зачем послал нас умирать.

Он знал, что Ато Такаяма нельзя доверять и что великодушие — это оружие сильных людей. В данном случае быть великодушным не имело смысла. Где он прячет оружие? — думал Акинобу немного даже беспечно. Где?

— Я вообще был против, — соврал Ато Такаяма, тут же безоговорочно поверив в свое вранье: — Я ему... — он потыкал пальцем в ту сторону города, где за много ри находился красный Яшмовый дворец императора, — всегда говорил, что это безбожно посылать тебя в такую опасную даль. Но ты же знаешь, он упертый, как... как...

— Ты хочешь сказать, что имеет смысл спросить у самого Мангобэй? — перебил его Акинобу.

— Ну да! Ах, не! Нет! Что ты! — ухватился за разговор, как за соломинку, Ато Такаяма. — Это опасно. Сам понимаешь... — доверительно произнес он. — Я тебе так скажу, — он прочистил горло и не удержался, чтобы еще раз не посмотреть на мертвых банси, кровь которых разлилась у входа черной лужей. — Мое дело маленькое. Решает все господин император!

— Я так не думаю, — сказал Акинобу, сдерживая себя, чтобы не ткнуть ему сразу мешочком с гэндо Амида. Вначале надо было узнать, кто на самом деле стоит за всем этом.

Содзу Ато Такаяма давно все понял: пройти сквозь многочисленную охрану, которая к тому же на ночь во дворе удваивалась, а внутри храма утраивалась, мог только демон. Несомненно, он не разглядел в Акинобу опасного противника. Бестия! Подлый от природы, он наделял всех других такими же качествами.

— Никто так не заботился о вас, как я. Кто вас поил и содержал целый месяц? А? Кто? Я! Только я! Может, выпьем за прежнюю дружбу? — Ато Такаяма пододвинулся к изголовью, где у него лежал острый танто.

— Давай, — притворился Акинобу. — Действительно, ты был на высоте. Но что тобой двигало? Зачем ты нас поил и кормил так долго?

Экий простофиля, обрадовался Ато Такаяма. Сейчас я тебя... сейчас...

— До тебя еще никто не ходил в Тибет. Кстати, как твои друзья? А как собака? О! Вернее, медвежий тэнгу?

Собака? Ловко я ввернул насчет собаки, подумал он. Еще он хотел узнать, кто вернулся из путешествия. Если все живы-здоровы, это одно. Это облегчало положение, и можно было каким-то образом выпутаться, переложив всю ответственность на императора Мангобэй. Об ином варианте даже не хотелось думать, ибо иной вариант означал смерть. А о гэндо Амида Ато Такаяма как-то забыл. Ему и в голову не могло прийти, что Акинобу обнаружил тень Бога и вообще догадался об истинном назначении экспедиции.

— Я сейчас встану и возьму сакэ, — сказал Ато Такаяма, показывая на столик в углу.

Теперь все внимание Акинобу сосредоточено на сакэ, подумал хитрый Ато Такаяма. Это мой шанс.

— Ти... — разрешил Акинобу, — валяй!

Он даже не предупредил, чтобы Ато Такаяма обошелся без фокусов, ибо ему было интересно, как далеко он зайдет.

Ато Такаяма приподнялся. Его левая рука скользнула под футон за танто. Он рассчитывал отсечь Акинобу руку. Это был его коронный удар в предплечье. Много людей умерло от него, глядя в глаза Ато Такаяма, а он говорил им самые страшные вещи и наслаждался безнаказанностью и величием. В крайнем случае, можно ударить в пах, чтобы перебить артерии. Тогда Акинобу медленно истечет кровью, подумал Ато Такаяма, прикрывая корпусом свой маневр с танто. К несчастью, он его засунул немного глубже, чем обычно. Он ударил с криком: 'Ова!', не глядя, ибо хорошо запомнил, как стоял Акинобу, но с ним случилось то, что в иккен хиссацу называется 'ударом в облако', потому что Акинобу отступил в сторону. Поэтому чтобы не упасть, Ато Такаяма вынужден был сделать шаг, которого не успел сделать, ибо полетел в пустоту. Его душа изумилась больше, чем он сам, а танто со стуком откатился в угол.

Очнулся Ато Такаяма к своему ужасу не только от боли в руке, а оттого, что не мог пошевелиться. Акинобу не пожалел его — сломал ему запястья и шею.

— Прежде чем я тебя убью, — сказал он, присев рядом, — ты мне расскажешь, кто нас предал.

Ато Такаяма хотел ответить, но не мог. Он даже не услышал своего голоса.

— Император?

Ато Такаяма показал глазами, что нет, не он.

— Регент Ходзё Дога?

Да, моргнул Ато Такаяма.

— Это его идея? — Акинобу потряс перед Ато Такаяма мешочком с гэндо Амида.

Да, ответил Ато Такаяма, чувствуя, как немеют ноги и руки.

— Ну что ж, прощай, — сказал Акинобу и свернул голову Ато Такаяма набок.

* * *

В то утро демон смерти Кадзан был счастлив, как никогда в жизни. Самая трудная часть задания выполнена, осталось лишь малое — забрать у Язаки каба-хабукадзё, Черный Знак Ада. Демон напялил на себя ямады и с легким сердцем шнырял между горожанами. Солнце давно взошло, но в шлеме ямады Кадзану все было нипочем. Он чувствовал себя почти что на небесах. Не тех небесах, что называются голубыми, божественными, но тех, что в хабукадзё — аду, называются вечно-вечно черными, изливающими на грешников горячую серу и огонь. Но, честно говоря, в топке Кадзану работать не хотелось — слишком дымно и шумно, а главное — нервно и вредно для здоровья. Говорят, что там, в хабукадзё, все демоны кашляют.

Живете, с превосходством думал он, пялясь на горожан, а не знаете, что такое настоящая жизнь, что настоящая жизнь не среди людей, а только среди нас — хонки. Тех хонки, которые добились высшего расположения Богов и которые честью и правдой служат им. Он почему-то забыл о тех хонки, которые по прихоти судьбы обитали в холодной и голодной Антарктиде. О тех хонки, которые появлялись на свет только для того, чтобы тут же пойти на корм другим хонки, а чаще всего — демонам. Вот настоящая жизнь, полная приключений и неожиданностей, а не тягомотина под названием человеческое существование. К тому же вы все смертны, самодовольно думал он, а я вечен и существую бог знает сколько лет.

Он уже представил, как обрадуется Бог Яма, увидев ямады и как, слегка пожурив, наградит его, Кадзана, двумя-тремя безликими душами только что умерших людей и он, Кадзан, насладится в полной мере, вкушая их бестелесную плоть и набираясь силы. А то я с этим Язаки совсем исхудал, подумал он о себе жалостливо. Вообще он любил себя, бессмертного, и холил свою бездушную душу.

В этот момент демон смерти нос к носу столкнулся с сайфуку-дзин — двенадцатью Богами-самураями. Они тоже двигались домой после ночной работы, но в другом направлении. И тоже имели шапки-невидимки, выданные в вечное пользование Богиней Аматэрасу. Против двенадцати Богов-самураев он был бессилен.

Кадзан сделал вид, что не заметил их, и попытался проскользнуть боком. Но если толпа состояла из одних людей, то хонки в ней были наперечет. Можно сказать, из них вообще никого не было, кроме Кадзана, и, разумеется, сайфуку-дзин окликнули его.

— Эй ты! Поди сюда!

— Я?! — даже не оглянулся Кадзан. — Я — это не я.

— А кто? — опешили сайфуку-дзин.

— Я спешу!

— Куда это? — очень сильно удивились сайфуку-дзин. — И какие это дела могут быть у демонов в этой части Мира?

— У меня поручение от Бога Яма, — попытался отвертеться Кадзан.

— Отлично! — обрадовались все двенадцать сайфуку-дзин. Голуби на площади Хирано дружно взлетели к кронами деревьев, собаки всех мастей вскочили и жалко заскулили, поджав хвосты, а кое-кто из вечно спешащих горожан от испуга шарахнулись в проулки — все они поняли, что к чему — только хонки могут так беспричинно и незримо шуметь.

Разумеется, все двенадцать сайфуку-дзин слышали о черной кошке, пробежавшей между Богиней Аматэрасу и Богом Яма и о претензиях последнего на всемирную власть. Кто из Богов или хонки об этом не слышал? Это была самая свежая новость, которая последние сто лет горячо обсуждалась на Небесах и в Преисподней.

Улица и прилегающая к ней площадь мгновенно опустели. Горожане попрятались и только самые храбрые из них выглядывали из подворотен. Но толком никто ничего разглядеть, конечно, не сумел.

Демон смерти Кадзан облился холодным потом. Он понял, что это конец, что он никогда, никогда не увидит своего любимого Бога Яма и даже Язаки, к которому успел привязаться. От отчаяния Кадзан бросился бежать, ища крысиную или даже мышиную норку, куда можно было забиться. Хотя знал, что это бесполезно, что убежать или спрятаться от двенадцати Богов-самураев невозможно. Они тотчас, злобно посмеиваясь и явно развлекаясь, настигли его на соседнем канале и схватили за самое удобное, что было на Кадзане — рога на ямады. Последнее, что увидел демон смерти Кадзан, была яркая вспышка, подобная китайским огням — это под лучами божественного, очищающего солнца сгорело его бессмертное тело, а так как души у него не было, то от Кадзана ничего не осталось, кроме шлема ямады, который шлепнулся на мостик.

Все двенадцать сайфуку-дзин одновременно хмыкнули и пнули ямады с таким расчетом, чтобы он упал в вонючий, грязный водоем. Много лет и столетий ямады валялся там, пока случайно его не нашли люди, отсюда, кстати, и пошли сказки про шлем или шапку-невидимку.

* * *

Вечером, когда Натабура с Афра, уставший, но вдохновенный и счастливый, проходил через парк и увидел мостик, где совсем недавно предавался грусти, он сложил совсем другие стихи.

Цвет моего кусанаги подобен голубому небу.

Пусть враг увидит его только в последний момент жизни.

Цвет моего годзуки черен, как земля, в нем капля яда морского каппы.

Пусть враг вкусит его перед смертью, как вкушают соль земли.

Ножны мои — сая — из черного дерева.

Сиэ — душа меча — из рисовой соломы.

Сам же меч — из голубой крепчайшей стали.

Но все они чисты, как самурай перед клятвой верности.

Мой герб — монцуки — выткан:

На груди — справа, и там — где сердце,

На обоих рукавах, как на крыльях аиста.

И на спине, как иероглиф 'владыка' меж лопаток тигра.

Я выйду на поединок, подоткнув полы кимоно.

Теперь горбатый мостик, деревья вокруг и вода не казались ему безнадежно унылыми, а жизнь — тоскливой и законченной. Теперь у него появилась цель: убить регента Ходзё Дога, вернуться живым и здоровым к Юке и построить дом, вокруг которого вырастут хризантемы.

Когда он, веселый и беспечный, пришел домой, и Афра, напившись воды, улегся в углу гостиной комнаты, Язаки сказал странную вещь, которой Натабура не придал никакого значения, посчитав очередным бахвальством:

— А я стал пророком!

— Да? — удивился Натабура, позевывая. — Каким? У нас пожрать есть? Кими мо, ками дзо!

Язаки терпеливо, как Боги, улыбнулся:

— Прежде всего — истинным.

— Поздравляю! — сказал Натабура, набивая рот лепешкой, жареным рисом и овощами. — Что ты будешь пророчить?

— Ну как тебе сказать... — начал Язаки. Глаза его загорелись странным светом. Так они светятся у безумца в момент сатори. Он никак не ожидал, что Натабура безоговорочно поверит ему. — Тебе, например, глубокий и здоровый сон.

— Это правильно, — еще глубже зевнул Натабура. — А больше ничего?

Нет, пожалуй, он не безумец, решил Натабура, блаженный — да, но не безумец.

— Еще, что ты найдешь Юку.

— А... — нашел, чем удивить, подумал он, — ну это я и так знаю.

— Еще... — Язаки словно запнулся, — еще, что ты убьешь регента... — произнес он обескуражено.

— Это точно, — легко согласился Натабура. — Но болтать об этом никому не следует.

— Не надо так не надо, — тоже легко согласился Язаки и тоже зевнул, хотя в этот вечер ему от возбуждения совсем не хотелось спать. Еще бы — стать пророком! Кому еще улыбнется такое счастье? Не поверил, вздохнул Язаки, укладываясь в постель и задувая свечу. Ничего, завтра сам все увидит. О мешке золотых рё, который стоял в углу, Язаки как-то даже и забыл, словно вовсе за него не бился и не старался всеми силами вернуть назад. К деньгам он охладел. Душа его просила высокого полета.

Между тем, Язаки не обманул Натабуру. Все, что он ему сообщил, было истинной правдой — правдой, которая коренным образом изменила его жизнь. Он вообще перестал врать.

Впрочем, новый день не предвещал ничего необычного. Когда Натабура и Афра отправились на встречу с капитаном Го-Данго, Язаки как всегда предался чревоугодию. Он уже приканчивал третью чашку овощного весеннего супа, когда во входную дверь кто-то поскребся.

Нищий, что ли? — решил Язаки и спросил, отдуваясь, как буйвол на пастбище:

— Кто там?

На всякий случай он прихватил свой любимый китайский меч и вообразил себя непобедимым самураем. Действительно, силы в нем было немерено, и он никого не боялся.

— Не откажите страждущему, — раздался мужской голос.

— Страждущему? — удивился Язаки и почему-то открыл дверь — словно его кто-то принудил его к этому.

Перед ним стоял странный человек, который не был похож на японца. Абсолютно лысый, правда, с венцом седых волос на затылке, с выпуклым, морщинистым лбом, с тяжелым взглядом энго*, в какой-то грязной хламиде и с клюкой в руках. Больше всего он почему-то напоминал круглоглазых дикарей, которых Язаки видел в Лхасе. Акинобу и Натабура называли их европейцами. Там они на положении рабов занимались самым тяжелым трудом: рубили камень и строили дороги.

— Слушай, кто ты такой? — поморщившись, спросил Язаки, испытывая вполне понятное чувство брезгливости.

Ему претила сама мысль общения с нечистым. Незнакомец ему не понравился. Страшилище, да и только, подумал он. А рожа... рожа! Такой приснится — до утра не уснешь!

— Ты один?

Незнакомец принес с собой тонкий, едва осязаемый запах серы и еще чего-то непонятного. Язаки даже невольно вспомнил, что так пах только демон смерти — Кадзан.

— А тебе какое дело? — грубо спросил он. — Вали отсюда! — и выставил перед собой тяжелый китайский меч.

Незнакомец сделал вид, что не замечает его, хотя кончик меча колыхался в двух сун от его носа. Язаки это несколько обескуражило. Он мог одним движением кисти отсечь незнакомцу руку, но тот, кажется, ничего не замечал.

— Я пришел за своими вещами, — сказал он очень спокойно, отводя в сторону кончик меча.

— Откуда здесь твои вещи?! — неподдельно возмутился Язаки, повышая голос. — Откуда?! Я тебя не знаю. Вали! — и готов уже был ткнуть наглеца куда-нибудь в шею, чтобы завершить разговор, но не хотел заливать дом кровью.

— Зато я тебя знаю, — самоуверенно произнес незнакомец и как-то незаметно для Язаки очутился на середине комнаты. — Где он?

— Кто? — Язаки вынужден был повернуться.

В этот момент китайский меч показался ему самым бесполезным оружием, и Язаки обреченно опустил его. Что-то ему подсказало, что убить этого человека не так просто и что у него не хватит для этого духа.

— Мой шлем ямады.

— Почему он твой? — уже не так резко спросил Язаки, потому кое о чем начал догадываться.

— Потому что он принадлежит мне!

Тут Язаки признал в нем Бога Яма. Точно, немея, подумал Язаки, он. Он — Черный самурай, который скакал на невидимом коне. Но его же убил Натабура?! Наму Амида буцу!

— Ну, так где же?! — напомнил Бог Яма, видя, что его собеседник готов от ужаса лишиться чувств.

— Я его отдал... — пролепетал Язаки, роняя на пол меч.

— Кому?

— Этому... как его... — Язаки забыл. — Кадзану!

— Кадзан пропал, — ровным голосом сообщил Бог Яма.

— Он забрал ямады и ушел, — снова нашелся Язаки.

— Где же тогда Кадзан? — не поверил Бог Яма и прищурился.

Язаки еще больше стало не по себе. Он пожал плечами — мол, ничего не знаю, и незаметно прислушиваясь, надеясь, что каким-нибудь чудом вернется Натабура и избавит его от непрошеного гостя. Но Натабура мог заявиться не раньше вечера, а Афра как назло ушел с ним. Стало быть, надо рассчитывать только на себя.

— Ушел! — как можно более твердым голосом сказал Язаки. — Знать ничего не знаю.

— А за деньги?

— За деньги? — Язаки показалось, что он ослышался.

— За деньги!

— За деньги подумаю, — признался Язаки, не ощутив в голосе Бога иронию.

Действительно, когда он вспомнил о своем кровно заработанном богатстве, то засомневался — стоит ли упорствовать. Но я действительно не знаю, где этот демон. Что же придумать? — лихорадочно соображал он.

*Энго — летучие оборотни из промежуточных миров.

— Вот что, — почти миролюбиво сказал Бог Яма, — отдай мне ямады и сразу получишь половину своих денег. Вторую половину — за знак Ада. Верни и его!

Бог Яма не мог убить человека. Он мог извести его любым известным способом, кроме кровопускания. Но убивать Язаки не входило в планы Бога Яма. Язаки был для него слишком мелкой сошкой. Вот только помощник пропал. Да и я, дурак, подарил Черный Знак Ада — каба-хабукадзё. Он глядел на Язаки с плохо скрываемым раздражением. Нашел кому дарить! Такому уроду!

— Натабура сейчас вернется! — на всякий случай сообщил Язаки.

— Как вернется?! — оторопел Бог Яма. — Он что жив? Я же его убил?! — и понял, что проговорился. Он едва не схватился за голову. Теперь уж точно все пропало — если Язаки и Натабура пожалуются Богине Аматэрасу, то точно несдобровать. Догадались они! Догадались! Надо было срочно придумать что-нибудь такое, чтобы Язаки не заподозрил меня в коварстве.

— Ты чего, старик! — наглея, начал заводиться Язаки. — За такие речи!.. — он оглянулся на середину комнаты, где одиноко возлежал меч.

— Ладно, ладно, — едва сдерживая панику, сказал Бог Яма. — Оставь ямады себе. Заодно и каба-хабукадзё. Деньги я тебе верну. Но... — Бог Ямады сделал злорадную паузу. — Ты никогда не сможешь ими воспользоваться, ибо я все же тебя накажу.

— Ова! — воскликнул Язаки. — Ова! — и подался в самый дальний угол, едва не споткнувшись о злополучный меч.

Он бы с удовольствием сбежал и дальше, но бежать было некуда.

— Я тебя так накажу, — добавил Бог Яма, — что ты будешь помнить всю жизнь! Знай, отныне ты станешь человеком, лишенным честолюбия. И никогда не будешь думать о себе, а только о других людях. Ты будешь любить всех, но только не самого себя!

— Не хочу! — закричал Язаки. — Не хочу! Не буду!

Он выскочил на середину комнаты, чтобы схватить свой любимый китайский меч и зарубить этого страшного, подлого Бога Яма. Искромсать на кусочки, — чтобы он только замолчал, ибо сила его была в его голосе.

Но Бог Яма только громогласно рассмеялся:

— Ха-ха-ха!.. Стань пророком!!! Отныне и навсегда!

Язаки даже не успел произнести: 'Наму Амида буцу!', как лишился чувств. А когда очнулся, то Бога Яма в комнате уже не было, пахло только серой. Зато рядом стоял знакомый мешок с деньгами и драгоценностями. Язаки равнодушно посмотрел на него и даже из презрения пнул. Впервые в жизни деньги не вызвали в нем никаких чувств, кроме брезгливости. Зато я стал этим, как его, пророком, вспомнил он и ощутил странную, доселе непонятную гордость. Может, быть пророком тоже неплохо, подумал он. Надо попробовать! Надо ощутить себя в новом качестве. Он пробежался по комнате и едва не взлетел под потолок. Ох, хорошо, подумал он и принялся ждать Натабуру, которому с нетерпением все и рассказал.

Глава 7.

Верность бусидо

Кантё Гампэй все надоело. Ноги болели. Жена где-то на краю свет, дети еще дальше. И хотя деньги в конце концов доставили и они с Бугэй даже переехали назад в богатый район, настроение у него не улучшалось. Наоборот, день ото дня он все больше хмурился и с недовольством поглядывал на своего помощника. Бугэй оказался не только ленивым, о чем кантё подозревал еще на своей джонке 'Кибунэ-мару', но глуповатым, а главное — своенравным, что было хуже всего. Прежней власти над ним Гампэй уже не имел, и Бугэй пользовался этим, слушался его исключительно из-за денег, которые требовал при любом случае: на еду, на одежду, даже, имел такую наглость, — на то, чтобы пойти погулять в веселом квартале Ёсивара, который находился на юго-западе Киото. А так как веселый квартал закрывался в полночь, Бугэй дошел до того, что отсыпался в ближайшей канаве, а утром чуть свет ломился в ворота. Пару раз ему доставалось от охранников Ёсивара, но он вновь и вновь отправлял туда, спускать деньги кантё Гампэй. Кроме этого Бугэй пристрастился к местному лакомству — батату в сахарной пудре, и ел его в неимоверном количестве. Кантё Гампэй считал это баловством и детской забавой. Но давно махнул на Бугэй рукой и решил, что избавится от него при первом же удобном случае. Пока такого случая не представлялось.

Гампэй давно заподозрил неладное. Пять дней Бугэй шпионил за Язаки и ничего не нашпионил. Обмануть хочет, понял кантё. Думает, что я ничего не понимаю. Думает, что Гампэй старый, ничего не замечает. Ладно, пусть шпионит. Деньги я всегда сумею забрать. Куда он денется дальше своей деревни? Поэтому кантё Гампэй особенно и не беспокоился. А вот получить триста монет за жену субэоса Камаудзи Айдзу можно было попробовать. Верное дело. Для этого надо было всего-навсего возобновить знакомство с капитаном Го-Данго, который питал к госпоже Тамуэ-сан самые теплые чувства. Недаром он прожужжал о ней все уши. Через него можно было выйти, если повезет, и на Натабуру, а где Натабура — там и Язаки, а значит, и деньги. С этой целью кантё Гампэй отправился в харчевню 'Два гуся', где обычно околачивался капитан Го-Данго.

Прошел, день, два. За ним никто не пришел и не арестовал. Похоже, на этот раз все обошлось. Интересно, почему? — ломал голову капитан Го-Данго.

В тот вечер он был особенно хмур и пил, как последний бондарь. И все равно, несмотря на то, что после двенадцатого кувшина сакэ Гампэй стал незаметно выливать божественный напиток в реку, капитан Го-Данго оставался трезв как стеклышко. Гампэй не мог с ним тягаться.

Они сидели в веранде, которая углом выходила на реку Окигаву, над их столом свешивалась ветка кедра со смолистыми шишками, на другом берегу светились огни, по воде скользили лодки, и слышалось: 'Смот-ри-ри-и... смот-ри-ри-и...'

Ночной Киото был прекрасен. Пролился весенний дождь, и воздух был насыщен запахами цветов вишни и кедровых шишек. Но кантё Гампэй было все равно: в своей жизни он навидался столько больших и маленьких городов, что столица Мира не производила на него особого впечатления. Ему больше нравился Чанъань, но жить он в нем не мог, потому что китайцы точно так же не любили японцев, как японцы не любили китайцев.

— Нет, — говорил капитан Го-Данго, — я себе не так представлял свою жизнь.

— А как? — спросил кантё Гампэй в надежде разговорить капитана.

— Ха... Одно время я хотел командовать большой армией. Но меня предали, — он тяжело вздохнул, вспоминая прошлое.

Настоящее — это время, отпущенное на размышления, вдруг подумал он и был рад этому маленькому открытию.

— Ты еще молод, — сказал кантё Гампэй, — еще можешь наверстать. Это я стар, как гнилой канат. И то хорохорюсь. А ты... А-а-а... У тебя все впереди! Что ты!

Вряд ли это были честные слова, но кантё Гампэй сказал именно так. Возможно, в тот момент он говорил даже искренне, хотя давно утратил чувство справедливости, и честно говоря, его не волновали проблемы капитана. Он хотел лишь одного — обеспечить свою старость.

— Нет у меня жизни. Ни впереди, ни позади, — пробормотан Го-Данго, подзывая хозяина, чтобы принесли еще сакэ. — Погорячее, — попросил он.

Кантё Гампэй насторожился — сейчас проболтается о Натабуре! Он затаил дыхание. Трехдневные усилия наконец дали результаты.

— А что у тебя есть? — спросил он.

— Ничего — страшно пьяным голосом сообщил капитан Го-Данго.

Впервые за три вечера, которые они проводили вместе, капитан заметно опьянел. Они сидели с полудня, выпили немереное количество сакэ и съели множество самых разных блюд.

— Я любил женщину, но она оказалась женой другого.

— Кого же? — кантё Гампэй делано выпучил глаза.

Капитан Го-Данго вздохнул. Он вообще в этот вечер вздыхал чаще обычного.

— Моего друга Натабуры. Я понял, что у хорошего человека нельзя отбивать жену. Это не подобает самураю.

— Жену? — кантё Гампэй сделал вид, что еще больше удивился. — Какую жену?

Что-то ему подсказывало, что женщины в жизни не главное, что всему свое время и что в его возрасте больше заботятся о душе. Но этот вопрос был спорен, и кантё Гампэй никому не навязывал свою точку зрения. Но он мог понять собеседника и даже дать совет.

— Честно говоря, я пробовал, но у меня не получилось.

— Неужели она так хороша? Может, ты плохо пробовал? А она даже не подозревает.

Капитан Го-Данго тяжело вздохнул:

— Я даже ее украл, но это ни к чему не привело. Она отвергла меня.

— А Натабура?

— А что Натабура?! Он вправе убить меня в любой момент. Я в его власти. Зачем мне жизнь?!

— Он здесь, твой друг? — перешел кантё Гампэй к главному.

Казалось, большой и добродушный капитан Го-Данго даже не насторожился.

— Здесь, в городе. А где еще? — он потянулся к кувшину и разлил по чашкам сакэ.

В воздухе повис тонкий аромат трав, но ни капитан Го-Данго, ни кантё Гампэй этого не почувствовали. Они вливали в себя сакэ, как воду, не ощущая вкуса. Закусывать им уже не хотелось, хотя стол ломился от снеди.

Тема разговора переменилась, кантё Гампэй понадобилось некоторое время, чтобы снова повернуть его в нужное русло.

На самом деле, Го-Данго прикусил язык, испугавшись, что проболтался. Я что-то сказал о заговоре, тяжело вспоминал он, или не сказал? Точно он припомнить не мог. Мысли были тяжелыми, как горы Оу. Но самурайская жилка, которая жила в каждом из воинов субэоса Камаудзи Айдзу, заставила его изменить разговор.

— Все, — сказал он. — Пора идти.

Он вспомнил, что утром должен встретиться с Натабурой, а потом с Гёки. Эта мысль немного его отрезвила. Да и трезвел он прямо на глазах: только что движения капитана были размашистыми, но в следующую кокой стали более осмысленными. Здоровый, бугай, неприязненно подумал кантё Гампэй. Здоров. О Натабуре я так и не выяснил. А то можно было бы пойти ткнуть стражей в их дерьмо и заявить, что они не там ищут.

— Пойдем вместе, — предложил кантё Гампэй. — Я провожу тебя.

— Нет, — стараясь быть добродушным, произнес капитан Го-Данго. — Это я тебя провожу. Трактирщик, мы уходим! Давай наше оружие.

Прибежал хозяин заведения и, кланяясь, протянул каждому его дайсё. Рассовав мечи за оби, пошатываясь и добродушно хихикая, они вышли на берег реки. Перед входом в харчевню горели фонари. Ни кантё Гампэй, ни капитан Го-Данго не заметили, как следом за ними выскочила тень и растворилась в темноте ночи. Под ногами захлюпала весенняя грязь. Они брели, не разбирая дороги, и хитрый кантё Гампэй пытался разговорить капитана Го-Данго.

— Где твой друг живет? — спрашивал он.

— Не помню, — капитан делал вид, что по-прежнему пьян.

— Я отведу тебя к нему.

— Я сам кого хочешь отведу.

Так болтая, перебраниваясь и посмеиваясь, они выбрались на центральную набережную реки Ёда, перешли мост Макабэ и очутились в благородном квартале цветочников, которые трудились исключительно на императора и регента.

Наверное, рано или поздно их бы ограбили, но ночные воры, завидев гиганта, чей голос с рокотом разлетался по улицам, предпочитали искать более легкую добычу.

В отличие от своего бывшего начальника Макара Такугава, Досё не играл в нарды. Он презирал нарды, как старую и немодную игру. Зато увлекался го и умел раскидывать сети в ключевых точках. Одной из таких точек он считал капитана Го-Данго. Увидев его однажды, он понял, что за капитаном нужно следить круглосуточно. Однако уже вскоре ему доложили, что из трех человек, которые были выделены для этого, двое пропали бесследно, а один лишился рассудка и не мог объяснить, что же с ним произошло.

Одного Досё только не знал: в нардах один плюс два не всегда означает три, ибо качество порой превышает сумму. А это значило, что в жизни встречаются непонятные вещи. Он лично решил поговорить с подчиненным. Ему привели этого человека. Стражник забился в угол и глядел на Досё безумными глазами.

Досё это страшно заинтересовало. Он велел отдать стражника в руки монахов Великого Восточного Храма Тодайдзи, которые умели врачевать. Через пару дней ему доложили, что он умер, потому что, по мнению монахов, его душа устала.

— От чего? — удивленно спросил Досё и почему-то покраснел.

Ему ответили:

— Не от чего-то, а она просто постарела.

— То есть вы хотите сказать, что у молодого человека может быть душа старика?

— Да, такое бывает, если эту душу заставить поверить в странные вещи.

— Например, в какие? — иронично спросил Досё.

— Например, вернуть давным-давно умершего человека.

— А такое бывает? — скривился он.

— Бывает, если Боги сподобятся. Но во всем виноваты демоны, — добавили, подумав, они. — Только они властны над душами.

Здраво, подумал Досё и рассмеялся, но не верно. По своей натуре он привык считаться только с фактами. Его так учили. Он приказал узнать, умер ли кто-нибудь в семье стражника. Оказалось, что в семье стражника все живы и здоровы. Ну вот, решил Досё, значит, очередная чепуха. Правда, в тот вечер он почему-то побоялся один оставаться темноте и лег спать вместе с братьями и сестрами в большой комнате отчего дома. Долго ему еще чудилось, что кто-то стучит в стену и зовет его: 'Досё-ё-ё... Досё-ё-ё... выйди к нам...' В результате проснулся с тяжелой головой. Так вот, он задал себе один единственный вопрос: 'Что же увидел этот человек?' Для выяснения вопроса он решил самолично последить за капитаном Го-Данго. На второй день Досё заметил: капитана Го-Данго сопровождает странный человек. Он попробовал было его выследить, но даже у самых опытных его людей ничего не получилось: в квартале Хидзи на юго-востоке от Яшмового дворца он растворился среди пустырей и лачуг кожевников. Еще пару раз его пытались перехватить в городе, но он мелькал, как блеклая тень, и появлялся в самых неожиданных местах. Обыкновенный человек так быстро передвигаться не может. Демон! — решили стражники и стали бояться этого человека.

Досё же воскликнул:

— Оро?! Еще одна тайна! Люблю я тайны! Готовьте самых быстрых и ловких, — и покраснел от волнения.

Он начал строить планы, как выследить 'невидимку' — так он назвал этого ловкого человека, но его отвлекли странным сообщением: на площади Цуэ вещает неизвестный пророк.

— Пророк?! — удивился Досё. — А разве он не знает, что у нас пророчествовать запрещено? Идите послушайте, что он говорит. Если дает советы людям, как жить и что есть и покупать, пока не трогайте, если кликушествует, тоже не трогайте — пусть народ развлекается, а если упоминает имя императора или регента, выслушайте и тащите сюда. Мы с него живо три шкуры спустим и научим Божьей истине.

Но главной его заботой все же был капитан Го-Данго. Обычно день начинался с того, что капитан обходил все окрестные харчевни. Так как капитан был большим, можно сказать, огромным, он выпивал очень и очень много сакэ и иногда его покачивало, как дуб на ветру. Затем он усаживался в какой-нибудь особо понравившейся ему харчевне и пил уже до глубокой ночи. О таком распорядке дня ежедневно докладывали Досё. Досё рассудил благоразумно: заговорщиком не может быть человек, который с утра по неделям пьян. Но здравость суждений перевешивали три погибших стражника. За этим всем крылась тайна. Ее надо было разгадать.

Досё выбрал двоих: крепыша Цикири и индуса Чимондо. Короткопалый и приземистый Цикири обладал страшной силой. Торс у него был развит чрезмерно, от этого ноги казались короткими и кривыми. Но в драке он был страшен и своим не очень длинным катана мог искрошить человека в одно мгновение. Чимондо был прямой противоположностью. Высокий и гибкий, темный, как красное дерево, он мог прыгнуть почти на один тан, и оружие соответственно у него было короче — дубинка, которой он с легкостью ломал кости и пробивал черепа. Кроме дубинки Чимондо носил и обыкновенный катана. Но в этот раз Досё велел ему взять именно дубинку. Он уже составил план, в котором Чимондо отводилась главная роль.

Капитана Го-Данго они нашли еще днем в харчевне 'Горная сосна' в обществе старого знакомого — кантё Гампэй. Досё покачал головой: и этот туда же. Хотя какой из Гампэй заговорщик — скорее собутыльник.

Невидимку они не обнаружили — сколько ни пытались. Баттусай же их обманул: вымытый и прилизанный, как торговец средней руки, в круглой шапочке ами, с бородой клинышком и усами, кончики которых были опущены вниз, он совсем не походил на прежнего бродягу. Разве что настороженные глаза выдавали его. Но к глазам никто не присматривался. Баттусай сидел в сторонке, изображая любителя алкоголя, хотя за весь день едва выцедил три бутылочки сакэ. Он хорошо поел и ждал, что произойдет дальше. Пока капитан Го-Данго оживленно беседовал на веранде с пожилым, но резким и громогласным человеком, которого звали Гампэй.

Глубокой ночью они вышли из харчевни и, покачиваясь, двинули в ту сторону, где жил капитан Го-Данго. От паланкинов они отказались по одной-единственной причине — не было еще создано такого паланкина, в который бы поместился капитан Го-Данго, не говоря уже о носильщиках, которые вряд ли бы сумели поднять пьяное тело капитана.

Баттусай выскользнул из 'Горной сосны' на мгновение раньше, сел в паланкин и велел нести его на другой берег реки, полагая, что капитан Го-Данго направляется домой. Не потащится же он к кантё Гампэй в гости, рассудил Баттусай. Но на этот раз Баттусай совершил роковую ошибку. Вместо того чтобы свернуть на улицу Бунго и воспользоваться мостом Хоккайдо, который вел на север, капитан Го-Данго и кантё Гампэй пошли прямо. Их манили веселые огни за рекой. Там жили красивые девушки веселого квартала Ёсивара, и ничего что он уже закрыт. Можно побуйствовать и постучать в розовые ворота, и вообще, есть повод поразмяться.

Если бы капитан Го-Данго в этот момент мог здраво рассуждать, он бы пришел к выводу, что им еще здорово повезло, потому что, сами не зная того, они избежали ловушки, которую коварный Досё расставил как раз за мостом Хоккайдо. В эту ловушку и попал Баттусай, вовремя сообразив что к чему: два десятка человек он обнаружил сидящими вдоль темной стороны набережной. Ого! — воскликнул Баттусай и велел нести себя дальше. Через квартал он вышел и быстро вернулся к 'Горной сосне', но уже другим путем.

В этот время капитан Го-Данго уже стоял на коленях. Он не сообразил, что с ним произошло. Только что он шел, мирно беседуя с кантё Гампэй, и вдруг — уже в каком-то вонючем переулке и на коленях. Он успел подумать, что это проделки кантё Гампэй — ведь рядом никого не было, как тугая удавка легла на шею, и капитан Го-Данго захрипел.

— А теперь ты мне все расскажешь, — сказал кто-то прямо ему в ухо.

— А... — только и сумел издать звук капитан Го-Данго.

— Говори, собака, что вы задумали?!

Удавка затянулась так сильно, что Го-Данго на мгновение отключился и, как сквозь сон, услышал:

— Говори, а то убью!

Он попытался повернуться, чтобы увидеть обидчика, но холодная сталь коснулась горла под челюстью. И тогда он сказал:

— Извести вас.

— Кто?! Кто?!

— Я! — Глаза у капитана почти вылезли из орбит.

— Один?

— Нас много, — просипел капитан.

— Сколько?

— Две сотни!

Врет, с восхищением решил Досё, но складно.

— Отпусти его, — приказала он кому-то

Крепыш Цикири ослабил удавку, и дышать стало легче.

— Когда?

— На весенние праздники.

— А зачем ты убивал моих людей?

Капитан Го-Данго не знал, что ответить, и, помолчав, спросил:

— Чьих людей?

— Моих! — назидательно сообщил Досё. Только вышло это как-то уж очень наивно, и он покраснел. Чтобы сгладить неловкость, он пнул капитана Го-Данго: — Говори, ксо!

— Всех я — одним махом... — великодушно усмехнулся капитан Го-Данго.

Только тогда он почувствовал, что у него проломлена голова и что по спине течет кровь. Сволочи, подумал он, по больному затылку ударили. Он застонал, но не от боли, а оттого, что глупо попался. Больше ничего не скажу, решил он.

— Молодец! — похвалил его Досё. — А теперь рассказывай, кто у вас главный?

Досё лукавил. Он все знал, знал, что главный Гокё, что капитан Го-Данго его приятель, что они бывшие самураи субэоса Камаудзи Айдзу, и еще много чего. Но не знал, сколько всего заговорщиков, и пользовался моментом слабости гиганта, чтобы узнать как можно больше. После этого он хотел убить его, здраво полагая, что такой гигант, да еще и боевой самурай, не будет сотрудничать с городскими стражниками. Не зря он разработал хитроумный план, который, правда, едва не провалился: они втроем должны появиться в тот момент, когда капитан Го-Данго перейдет мост Хоккайдо и будет атакован основной группой стражников. Однако Го-Данго и кантё Гампэй свернули не туда, куда надо, и им троим: Досё, крепышу Цикири и индусу пришлось бежать за ними следом. Вот тогда-то и пригодился быстрый Чимондо, который догнал капитана Го-Данго и ударил своей дубинкой по голове. Удар был настолько силен, что любой другой человека сразу бы отправился в область за Луной, однако у капитана Го-Данго череп оказался очень крепким. Такие люди — цвет нации, с восхищением подумал Досё, жаль, что он на стороне врага.

Но Досё не учел одного: чем дольше он беседовал с капитаном, тем быстрее тот приходил в себя. Он даже незаметно попробовал крепость пут — они затрещали. После этого капитан ожидал, что удавка затянется сильнее, но этого не произошло — крепыш Цикири проморгал. И вообще, он оказался тугодумом — только и ждал команд начальника, а самостоятельно действовать не умел. В этот момент силы окончательно вернулись к капитану Го-Данго. Он даже протрезвел и краем глаза заметил стоящего невдалеке кантё Гампэй, который почему-то не убегал, а с безумным взглядом уставился на него. Капитан Го-Данго хотел крикнуть, чтобы тот позвал на помощь или сделал что-нибудь, но кантё Гампэй даже не шевелился. Он сильно испугался. И вообще он решил, что на них напали ночные бандиты. А когда услышал, о чем они спрашивают капитана Го-Данго, то сообразил, что это городские стражники. Еще он очень и очень хорошо понял — живым ему не уйти прежде всего из-за информации о готовящемся перевороте, которую он случайно получил. Однако в тот момент, когда капитан Го-Данго — сёки, бригадир пятой бригады тяжелой кавалерии, — с ревом поднялся с колен и, двинув плечами, разбросал троих стражников, Гампэй как-то не вполне уверенно замахнулся и, будто во сне, ударил того, кто ближе всех находился к нему. Им оказался индус Чимондо. И хотя удар вышел слабым, зато он точно попал в шейные позвонки. Чимондо подпрыгнул так, что его ноги мелькнули в воздухе, а затем рухнул и даже не шевельнулся. Кантё Гампэй с изумлением уставился на него и даже некоторое время рассматривал, пытаясь определить, жив ли индус. Дело в том, что кантё Гампэй никого никогда не убивал. Он всю жизнь провел на море, и хотя был грозен и скор на руку, но до убийства дело никогда не доводил.

Из задумчивости его вывел хрип капитана Го-Данго: на него налегли двое оставшихся стражников и пытались повалить. Крепыш Цикири висел на удавке и душил, душил, душил. При этом они не могли воспользоваться катана, потому что мечи у них были в ножнах, и чтобы выхватить их, надо было отступить на шаг, а капитан Го-Данго не давал им сделать этого шага. Одну руку он уже освободил и, прижав к своему огромному животу крепыша Цикири, мял его огромными ручищами. А Досё всеми доступными способами пытался помешать ему, то есть бил, пинался и даже кусался, при этом рыча и повизгивая по-звериному. Но чтобы он ни делал, все его усилия словно разбивались о скалу. В тот момент, когда Досё вспомнил о своем катана и схватился за рукоять, кантё Гампэй, воодушевленный быстрой победой над Чимондо, ткнул его своим вакидзаси со всей силы. Если бы он знал, что убивает всесильного начальника городской стражи, и убивает не просто так, а чуть-чуть подло — в спину, он бы этого ни за что не сделал — все-таки он был законопослушным капитаном джонки, а не бандитом. А так как на Досё не было никаких знаков отличия — ни гербов, ни форменной одежды, то не очень твердую руку кантё Гампэй ничто ни остановило. Он так и оставил в теле Досё свой вакидзаси, воткнутый по рукоять в спину. Захлебываясь кровью, Досё — начальник городской стражи, который не пробыл в этой должности и одной луны, — упал на землю и умер. Как и в первый раз, это произвело на кантё Гампэй неизгладимое впечатление — он оторопело уставился на упавшего, словно не знал, что человек умирает так легко и просто.

— Молодец! — похвалил его капитан Го-Данго, освобождаясь от удавки.

Крепыш Цикири валялся у его ног, как куча тряпья. Лицо Цикири было невозможно узнать: в пылу борьбы капитан Го-Данго оторвал ему нос, уши и обе губы.

— Ох! — только и сумел произнести кантё Гампэй.

Это его восклицание и услышал Баттусай, который так несся на шум сражения, что впервые в жизни запыхался. Однако он не кинулся помогать капитану Го-Данго освободиться от пут. Увидев, что грабители мертвы, он предпочел спрятаться в темноте. Но то, что он разглядел дальше, удивило его сверх всякой меры. Его удивил не изуродованный труп крепыша Цикири и не вакидзаси, точащий из спины начальника городской стражи, а то, что на его глазах сделал капитан Го-Данго. Еще не придя в себя и слегка пошатываясь, он приблизился к своему собутыльнику и произнес странную фразу:

— Прости меня, ты не должен был ничего слышать! — а затем одним движением огромных волосатых рук свернул ему шею.

После этого он, не оборачиваясь, пошел домой.

И хотя Баттусай привык ко всему и навидался всякого, поступок капитана Го-Данго показался ему диким и необузданным. Затем он, подумав, нашел этому поступку одно единственное объяснение: должно быть, кантё Гампэй узнал нечто такое, что знать не полагается. А я что-нибудь слышал? — сам себя спросил Баттусай. — Нет, ничего не слышал, ну и хорошо.

* * *

Вечером Натабура с Афра возвращались домой. Заходящее солнце освещало дорогу, которая шла вдоль полуразрушенной каменной стены. Слева тянулся глубокий овраг, заросший плющом. Цветущие ветви сакуры и яблонь склонялись над самой головой. Весенние запахи напомнили прежние счастливые дни в горах Тибета. Первое, что вылезло из-под снега — огромные желтые цветы, которые пахли, как розы. Я рвал их по утру, в тумане, когда еще все спали, вспомнил он, и приносил Юке. А потом мы пришли в Лхасу, и я накупил ей красных лент к празднику Демонов. Он считал дни до того срока, когда увидит ее. Выходило, что никак не раньше, чем через сэкки. Как долго, вздохнул он. Прошлое казалось ему странным — оно жило своей, непонятой, непостижимой жизнью. Осталась лишь память — узкая тропинка воспоминаний, незаметно источающаяся изо дня в день. Как грустно, что ты рано или поздно забывает какие-то детали, рассуждал он. Я забыл ее лицо и голос. Юка, где же ты?

Вдруг странный шорох послышался из-за стены. На мгновение раньше глухо заворчал Афра. Он поднял морду и уставился на розовую ветку саккуры, которая раскачивалась все сильнее и сильнее.

— Стой! — приказал Натабура, и они замерли. Афра подался назад и наступил ему на ногу.

Шорох прекратился. Зато ветка качнулась еще сильнее. Но Натабура знал этот фокус с веревкой и парой колышков и не двинулся с места.

— Выходи! — крикнул он, однако за оружие не взялся. Что-то ему подсказало, что ничего серьезного не произойдет, да и годзука всегда готов был вовремя оказаться в руке. Он даже шевельнулся на груди, реагируя на мысли Натабуры, и стал теплым — верный признак волнения, которое передавалось и ножу.

На тропинку легко, как обезьяна, соскочил человек в хламиде и, не поднимаясь с колен, протянул двумя руками тэкко — кастет с месяцеобразным лезвием.

— Хочу умереть! — громко произнес он, не поднимая головы.

Натабуре хорошо было видно, как на шее у человека напряглись мышцы — он ждал удара.

— Зачем? — спросил Натабура, с трудом удерживая Афра, который, конечно же, не мог стерпеть того, что кто-то загородил им дорогу. В горле у пса от ярости клокотало, а из пасти текла слюна.

— Очень прошу! Я не достоин жизни!

— Это решают Боги, — ответил Натабура, узнав Баттусая.

— Я следил за тобой, — признался тот, не поднимая головы.

— Я знаю.

— Я хотел убить тебя!

— Это я тоже знаю.

— Убей меня!

— А ты попробуй сам, — предложил Натабура. — Кими мо, ками дзо!

— Хорошо!

Баттусай одним движением разорвал кимоно, обнажив мускулистую грудь, и размахнулся, чтобы ударил себя в шею.

— Стоп! — Натабура ловким движением перехватил руку с тэкко и внимательно посмотрел Баттусаю в глаза. Были они бездонные и отчаянные. — Что ты хочешь?

— Умереть от твоей руки!

— Мне твоя смерть не нужна, — Натабура отпустил, испытывая его. — Уходи!

— Убей меня. Я не перенесу такого презрения!

— Я тебя не презираю, — возразил Натабура.

— Тогда возьми меня к себе в ученики!

— В ученики? — Натабура удивился. — Я еще слишком молод, чтобы быть учителем, — спокойно ответил он.

— Что же мне делать? Я хочу стать таким, как ты.

Натабура помолчал:

— Я знаю, что ты охраняешь капитана Го-Данго.

— Да.

— Кто тебя нанял?

— Я не могу сказать. Я дал клятву.

— Как я могу доверять человеку, который мне ничего не рассказывает? — испытующе спросил Натабура.

— Я тебе все о себе расскажу, кроме того, что охраняется клятвой.

— Похвально, — согласился Натабура. — Но если ты возжелаешь убить себя, мы ведь с тобой расстанемся.

— Клянусь, это я от отчаяния.

— Ладно, я подумаю, — сказал Натабура. — Завтра я встречаюсь с капитаном Го-Данго. Как я понимаю, ты будешь где-то рядом. Я подам тебе знак: если беру тебя в ученики — разрежу яблоко и отдам половину капитану, если же я этого не сделаю, больше ко мне не подходи.

— Я согласен, господин, — Баттусая коснулся лбом земли в знак высшего почтения.

— А теперь дай нам пройти.

Баттусай ловко, как кошка, прыгнул и исчез за стеной, словно его и не было.

— Ну что скажешь? — спросил Натабура, и Афра поднял на него умные большие глаза. — А?

Афра вильнул хвостом.

— Он мне тоже нравится, — сказал Натабура. — Есть в нем что-то, похожее на преданность. Только надо повременить. Сразу такие дела не делаются — ошибиться можно.

Афра снова вильнул хвостом и даже повел крыльями — что означало одобрение. И они пошли домой, и снова Натабура хотел предаться мечтам о прекрасной рыжеволосой Юке, но в голову почему-то лезли мысли о Баттусае. Правильно ли он сделал, подарив ему надежду? И могу ли я иметь ученика, если сам еще ученик? Надо поговорить с учителем Акинобу, решил он.

Язаки дома не было. Зато учитель Акинобу хозяйничал вовсю: приготовил ужин и убрал в доме. Он протянул Натабуре записку:

— Тебе.

'Не жди меня. Я в храме Каварабуки. Когда вернуть, не знаю. Твой друг Язаки'.

— Ова! — воскликнул Натабура. — А я на него рассчитывал!

— Зря старался, — ответил учитель Акинобу.

— А давно пропал? — спросил Натабура, освежая лицо и руки в тазу с водой.

Конечно, боец из Язаки был аховый, но кое на что он годился, и силой его Бог не обидел. Жаль, подумал Натабура. Жаль Язаки.

— Он вещает на ступенях храма Каварабуки. Я ходил смотрел: много народа. Дарит всем надежду.

— Он говорит неправду? — спросил Натабура, все еще испытывая необъяснимое чувство тоски.

— Кому как.

Акинобу жил неподалеку и когда приходил в гости, наряжался самураем — в дорогое кимоно и камисимо. А белый посох сменил на великолепный комплект дайсё. Цвет его ножен был темно-синим, что означало спокойствие духа.

— Вещает, — согласился Натабура.

— А ты как думал, — усмехнулся Акинобу, накрывая стол к ужину. — Он теперь пророк. Он мне так и сказал: 'Ухожу в пророки'.

— Честно говоря, не представляю Язаки в качестве пророка, — фыркнул Натабура. — Какой из него пророк?

Ему почему-то хотелось, чтобы Язаки вернулся домой. Без него он потерял уют, а жить стало чуть-чуть неустроенней. А еще Натабуре не хватало вечного балагурства друга.

Учитель Акинобу только пожал плечами: мол, и сам теряюсь в догадках, но кто бы мог подумать?

— Чего на него нашло, не знаю?

— Кажется, я вспомнил, — признался Натабура, — Язаки что-то об этом рассказывал. О каком-то незнакомце.

— Кстати, это твои деньги? — учитель Акинобу показал в угол, где торчал мешок. — Там целое состояние.

— Наверное, Язаки, — пожал плечами Натабура.

— Значит, выдурил все-таки.

— У кого? — спросил Натабура, набив рот. Он с утра, как и Афра, ничего не ел. — У кого можно столько денег выдурить?

— Известно у кого. У одного незнакомца — Бога Яма.

— У Бога?! — не поверил Натабура и перестал жевать.

У Афра изо рта упала большая, длинная нитка слюны.

— У Бог, у Бога, — подтвердил Акинобу. — А вообще, это деньги кантё Гампэй. Он их получил за хирака. Плохо, что Боги до сих пор вмешиваются в наши дела.

— Ай да Язаки... — с восхищением произнес Натабура. — Ай да Язаки. Помню-помню, точно он говорил о Боге. Но, честно говоря, я не поверил.

Если бы Натабура знал, что он зря смеется, что ему еще придется столкнуться с Богом Яма при самых тяжелых обстоятельствах, он бы, наверное, так не веселился.

В тот вечер, перед сном, они поговорили о Баттусае.

— Надо его проверить, — сказал Натабура.

— Вот в деле и проверишь, — посоветовал учитель Акинобу. — Только до поры до времени ничего не говори о восстании.

— Я все понял, сэйса.

— Ну а если понял, ложись спать.

И они подушили свечу.

Немного жестоко, подумал Натабура о Баттусае, ворочаясь на постели, но другого пути нет.

Все ночь Афра куда-то бежал во сне, дергая лапами, просыпался и менял место лежки. Но Натабура давно к этому привык и проснулся свежим и бодрым.

* * *

На следующий день капитан Го-Данго открыл ему страшную тайну.

— Ну что? — спросил Го-Данго да так громко хлопнул себя по коленям, что за соседним столиком оглянулись, а хозяин харчевни поинтересовался, не надо ли еще что-нибудь принести.

— Тихо. Тихо, — успокоил Натабура разволновавшегося Афра, который еще долго бухтел под столом и косился в сторону харчевника, который, несмотря на свою толщину, носился по помещению как ветер. Чем-то он напоминал Натабуре харчевника Мурмакаса из страны Чу.

— Ну? — Го-Данго немного смутился своей горячности и вопросительно посмотрел на Натабуру.

Натабура думал о Язаки и надеялся, что с ним ничего не случилось и что рано или поздно он вернется домой. Площадь Цуэ была пустынна, а ворота храма Каварабуки — плотно закрыты. Собственно, только в надежде увидеть друга они с учителем Акинобу и пришли сюда, рискуя попасться на глаза шпионам городской стражи. Капитан же Го-Данго, похоже, ничего не боялся. Он вел себя шумно, был весел и подвижен. Заказал себе цыпленка и тут же его съел, запив двумя кувшинами красного соргового вина. И наверное, съел бы и выпил еще немало, да надо было уходить.

— Выступаем, что ли? — осведомился Натабура, между делом поглощая порцию рыбы, не забывая однако и об Афра, который, как обычно, устроился у его ног и только и делал, что открывал пасть и лениво глотал кусочки. Без Язаки он тоже скучал, хотя они вечно ссорились.

— То, что я сейчас скажу, не должно тебя напугать.

— Ты со мной, с как девицей из квартала Ёсивара, — усмехнулся Натабура.

— Я знаю, что ты смелый человек, но должен предупредить, что дело сложное и опасное, и неизвестно, каким боком оно выйдет.

Странный человек, с иронией подумал Натабура. Где ты был раньше? Я уже слово дал. Впрочем, отступать он не собирался, полагая, что для этого Богиня Аматэрасу и наградила его хаюмадзукаи, только как она проявится, в каком качестве, Натабура не знал, даже не мог предположить. Это-то его и настораживало, и волновало одновременно. Но пока никаких знаков Мус он не замечал. Значило ли это, что все идет так, как надо? А вот в этом он не был уверен.

— Оно пойдет так, как мы задумали, — сказал он. — Если просить у судьбы какой-то дар, ты его получишь, но если сомневаться, то Боги не будут знать, чего ты конкретно хочешь. Если же ты ничего не хочешь, то ты ничего и не получишь.

— И все-таки? — настырно спросил капитан Го-Данго, ковыряя косточкой в зубах и пропуская мимо ушей рассуждения Натабуры.

Натабура еще никогда не встречал такого беспечного капитана.

— Предупреждай, — он приготовился к худшему, но то, что он услышал, его абсолютно не удивило, а наоборот, развеселило.

— Ты нам нужен, потому что ты один имел дело с воинами из обожженной глины.

— Кими мо, ками дзо! Вон в чем дело! — невольно рассмеялся Натабура и подумал, что, должно быть, Богиня Аматэрасу все предусмотрела: и с хаюмадзукаи — божественной силой, и даже с появлением Баттусая. Интересно, еще с чем? Чего я не знаю? Положим, мы с хирака справимся. Он задумался. Жуткая тайна маячила перед ним.

— Ну да, — явно с облегчением согласился капитан Го-Данго. — Наши-то с ними не сталкивались. Честно говоря, многие боятся.

— Главное, быть половчее. А кто тебе рассказал? — полюбопытствовал Натабура.

Капитан нехотя пробормотал, отвернувшись в сторону:

— Кто рассказал, того уж нет в живых... — и тяжело вздохнул.

Конечно, он имел ввиду кантё Гампэй. Теперь по прошествии нескольких дней он жалел, что убил его. Можно было что-нибудь придумать, подержать его где-нибудь до восстания, корил он себя. Или уговорить молчать. На худой конец, дать денег. Но с другой стороны риск слишком велик, а тайна переворота не принадлежит мне лично. В общем, капитан Го-Данго оправдывался, как мог, и все равно не находил душевного спокойствия. Его даже днем преследовали удивленные глаза кантё. Капитан Го-Данго не привык убивать вне поля боя. В глубине души он был сентиментален и влюбчив.

Пока капитана Го-Данго печалился, Натабура успел оглядеть площадь: на крыльце храма собиралась толпа. Должно быть, ждут Язаки? Баттусая нигде не было видно. Неужели передумал, усмехнулся Натабура. Он вспомнил, как в дивной стране Чу капитан по имени Аюгаи, который был кабутомуши-кун* каппа Субэоса, тоже клялся в верности, но потом предал в самый ответственный момент с легкостью бездушного человека и едва всех не погубил. Тогда-то ему, Натабуре, и пришлось убить рыжего Бога Ван Чжи.

*Кабутомуши-кун — человек жук.

— Для верности надо запастись тяжелым оружием, — пояснил Натабура, не замечая состояние капитана Го-Данго. — Хотя они только вначале твердые, как камень, а потом становятся, как все люди. Тогда с ними с одной стороны легче, а с другой труднее — ловкость приобретают.

— А что взять-то?

— Масакири, например, из расчета два масакири на одного хирака. Живучие они, как и все мертвецы, хотя и неповоротливые. Хороши будут также тяжелые китайские мечи. Ну и наши катана. Пригодится и канабо.

— А против собак?

— Ганива? Нет, этих до конца придется бить чем-нибудь тяжелым. Они мягкими не становятся. В основном они останавливают человека, а потом уже налетают хирака. Сколько хирака-то?

— Тысяча.

— Тысяча?.. — озадаченно произнес Натабура. — Хоп! Хе!

Он был озадачен.

— Ну и обыкновенной охраны хватает: по сотне человек у передних и задних ворот.

— А сколько наших?

— Сорок семь.

— Сорок семь, — как эхо повторил Натабура. — Хоп! Хе!

Он еще больше озадачился и внимательно посмотрел на капитана — не шутит ли? А капитан в свою очередь посмотрел на него — не испугался ли? Не похоже. Только на лице у него возникло такое выражением, словно он что-то подсчитывал в уме.

— С учетом двоих погибших, — добавил Го-Данго. — На нашей стороне только внезапность и везение.

— И времени нет?

— Времени нет, — согласился капитан Го-Данго. — Они нас ждут на праздник благодарения за первый рис лета. Тогда соберутся все: и регент, и оба его сына. Если кого-то из них упустим, то сам заговор потеряет всякий смысла.

— Значит, нужны еще люди, — сказал Натабура, беря из вазы яблоко и разрезая его на две части. Одну он надкусил, а вторую протянул капитану.

— Нужны. Но где их взять?

— Ага! — почему-то с облегчением воскликнул Натабура. — Вроде одного нашел. — Он поднял глаза на дерево. Как я раньше не разглядел: Баттусай прятался в ветвях ближайшего дуба. Если бы не разрезанное яблоко, он бы не шевельнулся.

— Кто он?

— Мой ученик.

Об учителе Акинобу он решил не говорить. Акинобу они примут безоговорочно. А Афра тем более. Кого из людей не приводил в изумление медвежий тэнгу?

— Завтра, — сказал капитан Го-Данго. — На закате. Приходи сюда. Я буду ждать. Все обсудим.

Капитан Го-Данго поднялся и ушел. Впервые за много дней вслед за ним не скользнула тень Баттусая.

— Господин, я так рад! Что мне делать?

Баттусай стоял за баллюстрадой, и Натабура видел только его сияющие глаза. Боже, неужели и я таким когда-то был?

— Не называй меня господином. Говори просто 'сэйса'.

Как он соскользнул с дерева, Натабура не заметил, а ведь он всего лишь на мгновение переключил свое внимание на уходящего капитана Го-Данго. Впрочем, прочь чувства. Дело — прежде всего!

— Да, сэйса.

— Завтра после полудня придешь ко мне.

— Да, сэйса, приду! — радостно воскликнул Баттусай.

— Знаешь, где я живу?

— Знаю, знаю.

— Тихо! Тихо-о-о... Никто не должен понять, что мы знакомы.

— Да, сэйса, — радостно произнес Баттусай и исчез.

Натабура пригляделся: на площади Цуэ уже собралась огромная толпа. Знакомый голос вещал:

— Если я пришел от Бога, и вы мне сказали: вот Бог! Я скажу вам, что вы ошиблись: я всего лишь уста его! Я блаженный, ибо я знаю, что он даст вам — счастье!

— Все дело в том, — услышал Натабура и оглянулся: рядом с ним незаметно появился учитель Акинобу, — что если бы Бог Яма услышал его речи, он бы лишил его силы пророка.

Понесло дурака, неприязненно подумал о Язаки Натабура.

— Это еще опасней, чем я думал.

— Не опасней, чем участвовать в заговоре.

До этого момента учитель Акинобу сидел в самом дальнем и темном углу харчевни. Афра несколько раз норовил улизнуть к нему, но Натабура не пускал. Люди за соседними столиками куда-то ушли. Похоже, они сидели здесь ради Язаки. Харчевня быстро опустела. Хозяин подошел и тяжело вздохнул:

— Уже второй день так. Народ мрачный ходит, но слушает.

Харчевник был толстый и жирный. Телеса выпирали из-под одежды, белые, как тесто.

— А что, правду говорит? — спросил Акинобу совершено бесцветным голосом, чтобы только не возбудить подозрение в насмешке.

— Еще какую, — испуганно ответил толстый харчевник. — В былые времена за такие речи... — он испуганно замолчал и убежал на кухню, где что-то громыхнуло.

— Сэйса, так почему Бог Яма лишил бы его силы? — спросил Натабура.

— Потому что богоподобными становятся те, кто пуст, как разорванный мешок, кто не глаголет на площади, а познает истину в одиночестве и молчит до самой смерти. Мы его сегодня на этом и проверим. Недаром Миры разделены.

— А как познается истина другими, обделенными? — Натабура кивнул на площадь.

— А никак, вопрос из вопросов. Бог не может никого удовлетворить, ибо Он уже в каждом.

— Так что лучше: молчать или говорить? — спросил Натабура, потеряв терпение и на мгновение забывая, что перед ним учитель Акинобу.

— Каждый выбирает сам.

Они вышли из харчевни и приблизились к храму. Язаки разошелся не на шутку. Он выкрикивал вещи, за которые обыкновенному смертному в лучшем случае отрубали голову, а в худшем — с живого сдирали ли кожу. Наконец он их увидел и, незаметно кивнув, пригласил следовать за собой. Они прошли через храм в жилые помещения. На подстриженной лужайке монахи предавались сатори*. На деревьях сидели птицы с длинными хвостами и кричали кошачьими голосами.

— Мы пришли узнать, что делать с твоими деньгами? — сказал Натабура, все еще находясь под впечатлением речей Язаки. А ведь новоявленный пророк говорит правду, — удивился Натабура. Откуда он ее нахватался? Никогда не замечал у Язаки острого языка. — Ты ли это, Язаки? — спросил он.

— Я, я, — засмеялся Язаки. — А деньги возьмите себе.

— Вот как! Ова! — удивился Акинобу.

Афра — простая душа, как всегда, полез целоваться. Видать, он тоже почувствовал, что видит Язаки в последний раз. Он завалил его на футон и тщательно облизал лицо. Язаки терпеливо сносил издевательства.

— Но они не наши, — возразил Натабура, оглядываясь на учителя, который внимательно смотрел на Язаки.

Казалось, он ищет ответа на свои вопросы.

— Если я возьму какое либо добро для себя, то только от заблуждения, будто есть мое, или что я — Бог, но я не Бог, так зачем же мне чужое? — очень просто произнес Язаки, выбираясь из-под Афра. Он даже хихикнул так, словно все еще оставался другом Натабуры.

Натабура удивился:

— Это что, твои собственные мысли или ты цитируешь сутры?

— Мои... — вздохнул, отдуваясь Язаки — Афра был силен и когтист. На физиономии Язаки уже красовалась длинная полоса от его лапы.

— И давно ты так? Я тебя не узнаю, — признался Натабура.

Язаки говорил о таких вещах, которыми совсем недавно абсолютно не интересовался, ведь, как известно, Язаки был большим специалистом пожрать, но никак не долго думать, тем более о высоких вещах. Стало быть, одно из двух: или Язаки спятил, или его действительно посещал Бог Яма — тогда он тоже спятил и надо спрашивать с этого Бога. Но где его найдешь? Да и можно ли с Бога спросить?

— Давно, но я скрывал, — скромно признался Язаки, трогая лицо, но по привычке не смея грубо оттолкнуть Афра. — Мною владела гордыня. Я хотел... Я знал, что во мне скрыты силы.

— Какие? — насмешливо удивился Натабура и огляделся. Комната была маленькой, скромной и темной. В одном углу находилась постель, в другом стоял ночной горшок, да между ними лежала тонкая циновка, на которую они с учителем Акинобу сели. Сквозь узкое окно, затянутое рисовой бумагой, вместе с прохладой сада едва сочился свет. Натабура подумал, что последние два года они жили не лучше, но в любом случае монастырь Курама-деру на озере Хиёйн, предпочтительнее, чем эта темная, как подвал, келья. Вещал бы там себе и вещал. Правда, для кого? Для местного каппа Мори-нага или для его лягушек?

*Сатори — просветление.

— Гордыня? Что-то я не помню, — насмешливо сказал учитель Акинобу. — Ты просто упрямый.

— Я не упрямый, — терпеливо, как полоумным, стал объяснять Язаки. — Просто отныне я всегда прав.

— Он прав! Ишь ты! — покачал головой учитель Акинобу. — Хитро!

Это было покушением на его права учителя. Но, честно говоря, Акинобу не считал Язаки своим учеником, скорее, он признавал его другом Натабуры, поэтому и возился с ним, обучая самурайскому делу. И все-таки ему сделалось немного горько — ему показалось, что Язаки чуть-чуть, но все же предал его, ведь вольно или невольно он вложил в Язаки частичку своей души.

— Нет, похоже, на этот раз все серьезно, наш Язаки сошел с ума? — предположил Натабура и подмигнул Язаки, чтобы тот не обиделся.

— Сэйса, вам только кажется, потому что вы знали меня другим, — пояснил Язаки. — Я блажен. Я блажен душой и телом. Мне больше ничего не надо.

— Кто же над тобой так поиздевался?

Язаки наконец справился с Афра и подался к ним.

— Только никому... — попросил он, — и распахнул кимоно: на груди висел каба-хабукадзё — Черный Знак Ада.

— Я же тебе говорил, — сказал учитель Акинобу, обращаясь к Натабуре, — это все влияние Бога Яма.

— Да, он мне подарил каба-хабукадзё, — похвастался Язаки. — Отныне я наделен силой.

— Ты пойдешь с нами? — спросил Натабура, потому что ему надоело пустое бахвальство друга.

Язаки вздохнул так, словно ему было очень и очень чего-то жаль:

— Я бы хотел остаться. Я чувствую, что здесь мое место, и я нужен людям.

Натабура хотел возразить, что все это смахивает на большую глупость, но промолчал: кто знает, где правда, а где нет, подумал он, и что хорошо, а что плохо.

— Через пол-луны нас здесь не будет, — сказал учитель Акинобу. — Если надумаешь, ворота монастыря Курама-деру для тебя всегда открыты.

— Спасибо, сэйса, вы всегда были великодушны.

— Будь осторожен, сын мой, — ответил учитель Акинобу, — помни, что иногда императоры заставляют своих слуг делать сэппуку.

— Я знаю, что проживу до ста десяти лет и умру в окружении внуков и правнуков, — кротко улыбнулся Язаки.

— Ну что же, — поднялся учитель Акинобу. — Вольному воля. Будем прощаться.

Они обнялись. Язаки прослезился:

— Пошел бы с вами, да не могу...

— Ладно тебе, — сказал Натабура, — увидимся еще.

Афра лизнул Язаки на прощание руку. Учитель Акинобу сказал:

— Будь осторожен.

И они ушли. Если бы они задержались на две-три кокой, то оказали бы свидетелями того, что под темные, мрачные своды коридора, посередине которого находилась комната Язаки, быстро вошли две группы людей. Одна в малиновых кимоно с красными ножнами — люди императора Мангобэй. Другая — в зеленых кимоно и с изумрудными ножнами — люди регента Ходзё Дога. Они бросились навстречу друг другу. Наиболее горячие из них обнажили катана, которые сверкнули в сумраке, как холодные молнии. Казалось, стычки не избежать, но как только две группы столкнулись у двери комнаты Язаки, последовали команды, катана были вложены в ножны, а люди регента почтительно склонили головы, ибо кюнин* в малиновом кимоно показал знак императора, хотя и без этого было ясно, кто они. Будь на месте офицеров кто-нибудь званием постарше, знак императора мог и не возыметь действия — ведь власть императору принадлежала лишь формально. В данном случае старшие офицеры соблюли этикет. Да и сечь друг другу головы из-за какого-то непонятного пророка никто не желал, хотя глаза с обеих сторон горели и метали молнии, а черные усы грозно шевелились, как у тараканов. Просто одной стороне повезло, а другой нет. Так или иначе, но Язаки на этот раз остался жив.

* Кюнин — старший офицер.

Кюнин регента признал, что они опоздали. Правда, у него был приказ: при невозможности притащить новоявленного пророка в Нефритовый дворец зарубить его без суда и следствия.

У кюнин императора приказ был противоположного толка: доставить пророка, о котором твердила вся столица, со всеми почестями пред ясными глазами Мангобэй, который возжелал поговорить с ним по душам.

Дело в том, что обоим, и императору Мангобэй, и регенту Ходзё Дога, поступила одна и та же информация, источником которой были не только городские стражники, но и различные шпионы. Так как Язаки не был искушен в политике, то по простоте душевной объявил перед толпой о скорой смене власти, о чем он якобы узнал от Богов. У обоих дайнагонов: императорского Муромати и регентского Сюй Фу началась паника. Если дайнагон Муромати хотел узнать как можно больше о готовящемся перевороте, а потом уже по закону казнить пророка, то Сюй Фу считал, что ему все известно о заговорщиках и лишние слухи крайне вредны. Он даже знал дату, на которую назначен переворот — праздник благодарения за первый рис, который праздновался девятого числа пятого месяца. В этот день по традиции императорская семья выходила к народу, дабы помолиться вместе с ним и возблагодарить Будду за ниспосланное изобилие. Весна оказалась дружной, и урожай обещал быть богатым. Дайнагон Сюй Фу исходил из принципа букёку* — любой пророк может воздействовать на судьбу. Отсюда и различная реакция на пророчество бедного Язаки.

В сопровождении двойной охраны Язаки вышел во двор храма, где стояли два паланкина. Одни — малиновый, расписанный райскими птицами, другой — зеленый с изображением цапель в тростнике. Вместо зеленого паланкина больше бы подошел черный, тюремный, с решетками на окнах.

В этот момент произошел инцидент, который стоит жизни одному из банси регента. Не успел Язаки дойти до паланкина, как банси, который находился ближе всех к Язаки, по тайному сигналу кюнина регента выхватил катана и бросился на пророка. Видно, кюнин регента все же счел необходимым любым способом выполнить приказ своего начальника — дайнагона Сюй Фу. Он даже готов был пожертвовать одним из своих младших офицеров, с тем, чтобы в случае разбирательства списать на его горячность последствия инцидента. Однако банси в малиновых кимоно были начеку. Для того чтобы убить Язаки, банси регента должен был пробежать не меньше трех шагов. Он пробежал только два. Меч его уже сверкнул, как луч солнца, отразив голубое небо и зеленеющие деревья над крышами храма, готовый обрушится на голову бедного Язаки, который, ничего не подозревая, спешил к заветному императорскому паланкину. Но в следующий момент банси регента оказался истыканным двумя десятками коротких тяжелых стрел. По меньшей мере, три их них попали ему в голову, а одна — в глаз. Он рухнул к ногам Язаки, окропив траву кровью в радиусе пяти кэн. Бедный Язаки был обрызган кровью с ног до головы и задал такого стрекача, что, как молния, влетел в паланкин и забился в угол. Ошибка офицеров регента заключалась в том, что они не разглядели под одеждой императорских офицеров короткие арбалеты, и в том, что они пренебреги третьим правилом кодекса самурая: 'Никогда не считай врага глупее себя'. А так как они служили регенту, то невольно думали, что они самые умные, прозорливые и опытные.

Оба отряда ощетинились катана, но не бросились друг на друга, ожидая команды, однако команды не последовало. Кюнины быстро взвесили все 'за' и 'против'. Стычка между людьми императора и регента могла быть истолкована превратно и привести к непредсказуемым последствиям, а у кюнинов не было на то полномочий. Одно дело просто казнить нечестивца пророка, а другое устроить кровавую стычку в центре столицы да еще в храме Каварабуки. Поэтому кюнины рассудили здраво: овчинка выделки не стоит. Между тем, Язаки затолкали в малиновый императорский паланкин, и императорские же носильщики побежали так быстро, как только умели — лишь белая пыль клубами поднялась вслед за ними. Стоило им скрыться за воротами храма Каварабуки, как обе стороны посчитали конфликт исчерпанным и, пятясь, отступили, внимательно наблюдая друг за другом. При этом были высказаны оскорбления в адрес той и другой стороны, которые позднее будут поводом к стычкам, и где-нибудь на окраине рано или поздно обнаружится труп не только кого-то из банси, но, быть может, и кюнинов. Императорские офицеры еще некоторое время постояли в воротах храма, пока не убедились, что паланкин невозможно догнать, а затем устремились следом по пустынным улицам города, население которого, наученное горьким опытом, успело в ужасе разбежаться по подворотням и окрестностям. Банси регента, который пожертвовал собой, бросили во дворе храма, забрав лишь его оружие. Язаки еще не успели донести до Яшмового дворца, как из келий стали выглядывать монахи. Они робко спустились во двор и унесли банси, чтобы отрезать ему голову, обмыть ее, оплакать и со всеми почестями предать вместе с телом земле.

*Букёку — скрытое влияние на судьбу или какое-либо явление.

Вначале Язаки подскакивал в паланкине, как гуттаперчевый мячик, не зная, за что хвататься и что думать: может, везут, чтобы возвысить, а может, чтобы казнить самой мучительной смертью, какая есть на свете. Язаки сотни раз умирал от страха и только и твердил охранительную молитву: 'Кими мо, ками дзо!' Перед глазами у него все еще стоял бедный банси, истыканный стрелами. Язаки отвык от самурайских жестокостей, и ему хотелось спокойной и уютной жизни. По наивности своей он даже не мог понять, почему вокруг него поднялась такая суета. И все-таки ему казалось, что ничего плохого не случилось и не случится.

Затем тряска уменьшилась, и его уже несли нежно, как ребенка, охраняя не хуже, чем знатного хидзири*, и наконец принесли в Яшмовый дворец, где он предстал пред строгими очами императорского дайнагона Муромати.

— Ты ли осмелился говорить плохое о нашем дорогом друге регенте Ходзё Дога?

Язаки понял, что попал впросак. На самом деле он не говорил напрямую о регенте, даже не упоминал его имени. Однако он понял, что это не спасет его живота. В ужасе он подумал, что еще можно все объяснить, он не знал, как начать, и стоял, выпучив глаза.

Мысль о том, что грозный дайнагон говорит совсем не то, что думает, что на самом деле он на стороне заговорщиков, а значит, он и на стороне Язаки, не выходила у него из головы. Так почему же он так говорит со мной? — думал оторопевший Язаки.

— Говори! — потребовал Муромати.

— Я... — пролепетал Язаки, не смея отказаться от своих слов.

— Что мне с тобой сделать: содрать с живого кожу или утопить в нечистотах? А?

Язаки едва не упал. На глазах навернулись слезы жалости к самому себе. Он представил себя без кожи, ободранным, как кролик.

— Я говорил только то, что ниспослано свыше...

— Чего?.. — еще больше насупился дайнагон Муромати. — Чего ты там лепечешь. Подойти ближе!

Однако он оценил услышанное. Если он знает будущее, то кроме меня, его никто не должен слышать, подумал мудрый дайнагон, который прожил долгую жизнь и понимал, что иногда за простыми ответами скрывается большая тайна.

Кюнины, стоящие по обе стороны от дайнагона, напряглись. Им было положено убивать любого, кто посягнет на жизнь дайнагона. С гневом и презрением они пожирали глазами бедного пророка.

Язаки, набравшись храбрости, подошел к дайнагону. Ему еще не приходилось бывать в покоях высокопоставленных особ, но он совершенно не замечал ни богатого кресла, ни золотых львов, ни литых курительниц, даже самодвижущаяся ширма с голубями и павлинами не привлекла его внимания.

— Так что ты сказал?

Язаки прочистил горло и впервые оторвал взгляд от дайнагона.

— Вот что, — сообразил дайнагон Муромати, — стража может идти. Мы поговорим наедине. Ну? — потребовал он, когда шаги кюнинов смокли в коридоре. — Расскажи мне, как это произойдет?

— Слушаюсь, таратиси кими, — пролепетал Язаки, поняв наконец, что это то, о чем предупреждал учитель Акинобу и что его жизнь теперь зависит оттого, поймет ли его дайнагон. — Так написано на небесах.

— Ты умеешь читать по небесам?

— Умею, — не очень уверенно кивнул Язаки.

— Хорошо, — легко согласился с ним дайнагон Муромати. — Тогда скажи, чем я болен?

— Вы, таратиси кими... вы...

— Ну говори, не бойся, — ласковый голос вполз в уши Язаки, как скользкая змея с жалом.

— Вы больны акашита**, таратиси кими... — произнес Язаки и тут же пожалел об этом, с ужасом глядя на лицо могущественного дайнагона, которое стало белым, как мел.

— Кто тебе сказал? — в свою очередь ужаснулся дайнагон.

Тайну, которую он берег много-много лет, никто не мог знать. Муромати все делал для того, чтобы сохранить ее. Он мылся в одиночестве. Никому не позволял одевать себя и пил отвар кореньев и трав, которые по его поручения тайно готовили ему травники на далеком теплом острове Кикай. Может, он что-то узнал о них? — испугался дайнагон и тут же отверг эту мысль — травами и кореньями занимался один человек — его сын, а помогала ему его семья. За это дайнагон платил им очень большие деньги, и они ни в чем не нуждались.

— Но Боги не хотят вашей смерти, — добавил Язаки.

*Хидзири — 'святой мудрец', высокий чин, который носит буддийский монах.

**Акашита — проказа.

— Ага, — только и произнес пораженный Муромати. — Чего же они хотя? — спросил он через некоторое мгновение, в течение которого переваривал услышанное. Момент слабости прошел, он снова обрел уверенность в себе.

— Болезнь не будет являться причиной вашей смерти, — чуть-чуть, самую капельку осмелел Язаки.

— Уже хорошо, — согласился дайнагон, подумав, что об этом расспросит пророка позже, потому что дела императора поважнее. — А теперь расскажи мне поподробней о готовящемся перевороте.

Что именно рассказал ему Язаки и как это повлияло на сам переворот и повлияло ли вообще, никто до сих пор не знает. Известно лишь, что дайнагон Муромати вместе со своим креслом пододвинулся ближе и даже наклонился вперед. Его старое, морщинистой лицо с седыми бровями показалось Язаки похожим на лицо его деда, который вместе с деревней погиб в океане, и Язаки разоткровенничался. Умолчал он только на всякий случай о трех дорогих его сердцу существах: учителе Акинобу, Натабуре и медвежьем тэнгу — Афра, а сообщил лишь то, что никому не могло повредить. Дайнагон оценил его деликатность и не стал настаивать, ибо и так знал о заговоре предостаточно. Он сверил лишь информацию. Ему было важно подтвердить сам факт победы императора. Все остальное было неважно. Так вот, с этой задачей Язаки справился великолепно и таким образом сохранил себе жизнь. Он не знал одного, что Мангобэй слыл очень кровожадным человеком. Он был предан императору душой и телом и ради него за малейшую провинность отправил в область за Луну кучу народа. Между тем, он давно решил, что если переворот осуществится в пользу императора, то есть Язаки подтвердит свое пророчество, он останется при дайнагоне, дабы приносить пользу и стране, и дайнагону, если же Язаки оплошает, то его судьба решится сама собой. Исходя из этого, Муромати велел поселить Язаки в самой лучших комнатах его апартаментов, которые однако, тщательно охранялись, и к вечеру Язаки, несмотря на обильный обед и ужин, сакэ и юную наложницу, которая пришла сделать ночной массах, почувствовал себя птичкой, запертой в золотой клетке.

Единственное, он понял из всей это истории, что хорошо можно жить, не только имея деньги, но и голову на плечах. И как ни странно, несмотря на то, что стал пророком, весьма возгордился собой. Наложница задержалась у него до рассвета, а с первыми петухами ушла, чтобы по пути завернуть к дайнагону Муромати и подробно рассказать, что она делал и что услышала от Язаки.

* * *

— Послезавтра, — тихо сказал Натабура, наклонившись над столом. — Предположительно. Го-Данго сам еще не знает.

В новом доме у них появились новые традиции: вечерами они ужинали вместе. Рыба и немного риса. Скромная еда, к которой они привыкли. Даже дешевое сорговое вино не украсило их стол. Акинобу предпочел часуйме легкий желтый чай. А Натабура довольствовался чашкой холодной воды. Афра же доставалось сырое мясо и молочные ребра. Он уволакивал свое богатство в угол и, довольно урча и косясь так, что были видны одни белки, пожирал все в гордом одиночестве, потом тихо, как тень, возникал у ноги Натабуры и скромно выклянчивал еще что-нибудь вкусненькое.

— Ты предупредил своего человека? — спросил учитель Акинобу, не потому что не доверял, а потому что хотел убедиться в разумности действий своего ученика. Впрочем, он уже не считал Натабуру учеником, скорее — сыном, который все понимает, а решения его правильны и тщательно взвешены. Ведь они давным-давно, еще когда Натабура был маленьким, ступили на путь махаяна* и всеми своими поступками только подтверждали его истинность: как из семени развивается гигантский дуб, дающий желуди — семена истины, так и Натабура рос и созревал, подобно дубу, чтобы однажды приблизиться к Богам.

— Я скажу ему в тот же день.

— Хорошо, — согласился учитель Акинобу. — Сегодня вечером я пойду на Шествие Хомуда.

Натабура вопросительно посмотрел на него, хотя намерения учителя для него были ясны, как божий день.

— Помнишь, я снял с тебя гэндо Амида?

— Помню, — кивнул Натабура.

— Хочу вернуть должок. Это облегчит нашу задачу. Гэндо Амида склоняет его владельца к гибели.

— Подождите, сэйса, но ведь дары раздает император, а не регент?! Или я ошибаюсь?

*Махаяна — великий путь спасения.

— Ты не ошибаешься. Я не знаю, как это произойдет, но наш Язаки предсказал, что завтра дары будет раздавать регент Ходзё Дога.

— Сэйса, вы видели нашего Язаки? — удивился Натабура.

— На площади Цуэ. Еще до того, как мы к нему ходили, и до того, как его забрали в Яшмовый дворец. Мне рекомендовали чужие люди. В столице только о нем и разговоры. Он стал лучше. В нем появилось сострадание. А скромность? Ты заметил? Она его украшает. Язаки мне сказал, что в этот раз во время Шествия регент тоже будет раздавать деньги и рис.

— Еще ни разу регент Ходзё Дога не делал этого! — удивился Натабура.

— А в этот раз сделает, ибо возгордился он и ставит себя выше Мангобэй.

— Значит ли это, что он готовит переворот?

— Они оба готовятся к схватке. Не зря же мы везли хирака императору. Известно, что регент тоже обзавелся хирака.

— Может быть, стоило подождать, когда они перегрызутся? — спросил Натабура, прислушиваясь к трелям цикад за окном.

Теперь так будет все лето, невольно подумал он. Хорошо!

— Под великим секретом Язаки сказал, что в этом случае победит регент. Тогда мы его не сможем убрать.

Они завершили трапезу. Афра разочарованно ушел к себе на подстилку. Натабура лег спать, а учитель Акинобу переоделся монахом комо и отправился на площадь Цуэ.

* * *

Учителю Акинобу выпала великая честь получить гость вареного риса и двадцать бу из рук самого Божественного императора Мангобэй. Для этого он простоял на коленях перед воротами храма Каварабуки всю ночь — банси не давали поднять головы, лицемерно заставляя нищих изображать покорность судьбе. Тех, кто шевельнулся или повернул голову, оттаскивали прочь, в конец очереди. Его место тут же занимал другой жаждущий прикоснуться к императорской длани. Кроме того, оттаскивали всех тех нищих, которые, по мнению банси, не были нищими, а жаждали получить дармовую еду и деньги. Однако даже рьяная деятельность банси не гарантировала, что учитель Акинобу попадет в число счастливцев, ибо по его расчетам он находился где-то в третьей сотне. А попасть в Яшмовый дворец учитель Акинобу должен был любым способом. Поэтому он тихонько стал разбрасывать мелкие монеты. Делал он это в тот момент, когда банси были заняты своей тяжелой работой. Там, куда падала монета, рано или поздно поднималось волнение, банси были тут как тут, и к началу стражи дракона Акинобу заметно продвинулся к воротам дворца. Однако перед ним все еще было не меньше сотни человек, и по всем расчетам Акинобу не попадал в число счастливчиков, потому что в очереди остались самые стойкие, опытные и ловкие нищие, которые или не реагировали на звон меди, или умудрялись набить карманы втихаря. Когда же Акинобу принялся швырять золотые рё, не выдержали и они — действительно, не было смысла сидеть в очереди, если под ногами валялись золотые. Это и сделало поддела. Возникла большая драка, и банси под вопли и крики нищих поработали на славу. Но даже этот прием не приблизил Акинобу к цели. Тогда он зараз кинул три золотые рё, но не в толпу, а рядом. Вид золота привел нищих в неистовое состояние. Последующая грандиозная драка и вполне справедливое возмездие со стороны банси привело к тому, что Акинобу оказался как раз шестьдесят шестым.

Шествие Хомуда устраивалось каждую весну. Оно открывало взор Богине Аматэрасу на столицу Мира. В этот день небо обязательно должно было быть голубым и чистым. Если это условие не соблюдалось, то Шествие Хомуда переносилось на следующий день. Однако чем дальше переносился праздник, тем больше Богиня Аматэрасу была недовольна.

Много-много лет назад, еще до разделения Миров, император Хомуда впервые преподнес дары Богине Аматэрасу, накормил и одарил нищих и страждущих. С тех пор каждую весну заключался договор с Богиней Аматэрасу, а праздник назывался Шествие Хомуда.

В это утро небо было голубым и высоким. Акинобу молил Богов, чтобы не набежали тучки и тем более не пошел дождь.

В середине стражи дракона ворота Яшмового дворца со скрипом открылись, и шестьдесят шесть счастливцев из многотысячной толпы оказались за его стенами. Их заставили сесть по обе стороны нижней части дороги, а за каждым из них встал банси, держа руку на рукояти катана, дабы ни у кого из нищих не возникло даже мысли оскорбить или того хуже напасть на божественное лицо. Заиграла музыка, а на высокое крыльцо дворца вышли: император Мангобэй с женой и малыми детьми, а также регент Ходзё Дога женой и сыновьями: Такэру и Коксинг. Акинобу удивился: обычно на этом празднике присутствовал кто-то один из сыновей, а здесь оба. Это была очень важная новость. Между императором и регентом в золотом кимоно стоял хидзири Такэда.

Пространство между нищими и крыльцом заняли многочисленные придворные, разодетые по случаю праздника.

Император произнес короткую речь, смысл которой сводился к благодарению Богини Аматэрасу, которая не оставит своим вниманием детей ее в такой красивой и прекрасной стране, как Нихон. А через нищих и сирых Богине преподносились земные богатства.

И хотя Акинобу до конца не верил, что вместо императора Мангобэй воздаяние Богине Аматэрасу через руки нищих будет делать Ходзё Дога, он ждал, затаив дыхание, ибо от этого зависела удача заговора.

Конечно, он не слышал, о чем говорили император, регент и хидзири, но на крыльце произошла заминка.

Механизм чуда не связан с ощущением человека, и сколько учитель Акинобу в надежде на чудо ни ждал, он его как всегда не почувствовал, хотя знал, что именно должно было произойти: чудо — оно или есть, или его нет. И если бы он умел зрить 'за пределы', проникать 'в замыслы', то разглядел бы Богиню Аматэрасу, которая вложила в уста хидзири Такэда то, что давно хотел, но о чем не смел даже мечтать регент Ходзё Дога. А хотел он одного: приблизиться в этот момент по значимости к императору Мангобэй и покрасоваться перед народом и придворными, которые официально считались поданными императора Мангобэй. Это был бы один из его многочисленных последовательных шагов для захвата кайдана — алтаря посвящений. Желание это гложило его так давно и он испытывал такую страшную зависть, что когда это его желание сбылось, он страшно удивился и даже растерялся.

— Сейса, — обратился хидзири Такэда к императору. — Согласно правилам Шествия, пора одарить нищих.

Впервые вместе с императором с крыльца спустился и регент. Акинобу загадал, чтобы он пошел по его краю. За императором и регентом потянулись придворные, каждый из них должен был одарить каждого нищего двадцатью бу и горстью риса.

Акинобу был последним в правом ряду. Регент Ходзё Дога медленно приближался к нему с брезгливым выражением на лице: нищие сплошь были грязные и больные. Он уже успел пожалеть о случившимся. Когда же он положил в ладонь Акинобу несколько медных монет, гэндо Амида затрепетало. Видел ее только Акинобу. Тень щурилась от яркого света, но когда регент Ходзё Дога насыпал в ладонь Акинобу рис, тень словно узнала хозяина, прилипла к его руке и незаметно нырнула в широкий рукав кимоно.

Регент Ходзё Дога отпрянул. Он не понял, что с ним произошло. Ему только почудилось, как горячая волна пробежала по руке. Акинобу не мог предвидеть такого поворота событий. Он подозревал, что гэндо Амида безобидна лишь для того, у кого чиста душа, ибо она взаимодействовала с самыми темными и потаенными уголками человеческой души. А таких темных и потаенных уголков в душе у регента Ходзё Дога было предостаточно. И когда его черная натура встретилась с черной тенью Амида, они бросились навстречу друг другу и обожгли регента.

Конечно же, банси заметил странное движение регента Ходзё Дога и его испуг и, решив, что Акинобу чем-то уколол регента, не раздумывая ни мгновения, выхватил катана и зарубил нищего, который даже не успел оглянуться.

На этом история сорока семи ронинов могла бы и закончится, ибо вслед за этим происшествием, которое, несомненно, оценили бы как покушение на регента, последовали бы аресты и все заговорщики к полудню были бы схвачены и казнены даже не как самураи, а как самые низкие преступники — в лучшем случае им бы отсекли головы, а худшем распяли бы на стенах Нефритового дворца в назидании всем заговорщикам.

Очевидцы из числа нищих по обе стороны ворот, а также придворные, банси и все остальные присутствующие в Яшмовом дворце долго потом рассказывали, как во время праздника Шествие Хомуда на Яшмовый дворец неожиданно опустилась тень. 'Стало мрачно, как зимней ночью', — говорили многие. 'Нет, — уверяли другие, — всего лишь померкло солнце, такое уже бывало'. 'Не то и не другое, — возражали третьи, — просто налетел ураган'. Четвертые утверждали, что это был весенний дождик. А пятые — что дух Якуси-Нёрая* просто пошутил. И только один человек знал истину. Этим человеком, конечно же, был Натабура. Он не мог оставить учителя без присмотра.

*Якуси-Нёрая — дух тени, единственный дух, подобный Богам.

Как только Акинобу вышел из дома, Натабура тихонько свистнул Афра и они вдвоем проводили учителя до самой площади Цуэ, а затем, подпирая стены харчевни 'Два гуся', тихонько хихикали, разгадав хитрость учителя Акинобу с разбрасыванием денег.

Когда харчевня открылась, они заняли самое удобное место на веранде и стали ждать. А уж когда учитель Акинобу скрылся за воротами Яшмового дворца, Натабуру охватило плохое предчувствие. Ну что с ним может случиться? — думал он. Что? Посидит, поглядит и выйдет. За плечами привычно возлежал волшебный голубой кусанаги, а на груди дремал коготь каппа — годзука. Кими мо, ками дзо! — думал Натабура. И все же на душе было неспокойно. Чем ближе приближалось кульминация самого Шествие, тем больше волновался Натабура. Конечно же, как и тогда на берегу Могами, в пустой Земле, на Краю Мира, он видел, что делается за стеной, но не знал, чем это все закончится. Он сказал Афра:

— Жди меня, — и воспользовался силой тридцати трех обликов Бодхисаттвы или — ёмоо нодзомимитэ — 'то, которое это' — упражнением, которое, быть может, применялось лишь в момент острейшей необходимости и по-другому не могло быть применено. В мгновение ока он перенесся за стену дворца. Никто не видел его, потому что он находился по другую сторону времени, однако, находясь в нем, он никого не мог убить, а мог только наблюдать. Он очутился рядом с учителем Акинобу как раз вовремя, даже чуть-чуть поздно — в тот момент, когда банси применил катана, и выбора у Натабура не было. А выбор его заключался в том, что он стал арарэ фуру — вихрем черного пламени, в котором все перемешалось: и прошлое, и будущее, и то, что никогда не могло быть и не будет, и даже то, что не имело в человеческом понимании никакого значения, и вошел в реальный Мир точно в тот момент, когда гэндо Амида коснулось руки регента Ходзё Дога. Этого было достаточно. Акинобу сделал свое дело. Натабура выхватил его — целого и невредимого из арарэ фуру и перенес поближе к Афра, который, увидев их, сиганул через перила харчевни 'Два гуся', и они втроем быстро покинули площадь Цуэ.

— Что это было? Что произошло? — просил учитель Акинобу, невольно трогая голову и оглядываясь на Яшмовый дворец, над которым рассеивалось черное облако.

— Должно быть, в этом году нам не повезет с правителем, сэйса, — очень серьезно ответил Натабура.

А Афра в подтверждении его слов что есть силы ткнулся Акинобу под колено. Учитель потрепал его по холке и с хитринкой посмотрел на Натабуру:

— Если бы я еще что-нибудь понимал?

Слава, Будде, он ничего не понял, обрадовался Натабура. Кими мо, ками дзо! А я ему ничего не скажу.

— Не надо понимать, сэйса, — радостно улыбнулся Натабура. — Просто закончился праздник, и все!

И действительно, нищих вытолкали за ворота, а император, регент и придворные вернулись во дворец, дабы праздновать Шествие Хомуда до глубокого вечера. Никто из них ничего не помнил, кроме того, что над столицей Мира пролился короткий весенний дождик. Все были рады и оживлены.

Регент Ходзё Дога после странного приступа излияния желчи, как объяснил ему придворный лекарь, чувствовал себя неплохо. Он много пил и обильно ел и к вечеру совершенно забыл о странном недомогании. Вот только ночью он почувствовал необычную тяжесть в холке и такую же тяжесть в ногах — что было отнесено на счет действия соргового вина и сакэ, которых регент Ходзё Дога выпил огромное количество. Он едва дотащился до паланкина, и его отнесли в Нефритовый дворец.

Однако маленькое, крохотное происшествие все же чуть-чуть подпортило праздник: банси, посмевший выхватить катана, внезапно подавился косточкой от маринованной сливы и задохнулся прежде, чем лекарь успел поставить ему пиявки.

Произошло это глубокой ночью, на вечеринке, устроенной младшими офицерами в казарме. Конечно же, никто не обратил да и не мог обратить внимания на тень, мелькнувшую в этот момент над головой банси. Этой тенью был Натабура, который вернулся, чтобы отомстить за учителя.

Глава 8.

Подвиг ронинов

Как-то незаметно город зазеленел. Дали спрятались в изумрудной дымке. Дух рек: Ёда, Окигаву и озер, смешиваясь с запахом цветущих садов и пробивающейся зелени, насыщали воздух бодрящими запахами весны. Теперь над столицей сквозь густую зелень деревьев проглядывали только две башни: на северо-западе — изумрудная Нефритового дворца, а на северо-востоке красная — Яшмового. Черная крыша храма Каварабуки, изогнутая на китайский манер, приземистая, как черепаха, пряталась в купах деревьев.

Никого не арестовали. Однако встревоженный Гёки призвал своих сторонников. Он давно подозревал, что в их ряды затесался предатель. Поэтому, когда погибли Сампэй и Тэрадзака, он понял: что-то происходит и пора определиться в своих действиях.

Гёки, как и капитан Го-Данго, когда-то был сёки. Он командовал седьмой бригадой лучников, состоящей из полуторы тысяч человек, и знал толк в стрельбе. Его правая рука и плечо были деформированы от постоянных тренировок с луком — особенно с дайкю. При обороне крепости Фудзикава в горной провинции Ивасиро он один сдерживал врага в течение двух лун, пока не подошли основные силы субэоса Камму — отца Камаудзи Айдзу. Крепость Фудзикава имела ключевое значение для контроля сразу над пятью юго-восточными провинциями, потому что находилась на перекрестке пяти горных дорог. За этот подвиг Гёки было пожаловано имение Мито в самой плодородной части страны — на равнине Синано. Правда, когда господин Камаудзи Айдзу впал у регента в немилость, имение у Гёки забрали бойкие соседи, и это обстоятельство спасло ему жизнь, потому что о нем просто забыли — вокруг господина Камаудзи Айдзу вращалось достаточно много более знатных и богатых людей, которые не успели от него вовремя откреститься. Большинство из них погибло вместе с ним, и Гёки, который мечтал кое-кому из них отомстить, теперь был только рад, что все так сложилось, и ни о чем не жалел.

Восемь командиров пятерок: Бидацу, Тороян, Иэясу, Вайрочан, Фудзивара-но Кинто, Сёнагон, Асамура, Хитомари сидели у него в доме на циновках, пили сливовое вино, густое, как джутовое масло, желтое и коричневое чанго и были рады увидеться вновь. Все они служили вначале под крылом субэоса Камму, а потом и господина Камаудзи Айдзу. Все они пострадали. Все они в одночасье лишились источника существования и стали ронинами. Не было только одного — Умако, и Гёки казалось, что это неспроста, ведь Сампэй и Тэрадзака как раз входили в его группу.

Не было также и капитана Го-Данго, которого Гёки тоже пригласил. Однако во-первых, Го-Данго не был командиром пятерки. Во-вторых, Гёки доверял ему, как самому себе, а в-третьих, Го-Данго рассказал ему, что у него на примете есть очень нужный человек, который один стоит тысячи воинов и что этот человек готов к ним примкнуть, но только при условии анонимности. И самое главное — Гёки чувствовал, что капитану везет. Есть такого рода везунчики, думал он, абсолютно не завидуя. Везунчики, которым покровительствуют Боги. Все у них в жизни получается само собой. Может, и нам что-нибудь перепадет от его везения?

— А Умако? — спросил Гёки, когда все командиры расселись на циновках. — Где Умако? — он даже еще раз оглядел товарищей, боясь, что в сумрачной комнате просто не приметил его. Из соображения безопасности ставни на окнах он не отрывал с ночи. Свет падал только из двери и окна, выходящих во внутренний дворик сада.

— Уехал на родину, в Кото, — ответил высокий и худой Бидацу, отрываясь от пиалы с темным крепким чанго.

Он пришел последним, и его мучила жажда. Кото находилось на острове Сикоку, и чтобы добраться до него, нужно было потратить не меньше пяти дней.

— Почему ты сразу мне не сказал? — удивился Гёки, сверкнув темными проницательными глазами.

— Он только вчера прислал письмо, — оправдываясь, возразил Бидацу. — К чему такая спешка?

Его худое, загорелое лицо человека, который много времени проводит на свежем воздухе, еще больше вытянулось от обиды. Бидацу зарабатывал себе на жизнь тем, что гонял на побережье скот и бывал в столице наездами. Он не был в курсе последних событий и поэтому обиделся: разве можно подозревать друзей, которые объединились ради правого дела? Разлеглись здесь, подумал он, бросая на Гёки неприязненный взгляд.

— Нас разоблачили! — объяснил Гёки, понимая, что разговор будет трудный, ибо все эти люди прожили тяжелую жизнь самурая, знали толк в ратном деле и имели свое мнение на все случаи жизни.

— Не может быть! — подпрыгнул горячий Вайрочан. — Никто не предал бусидо! — он закрутил головой, с вызовом вглядываясь в лица товарищей.

Как самый молодой, он не должен был вмешиваться в разговор прежде времени, хотя должность писаря в городском управлении приучила его к самостоятельным суждениям. Если бы кто знал, что устроил его туда через своих хороших знакомых Гёки. Но Вайрочан, похоже, не уважал старших и сейчас не мог сдержаться. Однако если бы Гёки были снисходительней, он бы понял, что Вайрочан просто горд тем, что его выбрали командиром пятерки.

— И все-таки это так, — терпеливо сказал Гёки. — Убиты Сампэй и Тэрадзака, а в их доме мы обнаружили эмблему городских стражников.

— Пора действовать немедля! — высказался самый старший из всех, Иэясу.

Он начинал службу, еще когда субэоса Камму был юным, как господин Камаудзи Айдзу. Теперь его щеки покрывала седая борода, но он походил на крепкий белый дуб и умел здраво оценивать обстановку. Улыбка у него была под стать лицу — мужественная и честная.

— Убьем одного Ходзё Дога! — предложил он. — И дело с концом!

Иэясу нигде не работал, но на какие средства он существовал, никто не знал. Должно быть, у него где-то кубышка зарыта, думал Гёки.

— Точно! Убьем симатта! — вскочил худой и костлявый золотарь Фудзивара-но Кинто.

Для маскировки он работал чистильщиком каналов Нефритового дворца и пах соответствующе. Поэтому он сидел в стороне от всех и цедил свое вино, говоря всем своим видом, что занимается грязной работой исключительно по заданию Гёки и для пользы заговора — чтобы только бывать за нефритовыми стенами дворца. Фудзивара-но Кинто служил в тёдзя, точнее, в подразделении суппа*, но не поднялся выше банси из-за скверного характера и неумения подчиняться. С годами он заметно остепенился и хорошо стал разбираться в своем деле тёдзя, однако карьера у него не получилась, потому что на нем стояло клеймо строптивца. Теперь же по роду занятий ему доводилось бывать в обоих дворцах, и он знал кое-что, например, о существовании сливных каналов, через которые можно было проникнуть во дворец. Это был один из вариантов. Фудзивара-но Кинто изготовил ключи от решеток, которыми перегораживались каналы, но оставались сомнения в надежности подземного пути, потому что по большим праздникам подобные потаенные места охранялись тщательней всего, к тому же их могли перекрывать дополнительными решетками.

— Если мы убьем только регента, — терпеливо, как малым детям, начал объяснять Гёки, — завтра придут его сыновья, и наша кровь будет напрасна.

Да и какой смысл в преждевременном выступлении, когда все три врага находятся в разных местах: регент — в своем Нефритовом зеленом дворце под надежной охраной гвардии и хирака, старший сын, Такэру — в Сайто на острове Кюсю выбивает налоги, младший, Коксинг — уехал учиться искусству политики в Ая. Нет, надо ждать праздника благодарения за первый рис, который праздновался девятого числа пятого месяца, когда все трое соберутся в столице. Тогда удар будет нанесен наверняка.

— Что же, так и будем сидеть, пока нас не перебьют по одиночке?! — возразил из своего угла Бидацу, самый рассудительный из них — рассудительней даже Иэясу. Ничего не могло его вывести из себя, словно он специально демонстрировал всему свету твердость духа и силу воли.

Бидацу служил простым асигару, командиром пятерки, но к его мнению прислушивались как к мнению бывалого солдата. Много молодых жизней асигару он спас своим достойным примером.

— Как вы не понимаете?! — вступил в спор Асамура, маленький человек с желтой кожей. — Как вы не понимаете, что регент только и ждет, чтобы мы раньше времени обнаружили себя. К тому же нас слишком мало.

Он был опытным бойцом, сотником, владевшим стилем синкагэ-рю, который пришел к людям прямо от бога Касима. Действительно, даже очень опытному фехтовальщику трудно было его победить. За всю свою жизнь Асамура не потерпел ни одного поражения. Официально он участвовал в ста трех поединках, неофициально — когда свидетели отсутствовали, не меньше чем в трехстах. Был задирист с чужаками и вечно влезал во всякие истории. К нему подсылали убийц. Никто их них не пережил Асамура, который к тому же был хитер и ловок, как лисица. Все помнили случай, когда Асамура завернул вместо себя в футон одеяло, а сам залез на вишню и застрелил из арбалета растерявшегося убийцу. Таких историй было много, и они часто смаковались в компании, однако при других обстоятельствах, ибо нынешние не располагали к воспоминаниям.

— Правильно, — сказал Гёки. — Давайте лучше пить чанго и не думать о плохом. Если мы начнем действовать, будет плохо, если мы не будем действовать, тоже будет плохо. Поэтому нам лучше лишний раз не тревожить судьбу и спокойно переждать. Будда сказал: 'То, кто не умеет делать паузу, когда Боги спят, проигрывает в их расположении, когда они просыпаются'.

Гёки не мог им многого объяснить. Не мог рассказать о Натабуре, потому что сам не знал о нем ничего, кроме того, что Натабура имеет опыт общения с хирака и ганива. Возможно, Натабура приведет с собой еще одного бойца, что, конечно же, мало, но, в общем, неплохо. Каждый из нас стоит тысячи самураев, с тихой гордостью подумал Гёки, авось и одолеем регента.

*Суппа — вездесущий, как волны.

— Разве ты забыл, что нам уготовано Богами? — гневно спросил винокур Сёнагон. — "Мы умрем не в мире, но мы умрем, защищая господина. Если мы уйдем в море, наши тела погрузятся в пучину. Если мы уйдем в холмы, наши останки зарастут травой".

— Уважаемый Сёнагон, — ответил Гёки, — наши судьбы действительно находятся в руках Богов. Такова наша судьба — умереть за бусидо. Но сделать это надо с умом.

Сёнагон торговал вином напротив Нефритового дворца, и к нему ходила почти вся гвардия регента. Иногда он приносил ценную информацию, а один раз даже спас Гёки от ареста, вовремя предупредив об облаве на базаре Сисява.

— А мне кажется, что Умако никакой не предатель, иначе бы нас давно всех схватили, — сказал крысолов Хитомари.

Похоже, он высказал общую мысль, потому что возглас одобрения пронесся по комнате. Да и действительно, разве мог самурай предать самурая или даже самое святое — бусидо?! Конечно, нет! Подобное предположение ни у кого не укладывалось в голове.

— А кто? — спросил золотарь Фудзивара-но Кинто.

Ему ни на кого не хотелось кидать даже тень подозрения, да и по натуре он был человеком спокойным и деликатным — насколько может быт деликатным самурай, который опустился до работы золотаря, но остался воином.

— Испугался он, — тихо сказал Хитомари, который имел источник существования в виде цуитати* и был самым богатым, потому что на его крысоловов всегда имелся спрос.

Вот у кого есть повод предать, невольно подумал Гёки. Эта мысль пришла ему в голову совершенно случайно, и он удивился, потому что раньше об этом не думал. Тот, у кого деньги, никогда не будет шевелиться.

Опять все загалдели, подогретые напитками. Молчал лишь один музыкант Тороян. Он играл на адзусаюми** для самого императора. В бытность свою самураем он был всадником при штабе и не раз доказал свою преданность господину Камаудзи Айдзу. Постепенно возгласы смолкли, и все восьмеро уставились на него. Но Тороян даже ухом не повел.

— А ты чего молчишь? — спросил тогда маленький Асамура, от нетерпения подпрыгивая на циновке.

— А чего говорить? — Тороян поставил перед собой пустую чашку и потянулся за кувшином. — Все сказано. Гёки прав: что бы мы ни делали — все плохо. Давайте ничего не будем делать. Если заговору суждено свершиться, то он свершится как бы помимо нас и одновременно вместе с нами. Боги сами подтолкнут нас к нему. Если заговору не суждено свершиться, то мы все окончим жизнь в течение сэкки. И нечего здесь больше говорить!

— Правильно! — обрадовались все восьмеро командиров, молчал только Гёки.

— А ты что думаешь? — спросил у него Тороян.

— Думаю, что у нас во дворе кто-то ходит!

Все схватились за оружие и настороженно прислушались. Снаружи действительно кто-то шумел — да так, что дом дрогнул от основания до конька.

— Мё-о!

* * *

— произнес кто-то в ужасе.

— Деревня, мё-о не существует!

— Я сам видел...

— Тихо!..

— Корова? — высказал предположение белобородый Иэясу. — Рога чешет!

— Нет, козы забрели, — высказался писарь Вайрочан, — точно козы. Я их издалека узнаю. Воняют они.

И действительно, всем показалось, что запахло козами. А золотарь Фудзивара-но Кинто даже зажал нос, хотя ему-то прежде всего надо было остерегаться собственных запахов.

Потом кто-то поскребся в дверь.

— А я знаю, кто это, — очень спокойно сказал Гёки.

Все уставились на него, пока он шел открывать. Асамура и Бидацу с катана наизготовку встали по обе стороны от входа. Остальные отступили по углам, остерегаясь оказаться перед дверью.

— Эй... — окликнул Сёнагон. — Вдруг это городские стражники?!

— Никакие это не стражники, — ответил Гёки, открывая дверь. — Это мой и ваш друг — капитан Го-Данго, только он пьяный.

*Цуитати — железные бочки, в которых выращивались огромные крысы-крысоловы.

**Адзусаюми — однострунный смычковый инструмент.

* * *

Мё-о — огромные демоны в доспехах и с двypyчными мечами из чистого света.

Действительно, стоило капитану Го-Данго войти, как он неуклюже пошатнулся и поискал глазами, обо что бы опереться. Потом влил в себя кувшин чанго, обвел всех веселым взглядом и только тогда произнес чисто риторически:

— Беседуете, друзья?

— Беседуем... — ответили ему настороженно, еще не зная, к чему он клонит.

— Правильно... — глупо хихикнул капитан Го-Данго. — А того не знаете, что регент и весь его выводок в городе!

— Как?! — вскричали все.

— А вот так! Я по этому поводу напился. Праздник у нас. Праздник!

Он принялся неуклюже танцевать, при этом едва не свалив одну из опор дома.

* * *

До вечера переждали в двух домах, которые были куплены загодя: один перед парадными, а второй перед задними воротами Нефритового дворца. Сам дворец в восемь этажей возвышался в темноте, как гора, и если бы не огни стражников на галереях каждого этажа, то масштабы громадины было бы трудно оценить.

— Эка свеча-а-а! — дивился Сэн-но Рикю, порой выглядывая в окно и задирая голову, чтобы разглядеть самый верхний — восьмой этаж. — Повыше Фудзияма будет.

Он гонял скот вместе с Бидацу, еще не привык к грандиозности столицы Мира, и многие вещи в ней его удивляли.

Золотарь Фудзивара-но Кинто с двумя своими людьми вернулся в начале стражи крысы. Все они были перемазаны с ног до головы, и воняло от них нечистотами. Но на это никто не обращал внимания. Им тут же дали ополоснуться и попить воды.

— Хорошо, что мы не пошли сливняком, — сказал Фудзивара-но Кинто, прочищая горло. — Эти кусотару* загородили проход плитами.

— Оставили только щель, в которую и ребенок не пролезет, — пожаловался Тарада, который ходил с Фудзивара-но Кинто.

Второй человек из группы, Сабуро, устало опустился на пол:

— Мы ее пытались поднять... Зря старались.

— Прости, Гёки, так вышло, — удрученно произнес Фудзивара-но Кинто.

Еще Гёки планировал переодеться пожарниками. Поджечь главную башню Нефритового дворца и таким образом проникнуть внутрь. Но от этой идеи пришлось отказаться: получалось, что успех предприятия все равно зависел от тех, кто полезет через стену. Легче было перелезть всем скопом — меньше риска оказаться разобщенными в самом начале.

— Ничего, — ответил Гёки. — Сейчас придет капитан Го-Данго. Будем штурмовать отсюда, — он кивнул в окно, за которым через площадь виднелись парадные ворота.

— А что, без него нельзя? — с вызовом спросил крысолов Хитомари. — Нас уже достаточно, — и посмотрел нервным взглядом на ронинов, сидящих вдоль стен.

Было их ровно двадцать человек. Куродо по кличке Нори* от нечего делать надраивал секиру. Момму, посвистывая, разглядывал балки на потолке. Дзито тоже делал вид, что его ничего не волнует. Другие спали. Такaги зевал. По этой причине Хитомари никто не ответил — не хотели связываться. Некоторые считали его выскочкой.

— Откуда? Отсюда?! — удивился Сэн-но Рикю и снова высунулся в окно.

На него зашикали:

— Выдашь нас всех, блудливый демон...

Из надстройки над воротами доносились пьяные голоса и женские вопли. Там праздновали Шествие Хомуда на свой лад.

— Они же все пьяны как один по случаю праздника, — засмеялся Сэн-но Рикю. — А Сёнагон... Где ты, Сёнагон?

— Я здесь, — ответил из углу винокур Сёнагон.

Он уже давно подремывал, здраво рассудив, что свежая голова не помешает делу.

— Сколько ты им налил сегодня?

— Всего-навсего открыл неограниченный кредит, — засмеялся Сёнагон.

— А где наши друзья? — снова спросил Хитомари, который выращивал крыс-крысоловов и который заподозрил Умако в трусости. Он ехидно уставился на Гёки. Что же ты, господин организатор, заваливаешь дело? — хотел спросить он. Лучше бы я этим занялся. Но Гёки его и так прекрасно понял.

*Кусотару — идиоты.

**Нори — капуста.

— Придут, — ответил он, не глядя. — Куда они денутся.

Он уже и сам беспокоился, стараясь не подавать вида. Неужели что-то случилось? Хитомари он не особенно любил, потому что Хитомари не умел ждать и догонять, а хотел получить все сразу и быстро. Поэтому он и взял его в главный отряд, чтобы был на виду. Из него-то и лейтенант получился неважным, потому что он не понимал, куда надо бежать и кого атаковать, и положил в бою под Идзу в неумелом штурме кучу народа. Как у него хватает терпения выращивать своих крыс? — в очередной раз задался вопросом Гёки. В этот момент он услышал условный стук в дверь со стороны сада, и у него отлегло от сердца. Слава Будде! — подумал он и радостно сказал:

— Это они! — не удостоив взглядом Хитомари, который во всем видел злой умысел.

В дом вошли сразу пятеро существ: четверо мужчин и медвежий тэнгу. Гёки с радостным выражением на лице и одновременно с удивлением отступил в сторону — такую собаку ему еще видеть не приходилось. Афра, вытянув свой длинный нос, тут же стал ко всем принюхиваться. Он был хорошо воспитан и не лез знакомиться с чужими людьми. Разумеется, он понимал, что предстоит нечто грандиозное и радостное, но не знал, что в столь многочисленной компании. Сердце его учащенно билось. Он даже завилял хвостом, приветствуя золотаря Фудзивара-но Кинто, потому что от него приятно пахло, а вот крысолов Хитомари ему не понравился, и он едва сдержался, чтобы не зарычать, потому что, как и все собаки, не любил гадских, подлых, серых крыс.

Хитомари все понял и заявил:

— Я их не знаю! Я не могу с ними идти в бой.

— Это мои друзья, — грубо оборвал его капитан Го-Данго.

— Все равно! — уперся Хитомари. — Что это за собака?!

Акинобу, Натабура, Язаки, Баттусай и Афра — а это были они, не считая капитана Го-Данго, который, как всегда был пьян, опоздали потому что с ними случилось приятное происшествие: вернулся Язаки. Немного сконфуженный и робкий, он появился в самый последний-распоследний момент. Они его уже и ждать перестать, когда Натабура сказал, что Язаки обязательно придет. Вот они и сидели в темноте при свете единственной свечи. Раз десять капитан Го-Данго порывался уйти, потому что вот-вот должен был прозвучать полночный колокол и они могли опоздать, и тогда бы штурм Нефритового дворца начался бы без них, но почему-то не уходил под укоризненным взглядом Афра. А когда в двери, словно дух, возник запыхавшийся Язаки, они, не став его ни о чем расспрашивать, понеслись по ночным улицам Киото. Им здорово повезло, потому что все городские стражники лежали пьяные в стельку. Только на мосту Ясобаси их попытались остановить опять же пьяные кэбииси, но на свою голову не разглядели в темноте гиганта Го-Данго. За что были безжалостно сброшены в реку Ёда. Долго еще позади слышались их страшные крики. Столица Мира притихла, словно в дурном предчувствии: ее граждане не веселились и не кутили, а только с опаской поглядывали то в сторону Яшмового, то в сторону Нефритового дворца, над которыми в ночном небо вспыхивал праздничный салют.

— Можешь остаться, — сказал Гёки, суетливо раздавая оружие. — Мы тебя не держим. Но вынуждены будем связать.

— Еще чего?! — тоже грубо откликнулся Хитомари. — Ладно, чего я, собак не видел?

Он решил свалить свое недовольство на Афра. Если бы он знал, с кем связался, он бы ни за что этого не делал бы, ведь он не разглядел, что перед ним медвежий тэнгу. Впрочем, даже если бы и разглядел, то ничего не понял бы, ибо не все люди сразу понимают, что такое сказочные существа.

Афра все понял и тихо заворчал, дергая верхней губой так, что обнажились огромные белые клыки.

— Спокойно, спокойно... — вмешался Натабура, похлопав его голове и с укоризной взглянув на Хитомари. Кими мо, ками дзо!

— Чем тебе собака помешала? — спросил Гёки, еще не решив, что делать со строптивцем. С одной стороны, затевать свару в самый ответственный момент глупо, с другой — он понимал, что это просто нервы. Когда Хитомари начнет двигаться и действовать, все его раздражение улетучится, как похмелье, потому что крысолов Хитомари всегда всем был недоволен и скрипел, как старая арба.

Они продолжали бы спорить и дальше, но в этот момент в храме Каварабуки ударил полночный колокол, ему стали вторить колокола в других храмах, а в дверь забарабанили:

— Открывайте!..

— Оро?! — крысолов Хитомари присел от неожиданности.

Язаки, взвинченный ночным бегом по городу и стычкой на мосту, сжал рукоять своего любимого китайского меча. Натабура посмотрел на Акинобу, который покачал головой: 'Спокойно! Ничего страшного'. Капитан Го-Данго выпрямился в полный рост, упершись головой в потолок. В руках он держал огромную-преогромную канабо. Баттусай схватился за любимый кастет тэкко. А горячий Вайрочан даже выхватил катана и подался к двери. Если бы не окрик Гёки: 'Стой!', он бы наломал дров, потому что в среди писарей в городском управлении забыл о дисциплине. 'Это ты в бою будешь такой шустрый!' — хотел упрекнуть его Гёки, но не успел.

— Вина хотим! Ова! — раздалось снаружи.

Сёнагон удивленно произнес:

— Я вроде бы их уже напоил?.. Сейчас выйду! — крикнул он и пробормотал: — Бакаяро!

Свечи задули, и дом погрузился в темноту.

Сёнагон открыл дверь и сказал кому-то в ночь:

— Вино у меня в лавке.

Его лавка находилась рядом, и похоже, они все дали маху, не учтя того обстоятельства, что сакэ и вина для стражников никогда не бывает много.

— Вы что, тоже пьянствуйте? — один из них, наиболее ретивый, сунул нос в дверь и что-то учуял. Он даже различил в темноте блеск оружия, которое держал над головой горячий Вайрочан, он ничегошеньки спьяну не понял. Не понял даже, что прямо перед ним возвышался Го-Данго. Должно быть, он его принял за опору дома. — И мы тоже! Бу-коросу!*

А потом они все втроем подались вслед за Сёнагоном, который повел их через двор к лавке. На этот раз винокур Сёнагон решил не скупиться и выдал им столько сакэ и вина, сколько они могли унести.

— Бу-коросу! — радостно кричали стражники. — Бу-коросу!

Пока он открывал лавку, пока лазал в погреб, пока выставлял запотевшие кувшины и бутылочки, Гёки вывел весь отряд из дома и расположил в кустах вдоль забора. Он решил воспользоваться моментом и проникнуть за стену вместе со стражниками. Это была явная удача, ибо по плану надо было лезть через эту самую стену, а она была утыкана стальными шипами.

— Я помогу, — сказал Сёнагон, взял самый большой и тяжелый кувшин с вином, запечатанный промасленной бумагой и вышел из лавки, не заперев ее — к чему? Сюда они уже не вернутся.

Он открыл стражникам по бутылочке сакэ.

— Бу-коросу! — обрадовались те, вливая в себя зелье, как воду.

Если бы они были не настолько пьяны, они бы обратили внимание, что вслед за ними из сада выскочили люди. Он бы даже услышали, как кто-то кого-то подгоняет:

— Быстрей!.. Быстрей!..

Это Гёки подбадривал товарищей, потому что ровно в полночь второй отряд начал штурмовать задние ворота Нефритового замка. Главное, ударить вовремя, думал Гёки. Главное, вовремя. Но они уже опоздали, а это было плохо.

Они пересекли темную площадь вслед за стражниками, которые хихикали и беспечно болтали в предвкушении дальнейших возлияний. Перед главными воротами, над которыми обычно вывешивались два фонаря, тоже было темно, хоть глаза выколи.

Язаки в двух словах попытался объяснить, почему опоздал:

— Он как ко мне пристал, расскажи, да расскажи, когда я умру.

— Кто? — спросил Натабура, не очень вслушиваясь в речи друга.

— Как кто? — удивился Язаки. — Императорский дайнагон Муромати. Еле отвертелся. Наврал с три короба.

— Открывай! — один из стражников стал дубасить ногой в калитку рядом с воротами.

— Кто там?! — раздались пьяные голоса. — Убирайтесь!

— Свои! Открывай!

Последний из стражников оглянулся и с тупым недоверием посмотрел на вооруженных людей рядом. Особенно его удивил капитан, который возвышался над всеми, как каланча:

— Вы тоже с нами?

— Тоже, — насмешливо ответил кто-то из молодых, кажется, Куродо по кличке Нори.

— Бу-коросу!

— Бу-коросу... — снова насмешливо ответили ему.

— Открывай!

Калитка распахнулась так стремительно, что дубасивший в нее пятками стражник упал навзничь вместе с кувшином.

*Бу-коросу! — приветствие 'Салют!'

* * *

Торояну повезло меньше. Домик, в котором загодя было спрятано оружие и в котором они томились ожиданием, был крохотным, как собачья конура. Двадцать два человека едва поместились в нем. У Киёмаса даже ноги торчали наружу. Благо сад вокруг был таким заросшим, что с улицы ничего нельзя было разглядеть. И все равно Асамура, заботящийся о маскировке, выговаривал ему:

— Убери ноги!.. Убери!

Киёмаса — самый молодой из всех, который даже не успел послужить под началом господина Камаудзи Айдзу, а участвовал в восстании из солидарности, краснел, пыхтел, но ничего поделать не мог: сзади подпирал друг Наганори, слева — старик Усима-Таро, а на коленях лежала тяжелый масакири с массивным обухом.

— Слышишь меня... — шипел Асамура, — убери, кому говорю.

Наконец Киёмаса сообразил: сорвал пару веток клена и прикрыл ноги. После этого все успокоились и сидели в полной тишине, и только когда начало темнеть, стали возиться и вздыхать:

— Скорее бы...

Не повезло еще и в том, что стражники с этой стороны Нефритового дворца попались сплошь как один малохольные: не праздновали, не кричали, не улюлюкали, а даже зажгли над входом фонари. Правда, толку от них было мало, потому что сосновый лес подбегал под самые стены, и темень в трех кэн от входа стояла непроглядная. На этот случай у Торояна были фонари, набитые светлячками. Света они, правда, давали мало, но вполне достаточно, чтобы не расквасить в темноте нос.

Именно Киёмаса отводилась роль белки. Он должен был вскарабкаться на сосну, с сосны — на стену в том месте, где она делала небольшой изгиб, и закрепить веревку.

Ради такого момента Киёмаса даже надел шелковую ситаги* в надежде, что она защитит если не от стрелы, то хотя бы от неумелого удара мечом. Доспехи слишком тяжелые. Лазать в них по стенам нет никакого удовольствия, рассуждал он, а ситаги в самый раз. Многие его товарищи тоже надели ситаги, полагая, что в ней они будут неуязвимее.

Тот момент, когда надо было лезть на стену, Киёмаса проспал. Ему приснилось, что он дома ест мамины рисовые шарики на рыбной подливе, а кто-то посторонний его дергает за рукав и говорит:

— Заснул, что ли? Вставай!

Чего это я заснул? — удивился он, я ем. И проснулся, испытав чувство сожаления оттого, что не попробовал сладкой подливы. Было темно, и только со стороны ворот сквозь листву пробивался тусклый свет. Над городом плыл полночный звон колоколов. Пора, понял он. Да и Асамура не давал забыть об этом — пихал в плечо и шипел:

— Проснись, болван... проснись...

— Я уже не сплю, сэйса, — отдернул руку Киёмаса.

Чужое прикосновение было неприятно, как холодное железо, тем более от старого Асамура воняло козлом. А еще он был как никто надоедлив и нравоучителен, хотя его и следовало уважать за храбрость и мастерство фехтовальщика. Но пересилить себя Киёмаса не мог.

Он вскочил легко и быстро. Встрепенулся, прогоняя остатки сна, и выбежал из дома. Его уже ждали, оглядываясь в нетерпении. Ночная прохлада взбодрила. Я действительно проспал, понял он, и ему стало стыдно. Но потом, когда залез на дерево и с него — на стену, все его недовольство само собой улетучилось, зато сделалось одиноко и страшно. Товарищи остались где-то далеко внизу, словно на чужом острове. А он уже сотни раз умер, воображая, что здесь, наверху, его ждет засада. Однако, как ни странно, стена оказалась пустой, и это было хорошим знаком. Наму Амида буцу! — прошептал Киёмаса и, стараясь меньше шуметь, на ощупь привязал веревку к зубцу, испытывая страшное чувство одиночества и уязвимости, а когда бросил веревку вниз, то впервые в жизни почувствовал, что на него кто-то смотрит и, цепенея, оглянулся, чтобы увидеть призрака. Призрак стоял в том месте, где стена делал изгиб, и светился мертвенным светом. Голова его на фоне черного неба казалась нестерпимо яркой, зубы же блестели еще ярче, от этого казалось, что призрак издевательски улыбается и подзывает Киёмаса к себе. Киёмаса охватила такая слабость, что он невольно прислонился к парапету стены и замер. Из оружия у него был только танто, но даже его он вытащить не мог — руки не поднимались, словно каждая из них весила, как арба. В следующее мгновение призрак пошевелился, и Киёмаса понял, что это обыкновенный стражник. Просто луна еще высоко не взошла и светила из-за громады Нефритового замка, отбрасывая на стену незримую тень.

*Ситаги — рубаха из специального шелка, смягчающая удар.

Стражник не разглядел Киёмаса, темная одежда которого делала его невидимым на фоне темной стены. К тому же лицо и руки и у Киёмаса были намазаны сажей — опять же по настоянию въедливого Асамура. Впервые Киёмаса подумал о нем с теплотой — если бы не эта маскировка, от которой он всячески отбрыкивался, полагая, что буси не подобает ни от кого прятаться, и не настойчивость Асамура, лежать бы сейчас Киёмаса с разбитой головой, а само восстание оказалось бы под угрозой срыва в самом начале.

Стражника же привлекли непонятные звуки. Как ни старался Тороян и его люди быть тише и незаметнее, бряцанье оружия выдавало их присутствие.

Не дойдя двух шагов до Киёмаса, стражник выглянул в соседнюю бойницу. Киёмаса воспользовался моментом, и хотя ему еще не приходилось убивать врагов, с этой задачей он справился блестяще, ударив стражника танто в левую подмышку и навалившись на него с тем, чтобы заткнуть рот. Прежде чем умереть, стражник искусал ему все руки.

— Молодец! — оценил Асамура, появившись на парапете стены.

Киёмаса испытал к нему самые дружеские чувства. Теперь Асамура казался ему не зловредным и надоедливым стариком, а самым умным и толковым, чуть-чуть пожилым самураем. Мало того, он готов был слушаться его всегда и во всем, потому что понял одну истину: обязательно найдется кто-то, кто умнее и находчивей тебя.

Через кокой отряд Торояна оказался на стене ниномару*. Бидацу со своими людьми побежал влево к воротам, Иэясу же — вправо к следующему посту, который находился в западной башенке на расстоянии не менее пяти сяку. А Тороян и Асамура спустились во двор, чтобы атаковать хоммару**, в которой находился отдельный гарнизон. Торояна волновал вопрос: насколько стражники пьяны.

Все оказалось до разочарования просто: они быстро пересекли двор, выложенный камнем, и в белом свете своих фонарей обнаружили, что маленькие ворота, преграждающие путь ко второй линии обороны Нефритового дворца, больше похожие на калитку, беспечно открыты и не охраняются. Мало того, дверь, находящаяся справа и ведущая в бастион, тоже оказалась незапертой. Асамура со своими людьми побежал наверх, чтобы из укреплений дворца никто не пришел на помощь цитадели. Остальные замерли, прижавшись к стенам и ожидая команды Торояна. Наганори, друг Киёмаса, сунулся было вперед, но на него шикнули, и он затих. Ждали своих. Наконец со стороны ворот и охранной башенки замелькали тусклые огни. Если бы кто-нибудь из стражников выглянул бы во двор, он бы принял огни светлячков за духов, которые вопреки воле Богов вернулись на Землю. Тяжелое оружие, предназначенное для хирака и ганива, оставили на земле под стенами и в цитадель ворвались молча с одними танто или вакидзаси.

Первым вбежали самые горячие: Наганори и Киёмаса. Усима-Таро, которого они тоже считали стариком, бежал следом, оберегая юношей от какой-либо напасти. И действительно, не успели Наганори и Киёмаса сделать и пары шагов, как на них с криком бросился стражник. Оказывается, он стоял сбоку у стены, на которой было развешено оружие. На счастье, в руках у него оказалась всего лишь длинная курительная трубка. Но и ею он сумел нанести удар в голову Наганори с такой силой, что тот полетел кувырком, а Киёмаса от неожиданности присел. Усима-Таро тут же зарубил стражника, окропив кровью угол цитадели.

Пока Киёмаса приходил в себя, наиболее опытные: Юраносукэ, Усима-Таро, Бидацу и Кадзува напали на тех стражников, которые беспечно сидели в центре помещения, пили сакэ, играли в карты и в другие игры. Остальные нападающие занялись теми, кто спал вдоль стен. Раздались крики, стоны умирающих. А Киёмаса все опаздывал и опаздывал: куда бы он ни кидался, выходило, что противник уже повержен и умирает. Тогда Киёмаса, не обращая ни на кого внимания и пренебрегая общей свалкой, бросился в самый дальний конец цитадели, где нашел себе достойного противника, который его едва не убил. Это был капитан стражников средней цитадели Асигака. В этот вечер он не пил, потому что накануне здорово перебрал и у него весь день болела голова. Но урезонить своих подчиненных, а тем более не дать им пить в великий праздник 'Шествие Хомуда' он не сумел по причине негласного приказа генерала Кожайба всем пить вино, махнул на все рукой и как был в доспехах, так и завалился подремать. Правда, перед этим в гордом одиночестве обошел посты и лишний раз убедился, что все пьяны, и сказал самому себе: 'Будет удивительно, если кто-нибудь не воспользуется нашей беспечностью'. Он как в воду глядел, и первого врага, который вырос перед ним, ловко поддел нагинатой, с которой никогда не расставался. И посчитал, что убил его. Однако все было не так просто.

*Ниномару — внешняя цитадель.

**Хоммару — внутренняя цитадель.

Киёмаса же увидел следующее. На футоне возлежал самурай в черно-серебристых доспехах. На нем были черный панцирь, черные наколенники, черные металлические гетры, даже дзингаса* был черного цвета. К счастью, Асигака в этот вечер не надел свою обычную маску черного цвет, иначе бы Киёмаса окончательно струсил. Ему еще не приходилось сталкиваться с настоящим самураем, а все его тренировки с боккеном** и уличные драки не шли ни в какое сравнение с истинным буси.

Асигака открыл глаза в тот момент, когда шум в цитадели стал нестерпимо громким. Он уже привык, что игроки в нарды и го периодически ссорились и дрались. Но все это было в рамках дозволенности, и капитан не придавал подобным ссорам большего значения. Когда же он махнул нагинатой, решив, что это один из спорщиков, то инстинктивно ударил не лезвием, а всего лишь окованным железом древком. Но даже этого удара хватило, чтобы едва не перебить голень Киёмаса, поэтому он и рухнул как подкошенный. Асигака удивился и вскочил. Там, где он находился, было темно, и он не понял, кого ударил, зато очень хорошо разглядел оружие человека. Выходило, что на него — Асигака, покушались. Пьянь! — подумал он и отскочил в угол, потому что вместо упавшего возник еще один человек, которого Асигака точно не знал. В руках у этого человека был катана. Откуда у него меч? — успел удивиться Асигака, ударил для острастки нагинатой уже с вполне серьезными намерениями, но, на свою беду, задел человека, которого до этого сбил, или ему показалось, что задел. Так или иначе, но удара не получилось. Зато Бидацу, а это, конечно же, был он, используя прием оваг

* * *

, который заключался в том, что меч держат двумя руками, а во время удара с протягом переносят вес тела с левой ноги на правую, развалил Асигака вместе с доспехами от плеча до пояса.

Отряд Асамура без всяких задержек преодолел длинную лестницу и уперся во внутреннюю стену, перед которой был глубокий ров с водой. И опять им несказанно повезло: в треугольном бастионе, прикрывающем ворота и мост, спал пьяный стражник, почти свесившись надо рвом. Его стащили с помощью волосяного аркана, и он с шумом плюхнулся в ров. Асамура решил, что сейчас сбегутся все стражники мира. Но, на удивление, этого не произошло. Тогда они, осмелев, забросили на зубец стены петлю и по веревке один за одним забрались наверх. Перед ними, как стрела, лежала ровная дорога в Нефритовую башню.

Их тут же атаковали. Асамура лично зарубил двоих и крикнул:

— Одного не убивайте!

В это время на помощь уже спешили Тороян, Бидацу и Иэясу со своими людьми. Они оттеснили стражников в казарму, ворвались следом, и бой шел в полной темноте, если не считать лунного света, едва поникавшего через десяток узких бойниц.

Только и было слышно:

— Ова!

— Ти!

— Ксо!

Опытный Наганори налетел на какого-то человека. Сбил его с ног и выхватил танто, чтобы убить, но по одежде узнал в нем друга.

— Ты, что ли, Сёраку?!

— Я!

Они оба рассмеялись и бросились в бой.

Через пять кокой бастион был очищен. Однако оказалось, что все стражники убиты.

— Нам нужен человек, который бы показал, как проникнуть в башню, — объяснил Асамура.

Они стали искать хотя бы одного раненого и вскоре нашли такого несчастного.

*Дзингаса — плоский шлем.

**Боккен — деревянный меч.

* * *

Оваг — удар клювом.

* * *

В это время Гёки только-только вошел в калитку рядом с главными воротами. Впереди каким-то образом протиснулись друзья круглоглазого толстяка Язаки в сопровождении медвежьего тэнгу. Он даже не знал их имен и только самого новоявленного пророка видел на площади Цуэ перед храмом Каварабуки. Ничему не удивляясь в этой жизни, Гёки хотел было опередить всю компанию, чтобы оказаться на острие атаки, но она началась так внезапно, что он только увидел следующее: стражники, которые несли вино, и стражник, который открыл им калитку, вдруг молча, без лишних стонов, попадали один за другим. Ему же запомнилось почему-то только одно — как из плеча стражника вырывается фонтанчик крови и тут же пропадает, словно видение. Стражник еще не понимает, что ранен, как второй удар капитана Го-Данго канабо в шею не то что валит с ног, а просто сминает ему торс, не оставляя никаких шансов на спасение. В какой-то момент все застывает, словно люди не могут сдвинуться с места и осознать происшедшее. А затем начинают быстро-быстро двигаться, словно наверстывая упущенное. Раздался грохот разбивающихся кувшинов. И кто-то сверху недовольным голосом сказал:

— Вас только за смертью посылать!

Они протиснулись в этот узкий коридор, зажатый с двух сторон лестницами, ведущими на второй этаж главных ворот. Потом кто-то с протяжным криком упал вниз, и началась схватка.

Гёки вместе со всеми ворвался в казарму и самолично зарубил пятерых стражников, которые сбились в кучу между стеллажами с амуницией, ничего не успев понять. А когда развернулся, чтобы помочь своим, все было кончено, и последний, кажется, Масатори, покидал казарму. Гёки от огорчения решил, что все происходит не по плану, не так, как надо, а в каком-то страшном хаосе, к ритму которого он не может приспособиться, и что он очень плохой командир. Поэтому он, перепрыгивая через тела поверженных и поскальзываясь в крови, выскочил во двор крепости и скомандовал разделиться на две части, с тем, чтобы атаковать дальше, вправо и влево, но не увлекаться, ибо нужно бежать в хоммару и дальше за нее — в замок, чтобы расправиться с регентом и его сыновьями. Однако бой развивался вопреки всякой логике. Вместо того, чтобы обезопасить себя от атаки с тыла, напасть на восточную башенку, где находился гарнизон ниномару, нападающие ударили по хоммару, и тогда стражники в главных воротах, в восточной башенке и казармах, которые располагались справа и слева, очухались и предприняли атаку: с воплями и криками они выскочили с мечами и нагинатами наперевес. В этот момент луна выглянула из-за башни Нефритового замка и осветила двор. Впереди нападающих бежал большой и толстый самурай с развевающимися космами. За ним с воплями неслись десятка два не менее страшных, как демоны, стражников, а уж следом за ними еще более жуткие существа во всем белом. Даже горячий писарь Вайрочан, который всячески демонстрировал неустрашимость самурайского духа, испугался и спрятался за широкую спину капитана Го-Данго.

Акинобу, Натабура и Баттусай были заняты тем, что руководили захватом хоммару. Натабура послал Афра на крышу цитадели, чтобы тот зацепил на ней крюк с веревкой. Афра справился с этой задачей блестяще. Вернулся и радостно бегал вокруг, улыбаясь во всю собачью морду. Наверх тут же полезли ловкие, как обезьяны, Баттусай, Дзито, Сэн-но Рикю и Ёсинаки, побросали вниз веревки, а уж за ними все, кто только смог.

Капитан Го-Данго вместе с Язаки и Сёнагоном прикрывали тыл. И если бы не они, а особенно — Го-Данго, то стражники всех бы раздавили о стены хоммару. Однако кто-то вовремя оглянулся, кто-то крикнул, кто-то подал знак — капитан Го-Данго выбросил перед собой руку с канабо — огромной железной палицей с шипами, которая снесла голову большому и толстому самураю. Как это получилось, никто не понял, только голова с развевающимися космами покатилась по камням двора и, казалось, она все еще выкрикивает призыв к атаке. Такое могло произойти только в неразберихе сражения, когда никто ничего не понимает. Бежавшие за самураем стражники в ужасе стали замедлять шаг, и это решило исход атаки, ибо их движение, как волна об утес, разбилось о капитана Го-Данго. А он-то уже знал свое дело. Он даже не обратил внимания на такие мелочи, как чья-то голова, а тут же одним махом тяжеленной канабо уложил пятерых или семерых стражников, и с улюлюканьем стал гоняться по двору за остальными. Казалось, что их оружие, которое они пытались применить, не оказывает на него никакого воздействия, словно лилипуты пытаются убить великана зубочистками. Однако через пару кокой стало заметно, что тело капитана Го-Данго окрасилось кровью и что он уже не так стремителен, как прежде. Потом уже Язаки, забыв, что он вальяжный пророк, взахлеб рассказывал, что он и только он остановил эту дикую атаку и самолично зарубил своим любимым китайским мечом всех-всех стражников и даже тех существ в белом, которые бежали в арьергарде и которые оказались не демонами и даже не духами, а всего-навсего теми же самыми стражниками, только не успевшими одеться. К тому же все они, как один, были пьяны, но к их чести не просили пощады, а сражались до последнего вздоха. В этой схватке, конечно, не обошлось без участия Акинобу, Натабуры, Куродо по кличке Нори, Такaги, и, разумеется, Афра, который не без помощи Натабуры страшно напугал и разогнал самый хвост арьергарда пьяных стражников. Если бы кто-то сказал Натабуре, что он будет участвовать в подобном избиении, он бы страшно сконфузился, ибо стражники внешней цитадели — ниномару оказались весьма посредственными рубаками, но порыв их и пьяный дух были сильны. Так или иначе, но атака была отбита и очень быстро перешла в отдельные стычки по всем углам и закоулкам. Некоторое время еще слышались вопли и ругательства.

Затем ронины Гёки основательно занялись хоммару. В отличие от той, которую захватили люди Торояна, эта хоммару оказалась запертой со всех сторон, кроме крыши, где пьяные стражники играли в карты. Но они то ли не поняли, что происходит, то ли перепугались, потому что спрыгнули с крыши хоммару и подались за третью линию обороны — в башню дворца. Гёки решил не штурмовать хоммару, а приказал завалить все входы и выходы, а основные силы четырех пятерок: Натабуры, Хитомари, Сёнагона и Вайрочана повел на штурм следующего укрепления.

Тем временем Нефритовая башня просыпалась. То там, то здесь в ее окнах все чаще мелькали огни. Встревоженная охрана пыталась осмыслить, что происходит внизу. Хитрый Гёки не дал зажечь ни одной из построек, рассудив, что темнота будет только на руку нападающим. Этим решением с одной стороны он осложнил себе задачу, а с другой не дал повода городским стражникам и войскам прийти на помощь регенту.

Если с тыльной стороны Нефритовой башни дорога была почти прямой, ибо она предназначалась для того, чтобы регент мог вовремя сбежать из дворца, то вход в башню с фасада был подобен лабиринту. Нападающие должны были долго плутать по сети узких проходов, большинство из которых заканчивались тупиками, ловушками или ложными воротами. Так пятерка Сёнагона, посланная прямо, попала в болото и вернулась вся в тине и без одного самурая, который провалился в бездонный колодец, и что-то или кто-то так быстро утянул его вниз, что не успели вытащить. К несчастью, этот самурай по имени Ката Кодзи по глупости надел металлический нагрудник.

— Он утонул, как кусок железа, — сообщил Гёки Сёнагон.

Крысолову Хитомари повезло еще меньше — он потерял троих под массивной плитой, когда они углубились под своды какого-то туннеля, решив, что он приведет прямо в Нефритовую башню. Но явное — не самое простое. Это оказался всего-навсего ложный вход. Хитомари был ошарашен таким поворотом событий и некоторое время не мог прийти в себя. Всю жизнь он считал себя удачливее всех, а в самый нужный момент судьба оказалась легкомысленной, как девка из веселого квартала.

Золотарю Вайрочану повезло больше — он всего-навсего получил арбалетную стрелу в плечо, когда вздумал лезть поперек проходов. При этом он потерял одного ронина по имени Нобунага, который просто пропал, и его больше никто никогда не видел. Стрелу вынули, а рану запечатали воском. Вайрочан охал, стонал и сетовал, что теперь не сможет держать меч.

— Зато ты можешь громко орать, — сказали ему.

Фудзивара-но Кинто почти добрался до стены третьей линии обороны Нефритовой башни, опрокинув защитников трех бастионов и одной башенки, однако в последний момент на площади, которая, казалось, наконец вывела к воротам башни, земля перед ними разверзлась и они едва не упали в бездну. Спас их, как ни странно, Баттусай, который ходит и с командой Сёнагона, и с командой Хитомари, и был настолько удачлив и ловок, что остался жив. Он вовремя и честно предупреждал об опасности, но так как в нем видели чужака, то к его советам не прислушивались, а между тем Баттусай видел в темноте, как кошка. И только Фудзивара-но Кинто оценил, что Баттусай соображает лучше всех его бойцов вместе взятых. Получилось так, что Баттусай спас пятерку Фудзивара-но Кинто, никто не погиб, и они, обескураженные, в полном составе вернулись на перекресток, откуда разбегались эти самые лабиринты-ловушки.

И только Акинобу, Натабуре, Афра и Язаки повезло больше остальных, хотя им, опять же как чужакам, достался самый узкий и невзрачный проход, который к тому же вел не вверх, а куда-то вбок, да еще изгибался, как змея, уводя к подножью башни. Натабура вспомнил, как он в стране Чу точно так же бегал по зигзагообразным подъемам меж стен. Однако, чтобы добраться до настоящего входа, понадобилось кружить не меньше коку. Они благополучно, а главное тихо и незаметно миновали несколько постов-бастионов и башенок, в которых находилось по два-три стражника. Эти стражники не могли оказать серьезного сопротивления таким опытным бойцам, как Акинобу, Натабура и Язаки. Даже Афра сумел записать на свой счет двоих или троих несчастных, которых он, самолично устрашив до полусмерти, заставил прыгнуть в ров с водой. Наконец они подбежали к неприметным, как калитка, воротам, прикрываемым справа и слева треугольными бастионами, и прислушались. Казалось, звуки битвы стихли. Язаки повертел головой и удрученно высказал то, о чем они все думали:

— Неужто мы одни прорвались?

— Не, не может быть, — высказал сомнение Язаки. — Даже я знаю, что так не бывает.

И радостно засмеялся. Он еще не знал, что будет делать после битвы. А Афра чуть не гавкнул. Ему нравилось носиться в темноте при свете луны и участвовать в потасовках. Если бы он еще понимал, зачем все это делается. Но он не понимал. Ему было просто весело.

— Тихо! — поднял руку учитель Акинобу.

Они услышали лишь слабые звуки, которые доносились из самой башни.

— Похоже, Тороян прорвался? — осторожно предположил Натабура.

Это было правдой. Тороян без потерь проник в Нефритовую башню и уже вел бой на первом и втором этаже. Ему не хватало сил, чтобы развить успех и опрокинуть стражников. Однако он стянул на себя все их основные силы и таким образом до минимума ослабил оборону центрального входа в Нефритовую башню.

Пока Афра, посланный Натабурой с запиской к Гёки, вел его и других самураев по правильному пути, Акинобу, Натабура и Язаки штурмовали один из бастионов. В каждом бастионе сидели по три лучника, и они держали под перекрестным огнем все подходы к воротам, мостик и канал с водой. Трижды Акинобу, Натабура и Язаки бросались в атаку, и трижды их останавливали. На четвертый раз стражники дрогнули.

* * *

Начало битвы Бог Яма проворонил. Он как всегда предавался лени под землей — на этот раз в тайных лабиринтах Нефритового дворца — и играл в го с новоиспеченным демоном смерти по имени Кацири, что значит 'очень умный'. Раньше демон Кацири был просто жалким, дрожащим, несчастным духом, боящимся собственной тени, не только потому что всякая свет от солнца для духа означал смерть, но и потому что по натуре Кацири не был похож на нагловатого Кадзана. В общем, для начала Богу Яма требовался не дух, а демон.

С помощью подкупа и уговоров четырехрукого и четырехголового Бога Си-Тэнно, который отвечал за формальную часть вопроса, Бог Яма перевел Кацири из разряда духов в демоны, потому что негоже Богу Смерти иметь в услужении какого-то духа, пускай он и трижды умный. В этом он тоже увидел покушение на собственный авторитет со стороны Богини Аматэрасу.

К игре го Бог Яма пристрастился с горя: во-первых, он в конце концов сообразил, что Натабура не собирается его убивать, а значит, Богиня Аматэрасу и думать забыла о давней ссоре.

— Она мной пренебрегла, — понял Бог Яма.

Во-вторых, он потерял шлем ямады с рогами, в-третьих, подлый Язаки присвоил себе каба-хабукадзё — Черный Знак Ада и с его помощью, как считал Бог Яма, стал пророком, а в-четвертых, погиб любимый демон смерти Кадзан, который, конечно, был своенравным и хитрым, но не таким до отвращения покладистым, как этот новый — Кацири. Дело в том, что помощников Бог Яма не выбирал, ему спускали кандидатуры с Небес. Будь его воля, он бы предпочел какую-нибудь из душ смертных — тех же самым самураев, и воспитал подчиненного в соответствие с собственными представлениями о том, каким должен быть помощник Бога смерти. Кацири оказался лучшим из худших, то есть — никаким, хотя и лучшим из всех тех духов и демонов, которые присылали Богу Яма. Единственное его хорошее качество заключалось в том, что он отлично умел играть в го.

В общем, Бог Яма здорово во всем обмишурился и теперь, как и все Боги, искал забвения в головоломках. Игра го давала его ущемленному самолюбию отдых, он забывался, глядя на поле, где бушевали страсти не меньшие, чем в жизни. Он даже прочитал трактат Бан Гу 'Сущность Го' и хорошо запомнил отрывок, который его пленил: 'Доска должна быть квадратной и изображать законы Земли. Линии должны быть прямыми, как божественные силы. Черные и белые камни разделены, как инь и ян. Их расположение на доске подобно модели небес'. А еще он узнал, что в го нет ни начала-фусэки*, ни конца-ёсэ**, ни форм, ни атаки, ни содержания — вообще ничего — одна пустота. Некоторое время это его забавляло, потом затянуло — да так, что он забыл о своих обязанностях и свалил все дела на бедную голову помощника Кацири. Естественно, в хабукадзё царил полный бардак: души смертных не регистрировались, не помещались туда, куда нужно, то есть в котлы, баки и на сковороды, а бродили неприкаянными по белому свету. Духи и демоны забыли, что такое субординация, вели себя нагло и дерзко, воруя эти слабые души, проникая в другие миры и совершая иные мерзопакостные дела. Но это уже другая история, с другими лицами и героями, недостойная нашего пера.

Демон Кацири тоже слышал шум битвы, но не смел реагировал без команды хозяина, как он называл Бога смерти, пока на голову не стала сыпаться штукатурка.

— Это что еще такое? — удивился Бог Яма, снимая с лысины кусок известки.

— Землетрясение? — предположил демон Кацири.

— Поди узнай, — приказал Бог Яма.

Демон смерти исчез и вскоре вернулся.

— Какой-то Натабура штурмует дворец какого-то Мангобэй, — с почтением доложил он, вытянувшись как струна. — Там их много.

*Фусэки — начало.

**Ёсэ — конец.

— Ну и пусть...— в задумчивости почесал лысину Бог Яма, обдумывая ход. — Пусть штурмует... Что ты сказал? — он поднял голову, глаза его расширились.

— Говорю, слышал, что какой-то Натабура...

— Натабура?! — вскричал Бог Яма. — А чего ты молчишь?! Я тебя зачем взял?! Зачем?! Чтобы ты докладывал четко и ясно.

Он вскочил — доска и камни полетели на пол, и забегал по подземелью.

— А Язаки есть с ними? — остановился он, с укором глядя на Кацири.

— Да... кажется... — робко ответил новоиспеченный демон Кацири, боясь ошибиться.

Дело в том, что Кацири всего лишь пару раз облетел поле сражения. Он даже не смел покуситься ни на одну новоиспеченную душу самураев, которые неприкаянно бродили по Нефритовому дворцу. А из всего шума, царившего во дворце, на свою голову разобрал лишь то, как какой-то странный монах кричит:

— Натабура, Язаки! Ко мне!

Естественно, этого он не рассказал Богу Яма, который и так едва не рычал от ярости. Бог Яма в свою очередь еще не привык к Кацири и видел в его робости признаки скудоумия. К тому же всякое упоминание о Натабуре и его друзьях приводило его в бешенство.

— А еще кто? — скривился он так, словно у него болели зубы, хотя зубов у Богов отродясь не было. Они им были не нужны.

— И... и... собака... — упавшим голосом добавил демон Кацири.

Он действительно видел и собаку, точнее, медвежьего тэнгу. А так как разбирался в иерархии не только гадов, но и животных божественного мира, то сообразил, что дело здесь нечисто и что в битве замешаны самые высокие Боги. Но ничего из своих глубокомысленных соображений Богу Яма не сообщил, боясь попасть впросак, ведь ему казалось, что его хозяин сам все понимает. Однако на этот раз демон Кацири ошибался. Кроме того, что он был умным-умным, он еще и боялся потерять теплое местечко, тем более, что нежданно-негаданно получил повышение в чине, к которому еще не привык. А так как происходил из мелкопоместных духов, пробавляющихся душами лягушек, змей и прочих гадов, то не мог понять, что от него хочет Бог Яма.

— Это они! — обрадовался Бог Яма. — Идем, будем мстить.

— А у нас получится? — посмел усомниться помощник, ибо видел, какое ожесточение царит на поле битвы.

— Еще как, — кивнул на ходу Бог Яма, открывая тяжелую, кованую железом дверь.

В затхлое подземелье ворвался свежий ветер. Бог Яма поморщился. Он не любил хорошей погоды и вообще — положительных эмоций. Его уделом были мрачные мысли о мрачных-мрачных делах и делишках.

Он мстил неосознанно, не только потому что им пренебрегли, а потому что его тем самым унизили, низвели до уровня обычных, третьесортных Богов, например, такого, как вечно пьяный старикашка Бог Дзюродзин* или как его... Мироку**. Кто это такой? Его никто никогда не видел по причине бесцветности и безвкусности.

В нижних помещениях Нефритовой башни шел бой. Сыновья регента — Такэру и Коксинг руководили обороной, и Ходзё Дога мог быть спокойным: войск предостаточно, в резерве тайная сила в виде хирака и прочего каменного истуканства. Скоро расцветет, на помощь придут верные войска и изловят бунтовщиков, а потом я их подвергну самым изысканным казням. Он стал выбирать, каким именно. Знал он их не меньше шестисот и все испробовал на деле. У него были китайские труды по правильному умерщвлению огнем, корейские манускрипты по утоплению, тибетские 'книги мертвых' о свойствах ядов, баганские советы, как вытягивать жилы, ванлангские труды по применению бамбука, тяжеленный монгольский свиток, как пользоваться телячьей шкурой, чтобы волосы у человека прорастали внутрь головы, и прочее, прочее, прочее — всего десять огромных сундуков, набитых доверху. Но среди всех — редчайшая рукопись на телячьей коже, которую перевел некий монах Натабура. Эта рукопись нравилась регенту Ходзё Дога больше всего, особенно такое понятие, как 'испанский сапог'. Ходзё Дога не знал, что означает слово 'испанский', но отлично понимал, что такое сапог — что-то вроде дзика-таби, считал он, только из железа и дерева. Он самолично нарисовал эскиз и приказал изготовить образец. Теперь новенький сапог стоял в углу спальни и радовал глаз изысканностью форм. Какая лаконичность, какая гармония, думал Ходзё Дога, единство целого и начало всех начал. Будда в своем совершенстве! Настало время применить, радовался регент Ходзё Дога и с непонятной тревогой посматривал в сторону города — город был темен, как зимнее поле. Уже больше стражи длился бой, а помощь все не приходила. За одно казню и генералов, злорадно решил регент Ходзё Дога, за нерасторопность. Он подошел и осторожно выглянул за перила балкона. Под ним творилось нечто невообразимое: основания башни видно не было, казалось, что странная туча опустилась на Нефритовый дворец.

*Бог Дзюродзин — Бог долголетия.

**Бог Мироку — Бог будущего.

Между тем, это был всего лишь прием, который использовал Бог Яма, чтобы напугать Натабуру и особенно Язаки. Он застал их в тот момент, когда они попали в трудное положение. Афра, как всегда радуясь возможности поноситься, скаканул на третий этаж и был таков. Пришлось Натабуре лезть следом, да не по лестницам, а снаружи по стене, потому что лестница простреливалась лучниками, и они впятером: Натабура, учитель Акинобу, Язаки, Баттусай и капитан Го-Данго не могли высунуть голов, а ждали, пока у стражников кончатся стрелы. Но, видать, стрел у них было великое множество, потому что они тратили их не жалея, истыкали все стены и пол. На свое счастье Натабура выбил какую-то хлипкую доску и попал в хранилище оружия. Он понял, что запас стрел не истощится и ждать бессмысленно: сотни и сотни, если не тысячи колчанов, набитые стрелами, стояли в специальных подставках. Кроме этого стрелы лежали еще и в специальных бамбуковых ящиках и просто так — россыпью на полу. Впрочем, времени осматриваться не было. Натабура бросил лишь короткий взгляд и прижался к стене: в хранилище появился стражник. Как только он нагнулся за колчаном, Натабура отрубил ему голову, которая со стуком полетела в угол, а тело стражника смяло один из ящиков со стрелами. В это момент следом влез Баттусай.

— Я с вами, сэйса, — прошептал он.

Чего-то подобного Натабура ждал от него, — словно продолжения того разговора на тропинке и странного чувства, что он нашел еще одного друга. А еще он ждал, что на грохот прибегут новые стражники. Некоторое время было тихо, но затем раздалось:

— Стрелы! Давай стрелы!

— Сэйса! — Баттусай хотел сказать, что предан ему как никто иной, но не знал, как это выразить словами.

— Тихо! — поднял руку Натабура.

В хранилище влетел стражник, и Баттусай ловко сбил его с ног, а Натабура бросился в следующую комнату, где тут же столкнулся с тремя лучниками, которых тут же зарубил. Они даже не успели выхватить катана. Эта была легкая смерть, о которой мечтал любой самурай. Потом в их сторону полетели стрелы. Но ни Натабура, ни Баттусай не уступали друг другу в ловкости — тут же упали, вскочили, перекатились. Еще дрожало оперение первой стрелы, а древко второй пело, подобно тростнику под ветром, как еще двое стражников облились собственной кровью. Их глаза! Натабура никогда не смотрел в глаза умирающего противника. В этом они с Баттусаем были чем-то схожи — уважай своего врага, даже если он не менее страстно желал убить тебя. Похоже, Баттусай следует тем же принципам. Но разве сейчас время для рассуждений? — думал Натабура. Прижавшись к стене, он слушал, стараясь определить, где находится Афра. Он боялся его позвать, потому что пес мог попасть под стрелы. И вдруг откуда-то чуть ниже раздалось рычание. В одно мгновение Натабура перепрыгнул через перила и очутился между вторым и третьим этажами в узком пространстве переходов. Помощь была излишне. Афра только что загрыз стражника и, не узнав Натабуру, прыгнул на него, целясь в горло. Таких яростных глаз Натабура у своего пса никогда не видел.

— Афра! — крикнул он, и они покатились по полу.

В следующее мгновение Афра опомнился: заскулил, заметался, прося прощения. Да и Натабура невольно вздрогнул, в предчувствии явления Бога Яма, в силах которого было оживить только что умершего человека, пока душа в нем еще искала выхода.

Впрочем, то, что увидели Натабура и Афра, не соответствовало тому, что происходило в башне на самом деле. Самураи Гёки воссоединились с самураями Торояна и одним рывком захватили третий этаж. Однако они не нашли ни Натабуры, ни Афра, ни Баттусая и посчитали, что они пали смертью самураев и стражники сбросили их вниз. Этому не поверили лишь Акинобу и Язаки.

В это же самое время Натабура сражался с Богом Яма, который вселился в стражника с разорванным горлом. И в первый момент он действовал, как мертвец — ничего не видел и ничего не слышал. Но Бог Яма на то и есть Бог Яма, чтобы творить невозможное. Во-первых, они дрались совсем в другом пространстве, и никто не мог прийти на помощь Натабуре. Во-вторых, стражник с разорванным горлом открыл глаза, увидел Натабуру с Афра и выхватил катана. Отсеки Натабура до этого момента стражнику руку, ничего последующего не произошло бы. Но Натабура почему-то промедлил, словно ему было интересно, что произойдет дальше. А дальше произошло то, чего он никак не ожидал. Если бы кто-нибудь сказал ему, что катана можно действовать с такой скоростью, он бы ни за что не поверил, и не потому что подобное невозможно, а потому что так мог драться только нечеловек. Еще никогда Натабуре на приходилось защищаться на пределе своих возможностей. Удар сыпал за ударом. В какую бы сторону он ни уклонялся, стражник с разорванным горлом тут же, не думая и не целясь, бил туда же. Только волшебный голубой кусанаги способен был выдержать подобную лавину неистовства. Натабура еще надеялся, что у мертвеца вот-вот сломается катана, потому что ни одно обыкновенное человеческое оружие не могло выдержать такую нагрузку. Натабура ставил блокировки даже так, как нельзя было ставить — той частью кусанаги — а-маси, которая была совсем близко к цубе. Он понимал, что рискует остаться без оружия, но просто не успевал уйти в сторону или поднырнуть под удар.

Лицо стражника ничего не выражало. Только глаза, которые были глазами Бога Яма, казалось, метали молнии в Натабуру. И он приспособился! Раз десять упал, перекатился, раз двадцать подпрыгнул — и уловил некий ритм, — ведь даже Бог не мог бить, не уставая. Просто он быстрее смертного восстанавливал силы. И когда Натабура осознал эту паузу — первый и второй раз, а на третий, уклонившись, сам ударил, то даже не успел удивиться, ибо люди после такого ранения падали замертво на землю. А сделал он ни много и ни мало — попал киссаки* точно в центр лба стражнику с разорванным горлом. И это едва не убило самого Натабуру, ибо он остановился, посчитав дело сделанным — глупая, старая привычка бросать кусанаги раньше времени в ножны, за что его часто наказывал учитель Акинобу, когда Натабура еще был подростком.

Он очнулся, зажатый железной хваткой, и голос Бога Яма зазвенел в ушах:

— А я-то думал, что ты умнее. Ха-ха-ха...

Верный пес Афра висел на стражнике с разорванным горлом и, грозно рыча, дергал его за руку из стороны в сторону. Но в данном случае даже медвежий тэнгу ничего не мог поделать, ибо они имели дело не с кем-нибудь, а с самим Богом Яма.

— Я и впрямь тебя умнее, — ответил Натабура, почувствовав, что только в дерзости спасение.

Обычный танто из ржавой стали, принадлежащий стражнику с разорванным горлом, впился Натабуре в шею.

— Тогда объясни прежде, чем умрешь.

— А чего объяснять, — прохрипел Натабура, — сейчас ты сам лишишься головы.

Бог Яма не знал одного — что Натабура обладает способность ёмоо нодзомимитэ, то есть умением опережать противника во времени. К тому же Натура был награжден Богиней Аматэрасу хаюмадзукаи — божественной силой. Какое из двух преимуществ сработало, Натабура не знал, да это не суть важно. Он только почувствовал, как подкрадывается верный Баттусай. 'Хрясь!' Вот только как Баттусай сумел проникнуть в тучу Бога Яма, в которой даже верному демону смерти Кацири не было места, так и осталось тайной. Наконец Баттусаю пригодился кастет тэкко. Его полукруглое лезвие как нельзя лучше подходило для ближнего боя. Однако Баттусай не коснулся головы стражника, здраво полагая, что Бог Яма может сражаться и без нее. 'Хрясь!' И рука, держащая ржавый танто, повисла на лоскуте кожи. 'Хрясь!' И вторая рука, упала на пол. Это, конечно, не могло убить Бога Яма по одной простой причине: в стражника с разорванным горлом вселился всего лишь его дух, а не тело. Сам же Бог Яма наблюдал со стороны и ничего не могло поделать с Натабурой.

* * *

Демон Кацири едва поспевал за Богом Яма, который несся по небу подобно черной-пречерной и очень мрачной туче, что соответствовало ярости, владеющей Богом Яма. Никто еще, никто в этом Мире не смел его победить — ни в хитрости, ни в открытом бою, тем более обыкновенный смертный. Ладно, злорадствовал он, сейчас, сейчас я сделаю так, что ты, несчастный Натабура, не устоишь против моего коварства.

Бог Яма явился к господину Якуси-Нёрая, духу тени, с которым состоял в дальнем родстве — седьмая вода на киселе. Там и там была тень, только, разумеется, у Бога Яма чуть-чуть погуще, но тем не менее — родная кровь, поэтому-то господин Якуси-Нёрая и уступил уговорам.

Господин Якуси-Нёрая спал. Ночью, без солнца, ему делать было нечего. Он жил в крохотном мире, который находился между Днем и Ночью и в котором никогда не было ни тени, ни света.

— Чего? — удивился он, продирая глаза. — Кого убить? Это не по моей части.

— Но можешь вообще, все это... как это?.. — Бог Яма не смел открыто высказывать при помощнике. — Выйди! Выйди и постой за дверью, — приказал он демону Кацири.

*Киссаки — кончик кусанаги.

— Могу, конечно. Но зачем? — удивленно глядя на дальнего родственника, пожал плечами господин Якуси-Нёрая.

— Не спрашивай. Просто сделай, и все.

— Но зачем?

— Мне очень нужно.

— А там? — господин Якуси-Нёрая потыкал пальцем вверх, где, по его мнению, находился небосвод.

— Там все улажено.

Господин Якуси-Нёрая с сомнение посмотрел на Бога Яма. Он знал о вражде между своим родственником и Богиней Аматэрасу, но не боялся ее гнева по одной простой причине — без тени в Мире никто не мог и шага сделать.

— Зуб даю, — сказал Бог Яма.

— Ладно, — согласился господин Якуси-Нёрая, — по старой дружбе, будет тебе огромная тень.

— И так, чтобы не меньше чем три дня.

— Один.

— Два.

На том и порешили.

* * *

Старший сын регента Ходзё Дога — Такэру понимал, что ему не удержать ни третий, ни четвертый этаж, и не потому что он плохо командовал, а потому что на них напали настоящие самураи. Но даже это обстоятельство не объясняло того факта, что нападавшим фактически удалось захватить Нефритовую башню. Чем выше они поднимались, тем легче им было побеждать ее защитников.

— Отец! — пришел он к регенту в первый раз. — Пора выпускать хирака и других истуканов.

Регент Ходзё Дога сидел и смотрел в окно. Воля вдруг оставила его. Если бы он знал, что это действие гэндо Амида, он бы приказал сжечь дворец вместе с собой. Но этого он не знал, зато испытывал страшную тяжесть во всех членах и черную-пречерную тоску, которая лишала сил.

— Как ты не понимаешь, я не могу этого сделать, — вяло ответил он. — Это самая большая тайна, которую знаем ты и я.

— Твои рассуждения меня смущают! — вскричал Такэру. — Самое большее через пару страж башня будет захвачена.

— Сын мой, иди и выполняй свой долг.

Такэру ушел не солоно хлебавши и когда сдал еще один этаж, послал младшего брата — Коксинга.

— Отец, нас сомнут! Не лучше ли пойти на хитрость?

— Мой младший сын, — ответил регента Ходзё Дога, — время ли об этом думать? Посмотри, как красив рассвет над столицей Мира!

У Коксинга от ужаса расширились глаза, и он убежал.

— Наш отец сошел с ума, — сказал он брату, который, прячась за телами убитых стражников, посылал стрелу за стрелой куда-то вниз между этажами.

— Я это давно уже понял, но ничего поделать не могу.

Он пошел к отцу во второй раз. Отец не дал ему открыть рта:

— Меня обвинят в захвате власти. Мы еще не готовы. Наших войск слишком мало. А император Мангобэй не дает нам повода сомневаться в его лояльности.

— Твоя лояльность может стоить нам жизни!

— Держись сынок. Держись. Скоро расцветет, и нам на помощь придут войска.

— А если не придут?

— Если не придут, тогда мы используем хирака.

— Поздно, отец, поздно!

В ярости Такэру стал спускаться вниз, откуда все громче и громче слышались звуки битвы. Нефритовая башня дрожала, как живая. Где-то в ее основании, в тайных подвалах и лабиринтах, застыла целая армия преданных истуканов. Но упрямый отец боится их оживить. Это ли не глупость?! Такэру в ярости ударил кулаком в стену. Тотчас явились два генерала:

— Что нам делать, господин? Наши силы на исходе.

— Приготовьтесь к сэппуку, — посоветовал им Такэру, — ибо мы не выстоим и полстражи.

Такэру действительно не видел другого выхода. Две трети башни захвачены врагом. Осталось два с половиной этажа. Сил драться нет. Почему, почему сколько бы мы ни старались, а на одного убитого со стороны противника приходится сотня убитых наших. А если мы атакуем, то все-все падаем замертво. Что это? Неудача, которая преследует, как рок? Что если вдруг это колдовство? Впервые Такэру подумал об этом. Вдруг отец заколдован? Вдруг его грехи пали на всех нас безмерно тяжким грузом? Такэру стал неистово молиться, но это не принесло облегчения, словно все было предопределено.

— Я помогу тебе, — сказал кто-то.

Такэру оглянулся. Перед ним стоял крепкий лысый человек с выпуклым морщинистым лбом и тяжелым взглядом энго. Не стражник и не демон. Впрочем, у Такэру не было времени разбираться.

— Да! — ухватился он за незнакомца, как за соломинку, — скажи, что мне делать?

— Всего-навсего выпустить хирака.

— Но как? Отец не хочет. А у меня нет ни ключа, ни волшебного порошка — идасу.

— И то и другое я тебе дам,

— Нужны еще волшебные слова, — напомнил Такэру, — а я их не знаю.

— Я пойду с тобой и произнесу их, — ответил незнакомец.

Нефритовая башня была огромной. В ней насчитывались сотни закоулков, переходов, лестниц и тайных лабиринтов. Один из них имел единственный вход, который находился в покоях отца Такэру. Когда они вошли к регенту, он даже не поднял головы, удрученный тяжелыми мыслями, охватившими его. А виной всему была гэндо — тень Будды Амида, сотворенная из одной злобы.

* * *

Ни Гёки, ни его командиры, ни Натабура, ни учитель Акинобу, ни Язаки и тем более Афра — никто из заговорщиков не знали, что битва только начинается. Они уже дрались на седьмом этаже, и силы были на исходе. Воодушевленные мыслью, что они вот-вот ворвутся в покои регента, они утроили натиск. Им уже противостояли не рядовые стражники в простых панцирях из зеленой китайской кожи, а самурай в золоте и серебре. Когда же среди них пронеслась пугающая весть о том, что Такэру — их главнокомандующий — бежал, они дрогнули. Если бы они знали, что нападающих всего-то три десятка, половина из которых ранена, они бы не опустили оружие и не заметались в поисках спасения, которого быть не могло. Сражение перешло в стадию коротких, безжалостных стычек. Многих просто сбросили с башни вниз, других зарубили. Генералы предпочли сэппуку, и только парочка лейтенантов, капитан да оставшийся сын регента — Коксинг дрались до последнего перед входом в покои Ходзё Дога. С ними в одиночку расправился капитан Го-Данго. Коксинг стоял не сгибаясь, даже когда у него не осталось ни единого шанса, даже когда от страшной канабо с шипами один за одним пали его товарищи.

В последний момент регенту Ходзё Дога страстно захотелось жить. Он заметался в поисках хоть какого-нибудь убежища. Его нашли в кладовке, зарывшимся в угле. Никто бы и не обратил внимания на перемазанного человека, который вовсе не походил на могущественного регента, если бы не богатое кимоно из парчовой иноземной ткани.

Всходило солнце. Регента Ходзё Дога вытащили на середину приемных покоев и дали людям в последний раз взглянуть на него. Думал ли он, что дорожка из козней и черных дел закономерно приведет к подобному финалу, никто не знает — регенту Ходзё Дога не предоставили последнего слова. Возможно, он понял, что жизнь не имеет значения и цели, но не успел ни с кем поделиться этой мыслью. С ним даже не соблюли обычай, согласно которому человек столь высокого ранга мог выбрать для себя оружие и вид умерщвления. Он не сложил отходных стихов и не переоделся в посмертное кимоно. Он не выпил сакэ и не собрался с мыслями. Тем более не смыл с лица грязь. Позором была обставлена его смерть. Ему грубо связали руки и поставили на колени. Затем Гёки отрубил его голову, как обыкновенному преступнику, насадил ее на пику и выставил на всеобщее обозрение. С третьими петухами душа регента Ходзё Дога отправилась в долгий, безутешный путь — как раз во владения Бога Яма, который в этот момент выводил из подземелья хирака и других истуканов.

Крики радости огласили Нефритовый дворец и его окрестности — дело было сделано. Можно было уходить. Правда, еще оставался старший сын погибшего регента— Такэру, но его нигде не могли найти. Должно быть, он испугался и прыгнул вниз, решили многие. Когда же они с чувством выполненного долга собрались спуститься, кто-то выглянул наружу и вскричал в ужасе:

— Гёки!

Гёки бросился к перилам балкона и увидел, что двор между хоммару и башней заполнен стройными рядами хирака. Их оружие поблескивало в лучах восходящего солнца. Командовал же ими никто иной как старший сын регента Ходзё Дога — Такэру.

— Ну что же, — очень спокойно сказал он, — умрем достойно. Для этого мы сюда и пришли.

Однако Ката Кодзи, Тарада и другие молодые ронины решили искать спасения:

— Мы пришли драться с людьми и не хотим умереть от рук истуканов. Раз Такэру сумел сбежать, значит, и мы тоже можем, — рассуждали они.

Причиной их ужаса были не только хирака и ганива, которые неуклюже бегали между каменными истуканами, и даже не Такэру, который, конечно же, жаждал отмщения, а туча, наползающая на Нефритовый дворец. Никто не понимал, что это значит, и только Язаки указал на лысого человека, стоящего рядом с Такэру.

— Это он!

— Кто?! — спросили у него.

— Он!

— Кто он?!

— Он... Бог смерти — Яма. Это дело его рук.

— Тогда все ясно. Живыми мы отсюда не уйдем, — сказал Гёки и приказал готовиться к бою.

Не успели они завалить входы в Нефритовую башню, как наступили глубокие сумерки, и первая волна хирака накатила на башню. И хотя в башне было предостаточно стрел и луков, в этой битве подобное оружие оказалось бесполезным — стрелы отскакивали от каменных монстров. А ганива перекусывали их в одно мгновение. Вот тогда-то и пригодилось тяжелое оружие, о котором говорил Натабура: масакири и канабо с шипами. Не зря Гёки заставил все это нести с собой.

Расчет Бога Яма был очень прост — он давно мечтал отомстить Натабуре и Язаки за свои унижения. И наверное, он этого добился бы, если бы не предусмотрительная Богиня Аматэрасу, которая покровительствовала Натабуре и вместе с ним и Язаки, и учителю Акинобу, и Юке, и, конечно же, Афра, да и всем ронинам — и мертвым, и живым.

Тем временим столица Мира проснулась, и ее жители с удивлением обнаружили, что на месте Нефритового дворца ничего нет — ни привычной зеленой крыши башни, ни хоммару, ни ниномару — ничего, только непонятная заоблачная тень, из которой бесконечной завесой струился дождь. Многие восприняли это как знамение грядущих перемен к лучшему и радостно молились. Другие в страхе бежали, и толпы людей потянулись в окрестные леса и деревни.

Никто не помнил, сколько длилось то, что потом назвали великое намэ*, зато сложили стихи:

Великое намэ над Нефритовым дворцом. Оро?!

Лишило нас взора регента. Оро?!

Как его зовут?

Никто не помнит.

Когда же солнце растопило мрак

И соловьи вернулись в свои гнезда,

Великий Ходзё Дога уже

Шел по пути в хабукадзё. Ова!

Между тем в самом намэ было сухо и только красная кровь людей и желтая кровь хирака окропляла ступени Нефритовой башни. Целый день и ночь заговорщики во главе с Гёки отбивали атаки истуканов. Несколько раз ронины пытались уйти из Нефритового дворца, но странное облако не выпускало их. И тогда они поняли, что умрут здесь все, но это не сломило их дух.

Вначале им везло: стоило хирака показаться в окне, как ему ловко отбивали голову, а если кому-то из них удавалось пробраться внутрь, его изматывали атаками со всех сторон. Но постепенно по мере того, как хирака стали приобретать человеческие свойства, их реакция значительно улучшалась, и Такэру сообразил, что теперь можно действовать по-иному. Он предпринял атаку со всех сторон, и хотя она была в конце концов отбита, Гёки и его люди поняли, что теперь они долго не продержатся. Бой измотал их, а ряды хирака даже не поредели. Мало того, взамен погибших Бог Яма выводил из подземелья все новых и новых истуканов в надежде измотать и наконец победить ненавистных ронинов и заодно Натабуру и Язаки и в результате всего забрать свой каба-хабукадзё — Черный Знак Ада.

Вот тогда-то капитан Го-Данго и совершил свой бессмертный подвиг. Он процитировал Суньцзы из трактата "Искусство войны":

— Врагов заманивают в ловушки выгодой. Идти вперед туда, где не ждут; атаковать там, где не подготовились. А где они не готовы?

— Я думаю, в тылу, — угадал его мысли Натабура.

*Намэ — ливень.

— Правильно!

И после очередной атаки истуканов они незаметно выскочили из Нефритовой башни, чтобы обойти ряды хирака и напасть на их командиров — Такэру и Бога Яма. Вслед за Натабурой, побежал верный и неподкупный Афра, за ним пристроился Язаки, за Язаки — Баттусай, а уж самым последним был учитель Акинобу, который понял замысел капитана Го-Данго и прикрывал их с тыла. Но и Гёки был бы не Гёки, если бы остался в стороне. А за Гёки последовали оставшиеся в живых заговорщики. Всего их было ни много и ни мало, а двенадцать человек.

Их последний бой был самый трудный и самый жестокий. Такэру и Бог Яма находился в окружении генералов хирака и специальной охраны — глиняных гигантов. К счастью, все они были увлечены очередной атакой и не заметили, как к ним подкрались с тыла.

Ронины молча бросились в атаку. Им почти удалось пробиться к Такэру и Богу Яма. Однако в последний момент Бог Яма оглянулся и испуганно закричал:

— Симатта!

Закричал он по двум причинам. Первая и самая главная из них крылась в том, что заключив договор с господином Якуси-Нёрая, он лишался в его облаке главного преимущества — бессмертия. Правда, об этом никто не знал. Вторая причина — хирака и ганива не понимали слова 'симатта', потому что сами были сродни демонам и не боялись их. Выходит, что Бог Ямато ошибся и истуканы, увлеченные атакой, не сообразили что к чему и не сразу пришли на помощь. Впрочем, охрана проявила чудеса храбрости и целых полкокой успешно сдерживала израненных ронинов. Даже Афра лишился одного крыла и уже не мог летать. И в этот критический момент, когда решался исход битвы, чудо произошло. Капитан Го-Данго наконец свалил хирака, который был под стать ему, и шагнул к Такэру, а Натабура в свою очередь расправился со своим противником и, воспользовавшись широкой спиной капитана, нырнул следом за ним внутрь кольца охраны и бросился на Бога Яма. Он не знал, убьет ли его и вообще можно ли убить Бога, путь даже этот Бог и занимается самой черной работой на Земле. Тем не менее, Натабура ударил Бога Яма и отсек его голову с огромным лбом — точно так же, как капитан Го-Данго убил старшего сына регента Ходзё Дога — Такэру, расплющив его канабо с шипами. Таким образом он защитил честь госпожи Тамуэ-сан и доказал, что она чиста, как утренняя роса.

Однако он и сам получил смертельный удар и опустился на колени. И в этот момент в Натабуре проявились те свойства божественной силы — хаюмадзукаи, которой наделила его Богиня Аматэрасу. Никто не знал, как это получилось, только со стороны ворот хоммару в облаке господина Якуси-Нёрая открылся туннель.

Акинобу, Натабура, Язаки и Баттусай подхватили умирающего капитана Го-Данго и стали отступать в этот самый туннель. А остальные ронины прикрывали их отход. Хирака и ганива наконец сообразили, что к чему, и бросились в атаку, но было поздно. Туннель закрылся, и Гёки с оставшимися в живых ронинами очутились в городе.

Они положили капитана Го-Данго на землю, и Натабура попытался его оживить. И хотя он сам был ранен и истекал кровью, ему удалось сделать это на короткие одну-две кокой. Капитан Го-Данго вдруг открыл глаза:

— Что там? — удивился он и посмотрел, но на Натабуру, куда-то ему за спину.

Натабура невольно оглянулся, но не увидел ничего, кроме мокрых лиц друзей, склонившихся над ними, да еще морды Афра, который всей собачьей душой желал помочь, но не знал как. А когда вновь посмотрел на капитана, тот уже умер: огромная голова свесилась на плечо.

— Несем! — крикнул он. — Несем!

Ронины подхватили безвольное тело капитана и понесли по пустынному городу. Потом кто-то из них нашел арбу, в которую погрузили Го-Данго, и они спешно вышли за городские ворота.

Поддерживая друг друга, хромая и морщась от боли, друзья направились в сторону хребта Оу, потом свернули на побережье, не только для того чтобы запутать следы, но и с тем, чтобы отправиться на остров Миядзима, где среди гор Коя был скрыт монастырь Курама-деру. Постепенно ронины лишались сил и садились на обочину дороги, чтобы отдохнуть, и смотрели вслед уходящим печальными глазами. Гёки долго шел рядом с арбой, но и он в конце концов вынужден был отстать.

И только пятеро: учитель Акинобу, Натабура, Язаки, Баттусай и Афра, впрягаясь по очереди в арбу, тащили и тащили тело капитана Го-Данго. Когда впереди открылось море, Натабуре показалось, что капитан Го-Данго сделал первый едва заметный вдох и что вроде бы его ноздри чуть-чуть затрепетали. А когда они уже плыли к острову Миядзима, капитан впервые открыл глаза.

— Слава Будде! — вскричали все. — Он будет жить!

Наконец перед ними открылся цветущий остров Миядзима и круглая бухта Хаятори, на берегу которой их ждали две женщины, похожие, как сестры, сравнимые по красоте лишь с Богинями — рыжеволосая Юка и рыжеволосая госпожа Тамуэ-сан.

На том и закончилась эта история.

Конец.

Киото-Донецк, апрель 2008 года.

Глоссарий

Адзусаюми — однострунный смычковый инструмент.

Айки — борьба без оружия.

Акашита — проказа.

Аматэрасу — "Дух, сияющий в небе", Аматэрасу о-миками, "Великая Богиня, освещающая землю", Богиня Солнца.

Арарэ фуру — вихрь времени.

Асигару — воин низшего ранга.

Ахо — недоумки.

Ая — древнее название Китая.

Аябито — морские пираты Бисайя.

Бакаяро — уроды.

Банси — младший офицер.

Бисайя — древнеяпонское название Тайваня.

Бог Дзюродзин — Бог долголетия.

Бог Мироку — Бог будущего.

Боккен — деревянный меч.

Бу — 100 бу равны одному рё.

Букёку — скрытое влияние на судьбу или какое-либо явление.

Бу-коросу! — приветствие 'Салют!'

Буси — самурай.

Бусидо — путь воина, этический кодекс чести самурая.

Вадза — поединок, преследование.

Вакидзаси — короткий меч.

Вако — морские пираты побережья Китая, Кореи и Японии.

Гакидо — великаны из страны Чистая Земля.

Ганива — глиняный демон в виде собакообразного существа.

Го — игра.

Годзука — кривой нож с ядовитым лезвием, сделан из когтя каппа.

Го-докоро — главный придворный учитель Го.

Гэмбарё — управление по делам монахов.

Гэндо — тень.

Гэндо — техника отпускания тени.

Дайкон — редька.

Дайкуку — техника единоборства, использующая энергию света Луны.

Дайкю — большой лук.

Даймё — землевладелец.

Дайнагон — старший советник.

Дайсё — комплект мечей: катана и вакидзаси.

Данкон — половой член.

Дацуко — 'похититель слов'.

Дзибусё — главное управление по делам монахов.

Дзигай — ритуальное самоубийство женщины.

Дзидай — самурай в стране Чу.

Дзика-таби — носки на толстой подошве, рассчитаны на ношение с сандалиями дзори или варадзи.

Дзимбаори — накидка для самураев, используется как защита от стрел и легкого оружия.

Дзингаса — плоский шлем.

Дзэн — ум Будды.

Дой — опий.

Ёсэ — конец.

Жунчэн — древнее название Гуанчжоу, морской порт Китая.

Занза — уличный боец.

Зиган — воин среднего ранга.

Иайдо — удар без замаха.

Идасу — железный порошок.

Имэсаки — загон для боев животных.

Ину — собака.

Ирацуко — молодой человек.

Кабики — существа, обитающие в Левом Светлом Лабиринте Будды.

Кабутомуши-кун — человек жук.

Каги — маленький паланкин, напоминающий гамак.

Кайдан — алтарь посвящений.

Калико — шубункин, золотая рыбка с удлиненными плавниками.

Камасёрнэ — косой удар через плечо.

Камисимо — накидка-безрукавка.

Канабо — железная палица с шипами.

Кантё — капитан джонки.

Каппа — демон водного царства, принц Го-Дайго из рода Джига.

Каса — широкая соломенная шляпа, носили все сословия.

Киссаки — кончик кусанаги.

Когаи — шпилька для прокалывания языка во время сэппуку, чтобы не выказать боль и не опозорить себя.

Коку — полчаса.

Ксо — дерьмо.

Кугё — вассалы.

Кудзэ — оракул.

Кусанаги — длинный волшебный меч с рукоятью на две трети утопленной в ножны для того, чтобы уменьшить общую длину. Ручка сделана с зацепом под кисть.

Кусотару — идиоты.

Кэ — 1 сантиметр.

Кэбииси — городские стражники.

Кюнин — старший офицер.

Манцуки — шапочка с завязками под подбородком.

Масакири — тяжелый штурмовой топор с массивным обухом.

Махаяна — великий путь спасения.

Мё-о — огромные демоны в доспехах и с двypyчными мечами из чистого света.

Мидзукара — волшебный катана, принадлежащий Богу Ван Чжи.

Монах комо — монах, который странствовал с соломенной циновкой комо.

Моногатари — братство морских пиратов вако и аябито.

Моно-но аварэ — очарование вещей.

Моти — толстая лепешка с мясной начинкой и зеленью.

Мус, мусин — Знак, просветление, взор в будущее.

Муся-сюгэ — монах, путешествующий пешком.

Нагайя — длинное здание крепостного типа.

Нагината — изогнутый широкий клинок, посаженный на длинную рукоять.

Намбо — техника движения, аналогична иноходи в животном мире.

Наму Амида буцу! — Преклоняюсь перед Буддой Амида!

Намэ — ливень.

Ниндзюцу — лазутчик.

Ниномару — внешняя цитадель.

Нихон — древнее название Японии.

Нодова — шейное кольцо.

Оби — пояс.

Ова! — ох!

Оваг — удар клювом.

Оса — 'завораживающий глаз'.

Офуро — большая деревянная бочка для мытья.

Паланкин — носилки.

Ри — 3,9 километра.

Родцэ — дух догадки.

Ронин — самурай без хозяина, человек без средств к существованию, бандит.

Сайфуку-дзин — двенадцать Богов-самураев.

Сакэ — рисовая водка крепостью до 30®, употребляется теплой, при температуре около 50® С.

Сасомоно — легкий штандарт.

Сатори — просветление.

Сейса — уважаемый.

Сёки — младший бригадир.

Сики-соку-дзэ-ку — Все в этом мире иллюзорно.

Сикоро — элемент шлема, прикрывающий шею.

Симатта — демон.

Сирая — местные племена.

Ситаги — рубаха из специального шелка, смягчающая удар.

Сицзян — река в Китае.

Скёк — скит отшельника.

Содзу — высшая должность в буддийском монастыре.

Субэоса — главный наместник нескольких провинция.

Сукияки — поджаренные ломтики филе говядины вместе с овощами, тонкой прозрачной вермишелью из рисовой муки, тофу и коняку.

Суппа — вездесущий, как волны.

Сусаноо — Бог ураганов, Подземного Царства, вод, крестьян и лекарей.

Сухэ — боевое кольцо с лезвием.

Сэкисё — застава, пропускные пункты в стратегических точках.

Сэкки — пятнадцать дней.

Сэцубан — праздник весны.

Такао — древнеяпонское название города Гаосюна.

Тан — 10,6 метра.

Таратиси кими — уважаемый господин.

Тёдзя — шпион.

Тёхэн — отверстие на вершине шлема, которое называлось 'дыра для дыхания'.

Ти — дело дрянь.

Тика-катана — облегченный катана.

Тикусёмо — сукин сын.

Топпаи — шлем-конус, сплющенный на вершине в виде лезвия.

Тэкко — катет с месяцеобразным лезвием.

Тэнгу — крылатая медвежья собака с крыльями, проводник в мир хонки.

Учжоу — город в Китае.

Фудо — Бог, отгоняющий злых духов.

Фусэки — начало.

Футон — постель в виде толстого ватного одеяла. Стелется на циновки из рисовой соломы, служащие для покрытия пола.

Хабукадзё — ад.

Хакама — шаровары, похожие на юбку, для сословия самураев.

Хаката — древнее название японского города Фукуока.

Хаси — палочки для еды.

Хатиман — Бог военного дела.

Хаябуса — способности летать.

Хаякаэ — носильщики.

Хидзири — 'святой мудрец', высокий чин, который носит буддийский монах.

Хирака — воин из обожженной глины.

Хоммару — внутренняя цитадель.

Хонки — духи и демоны.

Цуитати — железные бочки, в которых выращивались огромные крысы-крысоловы.

Цуэ — площадь белого посоха.

Чанго — пиво.

Чжу — по-китайски слуга, занимающийся самой грязной работой.

Чосон — древнее название Кореи.

Эку — скребок для тела.

Энго — летучие оборотни из промежуточных мир.

Югэн — красота таинственного.

Юдзё — женщина легкого поведения.

Юй — предсказатели гика — полного знания о жизни.

Ябурай — заграждения из заостренного бамбука в виде ежей.

Якуси-Нёрая — дух тени, единственный дух, подобный Богам.

Яма-yба — дикий человек.

Ямады — шлем-невидимка.

Яцуноками — имя священного Змея.