Встрял Чага.
— Здесь, орки? Вот погань! Племяш, говорил я вам — надо вместе идти, а вы всё — сами, сами. Молодежь, все, понимаешь, вперед рвется, а дууумать надо...
Дунаданец еле заметно улыбнулся, чуть-чуть, кончиками губ.
— Ну, говорят, полурослики такой народ — кого хочешь заломают.
Чага актер знатный, правильный, да и в роль уже вошел.
— Ой, не знаю как наши родичи из Шира, а мы вряд ли, вряд ли..
— Косоглазые вы какие-то слегка.
— Так ближе к востоку все косоглазые, и люди тоже, чего ты хотел. С Прирунья к нам приходил один торговец — так морда ну чисто сковородка, и глаза щелочки враскось! А очень даже хороший человек оказался, я у него вон какой котелок на шкурки сменял...
— Рыба, рыба! Давай, накладывай..
Ели чинно. Кстати, ощущение наблюдения не пропадало. Я опасался раскидывать свой дым, но предполагал — вышел к нам один из двух напарников, или их еще больше. Остальные скрываются в кустах, и, может быть, выцеливают нас сейчас из луков. Дунаданец, для вежливости приложившись к нашей рыбе, продолжил неявный допрос.
— Зачем вам море-то?
Соф вздохнула мечтательно.
— Теплое море... Оно, наверное, такое прекрасное! Разве ты сам никогда не хотел увидеть море? Жизнь идет, а у нас, на севере, все скалы да снег да льды. А тут, целый океан теплой воды, до самого горизонта! Зеленое, синее, в золотых бликах заходящего солнца... Паруса на горизонте... эхх...
— Да ты, здоровяк, смотрю, поэт-романтик...
— Есть немного. Только обычно я пою чужие стихи..
Все замолчали, мечтательно задумавшись. Дунаданец, еще раз осмотрев нас, встал решительно.
— Ладно. Об орках я вас предупредил, осторожней будьте. Лучше дозорного ставьте на ночь.
— Пожалуй ты прав. Слушай, а может быть, подскажешь, где сейчас можно перейти эту реку? Нам бы полуросликов проводить, раз уж мы обещали им помочь, тем более орки тут. А нам несколько дней не крюк.
— Надо было им идти через Ривенделл, и потом от Пригорья спускаться вниз.
— Надо было, да поздно. Мы слышали, у орков в районе перевала Высокий какая-то заварушка, бегает уж очень их много вокруг, не хотелось туда соваться. А отсюда через Ривенделл уже крюк слишком большой, обратно на север, потом на запад, потом на юг...
— Там чудное что-то творится, на Высоком. Наоборот, говорят, безопаснее стало. А через реку Гватло есть брод в развалинах Тарбада. Только напрямую по этой стороне вы туда не выйдете, в районе Лебяжьего Разлива сейчас такие болотины... Идите воль гор, держитесь границы леса, особо на пустоши не выходите — целее будете. Через Гладуин как раз в районе границы леса есть бревно над пропастью, по нему можно перейти — а если его смыло, там ниже есть брод, полуросликам вплавь, но люди перейдут — Гладуин там не слишком глубокий. И уже оттуда — к Тарбаду.
— Хорошо, туда и пойдем.
После того как дунаданец ушел, мы легли спать. Ночью ощущение наблюдения ослабло, отдалилось, но не пропало совсем.
* * *
Глава 19
Следующий день шлось хорошо. Весь день над нами довлело какое-то мечтательное, созерцательное настроение. Иногда встречали разрушенные остатки совсем старых строений, филигранно обработанные камни. На одном красивом месте нашли лавку из камня, выполненную с исключительным искусством, уже заросшую мхом и плющом. Обнаружили ее только потому, что очень уж удобным показался камень, на который мы сели. Над нами пролетали птицы, изредка возникало ощущение чьего-то взгляда, но — ненавязчивого, так. Следы искусства неведомых разумных нёс давно пересохший родничок в заросшем густым подлеском каменистом овражке. Все древности были настолько естественно вписаны в природный ландшафт, что можно было бы их принять за природные образования, если бы не их исключительное удобство. Идя у подножия холма, встретили узкую, почти естественную лестницу, ведущую на его вершину — и эту лестницу мы заметили только потому, что плоские камни словно бы сами просились под ноги. Ночевать остановились около очередных развалин — судя по масштабу фундамента, тут было чье-то большое поместье. Неподалеку от поместья стояло дерево, вырезанное из белого камня с синеватыми прожилками, настолько тончайшей изумительной резьбы, что мы поначалу приняли его за настоящее. Только по изломам камня — в местах, где кто-то когда-то отколол часть его веток — мы уверились, что это именно произведение искусства древних жителей этих мест, а не окаменевшее настоящее дерево. Седой сокрушенно цокал языком.
— Эх, копнуть бы тут. Что-нибудь интересное да вылезло бы.
— Лишь бы оно тебя не загрызло, когда вылезет.
— Тут в земле много старых вещиц бывало, что только не откапывали.
Я, задумчиво, бродил по остаткам поместья. Его разрушило не только время, фундамент нес следы какого-то большого пожара. Местами оплавленные пятна на камне, потеки, пятна гари, которую не смогло перебить даже время. И над всем эти тек едва ощущаемый, такой знакомый и одновременно не знакомый запах, чем-то похожий на запах мифрила. Я, как охотничья собака, пошел по нюху, и скоро раскопал в углу здоровенный сплавленно-смятый комок какого-то темного, почти черного металла. Пахло именно от него.
— Седой, что это могло бы быть?
Седой пожал плечами.
— В таком виде не особо понятно. Вроде у нас не использовали такое.
Комок металла, на вид вроде небольшой, был удивительно плотный, твердый и тяжелый. Я аккуратно попробовал подплавить его своим огнем — плавится, и снова твердеет в исключительно твердый монолит.
— Так, всем. Я хочу маленько поремесленничать. В развалинах меня не видно будет, наблюдения сейчас вроде нет. Видел кто поблизости дрын деревянный побольше?
Взяв суковатую деревянную заготовку, я ножом срезал с нее немного лишнего, и отправился в недорушенное строение, где меня будет меньше видно. Идея меня захватила, и на её реализацию ушла вся ночь. Я аккуратно выжег внутренности посоха, оставив от него только тончайшую деревянную корку; потом, по кусочкам плавя черный металл, нитями залил его внутрь посоха, максимально пропитав им, сцепив с ним деревянную поверхность. Получился весьма увесистый дрын, на вид вроде деревянный, но с черными прожилками. Утром, увидев его, Патлатый попытался схватить и взмахнуть для пробы, и еле поднял. Взяла дрын и Соф, с трудом помахала им в воздухе, и, покачав головой, поставила на место.
— Тяжел очень. Тебе только.
Патлатый не преминул еще поинтересоваться.
— Слушай, а этот твой дрын — он волшебный?
— Каких-то особых таинственных свойств, кроме твердости и веса, не имеет. Но, если сил хватит, супостата им можно отоварить очень даже волшебно...
С утра пошли затяжные дожди, погода снова испортилась, и лирическое настроение испарилось. День бежать под моросящим дождем — никого не порадует. К вечеру, злые как собаки, мы прошли между двумя каменными останцами и заночевали на подходе к переправе через Гладуин. До реки оставались считанные пол лиги, бревно для переправы уже видно. Место для ночевки попалось удобное, нависающий камень прикрывал лежку от мерзко моросящего дождя, рядом тек крохотный ручеек. Очередь дежурить первым была у Седого, он сел рядом с нами. Костер давно потух — зачем он нам? Мы в темноте без него лучше видим. В середине ночи я проснулся, оттого что кто-то аккуратно и тихо тыкает меня в ногу. Посмотрев диспозицию, будто потягиваясь, я перевернулся и "случайно" ткнул ногой Патлатого, который лежал в сторонке.
В какой-то момент, резко взвыв, ко мне из кустов кто-то бросился неясной тенью. Я, перекатившись, сильно ударил его тяжелым навершием своего посоха сбоку и вверх, и этот кто-то хрипло заверещав по крутой дуге улетел далеко, в Гладуин. Нормальное так оружие получилось...
Наши, перекувыркнувшись, скатились к потухшему костру, спина к спине, безоружная Соф в середку. Мне оставили свободу действий — и правильно. Соф зажала в руке какую-то каменюку, готовясь кинуть. С разных сторон на поляну выкатились визжащие и рычащие тени, но, опасаясь повторить судьбу первого нападавшего, приближаться они не решались. Их явно удивляло, что мы видели в ночи не хуже. Ба, да это ж наши?... Мне стоило некоторого усилия НЕ призвать Пламя. Я вспомнил Черное Наречие, и огласил стандартную фразу Прямого Вызова.
— Чей ты такой, чтоб тревожить мой покой?..
Их Вождь выкатился вперед, но отвечать по Закону он не спешил. Видимо, опасался волшебного удара моего посоха, не хотел пробовать его так сказать лично.
— Мы — сами по себе, у нас нет Хозяина. Наша власть!
— Тогда — вон отсюда, шавки.
— Слишком на вас красивые тряпки. Делиться надо.
— С тобой что ли? Много чести. Будешь лаять не по делу — поделишься со мной своим мясом.
— Ловко ты по-нашему базаришь, старикан! А ну, братва, вали их..
И пошла потеха. Наши, спина к спине, мгновенно резали тех, кто пытался подойти к ним слишком близко. Реакция у моих бойцов была явно лучше, на рожон они не лезли, друг друга прикрывали. Соф угрожающе поводила своими каменьями, но нападающие бегали слишком быстро, справедливо опасаясь оставаться на одном месте. А я с посохом развернулся как с тяжелой палицей — удар влево — удаляющийся взвизг, удар на противоходе — влажный всхлип... Быстро поняв, что ему тут ничего не светит, Вождь взвыл сигнал отступления, и стая рванула прочь оставив на земле свои потери — двое нападавших порезаны — насмерть. Еще четверо моих где-то... один, первый, точно в Гладуин ушел, второй вон лежит — ломаные кости перемешаны с мясом, а еще двое других где? Впрочем, все равно не жильцы, после такого удара железным суковатым дрыном. Надо его будет от крови отмыть.
— Падаль прибрать в яму.
Отдав последний четкий приказ, я вернулся на Общий. Трупы оттащили в сторонку, я пошел отмывать свою дубину к ручейку. Оружие с трупов нападавших мои бойцы выложили на землю в рядок, и смотрели на него с некоторым отвращением. Поганый металл, кривая ковка. У нас все — куда лучше.
— Все, спим. Патлатый дежурит. Навряд ли они вернутся — мы им здорово отсыпали.
Утром, когда мы уже заканчивали готовить завтрак, к нашей стоянке вышли дунаданцы. Четверо, в ладно пригнанных потертых кольчугах, с мечами и луками. С одним из них, на вид младшим, мы были уже знакомы. Серьезные бойцы. Оглядев поле боя, красноречивым взглядом глянули на посох лежавший рядом с Соф, еще не окончательно отмытый от следов крови. Осмотрев трупы нападавших и их рядком выложенное в грязь оружие, старший дунаданцев качнул головой.
— Подозрительно вы ребята поначалу выглядели, конечно. Но неожиданно славно повоевали, славно... И правда говорят, полурослики бойцы еще те. Куда они убежали?
— Нам точно не рассказывали... Но, вроде, куда-то вверх по Гладуину.
— Мы за ними, время дорого.
— Вы немало отстаете, они тут были около полуночи. Завтрак?..
— Догоним. Если есть что нам на бегу пожевать — не откажемся, у нас припасы заканчиваются, а охотиться некогда — королевская охота идет.
Мы выделили им нашей копченой рыбы, и они рванули в преследование. После их ухода, собравшись и выдвинувшись, Седой покачал головой.
— Горящий. Чего-то я не понимаю. Зачем ты к ним так, как к союзникам? Они ж враги наши.
— Во-первых, у всего есть своя цена. Теперь мы — свои, как гости дорогие. Наблюдение за нами чуешь?
Ощущение чужого взгляда, и правда, пропало.
— А во-вторых... этот Вождь — порченый — он сам выбрал свою судьбу. И те, кто за ним идет — такие же, бесхозные. Они портят мне картину. Если таких не вырежут эти дунаданцы — нам потом придется резать их самим. Дунаданцы делают за нас нашу работу, значит прямо здесь и сейчас, по этой проблеме — они и есть наши временные союзники. Что бы не подкормить их рыбкой? Тем более что рыбка вам уже осточертела.
По левому берегу Гладуина бежалось весело и задорно. Созерцательное, меланхоличное настроение, долгое время витавшее вокруг при путешествии по Эрегиону, после ночного боя покинуло нас — как не бывало. К вечеру мы вышли к развалинам Тарбада, и с ходу разведав брод переправились. Соф перешла сама, а мелких бойцов часть переправы пришлось поволочь за собой, иначе их смывало течением. Отойдя немного от развалин и найдя удобное место для ночевки, мы разложили костерок и сели ужинать. Если я правильно помню карты, скоро должна начаться лесистая зона. За ужином мои бойцы разговорились — Седой допрашивал Чагу.
— Все равно я не понимаю. Нет, я правда хочу понять, объясни! Ты свободно себя чувствовал при этом дунаданце, даже шутил с ним. А я все время думал, в какой момент мне надо хвататься за клинок. Как у тебя получается, так убедительно врать прямо в лицо, Грых?
— В этом все и дело. Я не вру, я говорю в какой-то мере правду. Не знаю как для других, а для меня лучший способ сыграть какую-то роль — это вжиться в неё так, будто это ты и есть на самом деле. Притушить действительно "свои" мысли, прикрыть тенью "свою" память, думать как бы "не вслух" а "про себя".. Если я играю зверушку — я в какой-то мере действительно становлюсь зверушкой, с некоторыми ограничениями конечно, но... но первое что я сделаю если на меня взмахнут мечом — взвизгну и отпрыгну. И тогда у того кто мечом взмахнул — и тени сомнения не останется что я и есть зверушка. А то, что в удобный момент я могу и ножом пырнуть аккуратно — к этому он будет не готов. Если я смогу временно убедить себя что мне дунаданцев бояться нечего, и они наши союзники, и вообще они меня здесь защищают — то они меня таким и увидят.
— Но они же не союзники, и в любой момент в мечи взять могут!
— Это не твоя забота, а Горящего. Если что, ты от четырех дунаданцев в лучшем случае сбежать сможешь. А твоя забота — сделать так, чтобы у них не возникло сомнений к его словам. Ты должен играть — вот и играй. Играй настолько с чувством, будто от этого твоя жизнь зависит. Это так и есть, кстати.
— Ну, вот например, кого я должен играть?
— Полурослика. Мирное, пугливое существо, опасающееся Громадин. Живущее в своем маленьком мирке, в котором чужие и неизведанные места начинаются уже за двумя днями пути. Немножко сварливое, но наивное и восторженное. Постарайся, чтобы эта маска срослась с твоим лицом настолько, чтобы её можно снять было только при необходимости, а остальное время она держалась сама... Но тут есть опасность. Если долго так играть, то маска станет твоим лицом, и ты станешь полуросликом.
Я почувствовал вдали приближение чьих-то шагов, и поднял руку, прерывая разговор. Чага, сразу поняв мой жест, немного выждав, плавно сменил тему.
— Вот возьмем тетушку Матильду. Помнишь, как она славно готовит пирожки в своей большой печке! Вкусные, с толченой ботвой с родного огорода.
— Матильду?..
— Ну как же ты не помнишь старую Матильду! Ну, которая жила неподалеку от домика Пита, за старым вязом. Она еще любила так смешно тянуть "зрасьтиии"...
Они продолжили обсуждать какую-то с ходу придумываемую чушь. Вскоре к нашему костру вышел человек, высокого роста, в длинном черном плаще, с серыми глазами и резкими породистыми чертами лица. Остро оглядев нас всех, он спросил:
