Скс Режим бога. 3-я книга

Не знаю, как называется эта манера исполнения, но девушки не пели хором — они пели ВМЕСТЕ. Голоса звучали в унисон очень редко — постоянно чей-то вырывался вверх то на слово, а то всего и на пару слогов:

В мире, где ветрам пок-ОЯ НЕТ (Лада "улетает" вверх),

Где бывает облачным (Вера-одна) РАССВЕТ(Альдона, Лада-вместе и вверх),

Где в дороге дальней (Вера-одна)

Нам (Вера) часто (Вера и Альдона) снится (втроем) до-О-ООМ! (Лада вырывается из звучания трио и забирается на самые "верха"!)

Девичий унисон возникает только в припеве, и "царит" на прочном фундаменте мужского хора музыкантов группы, и это... покоряет необычностью и красотой звучания! Плюс всякие электронные "примочки", металлические звяканья, "эхо", и прочая лабуда, названия которой я пока не освоил...

Сказать, что я был доволен — не сказать ничего... я был в восторге! В восторге и от того, как спели, и в еще большем восторге от того, что ТАК ХОРОШО всё сделали БЕЗ МЕНЯ... Конечно, недоставало улыбок и сценического движения — но устраивать на Дне милиции рискованные эстрадные эксперименты я и не собирался.

"Всему своё время...".

Когда отзвучали дружные аплодисменты, я, сдерживая эмоции, с умным видом поинтересовался, а готова ли запись всех партий.

Клаймич улыбнулся, а остальные члены группы дружно засмеялись — облажался Витечка, не признал "фанеру"!

Несмотря на то, что время уже приближалось к девяти вечера, Брежнева трубку сняла сразу, и легко пригласила нас к себе.

И вот мы с Клаймичем сидим в... хм... "много"комнатной квартире (точно не сумел сосчитать!) в знаменитом ЦэКовском доме на улице Щусева 10.

В огромном, хорошо освещенном холле подъезда нас встретил крепкий мужичок в "штатском", который вежливо полюбопытствовал, к кому мы собственно "намереваемся", и придирчиво изучил паспорт Григория Давыдовича. Впрочем, этим все и ограничилось. Мы поднялись на лифте на четвертый этаж, и позвонили в обитую светлым дерматином дверь 22-ой квартиры...

Галина Леонидовна встретила нас очень тепло и искренне! Темное платье с блестками, волосы, уложенные в высокую прическу, и красивые туфли на каблуке намекали, что "любимая дочь Генсека" лишь недавно вернулась с какого-то мероприятия. Юрий Михайлович тоже оказался дома — а ведь я читал в воспоминаниях коменданта дачного поселка МВД, что супруги вместе даже не проживали. Чурбанов одет был по-домашнему — в серых фланелевых штанах и темно-коричневой кофте с крупными пуговицами "под дерево".

Сначала последовал неизбежный чай с какими-то импортными плюшками. Мы все сидели в просторной гостиной, атмосфера была тёплой и непринуждённой. Должен заметить, что на стол накрывала сама Брежнева — никакой прислуги у супругов не было. Хотя, конечно, мебель красивая, импортная — в магазине такую не купишь.

"Но у меня на Тверской, у Клаймича в Ленинграде, да и у Розы Афанасьевны — "побогаче будет"!".

Наконец я включаю магнитофон:

...Нужно и в грозу, и в снегопад,

Чтобы чей-то очень добрый взгляд,

Чей-то очень добрый взгляд

Согревал тепло-ооом!

Начало песни Галина Леонидовна слушала сосредоточено, подперев щеку рукой, а уже по ходу придвинулась вплотную к "соньке", и беззвучно подпевала припев с музыкантами.

Чурбанов тоже подошел ближе, и сейчас стоял, опершись о стол, и нависая над нами всем своим немаленьким ростом.

Довольный их реакцией, Клаймич незаметно толкает меня под столом ногой.

"Ну да... вижу, вижу. Впрочем, такая песня не могла не понравиться!".

...Со Щусева нас с Григорием Давыдовичем увозила эмвэдэшная "Волга", вызванная замминистра из гаража, и поэтому особо поговорить при водителе не удалось. Но и так все было предельно ясно! Чурбанов забрал кассету со словами: "Завтра Николай Анисимович послушает, и будем ставить в концерт". Что тут добавишь?!

А Галина Леонидовна на прощание звонко чмокнула меня в щеку и потрепала по голове:

— Езжай отсыпаться, наш маленький вундеркинд! А то, вон, у тебя глаза уже закрываются...

Отоспаться "вундеркинду" была не судьба. От слова "совсем"...

То, что мне к десяти утра надо быть в ЦКЗ "Россия", я естественно знал заранее. Но потом началась такая КРУГОВЕРТЬ, что "мама не горюй"!

Собственно, мама как раз и не имела времени погоревать, а срочно улетела в Ленинград за моими фотографиями.

Щелоков своё обещание выполнил, и вот главный редактор концерта Мария Боруховна Пульяж командует в микрофон "Включить фоторяд". В зале плавно притухает свет, и по экрану "задника" сцены наплывом идут лица милиционеров и их "рабочих будней".

Звукорежиссер проявляет инициативу, и дальше фотографии "плывут" под мой голос и слова "Боевого ордена":

...Это значит, что где-то в ночной тишине

Злые пули надрывно свистят.

И что в этой борьбе как на всякой войне,

Жизнь и смерть вечно рядом стоят.

— Мария Боруховна, — осторожно начинаю я, — а остались какие-нибудь еще неиспользованные фотографии?

— Конечно, Витенька! — часто кивает головой Пульяж, — А что ты хочешь изменить?..

Добрая улыбка — и острый взгляд черных прищуренных глаз.

— А среди неиспользованных фоток нет тех, где милиционеры улыбаются?! Мне кажется, что это впечатлит... Ведь они совершили подвиг, а такие же люди, как мы... Ничего героического в облике...

Пульяж отводит взгляд и задумчиво произносит:

— "Гагаринский" эффект? Конкретно в этом случае — спорно... Но попробовать можно...

— И парочку моих фоток вставить, с награждения!

— Конечно, Витенька! Обязательно поставим... — она опять кивает и улыбается, но как мне кажется, во взгляде появляется презрение.

Впрочем, возможно я излишне мнителен или предвзят...

Следующий час я уясняю, где мне стоять и как двигаться, а также демонстрирую навык пения "под фанеру".

Довольно быстро Пульяж понимает, что держаться на сцене меня особо учить не нужно. Мы лишь отрабатываем основные сценические ходы — "свет", выход, и завершающий поклон...

Появление в зале Сенчиной я не заметил, поскольку там и так было немало народу, а вот ввалившуюся добрую сотню участников "Ансамбля песни и пляски ВВ МВД", не увидеть мог только слепой... А не услышать — глухой!

Некоторое время мило общаемся "на четверых" — Пульяж, Сенчина, я, и Низинин — главный дирижер милицейского коллектива. Сенчина поражается, как я "вытянулся и повзрослел" за лето, а Низинин сокрушенно сетует, что теперь у него в соседях на Лубянке нервные художники, а не "свой брат-музыкант".

И снова приступаем к работе...

Когда в первый раз "грохает" мужской хор, по моему телу бегут мурашки:

"Ноль-два" — и патруль милицейский в пути!

" Ноль-два " — это значит помочь и спасти!

" Ноль-два " — это значит отступит беда!

" Ноль-два ", " Ноль-два ", " Ноль-два "...!!!

...Ужинали в "Праге"...

Ретлуев проявлял завидный аппетит и профессиональное чутьё — одновременно отдавая должное кулинарному мастерству шеф-повара, и неприязненно разглядывая шикующую явно на нетрудовые доходы публику.

Я своему пищеварению посторонними мыслями не мешал. После того, как Эдик повез маму в "Шереметьево", Ретлуев и Леха потащили меня на тренировку в "Динамо". Теперь приходилось восстанавливать утраченные калории. Ну а Леха и вовсе на отсутствие аппетита никогда не жаловался!

Поэтому за всех говорил Клаймич. А рассказать было о чем — Григорий Давыдович успел и пообщаться по телефону с Чурбановым, и съездить с девушками в ателье за платьями, и даже дипломатично навестил Пульяж:

— Николай Анисимович песню одобрил, так что завтра наша группа тоже включается в репетиционный процесс... Платья получились отлично... Красиво и строго... для "Дня милиции" — самое оно...

Григорий Давыдович отпил из бокала "Киндзмараули", и продолжил:

— Но Роза Афанасьевна просила напомнить, что пора уже шиться к "Песне года"...

Я согласно киваю, не переставая жевать.

"Всему свое время... Мне сейчас бы вытянуть чемпионат и Концерт. Вот потом и до остального руки дойдут...".

А вот Марию Боруховну, оказывается, Клаймич хорошо знал:

— Мы с ней познакомились года три назад, когда в Москве проходили концерты Пьехи. Она тогда здорово нам помогла... вот сегодня и не обошлось без нравоучительных разговоров "Ах, как же ты оставил Эдочку одну!".

Клаймич досадливо морщится.

— Кстати, к вам, Витя, у нее неоднозначное сложилось отношение...

— Да мне пофиг...

"Такой вкусный бефстроганов я, кажется, никогда раньше не ел...".

— Сейчас — да... Но в будущем... — и наш директор сделал неопределенный жест рукой в воздухе.

"Ну, тут два варианта: или в будущем мне будет совсем пофиг, или у меня этого самого будущего не будет... вообще...".

— Здравствуйте, товарищи! Поздравляю Вас с шестьдесят первой годовщиной Великой Октябрьской социалистической Революции!"...

— Ууууууррррррраааааа-ааааааааа!..

Вся страна, прильнув к экранам в большинстве своем все ещё черно-белых телевизоров, смотрела на то, как маршал Устинов объезжал воинские ряды на Красной площади...

...Ну а будущий "Потрясатель Вселенной и Владыка Мира" тем временем пытался не вывихнуть себе челюсть, отчаянно зевая в партере Концертного зала "Россия". Вместе с ним точно такую же проблему решало несколько десятков артистов и певцов, собравшихся на утреннюю репетицию Концерта, посвященного Дню советской милиции. И количество шумной творческой публики в зале постоянно увеличивалось.

Примерно через полчаса я беспроблемно "откатал" песню про "Орден", и дальше с подъехавшей Сенчиной и хором работал только над "Ноль-два".

Пульяж и Фельман — директор Центрального концертного зала — совместно пытались "вылизать" каждую нашу позу и жест, взаимодействие с хором, и даже исполнение "на бис".

Персональным решением Щелокова песня завершала концерт — и это "завершение" должно было быть безукоризненным!

— Муся... Им, скорее всего, "бисировать" придется... — громогласно разносилось по залу картавое воркование Фельмана. Он сидел по центру партера, и через микрофон переговаривался с Пульяж, суетящейся на сцене.

— Лев Моисеевич, давайте на повтор только припев?.. Но два раза подряд! — так же громогласно откликалась "Муся", — Боренька, милый мой, сделайте отсечку с припевом... На двойной повтор!

И звукорежиссер послушно включает наши с Сенчиной голоса "на повтор".

В момент, когда мы "бисируя" отрабатываем припев и финально "воздеваем" руки к залу, в мою голову приходит гениальная идея...

— Мария Боруховна... — мои помыслы как бы "чисты", а глаза "наивны", — А может быть, на финальном "бисе" ВСЕМ артистам выйти на сцену?! Так сказать, завершающе поздравить присутствующих в зале уже всем вместе...

Пульяж сначала молча таращится на меня своими выпуклыми глазами, а затем колобком скатывается со сцены к Фельману, где они что-то минут пять оживленно обсуждают...

...Когда меня, вконец вымотанного этой тягомонью, отпускают отдыхать, я спускаюсь в зал, и первым, кого там встречаю — Клаймича!

— Людочка! Вы, как всегда, юны и блистательны! — и хитрован склоняется, "целуя ручку".

Сенчина розовеет, и начинает что-то оживленно щебетать в ответ.

"Не-е, так-то она вполне... Только ведь под тридцатник уже, и заметно поправилась за лето... Так что насчет "юности" безбожно льстишь, Григорий Давыдович!"

Прохожу дальше от сцены и ищу знакомые лица. Леха с Завадским призывно машут руками, и мой курс обретает цель.

Мдя... Альдона выглядит ещё более-менее невозмутимо, хотя две полосы заметно розовеют на скулах — а вот с Верой и Ладой дело совсем нехорошо. "Зая" молчаливо съежилась в кресле, и мое "явление" встретила лишь слабым подобием улыбки. Лада не лучше — бледная, с округлившимися глазами, беспомощно водит вокруг испуганным взглядом.

"А Клаймич с Завадским куда смотрят?!"

Впрочем, Завадский с головой погрузился в обсуждение с музыкантами какой-то технической "трихомудии", и я злобно стал выискивать взглядом нашего директора. В окружающей суете и гаме, Клаймич обнаружился оживленно разговаривающим с Сенчиной и Фельманом.

"Понятно.... Р-ррработнички, ёпть!".

Музыканты наши выглядели достаточно уверенно, да и зависело от них меньше — поэтому поручкавшись с каждым из них, сеанс психотерапии я решил провести только для солисток.

— Девчата, пойдемте...

Все трое безропотно и не задавая никаких вопросов встают и идут за мной. Хорошо еще, что в местных "катакомбах" я слегка ориентируюсь по "прежней" жизни. Мы выходим в пустой холл ЦКЗ, и я целеустремленно иду к узкой боковой лестнице, по которой в "российской реальности" чиновники VIP-уровня поднимались из концертного зала на последующие банкеты.

— Леша, постарайся никого сюда не пропускать...

"Мамонт", без дополнительного приглашения увязавшийся с нами, понятливо кивает и остается "часовым" на повороте, а мы проходим дальше и заворачиваем под лестницу. Здесь стоят две монументальные мраморные скамейки, между ними хромированная урна-пепельница, и тут нам никто не помешает.

— Садитесь... — сам я, стараясь никого не давить взглядом, стал медленно прохаживаться вдоль скамеек. Пять шагов влево — разворот — пять шагов вправо.

— Даже если вы захотите — вы не сможете ошибиться. Вы будете "петь" под фонограмму... Что тут можно сделать не так? Упасть со сцены? Проглотить микрофон? Забыть одеться перед номером?

Девчонки криво улыбаются.

"Слушай, Потрясатель Вселенной — а они ведь действительно маленькие "девчонки"... Чего там? По двадцать два года всего... а Ладке вообще восемнадцать... Сам-то, после сцены "Кремлевского", первым делом в туалет рванул!".

— Те люди, которых вы сегодня видели в зале... Они совершенно спокойны: разговаривают, шутят, смеются. А знаете, почему? Потому что они уже выступали... и не раз... и точно знают, что там, на сцене, нет ничего страшного. Четыре пятых зала вас даже видеть толком не будут, потому что далеко. Только слышать... но слышать-то они будут безукоризненно записанную фонограмму!

Я первый раз позволил себе добавить эмоций в спокойный монотонный голос.

— Все, что вам надо будет сделать, так это представить, что вы поете передо мной в студии. У вас тогда исключительно получилось!.. Только улыбаться не забывайте, и в вас влюбятся все милиционеры Страны Советов!..

Вера с Ладой стали улыбаться посмелее, Альдона чуть скривила губы и принялась рассматривать свои ногти.

"Остальное решим на репетициях... Ну держись, Клаймич!".

Он и держался. Сколько смог...

Всё время пребывания группы на сцене мы стояли в первом ряду, и старались не терять с солистками зрительный контакт. А параллельно я вполголоса выговаривал Клаймичу всё что думаю, по поводу его первого крупного "прокола":

— Вы, Григорий Давыдович, подзабыли, каких проблем нахлебались мы с Верой в Сочи?! А ведь Лада на четыре года младше!

Клаймич повинно кивает головой.

— И заметили, с каким акцентом стала говорить Альдона? А он у нее проявляется только в моменты сильного волнения...