Bal Rog

Карты к фанфику и канону можно посмотреть через Палантир в лесу.

Те, кто делят мир на черное и белое,

любят считать, что они бьются за дело света.

На самом деле и мир вокруг нас,

и мир внутри нас — намного сложнее.

Глава 1

Холодно.

Бесконечно холодно. Я промерз до самого дна...

Я знаю, что надо бы шевелиться, но не могу. Сил нет, даже чтобы вздохнуть. Холод вокруг, холод внутри меня..

Не знаю сколько дней перешло в ночь, пока вокруг меня что-то начало меняться. Кажется, меня куда-то тащили. Но я не понял куда, главное, кажется, стало менее холодно, и оцепенение внутри меня медленно перешло в глубокий сон...

Очнувшись, я бездумно смотрел на огонь. Было холодно, но уже не так. Я спал, просыпался, смотрел на огонь, спал дальше. Не знаю сколько времени прошло так. Но однажды я проснулся более... согретым.. чем раньше. И решил посмотреть вокруг.

Я полулежал-полусидел в середине большой залы. Вокруг были навалены огромные дровины — толщиной в несколько обхватов, и эти дровины горели. Я сидел в самой середине пламени, и мне было... прохладно. Гм. Ну, примем как факт. Сил удивляться не было. Для интереса я потрогал красную горящую головешку — чуть теплая. Крыша залы отсутствовала, дым от пламени уходил куда-то вверх. Одна из стен залы отсутствовала, там в дыре виднелось огромное пустое пространство и черная беззвездная ночь.. Мне все еще так сильно хотелось спать...

Второе пробуждение было веселее. Мне по-прежнему слегка знобило, но уже не так сильно. Состояние, кажется, улучшалось. Зала вроде была слегка побольше, или мне в прошлый раз показалось? Я нашел в себе силы встать и побродить между горящих вековых дубов. Посмотрел в ночь — плохо видно. Какие-то тени дрожат по долине. Тени от пламени костра в котором я живу?.. Вернувшись на облюбованное место в середку пламени, где температура была более комфортной, я снова погрузился в сон.

За время моего сна дров прибавилось. Я точно запомнил, что раньше их было меньше, и вот это поленина была почти целой, а теперь она почти выгорела. Зала точно уменьшается! Не могу понять как такое может быть. Стены залы сложены из огромных блоков, но они не меняются, просто пропорционально сжимаются. Я потыкал головешки — чуть теплые — но рукам от их прикосновений комфортнее. Вздохнул полной грудью и... вокруг меня стало кажется холоднее. Выдохнул на головню — она зарделась... Кажется, я теперь какая-то высокотемпературная форма жизни. Я... кто я?

Вот тут настала паника. Я не помню кто я, хотя отчетливо знаю, что должен это помнить. Память ворочалась с каким-то скрежетом... выдавая кусочки знания, привязанные к месту. Я точно не был раньше такой... живущий в огне. Я раньше знал кто я... Ценой некоторых усилий панику удалось задавить, да и сил по-настоящему паниковать у меня еще не было. Ну, не знаю и не знаю. Разберемся. Меня опять сморил сон..

В очередное пробуждение я опять заметил, что зала уменьшается. Но теперь я замети,л что и дровины стали в среднем поменьше... это что.. я.. расту???! Если так пойдет дальше, я скоро не помещусь в этом странном помещении. Мерзну я все меньше. Надо посмотреть как тут на предмет выхода. И... кто-то же подбрасывает дрова?!

Знание кто подбрасывает дрова мне не прибавило спокойствия. Здоровенные обезьяноподобные человекообразные, длинные руки, низкий лоб, выраженные надбровные дуги, торчащие клыки.. В общем, недо-люди. Но, в какой-то непонятной одежде, и общающиеся между собой гортанными криками. Двигаются весьма медленно, но не сказать чтобы неуклюже — чувствуется этакая звериная грация. А, забыл самое главное — примерно вчетверо больше меня по росту. Но если я так дальше буду расти, то я их догоню. О моем существовании явно знают, и, кажется, меня побаиваются — смотрят с некоторой опаской, непосредственно в меня дрова не кидают. И то хлеб.

Та моя комната, в которой горит огонь, имеет ступеньку вниз, и выходит своей открытой стеной в совершенно огромного размера зал, с каменным полом. Ступенька не слишком высокая, если что обратно залезу без проблем. Попробовал спрыгнуть и походить по каменному полу — ноги жжет холодом, но в целом терпимо. Следов от меня на каменном полу не остается. Некомфортно — залез обратно в огонь, греюсь. Надо послушать о чем говорят местные. Кстати, их одежда напоминает... военную одежду реконструкторов, что ли?.. Щитки какие-то, ремни, кожа плотная, один тип явно в кольчуге ходил. Зашел, на меня лежащего глянул, и вышел молча.

После сна в огне почувствовал себя намного увереннее. Уже почти не мерзну, даже если вылезти. Еще подрос, пожалуй я теперь в треть местных. Все-таки все они двигаются очень медленно, я, даже если не спешу, успеваю внимательно рассмотреть каждое их движение. А если поспешу, так они за мной даже головы повернуть не успеют. Пожалуй, если нужно будет бежать, это может помочь. Надо скрывать свою скорость движений. Хотя они, наверное, о таких как я знают все — куда лучше чем я сам. Рано строить планы.

Заметив, что я проснулся, "подкидывальщик дров" крикнул куда-то гортанным голосом, и через некоторое время пришел.. кто это? В общем, пожилая обезьяна. Несколько старых шрамов перерезали лицо, седая грива спадала на плечи, когда-то мощная фигура скособочилась и усохла, но все еще была побольше средних местных. Он подошел, сделал странный жест, и начал что-то мне говорить. Язык каркающий, рычащий, ни слова не знакомо. Я послушал его и развел руками, типа, не понимаю. У него на полсекунды расширились зрачки... не ожидал такой реакции? На повторную речь я отреагировал так же. Седой старик-обезьян надолго задумался, потом сказал пару фраз, сделал еще один похожий жест и ушел. Этот, кстати, не тот который в кольчуге, тот больше не приходил. Скоро седой вернулся, неся с собой в потрепанном мешке... поделки? Детские игрушки? Грязные и драные, но тем не менее узнаваемые фигурки, и еще разные предметы. И начался... пожалуй что урок языка. Седой показывал мне предмет, действие, и называл его. Я, поняв что он делает, стремился повторить. Язык простой, а голова работает идеально — несмотря на то, что не вспомнилось ничего из старого, новое ложилось в память с первого раза.

Время потекло однообразно. Периодически приходил седой, я узнавал новые и новые слова. По молчаливому соглашению, мы с ним не пытались говорить — только учить язык. Я спал в огне и рос, вырос уже больше чем по пояс среднему местному. Мерзнуть я почти перестал, но спать в огне было по-прежнему комфортно. Дрова приносили. Еще у меня появилось... как это правильно назвать?.. чувство огня. Я мог с закрытыми глазами сказать где он, открылось нечто вроде теплового зрения всем телом на горячие предметы. И, "потянувшись", или "дыша", я этот огонь вбирал в себя (кстати, это очень здорово улучшает самочувствие), или наоборот — выдавал в нужное место, поднимая там температуру, вплоть до воспламенения дровины. Интересно. Часть времени я начал тратить на освоение этой своей способности. И часть времени тратил на осознанное "вбирание огня", больше и больше концентируя его внутри себя. Костер в эти моменты пригасал, а я чувствовал, что начинаю согреваться до самого донышка.

Нет, все же с головой у меня пока не все в порядке. Все местные ходят в какой-никакой, а одежке. А я только сейчас первый раз обратил внимание на себя внимательнее. Поначалу я думал, что я в одежке, но потом понял, что это не так — то, что на мне я снять не могу. Эта "одежда" — это часть меня. Кстати, она слегка... тлеет. Поразительно. Включая привычно выглядящую обувь. Причем точно помню, что эта обувь была несколько другой когда я просыпался поначалу — не помню какой но другой. Могу ли я ее менять осознанно?..

Но все когда-то заканчивается. Закончились и мои уроки языка. Седой зашел ко мне в очередной раз, без привычного мешка мусора в руках. Сделал снова тот странный жест, и произнес "приветствие/уважение старшим", "разговор". Что ж, давай.

— Говори.

— Мы исполнили повеление. Но война проиграна. Владыка.. убит.

— Я.. мелок и неопытен. Я не знаю, что должно.

— Мы... поможем вспомнить. Владыка велел. Что ты хочешь знать?

— Кто я?

— Ты — Огонь Глубин. Тебя сразил Старик. Владыка велел найти и жечь твои угли в долгом огне, а потом помочь тебе вспомнить. Мы сделали. Ты ожил. Теперь вспоминаешь.

— Владыка велел?.. Ты сказал он убит?

— Владыка велел, а потом призвал нас на войну. Здесь остались немногие, охрана, женщины, дети. Воины ушли в битву. Война проиграна, Владыка убит. К нам вернулись немногие. Мы жгли как велел Владыка. Ты ожил только сейчас...

— Ясно.. До того как меня.. Сразил Старик. Чем я.. Воевал? Что я мог? Где я жил?

— Пламенный Меч. Огненная Плеть, Дымная Тень Страха.. Горел огнем. Был огромный, сильный, очень быстрый. Тебя боялись враги, и нападали редко. Ты жил глубоко внизу. Там Огонь Глубин.. Туда пройдешь только ты. Узкая трещина, жар. Ты становился дымом и проходил.

— Ты можешь меня проводить к входу в мое.. Жилище?

— Могу. Идем. Идти далеко. Могу я взять факел, припасы и воду?

— Бери. И идем.

По пути я продолжал думать. В памяти — моей памяти! — всплывали какие-то знакомые ассоциации. Как вспышки — видения. Огонь из глубин.. Меч, огненная плеть, глаза полыхающие огнем, ревущая пасть. Что-то очень знакомое...

Шли мы долго, мой провожатый совсем устал, и я предложил отдохнуть. Мы остановились, хотя мне самому не нужен был отдых, чем глубже мы заходили тем легче мне становилось дышать.

Седой перекусил, выпил воды, и мы двинулись дальше. Нам пришлось сделать еще три привала, пока характер тоннелей не изменился — вместо явно вырубленных умелыми руками они стали естественными дырами в камне, то сужающейся, то расширяющейся кишкой пещеры. Хорошо идти вниз, вверх вылезать седому будет труднее. По пути мы прошли несколько постов, везде на седого смотрели с некоторым сожалением. Более глубокие посты были экипированы намного серьезнее, и народу там стояло больше.

На глубоких уровнях седому стало тяжело, от жара он начал дышать с трудом, а мне наоборот — стало только лучше. На последнем привале седой сидел обессилено, с взглядом несломленного, но приговоренного к смерти.

— Если тебе тяжело идти дальше, объясни мне дорогу. Я дойду сам.

Ответом мне был глубоко.. Изумленный взгляд седого.

— Ты.. Изменился. Сильно.

— В чем?

— Раньше ты умел говорить. Но не хотел слушать, только приказывал. А теперь забыл как говорить, но слушаешь внимательно. И раньше ты бы не стал ждать старика, а повел на смерть.

— ... да, наверное я изменился. И я теперь не спешу. Скажи, почему ты считаешь, что там внизу — смерть?

— Все кто подходили близко к твоему жилищу, потом долго болели и умирали. Без видимых причин.

— Понятно... объясняй дорогу, и иди наверх. Мне еще нужно будет многое... объяснить. Мне не нужна твоя смерть.

Объяснение было долгим, а сама дорога еще дольше. Седой пошел обратно без факела, объяснив, что он очень хорошо видит в темноте. Без старика я шел намного быстрее, и скоро я понял, что мне тоже не нужен факел — кажется, от меня самого шел слабый тусклый свет, и мне его было достаточно. Появилось даже какое-то ощущение коридоров — "наощупь" что ли — я поймал себя на том, что точно знал куда повернет коридор дальше, еще не заглянув за поворот; где именно в заваленной камнями зале будет узкий проход дальше. Шел долго.

При внимательном осмотре трещина впечатляла. Не представляю как раньше я изменял свое тело чтобы в нее попасть, но пока я мелкий и легко пролезу сюда. И здесь мне явно комфортнее чем наверху. Ни еды, ни питья мне не требовалось с момента пробуждения. Да и дышал я кажется постольку поскольку привык.

Прислонившись к скале я вслушивался в тихий рокот и шелест внутри. Само пространство рядом, кажется, звенело и бодрило легкими уколами, будто пьешь вкусную газировку. Теперь здесь мой дом.. Самочувствие по крайней мере отличное, даже лучше чем наверху в огне. Из трещины пышет ласковым теплом...

* * *

Глава 2

Старик говорил "становился дымом и залетал". Просто сказать... Дымом я стать не смог, но пластичность моего тела потрясала. Протиснуться в узкую трещину я смог запросто. Там, за длинным и узким проходом, открылась оборудованное убежище, весьма удобное в моем состоянии...

Система подземных пещер, разогретые докрасна камни, потоки лавы медленно текут в желобах сделанных из неведомого материала.. И везде — тепло! Оборудованы замечательные тренировочные полосы препятствий — пока не понял как их вообще можно пройти. Лежаки из красного и белого огня. Я дышал полной грудью, прямо на глазах оживая, будто выздоравливая после тяжелой болезни. Каждую минуту силы из потоков огня ложились внутрь меня, согревая, прогревая, воспламеняя. Поначалу неспешное, исследование убежища приводило меня в восторг, какое-то дикое веселье, и я побежал по коридорам. Тело фантастически пластично и чудовищно сильно, я с разбегу легко пробегал по стенам и потолку коридора, выгибаясь в немыслимых позах, ударами разбивал камни. Однако, если я научусь владеть оружием, стану страшный противник. Для обычных воинов, по крайней мере. Однако, чем-то же убили меня в прошлый раз... надо... разведать этот вопрос. Но, сначала, сон вот на этом раскаленном добела ложе...

Проснувшись, я не сразу понял, что происходит. Самочувствие было замечательным. Но внешний вид... будто тлеешь как красный уголь в огне — я пламенел. Мда, скрываться среди других в таком виде будет непросто... Ладно, успокаиваемся, стараемся скрыть лишнее пламя, и выдвигаемся обратно. К... людям?.. В общем, наверх.

Возвращался я не спеша, прислушиваясь к своим ощущениям. Жар и отсветы, исходящие от меня, удалось приглушить успокоившись. Но, кажется, прибавился легкий дым... дымок, что ли. Именно в радиусе этого дымка я "ощупывал" пространство. На поворот-два во все стороны знал куда идут ходы, входил в подземную залу — и в голове сразу возникала полная и четкая трехмерная картинка всего объема полости. Новую способность тоже постарался взять под контроль, пытаясь сознательно расширять или сужать ее границы, но пока не слишком успешно. К моменту, когда я поднялся к первому посту, голова была спокойной и ясной, а движения четкими и продуманными. Отблески внутреннего жара почти скрылись.

Постовые обратили на меня внимание и молча расступились, потупив глазки. Пошел дальше, к месту где я пробудился. Все последующие посты меня пропускали молча, стараясь не смотреть в лицо. После моего ухода с каждого поста я слышал перестук, похоже, обо мне сообщили. Ближе к тому залу, в котором я пробудился, мне навстречу вышел знакомый здоровый образина-военачальник в кольчуге, рядом с ним на некотором почтительном отставании шел Седой и пара экипированных воинов. Мы остановились на расстоянии десяти шагов друг от друга.

— Приветствую... Огонь Глубин.

— Приветствую.. Вождь Войны.

Чудной язык, которому меня обучили. Вроде и простенький, но ньюансы и акценты дает замечательные.

— Передавал ли тебе Владыка приказы для нас?

— Мне?.. Приказы для вас?.. Нет. Но я еще не починил до конца.. свою память. Я могу что-то не помнить. Будете ли вы учить меня?

— Будем. Так велел Владыка.

— Решено.

— Прошу Горящего не сотрясать Гору без нужды. Мы встречаем отряды разведки Бородатых внутри Горы. Всем нашим воинам приказано соблюдать тишину и слушать. Негоже врагу знать сердце нашего войска. Война идет к нам.

— Я услышал и согласен. Укажите где мне быть.

— Решено. Тебя проводит Седой. Во имя Владыки.

Военачальник развернулся и ушел, прихватив с собой воинов. Седой остался.

— Веди.

— Следуй.

Мы пошли по подземному городу. Я старался не отсвечивать и не распространять свой дым, ступал тихо как кошка. Провожающий шел впереди. В некоторых особо красивых местах я просил его остановиться и пару минут смотрел на открывающиеся виды, запоминая. Подземный город красив. Он явственно потрепан войной, многие красивые раньше места обшарпаны и оббиты, потолки используемых проходов закопчены гарью факелов. Однако город не утратил своего очарования; строители были весьма искусны. Местами встречались входы в гроты, отсветы разливались в стекляшках по потолку, стены украшали обезображенные барельефы каких-то бородачей. В одном из проходов с высоченными сводами мы повстречали гиганта с шкурой покрытой чем-то вроде чешуи, ростом в три обычных местных, с широченной мощной фигуркой и маленькой головой на толстой шее. Судя по спокойному поведению моего сопровождающего, эти существа здесь были в порядке вещей; поэтому и я не стал обращать на него внимания. Один раз моего сопровождающего попытался насмешливо подколоть какой-то мелкий остряк, но увидев меня он мигом сбежал в боковой проход. Ну как мигом, с моей точки зрения местные двигаются медленно, приходится подстраиваться под них. А что меня бояться? Я ростом сейчас с местных, и хоть я и намного быстрее их — они об этом не знают. Наверное отсветы от моей "одежды" их пугают..

Мы пришли в глухой отнорочек, небольшую комнатку, где Седой сел перевести дух.

— Вождь сказал дать тебе место. Место здесь.

— Хорошо. Когда ты продолжишь меня учить? Передохни и поешь, если тебе нужно.

— Так и сделаем.

Пока Седой перекусывал, я аккуратно распустил свой дым во все стороны, нежно и бережно "ощупывая" пространство. Из комнатенки выходило два канала вентиляции, каналы собирались в более крупные каскады и уходили куда-то — один вверх другой в сторону. Дырка вентиляции небольшая, но при желании и если перепилить решетки я могу по ней пролезть, хоть и небыстро — до первого сборного каскада, а там смогу пролезть быстро, а в следующем каскаде хоть бежать. Смотрим глубже... Мда, мое тело весьма удобно для путешествий под землей. Со стороны двери наша комната была одна из группы комнат, как гроздь виноградной лозы висевшая недалеко от крупного прохода. По ощущениям, таких гроздей было несколько. Кажется, было что-то еще мелкое в этой картине... надо вчувствоваться. Я лег на каменный топчан, предварительно скинув оттуда тюфяк, и отдался медитации... Вот оно. Существовала еще одна сеть переходов, изредка и скрытно соединяющаяся с основной — узенькие ходы. Вентиляция в них осуществлялась через якобы "трещины" ведущие в основные вентиляционные каналы — интересное и искусное решение. Этой "второй транспортной сети" я видел только небольшой кусочек, мой дым туда попадал мало. Впрочем, пока мне достаточно знания того, что тут кроме основных ходов и вентиляционных каналов есть еще тайные ходы.

Увидев, что я пришел в себя, Седой начал свой рассказ. С перерывами на сон и еду Седого, мы проговорили несколько дней. Меня не покидало ощущение, что я не слушаю новое, а вспоминаю нечто ранее хорошо забытое. История создания мира, восстание одного из помощников Творца.. Так вот, народ который меня приютил, служил какому-то помощнику последователя этого восставшего. И, по словам Седого, я сам ранее был один из военачальников этакой армии Тьмы. Хотя при этих его рассказах ничего не всколыхнулось в памяти. Зато когда он начал описывать последние события, "Третью Эпоху", я вспоминал ее настолько подробно и в картинках будто сам в ней участвовал — причем некоторые места где прежний-я заведомо не мог быть — кто ж пустит Багровый Ужас в Лес, в котором живут главные наши враги? Объяснений, как это может быть, у меня пока не было. Но информацию о личностях и методиках действий я на ус мотал. Через несколько дней непрерывных рассказов охрипший Седой приволок книгу, и показал мне буквы. Чтение я осваивал долго, схема письменности была сложная (а что, бывают простые?). Книги были не на известном мне языке, и ответ Седого по поводу этого языка поверг меня в изумление — его никто не знал. Зачем тогда учить буквы? По словам Седого, надо — Владыка велел. Надо так надо. Еще меня не покидала мысль, что драться на холодном оружии, как тут принято, я не умею; а надо бы. Седой сам не смог решить эту проблему, и обещал спросить Вождя. Вождь по такому делу явился сам.

— Горящий, здравствуй. Благодарю тебя, ты не выдаешь рокотом нас.

— Вождь, здравствуй. Я держу слово.

— Ты спрашивал об обучении мечу. У нас мало воинов, а война приближается. Если ты в гневе убьешь их, это понизит силу нашего войска. Владыка может рассердиться.

— Я не убью. Я хотел учится, а чтобы учиться не нужно убивать учителей. Как Владыка может рассердиться? Он жив?

— Мммм.. Нет. Не жив. Но мы живем его словом.

— Ясно. Найди мне того, кто готов учить меня. Можно старого и слабого, но искусного. Я обуздаю свой гнев и жар, и не буду убивать учителя.

Обещание "не убивать учителя" я выполнил, но оно неожиданно далось мне труднее, чем я ожидал. В запале учебного боя я увлекался, а люди такие меееедленные.. Решением оказался постоянный самоконтроль и меедленное оттачивание движений показанных учителем. Основная практика у меня стала "бой с тенью", и собственно выполнение учебно-разминочных комплексов... В общем, до настоящего искусства воина мне еще невообразимо далеко; но с какой стороны браться за меч я вроде понял. Где бы найти сопоставимого по силе партнера для спаррингов.. Мечты, мечты.

Учеба мечу не прерывала учебу языкам, истории и географии. И тогда, когда мои учителя спали, я пытался читать книгу. Язык книг был мне смутно знаком.. Совершенно другой чем родной шипяще-скрежешущий язык моих учителей, певучий, гулкий, властно-торжественный, язык книги заворожил меня с первого же звука. На таком языке хорошо творить великие дела, одним властным повелением поднимать из моря континенты и поворачивать вспять течение рек. В общем, язык прямо-таки созданный для Великой Магии, дышащий ею — и он западал мне прямо в сердце, откликаясь на тайные струны души. Слова были смутно знакомы но непонятны.. Скоро я предложил всем сделать перерыв, а сам пошел в свою пещеру в глубине. Логика была следующая: Владыка знал, что мне понадобится восстанавливать память; скорее всего я сам тоже это знал, и, вероятно, подготовил в своем логове что-то могущее помочь в таком нужном деле. Перед выходом у меня состоялся еще один разговор с Вождем Войны.

— Горящий. Наслышан о твоем усердии.

— Вождь. Это мой путь, и я иду по нему. Я благодарю вас за помощь. Как идет подготовка к войне?

— Плохо. Воины из разбитой армии Владыки продолжают прибывать, но нас все еще слишком, слишком, слишком мало. А еще, страх перед Стариком поселился в сердцах бежавших воинов; а трусы плохо сражаются. Бородатые сомнут нас, мы не удержим заслоны. А уж если им придут помогать Ушастые или сам Старик...

— Кто такой этот Старик?

— Он.. Очень стар. Давно пришел в мир, вместе с другими такими. Наверное, так же стар как и ты. Очень искусен в плетении кружев слов. Сильный боец. Похож на ушастых, только среди ушастых не бывает стариков. Владыка говорил, что Старик крал часть его огня через кольцо, и еще и потому так силен пламенем. После того как Старик сразил тебя, его некоторое время не было видно, видать зализывал раны; а потом он стал еще сильнее прежнего, и теперь в белом.

— Мда.. А почему Бородатые так лезут именно сюда? Вы же положите многих из них, пока они будут штурмовать Гору.

— Город в Горе когда-то построили они. Они будут штурмовать не считая потери. Нас сомнут.

Вождь говорил безразлично и с неким фатализмом, но без страха.

— Так, а если вы не можете победить — есть ли вам куда отступить?

— Мы можем уйти в горы или к Черному Лесу, как раньше. Путь туда долог, а по пути рыщут отряды победителей и добивают всех, кого встретят. Чтобы дойти, слабых придется съесть. Выжить в пути трудно; но там можно спрятаться, и нас не добьют. А самое сложное — что мы тут в ловушке; крупный отряд не выйдет из Горы. Вокруг горы рыщут соглядатаи врагов; крупный отряд заметят и подловят когда светит желтая морда. Мощные вообще будут беспомощны, и без них нас разобьют порознь.

— Может, получится договориться с Бородатыми, чтобы вас выпустили и дали уйти? Хоть они и победители, но если они будут штурмовать гору — свою дань кровью вы возьмете.

Изумление Вождя продолжалось, наверное, с минуту.

— Ты говоришь.. Непривычное. Мы никогда не договаривались с пищей. В твоих словах есть зерно.. Но кто будет говорить? Нас не станут слушать.

— А если буду говорить я... Меня услышат?

— Возможно.. По крайней мере, тебя боятся, и выслушают.

— Тогда, если вы обнаружите отряд с которым можно говорить, зовите меня. Учили ли вы меня их языку?

— Нет. Научим, я пришлю учителя.

— Вот и попробуем. Еще. Сможете ли вы, как народ, честно выполнить свою часть договора?

— Если ты скажешь, а мы подтвердим слово — да, выполнят все. Для нас это будет, ну, как временная присяга на бой. Мы с тобой, Горящий, служим одной силе.

— Тогда, действуем.

— Во имя Владыки..

* * *

Глава 3

Визит в свою трещину в этот раз получился кратким — на один скоротечный сон на раскаленном ложе. Лишнее тепло внутри не помешает, пока я могу его вмещать. Просмотрев навскидку укромные уголки, ни книг, ни оружия, ни припасов я не обнаружил. Однако, когда я встал и уже собирался уходить, в главном зале трещины и выбоины на стене неожиданно сложились в надпись на торжественном древнем книжном наречии:

"Буурииделгума Абарарусур Айянуз Агнаа.."

Что бы это значило? Что-то смутно знакомое..

"Багровое Пламя Имя мое.."

Я пришел в себя лежащим на каменном полу раскинув руки. "Багровое Пламя Имя мое.." Я покатал во рту эти слова, пропитался их звучанием, встал, поднял руки, и собрав все свое внимание и силу в голос, медленно и торжественно произнес..

"Багровое Пламя Имя мое..."

Гора отозвалась стоном и грохотом в глубине, вспыхнули звездочки и ощутимо даже для меня запахло гарью, защипали по всему телу тонкие покалывания Силы.. Я ощутил всю сеть ходов во все стороны одномоментно на большие расстояния вокруг, движение каждого существа в них, биение каждого сердца..

Мда. Я нашел что-то. То ли это, что я искал?.. Что ж. Бойтесь враги мои. Я иду..

Утихомирив разбушевавшиеся эмоции, я пошел наверх. В груди полыхал огненный вихрь и не думавший утихать, приходилось сдерживаться чтобы не вспыхнуть горящей головней. Так, самоконтроль наше все... Силу надо скрывать, большой шкаф громко падает — повторять своих ошибок не надо.

К моему возвращению Седой притащил еще одного скособоченного старого деда — учить меня языку Бородатых. Дедок колоритный — половина лица разворочена, зубы обломаны, мех (а назвать это волосами уже как-то язык не поворачивается) побит какой-то молью, из за чудовищного шрама перекручено тело — но бегает при том дед довольно резво, и болтает активно. Программа обучения у них похоже была уже давно составлена, и мы резвенько начали учиться. С моей отличной памятью учеба продвигалась быстро, пока Седой приходил в себя и запивал охрипшее от разговоров горло — говорил Крученый, когда замолкал Крученый — я тренировался с мечом, потом снова за меня брался Седой. До чего упорный старикан. Так шли дни за днями..

Однажды монолог Крученого был прерван. Прибежал парнишка-вестовой, и быстро-быстро затараторил — Горящего просят пройти, поймали Бородатых... Я быстро рванул за ним. С его слов, недобитую группу Бородатых заперли в тупичке на одном из верхних уровней горы. Рядом с ними Мощный, и при желании мы могли бы их и добить, но приказ Вождя был — найти возможность переговоров не теряя людей — и вот подвернулся почти идеальный вариант.

Подбегая к тупичку, в котором заперты Бородатые, я понял кто такие Мощные — это те самые здоровенные махины с чешуей вместо кожи и маленькой головкой на перекаченном теле. Впрочем, бойцы штурмовые они, должно быть, неслабые.. Я чувствовал своим дымом — за поворотом есть группа.. Разумных. Дышат. Готовятся. Страха нет, будут биться до последнего, говорить со мной никто не будет. Подходя к повороту, я повернулся назад к группе своих бойцов.. Мощный встал чуть в стороне, а группа словно ожидала какого-то моего сигнала. Когда я к ним обернулся, они видимо подумали, что получили этот сигнал.. И дальше началось что-то забавное. Они начали ритмично выкрикивать какие-то хриплые вопли, бить себя в грудь, в пол руками, в пол щитами, в пол головой, в щит головой, щит о щит, ритмичные вопли то вместе то порознь — и все это сохраняя сложный ритмический узор.. Я смотрел на них с изумлением. Этакий боевой танец, и — глядя на меня. Я обернулся к Бородатым — и неожиданно почувствовал в них разгорающуюся искру страха.. Больше, больше, вот у них уже дрожат руки, я еле удерживаю вихрь пламени в своей груди, вспышка и пламя резко отражается отблесками на стенах во время особо громкого удара щитов; громче наша боевая песня, еще ритмичные всполохи, громче, четче рокот горы под ногами, ярче, ярче — и вот самый мелкий из Бородатых уже весь трясется.. Подчинившись наитию, я длинным скользящим шагом вышел из-за угла. Один из Бородатых попытался разрядить в меня арбалет, но руки у него дрогнули, а я легко перехватил летящую мимо железный болт и глядя в упор ему в глаза сломал его руками.. Хор взвыл, языки пламени взметнулись, и следующий болт выпал из его дрожащих рук. Кажется клиенты готовы. Надо приглушить мой хор, а то Бордатые уже ничего не соображают..

— Тихххааааа......

Хор стих. Дрожь бежала по лицам и рукам Бородатых. Крепкие ребята, тут воздействие серьезное... Низенькие крепыши, широкие и мощные, основательные.

— Кто из вас.. Достоин говорить со мной?! Кто понимает меня?

Некоторое время Бородатым понадобилось, чтобы прийти в себя. В конце концов самый старый из них, прокашлявшись, открыл рот и ответил мне... Ну, то есть, попытался. Со второго раза у него даже получилось.

— Я, Тром, понимаю тебя.

— Ты знаешь кто я.

Дрожь еще раз прошла по рядам бородатых, но песня уже не звучала, и самообладания они не потеряли.

— Знаю.

— Я буду говорить.. С теми, кто ведет ваш народ. Вы — передадите им мои слова.

Кажется, перспектива не сложить свою голову прям вот тут и прям счас немножко взбодрила ребят. Но и удивила тоже неслабо.

— Я, Тром, слушаю тебя.

— Хоррошо... я предлагаю перемирие. Вы даете уйти народу, который со мной. И не нападаете на него в пути. А мы оставляем вам Гору. Если вы не согласитесь... во время штурма Горы погибнут многие из вас.

Вот тут изумление пробрало коротышек по-настоящему. В глазах у их старшего явственно замелькали мысли и пошли просчитываться варианты...

— Мне не поверят. Вы предадите, как делали всегда.

— Принимая, вы ничего не теряете. Мы уйдем — вам хорошо. Если мы не уйдем — будет так же как сейчас. А вот Вы — не предадите?

— Коротышки не предают клятв!

На нашем языке его высокомерная сентенция о коротышках звучала смешно до уморы, но я сдержался.

— Тогда, передай мои слова тем кто ведет ваш народ. Вас проводят.. К поверхности.

Среди Бородатых пошло оживленное шушуканье. В конце концов, рядом с тем кто говорил со мной встал еще какой-то недомерок из Бородатых, и сделал три шага вперед.

— Мы не верим тебе. Ты — гнусь и сын мерзости, пособник лжи и....

Ну вот, здрасьте, приехали. Им жизнь дают, а они... хамят на переговорах. Да как хамят — вон какие матерные коленца загибает. Как ни прискорбно, таких надо наказывать сразу. Иначе потом враги не будут воспринимать всерьез. Как он меня посмел назвать, сын мерзости?.. "Багровое Пламя Имя мое.."

Я вложил в свой выдох жар, который я долгое время смирял в своей груди. Или, может, скорее я перестал сдерживать свой жар. Откуда-то в моей левой руке оказалась длинная плеть, которой я не задумываясь хлестнул по недомерку.. Мда. Извини братишка, неловко получилось. Остались дымиться его сапоги, и стенки коридора все забрызганы дымящейся обгорелой плотью. Зато переговоры прошли убедительно...

— Я готов подарить жизнь своему вестнику, и тем кто ведет себя.. Достойно. Вы... забываетессссссь...

Шушуканье среди недомерков как отрезало.

— Бросьте оружие. Вам завяжут глаза и выведут. Это будет за.. вашу дерзость. Вам покажут место куда вы должны вернуться с ответом. Оружие на пол. Ну!?..

Я вскинул плеть, жар ощутимо пыхнул. Через пару секунд на пол упала первая секира... Мои ребята слышали весь диалог, и выскочив из-за угла резво спеленали и увели оставшихся коротышек, красноречиво поглядывая на запятнанные горелым мясом стенки прохода.

Плеть пропала из моей руки. Такое ощущение, что она втянулась внутрь как когти у кошки — и если надо я выпущу ее вновь.

После возвращения мы еще раз обсудили наше предложение с Вождем.

— Бородатые сами по себе.. толпа, но они не командиры. Решение будет принимать, кроме их вождей, еще и Старик, да и ушастые как всегда влезут.

— В чем проблема?

— Старик захочет, чтобы ты тоже дал клятву убраться отсюда. А чего захотят примазавшиеся ушастые, я даже не предположу.

— Если Старик тоже готов дать клятву не мешать нам уйти, я подумаю. Мне сама по себе Гора ничем не дорога, а вот то, что под Горой..

— Багровый Огонь в Глубине? Да, в Черном Лесу нет Багрового Огня. А вот дальше, к Пепельным Горам, его хватает...

— Значит, я пойду с вами, а потом посмотрю куда мне идти дальше. А желания ушастых.. Решаем проблемы по мере поступления. Будет бой — будет нам мясо.

— Им нельзя верить. Их слово данное нам они никогда не держат, оно для них ничего не значит.

— Значит, надо вынудить их дать такое слово, чтобы оно имело значение. Вот об этом и подумаем.

После таких переговоров я решил опять пойти поспать в свою трещину. Ложась на горящее ложе, я решился на эксперимент... Сосредоточившись, и представив себя таким как я хотел бы себя видеть — в броне и одежде, габаритами не больше чем я есть сейчас — я зафиксировал в сознании этот образ и лег спать...

* * *

Глава 4

С утра я понял, что моя задумка частично удалась. Вместо неотделимой рубашки и штанов теперь меня покрывало нечто вроде темных кожаных стеганок с красными прожилками. Конечно, не обсидианово-черная латная броня с укрытыми кольчужными стыками как я себе ее представлял, но уже больше похоже на военную одежду тех кто меня окружает.

Занятия продолжались. Язык наш, язык Бородатых, чтение книги, меч. Я долго расспрашивал о истории этого мира, пытаясь найти основание для верной клятвы, просчитывая варианты развития событий. Пересказываемая Седым как красивая сказка космология и история творения мира, с учетом моих собственных возможностей и ощущений, выглядела неожиданно убедительно. Смена занятий лучший отдых; в целях отдыха я снова практиковал бой с тенью. Меч для занятий брал местный, плохонький полуторник. К тренировкам добавилось искусство владения длинным кнутом — моей плетью огня. Чтобы не демаскировать базу, шумные тренировки с плетью я перенес в подземелья около моего жилища, бегом мне туда добираться недолго. Чтение книги завораживало, хоть я и не понимал, что там было написано — странный рокот слов проникал в сердце и успокаивал мятущуюся душу, иногда, в ассоциации с рассказами Седого, выдавая куски прямого понимания текста.

Новый мальчишка-посланец прибежал в разгар моего очередного танца с мечом. Я поставил полуторник в стойку и приказал ему:

— Говори.

— Вождь вызывает на переговоры.

— Где? Когда?

— Через четыре часа. Ущелье, у Разбитого Моста. Они с той стороны, мы с этой.

— Умно. Ростовые щиты?

— Уже ждут на месте.

— Что ж, иду.

Я прибыл к месту переговоров заранее, и не спеша прошел за колонны. Выждав положенное время, посланец от нас и от них вышел в залу. По рассказам Седого, предыдущая битва со Стариком, закончившаяся так плачевно для меня, произошла где-то здесь, на разрушенном теперь Стариком мосту. Мой "дым" дает очень нечеткую картинку той стороны Ущелья; примем это как симптом того, что Старик здесь и его вмешательство закрывает мой обзор. Впрочем, вот и он сам, легок на помине.

Обсуждение начал Вождь, я поначалу молчал. Вождь был прав, ушастые примазались к теме и пытались выжать из наших и Бородатых жизней какие-то преференции лично себе. Старик пока молчал. Да и сами Бородатые оказались не едины. Насколько я понял из своего кривого знания их языка, суть конфликта в их команде следующая: в их делегацию входили три старейшины родов (представлявшие совет старейшин), и один военный вождь, командующий армией. И власть командующего была ограничена (в военное время! бред!) старейшинами родов, на том основании, что этот вождь не коронованный король, а его землю (то есть нашу Гору!) ему еще предстоит отвоевать. А пока верховная власть у старейшин. И этот самый военный вождь рвался в бой и хотел положить своих солдат не желая нас выпускать, брызгая пеной у рта, а благоразумные старейшины уговаривали его как маленького — "ежли ж все помрут кем ж ты будешь править". Все это несочетаемое варево противоречий не могло уложиться у меня в голове, и сохранять серьезное ровное выражение лица становилось все труднее. Когда обсуждение с их стороны пошло по пятому кругу, и было снова прервано криками ушастых "не пустим, они нам тут сверху воздух испортят", я не выдержал и вмешался в обсуждение. Пусть на корявом гномском, но...

— Уважаемый старейшина Грюми, у меня есть предложение которое поможет найти вам общий язык с досточтимым Элиудиэлем.

На меня посмотрели как на говорящую табуретку, но все замолчали на пару секунд. Особенно внимательно посмотрел старик, он кажется был удивлен. А мне только короткого общего молчания и требовалось.

— Уважаемый старейшина Грюми, Вы не хотите чтобы ваши соотечественники гибли в бесполезной войне? Вам ведь все равно достанется одна лишь Гора, победите ли вы нас или мы уйдем сами. А досточтимый Элиудиэль не хочет чтобы мы ушли миром, он хочет скрестить с нами клинки. Почему бы вам не выставить тогда отряд досточтимого Эдиудиэля в первую линию при атаке Горы? А самим пойти следом. Когда они кончатся, мы с Вами договоримся миром, и гномы не будут класть свои жизни бесцельно.

Ушастый подавился и зашипел что-то от такой наглости. Вой на той стороне поднялся такой, что скоро камни потрескаются. Но старейшина отлично подхватил мою формулировку, а ушастый не хотел насаживать на наши копья свой отряд, он хотел растоптать нас силами закованных в броню Бородатых. Ха, да таких "союзничков" за что только коротышки терпят. Белоручка.. Цель моего демарша была достигнута — ушастого оттеснили от обсуждения.

Основной хоть как-то сопротивляющийся соглашению в их стаде остался военный вождь. Я долго не мог понять почему, но по ходу их склоки у меня возникли предположения. Он опасается, что старейшины взяв Гору миром оставят его с носом по поводу коронации. А если он войдет в Гору войском, никто ему не посмеет помешать... Опять, что ли, встрять?

— Доблестный Трандубон, сын Гиромира потомок великого Дарина. Позволь мне сказать свое скромное слово, дабы склонить твое сердце к миру.

Народ снова притих, на этот раз с опаской. Вежливо и красиво говорящий пылающий монстр справедливо вызывает особенные опасения, да.

— Думается мне, что если сейчас возьмешь ты клятву со старейшин, что коронуют они тебя не позже одной луны с момента когда исполним мы наше соглашение, или не будут препятствовать войне более если за эту луну мы соглашение не исполним... то не будут они возражать, и ты получишь желаемое.

Воинственный коротышка обвел гневным взглядом своих сородичей-старейшин, ища того, кто будет ему возражать. На лицах их было написано, что они бы очень бы даже возразили, но такой при прямой постановке вопроса сказать ему в лицо "мы тебя прокатим".. Справедливо опасаются, да. Ха, никак выгорает? Нет, Старик встрял. Вон, встает кряхтя. Знаю я тебя старый пень, "старый и немощный..", а мечом пойдешь косить.. Но вот то, что он начал говорить на нашем языке, было неожиданно.

— Странные речи ты ведешь, Горящий.. Более владетелю Башни, хозяину Белой Длани, подходящие. Витиеватые, да сладкие, а разят добрых людей прямо в сердце..

При звуке слов Старика стихли все. Выдрессировал свою свору. Судя по тому, что он замолчал, тут требовался ответ.

— Добрые, женщин да детей всякого народа пожалеют. А кто крови их, невинных, ищет, и миру не желает, тот что ли добрый?

Старик, кажется, закашлялся. Или он так смеется?

— Ну, вот, отправишь ты их, Горящий. А сам-то ты тут останешься? Толку тогда коротышкам?

— Почему же. Если и ты, Старик, тоже присоединишься к клятве и не будешь мешать.. То я тоже клятву дам. И уйду отсюда вместе с народом. И не вернусь в обработанные коротышками ходы, пока Король-под-Горой меня не позовет сам.

— Сам позовет говоришь... А в необработанные значит можешь вернуться?

Я изумился, почти искренне.

— А что вам там, в нижних ярусах, надо? Там Огонь Глубин горит. Мне там дом родной, а коротышки там перемрут как мухи. Огонь Глубин, он для здоровья весьма неполезен.

— Что ж, прикажешь им теперь и шахты в глубине не копать?

Коротышки уши навострили. Да кто бы говорил о моих витиеватых речах, Старик. Вот ты истинный мастер слова.. Небрежненько так, вроде и заботится..

— Почему ж не копать. Прокопали — значит обработанный ход, значит не сунусь я туда. Пока не позовут. Только если глубоко закопаются и мруть начнут, то ко мне потом без претензий. Не я там Огонь Глубин разжег, не мне его и гасить. Да и живут там в корнях гор твари с которыми и мне, Горящему, встречаться не слишком хочется. Не надо считать, что я там одна проблема.

— Ты все заладил — пока не позовут. Ну и зачем ты считаешь тебя позвать могут?.. Мало ты коротышек там положил?

— Ты старое, Старик, не поминай. Мне тоже помнится много... разного. А зачем позвать могут? Надоест вот им так помирать в глубинных шахтах, спросят меня — где можем копать, а куда не ходить лучше. Так если вежливо попросят, может я и покажу, мне чужого не жалко.

Старик глубоко задумался. Коротышки шушукались, ушастые злобно зыркали. Наконец он выложил последний козырь:

— Все на словах твоих хорошо. Но одного не изменишь — ни мы словам вашим не поверим, ни вы словам нашим. А так все бы хорошо...

Развернулся и собрался уходить, гнида. И галдеж такой поднялся сразу... У меня, голос, куда-то в шепот ушел. От сил, с которыми я свой гнев и огонь сдерживал. Но тише этот шепот не стал, только проникал он во все закоулки огромного зала над ущельем и раскатывался рокотом под его сводами..

— Почему же... И на это есть одна старая клятва. Если ты не побоишься клясться ей, Ссстаррррик..

Старик обернулся насмешливо.

— Ну и какую же клятву предлагаешь ты, левая рука наследника Владыки Лжи?..

— Поклянись Именем Творца. И я поклянусь. И коротышки пусть поклянутся, старейшины и король от имени своего народа. И ушастые тоже.. Раз они тут.

— Мы не будем клясться ничем перед тобой, демон!

— Тогда зачем вы явились сюда на переговоры? Прятаться за спинами Бородатых?

Вот тут снова поднялся хай... а Старик-то задумался, задумался. Когда он снова заговорил, все стихли как по команде. Вот, уважаю такую дрессуру.

— Ты понимаешь, Горящий, насколько серьезное Слово ты произнес?

— Понимаю, и готов повторить. А Он услышит детей своих.

Старик криво и скептически улыбнулся. Не улыбка, скорее оскал. Шепотки по коротышкам в новую свару и перерасти не успели, пока Старик решил все за них — да и за нас заодно.

— Впрочем, от вашей клятвы ничего не зависит. Но не дело зря проливать кровь гномов. Вы можете никуда не уходить, будет не хуже чем сейчас. Сроку положим в одну луну... уберетесь из-под Горы — хорошо, нет — будем брать Гору приступом, и не уйдет никто. Через сутки, Горящий, приходи сюда — обсудим текст. Клятва — послезавтра, на рассвете.

Развернулся и вышел, падла.

Следующие часы прошли в бурных сборах. Мощные не могли выходить под прямой свет дневного светила, а идти нам предстояло долго. Из запасов шкур им кроили полностью укрывающие их с головы до пят накидки. Силы настоящей у Мощных не будет, но не закаменеют — и то дело. Все равно все запасы барахла с собой не возьмем, просто не утащим — берем только самое необходимое. Еды и так мало. Оружие, снаряжение, упаковать небоевых — бежать долго.. Женщины ладно, они у нас двужильные и стойкие, не чета другим расам. А вот мелких детей тащить неясно как. Бойцам за спину повесить — так бойцы сдерживать атаки не смогут, а атаковать нас явно будут, не те так эти. Вот гадство... Пусть делают люльки мелким, поедут на Мощных — все побыстрее пойдем. Сопровождение бойцов не даст врагам подойти к ним близко, может не расстреляют.

Текст клятвы согласовался на удивление просто. Голова у Старика на плечах варит. Когда не было всей этой толпы он отбросил свою великоречивость, и говорили мы четко и по делу. С нашей стороны — право на свободное перемещение от Горы до Черного Леса, не входя в леса ушастых. С моей стороны — после луны от клятвы не возвращаться в рукотворные тоннели под Горой или пока не позовут, или сто лет. С их стороны — не атаковать и не преследовать, срок — луна. Что-то он легко согласился. Но где тут подвох я пока не знаю. Вот снова гадство...

Клятва всех сторон тоже вроде началась гладко. А потом пошли ожидаемые проблемы — ушастые не просто отказались от клятвы, они, как выяснилось, даже не явились. Насколько я представляю карту, нам предстояло широкой дугой обходить как раз таки их владения, и местность эту они знали. Старик, похоже, их вперед услал, засаду в хорошем месте готовить. Луки у ушастых знатные, и стрелки они отменные..

— Старик, ты сознательно подставляешь нас под их стрелы. Не надо мне тут.. Мозги пылью мазать.

— Это их право. Они вас ненавидят, и есть за что.

— За что ненавидеть женщин и детей?

— Не надо играть словами, Горящий. Не со мной.

— Ты еще не клялся. И ты — ты — поклянешься не вмешиваться. Никак не вмешиваться, ни словом, ни оружием, ни магией. Иначе никакой сделки — не будет.

— Клянусь.

— Именем Творца, клянись, как все.

После клятвы мы выдвинулись. Поклясться то Старик поклялся, но словами он играл ловко. Не стал он атаковать нас, а стал вслух сочувствовать уходящим.. Говорить им какие они бедненькие да слабенькие, как они быстро бегут.. Воины, в которых и так-то было слишком много дикого, просто зверели от таких речей, не имея возможности ответить, и с трудом себя контролировали. Пока нашему Военному Вождю удавалось их сдерживать, понося их на чем свет стоит и раздавая тумаки направо и налево, но надолго ли.. А мы еще не успели отойти от Горы. И еще не встало это поганое светило.. Как назло, небо ясное и ни облачка, хотя вчера еще тучами обложено все было куда ни глянь. Не иначе как опять Старик постарался, с погодкой подкузьмил.

Когда встало светило, я понял и замысел Старика, и его ехидную ухмылку. Меня сверху прижгло и ослепило, силы остались только на то чтобы идти. Радиус пространства контроля снизился до нескольких шагов, каждое движение давалось с болью. Молча посмотрев на меня, Седой бросил мне свою накидку. Под ней стало чуть легче, но участки тела попавшие под прямые солнечные лучи горели будто от ожога. Плеть моя под солнечными лучами не работала, и накопленные силы таяли как мороженое на сковородке. Толку от меня как от бойца в такой обстановке — ноль без палочки. Да, Старик, ты сработал классно, но так и я еще разыграл не все карты.. Я прошел по колонне к Вождю.

— Выводи всех. Отвечаешь лично. Во имя Владыки. Вернусь с того света — все с тебя спрошу.

В ответ на его вопросительный взгляд я показал свои руки, с которых лохмотьями отходила кожа вместе с кусками плоти. Отслаивающиеся куски падали на землю и тлели.

— Желтую морду старик запряг. Задержусь я.. Отдать долг.

Вождь молча отдал салют, и пошел вперед понося всех неистовой руганью. Я же вернулся в хвост колонны — чтобы снова увидеть вдалеке ехидную усмешку Старика, и провожающего нас будущего короля-под-горой со своей кодлой, причем король впереди. Впрочем, кодла короля, кажется, была несколько удивлена моим направлением движения — обратно к Горе. Рот открыла конечно самая важная сявка — будущий король.

— Что ты там забыл, ублюдок?

Он что, думает, что я как-то обязан докладывать ему мотивы своих поступков? Хотя мне собственно это и надо для начала — с сявкой поговорить.

— Ну как, будущий король развалин. У меня же есть одна луна.. Чтобы разнести здесь все, мне хватит.

— Как?!?!!!! Бесчестье! Лживая падаль! Ты нарушаешь клятву!

— Вовсе нет. Ушастые не клялись не стрелять в наших детей. А я не клялся предоставить тебе гору в целости и сохранности. Вот доберусь обратно до своего пламени, и всего за пол-луны ты не узнаешь своего поселения.. Рукотворных проходов там не останется вообще, если ты об этом.

— Ты... ты... ты!

— Спроси Старика. Он же заранее знал, что ушастые не будут клясться, заранее позаботился о погоде, чтобы я не смог защитить женщин и детей под солнцем!? Все знал. И подставил их под стрелы. Чтож, с него и спроси за свою гору.

Обернувшись и удостоверившись, что кислый Старик не предусмотрел такое простое развитие событий, будущий король наконец-то пришел к верному для меня решению. Посмотрев на мой жалкий внешний вид, он одним слитным движением сдернул у охранника арбалет и пустил в меня болт. У меня даже почти получилось уклониться, и болт пробив шкуру и чиркнув по ребрам снаружи, засел неглубоко в мышцах. Второго арбалета у него прямо сейчас нет. Отлично, хотя говорить больно.

— Я.. Багровое Пламя... По праву нарушенной тобой Клятвы, по твоему свободному выбору Лжи — предаю душу твою Владыке Лжи.. Он — придет забрать свое. Своего короля. Которого вы, народ гномов, клялись короновать. Ххххх-ха... Да ты сам к нему придешь. Скоро, очень скоро..

Гномы онемели, а я хромая отправился дальше к Горе. Отслоение мяса продолжилось... как жжет-то. Добраться бы до тени... Или Старик решится на последний акт? Мне-то, сейчас, в любом случае нечего терять. Убить меня чужими руками он не может, ушастых он услал — а остальные под клятвой, коротышки после моего выступления не вмешаются — слишком напуганы — почуяли, что мои слова были не просто слова. И все же, если мои предположения, сделанные на основании легенд Седого, старой книги, и собственного глубинного мироощущения неверны — то я лягу тут и сейчас. Моя надежда лишь на то, что Старик не понимает меня по-настоящему, и потому не воспринимает всерьез.

— Ты... думаешь я это так оставлю?

Я не останавливался. Старику надо — пусть теперь догоняет. Я стоять под этим палящим огнем и разговаривать с ним не намерен.

— Ты!...

Ноль реакции. Шаг. Шаг левой, шаг правой. Снова.. левой.

— Стой! Заклинаю тебя! Стой!

Удар пришелся по всему телу, меня скрючило и провернуло, кажется ребра раздробило. Выгнувшись я увидел как Старик направил на меня свой посох, еще раз провернул его и резким движением посоха швырнул меня об скалу. Что-то еще сломано, кажется ноги. Но я должен встать.. Такие слова говорятся стоя... Я должен встать... Что там скрипит опять Старик.

— Ты никогда не был соперником мне! Тем более под солнцем, глупец!

— Именем Твоим, взываю к тебе, Творец. Именем твоим, по праву нарушенной клятвы...

— Глупец! Ты что думаешь, что сможешь меня, меня — отдать Отцу Лжи? Я служу другому господину!

— Я, Багровое Пламя, Именем твоим взываю к тебе о нарушенной клятве, Эру Илуватар...

Небо раскололось. Солнце остановилось, и время застыло. Я увидел себя, всех нас, снизу, сбоку, изнутри одновременно. Я не существовал, Существовал только Голос. Смертельно усталый и очень грустный голос.

— Что ты взыскуешь.. беспокойное дитя иного Света.

— Силы защищать.. Невинных, идущих под светом дня.

— Разве ты не желаешь отмщения за нарушенную клятву?

— Месть не вернет павших.

— Силу которую ты просишь.. это сила.. Светлого пламени.

— Сила ночи, Сила дня — одинаково...

— Что ж.. Да будет так.

И небо раскололось еще раз.

Я остался один. Я по-прежнему стоял, но стоял уже на коленях. Диспозиция почти не изменилась, я не уверен что гномы вообще что-то увидели. Но Старик перестал смеяться. Я же изменился.. Самую чуточку. Нет, солнце по-прежнему жгло и мучило меня. Но какая-то часть меня понимала, что то пламя, которое сверху — оно тоже пламя, и чем-то похоже на Багровое Пламя Глубин.. Просто оно очень далеко, а еще — оно немножко другое... но я — я мог его вдыхать. Так же как я вдыхаю Огонь Глубин. А я так голоден... А его, там, сверху, так много, Пламени, я никогда не видел столько в Глубинах... целый океан Силы. Я понял глаза вверх, к Солнцу, и сделал мееедленный вдоооох........ Кажется.. Этот вдооооххххх.. Не кончался и не кончался. Свет вокруг померк и притух, а я медленно разгибался, распрямлял спину, будто просыпаясь от столетнего сна. Кости с хрустом вставали на место, болт выпал, рана закрылись. Распрямившись полностью я понял что мой рост стал больше примерно вдвое. Повел зачесавшимися плечами — за спиной с шелестом расправились огненные крылья... Да, солнце их жгло, и болели под его светом они весьма и весьма — но под потоком силы они регенерировали быстрее чем разрушались, и этого было достаточно. Плеть дымным клубком раскрутилась из левой руки, меч концентрированный добела тьмы медленно выдвинулся из правой, мой взгляд сфокусировался и стал тверд как сталь. Я поднял глаза на Старика и увидел глубоко в его глазах Страх. Нет, не страх проиграть в битве — он по-прежнему силен; сейчас я отчетливо видел жаркую сжатую мощь светлого Пламени которое горело в его жилах и клубилось под его накидкой. Это был его Страх, Ужас осознания того, что я не побоялся Воззвать, и что мой Призыв — услышан.

— На этот раз — ты легко отделаешься, Старик. Я клялся и должен сопровождать караван...

Прижавшись к земле, я прыгнул вверх и вбок, и спланировав вниз по склону горы догнал своих. Колонна пошла в обход земель ушастых с севера.

И что характерно, ни один поганый ушастый даже не приблизился к нам в следующие дни. Старик-клятвопреступник отозвал свою свору. Осталась последняя проблема: между нами и Черным лесом лежала река Андуин, и пока неясно каким образом быстро переправить через нее такое количество народу. А сроку по клятве нам оставалось чуть больше пол-луны, потом тех кто останется на этом берегу реки — размажут.

* * *

Глава 5

Уже третью ночь мы сидели на берегу реки Андуин. Правый берег Андуина, обращенный к Мглистым Горам, к сожалению, не мог похвастать сколько-нибудь значимым количеством леса. Из редкого хвороста растущего на берегу, связав его в вязанку, можно было сделать маленький плотик, чтобы посадить в него совсем мелких. Женщины находясь в воде и держась за него могли, хоть и с некоторым риском, переплыть на другой берег. Воинам, обвешанным железом, требовалось что-то посущественней; как минимум вязанка должна быть побольше, а где ж их столько, прутиков, взять. Но главную проблемы представляла переправа Мощных; они не плавали вообще никак. Их тело подобно камню сразу шло на дно, и я не представляю сколько леса надо на плот способный перевезти такую тушу. Глубина следов Мощных в мокром песке на берегу внушала уважение. Сразу после выхода к реке мы отправили разведчиков в обе стороны, и сейчас ждали их возвращения. Разведка сейчас это риск, но риск оправданный — здесь в лоб с наскоку мы не переправимся. Идея переправить хотя бы мелких и небоевых витала в умах ровно до того момента пока Вождь не сунул нам под нос карту. По той стороне Андуина шел тракт, и до Черного леса надо было еще дойти. Ничто не мешало нашим ушастым врагам, имея лодки, спуститься из своей рощицы прямо до Андуина, прогулочным шагом подняться по тракту и встретить нас с луками на том берегу. Один я, даже если сумею перелететь реку в узком месте где она уходит в ущелье, в прямом боестолкновении погоды не сделаю — меня нашпигуют стрелами не позволив даже приблизиться, никакая регенерация не поможет. Потеря небоевых — и весь смысл похода пропадает. Надо думать как перейти всему отряду, причем желательно — разом.

— Седой, а почему ты думаешь, что они знают где именно мы перейдем реку?

— А ты днем на небо совсем не смотришь? Понимаю, неприятно. Но надо себя пересилить..

Сарказм в голосе Седого можно было черпать ложкой. Объяснять ему, что регенерация глаз после взгляда вверх особенно болезненна, бесполезно, да и он скорее всего прав — судя по его тону там нечто такое что проще один раз увидеть.

Разведка вернулась с вестями. Внимательно выслушав их доклад, мы собрались и двинули еще короткую ходку на полночи вверх по течению, к месту где река выходя из ущелий делала широкий поворот и образовывала две пологие косы с обеих сторон. Хотя мне переправляться лучше здесь, в ближнем ущелье. Не то чтобы летать, но планировать я навострился, прыгнуть с обрыва в удобном месте через реку и спланировать на замеченное место на другом берегу я сумею, а лезть в воду мне со всем моим огнем совершенно неохота. Бегаю я быстро, перед тем как начнется переправа смотаюсь сюда, поднимусь по тракту обратно, заодно отвлеку на себя встречающих. В том, что встречать на другом берегу реки нас будут, я почему-то почти не сомневался. Именно поэтому до каменистой косы, примеченной разведчиками, мы пока не дошли, остановившись демонстративно на берегу на похожем месте — но не на "том самом".

Случай увидеть что же там такое на небе представился неожиданно быстро, на следующее же утро. Седой с непередаваемым выражением лица кивнул на небо, я сощурившись поднял глаза.

В небесах, выше облаков, парил орёл. Нет, не так. ОРЁЛ.

Я несколько раз протирал глаза, пытаясь сопоставить облака, высоту на которой эти облака выходили в Мглистые горы, карту, на какой высоте относительно этих облаков парит это чудовище, и размах его крыльев. При любых прикидках размах крыльев получался такой, что Мощного эта туша сможет унести в своих когтях на раз. Понятно, что у нас тоже есть лучники и даже при наличии толстенного пера орлу придется несладко буде он решит напасть на нас, но... Несмотря на наличие у меня крыльев, залетать высоко днем мне явно противопоказано. Схарчит, вместе со всем моим огнем.

— Каждый день прилетает откуда-то с гор, кружит над нами, иногда уходит в сторону гор и возвращается снова. Вечером уходит обратно.

Я молча покачал головой, признавая правоту Седого. Противники о наших передвижениях знают всё. Правда, с некоторой задержкой. То есть, план Вождя — рвануть ночью к броду и перейти его, пока нас не встречают. Сам Вождь выглядел непоколебимо, но сквозь его мрачную и презрительную решимость сквозила нешуточная усталость. Он отозвал меня для разговора при наступлении ночи.

— Горящий.

— Вождь.

— Мы не перейдем реку. Ни тут, ни там где сказали разведчики. У тебя здорово получилось провести Старика. Вся надежда на тебя. Думай, больше некому.

— Почему не перейдем?

— Мы попытались промерить глубину брода. Здесь три роста Мощных, там где мы хотим идти поменьше, но вряд ли намного. И сам видишь, разлив при этом очень широкий, то есть идти долго... В узком месте будет глубже, и течение будет такое что вброд не перейдешь — смоет. А на той стороне нас будут ждать встречающие, не так много, но будут. Когда мы только вышли к реке они оказались напротив нас на следующий же день. Вышли, затаились и ждут. Не стреляли в наших которые промеряли глубину, боятся спугнуть. Мощные не пройдут, воины пройдут только если оставят всю броню и возьмут минимум оружия. А без Мощных и без оружия.. Сам понимаешь.

Я сел и задумался. Выход какой-то должен быть. Мощные, кстати, напоминали мне что-то знакомое. Смотря на них, на их толстенную шкуру, вес и мощь, у меня в голове возникала ассоциация со смешной повозкой с множеством колес, сделанной целиком из железа, без лошадей и с одной оглоблей торчащей в середине. Нелепая конструкция, кому может понадобиться такое? Откинув этот бред, я упорно возвращал внимание к проблеме, и раз за разом обдумывал варианты переправы с разных сторон. В конце концов, я замер, боясь спугнуть мысль...

— Горящий?...

— Вождь. Сколько у нас... копий?

— Да полно, больше чем надо. Толку от них сейчас немного, но сунули — не оставлять же коротышкам оружие.

— Так...

— Ты что-то придумал? Говори, не маринуй мясо.

— Если Мощные не могут плыть... значит они пойдут по дну!!! А на них можно повесить весь не плавающий груз. Оружие там...

— Как? Идти долго, они задохнутся.

— Мы сделаем из древка копья трубку, через которую они будут дышать!!!

При всей бредовости идеи, других вариантов у нас не оставалось. Для примера одно древко раскололи вдоль, и я выжег его внутренности соединив две скорлупы-половинки обратно. Ночью на воду опустился туман. Выбрав уютный закуток плохо просматривающийся с того берега, мы начали эксперименты. Расколотое и заново соединенное древко по всей длине пропускало воду, Мощный давился. Соединить две трубки в длину герметично не получалось вообще, а надо бы — одного древка не хватит.

— Мне нужен козел.

— Горящий???...

Судя по изумлению в глазах Вождя, он уже начинал сомневаться в моем здравом рассудке.

— Вы сможете добыть козла? Лучше не одного.

— Отправлю воинов сейчас, через три часа будет. Но зачем?

— Кишки. Они длинные. Сунем внутрь кишки все это древко с вырезанной сердцевиной, за ним еще и еще одно, палки внутри кишки будут держать форму, а кишка вокруг не дадут попасть внутрь трубки воде. Укрепим снаружи по длине..

— Хм... а может и выдержать...

Жаль, ночь коротка. Пока бойцы добыли козла, апробировать в эту же ночь идею на практике мы уже не успели. Но в месте не просматривающимся с другого берега мы продолжали мастерить трубки до самого восхода, и заранее до прилета орлища спрятали наши поделки. Ждем ночи, жрем козлов, чо...

Как только солнце зашло и орлище учесало на ночевку, палка-дышалка была испытана. Снаружи укрепленная целыми копьями по всей длине, герметизированная липким содержимым кишков козла, она позволяла Мощному дышать под водой и уверено идти по дну, смешно булькая выдыхаемым воздухом. Эксперименты показали что выдыхать надо именно в воду, да — ну да жить захочешь не так раскорячишься. Неслабое даже на разливе течение легко показывало куда именно идти, идешь поперек течения — не заблудишься. Что ж, в путь — до утра мы должны пересечь реку. Я рванул назад, к ущельям, имея целью в нужный момент отвлечь на себя отряд противника на том берегу и не дать им вовремя сообразить, что переправа в другом месте уже происходит. Несколько добровольцев с минимальным оружием остались на берегу — жечь костры, изображать оргию, палить шкуры козлов, вопить и плюхать в воду камни; они должны были переплыть на вязанках хвороста на ту сторону позже. Основная колонна рванула к резервной точке переправы, с воодушевившимися Мощными как основной ударной силой прорыва.

Представление прошло как по нотам. Я перепрыгнул ущелье спланировав к другому берегу, и постаравшись не сильно отсвечивать отошел от реки на тракт. Не отсвечивать это буквально, то есть, притушить свой огонь, успокоиться — а то я являюсь в ночи идеальной целью. Сориентировавшись и выждав нужное время, я вышел к стоянке отряда который ждал нас. Несмотря на мое ощущение пространства вокруг, от первой стрелы полностью увернуться не получилось, но вреда большого она мне не нанесла — когда желтая морда не жарит сверху а сил достаточно, регенерация у меня на высоте. Дальше я начал уворачиваясь от стрел и огрызаясь предельно удлиненным бичом отступать к заранее примеченному месту в ущелье, где я мог бы оторваться на крыльях от своих преследователей, стараясь держаться так чтобы меня не окружили. Внимание встречающих и некую часть отряда я на себя оттянул, а прочие осталась смотреть на представление организуемое на том берегу. Дайте два, на бис. Надо отдать должное воинским умениям ушастых, как только они поняли что их обошли все включая Мощных, и что основной кулак нашей колонны уже на этом берегу, они резво попрыгали в легкие челны и свалили вниз по реке. Преследовать их у нас не было ни сил ни желания. Откуда они достали свои утлые лодочки, как они нас обнаружили?.. Ну, на второй вопрос ответ все-таки был — как выяснилось, у них выше лагеря по течению тоже оказался наблюдатель. Просто он решил не соревноваться с нашими в ночной стрельбе и ночном зрении (занятие изначально проигрышное), а по-тихому свалить. По-тихому свалить мимо бдительного авангарда колонны у него не получилось, наши знатно погоняли его по лесу. В итоге его сообщение о месте настоящей переправы не дошло вовремя — и этого оказалось достаточно чтобы мы успели переправиться все. Последними после отбытия ушастых переправились "актеры", настроение у всех явно было воодушевленное. От них крепко несло жареной козлятиной. Впрочем, как и положено, Военный Вождь осадил говорунов.

— Мы еще не дошли. И ушастые еще могут вернуться. Собрались, двигаем, двигаем, двигаем... Че расселся @#$#@#$$!!! Встааать! Бегом маарш!

* * *

Глава 6

Долина Чернолесья оказалась широкой слабо заболоченной равниной между реками Андуин и Келдуин. Судя по карте, ближе к Андуину она заросла древним малопроходимым лесом, именующимся собственно Чернолесьем, а ближе к Келдуину переходила в молодые лесостепи. Первоначальный план был, собственно, скрываться в этом лесу. Среди нас нашлись знатоки местных лесов, уточнившие карты Вождя, и мы углублялись все дальше вглубь чащи. Пока, при желании, выследить нас можно легко — такая толпа народу оставляла за собой торную тропу. Однако опять же, пока разделяться было рано. Вождь хотел узнать о судьбе большой крепости своего Владыки, находящейся на юге лесов, в надежде найти там пристанище. Когда к нам навстречу вышел один из скрывавшихся в лесу наших местных, ободранный и мелкий, он развеял напрасные надежды.

— Дул-Гулдур? Ха, да эта крепость давно взята ушастыми, и после взятия ее еще и порушили знатно, каким-то вонючим колдовством. Большую часть наших войск как раз отослали на битву, а потом пришла колонна ушастых по тракту с севера. Я чудом ушел, и то только потому что не попал под осаду — дрова заготавливал в лесу — и не стал лезть на рожон снаружи. Вы не найдете там на развалинах ни крова ни жрачки ни помощи. Возьмите меня с собой, а?

Грустные новости. Свою клятву — довести караван до Леса — я выполнил, но что делать дальше ни мне лично, ни нашей группе в целом пока неясно. Мы не можем оставаться на одном месте и противостоять врагам в прямом бою лицом к лицу, не сейчас, когда у нас так мало сил. Если мы засядем в крепости, придет большой сборный отряд и выкурит нас оттуда, да еще и с магами, умелыми и опытными — не чета мне. Мы можем распылиться в лесу, но тогда нас со временем изловят и передушат по одному. Куда ни кинь всюду клин.. Думай, голова, думай, шапку куплю. Общая ситуация складывалась для нас намного хуже чем мы предполагали. Однако, один плюс все же был — вместо неясной кодлы, которой мы начинали сборы под Горой, мы все больше и больше походили на регулярные армейские части с дисциплиной, порядком, лидерами и верой в общее дело. Ах да, простите — два плюса — мы до сих пор живы, а это несомненный плюс, да... Впрочем, какое-то время протянуть шатаясь по лесу — это можно. Да и в густом старом буреломе куда комфортнее чем в открытом поле, желтая морда не так печет. В предрассветные часы, встав на дневную стоянку, перед тем как закопаться в корни деревьев, меня снова вызвал Вождь.

— Горящий.

— Вождь.

— Я — Военный вождь.. чтоб ты знал.

— Это важное отличие?

— Да. Вот, к примеру, Владыка — это Вождь. А я — только Военный Вождь...

— В чем отличие-то?

— Военный вождь ведет Колонну в Бой. Всё. Ни куда идти, ни зачем идти, он не знает. Я не знаю. Я не умею смотреть в будущее так, как умел Владыка.

— А он умел?

— Ха.. Он гений интриги и стратегии. Он умел планировать на сотни лет вперед, предвидеть ходы самых разных королей, вести одновременно десятки планов. И даже свои поражения он умел сделать победами.

— Да... это талант. Ладно, замнем пока этот вопрос. Ты звал меня?

— Собственно, для этого и звал. Ты сам понимаешь, долго в лесу спокойно жить нам не дадут. Разведка у противников работает четко, они злы после того как разбили Владыку, сил у них много. Крепость, на которую я имел некоторые надежды, разбита. У нас есть передышка, но нет плана на будущее. Кроме тебя придумать план — некому. А твои планы... мне понравились. Нам снова нужен твой совет.

— Пока я не вижу план надолго. План на ближайшие дни у тебя какой?

— Разбиться на мелкие группы. Разойтись по лесу, держа постоянную связь, чтобы преследователи потеряли следы. И жрать! Еды у нас осталось немного, а тут даже кора ничо так, вкусная с голодухи.

— Кора?!

— Ну да. Ээээ... На кустах.

— ... .. ... У меня есть ощущение что я очень многого не знаю о вашем народе. Мне нужно многое понять, прежде чем я смогу придумать хоть какой-то План. План для целого народа может быть успешен только если очень, очень хорошо знаешь этот народ.

— Крученый расскажет. Кто, как не он, нас знает. И Седой поможет.

— Хорошо. И еще. Уточни, как вы собираетесь поступать, если увидите разведчика ушастых.

— Кончать его, в чем дело-то. Самого сожрать, мясо лишним не бывает, хе-хе. Мозги выпить, а голову на кол, и к тракту, чтоб другим неповадно было.

— Вот это вопрос. Если головы разведчиков выстроятся у поворота к нашему стойбищу, или если сообразят что у нас тут какой-никакой а порядок и общий отряд, сам говорил — придут и наваляют. А надо, чтобы нас считали слабыми и разрозненными.

— Ха.. Легко сказать. А как сделать?

— Обдумай. Все обдумай — какие вопли будет издавать "испуганный" наблюдатель, куда побежит. Глубоко в лес вряд ли они полезут, они ж не самоубийцы — а если кто и влезет то кончать только наверняка, так чтобы сгинул и сгинул, никаких голов на тракт, все в дело, чтобы даже костей не осталось. Потому встречать разведчиков должны "паникеры" и вести... Но впечатление от нас должны быть — одичавшие одиночки, без оружия и сил, без командования и жизнеспособного плана. Тогда нам дадут передышку, не восприняв всерьез. Враг знает что мы ушли сюда, но он не должен быть уверен где мы конкретно, и не должен суметь застать нас в одном месте хоть сколько-нибудь значимую группу сразу вместе. Пусть думает, например, что выйдя за Андуин мы разругались и разошлись.

— Ха! Да мы им тут такое представление сейчас устроим.. Следопыты плакать будут! Этих с Мощным пошлю на север, этих на восток, да чтоб следов оставляли побольше, а потом они еще разделятся... Ну, идею твою я понял, а правильное исполнение мы обеспечим.

— И еще. Кроме всех тонкостей жизни вашего народа, мне надо глубже знать, так сказать, поле боя. Где что расположено, какие народы где живут, кто с кем во вражде а кто в союзе, какой народ чем себе пропитание находит.

— Я пришлю Патлатого. Лучший разведчик из тех кто с нами, побывал во многих переделках, весь этот край знает как свои пять — от Мглистых гор до Огненной Горы.

— Это который первый козла добыл?

— Да, он.

— Толковый, пойдет.

— Пришлю тебе его как вернется. Пока иди слушай Крученого. Во имя Владыки.

Если Седой был мастером рассказа о делах былых и легендах прошлого, то Крученый был мастером рассказа о настоящем. Он понимал свой народ как никто точно, и — главное — умел это с любовью объяснить. Его рассказ о жизни, физиологии, культуре и обычаях народа привел меня в натуральный ступор. Я перебирал в памяти основные тезисы..

Во-первых. Жрать они способны любую органику. Ну, почти любую. Грибы к примеру, практически не переваривающиеся людьми и ушастыми, могли вскормить целые поколения Народа. Так, у них в подземелье был полный замкнутый биологический цикл по продовольствию.

— Ты же не думаешь, Горящий, что у нас под горы шли постоянные поставки продовольствия? Нее, в глубоких пещерах, там где есть влажность и достает тепло от внутреннего огня горы, у нас росли грибы. Особые грибы, мы их порошок и сейчас с собой тащим. Владыка когда-то нам их впервые дал, не знай уж сам он их вывел или надыбал где. Они везде растут где есть жар подгорного огня, и вода. Скалы разъедают, оттуда минерал берут и растут. Ну, и если срать да ссать на них, куда как быстрее растут, да и повкуснее становятся.

Хуже жрали молодую кору деревьев, траву, и прочая жвачная. То есть по весне даже лакомились свежей зеленью, но в целом питаться этим постоянно — не очень. У тех кто начинал постоянно жрать такую субстанцию, вырастал живот и начинал свисать на колени, прилично ухудшая боевые возможности. С учетом того что на боевых возможностях индивидуума держалось его место в социуме.. не, об этом попозже. Пока повторюсь — жрать с целью чтобы выжить могли всё, любую органику. Но больше всего любили мясо, даа. Мясо прочно входило в их культуру. Сожрать своего врага было доблестным деянием, по поверью позволявшим получить толику его храбрости, особенно ценилась печень и мозги. Жрать друг друга просто так у них считается признаком слабости и презирается. Зато сожрать во время скитаний своего погибшего напарника с целью выполнить задание значило оказать ему честь "умереть не напрасно", еще и принести остатки его мяса могли если в поселке голод. А голодать, то есть не есть вообще ничего, могли долго. Влачить еле-живое существование питаясь поскребышами мха и лишайника с горных камней — взрослые могли практически неограниченное время. Была бы вода, боец выживет. Да и воды во время похода бойцу надо куда меньше чем человеку, при этом ему конечно некомфортно но жить можно, и бойцовские качества снижаются несильно. Во время сильного голода только помета не происходит.. Так, о помете.

Во-вторых. Женщины народа... нет, не так. Язык определяет сознание, поэтому буду выдерживать нужный.. стиль речи. Так вот. Во-вторых. Самки народа приносят помет один, а если очень уж много еды — даже два раза в год. В помете обычно от трех до пяти щенков, через день они уже резво пытаются перемещаться весело переваливаясь на всех четырех лапах и пробуют вставать на задние. Среди щенков на пять самцов приходится одна самка. Все, вдумайтесь в это — ВСЕ! — мелкие дети, которые ехали на Мощных во время движения и сейчас весело играют с ними — это сеголетки. Сдружились они с Мощными кстати отлично, те к малышам благоволят, а эти у них из-под чешуи паразитов выковыривают. Просто идиллия и благолепие. Вернемся к теме. Сеголеткой, то есть пометом этого года, щенок перестает быть, очевидно, через год. К этому времени он уже умеет бегать прыгать, и вообще физическое развитие, особенно ловкость, у него на уровне; он умеет картаво говорить и достаточно хорошо понимает простые концепции, знает базовые обычаи стаи. Ловкость вообще очень свойственна всему Народу, ловкость — а не сила. Примерно к двум годам у щенка начинается второй жизненный этап — снага, то есть раб. Слово на самом деле очень сложное, оно охватывает глубокий пласт культуры Народа. Начинающаяся социализация юного хищника, обучение общению в стае и подчинение старшим, причем беспрекословное подчинение. Снага в полном смысле слова раб всех — он обязан подчиняться каждому взрослому члену общины, и его редкие бунты (и то как его ставят на место старшие и заведомо более сильные) — это ключевая часть вхождения щенка в Стаю, осознание своей роли и своего места в жизни. Снага ощутимо меньше по росту и силе чем взрослый боец или самка, к ним от всех членов стаи есть некоторое снисхождение, но при этом — наказания в воспитательных целях чрезвычайно жестоки — а по-другому с этими оторвами нельзя. Тем более в условиях постоянной войны-против-всех, в которых всегда живет этот народ. А теперь — главное — вслушайтесь и следите за руками. Снага становится Мелким, то есть, полноправным членом отряда на рядовых подчиненных позициях, через четыре года.. И в это же время становится половозрелым. То есть, начинает иметь возможность дальше плодиться. То есть, поколение у народа — считай семь лет, причем каждая самка дает в год...

Срань Феанорова, да как они только до сих пор не заполонили всю Арду.

Когда я в первый раз осознал это, будь у меня волосы — встали бы дыбом. Тот сумасшедший гений химерологии, кто создал этих стайных хищников как биологическое оружие тотального разрушения, подложил под их общество неуничтожимую демографическую мину замедленного действия, и жестко закрепил ее в культуре. Путем установления размножения как одного из базовых и ключевых ценностей Стаи. Итак, в-третьих, культура... Вся, вся их культура насквозь пропитана Войной. Где бы они не обретались, первая задача Стаи — выжить. Вторая — найти жрачку. Третья — нарожать потомства... И уже через жалкую по меркам человеческих, а тем более длинноухих обществ сотню лет молодое государство создает такой военный пресс на всех соседей, что все стонут. А оно создает его не просто так — плодятся же как саранча так что ресурсов им самим не хватает, не хватает элементарной жрачки. И соотношение одна женщина к пяти мужикам сразу выталкивает готовую армию, которой надо только указать направление и сказать ФАС. И взрослые мужчины воины все поголовно, даже если ежедневно и по жизни они таскают воду в грибы. Ценность индивидуума для общества определяется его пригодностью к войне; и этот таскатель воды вечером перед сном берет в руки палку и отрабатывает удары пока есть силы. Убьют почти всю армию — не беда, самки-то остались — десяток лет и поголовье восстановлено. Женщин они берегут до последнего, хранят в тайных местах и не берут с собой в военные походы. Да и по виду их самки мало отличаются от самцов, тем более на посторонний взгляд. И навалять врагу женщины тоже вполне могут, только не будут — а сбегут и нарожают.. Отсюда и их любимый прием в бою — брать числом и завалить трупами. Отсюда и явное пренебрежение к ценности жизни каждого; вот формально до старости жить может каждый очень долго, долгожители они в потенциале. А фактически доживают немногие — и примером для подражания становятся как раз таки те кто красиво подох, нанеся врагу максимальный ущерб. Но отклонился я. К теме — культура. Культура их очень похожа на взаимоотношения стайных хищников. Есть Вожак; ему подражают молодые, за ним следуют взрослые, его воспевают немногие старые. Те из молодых, кто посильнее, если чувствуют свою силу — могут оспорить лидерство. Сила в их понимании состоит не только и не столько в собственно боевой эффективности в личной схватке, но также и в уме и хитрости, в чем-то в удачливости и выдержке, в способности невзирая ни на что поступить так чтобы потом о тебе и тех кто с тобой рассказывали сказки щенкам у первого костра... в общем, как у крыс — лидером не всегда становится самая крупная крыса, так и тут — не все просто. Но подражание Вожаку настолько вписано в их природу, что они перенимают его черты характера и особенности походки, его стиль мышления и жизненные ценности. С учетом того что стай может быть много, и сменять Вожака на более тебе подходящего тоже не возбраняется, получается весьма эффективная система построения банд единомышленников. И вся эта система нацелена — отжать территорию, жрать, надыбать оружие, размножиться, взять в руки оружие, и отжать больше..

Весь этот народ — сам по себе живое оружие геополитического масштаба.

Куда я попал, ма-ма.

Да, теперь подробнее обо мне лично... Я пока так и не понял до конца — я такой единственный уникальный, или скорее раньше нас было несколько. Как-то слишком резко при переводе моего имени в множественное число от историй все сразу переходит в легенды, а с легендами надо ухо востро держать. Но по обмолвкам Крученого, да и мои личные наблюдения пока я общался с ушастыми и коротышками, однозначно показывают следующее: отношение противников ко мне простое — "увидел балрога убей его сразу, ну или убеги если сможешь". У всех так, "чистеньких светленьких", кроме Народа, Мощных, и некоторой части благоразумных людей воевавших на нашей стороне — которые в последней войнушке тоже попали под раздачу, и теперь сидят тише воды ниже травы. Народ тоже не пылает ко мне любовью — судя по рассказам Крученого раньше я был урод ещё тот — но сейчас мы в одной лодке, я явно помогаю лодке выплыть — поэтому мы союзники. А последние мои действия даже заслужили некоторое уважение в глазах рядовых бойцов, и, что немаловажно, их Стариков и Военного Вождя. Мда.... Притом, один я при всей своей крутости — не выживу и ситуацию не передавлю, заломают меня. И потому путь мой идет вместе с теми кто в меня верит, хочу я того или нет...

В отличие от Седого, Крученый не боялся говорить мне правду в лицо, не "фильтровал базар". Может быть поэтому, я быстрее и ближе сошелся с ним, понимал его и лучше и проще чем Седого. Его самобытные, рассказываемые картавым голоском, приправленные едкими комментариями истории из жизни — западали в душу. Эдакий дед, поучающий своих внуков. Страшненький, да, но — свой до последнего носка, дед. И языку коротышек он меня продолжал учить.

Ближе к утру, устраиваясь на дневку в собственноручно вырытой пещерке под выворотнем, я обдумал и свои личные.. приобретения. Имени и личной памяти о том кто я, так и не всплыло, да и леший с ней. Черты характера и личные пристрастия прояснились, уже хорошо. А вот то как черты характера накладываются на личные возможности — это неважно вышло. По личным возможностям, когда освоюсь, я стану одним из сильнейших бойцов-одиночек ближнего боя для подземелий. А вот по характеру — мне не нравится заниматься драчкой ради драчки, и тем более я не горю желанием проводить годы в одиночестве в подземельях. Прорабатывать планы и плести интриги на этом фоне еще куда ни шло, неплохо смотрится, не отталкивает. Эх, будь моя воля жил бы с супругой вдвоем тихо и мирно в лесном углу, слушал пение птиц; да кто ж мне такому красивому даст. Судьба...

Ладно, хватит хандрить. Задача поставлена, продолжим тренировки и эксперименты. Главная проблема для меня лично сейчас — я слишком заметен. Раз мое материальное воплощение вообще в принципе изменяется, значит можно попытаться подогнать его под нечто не выдающееся. Выбираем образ — рыцарь в темных латах и кольчуге, в плаще, в шлеме с поднимаемым забралом, лицо... пусть будет лицо.. Все укрыто, все прочное, ничего не светится. Все пламя внутри, снаружи только незаметная дымка — ощущение пространства, и возможность в любой момент выпустить — крылья, плеть, и меч. Концентрируемся, и — спать.

* * *

Глава 7

Вечер красит нежной тьмою.. Я меняюсь, меняюсь! С каждым днем изменения даются мне все проще, я начинаю привыкать к тому что моя телесная форма непостоянна. Медленно, конечно. Но прогресс есть, и если дальше так продолжать — скоро перестану так нагло отсвечивать. Маги, конечно, увидят меня сразу, как я Старика почуял, но то — маги, а от обычного-то люда я замаскируюсь, замаскируюсь...

По лагерю разносились какие-то шорохи и перешептывания. Выяснилось, что днем к нам присоединились трое союзных людей. Двое, смуглые, в битых доспехах, были измотаны бегством и сломлены морально. У них не вышло уйти со своими, будучи оглушенными во время генерального сражения. Очнувшись уже после разгрома, чтобы не сдаваться в плен, они рванули на север. Каким-то чудом им удалось пробраться через Бурые равнины незамеченными, по пути они встретили третьего и добрались до нашего леса, где и планировали скрываться. Третий, чуть более светлый юноша со взором горящим, высокий, коренастый и мощный, в меховой накидке, с несколькими легкими ранами и порезами на кольчуге, напротив, рвался в бой. Он "бился как лев", но сбежал от катастрофически превосходящих сил противника, и шел в леса в надежде найти единомышленников и перевести поражение в победу.

— Мы порвем этих жалких слабаков как варги полурослика!!! Дайте только мне молот потяжелее и друзей прикрыть спину..

Силы парень и правда был отменной. И в отличие от кривившейся парочки смуглых, сырым мясом он не побрезговал. Его крепкая улыбка с белыми зубами, один клык обломан, прямо-таки светилась радостью — за то его Щербатым и прозвали.

После захода Вождь начал организовывать очередное "представление". До его глубины проработки "представлений" мне еще учиться и учиться. Группы расходились в разные стороны, получив кучу инструкций куда когда и как двигаться, какие представления отыгрывать по пути, где и как держать связь, и что делать в случаях если... много случаев. Тактик лесной войны из меня никакой, стоит признать. В свою очередь и моя группа — я, Седой, Крученый и Патлатый — получили свою порцию указаний. В нашей группе старшим был негласно выбран Седой. Матерый состав группы определил стиль ее использования.

— Вам непростая задача. Идете на север, садитесь вот здесь... смотри, Патлатый, на карту! Знаю, знаю что я с твоих слов её рисовал, и все же смотри на мой грязный палец. Вот здесь садитесь, и смотрите чтобы с севера в наш район леса мышь не проскочила.

— А кто может... попытаться?

— Ушастые там. Ну, это если сильно дальше на север — там у них свое королевство, сюда им далеко идти, если пойдут то скорее по тракту. Но разведка может пойти и лесом. Дальше. Беорнинги..

— Кто?!

— Люди-оборотни, потомки Беорна. Они ведмедями оборачиваются, здоровенная туша куда больше обычного мишки, к тому же с прочной шкурой. Эти в лесу живут как дышат, и нас тут точно не потерпят.. Они ближе живут чем ушастые, но их слава Ангмару мало.. Побили их в свое время.

— Так.. Еще кто?

— Да все, хватит вам. Коротышки там тоже есть, но они лесом не пойдут, если уж надо им будет пойдут по тракту — а там свои наблюдатели будут. Люди обычные тоже встречаются, но не в этом лесу... этот лес слишком долго был наш, не ходят они сюда сейчас, боятся.

— Так... что делаем если встречаем?..

— Как сам же Горящий ты и сказал. Крученый порченного сыграет, у него это хорошо получается, практика большая. Заверещит, и смоется. О том, что тут мы есть, они знают. О том, что мы тут организованы — знать не должны.

Крученый криво усмехнулся.

— Лучший вариант — если видят только его, опасаются, разворачиваются, и уходят. Одиночные лопоухие скорее всего так и сделают, нарываться не будут. А толпой они по тракту пойдут, не по лесу. Беорнинги вот могут начать преследовать. Если уходить не хотят — кончайте, но только чтобы наверняка, чтоб никто не ушел. Ну это, Горящий, ты сам сообразишь как. Потому тебя и посылаю туда, потому что с ведмедем кроме тебя у нас сладить в одиночку разве что Мощный может, и то ой не факт. Как кончите, чтобы от трупа только пепел остался. Связь... посыльный будет прибегать, смотри, Патлатый, вот сюда и вот сюда, и кричать как сойка когда у неё яйца жуешь... Да на палец мой смотри, Патлатый!

— Понял я все, Хурыг, не мельтеши.

— Понял он.. А другим кто объяснять будет? А, Патлатый?

— А что другим?

— А ты все привык один бегать, нюхач ты, едрить тя в корень. А тут группа. Если тебя грохнут, как дело бойцам делать? Вот ты и объяснишь поначалу — что, где и как. И про тропки, и карту нарисуешь..

— Ээээ... Хурыг, я карту не умею рисовать!

— Словами опиши, пальцем потыкай. Горящий умеет, он в карты смотрит как в зрячий камень, да и нарисует при случае.. Хе-хе. Пальцем выжжет. И про вашу засидку все расскажешь, и про другие места подробно. От Мглистых гор до Пепельных, все что знаешь.. Потому тебя с этой группой и шлю.

— Ну, только словами если, так это можно...

— Вот вам еще. В случае если встречаете наших в лесу, говорите следующее...

Ценные указания по дипломатии с представителями дружественных фракций я как-то пропустил мимо ушей. Седого мы выбрали, вот пусть он и отдувается — мне эти мелкие дрязги ни к чему помнить. Мда, основная наша проблема при работе малыми группами будет... будет плохая связь. Со связью у нас полный швах, у противников есть и летающие разведчики, и какая-то магическая приблуда — я так и не понял про какие "зрячие камни" идет речь, но факт есть факт. У нас же вся связь по старинке — "крик птицы", все. Может, свистульки какие придумать? У ушастых слух точно не слабее нашего, они вроде как только в ночном зрении проигрывают, ну и в нюхе еще не так сильны... Надо что-то направленное. Фонарики сигналить по верхушкам деревьев? Орлище заметит, уёжище летучее. Думай, голова, шапку...

Рванули через час, уже ближе к полуночи. Эх, ночи летние коротки. Когда нас не сдерживали небоевые, а впереди бежал рысью и путь показывал матерый следопыт, четверка перемещалась слажено и оччень резво, и совершенно бесшумно. Тяжелее всех приходилось Крученому, скособочился он, но держался, даже лыбился через немогу. Задневали, как обычно, под выворотнем. Могли бы и дальше бежать, я желтую морду и потерпеть могу, но Вождь сказал передвигаться только ночью. Днем велик шанс заметить врага позже чем он заметит нас, а это сейчас не годится. А ночью, да еще и в лесу заболоченном, старом, пропитанном нашим духом, я на бегу разворачиваю свой дым шагов на сто-двести, и каждое дыхание чую — шишь кто от меня скроется. Устроившись на дневной сон, вещал Патлатый.

— Нас с чаво на то место Хурыг-то послал? А с того, что там Старая Тропа идет. Все городские недомерки, да торговые, да войска регулярные — оне конешно трактом ходют. А вот люди лесные Старую Тропу предпочитают, чтобы не на виду значить... Старых Троп немало по нашему лесу, но то место где мы стоять будем — оно там одно, и обойти его непросто — не то чтобы нельзя, да неудобно уж очень, большой круг через болото переть. А просто по лесу идти без тропы — ищи дурака, тут лес старый да тяжелый, такая буреломина что и олени и волки и медведи одной тропой ходють, если хоть какой-то выбор есть.. Куда быстрее оно, тропой-то, получается. Вот Старую Тропу у Гнилой Головешки мы и будем сторожить-то, так оно получаецца..

— Слышь, Патлатый. А ведмедь и правда такой зверь страшный? А коли его — луком?

Подключился Крученый и потряс вышеупомянутым луком, корявым своим. То ли ему и вправду интересно, то ли подначивает он Патлатого, пойди пойми по его косой морде. Но ответил, неожиданно, Седой.

— Ты, если в ведмедя луком стрелять будешь, меня только поперед потыкай. Чтобы я смыться успел, пока ты его своей зубочисткой щекотишь. Дубья твоя башка, говорят тебе шкура у него бронированная! А в череп его ни трофейные гномьи арбалеты, ни наши тяжелые секиры не берут. Больг тогда знатно ему засветил своей секирой, а толку... Помял он Больга и рванул на нас. Я еле успел тогда смыться...

Помолчали. Крученый не унимался.

— А как тогда его... Того? Ну вот, если понадобится.

Седой помолчал. Потом, нехотя, разродился.

— Если понадобится.. Долго после того раза я думал. В глаз можно попробовать, если стрелы ядом смазать. Ты медвежий череп помнишь? Канал в кости от глаза изгибается, до мозга все одно не достанешь. Но если зрение повыбьешь, да если стрела с ядом правильным будет, то шансы есть — и самому сбежать, и чтоб он сдох...

Патлатый, молча, распаковал запасы и они с Седым начали перебирать какие-то корешки и крохотные кожаные кулечки. Пошуршали, понюхали, тихо поспорили, выбрали два горшочка, отложили в сторонку, остальное упаковали обратно и дальше Седой молча улегся спать. Сторожить первым остался Крученый, он и взял кулечки, тёр их меланхолично так. Я снова лег спать, привычно формируя в воображении желаемый образ... Только ростом поменьше, скромнее надо быть. Бежать сквозь бурелом за мелким Патлатым, будучи почти втрое его выше, занятие не из приятных..

Разбудили меня уже ближе к вечеру, мое дежурство было последним. Я отошел от нашего выворотня и присел под стволом в сторонке. Чувствуя закатное солнце сквозь сырую и плотную листву старых деревьев, я молча сидел отдавшись ощущениям пространства и весь перейдя в слух. Дымка моего огня стелилась и парила вокруг, я чуял ее значительно хуже чем ночью, но шагов пятьдесят в условиях бурелома это очень даже немало. Интересно, чует ли кто еще мою дымку? Надо спросить как проснутся.

Как оказалось, не чуют, не имеет она запаха. Если для наших чутких носов запаху не имеет, то другие и подавно не унюхают. Но вот если знать куда смотреть, можно заметить слаабое пригасание освещения, как бы набегающую тень когда я дымку разворачиваю. И еще, подумав, Седой уточнение сделал..

— Знаешь, Горящий. Еще есть такое немножко, чууть-чуть.. Будто как по нервам ножом проводят, передергивает. Не то чтобы я боялся тебя, наш ты, свой. Да вот как-то чуточку не по себе когда ты внимание пристально обращаешь. Это ощущение не от нюха идет и не от осязания, его только когда глаза закроешь понять можно.. изнутри оно идет, вот так как-то. Так что ты пристально на того, кого сжарить хочешь — не смотри, хороший воин — он такое почует.

В эту ночную пробежку вышли раньше, бежали быстрее — втянулись. С Крученого сняли часть груза и повесили на меня, так он теперь не отставал, еще и шутки шутил на бегу. По пути по приказу Седого сыпанули на ноги каким-то порошком, от которого Патлатый расчихался и расслезился. За полночь повезло — спугнули зайца, и Патлатый снял его стрелой влет. Пристраиваясь на дневку, подначивать стали меня. Выступление начал опять Крученый. Вот неймется старому хрычу.

— Зайчатина сырая она конечно неплохо, но эх, вот жареной зайчатинки бы... А костер жечь нам не велели.. Слушай, Горящий. Ты ж у нас считай живой мангал с углями, прям как на котором бабы готовят. Айда мы на тебе зайца пожарим, а?

Мне аж самому интересно стало. Попробовал температуру ладони частично поменять, после всех моих тренировок с плетью и формой дело оказалось несложное. Решил, бесплатно работать не буду.

— Со мной зайчатиной тоже поделитесь.

— Тебе-то зачем, ты ж не жрешь ничо?

— Попробовать хочу. Вы так смачно каждый раз чавкаете, мне завидно.

— Да бери, тебе ж тоже доля положена, ты вроде как свой. Давай сюда свои угли..

Я прогрел ладонь докрасна и начал водить ей со всех сторон вокруг ободранной и распотрошенной тушки зайца. Патлатый в сторонке выскребал снятую шкурку, и поглядывал на все это с некоторым неодобрением. Впрочем, от своей доли мяса не отказался. Жрали молча, хрустя молодыми косточками. Сквозь зубы бормотал Крученый.

— Вот, прикинь, ем зайчатину на балроге жареную. Внукам расскажешь — не поверят.

Остальные молчали но, кажется, были солидарны с Крученым. Я напротив, сидел и расстраивался. Вкус мяса чувствовался слабо, оно рассыпалось в горелый прах когда я клал его в рот, будто головешку холодную жуешь — с легким привкусом зайчатины. Кости держались чуть дольше, привкуса больше было. А когда-то мясо на углях я кажется очень уж любил, да... вот, разочарование. Долго наслаждаться зайчатиной нам не дал Патлатый:

— Навоняли вы тут жареным зайцем будь здоров. Любой почует. Потому, пока солнце не встало, быстро лежку меняем.

Помолчал, посмотрел на наши сборы, и тихо буркнул про себя:

— Хотя оно того стоило.

* * *

Глава 8

Следующая ночь ничем примечательным не запомнилась, мы бежали и бежали. Задневали как обычно, неподалеку, так чтобы кусок тропы хорошо просматривался нами, а мы сами были не видны. До указанного нам на карте места оставалось всего ничего. Цепочка событий пошла, по счастью, в дежурство Патлатого. Я проснулся от осторожного прикосновения к руке, и раскрыв рот спросить в чем дело был остановлен серией беззвучных знаков — "опасность", "приближается", "враг". Седой уже сидел рядом и молча проверял свое снаряжение, Крученого нигде не было видно, а его сбруя и оружие лежали на земле. На мой вопросительный взгляд Седой показал глазами — там, там и туда. Крученый готовился "отыграть программу", а мы должны были наблюдать и если не поможет — вмешаться. Я не мог понять вообще с чего они подумали, что кто-то идет, но перед боем не время задавать вопросы. Мы тихо переползли и залегли за стволом, скрывшись в листве так чтобы заметить нас с тропы было нереально. Дальше только ждать..

Совершенно неожиданно для меня, и совершенно беззвучно, на тропе появился длинноухий. Вооруженный легким мечом, и двигался мягко, как кошка. За ним шел второй, с луком за плечом. За ним третий, четвертый... аж двадцать семь рыл. Вот тебе и "не пойдут группой"... Наибольшее опасение мне лично внушал властный разумный в середине колонны, с венком на голове. От него чувствовались какие-то флюиды.. В общем, я постарался не смотреть на него прямо, и скрыть свою "дымку" по максимуму. И тут, Крученый начал "отыгрывать..." Мы аж засмотрелись, а уж в каком недоумении смотрели на все это длинноухие... Крученый, и так-то не образец красоты и благолепия, в одной тряпице прикрывавшей самое сокровенное, выл, катался в грязи, царапал себе лицо и торс обезображенный старыми шрамами, и якобы тут "увидев" застывших в неподвижности ушастых, заверещал и дал деру в сторону леса. Грамотно причем дал деру, так чтобы в него попасть было нельзя, все время держась за деревьями. Молодец, я бы не сумел так грамотно бежать, чувствуется не раз его загоняли как дичь... Ушастые с немым вопросом в шокированных глазах переглянулись, но за оружие не взялся ни один. Все решил тот самый, с венцом. Одним мягким движением сбросив с плеча богато разукрашенный лук и натянув стрелу, он пустил ее сквозь густой лес. Стрела, огибая стволы деревьев, догнала Крученого и вонзилась ему в спину, пробив грудную клетку насквозь ровно посередине, в сердце. Его верещащий вопль прервался кашляющим хрипом, и он, дергаясь, упал. Не жилец.

Передний ушастый, отпустив какой-то веселый мелодичный комментарий, двинулся дальше по тропе. Следом потянулись остальные. Рядом, Седой до хруста сжимал руку Патлатого, а он закусив кожаный ремень смотрел себе под ноги. Беззвучно, молча.

Эх, Крученый. А ты так и не успел доучить меня языку коротышек.

Я поймал себя на том что изо всех сил сжимаю кулаки втыкая ногти себе в ладони, стараясь сдержать свой гнев. В глазах полыхало пламя, в ушах бился рокот. Несмотря на все усилия, видимо, что-то пробилось через барьеры моей воли. Венценосный остановился, подняв руку, и начал меедленно оглядывать окрестности. Опустить взгляд и не смотреть ему в глаза было физически тяжело, но дышащий внутри меня гнев только начинал разгораться. Температура воздуха вокруг, в достаточно большом радиусе, кажется, начала подниматься, птицы и здесь рядом, и вдалеке, с взвизгом заткнулись и резво убрались куда-то...

Мне незачем на тебя смотреть. Я тебя запомнил, ублюдок. И стрелу твою я тебе, однажды, верну...

Молчаливое противостояние продолжалось какое-то время. Из длинноухих никто не шелохнулся, мы замерли. Потом венценосный опустил руку, и мелодично произнес что-то, длинную фразу. Ушастые посмотрели удивленно на своего предводителя, но не решились ему возражать. Колонна развернулась, и ушла по тропе обратно. Мы выждали долго, даже пичуги успели вернуться и запеть снова, прежде чем Патлатый, внимательно следивший за лесом, дал команду вылезать. Когда мы подошли к Крученому, неожиданно оказалось что он еще жив.

— Дейййййййй...

Патлатый бросился к нему пытаясь что-то с ним делать, и был снова остановлен Седым за руку.

— Бесполезно. Это зеленая стрела.

— Да хоть фиолетовая!

— Её пустил их колдун. Это не сам их король, но кто-то ближний из его свиты. Споры со стрелы попали в кровь, и размножаются там. Он уже не жилец, но умирать может очень долго — зеленая дрянь будет поддерживать его мучения.. какое-то время. Не трогай его, подхватишь заразу.

— Но он же просит чего-то!...

— Он просит — добей.

Мы с Патлатым одновременно посмотрели на Крученого. Тот еще раз выдохнул, с бульканьем из горла, и чуть скрябнул рукой. Сердце не работало, но кровь непонятным образом медленно текла. А в его ране и по покрытым кровавой корочкой губам цвела и расползалась ярко-изумрудная зеленая дрянь.

— Доеййй...

Патлатый отвернулся, и сквозь зубы выдавил.

— Седой. А?..

Седой, неодобрительно качнув головой, выхватил свой кривой ятаган, и одним движением срезал Крученому голову. Глаза на отрезанной голове застыли, но не сразу.

— Горящий.. Прибрал бы ты тут. Мы отойдем.

Подождав, когда они отошли подальше, я отпустил сжавшую меня изнутри пружину боли и гнева, стараясь не распыляться на слишком большое расстояние. Щелчок. Круг вокруг меня диаметром шагов пять, в который попало тело Крученого и его голова, осыпался белым невесомым пеплом; земля потрескивала и немного проседала у меня под ногами. Еще несколько шагов вокруг горела бездымным пламенем желтая сухая трава, которая только что была зеленой.. Седой качнул головой еще раз.

— Наследили мы тут. Ладно хоть за ушастыми прибрались... Бежим обратно пол лиги, долеживаем остаток дня, потом идем дальше на точку. Внимательно идем, каждый шаг трижды проверяя. Ушастые вернуться не должны, но кто их знает.

— Ты понял что он сказал? Этот, с венцом?

— С пятого на десятое.. Я не ахти знаток гнилого языка их. Сказал что-то типа "на нас издали смотрит очень древнее ... . Быстро уходим." Потом добавил, обращаясь к кому-то из сопровождающих — "... всех". Не понял я. Но непохоже на хитрость. Тебя он почуял, Горящий.

— Я так и понял... что не сумел полностью сдержаться.

— Может оно и хорошо что он почуял, и вдвойне хорошо что ты сдержался. Положить ты их может быть и положил бы.. А может и нет, кто знает какие еще стрелы у этого козлины в заначке есть, да и многовато их. Но вот смыться уж один то точно из них смылся бы. По свету дня не догнали бы мы его, а задание наше — либо пугать, либо никого не упустить. Крученый вот только.. жаль.

Остаток дня, и вся следующая ночь прошла в полном молчании. Небогатые пожитки Крученого забрал Патлатый. Ушастые и правда умотали обратно, Патлатый вынюхал их следы. Мы внимательно проверили за ними тропу, но ловушек они не бросали, драпали быстро. Сами мы расставили некоторое количество перетяжек в стороне от тропы, оборудовали лёжки. На мой вопрос, откуда он узнал о приближении врага, Патлатый ответил односложно:

— Птицы.

Дневные вахты сдвинулись, на каждого теперь приходилось больше. Оставалось сидеть и хмуро ждать, делать было нечего, разговаривать не хотелось. От грусти и скуки я принялся выжигать из деревяшки стаканчики разного размера, чтобы они при постукивании издавали разной высоты звук. Удобно мастерить так — поддал жару в пальцы, и дерево мнется у тебя в руках, сжигая лишнее — просто лепишь как куличики из песка. Потом тук трень трень — звук как надо? Подправил, и поставил в ряд. К ночи, мой звукоряд был готов. Мужики мне не мешали. Я нашел укромное место и развел костер. Жаркое пламя плясало в маленькой ямке под камнями, не давая ни дыма ни копоти. Что-то старое, полузабытое, плыло в памяти, и хотело оформиться в слова.. Седой и Патлатый сидели вокруг огня, я постукивал в стаканчики. Через какое-то время, я нащупал ритм, и слова пришли сами..

Под ноги бросали — как хоронили -

В стылые борозды горсти семян,

Птицы кружили в закате, или

Сыпался пепел на раны румян.

Что-то кричали, хлыстали кнутом,

Что-то, конечно, протяжное пели,

Как и положено у колыбели -

Только иначе, и не о том... (*1)

Отстукивая ритм и мелодику по стаканчикам я, кажется, пел. Спроси меня на каком языке я пою — я бы не ответил, но в тот миг мне казалось, что не понять меня нельзя. Меня слушал сам мир вокруг, слушал весь, и, казалось, весь плакал вместе со мной.

Кто-то в объятья сползал колеи,

Словно искал единения с хлебом,

Не одолев притяженья земли,

Не ощутив притяжения неба,

Пот утирая лопатой ладони,

Скупо облизывал ржавые губы

И, содрогаясь в прерывистом стоне,

Щерил, осклабившись, белые зубы...

Прощай, Крученый. Мир праху твоему. Я так и не узнал твоё имя.

Влажный ублюдок, смех-недоносок,

Опустошения след и разора,

Жизни собачей глухой отголосок,

Нелепая полуулыбка Трезора,

Как ты посмела войти в этот дом,

Внебрачная жертва порочащей связи?

Видимо, Пахарь поднял тебя ртом,

Упав в измождении, прямо из грязи...

. . .

Я лежал на спине, глядя в ночное светлеющее небо. Костер давно догорел, отблески его на стенах нашей полупещерки погасли. Медленно тлели угли, подергиваясь белой поволокой. От стаканчиков не осталось и следа, только горстки белого пепла. Потянуло предрассветным холодом и сыростью. Из полного покоя первым вышел Патлатый.

— Что это было, Горящий?

Я молчал, смотря в небо. Небо не отвечало мне. Седой лежал жуя травинку.

— Седой?...

Седой, тяжело кряхтя, привстал и сел.

— Хорьг. Тебе выпала удача.. невозможно редкая удача слышать настоящую Песню. Это — куда круче, чем жрать зайчатину жареную на балроге. Твой отец ушел достойно. Не будем больше об этом.

Следующие двое суток не принесли ничего примечательного.

(*1) Кусочки — из песни Дмитрия Авилова. http://aug32.hole.ru/mp3/Dmitry_Avilov/11_Paroy_volov.mp3

* * *

Глава 9

На третью ночь прибежал посыльный, Злобный, неожиданно в паре с Кучерявым. Мелкий и зубастый Злобный сидел в нашей лежке, отходя от быстрого бега. Косоглазый Кучерявый посмеивался над напарником. Мы ждали, Злобного трясло.

— СС-Ссс-сседой.

— Говори уже, не томи.

— Вв-вв-вождь говорит. Я только рот. На северо-востоке пропал наш. Вождь послушал рассказы ребят и посылает вас разобраться. Доложитесь потом вождю сами. Я сейчас назад побегу, а Кучерявый останется сторожить вашу тропу.

— Понял. Где?.. И куда докладываться.

— Сссс-ча объясню. Дд-ды-дыхалку сбил, спешил...

— Тогда пока слушай, что у нас тут было...

Кучерявый был впечатлен рассказом, и начал трястись не хуже Злобного. Ну да, ему одному сторожить тропу, а по ней — сюрприиз! — ушастые стадами топают. Седой ему внушение делал, так сказать, храбрости нагонял.

— Не дрейфь, Кучерявый. Злобный доложится и сюда пришлют кого. Тебе всего дня три перебдеть. Перетерпишь. А вот узнаю что ты с поста смылся — лично тебе уши твои кучерявые отрежу, перцем посыплю и в рот тебе вставлю, и жевать ты их будешь и нахваливать, и ...

Рванули на место сразу, чего ждать-то. Чтобы срезать путь пришлось пользоваться совсем уж никакими тропами. Болота иногда мне доходили до пояса, Патлатый в таких местах упорно греб вперед, хрипя и по-собачьи молотя лапами. Я наоборот, проваливался, выдирать ногу каждый раз приходилось с усилием. Пришлось подобрать дубину не сгибающуюся под моим весом — еле нашёл, чтобы использовать её как дополнительную точку опоры. Поверхность лат шипела, к ней пригорали пиявки и всякая ряска, неопрятно. Туман, тяжелые, густые, желтые испарения текли поверх вонючей воды. Там где болота захватывали лес, вместо живых больших деревьев стояли полусгнившие остовы. Мелкие деревца торчали между окнами трясины, цепляясь корнями за остатки почвы; они не росли, оставаясь такими же дохлыми веками. Мох укутывал любую твердую поверхность. Свисавшие с чахлых деревцев гроздья мха до самой тины, с веток, со ствола, пушились бледно-зеленой бахромой. Ни ветерка, ни дуновения воздуха. Само время, казалось, остановилось и спрессовалось здесь. Меня перло. Какой вам тут, к лешему, Светлый Лес? Прорвавшись сквозь полосу болот, почувствовав под ногами покрытую жидковатой грязью но все же твердую почву, рванули почти вдвое быстрее. Вышли к месту перед рассветом, Патлатый тянул воздух носом, то и дело сморкаясь на землю.

— Здесь.

Наличествовали: старая тропа, оборудованная уже привычным образом чья-то лежка, сбруя.

— Оружие его они забрали, сбрую не стали трогать. Правильно, сча нюхнем...

Патлатый пошел по следу, то и дело припадая к земле и с шумом втягивая носом воздух. Седой держал руку на ятагане и настороженно зыркал по сторонам. Я раскинул свою дымку вокруг и слушал.

— Он походу от бивака один отошел. Далеко ушел зачем-то от лежки. Вот здесь и остановился.

Патлатый сосредоточенно внюхивался и всматривался в землю, и зачем-то потыкал в неё пальцем.

— Тут и утащил его кто-то.

Мы недоуменно посмотрели на Патлатого. Он поднял к нам лицо.

— Следы потеряшки тут кончаются. Этот кто-то... Палкой в землю тыкал. Не человек это, точно. Я кажется даже чую кто это мог бы быть...

Ощутив резкое движение слева, я не глядя, наотмашь швырнул туда дубину которую до сих пор машинально сжимал в руке. Удар, сдавленный вопль, Седой пригнувшись выхватывает ятаган, Патлатый отпрыгивает и натягивает лук. По земле, негромко подвывая, катался здоровенный паук, туловом этак с Седого. Патлатый помельче будет.

— Ни есссьь! Ни есссь!!! Обозналллсссссяяяя-яяяяя!!

Седой, усмехнувшись, выпрямился.

— Ну, чо животинку обижаешь? Это ж паук. Свои это...

Но руки с ятагана Седой поначалу не убирал.

Идти пришлось почти полночи и еще пол дня. Облака покрывали небо, скрывая нас от прямых лучей светила, огромные деревья создавали плотную тень даже днем — в общем, шлось комфортно. Гнездовье пауков, куда привел нас наш новый знакомец, не отличалось замысловатостью. Паутина, паутина. Деревья обтянуты паутиной, на нижнем ярусе паутина идет во все стороны, переплетаясь и создавая объемные узоры. Провожатый бежал сквозь нее не замедляя темпа, нам приходилось обтекать. Тонкая, упругая и чрезвычайно прочная, практическая невидимая, она пронизывала весь объем. Нам указали поляну, и вежливо предложили "жшшшшдать". Шкурки высушенных животных лежали в стороне. Как объяснил нам Патлатый, "они обычно на обмен". Мы сели. Седой над Патлатым посмеивался, а руку всё с ятаганом рядом держал. К вечеру явился паук покрупнее тащивший какой-то свёрток, они о чем-то потрещали с Патлатым на каком-то картавом наречии, после чего паук развернул свёрток. В свёртке, синюшный, но явно живой, лежал наш пропащий. Паук еще потрещал, и Патлатый обратился к нам.

— Он говорит, через часа четыре очнетси, болезный. Предлагают тут нам пока передохнуть у них, поесть, поспать. Дело он говорит, а, Седой? Мы считай сутки в бегах. Бежать обратно долго, тащить его — смысл? Своими ножками побежит.

Седой, подумав, повернулся ко мне.

— Горящий, когда спать ляжем — ты сторожишь. Все одно тебе спать не обязательно. И.. Начеку будь. Паршивые они. Сс-союзнички...

А Патлатый мне добавил.

— Имей в виду. Они тебя за какого-то то ли рыцаря с востока считают, то ли кого. Неграмотные они, а мне их разубеждать не с руки.

Что ж, сели дети, сели в круг.

— Патлатый, ты ж вроде как по ихнему разумеешь? Так может нам потолмачишь?

— Они предлагают разделить с ними трапезу и беседу. Обычай у них какой-то есть такой. Ну, можем и поучаствовать — не то чтобы обязаны, но уважение вроде как окажем.

Вокруг странной конструкции из переплетенных паутиной костей кругом сидели мы и пауки. В середине конструкции стояла чаша с каким-то крошевом, перед тем как сесть каждый паук плюнул туда ядом. Пауки трещали что-то по своему. Передавали по кругу жирного лысого налитого кровью суслика, и каждый паук делал от него символический глоточек. Мы, скромно, пропускали. Патлатый чутка толмачил, чтоб межкультурный обмен поддержать, такскзать.

— Он говорит — живем тут в лесу, тихо, мирно, еды немного, еле хватает.

— Он говорит — ушастые редко заходят. А кто заходят — уже не выходят, хе-хе.

— Он говорит — по их легендам, мы с ними были когда-то союзниками, но наш Вождь предал ихнюю Старуху. А сейчас лжа забылась в чреде веков. Но они помнят и чтут Голодную Старуху, Плетельщицу Тенет Судьбы...

После посиделок наши свернулись калачиком, и отрубились. Седой свой ятаган так под руку подложил, чтоб если что выхватить сразу. Я сел, спиной к дереву, сверху сук, перед лицом наши, и раскинул свою дымку. Пауки расползлись. Где-то через час, ко мне подполз один из них, особо крупный.

— Чшеловек?.. Пойдем, пойдем...

— Куда, зачем?

— За нааадом...

— Я сторожу.

Паук на полминуты замер в совершенной неподвижности, потом дернул за какую-то нить, и события понеслись вскачь. Сверху, с ветвей, спрыгнуло двое пауков к спящим, а шестеро с разных сторон влетели в меня держа в лапах клейкие мотки и пытаясь сразу опутать меня паутиной. С рыцарем, пожалуй, у них бы этот финт прошел на раз... я же наугад влепил плетью в того кто прыгнул к Седому, а сам воззвал к Пламени. Клейкая дрянь на мне вспыхнула и сгорела осыпавшись пеплом, пауки взвыли, я взревел.

— Мерзкая дрянь!!!

Второй паук пеленал Патлатого. Седой среагировал мгновенно. Паук напавший на него еще летел воя от моей плети, а сам Седой уже выхватил клинок и перекатившись к Патлатому отсек второму пауку лапу. Я вспыхнул весь, как горящая головешка.

— Обоззналисссь! Обозналииссссь!

Я влепил рукой в бронированной рукавице в тулово одного из удачно подвернувшихся нападавших, со смачным чавком он отправился в полет в другую сторону. Левой на обратке я вытянул плетью по правой стороне глаз Крупного.

— Обозззззналллисссь! Обозззззналиииии-иииссссь! Ни ееесь!!!!! Ниии еееееесь!

Пахло паленой шерстью. Пауки катались по земле, пытаясь сбить огонь с шкуры. Живая лента огненной плети стекала у меня с руки и ластилась к земле, шипя и потрескивая. Крупный отползал поджимая лапы и зажимая выжженный глаз по правой стороне, с ужасом глядя на мое пламя. Седой освободил Патлатого от паутины, Патлатый тоже оголил свой длинный кинжал.

— Патлатый, толмачччь. ВЫ БУДЕТЕ СЛУЖИТЬ ОБЩЕМУ ДЕЛУ.

Мое хриплое шипение далеко разнеслось по лесу, пауки притихли. Крученый проклекотал фразу. Пауки защелкали, затрещали, дрожа и отползая подальше от мой плети.

— Будиим, будиииим! Ни ееесь....

Я продолжил.

— Крупный пойдет с нами... чтобы договорённость, так сказать, подтвердить. Пусть берет Синюшного, и тащит его. А остальные — намотайте-ка мне прям счас моточек паутины вашей побольше, и чтобы попрочнее. Вязать кого очень уж ей удобно.. Быстрааа! И выдвигаемся.

Седой посмотрел на меня одобрительно. Ну, мы и выдвинулись. Бежали еще почти сутки. Хорошо пауку, у него лап восемь, хоть и глаза справа теперь нет.

Потом уже, прибыв и ожидая когда Вождь закончит песочить очередного посланца и займется нами, Седой пояснил.

— Я уже давно жду.. когда ты наконец соизволишь первый приказ отдать. Власть не дают, её берут силой. Только тот кто начинает командовать, может стать командиром. Если захочет, конечно, и если мозгов хватит да удачи. Ну а с пауками-то все просто получилось, огня они жутко боятся. Когда мы к ним пойдем, возьмем факела..

* * *

Глава 10

Вождь выслушал доклад Седого, матюгнулся глядя на паука, и пошел дипломатию наводить, читай, искать как пауков к пользе дела нашего пристроить. О нашей возне с ушастыми он уже знал от гонца, и только уточнял у нас некоторые моменты. Потом вернувшись к нам, заключил.

— Трандуил трусоват. Это который лесной царь ушастый с севера. Похоже из его ушастых это была... экспедиция. Не любит он своих в боях терять, да и на рожон не лезет, грамотный командир, и кодлу свою так учит. Не знаю что они тут на юге леса нашего забыли, но теперь они доолго разведчиками вынюхивать все будут, прежде чем боевым отрядом сюда сунутся. Я послал на вашу тропу другую группу, с Мощным. Вы — отдыхайте день, потом найду вам дело. А, вот еще... Косоглазый колонию Мышей нашел, рядом совсем. Завтра ритуал Кормления сполним, добровольцев нашли уже. Седой, тебе быть обязательно, проверишь чтобы все было как надо. Горящий, ты тоже можешь глянуть, может что интересное увидишь.

Пока шли на лежку, Патлатый все хихикал.

— Трандуил трусоват. Трандуил трусоват. Трандуил трусоват!

— Уймись ты, малахольный.

Но шуточка пошла в массы, и скоро хихикало уже полстойбища.

Ближе к полуночи Седой позвал меня, и мы пошли смотреть на Кормление. По пути он меня просвещал.

— Мыши, это летучие. В легендах рассказывают, что Сам их вывел, специально, давно уже. В них такой инстинкт заложен... в общем, если они сожрут именно досуха того кто им добровольно на съедение отдастся, то у их потомства ума малость прибывает. У всех, кто крови жертвы пробовал. Так-то у них умишка не очень.. Вот, а кроме ума — они обретают возможность понимать того в ком кровь течет, та которую они пили. Понимать, и слушаться его, крохотным своим умишком.. Но того кого они выпили досуха, понятно, не услышит никто уже. Так вот, Ритуал. Берем двух братьев, надо обязательно чтоб одного помета были. Проводим между ними кровную клятву, чтобы кровь они смешали, да не по капле, а по-настоящему, много. Потом один из братьев идет и себя мышам скармливает, по доброй воле.

Я молчал. Седой тоже задумался. Потыкал палкой в землю зачем-то и продолжил.

— Не каждый так захочет, жизнь-то свою для другого отдавать, ох не каждый. И не каждый так сможет. Выдержку надо при том иметь немалую. Жрут тебя, а ты стой, терпи. Колдовской силы тут никакой не надо, все через кровь идет. Потомство мышей этих, второго брата слушать будет. И дети детей их, до третьего колена, а бывало и дальше. А выводок-то у мышей при правильной кормежке большой бывает... Хорошо они плодятся. Такого, который из двух братьев жить остался, Мышеводом кличут, ну или Погонщиком Мышей. Важная это должность, очень нужная, но все помнят что ему сила не его доблестью досталась а кровью брата его, потому не очень его уважают... Потому Мышеводов обычно делают когда враги сильны, и надо разведку хорошую. А когда у нас бойцов хватает, никто на такое не подпишется..

Седой опять задумался. Мы шли, местность поднималась чуть вверх, как бы на холм. Впереди показалась небольшая группа, рядом виднелась какая-то дыра в земле.

— Так вот. Мыши — разведчики идеальные ночью, а в лесу нашем тенистом так и днем. Вёрткие они. И курьеры неплохие. Нам бы сейчас они очень не помешали...

Сам Ритуал произвёл тягостное впечатление. Вызвавшиеся, так скажем, добровольцы были очень похожи. Вначале они надрезали вены на левой руке и долго стояли, держа руку об руку, рану к ране. Потом оба тянули жребий — кто Погонщик а кто Жертва. Жертва стянул с себя одежду, располосовал себе торс ножом — до крови но неглубоко, для запаху. И, глянув на брата, молча вошел в нору. Дальше — визг, писк, много визга, радостного. Все. Подождав когда все окончательно стихло, мы пошли обратно.

— Седой. А как они узнают потомство, которое с ними говорить сможет?

— Вот вроде большой ты а глупый. Зачем им его узнавать? Срок положенный выждут, подойдет Погонщик к норе, и позовет. Потом еще раз, тех кто позже родится. И еще раз.

Срок положенный оказался всего-то дней десять, то есть первые уверенно летающие разведчики у нас появятся где-то через луну. На другой день Вождь отправил нас с Седым и Патлатым ближе к тракту, наказав — наблюдать, ждать, в боестолкновения не вступать. "Вы — резерв." Я воспользовался возможностью и начал расспрашивать Патлатого о местности и силах соседей, так сказать, оценивать театр военных действий.

Патлатого пришлось натурально чуть ли не пытать. Он отвечал односложно, чем бесил меня неимоверно.

— Так. Вот, Черный лес. На юг от него.. Что?

— Бурые Равнины.

— Так.. И как там?

— Как.. Бурые равнины.

— Как они выглядят-то?

— Как-как. Ну, бурые. Равнины..

С большим трудом мне удалось добиться от него развернутых ответов, содержащих нужную информацию. Проблема была еще в том, что для того чтобы задать верный вопрос, надо уже знать часть ответа — а я не знал о чем спрашивать. Пришлось объяснять на примерах, представлять гипотетические ситуации, рисовать на земле и коре, расставлять на импровизированных картах фишки.. Умотался — лучше б камни таскал. Патлатый умотался не меньше, а еще и охрип. Но к концу такой насыщенной ночи мы были довольны итогом. Я — тем что представлял более-менее теперь подходы к Мглистым и Пепельным горам, а он, по-моему — тем что я от него теперь отстану и можно будет забиться в тенёк и поспать.

Резервом мы пробыли ровно двое суток. К нам прибежал взмыленный донельзя вестовой и, упав на корточки, протянул Седому что-то в лапе. Нацарапанный на обрывке кожи знак я не знал. Чуть продышавшись, вестовой захрипел.

— Вождь говорит, я только рот. Человек Щербатый ушел. Задержать и вернуть для допроса. Идет к тракту по Тропе Косолапа.

— Щербатый, это один из тех трёх которые уже в лесу к нам вышли?

— Да...

Переглянувшись с Седым и Патлатым, мы рванули на перехват. Догнали Щербатого еще до тракта, на поляне, в глубине леса, но что неприятно — днем. При свете дня из меня например боец не очень, солнце таки жжет, лишнего огня швыряться им направо-налево нет. А он шел спокойно, не скрываясь.

— Щербатый. Вождь приказал тебе явиться к нему, ответить на вопросы. Почему ты ушел?

— Ха! Вы трусы. Вы не желаете сражаться! Я найду тех кто хочет.

— Скажи это Вождю.

— Я не собираюсь тратить на него время. Освободи дорогу, железяка.

— С-сстой.

Я встал на его пути. Он остановился, кутаясь в свою вечную меховую накидку, с некоторой насмешкой смотря мне в лицо.

— И что ты сделаешь? Ударишь своего что ли? Ты что, за этих, за ельфов?..

Я все никак не мог понять что же мне интуитивно кажется неправильным. Вроде, он обычный человек, наш. И говорит хоть и непривычные, но в принципе понятные и объяснимые вещи. Но какой-то вокруг него идет.. идет... эээ... запах? А он продолжал насмешливо смотреть мне в лицо. Меедленно, поводя носом влево и вправо я осматривал его. И так же меедленно, случайно, полушепотом, я пробормотал себе под нос, в тон своим мыслям и своему сконцентрированному желанию:

— Мал ты.. Иль велик..... Покажи свой лик...

Мне в лицо, смотрела харя Ведмедя. В нее, точно в пятак, я и зарядил с левой.

То, что мой первый удар прошел, я потом объяснял только тем что ведмедь был совершенно не готов к тому что я его увижу, а потому совершенно не был готов к удару. Перекувыркнувшись через голову и потирая нос лапой, он вскочил почти мгновенно, и взревел. Крупнее меня раза в полтора и шире этак в три, толстая свалявшаяся шкура, бронированный костяные наросты на морде и шкуре, длиннющие когти на лапах и оскаленные клыки с мою кисть длиной, капающая с них слюна, один клык обломан. Он подскочил ко мне и пробил лапой с когтями в голову, я едва успел закрыться. Он был не медленнее меня — но намного, намного опытнее; уже через полторы секунды один из его ударов проломил мой скользящий блок и вошел мне в плечо. Такое ощущение, что ударили чугунным молотом; я отлетел шага на четыре и впечатался в дерево. Он прыгнул за мной, но я перекатом ушел в сторону и встретил его мечом в правой, остриём в брюхо.

Меч, мой шипящий багрово-красный меч со звоном и искрами отскочил от его шкуры. Вот засада.

Видимо, я растерялся на какую-то долю секунды, потому что не успел закрыться от следующей плюхи в грудную клетку; ребра с хрустом сложились, а я кубарем ушел через всю поляну. Сбоку тренькнула тетива чьего-то лука, мгновенно отмахнувшись от стрелы ведмедь встал на задние лапы и взревел.

Врешь, не возьмешь.

Превозмогая боль, я сделал вдох. Ребра с хрустом расправлялись. Какие к назгулам у меня ребра вообще, с чего там чему-то ломаться? "Багровое Пламя Имя мое..".

Энергия потекла рекой, внутри что-то с бульканием встало на место, клубком из левой выкатилась Плеть. Ей я и зарядил через всю поляну в оскаленное хлебало. Реакция ведмедя была мгновенной — он захлопнул пасть, и удар пришелся по шкуре и костяным наростам.

И безвредно стек струей огня в землю. Вот засаада...

— Чрре, съел, балрррожк?

— Ага..

— Меняя готовили для рразведки... Наше вррремяяяя!... Знал бы тыы, как закхлинали мою шкуррру на сопротиврение огню.. Из-за тебя теперррь я мёррзну...

То что я вообще ответил ему, ничем иным как шоком вызвано не было. Оно что, ещё и говорит?..

Дальше он снова прыгнул ко мне, и пошла игра называемая "избиение балрога". В роли балрога — я, в роли избивателя — ведмедь. Он бил, я регенерировал и бросался на него снова. Огонь с него стекал. Он ломал мне конечности, я орал от боли, моя боль становилась гневом, гнев огнем — и кости, не знаю что уж у меня там было, вставали на место, раны закрывались, латы зарастали раз за разом, я вставал и снова и снова бросался на него. Голову мне удавалось защищать, он тоже прикрывал от моих ударов свои глаза. Но что я, в общем-то дилетант в боевых искусствах, мог противопоставить профессионалу ближнего боя? Ему хватило минуты. Он подловил меня в живот на когти левой и приколол к стволу толстого дерева. Зарастить рану пока в ней его когти я не мог, пережечь дерево спиной я не успевал, а правой он начал методично добивать меня. Я пытался руками защищаться как мог, но получалось не очень. При этом отстраненное состояние, чем-то похожее на то в котором я пел Песню поминая Крученого, все больше и больше захватывало меня. Чего-то не хватало для полной гармонии, какой-то мелочи.. В конце концов, он успешно переломал мне обе руки, а я уже не успевал их восстановить. Я поймал когти его правой лапы на обломанные острые тлеющие кости моего левого предплечья, а он давил, тяжело продавливая мое сопротивление и приближая когти к моему лицу.

— Врреемя людей.... Я ненравижрррррру....

Его хриплый смрадный рев, прямо в мое лицо, как будто сдвинул внутри меня что-то. Фишки легли, паззл сложился. Чистая и незамутненная ненависть, острая как ятаган Седого, горькая как паучий яд, вот чего мне не хватало для полной фразы. И я медленно, с шипением выдохнул слова прямо ему в харю и в надвигающуюся на меня пасть:

Кровь твоя.. холодна!

Холод её лютей

Реки промерзшей до дна.

Я не люблю людей. (*2)

Тьма в чем-то, немножко — есть отсутствие света; а холод — отсутствие огня. Я всего лишь забрал своё. Когда мы уходили с поляны, ледяная статуя ведмедя в полный рост, с оскаленными клыками и всеми его когтистыми лапами, так и стояла там где он застыл. Чтобы сняться с его когтей, мне пришлось выжечь дерево. Ни попытки Седого выбить ему клык "для коллекции" или воткнуть ему стрелу в алмазно-твердый мёрзлый глаз, ни костер разожженный Патлатым прямо у него на лапах, не сдвинули ему ни волос.

(*2) Переиначенный стих Иосифа Бродского

* * *

Глава 11

После нашего возвращения к бывшему стойбищу Вождя, мы не обнаружили там ничего. Только остывшие лежки. Покрутившись некоторое время, Седой скомандовал привал.

— Куда все делись? Сидим, ждем, думаем.

Патлатый сосредоточенно нюхал воздух и ходил кругами.

— Будто они разбежались одновременно в разные стороны. Кто куда. Одной отходящей тропы со свежими следами нет, куча одиночек бегала вокруг стойбища, и все.

— Сядь, не мельтеши. Надо просто ждать.

И правда, когда мы посидели и отдохнули, из кустов к нам опасливо выбрался Кучерявый.

— Вы, трое? А где Щербатый?

— Тю-тю Щербатый. Где все, ты мне скажи?

— Хурыг приказал лежку сменить. Разбегаемся в разные стороны по одному, встретимся у вороничных кустов.. Знаете где?

— Знаем.

Кусты вороники в сторонке от лагеря и правда все знали. В основном потому что туда определили отхожее место по-крупному. Да, место для общей встречи хорошее. Не всякий следопыт туда полезет, а уж ползать там да что-то вынюхать...

— Вот, оттуда я вас и поведу. Дотуда — каждый сам по лесу идет, и петляйте, петляйте!

Встретились, и рванули как обычно гуськом через лес, только лидером Кучерявый. Бежали медленнее чем за Патлатым, то и дело продираясь через какие-то колючие кусты. То-то раскосая рожа Кучерявого такая расцарапанная. По прибытии состоялся неприятный разговор с Вождем.

— Где Щербатый?

— Горящий его прибил.

— Как прибил? Я вам что приказал — найти и доставить?

— Он..

— Ты, Горящий, помолчи, а? с тобой особый разговор будет. Седой, с тебя ответ. Я тебе что приказал.

— Дослушай, Хурыг. Щербатый ведмедем оказался. Еле Горящий его прибил.

— Как ведмедем? Ты мне тут сказки не пори. Я его сам лично трижды нюхал.

— Он..

— Горящий, дай мне с моих бойцов ответ взять. Седой, ежли он ведмедь, так вы от него хоть шкуры клочок принесли бы. Где шкура?

— Не отколупали. Так и стоит там, на поляне.

— Брешешь!.. Взять их.

Рядом откуда-то оказались двое шустриков, и к горлу Седого приставили острие. Он, молча, замер, и ждал пока забрали его оружие. Около Патлатого нарисовался третий, но оружие он отдал сам. Патлатого, видать, не так опасались.

— Посидите в яме, пока другие сходят слова ваши проверят. И молча, молча! Хоть слово от вас услышу — кляп будет. Вернутся, тогда и поговорим с вами. Теперь ты, Горящий. Ну зачем ты его прибил, а?.. Он мне много что ответить должен.

Я посмотрел на Вождя. Что-то он совсем.. не понимает с кем разговаривает, что ли. Сжечь его может?... Идти на конфронтацию не хотелось. Отрешенность после схватки с ведмедем еще не оставила меня окончательно, хоть и немало времени прошло. Хотя с точки зрения Вождя мы в чем-то и правда накосячили, а верить нам у него пока причин нет. Но это не причина ему так.. неосмотрительно себя вести.

— Ты.. Военный Вождь... пошли что ли кого на полянку ту, пусть посмотрят. А потом я с тобой и говорить буду. А пока посижу что ли.. передохну, за жизнь подумаю. А то устал я.

— А сейчас что, просто сказать не можешь?..

— Тебе все Седой сказал как есть. Ему ты не веришь. А мне поверишь?..

— Ладно, Шелоб в.. Иди. Сбегают ребята, потом позовут тебя.

Этот ведмедь, со своей противопожарной пропиткой, здорово меня помял. Хотяя.. с чего это я решил вообще, что пробив мне голову ведмедь чего-то добьется? Думаю что-то я слишком.. по-человечески. Вот пока думал что у меня кости — они ломались. А потом — раз — и оказывается зарастают. Может и удар в голову бы был не фатален? Не знаю. Но желанием проверять пока не горю — Старик же как-то сумел меня упокоить. По всему выходит, что я неправильно сражался, слишком по-человечески и предсказуемо. Вот например, чем же я в итоге его так приложил? А то, сошелся, понимаешь, лоб в лоб "на кулачках..." Ну вот на кулачках меня и били.

Почему я вообще сразу кинулся с ним драться? Что-то я слишком сильно вошел в роль "боевой единицы повышенной брутальности в Стае". А это не моя роль — ни по характеру ни по возможностям. Кем бы я ни стал в этой войне. Пусть Мощных Вождь привлекает, они как раз подходят. А что мало их — так пусть еще ищет, или разводит там, он Вождь или погулять вышел. А мне валить надо отсюда, на разведку — сиднем сидя нового не узнаешь. Знаний мне конечно все еще не хватает, в первую очередь знаний языков, да и с Седым и Патлатым я сошелся.. Если решат их сделать крайними, придется все же идти на конфликт и их вытаскивать.

Гонцы вернулись через двое суток. Не торопились, видать. После заката, Седой, снова при ятагане, и Патлатый, снова при луке, молча ждали меня. Они пошли, я за ними. Говорить было пока неочем.

— Так, Седой... странно конечно все что вы мне рассказали выглядит, но к тебе претензий нет. И к Патлатому тоже.

Седой, с Патлатым, молча кивнули принимая сказанное, и снова застыли в тех же позах.

— Все, идите. Мне надо с Горящим поговорить.

Седой не двинулся с места, Патлатый, глянув на него, тоже остался.

— Седой?

— Хурыг. Ты меня командиром утвердил? утвердил. У тебя претензии к моему бойцу? Так говори, я тоже послушаю. За бойца командир отвечает, так?..

— Седой, я как тебя утвердил командиром, так и снять могу.

— Так и снимешь. А пока — за дела похода я отвечаю, как командир. Вот с меня и спрос.

— Ну, если ты так вопрос ставишь, тоже слушай. Горящий. Смуглый, который с Щербатым сюда пришел, рассказал, что Щербатый их последние лиги сам вел. К нашему стойбищу вел, понимаешь? Откуда Щербатый знал дорогу, как ты думаешь, а Горящий?

— Ты меня спрашиваешь? Седого вон спроси. Он типа командир нашей тройки.. Был. За тот поход он тебе все расскажет, как что было.

— Да вы спелись! Ответить нормально не можете?

Я, медленно, затлел. Так же медленно Седой поднял глаза на вождя.

— Ты, Хурыг, таки выслушай меня, а мы тебе все как было расскажем. Все как было. А потом.. уж извини, старина, но по Закону Крови, я потом могу и в другую Стаю уйти. Чтоб ты знал.

Хурыг вытаращился на него.

— Седой... Морк Седой, верно ли я слышу, ты нашел — себе — Вождя? Если бы не слышал от тебя своими ушами, не поверил бы. Право ты имеешь, и никто тебе на пути не встанет. Закон Крови мы уважаем...

— Задавай, Хурыг, наконец свои вопросы.

— Ну так откуда Щербатый дорогу знал?

— Он, Щербатый, пока с Горящим месился, прорычал что он разведчик. И пламя Горящего с него соскальзывало, и он сам знал что так будет. И ни ты запаха его не почуял, ни я. Но ведмедь — вот он был, своими руками я его щупал — не поспоришь. Потому, считаю, послали его именно за нами и по нашему следу. Сам думай кто его послать мог, и заклясть. По следу он и вышел, ну у ведмедя нюхалка то не хуже нашего. А на след его направили, а кто его на наш след направить мог тоже понятно — ушастые на переправе. И ушел бы он с докладом, если бы Горящий его не замесил. Правильно ты лежку сменил.

— Что же ты молчал, что он там прорычал во время боя?

— А ты не спрашивал. "В яму" — и привет.

— Что он еще.. прорычал?

— "Время людей". Остальное все... так, эмоции.

— А закончилось всё как?

— Горящий ему стишок ему в зубы прочёл, мол, замерзни. Он и вмерз.

— Стишок значит..

Вождь задумался. Взгляд Седого стал внимательным-внимательным. Надо спросить его, что он такое понял. Вождь снова поднял взгляд.

— Ясно с вами все. Тройку — расформировать. Горящий — в команду к Жуку, остальные — вон пока с глаз моих.

— Военный Вождь?...

— Что тебе еще, Горящий?

Парни не успели сделать даже два шага, потому тоже развернулись и смотрели на нас. Я все еще тлел.

— Вождь, а Вождь. Я не оспариваю твою честь вести колонну, и не бросаю тебе вызов. Но почему ты приказываешь мне?

Вождь замер, его взгляд стал задумчивым.

— Кажется, ты все-таки многое вспомнил. Что ж. Мы выполнили то что приказал нам Владыка. У нас нет перед тобой долгов, так. Иди, Горящий, куда ведет тебя твоя тропа.

— Храни Стаю свою, Вождь.

— Да пребудет с тобой Тьма.

Я развернулся и ушел от лежки Вождя. Седой и Патлатый последовали за мной. Отойдя на достаточное расстояние, Седой догнал меня, и спросил:

— Примешь ли ты меня в свою Стаю, возьмешь ли ты ответ за мою жизнь и за мою смерть?

— Я не знаю куда я иду, Седой. Я даже толком не знаю кто я. Понимаешь ли ты, чего просишь?

— Я пойду за тобой, куда бы ты ни шел, и кем бы ты ни стал.

— Что ж.. Ты решил.

— И я... с вами!

Патлатый догнал нас, и, сунув руки за перевязь, пошел рядом шепеляво насвистывая какой-то мотивчик. Седой остановился строго глянул на того.

— Клянись, как положено.

— Клянусь, Горящий. Жизнь, смерть, мозги и печень. Отвянь, Седой. Я б без него трижды уже сдох. Да и сдохну, невелика потеря — зато, может, сдохну так, чтоб помнили. Бери меня, Горящий, не пожалеешь.

— Беру. Больше никого не брать. Уходим сегодня, в полночь. Попрощайтесь, если есть с кем. Предупредите Хурыга. Не хватало еще чтобы он за нами гонялся — че вы противные тоже ушли и мне не сказали..

Патлатый осклабился, Седой сплюнул.

Мне прощаться было не с кем. Впрочем, я зашел к будущему Погонщику Мышей.

— Запомни меня, не скоро увидишь. Мы уходим. Возможно, тебе придется объяснять Мышам как я выгляжу. Так вот он я. Бываю разный, бурый, красный...

— Я.. запомнил.

Погонщик сидел мрачный и какой-то совсем землисто-бледный. Левая рука была замотана какой-то дерюгой и все еще немного кровила сквозь повязку.

— Бывай.

С прощания Патлатый прибыл с фингалом под глазом и чутка надрезанным плечом. На мой вопросительный взгляд пояснил:

— Парни, как услышали что я в другую Стаю ухожу, решили что лук у меня слишком хороший. Ну, да я их разубедил.

Вот и попрощались. В полночь, мы рванули по тропе к Тракту. Ближайшей целью которую я себе назначил было бродануть Андуин в обратную сторону и разведать окрестности Мглистых Гор повыше по его течению, ближе к Ирисной Низине, там где по словам Патлатого хватало пещер в горах и где спокон веков гнездился Народ. Двигаться планировали только ночами. Отбежав на достаточное расстояние, я провел краткую политинформацию.

— Значит, так. Седой. Не молчишь. Считай, что Вождем Колонны у нас ты. На мне — стратегия и идеи, на тебе — тактика и реализация. Я неопытен, если где чего не учту — никому хорошо не будет.

— Принял.

— Дальше. Патлатый. Ты — живая карта. Каждый раз как говорим о каком-то месте или идем куда, вываливаешь — мне и Седому — весь ворох того что ты о нем знаешь. Весь, понимаешь? Чтобы не клещами из тебя это тянуть. Все — местность, население, куда ползла улитка на дереве когда ты мимо бежал... Что главнее сам сообразишь.

— Принял..

— Вот и ладушки. Цель — разведка. Враг победил. Поэтому куда бы мы ни пошли, везде мы — считай в тылу врага. Ведите себя и стройте планы... соответственно. В лямку.

* * *

Глава 12

Мы сидели на опушке леса, впереди тракт, дальше река. Конец ночи, лезть на рожон на переправу с утра не хотелось. Тут заднюем.

— Седой, а, Седой. У меня к тебе есть пара вопросов.

— Спрашивай.

— Во-первых... когда я с про стишок сказал, ты так глазками сделал.. Будто я девочка. Что ты понял?

Седой уселся поудобнее, и сорвал травинку, собираясь с мыслями.

— Знаешь, Горящий... я же знаток легенд. Дед мой много передал мне, а ему его дед. Да и сам я уже на свете немало пожил, хранят меня тени... Не в первый раз я встречаю рассказы, что там или здесь, так или иначе, волшебство великое стихом делается, или песней. Ну, там, когда То Самое Кольцо ковали, зашел Тот на Роковую гору, и громогласно стих как только произнесет... Я, признаться, думал — брехня все это. Вот мы песни поем да танцуем у огня — и что? Никакого волшебства, кураж только. Потом рассказывали мне про одного из светлых, который на западе наших разведчиков песней прогнал, да так что они до самой Роковой Горы бежали.. Не все добежали кстати, некоторые по пути сдохли. Тоже я посмеялся тогда, решил, струхнули они. А если глубже в легенды копнуть, то и вовсе наш мир был Песней сделан.. Но это все такие старые легенды, что я за них и сам не поручусь.

Седой взял травинку, начал ковырять в зубах. Успешно ковырнув и со смаком сплюнув что-то, он продолжил.

— А потом я твою Песню услышал. И понял, до самых селезенок достало. Вроде ты не волховал тогда специально, а зацепило нас. Так вот, пробовал я ту песню повторить, а не могу. Ни слова, ни ритм, ни звук. Не поется она у меня. Совсем. Почему — не знаю. Тут я и подумал, что все это не просто...

Он еще поковырял в зубах, сплюнул с отвращением, и закончил.

— Как такие песни петь, и что это вообще — не учитель я тебе. Но в твоем голосе — что-то такое есть. Я так не спою. Да и леший с ней с песней, не певец я и не хочу. Но кабы не твой тот стишок, легли бы мы все под ведмедя. Мы бы точно легли, ты бы может и ушел. Стрелу Патлатого он не глядя отбил, играючи. И если бы Патлатый тогда сбег — его бы он догнал. Быстро он, ведмедь, двигается.

— Много их, таких, ведмедей?

— Да кто знает. Повыбили их здорово. Да и, говорят, не всякий беорнинг обратиться может, бывает, что и просто люди они. Но, слышал, встречают их ещё.. Около леса. Лес они любят.

— Ясно. Второй вопрос.. Не вопрос даже, а так. Интересно мне, что ты скажешь. Вождь себя.. Как-то не обычно он себя повел, когда мы вернулись. Обычно вроде другой был..

— Вождь? Не, это как раз он нормальный был. А как еще себя вести, если есть шанс что измена внутри Стаи? Хурыг вообще молодчина, всё правильно сделал. И нас надо было в яму, очень уж мы на подозрительном месте оказались.

— А раньше тогда он что такой тихий был?

— Тебе Крученый зря что ли рассказывал о Вождях?

— Тогда не понял я. Поясни.

— Ладно, еще раз.. Вождь для Народа — это не фигура речи, и не должность назначаемая, ни, упаси назгул, выборная. Вождь — это сердце Народа, это фокус его духа. Какой вождь, такой и Народ. Какой народ, такой и Вождь. Понимаешь?

— Военный Вождь?

— В чем-то — и Военный вождь. Но не во всем. Начнем с Военного Вождя, с ним проще. Если соберется кодла трусов и по-настоящему присягнет смелому Военному Вождю, и будет с ним ходить в вылазки, они станут смелыми. Если пойдут за хитрым — станут хитрыми. Если пойдут за тем кто оружием помахать любит — все будут секирами махать, каждый день. Если пойдут за тем кто брата своего резать готов — будут собачиться между собой в стае ежедневно. В группе следопытов перенимают умение скрываться, в отряде бойцов ближнего боя — сплоченность. В крови это, в сути нашей, стайность и лидер. Понимаешь?.. И идут за тем, кого считают достойным, и у него учатся.

— Так...

— Вот. Но Военный Вождь — это близко, вот тут, под боком, пример для подражания. А Вождь... Вождь для нас, это — Смысл и Цель. Вождь — это Знамя и Вера, Вождь — это Любовь и Ненависть. Вождь — это прямая Власть. Если Военный Вождь отображается, скажем так, на внешнее, то Истинный Вождь, тот кто задает Путь — он отражается прям в душу. Это для Народа только так, для других — нет. По Вождю лепят себя щенки. На него равняются хранители преданий..

— Картина...

— А то. А теперь представь, каково нам было когда Багровое Око пало, Вождь наш пропал, и мы все это сразу почувствовали. Мы ж всё потеряли, себя потеряли... сам я не из робких, но ползал скуля и глаза себе выцарапывая. Представляю, что там на поле боя творилось. Разум теряли, дикими зверьми становились, тварью дрожащей. Мне еще повезло. Нам Владыка, перед своим последним боем, задание дал — твои кости жечь. И мы не могли не выполнить приказ. Пока был приказ — с нами было немножко Настоящего Вождя... А потом, чем больше ты в себя приходил, тем меньше с нами было Вождя. Бойцы трусить начали. Ой, придут, ой, наваляют.. Военный Вождь держался пока, он вообще крепкий, Хурыг сын Больга. Но когда ты предложил ему спасать свою шкуру, он крепко за мысль ту ухватился. И пошел, как телок на заклание...

— Так.. А потом?

— А потом, как в лес пришли, расслабился он. Отпустило, хоть и не сразу. Да и опасность отступила, в лесу-то скрываться нам, считай, привычное дело, и завсегда кто-то прийти поохотиться на нас может, мы по жизни так и живем. Править Стаю он умеет, Военный Вождь он неплохой, лучше многих. И стал он снова почти таким как привык. А привык он как раз так... Ну, а ты пошел простым воином в четверку. Он со временем привык и к тому что ты у него в подчинении, и относиться к тебе стал соответственно. Ты же сам подчинился.

— Делааа... Погоди, погоди. Как ты сказал.. Вождь — это Любовь и Ненависть?

— Да, конечно. Любовь — это ненависть. Люди часто не понимают этого, а ушастые и вовсе понять неспособны, нет у них понималки, которая такое понимает. И вот еще тебе — Зло — это Добро. Сложные для понимания штуки, согласен. Но — вдумайся — поймешь...

Переправа для нас троих не представляла труда. Нашли сушинку в лесу после захода солнца, срезал я ее мечом своим, раскатал на полешки. Смастерили плотик крохотный, и они вплавь я прыгом-скоком — уже и там. Плотик спрятали. Город под горой коротышечий остался по левую руку. Рвануть на север решили по предгорьям, на дневную лежку спускаясь ближе к реке, а двигаться ближе к горам. Медленнее чем по Тракту, зато не встретим никого. Хватит нам встреч.

Ближе к утру, в рассветные часы, когда мы уже укладывались в узкой щели под большим камнем, вокруг, все больше и больше, возник ЗВУК, чем-то напоминающий зов исполинского рога. Гул, рокот медленно нарастал, все больше и больше, стон пошел по камню, ветер прошелестел по траве. Я выглянул, пытаясь определить источник. Выравниваясь, величественно ширясь, ЗВУК плыл из ниоткуда над долиной Андуина, мощным медленно меняющимся сочетанием тонов, легкой дрожью скал. Какие глубокие басы.. Оглянувшись на спутников, я заметил, что они забились в щель.

— Что это такое?..

Патлатый забился вглубь и только отстукивал зубами чечетку. Седой, бледноватый, но не потерявший самообладания, ответил.

— Это Рог Далина, Рог Западного Короля. Коронуют коротышку, вот, дунули.

— А что вы так забились? Красиво же. Торжественно.

— Это на тебя оно не действует, ну да с тобой понятно все, тебя мало чем проймешь. И на коротышек тоже не действует, специально так звук подобран. А все остальные — мы, ушастые, люди — всех пробирает до зубовной боли. Орлы, и те от гор шарахаются. И это здесь так пробирает. А уж если они во время боя под землей ухитрятся в него вдунуть, где этот звук сильнее во сто крат...

— Ничего себе у них, звуковое оружие... Большой он, Рог?

— А никто его никогда из наших и не видел, и не знает где он хранится. Но где-то в ихнем городе подземном. Искали мы его конечно, пока Мория нашей была, ох как пытливо искали. Коротышек, бывало, совсем запытывали, если хоть какой-то намек был, что они про Рог знают. Да только не знал никто. Может сам их король знает где его искать. Одно только про этот рог известно — трубят в него только если есть ветер с запада. Ну, северо-запад или юго-запад тоже подходят. При другом ветре не трубят.

— Ну, если Рог такой звучный да мощный, наверное они как-то используют ветер чтобы дуть.

— Мы тоже так подумали. Но, полазив по склонам, никаких особых ведущих вглубь пещер мы не нашли. Я лично так думаю, что именно на Рог рассчитывал Балин Завоеватель, когда пришел отвоевывать Морию такой небольшой группой коротышек. Просто так, с секирами, у них бы ничего не вышло. Но теперь у него не спросишь.

Звук вроде стих, но потом еще дважды возобновлялся с новой силой. Мощная вибрация шла по камню, шелестом и потрескиванием в камнях, зудом по пальцам. При возобновлении этого звука птицы, насколько хватало глаз, взлетали, начинали истошно орать, потом опять падали вниз, и снова взлетали. По гладкой лужице воды, накопившейся в лунке на камне, шла легкая рябь. Все-таки вот это силища...

— Камни здесь формы забавной. То чаша, то стол...

— Это еще что. Я вот когда севернее Мглистых гулял как-то..

Это что-то новое. Патлатый ожил, байки травит?

— Вот, сели мы передохнуть, а я глаза поднял и обомлел — жопа. Натуральная жопа каменная, здоровенная, прям передо мной. Не может быть думаю, пошел, пощупал. Точно жопа, прям как есть, рельефная. Обошел кругом — оказывается Мощный нагнулся и в таком виде прям его солнце и застало, прикиньте? Он и закаменел. Северная равнинная порода, они к солнцу вообще никак. И вокруг еще вроде как двое стоят, как столбы каменные, мхом поросли. Чего они там днем сразу трое не поделили, уж не знаю...

— Седой, а я давно спросить хотел. Вы все ушастых то ушастыми, то длинноухими кличете. А я от кого-то для них слово специальное слышал, ельф. И этот, ведмедь, тоже слово ельф говорил. Почему вы их не ельфами зовете?

— Ельфами их прихвостни их зовут, или те кто побаивается их. Ну знаешь, как "богатырь ельфийский, росту воттакенного, с мечом светящимся синим светом, ойойой.." А кто не боится их и подчеркнуть это хочет, или презрительно когда о них говорят, те ушастыми зовут. Последнее время так пошло, не так давно. Да и сами мы ушастые тоже немало, если уж честно, но говорят вот так.

К ночи, перед выходом, я попытался что-нибудь этакое колдовское напеть чтобы врагов сражать, попрактиковаться. Стихи пытался рифмовать грозные, песни пафосные петь. Нет, не поётся. В точности как Седой говорил. Почему? Не знаю. Что-то не так я делаю... И противно так, будто гадость какую липкую в рот взял. Ладно, побежали.

Плохо бежалось. Идея идти без тропы, казавшаяся на первый взгляд такой заманчивой, обернулась значительным снижением скорости передвижения. В очередной раз уперевшись в скалах в "бараньи лбы", мы судорожно искали обход. Более ровные куски местности наглухо поросли витыми плотными кустами чуть выше пояса, и травой под ними, приходилось сквозь эту цеплючесть продираться. Все бы ничего, но куда ногу ставишь — не видно совершенно, а там внизу камни да между ними ямы, нога между камней попадет — капут будет. Я по неопытности уже несколько раз падал очень некрасиво, но мне-то все равно, я ноги новые отращу. А спутники мои осторожничали, и в общем правильно. То есть, двигаться-то мы двигались, но значительно медленней ожидаемого.

— Патлатый, слушай. А тропа по этому берегу реки есть?

— Конечно есть, как не быть. Немного выше она идет чем мы ломимся, по камням. От леса ушастых поднимается к перевалу через Мглистые горы. Сам перевал около пика Карадрас, над верховьями реки Тухлой.

— Тухлой?.. Ты вроде по-другому ее называл.

— Ну, называется по-правильному она Ирисная. Но следопыты её Тухлой называют. Придем к ней, поймешь почему.

— Так, а с этой тропы к Карадрасу в долину Ирисной есть тропа?

— Звериные сбеги должны быть, малозаметные но мы пройдем. В долину Тухлой мало кто ходит, кому туда надо тропу топтать.

— Понятно.. Тогда, поднимаемся к тропе, и гоним по ней. Только осторожно, смотрим в оба. Так нормально будет, Седой?

— Днюем только в сторонке от тропы. Пойдет.

— Двинули...

По тропе пошлось куда веселее. В предрассветные часы, перевалив очередной боковой отрожек основного хребта Мглистых, мы увидели красивый распадок Ирисной долины. Вдоль реки долина затянута плотным предутренним туманом, еще не роса — но первая сырость уже выпадала на холодных камнях, покрытых зеленоватыми скользкими лишайниками. Красивый вид похоже оценили не только мы, здесь был устроен капитальный бивуак — камнями выложен круг для костра, приготовлены шалаши из еловых веток, даже сколько-то дров лежит заготовлено.

— Так, поднимаемся вверх по распадку, ищем пещерку на день. Оттуда виды наверное еще лучше, и со стоянки нас видно не будет — а мы если что услышим проходящих.

Хорошая пещерка нашлась совсем близко, залезать только в нее было неудобно, по камням карабкаться последние метры. И снизу её почти не видно, Патлатый нашел её какой-то своей природной интуицией следопыта — на вопрос почему здесь он только пожал плечами. Зато, место для засады идеальное. Хороший лучник отсюда положит троих на стоянке, прежде чем они хоть пикнут. Красота, берем.

— Седой, а, Седой. А ты что лук не носишь?

— Мне в свое время сухожилие на правой подрезали, как раз неудобное. Не работает рука как надо. Ятаганом-то я левой работать научился, а луком чтобы стрелять хорошо — обе руки надо..

Разбудили нас под вечер чьи-то приближающиеся голоса. Я сделал отмашку "молчим, таимся, ждем", и мы стали наблюдать. По тропе, по направлению с Карадраса, приближалась чудная компания — семь гномов и ельфийская блондинистая баба. Я бы сказал даже молоденькая девчонка, но кто их разберет, бессмертных вечно молодых. Шли шумно, по сторонам смотрели мало. Чувствуют себя хозяевами земли, понимаешь. На молчаливый вопросительный жест Седого "ножом по горлу" я повторил "таимся, ждем, слушаем". Пришедшие вольготно расположились на стоянке, начали готовить еду и разворачивать спальные места в шалашах. Баба свысока поглядывала да повякивала на коротышек, судя по их поведению это они её сопровождали, то ли свита, то ли охрана — да и шалаш она себе отжала отдельный. Говорила ушастая мало, на каком-то незнакомом мне языке, но на слух это не язык ушастых — не такой певучий. На этом языке из коротышек говорили только двое, они с ней и общались. Причем, судя по лицам моих спутников, они этот незнакомый мне язык оба знали неплохо. Остальные коротышки или отмалчивались, или на своем языке общались — благодаря чему и я понимал их разговор с пятого на десятое. Так, мне еще один язык учить. И слышимость просто замечательная, тишина в горах. Вот так они значит у нас как на ладони располагаются, а мы лежим, лук у Патлатого в руках, и вздохнуть опасаемся..

Судя по прослушанным вечерним разговорам, коротышки подчиненные были не слишком довольны.

— Который день из Ривенделла прёмся... Зачем надо было к Ирисной спускаться, в эту вонищу? Давно были бы в городе, может, и на коронацию бы успели!

Но на них шикнул коротышечий предводитель.

— Важную персону же сопровождаем, эльфийку, миссия, ну что вы как дети. Сами помните что нам сказали — сопровождаете и выполняете приказы! Персона приказала зайти в Ирисную — вот мы и зашли.

— Это да. Эх, а старики говорят когда-то давно-давно какая красивая долина была! Отсюда поставки продовольствия под гору шли, много. А теперь какое продовольствие.. Оттуда только гниль болотную нести.

— Может персона важная про ту долину что знает? А спроси-ка у неё?

— А что, давай..

Некоторое время переговоров на незнакомом языке, потом ответ на коротышечьем:

— Она говорит, что Великое Зло пало, поэтому долина Ирисной скоро очистится. Вода смоет следы зла. Правда, насколько скоро она смоет, не сказала.. А по их меркам скоро это может быть как год так и триста лет — бессмертные они.

Коротышки незлобно посмеялись. Баба, ответив по-своему, сидела и с интересом слушала. По-моему, она отлично понимала коротышечий язык, просто ей интересно было о чем они общаются. Вот она и делала вид что ни в зуб ногой, а коротышки и рады трепаться... Впрочем, на этом обсуждение не заглохло.

— Слушай, Брумм. А что, долго еще нашим на той заставе сидеть? Ну, на отроге над Ирисной.

— А сколько скажут столько и сидеть. Но уж не меньше луны еще, точно. Сослали их туда, за пьянку в наказание, помнишь что они говорили. А уж сейчас, после коронации, не до них будет — когда вспомнят тогда их и сменят. Сам видишь какая суматоха в горе поднялась..

— Да, не повезло парням...

— Хей, они не грустят. Они с собой несколько бочонков втихаря погрузили, и понемногу прикладываются ежедневно.. Как бы помногу не приложились.

— А что им там охранять-то? Нету ж там никого.

— Бочонки они охраняют...

Опять незлобные посмешки. Но потом вмешался еще один коротышка...

— Как они бочонки-то протащить смогли. Я видел, баллиста стрелометная у них там стоит. Её-ж тоже надо тащить было!

— Вот в этом и наказание было. Впереть все это в гору с похмелья!..

Посмешки стали громче. Весь этот треп наскучил коротышке помельче, с бородкой этакой жиденькой. Подросток что ли? Вот он и встрял.

— Брумм, а Брумм. А попроси её еще раз спеть песнь о девятипалом Фродо и Кольце Всевласться?

— И не надоело тебе?

— Не! Еще бы слушал раз за разом.

— И что, мне опять переводи?

— Ну дядка Брумм, ну пожалуйста!!

— Ладно, если согласится...

Пошли переговоры. Я притих и проверил оружие — если эта Песня хоть сколько-то похожа на мои... оказалось нет — "бывает и просто песни, сынок". Баба пела, голосочек у нее был мелодичный, но никаких спецэффектов. Впрочем, жидкобородый коротышка млел, а тот, который Брумм, собственно толмачил. А вот перевод меня озадачил, озадачил... это надо очень серьезно обдумать. Такая информация из стана врага!!!

— Слушай, дядьк Брумм. А какие они из себя, хоббиты?

— А я видел их что ли?

— А кто видел?

— Да никто почитай. Рассказывают, что росту они в половину человеческого, то есть, нашего считай росту. Только если мы вон крепкие какие да широкие, то те считай как люди мелкие — неширокие, да и силы никакой особо выдающейся, тощие они. Все особое отличие — пальцев на ногах считай нет, лапы меховые! вот...

— А в лицо как узнать их?

— Откуда я знаю, замучал ты меня! Сам песню вспоминай, там все я тебе пересказал! Кого тебе узнать надо? Фродо? Так вон, пальцы пересчитай!

Бойцы постарше заржали, но смолкли под внимательным взглядом бабы. Брумм и сам понял, что сболтнул не того, и засуетился, приказы раздавать.

— Все! Спим все, идти завтра долго.

Перед сном, когда стемнело окончательно и коротышки угомонились, эльфийка тихонько и никого не предупредив пошла отлить, и полезла, зараза такая ушастая, именно в нашу сторону. Впрочем, отойдя подальше, до нас все же немного не долезла, и начала пристраиваться под кусток. Стесняется что ли коротышек, в боевом походе? совсем страх они потеряли. Патлатый, с воодушевленными глазками, начал тыкать в меня дубиной и веревкой. Я опять показал — "Таимся, молчим, ждем". Прожурчало, и случай был упущен. От следующего события я был просто в шоке.

Коротышки не выставили ночные дежурства и все завалились спать.

Вот ведь край непуганых дураков. И Седой опять мне ножом горла своего показывает. Прям как нарываются... дождавшись, когда гномы окончательно уснут, я просигналил "тихо, уходим". Удивленный Седой и раздосадованный Патлатый молча исполнили приказ. Мы абсолютно беззвучно покинули нашу засидку и в обход их лагеря рванули по тропе.

Бежали по тропе весело и быстро. Ближе к рассвету тропа стала заворачивать вверх к Карадрасу, и Седой с Патлатым посовещавшись приняли решение свернуть с тропы прямо к долине. Дальше шли вниз вдоль хода воды, в основном звериными тропками, но иногда приходилось продираться сквозь густые заросли. Вскоре нашлось и место где мы решили задневать. Небольшой ручеек, приток Ирисной, прокопал себе ущельице, в котором нашлась уютная пещерка. А само ущельице отличалось очень необычным эхом. Слабые звуки оно не повторяло, а превышающие по громкости какой-то порог повторяло неоднократно и неожиданно четко, но при этом совсем тихо. Речь приходилось вести идеально ровным тоном, что делало весь разговор только забавнее.

Уже после того как мы давно окопались и готовились залечь, в предрассветной мгле, неожиданно рано и низко над долиной Ирисной прошел орлище.

— Седой, что это?

— Орел, если ты не заметил.

— Я понял. Что-то он летит как-то странно.

— Так в лапах что-то крупное несет. Не первый раз кстати я их тут вижу, вчера тоже мне не спалось, смотрел я на долину — еще один шел, только на закате.

— В следующий раз говори, наблюдательный ты наш.. А куда эта зараза летит так низко?..

Орлище не шевельнув крыльями снижался к Черному Лесу, куда-то напротив Ирисной — куда точно не видно, и где-то там и сел, в лесу.

— Вот и вчерашний куда-то туда же пошел. Как он взлетел я уже не видел.

— Патлатый, что там?..

— Напротив устья Ирисной?

— Ну, примерно, около того. Что там интересного может быть?

— Там дикий район Черного леса, Росгобель. Буреломина такая что ни зверь ни змея не проползет. Я, если упрусь, может и влезу, только что я там забыл? Зверье там в окрестностях какое-то странное, не такое как везде. Может только если Мыши туда залететь смогут запросто.. Троп туда внутрь не ведет, к тракту этот Росгобель не примыкает...

— Причем заметь, Горящий. Орел идет по одному и тому же маршруту — с севера вдоль гор, над отрогом вон тем, и вниз.

— Не его ли коротышки подстерегают?..

— А что, вполне похоже. Но и для нас орлы — точно не друзья...

"Не друзья.. Не друзья.." подтвердило эхо.

Некоторое время еще помолчали. День разгорался. Но летние дни длинные, а мы уже выспались хорошо.. Седой задал волнующий его вопрос.

— Горящий. Я понимаю, ты Вождь. Но что мы не напали-то? Да мы бы их всех спящих в ножи взяли тепленькими. А уж если бы ты помог...

— А зачем?

— Как? Враги. Опять же, оружие взяли бы.

— У тебя есть оружие, зачем тебе еще? Я вот почему так сказал. Мы сейчас — в разведке. Мы просто за счет того что тихо сидели — уже кучу важного и нужного узнали. А если мы этих коротышек порежем — враг будет знать что мы тут, и охотиться целенаправленно. Оно нам надо? Разведывать труднее станет.

— Ну, с этой-то стороны оно так. Хотя, обычно, если случай был — резали.

— Если б случай удобный был.. Только если бы мы эту, бабу из Ривенделла, порезали бы — за нами такая охота тут началась бы, что впору в Пепельные горы из Мглистых бежать. А у нас еще здесь дела...

— Совсем обнаглели коротышки. Без дозоров ночевать..

— Это да... Вот а ты, Патлатый, зачем эльфику вязать хотел?

— Ну как. Она конечно страшная.. а все баба. Да и знает она уж наверное побольше коротышек, если ей язык развязать. Я понимаю, ты не дал потому же?

— Ну да. А потом она тебе по-твоему спасибо скажет? Тут такой визг поднимется.. Дурак ты Патлатый. Эти потом землю рыть носом будут, и из-под земли нас достанут. Кстати, на каком языке она говорила?

— На Общем. Люди на нем говорят.

— Учить меня будете.

— Хоть сейчас.

— Да не. Сегодня, но позже.

— А, Горящий, что ж такого важного и нужного мы узнали сегодня?

— Эх, Патлатый. А еще разведчик.. Отличная баллада, о девятипалом, ты не находишь?

— А что в ней такого отличного, Горящий?

— Ха. Вот к примеру, шли хоббиты по Мордору, до самой Роковой Горы. И никто-то их не узнал — и заметь все приняли это как должное. И выспрашивал молодой этот коротышка как хоббиты выглядят, а тот старый что отвечал?..

— Что?..

— Что никто толком не знает как выглядят хоббиты, тупая твоя башка! И что раз они под нас замаскироваться смогли, то и мы под них при нужде сможем — отмыть вот вас, причесать, в одежу одеть поприличнее. Лапы задние волосатые — это знаешь не примета. Вот, к примеру, отрежем тебе палец, и пойдем по людским поселкам внаглую днем. Скажем что это ты Фродо Девятипалый, Седой — друг его этот, как его там звали-то. А я — ну скажем рыцарь этот.. Дунадан. Такой же, только не тот. Краской белой доспехи только вымажу. И всем встречным в лоб — хоббиты мы! А?

"Хоббиты мы — а? Хоббиты — а?.." переспросило эхо удивленно-восторженно.

Седой, молча, достал ятаган. Патлатый в некотором испуге отполз в угол.

— Ладно, не боись, Патлатый, пошутил я.

Седой, ругнувшись, убрал ятаган.

— Вот дурак ты, Горящий, хоть и умный, и шутки у тебя дурацкие. Я ж ему чуть палец не отчекрыжил.

— Ладно что другое не отчекрыжил, ха-ха...

Посмеялись. Решил прояснить еще один момент.

— Слушай Патлатый, а у тебя вообще дети есть?

— Нет. И не будет никогда. Недопущеный я, мелкий слишком. А баб у нас мало, сам знаешь. Если б была возможность, я б зубами выгрыз...

"Выгрыз.. Выгрыз.." — подтвердило эхо.

— Дела... Скажи, Седой, а у вас дети с другими народами бывают? Ну, с людьми например.

— Да запросто. Семя наше очень едкое и стойкое. Наши бабы беременеют только когда течка у них, а у других всегда шанс очень и очень высокий. Тут вопрос с каким народом. Люди вот часто детей-полукровок наших оставляют. Добрые они, люди, куда добрее ушастых, особенно к детям-то. Да и сами их бабы нередко под наших бойцов по своему желанию ложатся, под тех кто посильнее, только помалкивают об этом. По дитю иногда сразу видно что полукровка, а иногда и не очень, как случай ляжет. А вот ушастые.. Злобные они в этом плане. Даже случись ребеночек-то, вряд ли оставят, зарежут.

"Зарежут.. Зарежут". Умное эхо.

— Мда.. А я вот слыхал что у Азога в предках где-то ушастые были.

— А что тут слышать. Я тебе так скажу. Бабка его была ушастая, по матери. Причем не простая, а кто-то из этих их, родовитых, "неспящих". Пленная, пока у нас была, и зачать и родить успела.. А ребеночка-то ей наши не отдали, прибьют же, ничего у них святого. То-то Азог на них взъелся. Только кровь их ушастая слабая совсем. Мать еле одного его выносила и родила, да и загнулась потом. Вот его дети да, побольше уже их пошло, ну так там и нашей крови побольше будет. А сами ушастые и вовсе не плодятся сейчас считай никак.

* * *

Глава 13

Ущелье покидать не хотелось, уютно в нем. Но к вечеру выдвинулись. Чем ниже мы спускались к Ирисной долине, тем гуще становился лес, и тем плотнее стелился по земле плотный желтоватый туман. Ночь вступала в свои права, легкий летний ветерок приятно холодил лицо. Где-то в деревьях стрекотали цикады. К руслу реки спустились через ходку. Вдоль реки, над ее темным вязким зеркалом, текли плети густого тумана. Мы сели на берегу, смотреть на текущую воду. Периодически раздавался звучный шлепок чьего-то хвоста по воде, и расходились круги. А не маленькие рыбешки тут водятся. Чем-то пованивало.

— Седой, а Седой. А как у вас с едой? Мы все-таки в походе.

— Ну, какой-то запасец есть, но немного совсем, на черный день только. Обычно что по пути подобьем или стащим, то и потребляем.

— Мы не торопимся. Рыбу вы как, едите?

— Обижаешь! Очень даже уважаем. Порыбачить бы, а, Горящий? Места какие тут знатные! Накоптить-насушить, рыбки-то. Тебе хорошо, ты ничего не ешь. А?..

— Да я только за. Посмотрю как вы рыбачите. Только за небом внимательно следите. У меня тот орел.. Из головы не выходит.

— Вот и славненько. Мы тут и сами наедимся до отвала, и впрок заготовим..

Быстренько пошушукавшись, Патлатый достал свой нож, и начал разматывать кожаный шнурок с его рукояти. Размотав его полностью, он обнажил стальное основание рукояти — ручки как таковой на ноже не было вообще, только обмотка. Седой в этом время добыл где-то длинную крепкую сухую палку, и они вместе сноровисто и плотно примотали нож к концу палки. Получилась острога. Потом они поменялись — Седой достал откуда-то из своего тряпья потертый черный узкий и длинный кинжал трехгранного сечения, а Патлатый побежал искать ему палку.

— Пойдем вдоль реки, место поищем. Лучше вверх по течению, я там подходящее видел. А вниз тут заболоченный бурелом, ирисами поросший. Туда на день уйдем, в буреломе прятаться хорошо.

Место нашлось скоро. Река выходила из ущелья, разбиваясь на несколько рукавов. На одном из рукавов, на неглубоком перекате, Седой и Патлатый с двух сторон сели на разные участки, и затаились с острогами. Я застыл в тени деревьев, глядя на ночное небо. Время от времени один из рыбаков наносил резкий удар, и прыгая в воду снимал с лезвия рыбину. Иногда, впрочем, не везло, и удар не приносил ничего. Горка рыб росла. Мешать увлеченным рыбакам не хотелось. Тишь, покой, благоденствие. Чем же все-же тут пованивает? Скоро Седой, окинув взглядом кучки рыбы, сказал:

— Все, хватит. Собирайся, Патлатый. Успеть бы все это подкоптить до утра.. Ух, сегодня и поедиимм. По пути травки пахучие смотри.

— Не учи ученого..

Пойманную рыбу нацепили на куканы, и с трудом поволокли все втроем вдоль берега вниз по течению Ирисной, в болота. Найдя подходящую яму и выворотень на сухом островке посереди болотной жижи, разложили костерок так чтобы его свет не был виден снаружи. Потянуло запахом рыбы и можжевеловых веточек. Эхх, красота.... Не съем — так хоть понюхаю. Бойцы аппетитно чавкали. Пока рыба коптилась, в предрассветные часы, я снова смотрел на медленно светлеющее небо. Покой и гармония пропитала меня до дна, доспехи полностью потухли и смотрелись как черное потрепанное железо с полосами клепаной старой кожи.

— Патлатый, а чем это тут так пахнет?

— А не знаю. Но это от истоков такой запах у Ирисной идет. Там пещерки есть, вот оттуда. Притоки у неё нормальные, по руслу тоже вроде нечему так вонять. А в истоке — там вообще смрад.. Ничего вредного вроде, и пить её можно, и рыбы тут полно. Но вонь гнусная. А тут вдоль болот еще запах ирисов примешивается, болотной разновидности, так вообще..

Тут он замер и весь ушел в слух. Замолчал и Седой, только костерок негромко потрескивал и рыбка шкворчала. Я раскинул свою чуйку вокруг, и тоже услышал.. Шаги. Кто-то один, мелкий, шлепая босыми ногами, шел к нашему островку. Мы застыли.

Шаги медленно приближались, то всплескивая болотную жижу, то аккуратно булькая. Кто-то опасливо, по кривой, подходил. Ближе стали слышны всхлипывания, похныкивания, бормотания. "Плохо..плохо.. Рыппка... рыппка едааа!!" Потом шаги приблизились к нашей лежке вплотную, и раздалось четкое, явное журчание. Он что..? Седой не выдержал и выглянул из нашей нычки, мы за ним. Нашим взорам предстало смешное и жалкое существо, затравленно смотрящее на нас. Свалявшаяся шкура, колтуны, облысевшая голова, передвигается полуползком на четырех, тоще и мельче Патлатого. Оно одновременно отчаянно боялось нас и пересиливая страх потягивало носом к нашему дымку.

— Рыппка?...

Оно все же было когда-то разумным. Пока оно переводило взгляд с одного из нас на другого, я, улучив момент, молча показал Седому на него глазами, и отсигналил "дай" "говори". Седой тяжело вздохнув полез за рыбкой.

— Рыппка! Рыппка вкууусно...

Существо с урчанием впилось зубами в копченую рыбу, и перестало обращать внимание на всех вокруг. Ни дать ни взять — голодная кошка. Мы, прислушавшись к окрестностям и проконтролировав процесс копчения, сели общаться дальше.

— Седой, а Седой. А про Могучих расскажи?

— Что тебе о них рассказать?

— Ну, чем живут, что едят. Где они жили, и почему их так мало сейчас?

— Чем живут... раньше охотой и рыбалкой жили. Всеядные они, но мясо больше всего любят, и рыбу. Готовят знатно. Туповатые, сам видел, сильные.

— Такую тушу прокормить мясо много надо.

— Ну, эта туша может редко есть, но очень много сразу. Несколько разной породы они бывают. Ближе к северу их племя морозостойкое, им зиму зимовать и шкур-то не больно надо — своя толстая. Зато к солнцу они совсем непривычные, каменеют они от него. А вот ближе к югу они больше к солнцу привычные, днем слабеют но несильно — зато и мороз переносят плохо.

— Что же они едят, на севере-то? На юге то ладно, там дичи побольше..

— Если совсем на севере — в Северных Пустошах, выше Серых Гор, так речушки есть. В эти речушки рыба океанская заходит ежегодно икру метать. Там они во время путины ежегодно отжираются так что встать не могут, натурально круглые по берегам лежат — переваривают. Зато потом целый год можно и не есть особо ничего — оттого они и гурманы такие, чисто для вкуса готовят. У нас рядом, в Мглистых, на Тролльем Плато, они еще и на баранов охотились. Охотятся они просто — каменюку кинут — и готова добыча. Но это раньше так было, давно..

— А сейчас?

— А сейчас ушастые из Ривенделла что-то там такое с рекой сделали, и рыба по Буйной и Бесноватой в верховья на Троллье плато не заходит больше. Не знаю уж, чем им там рыба помешала. А кушать-то хочется. Без рыбы стада баранов они проредили несколько больше обычного, и голод у них начался.. Не знаю чем бы все кончилось, скорее всего постреляли бы их там ушастые всех. Забава говорят у ушастых была — на троллей охотились они, как на диких зверей.. Но Владыка наш тогда троллей к делу пристроил, как поставки с юго-востока наладились. Мужиков взял в армию, на довольствие поставил, а бабы с дитями там кое-как сами на плато — им и оставшихся баранов хватит.. Да и как война началась, не до забав ушастым стало, так там они и живут вроде.

— Много у них баб-то?

— Да как у людей, почитай, половину на половину — а мужики на войне многие полегли. И плодятся они медленно, туша большая, растет долго, а умом взрослеет и того дольше. Действительно старые тролли — они очень даже умные, и помнят многое из того что даже мы забыли. Только доживают до того возраста совсем уж единицы.

— Дела...

Разговор прервал наш урчащий гость. Он скулил, подвизгивал, и всем видом выражал свое полное одобрение рыбе. Потом подлез к Седому, и проникновенно так:

— Хозяин?

И в глазки ему так и заглядывает. Мы чуть со смеху не покатились. Я незаметно показал Седому — "нет" "мягко". Глаза у Седого округлились, но идею он ухватил, и начал увещевать:

— Нет, маленький. Зачем ты нам нужен? Мы к врагу идем. Там тебе больно сделают, острым железом потыкают. Сиди здесь, ешь рыбку...

— Я полезный, полезный!

— Нет.

— Полезный....

Глазки у существа обреченно закатывались, оно явственно огорчалось.

— Нет.

— Я полезный! Я умею ползаать...

— Нет. Не зли старших. Рыбку съел — иди.

Тут случилось неожиданное. Существо на какое-то время замерло, потом обернулось ко мне и промямлило:

— Примешь ли ты меня в свою Стаю, возьмешь ли ты ответ за мою жизнь и за мою смерть?

Вот тебе и раз. Вычислили всю мою конспирацию. Неужели от его разума еще что-то осталось?

— Мы идем в разведку. Пока Патлатый готовит эту рыбу, у тебя есть время убедить меня. Не убедишь — уходи.

Последующего я и вовсе не ожидал. Меедленно, глупое выражение, придурошная ухмылочка — сползла с лица гостя, как слезает скукожившись кожа змеи. Он встал на ноги и распрямился. Явно наш, из Народа. И очень стар, пожалуй постарше Седого будет. Под кустистыми бровями на лысой голове зажглись умные, внимательные серые глаза.

— Меня зовут Чага. Я..

Он прокашлялся и продолжил.

— Я.. бывший старший мастер ядов, крепости Дул Гулдур. У вас есть цель и дело. А я, и правда, буду вам полезен.

Вот артист, а!!! Так талантливо сыграл. Мы совершенно перестали его воспринимать всерьез после того как он отлил прямо рядом с нашей стоянкой.

— Старший мастер ядов! Интересненько.. А вот чтобы не до конца убить например, а чтобы усыпить на десяток дней, или чтобы только ноги парализовать — яд сделать можешь? Или чтобы не распознали яд, а вместе два компонента — раз — и отрава?

Глазки гостя вспыхнули какой-то маниакальной радостью.

— Конечно! Я — лучший по многосоставным ядам.. отложенного действия. Это моя страсть, моё призвание, моя прелесть! А тут, в болотах, такие травки растут! Вот например, берем перо серой сороки и прошлогодние ягоды можжевельника, каждый из них сам по себе совершенно безвреден. А вот если вымочить ягоды в соке ивы...

Чага распелся про варку составов соловьем. Но что-то все же не вязалось. Я пытался вслушаться в то что мне нашептывает моя интуиция. Яды.. Колтуны на шерсти.. Вот! глазки у него бегают слегка.

— Ты что-то от меня скрываешь.

— Нет, ничего, что ты!

Я разозлился, и выкатил из руки Плеть. Плеть с шипением разлеглась на размоченной жиже траве. Чага глянул на нее и замер, не веря своим глазам. Потом он медленно, с усилием, поднял на меня свои глаза.

— Генерал?...

— Кто?..

— Ну, ты — Горящий?..

— Да, это я.

— Когда-то давно, мой прадед звал тебя Генерал... Да, Генерал. А я.. да, я.. скрываю. Я.. пристрастился жевать корни ириса. Возьми меня в свою стаю. Или окажи честь, сожги прям тут. Сил нет уже терпеть... жизнь такую.

Я задумался.

— Седой. Совет. Что скажешь?

Седой в задумчивости, как обычно, пожевал травинку, и спросил Чагу:

— Наслышан.. Так ты и есть Грых, внук того самого Гниля?

— Да, это я. Чагой прозвали.

— Не знаю повезло ли тебе, Горящий. Настоящий мастер ядов это редкость редкая. Мастер ядов интуитивно чувствует что с чем нужно смешать, чтобы нужное действие получить. В старых сказаниях про мастеров ядов такое рассказывают... Это не только яды — это еще и лекарства, и всякие составы выпив который бежать можно день и ночь неделю подряд. И готовить он их может прям из ничего, чуть не из опилок, мочи ослиной и нужной травки. Про мастера ядов крепости Дул Гулдур легенды ходили, один из лучших.. был. Но есть проблема. Чтобы понять, как какие компоненты действуют, мастера всё в рот тащат. И, бывает, погорают на этом. А мастер ядов подсевший на ирисы — это проблема.. Он сам себе не хозяин, понимаешь?.. В общем, ты Вождь, тебе и решать.

— Седой, я не просил за меня решать. Я просил твое мнение.

Седой, в задумчивости, еще пожевал травинку. Потом изрек.

— Ну, если ты мое мнение спрашиваешь. Безупречных исполнителей никто и никогда тебе не даст. Работай с тем что есть.

— В чем-то ты прав, да... Слушай, Чага. Пойдешь ко мне, будешь слушаться меня как снага, как раб последний, и даже глазками своими будешь моргать только по моему приказу — возьму. Возьму, и вытащу из твоего болота, даже если придется при этом сжечь тебя по частям и заживо. Потому подумай трижды прежде чем согласиться.

Чага не раздумывал ни секунды.

— Примешь ли ты меня в свою Стаю, возьмешь ли ты ответ за мою жизнь и за мою смерть?

— Хорошо, ты выбрал. Дайте ему место у огня.

Я дохнул на утихшие угли, и ни затлели ярче.

— Сейчас — доделываем рыбу, и спать. Завтра — собирай свое сено, а мы снова на рыбалку. Много травок нам не понадобится, мы в разведке а не на войне. А просто убивать я и сам умею неплохо. Но нелетальные составы, с неожиданным для врага эффектом, я могу попросить. И всякую вам же поддержку, чтобы веселей бежалось. Ну, и яд конечно, быстрый и смертельный. И никаких больше ирисов и подобной дряни. Уяснил?

Чага истово закивал.

* * *

Глава 14

Как зашло солнце, собираясь на рыбалку, я поднял еще один не дававший мне покоя вопрос.

— Послушай, Чага. А как случилось что ты ушел из крепости Дул Гулдур?

— Я... собрался за травками, запасы пополнить. Уже возвращаюсь, смотрю — едут... Ну, я и сбежал. А потом такие слухи поползли, что я понял — не иначе Сам меня уберег. Ну, думаю, не зря все это. И сел тут, судьбы своей ждать...

— Много еще таких толковых могло уйти?

— Не знаю. Но тут неподалеку одна группа наших ходит. Я от них новости и узнавал. Может быть к нам выйдут, по нюху — рыбой вашей копченой тут за лигу несёт.

Перед самым закатом опять прошел орел, ровно по тому же маршруту. Низенько так идет, над отрогом нависающим над долиной. Над тем самым отрогом через который Ирисная себе ущелье пробила. Как по расписанию идет, в одно и тоже время.

— Так, всем. Сегодня собираемся снова на этом же месте. Заканчиваем копчение, днюем, упаковываемся, и выдвигаемся. Хочу на эту сопочку забраться, прямо под пролётом орла, спрятаться там хорошенько и внимательно так посмотреть — что же именно он там носит в своих когтях?

Вернувшись с рыбалки, мы обнаружили гостей. На тот самом месте сидели четверо и ели рыбу. После коротких взаимных пререканий ("Мы вашу рыбу не трогали, вон она! Мы свою едим!!!"), мы приступили к переговорам. Выяснилось, что нас посетил аж сам глашатай воли Барад-Дура в орочьем Гоблин-городе под перевалом Высокий, со своими тремя подручными, и одним Могучим. Бывший глашатай правда — нет больше Барад-Дура. И Могучий какой-то не могучий, а мелкий, тощий совсем, в мешковину замотанный.

— Да, я бывший посол, в бывшем городе. Как-то так...

— Ну, с государством и посольством все ясно. А с городом-то что случилось?

— А, тут вообще все грустно.. После того как Багровое Око пало, король в Гоблин-городе как с цепи сорвался. Порядки начал наводить свои, новые, про Закон Крови забыл как не было, Большим Гоблом себя назвал. Женщин всех забрал себе лично и подручным своим, не по Закону. Цацки какие-то на себя нацепил блестящие. Еда вся ровно куда-то делась — а куда бы ей деться, плантации-то грибные как были так есть? — и воины голодать стали. Всех кто Закон Крови поминал — сразу хвать и куда-то волокут. Дальше-больше.. Пошли беженцы. Их, понятно, заселили на самые гадкие места. Но вот когда они по одному оттуда пропадать начали, и раз-другой поблизости опять ребят Гобла видели, да запах мяса жареного стал кое-кто замечать — это нехороший признак, совсем нехороший.. Я, как в себя пришел, забрал своих и двинул оттуда — нас остановить они не посмели. Но порядок там навести не в моих силах.

— И как.. Все ли его поддерживают?

— Нет, многим новые порядки не нравятся. Но они молчат. А попробуй не смолчи.

— А есть ли у тебя среди жителей бойцы на которых ты лично мог бы положиться?

— Есть. Да многим не нравится. Но командиров он приблизил и возвысил, а рядовые теперь и слова пикнуть не смеют. Слушай, Горящий..

— Да?

— А давай мы под твою руку пойдем, а? Вы вроде дело какое-то затеваете. А тут скучно. Разруха везде...

— Ну.. Я вас не знаю, в деле не видел. Если только временная присяга. А потом посмотрим.. достойны ли вы клясться мне.

— Давай, хоть так..

— Все пойдут что ли?

— Мои двое подручных со мной пойдут. А вот.. Соф, к Горящему пойдешь?

— Э?..

— Ах, да. Это Соф. Она троллюдка... Она сама по себе. Малахольная она немножко. Но вечерами байки травит красивые...

— Соф? Троллюдка??....

Кажется, на сегодня мой лимит удивления был исчерпан. Тот... Та, которую я считал мелким троллем, ответила мне глубоким басом.

— Да, я. А что именно тебя смущает? Соф — зовут меня так. Дедушка назвал.

— Ну.. Давай по порядку. Троллюдка это как?

— На четверть во мне людской крови. Вот.. Габаритами не вышла. Без одежи мерзну... В общем, неуютно мне на Тролльем плато было. Да и чистокровные троллихи меня не очень-то уважали. По военному времени каждый мужик наперечет, так что семью завести мне никак не светило. А раз пропадать, так с музыкой! Вот и пошла я мир посмотреть... На родном плато не складывается, авось, где ещё сложится. Или ты думал, что среди нас, Могучих, только мужики есть? Почкованием размножаемся, что ли?..

— Так.. А что за байки ты травишь?

— Ну, это так... стишки иногда перевожу... помаленьку. А что? Мужики-то у нас молчаливые, а мы, бабы-то, знаешь как поболтать любим — ух! Бывало сядем в пещере вокруг огня, барана на вертел насадим, и ну рецептами делиться.. А если рецепт, к примеру — в стихах!..

— Ясненько..

— Так что ясненько? Возьмешь меня что ли, Горящий?

— Так же, на временную присягу...

— Вот и славно. Ой, смотрите! Там та самая зверушка что у нас рыбу клянчила, сюда бежит! Только бежит как-то странно..

К нам, пригнувшись, бежал Чага. Добежав, он бросил вязанки травы, и обернувшись к послу, спросил:

— Ну что, тоже присоединиться надумали?

— Грых? Так что... это... ТЫ?

— Я, я. Не узнал что ли, Перец?

— Ты знаешь.. Не узнал. Когда ты к нам приходил и рыбу просил — не узнал.

— Ну вот. Учись, пока я жив...

Коллектив немного общался между собой, притираясь, присматриваясь друг к другу.

— Перец. А как вы выбрались из города-то?

— Там внутри горы тоннели идут, аж от города до сюда, до верховьев Ирисной. Вонища правда в них. Наши говорят когда-то давно в этих тоннелях зверь какой-то жил диковинный, они его не видели ни разу — но опасались. Они его как-то называли так странно, "Горлм" что ли. Вонь похоже от него была. А потом он делся куда-то, тоннели безопасные стали, но вонь осталась. Но если тоннели знать, и если не брезгливый, пройти можно.

— А спрятаться в тех тоннелях?

— Да запросто. Только, опять же, если не брезглив... Там вся гора норами изрыта, в них иногда вода течет.

В предрассветной тишине мы сидели и смотрели на уголья. Запах копченой рыбы плыл по лесу мягкой дымкой.

— Слушай, Соф. Ты вроде как в стихах что-то понимаешь. Ты балладу про Фродо Девятипалого слышала?

— Слышала. Коротышки сейчас не скрываются, эту балладу все кто ни попадя распевают. На общем, конечно.

— А ты помнишь тот стишок из баллады про Фродо — ну, "древнее золото редко блестит..." Тебе он не показался странным, а?

— А, ты тоже это заметил, Вождь! Я смотрю ты не чужд поэзии.. а?

— Заметить-то заметил, да в чем там дело понять не могу. Вроде и звучит, и захватывает, а потом как-то раз — и язык ломается..

— А я тебе скажу где язык ломается. "Вспыхнетклинок" — это ж не произнесешь, да?

— Точно!

— И еще есть одно место, где явно за уши притянуто. "Выйдет на битву король-следопыт" — нарушает ритмику. Если нараспев, читать надо было бы "кроль-следопыт", да? И разве их король-следопыт — Древний? Но это еще мелочи.. Самое интересно началось когда я решила этот стишок на наше, Чёрное наречие перевести. Он сам ложится в стих, понимаешь, сам! Причем стих звучит намного более гармонично и красиво, чем на Общем.. Только опять-таки, вот эти самые два места — никак не ложатся. Ну не идут туда эти слова. Вот что я думаю. Это не оригинальный стих на Общем, а перевод с Черного Наречия. Причем перевод, гм, так себе. Другие слова подставили, где оригинал не подходил.

— А как тогда должен, по-твоему, звучать исходный стих?

— Так, как и должно звучать настоящее пророчество — таинственно и красиво...

Соф задумалась, всполохи красного огня освещали её грубое лицо. Потом, сосредоточившись, произнесла:

Старое золото редко блестит

Древний огонь — ярый

Выйдет на битву тот кто убит

Древний — не значит старый

Позаростут беды быльем

Вспыхнет огонь снова

И назовут Короля Королем —

В честь Короля иного.. (*)

Укладывались спать молча, думая каждый о своем.

Теперь нас много, на день выставили посты.

(*) измененный стих оригинала.

* * *

Глава 15

Вечер начался раньше, чем я предполагал. Мне-то спать особо не надо, я всю ночь вполуха дремлю. Почувствовав какое-то шевеление я открыл глаза раньше обычного, смотрю — а Грых что-то жует. Увидел он, что я не сплю, глазки его забегали, ручки задрожали, и это что-то он в мешок сунул..

— Грых. Чага. Это ирисы. Да?

— Нн-ннн-нннен-ннеее

Плеть ожила сама. Я прошелся ему вскользь сначала по левой лапе. Запах паленого мяса, визг. Он пытался отползать, но я прыгаю быстро.

— Ты пытался обмануть — меня? Ты или станешь таким что попадешь в летописи — или сдохнешь. Ну, или сначала сдохнешь — потом в летописи. Или, если будешь пытаться обмануть меня, просто сдохнешь, сразу, без летописей.

— Не-не-не, я не бу-бу-бу...

Второй раз плеть прошлась тоже вскользь, влегкую, по лицу. Снова визг.

— Запомни боль. Запомни хорошо. Запомни, и вспоминай её каждый раз когда твоя рука потянется за ирисом. И напоминай — ты напоминай — своей руке. Потому что в следующий раз я сожгу тебе руку...

— Нет, нет, нет, Генерал.. Я больше не буду, я случайно...

Плеть прошлась в третий раз, превращая его лепет в бессвязное завывание.

— Говорят, что невозможно в медузу вставить кости. Те кто так говорят — они просто не знают что такое настоящий Страх, и что такое настоящя Боль. Настоящая Боль — лучший стимул, настоящий Страх — лучший учитель. Это тебе сегодня так, только попробовать — для первого раза..

Грых, скуля, полз, прижимая обожженную лапу к себе. Он уже не юлил, а только подвывал. Слезы катились по его лицу крупными каплями. Я замолчал и сел на место. Вскочившие наши молча осматривали картину. Неожиданно, подвел итог Седой:

— Ну вот, Горящий. Ты и понял — зло есть добро. Даже быстрее чем я надеялся. Совсем недолго тебе потребовалось чтобы понять..

Я молчал. Чего-то еще не хватало для полноты.. Время текло медленной вязкой патокой. Поскуливания Грыха стихали, он лежал и дул на обожженную лапу.

— Грых?..

— Д-да, Г-генерал...

— Ты ж знаешь что тебе их нельзя. Что ты за ними полез?

— Да не знаю, Генерал. Так потянуло... Подумал, н-н-ничего страшного, я только капельку... Потом переломает — говорят легче будет..

— Слушай. Что у тебя еще есть из твоих запасов, как ирисы, такое чтобы тебя его жевать тянуло?

Грых помолчал, собираясь с духом для ответа. Потом, ответил, обреченным шепотом.

— Да половина там таких, Генерал. При правильной приготовке...

— Так.. Так.. Так. Делаем так. Что в рот берешь — перед тем как брать — мне описываешь. Вслух. Пробовал ли уже, какие действия. Говоришь, и в глаза мне смотришь. Потом, что варишь — также. Описываешь что делаешь, шаг за шагом, все эффекты какие знаешь — и основные и побочные... И всё — всё! — что в рот берешь — берешь только с моего разрешения. Считай, что я не сплю вовсе, и глаза у меня на затылке. Запасы свои нести Седому отдашь.. Сам рыбу возьми. Её жуй... От меня ни на шаг не отходишь. И мазь от ожогов есть у тебя?

— Есть, вчера сделал..

— Мажься. Но имей в виду... я от тебя не отступлю. Потому ты еще мази готовь...

Собирались молча.

Переправа через Ирисную проблемой не стала. Мы просто поднялись повыше, туда где река выходя из ущелья расходилась на несколько рукавов, и перешли ее вброд — перепрыгали по камушкам. Глухая ночь, и тяжелая облачность — идеальные условия для разведки. Поднимались к вершине сопки как положено, в боевом порядке — впереди Патлатый разведчиком, сзади Перец прикрытием, в середине основная боевая сила — мы с Соф и остальными. Предосторожности оказались не лишними — как раз на самой вершине сопки обнаружилась застава коротышек. Мы выбрали место, укрылись и стали за ней наблюдать. Судя по тяжелому сивушному запаху, это именно та застава о которой говорила встреченная нами группа. То есть, они тут сидят со своей баллистой, орлище прямо над ними пролетает, а они его и не собираются сбивать. Ну ладно, пусть они... Но ведь и он, что характерно, не собирается менять маршрут. А ведь с такой низкой высоты он просто не может не заметить заставу... Значит.. у меня начал складываться простенький план.

— Во-первых. Кто умеет стрелять из баллисты по летающим целям?

Седой с Перцем переглянулись, и преданно уставились на меня.

— Отлично. Патлатый. Мееедленно, вдвоем, подбираемся к заставе. Ночь, считай, только началась. И упаси вас тут чем-нибудь бряцнуть, лишний след оставить или кого там прибить! Только сидим и боимся. Седой, за Чагой смотри. Понял?

— Приняли..

— Патлатый, погнали. И чтоб ни следочка!

Какая милая сердцу моему картина! Полуразрушенная каменная кладка по кругу, установлена баллиста направлением к Мглистым горам. Рядом, в шалашике, похрапывают вдупель пьяные коротышки. Бочонок с мутноватым рассолом (!) и плавающим в нем ковшиком заботливо приготовлен, стоит рядом. Около него должен бы быть часовой, но он тоже спит сном беспробудным. Красота! Лучше не придумаешь. Отсигналил Патлатому "возвращаемся".

— Так, Чага. Там у них рассол стоит, бочонок. Сможешь приготовить добавочку... так чтобы коротышки, хлебнув его, заснули на двое суток? А в идеале — заснули не сразу, а часа через четыре, чтобы незаметненько так сморило их. А?

— Запросто. Стандартный состав, на коротышках проверенный. У меня все с собой.

— Так.. А если так чтобы они при этом еще и не в себе находились, когда оклемаются?

Чага мерзко захихикал, в его глазах загорелся озорной огонёк.

— Да лошадиную дозу отвара тех самых корней ирисов добавим, так они когда проснутся еще и друг друга покалечат!

— Отлично. Делай. Быстро, быстро, попрыгали! Ночь коротка.

Мы с Патлатым вторично пробрались на заставу, он змеей прополз на стоянку и влил из баклаги наше пойло в коротышкин рассол. Я сторожил и был готов в любой момент решить проблему коротышек силовым способом, но все прошло в лучшем виде. Вернулись так же тихо.

— Так. На рассвете может пройти орел. Если он нас видел — а шансы на это очень неплохи — то он должен нас увидеть на прежнем месте, а коротышек — живыми и здоровыми. И не факт что у врагов других средств наблюдения нет. Поэтому — кто не в игре — обратно на рыбалку, ночь сидите коптите рыбу, изображайте бурную деятельность. Мы будем работать днем. Неприятно, понимаю. Придется потерпеть. Установите часовых, смотрите на небо. Как увидите падающего орлищу — бегом к... Перец, место общего сбора в пещерах в истоках Ирисной установи. И — Седой, Перец, Патлатый, Чага. Вас — я попрошу остаться.

Дождавшись когда часть команды получив свои указания ушла на рыбалку, я продолжил готовить постановку.

— Что-то опасаюсь я, что этакому орлищу, стрелы из баллисты — не хватит. Чага — добудь мне какой-нибудь яд посильнее, но не оставляющий явно видимых следов на туше. В идеале — чтобы к следующему утру и вовсе понять нельзя было что это яд. Дозу — чтобы одного мазка на трех мумаков наверняка хватило. Сможешь?

— Распадающийся яд.. Сложно. Мы никогда своих ядов не скрывали, придется один из людских ядов воспроизводить. Компоненты редкие нужны, мне в тайник бы сбегать. Он тут рядом, в долине.

— Седой — проводи. Чага, забери из тайника что сочтешь нужным. Не знаю когда мы сюда вернемся. Вернетесь — маскируетесь так чтобы сверху вас не разобрать было, но в пределах видимости. Команду когда и куда идти — я подам. И чтоб ни звука, ни следочка, ни движения!

Чага сбегал за добавками, состряпал свою дрянь, мы нашли место и залегли. Ближе к рассвету со стоном начали выползать коротышки, и полной чаркой прикладываться к рассолу. Красавцы! Главное, чтобы Чага теперь не подвел. Потянулись томительные часы ожидания. По счастью, орел не пролетал, но... В этот раз я внимательно анализировал свои ощущения. И разок было чувство такое, будто сверху, скользнув по долине, проходил невесомый взгляд, луч чьего-то внимания. Не пристального, а так — "все ли хорошо?.." Надо спросить потом что бы это могло быть.

Чага не подвел. Ближе к обеду коротышек сморило. Их старший долго тер глаза и пытался ругаться на прикорнувших подопечных, но в конце концов сморило и его. Выждав часик для верности, я подползал к заставе и аккуратно потыкал старшего пальцем в шею. Спит как убитый. Выйдя наружу, я махнул своим — они неслышными теням вскочили в старое укрепление.

— Так. Во-первых — никаких трупов, никаких следов. Нас здесь типа не было. Патлатый. Я таскаю коротышек, ты их укладываешь. Так чтобы сверху естественно смотрелось. Ну, типа, прилегли. Пару непосредственно у баллисты. Бочонок на видное место поставь, пойла ихнего туда налей с полбочонка, а остатки нашего вылей в ручей. А Седой с Перцем наводят баллисту. Орлище прилетит — бить наверняка, с упреждением как надо. Главное, чтобы он нас до поры до времени не увидел. Если вам надо пробный выстрел-другой сделать — сделайте, но чтобы никаких следов. Чага, где твой яд? Быстро, быстро!

Патлатый проявил фантазию, позы коротышек были хороши. Кого подпёр, кого подложил. Храпели они что надо. После пары пробных выстрелов мы снова замаскировались и стали ждать вечера.

Орел летел по расписанию, нес что-то в лапах, и, наверное, был очень удивлен, получив смачно смазанную на острие ядом стрелу баллисты в брюхо. С гневным клекотом он свалился неподалеку, здорово долбанувшись о камень и переломав крыло. Некоторое время судорожно подергавшись и обиженно проклекотав, он затих. Наверное, все равно разберутся кто его так — но не сразу, не сразу. А раздор в стане врага, даже временный — это нам на пользу.

Оказалось, что орлище нес в лапах здоровенное, в черно-красную крапинку, яйцо. И яйцо это — целое. Видать, падая, он его сберёг.

— Патлатый. Орлы яйца кладут?

Патлатый был в шоке не меньше меня.

— Кладут. Но не такие. Белые у них яйца, с коричневыми пятнами. Такое — первый раз в жизни вижу. Здоровенное...

— Ладно, разберемся. Хватаем яйцо, коротышек раскладываем так будто они этот выстрел сделали, следы прибираем, пойлом немного брызгаем вокруг — и бежать.

К пещере мы примчались когда солнце еще стояло, и нырнули в ее холодный и вонючий зев. Я — с яйцом за спиной, остальные — так.

— Ну?

— Ха!

— Всё!

— Двигаем глубже, двигаем. И — следы путать! Туда, сюда. Чтобы быстро нас не проследили. Ваша цель сейчас — выйти к другому зеву пешеры, тихооонечко выглянуть, и смотреть что будет. А я пока с яйцом посижу... что-то мне знакомое в нём чудится.

Я сел и провел рукой по шершавой красно-черной поверхности. Пришло ощущение, что яйцо — мерзло. Как?! Провел еще раз — точно. Не дрожит, не холодит — обычной оно температуры. Но ему — внутри — холодно. Согрею, что ли — мне не жалко... надо только как-нибудь аккуратно, чтобы не спалить. По чуть-чуть — и слушать что оно говорит.. Начал греть — вслушался — ему нравилось.

Не знаю сколько я так просидел, в глубине пещеры. Наши дежурили у входа. Патлатый периодически приходил, смотрел на меня, качал головой и уходил обратно. В очередной раз он вбежал — вся шерсть дыбом.

— Там.. Там.. Летит, к нам!!! Мы сюда, а оно прямо к этой пещере..

Нарвались. Впрочем, в пещере-то еще повоюем. Жестом указав вбегающим ошалевшим бойцам место сзади меня, я прошел немного вперед внутри тоннеля к небольшой зале неподалеку от входа. Думал, там подожду, не выходя наружу, а кто хочет меня извлечь — пусть придет и возьмет. Оно — пришло, и уже ждало меня там.

В зале, с трудом протиснувшись в узкий ход, сидел небольшой дракон.

Увидев меня, он резко хлестнул хвостом, но реакция моя все-же лучше — я успел отпрыгнуть, и каменная крошка полетела от камней. Поняв что так меня не возьмешь, дракон развернулся, раскрыл пасть и выдал струю пламени ко мне и в проход за мной. Там наши, нельзя дать их сжечь! — и я вдохнул его пламя, укладывая его внутри себя. Удивленно посмотрев на меня, дракон замер.

— Поговорим?

Дракон наклонил голову набок — ни дать ни взять кошка рассматривает мышь.

— Я ведь тоже рассердиться могу.

Дракон, подумав, набрал воздуха побольше, и выдохнул струю пожарче — я снова вдохнул ее всю. Жар прогревал меня, и меня начала пробирать злоба, броня затлела. Да что это за такая тупая огнедышащая курица тут прилетела? Плеть тут не поможет — я выдвинул меч. Дракон снова замер, потом, словно не веря своим глазам, произнес:

— Балрог?...

— А не заметно?..

— Нет.. Вначале не заметно было.

— Ну так вот сейчас заметно. Говори чего пришел... или я помогу тебе уйти.

— Я пришел за своим яйцом. Я почувствовал, как кто-то поит её пламенем — и смог засечь место...

— Так...

Все вставало на свои места.

— Так это твоё яйцо, с черно-красными пятнами?

— Да.

— Понятно. Забирай, конечно. Впрочем, если не спешишь, можешь остаться — поговорить.

— Я видел заставу коротышек неподалеку.

— Они еще ночь спать будут. Травка нужная...

— Орел?..

— Тот что яйцо твое увел — больше ничего не уведёт. За остальных не ручаюсь.

— Ну, ночью они сюда не сунутся, видят плоховато. И правда, поговорим. Я балрогов уже почитай знаешь сколько лет не видел... Только яйцо ты всё ж притащи. Она волнуется.

Я сходил за яйцом, дракон обхватил его лапами и сел рядом, умильно гладя его хвостом.

— Анагиларна... Умная девочка. Папу позвала... Ох жеж ты, сколько у тебя теперь жара!

— Я поил. Она, кажется мерзла.

— Ты поил её Огнем Глубин?

— Ну да... не надо было?

— Почему же.. Я, Рандариан, потомок великого Анкинагона, старший рода урулоки Мглистых Гор Западной окраины Арды, отныне зову тебя огненным отцом моей дочери.....

— Что это значит?

— У нас, драконов, тот кто поил ребенка жаром — это почти родственник. Мало кто это сделает, тем более так жарко. А я вообще не особо рассчитывал вернуть свою дочь..

— Мы не в первый раз видим как орел что-то несёт.

— Да. Эти твари повадились днем разорять наши кладки.

— Они не просто так, они разумны. И они тащат яйца в одно и то же место. Что ведет их?

— Да мы когда-то даже разговаривали с ними. Вот куда они тащат наши яйца? Мы не смогли их проследить. Пара обезумевших от горя родителей, потерявших малышей, пробовали их преследовать, но не вернулись. Сейчас увидев баллисту и коротышек я понимаю что их просто сбивали с земли..

— Они тащат яйца куда-то в район Росгобеля.

— Росгобель...

Дракон глубоко задумался. Потом, выйдя из задумчивости, сообщил мне:

— Там когда-то жил истари, Айвендил. Его сейчас еще называют Радагаст. Похоже, он сумел-таки подчинить себе орлов.

— Подчинить?

— Ну, он называет это "подружиться". Но мы-то общались с орлами, и умеем видеть суть в красивой обертке из слов.

Мы помолчали. Потом я снова спросил:

— А почему вы не защищаете свои жилища?

— Что мы можем, тем более днем? Пусть даже Древние орлы кто сгинул, кто улетел. Над их птенцами, похоже, до сих пор колдует Айвендил. А Драконы сейчас — жалкие твари, не то что раньше.. Яйцо Глаурунга грели своим дыханием семь балрогов день и ночь, а наши птенцы мерзнут..

— Почему же вы не греете их сами, или не найдете место где их можно согреть Огнем Глубин? Да хотя бы, почему вы не прячетесь как следует?

— Наверное, мы слишком большие.. индивидуалисты. Пока у нас лично не своровали яйцо — я и не особо беспокоился. А птицы — они как всегда нападают стаей. Ты прав, пора всколыхнуть наше болото.

— Идите во тьму корней гор, там где горит Багровое Пламя, его хватит на всех. Будете копить силы, растить птенцов и ждать — для того чтобы однажды восстать и воздать.

— Мы отомстим орлам. Позже.

— Мстить надо не орлам — надо воздать только одному — их кукловоду. Но он вам не по зубам. По крайней мере пока. Потому пока — ползите таясь.

Дракон усмехнулся.

— Я искал дочь.. А нашел нечто большее. Будешь ли ты нашим поводырем в ночи этого мира? Нашим детям нужен Огонь Глубин.

— Я могу сейчас лишь указать вам путь. Идти вам придется самим. С огнем, при случае, помогу.

— Ты указал. Зови меня, я услышу.. новый родственник. Некоторые из нас, те, кто потеряли семьи — все равно останутся у поверхности, наблюдать. В пещерах орлам с нами не тягаться. А с тобой нам по пути.

* * *

Глава 16

После всей этой истории с орлищем путь поверху в ближайшее время нам нежелателен. Разведка с воздуха прочешет в окрестностях каждый камушек, даже если и подумает на коротышек — просто так, для уверенности. Придется решать проблемы в глубине гор.

— Перец. Веди-ка ты нас поглубже, поближе к городу вашему. Вспомни место, где в пещере идет ручеек какой. Там посидим, подумаем.

Мы сочились по подземным ходам с удивительной скоростью. Я вспрыгивал на уступы и змеей протекал в такие щели куда сначала даже заглядывать боялся. Мои спутники тоже отличались редкой гибкостью и изворотливостью, а на их грязной одежде потертости от пещерного камня смотрелись даже в чем-то красиво. В небольшой зале, с протекающим через нее кристально-прозрачным ручейком, мы остановились. Некоторое время сидели молча, я ощупывал своими чувствами все вокруг и камень в глубину.

— Перец. Далеко тут до ближайшего поста?

— Меньше ночи ходу.

— Так... Давай, рассказывай что где в городе. И черти палочкой вот тут, на камне.

Со временем, понимание жизни города начало вырисовываться. Сердцем города был Форт — укрепленная зона пещер, с тропами к ним на подвесных канатах через пропасти. Жилые зоны располагались на несколько ярусов выше форта. Тюремные ямы-колодцы для пленников стояли рядом с фортом, но отдельно — за двумя мостами. Грибные плантации находились ещё на несколько ярусов глубже, где протекали горячие ручьи, парила влага и грибы чувствовали себя лучше. Все зоны города соединялись несколькими путями, везде стояли посты. Не верю что тут нет какой-то трещинки в обход этих постов, но я смогу ее почувствовать не раньше чем окажусь поблизости.

— Ты что-то надумал, Горящий.

— Думаю пока, Перец. Надо что-то делать с этим твоим городом.

— Все руководство там — их Гобл Большой, командиры — сгнило на корню. Они не примут ничьей власти, они не хотят порядка.

— Тогда я — их судьба. Придется накрыть этот гадюшник одним ударом, чтобы никто не ушел без награды.

— Я надеялся, что ты это безобразие так не оставишь.. Прими мою клятву, а?

— С клятвой сложно все. Не, к тебе и твоим ребятам претензий нет, вы сделали все как надо..

— А в чем тогда?...

Я задумался, пытаясь облечь свои неоформленные идеи в слова.

— Давай посмотрим, сравним — как устроена власть у людей, эльфов, гномов.. И у нас. Седой, ты тоже нужен — если меня куда не туда понесет притормозишь.. Значит смотри. У нас — Вождь, Военный Вождь — то есть, Ведущий Колонны, — и непосредственно исполнитель. Закон Крови — так, сбоку, как легенда. Про него взрослые не вспоминают даже вслух, как щенку рассказали — так щенок запомнил. Законом руководствуются интуитивно, в тех случаях когда что-то идет вразрез с пониманием правильности. Так? А Закон между прочим у вас очень и очень хорошо проработанный..

— Да, Вождь — наш ориентир.

— Вот. К чему это приводит. Вождя убили — стая рассыпалась. Вождя не в ту степь занесло — стая сгнила вслед за ним..

— А как иначе?

— А вот у людей — иначе. Начнем с того, что у них собственно Закона — нет. Нет общего кодекса верного поведения, потому люди не понимают один другого. Один идет за одно государство воевать, другой за другое. Вместо Закона — у них союзы, договора, отношения.. А Вождь у них — вообще очень интересная тема. Вроде бы, у каждого королевства — свой король. А вот в последнее время неожиданно выплыла из ниоткуда совершенно непривычная фигура — "Король Арнора и Гондора".. Карту помнишь, Седой? Арнор — север, причем он давно распался. А Гондор — юг. На земли Мордора тоже Гондор претендует, и кто сейчас его претензии оспорит? То есть, мягко так, он самоназвался королем всех земель до которых смог дотянуться. Ну, то что назвался, это-то ладно, люди всегда так — вышел петух, прокукарекал гордо — "Я Истинный Король". А вот то что его в таком качестве приняли многие и многие люди — тут, я считаю, без какой-то мути таинственной на мозги людям не обошлось. Слишком все единодушно. Думаю, тут либо Старик постарался, либо ушастые.

— При чем тут ушастые?

— Так жена у него из них. Вот, муженьку карьеру подправила. Скажем, камешек ему какой колдовской подарила. Сам-то он, насколько я понял, неплохой человек. Воин, следопыт, первым в бой шел.. не белоручка, которая только на троне сидит и языком чешет. Такой враг вызывает симпатии и даже уважение. Только одиночка он, и был такой всегда — вспомни балладу. Союзники у него — есть, а команды на управление огромной страной — нет. Будем надеяться, что команду он соберет, а то кончится его правление плохо всем.. много будет крови.

— Да леший с ним, с их Истинным Королем. Почему ты клятву от нас принять не готов?

— Да, к теме. При всем отсутствии единого Закона, с их бредовыми союзами, договоренностями, речами пафосными — по факту они действуют слитно и резко. То есть, лидер-то у них есть, но он — неформальный. Ну-ка, скажите мне — кто это?

— Старик!

— Точно. Слушаются его все и не размышляя — "он же мудр". А то что он королей нужных ему на трон возводит и низводит, и договоренностями как ему угодно вертит, так это никто в упор не видит. Но — заметь! — Старик — "никто и звать никак". Нет его в пирамиде власти. И даже если ты каким-то чудом выбьешь этот камешек из основания их пирамиды — убьешь Старика к примеру — сама пирамида еще долгое время будет стоять! Потому что создана она независимо от управляющего, существует сама, на связях. И это — при полном отсутствии объединяющего начала Закона впитанного с молоком матери! Чудеса, да и только..

— Эк... так ты хочешь.. Что-то подобное у нас построить?

— Да. Хочу. Только не знаю как. Потому что — у вас в Законе, у вас в сердце — есть Вождь. А не будет его там — будет в сердце у вас пустое место.. как в этом злосчастном городе. А Вождь для вас — это Личность, а не просто корона. И потому.. Присяга мне — формально — временная. Найду как это противоречие разрешить — приму настоящую. А до тех пор — у меня будет только своя маленькая команда, которая выбрала лично меня — и смерть лично вместе со мной, если не повезет.

— Ну, для меня ничего не изменится. Я тебе, считай, все равно присягнул.

— Присягнешь повторно. Я тебя не в своей личной команде вижу. Ты руководить умеешь неплохо, видел я как ты своих гонял. Из тебя Вождь Колонны для города может получиться — не потому что ты такой замечательный, а потому что другого кто сможет поднять эту ношу — нет. И мне, тут, толковый Вождь Колонны — нужнее. Чтобы беженцев принял, оборону организовал, боеспособность и дух боевой наконец смог поддержать, продовольствие наладить, флаг поднять. А с тебя — я спрошу. Понимаешь?

— Не потяну я целый город, Генерал..

— Кандидаты другие есть?

— Нет..

— Тогда — возьмешь и будешь делать. Потому что больше — некому. У меня — свой путь, и твой город — только одна из точек на этом пути, и не самая сложная. Давай, к делу — где и как ходят посты...

Через сутки, план вчерне был готов, полировали детали.

— Итак, повторяю. Власть не дают, её берут сами. Если я приду и дам тебе власть — тебя за Вождя считать никто не будет. Потому.. Потому я захожу, и творю разруху. Несу хаос, смерть и разрушение супостатам. Мне несложно будет — я отсюда чую как гневаются камни.. Сложнее будет удержаться и не положить всех. А ты — подхватываешь выпавший из их рук флаг. Нити управления. Собираешь на себе надежды каждого — от воинов до женщин, от щенков до стариков. С замаравшими себя беспричинным каннибализмом — сам знаешь какой разговор.. По Закону Крови.

— Ты-то сам.. как?

— Я — сам себе Закон, и сам себе Судья. Потом.. Потом — присяга. Будем надеяться, я к тому времени что-нибудь придумаю, идеи есть... Теперь конкретика. Слушаем все!

— Да, да, да...

— Вы идете вперед. Вождь колонны — Перец. На посту сообщаете, что ваш Вождь.. где он — не упоминайте, где-то в Черном Лесу вы его видели, так, Седой?

— Да на нас печать Вождя сразу чуется, как в глаза глянешь!

— Ну и славно. Так вот. У вас есть Вождь. И он — Вождь — вызнал откуда-то что среди местных беженцев из Черного Леса есть кто-то, кто что-то такое знает. Что знает? Не вашего ума дело. Вождь сказал — вызнать. Пропустииить! Пропустят?

— Пропустят. Их Гоблу доложат сначала, но он пропустит — печать настоящего Вождя почует, связываться побоится.

— А ему еще скажите, что видели тут человека, недалеко совсем.. Да вот, скажем если по карте, то вот в этом зале... лежит он, бедолага, устал совсем, идти не может.

— Человека???

— Ну да. Не хочу сам идти. Пусть меня в ямы к пленникам на ручках потащат...

Грохнул хохот.

— Потащат же?

— Гобл скажет — потащат. Не боишься что ножом потыкают?

— Да мне пофиг. Броню мою вскрыть они не смогут, не ведмеди, рылом не вышли. Главное мне — не вспылить, а то сожгу раньше времени всех в пепел. Дальше, второй акт.. Вы ищете своих сторонников, и аккуратненько так подготавливаете чтобы можно было быстро их и собрать и начать действовать. Слежка за вами будет — нужно будет — избавьтесь. Я в это время — то же самое с пленниками.. Не знаю в какой момент придется начать действовать открыто, но к этому времени у вас на руках должно быть оружие и сеть бойцов готовых действовать, а все отщепенцы должны испугаться и рвануть в Форт..

— Как мы их из Форта-то выковыряем?

— Ты, Перец, кажется не понял кому ты присягнул... видимо уж очень хорошо я скрываю свою суть. У меня проблема не как их выковырять. У меня одна проблема — чтобы они не разбежались и потом тебе гадить втихаря не начали.. Ну, да один-два подонка сильно не нагадят. Седой, за Чагу — передо мной лично отвечаешь. Цели ясны, задачи распределены?..

— Да..

— За работу, товарищи...

Самое томительное ожидание — это когда ты уже все сделал, и дальнейшее зависит не от тебя. Изображая из себя "заблудившегося и усталого до смерти путника", я максимально успокоился, сжал и сконцентрировал свое пламя, уплотнил черную броню, вглухую закрыл забрало шлема. Ручеек протекающий рядом мне немножко в этом помог. Когда вдалеке послышались голоса, я был готов прыгать от радости.

— Где-то тут, Плюх.

— Не прыгай раньше времени, Швах. Люди — они подлые, сейчас он может притаиться, а потом как только врезать.. Аккуратненько залезай, посмотрим сначала, так ли он обессилен как нам расписывали..

— Смотри, вроде лежит. Вот это туша..

— В броне! Айда снимем!

— Айда! Тебе наручи, мне перчатки.

— Идет!

Один из них сел мне на голову, и они начали сосредоточенно пилить тупыми зубчатыми ножами клепаные ремни. Я, сжав зубы, терпел. Ничего-то голубчики у вас не выйдет.

— Слышь, Плюх. Не поддаются.

— Да ладно, леший с ними. Нам сказали его приволочь — мы и приволокем. А если мы с него сейчас что снимем — Гобл потом и ругаться может начать..

— Как мы его вдвоем поволокем-то?

— А ты сбегай, остальных позови..

Через некоторое время явилась целая кодла. Мне повторно попытались отпилить ремни, открыть глухое забрало, снять кованые сапоги, сдернуть перчатки.

— Ох и крепкая броня. Тяжелый зараза.

— Меньше болтай! Гобл сказал в яму — значит в яму. Он после праздника придет, разберется, сейчас некогда ему. Эх, вот наши почти все ведь в Форте, танцуют, едят вкусное мясо!. Что там за броня на нем — мы доложим, а там дальше — пусть решают.. Ну, взяли — раз!

Если я думал что перемещение "на ручках" будет комфортным, я жестоко ошибался. Меня уронили несчетное число раз, оббили головой все углы в коридорах, выкручивали пальцы в металлических перчатках... Если б я не медитировал и не настраивался у ручейка на полный покой, сейчас я бы уже вспыхнул.

— Горячий он какой-то...

— Меньше болтай, больше тяни. Ну, взяли!...

В итоге меня притащили и бросили в глухой круглый каменный колодец с отполированным стенками, в три моих роста высотой и больше моего роста шириной. Красота... дождавшись ухода конвоиров, я "очнулся", и "простонав", спросил на Черном наречии:

— Есть тут кто живой?

— О, смотри, живой!

— Где я?

— Объясните-ка новичку, куда он попал...

Желающих охранять ямы не было. Где-то на выходе из тюрьмы поднимали веревочный мост, и даже вдруг (неясно как) вылезя из ям — узники не смогли бы бежать. Потому разговаривали узники свободно. Сообщество узников ям состояло из трех основных фракций: неугодные наши — не вовремя вспомнившие Закон, пойманные коротышки, и пара людей. Люди были купцами из Минхириата. Они шли с караваном в Эсгарот и в недобрый час решили остановиться в районе перевала через Мглистые. Потеряв товар — а заодно и свободу, давно сидя в каменном мешке и слушая рассказы как из узников варят похлебку, они уже ничего не хотели кроме как вернуться домой. Наши только и строили планы как они свергают короля-Гобла — эти мне в руку. А вот коротышки..

— Слышь, как тебя там. Воффур?

— Что тебе, человек?

— Я думаю собрать отряд и идти на прорыв. Если бы вам была возможность выбраться отсюда. Ты бы мне присягнул?

— Я здесь уже столько сижу, что готов присягнуть хоть Лиху Дарина, буде оно появится в эти краях и вытащит меня отсюда. Только как ты выберешься из этого колодца?..

— Это проблема... решаемая.

Сосредоточившись, я прыгнул вверх, и зацепившись руками за край, легко вылез наружу. Быстренько поразведал кругом — сторожей не было, мост в тюрьму поднят. Отлично.

— Человек? Куда ты делся?...

— Присягай, ха. Сча, веревку кину...

Неожиданно активировались люди. Я их недооценивал.

— Эй, мы тоже готовы присягнуть! Давай веревку нам, нам тоже!

Веселая собралась компания — люди, коротышки, наши. Тощая и оголодавшая донельзя, вооруженная каким-то мусором, но очень решительная.. Один хорошо разозленный гном это адская сила, а уж шестеро хорошо разозленных гномов..

— Ну, человек в броне... Пока у тебя все получалось. Но как ты выберешься наружу? Мост-то поднят. Нас могут тут просто голодом сгноить.

— Подожди.. Сначала план. Вы не знаете подземных ходов, наугад в них ходить — шансов мало. А я — вытащу вас отсюда. Потому, вы — гномы, люди — выходите вот сюда, и держите оборону здесь. Плохонькое оружие какое-то я видел на стойке у входа в тюрьму, на другой стороне пропасти. Эти железки — в первую очередь вам. Потом за вами придет орк, зовут Седой. Он — от меня. Он скажет что вам делать дальше.

— Почему ты называешь нашими орков?

— Это уже второе. Орки.. Все, идем за мной. Оружие я вам обеспечу. Идем в направлении Форта. Королю крышка..

Поднялся хай. Орки галдели восторженно, люди молчали, гномы возмущались.

— Ты не сбрендил с ума часом, блуждая по подземелью? Я понимаю ты крут, но ты тут один, а у него там целая крепость всякой швали! Как ты собрался делать ему крышку?..

— Что ж, смотри, кому ты присягнул. Мы глубоко под землей, здесь — моя Власть. Я — Ррок Королей...

"Рок?" с надеждой спросила меня тишина разверстого зева пропасти.

"Рок..." прошептали корни гор.

"Рок..." вздохнули стены.

"Ррррроооооок.." медленно, надрывно застонали камни.

В моих ушах, кажется, заиграла неслышная музыка. "Теперь меня не остановить."

"Рроок.. Рррррроок! Роооооооок!" медленно, глухо загрохотало где-то в невообразимой глубине. Коротышки, орки, люди — в ужасе отпрянули. Мои крылья душной тьмы раскрылись, пламя взвилось к потолку пещеры, и я перемахнул пропасть одним прыжком. Веревку, удерживающую мост, я порвал не заметив. Мост развернулся и ударившись о вторую сторону пропасти, остановился.

— Вы, все, присягнули мне. А я — исполню то что должен. Следуйте за мной.

Я шел к Форту медленно, раскинув свой душный дым на огромное пространство, накрыв им все подземелье. Под землей глухо ворочалось и рокотало. Сверху, из жилых уровней, раздавались крики и звон оружия. Они то и дело перекрывались паническими воплями. Небольшая часть бойцов из поселения резво оттягивалась к Форту, а в самом Форте похоже ещё ничего не понимали — там горели огни, танцевали дикие пляски, били в барабаны, стучали в бубны.

"...Пришли танцевать, когда время петь псалмы...

теперь меня — не остановить...." (*)

Я не спешил. Надо дать время тараканам собраться, чтобы потом прихлопнуть всех одним тапком. Судя по крикам сверху, Перец справился на отлично, и власть в поселении уже в его руках. Осталось только призвать к ответу зарвавшегося Гобла. На отвороте я взмахом руки указал на их место людям и гномам, и вторым жестом оставил с ними часть орков — из тех кому досталось оружие. У людей руки тряслись, а бледные гномы держались. Крепкий все же народец.

— Я обещал вас вывести. И больше того — я даю вам честь сражаться рядом со мной... но вы — исполните мой приказ. Всех, кто попытается прорваться по этому ходу — под нож. А будете склоки между собой заводить...

Я сжал тьму своего дыма в одно место, обнял ей камень на другой стороне пещеры, и провернув, раскрошил его в мелкую щебенку. А потом, не обращая больше внимания на остающихся, продолжил неспешное движение. Пламя полыхало и пело в моей крови, вздымалось под черный потолок пещерного хода. Под моим взглядом начинали тлеть и вспыхивать пылинки. Здесь, совсем рядом, в Глубине, я чувствовал как течет и переливается по жилам кровь самой земли, бледно-багровое, нежно-теплое, бездымное Пламя. То-то меня так прёт. Начали попадаться подручные Гобла, увидев меня они с воем пытались уползти прочь и закрыться от моего огня, но Плеть била аккуратно и нещадно. Аккуратно — всего лишь потому что следующим за мной нужно было оружие. Еще один. И еще. И еще...

Вскоре все беглецы втянулись в Форт, и музыка внутри рассыпавшись смолкла. Ворота форта закрылись, мост поднялся, и изнутри забегали, засуетились.. Сверху, вслед за беглецами, к нам подтянулась вооруженная толпа, во главе с Перцем. Увидев меня толпа испуганно замерла. Перец, встретившись со мной взглядом, преклонил колено, за ним, молча, склонились остальные. Я кивнул, и пошел к поднятому мосту и воротам за ним.

У ворот я задумался на секунду, потом вспыхнул пламенем, раскрыл крылья и закричал. Тьма, тяжелая, душная Багровая Тьма затопила Форт. Раскалив меч добела и взяв его в левую руку, взмахнув крыльями я прыгнул через трещину к стене рядом с воротами, и вонзив в стену меч повис на нём. Плавящийся камень тек от меча каплями вниз. Отлично, висим. С разворота я ударил по воротам раскрытой правой ладонью, и они влетели внутрь. Стражи ворот разбегались с воем. Я смахнул мечом мгновенно вспыхнувшие веревки удерживающие мост, и он рухнул. В Форт, по мосту вслед за мной, втекла река народного гнева..

Избиение Гобла с подручным было коротким. Он пытался что-то лепетать и в чем-то клясться, но...

— Вы уже клялись. И предали свою клятву, и предали свой народ. Вы — прах и пепел..

Отдельные шустрые из кодлы Гобла попытались, как я и предполагал, смыться через запасной ход, и напоролись на заслон из коротышек. А хорошо обозленные, и к тому же правильно напуганные гномы, да в узком проходе — это сила... не ушел никто. Толпа собралась в зале, на площади внутри форта, вперед вышел Перец.

— Станешь ли ты нашим Вождем, возьмешь ли ты ответ за нашу жизнь и за нашу смерть?

Я промолчал, собирая нужное настроение. Народ притих, не было слышно даже их дыхания. Где-то потрескивали факела и капала кровь.

— Вы поклянетесь — Закону Крови.

На какую-то долю секунды проскочили шепотки, и снова все смолкло. Все взоры устремились на Перца. Его трясло.

— Мы уважаем слова Закона... Н-но.. Но нам.. Нам нужен Вождь!...

Я, нужное настроение, собрал.

Я всего лишь голос

поющий в тишине.

Присягая Слову —

ты присягаешь мне.

Стих вышел легко и естественно. Перец, молча, положил перед собой оружие — рукоятью вперед, и опустился на колени. За ним волна от меня медленно расширяющимся кругом пошла по толпе. Все клали и клали перед собой оружие, опускаясь к земле — присяга шла молча. Несколько минут стояла полная тишина, нарушаемая только мерными каплями и шорохом огня. Гармония, идеальный порядок. Да, так будет — правильно.

Я развернулся и вышел с площади. Как же я устал... слова стиха выпили, опустошили меня до дна, бешенный огонь внутри утих, остался только пыльный пепел. Перед тем как отрубиться, я успел сказать Седому:

— Там, у потайного хода — люди и гномы. Это — мои люди и гномы, они сражались с вами в одном строю, и у меня на них планы. Оказать почести, поселить. Приду в себя — поговорю и отпущу.

* * *

(*) БГ, Псалом 151. Музыка подходящая.

Глава 17

Я очнулся от тяжелого сна на подходящей мне по размеру каменной кровати. Кряхтя, попытался привстать — получилось только со второй попытки. Вот, неожиданно, развалина. Причем, пока бегал и дрался — никаких проблем, а только стишок прочитал — и слег.. Стишок, правда, получился действительно сильный. Фактически, я заложил основу иного принципа Власти. Неудивителен такой откат..

— Генерал! Генерал проснулся!

За дверью пошли шепотки, и через некоторое время ко мне буквально влетел Чага.

— Генерал!

— Докладывай.

— Все как ты велел. Гномов и людей поселили. Они сначала немного заартачились, но когда Седой им сказал что ты так велел — пошли. Впрочем, нормальные они, и люди и гномы. Наши, которые с ними рядом сидели в ямах, о них хорошо отзывались — и они поладили. Власть в городе у Перца. Продуктов нашли схроны огромные, старый Гобл для себя делал — голод тут долго не грозит.

— Перец где?

— Послали за ним, прибежит скоро.

— Пусть приходит. Много что обсудить надо. А потом, много позже — с гномами и людьми общаться. И пусть Перец карту захватит. И Седого с Патлатым позови, пусть тоже приходят — вместе посмеемся. Ох, как же меня плющит...

Перец прибежал действительно быстро. Седой и Патлатый появились почти тут же.

— Горящий! Все как планировали прошло...

— Как прошло — уже неважно. Давай думать вперед. Время дорого, гномы и люди ждут. Сколько я валялся?

— Трое суток..

— Много. Ну ладно.. Для начала — не Перец ты больше. Прозвище короля должно быть поуважительней.. Зовут тебя как?

— Рыхм. Рыхм Перец..

— Рыхм — пойдет. Рассказывай. Какие планы?

— Гномов и людей.. Ну, раз ты обещал их отпустить — отпустим.

— Ха. А что ты хотел с них взять? Зачем вообще они вам, пленники? Корми их только. Они ж, сидя в яме, не работают. Проку с них?

— Ну, так смотреть-то да. Ладно... Дальше планы простые. Расширять плантации грибные — народу, боюсь, скоро еще прибавится. Беженцев будет много. Укреплять входы-выходы. Усиливать наблюдение за долинами — Гобл совсем это дело забросил.. Вообще с охраной тут просто все никак! Тракт через перевал Высокой контролировать надо, вдруг кто там пойдет.

— Так, предположим пойдет. Что делать будете?

— Ну как. Думаю, как обычно. Что сможем — возьмем..

— Гм. Давай я тебе простой вопрос задам. Что у этих, там сверху идущих, такое есть, чего у вас нет и что вам надо?

— Э... оружие?

— Железо сами добываете. Сковать сами можете, и неплохо. Может хуже гномьего, но не намного.

— Ну да... Еда?

— И надолго вам её хватит, запасов одного путника-то, целому городу? А у вас тут плантации свои.

— Ну, не знаю...

— Смысл тогда караван грабить?

— Не знаю.. Всегда так делали.

— Так.. Давай я тебе план дальше.. Разрисую. А ты постарайся понять, проникнуться, и действовать дальше всегда — так же. С огоньком.

Я уселся поудобнее, и взял в руки карту. Седой устроился поудобнее и предвкушающе ухмыльнулся.

— Смотри. Я предполагаю, вы, как государство, обеспечиваете себя всем — сами. Не хватает, грубо говоря, роскоши — особо вкусной еды, особо красивых вещей. Но Азог Осквернитель побрякушками не увешивался, и явства не вкушал. И тебе не пристало. Проникся?

— Да...

— Не хватает вам, из постоянной потребности, одежды. Ткани или кожи, лучше кожи. Грабить их в караванах — бессмысленно — много их не будет. Надо найти союзников, и торгануть. Где можно торгануть?

— Ну.. К Троллему Плату выйти, наши железяки на их бараньи шкуры поменять...

— Отлично! Запомнили. Гонцов к троллям отправишь, наладить сможешь?

— Попробую...

— Не надо пробовать — надо делать. Дальше. Наши союзники тут кто?

— Гундабад, на севере. Там наши, и толковые наши, правильные.

— Туда — гонца. Наладить постоянную связь. Еще кто?

— Та стая Хурыга, от которой вы пришли, из Черного Леса..

— Отлично! Туда гонца. У них мыши есть, договоритесь — у вас будет быстрая связь. Чего вы им предложить можете, за мышиную службу?

— Железо опять же.. Или сразу же оружие..

— Пойдет. Значит — надо расширять ваши рудники и кузни. Так?

— Так..

— Дальше. Основные близкие союзники кончились. Пошли по тем кто мог бы стать союзниками, если ты правильно сработаешь... Гномы!

— Как?

— А так. Раньше гномы с орками часто вместе общие дела делали. Не со всеми гномами, понятно. Те гномы которые с ушастыми якшались, с ними каши не сваришь. Но в целом — гномы — немало на нас похожи, хозяйством, занятиями... Какие тут рядом гномьи владения?

— Подгорное, и Казад-дум с недавних пор..

— Отлично! У тебя есть спасенные гномы. Оказываешь им честь, назначаешь их от твоего лица посыльными — а согласятся так и послами, просишь вежливо передать письма. Письма пишете витиевато, ласково до сахарности! Смотрим — что мы можем им предложить, опять-таки, чего бы у них самих не было. Железо отпадает — у них лучше и больше. Мифрил вы не добываете.. пока, кстати, не добываете — посмотреть как тут с этим делом надо, хребет-то один, здесь тоже жила может быть. Еды вкусной, которую они у людей на свои поделки закупают, у вас нет. Зато — им торговля нужна, поделки свои везде возить, в Пригорье, в эту, как её, Хоббитанию. Ну?

— Я, кажется, ухватил... Гномы жаловались, что Гримбеорн за безопасный проход по своим владениям пошлины высокие ставит, а с гномов вдвое дерет. А его владения это, стало быть, его брод — и наш перевал..

— И считают ведмеди этот перевал своим, а охраняют гномов, типа, от вас. А вам с тех гномов и взять-то нечего, того чтобы вы сами не добыли!

— Так! Пишу письмо Торину, Королю Под Горой — "уважая старую дружбу между нашими народами.. в знак нашей доброй воли даем вам право беспошлинного свободного и безопасного прохода через перевал Высокий"..

— Ухватываешь самую соль! Еще добавь вначале — "наконец-то свергнув поганого тирана Гобла, свой пятой топтавшего мирный народ орков, и наводившего ужас на окрестности.. Уважая нашу дружбу.. и т.д т.п.. Но предупреждаем, что на наших землях иногда встречаются разбойные ведмеди, и пока мы эту проблему, к сожалению, не решили.. О чем уверяя в самых добрососедских намерениях" И — шлешь с гномом.

Перец от хохота сполз под стол. Седой тихо икал.

— Вот. Дальше... Морийскому королю. Как его зовут?

— Взял имя родовое, Дарин VII.

— Пойдет. Пишем что?

— Поздравляем с коронацией, уважаем его исконные права, и надеемся на налаживание добрососедских отношений с нашим мирным народом..

— Я говорю из тебя прирожденный политик! Вон как шпаришь.

— Так я же послом и служил!

— Чувствуется. Не забудь ввернуть что вы Гобла скинули, и за его дела — не отвечаете, сами пострадали. А то найдется мститель какой. А теперь — справедливость торжествует, мир, дружба, пляски под луной. Дальше давай.. Морийцам что надо?

— Ничего, все своё у них..

— А вот и нет. Но это приватно, не в письме, а на словах. У них в районе шахт мифриловых Огонь Глубин горит, жаркий, тёмный. Кто попадет в него — мрут как мухи. А где горит где не горит — коротышки сами не видят. Так вот, я тогда обещал их королю, что если меня позовут ласково — то я приду, и где для них безопасно — покажу. Путь передаст приватно, что я — обещание — сдержу честно. Гном, он золото любит — а Дарин, как я его понял, за мифрил и власть.. многое продать готов. И в доказательство пусть ему расскажут, опять же приватно, как я тут гномов из темниц вынимал, и вперед шел. Слушай, как рассказ гнома звучать будет — "идет передо мной Лихо Дарина, мне дорогу расчищает... а я ему говорю..."

Еще немного посмеялись.

— Проблема еще и в том, что взять за такую услугу, за карту огня их подземелий, нам с гномов — нечем. Услуга-то серьезная — мифрил, жизни коротышечьи. А нет у них ничего уж совсем такого, чего бы мы сами не добыли. Мифрил — они не дадут. Хотя... Есть одна мыслишка. Вызнать бы как-нибудь невзначай, что они во время войн в своих горах едят. Не поверю что они только на припасах перебиваются. Будь так, все их войны с людьми кончались бы одинаково: "и перекрыли люди им поставки продовольствия, и сдались гномы". А они воюют подолгу и успешно. Значит, у них какое-то свое продовольствие подземное есть, навроде наших грибов. Только гурманы они большие, потому это продовольствие может оказаться повкуснее грибов ваших — да и не помешает вам разнообразие. Вот, обмен на их способ получать питание подземное — может быть нам очень даже полезен.

— Вызнаем.

— Но это еще не всё. Тебе нужно учиться правильно мешать самую что ни есть чистую правду, и самую что ни есть наглую, гнусную, чудовищную ложь. Причем так, чтобы они эту ложь — сами додумали. Тогда — в неё поверят. А ты — ни при чем.

— Это как?

— А вот, к примеру. К тебе ж то и дело гонцы бегут разные, ты им отвечаешь, они это видят — привычное дело. Провожаешь ты посла морийского в его комнату, прощаешься вежливо, раскланиваешься, дверь его закрываешь, и тут к тебе с воплем гонец твой подлетает — тут такое, ой бедаа! Посол тут, конечно, ушки за дверью навострит. А ты так, потише — что? А гонец — только что видели, на тролльем плато, орел накинулся на троллье семейство, ни с того ни с сего, и троллёнка унес! Ты такой, еще тише — да не может быть, они ж вроде не людоеды, что ты мне тут заворачиваешь? — А гонец — да я сам глазам своим не поверил! Троллиха рыдает.. Ты такой себе под нос — что такое с орлами стряслось, странные они какие-то в последнее время... И — все, молчок. Если тебя посол потом прямо об орлах спрашивать будет — ты отвечай — великие, могучие создания, мы их боимся.

Перец закрыл руками лицо. Седого сотрясали рыдания. Я продолжил:

— Дальше. С людьми, в идеале, торговать бы. Ткани к вам тащить, к примеру. Но слева у вас Ривенделл, оттуда к вам товары не пойдут — ушастые не пустят. А справа Гримбеорн... там можно попытаться с отдельными людьми, втихаря контакты наладить, не афишируя. Люди они прибыток любят, их купить можно. А купить — за долю в торговле... И торговать, в идеале, не оружием — а чем мирным.. Чтобы на вас косо не смотрели, да и подозрений меньше будет. Плуг там скуете, заслонку печную. Кузнецы вы неплохие. Грубо куете конечно, но в таком деле красоты и не надо. А там привыкнут людишки, появятся у вас свои сторонники, а еще лучше — кровь смешается, дети общие пойдут...

Перец, молча, уткнулся в карту.

— Дальше. В сторону Эрегиона нет у вас выходов из пещер?

— По крайней мере я таких не знаю.

— Разведать. Возможно, прокопать. Оттуда много чего можно было бы брать. И претендентов на это мало — ушастые из своего Ривендела нос не кажут, а дальше там пустоши. Можно было бы и из Ирисной долины брать, рыбу ту же, но туда уже коротышки морийские свои лапы запускают — и светить что у вас туда есть прямые ходы опасно, и уж точно не перед послами. Хотя, пока там воняет, для них эта долина только военное значение имеет, и больше никакое... С гномами решили?

— Да. Письма, почет, уважение, выпускаем на все четыре стороны через уже известный им вход. Караваны больше не трогаем.

— Пошли дальше. Эльфы... С их колдовскими штучками сладить у вас пока кишка тонка, не лезьте к ним. Готовьте ловушки — не мне вас учить. В ходы ваши даже если ведмедь сунется должен кровью умыться трижды. С людьми как?

— Отпустить, письмо их королю..

— Какому королю?

— Ну как. Они же из.. Ой..

— Тупишь. Какой в Минхириате король? Так, вольные охотники, лесные поселения. И с Гондором они, вроде, не особо дружат. Что им может быть надо?

— Железо, оружие! Они ж на равнине, в тех краях шахт нет.

— Ухватил. Но оружие — только союзникам поставляют. Не союзникам — в лучшем случае только железо. Хотят союза, пусть тайного и втихаря — оружие получат. Минимум — они должны вам докладывать перемещения ваших врагов по их территории. Уже немало — Минхириат на пути от Гондора к Арнору, если по дорогам идти, обойти их только через ваш перевал считай можно. А тут вы сами все увидите. Ковать им оружие по их образцам, чтобы на ваше непохоже было. Уяснил?

— Да!

— Вот, отправишь людей посланниками. Тут все — только на словах — мимо ушастых идти придется, письмо не в те руки попадет — прибьют посланников ваших. Еще на вас же и свалят. Да и вообще, так уговорить людей играть на грани между верностью и предательством — задача непростая... С другой стороны они — купцы, передохнут, захотят денег — придут сами, или пришлют кого. Обдумаю еще...

— А сам-то ты с ними говорить будешь? С гномами-то?

— Да запросто! Только вообще не о политике. Посочувствую высоким пошлинам от жадного Гримбеорна, максимум. Я сюда пришел, негодного Гобла наказал, невиновных освободил, почести раздал, ушел — и я в вашем королевстве никто и звать вроде никак. Уж точно не "вождь", не "властелин", и мне вы — не подчиняетесь. Вы теперь — Свободный Народ Средиземья, во!. Помнишь?.. В письма включи.

— Да.. Задачки ты задаешь неплохие. Не был бы я раньше послом.. Саурон конечно еще и не такие комбинации проворачивал, но времени у него было много, а ты все куда-то торопишься.

— Время упустим — съедят нас. Некогда. Надо оседлать "волну победы", и под ней кучу делишек провернуть, а потом сказать что так и было. Эх, связь бы нам какую, гонцами — долго. Гнезда мышиные может знаете?

— Спросить надо.

— Связь и разведка сейчас — наше все. По делам внутренним еще одно тебе замечание... В Законе Крови написано — "чтоб щенок лучшим был". Что вы делаете, чтобы щенки сильнее рождались? Мелкие и дохлые вы больно, вон, шестеро гномов держали проход — ни один из бойцов Гобла не прошел.. Оно, конечно, я на кодлу Гобла Тьмой своей давил...

— Знал бы ты как ты давил... мы их считай голыми руками брали. А они бойцы не из последних были.

— Все равно. Думай — как щенков сильнее, да умнее сделать. С Чагой вон посоветуйся. Чага, что скажешь?

— Был один старый состав.. Я вам варианты дам, только там подбирать компоненты долго еще надо, годами, и что получится леший знает. Я слышал, Шаркич Изенгардский что-то такое перед последней войной разработал, тоже мастер ядов был из лучших. Чтобы качество, хоть и в ущерб количеству. Да и не только по ядам и составам он мастер был. Но где он сейчас, Шаркич — сломал его Старик.

Чага посидел, подумал, а потом продолжил.

— Тут еще, Генерал, такое дело. Дед мне рассказывал, не знаю байка не знаю правда. Дед известным мастером ядов был, лучшим из лучших... Когда он однажды готовил что-то жутко важное — он даже мне не рассказал что именно — в это время над ним Сам — пел. Не знаю уж что пел, как и зачем. Я уже потом, через годы, по оговоркам о составе понял что это что-то для улучшения тролльей породы. Совсем чудное зелье. Оно не дает на время какое-то свойство — ну там, усталость снять, или отравить — оно способно организм навсегда изменить, и потомство его. Я такое — никогда не делал. Но вот, веришь ли — чтобы попробовать — готов правую руку свою отсечь...

Следующие пол луны я отдыхал и грелся на огнях, сутками напролет занимался языками, ковырялся в картах сваленных в библиотеке Форта. Пришлось вдобавок учить Перца плести интриги, и поначалу контролировать как он ведет переговоры, слишком он прямолинеен. Люди с облегчением пошли домой, Перец их убедил на всякий случай не заходить в Ривенделл. Для связи с нами, если у них возникнет такая потребность, им показали один из камней-тайников на западном склоне перевала. С гномами, куртуазно пообщавшись, тоже попрощались. Гномы до сих пор были в шоке от общения со мной, но однажды перейдя на ты — уже не могли вернуться обратно к "вы, огненная погань." А уж когда поняли, что я тут вообще-то не властелин, духом воспряли. Вежливость, правильно применённая — она не хуже иного оружия.

Разведка подземелий мало что дала. Мифрильную жилу с наскоку обнаружить не удалось, здесь надо искать долго и вдумчиво. Спустившись поглубже и раскинув дым на максимальное расстояние, я поразился глубине и протяженности подземных ходов. У корней гор, в самом основании мира, ощущалось как кто-то огромный еще ковырялся и грыз камень — живы еще Великие Камнееды, о которых рассказывал Седой в своих легендах. Попытался найти прямые выходы в Эриадор, прошел по подземным ходам на юг — безрезультатно, ходы туда идут, а выходов в долину нет. Такое чувство, что запечатал их кто-то.

При подготовке экспедиции заставил всех сменить одежду и, частично, оружие. Одевать глупые яркие тряпки в которых ходят жители долин — неразумно, быть живыми мишенями не хотелось. Но откровенно-орочьей наша одежда выглядеть не должна. Себе я взял потертый человеческий плащ-накидку, старую шляпу с длинными обвислыми полями, и немного тряпок. Шпионить же идем, должны выглядеть как обычные путники, как люди — ну или там хоббиты. И оружие должно как минимум на первый взгляд вопросов не вызывать. Моя маленькая Стая собиралась в дорогу. Осталось выбрать верный путь.

* * *

Глава 18

Приготовления затянулись.

Я предполагал, что дальше мы пойдем вчетвером — я, и те кто присягнул лично мне — Седой, Патлатый, Чага. Но во время сборов к нам подошла Соф.

— Горящий. Возьмите меня с вами!..

— Не лучше тебе остаться тут, и налаживать контакты с Тролльем плато? Мы не для развлечения идем, "мир посмотреть", опасное будет путешествие. Днем идти придется.

— Не, скучно тут. Что я на Тролльем плато не видела? Тут и без меня все наладят, соседи считай. Возьми, а?.. Я уже много где ходила, языки людские знаю хорошо, баллады разные. Постараюсь — за своего сойду. И под человека чистокровного я маскировалась уже — морду мазью посветлее вымазать, и меня от мужика-лоссота не отличишь. Солнце я переношу нормально, человеческая кровь сказывается. Прими мою присягу!

— Хм. Попробуй-ка ты для начала продумать свою легенду поподробнее, кто ты, откуда и зачем идешь. Если сможешь — может и будет от тебя польза... Во что, кстати, лоссоты одеваются?

— Обычно кожи да шкуры. Только совсем жарко сейчас в этих краях в их обычной одежде, только кожу одену, по летнему образцу.

Военный совет состоялся в полном составе — я, Седой, Патлатый, Чага и Соф.

— Так. Предлагаю уточнить легенду: под кого мы маскируемся. Обговорить между собой наш якобы предыдущий путь, чтобы в деталях друг другу не перечить — если порознь кто спросит. А по легенде уже выверить — одежда, обувь, оружие... Говорим отныне только на Общем — ведь все его знают? Соф, начни. Ну, кто ты?..

— Меня зовут Соф. Я... эээ.. Из народа лоссотов, рыболовка.. рыболов. Вполне себе имя универсальное у них, и мужиков и баб так называют. Одежда соответствует, обувь подберу. Пойдет?..

— Мало. Наш фактический маршрут начнется в Эрегионе, в его северной части. Почему ты там появился, как туда попал, как с нами встретился? И не вздумайте её кто-нибудь в женском роде назвать больше.

— Я жила... Жил на побережье, в Северных Пустошах. Оттуда пошел на юг. Потому что холод надоел, захотел теплые страны увидеть. Говорят, там тепло круглый год. Пошел вглубь континента, вдоль гор. Потом.. тут меня злые орки и схватили, во! Посидел я у них в темнице, потом трах, бах — Гобл умер — и меня выпустили. Пошел я дальше, тут вы. Пойдет?

— Начало хорошее. Потом — не очень. Чтобы к Гоблу в плен попасть, тебе через весь Ангмар, а потом и мимо тролльего плато надо пройти. И есть шанс, что тебя другие узники вспомнят, габариты у тебя приметные, а они на свободе. Лоссоты только у залива живут?

— Нет, в глубине материка тоже есть, в Северных Пустошах — лесная ветвь, охотники. Только мало их совсем.

— Тем лучше, меньше шансов знакомых встретить. Вот, предположим ты из лесных лоссотов, живешь на Северных Пустошах. Надоели тебе холода, и пошел ты на юг. Переваливаешь Серые Горы, в районе, к примеру, развалин Фрамсбурга. И — вниз по Андуину, потихоньку. А тут — мы.

— Запомнила... Запомнил.

— Тренируйся, вживайся. Дальше. Чага? Хороший из тебя актер, давай, играй.

Чага, хитро усмехнувшись, растопорщился пошире.

— Мы, с друзьями, племяшом моим Патлатым и старым другом жены моего брата Седым, из народа.. Эээ боббитов, во. Это такие.. вроде как предки или дальние родственники хоббитов, не знаю. Раньше, давно, в районе верховьев Андуина как раз эти мохнолапы жили, может и сейчас кто остался — мастаки они скрываться. Тут слышим, война кончилось, говорят, безопасно на трактах стало. Решили мы на юго-запад двинуть, сородичей своих дальних проведать — мы слышали, они вроде как там, у Брандуина поселились. Смотрим — идет Соф. Он человек большой, сильный. И про море нас своими сказками раззадорил. Ну, мы вместе и пошли. Пойдет?

— Ну, неплохо. Противоречия сразу: морда твоя, Чага, горелая — и Седого морда в шрамах. Имена себе выдумайте людские, у них по кличкам называть не принято.

— А я составчик сварю, от него волосы лезут — будь здоров. Помажемся с Седым, дня за три бороды в полморды отрастут — мама родная не узнает. И рост волос потом прекратится. А на голову, другой составчик — для курчавости — это и Патлатому придется.

Патлатый застонал. Соф влезла.

— Чага, а меня можешь тоже составчик, чтобы морду побелее?

— Соф? Запросто. Только покажи, до какого состояния отбелить, а то будешь сверкать снежной белизной, аки...

— Не, снежной не надо, а...

— Прекратить базар! Тема принята. Задача: во что одеваются эти ваши боббиты? Что у них с собой? На ноги?

— Да как и хоббиты, обычная людская одежда, только в размер. Цвета зеленые, неброские. С собой, праща или лук, может меч короткий. На ноги — обувку оденем — в горах по камням острым босыми лапами никакому хоббиту ступать несподручно, а мы — вроде как с гор.

— Ищите одежду. Здесь, в городе, закрома большие. Мне самому тоже бы чего с мордой моей горящей придумать. Жаль, Чага, твои составы на меня не подействуют.

Чагу пришлось опять контролировать при его варке. Рецидивы с ирисами у него вроде кончились, но посматривал он на них хоть и с опаской, а пока еще неравнодушно, лучше не искушать. Еще дня три у меня ушло на то чтобы вылепить себе человеческое лицо. Решил не делать его обыденным, а сделал сознательно-уродским — с язвинами и оспинами. Глазки на западный манер, прямые. На такое лицо долго смотреть никому не захочется, а значит — моя малоподвижность мимики и редкие огненные проблески в глазах будет менее заметны. Дольше всего времени и сил занял цвет лица, в итоге все равно пришлось использовать краску, и смотрелось все это как результат тяжелой болезни. Забрало шлема переделал — теперь оно уходило, скользя, наверх под шляпу, и при необходимости захлопывалось мгновенно. Заодно подправил фигуру, ближе к старческой, сгорбившейся, суховато-костлявой. Подумав, под балахон нацепил себе старую латаную кольчугу. Оделся, тряпульку на лицо подвязал, шляпу поглубже нахлобучил — пойдет, образ цельный — старик-путешественник. Собрались все вместе, посмотрели друг на друга, и такой смех нас пробрал...

— Имена выбрали?

Седой ответил за всех.

— Я — Сэт, Чага — Чин, Патлатый — Пит. Пойдет?

— Пойдет. Полные варианты имен согласуйте. При посторонних зовите меня Буури.. это кусочек моего настоящего имени, созвучный с северными именами. Родственные связи обсудите, с именами тетушек... А теперь, важную вещь вам скажу. Слушайте внимательно, и постарайтесь понять. Итак: наша основная цель, то ради чего мы идем сейчас — это не бить врага. Не устраивать диверсии, не резать воинов, не красть оружие. Нас для этого слишком мало. Наша основная цель сейчас, кроме собственно разведки — это поиск и вербовка союзников. Поиск тех, кто — вместе с нами, потом — будет бить врага. Только в таком случае наш поход имеет смысл. На самом деле, есть очень даже немало тех, кто готов сражаться вместе с нами. Их — целые народы. Просто враги разбили нас поодиночке, не дали нам объединиться. Мы не будем повторять свои ошибки.

— Складно говоришь, Горящий. А враг — он тоже не будет бить нас?..

— Если мы все же встречаем врага, наша основная задача — не убить его. Наша задача — сделать так, чтобы враг убил себя сам. Чтобы их друг пошел на друга, а брат на брата. Ну, или чтобы они перестали быть нашими врагами — это тоже приемлемо. Поначалу все это будет трудным и непривычным, говорить буду в основном я. Очень трудным, и очень непривычным. Если кто-то не готов к такому походу — сейчас еще не поздно остаться здесь, в городе, и делать обычные дела. Всю дипломатию здесь будет постепенно тянуть Перец, он сможет.

Никто не отказался. Вышли мы вечером. Идти мимо Ривенделла почему-то до отвращения не хотелось. Решили вернуться к пещере в истоках Ирисной, оттуда за ночь подняться на перевал Нинглор. Заночевать придется с этой стороны перегиба, недалеко от седловины — Патлатый видел там подходящую пещерку. Дальше придумаем на месте. Около выхода на поверхность хорошо выспались, и двинули в путь. Чага налил всем кроме меня "боевой коктейль" — сегодня предстояло набрать немалую высоту.

В долине Ирисной нас встретила тяжелая низкая облачность и привычный смрад. Перепрыгав верховья ручейков, мы двинулись вверх к перевалу и скоро вышли на старую заброшенную тропу. Здесь путешественники ходили редко, предпочитая более удобный и низкий перевал Багровые Ворота. Смрад долины понемногу сошел на нет, когда мы вышли к снегам. В ночи снежные поля мягко отсвечивали, сверкали миллионами искорок. Потянуло морозной свежестью, идти стало трудно. Выйти из заснеженного каньона нам не дадут крутые каменные стены, надо рубиться тут. Я шел впереди, по пояс в пушистом снегу тропя тропу, на редких жестких участках склона пробивая ногами ступени в твердом фирне. Чисто физической силы у меня много, усталость не чувствуется — я так долго переть могу. За мной шла Соф, уплотняя то, что не уплотнил я. Сзади прыгали остальные — наши с Соф шаги им были великоваты, но сойти с тропы они не могли — сразу вязли. К полуночи погоду ухудшилась, начался буран, прямо на глазах заметающий наши следы. Одежда у всех промокла и покрылась ледяной коркой, глаза залепляло снегом. Я шел впереди, ощущая громады скал слева и справа, пробивая тропу тяжким, медленным, неотвратимым усилием. За шагом шаг. Левой, правой..

Ощутив справа зев пещерки, описанный Патлатым, я с облегчением направился туда. Не поморозились бы мои, ветер пробирает хорошо. Отковыряв дыру в частично закрывающей вход смерзшейся снежной пробке, мы залезли внутрь. Одежду пришлось снять и трясти, чтобы отвалился лед. Всех, кроме меня, колотило. Я медленно и глубоко дохнул на камни в середине пещерки, они затлели легким багрянцем, по пещере пошло благословенное тепло. Все потянулись к нему, уселись кругом — растирая лица, поворачиваясь то боком то спиной. Немного прогревшись, разложили одежду сушиться. С ощущением тепла, оттаяв, возвращалось настроение. Первой ожила Соф.

— Я с тобой, Горящий, с севера бы не ушла. Никаких дров не надо! Чих, пых — и тепло.

— В последний раз я такие штучки делаю. В долине придется вам огонь привычным образом разводить, мало ли кто за нами там смотреть будет. Надеюсь, есть чем?..

— Обижаешь. Вон, в глаз Патлатому дам, у него искры посыпятся — вот тебе и костер. Патлатый, ты зачем на мои штаны сел? Я их тут сушу.

Народ зашебуршился, заворчал, пошел делиться впечатлениями.

— Патлатый, ты в долинах Эрегиона был? Есть там где задневать когда спустимся?

— Был, но не здесь. В районе Западных ворот Мории гуляли. С нашего перевала, если пониже спуститься, к реке Бесноватой, там лес начинается — в любую погоду можно залечь. Вот ведь накрыло нас! Тут летом нечасто такое бывает.

— Может и к лучшему. Следы наши занесет.

— Главное, чтобы нас не занесло...

— Откопаемся...

Просушившись, легли спать. К ночи, аккуратно проковыряв дырку в сугробе, в который превратился наш вход, и выглянув наружу, мы увидели дивную картину. Ночь. Мы сидим в плотном белом облаке. Горы вокруг покрыты сверкающей ровной льдистой коркой, легкие снежинки все еще кружатся в воздухе, от дыхания идет пар.

— Вперед! Собираемся, выходим. Ночь, видимость нулевая, ветра нет — погода лучше не придумаешь. Сегодня будет длинный переход.

Чага разлил остатки "коктейля". Резко собравшись и уже на ходу перекусив, мы рванули вниз. Ниже перевала так же тянулось и текло по перевалу плотное облако, звуки шагов в нем глохли, и видимость стала еще хуже — первый из нашей группы плохо видел последнего. Облако оседало на нас сырым промозглым туманом, снег под ногами плавно перешел в камень, теплело. Уже обходя чахлые островки травы, я издали ощутил горящий огонь, и отсигналив своим "тихо" "опасность" — мы сошли с тропы и обошли его по большой дуге, по камням далеко слева. Плотный кисель облака скрадывал звуки, судя по отсутствию активности у огня — нас навряд ли заметили. Проскочив по скалам до границы леса, мы углубились в него, нашли привычный выворотень, и сели дневать. Переход получился очень длинным, все вымотались и мгновенно уснули — я остался сторожить. С рассветом облако ушло вверх, открыв моему взору влажные скалы и заснеженную вершину Карадраса. Горный хребет венчала белоснежная сверкающая корона, подсвеченная рассветным солнцем, с пушистым воротником облаков. Красота...

Бойцы с трудом проснулись к ночи. Седой причитал.

— Ох, как же меня ломает...

— Скушай рыбки, сразу полегчает...

Нашего ядодела ничем не проймешь.

— Когда выходим, Горящий?

— Совет. Нам, чтобы соответствовать образу, надо идти днем, ночью спать. Предлагаю переходить на дневной режим. Чага, есть какая бойцам микстурка, чтобы солнце глазки не слепило?

— Есть, заранее сварил, как только ты сказал что днем пойдем. Да она простая, а привыкнем — так и вовсе не надо её будет.

Встрял Седой.

— Ты сам как, Горящий? Помнится, от Мории шли, тебя палило знатно.

— Вроде ничего. Когда огонь в глубине держишь, а на поверхности плотная броня, да сверху накидка поплотнее — так и прямое солнце не жжет почти. Драться если понадобится — вот это днем мне неудобно будет, ну да потерплю. Значит так... Спим дальше, всю ночь. Вчера немало прошли. Выход утром.

Чага долго и оценивающе смотрел на меня при свете закатного солнца, потом добавил:

— Для цельности образа старика-путешественника, тебе посох надо, или палку какую.

Всю ночь я аккуратно наблюдал за тем местом, где вчера видел костер — но ничего не заметил. Вверх к перевалу точно никто не шел. Будем надеяться, что наши следы там все уже потаяли, а наверху их занесло остатками бурана. Спасибо тебе за непогоду, Карадрас.

Вышли с рассветом. Решили спускаться прямо к Бесноватой, потом идти вниз вдоль её русла, по лесу. Двигались днем медленнее обычного, у бойцов с непривычки слегка слезились глаза. Варево Чаги пришлось очень даже кстати. В полдень вышли к реке, и остановились передохнуть на живописной излучине. Пока я вслушивался в лес, Патлатый умчался смотреть завал на реке, и вернулся оттуда — таща какой-то предмет.

— Седой, смотри, что я нашел!

Мы собрались вокруг. Патлатый аккуратно размотал свою тряпку, и мы увидели вычурную рукоять старинного клинка. Патлатый, гордый находкой, пояснил:

— Там, в речке полоскался. Там место такое... Изгиб, излучина. Что по речке плывет — всегда там осядет. Люблю в таких местечках поковыряться. Там еще какие-то тряпки плавали...

Седой осторожно, двумя пальцами, извлек кинжал из ножен, держа его как ядовитую змею. Форма лезвия была странной, с косыми зазубринами. Дымчато-серый материал клинка напоминал грязный лед.

— Патлатый, поздравляю тебя. Ты нашел ритуальный клинок Последнего Выбора... Будешь делать выбор?...

Патлатый отшатнулся. Я заинтересовался.

— Что за штука такая?

— О, это очередная древняя легенда. Мы находимся в старом и разрушенном краю, когда-то тут были могучие и великие государства, а сейчас упадок и разруха. Мы тут много что найти можем — в следующий раз осторожнее тяните свои шаловливые ручки... Клинки Последнего выбора — ритуальные клинки нашей старой армейской элиты, их еще моргульскими потом назвали. Назгулов помнишь? Да кто их не помнит... Так вот, когда-то, они же были людьми. Кольца им Владыка дал, но кольца назгулов — младшие, они жизни продлевать не способны. Рассказывают, что когда один из кольценосцев от старости помер — Владыка задумался. Долго что-то такое мастерил, ковал, запершись в своей лаборатории, чары напевал.. Он вообще ковать умел и любил, наш Владыка. А потом пришел вот с этими клинками.

— И на что они способны?

— Тот, кто готов себя всего посвятить службе Тьме, до самого конца, "в жизни и в посмертии", брал и сам вонзал себе клинок в сердце. Потому и — Последний Выбор.

— Ого. И зачем это надо?

— Там какая-то древняя магия, клинок в сердце или приживается — или нет. Причем, приживается ли клинок, это не от личного мнения человека зависит, не от того что он добром или злом на словах считает, а напрямую — от сути сердца его. Если человек достоин, если его фэа насквозь пропитана Злом — он становится призраком, и тогда живет столько времени сколько нужно для завершения его Службы. Недостоин — просто умирает. Кольценосцы — они все через это Испытание прошли. Великие были воины... В общем, осторожнее с ним, Патлатый. Хрупкий он. Потому что не для боя, а ритуальный.

Патлатый бережно завернул клинок в драные черные тряпки, и сунул к себе в котомку поглубже. Мы все вместе переместились к месту находки. Завал тянулся по берегу реки шагов на сто. Старые бревна и нанесенный рекой валежник служили фильтром для верхнего слоя воды, все, что по реке плыло — имело хороший шанс застрять тут. Патлатый указал место.

— Вот тут я его и нашел.

Внимательно обследовав место и поковырявшись глубже, мы обнаружили перемешанные с речным мусором кости, вероятнее всего конские. Скелет был чистый, следов мяса на нем уже не было. Седой задумчиво чесал затылок.

— Похоже, это от последней войны. Не старше, кости рядом с водой успели бы рассыпаться. Что хозяин этого клинка делал в последнюю войну в этих краях — ума не приложу. Это ведь явно не простой боец из наших, простым бойцам ритуальный клинок ни к чему, да и не даст никто.

— Седой, ты сказал — они жили сколько нужно для завершения службы. Значит, они служили — кому конкретно?

— В полном, правильном ритуале для Назгулов — человек держал клинок сам, тогда его призрак никому ничего не должен — его от развоплощения только клятва Кольцу держала.

— А если его кому-то другому в сердце воткнуть?

— Бывало и так, в качестве наказания. Тогда призрак служил тому, кто клинок вонзил, пока не отпустит, или пока не помрет хозяин. Но главного это не отменяет — чтобы стать призраком через этот клинок, а не просто умереть, надо иметь очень подходящее сердце...

Еще немного пообсуждав, мы вышли в путь дальше, вниз по течению. Вдоль реки продирались сквозь плотный лес с подлеском. После очередного привала меня начало тревожить смутное беспокойство. Я заметил, что Чага тоже время от времени оглядывался.

— За нами наблюдают.

Патлатый меланхолично заметил.

— Ворон, высоко парит. С последнего привала, явно за нами следует. Вот дивлюсь я на вас, чуйка есть, а глаз нет.

Встали на ночевку так же на берегу. Ночь прошла неспокойно, чувство наблюдения не пропало. Все же, мы должны правильно отыгрывать свою роль мирных путешественников, поэтому часовых не выставляли — я сторожил вполуха. За следующий день мы вышли к слиянию Буйной и Бесноватой, ощущение наблюдения не пропадало, хотя ворон куда-то делся. Встали в месте слияния, раньше обычного — я почувствовал, что за нами вдалеке кто-то идет, а возможно и не один. Мы до последнего играли роль беспечных путников, и только когда совсем неподалеку от нас хрустнула ветка, и не замечать гостя стало бы подозрительно — я "насторожился", и окликнул его на Общем.

— Эй, кто здесь?

Из кустов, внимательно и насторожено осматриваясь, вышел молодой человек, один, на вид северянин, в потрепанной одежде и сером плаще, с длинным двуручным мечом за спиной. Я обратился к нему.

— Если у тебя мирные намерения, садись к костру — раздели с нами наш небогатый ужин.

Патлатый тащил котелок с водой, Седой распаковывал котомки, как бы повернувшись к гостю спиной. Бородатые и курчавые от сваренного Чагой варева, в обычной, неброской, но аккуратной человеческой одежде, мои спутники мало напоминали средних орков. Гость, убедившись, что мы не собираемся сразу лезть в драку, убрал руку с рукояти кинжала, и заговорил.

— Кто вы такие, и зачем пришли в эти негостеприимные пустоши?

— Я жил в Серых горах, а Соф — из еще более дальних краев, с Севера. Мы здесь на пути к морю. В верховьях Андуина к нам присоединились попутчики, эти трое полуросликов — они идут куда-то к своей дальней родне в среднем течении Брандуина.

— Честные люди не скрывают свое лицо.

Это камень в мой огород. Я, молча, развязал завязки и снял тряпку. Глянув на меня, гость отвел взгляд. Да, личико у меня получилось что надо.

— К сожалению, не всякая болезнь проходит без следа. Людям не нравится видеть мое лицо — и чтобы не смущать их, я не показываю его открыто. Сэт, как там наша рыба?

— Готовится пока. Жесткая она уж очень.

— Есть хочется, вымотались мы уже идти тут без дорог. Ты сам-то, гость, местный?

Гость был по-прежнему настороже — но, не видя агрессии, он сделал над собой некоторое усилие, и все же счел нас достойными ответа.

— Да, я дунаданец... охраняю восточные границы Арнора от всякой нечисти, которая ползет с Мглистых.

— Да, у нас в Пепельных тоже то и дело какую-то мерзость встретишь. То пауки с севера Лихолесья налезут, а то, бывало, и орки бандой придут. Устал я там, хочу поспокойнее на старость место найти. Когда еще, наконец, проредят их.

— Да и тут хватает еще этой швали. Недавно наши издали одну стаю орочью видели, голов тридцать. Но те успели уйти куда-то ближе к Лебяжьим Разливам, пока на их след вышли... Не знаю, догонят ли.

— Будем надеяться, мы их не встретим.

Встрял Чага.

— Здесь, орки? Вот погань! Племяш, говорил я вам — надо вместе идти, а вы всё — сами, сами. Молодежь, все, понимаешь, вперед рвется, а дууумать надо...

Дунаданец еле заметно улыбнулся, чуть-чуть, кончиками губ.

— Ну, говорят, полурослики такой народ — кого хочешь заломают.

Чага актер знатный, правильный, да и в роль уже вошел.

— Ой, не знаю как наши родичи из Шира, а мы вряд ли, вряд ли..

— Косоглазые вы какие-то слегка.

— Так ближе к востоку все косоглазые, и люди тоже, чего ты хотел. С Прирунья к нам приходил один торговец — так морда ну чисто сковородка, и глаза щелочки враскось! А очень даже хороший человек оказался, я у него вон какой котелок на шкурки сменял...

— Рыба, рыба! Давай, накладывай..

Ели чинно. Кстати, ощущение наблюдения не пропадало. Я опасался раскидывать свой дым, но предполагал — вышел к нам один из двух напарников, или их еще больше. Остальные скрываются в кустах, и, может быть, выцеливают нас сейчас из луков. Дунаданец, для вежливости приложившись к нашей рыбе, продолжил неявный допрос.

— Зачем вам море-то?

Соф вздохнула мечтательно.

— Теплое море... Оно, наверное, такое прекрасное! Разве ты сам никогда не хотел увидеть море? Жизнь идет, а у нас, на севере, все скалы да снег да льды. А тут, целый океан теплой воды, до самого горизонта! Зеленое, синее, в золотых бликах заходящего солнца... Паруса на горизонте... эхх...

— Да ты, здоровяк, смотрю, поэт-романтик...

— Есть немного. Только обычно я пою чужие стихи..

Все замолчали, мечтательно задумавшись. Дунаданец, еще раз осмотрев нас, встал решительно.

— Ладно. Об орках я вас предупредил, осторожней будьте. Лучше дозорного ставьте на ночь.

— Пожалуй ты прав. Слушай, а может быть, подскажешь, где сейчас можно перейти эту реку? Нам бы полуросликов проводить, раз уж мы обещали им помочь, тем более орки тут. А нам несколько дней не крюк.

— Надо было им идти через Ривенделл, и потом от Пригорья спускаться вниз.

— Надо было, да поздно. Мы слышали, у орков в районе перевала Высокий какая-то заварушка, бегает уж очень их много вокруг, не хотелось туда соваться. А отсюда через Ривенделл уже крюк слишком большой, обратно на север, потом на запад, потом на юг...

— Там чудное что-то творится, на Высоком. Наоборот, говорят, безопаснее стало. А через реку Гватло есть брод в развалинах Тарбада. Только напрямую по этой стороне вы туда не выйдете, в районе Лебяжьего Разлива сейчас такие болотины... Идите воль гор, держитесь границы леса, особо на пустоши не выходите — целее будете. Через Гладуин как раз в районе границы леса есть бревно над пропастью, по нему можно перейти — а если его смыло, там ниже есть брод, полуросликам вплавь, но люди перейдут — Гладуин там не слишком глубокий. И уже оттуда — к Тарбаду.

— Хорошо, туда и пойдем.

После того как дунаданец ушел, мы легли спать. Ночью ощущение наблюдения ослабло, отдалилось, но не пропало совсем.

* * *

Глава 19

Следующий день шлось хорошо. Весь день над нами довлело какое-то мечтательное, созерцательное настроение. Иногда встречали разрушенные остатки совсем старых строений, филигранно обработанные камни. На одном красивом месте нашли лавку из камня, выполненную с исключительным искусством, уже заросшую мхом и плющом. Обнаружили ее только потому, что очень уж удобным показался камень, на который мы сели. Над нами пролетали птицы, изредка возникало ощущение чьего-то взгляда, но — ненавязчивого, так. Следы искусства неведомых разумных нёс давно пересохший родничок в заросшем густым подлеском каменистом овражке. Все древности были настолько естественно вписаны в природный ландшафт, что можно было бы их принять за природные образования, если бы не их исключительное удобство. Идя у подножия холма, встретили узкую, почти естественную лестницу, ведущую на его вершину — и эту лестницу мы заметили только потому, что плоские камни словно бы сами просились под ноги. Ночевать остановились около очередных развалин — судя по масштабу фундамента, тут было чье-то большое поместье. Неподалеку от поместья стояло дерево, вырезанное из белого камня с синеватыми прожилками, настолько тончайшей изумительной резьбы, что мы поначалу приняли его за настоящее. Только по изломам камня — в местах, где кто-то когда-то отколол часть его веток — мы уверились, что это именно произведение искусства древних жителей этих мест, а не окаменевшее настоящее дерево. Седой сокрушенно цокал языком.

— Эх, копнуть бы тут. Что-нибудь интересное да вылезло бы.

— Лишь бы оно тебя не загрызло, когда вылезет.

— Тут в земле много старых вещиц бывало, что только не откапывали.

Я, задумчиво, бродил по остаткам поместья. Его разрушило не только время, фундамент нес следы какого-то большого пожара. Местами оплавленные пятна на камне, потеки, пятна гари, которую не смогло перебить даже время. И над всем эти тек едва ощущаемый, такой знакомый и одновременно не знакомый запах, чем-то похожий на запах мифрила. Я, как охотничья собака, пошел по нюху, и скоро раскопал в углу здоровенный сплавленно-смятый комок какого-то темного, почти черного металла. Пахло именно от него.

— Седой, что это могло бы быть?

Седой пожал плечами.

— В таком виде не особо понятно. Вроде у нас не использовали такое.

Комок металла, на вид вроде небольшой, был удивительно плотный, твердый и тяжелый. Я аккуратно попробовал подплавить его своим огнем — плавится, и снова твердеет в исключительно твердый монолит.

— Так, всем. Я хочу маленько поремесленничать. В развалинах меня не видно будет, наблюдения сейчас вроде нет. Видел кто поблизости дрын деревянный побольше?

Взяв суковатую деревянную заготовку, я ножом срезал с нее немного лишнего, и отправился в недорушенное строение, где меня будет меньше видно. Идея меня захватила, и на её реализацию ушла вся ночь. Я аккуратно выжег внутренности посоха, оставив от него только тончайшую деревянную корку; потом, по кусочкам плавя черный металл, нитями залил его внутрь посоха, максимально пропитав им, сцепив с ним деревянную поверхность. Получился весьма увесистый дрын, на вид вроде деревянный, но с черными прожилками. Утром, увидев его, Патлатый попытался схватить и взмахнуть для пробы, и еле поднял. Взяла дрын и Соф, с трудом помахала им в воздухе, и, покачав головой, поставила на место.

— Тяжел очень. Тебе только.

Патлатый не преминул еще поинтересоваться.

— Слушай, а этот твой дрын — он волшебный?

— Каких-то особых таинственных свойств, кроме твердости и веса, не имеет. Но, если сил хватит, супостата им можно отоварить очень даже волшебно...

С утра пошли затяжные дожди, погода снова испортилась, и лирическое настроение испарилось. День бежать под моросящим дождем — никого не порадует. К вечеру, злые как собаки, мы прошли между двумя каменными останцами и заночевали на подходе к переправе через Гладуин. До реки оставались считанные пол лиги, бревно для переправы уже видно. Место для ночевки попалось удобное, нависающий камень прикрывал лежку от мерзко моросящего дождя, рядом тек крохотный ручеек. Очередь дежурить первым была у Седого, он сел рядом с нами. Костер давно потух — зачем он нам? Мы в темноте без него лучше видим. В середине ночи я проснулся, оттого что кто-то аккуратно и тихо тыкает меня в ногу. Посмотрев диспозицию, будто потягиваясь, я перевернулся и "случайно" ткнул ногой Патлатого, который лежал в сторонке.

В какой-то момент, резко взвыв, ко мне из кустов кто-то бросился неясной тенью. Я, перекатившись, сильно ударил его тяжелым навершием своего посоха сбоку и вверх, и этот кто-то хрипло заверещав по крутой дуге улетел далеко, в Гладуин. Нормальное так оружие получилось...

Наши, перекувыркнувшись, скатились к потухшему костру, спина к спине, безоружная Соф в середку. Мне оставили свободу действий — и правильно. Соф зажала в руке какую-то каменюку, готовясь кинуть. С разных сторон на поляну выкатились визжащие и рычащие тени, но, опасаясь повторить судьбу первого нападавшего, приближаться они не решались. Их явно удивляло, что мы видели в ночи не хуже. Ба, да это ж наши?... Мне стоило некоторого усилия НЕ призвать Пламя. Я вспомнил Черное Наречие, и огласил стандартную фразу Прямого Вызова.

— Чей ты такой, чтоб тревожить мой покой?..

Их Вождь выкатился вперед, но отвечать по Закону он не спешил. Видимо, опасался волшебного удара моего посоха, не хотел пробовать его так сказать лично.

— Мы — сами по себе, у нас нет Хозяина. Наша власть!

— Тогда — вон отсюда, шавки.

— Слишком на вас красивые тряпки. Делиться надо.

— С тобой что ли? Много чести. Будешь лаять не по делу — поделишься со мной своим мясом.

— Ловко ты по-нашему базаришь, старикан! А ну, братва, вали их..

И пошла потеха. Наши, спина к спине, мгновенно резали тех, кто пытался подойти к ним слишком близко. Реакция у моих бойцов была явно лучше, на рожон они не лезли, друг друга прикрывали. Соф угрожающе поводила своими каменьями, но нападающие бегали слишком быстро, справедливо опасаясь оставаться на одном месте. А я с посохом развернулся как с тяжелой палицей — удар влево — удаляющийся взвизг, удар на противоходе — влажный всхлип... Быстро поняв, что ему тут ничего не светит, Вождь взвыл сигнал отступления, и стая рванула прочь оставив на земле свои потери — двое нападавших порезаны — насмерть. Еще четверо моих где-то... один, первый, точно в Гладуин ушел, второй вон лежит — ломаные кости перемешаны с мясом, а еще двое других где? Впрочем, все равно не жильцы, после такого удара железным суковатым дрыном. Надо его будет от крови отмыть.

— Падаль прибрать в яму.

Отдав последний четкий приказ, я вернулся на Общий. Трупы оттащили в сторонку, я пошел отмывать свою дубину к ручейку. Оружие с трупов нападавших мои бойцы выложили на землю в рядок, и смотрели на него с некоторым отвращением. Поганый металл, кривая ковка. У нас все — куда лучше.

— Все, спим. Патлатый дежурит. Навряд ли они вернутся — мы им здорово отсыпали.

Утром, когда мы уже заканчивали готовить завтрак, к нашей стоянке вышли дунаданцы. Четверо, в ладно пригнанных потертых кольчугах, с мечами и луками. С одним из них, на вид младшим, мы были уже знакомы. Серьезные бойцы. Оглядев поле боя, красноречивым взглядом глянули на посох лежавший рядом с Соф, еще не окончательно отмытый от следов крови. Осмотрев трупы нападавших и их рядком выложенное в грязь оружие, старший дунаданцев качнул головой.

— Подозрительно вы ребята поначалу выглядели, конечно. Но неожиданно славно повоевали, славно... И правда говорят, полурослики бойцы еще те. Куда они убежали?

— Нам точно не рассказывали... Но, вроде, куда-то вверх по Гладуину.

— Мы за ними, время дорого.

— Вы немало отстаете, они тут были около полуночи. Завтрак?..

— Догоним. Если есть что нам на бегу пожевать — не откажемся, у нас припасы заканчиваются, а охотиться некогда — королевская охота идет.

Мы выделили им нашей копченой рыбы, и они рванули в преследование. После их ухода, собравшись и выдвинувшись, Седой покачал головой.

— Горящий. Чего-то я не понимаю. Зачем ты к ним так, как к союзникам? Они ж враги наши.

— Во-первых, у всего есть своя цена. Теперь мы — свои, как гости дорогие. Наблюдение за нами чуешь?

Ощущение чужого взгляда, и правда, пропало.

— А во-вторых... этот Вождь — порченый — он сам выбрал свою судьбу. И те, кто за ним идет — такие же, бесхозные. Они портят мне картину. Если таких не вырежут эти дунаданцы — нам потом придется резать их самим. Дунаданцы делают за нас нашу работу, значит прямо здесь и сейчас, по этой проблеме — они и есть наши временные союзники. Что бы не подкормить их рыбкой? Тем более что рыбка вам уже осточертела.

По левому берегу Гладуина бежалось весело и задорно. Созерцательное, меланхоличное настроение, долгое время витавшее вокруг при путешествии по Эрегиону, после ночного боя покинуло нас — как не бывало. К вечеру мы вышли к развалинам Тарбада, и с ходу разведав брод переправились. Соф перешла сама, а мелких бойцов часть переправы пришлось поволочь за собой, иначе их смывало течением. Отойдя немного от развалин и найдя удобное место для ночевки, мы разложили костерок и сели ужинать. Если я правильно помню карты, скоро должна начаться лесистая зона. За ужином мои бойцы разговорились — Седой допрашивал Чагу.

— Все равно я не понимаю. Нет, я правда хочу понять, объясни! Ты свободно себя чувствовал при этом дунаданце, даже шутил с ним. А я все время думал, в какой момент мне надо хвататься за клинок. Как у тебя получается, так убедительно врать прямо в лицо, Грых?

— В этом все и дело. Я не вру, я говорю в какой-то мере правду. Не знаю как для других, а для меня лучший способ сыграть какую-то роль — это вжиться в неё так, будто это ты и есть на самом деле. Притушить действительно "свои" мысли, прикрыть тенью "свою" память, думать как бы "не вслух" а "про себя".. Если я играю зверушку — я в какой-то мере действительно становлюсь зверушкой, с некоторыми ограничениями конечно, но... но первое что я сделаю если на меня взмахнут мечом — взвизгну и отпрыгну. И тогда у того кто мечом взмахнул — и тени сомнения не останется что я и есть зверушка. А то, что в удобный момент я могу и ножом пырнуть аккуратно — к этому он будет не готов. Если я смогу временно убедить себя что мне дунаданцев бояться нечего, и они наши союзники, и вообще они меня здесь защищают — то они меня таким и увидят.

— Но они же не союзники, и в любой момент в мечи взять могут!

— Это не твоя забота, а Горящего. Если что, ты от четырех дунаданцев в лучшем случае сбежать сможешь. А твоя забота — сделать так, чтобы у них не возникло сомнений к его словам. Ты должен играть — вот и играй. Играй настолько с чувством, будто от этого твоя жизнь зависит. Это так и есть, кстати.

— Ну, вот например, кого я должен играть?

— Полурослика. Мирное, пугливое существо, опасающееся Громадин. Живущее в своем маленьком мирке, в котором чужие и неизведанные места начинаются уже за двумя днями пути. Немножко сварливое, но наивное и восторженное. Постарайся, чтобы эта маска срослась с твоим лицом настолько, чтобы её можно снять было только при необходимости, а остальное время она держалась сама... Но тут есть опасность. Если долго так играть, то маска станет твоим лицом, и ты станешь полуросликом.

Я почувствовал вдали приближение чьих-то шагов, и поднял руку, прерывая разговор. Чага, сразу поняв мой жест, немного выждав, плавно сменил тему.

— Вот возьмем тетушку Матильду. Помнишь, как она славно готовит пирожки в своей большой печке! Вкусные, с толченой ботвой с родного огорода.

— Матильду?..

— Ну как же ты не помнишь старую Матильду! Ну, которая жила неподалеку от домика Пита, за старым вязом. Она еще любила так смешно тянуть "зрасьтиии"...

Они продолжили обсуждать какую-то с ходу придумываемую чушь. Вскоре к нашему костру вышел человек, высокого роста, в длинном черном плаще, с серыми глазами и резкими породистыми чертами лица. Остро оглядев нас всех, он спросил:

— Кто вы, и что делаете в наших краях?

— Мы — путники с севера, идем к морю. С нами от верховий Андуина идут полурослики к своим дальним родичам на Брандуин.

Еще раз обведя нас внимательным взглядом, человек усмехнулся.

— Может где на юге эта байка и пройдет, а у нас, совсем рядом с Хоббитанией — нет. К примеру, ну вот какие они полурослики? Слегка похожи, конечно, как старый ездовой конь похож на клячу для таскания плуга. У той вроде тоже четыре ноги...

Седой замер, а Чага посмотрел на него с иронией. Гость поводил взглядом влево вправо, то ли кося глаз, то ли принюхиваясь. Рука его легла на рукоять меча, но я не реагировал — ждал и спокойно смотрел на него. Посох у меня под рукой, если что схватить успею. Потом, посмотрев нам по очереди в глаза, и что-то важное для себя увидев там, гость продолжил.

— Полурослики — мелочный народец, подсадивший все Средиземье на свое вонючее трубочное зелье. А на тебе, патлатый, я отсюда чую Печать Власти. И я кажется даже знаю, чья она...

Я присмотрелся к нему ещё внимательнее. Внешний вид гостя чем-то неуловимо напоминал дунаданцев, такой же высокий и сильный, даже стиль одежды во многом похож. Но выражение лица другое. Он повернулся ко мне, и наши взгляды встретились — глаза в глаза. На дне его зрачков, ощущаемый только какой-то интуицией, плясал крохотный огонек Пламени...

— Да ты — такой же верный дунаданец, как мы — хоббиты. Кто ты?..

Из нашего гостя будто вынули стержень. Огонь в его глазах притух, он сгорбился, тяжело вздохнул, и сел у костра. Руку с меча он убрал, и я рассмотрел потертую старую рукоять. Помолчав, он заговорил.

— Вот она, насмешка судьбы... Они предали своего Короля, они продались эльфам и предали всех людей — и смеют называть себя верными. А мы... мы называли себя Людьми Короля. Только сейчас мало кто помнит, что это был за король. А эти предатели зовут нас Черными Нуменорцами. Нас теперь мало. И короля у нас — нет. Но наша честь — с нами. Зовите меня Ар-Анказакил.

Я усмехнулся.

— Мое имя не такое громкое. Зови меня Буури. Ты, похоже, не очень-то поверил в новую моду на Истинного Короля.

— Эльфам не задурить нам головы. Мы помним рассказы дедов, а история часто идет по кругу...

— Ты о чем?

— Элендил, сын Амандила Предателя Людей, после своего предательства сам посадил себя на трон Арнора. А теперь его потомок, взяв власть, открыто признает себя эльфийским ставленником...

— Если бы твои речи услышала стража Арнора, они бы вряд ли бы стали с тобой церемониться. Мне они показались решительными ребятами, хоть и не такими наблюдательными, как должно бы быть охранникам границ.

— Ха, и они вас пропустили? Если бы стража Арнора умела различать Печать Власти, вы бы так просто не отделались. Наше счастье, что они забыли очень многое, и привыкли доверять — тем, кто не нападает на них первым. Их не так сложно обмануть. Кстати, какие вы хоббиты, если вы не курите?

— А что, обязательно?

— Да как встретишь кучку полуросликов, вечно кто-то у них дымит. Сами они крепкие, хоть и мелкие, а другие народы с их зелья развозит будь здоров. Иной вроде и не стар по нашим меркам, а уже кашляет как древняя развалина. Эта мелкотня сумела приучить к своей пагубной страсти даже многих из своего же Совета Мудрых... Вы направлялись в Хоббитанию?

— Собирались, да.

— Нельзя вам туда идти. Там каждая нора имеет уши, каждый куст пересказывает сплетни, все всех знают, и всё тут же стучат Гэндальфу. Да даже если бы вы один в один хоббитами были — вас они за своих никак не примут! Для них свои — это только те, кто вырос рядом с ними, и всю жизнь ковырялся на соседней грядке. Идеальная страна для противостояния шпионажу. Максимум, путь вам до среднего течения Брандуина, там, на окраинах, они больше привычны к чужакам.

— Учтем.

— Так ты не ответил. Зачем ты в этих землях?

— Мне нужно наблюдение здесь. Опасаюсь, что в ближайшее время эльфийский ставленник решит прибрать эти земли к рукам; хочу знать какие движения есть между Арнором и Гондором.

— Наблюдение... ну, наблюдение мы тут ведем, и информацией с союзником можем поделиться, если будет из вас хоть какой-то толк. Брод в Тарбаде — ключевое место, не зря я тут сижу. Откуда вы идете..?

— Город орков под перевалом Высокий ты знаешь?

— А, это где недавно кто-то навел шороху, и все дивятся? Наслышан, наслышан.. Пожалуй, и правда напишем, это может быть полезным. Но только если вы тоже нас будете уведомлять о движениях по той стороне гор, и по перевалу.

— Несомненно. Патлатый, опиши ему один из тайников для писем на западном склоне... Там заправляет некий Рыхм, пиши ему, сошлись на меня.

Пока мои договаривались о средствах связи, я обдумывал получающийся расклад.

— Так, еще раз. Вас, Черных Нуменорцев, мало, военную силу значимую вы не представляете. Но, хорошо зная врага и живя долгие годы рядом с ним, вы можете поставлять союзникам информацию. Ничего не упустил?

— В целом, все так. Еще мы передавали наши знания и мастерство от отца к сыну, а во время войн — от деда к внуку. Но, к сожалению, мне недостает духа произнести большую часть известных мне заклятий... Сейчас пока не время для этих знаний, надо разобраться с внутренними противоречиями среди людей.

— Вы не ведете активных действий вообще?

— А что ты сам можешь противопоставить сейчас эмиссарам Предателей Людей в Минхириате? Открыто выступать мы не готовы. Ты неплохо понимаешь происходящее, первые движения уже начались, разведчики тут прошли, скоро пойдут отряды — а здешние простаки выложат им на блюдечках все, что здесь происходит.

— Я хотел лишний раз напомнить здешним жителям историю, дела дней былых, времена вырубания лесов. Пусть смотрят на всех королей с опаской.

— Ха! Их прихвостни могут вспомнить тебе старую как мир лжу, что, дескать "во времена Нуменора друзья эльфов, верные дунаданцы не участвовали в вырубке лесов."

— А как оно было на самом-то деле?...

— Рубить леса начал Тар-Алдарион, друг Гил-Гэлада — все, этим уже все сказано... (*) Но они тебе не поверят.

— По-моему, ты переоцениваешь способности здешних людей думать и сопоставлять факты. У них слишком короткая память, не то что у вас, нуменорцев. Им придется напоминать самые элементарные вещи. Да они не отличат вас, Людей Короля, от дунаданцев-королей-друзей-эльфов — им все короли на одно лицо и с эльфами заодно. А уж если кто-то будет так внимателен к мелочам, придется напомнить. Элендил с сыновьями точно приплыли в эти края на кораблях, сделанных из здешнего же леса. Рано местным думать о настоящем короле. Придется очернить для них всех королей как идею: сейчас зло есть добро. Будет достаточно, если они не будут нам мешать... Где, кстати, их искать?

— Они сами выйдут на вас. Здесь новые люди редкость, тем более такая колоритная компания. Просто поживите в здешних лесах пару дней...

— Еще тебе вопрос. Как ты думаешь, кто еще в окрестностях может стать нашим союзником?

Нуменорец задумался.

— На северо-запад, в Хоббитанию, мы пока сунуться не можем. Туда нужен кто-то мелкого роста... вот как эти твои... "родичи". И инфильтрацию туда надо проводить медленно, годами. Саруман, когда его выбили из Изенгарда, попытался в Хоббитании взять все с нахрапа — ничего не вышло. Ну да у Сарумана времени почти не было, и так сделал что смог.

— Я планировал что-то подобное, но чуть позже. Я пришлю тебе подходящих на вид ребят, сможешь им проверить легенду? Дела с дальней перспективой тоже надо делать.

— Конечно. Еще где у нас что... На севере, в Пригорье, у нас действует своя неплохая сеть осведомителей, там вообще наших много — и мы каждый чих знаем. Предатели Людей там считают, что власть у них, а мы их не разубеждаем — зачем? Запад, Харлиндон, Синие горы — эльфийские земли, вряд ли ты найдешь там союзников. В Энедвайте, на юге за рекой Гватло, полное запустение — там вообще, считай, никто не живет.

— Неужели даже меньше чем здесь?

— Здесь живут, хотя и мало. А там — разруха, дикие места. Слышал, там люди иногда пропадали. Причины не нашли, да и не искали особо — кто сам полез в дикий край тот и сгинул. Где еще... На востоке Дунландцы — наши старые союзники, но разгром у Хельмовой Пади им дорого стоил.

Ар-Анказакил, черный нуменорец, надолго задумался. Потом встряхнул головой, и продолжил.

— Да, и еще есть один интересный... персонаж. В старом лесу между Пригорьем и Хоббитанией, живет.. человек — не человек — похоже, что он один из магов. Очень осторожный и весьма рассудительный, не в свое дело не лез ни разу. Очертил себе границы, в которых он Всевластный Повелитель Края, а в остальном соблюдает нейтралитет, живет себе мирно с женой в домике в глухом лесу у речушки. Он дружит и с хоббитами, и с какой-то хищной древесной нечистью. К нему ездит советоваться Гэндальф, а задний двор его дома выходит прямо на могильник с умертвиями. Вряд ли ты его склонишь на свою сторону, но наши предки иногда получали от него мудрый совет...

* * *

(*) Прим. Здесь и дальше,

исторические факты

в основном взяты из

Неоконченных сказаний.

Глава 20

Утром погода наладилась. Наш посетитель ушел в ночь еще вчера, возвращаясь на свою тайную базу. Мы вышли поздно, и шли не спеша, наслаждаясь свежими запахами редколесья. После заболоченных пустошей Лебяжьего разлива здесь жизнь била ключом, летали и пели птички, ковром цвели травы. Дойдя до плотного леса и немного углубившись в него, мы встали на ночевку. Я вслух строил планы.

— Предлагаю завтра немного поохотиться. Или еще как разнообразить ваш рацион. Все равно мы здесь вроде как местных ждем и никуда не торопимся. Никого крупного не брать, неизвестно как отнесутся к этому местные. Зайчик, или птичка какая.

Патлатый согласно закивал. Питаться день за днем копченой рыбой хоть и питательно, но надоедает. Соф, задумчиво ковыряясь в каком-то своем пергаменте, сидела в сторонке.

— Соф, что это у тебя?

— Да вот... Ты упоминал про времена вырубания лесов. А я вспомнила, что когда-то, еще в начале своих странствий, я повстречала полусумасшедшую старуху из народности энедвайт. Я уже тогда интересовалась балладами и песнями, и попросила её напеть. Она пела мне балладу изгнания. Только пела она на своем, старом языке — а я этот язык тогда вообще не знала, да и сейчас не очень. Пытаюсь вспомнить, о чем эта баллада, но не очень получается. Может, перескажешь нам немного истории?

— Я перескажу только вкратце. За подробностями, именами, датами — к Седому. Или, если он что не знает, в летописи.

Я устроился поудобнее.

— Во вторую эпоху, подданные короля-нуменорца варварски вырубали здешние леса на строительство своего нуменорского флота. На острове-то, видимо, с лесом не ахти — или не хотели они свой лес валить. Местные народы, минхириатрим и энедвайт, тогда жили в основном охотой. Были немногочисленны, государственность слабая... В общем, значимой силы они не представляли, союзников у них тоже достойных не было. Их мнение при вырубании лесов никто не спрашивал. Естественно, нет лесов — меньше дичи. Но это не самое неприятное. Леса сохраняли берега здешних рек, защищали землю. Там, где леса вырубали, менялись русла рек, заболачивались или портились от ветров почвы — и если просто деревья еще могли вырасти заново, то в таких плешах уже мало что росло хорошего. Быстро поняв, чем именно им грозит такое варварство незваных пришельцев, местные взбунтовались. Но рубили лес тут нуменорцы, голубая кровь, косая сажень в плечах.. Они здешних за людей-то не считали. Быстро пригнав морем экспедиционный корпус, профессиональные вояки-дунаданцы мигом переловили всех здешних охотников, никогда не знавших войн. И тех, кто выжил в этой бойне, кто не успел сбежать сам или спрятаться поглубже, выслали вместе с семьями к Мглистым Горам. Их гнали плетями в колодках. Дошли туда тоже не все...

Мы помолчали. Потом я спросил:

— Хоть что-то из этой баллады-то ты помнишь?...

— Я сумела запомнить и перевела потом только кусочек... Да и то, очень коряво получилось.

Прочь, прочь, в Мглистые Горы

Никто из нас не вернется сюда.

Плачь же, плачь в яростном горе —

Живыми дойдут только трое из ста...

Тишина стала мрачноватой, костер потрескивал, стреляя искрами. Соф грустно качнула головой.

— Только, Горящий, это ж было давно.

— Потом было не намного лучше. Когда Нуменор пал, здесь в свои руки взяли власть опять же беглецы-нуменорцы. Вернуться на свою землю местным долго не разрешали. Не доверяли. Предлагали повоевать за Арнор, а тем кто проявит себя — может и выделят землицы... А местные — не бойцы, ни по росту и физической силе, ни по характеру. Мирные они люди. Но еще часть их сложила головы в войнах — сначала защищая своих захватчиков от внешних врагов, а потом в междоусобных войнах между наследниками одного из корольков... Только после того как Арнор и его последыши, Кардолан, Ардтедайн и Рудаур, окончательно пали, эти люди смогли всем народом — все кто выжил — вернуться на свою родную землю. С тех пор о минхириатрим иногда что-то слышно, а о энедвайт... о них уже мало кто помнит.

Утром я напомнил всем:

— Мы будем общаться с местными. Не забывайте при этом называть друг друга придуманными именами. И откликаться на эти имена тоже не забывайте!..

Вышли на охоту в приподнятом настроении. Патлатый поводил носом из стороны в сторону и поглаживал свой лук. Седой наклонял голову и смешно щурил левый глаз. Чага периодически переходил на четвереньки, пробегая по-кошачьи по крупным ветвям деревьев, приходилось его одергивать. После полудня в нашей добыче уже значились кролик и три птицы — лук Патлатого бил влет и без промаха. Еще одну птицу приволок Чага, поймав ее на взлете ловким прыжком с дерева, голыми руками. Судя по горящим глазам, он был готов и сожрать ее прям тут, но сдерживался. За перевязью у него был заткнут какой-то мелкий клубень. На клубень запала Соф.

— Чага. Это... то что я думаю? Мохнатый корень?

— Не знаю что ты там думаешь, но корешок съедобный.

— Он такой.. с синеватым с белым цветками, колокольчиками?

— Да, он.

— Где ты его видел?

— Да то и дело ж тут встречается. Мясо закусить самое то. Вон к примеру торчит!

— Ты что.. всырую что ли его ешь???

— Конечно!

— Да что ж ты такое делаешь! Да за такое тебя.... святотатец!... Наберете мне котелок таких корешков, я вам такой ужин из них сготовлю...

Седой и Патлатый синхронно расплылись в широченной улыбке, и рванули по кустам. Охота была забыта. Чага, крякнув, пояснил недоумевающему мне:

— Если троллиха говорит, что вкусно сготовит, значит дело того стоит, гурманы они. Я-то любую дрянь жрать привык, но и то от тролльей стряпни никогда не откажусь... не знаю я лучше поваров. Пойду тоже корешки покопаю.

Сама Соф, то принюхиваясь то наощупь, драла какие-то листочки, выковыряла кусок гриба-нароста на дереве, отстрогала несколько палочек. Первые две она выбросила, чем-то они ей не понравились, а другие бережно сложила в котомку. К моменту возвращения она отобрала у Чаги котелок, выпросила у Патлатого устрашающего вида нож и начала священнодействовать.

— Отойди! Ты что, Чага! Кто ж супчик из мохнатого корня железным штырем мешает! Только вязовой веточкой оструганной до первой коры, только ей...

Чага сидел рядом и внимательно смотрел за каждым ее движением. Скоро по поляне поплыл совершенно изумительнейший запах...

— Теперь птицу вашу давайте сюда. Нет, сначала кролика... Не трожь, я сама его обдеру!!

Блаженные морды бойцов, неторопливо вкушающих варево, были достойны картины. Мне опять достался только запах, но я не жалел — даже ради этого запаха уже стоило день носиться по лесу. Вторая порция неспешно побулькивала на тлеющих углях, очередная вязовая палочка пошла в дело. К процессу готовки Соф никого не подпускала.

Видимо, на этот блаженный запах к нам и вышел очередной визитер. Я его почувствовал только уже совсем рядом, настолько неслышно он подобрался. Внимательно всмотревшись, я приглашающе им взмахнул рукой.

— Мил человек! Будь нашим гостем, пожалуй к нашему столу. Рябчатиной не побрезгуешь?... с корешками сготовлено, по семейному рецепту...

Поняв, что его обнаружили, гость вылез из кустов и прошел к костру. Мимолетным взглядом оценив птичьи перья, заячью шкурку и обрезки корешков, он потянул носом, подсел к нам и достал свою миску.

— Эх, если это хотя бы наполовину так вкусно, как оно пахнет...

— Что ты, куда вкуснее! Извини, зайчатину уже съели.

Пока ели вторую порцию стояла тишина — только чавканье. Потом, тяжело вздохнув и грустно посмотрев на опустевшую миску, гость встал и благодарно кивнул головой.

— Благодарствую за отдых и за угощение, чужеземцы, очень, очень вкусно. Жаль, не могу у вас задержаться. Мимо вас тут парнишка не пробегал, лет десяти? Племяшка у соседа пропал. Весь день уже ищем, с ног от усталости валимся.

— Нет, не пробегал. Но мы сами тут недавно стоим.

— Эх, вот ведь... Второй человек за луну пропадает, непонятное что-то творится. Лес весь притих, плохое что-то звери да птицы чуют.

— Давно началось-то? А первого нашли?

— Да вот луну назад и началось. Птицы по-другому себя вести стали, звери крупные куда-то отошли. А первый кузен мой был, здоровый как бык — и нет, как в воду канул.

— Может, ушел куда?

— Вряд ли — семья у него, жена первенца ждет. Да его искать-то желающих не много набралось — если такой здоровяк с чем справиться не смог, так кто из нас сможет..

— Вот как... может помочь вам с поисками?

Гость почесал бороду, задумчиво посмотрел на Соф, скользнул взглядом по моей потертой хламиде и луку Патлатого, и махнул рукой.

— Ну, хоть вы люди нам и чужие, а вместе со мной пойдете — я против не буду. Трое не один, да и спутники ваши невысокие чего-то да стоят. Не знаю я, кто в лесу шалит, только, ох боюсь, добром это дело мы не решим... Меня Тмир кличут.

Мы собрались и вышли. Быстро темнело, наш спутник в сумерках видел неплохо — но явно хуже наших. Тмир рассказывал на ходу.

— Парню пропавшему лет десять было. В этом возрасте молодые наши уже сами по лесу ходят, но пригляд за ними нужен — как бы по молодости да по горячности не влезли куда. Как вчера не вернулся он, родители тревогу забили, и с утра мы искать его вышли. Я на юг по тропе пошел. И тут неподалеку нашел кострище свежее, совсем рядом с тропой, по-нашему разложено — может это он, а может и нет — странно все как-то, да и далековато от дома. Рядом следов его не нашел, разве что по тропе он ушел, там тропа набитая. Потом ваш дымок унюхал, решил сбегать посмотреть — кто это тут такие яства готовит, не наша ли пропажа...

Прибежали к кострищам. Мы встали чтобы не мешать поискам, и долго недоуменно рассматривали кострища. Костров было четыре, небольших, в углах квадрата.

— Кто-то что-то понимает?

Седой задумчиво чесал рукой затылок.

— У нас, на севере, когда зима снежная и волки совсем звереют, одинокого путника могут в оборот взять. Вот, бывало, раньше такие костры жгли, когда стаю в сторонке держать надо. Но тут не зима... Да и духа волчьего я не чую, совсем.

Охотник махнул нам рукой приглашающе, мы подошли.

— Смотрите, странное место. Земля изрыта немного. Только не по-кабаньи.. Не знаю я кто так роет, но не человек — точно.

Патлатый, в сторонке, сделал стойку, поводя носом в стороны. Еще, еще... мы замерли.

— Кажись, чую я что-то. Не подходите.

Охотник смотрел на него в недоумении.

— Полдня ж прошло, не меньше.

— Не мешай ему, у него нюх — собака позавидует.

Патлатый, периодически припадая к земле, замирая, пошел вдоль по тропе. Потом, припав рядом с тропой, долго внюхивался.

— Кровь. Человеческая.

Крохотную капельку мы бы в траве не разглядели, если бы Патлатый нам на неё не указал пальцем.

— По следу пойдем. Даже если редко капает, кровь — она пахучая.

Мы устремились за нашим нюхачом, держась на некотором отдалении. У охотника в глазах появилась надежда и тревога. Патлатый замирал, двигал головой влево и вправо, прочихивался, шел чуть вперед, возвращался, и все также неуклонно двигался по тропе.

— Еще кровь.

Побежали быстрее. Через пол лиги Патлатый замер, и долго бегал кругами как собака потерявшая след, а потом вернулся назад и уверенно сошел с тропы.

— Сюда он ушел. Вот еще капля. Не кровь бы — не выследил бы я его. Отлично ходит, лесной человек, наш. Притом бежит он, бежит быстро — капля по земле размазалась. А мы быстро бежать не сможем — не умею я так быстро нюхать.

Темнело, на небе зажигались звезды. На лице Тмира явственно читалась решимость, но чувствовал себя он менее уверенно — зрение у людей ночью не очень. Мы, наоборот, приободрились.

— Здесь упал он. Трава смята. Вон, о корень запнулся. А тут опять земля взрыта — как там, у костров. Гонит его этот кто-то.

Патлатого забрал охотничий азарт, он, уже не соображая, периодически падал на четвереньки или быстро-быстро обнюхивал со всех сторон встреченные препятствия. Седой держал руку на рукояти клинка, Соф по пути отломала где-то немаленький дрын. Охотник с некоторым удивлением посматривал на меня — несмотря на старческий внешний вид, я нисколько не тормозил группу. Чага морщил лоб.

— Чин, ты что?

— Знаешь, запашок там таки был, и он мне знаком... знаком, да. И какие-то оччень неприятные воспоминания вызывает. Но в точности вспомнить, что это за запах, я никак не могу... И тут мы идем по следу, и то и дело этот запах. Тухлятиной какой что ли несет. Держите ухо востро, не разбегайтесь. И — прикрой нюхача.

Я рванул вперед, взял посох наизготовку и побежал лишь чуть отставая от Патлатого. От меня запаху считай нет, нюх не собью.

— Дымком тянет!

Все приободрились. Дым, значит человек. Значит, зверь свое дело еще не сделал. Мы удвоили темп, и вылетели на небольшую полянку, с огромным старым сухим деревом в середине. На той стороне полянки горело шесть больших костров по кругу, также как и у тропы. В середине круга костров сидела сгорбленная маленькая человеческая фигурка, рука перемотана какой-то тряпкой, видны следы крови, в руке — горящая палка. Зверей вокруг не видно, ветерок шелестел в листве. Охотник, увидев его, рванул вперед нас.

— Витка!

— Нет, дядько!!...

Мы на секунду замешкались, и охотник проскочил вперед нас мимо дерева.

Ветка дерева, ожив, сграбастала охотника за ноги, и потащила верх, к кроне дерева. Патлатый отскочил назад как ошпаренный, но это не помогло — выхлестнувшийся из земли корень зацепил его за ногу. Бледный Чага синхронно с Седым сделали шаг назад.

— Гворн!.. Ничем его не проймешь...

Я прыгнул вперед и ударил по корню своим посохом. Корень захлестнул ветку посоха, не отпуская лодыжки Патлатого, я резко дернул. Усилие оказалось неожиданно большим, мои ступни ушли в мягкую землю, но железо в посохе выдержало, и корень я оборвал. Патлатый вместе с остатками корня на лодыжке кубарем отлетел мне за спину. Сучья затрещали, что-то в стволе дерева заскрипело. Оно закачалось, ветки пошли колыхаться. Гибкая лиана, держащая вопящего Тмира, скручиваясь, начала подтягивать его к стволу дерева. Мои бойцы прянули назад, а я прыгнул вперед. Почва по поляне вокруг дерева зашевелилась, и из нее начали вылезать новые и новые корни. Прыгая между ними, я приближался к стволу.

— Грры гра грроо грро гррооооуууу!

Очередной сук подловил меня на третьем прыжке, и здорово огрел по макушке. Ничего, шлем крепкий. Перед тем как войти в клинч, сзади меня поймали сразу два корня, и с силой разогнав, впечатали в открывшееся дупло дерева.

Замуровав и впрессовав меня в дупле.

Дерева.

Сухого, скрипящего дерева.

Меня разобрал хохот. Напугали козла капустой... Да я — здесь — живу!!!... Главное, не сжечь свою одежду..

Не меняя позы, я вонзил изнутри в дерево свой огненный меч, и услышал редкостной красоты вой. Дереву явно не понравилось. А уж какой вопль оно издало, когда я через меч влил в него жар, накопленный азарт погони, и всего лишь дольку ярости схватки... Меня выплюнуло из дупла в сторону. Перекувыркнувшись на колено, я увидел красивейшую картину. Посереди поляны, треща и полыхая, сыпя во все стороны искрами, вопила сухая людоедина. Охотника тоже выбросило, видимо за компанию. Парень у костров, и мои бойцы — все смотрели на пожарище дикими круглыми глазами. Дерево судорожно дергалось, пытаясь сбить с себя корнями пламя, ползло к краю полянки, но не доползло — конвульсивно содрогнувшись, затихло. Несколько раз последний трепет прошел по его горящим ветвям, и только частые потрескивания, запах горелого жира и плоти напоминали о том, что это не просто костер.

Парень сидел в полном шоке, не двигаясь с места. Охотник, лежа, застонал и попытался перевернуться на живот. Патлатый подскочил к нему — ноги Тмира обвивала тугая лиана.

— Режь осторожно.

Разрезав лиану, мы быстро глянули пострадавшего — похоже, одна из ног закрытый перелом, что со второй неясно. Бледный Тмир, оперся на землю и сел.

— Ну и штука... Витко, ты как?

— Дядько?... Дядько Тмир!!!!

Парень выскочил из круга огня, и подбежал к охотнику.

— Осторожно! У него нога сломана...

— Дядько!.. Я третью ночь от них бегу.. Уже все, думаю, конец мой пришел — бежать некуда, дрова кончаются, а все дорожки эта страхолюдина закрыла... Кто это?...

— Не знаю, малец. Вон, ребята как-то его назвали...

Седой стоял бледный.

— Гворн это. В лесах старых, бывает, водится такая нечисть. Людоед. И ничего её не берет, огонь только разве, огня он опасается — но факелами его не проймешь. А так хошь руби, хошь режь — все ему нипочем.

— Откуда только взялась эта дрянь...

— Откуда взялась, нам неведомо. Но точно знаем, что эльфы с этой дрянью — дружат (*). Она у них навроде домашней зверушки... Может и вывели её они, деревья разбудили и в такое зверье превратили, не знаю — а врать не буду. С тобой-то, малец, что? Кровь всю дорогу с тебя капает.

— Они меня не так далеко от дома подстерегли, и один лианой за руку... Насилу вырвался, рука не работает, кровь. Побежал, а они обратно к дому не пускают... Только бегают они по лесу не так быстро, я быстрее, особенно когда за мной такая страшилища гонится. Сбежал, руку перемотал — больно.

— Давай-ка мы твою руку тоже посмотрим. А ты рассказывай пока, рассказывай.

— Вот, отбежал я подальше, чую — не отстанут они... А я устал уже — сил нет. Набрал хворосту побольше, разве костер по кругу — как старики рассказывали, от волков помогает — может и эти его боятся... Прикорнул, поспал немного, а тут опять они. Чуть меня не зажали, еле успел деру опять дать. Побежал обратно мимо тропы, кругом — тут меня и подстерегли, в бурелом загнали. Ладно сушина была, костер опять кругом развел пожарче, а этот вот вышел и стоит, ждет...

— Погоди... ты сказал — они?!? Их что...

— Да, трое их было. По той стороне буреломина какая-то странная, плотная, не пролезу даже я туда — да еще вся колючкой насмерть переплетенная. А рука одна у меня не работает. А когда загнали меня они, один сторожить остался, а двое куда-то ушли... Они такие же здоровые, как этот...

Мы переглянулись, я раскинул свой дым насколько возможно далеко. Получилось не очень — поверхность все-таки, не пещера — но метров на триста вокруг подозрительного ничего нет...

— Вроде тихо.

Чага, размотавший повязки, присвистнул.

— Крепкий ты, парень — с такой рукой по лесам оленем бегать да костры жечь. Перелом у тебя, открытый. И уже загноение пошло, еще сутки — и руку резать пришлось бы...

Теперь малец побледнел. Я спросил Чагу:

— Загноение убрать сможешь?

— Попытаюсь. Травки есть, часть найду — видел по пути.

— Так. Парни, костер делайте побольше, в круг садитесь — если эта дрянь придет продержитесь. Я за травками Чина сопровожу, быстро обернемся.

В центр круга положили пострадавших, Седой и Патлатый сели сторожить, мы побежали назад по тропе. Травки Чага нашел быстро, как он объяснил:

— Я, когда бегу, всегда по пути травки примечаю.

Чага сварил три разных варева, и напоил — одним мальца, другим охотника.

— Мальцу — от гноя варево. И обезболивание короткое, но сильное, надо кость на место вправить, лубок наложить. И рану промыть — вот этим. А тебе — простое обезболивание, недолго действует. Заснешь, поспишь немного.

— А дальше нам как?..

Витка смотрел на нас с надеждой.

— Поутру в путь — проводим мы вас, Тмира дотащим — но ты показывать будешь куда идти.

Когда парню вправляли кость и накладывали шину, он скрипел зубами, но не издал ни звука. Кремень человечище. Перед тем как отправить всех спать я сходил вокруг, и подозрительные деревья потыкал горящей иглой — никакой реакции. Остаток ночи прошел неспокойно. Сторожил я, бойцы забылись тяжелым сном.

Утром я внимательно оглядел останки напавшего на нас дерева. Никаких видимых отличий от обычной почти прогорелой деревяшки оно не имело, но по-прежнему сильно тянуло горелой плотью. Я поворошил угли в надежде увидеть что-нибудь интересное, и моя нога наткнулась на что-то твердое. Я нагнулся, и наощупь вытащил из пепла свою находку наружу. На меня скалилась обгорелая человеческая челюсть. Зубы были еще крепки, а кости рассыпались прямо в руках, стоило взять их неаккуратно.

— Тмир, смотри что я в пожарище этом нашел.

Охотник помрачнел.

— У кузена моего вот этого зуба не было. Эх... как его жене-то теперь сказать, а?...

Надо было двигаться. Посветлу стало понятно, что со второй ногой у Тмира тоже какой-то непорядок. Я смастерил из пары дубинок, выдранных из чащи, какие-никакие носилки — и мы с Соф потащили его. Посох я закинул себе за спину. Витка пошел сам — до чего же крепкий малец.

— Спасибо тебе большое, дядь Чин. Рука болит поменьше. И не дергает, а то вчера так дергало и жгло...

Чага, смутившись, похлопал его по здоровому плечу.

Пока бежали, охотник нашел в себе силы спросить.

— Слушайте. А чем вы меня таким вчера кормили? Вроде ж не мясо было. Я такого давненько не едал...

Отвечал Чага, бегущий рядом.

— Это вон, Соф сготовил. Из мохнатого корня.

— Это что за такой зверь?.

— Бело-синие колокольчики. А, вон растет.

— Колокольчики?!.. Никогда не слышал, чтобы их ели..

— А их готовить правильно надо уметь. Без готовки — дрянь дрянью. А если правильно сделать — вкусно получается. Рябчик там конечно тоже хорошо пошел, но мохнатый корень — вкуснее...

— Во дела... да вокруг нашего хутора таких колокольчиков видимо-невидимо! А мы никогда и не знали, что их есть можно, растут и растут себе как сорняк... А года-то разные бывали, иной раз и поголодать приходилось...

К вечеру бойцы уже валились с ног от усталости — считай, двое суток на ногах. Поселение, к которому мы вышли к ночи, оказалось совсем небольшим — три бревенчатых сруба, узенькие окна с крепкими ставнями, крыша крыта дранкой. Нас встретил многоголосый людской гомон, и навстречу высыпал народ с факелами и оружием. Что-то многовато для трех домов. Разглядев охотника, которого мы тащили на носилках, и шатающегося от усталости мальца с мокнущей повязкой на плече — селяне прониклись к нам симпатией, выдали краюху хлеба, жбан чистой воды, и отправили на сеновал неподалеку — отсыпаться. Я не стал отделяться от коллектива и тоже изобразил спящего, а сам внимательно слушал разговоры. Ранним утром, с рассветом, нас разбудили и церемонно пригласили на совет.

Народ собрался на полянке между домами, кто сел на чурбанчики, кто просто на землю. Мы пристроились сбоку. Председательствовал крепкий бородатый мужик, с частой проседью в курчавых волосах, невысокий и мощный.

— Итак, все в сборе. Я начну, пожалуй. Равко созвал нас здесь, в Туманном Овраге, чтобы мы помогли ему искать сына, Витка. Сын его, я вижу, нашелся — но нерадостные вести он принес, и живым вышел только благодаря доброй помощи.

Он повернулся к нам, и продолжил.

— Благодарствуем вам, чужеземцы — за жизни спасенные. Будьте желанными гостями в наших краях. Не откажитесь поучаствовать в нашей беседе, расскажите в свой черед что знаете.

Я согласно кивнул. Бородатый продолжил.

— Вы все слышали рассказы наших охотников, я повторю только главное. С луну назад в наших краях начали пропадать люди. За Виткой бегали трое каких-то оживших деревьев, и двое из них точно еще где-то бегают.

Поднялся тихий ропот. Бородатый, немного выждав, поднял руку, и гомон улегся.

— Мы не знаем что это за напасть. Но наши гости с ней, похоже, сталкивались — и, может быть, знают как с ней справиться.

Народ обернулся к нам. Я посмотрел на Чагу, он, тяжело вздохнув, сделал шаг вперед.

— Мы, невысоклики с Серых Гор, идем к своим дальним родичам к Брандуину. Да, встречали мы пару раз этот ужас в наших родных краях. Нечасто, по счастью. Верно ты все, старший, сказал — дерево это живое. И оно людоед.

По людям пробежал краткий шепоток, Чага терпеливо выждал.

— Бороться с ним тяжело очень. Кора у него крепкая и толстая очень, стрела застрянет, мечом не проткнешь, топором только если прорубишь. И рубить очень уж долго надо. А оно стоять и смотреть, как ты его рубишь, не будет — веткой или корнем схватит. Силищи его корни неимоверной, камень крошат, а уж кости переломать им вообще ничего не стоит. На вид оно разным бывает, но обычно — дерево старое, сухое. Но бывает что и не сухое, а с остатками листьев. Когда много их собирается — они туман вокруг себя напускают, и в этом тумане двигаются. А двигаются они очень быстро, убежать от них еще суметь надо... Как с ними справиться — мы только один способ нашли. Огня они боятся, особенно большие, сильные, старые, сухие. Паклю на стрелу наматываешь, еще лучше — в горючем чем мочишь, поджигаешь, и луком в него — издали. И бежать. Оно конечно старается стрелу с себя сбросить, пока не занялось. Но вот если десятка три — четыре горящих стрел одновременно с разных сторон в него воткнуть, тогда не успеет оно от всех стрел избавиться, и загорится раньше. Пока горит, в бешенство неистовое приходит, все вокруг крушит — а корни его камень крошат... Так что, стрелы горящие пустили — и бежать в разные строны. И издали — еще стрелы, еще. Только так. Если вблизи, говорят можно состав какой горючий ему влепить — но это мы не мастера, как такие составы делаются вам не подскажем.

Народ загомонил, кто воодушевленно кто с опаской. Бородатый задумчиво просчитывал варианты. Потом, он предложил нам:

— Не хотите остаться пока с нами, помочь нам с этой мерзостью справиться? У вас хорошо получилось, заломали одного сходу. А мы люди к таким сражениям не привычные, мы больше по зверю да птице. Боюсь, хоронить кого из наших потом придется...

Я задумался. Откуда-то из толпы раздался выкрик-вопрос.

— Откуда же пришла к нам эта мерзость? Где она обитает?...

Чага принял вопрос на свой счет.

— Откуда конкретно эта пришла, не знаю. В Северном Лихолесье встречается оно, но не так часто. А вот поближе сюда, в лесу Фангорн — её видимо-невидимо. Там их Гворнами называют.

Возмущенный гомон пошел вширь. В толпе пошла ругань между собой.

— Витка сказал, что это эльфы их делают!

— Не могут пресветлые такого ужаса сотворить! Это мерзостной Тьмы отродье, раз людей ест...

— Я не сам придумал, мне они после боя сказали!

Ожидая наших разъяснений, люди снова повернулись к нам. Седой поежившись, отрицательно помотал головой — объяснять что-то людям он был не готов. Придется говорить мне самому, благо легенд он мне на эту тему пересказывал достаточно.

— Мы говорили, что не знаем, откуда конкретно вот это взялось. Но, есть несколько вещей, которые мы знаем, а уж какой вывод из них делать — на вашей совести.

Народ притих. Я продолжил говорить, и голос мой с каждым словом становился все глубже.

— Во-первых. По легендам старым, эльфы когда-то будили деревья, чтобы поговорить с ними. Как будили — не знаю, не меня спрашивайте. Но легенды такие у людей в разных местах по Средиземью, да и у других народов ходят. И песни про то есть, красивые песни.

Все притихли, слушая.

— Во-вторых. В войну последнюю, когда Черного Властелина поганого наконец низвергли, эти самые гворны нынешнему гондорскому королю на помощь пришли, в битве у Хельмовой Пади. Слышали про такую?.. А пришли они из лесов Фангорна. И в качестве платы за свою помощь, все трупы орков, какие были, они с собой забрали...

Народ одобрительно загомонил.

— Ну вот. И в-третьих. Эльфы, по лесам Фангорна, ходят без страха — как желанные гости. А больше никто в эти леса не суется, ни из людей местных, ни из гномов. Даже орки тех мест боятся как огня. Потому, не могу я вам в точности рассказать, кто и как его вывел. Но выводы — сами просятся.

Народ взорвался в бурном обсуждении, дело дошло чуть ли не до драки. Особенно выступал один молодой, активный и белобрысый. Его поддерживали еще трое из молодежи. Поняв, что свои же его слушать не хотят, он обратил свой гнев на меня.

— Ты!... Ты на эльфов светлых, первородных, такой поклеп грязный возводишь! Не могли они такое сотворить, они Дивный Народ!... Не верю я тебе!!! Не верьте ему, люди!

Я пожал плечами.

— Да вы сами все те же самые рассказы да легенды знаете, просто сложить два да два не хотите. А на слова не веришь Витку — вон, кости ломаные его руками пощупай.

— Не тебе, старик, грязный твой рот разевать на эльфов! Эльфы — друзья нашего Истинного Короля! Он — Эльфийский Берилл!!!

Этот его вопль одобрительно поддержали и люди постарше. Меня начала пробирать злость. Как бы не вспыхнуть тут... Пока это вылилось только в более тихий и более шипящий голос.

— Вряд ли я останусь, тут, у вас. Эльфийские домашние зверушки поселились в ваших лесах, и жрут ваших детей — а вы растопырились, чтобы вас жрать поудобнее было, и молитесь на их ставленника. А я, неся вам вашего собрата, и не предполагал встретить здесь идейных сявок гондорского короля..

Многие зароптали, даже бородатого проняло. Он с кривой усмешкой спросил у меня:

— А кого... ты ожидал увидеть, здесь?

Я словно собирал в себя, фокусировал всю ту злобу и ненависть которой пыхала людская толпа. Голос звенел как натянутая струна.

— Я надеялся говорить со свободными людьми Минхириата. С сильными людьми, которые помнят своих предков, и любят свою землю. А сейчас я вижу перед собой рабов нуменорца..

Старшие подавились и заткнулись. Молодые продолжали вопить, но оглядываясь на старших — уже не с таким азартом. Лишь белобрысый продолжал выступать, уже лично на меня:

— Чем тебе не по вкусу нуменорцы, Светлые Западные Рыцари, Дун Адан?? А, старик?..

Я усмехнулся ему в лицо:

— Спроси своих стариков, сам. Народ, не помнящий своего прошлого — не имеет будущего.

Его перекосило. Я обернулся к Соф.

— Соф, дружище. Ты же интересовался преданиями и сказаниями старины?.. Вот, останься пока с ними. Запиши рассказы их стариков, баллады их — чтобы от этого народа осталась хотя бы память. А я пойду, провожу невысокликов к их родственникам. Потом вернусь за тобой — и мы вместе пойдем к твоему Морю.

Тут вскочил Чага.

— Не, не! Я тоже к Морю хочу! Давай, родственников наших только навестим — и мы дальше пойдем вместе с вами!

— Ну, если ты так хочешь... тогда пойдем. Я уже и сам хочу — увидеть Море.

Соф, молча, склонила голову.

Мы оставили собрание в бурлении и спорах, а их старшего — в глубокой задумчивости. Взмах рукой на прощание — и уже бежим на север. За день быстрого бега мы вышли из лесного массива к Брандуину, и даже успели пробежать немного вдоль него, вверх по течению. Перед ночевкой Чага попытался сготовить вчерашнее варево из мохнатого корня. Я могу судить только по выражению лиц бойцов — получилось не так вкусно как у Соф, но тоже неплохо. Перед сном, глядя в тлеющие угли, меня спросил Патлатый.

— Горящий. А почему ты им ничего не рассказал? Ну, того что рассказал нам.

— Они все равно не будут меня слушать. Особенно эти, молодые во главе с белобрысым. Я у них — неправ по определению, потому что не соответствую их картине бытия. Но есть шанс, что они услышат своих собственных стариков — и, может быть, некоторые из них все же переменят свое мнение. Иногда лучший способ обратить внимание людей на что-то — это об этом умолчать. Впрочем, с ними осталась Соф. А её очень зацепила баллада...

Утром я объяснил бойцам наши дальнейшие планы.

— Так. Вы — остаетесь тут. Я — иду говорить с этим... Томом. Когда вернусь — не знаю. И есть некоторый шанс, что не вернусь вовсе. Ваша задача тут — втереться в доверие... нет, не так. Ваша задача — стать тут своими. Помните, как рассказывал Чага — о маске, которая становится лицом? На то время, пока я ушел — вы должны стать полуросликами. Завести знакомых и ходить в гости. Дарить друг другу мусом. Завести, а еще лучше — вспомнить с местными общих очень-очень дальних родственников. Создать себе быт и ритм жизни, совпадающий с бытом и ритмом жизни полуросликов. Нору себе вырыть!!! Задача ясна?.. Выполнять.

Воодушевленным выглядел только Чага, ему такое не впервой. Но возражений не возникло. На прощание оглядев окрестности, я пошел на север один, и к полудню вышел к густом лесу.

* * *

(*) Цитирую Властелина Колец дословно:

"Разговор, конечно, эльфы завели:

они, бывало, будили деревья.."

Глава 21

По самому краю лесной поляны тянулась тонкая серебристая нить. Я тихо, нежно провел по ней рукой, и она зашептала..

— Здесь кончаются края, мне навеки верные...

Я подергал её, как дверной колокольчик — и нить зазвенела. Я сел рядом на камень, подпер голову руками и стал ждать. Ожидание не продлилось долго — веселым быстрым шагом, из леса вышел... разумный в желтых ботинках. Нет, на человека он не похож, да и на эльфа тоже — совершенно другой взгляд. Приглядевшись, можно заметить некоторую нечеткость облика.. Неужели он такой же, как я?.. Внимательно оглядев меня, он пропел:

— Имя твое — движеньем губ, назови — Имя твое.. (*)

— Багровое Пламя имя мое...

Он надолго задумался, потом продолжил без распева.

— Домой я тебя не позову, уж извини. Посиди пока тут, предупрежу семью.. что задержусь. Да и... выпить надо взять, такие разговоры.. на трезвую голову не говорят.

Вернулся он, и правда, скоро, с корзиной, и сел на той стороне серебристой линии. Я остался на этой. Помолчав, он первый заговорил.

— Почему ты пришел ко мне?

— Ты показался мне существом честным, думающим и уравновешенным. По балладе этой их светлой — единственным адекватным из "магов". И еще... потому что ты живешь так, как наверное хотел бы, но никогда не смогу жить я.

Он задумался еще, надолго. Где-то вдали громыхнул гром, и повеяло предгрозовой свежестью. Потом, решившись, он тяжело вздохнул.

— Хорошо. Зови меня Йарвен. Для начала, я должен рассказать тебе одну... старую историю. Мне рассказал её.. а, впрочем, неважно. В общем, когда-то, в начале времен, в то время когда Айнуры пели свою Песню, один из них.. тот, кто напел какой-то из аспектов Пламени.. В общем, охрип он, или подавился что ли. А может Эру его под столом ногой пиннул. Но в общем когда он прокашлялся, и запел снова, он пел уже другим голосом... и была песня та по виду хоть и похожа на прежнюю, но по сути совсем иная... очень интересная была песня. Так вот к чему я рассказываю эту легенду тебе теперь, Багровый. Я тебя помню, но ты изменился. У тебя теперь совсем другой голос.

— Я потерял всю память, Йарвен. Как слепой кутенок — ползу наощупь.

Медленно темнело, приближалась гроза. Где-то у горизонта по небу высверкнула молния. Мы молчали. Еще раз, гулко, раскатисто прогрохотало.

— В чем проблема? Напой себе свет. Ты же Айну, как и мы все.

— Я очень редко могу найти нужные слова, и еще реже — нужное настроение.

— Да, нужное слово это очень непросто. Слово — это Сила. Слово это Орудие и Оружие. Слово это Творение... Ну а с настроением.. Для того чтобы Слово прозвучало, в сердце должна быть Тишина. Просто вспомни.

Мир вокруг — Великая Музыка.

А мы — всего лишь Голоса, Поющие в пустоте.

Меня накрыло. Дальше воспоминания идут яркими, четкими картинками.

* * *

Трактир. Я, в руке кружка, отчетливо ощущается легкий хмель.

— Почему я пьянею?

Йарвен, небрежно махнув рукой, пьяно пробормотал что-то вроде:

— Все говорят, что пить нельзя — а я говорю, что буду... (*)

* * *

Мы идем тропой по лесу, вокруг щебечут птицы, пахнет цветами и ягодами. За мной остаются глубокие шипящие огненные следы. Говорит Йарвен.

— Настоящая, Великая Песня — пишется кровью и болью. Причем своей, чужая для этого не подходит.. "Кровь на чернила да на небо с криком" (*)

— Йарвен, я не уверен, что моя песня вообще — Великая. Мне бы начать с малого. Но есть некоторые вещи, с которыми я просто не готов смириться. Это — неправильно, понимаешь? К примеру, я совершенно не согласен с вырезанием орков, как расы — всех.

— Будь осторожен. Поющих Той Стороне — часто подстерегает опасность.

— Есть что-то, чего мне стоит по-настоящему опасаться?

— Если вкладываешь в предметы значимую часть своих личных возможностей по прямому управлению реальностью, даря свой голос... Наши силы ограничены, вложив что-то в предмет окончательно — потеряешь это сам. А предмет, бывает, разрушается — и тогда уже никто не вернет тебе Голоса. Айнур без голоса — жалкое зрелище.

* * *

Древняя разрушенная крипта, расколотые трещинами стены, пыль и паутина в углах. Йарвен, достав и воздуха сухие дровины, бросает их в зев камина. Я, дохнув, зажигаю их, сразу насквозь, все. Мы с ним сидим рядом, смотрим на огонь, сверху, через разрушенную крышу, видны звезды. Говорит Йарвен, иронично приподнимая левую бровь.

— Ты что, ты — хочешь, чтобы не было войн?

— Не было войн? Йарвен, не смеши. Войны, ненависть, подлость — это части людской натуры. Они такие есть, сами по себе — знающие добро и зло, чувствующие консонанс и диссонанс. Они такими созданы, это дар Илуватара людям, часть его Третьей Темы — настоящая, честная Свобода Выбора. Корни зла сейчас — в сердце людей, в их, в некоторых случаях, свободном выборе Зла. Потому, пока есть люди — будут войны. И все эти хоббиты, лоссоты и прочие.. да даже гномы — Ауле не смог напеть Сердце, он напел только Оболочку — а внутри играет та же Третья Смертная Тема. Или, чтобы прекратить войны, ты готов убить всех людей?

Йарвен, содрогнувшись, помотал головой. Я продолжил.

— Я не смогу изменить сердца людей, не стоит и пытаться. Я просто хочу, чтобы в этих войнах не переходились некоторые границы. К примеру, чтобы не вырезали народы просто так, потому что их косой разрез глаз кому-то не нравится. Чем виноваты орки? Они тоже смертные, Мелькор не мог придумать свое, он мог только в очередной раз исказить Тему — и ему не удалось окончательно отнять у них Свободу Выбора. Их не спросили, когда над ними ставили эксперимент. Они сами по себе не зло, а пострадавшая сторона. Уж кто-то, а я орков — знаю.

* * *

Подземелье, прозрачные граненые кристаллы гроздьями и иглами растут из пола и потолка, внутри кристаллов играют цветные туманные блики. Багровые, огненные, мягко и живо мерцающие прожилки в стенах, запах гари и дыма. Мы с Йарвеном идем, так же как шли в лесу, но теперь из его следов прорастает зеленая трава, и взлетают бабочки. Несмотря на дым и огонь вокруг, бабочки неплохо себя чувствуют. Говорит опять Йарвен.

— Эта часть песни уже напета самим Мелькором, одним из Величайших. Не нам жалким соревноваться с ним в Искусстве. Но! В чем-то твоя идея верна. Если ты сумеешь расширить и трактовать его песню, так чтобы в целом направление вроде бы совпадало с его темой, а то что нужно именно тебе сейчас — стало побочным эффектом, и таким образом Мелькорово искажение стало одной из трактовок Темы Илуватара.. То может получиться. Ложь внутри лжи.. Ты будешь предатель среди предателей, тебя проклянут и свои и чужие. Не жди благодарности — само твое имя сгинет во тьме веков. Впрочем, если это твой путь — кто я такой, чтобы мешать тебе.

— Ты же сказал, что я пел про Пламя. Как я смогу напеть нечто совершенно иное?

— Ну, если всю жизнь ты пел иначе, всего лишь придется сочинять долгую песню. Так сказать пропевая всю последовательность, с самого начала. Иногда наша Песня — длиной со всю жизнь, и вся наша жизнь — есть Песня. Впрочем, судя по масштабу твоей задумки, тебе в любом случае придется искать Песнь Песней... Что-то размахом с Плач Лучиэнь получается, да...

* * *

Ночной лес вокруг, поляна, кусты. Небо прикрыто низкими облаками, влага росой оседает на траве. Журчит ручеек, потрескивает пламя костерка. Йарвен качает головой.

— Олорин приходил, плакался на тебя. А ты, вроде, вполне вменяемый.

— Старик-то? Да он сам виноват.

— Да, он в итоге так и сказал. Сказал, уйдет за море.

* * *

Я пришел в себя лежа на том самом месте, где мы встретились. Йарвена не было, голова побаливала. Я не приобрел каких-то особенных сил — лишь кусочек понимания пел во мне пронзительным диссонансным созвучием. Серебристая нить где-то рядом звеня шелестела невесомым колокольчиком. Спасибо тебе, Йарвен.

* * *

(*) В главе использованы

переделанные отрывки стихов

Марины Цветаевой,

Бориса Гребенщикова,

Дмитрия Авилова

* * *

Глава 22

Вниз по Брандуину плыли одинокие желто-зеленые пятипалые листья, как корабли, расправившие свои паруса. Сколько же мы с Йарвеном бродили тайными тропами мироздания?.. Десятка три дней, не меньше. Своих бойцов я нашел в том месте, где их и оставлял; они искренне обрадовались моему возвращению. О проведенном времени все трое отчитывались наперебой:

— Нашли мы тут хоббитов твоих! Забавные зверушки. Лапы мохнатые, имена смешные! Семья Бенефснагов живет на той стороне выше по течению, а Курлинсы за ними глубже в лесу...

— А Патлатый нору вырыл! Мало того вырыл, еще и стенки украсил..

— О, моя нора! Ты свои грязные лапы так и вытирать на входе на научился!

— Мои лапы почище твоих будут!

— А как в гости-то ходили к Курлинсам, в гости! набрали рыбы, кореньев, Чага варева сварил, идем, а над котелком дымок идет, и запах на пол леса...

— А те все сожрали, и потом "Еще приходите!" Вот умора...

— Бенефснаги при том Курлинсов не жалуют, говорят, "тут и в гости ходить не к кому"... ну, да нам и тем и другим рыбы здешней не жалко!

— Хоббиты тут рыбу ловить, считай, не умеют. Но вот норы рыть они мастаки, такие хоромины отгрохали...

— А мелкий-то у Курлинсов, мелкий! Патлатому жару дал, чуть кудри ему не повыдергал.

— Я сижу такой, терплю. А он, бестолочь мелкая, каак дернет! Еле отвадил, пришлось свистульку из ивы ему сточить... А мелкий тоже с патлами, на меня похож! Мы, патлатые, такие — спуску не дадим, своего не упустим...

— А рыбы здесь, Горящий, рыбы! да разной, да вкусной! мы и отъелись, и запасов наделали — поначалу думали ты быстро вернешься...

— А травок у них растет разных! Чага пол норы моей корешками своими увешал, да корешки такие вонюченькие, раз нюхнешь и сомлеешь...

— Нечего мои корешки нюхать! лечебные это корешки. Вон, у деда Бенефснага нога болела, дак я ему для мази...

Я сидел и слушал их, улыбаясь. Жаль их срывать с такого славного места, но дорога не ждет. Седой и Чага сразу с воодушевлением бросились собираться, и только Патлатый оставлял свою норку с каким-то мечтательным выражением в глазах. Пока бойцы суетились, увязывая свои пожитки и запасы, я сидел на берегу Брандуина, и смотрел на текущую воду. А одиночные золотистые листья все плыли и плыли к Морю...

У Соф без меня общение с простыми людьми сдвинулось с мертвой точки. Она ходила по живым старикам, просила рассказать, и записывала. Тем, кто забыл — напомнили, и энтузиазм по поводу "истинного короля" поугас. Если бы я предложил им другого короля, меня бы послали вслед за нуменорцами — но мне нужны были как раз свободные люди Минхириата, и мои слова легли на нужную почву. Впрочем, со времен морового поветрия в середине уходящей эпохи в здешних лесах жило мало людей. Тех, кто продолжал слепо верить в короля Арнора и Гондора, не унижали. Они, все же, свои, сородичи. Да и среди арнорцев достойные личности попадаются.

Путешествия Соф получили еще одно неожиданное последствие. У неё каким-то загадочным образом появился поклонник, Жминка. Ни габариты Соф, ни её глубокий, красивый низкий голос Жминку не смутил. Он твердил, что на её голос, рассказывающий стихи старых сказаний, он и повелся. А мне показалось, что все прозаичнее — и ему всего лишь понравилась Софина стряпня. Соф отказалась оставаться здесь, сказав, что её путешествие еще не закончено. Жминка попросил сопровождать нас дальше — какое-то время, в надежде уговорить её остаться. Вместе с ним, по пустынным землям нас вызвался сопроводить отец влюбленного, известный в этих краях следопыт и охотник Ниаторн.

В деревне, на прощальный ужин с местными жителями, Соф приготовила свой фирменный мохнатый корень с рябчиком. К ночи гости разошлись, и в избушке остались Витка, староста, мы и Жминка. В темной, безлунной ночи стены бревенчатого сруба освещались только редкими темно-оранжевыми отблесками огня очага. Разговор снова пошел про историю позапрошлой эпохи, и один из рассказов старосты навел меня на интересную идею. Истории о Сауроне у меня лично оставили двойственное впечатление. С одной стороны меня впечатлила его безусловная харизма и острый ум, не говоря уже о его искусности в кузнечном деле. С другой стороны, его истинные цели я не понимал, а его способности к настоящему сотрудничеству и нахождению компромиссов вызывали множество вопросов. Но плох тот вождь, который начинает свой путь охаивая своего предшественника! Стоит хотя бы чуть-чуть обелить его имя перед людьми. Пришлось мне включиться в обсуждение:

— Саурон?.. Ну, согласен, проблем он вам доставил немало. Но он же не воевал именно против вас — иначе бы мы сейчас не говорили. Вы просто попали между молотом и наковальней. Он бился со своими врагами, и часть битв попала вашу территорию... При этом сам Саурон, в некоторых эпизодах той войны, вел себя как герой, высшей пробы.

Люди заворчали, возражая. А меня уже захватила атмосфера старых легенд.

— Давайте посмотрим историю тех войн. Когда к вам приплыли нуменорцы, что сделали ваши вожди, а? Подняли восстание, чтобы выкинуть прочь проклятых захватчиков, ну-ну. И чем это кончилось для вашего народа?... Изгнанием и множеством погибших?.. Теперь смотрим на две тысячи лет позже. Флот нуменорцев под командованием короля Ар-Фаразона приходит к Саурону. Не тот жалкий экспедиционный корпус, который раскидал вас. Весь нуменорский флот. В летописи — "Неисчислимое множество кораблей пришло в бухту. Их паруса, окрашенные в алый цвет, закрыли море до горизонта. На холме встал шатер короля, а в нем трон, черный с золотом..." Представили картинку?

Слушатели покивали, усаживаясь удобнее.

— У Саурона, конечно, тоже сил немало. Но он понимает, что эти — его сомнут. Повозятся конечно, но не соперник он, со всеми своими выродками, сильнейшей людской империи во времена её величия... И хуже того. Он понимает, что вместе с ним — умрут его орки. Они, конечно, помучаются некоторое время, защищая его в крепостях. А потом перебьют их нуменорцы, потому как за людей не держат. Участь орков ждет хуже, чем ждала вас... Ситуация безнадежная. Что же он делает?... Он приказывает спрятаться тем, кто пошел за ним. Рабам своим — спрятаться. Выходит к своим врагам сам, один. Сдается им, и — побеждает их изнутри. В одиночку.

Витка аж вскочил, от возмущения:

— Но он же побеждает их обманом, исподтишка! Так нельзя!..

— Ха! А они к нему пришли, надо думать, с честью и по правде? Спросить его деликатно и вежливо, на каком основании он со своими вассалами занимает Мордор? Эти пустые, выжженные, отравленные, никому даром не нужные земли... Земли, не имеющие никакого отношения к Нуменору! Или ты думаешь, хоть один из них, нуменорцев, рискнул бы вызвать его — майара, в дни его силы и величия — на честный поединок?!.. Неееет, они пришли как свора собак, драть медведя всей стаей — по праву силы. Что ж, собаке — собачья смерть. Он вышел против них — и победил так, как умел. И вы, как народ — выжили — тоже в чем-то благодаря его подвигу.

Огонь потрескивал в очаге, слушатели осмысливали сказанное. Дальше в ход уже пошли мои мысли вслух, не легенды.

— Неясно только, зачем он уговорил их идти в этот самоубийственный поход против Валар. Логичней было бы ему вступить с Нуменором в союз — тогда этой силе не смог бы противиться никто в Средиземье... Но причину тут тоже можно предположить. Нуменорцы к пленным своим милосердием не отличались. И в дни его плена, надломилось в нем что-то. И возненавидел Саурон своих пленителей самой страшной, самой жгучей ненавистью... Такой ненавистью, что предпочел и сам лечь костьми на дно морское, но — погубить их государство. Он не мог не предполагать, какой ответ от Валар последует за этим походом. Но — сделал то, что сделал. И даже не стал бежать от возмездия, как Исилдур и его семейка...

Посидев еще немного в избе, и оставив обсуждение течь дальше самостоятельно, я вышел на улицу. Небо укрылось плотными облаками, ночь стояла черная и бархатная, совершенно безветренная. Где-то вдали перекрикивались ночные птицы, лес вокруг избушки нависал плотными тенями. Блики огня через узкое окошко избушки, слегка вспыхивая, подсвечивали лесную темень, но не рассеивали её. Ночная прохлада приятно дышала на верхнюю корку моей брони.

Скоро ко мне вышел Витка. Он сел рядом, и долго не решался заговорить. Потом, наконец, спросил.

— Дядь Буури. Возьмите меня с собой?..

Неожиданное предложение. Подумав, я отрицательно качнул головой.

— Ты еще молод. Тебя бросает то в жар то в холод...

Витка насупился, его черты стали резче и острее.

— Ты отца своего спросил?..

Витка подобрался и помотал головой. Да, крови он не боится, а отца родного спросить... Но мольба и надежда в Виткиных глазах не пропала.

— Витко. Дождись своего совершеннолетия. Не просто жди конечно — не трать время зря. У людей так мало времени... Ищи, учись, тренируйся, думай. А потом, если захочешь — приходи.

— Да как же я вас потом найду?..

— Не боись — ты о нас услышишь... Разное услышишь, кстати. Поэтому ты еще трижды подумаешь, стоит ли к нам присоединяться. А если не услышишь — значит все зря, и тебе вообще незачем за нами идти.

Мы вышли утром. Еще день пути нам потребовался, чтобы выйти из лесов Минхириата. Мы намеревались посмотреть юго-западные пустоши, потом переправиться через реку Гватло в нижнем течении, в районе развалин Лонд-Даэра, и дальше уйти в Энедвайт.

* * *

Глава 23

...Ко мне постучался косматый геолог

и глядя на карту на белой стене

он усмехнулся мне...

(Агата Кристи)

Ниаторн оказался не дряхлым стариком, а вполне крепким пожилым воином, молчаливым, очень даже неплохо экипированным. Он и Жминка легко влились в нашу компанию, и мы с ними понимали друг друга с полуслова. В этот раз мы забеспокоились одновременно — и я, и Чага снова почувствовали слежку, и Ниаторн тоже начал оглядываться. Ночевка на границе леса не принесла улучшений; наблюдение продолжалось. Разъяснил ситуацию Патлатый, с утра:

— Три ворона днем, издали, попеременно. И три филина ночью. Плотно обложили.

Ничего сделать с наблюдением мы не могли, вороны парили в небе высоко, лук туда не достанет. Я давно хотел себе какое-то дальнобойное оружие, но руки не доходили. Надо что-нибудь придумать. Наблюдение вело нас от самого выхода из деревни. Возможно, оно было и раньше — не знаю, находясь среди людей трудно чувствовать слабо направленное на тебя внимание. Похоже, где-то я допустил промашку. Посереди дня над нами начали кружить в высоте все три ворона одновременно, и один из них начал снижаться. Мы встали на привал, и проверили оружие. Ворон снизился, и сел на куст перед нами. Очень крупный и мощный для своей породы, полностью черный, он оглядел на нас одним глазом, специфически по-вороньи наклоняя набок голову, и остановил свой взгляд на мне. Хрипло прокашлявшись, и раскрыв свой клюв, он издал каркающие, но вполне понятные звуки человеческой речи на Общем языке.

— Я воррон Кхаррт, глашатай РРррадагаста. Говорррить.

Мы внимательно слушали. Жминко таращил глаза от удивления — нечасто такое увидишь. Ворон продолжил:

— Говорррить наедине. Бууррриделгума Абарарусуррр айнуз Агнаа...

Теперь пришла моя очередь удивляться. Откуда эта черная курица узнала моё имя? Хотя, конечно, если это посланник одного из магов-истари.. Я отошел в сторонку, подальше, чтобы нас не могли слышать наши спутники; ворон короткими перелетами следовал за мной. Посчитав, что я отошел достаточно, он снова подлетел ближе, и заговорил. На этот раз его голос изменился, картавящие звуки куда-то пропали, да и стиль речи стал иной — он просто передавал слова своего сюзерена. Осталось только легкое клокотание в горле на рычащих.

— Радагаст передает. Пытался вывести птенцов драконов. Яйцам драконов для развития нужен нагрев. Предполагал что будет достаточно греть их в костре, или в вулканическом огне. К сожалению, ошибся. Они замерзают, и скоро замерзнут совсем. Знаю кто ты, Бууурри, мои посланцы следили за тобой от Йарвена. Вы там не скрывались...

Ворон сделал паузу, взмахнув крыльями и поудобнее устраиваясь на ветке, и резюмировал.

— Наполни их Огнем. Баррлоги раньше умели. Иначе они погибнут.

— Как у вас вообще оказались яйца драконов?..

Ворон, пожимающий плечами — это очень смешно.

— Сворровали.

— А вариант вернуть их родителям вы не рассматривали?..

Ворон строго посмотрел на меня одним глазом.

— Исключено.

Я задумался. Драконят жалко, сдохнут ни за понюшку. Если их холод и голод хотя бы чуть сопоставим с холодом той мелкой, Анагиларны, которую я поил в пещерах Ирисной низины — им несладко придется. С другой стороны, если их воспитанием займется Радагаст, что из них потом вырастет... Наверное, стоит все же согласиться, но не переборщить с огнем. И с Радагаста стрясти что-нибудь сопоставимое в обмен, не приучать же ездить на себе бесплатно. Хотя, он не посчитает это сколько-нибудь важной услугой — подумаешь, стухли ворованные яйца... Попробуем.

— Кхаррт. Что Радагаст по-честному сможет мне дать, такого чего у меня нет, если я напою их огнем и избавлю от гибели?

Ворон иронично посмотрел на меня, наклонив голову.

— РРрадагаст говорит, не будет докладывать о тебе, и твоих спутниках. Сам знаешь кому.

Шантаж и интриги, значит. Ну, шантаж это по-нашему — можно работать, и о честности моей речи не идет. Надо потребовать еще чуть больше, иначе будет смотреться подозрительно.

— Вы не просто будете молчать. Вы снимете наблюдение вообще. Неприятно когда тебя пасут.

— Прредусмотррено!

Ворон несколько раз глубоко кивнул, из-за чего чуть не свалился с ветки.

— По рукам?

— По ррррукам!

— Где, когда?

— Яйца прринесут оррлы, вечерром. Следуйте своей доррогой, мы за вами прроследим.

Ворон прыгнул в воздух и с резкими взмахами крыльев свечой ушел в небо, а я вернулся к своим. По возвращении в глазах Ниаторна читалось немое изумление, но вопросы он задавать не стал. Жминко не особо интересовался чем-либо кроме Соф, а мои промолчали — надо будет — сам скажу. Я ограничился предупреждением.

— По орлам, воронам, филинам, и прочей живности загадочной — не стрелять без приказа. Есть договоренность.

К ночи мы остановились на большом пустыре, когда-то давно здесь проходило русло реки. Вода из русла куда-то ушла, дно покрывал серый грязный песок, между камнями торчали чахлые полусухие деревца. Вороны следовали за нами на почтительной высоте. Я, посмотрев на небо, продолжил инструктаж.

— Сегодня вечером ничему не удивляйтесь. К нам — посланцы Радагаста, а он маг, истари. Зачем-то требует, чтобы я сегодня вечером пошел к ним один. Надеюсь, вам ничего не грозит. Но могут происходить очень странные вещи.

Темнело, вечер вступал в свои права. Дуновения ветра стихли, наступил полный штиль, тишина разлилась вокруг. Облака разровнялись, образовав высокий и плотный покров, закрывавший звезды. Старые, искореженные остовы деревьев в сумерках по берегам сухой реки напоминали белые кости. Двое воронов медленно нарезали круги вокруг нашего лагеря на большой высоте, отмечая его для всех. Они меланхолично наматывали круг за кругом, ритмично, поворачивая строго как по циркулю, синхронной парой. Постепенно, количество летающих стало расти — прибывали птицы. С разных сторон, они прилетали одна за одной и присоединялись к воронам, образовывая медленно вращающийся темный вихрь, своим острым концом упиравшийся в землю, в наш лагерь. Вороны, синицы, кукушки, поползни... десятки, сотни мелких пичуг одна за одной вливались в вихрь круживший над нами. Люди опасливо поглядывали в небо, и поеживались. Мои бойцы делали вид, будто ничего необычного не происходит. Два угольно-черных ворона шли по большому верхнему кругу конуса, как бы образуя его, задавая ритм и концентрируя птичью стаю. Вороны шли в молчании, не раскрывая клюва, только ритмичные взмахи крыльев и свист воздуха. Стая мелочи иногда не выдерживала напряжения и разрывалась хриплыми воплями, совершенно не похожими на мелодичные трели лесных пичуг. Воронка птичьего смерча становилась все плотнее и плотнее, не заметить её издали просто невозможно. Но даже мои бойцы начали чувствовать себя неуютно, когда вокруг стали собираться звери...

Огненно-рыжие шкурки крупных лисовинов просвечивали в горельниках по склонам бывшей реки. Несколько крыс, пришедших и расположившихся прямо вокруг нашего костра, поглядывая на нас бусинками глаз. Трое огромных медведей, покрытым плотным бурым мехом — вполне себе зверей, а не оборотней, но тоже внушает — эти демонстративно уселись в сторонке. Всякая лохматая живность сползалась по одному — росомаха, белки, мыши; выкопался из-под земли крот и уставился на нас своим слепым рылом. В чем-то я понимаю Радагаста, ему надо гарантировать безопасность сделки.

Потом пришло нечто большее. Рывком выскочив из-за холма, и считанными прыжками выйдя с границы видимости на близкий контакт, дрожью сотрясая землю на каждом прыжке и приземлении, вокруг нас втыкаясь в деревья попадали с низких траекторий злобно шипящие и хрипящие уродцы. Одинаковые зверушки, размером с хорошего волка, длинные мощные задние лапы с большими когтями, два острейших зуба длиной в руку взрослого мужчины торчат из капающего слюной рта. Они вели себя как одна единая стая, как один организм, даже взгляд направляли синхронно. Если бы меня попросили классифицировать этих химер, я бы сказал, что это боевые кролики, дальние родственники саблезубых тигров... Белые и пушистые, да. Огонь нашего костра отражался рубинами в их бесстрастных глазах. Местами шкура у них была выбрита, в голых плешах просвечивала синеватым светом вязь сложных символов, начертанных на их коже. Твари образовали в два круга — один, малый, окружал наш костер, а второй, большой, двойной, укрывал удобную площадку для приземления, вдалеке от нашего лагеря. Последним с басовитым гудением прибыл рой здоровенных ос, по размеру вдвое больших чем шершни. Насекомые расселись около людей, ползали по ногам и рукам, чистили свои радужные крылышки, живым копошащимся черно-желтым ядовитым ковром покрывали землю и кусты вокруг. Все мои спутники, бледные донельзя, сидели боясь шелохнуться. А Ниаторн крепкий мужик, пытается мне куда-то глазами вверх показать... Сверху, ровно в середине оси мощного смерча из птиц ведомых двумя лидерами, не двигаясь и не шевеля крыльями, как черный символ, как центр притяжения, опускался третий ворон. Сейчас он действительно выглядел посланником мага — его перо искрилось и отливало черной синевой. Смерч вращался вокруг него, все звери и птицы вокруг будто бы спрашивали его — так?.. Он спускался к посадочной площадке. За ним, вереницей, точно так же — не шевеля крыльями, медленно паря, изменяя свое движение легкими сдвигами маховых перьев, снижались орлы. Один, два, три... семь с грузом, и еще сопровождающие. Они спускались к центру второго круга кроликов. Ворон сделал восьмерку между мной и кругом, и в развороте глянул на меня своим умным глазом. Я встал, сбросил свою хламиду, шляпу и кольчугу, положил на землю посох, и пошел к ним. Большая часть живой мелочи осталась контролировать моих спутников, видимо держа их как заложников — и только кролики последовали за мной, ковыляя на своих несуразно длинных и мощных задних лапах. Во мне медленно закипал гнев, все больше и больше. Они хотели моего огня... что ж... они его получат.

Когда я подошел, в центре круга уже лежали драконьи яйца. Орлы, не приземляясь, парили вокруг, образовывая вращающуюся в воздухе семилучевую корону. Ветер, поднятый их движением, кружил вокруг, переворачивая опавшие листья. Ворон сидел в центре один, на сухой ветке; он молча поднял на меня глаз. Надо отогнать его как-то.

— Кхаррт. Когда я буду поить яйца огнем.. Вам всем лучше отойти в сторону.

В его глазах зажегся немой вопрос, он наклонил голову. Что бы такое придумать...

— Мне нужно будет собрать жар вокруг. Примерно вот так.

Я медленно опустился на одно колено, развел руки в стороны, и начал тихо вдыхать тепло из пространства вокруг, не затрагивая круг с яйцами. Повеяло прохладой, из воздуха туманом разом выпала роса на траву по пустырю вокруг. Когда я поднял глаза, мокрый и взъерошенный ворон сидел там же.

— Потерррррплю. Кха кха...

— Кхаррт. Я понимаю... Тебе дали задание проследить, и рассказать. Но. Я еще даже не начал брать жар. А ты сидишь в середке круга, где будет пламя. Даже если ты проследишь, твоя ледяная и обугленная тушка ничего никому уже не расскажет.

Он, видимо, увидел приближающееся Пламя в глубине моих глаз, и, хрипло каркнув, взлетел. Орлы, молча повинуясь его команде, увеличили диаметр своего круга. Я обратил внимание на яйца. Дети были голодны... я чувствовал их боль, их отчаянный холод, их смертную тоску. Холодная, жгучая ярость овладевала мной. Я вскинул лицо к небу, и закричал.

— Еще. Дальше. БОЛЬШЕ КРУГ!!!

Меня не услышали. Я упал в землю, вонзив в нее свои руки по локоть, и потянул, медленным, тяжелым, надрывным усилием. Я не брал только из круга с яйцами, остальные мне безразличны. Кто не спрятался — сам виноват. Когда я поднял глаза, моя броня уже пылала и тлела, а вокруг крупными хлопьями шел снег. Почва, трава, деревья — были покрыты разводами инея, пламенные извилистые дорожки шли от меня в разные стороны, образуя вязь символов вокруг драконьих яиц, переплетаясь с белыми инеистыми узорами. Круг орлов раздался еще втрое, кролей не было видно поблизости. Вскинув лицо к небу, подняв руки и не обращая внимания на птиц — я закричал.

— Еще. Больше. ОГНЯ!!!!

Мой крик расколол пустоту, оранжевые всполохи прошли до облаков, эхом отразились прокатившись по долине. Седая дымка прошла по небу, и облака в большом круге наверху подернулись белёсой снежной пеленой медленно опадающей на землю. Орлы прянули в стороны. Жар хлынул из меня потоком, закрутился в первый вихрь вокруг яиц, и драконята жадно присосались к нему, припали как человек который идет по пустыне и умирает от жажды. Земля в круге вспыхнула и начала тлеть. Снова упав на одно колено, и вонзив руки в землю, я в полную силу воззвал к Подземному Пламени, к жару Песни. Сухая, мерзлая земля вокруг раскололась от моего удара, лед треснул, в стороны пробежали змеистые трещины, вырисовывая фигурную паутину тлеющего черного узора вокруг пламенных дорожек. Сам воздух вспыхнул и поплыл, темный дым проступил в реальности — и окутал круг с краденым яйцами. Вихрь жара вокруг обнял их, растопил их холод, принял их печали, подставил им плечо. Бедные дети. Я не знаю, что им предстоит, но сейчас они материал в руках экспериментатора. Зачем Радагаст выкрал эти яйца — ковать оружие новых войн? Обходя вокруг каждого из них по огненным дорожкам, скользя в темном дыму, я тихо, тихо-тихо, напевал им колыбельную..

Будут идти

годы и дни..

В сердце огонь храни.

В песне свободы

Дух как струна

Будет дрожать звеня -

В тени ночной

и при свете дня -

Тайно помни меня

* * *

Все когда-то кончается. Дети напились досыта. Не так, как Анагиларна — ту я поил всю ночь, а этих всего ничего, к тому же их было семеро. Большую часть сил отнял покров колыбельной. Но, по крайней мере, голод им больше не грозит — вылупятся... А там — на все воля Эру. Погладив их по шершавой скорлупе на прощание, я повернулся и пошел к своим, по пути пряча свою сущность под привычную маску. Усталость скрадывала мой огонь сама, черная горелая корка легла на тело, лицо вернулось на свое место, огонь ушел из глаз. Следы свежего огня смотрелись на броне как спекшиеся потеки крови. Я шел, шатаясь, по смерзшейся земле, вокруг лежали трупики неосторожных птиц. Дым, все еще оставшийся в месте призыва сил, показывал мне — орлы пикируют, подхватывают яйца, и также практически не шевеля крыльями — всплывают высоко в небо, беря курс на восток. Интересно они летают, не так как прочие птицы, парят... Саблезубым кроликам видимых повреждений мой холод не принес — или они успели отпрыгнуть. Убедившись, что все орлы с грузом тронулись в свой путь, и проводив меня внимательным взглядом, кролики разом, как один, снялись с места — и через пять гигантских прыжков скрылись за холмами. Земля гулко дрогнула под их прыжками. Медленно расползались и прочие звери. Некоторая мелочь не успела убраться из доступного мне круга, но крупные почти не пострадали. Очередной крот мерзлой тушкой лежал неподалеку, слепо глядя в небо. Ледяная почва кончилась, и я шел с трудом переставляя ноги по раскисающей земле, покрытой тонким слоем свежевыпавшего снега. Корявые остовы деревьев во мраке ночи вокруг белели, присыпанные грязным снегом, как пеплом. Местность тут та еще. Дошел до бивака с трудом. Вроде дошел, и уселся у огня протянув к нему руки.

Оклемался я уже ближе к утру. Костер потух, в сторонке сидел и сторожил Седой. Кряхтя, я облачился в свои одежды, и снова присел у углей. Вот оно, благословенное тепло... Седой бросил на меня оценивающий взгляд, но промолчал. Зато с рассветом люди начали дотошно выспрашивать, что это такое было вчера. Пришлось пояснить в меру их понимания:

— Посланцы Радагаста Карего, мудреца и мага. Меня убедительно попросили поделиться моей кровью. Сами видели, как он умеет убеждать... Зачем ему это нужно было — это вы Радагасту вопрос задавайте, может он вам соблаговолит ответить.

Вот вроде и не соврал, а акценты говоря с людьми нужно выдерживать. Мои-то, после наших приключений в Ирисной долине, не могли не заметить груза в орлиных лапах. Но мои и не спрашивали.

* * *

Глава 24

...и запить, запершись в заводском бараке,

отвернувшись от ангела в черном фраке

говорящего что-то о вечных чувствах

назначении вещи, людей, Искусства...

(О. Городецкий)

Следы вчерашнего буйства сил к рассвету уже пропали, только почву немного развезло. Одежда вся промокла, легкая просушка около утреннего костра помогла мало. Бойцы зябко поеживались, люди поглубже кутались в свои плащи. Вышли вскоре после рассвета. Чем дальше мы отходили от лесов, тем более дикой становилась местность. Плеши горельников чередовались труднопроходимыми колючими зарослями кустарника, заросшие кочками болота в низинах приходилось обходить по гребням холмов. После полудня мы вышли к реке Гватло, вдоль нее пошлось веселее. Посмотрев на мощное течение реки, я начал расспрашивать людей где тут её можно удобно пересечь. Молчаливый Ниаторн говорил редко, зато Жминко рассказывал охотно:

— К развалинам Лонд-Даэра по этой стороне незачем подходить, ничего интересного. Побережье моря здесь обрывистое, скалистое; спусков к воде мало, хотя виды красивые. Потому, наверное, и гавань здесь строили — оборону от нападений с моря тут держать просто. Единственное место где пристать удобно можно — это если по устью реки кораблю чуть-чуть вверх зайти. Чуть выше Лонд-Даэра, мне наши рассказывали, пара лодок припрятана — по одной на каждой стороне. На них и переправимся, если они не рассохлись совсем — потом вторую лодку на эту сторону отгоним, чтобы все как было оставить.

К вечеру мы остановились в живописном месте. Пока Жминко искал лодку, мы смотрели окрестности и обдирали для ужина подбитую по пути пару кролей — зверья в этих диких краях хватало. Развалины бывшей крепости громоздились ниже по течению, еще дальше река уходила в понижение между скалами, как в небольшое ущельице. Течение воды в нем по центральной струе ускорялась, как тут поднимались океанские корабли мне оставалось только догадываться. А может и не поднимались вовсе, а снизу была вторая пристань — все-таки не горная река, небольшие лодки вдоль берега тут пройдут. Моря еще не видно, но запах уже свежий, соленый. Соф блаженно жмурилась и вздыхала. Вскоре Жминко окрикнул нас откуда-то из кустов, и Патлатый с Соф поспешили ему на помощь. Вернулись они таща на себе небольшую узкую лодочку, на двоих гребцов; Патлатый нёс весла. Переправа прошла споро; Жминко, умело направляя веслом утлое неустойчивое суденышко, перевез нас по одному на тот берег, по пути развлекая своими шутками и прибаутками. После переправы на берегу мы и устроили ночлег. Пока готовили ужин, люди нашли вторую лодку и отогнали нашу на ту сторону, спрятав её где была. Соф забабахала праздничный ужин из каких-то новых корешков, "приморских". Жминко, герой дня, за ужином жмурился довольный как кот, и поглядывал на Соф с хитринкой. Ветер с моря настраивал всех на мечтательный лад, погода к вечеру налаживалась, только Ниаторн поглядывал на влюбленных голубков с легким, еле заметным неодобрением. У костра шли долгие разговоры. Седой с Чагой по очереди посмеивались над Патлатым, а тот отчаянно огрызался.

— Вам все хаханьки, а я там нору вырыл! Какая норочка, да с кладовочкой... Эх, вот однажды вернусь туда, заживу... крыша над головой, рыба речная навалом, соседи хорошие — что еще мне в жизни надо? Живи да радуйся. Может, кто из вдовушек местных глаз на меня положит, какие мои годы, парень я хозяйственный...

Кроме шуточек над Патлатым, Жминко и Ниаторн препирались, видимо продолжая свой старый спор. Нападал Жминко:

— Отец. Я не хочу идти в стражу!

— Как ты можешь не хотеть? Быть воином — это священное право и великая честь. Да вон, посмотри на хоббитов — мирный народ, а тоже знают с какого конца браться за меч!

— Не хочу я браться за меч! мне милей весло рыболова да дудка пилигрима.

— Дудка! Вы только послушайте его. А если в пути на тебя нападет враг, ты сыграешь ему песенку?

— Какой враг, отец? Черный Властелин разбит, войны окончены. Нас никто не гонит с нашей земли. Можно жить и радоваться!

— Отец не может радоваться, если его сын не умеет постоять за себя.

— Да я не хочу никому служить! Соф, вот ты как считаешь?..

Соф ответила, тщательно выбирая слова:

— Каждый свободный сам решает, служить ли ему, и если да — то кому. Нечестно делать за людей их выбор.

Ниаторн, глубоко задумавшись, не стал продолжать дискуссию.

Жминко досталась первая вахта, и Соф осталась сидеть с ним у костра; они долго обсуждали какие-то безделицы, прежде чем расползтись спать, каждый под свою накидку.

Утро началось с волшебного рассвета — все небо было нежно-розовым, в легких перьях облаков. Патлатый, прошвырнувшись рядом с лагерем, нашел большую выбеленную морем раковину, и она переходила из рук в руки. Каждый подносил её к уху, долго вслушиваясь в звеняще-шуршащую тишину, и раковина шептала нам... кажется, шептала о чем-то важном. Собравшись и наскоро доев остатки вчерашнего пиршества, мы двинулись вдоль берега. Мне было все равно куда тут идти; со слов наших спутников, местный край не заселен совершенно. Я предоставил возможность Жминко показывать нам, что тут может быть интересного, попросив только сначала зайти к морю — этого хотела Соф.

Морская гладь открылась нам неожиданно. Вот мы еще лезем по каким-то дебрям, а вот, край — и там плещется оно... море. Крутой скальный обрыв спускался вниз парой уступов, в которых маленький ручеек пробил себе узкое ущелье. По этому ущелью мы спустились вниз. Ручеек следовал с нами рядом, дробной капелью сбегая с уступов, мокро блестя в тени на отполированных ветрами и морем покатых лбах. На берегу волны прибоя ворочались в россыпи крупных обломков скал и камней, шуршали на маленьком кусочке галечного пляжа. Мы перепрыгали ближе к воде, и не говоря ни слова расселись смотреть вдаль... не помню, сколько мы сидели неподвижно, слушая шум моря. Легкий ветерок приносил нам запах соленых водорослей и мелкие брызги.

Море вздыхало... Долго сидя неподвижно — начинаешь слышать его музыку намного глубже, точнее, мелодичней. Прибой задавал мягкий плавающий ритмический узор, чайки вторили ему далекими хриплыми голосами. Бульканье волн в кавернах камней отдавалось россыпями цимбалок. Чечетка перекатывающихся камешков вела за собой выразительное шипение пены. Журчание ручейка, стекавшего по своему ущелью, бормотало шершавым говорком. А сверху над всем этим оркестром, казалось, плыл звук — чем-то похожий на голос трубы, чистый, печальный, далекий, дрожащий... Пронзительно ясный, неземной тембр нарушал любые правила музыки, не укладываясь в привычные рамки и подходы — но вместе с тем звучал изумительно гармонично. Да была ли эта музыка или она нам приснилась... Я бы никогда не сумел так сыграть.

Мы ушли от моря в задумчивом настроении. На первом же привале между Жминко и Ниаторном разгорелся спор о лодках, и они отошли от нас далеко в лес чтобы обсудить нечто важное без свидетелей. Вернулся Ниаторн один, настроенный мрачно и решительно.

— Мой сын вернется перепрятать лодки. Вы натоптали там так, что теперь их найдет любой балбес. А нам еще обратно на них плыть! Ничего, догонит нас к вечеру — я сказал где мы заночуем, место известное, не промахнется. Пока я поведу вас.

Ну, вольному воля — их лодки, им и решать. Мы пошли вдоль побережья, понемногу отдаляясь от воды. Патлатый по пути пару раз присел у тропы, брови у него были нахмурены. Догнав нас, он всех взбодрил:

— Здесь есть волки. И не мелкие, я вам скажу. Поменьше чем варги конечно, но все равно зверье. Смотрите по сторонам.

Соф встревожилась, но Ниаторн не подавал признаков беспокойства. Сейчас лето, Жминко с оружием, да он и крепкий малый, может за себя постоять. Скоро мы подошли к подножию небольшого холма. Ниаторн, торжественно одернув на себе одежду, вышел к нам.

— Мне выпала честь показать вам одно из самых красивых и чудных мест в этих краях. Мне про него рассказывал дед, а ему — его дед. Похоже, здесь ничего не изменилось. Идем все вместе, еще наступите куда не туда — а мне два раза вас водить не с руки.

Мы, заинтригованные, пошли с ним. Он привел нас к какой-то дыре у подножия, мы немного помялись у входа опасаясь лезть куда-то первыми, и он откинув пожухлую траву решительно вошел внутрь. Вглубь холма вел старый, заброшенный каменный лаз. Он зажег припасенный факел, и когда наши глаза привыкли к полумраку пещеры мы все вместе тронулись вперед. Ход вывел нас к круглой большой комнате, отделанной зелеными плитами со светлыми прожилками. Седой, задержавшись, поколупал прожилки ногтем. Искусная резьба по камню на стенах и потолке комнаты напоминала цветы и сплетенную вязь летней травы. В середине комнаты стоял большой грубо отесанный камень, и на нем лежало скрюченное тело; запах тлена почти не чувствовался. Небольшие декоративные колонны, поддерживающие свод, были украшены стилизованным емкими сценами лесной жизни.

— Это старая усыпальница смотрителей Лонд-Даэра. Да, позаросло тут все пылью.

Ниаторн смахнул пыль с центрального камня, она поднялась в воздух и все расчихались. В свете факела по стенам бродили красивые цветные отсветы. Выйдя наружу, мы умылись от могильной пыли, и встали готовить ужин на старый бивак неподалеку. Ниаторн был задумчив и по-прежнему молчалив. Смеркалось, Соф начала беспокоиться, Ниаторн её успокаивал.

— Жминко точно успеет сегодня нас догнать?

— Должен, там делов-то. Да не беспокойся, не маленький, справится. Мы будем ждать его тут, он сюда придет — а то мы будем искать его, он будет искать нас... Денек мы запросто подождем.

Жминко не явился ни к утру, ни к следующему вечеру. День прошел беспокойно. Волки обозначили свое присутствие, и вели себя до странности нагло — будто людей не боялись. Патлатый даже пустил стрелу, подранив одного не в меру прыткого в лапу. Несмотря на протесты Ниаторна, мы решили на следующее утро возвращаться к лодкам и искать Жминко — а здесь оставить кого-нибудь одного из нас. Утром погода снова испортилась, начал накрапывать редкий дождь. Пять тревожных лиц, с темными кругами под глазами, смотрели на меня.

— Так. Выходим к лодкам, ищем. Кого тут оставим — добровольцы?

Совершенно неожиданно для меня, захотели остаться все кроме Ниаторна.

— Что так?.. Соф?..

Переглянувшись, Соф озвучила причины:

— Что-то меня... ломает как-то сильно. И в глазах жжет.

Я обвел взглядом своих бойцов, которые сначала согласно покивали, а потом застыли, осознавая, что мы во что-то вляпались. После чего все дружно перевели взгляд на Ниаторна. Я задал вертевшийся у всех на языке вопрос:

— Ты сказал, что Жминко вернется через день. Когда, ты говоришь, он вернется?...

Ниаторн задумчиво и отстраненно смотрел в пламя костра. Вокруг глаз у него были те же пятна, что и у всех моих. Он ответил, как бы себе самому.

— Наверное, я плохой отец для своего единственного сына. Я не сумел воспитать его в верности Королю...

Меня кольнуло неясно предчувствие большой беды. Горе, страдание, женский плач, горящие поселки, человеческие черепа, смерти, много смертей рвались в этот мир — и я не мог им помешать. Они уже начали обретать плоть и кровь, становиться явью. Я смотрел на Ниаторна в упор, и ждал его ответа. Он поднял на меня свой мрачный взгляд.

— Жминко не вернется. Он оказался недостаточно тверд в верности. Я убил его.

Соф замерла. Я продолжал смотреть на Ниаторна в упор, в лицо, а он не отводил глаз. Молчаливый поединок бесстрастия продолжался с минуту, после чего он вздрогнул, качнулся и закашлялся. Мной владело опустошенное спокойствие — все уже произошло. Но выяснить причину необходимо, и мне никто в этом не помешает. Видимо почувствовав, что от профессиональных пыток его отделяет совсем немного, Ниаторн, прокашлявшись, криво улыбнулся и продолжил.

— Ты ведь только с виду такой хиляк да старик. Взял я твой посох — тяжел, не поднять. А ты им как веточкой машешь. Да и баба твоя... Сильна. А уж слова какие говоришь... Красивые, да ядовитые. Такие слова может говорить только слуга Тьмы. Настоящий, матерый слуга. А я уже слишком стар, чтобы скрестить с тобой клинки, да и шавки твои охраняют тебя постоянно... Но как увидел я разводы крови на твоей броне... Есть и на тебя управа, старое оружие, переданное мне дедом. Там, под холмом, мой дед и лежит. Жаль, у меня нет верного сына. Но на прощание я послужу делу Света, я, скромный десятник гондорской тайной стражи Ниаторн, личный порученец Дэнетора, наместника...

Его речь прервала новая вспышка удушливого кашля. Вместе с ним, скромненько, разок кашлянул Седой... Я повернулся к Чаге.

— Лекарство от болезни вашей знаешь?..

Чага испуганно помотал головой. Ниаторн, прокашлявшись, откинулся спиной к дереву, и смотрел на меня с наглой ухмылкой. После взгляда в его довольную морду, решение пришло ко мне само, осталось его озвучить.

— Ведь я не хотел никого убивать. А ты лично, своими руками убил единственного сына, и тщательно подготовил мучительную смерть его возлюбленной. Ради службы какому-то неясному делу...

Ниаторн снова закашлялся.

— Но-но, темный! Великому Делу Света!...

— По-моему, ты достоин Испытания. Во имя того самого Света о котором ты мечтал...

Он удивленно глянул на меня, а я перевел взгляд на Патлатого. Тот, шатаясь, полез в свою котомку, а я выпустил из левой руки Плеть. В этот раз она была серо-пепельной, больше дымной чем огненной, печальной. Ниаторн с удивлением смотрел на кольца плети, а когда в его глазах зажегся огонек понимания — я хлестнул наотмашь и примотал его плетью спиной к дереву. Потом перевел взгляд на Патлатого, который протягивал мне клинок, и молча глазами показал ему — сам. Патлатый, шатаясь, подошел к обездвиженному Ниаторну, оглянулся на уткнувшую лицо в руки и вздрагивающую Соф, в расширенные глаза Ниаторна — и вонзил грязно-льдистый клинок Последнего Выбора ему в сердце. Недолгие конвульсии, лезвие клинка истаивает дымком, и на нас смотрит иссушенная мумия.

— Седой, что дальше?

Седой пожал плечами, и кашлянул еще раз. Патлатый выдернул клинок из мумии, я развеял Плеть, и сухие кости упали на землю. Надо что-то делать.

— Так. От усыпальницы отойти. Мало ли что там. Вещи я все беру. Ноги в руки — и пошли. Рядом тут по пути расщелина в скалах, там и встанем... Волки еще, будь они неладны!

Волки и правда обнаглели. Услышав наш кашель, они выглядывали к нам с другого конца поляны, с любопытством тараща черные глаза. Плеть не достанет, а стрелу на них тратить...

До расщелины бойцы дошли с трудом; волки следовали за нами. Моих шатало и колотило, Соф было немного полегче. Черные круги под глазами у них расширялись, кашель начал донимать всех, ухудшаясь с каждым часом. Седой раз схаркнул кровью. Я устроился у входа в расщелину, и срезав мечом пару сушин запалил большой костер перед собой. Сидел на каменному уступе и смотрел в огонь, а внутри медленно умирали мои спутники. На сердце было хреново. Скоро ко мне подошел-подполз Чага.

— Слышь, Горящий. кхаарххх....

Уняв душащий его кашель, Чага продолжил.

— Я знаю, что это. Симптомы... те самые. Старуха черная, язва моровая... Все думали, что она сдохла, а она вона как... Не знают от нее лекарств.

Он еще раз прокашлялся, с удивлением посмотрел на кровь на ладони, и снова поднял на меня глаза.

— Помнишь, я говорил, как над дедом моим Владыка пел?.. Спой нам, напоследок. Может я почую, что делать. А если не почую... так хоть сдохну с музыкой.

Я обернулся к костру. Смерти и предательство... ни сил ни слов не было, на душе только пепел. Я бездумно смотрел в огонь. Подошла Соф. Она уже не плакала, горе легло на нее темной тенью — не сломив, но опустошив. В отличие от орков, болезнь на ней проявлялась немного по другому. Кашляла она меньше, но темные пятна на шее прямо на глазах начинали превращаться в открытые язвы. И ведь целый день и две ночи не было ничего заметно, совсем ничего — а потом так сразу... Она встала рядом.

— Пой, Горящий. Не ради меня. Ради них.

Я должен встать... встать и петь.

Пепел во мне еще тлел, но слова Соф что-то сдвинули в нем. Где-то глубоко, в самом сердце мира, Великие Струны уже пришли в движение... Пытаясь выразить то, что рвалось в мир через меня, я встал, и, запинаясь, сделал первый шаг... еще шаг... и еще шаг — прямо в огонь.

Строил город и ему не хватило гвоздя... (*)

Песня не шла; я запнулся, остановился и посмотрел на небо. Седое, серое, безразличное. Небо вращалось вокруг нас.

Протянул ладони и увидел в них капли дождя...

Поляна, скала с расщелиной, люди — все выцветало, понемногу утрачивая глубину и реалистичность.

Оставил город и вышел в сад...

Редкий лес вокруг, небо... это все — нарисовано. На самом деле вокруг меня — пустота. Такая же, как в моей душе. Я — только Голос, поющий в Пустоте...

Оставль старца и учаше кто млад...

Первые строки прошли набатом, гулким колоколом отозвались в сердце — и Песня пришла ко мне.

Святая София,

Узнав о нём, пришла к нему в дом;

Святая София

Искала его и нашла его под кустом;

Она крестила его

Солёным хлебом и горьким вином,

И они смеялись и молились вдвоём:

"Смотри, Господи:

Крепость, и от крепости — страх,

Мы, Господи, дети, у Тебя в руках,

Научи нас видеть Тебя за каждой бедой...

Прими, Господи, этот хлеб и вино,

Смотри, Господи, — вот мы уходим на дно;

Научи нас дышать под водой..."

Я ушел в песню полностью. Если я не могу иначе спасти тех, кто мне доверяет — зачем мне мой огонь...

* * *

Очнулся привычно лежа в костре, и бездумно смотря сквозь просветы в тучах на ночное звездное небо. Звезды — красивы. И безразличны к тем, кто ходит под ними. Холодно... Но той скалы, которая была рядом, не видно. Совсем другая полянка, развалины какой-то хижины рядом, и берег моря ближе — чайки кричат. Вокруг огня, в котором я лежал, сидели с трех сторон — Седой, Патлатый, и Чага. Язвы на их коже заметно подсохли, лица осунулись и как-то.. изменились. Даже Седой, вроде бы, старше стал. Соф не было нигде видно. Я приподнялся на локте.

— Где Соф?...

За всех ответил Чага.

— Прости, Горящий. Не уберегли.

Я продолжал смотреть на него. Он устало и безразлично пересказывал.

— Ты, тогда, допел, и рассыпался головешками — всего ничего от тебя осталось. А я понял-таки, что надо делать. Старый я дурак... Такой простой составчик. У меня ж куча всего с собой... Нужна всего лишь кровь кого-то, кто переболел, или кто к этой дряни уже стал устойчив — как те волки, что за нами шли — они бы подошли. Я к тому времени уже только ползал, да и Патлатый так же. Седому совсем плохо стало. А Соф пошла... Посох твой не взяла, поднять не смогла. Вышла к ним так, одна, без оружия. Они и кинулись... Потрепали её, конечно. А она одному пасть разодрала, и с ним к огню обратно. Волки ошалели, но к огню идти не решились — головешки-то, жгутся. Заползла обратно, разодранная вся, кровища... Перевязали её. Я из волчьей крови лекарство готовил, пока готовил — дозу Патлатому объяснял — чуял, не дотерплю. Так и вышло, часть только рассказать успел, и свалился — но варево допрело. Патлатый всем влил его сколько надо было, по моим словам. Только не успел я ему рассказать, что людям да троллям дозу другую надо. По весу Патлатый для Соф варево влил, а расу не учел... В общем, когда очнулись мы, Соф остыла уже. Крови она потеряла много, но раны так быстро её бы не доконали. Чума в ней от этой дозы лекарства не ушла, а только застыла, продолжала жечь и жечь... Чума вместе с ранами её и добили.

Я молчал. Чага продолжал.

— Одно хорошо. Там, где ты песню пел, огонь долго еще так и горел. Дрова сгорели, а пламя осталось. Если б не это — сожрали бы нас волки. А так — оклемались мы, манатки собрали, наружу выглянули — смотрим — головешки твои в центре лежат, чуть тлеют. И вокруг — пожарище, круг большой, выжженный. Собрали мы твои головешки в котелок, и стали думать, что дальше делать. Слабость, ноги трясутся, а меня еще и чуйка колотит — смотрят за нами, да не волки, а — недобро так...

Я подавил слабость, и сел.

— Давно это все было, что ты говоришь?

— Сколько в забытьи мы валялись точно не знаю. А ушли мы оттуда два дня назад. Вот... Не стали мы копать для Соф могилу, так оставили. А то в ту могилу мы бы вместе легли, а не ради того она к волкам с голыми руками вышла... Рванули мы оттуда, с утра, как чуйка говорила — к морю и на юг вдоль берега. А тот, кто недобрым глазом на меня смотрел — сейчас уже небось на след наш встал. К вечеру сегодня поняли, медленно мы идем, дохлые после болезни. Не уйдем мы. Решили попробовать зажечь тебя снова. Если не с нами, так хоть ты сам может очнешься — дело продолжишь. Рядом тут скалистый берег, можно в трещинах укрыться. Только далеко мы уже не уйдем, бежать сил нет. Да и костер наш, большой, издалека видать...

Скрипнув старой угольно-черной броней, я пошатываясь встал. Никакой кольчуги, плаща, шляпы не осталось — все сгорело. Посох мой, конечно, тоже никто брать не стал. Побоку. Ростом вроде снова поменьше обычного, зато настрой... Эх, Соф. Чтобы от обычных противников отбиться, мне сейчас и голых рук хватит — зубами выгрызу. А если противник необычный... Значит судьба.

— Веди, Чага... к трещинам. Попробуем отмахаться. Если ночь продержимся, выживем. И кто бы ни гнался за нами, про чуму им — ни слова.

Мы вышли к морю и выбрали место, где изгиб скалы образовал полку. Попасть на нее было можно только пройдя по узкому карнизу над морем, заворачиваешь за угол над обрывом — а тут мы, в закутке. Я сел ждать у поворота, бойцы упали ближе к скалам и уснули. Ветер трепал травинки, чайки носились сверху с отчаянными криками, лавируя в восходящих воздушных потоках перед обрывом. Море далеко внизу било в берег серо-сине-зелеными валами, рассыпало брызги мелкой белой пены — начинался шторм.

Море, оно не такое как звезды — ему не все равно.

* * *

(*) БГ

Глава 25

Враг прибыл к ночи — судя по гомону, это люди. Обнаружив нашу стоянку и кострище, они потратили чуть времени чтобы выйти по следам к нашей засаде. Что характерно, никто не стал с нами разговаривать — первый попытался сразу насадить меня на меч, и улетел с карниза в море. Прежде чем люди сумели организованно отступить, они потеряли еще двоих. Я не стал высовываться за угол — у них могли быть арбалеты. Подойти сверху к нам ночью люди не смогут, будут ждать утра.

С рассветом штурм нашего лагеря не начался. Нас по-прежнему блокировали — высунувшись я чуть не схлопотал болт себе в лоб — но активных действий предпринимать никто не спешил. Погода окончательно испортилась, темные рваные тучи ветер нес с моря, шторм набирал силу и валами волн тяжело и гулко колотил в скалы внизу. Темно, сумерки — и не скажешь, что день. Подождав чуть-чуть для верности и разбудив бойцов, я выглянул еще раз. Арбалетный болт тренькнул по скале рядом и ушел в молоко. Косовато стреляете. Несколько быстрых прыжков, второй болт засел в плече, но арбалеты стрелявших летят вниз — а сами стрелки катятся в стороны. Рядом с нычкой арбалетчиков пытается отмахнуться мечом третий, но только он какой-то вялый совсем — я ушел от его взмаха шутя, а ему хватило одного удара мечом плашмя. На крики людей о помощи в лагере наверху поднялся гвалт. Приказав вязать пленных и раскинув свой дым пошире, я бросился в бой.

Вокруг костра на поляне расположился небольшой отряд, десятка полтора вооруженных людей. Обмундирование типовое, чем-то напоминает одежду арнорских следопытов, только попараднее, что ли. Характерные симптомы — легкие круги вокруг глаз, кашель, озноб. Так дальше — через полдня пойдут язвы. Их кони, стреноженные, бродили немного в стороне. Короткий бой показал полную неспособность людей к сопротивлению, они не могли даже толком натянуть лук — а арбалетов у них больше не было. Их слабые удары мечом не пробивали мою броню. Арбалетный болт с шипением выпал из моего плеча прямо в бою — и броня закрылась. Я не стал никого убивать, просто выбивал их оружие прочь и пинками скидывал безоружных их в кучу, приказав вязать всех. Они заходились кашлем и отползали, некоторые пытались сопротивляться и получили переломы. Поняв, что они не могут мне ничего противопоставить, парочка людей дернулась к коням, но я ударом бича по ногам пресек попытки бегства; обожженные беглецы вопили и катались по земле. В горячке боя я не заметил, когда трое все же успели уйти — а догонять всадников неясно как, да и желания не было. Обезвредив основных противников, я нашел их командира — он был одет побогаче — выдернул у него суму, и полез в ней копаться. В первую очередь меня интересовали письма и документы — надо почитать, что они собирались тут делать, вряд ли они нам расскажут, а пытать обреченных людей бесполезно. Третьим по счету попалась отличное письмецо.

В ополчение Арнора

Гальдиону Корню,

Новый Форност

Именем Дома Исилдура

Посылаю тебе отряд бойцов и камень из тех, о коих тебе известно. Смотри в него в полдень в любой день, и внимательно слушай. Все мои приказы и донесения теперь — только так.

Э.Э.Б.

И затейливая роспись. Таак.. Я расковырял сумку командира поглубже — бумаги, письменные принадлежности, кинжал, камень переливающийся огнями... камень?

— Седой. Помнится, при тебе Вождь упоминал зрячие камни. Не знаешь, что это?

Седой осмотрел странный шар. В глубине его, как в стекле, можно было рассмотреть две скрещенные обгорелые кости, застывшие в пламени.

— Не знаю, Горящий. На зрячие камни похож, по описанию. Но так, чтобы кости внутри... не было таких камней.

— А как его... пользовать?

— Смотреть в него. Все.

Я вгляделся вглубь камня. Пламя, горевшее вокруг костяшек, особо не мешало мне — так, ластилось; сами костяшки, помаячив между языками пламени, тоже перестали замечаться. Постепенно проясняясь, мне открылся вид на наше местоположение с птичьего полета.

— Седой, какую славную штучку я нашел... Вот это подарочек, просто прелесть!...

Командир людского отряда все пытался подняться и бормотал сквозь зубы что-то вроде "будь проклят тот день...". Вряд ли он будет мне что-то объяснять, слишком принципиален... надо найти кого посговорчивей.

Подходящий типаж нашелся не сразу. Паренек в новенькой с иголочки одежке смотрел на нас затравленными глазками и "сломался" после первого же разыгранного нами с Чагой представления — даже физическое воздействие не понадобилось, он изначально был готов к сотрудничеству. Молодой и непуганый, непривычный к телесным страданиям и морально не готовый к попаданию в плен — он уж очень, очень сильно хотел жить. Чага его "пожалел", и мы оттащили его в сторонку. Чага взялся как бабка квохтать сочувствуя его злой судьбе, как бы между делом живописуя предстоящие ужасы орочьего плена. Седой время от времени подходил со злодейской рожей пощекотать его кинжальчиком, и выспросить Чагу как именно мы этого человечка будем готовить, и откуда именно начнем тянуть из него жилы. Чага парня "защищал", и тот скоро уже чуть ли не выл и ползал у Чаги в ногах с плачем "я не хочууу". Ну, хочешь жить — рассказывай, да?.. Когда первое слово было сказано, дальше пошло легче.

Все оказалось просто. Отряд отправили на север, чтобы сопроводить какую-то важную шишку — того самого командира. Ему переподчинили сборную солянку из разных бойцов, и дали карт-бланш — приказав слушаться его по месту. Отряд неспешно двигался на северо-запад, везде и всегда оказываясь на удивление вовремя. После очередного полуденного бдения над своей сумкой, несколько дней назад, командир приказал свернуть с тракта и быстренько посмотреть какое-то рукотворное пожарище в стороне, где никто давно не жил. К Лонд-Даэру от тракта вела старая конская тропа, с которой отряд свернул буквально в последний момент. Два десятка высококлассных бойцов, после победы в войне, просто не видели себе достойных противников в этих диких краях, и пёрли напролом. После того, как к ночи в расщелине обнаружили мертвую разодранную окровавленную женщину, и следы двух-трех орков, ушедших отсюда с день назад, никто не удивился приказу командира "догнать и растоптать, потом темп наверстаем". Изуродованный труп похоронили и, переночевав, по следу пустили пеших, а сами неспешно поехали за ними удобными путями верхом, объезжая непролазины. Командир днем даже над сумкой не сидел. Нас они догнали, здесь их и застала вторая ночь с момента встречи с телом Соф. Катая камень на руке, я размышлял. Скоро полдень. Отойду-ка я в сторонку с камнем, мало ли как проявляется это... общение.

Картинки, которые показывал камень, захватывали воображение. Вид с птичьего полета, сверху — сильно снизиться нельзя, ни над землей, ни над горами. Некоторые зоны были закрыты от просмотра туманами и облачностью, неясно — это просто облака, или можно как-то закрыться от наблюдения зрячего камня; если честно, следовало признать, что эффект неестественный. Однако Гондор и все степи Рохана как на ладони. Рассматривая Минас-Тирит, его высокие белоснежные стены и башни, его ажурные шпили и гордо реющие на ветру флаги, я восхищался. Умеют же люди красиво строить — величественно, возвышенно, словно устремившись с гор в небо... Пока я смотрел на башни, взгляд поплыл, зацепившись за что-то, земля опрокинулась, одна из башен наплыла закрывая все вокруг — и передо мной предстал хмурый серьезный бородатый человек, в светлой тонко расшитой хламиде, с красивым двуручным мечом за плечами. Я видел его совершенно отчетливо, а он вроде и смотрел в мою сторону — но как-то косил глазами то влево то вправо, будто старался, старался — но не мог меня рассмотреть. В молчании прошло пару минут. В конце концов он сердито сказал мне:

— Странно, сегодня огонь не разгоняется. Вчера ты пропустил доклад. Что у тебя там происходит?...

Вряд ли у меня получится выдать себя за командира людей. Голос у меня уж очень характерный, хриплый, особенно сейчас, пока я еще не восстановился после тяжелой песни... Судя по тому, как меня притянуло к башне, это кто-то из гондорской власти. Вот и поговорим...

— Вежливые люди сначала представляются, а потом чего-то требуют.

Услышав хрипящие и резкие звуки моего голоса, он замер, а потом неверяще уставился на меня. Похоже, после того как я заговорил с ним, он меня увидел четче.

— Кто ты?

— Зови меня Буури.

Празднично расшитый криво усмехнулся, и я увидел, что он держит в руке такой же камень, как у меня. Я его видел вроде со стороны камня, но ракурс был естественный — будто я стоял рядом. Усмешка у него вышла мрачноватая.

— Буури... Вот ты какой. Зачем ты сеешь смуту в моем королевстве?

— Ба! Оказывается, именно ты называешь тут себя королем?... Что ж, рад знакомству...

Мы с интересом рассматривали друг друга. Серьезный у них король. Умный и жесткий взгляд опытного бойца. Опасный противник. Осмотрев меня, и сделав какие-то выводы, он первый возобновил разговор:

— Где мои люди?

— Так это твои? Валяются связанные в сторонке, почти все целые.

Что-то такое он похоже и предполагал, лицо даже не дернулось.

— Развяжи их. И верни им зрячий камень. Они выполняют приказ короля.

— Приказ короля привел их на охоту за мной. А мне, понимаешь, не нравится, когда за мной охотятся. Поэтому камень я заберу в качестве компенсации, это не обсуждается. С твоими людьми... должен заметить, врядли ты сможешь выкупить их жизни. Но зато я готов передать тебе жизненно важную для королевства Гондор информацию. Если мы сойдемся в цене, конечно...

Лицо моего собеседника закаменело, жесткие линии очертили сжатые губы. Кажется, он еще менее склонен к договоренностям, чем я предполагал. А чего он ожидал, посылая за мной этот карательный отряд? Благодарности? А, не, смотри-ка — переборол свою вспыльчивость, снова заговорил.

— Не знаю, что ты хочешь от нас.

— Хочу... простого. Оставь в покое орков на их земле. Я ими сам займусь.

Кажется, судя по его сжатым бровям, я сказал что-то не то.

— На их земле? У них нет земли, они всегда захватывают чужое — то у людей то у гномов. Не рассказывай мне сказки. Слышал я уже твои речи — люди передали. Хочешь собрать свою армию? Не выйдет. Другие есть предложения?..

— Нет.

Некоторое время он размышлял, хотя было видно, что решение принято сразу. Видимо, искал как свои мысли облечь в слова. Нужные слова у него нашлись:

— У Гондора никогда не будет дружбы с людоедами. Это я тебе обещаю, как Король Гондора и Арнора.

— Вот, дались тебе эти орки... Что ж ты к ним так прицепился — это личное?.. Может, там, жена тебе чего нарассказывала?...

Скрипнув зубами, он продолжил разговор. И правильно — когда еще выпадет возможность вот так, запросто, поболтать со своим врагом? Он ответил нехотя:

— Орки... Орки нам всем крови попортили. Да, Арвен их просто-таки ненавидит. И, знаешь, у моей жены есть для ненависти серьезные причины.

Тут я изумился совершенно искренне.

— И ты из-за каприза вздорной бабы решил уничтожить целый народ? На вид ты выглядишь куда благоразумнее. Да ты подкаблучник?!

— Причем тут уничтожать народ?..

Лицо его ожесточилось. То ли "вздорная баба" его зацепила, то ли до него с опозданием дошло что ничего хорошего его людям уже не светит... Он продолжил:

— Нам дела нет до орков где-то там. Но непосредственную угрозу мы должны устранить. Вместе с нашими союзниками ристанийцами мы уже приступили к очистке Мордора от всякой орочьей погани. Освобожденных пленников Саурона мы поселим около озера Нурнен, нужно обеспечить им там безопасность. Потом, вместе с нашими союзниками — эльфами, мы займемся Лихолесьем — там будет Светлый Лес. Потом...

Теперь перекосило уже меня. Видимо, гнев как-то необычно проявился в моем видимом облике, поскольку он глянул на меня с интересом. Мой голос, и так-то не мелодичный, приобрел еще больше шипящих и рокочущих звуков.

— Очиссстим Моррдорр.. Какие кррасивые слова ты используешь, чтобы сообщить мне как вы рррежете женщин и детей...

Вскоре мне удалось взять себя в руки, и я продолжил.

— Мне тоже не было дела до гондорцев где-то там. Но Саурон сделал ошибку, как правитель. И теперь за его ошибку расплачивается его народ. Ты понимаешь, что за твою ошибку — ошибку как правителя — тоже будет расплачиваться твой народ? Кровь за кровь, боль за боль, невиновных — за невиновных?..

Он смотрел на меня серьезно, но жестко.

— Буури. Ты не сможешь ничего сделать Королевству Гондор. Одумайся, пока не поздно. Я еще могу тебя простить. Развяжи и отпусти моих людей.

— Обещай оставить в покое мордорских орков. Тогда я расскажу тебе, что тут у нас происходит, не раньше.

— Это не обсуждается.

— Значит не договоримся. Жаль. Что я могу сделать ты узнаешь... в свое время, король Гондора. А пока — чтобы ты не говорил потом, что я обманул тебя, и напал подло, назначаю тебе битву со своим войском, на Изенских Бродах. Веди сам свои войска — и прямо сейчас, иначе они проиграют.

— Битву, с твоим... войском?.. ты бредишь. Не знаю, как ты добыл камень, но с тобой расправится любой пограничный отряд, оставленный ристанийцами, я даже не буду их предупреждать. А мы с основными силами продолжим освобождать Мордор.

— Ристанийцы — твои вассалы. Ты ведь вместе с ними зачищаешь Мордор?.. тогда именно они будут первые отвечать за твои ошибки.

— Они мне больше союзники, чем вассалы. Тебе не запутать меня своими скользкими речами. Не трать зря время. Мы выполним решение Светлого Совета.

— А, так Гэндальф что ли тебе по мозгам потоптался?... Ну, Старик сказал — и в кусты. А отвечать тебе, и твоему народу, и бабе твоей. Впрочем, я тебя предупредил...

Он точно неадекватно воспринимает бабу свою — вон за меч схватился. Неужели пылкая юношеская влюбленность, в таком возрасте?... Ну, и что он мне меч боковиной клинка в лицо тычет?

— Вот... Смотри на свою смерть!!!! У тебя нет, и не будет никогда — оружия, способного победить этот клинок!

— У меня есть то, чего нет у вас. У меня есть милосердие. А правильно примененное милосердие — это страшное оружие...

Больше говорить нам не о чем; я хлопнул по камню ладонью, отстраняясь, и частички жидкого пламени разлетелся от моего удара яркими брызгами по поляне; свечение внутри камня потухло.

Я отозвал Чагу на разговор.

— У тебя лекарство осталось?

— Есть, да. Но немного, когда его варили, не до запасов было.

— А сможешь рассчитать небольшую порцию на несколько человек — чтобы было как у Соф? Сколько они проживут?

— Ну, болезнь вглубь уйдет... А зачем?...

Чага искренне не понимал меня. Вот чистая душонка. А кто-то называет их "дети Зла"...

— Чума не должна миновать тех, кто бережно хранил её. Если это единственный способ отбросить войска Гондора от орочьих поселков в Мордоре — пусть так — невиновных за невиновных. Дашь этим лекарства понемногу, чтобы не вылечились. Только чтобы пожили подольше и кашель поутих — а чума пусть тлеет. Успеют доехать к своим, больные. Лошадей эта зараза похоже не берет... дня четыре они точно прожить должны, лучше пять — а потом могут и сдохнуть. Понимаешь? Правдоподобную чушь на уши им вешаешь. Ну, там, "Мы вас тут удачненько отравили, но за вас Король ваш вступился — вот противоядие, а дальше пусть он вас долечит. В руках Истинного Короля целительная сила..."

Первый раз я увидел, как у Чаги волосы вставали дыбом.

— Горящий... это ж...

— Знаю. Создай людям свои проблемы, и они не будут лезть в чужие.

Люди пить наше "противоядие" закономерно отказалась, но тот доверчивый паренек, который согласился сотрудничать — выпил. Еще двоим гондорцам — выбирая кого на вид попроще — мы влили варево силой и тоже оттащили их в сторонку.

Среди оружия людей обнаружился железный нуменорский лук, по росту и силе натяжения пришедшийся мне впору; я его повесил за плечо, и пошел искать подходящие к нему стрелы. Лучник из меня оказался никакой; всадил несколько стрел в мягкую землю обрыва — убойная сила просто страшная, но точность сильно страдает; толку от лука в моих руках меньше чем от плети. Надо тренироваться.

Пареньку полегчало только к вечеру, когда те кто отказался от лекарства уже окочуривались один за другим. Он своими глазами видел, как все отказывались от нашего пойла, и тяжело переживал гибель своего отряда. Тела умерших от болезни мы сложили на большой куче дров, когда-то давно выброшенных штормом на берег моря. Сухие поленья вспыхнули разом, и столб дыма от большого погребального костра поднялся в небо. Наверное, в зрячий камень его хорошо видно...

Из всего отряда выжили те трое, кто хлебнул Чагиного варева. Да и то — видок у них не очень — зелененькие. Развязав еле-еле двигающихся людей, мы выдали им сумку с письмами командира, дали выбрать себе лошадей и отправили домой. Путь в Гондор у них один — через Изенские броды, по земле Рохана. Чага долго смотрел вслед нашим посланникам, то ли благословляя, то ли проклиная их; потом повернулся ко мне.

— Хех, вождь. Бывает, убить всех это доброе дело. Я тебе уже говорил, что ты чудовище?

— Не преувеличивай. Те трое, что сбежали во время боя, все равно разнесут чуму. Я только направлю это зло так, чтобы оно хоть чуть-чуть стало добром...

Мы перебрались от печального погребального костра в другое место, к оврагу, и перед сном устроили постирушки. Я смеху ради вскипятил пресную воду ручья в большой яме. Бойцы, помывшись в теплой воде, немного ожили. Мда, зато заживающие язвы прибавили им шарма...

* * *

Все уже легли спать, а я долго сидел и смотрел на бушующий шторм, вздымающиеся и опадающие валы, росчерки молний у горизонта. Временами мне казалось, будто я снова слышу печальные отголоски трубы. Океан, он в чем-то похож на огонь. Тоже Сила, не имеющая Формы. Только Пламя горячо и рвется вверх, ввысь, к небу — а Океан холоден, и всегда остается в единстве. Так жаль, что я не смогу поселиться на берегу, рядом с морем. Рядом с моим любимым морем... Разве редко так бывает — когда не можешь быть рядом, а все равно любишь? Настоящая музыка играется не по правилам, она такая, какой поет ее сердце. Так, привалившись спиной к шершавому камню и слушая шорох волн, я и заснул.

Мне снились пещеры, отсветы факелов, крики, ругань, запах пота, окровавленные повязки. Сценки вспыхивали цепочками карикатурных образов и перемешивались между собой — драка ночью на склоне горы, отчетливо — кто где стоял и что делал, чье-то обезображенное лицо, обрывки дерюги. Одна из неясных картинок постепенно привлекла мое внимание. Узкий отнорок ходов в толще камня, свет лучинки еле-еле озаряет стены. В круге света Военный Вождь орочьего города-под-горой, Перец, раз за разом выговаривает настойчиво что-то одному из своих телохранителей. Вслед за картинкой проступил и звук, я словно стоял рядом и слушал, и, как это бывает во снах, меня никто не замечал. Перец продолжал давить:

— Шрыбых. Ты мне не отшучивайся тут. Ты понимаешь, что ты наделал?..

— Ну, слегонька по-другому приказ твой справили, хе-хе. Да что такого-то??..

— Не юли, ведь знаешь же о чем я. Ты сам, лично присягал Вождю — никто тебя не заставлял! Кто ты такой теперь?..

— Дык чо ты прицепился-то ко мне, Перец? Горящий-то не знай где, а мы тут. Разве ж он узнает?

— Да штырь тебе в печень, тухлая ты кочерыжка! Да причем тут Горящий? Ты нарушил Закон, понимаешь?!

— Ну и?.. подумаешь, мясца сладкого чуть.

— Да какое еще, к назгулам, мясцо?!

В этот момент Шрыбых поднял глаза и увидел меня. Я еще успел ощутить его кромешный ужас, и разом проснулся; эхо его отчаянного вопля еще долго звучало в моих ушах.

Рано утром к нам снова подошла волчья стая, и Патлатый не сплоховал. Пока Чага, радостно потирая руки, резал волчару и цедил его кровь, мы искали нужные травки. Тронуться в путь удалось только к полудню, зато наш запас пополнился полной баклажкой крепкого целительного варева. Прямо перед выходом всех рассмешил Чага: он заартачился и не захотел ехать на лошади.

— Да ни в жисть на эту животину не полезу! Разделывать их — вот другое дело — печень, почки, копыта. Но чтобы верхом?!

— Почки?..

— Знаешь, сколько всего интересного можно приготовить из почек лошади, откормленной нужными травками?? А верхом ездить — нет, не доверяю я им...

Но после наших уговоров все же на лошадь он залез, и даже неплохо на ней держался. Мне пришлось труднее. От меня шарахалась большая часть лошадей, только одна здоровенная черная зверюга меня не испугалась — и после недолгих выяснений отношений она признала, что меня лучше слушаться. Во избежание. Чтобы не обжечь ненароком своего скакуна, пришлось приспособить ей плотную попонку и внимательно следить за своими эмоциями. Оставшийся табунок мы забрали с собой.

Проезжая мимо расселины, в которой мы потеряли Соф, Седой заметил свежую могилу. В пещерке, где я оставил свой посох, не осталось ничего. Наш путь лежал по тропе к Изенским Бродам, по следам отправленного нами вчера конного отряда. Чтобы случайно не встретиться с патрулем, я несколько раз в день внимательно просматривал местность впереди через зрячий камень. Пришлось заниматься этим лично — Седой пробовал смотреть в камень, но кроме огня на костяшках ничего увидеть не смог.

* * *

Сценка "паланитр и Арагорн" навеяна

вот этим роликом

* * *

Глава 26

Патлатый несколько раз останавливал скачку, внимательно исследуя следы на мягких глиняных взгорках в тени кустов. Похоже, этой дорогой ехали как те, которых мы отпустили, так и те, которые от меня сбежали в бою. Немного практики с луком на остановках под руководством Патлатого помогло мне освоиться с новым оружием; с настоящим лучником меня было смешно сравнивать, но я уже мог быстро выпустить по совсем близким целям подряд с пяток стрел со всей своей нечеловеческой силой. Меняя лошадей, к ночи мы выехали на тракт, и я долго сидел со зрячим камнем безуспешно пытаясь найти и посланцев и беглецов. На северо-востоке от тракта начинались покрытые лесом предгорья, где жили дунландцы; будет хуже всего если чумные беглецы свернули туда. Невдалеке от нашей стоянки, в лесу находилось то ли поселение, то ли сторожевой пост Дунланда, к нему с тракта уходила на север дорога, огибая бурелом по большой петле. Умница Патлатый, побегав вдоль тракта, обрадовал меня — сказав, что следы беглецов повернули к Рохану. Но для надежности все равно стоило заехать на пост к горцам.

Утром мы двинулись навестить дунландцев. Перед постом нас встретили совсем молодые мальчишки, и командовал ими такой же паренек. Видя, что мы не хватаемся за мечи, паренек приказал нам отдать оружие, и следовать за ними. Я молча сдал свой лук, бойцы отдали свои мечи. Этот наивный паренек даже наши вещи обыскивать не стал. Ведя в поводу весь наш табунок коней, мы вышли к стоянке отряда — еще около десятка воинов, низеньких, крепких и широкоплечих — где паренек передал нас командиру, отрапортовав:

— Вот. Орки-лазутчики.

Командир сводного отряда внимательно оглядел нас, после чего скептически посмотрел на нашего "пленителя". Тому пришлось пояснить:

— Они сами пришли и сдались. Даже драться не стали.

— Вот как... Ну, и кто у вас, грязных, за старшего?

— Я.

— Так... пойдем-ка, старший, со мной. Остальных пока охраняйте, да вежливо с ними.

Я встал и пошел за ним. Командир отвел меня в сторону, где наш разговор никто не мог подслушать, и приказал:

— Ты, похоже, хотел встретиться с нами. Ну, говори. Для начала — кто ты.

— Зови меня Буури. Да, я хотел поговорить — с теми кто сторожит границы Дунланда.

— Ну, с северо-востока это мы и есть.

— К вам недавно трое конных гондорских воинов не заезжало?

— Нет. Тут у нас чужие не бывают. А мы к тракту стараемся не выходить — там разный народ бродит.

Припомнив все, о чем стоило сказать и что стоило умолчать, я сложил в голове план разговора, и начал:

— В Рохан, в ближайшее время, вернется чума. Та самая чума.

Старый воин не шелохнулся, ожидая продолжения.

— Скоро... я думаю, дней через десять, к вам сюда хлынет вал беженцев. И не все из них будут здоровы. Проще всего остановить чуму можно закрыв Изенские броды. Вы понимаете, что именно нужно сделать?...

Командир задумался, машинально поглаживая рукоять своего меча. Потом он ответил:

— Я даже не спрашиваю, откуда тебе такое известно. Но если это правда, и ты решил предупредить нас, то это дело хорошее. Зови меня Дарайн. Как же ты собираешься остановить чуму?

— Мы переболели и остались в живых. Повезло. У нас есть немного лекарства от чумы. После встречи с зараженным полтора дня болезнь никак не выдает себя, а потом — кашель, круги под глазами, ломота в теле, еще потом язвы... Вон, смотри какие язвы на парнях. Тех, кто торчит на бродах три дня и выглядит обычно, можно пропускать на этот берег — они, скорее всего, здоровы. Если хотите, поможем вам поначалу поставить заслон. А потом уйдем своим путем, через степи Рохана — к Бурым равнинам.

— У вас есть лекарство от чумы??... Ты, я смотрю, уже все за нас решил. А что мешает нам взять ваше лекарство, а вас самих отправить под нож?

Он спрашивал "для порядку", с усмешкой. Наш человек. Но пояснить надо:

— С чего ты взял, что среди снадобий мастера ядов ты распознаешь, где яд — а где лекарство? да любое лекарство, неправильно примененное, отличный яд.

— Так вы все-таки орки? по одежде вашей не поймешь, да и по делам... Те бы не стали идти кого-то предупреждать, да и прийти самим сдаваться не их стиль.

— Орки... да не совсем орки. А кое-кто так и совсем не орк. Только что это меняет? Можешь говорить всем про нас — человек и хоббиты. В любом случае, чума в Дунланде среди старых наших союзников — не то что я готов допустить.

Теперь Дарайн усмехнулся грустно.

— Союзников, говоришь... Союз с Саруманом дорого нам обошелся. Взрослых воинов осталось не много, и часть из них сейчас заложниками в Рохане. Сарумановых орков у нас жило под сотню, крепкие были парни, матерые бойцы — так они с года назад почти все в один день с ума посходили. Звери стали, а не люди. Кончить бы их надо было, да на тех, с кем мы в вместе бой шли — рука не поднялась — и упустили мы их, не знаю где они теперь. Варги их разбежались, в одиночку теперь по лесам ходить опасно. Вон, такие сопливые пацаны у нас теперь ходят в патруле... Если ты хочешь, чтоб мы потом снова взяли в руки оружие и пошли с тобой мстить за старые обиды — то иди... куда подальше. Нас и так мало осталось. Хотя как-нибудь однажды мы ристанийцам все припомним...

Здраво рассуждает. Впрочем, я и не собирался их использовать как прямую военную силу. Разве что помочь по пути кому смогу.

— Дарайн, говоришь, ваши там у коневодов? Где они там? Может мы спасти кого сумеем, когда пойдем через степи Рохана.

— Да, дома для лошадников строят, кто где. После войны ристанийцы оставили их заложниками. Нам пришлось срубить немало нашего леса, вывезти туда... чтобы "отстроить то, что мы разрушили". Спасать их... не знаю. От коневодов по степи пешком не очень убежишь. Но иногда кому-то из наших все-таки удается сбежать — раз дней в десять кто-то оттуда приходит через броды. Но сначала...

Я закончил за него:

— Сначала, в любом случае, нам придется вам помочь. Предлагаю завтра выдвигаться к бродам — промедление нам может дорого стоить.

Дарайн покачал головой.

— Перекрыть броды силой мы можем только с согласия старейшин, а они на совет соберутся не сразу. Я могу временно задержать тех, кто захочет попасть из Рохана к нам, поставить чумной кордон.

— Так этого и достаточно.

Мы остались с отрядом на положении "подозрительных союзников". Паренек, который "взял нас в плен", предложил мне потренироваться с шестами. Я старался действовать аккуратно, чтобы не повредить хрупкое человеческое тело, но после нашей разминки паренек стал посматривать на меня с уважением и плохо скрываемой опаской.

Посовещавшись, Дарайн оставил часть отряда на посту с посланием старейшинам, а с частью отряда отправился вместе с нами к бродам, благо коней у нас хватало.

Вечером все за исключением дозорных собрались рядом с бродами, под навесом у обложенного камнями очага. Я выспрашивал Дарайна, что же случилось с Саруманом. Интереснейшая и неоднозначная личность — бывший глава Светлого Совета, Мудрый, истари — и при этом орочий Вождь. Оказывается, последний раз Саруман проходил здесь где-то с год назад, уже после своего поражения, направляясь в Хоббитанию. Дарайн меня огорошил:

— Слышали мы, убил Сарумана тот хоббит.

— Какой хоббит??

— Ну, Грима его.

— Грима... Он же человек был?!

— Грима? Да какой он, к лешему, человек? Росту в пол человека был, не зря его карликом все звали. Бегал за магом на четвереньках, как привязанный. Преданность хозяину своему собачья — все как хоббиту и положено. Хотя, может и человек — дела это не меняет...

Дарайн задумался, что-то припоминая, потом продолжил:

— Мне кажется, не в себе маг был, разумом повредился. Когда, что тому причиной было — жажда власти, или чье колдовство — это ты не меня спрашивай. А во времена деда моего — Саруман достойный был во всех отношениях муж. Уважали его и в Гондоре, и у нас. За мудрость и искусность его, за умение найти решение в споре которое всех сразу бы устроило а не одного кого-то... Даже когда он армию орков собирать стал, да колдовать над ними искусством своим — никто ему поперек слова не сказал, а ведь кому надо знали — такое не скроешь. Орки его очень уважали. Даже ристанийцы его другом считали, пока он на Рохан не напал — зачем?... да напал-то как — без оглядки. Рассказывают, напал как раз после того как Гэндальф Теодена околдовал — но это их, магов, дела темные. Ну, мы-то, дунландцы, конечно помогли Саруману — у нас с конунгами ристанийскими старые счеты... Даже то, что помог нам Саруман ристанийских захватчиков с Изенских бродов скинуть — и то ему большое спасибо, коневоды по нашим предгорьям как у себя дома шастали. А потом, после разгрома, Саруман шел через Дунланд в Хоббитанию — так весь, бедняга, шипел и плевался. Говорил, "иду вершить безнадежную месть"...

Пока я общался с руководством, Чага подсел к простым бойцам, и, быстренько разобравшись в их несложной азартной игре "в камни", выиграл у них одеялко. Впрочем, проиграл им какие-то кожаные ножны. Вот ведь неугомонный. Ну, каждый наводит мосты по-своему. Для сна нам выделили навесик, расположенный на краю лагеря, под наблюдением дозорных. Лук и мечи нам так и не вернули, но мы особо и не рассчитывали на доверие.

* * *

Глава 27

Под утро следующего дня мы проснулись от криков и звонких сигналов рога. Хмурые низкие облака неспешно плыли над Изеном, вода переливалась на бродах серыми струями. Через переправу прискакали сразу двое дунландцев, сумевших бежать из плена. По словам беглецов, их преследовал крупный отряд коневодов, и дунландцы приготовились к непростой встрече. Дарайн, ссылаясь на категорический приказ старейшин Дунланда — "вы не можете напасть первыми", настаивал на переговорах с коневодами, хотя сам шел на эти переговоры как на эшафот. Никто не хотел идти с ним, и я вызвался добровольцем — попросив только вернуть мне оружие и одолжить какой-нибудь плащик, прикрыть мою горелую броню. Мы вдвоем, в безветренный предрассветный час, под штандартом Дунланда вышли встречать всадников на крохотный островок посреди Изена. За нашими спинами на берегу прятались бойцы с луками и мечами наготове. Коневоды вырвались на берег с тучей пыли, и сходу форсировали Изен до нашего островка, и не подумав высылать переговорщиков. Обнажив оружие, всадники окружили нас, и вперед выехал их предводитель. Говорить начал Дарайн:

— Дальше вам ехать нельзя, граница сейчас закрыта. Земли на этом берегу Изена принадлежат Дунланду. Вам здесь не рады.

Всадник на гнедом разгоряченном коне оглядел нас, присмотревшись к железному луку у меня за плечами, и сдерживая коня ответил:

— Мы преследуем воров, убийц и конокрадов. Один сбежал пешком дней десять назад, и двое на конях вчера. Все следы идут сюда. Выдайте нам их, и мы уйдем. Мы в своем праве.

Дарайн покачал головой.

— Здесь наша земля. На нашей земле судят наши старейшины. Пока они не осудят — никакой расправы над невиновными. Любых принадлежащих вам коней мы вернем.

— Мало. Судить всех троих будем мы. Если не можешь выдать — уйди с дороги — мы найдем их сами. Каждого виновного должна настигнуть кара.

Дарайн взглянул на коневода с вызовом.

— Когда ваш Хельм Молоторукий убил нашего Фреку прямо на совете, что-то не спешили вы его покарать.

Предводитель коневодов глянул на него с иронией.

— Кажется, ты мне грубишь? Здесь?

Со стороны всадников раздались усмешки. Поток презрения пролился весенней свежестью на мое сердце — даже дышать легче стало. Дарайн, упрямо глядя прямо на предводителя коневодов, игнорировал намеки:

— Я лишь требую справедливости к невиновным. Броды в любом случае закрыты, в Дунланд никто из Ристании не пройдет.

— Что ж. Ты хочешь узнать, что такое справедливость, дунландец? Мы покажем. Мы будем судить тебя как пособника и укрывателя убийц. Вяжите его.

Один из всадников сзади отработанным взмахом накинул на Дарайна аркан, и легонько подтянул его к своему коню. Предводитель коневодов, успокаивая гарцующего коня, обернулся ко мне.

— К справедливости... Ну, а ты что скажешь? И капюшончик откинь-ка.

"Силы защитить невиновных, идущих при свете дня"... Я нарочито-медленным движением снял и положил на землю лук и колчан со стрелами, после его откинул капюшон, поднимая голову к небу, с хрустом распрямляя плечи, поднимаясь во весь рост. Ткань хилого плащика затлела, затрещала и разодралась по швам. Перед людьми встало человекообразное чудовище. Легкий дымок разошелся в стороны, коневоды отшатнулись в стороны. Мой голос звучал глухо:

— Рохиррим. Я не дунландец. Но вы напали на посла. Не то чтобы он был мне дорог, но послы неприкосновенны. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Всадник кинул короткий взгляд мне за спину, почувствовав в дыму резкое движение за спиной я сделал скользящий шаг в сторону — и копье брошенное мне в спину вошло в землю. Я меланхолично заметил.

— Лишь справедливости. Оставьте в покое посла, и валите к себе в степи.

Второй раз почувствовав резкое движение у себя за спиной, я перестал себя сдерживать. Рывок назад, перекатом ныряю под лошадь неудачливого копьеметателя, ударяя со всей силы плечом в брюхо скакуна вверх и в сторону — всадник вместе с конем летит в Изен. Время замедляется, улетающий конь перебирает в воздухе копытами. Мой дым дает объемную картинку вокруг, я скольжу внутри как между ветвей в буреломе. Всадники сгрудились и тыкаются друг в друга. Кувырком подныривая под брюхом породистых боевых коней, боковыми ударами с ноги вбок я ломаю тонкие суставы конских ног и выскальзываю раньше чем покалеченное животное начинает падать. Вопли, хруст костей, хриплое взревывание обиженных коняшек — радостные звуки. Меч пришлось обнажить только на полсекунды. Одним высверком перерубив узел аркана сковавшего Дарайна, швыряю его самого чуть в сторону от свалки. Коневоды падая с седел путаются в стременах, не успевая отслеживать мои броски. Я сшибаю их всем корпусом, и они так восхитительно летят в воду, вместе со всей своей броней. С трудом останавливаюсь — предводитель в жестком захвате, его меч у его же горла, лицом к побитым людишкам. В глазах ощетинившейся оружием толпы плещется страх, моя броня под остатками разодранного плаща шипит и тлеет, из пламенеющих трещин курится дымок.

— Я пока никого из вас не убил — а мог бы всех раскидать здесь, как щенят. Но вы же хотели справедливости?.. Убирайтесь на свою землю, и наводите справедливость там. На берегу со стороны Дунланда вас ждут, и не один ристаниец сегодня не перейдет Изен живым.

Убедившись, что мои слова услышаны, я швырнул ристанийцам их предводителя, и демонстративно поднял с земли свой железный лук с полным колчаном стрел. Конные полезли вылавливать из Изена нахлебавшихся пловцов, а спешенные бросились к безуспешно пытающимся подняться животным. Я ждал с луком в руках, мой душный дым все плотнее и плотнее окутывал островок, ощутимо давя на людишек. Коней, которым я переломал ноги, хозяевам после криков и ругани пришлось добить — такое не лечится. Среди коневодов пошли возмущенные ропотки, но предводитель осадил своих людей, и потирая горло напоследок буркнул мне:

— За коней... побратимов наших... ты еще ответишь перед Роханом.

Всадники перераспределили скакунов и отбыли. Проводив взглядом удаляющийся отряд, мы вернулись на свой берег. Дарайн поглядывал на меня с опаской, и по прибытии высказался:

— Резко ты с ними, Буури. Они тебя запомнят.

— Э, командир. А ты предпочел бы "справедливый суд" ристанийцев? Мне на них плевать. Меня больше волнует другое. Новоприбывшие все тут? Нам нужно отсчитывать два дня...

Дарайн помрачнел, но ответил:

— Теперь, когда я видел тебя в деле, поневоле верю и твоим словам о чуме... Нет, все тут — я приказал.

По возвращении состоялся тяжелый разговор с двумя беглецами. Коневоды назвали их убийцами — почему? Беглецы были спокойны, как скала.

— Мы никого не убивали. Строили сарайчик на отшибе, мимо бредут кони, привязанные к седлам всадники мертвы. Мы сразу поняли — вот наш шанс сбежать, упускать нельзя. Трупы на землю, сами в седла. Но ни в одной смерти мы не виноваты.

Наутро один из новоприбывших зашелся удушливым кашлем.

Следующие дни были непростыми для меня и моих бойцов. Сначала мы лечили первого заболевшего, а затем лечили свалившихся вслед за ним людей Дарайна. Пришлось держать круглосуточный дозор на бродах — ночью пытался прорваться лазутчик, но я успел вовремя подоспеть на помощь Седому. Встретили и задержали гонца от старейшин — он хотел только передать письмо, но отпускать его в обратный путь после встречи с зараженными было уже нельзя. Когда бойцы Дунланда снова встали в строй, моя троица орков валилась с ног — у них не было сил даже на свои глупые шуточки. По счастью, вовремя вылеченная чума не оставила серьезных следов на людях. Пограничному заслону мы оставили половину наших запасов лекарства. Дарайн подарил мне еще одну плащ-накидку, а мы оставили им лишних коней, перешли Изен и поехали на восток.

На ристанийском берегу Изена дунландские перелески сменились на степной простор. Зрячий камень показывал впереди безрадостную картину — дым горящих деревень, белые окровавленные тряпки развевающиеся на ветвях у дорог, группы беженцев бредущие кто куда. На ночевку остановились у крохотного ручейка в овражке. Патлатый занимался ужином, Чага ковырялся в своих кореньях. Я сидел на кочке, в глубокой задумчивости. Седой чертил что-то палочкой на дорожной пыли, стирал, и чертил заново.

— Горящий, слушай. Ты не боишься, что за твои дела к тебе придет кто-то из Валар, и повяжут тебя как Мелькора?..

— Не... этого не будет. Ты же слышал, там, у моря, звуки трубы Улумури... Сам Ульмо, величайший из музыкантов, играл нам свою прекрасную и печальную мелодию. Ни один из Валар не встанет сейчас на моем пути в своем первозданном могуществе. Духи, посланные ими — и те поостерегутся.

— Да Тулкас скрутит тебя одним мизинцем, даже не запыхается.

— Не... Ты не понял... Да я и сам понял лишь недавно. Я неважный провидец. Большая часть моего пути еще впереди, но некоторые кусочки грядущего я вижу отчетливо, как наяву...

Я помолчал, собираясь с мыслями. Седой ждал.

— Тогда, когда я умер... Надо мной потеряли свою власть старые ошибки, и старые клятвы. Я начал жизнь с чистого листа — это был дар мне, дар новой жизни — после смерти. И тогда, смотря на все как младенец, непредвзято — я сумел разглядеть в вас, в орках, в троллях, в детях Зла — Творение Эру. В сердце, полном ненависти — увидел Свободу Выбора, услышал Изначальную Музыку. И не просто так, заметил мимоходом — а еще и принял вас под свой покров, принял за вас ответственность перед лицом Творца. Принял вас, такими, какие вы есть — злыми, изуродованными... несчастными.

Я помолчал, собираясь с духом.

— Для того чтобы сделать это — мне пришлось добровольно впустить в свое сердце Зло. Иначе я не мог сочувствовать вам, не мог понять и простить. Мне не из чего ковать для вас спасение, кроме как из собственной души, понимаешь?.. Расколол свой цельный дух, сломал свою суть, сам лег на жертвенный алтарь, принял проклятие Зла. Это как проказа — страшная, заразная болезнь, которая уродует все к чему прикасается — и я взял ее сам... Но теперь всякий из Валар, кто по своей прихоти решится остановить меня, должен будет принять на себя мою ответственность за вас, за это уродливое, но — творение. Ибо я, даже мертвый — буду свидетельствовать перед Престолом Творца в Конце Времен. И мой победитель должен будет оплатить мой долг, принять мою ношу, мою проказу... Они не захотят. Кто-то из них будет скорбеть обо мне, кто-то ненавидеть и презирать меня. Но прямо вставать против меня, во всем блеске своего величия — они не рискнут. Попытка Старика достаточно явный урок... Они не рискнут разрушить творение самого Эру, и тем самым пасть. Они смогут вмешаться только если я сам лично, своим прямым могуществом, своей Властью и Песней, начну разрушать Сотворенное, поднимая огненные горы из глубин тверди, и умерщвляя разом человеческие народы. А я — не начну.

Седой молчал.

— Но это еще не все. Для того, чтобы принять вас под свой покров не зря, чтобы иметь хотя бы право повернуть вас к Свету, чтобы дать вам этот самый честный выбор — мне пришлось предать Тьму. Я — дважды предатель. Я не взял над вами настоящее владычество. Я оставил вам свободу, и дал Закон. Я пестую в вас эту самую Свободу... Свободу, которая дает вам небывалую ранее гибкость и мощь, делает вас Личностями. И за это — за свободу — меня проклянут и люто возненавидят все Силы Тьмы, и все слуги Зла. Проклянут, и натравят полчища своих ублюдков — часть из которых сразу перейдет под мои знамена. Но сами Силы Тьмы, какие бы они ни были — побоятся даже приблизиться ко мне. Потому что, несмотря на мою проказу, сам Свет Изначальный горит во мне, и жжет их дух нестерпимым огнем... И их черный дух, и мой. О, Элберет, Варда Королева Света, кто бы знал — как это больно...

Седой молчал.

— Я не знаю, что ждет меня в конце пути. Возможно, мне свыше выставят счет за все злодеяния вашего народа, и за все мои хитроумные попытки вас спасти, разом. Возможно, мой расколотый дух не устоит, и я паду окончательно — во Свет, или во Тьму — в моем случае это равно погибельно. Но я, тот маленький остаток меня который в этом расколе еще остался жив — не буду жалеть о своем пути. Потому что — я не мог иначе...

Я сидел, уткнув лицо в ладони. Седой тяжело вздохнул, и сел рядом.

— Ты не один, Горящий. Какой бы ни был твой путь, мы — пройдем его с тобой.

* * *

Глава 28

Всю ночь я сидел у огня, подбрасывая в него ветки и смотря на переливающиеся багровые огни. Костер дымил и тлел, не желая гореть. Начавшийся после полуночи мелкий противный дождь оседал на сырые дрова, капли шипели на углях. Мои спутники спали под свесом овражка, завернувшись в плащи, стреноженные кони гуляли неподалеку. К утру дождь утих, и в просветах туч показалось разгорающееся зарево рассвета. Первым проснулся и выполз к костру Чага. Повошкавшись в своей седельной сумке, он достал оттуда кусок на вид подкопченого мяса, и принялся греть в дыму. На запах вылезли Седой с Патлатым. Патлатый тянул носом, Седой причмокивал.

— Неужели свежая рулька осталась?..

— Да на мозговой косточке, да с подколенным хрящиком?... ммм...

Я удивился:

— Где ж вы успели добыть мясо?

Чага, довольно жмурясь и не прекращая своего занятия, пояснил:

— Коней помнишь? там, на острове. Их, как добили, в Изен и сбросили. Ну, так пару туш прямо за вторым поворотом к нашему берегу и прибило. А у дунландцев неподалеку от бродов коптильня устроена. Пока ты всякие дела с больными решал, я с кем надо договорился, травок собрал, да конинку-то в дело и пристроил. Конечно, поделиться с ребятками пришлось, туша им — туша нам. Ну ради такого дела не жалко — чтоб кусок свой иметь, делиться завсегда надо... Тем более, мы самые деликатесы все равно себе забрали.

Патлатый подхватил:

— Да что они, люди, в мясе понимают. Им, глупым, чистое мясцо подавай, да без жилок, будто зубов у них нет. Мариновать хрящики не умеют, сало подкожное с шкуры срезают, да даже костный мозг от головного по вкусу не отличат! Неумехи, только самое вкусное выкидывают. Хотя, мясца мы себе тоже взяли, только прокоптили его получше — хранится сырокопченая конина хорошо, надолго теперь хватит...

Мне захотелось подначить их. Из зависти, что ли, очень уж они аппетитно уплетали свой завтрак:

— А не разумная ли это была коняка? Вроде как, отрок Эорл в эти края породу разумных лошадей привел с севера, которые и речь человечью понимали...

Бойцы озадачились, даже жевать перестали. Седой куснул у кости, поводил языком, сплюнул, почесал рукой затылок и повернулся ко мне:

— Вроде, нет, Горящий. Эта — не разумная. У тех другой вкус. Этак, с кислинкой...

— Эээ?...

— Вечером расскажу, Вождь. Долгая это история... Ешьте, обычная это конина.

Доедали мясо сосредоточенно принюхиваясь.

* * *

На въезде в первую из встреченных нами деревенек, на заметном месте, на шесте висела окровавленная тряпка. Сама деревенька производила впечатление покинутой жителями в спешке, мой дым не тревожило ничье дыхание, только на дальней окраине подвывала какая-то мелкая собачонка. Двери и ставни домов плотно закрыты, нет ни следов боя, ни разрухи мародерства. Патлатый спрыгнул с коня на въезде в деревню и побежал вдоль дороги, то и дело припадая к земле и ковыряя пальцем дорожную глину. Мы ехали шагом по обочине, чтобы меньше мешать ему.

— Ушли телеги, две штуки, вглубь Рохана по тракту. И верховых туда же десятка два, но не одним отрядом — есть чуть постарше следы, а есть посвежей. Кони по большей части груженые, но иной раз и порожних гнали. А самые свежие следы — пара верховых вчера ушла на рысях на север, к верховьям Энтавы.

— Возвращаемся в центр деревни, отдыхаем, смотрим что в домах. Без мародерки! надо точно понять, что тут происходит.

В первом же доме из-за плотно прикрытой двери в нос ударил тяжелый смрад, внутри лежали два трупа в характерных язвах. Желание искать чего-либо дальше у всех разом пропало, бойцы молча собрались и ждали моего решения.

— Поехали пока на север. Вдоль тракта сейчас, чуется мне, везде не лучше...

Отъехав подальше от деревни, мы встали на привал, и я достал Зрячий камень. Низкие тучи в прорехах не мешали обзору, только муть какая-то текла поверх картинки. В направлении к верховьям Энтавы, ближе к лесу Фангорн, посереди голой степи неподалеку от тракта торчала крохотная деревушка на три дома. Дым очага позволял надеяться, что кто-то в ней еще остался жив. Что ж, даем вводную...

— Так, бойцы. Слушайте внимательно, дело непростое. Выходим к людям. Цель... Если удастся, долгосрочная цель — наладить контакты, и так или иначе повернуть на свою сторону хотя бы часть здешних жителей, поэтому...

Бойцы озадаченно молчали. Тяжело вздохнув, я взял регистр попроще:

— Люди смертельно больны — сейчас их взгляды на жизнь пересматриваются, они ищут помощи и поддержки. Даже если раньше они стреляли в любого встречного орка... сейчас они могут понять, что некоторые из вас — умеют лечить и помогать, даже когда свои, человеческие, лекари и вожди отреклись от них. Лечить и помогать даже тем, кто убивал в Мордоре других орков. Понимаете?...

У Седого и Патлатого прямо-таки на лицах читался немой вопрос, но они молчали. Чага в глубокой задумчивости чесал затылок, а потом сформулировал:

— Ты предлагаешь... чтобы мы... коневодам... ээээ, как это будет на их языке-то.... сочувствовали? По-настоящему, что ли?..

— Именно, Чага. Именно... Непростые ориентиры заданы... да. Но я в вас верю — это вам по силам. Задача ясна?... выполнять.

* * *

Мы успели добраться к той крохотной деревушке посветлу. Заслышав перестук копыт, на крыльцо выскочила всклоченная старуха. Углядев нас, она побледнела и нырнула обратно в дом, захлопнув дверь. Мы не торопясь спешились, привязали коней и подошли к двери. Чага деликатно постучался, из-за двери послышался глухой мужской голос.

— Что надо?...

— Поговорить. Отворите, хозяева, не обидим.

Дверь нам открыли только после того, как Седой вслух, громко и в крепких выражениях предложил вынести дверь. А я в таких же крепких выражениях, вслух и громко отказал ему, и приказал седлать лошадей, добавив, что если запертым людям самим не нужны лекарства от чумного поветрия, то и нас их жизнь не волнует. Дверь отворилась нараспашку, и выскочила та самая всклокоченная старуха; ветер трепал ее неприкрытые седые волосы. Она стояла на крыльце, молча обводя нас взглядом, в которому угадывалась безумная надежда; бойцы опускали глаза. Когда ее взгляд остановился на мне, я уловил в её тоске что-то знакомое.

— Сын?...

— И его невеста...

Ответив, она обессилено привалилась к двери, пропуская нас в дом.

На первичное лечение троих больных у нас ушел остаток дня и ночь. Тяжелее всего пришлось той самой немолодой женщине, которая нас встречала; ее звали Эота... Чума поразила ее сильнее, чем молодых и здоровых, но она не подавала виду и молча переносила все тяготы. Исключительной твердости духа женщина. Собственные дети называли её Железная Карга — когда она не слышит, конечно...

* * *

Перед закатом я ушел в давно заброшенный, полуразвалившийся остов дома на окраине. Хотелось побыть одному, подумать о грядущем. Найдя в сумке Зрячий Камень, я углубился в исследование территорий...

Величественная белая шапка из снега и льда, венчающая Мглистый хребет, наполовину скрылась в облаках. Каменистые склоны гор скалились стесанными гранями. Осыпи крупных камней, поросших лишайником, поблескивали влажными боками. На западных склонах выше лесной зоны отчетливо просматривалась конная тропа. Начинаясь в Ривенделле, тропа шла вдоль Мглистого хребта на юг, обходя скалы и кручи, и пересекала старый тракт, ведущий вдоль реки Гладуин к Западным воротам Мории. По тропе на юг вихрем мчался небольшой отряд; меньше десятка всадников, белые кони. Интересненько... На каменистой горной тропе всадники видны отлично, но дальше — под кронами деревьев в горах Дунланда — проследить тропы станет сложнее. В любом случае, если всадники не свернут к Мории, то выйдут на наш тракт от Тардаба к Изенским бродам, там их будет просто обнаружить.

В дунландских лесах то и дело поднимались небольшие дымочки; люди готовили ужин. На бродах дежурила знакомая застава дунландцев; со стороны Рохана на берегу Изена виднелось несколько чужих повозок, фигурки людей копошились вокруг. Севернее от бродов, в истоках Изена, черной иглой впивалась в небо неприступная твердыня Ортханка. Разрушенная крепость вокруг башни поросла лесом — и когда только успела? Легкий туман стелился в корнях деревьев, прикрывая закопченные и наполовину засыпанные жерла шахт. Речной илистый песок и грязь слоями лежали на некогда аккуратных, а ныне безлюдных улицах Изенгарда.

Тракт от Изенских бродов тянулся к Андуину, петляя между подножием Белых гор и Роханской степью. Ближе к склонам гор сбегающие ручьи оживляли пыль степей цветистым разнотравьем. Деревни пригорья украшались редкими квадратами полей, желтевших осенним урожаем. Янтаринкой на нитке тракта, ярким пятнышком в мягких солнечных лучах сверкали золоченые купола Эдораса. Пристальное рассмотрение города развеяло идиллию... Ворота города оказались закрыты, улицы пустынны, хотя и не безжизненны. Поперек тракта, не доезжая до города, высились баррикады из опрокинутых телег, на них висели кровавые тряпки, вокруг суетились воины. Целенаправленный поиск других городов народа коневодов привел меня выше в горы... В кольце каменных стен Горнбурга, напротив, жизнь кипела, у бойниц ходили воины, между домишек вовсю бегали дети. Однако на расстоянии выстрела не доезжая до первых ворот лежал человеческий труп с торчащими стрелами; его никто не убирал. Необычное зрелище для этих мест... Ладно, в горы нам идти незачем, надо подробнее изучить открытые пространства.

По степи тут и там ютились мелкие деревушки коневодов; дымы давали надежду. Тропки между ними пропадали, разбегаясь тысячами путей: коню в степи везде дорога. Земли рохиррим наискось пересекала речушка Энтава, неспешно неся свои воды на юго-восток; ее пологие берега и мелкие плесы отсвечивали охрой в закатном солнце на фоне пыльных буровато-зеленых степей. В устье Энтава распадалась на множество рукавов, образуя широкую болотистую пойму. Напротив устья, по восточному берегу Андуина туман укрывал Мертвые болота; вонючие испарения поднимались над окнами трясины, дрожащей дымкой разливаясь по долине; свежий ветер с запада уносил эту вонь вдаль от степей. В землях Рохана паслись разрозненные стада коней; с заоблачной высоты они казались крохотными светлыми букашками на бескрайнем просторе. В верховьях Энтавы, где множество мелких ручьев сливались в речушки, трава отливала особенно сочной зеленью, но кони не заходили туда: с близких опушек леса Фангорна стекал плотный сырой туман. Взгляд с птичьего полета цеплялся за необычное: в лесу листва всегда идет волнами по направлению ветра; а в тени Фангорна чувствовалось иное движение. Приглядываясь внимательнее к лесным прогалинам, я неожиданно обнаружил пятерку всадников на волках, скачущих цепочкой по кромке леса; смешные маленькие мохнатые фигурки спешили на запад. Лес рос не только на север от степей Рохана: ближе к Андуину, вдоль Тракта на склоне Белых гор тоже виднелись леса; тонкие, еле заметные струйки дымов показывали, что эти леса обитаемы. Тракт упирался в Минас-Тирит; его величественные шпили стремились в небесную высь, как продолжение горного хребта.

Дальше на восток, за развалинами Осгилиата, на левом берегу Андуина начинались черные вулканические склоны Мордора. Бритвенно-острые кромки скал резали мутновато-грязные облака. На фоне черной земли, с разводами и потеками цвета серого вулканического пепла, легко просматривалась сеть дорог, выведенная четкими прямыми и дугами, как по линейке. Там, где скалы мешали проходу, препятствия были срезаны; ущелья перекрывали насыпи или каменные мосты. Тут и там поднимались струйки дыма, но вот какие из них дело рук разумных, а какие — след естественной вулканической активности, кто знает... На плато Горгорот стоял крупный военный лагерь; люди готовились к ночлегу. Интересно, где они добывают там воду? привозят с собой?... А вот и еще один крупный лагерь людей, ближе к устью реки Нурн. Обширные поля вдоль рек вокруг озера Нурнен местами блестели тяжелым золотом урожая, а местами чернели горелыми пустошами. Вдоль черных склонов Ородруина вставали цветные дымы...

Долгие вечерние бдения над Камнем в конце концов усыпили меня; но видения, похожие на виды Ородруина с птичьего полета, продолжали стоять у меня перед глазами всю ночь. Медленно и неотвратимо тёк темно-оранжевый лавовый поток, покрытый темной коркой, но горячий и липкий внутри. Редкие сломы слоистых камней по берегам этой чудовищной реки освещались его темно-красными ответами. На мертвые камни тут и там оседал черный пепел, покрывая их пушистой причудливой бахромой. Иногда гора вздрагивала, содрогаясь, и всполохи огня озаряли низкие тучи и острые скалы. Жилы живого огня текли в глубине, пульсируя не в ритм, маленькие лужицы светящегося янтарно-желтого жидкого камня пузырились и лопались выхлопами вонючих газов. Воздух, насквозь пропитанный вулканическим смрадом, звенел в ушах скрипучим визгом...

Открыв глаза, я сначала не понял, почему вокруг меня все такое нечеткое, и как-то подрагивает. Понимание пришло с блестками искр: топчан, на который я прилег, горел. Судя по виду чернеющих на глазах досок, он загорелся сразу и весь одновременно. Я вдохнул его жар в себя, и горение ушло струйками дыма — но какая-то нечеткость, дрожь картинки — осталась в моих глазах. Комната только слегка закоптилась... Мир вокруг ощущался тонким, как паутинка; неловкое движение, и... нет, не хочется проверять, что будет. Я вышел наружу и сел на завалинку, смотреть на занимающийся рассвет. Все бойцы спали, прохладный ветер медленно уносил остатки кошмара, и вскоре странное состояние прошло, а мельтешение в глазах почти пришло в норму. Почти...

* * *

К утру больные сколько-то пришли в себя, и состоялся разговор. Молодой крепкий юноша и девчонка сидели в углу топчана закутавшись в тряпки, да зыркали на нас исподлобья; отвечала мне Эота:

— Соседи... как только услышали, что ко мне приехал сын с невесткой из больного поселка, сразу снялись и сбежали куда-то вглубь Рохана. Только все равно зря.

— Почему? может, не успели они заразиться.

— Да я б и сама их отправила, только им же неймется — все самим надо узнать и увидеть. Их мелкая дочурка, косоглазая Эинка, все под окнами крутилась, подслушивала... а перед их спешным отъездом к нам забежала, и стащила шаль шерстяную, которой я больных кутала... Я-то коней поила, да шали хватилась только когда весь их табор уже уехал.

— Весело живете. Часто у вас тут так — дети ворье?..

— Эинка с детства с гнильцой. Разбаловали её родители... Теперь из-за мелкой дуры неплохие люди сгинут.

— Может, не сгинут еще. Лекарства у нас хватает. Только искать каждого по ухоронкам времени у нас нет, слишком быстро зараза распространяется.

— А что их искать-то? в Сонхолд они побежали.

— Где он, Сонхолд? объяснить сможешь?

В её глазах появилось некоторое недоумение.

— Вы сами-то, из какой дали такие драные явились, что не знаете, где самый крупный поселок в наших краях?

Я тяжело вздохнул.

— Орки мы, мать.

Если я ожидал неадекватной реакции, то просчитался. То есть, сын с девчонкой замерли как кролики перед волколаком, а вот Железная Старуха смотрела насмешливо.

— Я-то все думаю, когда ты объяснить соизволишь. Ты-то не орк, да и пёс с тем. Думаешь, я походку бойцов твоих не вижу?.. У нас тут, что ни день — то из-за Изена умелец Сарумановой породы переплывет, то с Мертвых болот крысенят Мордорской породы поналезет... разбежались они после этой... победы... ууу. Ну да, сказав первое, говори и дальше...

— Что дальше говорить... в Сонхолд, говорю, поехать стоит. Пока лекарство у нас есть.

— А и поехали. Я, хоть и старуха больная, а на кобылице своей усижу. Удержит меня Белоножка, не сбросит, родная.

Сын не выдержал, вскочил:

— Мама, ты... куда ты поедешь? ты ж на ногах не стоишь...

В глазах Эоты мелькнуло что-то такое, что сын сразу поник и сел на место.

— Ты, Эокар... знаешь меня, мать свою. Если долг меня зовет — кто меня остановит?...

— Но с орками?...

— Хотели бы убить — уже убили бы. Раз ты тут живой сидишь — значит и себя, и жену свою защитить сумеешь. А мне что терять, старой? В Сонхолде с ними и говорить никто не станет, вокруг уже кордоны небось. А меня там вспомнят, да... и брат твой там, если жив еще, или забыл ты его уже?.. кхе-кхе...

Кашель у нее еще оставался. Впрочем, сборы это не остановило. До своей лошади Эота доползла шатаясь, а в седло взлетела одним слитным движением. Кого-то мне напоминала эта плавная легкость в движениях...

— Что ж... Веди нас, Эота, дочь Эорла...

Старуха смерила меня странным взглядом, и кони пустились в галоп.

Я в первый раз понял, чего действительно стоят кони рохиррим. Эотина красавица Белоножка могла, не запыхавшись, обогнать любого из наших коней. Она, наверное, могла при том еще и кругами вокруг них бегать. И наши плешивые скотинки, глядя на нее, ускорили бег. Потом еще, и еще, и еще.... С такой скоростью я не смогу бежать при всей своей нечеловеческой силе, даже если растопырю крылья.

* * *

Глава 29

На въезде в Сонхолд традиционно висели окровавленные тряпки; нам преградили дорогу двое пеших, приказавших не приближаться, поскольку в поселке моровое поветрие. Однако Эоту, Железную Каргу, здесь действительно знали хорошо. Ее краткого объяснения оказалось достаточно, чтобы нас впустили — правда предупредив, что не выпустят, пока мы или не выздоровеем, или не сдохнем. Болезнь уже начала собирать свою обильную жатву; держать в руках оружие могли немногие, но люди действовали четко и без паники. Нас проводили к деревенскому воеводе-старосте, который тоже подхватил чуму, и валялся в одном доме вместе с другими больными, просто за перегородкой — чтобы обеспечить хоть какую-то приватность разговоров. У входа Эота отстранила нас рукой, откинула занавеску и вошла к нему первой. Мы вошли следом; пожилой воин лежал на кровати, укрытый одеялом; они с Эотой молча смотрели друг на друга. Прокашлявшись, воевода начал разговор первым:

— Железная Леди... не так... не так я представлял себе... нашу последнюю встречу.

Эота подошла к больному и, улыбнувшись, села на его кровать.

— Наша последняя встреча, Гримблад, и будет иной. Еще не время...

Обернувшись ко мне, она приказала:

— Говори, Буури.

Дождавшись, пока лежащий повернет ко мне голову, я начал:

— Так получилось... что у нас есть лекарство от вашей болезни.

Прищурившись, староста переспросил:

— Но?...

— Но мои лекари — орки, а с орками у вас разговор обычно короткий. И снадобье их черное, орочье... на волчьей крови и дурманных травах. Или на орочьей крови — кому как повезет... Не хочу обманывать твоих людей, сделаем по-честному... Пусть те, кто сами согласятся взять лекарство из рук орка — знают об этом.

Мужчина задумался на минуту, с усилием сглотнул и продолжил:

— Условия?..

— Безопасность и свобода — лекарям и их помощникам. И чтобы каждый, кто берет из рук орка снадобье, знал, что оно из крови орка, и брал его только по своей воле.

— Еще?...

— Все. Больше... никаких условий.

Мужчина закашлялся, потом продолжил:

— Я думал, ты, как Саруман из своей башни, будешь мира просить...

— Ты не конунг, чтобы обещать нам мир. Но ты в ответе за жизнь и за поступки своих людей.

— Откуда ты знаешь, что твое лекарство нам поможет?

Тут вмешалась Эота; откинув воротник своей накидки, она сказала:

— Я знаю.

Староста внимательно посмотрел на подсыхающие следы язв на ее шее, и перевел взгляд на нас:

— Что ж... Что ж, хуже нам точно уже не будет; сам из наших пока не выздоровел никто, а первых заболевших мы уже похоронили. Тащи сюда своих лекарей. А ты, Эота... зови старшего патруля.

Эота осталась с Гримбладом — старым знакомым было, что обсудить. Мы с сопровождающими пошли по людям, раздавать лекарство — множество больных требовало немедленной помощи. В ближайшее время больных должно стать еще больше — воины, которые пока на ногах, скоро свалятся. Новость, что лечат их орки, люди восприняли неоднозначно... Но из тех, кто уже заболел, желающих отказаться от лечения не нашлось — чума, она умеет убеждать.

Обойдя кругом поселок, мы вернулись к Гримбладу. Запасы лекарства таяли на глазах, нам требовалось хотя бы пополнить запасы трав — а редкие травы не растут в людских селениях. Эота выглядела растерянной. Её сын прошлой ночью ушел куда-то в степь, оставив своих коней. Так звери, почуяв свою смерть, уходят в чащобу — и никто теперь не знает, где он — как теперь его найдешь?... Гримблад был вроде не против выпустить из поселка наших сборщиков трав в сопровождении патрулей — но только не всех сразу. Его можно понять: люди, получив надежду, оживали на глазах — но доверять нам пока не было оснований. Я сам вызвался остаться с людьми в поселке — толку от меня при сборе трав немного. Патлатый, Седой и Чага, получив каждый в сопровождение по паре людей, ушли в степь. Мы с Эотой остались у Гримблада. Я начал расспрашивать Гримблада о окрестных деревнях, пытаясь спланировать дальнейший маршрут. Между делом разговор зашел и о горных городах. Гримблад сидел мрачнее тучи:

— Как поняли наши, что это не простая болезнь, а поветрие моровое, такое, как в легендах старики сказывали, послали они вестовых. Да только воеводы наши тут по-разному решили... Конунг Эомер, что в Эдорасе сидит, тот затворил жен и детей в городе, юнцов с ними, а сам вперед с дружиной вышел — всех больных беглецов от города отворачивать. И часть дружины по дальним весям разослал, кордоны на границах ставить, чтобы чума куда с беглецами не ушла. Его вестовых мои бойцы видели, а самого его где искать теперь кто знает... А вот наш, Вестфольдский правитель, маршал Вестмарка, воевода западного пограничья — он по-другому решил, и, как встарь, в Горнбурге заперся со всей дружиной и челядью. Письмо оставил у поворота — "кто выживет тот выживет. Мы можем спасти лишь тех, кого успеем. Не подходите ближе перестрела от врат, а кто приказ этот нарушит, того лично пристрелю, как орка..." Часть дружины своей, у кого семьи в деревнях, тех наружу пустил — "идите куда хотите, но не смейте возвращаться". Вот и думаем мы теперь. Вроде как, не было от этой чумы лекарств, потому те, кто заперлись, пересидеть пытаются, выжить да семьи свои спасти — по-своему правы они. Но те, кто остался верен народу своему и умер, мне куда ближе тех, кто предал и выжил...

Выговорившись, Гримблад мрачно покачал головой.

* * *

Я подошел к очагу и присел, глядя в огонь. Угли очага тлели и переливались бордовым; машинально взяв один из них в руки, я стал медленно катать его между пальцами, согревая своим дыханием... Гримблад, заметив, как я катаю уголь в ладонях, удивленно спросил меня:

— Ты что, эльф?

— Не-не-не... с чего ты так решил?

— Так... вон, угли в руках держишь. Магия?...

— А что, люди, по-вашему, к магии не способны?...

Гримблад переглянулся с Эотой, и оба удивленно уставились на меня.

— Вы что, серьезно — считаете, что к магии способны только эльфы?

Взглянув в их честные глаза, я вздохнул, щелчком отправил уголек обратно в очаг, и повернулся к ним:

— Беорнинги могут оборачиваться в ведмедей. Эльфы, конечно, волшебны, но я не слышал, чтобы хоть один эльф был на такое способен. Беорнинги — люди. Это, по-вашему, не магия?... ну ладно. Нуменорцы вон понавезли с собой из своего Нуменора всякого добра — и Зрячие камни это еще мелочи.

Эота смотрела заинтересовано. Я тяжело вздохнул.

— Вспомните Черный Камень Клятв... который Исилдур привез из Нуменора и водрузил в Эрехе. Целый народ за нарушенное слово своего короля посмертного покоя лишить, призраками сделать, к оружию неуязвимыми... да смерть — это же дар самого Илуватара людям — а этот камень самой смерти лишает! магия сильнейшая, черная, страшная. Не знаю, кто создал этот Камень — сомневаюсь, что людям Нуменора такое под силу, больше на Сауроново искусство похоже — но вот пользовался Камнем, словом своим лишая целый народ посмертия, несомненно, сам Исилдур. Не эльф какой-нибудь...

Гримблад скептически покачал головой:

— И что, хочешь сказать, не эльфы Дивный Народ?...

Я отрицательно покачал головой:

— Причем тут это? Но если уж ты спросил — нет. Магия в нашем мире изначально присуща только одному народу — Айнурам. Все остальные народы магии учатся, а для айнур магия естественна, как дыхание; они и есть магия. Если уж кто Дивный народ, так это айнур. А эльфы... эльфы долго жили с ними рядом, дружили, учились у них, перенимали искусство, и даже вступали в браки... Естественно, что эльфы научились и магии — эльфы народ талантливый, а времени у них много. Но магия эльфов вторична; творения эльфов светят отраженным светом. Это как... эльфийские кузнецы ковали камни и кидали их в море, подражая Ауле — который создал неисчислимое множество драгоценных камней, и раскидал их по всему свету, и гномы до сих пор находят удивительнейшие из его творений в своих тайных пещерах... Эльфийские корабелы — непревзойденные мастера, но их корабли — лишь скромные попытки повторить Тот Самый Остров, Плывущий в Море — лучший из кораблей, который сотворил для эльфов когда-то сам Ульмо, величайший из музыкантов народа айнур... Конечно, за долгие годы, которые эльф оттачивает свое искусство, он и в магии может достичь немалых высот. Но сравнивать магию эльдар и магию айнур — как сравнивать мастерство человека-пловца, который научился хорошо плавать, и акулу, которая дышит лишь потому, что плывет...

Я прошел ближе к окну, и глянул в догорающий закат.

— Будут люди жить рядом с айнур, учиться магии и постигать тайны бытия — будут и у них великие творения искусства. Не такие, как у эльфов, а свои, другие, но — будут. Или не магии, а иных искусств, не менее чудесных... Да даже без айнур! Если люди сумеют хотя бы отвлечься от своих бесконечных войн, и посмотреть на Вечно Горящие Звезды! Если люди сумеют передать свои знания потомкам, а не растерять их, как нуменорцы... эх...

Я обреченно махнул рукой и сел смотреть в окно. Эота упрямо тряхнула челкой:

— Я слышала, в свите Государя говорили, что теперь из мира уходит магия. А там маги не тебе чета...

Я пожал плечами.

— Мне не о чем спорить с ними. Я слышу, как магия журчит в струях воды и поет в дыхании ветра. Наблюдая за бабочкой, порхающую между цветами, я вижу Слово, танцующее со Звуком. Пока в этом мире есть вдохновение, магия не оставит его. И пока живые способны на любовь, ну или хотя бы на ненависть — они смогут вдохнуть эту магию в слова. Но магия всегда меняется, да... Кого-то, бывает, оставляет само вдохновение — и вот для него в этом мире больше нет магии.

* * *

Некоторое время мы сидели молча, осмысливая сказанное. Наши размышления были прерваны громким топотом и стуком в дверь. К нам ворвался Патлатый, его волосы торчали дыбом:

— Нашел! Нашел!

— Что ты нашел?...

— Пахнет...

Патлатый продышался, взял себя в руки, и, повернувшись к Эоте, выпалил на одном дыхании:

— Следы человека, одного, идут к лесу Фангорн! а следы пахнут как у тебя, Эота, очень похоже...

Эота переглянулась с Гримбладом, и вместе с Патлатым выскочила за дверь. Раздались новые вопли, и топот. Гримблад махнул мне рукой:

— Иди с ними. Мало ли... пока догоните. От моих бойцов сейчас проку немного.

Мы вышли по следу впятером — Патлатый и Эота впереди, я с запасным конем для транспортировки больного, и двое людей в прикрытии. Смеркалось, но Патлатый уверенно вел нас по следу. Вскоре след взяла Белоножка — и мы понеслись галопом. Ночью зрение коней рохиррим ненамного хуже орочьего; преследование не прекращалось, и вскоре после полуночи мы настигли беглеца. Он забрался в небольшую пещерку в обрыве у ручья, где и потерял сознание... Патлатый влил ему дозу лекарства, но транспортировать его пока не стоило. Эота завернула его в сухую одежду, я мягким дыханием просушил пещерку и слегка прогрел каменное ложе... Бойцы собрали обломки сухих веток, развели огонь неподалеку, и сели ждать рассвета. И Патлатый, и люди, устав за день, быстро уснули вокруг. Бдеть у огня остались мы вдвоем с Эотой, кони наши паслись невдалеке.

* * *

В предутренней туманной хмари неожиданно и резко заржала Белоножка. Мы выскочили из пещерки и бросились наверх, к коням. Я вскочил на обрывчик одним прыжком. Неясная тень взлетела на загривок моего вороного. Снова заржали кони; вороной рванул в галоп. Два прыжка вдоль овражка, и я достал тень на загривке плетью с левой. Удар пришелся на излете, еле-еле, но не ожидавшая этого тень перелетела через голову коня и заверещав покатилась вперед кувыркаясь по траве, не отпуская поводья. Еще три моих длинных прыжка, и тень, попытавшись снова запрыгнуть на коня, получает удар моего бронированного кулака вполсилы. Удар оказался хорош; конокрад отлетел, прокатился по земле и сложился с хрипом. Я подошел к нему ближе и присел, рассматривая его внимательнее. Характерная орочья одежда и черты лица не оставляли простора фантазии. К нам подбежала Эота; волосы растрепаны, в правой руке меч, в левой факел, вслед за ней карабкались Патлатый и один из сопровождающих. Лежащий на земле бормотал что-то сквозь зубы. Я остановил сунувшуюся вперед Эоту, вытянув руку вбок.

— Ну и?... как ты нас нашел?...

Эота снова дернулась вперед:

— Конокрадам — смерть!

— Не спеши. Он пытался украсть моего коня. Моя обида — мне и решать... Ну?..

Неудачливый воришка вскоре пришел в себя достаточно, чтобы его хриплое бормотание стало разборчиво:

— Не знал, что ваши кони... не знал...

Гм. А странный он какой-то. Крупнее моих, что ли.

— А если б знал?... Зачем тебе кони-то, рагх-ар-руум?..

Бормотание стихло, из-под надвинутой на лоб кожаной шапочки на меня глянули два умных глаза.

— К своим хотел пробраться. К Мордору куда, что ли. По степи коневодов без коня смерть быстрая... Устал я бродить один... не можно орку быть одному. Место орка в стае...

— В стае...

Я задумался, потом взмахнул рукой.

— Рискнем. Кто ты и чем ты мне можешь быть полезен? сумеешь убедить — возьму в свою стаю.

Слева от меня встал Патлатый, отбросил лохмы со своего лица. Новенький, увидев родную орочью рожу, скрипнул зубами и, сделав над собой усилие, встал шатаясь, хоть и скособочившись. На шкуре у него поблескивали какие-то железные нашлепки, длинные руки доставали до земли. Лицо по виду бледнее и несколько другой формы... зубы что ли другие?.. На левой руке, которую он стыдливо прятал под тряпками, не хватало половины тонких узловатых пальцев. Красавчик...

— Я Нургуш... Нургуш Второй Механик. Я делал машины Саруману. И тебе сделаю....

Я обернулся к Патлатому:

— Что-то слишком мне везет... в кадровом вопросе. А? В стаю ко мне все сплошь самородки просятся. Орки талантливые, да исключительные...

Патлатый промолчал. Зато, осклабившись, ответил Нургуш:

— Все просто ж, Вождь. Сдохли остальные. Остались только те, кто чего-то, да стоят. Нас, когда мы из Изенгарда сбежали, две сотни было. А вот остался только один...

— Нургуш, у меня стая... хе... не простая. Если ты ко мне пойдешь — я тебе мозги наизнанку выверну, и скажу, что так и было. Машины... машины твои мне пригодятся — машины я тебе обещаю. Но клятву полную принесешь. Скажу утенком квакать — будешь квакать — и без глупых вопросов... Вот сейчас, мы возвращаемся в чумную деревню к людям. И никого грабить там не будем — а будем помогать людям. Сможешь, выдюжишь?...

Нургуш посмотрел на меня и усмехнувшись ответил:

— Место орка — за Вождем. Чего стоит вести стаю по земле врага — я знаю. Как Вождь скажет — так и сделаю. Решать, как надо делать, пусть у Вождя голова болит... А я готов — хоть к Шелоб в глотку. Устал я... один.

— Что ж... готов — клянись.

Прослушав клятву, Эота бросила меч в ножны, и мы все вернулась к огню. Новичку перепал кусок конины от Патлатого, он неверяще принюхался, вгрызся в мясо и какое-то время не подавал признаков разума.

В предутренний час я снова взглянул в Зрячий камень. Наездники на волках куда-то спрятались. Белые кони с всадниками из Ривенделла, несмотря на ночь, неслись во весь опор по тракту к Бродам. Быстро идут, шельмы... Небось, королек своего тестя помочь с лечением попросил. Ну да пусть, пусть... Лагерь у Нурна опустел наполовину, войска людей из Мордора спешно отступали в Гондор. Тоже замечательно, небось кордоны ставить корольку понадобилось...

С рассветом мы собрались и вернулись в деревню с пополнением. Лекарство еще оставалось, но такими темпами мы его быстренько израсходуем — надо восполнять. Нужные травы у нас теперь имелись... Осталось найти "кровь выздоровевшего".

На кровопускание первый решился Патлатый.

* * *

Глава 30

Молва людская ползет быстро. С утра стало ясно, что у заболевших наступает перелом — и если и не все, то многие выживут. Люди зашевелились, задергались — у кого-то в других деревнях родственники, у кого-то где-то друзья... Делегация пришла к Гримбладу — требовать, чтобы он выпустил их — спасать других. Они какое-то время пререкались, и я решил вмешаться.

— Гримблад. Понимаю, что это не мое дело, но все же...

Люди, почувствовав поддержку, притихли. Гримблад смотрел на меня с подозрением:

— Что ты предлагаешь, Буури? Кого я тебе отправлю, как гонца?.. Чуму по здоровым деревням разносить?...

— Если в поселке уже есть чума, жители вывешивают кровавые тряпки, так? Я тебе могу сказать, в каком из поселков эти тряпки висят. Гонцы в эти поселки, какие бы они ни были чумные, хуже уже не сделают. Зато мы будем знать, куда завтра идти в первую очередь. Или даже разошлем несколько отрядов. С тремя отрядами мы можем сразу сегодня послать лекарей — Патлатый после кровопускания лежит, осталось трое...

— А откуда ты узнаешь, где висят кровавые тряпки?...

Я усмехнулся.

— Ну, как ты заметил, я тоже маг, и кое-что могу... А вы ничем не рискуете — если гонцы, прибыв, не увидят тряпок на въезде — они в деревню могут не входить.

Гримблад поправил усы.

— Гм. Ну если так... Один из лекарей нужен здесь — у нас есть еще заболевшие. Отряды пошлем, но только два.

Толпа радостно загомонила. Гримблад поманил меня в дальнюю комнату, где висела карта, я извлек Зрячий камень, и мы погрузились в планирование. Я указывал на карте не только состояние деревень, но и передвижные лагеря беженцев, и табуны коней. В планирование маршрутов я сегодня не лез — зачем? это не моя земля. Вмешался единственный раз — когда Гримблад вслух упомянул, что в Хагфард стоит поехать завтра и с бОльшими силами.

— С чего такое внимание?.. небольшой ведь поселок. Завтра нам бы к Эдорасу выдвинуться, там люди скорее всего мрут уже...

— Хагфард... Не все там просто. Некоторые дружинники маршала Вестмарка, не хочу поминать его имя, там семьи держали. Если кто из них выжил, так они там... Люди они простые, все по слову маршала своего делать будут. Сказали всех орков на копье — возьмут на копье... сильно они орков ненавидят.

— М-мда... тогда, пожалуй, я и сам туда завтра поеду. Эх... Было бы у меня побольше орков... разослали бы гонцов везде враз. Не сидят у вас нигде орки пленные?... я б забрал.

— Нет, в плен орков мы не брали — толку? их работать не заставишь. Сразу чик. Если только сейчас кого возьмем... Встречаем же орков, постоянно.

— Кого возьмете — тащите к нам. Присягнут нам — пристроим к делу, нет...

— Гм. ну... А что, людей не хочешь с лекарством послать?

Я покачал головой.

— Гримблад, я и так условий тебе не ставил, кроме этих. Так вот, как договорились, и делай. Мне нужно, чтоб все люди помнили, лично — что их лечили орки. Иначе... Да что я тебе говорю — сам представить можешь, что будет. К тебе придет король Гондорский вместе с магом своим, и будет рассказывать, дескать, орки это чуму на людей напустили, ату их. А я хочу, чтобы ты сам, сам помнил, как Патлатый вены себе резал, лекарство вам собирая... И чтобы и ты, и народ твой — глазам своим верил, а не словам чужим.

— А кто чуму на самом деле пустил, ты знаешь?

— А ты мне поверишь?...

Гримблад смотрел серьезно.

— Если и не поверю, так выслушаю и запомню.

— Что ж, слушай. Встретили мы одного человека... назвался он Ниаторном, личным порученцем наместника Дэнетора. Верить ему в том или не верить — я не знаю, но слова эти говорил он перед лицом смерти — не было ему причин лгать. Я Ниаторна не знал, а вот гондорцы могут знать... Так вот, нас этот самый Ниаторн, будь он проклят, чумой заразил. А уж что мы не все перемерли — это не его заслуга... Не хотелось нам, веришь ли, помирать.

Гримблад качнул головой.

— Я запомню.

* * *

Чага как-то вымерял дозу лекарства для Нургуша, и теперь инструктировал его на крыльце. Механик смотрел на происходящее в полном шоке — люди, орки, кони, чума, пыль столбом... Я отозвал всех своих бойцов в сторонку, на серьезный разговор.

— Чага. Готов ли ты рискнуть собой ради нужного дела?

— Ради нужного — готов. А зачем?

Объяснить интуитивное понимание задачи не всегда просто...

— Смотри. То, как мы с вами смотримся в глазах людей... нехорошо. Ассоциации навевает — Саурон и его свора. А оно совсем не так... Хочу это изменить.

— Как?...

— Скоро... поставлю тебя, Чага, Вождем Колонны. Временно. Маленькой такой колонны.. Пока маленькой. Здесь уже все пути расписаны, с Гримбладом взаимопонимание есть... если притащит он к тебе еще наших — ставь их под присягу Закону — думаю, сработает. Или режь их, если недостойны.

Чага удивился.

— Горящий, люди ж меня порешат, если...

— Нет. Если ты сам будешь искать с ними точки соприкосновения. Если они будут видеть в тебе разумного, а не врага-которого-убить. Если сделаешь из себя фигуру, а вокруг себя — преданное тебе окружение из людей и орков. Потому и тебя ставлю, а не Седого и не Патлатого — язык у тебя подвешен хорошо, найдешь, как уговорить. Для дела можешь хаять и Саурона, и меня, или даже их конунгу в ножки кланяться, вместе с теми кто присягнет тебе — тоже вариант. Задача та же — наладить взаимопонимание. И... у людей земли пустой немеряно, в тот же Энедвайт переселить толпу орков можно — но для этого нужен среди орков кто-то, с кем бы люди стали говорить, а не драться. А я могу и пугалом побыть, да...

— Так... Лекарство? Люди его не сварят, сразу говорю. Это целое искусство...

— А ты и вари. И раздавай так же, через своих. Гримблад согласен. Подбери и обучи себе помощников, если найдешь тех, кто способен. С точки зрения людей, то, как вы их спасаете, здорово напоминает братание на крови... да. В некотором роде так и есть — отдать свою кровь, чтобы жил другой.

— А ты, Горящий?...

— Мне нужно на разведку в Изенгард. Какой-то там туман неясный... Потом вернусь, вас заберу — тех, кто хочет со мной, и пойдем дальше.

— Надолго опять уйдешь?.. они ж отсидятся в крепостях, дождутся, пока болезнь пройдет, и вломят нам...

Я тяжело вздохнул. Чагу, по-моему, потряхивало.

— Чага, я уйду не сегодня. А ты не до конца понимаешь, что именно я пытаюсь сделать, где провести границу... и ты сильно недооцениваешь людей. Я ведь не требую от них службы. Но тем из них, которые готовы отсидеться в крепостях, а потом выйти искать крови... я дам таким людям настоящую свободу. Свободу выбора Зла. И вот не верю я, что среди этих честных и добрых людей не найдется ни одного ублюдка. Ублюдка, который сознательно выберет Зло. А если ублюдков собрать вместе, дать им общаться друг с другом, не смешивая их с нормальными людьми... Ведь найдется среди них тот, который пойдет и закинет стрелу с чумной тряпкой внутрь своей же крепости. Из зависти или из мести, из ненависти или из подлости — и, конечно же, говоря при этом нечто возвышенное, про свои идеалы... не понадобится даже натравливать его или подсказывать ему — он до всего додумается сам — свобода пьянит... Но вот надо ли это тебе, готов ли ты творить такое... не уверен. Оставь Зло мне, Чага. Даже присутствовать рядом с такими людьми будет непросто... впрочем... надеюсь, Седой сумеет выдержать.

Чага глубоко задумался. Потом, тяжело вздохнув, подвел итог:

— Непривычной ты требуешь... службы.

— Нас всего четверо... уже пятеро... и у нас совсем другая война, ты верно заметил. Теперь твой бой... Как твое имя, Чага?..

— Грыхнук, внук Гниля...

— Что ж... веди колонну, Грыхнук.

* * *

К обеду Гримблад сформировал и отправил две группы — цепочкой по ближайшим "лояльным" поселкам. Седой и Нургуш уехали с ними в качестве "орков-лекарей". Патлатый отлеживался после кровопускания, а Чага... то есть Грыхнук, занимался своими больными. К вечеру группы вернулись, и все собрались на общий ужин. В этот раз нас позвали за общий стол с Гримбладом и его людьми. Для поддержания легенды мне пришлось что-то из еды сунуть в рот — ну, так, скромненько, будто я тоже ем. И не выплюнешь — пришлось жевать. Эота, убедившись, что ее сыну становится лучше, тоже пришла в общую залу — послушать застольные истории. Мы, в основном, помалкивали, а коневоды хвастали напропалую. Запомнить имена людей рохиррим не так просто — Эод, Эол, Эох... Может, им и привычно, а я их имена постоянно путал. Один из таких... Эо-кто-то-там, и взял слово.

— ... ну, тогда мы орков и погнали. Пеших забили прямо тут, возле Энтавы, а за наездниками волчьими пришлось погоняться.

Мда, не дипломаты они. Ну ладно, что имеем — то имеем, зато честно.

Рассказчик продолжал:

— Волки-то они, понятно, по степи медленнее коней бегут, зато по всяким неудобьям быстрее лезут. Мы только их почти догоним, только луки достанем — а они через излучину Энтавы, на обрыв скок и через кусты швырь — и опять нам кружным путем догонять. Гнали мы их целый день, а под вечер разделились орки — одни остановились по-честному бой принять, а другие струсили, к лесу побежали. И место, и время удачно, поганые, подобрали — пришлось и нам делиться, не успели бы мы и за теми, и за другими. Я с тем отрядом остался, что честный бой принял. Кинулись на нас орки, а мы оттянули строй, и из луков каждый стрел по пять успел всадить, прежде чем врукопашную сошлись. Конечно, побили мы всех орков там, и всех волков их... Да только вот и наших полегло трое в том бою, не считая тех кого поцарапало. А потом еще и узнали мы.... Та орочья банда, которая к лесу ушла, смогла как-то в чаще подловить конный отряд, за ними высланный. И не вернулся из того отряда ни один — ни люди, ни кони, и не знаем мы, где они похоронены...

Я тихонько фыркнул. Гримблад, слушавший всю историю со скептическим выражением лица, заинтересованно взглянул на меня:

— Буури, он эту историю всем в который раз рассказывает, в зубах навязла уже. А ты, кажется, что-то добавить можешь?

Я улыбнулся.

— В лесу, говоришь, отряд пропал, и ни тел, ни костей? Так это... А кто вам сказал, что орки их перебили? Если орки были на волках, так от коней должны были скелеты остаться. Не едят волки кости, только мясо — тем более в походе боевом...

Гримблад кивнул:

— Меня тоже этот момент удивлял всегда. А кто, кроме орков?.. От орков тех, кстати, тоже — ни слуху ни духу больше не было.

Я удивился:

— Вы разве, по соседству с Фангорном живя, с лесными тварями незнакомы? Я б на древесную живность поставил. Они как раз так любят — был человек, и нет человека. Сначала орками закусили, а потом им и люди на стол попали — ну, они и не побрезговали...

Гримблад возразил:

— Онты, что ли? Не, не может быть. Вон, древние песни про онодримское разлучение красивые какие.

— Какие онты? гворны. Эти ходячие коряги-людоеды в Минхириате у людей-лесовиков в печенках сидят, почему у вас тут, с лесом рядом, должно быть лучше...

Гримблад хмыкнул:

— Ну, без онтов-то они да, могут дел натворить, твари неразумные. Но в лесу-то онты их пасут! Должны, то есть...

Тут хмыкнул я:

— Да кто их пасет, никого не видно. Минхириатцев спроси... И чем, кстати, онты-то от гворнов отличаются?

— Ну, вроде как разумные они, и говорят по-другому... по-людскому говорить онты могут, хоть и не любят. А так на вид, конечно, очень они друг на друга похожи — не отличишь иной раз....

Я снова хмыкнул:

— Ну, не знаю, какие такие онты. Не видел я ни одного, ни слышал лично, вот встречу, может, и поменяю мнение. И нет, не уговаривайте — ради такой встречи я в Фангорн сам не полезу, ни-ни-ни!!

Народ загоготал. Я продолжил:

— А вот гворнов я видел, да. И не только видел — даже разделывал... Когда за ребенком человеческим эти твари древесные охоту устроили. Так вот что я вам про гворнов-то скажу — нет у них... как это называется по вашему-то... органов размножения. И эээ.... гворниц я у них не видел... может, конечно, не отличил?

Народ загоготал больше. Кажись, вино на столе было лишнее... Гримблад снова усмехнулся:

— Ну а ты сам про онтов да онтиц... как думаешь?

— Ну... Не знаю я. Раз ты, воевода, говоришь, что похожи они на гворнов... В худшем случае, думается мне, все это — ну, про разлуку с онтицами — всего лишь легенда красивая, эльфами выдуманная. Любят они, эльфы, песни красивые слагать, сам знаешь. Эхх, и красивая же легенда — вот честное слово... А на деле может оказаться, что замурыжили эльфы своими песнями... эээ... ганглии куче гворнов, и те стали считать себя "онтами", потерявшими "онтиц". А сами при том — оживший сорняк, питающийся человечиной! Не, воевода, правда — я не знаю!!! вот как узнать бы, на самом деле...

Гримблад заговорщицки наклонился и, понизив голос, предложил мне, но так, чтобы все слышали:

— А ты все же сходи... да хоть в Фангорн, хоть в Изенгарда развалины! познакомишься с онтами, так может и гворницу встретишь, красавицу неземной прелести, познаешь крепкие объятья...

— Уел, уел...

Над шуточкой Гримблада гоготали всем столом.

Разговоры распались на несколько отдельных обсуждений, и вскоре стихли; воины разошлись по домам. После пирушки за столом остались сидеть Гримблад, Эота и мы. Кажется, ощущение незавершенности вечера посетило не меня одного. Первым нарушил тишину Гримблад, вздохнув:

— Тоже мне... нашли, какую байку вспомнить. Нет, чтобы что-нибудь настоящее... И люди, и истории — они разные бывают.

Я пожал плечами, зато с ехидцей встрял Патлатый:

— Неужели мы сегодня не услышим ни одной... достойной истории?

И с хитринкой так смотрит на всех, гаденыш. Гримблад с Эотой переглянулись, и Эота посмотрела на нас с прищуром:

— Ну, если ты этого хочешь, волосатый... меняемся? историю на историю. Историю одного из нас... на историю любого из вас.

Патлатый принялся насвистывать какой-то мотивчик, а Седой опустил глазки. Но через полминуты молчания поднял глаза Чага:

— Моя история... недостойна. Но если ты согласна на обмен — я готов ее рассказать... после тебя.

Эота тяжело вздохнула, и села ближе к огню.

— Что ж, слушай... лекарь.

Голос ее стал монотонным и бесстрастным, будто она читала скучную книгу, не меняя выражения лица; рассказ перемежался короткими паузами.

— С юности грезила я ратными подвигами, скакала на коне да махала железом не хуже иных мужей. Но вот пришло мое время, встретила я свою судьбу... рослый и светловолосый был он, будущий муж мой — и ради его улыбки забросила я в пыльный чулан свой меч, и сменила кольчугу на подвенечное платье...

— Я сама подавала ему меч перед дальней дорогой. Я пела от радости, когда стал муж мой десятником в дружине, и танцевала под луной, когда под его рукой встала сотня воинов... Но куда громче я выла, когда привезли мне его тело. Погиб муж мой еще до последней войны. Бой, он всегда свою цену берет, и с победителей тоже... Тогда и поседела от горя моя голова. Но осталось у меня пятеро сыночков да милая дочка... Двоих из сынов своих судьбу я знаю, лежат они в курганах, в земле сырой, и уж больше не выйдут на битву. А остальных судьба еще не решена...

— Похоронив мужа своего, взяла я в руки меч, и обрели мои руки былую гибкость. Кинула я клич, и пошли за мной, за женщиной, многие воины. Дружина наша вихрем пронеслась по степям Рованиона, неся оркам смерть во имя мести. И летела я впереди всех, на коне, ведь с каждым днем все больше сжигала меня тоска, и сама искала я смерти. Тогда и прозвали меня Железной Леди...

— Лихое везенье наше не могло длиться вечно. Однажда разбили наш отряд. Пришла в себя я в орочьем стойбище. Выхаживала меня древняя полусумасшедшая старуха... чудная на вид старуха. Орки ее побаивались и называли Нгхатбурз, проклятая... Поила она меня какой-то дрянью, отчего раны мои закрылись, а лихорадка ушла. За все время, что жила я в стойбище, не произнесла старуха ни одного слова — только мычала. Но, собрав меня в путь, и нарядив в орочью одежду, она сказала мне единственную фразу, на незнакомом языке. Эти слова запали мне в самое сердце. И после них, как во сне, прошла я пешком через все вражьи степи, и пришла в себя уже на земле Рохана. Потом долго искала я, что же это был за язык, и что за слова, и нашла. Да не там нашла, где искала...

Эота помолчала, прежде чем продолжить.

— От безумной старухи в орочьем стойбище я впервые услышала квендерин, древнеэльфийский. Она сказала мне "Ступай домой, дитя. Твой путь еще не завершен..."

* * *

Мы долго сидели, глядя на огонь и слушая потрескивание углей, прежде чем Чага собрался с духом, и начал говорить:

— Я никогда не знал ни своего отца, ни своей матери. Дед мой, Гниль, личный ядодел Владыки, заменил мне всех родных, и научил всему, что знал. Мир вокруг был прост и ясен: я верил в Вождя, а Вождь вел наш народ, и я шел вместе со всеми. Тьма не обделила меня талантами, и мастерство мое быстро росло. Я мешал яды для ятаганов, варил зелья быстрого бега, и вскоре стал помощником деду своему во многих его делах. А потом я удостоился великой чести... Я ведь один из счастливейших среди орков... был. Поскольку была у меня жена, красавица Фрюкиль, Весенний Лепесток.... Да не как, бывало, в военное время, на кого Вождь Колонны сегодня укажет, а — по-настоящему... по-человечески. Со временем родились у нас пятеро сыночков и милая дочка. Моя работа, мое призвание захватило меня целиком: я замешивал для поселений Бражку плодовитости и выпаривал Отраву взросления, осваивая темные пещеры своего искусства. Я верил в своего Вождя и любил его так, как только может любить орк... А дед мой под песни Владыки варил чудные зелья, менявшие орочью породу.

Чага зябко поежился, и тоже подсел к огню. Эота подвинулась, давая ему место. Чага продолжил:

— Дед мой умер, пробуя на себе новое варево. И я был счастлив и горд, что он удостоился такой смерти. А потом приказал мне Вождь дать жене моей новое зелье, которое должно было увеличить силу наших будущих детей, и я своими руками поднес ей баклажку.

Чага бросил в огонь полено, и сплюнул на пол.

— Зелье дало ей лишь костную гниль по всему телу. Я хотел отсечь свои руки, но они нужны были мне, чтобы лечить Фрюкиль — пока была надежда. Дни и месяцы, каждую ночь сидел я в нашем углу у ее тюфяка, делил с ней свою пайку, и бегал по болотам ища горькие травы. Как же она мучилась... но все же выжила. Вспоминая вождя, тогда и познал я, что значит любовь есть ненависть...

— Детей у Фрюкиль больше быть не могло. Но Лепесток мой, жена моя помогала мне в деле моем, и потому Вождь оставил ее при моей зельеварне, и мы снова были вместе. Детей наших забрали на службу, как и положено по законам войны. Лишь один из них смог освоить искусство смешения трав, но не стала оттого его жизнь длинней... О четверых сыновьях уже принесли мне черную весть, а судьбу остальных я не знаю. Перед войной лишь, слышал я, дочку мою видели в Мордоре, в Пепельных убежищах.

Чага отвернулся к огню, и дальше продолжил говорить глухо, сквозь зубы.

— В тот день, будь он проклят, я отправился собирать травы. А когда вернулся, увидел, как эльфы взяли штурмом и разрушили крепость, где жила жена моя. Потом, пробравшись на развалины, нашел я ее голову... Тогда и подсел я на белые ирисы.

* * *

В тот вечер больше не было произнесено ни слова.

* * *

Глава 31

С утра Гримблад отдал приказ всем, кто мог сидеть на коне, собраться на площади. Я отозвал его на разговор.

— Воевода, куда ты планируешь отправить лекарей сперва?

Гримблад был задумчив.

— Один из отрядов — в Гондор, спасать союзников. Другой отряд надо слать в Хагфард, там толпа народу — а потом кругом по мелким поселениям... Но в Хагфард надо много людей, иначе, когда дружинники там очнутся, я не дам за вашу голову и ломаного гвоздя. И по одному отряду — в Горнбург и в Эдорас. Но, поскольку лекари твои, я готов выслушать твое мнение...

Я скептически покачал головой.

— Вытаскивайте своих, в Гондоре есть кому заняться чумой. Сегодня к ночи туда прибудет отряд из Ривенделла. Элронд, как-никак, известный целитель, да еще и правнук майа Мелиан. Если ему дорога его дочь — он тоже может колдануть... а заодно спасет королевство своего зятя. Потом, когда жизнь твоих собратьев будет вне опасности, можешь в Гондор и послать кого... Следующее. В Горнбурге все хорошо, дети радостно играют на улицах, чумы там пока нет, лечить некого. А тебя там даже близко к воротам не пустят — расстреляют. Смысл туда ехать? они тебе не поверят. Так что найди этим отрядам другое полезное дело... И последнее. Оно тебе надо — лезть со своими воинами в конфликт между орками и людьми маршала? Тебя же потом предателем и назначат. Пошли туда вестника, вперед нас, который огласит наши условия, и если те согласятся — я посчитаю твою сторону сделки выполненной.

Гримблад мотнул головой.

— Твоих лекарей либо сразу возьмут на копье, либо потом будут "судить" — и по приговору разорвут конями. Кого ты пошлешь, чтобы защитить их?

Я усмехнулся.

— Я поеду туда сам. Поверь мне... этого достаточно, чтобы убедить их не буянить.

Гримблад возразил:

— Маршал Вестмарка искусен в словах и хорошо вышколил своих людей, они навряд ли будут даже говорить с тобой — все провернут втихаря.

— В эту игру могут играть двое...

Гримблад покачал головой, но скрепя сердце согласился:

— Твои люди, твое решение. Кто из твоих бойцов пойдет в какие отряды?

— Чага... то есть Грыхнук... ну, зельевар, пусть едет в Эдорас — его таланты могут срочно понадобиться. В Хагфард, к людям маршала, я поеду с Седым. Остальные — на твое усмотрение, но спланируй маршрут так, чтобы они соединялись вскоре — лекарства понадобится варить еще. Учти, на Изенских бродах еще стоят ваши беженцы, а дунландцам мы лекарства не так много оставили. Если меня не будет, Грыхнук за главного, с ним у тебя не будет проблем...

Гримблад сначала степенно кивнул, а потом спохватился:

— Как тебя не будет?

Я рассмеялся.

— Так мира ж нет. Мало ли что... вдруг, например, убьют меня. Что ж теперь, из-за этого оркам с людьми воевать, что ли? нееет, пусть это будет договор между людьми и орками, а я — так, мимо шел...

Отряды вышли вскоре после общего сбора. В Хагфард вестник ускакал вперед, а мы с Седым выехали позже. Завидев вдалеке поселок, мы остановились, и дождались возвращения вестника, отрапортовавшего:

— Они слышали, и согласны. Там больны все, кто сильнее, кто слабее...

— Ты выполнил обещанное. Дальше мы сами справимся. Объедешь мелкие поселения вокруг, предупредишь людей, как договаривались?

Проводив взглядом удаляющегося вестника, я переспросил Седого:

— Как ты там говорил — ненависть есть любовь?

— И зло есть добро, Вождь...

— Помни свои слова, Седой... Помни.

И мы тронули коней к поселку.

Людей в Хагфарде собралось много, и постарше, и помоложе. За главного здесь был староста поселка — более-менее адекватный дядька в возрасте. Все вроде пока шло мирно — Седой выдавал варево, люди приходили в себя. Ночью, достав Камень, я проследил, как отряд из Ривенделла въезжает в Минас-тирит. С утра, после вчерашних слов вестника, проехавшего вокруг, к нам в поселок стали прибывать еще люди, и пришлось задержаться здесь на день. И вскоре первые из тех, кого мы лечили вчера, в достаточной мере пришли в себя.

К вечеру меня посетило неясное беспокойство. Ветер тащил с востока тяжелые клубящиеся черные тучи; сумерки плавно переходили в хмурую беззвездную ночь. Я стоял на улице и ждал, принюхиваясь; нечто приближалось, но опознать угрозу пока не удавалось. Из дома напротив вышли четверо воинов постарше и трое помоложе; один из них нес факел. Лидер из "троих помоложе", Эолрин, подошел, встал передо мной и глянул на меня с вызовом. Двое его помощников встали у него с боков. Боковым зрением я заметил, как один из "четверки постарше" побежал куда-то вглубь поселка, а оставшиеся заняли позицию наблюдателей сбоку. На улице между домами вокруг нас собралось еще с десяток зрителей. Кажется, парням нужен спектакль... Поняв, что его "уничижающие взгляды" меня совершенно не смущают, Эолрин пошел в наступление.

— Я знаю тебя!...

Жаль, что у меня отсутствует мимика. Сейчас бы поднять одну бровь... впрочем — я наклонил голову в другую сторону. И-ии?....

— Ты тот, кто стоял за дунландцев на Бродах! Ты убил наших коней!

Поднялся ропот. Рохиррим, "люди коней", для них кони — это святое. А Эолрин продолжал свое выступление, обращаясь уже к народу, который внимательно слушал его:

— Мне рассказал Эока, который гнался за конеубийцами. Этот вот.... один в один описал. Стоял на переправе, и защищал дунландца. А еще он убил коней их эореда, так что обратно некоторым пришлось даже ехать вдвоем! И этот конеубийца еще жив, и свободно разгуливает по нашей улице, и...

Я прервал его:

— А где же сам... Эока?.. Что же он сам... не расскажет, как дело было?...

Если провокатора это и смутило, то ненадолго:

— Эока погиб от чумы, один из первых!... Но он успел мне все про тебя рассказать, он...

— Ах, от чумы!... а почему, слушай, ТЫ не погиб от чумы, а?... ты ж вроде совсем недавно валялся вон в той канаве?...

— Ты не увиливай!...

На миг поколебавшегося оратора поддержали его подпевалы. Из толпы раздались одобрительные крики.

— Ты отвечай за свои дела на Бродах!... За лечение мы того, кто лечил, отблагодарим, а за коней с тебя спросим... С каждого за его дела спрос!

— Что ж Эока тогда вам только про чужие дела рассказал?.. он бы и про свои мог. Как его эоред пленил дунландского посланника, к примеру. Или он рассказал, да ты пересказать стыдишься?...

Судя по заминке и резкой бледности щек у Эолрина, всё Эока рассказал. Краем глаза замечаю быстрое появление делегации "старших" — сбежалась считай почти все жители поселка. Впрочем, Эолрин тоже растерялся лишь ненадолго, кровь резко прилила к его лицу:

— Всех вас туда, бандитов и конокрадов! Как Фолка, предок наш, клялся не охотиться на дичь, пока хоть один орк ходит по земле Рохана, так и... Дай только время — мы всех к ногтю прижмем. Я...

Он поперхнулся заготовленными словами — я резко освободил "дымный пресс", и ехидно промурлыкал ему, подходя ближе:

— Вы... А, я ж забыл. Резня послов в Рохане в большом почете — со времен Хельма Молоторукого, да?... Ну так он силен был, и по праву силы.... Что ж, одобряю... одобряю, да! Ну так вот он я. Берите!... или вы, трусы, только калек толпой вязать горазды?.. Ну?...

Взбешенный Эорлин выхватил меч и одним слитным движением ударил мне в живот. Молод, горяч... и глуп. Металлически звякнула корка брони под моей накидкой, меч неожиданно отлетев чуть не вывернулся из руки нападавшего.

— Прекратить!

Подскочив со спины, Эолрина скрутили двое "старших"; он пиннался и отбрыкивался, но силы были неравны. Толпа все прибывала; многие видели происходящее. Отдавший зычную команду староста развернулся ко мне.

— А ты пойди пока в дом, твои дела потом рассудим.

Я повел головой сбоку набок; кажется, в шее что-то хрустнуло; дым все прибывал.

— Рассудим, говоришь?..

Толпа замерла, почуяв запах паленого... запах бунта.

— И удар мечом Эорлина ты тоже рассудишь — или решил, что он во всем прав?... Да твой суд, староста, такой же справедливой, как у Эорлина — сначала сталь в брюхо... Так ты давай при людях, что стыдливо в избу концы прятать?...

Староста оказался куда как посдержанней, и даже когда свирепел, все равно удерживал свой голос ровно. Люди замерли, боясь пропустить хоть слово.

— Тебе бы язык твой длинный укоротить, старик. Но это не я решаю. Маршал Вестмарка тебя судить будет! На суд маршала!...

— Суд маршала?.. и Эолрина тоже на суд маршала?..

— Зачем?...

Услышав в очередной раз свое имя, провокатор дернулся в руках державших его, и прохрипел мне, пытаясь вырваться:

— За коней — я вырву твое сердце, поганый ублюдок...

— Сердце...

Гнев, ненависть, страх, натянутой струной звенящие между людьми, достигли нужной крепости, и эта нота зазвучала в унисон с моим голосом:

— Эорлин... ...

... у меня нет сердца...

Я взялся своими черными латными перчатками за ткань плаща — и широко разорвал материю вместе с латными щитами на груди. Ослепляющее, горящее, багрово-белое пламя кровавыми жилами горело и текло внутри; дым накрыл людей многотонным удушающим прессом, разъедая легкие, сдавливая волю, ломая разум, отравляя желания, искажая память.

— Правитель Вестфольда клялся защищать свой народ — и где же он? Его народ ползает в нечистотах, как свиньи в хлеву, покрытые кровавыми язвами, жены плача ищут мужей, а дети в лихорадке зовут отцов... А где отцы?... а отцы в Мордоре. По слову правителя они режут семьи беззащитных!..

Я шел, поворачиваясь, по кругу людской толпы; толпа подалась назад.

— Ваши братья совсем недавно умирали в битве — за Гондор; вы связаны с Королем Гондора клятвой о взаимопомощи. С тем самым, который Истинный Король. "Исцеление в руках Истинного Короля".. да?.. Так где же он, этот Истинный Король?.. Где его верность клятвам, где его исцеление, когда оно так нужно вашим родным?... Ну?.. Где??...

Люди молчали; ядовитый дым стелился по земле.

— А ваши сыновья, такие, как Эолрин, клянутся, что перережут всех орков. А орки, те, у кого по приказу маршала сейчас режут семьи, пришли сюда, чтобы лечить вас, и не гнушаются мазать лекарством ваши кровавые язвы... Это как называется, справедливость?...

Люди стыдливо опускали глаза, не решаясь встретить мой взгляд. Редкие зеленые травинки на земле пожухли и сворачивалась желтыми кольцами.

— Так где же ваш правитель, ваш маршал, ваше знамя и ваша надежда?.. А, эта дворцовая крыса, в страхе за свою никчемную жизнь, заперлась в своей твердыне, в Горнбурге, и его дружина расстреливает из луков каждого зашедшего за запретные знаки слишком близко?.. Каждого из вас!!!... "Мы можем спасти тех, кого успеем..." — передразнил я письмо. — Где его клятвы?... Где его верность?... Ну?... Или может...

Я развернулся к старосте, он, не выдержав, начал сгибаться к земле под тяжестью моего взгляда, но не отвел глаз.

— Или, может, суд маршала ты называешь справедливым?...

Нота звенела и дрожала; в глазах старосты мне чудились неясные тени, и я добавил в каком-то вдохновении, будто вбил гвоздь в крышку гроба:

— Бедный... Вспомни... да ты же знаешь, кто именно носит ту самую безделушку твоей любимой, "неизвестно кем" шесть лет назад убитой дочери... ты же знаешь, просто боишься признаться сам себе. Ты всегда отводишь от него взгляд... Вспомни сам...

В воздухе будто лопнула струна. Вспомни сам... Шепотки, произнесенные моим голосом, пробегали по толпе как молнии по небу в сухую грозу; отклик в сердцах людей звучал как хруст горного обвала, как медленный вздох отрыва первого карниза лавины. Ненависть. Предпоследний такт, субдоминанта с септой, резкая и острая, как осколок стекла, пронзительная и диссонансная, как предсмертный заячий крик. В каждом сердце живет частичка Тьмы, у кого-то больше, у кого-то меньше. В сердцах людей, стоявших передо мной, ненависть можно было черпать ложкой и мазать на стену. Чтобы зажечь ее — нужно лишь немножко слов. Одному стоит всколыхнуть мнимые обиды, другому разбудить старые подозрения, третьему вспомнить тайные желания... Староста зажмурил глаза, из-под ресниц проступили слезы. Народ отпускало из зажатых тисков моей воли; по людям шел легкий гомон, но тональность его была скорее возмущенно-гневно-смущенно-одобрительная.

— Я не останусь с вами, и не буду помогать вам. Ваша справедливость слишком... хе-хе, крива. Но орочьи лекари свободны в своих путях, и могут продолжить лечить ваш народ. Впрочем, вы можете убить их — или просто молчаливо разрешить какому-нибудь Эолрину вонзить им меч в спину... Тогда вы передохнете как люди Энедвайта — так туда вашему народу и дорога. Прощайте.

Резко толкнувшись, я прыгнул в воздух; поток жара разметал пепел рассыпавшегося плаща, хлопок крыльев, искры в воздухе — и огненная стрела спиралью ввинчивается в воздух по направлению на север; финальный аккорд несет меня.

Перед прыжком я заметил, как люди с оружием подступили к удерживаемому бойцами Эолрину; в толпе послышались бессвязные гневные выкрики, в свете факелов блеснуло железо. Он оглядывал своих родичей в растерянности, не встречая ожидаемой поддержки, не видя сострадания. Что ж; каждому по делам его сердца: во многом благодаря лично его лжи и его ненависти мой сегодняшний белый стих принял такую уродливую форму. Сломленный, Эолрин не понимал, что происходит; а я понимал — в глазах людей теперь горела и разгоралась крохотная искорка черного пламени.

Это теперь мои люди.

* * *

Глава 32

Аккорды Ненависти в Хагфарде что-то сдвинули во моем восприятии; снова возникло то самое ощущение ранимой паутины реальности, легчайшей дрожи покрывала мира видимого. Прямо сейчас мне не составляло никакого труда изменить свою форму; напротив, оказалось трудно одну форму удержать.

Мой конь остался в Хагфарде, у Седого. Там же, в сумках на седле, остались и все мои вещи, включая железный лук и Зрячий камень. Наверное, к лучшему: вряд ли на мне сейчас удержалось бы, не сгорев, что-либо материальное. Планируя попасть в Изенгард, я засмотрелся на красоту вершин Мглистых гор, и свернул ближе к ним, решив попасть к верховьям Изена кружным путем.

Поначалу я ввинчивался в пространство стрелой, вращающейся вокруг своей оси, но быстро устал. Мало того, что весь мир постоянно крутится и мелькает, да еще и шипящие цепочки искр падают на землю, озаряя все вокруг; никакой скрытности. Полет как у птиц, махая крыльями, мне тоже не понравился: болтанка, и скорости никакой — не очень из меня летун. Форма следует за мыслью; я стек к земле, и начал пытаться подобрать удобнейший сухопутный способ перемещения, держа за образец скорость коней рохиррим. Скакать на четырех лапах получалось веселей. Человеческие рефлексы уснули, ушли на задний план; вперед же выступило какое-то бесшабашное веселье. Прыжки удлинялись, в игривом задоре я перепрыгивал овраги, подныривал под нависающими корнями деревьев, скользил сквозь травы, оставляя шипяще-пепельные следы. Рычание клокотало в горле, ясная радость соприсутствия в реальности омывала разум. Наверное, именно так смеялись и пели мои собратья, невидимыми духами нисходя в этот мир, еще не обретя человекоподобной формы. Огонь внутри тек и переливался, выплавляясь в нечто иное; я стремился к этому пониманию, но оно должно было созреть.

Заглядывая в редкие лужи по пути, я пытался представить, как сейчас выгляжу со стороны. Сквозь дымный флёр вокруг моей фигуры проступали очертания то чудовищного волка с огненной гривой, то оскаленной кошки из кошмарных снов. Изредка виделось вообще нечто невообразимое — с копытами на задних конечностях, и почти человеческими руками с длинными когтями; огненный ужас, с длинным гибким хлестким хвостом, витыми загнутыми назад рогами и частоколом острейших зубов в полыхающей огнем пасти. Текучие видения сменяли друг друга, не фиксируясь надолго: неизменными оставались только четыре лапы и стремление к цели.

По мере приближения к горам, холодало. Ветер нес пронизывающую мерзость с вершин, выпадающую на траву то ли моросью, то ли изморозью. Синеватые сполохи сухой ночной грозы освещали дальние хребты. После полуночи я остановился на взгорке, поднял голову к белому цвету Телпериона, озарявшему небо, и взвыл. Вокруг застонали камни, под мягкими подушечками лап потрескалась земля, и трава широким кругом на сотню шагов покрылась белесым инеем. Я взвыл еще раз, и где-то вдали, на севере, мне почудился слабый, но такой родной отклик. Интересно, кто рискнул ответить на мой призыв. Придется все ж свернуть в чащу Фангорн, и лучше поспешить... а бегать в таком виде я могу ох, как быстро.

В сумрачной чаще леса скорость передвижения снизилась, и чувства обострились. На передний план, как наиболее подходящая для передвижения в лесу, вышла форма волка. Я ломился в выбранном направлении, не замечая препятствий на своем пути. Колючки, обгорая, соскальзывали с шерсти; пару раз передо мной вставало непролазное переплетение ветвей, но направленный выдох прожигал в нем путь. Вскоре мой дым почувствовал дыхание живых, и я свернул к небольшому овражку. У маленького ручейка, высунув языки, сидели четверо серых волков. Здоровенные, поджарые звери — не волколаки с их перекошенной и сплюснутой мордой, а обычные, лесные зверюги, просто очень крупные. Ну, какой лес, такие и звери, да? Я прыгнул к ним с обрывчика, остановился в десятке шагов от ощерившейся стаи, и рыкнул в землю. Басовитый звук сотряс корни деревьев и пробежал дрожью по воде. Трое зверей помельче сделали шаг назад, а самый крупный, матерый волчище с проседью в шерсти, осторожно принюхиваясь и поджав хвост, сделал пару осторожных шагов вперед. Мы сблизились, он опасливо обнюхал воздух, и наклонил голову вбок, вопросительно взглянув на меня. Я прочистил горло, и прорычал:

— Ты звал меня, Серый?...

Отчетливо повеяло изумлением. Шерсть на холке волка встала дыбом, он прохрипел-пролаял, к моему огромному удивлению, на Общем:

— Ты тоже слышал Зов Первого Зверя, друг Черного Вожака?...

Несколько долгих секунд понадобилось мне, чтобы понять — это не тот родной отклик, который я ищу. Время убегало, как вода из треснувшего кувшина. Некогда даже пообщаться со стаей — поводив носом из стороны в сторону, и уловив в воздухе некую неправильность, я вскочил на обрыв, и снова бросился напролом сквозь лес. Знакомый, сладковато-соленый аромат плыл по кустам... пахло кровью.

Через долгие минуты бега лес расступился, и посереди полянки обнаружился источник запаха. Разломанная телега, остатки кострища рядом с ней, раздавленные трупы людей вокруг, все залито кровью. А рядом с телегой стоят два древесных исполина, корявые ветви в небо, переплетением голых корней прикрывают телегу и трупы, и медленно разворачиваются в мою сторону. И там, в куче тел, чье-то дыхание...

Дыхание того, кто звал меня.

Бойтесь, деревяшки — я иду.

Трансформа пробежала по телу волной, переводя его в третью боевую форму. Копыта на задних лапах оказались острыми, как бритва; гибкий хвост обзавелся на конце пылающим лезвием, витые рога сгладились, превращаясь в серповидные отточенные косы, из правой ладони выдвинулся огненный меч. И прямо так, из положения полусидя, я прыгнул на первого из монстров. Удар рогами. Боковой ствол падает отсеченным, срез вспыхивает. Ко мне бросаются лианы — срезаю их под корень ударом хвоста. Дерево медленное; куда ему до того же ведмедя. Копыта пробивают дыры в коре, когти рук цепляются за его сучья. Взмах меча, и кожура исполина вскрыта. Когти левой, удлиннившись, режут податливую древесную плоть на восхитительные срезики, и, вдруг, отправляют прямо в рот. Няяямаааа... Вот оно что вкусно! куда вкуснее, чем шашлык из конского мяса!!! кусочек деревяшки превращается в прах, тает на языке, как изысканное лакомство. Второй исполин, содрогнувшись, пытается сбежать. Куда же ты, мой нежный окорок? мы еще не закончили разговор. Хлестким ударом хвоста срезаю корни первому, чтобы не ушел. Прыгаю на второго, вгрызаясь ему в дупло, сразу, как червь, вслед за своими зубами уходя внутрь весь.... Вкуснотаааааа... Аррргх!

Пришел в себя я через минуту. Гм. Оказывается, я ем дерево? Не то, чтобы это прибавляет мне сил, но, определенно, вкусно... неожиданно, да... надо это обдумать.

Сквозь калейдоскоп эмоций пробивается восхищение — того, кто сидит там, в куче тел. Ой. Стекаю обратно в более-менее человекообразную форму, убираю лишние детали — хвост, меч, копыта, рога... убираю... убираю, я сказал!.. Броню восстанавливать не стал, поздно маскироваться. Лоскутки огня замерли полосами ткани, обвитой вокруг тела. А стильненько выглядит — этакий, укутанный по самые брови харадрим... Ощутив, что выгляжу пристойно, сделал шаг к этой... мешанине тел.

— Ты звал меня?.. Кто ты?...

Коктейль чувств, тянущийся из глубины кровавого месива, трудно передать словами. Опаска, восхищение, удивление, надежда, веселье, непокорность, свобода... И все же, какие-то это... детские, простые чувства. Я улыбнулся.

— Не обижу. Вылазь.

Медленно, аккуратно приподняв какую-то липкую тканюшку, под которой он прятался, из горки трупов, прямо рядом с разорванной пополам тушей лошади, выбрался крохотный жеребенок. Совсем мелкий, на ножках еле держится. А ведь он меня понимает... Понимает без слов, на одной мысленной связи. И это очень, очень необычно...

— Малыш, что тут произошло?...

Жеребенок говорил странно. Частично словами, произносимыми мысленно, частично образами — картинки, как молнии, вспыхивали в мозгу, передавая всю гамму чувств — вид, звук, дрожь в коленках, мокрый мамин нос, запах... да, запах. Вскоре он освоился с речью, и сумел связно ответить мне.

Люди отчего-то бежали в лес, а они с мамой вместе с людьми. Мама бежала рядом, а его везли на телеге. Люди боялись леса — жеребенок чувствовал запах страха. Но того, от чего они бежали, люди боялись больше. Что было раньше этого ужасного леса, жеребенок не помнил. Ну да, ему всего-ничего, совсем еще малыш... Люди встали на поляне, и развели костер. А потом пришли деревья, и все стало с запахом крови. Мама сказала ему прятаться, и не вылезать. Мама пыталась сказать деревьям, что человека дядю Эриля не надо есть. Тогда деревья сломали и съели маму. Он послушный жеребенок, он хорошо спрятался. Он лежал рядом с мамой, а мама остывала. Он смелый жеребенок, но ему было очень-очень страшно, и он стал тихонько звать папу, только папа не пришел. Тогда он стал звать пра-прадедушку, про которого ему рассказывала мама... Пра-прадедушку? Жеребенок ответил запинаясь, но четкой фразой, ощутимо воспроизводя взрослые интонации:

— Мама сказала, мы, дети Феларофа, ведем род свой от великого Нахара...

Я задумался. Вот это поворот... Жеребенок стоял рядом, пошатываясь. Черной масти, весь перемазанной в чужой крови, со свалявшейся шкуркой... Мда, а тут где-то волки бродят. Кстати, вот и они — сидят на краю поляны, ждут, глядя на нас восхищенными глазами. Впрочем, зачем я решаю за него? Жеребенок достаточно умен, хоть и мал — поразумнее иных людей будет.

— В твоих жилах течет кровь Первого Коня. Пра-правнук Нахара! Чего ты хочешь, и куда ведет тебя твой путь?

Жеребенок задумался, но ненадолго. После чего ответил, отчетливо и кратко.

— Деревья убили маму. Я хочу с тобой. И я хочу есть деревья, как ты.

Вот тебе раз.

— Ты хорошо подумал?

Мелкий согласно мотнул головой. Впрочем, почему нет? Нахар — спутник Вала Ороме — Охотника, так почему бы детям Нахара не стремиться к похожей судьбе?.. У каждого своя дичь для охоты. А мне, для маскировки, не помешает конь. Тем более, такой разумный.

— Трижды должен я спросить тебя. Будешь ли ты носить меня, будешь ли ты спутником и другом в моих странствиях?..

— Да.

— Что ж... нити наших следов сплелись. А чтобы ты смог есть деревья, я дам тебе искру силы огня. Гори с честью.

Я одновременно наклонился к нему, прикрывая всем телом, и распрямился во весь рост, вскидывая руки ввысь, вспоминая Мелодику в пустоте, и пробуя на ощупь струны судьбы. Человекообразная фигура расплылась дымом, кровь по поляне и остатки деревьев задымились и вспыхнули жарким пламенем, огонь растекся по поляне, волки отпрянули. Музыка вспыхнула черным дымом...

Заболело сердце у меня (*)

Среди поля чистого,

Расседлаю своего коня

Буйного да быстрого.

Золотую гриву расчешу

Ласковыми гребнями,

Воздухом одним с тобой дышу,

Друг ты мой серебряный.

Облака над речкою клубят.

Помню, в день гороховый

Из-под кобылицы взял тебя

Жеребёнком крохотным.

Норовил за палец укусить,

Всё козлил да взбрыкивал.

Понял я тогда: друзьями быть

Нам с тобою выпало.

И с тех пор стало тесно мне в доме моём

И в весёлую ночь, и задумчивым днём,

И с тех пор стали мне так нужны облака,

Стали зорче глаза, стала твёрже рука.

Не по дням ты рос, а по часам,

Ворожён цыганкою.

Стала молоком тебе роса,

Стала степь полянкою.

Помню, как набегаешься всласть

Да гулять замаешься,

Скачешь как чумной на коновязь

Да в пыли валяешься.

Ну, а дед мой седой усмехался в усы,

Всё кричал: "Вот шальной, а! Весь в отца, сукин сын!

Тот был тоже мастак уходить от погонь,

От ушей до хвоста весь горел, только тронь!"

* * *

Переливы мелодии отзвучали, огонь прогорел, человеческие и лошадиные кости истлели, пепел рассыпался. Я снова сфокусировался, обретя человекообразную форму "харадрима в багровом одеянии", и взглянул на жеребенка. Передо мной, прямо на догорающих углях, стояло умилительное существо, такое же мелкое и нескладное, как и раньше, черной масти, но с длиннющей огненно-рыжей гривой и хвостом, и серо-стальными копытцами. Задорное веселье полыхало в его черных глазах, пушистая грива развевалась по воздуху от мельчайшего дуновения ветра. От жеж бестия. Он искал глазами, чего бы поесть.

Он искал дерево.

Кого ж я такого напел?.. А ну, малыш, попробуй-ка вон туда...

Малыш, резко заржав, присел и одним прыжком махнул на самый край поляны. Огненная грива, разметавшись, прошлась по кустам, испепелив их напрочь; хвост прочертил длинную косую полосу по земле, оставив выжженный след. Отхватив крупной кусок от толстенного древесного ствола, жеребенок с наслаждением жевал; тлеющие искорки, шипя, падали на землю из его клыкастой пасти. По поляне разливались эмоции — задор и чистое, незамутненное счастье от жеребенка; и отчетливая опаска от волков. Что ж, малыш... ужинай. Нам завтра далеко идти, но навряд ли ты от меня отстанешь — вероятней, как бы ты меня не загонял...

Расположились на ночлег мы — я, жеребенок и волки — в овраге, в сторонке от выгоревшей поляны. Древний лес вокруг притих, устрашенный странным действом. Бледно-белый цветок Телпериона светил в небе. Волчий вожак, притявкивая, рассказывал мне про свое житье-бытье, не переставая:

— Нет, друг Черного Вожака. Двигающиеся деревяшки нас специально не ловят. Мы, волки, всегда жили в лесу — и мы не рубим деревья. Впрочем, зазеваешься — так схарчат, конечно. Но в лесу спокон веку так заведено — олень зазевается, так мы его схарчим; а мы зазеваемся, так найдется, кому схарчить нас. Все в природе взаимосвязанно, и все честно. Каждый охотник с самого начала знает, что он может стать дичью. Великий Круговорот Еды был всегда, и всегда будет...

Я рассмеялся.

— Да ты философ, Серый...

Волк очень по-человечески хмыкнул, но не заткнулся.

(*) Песня Александра Розенбаума, не полностью

* * *

Глава 33

С утра я проснулся оттого, что мокрый нос ткнулся мне в шею, и острые клыки нежно пожевали мое ухо. Нет, ну какая симпатяшка! Волков я ощущал в лесу поблизости — они сторожили. Матерый вожак лежал рядом, и умильно глядел на возню жеребенка. Попрыгав вокруг, мелкое очаровательное создание снова ткнулось в меня носом, и протелепатировало:

— Как меня зовут?

— А как звала тебя мама?...

— Мама сказала, имя мне даст позже. Когда?... Сейчас. Сейчас. Хочу сейчас!!!

Я встал, торжественно воздев руку, и произнес:

— Нарекаю тебя Агнаар!!!

Свеженареченный Агнаар подпрыгнул, и, оглашая окрестности воинственным ржанием, умчался куда-то в лес. Волк, глянув на меня, спросил:

— Это имя... оно что-то значит?

— На одном древнем языке, это значит Огненная Шерсть! — гордо ответил я.

— Как тонко! — восхитился волк.

— А то! — поддержал я.

Вслед за Агнааром тянулась прожженая просека, возмущенные вопли взлетающих стай птиц отмечали его движение. Мелкая бестия по широкому кругу возвращалась к нам. Волк, снова по-человечески вздохнув, спросил меня.

— А тебе не кажется, что мелкий подрос?

— Так и должно быть. Из песни слова не выкинешь...

Волк состроил просительные глазки, и глянул на меня снизу вверх:

— Друг Черного Вожака... а давай, я пойду с вами!

— У тебя ж стая?

Вожак грустно уткнулся носом в лапы.

— Я уже слишком стар, чтобы вести стаю. Там давно рвется в вожаки один из молодых, и скоро он станет сильней меня. Идти в лес умирать я еще не хочу. И вообще... одному скучно. А с тобой поговорить можно! Мало кто с нами, волками, говорить хочет...

Я понимающе покивал.

— Поговорить ты любишь, я заметил. Если бы у меня был мозг, от твоей вчерашней болтовни он бы прокис.

— Ой, да попробуй сам вот так — один, да один! Волчки у меня совсем молоденькие, говорят простенько, только у них на уме — еда да щенки. А поговорить?...

— Ну, Серый, если пойдешь со мной — придется ведь меня слушаться. И не в шуточку, а по-настоящему.

Волчара серьезно кивнул.

— Согласен, Вожак. Место шутки в логове, у мяса; на охоте же будь собран и деловит, и не отвлекай Вожака твоего. И не издавай лишнего воя, дабы не спугнуть добычу. А догнав, первым делом...

Я закрыл лицо руками, и попытался заткнуть уши.

Вернулся запыхавшийся Агнаар, я перетек в волчью форму, и мы побежали в направлении к Изенгарду — один матерый живой волк, один здоровенный волк с нечеткими очертаниями и огненной шкурой, и один.. гм... жеребенок. Я пытался заткнуть волчий фонтан красноречия, но бесполезно — даже увещевания, что ему молча будет легче бежать, не помогали. Истосковался по собеседникам, бедный... Я частично транслировал жеребенку волчий поток сознания по нашей мысленной связи. От этого бесконечного трепа даже Агнаар вскоре начал разбирать хриплое волчье тявкание. Серому, болтая, бежать было тяжелее всех, но мы с жеребенком не гнали — куда спешить? все равно к вечеру выйдем на берег Изена, придется думать, как переправиться. Выручил нас волченька — он знал тропинки в Мглистых горах в обход истоков Изена — ему неоднократно приходилось там бывать.

— А бараны там какие бегают — мммм! только догонишь ли их?

И мы, вместо того, чтобы спускаться в долину, мы полезли в горы, сквозь сырые тучи, под длинные волчьи рассказы об особенностях анатомии баранов и способах их разделки.

Бараньи тропы — это нечто. Бараны, завидев нас, взлетали на какие-то невозможные столбы, и стояли там, замерев неподвижными статуями. Серый лез по их тропам скребясь лапами и тихонько ругаясь сквозь стиснутые челюсти. Я, подумав, для баланса и страховки выпустил крылья, в дополнение к четырем цеплючим лапам. И только Агнаару было все нипочем — он прыгал вокруг нас лихими прыжками, его копыта выбивали искры и выбоины в монолитном камне, а грива и хвост помогали разворачиваться прямо в полете. Я за него волновался, и телепатировал "осторожней, кроха, не упади", на что он, хихикая, показывал мне с отвесной скалы раздвоенный язык. Вскоре пришлось сделать привал — Агнаар, проникнувшись байками Серого, схулиганил, и сбил нам одного из баранов с их неприступных бастионов. Баран, слегка опаленный ударом огненного хвоста, не пережил встречи с поверхностью, и мы решили не дать мясу пропасть. Серый вгрызся в тушу и наконец (будь благословенно баранье племя!) замолчал. Агнаар стоял рядом, сосредоточенно сплевывая и вытирая язык о скалы. Детская доверчивость вышла боком — баранье мясо пришлось коню-химере не по вкусу. Тут тучи разошлись, и внизу открылся великолепный вид на Изенгард...

* * *

Глава 34

Я сидел, и экспериментировал. Зрячего камня у меня с собой теперь нет, но зато забавное дело — в струях горячего воздуха изображение искажается, и иногда, временами — увеличивается. Интересно, можно ли подобрать такой способ прогрева воздуха, чтобы приблизить интересующие меня участки местности? Пока получалось не очень — ветер развеивал и уносил все мои температурные художества прочь. Вскоре Серый, сыто икнув, отвалился от туши, и подвел итог:

— Эхх, давно не жрал по-нормальному. Уфф, хороша.

— Ты бы забрал мяса... сколько сможешь тащить. Некогда нам будет тебе еще пропитание искать, мы сами-то мясо не едим...

Согласно хрюкнув, Серый принялся отгрызать барану заднюю ногу. Я продолжил эксперименты, и вдруг до меня дошло: деревья, росшие в Изенгарде, на иловых наносах посереди улиц, на разрушенных остовах строений... это не просто деревья. Это гворны. Лес гворнов. Уловив мою мысль, мелкий замер, неверяще вгляделся, и предвкушающе облизнулся. Упс... Я осторожно позвал:

— Серый. А, Серый. Тебе лучше не ходить с нами в Изенгард...

— Почему?

Волчара смотрел на меня немного обиженно.

— Там гворны. Много. Тебя — они съедят. А мы как-нибудь отбрехаемся... Потому, когда жевать барана тебе надоест, жди-ка нас воон там, видишь — где каменный столбик валяется? И любые деревья в этих краях — оббегай сторонкой. Пойдем, Агнаар.

Скорость передвижения у нас с жеребенком оказалась куда как выше, чем у волка. Я мягко соскальзывал с круч, расправляя крылья. Агнаар совершал головокружительные прыжки, мягко отталкиваясь от отвесных скал, и задорно встряхивал гривой. Он растет прямо на глазах, верно Серый подметил... И еще впитывает знания, как сухой мох воду — берет сразу полные образы памяти. Для эксперимента я предельно быстро странслировал жеребенку наши с Седым уроки Общего языка, и через какой-то час мелкий вполне сносно мог понимать обычные слова. Невероятная скорость обучения. Но при этом жеребенок не успевает — да, похоже, и не собирается — критически обдумывать передаваемое ему. Получается, что вместе со знаниями он воспринимает и отношение того, кто ему обучает — ко всему на свете. Идеальный спутник — полностью предсказуемый — такой же, как ты...

По мере приближения к городу, меня посетило странное чувство. Будто там, под развалинами, есть... катакомбы? лабиринт? склады? в общем, нечто, до боли мне знакомое и родное. Подобравшись к Изенгарду со стороны гор, но не дойдя до внешнего кольца разрушенных стен, мы с жеребенком залегли в укромном месте, и просидели в засаде полные сутки. Ближе к южной части городских развалин под землей ощущался полуразрушенный резервуар чего-то жидкого, стремящегося вспыхнуть: его так и тянуло погладить. В разных местах большим кольцом по городу располагались противно-сырые пачки чего-то тягучего, воняющего приторно-сладким. Трогать что-либо я опасался, но противную сырость терпеть не хотелось. Я тихонько потянулся туда, слегка подогревая и сбрасывая излишки воды — и над развалинами со свистом поднялись клубы пара. Если все это — машины Сарумана, то почему у онтов было так мало потерь при штурме Изенгарда? Рванул бы маг вон ту емкость — и горящими брызгами накрыло бы тут полгорода. Пустые предположения... Самые интересные ощущения шли от десятка мелких камней, расположенных в строгой системе под северной частью развалин: "точки в глазах, комариный звон и потрескивание в ушах, запах грозы". Потом я вспомнил, где испытывал подобное — в том самом глубоком логове под городом гномов, где прочел на стене свое имя. Интересно бы потрогать такой камешек... Кстати, может, заодно попробовать небоевые применения своим новым возможностям? Для обычных гворнов я исключительно неудобный противник, если что — уж от них-то как-нибудь отобьюсь. Решено. Активирую телепатическую связь:

— Агнаар. Я иду разведать. Сидишь тут, никуда не рыпаешься. Если увидишь что — телепатируешь мне — а сам сидишь тише воды ниже травы. Ясно?

Жеребенок послал картинку, как будто он обиженно дуется.

— Ясно. Ты мне поесть-то оставишь?...

Я хихикнул.

— Не боись. Тут на всех хватит.

Барахла у меня теперь нет. Сосредоточившись и успокоившись, медленно и аккуратно пускаю свой дым, смешивая его с паром окутывающим развалины — все больше и больше. Очертания предметов плывут и теряются, дым расползается вдоль земли дальше и дальше, и вот уже я медленно и мягко ступая иду к городу в глубине клубящегося дымного облака. Зрение в плотном дыму бесполезно, приходится идти осторожно, словно ощупывая землю. А вот и гворны. Поверх их корней стелется и течет душный желтоватый туман; мой дым вытесняет его и отбрасывает, все глубже и глубже. Кажется, гворны ощущают что-то — задергались резко, но не понимают, откуда идет опасность. Почуяли запах паленого, или просто дым им не нравится?... Походя погладил дымом одного и из них по шершавой коре — "егей, вкусняшка". Ооо, как задергались! Буйствуют, трясут сучьями. Потыкал еще нескольких — пусть понервничают — и тихонько засел в развалюхе с обвалившимися стенами, под которой я ощущал один из тех камней. Началась игра с гворнами на нервах — я тихонько копал податливый ил, а они бегали вокруг. А когда мной начинал интересоваться кто-то из деревяшек — просто шебаршил с помощью своего дыма камушками где-то в сторонке, или щекотал какого гворна, и вся тупая орава бежала туда. В конце концов выкопал заинтересовавший меня камень... на вид ничего необычного — серый обломок неровной формы с металлическим отливом — только почему, когда я держу его в руках, так покалывает пальцы? Прямо там же пытаюсь прочувствовать камень, закрыв глаза и катая его на ладони. И на вкус горчит.... и... и...

Внутри камня, в его толще, как невесомая пыль, упакована просто бездна огня — только позови...

Не то чтобы мне мало огня, ну интересно же... Нет, я даже могу попробовать соорудить что-то подобное, только это будет долго. Зачем кому-то понадобились эти странные камни, да еще и сложенные в такие причудливые узоры? Отвлек меня от размышлений мысленный посыл Агнаара, похожий на сдавленное ругательство. Я выглянул наружу — а события там понеслись вскачь.

Оказалось, что я не один тут диверсант. С противоположной стороны развалин засела пятерка всадников на волках; причем им как-то удалось пробраться незамеченными вглубь кольца стен. А гворны, растревоженные мной, только сейчас их обнаружили. Раскрытые лазутчики решили прорываться с боем. Выскочив из-за камней, наездники с воинственными воплями рванули прямо к черному клыку Ортханка, не оголяя оружия. На что они надеются? Я поддал жару, и вонючие клубы пара вырывались из подземных жаровен через сплетения полузасыпанных лабиринтов. Подскочив к первому из гворнов, наездники кубарем улетели с волков, а волки разошлись дразня гворна и беря его в широкое полукольцо. Деревяшка заметалась, протягивая корявые ветви в разные стороны, словно пытаясь разорваться. И тут от кого-то из наездников в основной ствол влетел небольшой горшочек, разбившийся и вспыхнувший ярким чадным пламенем. Ух ты! да они пришли подготовленными? Верещащий гворн бросился наутек, пытаясь сухими ветками сбить пламя, но липкая горящая жижа не стряхивалась, отчего у гворна загорелись и ветви. Волки в два прыжка подхватили наездников, и рванули к следующему врагу, расходясь так же, полукругом. После того, как четвертый из гворнов с воем побежал вглубь развалин, оставшиеся опасливо заколыхались. Пятерка бойцов действовала с размеренностью часового механизма — разворот, полукольцо, бросок; разворот, полукольцо, бросок. Причем предметы к дереву летели с разных сторон, а угадать, кто бросает безобидные камушки, а кто горшочек со смертельным сюрпризом, гворн просто не успевал. Всадники уже приближались к башне, а гворны суетливо расступались у них на пути, когда из глубины развалин, с моей стороны города, раздался громкий трубный зов. Я все гадал, чего же добивается группа прорыва? Ортханк закрыт. У них есть ключ? Добравшись до башни, бойцы заняли круговую оборону. Дверь башни с моего места оказалась не видна. Гворны, почему-то осмелев, стали подбираться по одному к обороняющимся, по очереди получать свои горшочки с сюрпризом и так же с воем откатываться в развалины; несмотря на это, кольцо деревяшек смыкалось. Среди заходящих сбоку гворнов я заметил одного обгорелого, всего перемазанного в мокром иле; однако, не такое уж и действенное оружие эти горшочки, да и запасы снарядов у наездников могут кончиться. Не только я заметил обгорелого гворна; у башни раздались какие-то скандальные вопли, и один из бойцов попытался сбежать, прорваться через кольцо окружения, беспорядочно швыряя горшки во все приближающиеся к нему деревья. Глупец. Пока один гворн отвлекал беглеца, другой, подловив момент, ударил длинной плетью со спины, и смял, втаптывая в землю — и волка и его наездника разом. Оставшиеся бойцы у башни отпрянули, то ли готовясь к прорыву, то ли собираясь подороже продать свои жизни.

Я не учел, что Агнаар еще совсем маленький. Он выскочил из своего укрытия, и поскакал обороняющимся на помощь. На мои телепатические вопли потерявший голову от ярости жеребенок не реагировал. Мелкий выглядел страшно: грива встала дыбом и казалась вдвое больше, из его мохнатых ушей валил дым, из глаз сыпали искры. Покрыв буквально в три огромных прыжка расстояние до ближайшего из деревьев, он вцепился гворну в корень, перекусив его. Старый пень заскрежетал, заскрипел, и стал отползать от неожиданно свалившейся на него новой угрозы. Гворны у башни отшатнулись, но трубный зов прозвучал снова, и деревяшки сориентировались мигом — сбоку к жеребенку неторопливо подшагнуло два величественных исполина. Протянувшиеся к нему ветви Агнаар успел сжечь махнув гривой, а вот корни не учел — и выстреливший из земли ствол толщиной с человеческую ногу отправил его в полет в ближайшую стену. Пока жеребенок вставал, ошалело тряся башкой, раздался новый трубный звук, и еще пара старых гворнов шагнула в стороны, закапываясь глубже в землю, не пытаясь атаковать ветвями по воздуху — а пуская вперед корни, на глазах взламывающие растрескавшуюся мостовую. Их слишком много на одного мелкого, даже такого волшебного... похоже, придется вмешаться. Мечом махать неохота, попробуем-ка другое...

Я подбросил вверх обломок камушка, который держал в руке, и разом освободил таящийся в нем огонь. На какое-то мгновение, впервые с момента моего пробуждения в подземных пещерах гномьего города, мне стало даже жарко. Вспышка жгучего света высветила горные вершины, и отпечаталась на облаках. Все в радиусе пары сотен шагов вспыхнуло одновременно. Гворны в этом круге скорчились и рассыпались оранжевыми угольями: ближние ко мне деревья разнесло в белый пепел. Даже жеребенок, спокойно танцевавший в пламени любого костра, и попавший только во внешний круг этого жара, взвизгнул и принялся яростно тереться мордочкой о свою шерсть, пытаясь проморгаться. Запахло грозой и какой-то дрянью. Хлопок разрыва в воздухе разнесся широким кругом, горячей волной по окрестностям, видимым валом по траве на дальних склонах. Развалины вокруг меня шагов на тридцать оплыли и покрылись потеками камня. Всю шелуху маскировки с меня снесло; я стоял укутанный в чистое Пламя, по щиколотку в каменном расплаве; багровые переливы тлея стекали с меня на землю. Сквозь мою дымчато-темную полупрозрачную плоть было видно, как внутри текут жилы огня. Что это было?...

Волчьим наездникам повезло — в момент вспышки они оказались почти укрыты от меня башней. И все же они визжали и катались по земле — но желающих добить их не нашлось. Уцелевшие гворны — кто обожженный, кто горящий, все кто мог передвигаться — бросились к водам Изена. Жеребенок, протерев глаза, кинулся кусать отстающих — то одного, то другого — на этот раз четко слушая мои запреты. Я, поглубже запахнувшись в волны ниспадающего пламени, как в одеяние, пошел за ним следом, оставляя в камнях оплавленные следы, и понемногу остывая. Эхх, хорошо жахнуло...

Обычно выгоревшие деревяшки никак не реагировали на укусы Агнаара. Ему и самому уже наскучило кусать уголья. Но, когда один из недобитков после его укуса завизжал и принялся отползать в сторонку, Агнаар предвкушающе осклабился. А визг полешка неожиданно сложился у меня в связную речь.

— Он жгучий-прыгучий сожрал мою ногу! Он жгучий-прыгучий сожрал мою ногу! Мою ногу сожрал!...

— Замри.

Застигнутый моим приказом с поднятым копытом и открытой пастью, жеребенок так и замер, кося на меня хитрым глазом. Полешко продолжало скулить:

— Ногу...

Я подошел ближе, жеребенок тоже, поняв мой интерес, решил отложить обед.

— Ты кто такой?

— Я-я-я-т-т-тополь-на-краю-росший-с-белкой-д-д-д-друживший-у-обрыва-ходивший-на-на-на...

— Онт что ли?

Полено приоткрыло один закопченный глаз, и подтвердило:

— Онт.

— Что ж, тогда считай себя пленным. Полежи тут пока...

* * *

Пока я шел до башни, основной огонь с меня уже сошел, и я выглядел почти как человек... как странный человек в багровых одеждах. Когда я подошел к всадникам, они еще пытались проморгаться. Классическая орочья боевая экипировка, где-то потертая, где-то немного подпаленная; знакомые формы челюсти... Здравствуй, мордорская порода! Пришлось припомнить Черное наречие.

— Вкусных встреч вам, путники.

Эк их перекосило. Один, колоритный персонаж с покоцанным черепом, и когда-то давно выжженным правым глазом — рана уже заросла — кряхтя, пытался привстать у двери Ортханка. Одна из его рук, неправильно сросшаяся и неестественно худая, торчала криво; через плечо висела сума с множеством кармашков. Трое других держались вместе; тот, что пошире, мощный, крепкий и длиннорукий детина — смотрел исподлобья, а двое других грамотно прикрывали его с боков. Смерив меня подозрительным взглядом, крупный выдавил нехотя:

— И твой ятаган пусть не заржавеет... Чё тут забыл?...

— Да вот, иду мимо, смотрю, наших бьют... Да я б и не вмешался, но вот из-за вас коника моего чуть не сожрали...

Агнаар с любопытством выглядывал из-за моей спины. Его дружелюбный оскал впечатлил орков намного больше.

— А это... о...

— Знакомьтесь! Агнаар.

Жеребенок выступил из-за меня, сделал на передних лапах книксен, и уперся клыками в землю. Крупный предводитель икнул, но взял себя в руки.

— Так... коника мы найдем, куда пристроить. А ты, красный, подь сюды. Чхы, давай ему горошину...

Покореженный одноглазый у Ортахнкской двери встал и отковылял в сторону, мимо меня, внимательно косясь единственным глазом. Когда он прошел мимо, на лицах сплоченной троицы проступило изумление.

— Чхы?... с какого ты не делаешь, чё те сказали?

Одноглазый еще раз внимательно глянул на меня, и обернулся к крупному. Сосед крупного начал закипать:

— Чхы?... Ты, одноглазая глиста...

— А ну, утерся, Бухтырга! Достало меня бегать как дрессированная мышка ради ваших цацек. Я сам решу, когда жечь свой огонь, понял?...

Я изумился.

— Жечь свой огонь? как зовут-то тебя?

Покореженный обернулся ко мне, кося единственным уцелевшим глазом.

— Зови меня Чхыгыр... Чхыгыр Алхимик.

Я усмехнулся.

— Ну, Алхимик.. Жечь огонь — это по-нашему.

Окинув взглядом развалины, я повел плечами и прибавил температуру вокруг на несколько градусов; ткань Пламени, в которую я кутался, слегка всколыхнулась. Чхыгыр замер, и с восторженным трепетом уставился на меня.

— Генерал?...

Крупный тоже замер. Чхыгыр, с неверящим вглядом, повернулся к тем троим.

— Братва! это ж Генерал!...

Крупный неожиданно вызверился:

— Хватит нам уже генералов!.. мы сами свою жизнь направим...

Чхыгыр глянул на троих непонимающим взглядом, рухнул на колени, и снова повернулся ко мне.

— Прими меня в стаю. Будь моим Вождем...

— Куда!?

Крупный дернулся было к нам, выхватывая ятаган, но покореженный прям с колен откатился в сторону. Я только успел заметить, как мелькнула покалеченная рука — и под ногами у Крупного несильно хлопнуло. Тот отлетел, извернулся как кошка, вскочил на четвереньки, оскалился на нас, глянул на коника, на Чхыгыра держащего руку в сумке, и процедил:

— Мы еще с тобой поговорим, предатель... по-другому поговорим. Уходим.

Рывком вскочив на волков, трое слаженной командой исчезли за развалинами. Я отпустил свой дым, который держал наготове, и повернулся к Алхимику.

— Пойдешь за мной в огонь и в мороз, будешь служить мне жизнью и смертью?

— Пойду, Генерал. Всю жизнь искал, всю жизнь мечтал служить Огню.

— Зови меня Буури, ну или Горящий. И пойдем, у нас там пленный...

Мы вчетвером — мы с жеребенком и Чхыгыр с его ездовым волком — вернулись к обгорелому онту, и расположились на ночлег, выбрав укрытие. Ездовой волк Чхыгыра, кстати, молчал. Вот нравятся мне молчаливые волки...

* * *

Глава 35

Мы вернулись к проплешине, на которой мы оставили онта. Вокруг, на камнях развалин, в битой брусчатке, валялись редкие догорающие сучья и тлеющие уголья, разметанные моей вспышкой. Слабое дыхание ветра поднимало с земли тонкий белый пепел. Еле заметный дым в воздухе позволял мне, не напрягаясь, контролировать большое пространство вокруг. Место, уютное во всех отношениях — любому из моей маленькой команды, кроме пленного, конечно. Алхимик огляделся по сторонам, втянул носом пропахший гарью воздух, довольно жмурясь, и присел на камушек неподалеку, смахнув с него серый пепел. Агнаар подскочил ко мне, и клацнул зубами по моему огненному плащу — в материи остались четыре круглые дыры, быстро затягивающиеся. Я в ответ щелкнул его по носу; жеребенок обиженно засопел.

— Агнаар. Коего... резона ты полез в драку? Тебе сказали сидеть и не отсвечивать?

Жеребенок понуро опустил голову, но ничего не ответил. Я продолжил песочить ему мозги:

— А если бы я не успел к тебе? Ты ж мелкий совсем, а у деревяшек корни — во! Шмякнули бы тебя разок покрепче...

— Понял я, понял...

— Ничего ты не понял! Тебе показали красивую картинку, ты и влез в драку. А может, за дело деревяшки волков били — откуда ты знаешь? Ну скажи, вот зачем они дрались?

— Деревяшки хотели волков съесть, а те хотели убежать!

Чхыгыр неприличным образом заржал, откинувшись назад. Жеребенок обиженно засопел, глядя на нас.

— Вот слушай, как воспринимают твое видение... непосредственные участники событий. Да, кстати, Чхыгыр. Зачем вы к ним полезли?

Алхимик, разом прекратив смешки, ответил четко, как на докладе.

— Муклюк вызвался забрать записи Шаркича. Он думал, будто я смогу вскрыть дверь в Ортханк.

— И как, правда сможешь?

— Не пробовал еще. Но врядли. Там умельцы строили, не зря Шаркич это место присмотрел.

— А что ж ты тогда пошел?

Алхимик пожал плечами.

— Я приказы исполняю. Куда послали, туда иду — а не подорвется дверь, так и невелика беда. От гворнов, думали, отобьемся. Кто ж знал, что их тут столько будет...

Я кивнул.

— Подрывник-поджигатель из тебя толковый. Стрелы-то всегда поджигали, паклей обмотав. А вот чтобы кто горшочки кидал так — я не видел... Сам такое удумал?

Алхимик снова пожал плечами.

— С детства я горючкой разной бредил, все предания по крупицам собирал. Уже когда что-то получаться начало, ошибся я разок... вот, рука отсохла, пальцы потерял, глаз, морду перекосило. Но это так, мелочи. Главное, сражаться больше не мог как все, ятаганом — да и лук не натяну. Пришлось выдумывать разное... и горшочки, и эти... горшины.

— Что за горошины?

— Ну, мелкая такая, сварил, высушил. Ее сжимаешь, чтоб надломилось, и бросаешь — а она чутка шипит да как жахнет. Несильно, но если во время боя кому подкинуть в ноги, хватает — отвлечет, оглушит, да тут и железо в брюхо воткнешь...

Алхимик задумался на мгновение, потом спросил, преданно глядя на меня:

— Генерал... а что это такое там жахнуло, что у меня до сих пор зайчики с крысками в глазах пляшут?

— Я сказал — зови Горящий. Жахнуло... это типа твоей горошины, только моя. Я сам только не понял еще, что это за штука и зачем она нужна. И как научить тебя такие делать — тоже не знаю. Так что не бросай поиск путей огня — сам. А я что знаю — подскажу...

Я посидел, пытаясь ощутить оставшиеся камни, хотел было сходить за ними, но вспомнил еще одно дело.

— Агнаар. Как тебе гворны — на вкус?

Агнаар, скорчив недовольную мину, сплюнул.

— Гадость. Тиной пахнут. Рябинки вкуснее.

Потом он подумал, и с совершенно серьезным видом добавил:

— А зачем ты этого... онта оставил? На завтрак?

Я-то чувствовал его ехидство, а онт замер, весь превратившись в слух. Я отрицательно покачал головой.

— Хотел поговорить с ним, да что-то сомневаюсь, что с того разговора будет хоть какой-то толк — слишком мы разные. Потому... не знаю, зачем. Наверное, просто жалко его стало. Ну его к Шелоб, пусть живет.

Мы посидели, помолчали, смотря на пламя костра. Перед наступлением темноты я выковырял из развалин еще три "горчащих" камешка, и приказал всем спать, сам оставшись сторожить. Однако, неожиданно подал голос онт:

— Эй.. Песню-певший-под-землей-горевший?...

Я удивленно обернулся к нему.

— Да?..

— Что вы со мной сделаете?

Я пожал плечами.

— Врядли ты сможешь мне внятно объяснить, почему ваши гворны нападают на людей. Вы ж, вроде, пасти гворнов должны — и где вы?... Вон, Агнаар подтвердит — трупов человеческих хватает. А раз не сможешь объяснить, так что с тебя взять — свободен, живи.

Онт, так и лежавший на том месте, где его застала атака Агнаара, попытался приподняться, его корни скрипнули, но неудачно — он упал обратно. Потом он пошевелил ветвями, и грустно усмехнулся.

— Что-то сегодня добренький ты, дым-и-ужас-поедающий-плоть... Только недолго мне осталось быть-расти-свету-радоваться. Ногу-то мне отъели, да руки обгорели. А тут, на голых-камнях, среди отравленных-соков-земли, долго ли я пролежу... мда...

— Гм. Да, неловко вышло...

Я задумался. Потом предложил:

— Давай так. Может, и не сможешь ты мне про гворнов объяснить — но попытаешься. А я тебя к лесу Фангорн доставлю. Там-то у тебя, небось, родичи есть — глядишь, тебе и помогут.

— Ты — меня?...

Я хмыкнул, подошел, и аккуратно приподнял это обгорелое полено с глазами.

— Тяжел, не быстро пойдем, но дотащу. Пойдет?

Онт тяжело вздохнул.

— Хорошо. Я попытаюсь рассказать. Тем более, нет тут никакой тайны...

— Вот и договорились.

Я положил его на место и уже было подумал, что наш разговор завершен. Однако неожиданно глаза онта застыли неподвижными стекляшками, и он заговорим чужим, хриплым голосом:

— Приветствую тебя, мой неведомый собрат. Сожалею, что приходится передавать тебе послание столь негуманным способом, но я не имею выбора — миг осознания так короток. Мой дневник ты найдешь в земле, под указующим перстом, на главной развилке дорог Изенгарда.

Онт сморгнул, и как ни в чем не бывало продолжил задумчиво смотреть в пространство. Мы с Чхыгыром переглянулись, и я переспросил:

— Чей дневник?

Онт непонимающе уставился на нас:

— Какой дневник?

— Гм... ладно, забыли...

* * *

Эту ночь я сторожил, и, как выяснилось, не зря. В предрассветной мгле возникло ощущение движения горелого воздуха: к нашей стоянке подбирались трое. Жеребенок дрых безмятежно, а Алхимик оказался ой как не прост... вроде как он просто перевернулся поудобнее во сне, сунув руку под сумку, но по ритму его дыхания я понял — не спит. Наблюдатели, пошушукавшись, пришли к какому-то решению. Я приготовился, и когда ощутил летящую в меня стрелу — слегка подправил ее полет ставшим вязким, как кисель, дымом, и она ушла в молоко. Костер ярко вспыхнул, освещая знакомую компанию орков. Те, поняв, что они обнаружены, двинулись к нам. Крупный шел впереди, двое по-прежнему прикрывали его. Подойдя, крупный обратился к Алхимику:

— Чхыгыр. Я готов забыть о твоей измене, если ты пойдешь с нами.

Алхимик перестал представляться спящим, и, кряхтя для проформы, сел — после чего глянул на крупного с иронией.

— Муклюк, о какой-такой измене ты тут треплешься? По Закону Крови, я могу сменить стаю. Остальное — твои проблемы. Или ты забыл Закон?...

Крупный смолчал, зато вступился его говорливый прикрывающий:

— Плевали мы на закон — в первый раз, что ли?.. Закон один — кто сильнее — тот и прав. Муклюк слезливый, не хотел он тебя, падаль, резать. Только горошины твои хилые нас не остановят. И ты, глиста кривая, сейчас с нами пойдешь — или кровью умоешься. Кишка гнилая у твоего закона, я его...

Я с усилием провернул свой дым, как зубчатые звенья большой цепи — хрясь. Крупный, вытерев с лица алые брызги, с удивлением смотрел на кровавый фарш, оставшийся от болтуна. Чхыгыр, брезгливо стряхнув с руки отлетевший орочье ухо, с интересом ждал продолжения. Я подбодрил крупного:

— Ты рассказывай, рассказывай. Или тебе тоже не по нраву Закон?...

Крупный опасливо замялся. Похоже, до того он меня бойцом не считал — ведь ни оружия, ни брони на мне нет — так только, вид непонятный.

— Кто ты?

— Чхыгыр тебе верно сказал — когда-то, когда по этой земле ходил сам Мелькор, меня звали Генералом...

Крупный задумался.

— Ладно... Закон Крови я чту, Чхыгыр. Ты в своем праве. Но мы, получается, в некотором роде все же союзники — а домой хотелось бы вернуться. Куда вы сейчас идете?

Алхимик пожал плечами, и глянул на меня. Я решил слегка пойти навстречу.

— Идем в Мордор. Тем, кто забыл — Закон напомнить.

Крупный снова прищурился, на этот раз одобрительно.

— Напомнить Закон — это дело... кое-кому бы точно не помешало. Ладно. Переправа через Изен перекрыта гворнами. Будем вместе прорываться до Мордора?

Я наклонился к нему ближе.

— Ты, молокосос, меня тут за хоббита не держи. В отряде может быть только один командир — и это не ты. Или клянешься мне, как положено, на время — до Мордора, или иди лесом. Ты уже дважды вставал на моем пути, третий раз встанешь — сожгу в пепел. Усек?

Крупный уточнил:

— На время?

— Да. Клятву мне навсегда нужно еще заслужить.

— Это меняет дело. Ладно, ты — Вождь, и тебе вести нашу Стаю... до плато Горгорот, или два круга ночной морды. Зови меня Муклюк. Я сказал.

Второй, прикрывавший крупного, молча поклонился мне до земли, и хлопнув по плечу Муклюка, пошел к костру. По пути он пнул окровавленную кучу переломанных костей. Муклюк буркнул:

— Да, не свезло Бухтырге. А я ему давно говорил — придержи свой язык.

* * *

Как рассвело, мы стали собираться в дорогу. Новые спутники лишних вопросов не задавали. Муклюк сбегал за своими волками, и спокойно делал что скажут — а второй, Молчаливый, так и не произнес ни слова. Я не поленился найти и выковырять все "горчащие" камни, а потом постарался "притушить" их активность, чтобы они не "шипели" и не "горчили" наружу, а хранили все внутри себя. Опасная штука...

Перед самым выходом Муклюк с хитринкой спросил меня:

— Вождь, а неужели тебе не интересно, что в Ортханке хранится?

Я хмыкнул.

— Тебе такое задание дали, чтоль?

Муклюк не стал отпираться.

— Да, нас послали добыть записи Шаркича. Только без Алхимика мы теперь в башню не попадем, да что там — и через гворнов прорваться непросто будет.

— Ну давай попробуем вскрыть твою башню, интересно...

Чхыгыр несколько раз закладывал разные заряды на дверь башни, но толку не было никакого — башня стояла нерушимо. В конце концов, он махнул рукой, и обратился ко мне.

— Горящий. Может ты, а?... тут мага надо.

Я выдвинул из ладони огненный меч, и влил в него побольше жара. Глаза у Муклюка округлились, но вопросов он не задавать не стал. Вонзив меч в дверь Ортханка, я попытался срезать запор. Силы в меч лились рекой, а дверь не вскрывалась — и, кажется, трещина, остающаяся за мечом, стала понемногу смыкаться. Я разозлился, сформировал диск раскаленного воздуха, разогнал его вращение до басовитого гудения и медленно погрузил его в стену башни, добавляя жару. Точно — вязкая черная субстанция, из которой на самом деле состоял Ортханк, пропускала в себя мои инструменты — но смыкалась сразу за ними. Диск, шипя и плюясь черными горящими каплями, крутился в этой жиже, пожирая силы — но не мог ее разрезать. Какая магия заставляла эту жидкость держать форму башни — загадка... Чхыгыр, внимательно наблюдавший за моими манипуляциями, грустно ждал вердикта. Я потыкал в стену башни, на которой на глазах затягивались повреждения, и подвел итог:

— Говорят, Галадриэль в одиночку Дул Гулдур обрушила — но тут башенка-то покрепче будет... Нет, я могу взбелениться и все тут сжечь. Песня за песней, рано или поздно огонь вступит в свои права, и башня тоже сгорит. Но вот попасть внутрь башни так, чтобы оставить целым ее содержимое — я сейчас не могу... потому, пусть пока стоит.

Пристроив мне на плечо горелого онта, мы выдвинулись, и вскоре добрались до того самого столбика, где договаривались встретиться с Серым. Волк ждал нас, и немало удивился компании своих молчаливых сородичей.

— Говорили мне деды, не хвались, идучи на рать... Как же так, Горящий? Вы вроде с гворнами воевать шли — а откуда наших взяли?

Я хмыкнул.

— Нашли. Смотри, еще не то найдем...

Волк серьезно кивнул головой.

— Ты — найдешь. Я в тебя верю. Верно говорили — судить надо по делам, а не по речам. По плодам познается древо, но в корнях сила его...

Вот... красноречия фонтан негасимый. Где б мне найти тушу барана, чтобы он снова замолчал?

Столбик, оказавшийся обломком какой-то скульптуры, валялся на перекрестке старых дорог. Приглядевшись, я узнал ту самую Белую Длань, о которой рассказывали люди. Дожди и ветра смыли побелку и кровь с перста, обнажив естественный камень. Не тут ли спрятан дневник, о котором говорил онт в своей странной речи? Внимательно исследовав почву около скульптуры, я нашел участок с необычной плотностью земли, и вскоре откопал плотно упакованный сверток. Моток холстины скрывал в себе всего одну тоненькую книжицу, с десяток потрепанных листов, в кожаном переплете. Тление тронуло обложку, но не коснулось желтоватых страниц. Бумага ощущалась потертой и старой, но вода стекала с нее круглыми капельками, не касаясь поверхности. Текст, начертанный на листах старомодным витиеватым почерком, читался четко. Решив ознакомиться с содержанием дневника вечером, я убрал его в сумку Чхыгыра, вместе с "горчащими" камнями.

* * *

Глава 36

У Изена, плотным строем, высились гворны, ожидавшие чего-то. Муклюк с интересом ждал моих действий — ведь горшочки Алхимика на деревья, стоящие у реки, особо-то не подействуют. Я обратился к онту:

— Ты, вроде как, можешь говорить с деревяшкам. Скажи-ка им, чтобы освободили нам дорогу, и сами шли в Фангорн. Я могу их пожечь, вода мне не помеха, но это будет долго и неприятно — и им, и мне, и тебе.

Онт подтверждающе прикрыл глаза, потом поднес обгорелые сучья ко рту, и издал тот самый долгий, хрипловато-переливчатый трубный звук, что мы слышали в бою в развалинах Изенгарда. Гворны заколыхались, онт повторил свой трубный призыв — и гворны сначала расступились, потом потолкались и ушли. Муклюк смотрел то на меня, то на онта, тихонько бормоча себе под нос:

— Забавный способ решать проблемы... мнда, забавный...

Подойдя ближе к Изену, я ехидно осведомился:

— Господа, как желаете переправляться? Сильное течение здесь не даст перейти вброд.

Первым шагнул вперед Агнаар. За прошедший день он вытянулся еще больше, и выглядел уже скорее как молодой конь, а не как жеребенок — изящное и грациозное существо, притягательное своеобразной, иррационально-страшноватой красотой. Он топнул копытцем, будто пританцовывая, в ритм, шаг вперед, влево, вперед, вправо, перецокивая — и вдруг прыгнул на мелководье, с силой ударяя копытами по воде. Узенькая протока вскипела, забурлила, но Агнаар, оттолкнувшись от зыбкой поверхности, снова подпрыгнул. Разок-другой попрыгав для тренировки на мелком месте, он весело перескакал на ту сторону Изена — с шипением, как масло с водой на сковородке — и выкарабкался на тот берег. Выбрав там местечко покрасивее, он гордо встал, наклонил голову и с ехидцей глянул на нас. Разлохматившаяся, тяжелая от влаги грива свисала ему через уши, прикрывая один глаз.

Чхыгыр достал парусину, и начал вдумчиво заворачивать свою сумку. Эх, была не была — мой выход.

Я выдвинул крылья на полный размах, для пробы взмахнул ими и, зацепив онта, ринулся на тот берег, отчаянно колотя крыльями по воздуху. Туша онта оказалась тяжелее, чем я рассчитывал, и где-то к середине Изена я таки плюхнулся в воду, подняв клубы пара. Развернув булькающего онта вверх ртом, я попытался влезть и усесться на него, но снова бултыхнулся в воду, и погреб рядом, таща его за собой. Грести крыльями оказалось удобно, и мы скоро причалили к тому берегу. Вытащив на берег свое отчаянно отплевывающееся плавсредство, я поинтересовался:

— Зовут-то тебя как?

— Хрл... Тополь.

— Извини, Тополь. Не рассчитал.

— Тьфу. птьфу. Ничего. Водичка чистая, зато напился...

Орки на том берегу катались от смеха по земле, и лишь Чхыгыр продолжал методично паковать свою сумку во все увеличивающийся сверток. Вскоре орки вместе с волками вошли в воду и поплыли — волки впереди, орки сзади, придерживаясь за волчью шерсть. Перед отправлением, Чхыгыр пытался навьючить свою сумку на Серого, но тот сразу прыгнул в воду и поплыл к нам, колотя по воде лапами. Прибыв на эту сторону и развернув парусину, Алхимик грустно перебирал свои сверточки — часть ингридиентов оказалась подмочена. На Серого Алхимик глядел с осуждением, и ворчал:

— Серый, ты ж не как эти простые шавки. Ты ж ууумный! мог бы и доплыть, знаешь ведь, что для дела. Что мне сейчас вот делать?

Серый прятался за меня и бормотал:

— Уйди, противный. Не прикасайся ко мне.

Я пришел на помощь Чхыгыру:

— Ладно, не шкворчи. Давай подсушу.

— Теплом? Оно ж вспыхнет!

— Не, вспыхнуть не дам.

На скорую руку просушив ингредиенты, мы снова двинулись в путь — по землям рохиррим, по направлению к Фангорну; и к вечеру встали на ночевку у небольшого ручейка, стекающего с Мглистых гор и пропадающего где-то в камнях у их подножия.

* * *

Ночной костер пришлось сложить из каких-то веточек, в овражке, чтобы сделать его незаметней. Онт посмотрел на разгорающийся огонь неприязненно, но смолчал. Агнаар задумчиво грыз какие-то кустики, орки распаковали свои припасы, какая-то вяленая подметка досталась и Серому — выделили из волчьей еды. Я, как обычно, сидел у огня, вороша угольки и наблюдая, как переливается живое пламя. Вскоре онт, помявшись, попросил меня подтащить его к ручью — где, с кряхтеньем перегнувшись, сунул в ледяную воду уцелевшею ногу, растопырив пальцы. На его лице разлилось такое блаженство, что я не решился его отвлекать, и уселся неподалеку. Серый подполз ко мне, улегся рядышком, глядя на меня восторженным взглядом — к моей великой радости, молча. Орки, для порядку поспорив между собой, выставили часового — и уже задремали, когда онт пришел в себя.

— Ух-кхруум-гуум-ууум! хорошаааа чистая водица... как смоешь с себя вонь Города-вонючих-древорубов-разрушенного-онтами, так сразу будто воздух чище стал...

— Очнулся, Тополь? Завтра в Фангорн дойдем. Поговорить бы?..

Онт, еще покряхтев, с трудом вытащил ногу из ручья, и улегся на берегу, блаженно вытянувшись во всю длину.

— Спрашивай, Песню-певший-под-землей-горевший. Я, Тополь, обещал — и я отвечу...

— Что ж. Как кто появился — меня не волнует. Байки ваши я и так знаю, а как в действительности все было — сам тебе рассказать могу. Мне другое интересно. Вроде, вы гворнов в древние времена сторожили, из лесов не выпускали. Так и люди про них раньше страшных сказок детям не рассказывали. Как же случилось, что теперь они то тут кого съедят, то там? С чего началось все?... И постарайся покороче объяснять, только главное, а то знаю я ваш онтовский говорок, а три дня мне тут сидеть не с руки.

Онт надолго задумался, покряхтел, и начал рассказывать.

— Я, Тополь, тебе то, что сам видел, скажу — за других не отвечу, не знаю. Но ты верно сказал, спокон веку мы гворнов сторожили, и спокон века пели им колыбельные, дабы спали они сном беспробудным. Сила в них кроется черная, злоба хищная. Нет у них ни настоящей речи, ни разума, способного на сострадание — они как звери дикие, но звери нам сродственные... Потому слушаются эти звери нашего Зова, и идут, и делают, что мы скажем. А если вдруг не послушаются, мы и силу применить можем — а мы, онты, куда как сильней гворнов, хоть и ростом поменьше. Но как потерялись онтицы наши, так становится нам с каждым годом все труднее пасти свое стадо. Ведь у нас, пастырей деревьев, и кроме гворнов забот немало. Старшие из нас многие уснули или одеревенели, да пастбище свое не бдят; а кто и пропал. И ведь молодой-то поросли совсем нет. Особенно тяжко в те годы приходилось, когда ветры с Востока дули — больше просыпалось этого зверья хищного, да труднее становилось его усыпить. Но мы справлялись, и если в то время и гуляли где гворны, так то не из наших лесов они вышли...

Онт, кряхтя, поворочался — и, сунув руку в ручеек, продолжил.

— Слушай, что дальше было. Собрал однажды нас Фангорн, Старший Пастырь, на онтомолвище. Хорошо помню, чудное то было собрание. Сначала порешили мы включить в наш "Перечень творений" пару строк про полуросликов, хотя с виду они уж очень на людей похожи — ну это ладно, хуже не будет. А потом, вспомнив, сколько деревьев у нас порубили, вдруг решили войной на Сарумана пойти. Думал я после того — зачем? Что на нас нашло? Никогда, за всю историю нашу, онты войной ни на кого не ходили; сидели в своих лесах, направляя свое стадо — пастыри мы, не воины. И ведь обсудить-то толком не успели, заспешили — что такое нам три дня! только на нашем языке имена все припомнить — и вот же глянь — уже идем мы строем, и руками машем, и песни поем хором "мы Изенгард обрушим" — где это видано? Чудно все вышло.

Я заинтересовался.

— А почему вы вдруг именно на Изенгард пошли? Нет, может и срубили сколько-то леса орки, не спорю. Но много ли? Им же бревна в Изенгард тащить пришлось бы, да по землям рохиррим — вон, карту смотри. Как ты себе это представляешь? В те времена орку на землях Рохана самому бы уцелеть, коневоды туда-сюда отрядами шастают, где тут волокушу с дровами увезти. Да еще и через Броды, где застава конунга всегда стояла...

Онт глянул на меня, и устало прикрыл глаза.

— Веришь, кто да сколько деревья рубил, да куда дел — не считали мы. Как начали все кричать — орки древорубы, древорубы, древорубы, смерть древорубам — так уже никто поперек и слова молвить не мог. Я пытался было заикнуться, дескать, на моем-то пастбище деревья люди порубили, соседи наши, рохиррим, так на меня свои же начали ветками трясти — ты орков покрываешь, древорубов? Ты с ними, с орками??? Не стал я с крикунами тогда спорить, себе дороже. Спросишь меня, зачем же в поход тогда пошел? Не знаю. Мне ж тогда, когда я пеньки осин моих увидел, весь свет не мил стал — все равно было мне, кого убивать. Но то мне, а у многих из нас и вправду орки делянку порубали.

Онт задумался, снова, кряхтя, перевернулся на другой бок, и сунул в ручей другую руку.

— Вот, на том онтомолвище мы и порешили — "не усыплять гворнов, а будить". Они, дескать, сила военная, а если и перебьют их — так не сильно жалко, твари бессловесные. Кто такое придумал, кто сказал первый — не помню я. И ведь знали мы: недостойно пастырю разжигать в своей пастве злобу, да как-то не сочли важным: на священную-ж войну идем, против древорубов. Ну, и разбудили мы тогда гворнов немало...

Онт пополоскал пальцами песок в ручье, и, остервенело стряхнув руку, подобрал ее под себя.

— Не учли только одного крикуны. Что проснувшиеся гворны, когда крови людской, или орочьей, раз попробуют, да не помалу, они звереют, еще крови алчут. И усыпить их потом труднее во сто крат, и слушаются они через раз — а кто не слушается, такое потом творит... Мы, онты, не привыкли силой свою паству к порядку приводить — пастыри мы, не тюремщики. Вот и... самые отъявленные кровопийцы разбежались, лови их теперь. А тех, кто крови хлебнув, озверел, да команд все же слушает — согнали мы в леса на границах, чтобы больше никто к нам не ходил — "за дровами". Гворны те сторожевые, когда кого задерут, нам и не докладывают — ну чисто волки — прости, Серый. С тех пор и пошли у людей страшные сказки про хищные деревья...

Онт долго молчал, потом все же продолжил, нехотя.

— Вызвался я потом развалины Изенгарда охранять. Все равно, нет у меня дома, и некуда мне идти. Срублены мои осины. А дальше ведомо тебе...

Я, впечатленный, покачал головой, и молча вернулся к костру.

* * *

Глава 37

Ночная прохлада опустилась на берег ручейка, туман поднялся вдоль оврагов, смешиваясь со свежим запахом влажной травы. Журчание ручья, стрекот сверчков и потрескивание угольков в костре пели тихую песнь равнинной ночи. Дождавшись, пока убывающий цвет Телпериона засияет в небе, я извлек дневник, и устроился поудобнее у огня, вчитываясь в сухие строчки.

8 февраля 1327 года Третьей эпохи. Я, Курумо, истари избравший Белое, завел этот дневник. Чувствуя неправильность происходящего, я, вопреки своему обыкновению, оказался не способен познать и изъяснить проблему. Надеюсь, письменное изложение событий поможет мне. Итак...

Диспозиция сил Света — (зачеркнуто)

Малые обертоны Третьей Темы — (зачеркнуто)

В этот тайный дневник я буду писать только то, что касается меня лично, моей сути и моего сердца.

26 апреля 1438 года Третьей эпохи. Много лет я копил знания, и умножал их, как и полагается майар моего аспекта. Однако множество знаний не указало мне средств, как предотвратить зло, и как остановить скорбь. Желая все же пройти указанный нам путь, я продолжаю искать то предназначение, ради которого мы сошли в этот мир.

8 мая 2126 года Третьей эпохи. Люди имеют хрупкое хроа, тело. Потому, получая раны — уходят Тайным путем, определенным Илуватаром. Квенди, эльфы, получая раны, теряют тело, и уходят в чертоги Мандоса — дабы, излечив раны фэа, души — вернуться в свое время. Мы же, майар, обладая искусством создавать себе тела — по своему разумению, казалось бы, неуязвимы. Но эта неуязвимость обманчива! Раны, наносимые нам в битвах с равными, ранят фэа, душу, нашу незримую суть. Для нас закрыты Тайные пути, и брат Намо не излечит наши болезни... Потому мы, майар, единственные из народов Арды — истинно смертны. Ибо смерть нашей фэа есть смерть окончательная.

Мне следует быть осторожным.

4 октября 2770 года Третьей эпохи. На северо-западе живут забавные создания, называемые полуросликами; Олорин возится с ними. Айвендил занимается со звероформами. Светлый Совет погряз в мелких склоках, забыв о всеобщем Враге. Мои опыты с камнями и соцветиями уже не приносят пользы; этим оружием мы не победим. Наверное, мне придется глубже изучить силу Врага, дабы противостоять ему в грядущей войне. Мое предвидение твердит мне: война несомненно будет, и будет она ужасна.

19 сентября 2779 года Третьей эпохи. Читал рукопись Палландо "О природе Бесплотных". Верно подмечено: "Битва между Бесплотными это битва правды, а не силы; битва смыслов, а не энергий. Потому наша мощь имеет совершенно иные пределы. Но в нашей силе кроется наша слабость: верным словом даже смертный может победить величайших."

Мой противник, несомненно, один из искуснейших; я должен найти оружие.

2 августа 2803 года Третьей эпохи. Люди, Эльфы, истари Светлого Совета — смотрят на меня и надеются на мою мудрость. А я не оправдал их доверия! Как их защитить? Кажется, невозможно предсказать планы Врага, как невозможно прояснить смысл его действий. Мой взор закрывает Тьма. Шаг за шагом, все очевидно, и вдруг — раз! — и все пошло иначе, и мы снова побеждены. Почему?.. я, Курумо, прозванный Мудрым — не способен понять! Год за годом я изучаю своего Врага — и я не преуспел!

13 июня 2832 года Третьей эпохи. Завтра прикажу тайно поймать мне пару экземпляров орков, буду изучать Зло в его носителях.

1 сентября 2836 года Третьей эпохи. Я принял решение. Нужно начать с основ, пойти трудным путем. Познать суть мировоззрения Зла — чтобы уничтожить его навеки, безвозвратно. Урух изложили мне свою философию; она забавна. Начну с корней: Добро есть Зло...

30 ноября 2845 года Третьей эпохи. (Почерк ломаный). Я, посланник Ауле, попытался познать суть Зла. Это стало мне вызовом, целью, смыслом — и наградой. И оно же, это понимание, стало моей роковой ошибкой — мой талант, и мое искусство оказались достаточны. Я его понял...

(страница вырвана, обрывки обожжены)

Как я мог такое написать? это чудовищно!

18 декабря 2883 года Третьей эпохи. Продолжаю исследовать пути Зла. Наверное, вскоре мне лучше остановиться — но не сейчас, когда у меня начало что-то получаться. Это нерационально. Потому что Тьма насквозь рациональна. Эффективность прежде всего — это ее девиз. Моральные запреты уменьшают эффективность. Надо это обдумать...

(страница вырвана)

Эру Великий, что я пишу!! Рациональное познание Тьмы убивает познающего...

12 июля 2905 года Третьей эпохи. Элегантная эстетика целесообразности. Завораживающая изворотливость интриги. Жгучее пламя раздора. Тонкий аромат предательства. О, сколь смертоносное оружие попало в наши руки! Как можно отказаться от такого великолепного инструмента войны? Мы должны научиться его использовать.

6 ноября 2944 года Третьей эпохи. Взял себе молодой экземпляр полурослика, для сравнительного анализа. Олорин подозревает, что полурослики устойчивей ко Злу, чем гномы — не зря же Враг даже не стал ковать им Кольца. Забавная оказалась зверушка, простая, но поучительная...

20 августа 2948 года Третьей эпохи. (Почерк дрожащий). Сегодня я убил человека. Эорлинга. Я приказал ему броситься в реку, и он не сможет противиться моему приказу. Этот дурак сам виноват! Сунул свой длинный нос в пыточную, к моим пробным экземплярам, и решил доложить Совету. И я понял — доложит. Бывают твердолобые, их легче убить, чем переубедить. Совету рано знать о моих исследованиях. Узнав Зло, я узнаю пути борьбы с ним — и мы сумеем победить. Увы, в войне потери неизбежны...

25 апреля 2954 года Третьей эпохи. Чтобы победить в войне — нужна армия. Желательно, армия тех, кого не жалко. Орки — идеальные кандидаты, плодятся хорошо, жалости к ним никакой. Только слабоваты они, особенно днем. Надо постараться их усилить. Где бы добыть несколько экземпляров людей — на развод?

22 декабря 2973 года Третьей эпохи. Заслал своего полурослика в Рохан, напев ему изворотливый разум. Пришлось напеть еще и облик старого слуги Теодена — не хочу, чтобы правду о Гриме знали эорлинги, не могу предсказать их реакцию. А мне нужно знать, что происходит по соседству, в Эдорасе. Тьма сгущается. И одного Гримы мало, надо бы там еще с кем приватно договориться...

1 января 2985 года Третьей эпохи. (Почерк снова дрожащий). Эру Единственный, что я несу? возглавить армию орков? разве могла в начале пути посетить меня такая кощунственная мысль? но ныне все иначе, и такой образ действий кажется мне естественным...

28 января 3019 года Третьей эпохи. Из ста бревен, срубленных моими рабочими в лесах Фангорна, восемьдесят перехватывают люди Лорда. Вот достался сс-союзничек! А ведь договаривались пополам. Мы, видишь ли, "не выбираем оговоренные объемы..." Людская природа подла и переменчива, на них нельзя опираться.

6 марта 3019 года Третьей эпохи. Все пропало. Как они могли так поступить! Они предали меня, они предали дело Света, а вдобавок еще и поглумились надо мной!... Олорин (многократно перечеркнуто)

16 мая 3019 года Третьей эпохи. (Почерк рвущийся, прыгающий). Олорин, предлагая мне раскаяние, искренен — и это самое паршивое. Я не могу согласиться на его увещевания, потому что не уверен сам в себе — точнее напротив, уверен. Мой разум уже искажен, и я никогда не стану такой, как прежде. Светлый Совет от меня получит лишь новые безумства. Нет уж, я буду молчать — лучше пусть проклянут и забудут, как предателя — и никогда не узнают о моей настоящей войне. Войне, в которой я проиграл.

3 июня 3019 года Третьей эпохи. Никто уже не в силах исцелить мои раны, не стоит и пытаться. Мое знание подвело меня, мое искусство мертво. Пусть же мой путь послужит предостережением тем, кто пойдет вслед за мной... я не смогу сделать большего. Знайте: Падение приходит постепенно, шаг за шагом подтачивая разум и волю. Бойтесь уступить в малом...

18 июня 3019 года Третьей эпохи. Все реже и реже моменты просветления. Ненависть к полуросликам, уничтожившим мое Кольцо и принесшим столько зла в Средиземье, отравляет мой разум, и скоро падут последние бастионы. Попробую завтра зачаровать онтов, чтобы они сокрыли мой дневник, и передали его первому встречному из духов Тьмы, познавшему Милосердие — я предвижу их встречу с тобой, друг мой. Онты живут долго... обычно они не слушают меня, но когда я прихожу в себя — сила слова еще со мной.

Я, Курумо Безумец, рассказал все, что знал.

Простите меня, братья... и прощайте.

* * *

Глава 38

Утром по запаху дыма к нам вышел патруль коневодов из Сонхолда, родного поселка Гримблада. Поселок оказался совсем неподалеку; я неверно сориентировался, и не сообразил, куда вышел. Наверное, не нужно было разводить ночью огонь — дурная привычка. К счастью, среди патруля нашлись знакомые лица, признавшие меня даже после "смены видимого образа" — и столкновения между людьми и орками, хотя и с трудом, удалось избежать. Узнав, что мы идем к Фангорну и несем онта домой — люди, мягко говоря, удивились, и потребовали посетить поселок. Мне как-то не улыбалось таскать покалеченного онта то туда, то сюда; бросать онта тут люди отказались, а на коня это здоровенное полено не приладишь. Немного поспорив, коневоды отправили гонца в поселок — рассказать о нашей странной миссии и запросить инструкций — а сами остались с нами, вежливо, но непреклонно попросив подождать решения старших. Тревога людей имела серьезные причины: у коневодов пропали двое из ночного патруля, а на месте их пропажи в предрассветной мгле обнаружили очень странные следы. Мои орки, посмотрев, как я веду переговоры, отреагировали по-своему: Чхыгыр Алхимик, скептически глянув на людей, разложил сушиться свои мешочки; а Муклюк с Молчаливым, сидя у костра, демонстративно жрали, втихаря проверяя — легко ли выходят ятаганы из ножен.

Гримблад прибыл с небольшим отрядом, едва мы успели позавтракать. Потыкав пальцем в молчаливого онта, он отозвал меня в сторонку.

— Буури, к тебе есть дело. Ты не мог бы взять нас с собой — познакомить с онтами? Переговоры с ними потом будет конунг вести, но нам бы хоть о встрече договориться...

— Хм. До этого момента я вообще не собирался устраивать с ними переговоры — оставил бы онта на лесной опушке, пусть сам дудит своим сородичам — и все. Что я хотел у них узнать, я уже узнал. Если тебе нужно с онтами о чем-то поговорить, могу посодействовать... но только, если я буду знать хотя бы примерно цель ваших переговоров — не люблю, когда меня используют втемную.

— Нужно, Буури, нужно. Цель переговоров конунг прямо не озвучивал, но я могу предположить — нам нужен лес. В войну сгорело множество построек, инструменты нужно делать, да телеги те же, дрова... Куда ни кинь — везде дерево нужно. А наши места сам знаешь — степь да степь. Друаданский лес по договору с Ган-Бури-Ганом король Гондора передал дикарям, запретив рохиррим туда заходить. Единственный оставшийся нам доступным лес Фириэн слишком мал, чтобы снабжать весь Рохан — все вырубки там только по приказу конунга. Мы не дураки сами в Фангорн в лапы к гворнам лезть, но если с онтами разумными можно договориться...

— Сомневаюсь я, что онты будут рады древорубам в своих лесах.

— Ну мы ж не все подряд рубить. Что нам онты прикажут — то и срубим. Неужели у них старых, сухих там, или подгнивших там деревьев нет? Давай хотя бы попробуем...

— Ладно, ты меня убедил — тема для разговора подходящая. Только если онты сами не захотят говорить с вами — я мало чем помочь смогу... но попытаюсь. Эх, а вы, смотрю, тут после чумы оживаете, патрули снова наладили — уже и о дровах вспомнили...

— Ты тоже времени зря не терял — и орки у тебя откуда-то, и волки, и жеребенок...

Агнаар, и вправду, вызвал живейший интерес у коневодов. Конечно, такая няшка, пока рот не открывает! но стоило ему пару раз всхрапнуть оскалившись на желающих пощупать его шелковистую черную шерстку — тут же все ценители куда-то рассосались. Гримблад задумчиво поглаживал бороду:

— Знакомый у него какой-то окрас. Где ты его подобрал?

Я пожал плечами.

— Не поверишь — в лесу.

— Почему не поверю, очень даже. Помнится, Эриль от чумы собирался в леса бежать — дескать, там болезнь его семью точно не достанет...

Я еще раз пожал плечами, а Гримблад не стал развивать тему.

* * *

К полудню мы вышли к опушкам Фангорна. Я приволок онта к лесу, и обратился к нему:

— Тополь, попробуй отсюда дозваться до своих. Если у тебя не получится — дальше, вглубь леса я потащу тебя один; не хочу подставлять своих спутников под ветви гворнов. Но отсюда мы сможем решить еще одну проблему: с онтами от лица конунга Рохана хотел поговорить Гримблад, человек из рохиррим; попроси прийти сюда того, кто сможет говорить за всех онтов.

Гримблад подошел к нам; онт глянул на него скептически.

— Кгм-угууум.... Зачем нам говорить с коневодами, Песню-певший-под-землей-горевший? Мы живем в своих лесах, они в своих степях. Никогда онты не вели разговоров с людьми. Эльфы пели деревьям свои песни, а с людьми о чем нам говорить?

— И все же, вы соседи. А с соседями лучше поддерживать добрые отношения — чтобы знать друг друга, Тополь. Иначе люди потом будут снова искать своих собратьев, съеденных гворнами, а на месте молодой рябиновой поросли снова возникнет свежая вырубка. Не хочешь говорить сам — передай тем, кто взял на себя эту ношу.

— Передать-то я передам, да Фангорн не мальчишка, за каждым человечком через весь лес бегать. Не придет он, угум.

— Что ж... мы будем ждать его здесь еще день, а потом... Гримблад, сможете ждать здесь переговорщиков каждое новолуние? Если все же Фангорн Старший Пастырь не придет сам и не пришлет никого, тогда ты, Тополь, передай ему и другие мои слова. Слушай: "Пастыри отвечают за дела своей паствы — хотят они того, или нет. Настала эпоха людей — а ваши гворны их едят. Так знайте: я, Огонь Глубин, расскажу людям, как сжечь ваш лес. И если ваши гворны станут дальше убивать людей, если вы не станете людям добрыми соседями — они ваш лес сожгут."

Онт замер, и возразил мне неуверенно:

— Древний Лес не сгорит...

Я хмыкнул.

— Это ты кому другому расскажи. Я отсюда ощущаю, где у вас собран старый валежник, и где стоят сухие остовы старых деревьев. Я чую, как огонь пойдет по оврагам, раздуваемый ветром, как в кузнечных мехах; я вижу, где искры перелетят через ручьи. А старые торфяники знаешь как горят?.. ууу. Конечно, сами по себе люди не справятся. Но если я скажу им где и как, в какое время года, при какой погоде и при каком ветре поджечь — десятка три одновременных очагов возгорания запустят огненную бурю, с которой вы не сможете бороться. От вашего леса останутся одни головешки. Это говорю тебе я — а я знаю огонь.

Онт смотрел на меня со страхом.

— Ты чудовище, Пожирающий-кору-и-плоть...

— Такова моя Песня, онт. Я всего лишь выполняю предначертанное. Вам же было предсказано, что вы "воссоединитесь с онтицами, потерявши все, что имеете"? Отныне потерять все — в ваших силах.

Тополь помотал головой, словно пытаясь избавиться от кошмара.

— Как же так, Песню-певший... Мы ведь никому не причиняли зла... Мы только защищали свою паству!

— Ты, Тополь, небось, считаешь себя чистеньким? Ну, так я тебя разочарую... не рассказывай мне, будто орки Сарумана растут из земли, как ваши осины. Орки живут, растут и размножаются, как люди. Армию Сарумана, мужчин породы Белой Длани, перебили около Хельмовой пади, назовем так — в честном бою. Но вот скажи мне, друг любезный... где остались их семьи? И откуда в пещерах под Изенгардом столько костей? Женских, детских?...

Онт испуганно возразил:

— Не было в Изенгарде почти никого, Песню-певший... когда мы пришли, никто там не бегал!

— Да где ж им еще быть, кроме Изенгарда... Конечно, никто не бегал. Все небоевые, согласно плану обороны, скрылись в пещерах, заперлись в глубоких подземельях — и вы залили их водами Изена. Жутковатая, мучительная смерть — в подземелье, затапливаемым водой, а, Тополь?... И не рассказывай мне тут про гворнов — это ваших рук дело... и месть — тут не оправдание. Те, кого вы утопили — ваших осин в глаза не видели, и топоров в руках не держали. Так что не пой мне о справедливости...

Онт долго лежал, прикрыв глаза, но собравшись с духом, нашел в себе силы с горечью продолжить:

— Ты меня убедил, Песню-певший-под-землей-горевший. Я передам твои слова, и постараюсь донести их смысл, ух-уггум. Но... и ты выслушай меня. Ты идешь в края дальние, и путь твой сокрыт туманом. Если встретишь где-нибудь на чужбине онтиц наших, помоги им добраться до нас, или дай нам знать — мы пойдем к ним, какие бы горы между нами не стояли. Тогда будет и у нас, онтов, смысл в трудах наших, и силы идти вперед. Не видя будущего, тяжело нам нести свое предназначение. Не ради справедливости, но ради милосердия...

Я тяжело вздохнул.

— В чем-то я... тебя понимаю. Быть пешкой в чужой Войне, и не замазаться в грязи — не получится. Тем более, в одиночку пасти тварей Тени — непростая ноша. Все, что у вас теперь осталось — это надежда... Хорошо, если встречу онтиц — обещаю.

Тополь протрубил несколько раз свой призыв в лес, сложив обожженные ладони рупором. После недолгого ожидания из леса вышел другой онт, они что-то обсудили, и пришедший онт забрал нашего одноногого.

Мы с людьми ждали онтов на лесной опушке еще день, но к нам никто не вышел. Схему поджога леса Фангорн я, как и обещал, объяснил лично Гримбладу — посоветовав до последнего с онтами пытаться договориться.

* * *

Сборный отряд — мой и Гримблада — выехал в Сонхолд на следующий день, поздним утром. Я рискнул сесть на Агнаара, постаравшись максимально облегчить свой вес — впрочем, моя новая форма "пилигрим в багровом" и сама по себе весила куда меньше, чем старая "рыцарь в черном". Агнаар, здорово подросший за эти дни, вез меня легко.

Люди рохиррим смотрели на моих новых компаньонов с удивлением, но без страха. Кони недовольно всхрапывали и косили на хозяев умными глазами. Волки, бегущие рядом с конями — это, оказывается, очень красиво. Грация и элегантная мощь боевого скакуна, и совсем рядом — мягкая, завораживающая плавность движений матерого, битого жизнью хищника.

Меньше всего понимали происходящее сами орки. Муклюка пришлось специально выстроить, чтобы он вел себя смирно, не дергался и не портил мне игру. Качество дрессировки ездовых орочьих волков меня пока радовало — несмотря на жутковатый внешний вид, зверюги в точности исполняли приказы хозяев, лишь изредка выдавая непривычность такого близкого соседства с людьми. Впрочем, возможно, дело не только в дрессировке — ездовые волки как-то по-особенному восприняли Серого. Нет, они не считали его вожаком — каждый из волков подчинялся строго своему хозяину; но видя, как Серый разговаривает с незнакомыми людьми — ездовые волки чувствовали себя спокойнее. А Серый напропалую радовался новым собеседникам. Я тоже радовался — пусть выносит мозг им, а не мне. А уж когда мы прибыли в поселение, Серого стало и вовсе не заткнуть:

— Ой, смотрите, смотрите, что это за щеночек тявкает там у вас в подворотне? ой, какой миленький... иди, маленький, поприветствуй папочку!

"Щеночек"... крупная, взрослая псина, узрев заинтересованные хари пятерых матерых волчищ, истерически повизгивая, свалила обратно в подворотню. Гримблад, поглядывая на Серого с неодобрением, проводил нас к Седому.

Моим оркам выделили старый прогнивший сарай, где они обустроили себе и лежки, и лабораторию. В крохотном окошке виднелись незнакомые любопытные орочьи морды. Седой вышел из сарая к нам, подслеповато щурясь, одной рукой нащупывая кинжал на поясе, а в другой зачем-то крутя поварешку.

— Горящий! в этот раз ты побыстрее управился. О, смотрю, и пополнение подобрал?

— Только Чхыгыр-Алхимик с нами. Остальные двое временно — попутчики. А где все?..

— Патлатый вернется скоро, на рассвете за травами пошел. Нургуш Механик с людьми в кузне, его оттуда только жратвой выкуришь. А Чага с Эотой отправились к конунгу с большим жбаном варева — по наводке Гримблада; надеюсь, успеют. Еще шестерых наших подобрали, беглецы Мордорские, они временно Чаге поклялилсь...

Седой критически оглядел моих новичков. Молчаливый стоял, отрешенно обводя взглядом окрестности, смотря на мир как бы насквозь. Муклюк, внимательно присмотревшись к Седому, вдруг пробормотал:

— Кажись, мои буркала меня подводят... или нет?... Морк?... Морк Кровавый? Что ты тут делаешь?..

Седой хмыкнул.

— А то ты не видишь, Муклюк. Иду за Вождем...

— За кем???

Седой снова хмыкнул.

— А то ты не видишь, Муклюк.

Я усмехнулся.

— Да вы, никак, знакомы? Вот и ладушки. Седой, а, Седой? а ведь, чтобы орка прозвали Кровавым, надо очень постараться...

Седой тяжело вздохнул.

— Да... бурные дела молодости.

Муклюк повернулся ко мне, сообщив с какой-то еле заметной дрожью в голосе:

— Вождь, неужели ты не знаешь, кто за тобой идет? Это ж Морк, Морк Кровавый...

— Я, Муклюк, знаю, кто за мной идет — знаю, кто они сейчас. А кем они раньше были — это мне безразлично... Заходите, что ли — не дело снаружи толкаться. Седой, противочумное варево новичкам выдай...

* * *

Патлатый, прибыв, сдал вязанки Седому на просушку, и отобрав поварешку — встал к котелку кашеварить. Вскоре прибежал и Нургуш, раскрасневшийся после кузни, с довольной донельзя физиономией. Все расселись и притихли, выжидающе глядя на меня. Седой деликатно кашлянул.

— Горящий. Какие дальше наши планы?

Я задумчиво побарабанил пальцами по стенке сарая, раскидывая свой дым. Вроде, никто нас не подслушивает.

— Планы... планы следующие. Я иду в Мордор, и кто хочет — со мной. Но я никого с собой в Мордор идти не принуждаю — потому что есть варианты... С людьми здесь, в Рохане, достигнуто какое-никакое, а взаимопонимание. И потому я планирую оставить здесь группу. Если с людьми удастся договориться, конечно — а я постараюсь их убедить. Не знаю, то ли это будет посольство, то ли удастся создать субкультуру на людских землях... закрепить зерно мирного сосуществования, понимаете? Поэтому тот, кто устал от войны, кто хочет просто жить и работать — может остаться здесь, и налаживать мирную жизнь вместе с людьми. Но здесь будет непросто. Сразу предупреждаю, кто будет крысятничать и гадить — тех будем резать. Комфорта долгое время не будет вообще никакого, ресурсов от людей не дождешься, работать придется постоянно и жить поначалу впроголодь — но вам не привыкать. Вождем колонны тут я вижу Чагу. Закрепиться среди людей, ладить с ними дальше, изменяя их и изменяясь самим... Со временем сюда будут приходить еще орки — из тех, кто бежал от войны — и вы, вы станете для них образцом для подражания. Вы уже чуете, в какую сторону здесь меняются души — и тем, кто останется здесь, придется пройти по этому пути гораздо дальше, стать намного ближе к людям. Считайте, что остающиеся здесь станут новым народом... не таким, как население подземного орочьего города под перевалом Высокий, а иным — с другой, более сложной культурой, с переплетенной с людьми экономикой... Не смотри на меня так, Седой — плохой из меня провидец. Но я создам вам этот путь — а дальше, если сумеете — вы построите нечто новое, нечто великое. Доживут не все — а кто доживет, станут другими, станут патриархами нового народа. Думайте.

— Ну ты и загнул, Вождь...

Орки озадаченно притихли, обдумывая мои слова. Лишь Патлатый спокойно помешивал суп, даже не вникая.

— Патлатый, ты что решил?

— Я иду с тобой, Горящий — до конца. Я сказал.

— Ты же говорил — устал от войны?

— Мой путь — с тобой.

К нему присоединился Седой.

— Я клялся.

— Я могу освободить тебя от клятвы, Седой.

— Я иду с тобой не потому, что клялся. Я клялся, потому что иду с тобой.

Нургуш кивнул согласно.

— Мне кузня-то везде найдется. Но для кузни нужен Огонь — а значит, я за Вождем.

Чхыгыр Алхимик довольно хрюкнул и потер изувеченные руки.

— Я с вами. Мы подпалим мир!

Остальные сидели в задумчивости. Общее недоверие выразил один из новичков:

— Вождь... Конечно, темка необычная, и даже интересная. Кое-кто на нее очень даже поведется, но... Но ты же идешь в Мордор, а там война... тебе же нужны бойцы?...

Я тяжело вздохнул.

— Бедный орк. Ты до сих пор думаешь, что войны ведутся мечами и стрелами? это давно уже не так. Настоящие войны ведутся идеей и пропагандой. Те, кто кует мечи, и кто пускает стрелы — они не бойцы. Они всего лишь ресурс — для тех, кто победил в настоящей войне, и сумел зажечь в чужих душах свои знаки.

Муклюк, в задумчивости почесав затылок, спросил:

— Как же в такой войне победить?

— Нужно суметь создать такой путь, чтобы другие поверили в твои идеалы, и пошли за тобой. Разве это не очевидно?

* * *

Глава 39

Это Тенегрив, вожак

царственного табуна Бэмаров.

До меня на него никто не садился,

но я укротил его и помчался на север.

Гэндальф.

Мы с Агнааром пока не нащупали предела дальности нашей связи — а действительно далеко отпускать жеребенка я опасался. Хоть на вид он уже почти взрослый конь, красивый, грациозный, опасный — но слишком он пока наивный. Сегодня Агнаар бегал по поселку сам — разумный конь вполне может о себе позаботится; уж в селении рохиррим люди не должны причинить ему вред, а если что — позовет меня. После общения с сородичами Агнаар вернулся ко мне, взволнованный. Выслушав его сбивчивую мысленную речь, я попросил его рассказать все еще раз, по порядку. С трудом успокоившись, Агнаар начал пересказ:

— Белолоб — ну, заметил, такой с роскошным белым хвостом и пятном на лбу — неудачно наступил на ветку, и мелкая щепка застряла у него в копыте. Он пока не хромает, но завтра будет. У Толстоступа сбруя неудобная, натирает — изо дня в день. Нашу тонконогую красавицу Тень Ветра бьет человек, у которого она живет — только бьет тогда, когда этого никто не видит — исподтишка. У Попрыгушки болит зуб... Нет, на самом деле все не так плохо — многие люди здесь коней любят, и живут душа в душу — но иногда есть трения.... так я спросил своих собратьев — что ж вы не пересказываете все это людям? Ведь люди бы исправили, они вам братья! Но Буури, они не могут сами говорить с людьми! они — как самые маленькие человеческие дети... мне они объяснить могут, я чувствую их боль, я знаю их обиду — а ведь люди их не понимают!

— А что тебя удивляет, Агнаар? Это только ты — потомок Феларофа, а они....

— Да я знаю! Нас мало, мы — род Вожаков Стада... Но почему Вожак этого стада молчит?... Он же все это тоже слышит!..

— Агнаар, ты тут, рядом, а этот вожак — далеко. Может, он все-таки просто не слышит?...

Агнаар смотрел на меня с какой-то грустью.

— Ты не понимаешь, Буури. Мы — род Вожаков. Я прямо сейчас, отсюда, слышу каждого из Стада. Тех коней, что в нашем поселении ночуют. Те семьи, кто пасутся ближе к лесу. Тех, кто скачет по степям, неся домой всадников, за разливами Энтавы. Я слышу, как кричит от боли подвернувшая ногу кобыла ближе к Белым горам — а никто не идет к ней на помощь. Я вижу запертую дверь душного хлева в Эдорасе, и чую волчий страх в Восточной Марке... это Ноша Вожака, Буури — слышать каждого из Стада, и принимать его боль — как свою. Клятва Эорла позволит любому из эорлингов понять нас. Почему Вожак Табунов молчит, Буури???... Вот, слушай — я могу дать тебе чуть...

И он открылся. Я молчал, с ужасом осознавая объемы информации, постоянно текущие через его психику. То-то он так легко осваивал мои пакеты с языком людей... Стадо разбрелось по степям Рохиррим, как россыпь жемчужин в ручье, как созвездия в небе; каждый огонек ощущался — кто теплым, кто колючим, кто усталым, кто сонным... Каждый огонек что-то нашептывал, каждый звал. Отдельные огни светились далеко за границами степей; они ощущались значительно труднее. Некоторые огни полыхали намного ярче прочих, их шепот напоминал человеческие голоса — но их так мало, и они какие-то испуганные... Агнаар терпеливо ждал моего ответа — а я даже не знал, что ему сказать.

— Слушай, мелкий... а ты этого Вожака можешь найти? Раз ты всех коней видишь.

— Конечно могу, Буури. Он скачет сюда... Но он молчит.

Припомнив, кто тут числился хозяином вожака стад рохиррим, я уточнил:

— Один, или со всадником?

— Один. Я давно за ним смотрю — и ни разу не видел, чтобы его, Вожака, сопровождали кони — а это странно...

— Тогда стоит подождать, и спросить Вожака. Может, он сможет лично что-то рассказать... Я боюсь, проблема может быть в другом. Даже если Вожак умеет говорить с людьми — есть ли тот, кто его выслушает? есть ли дело этому кому-то до бед Стада?...

Жеребенок грустно мотнул головой, но не стал спорить.

— Тенегрив будет тут к утру. Он бежит без отдыха... Его гонит страх и надежда, Буури. Но он молчит.

Когда стемнело, я забрал у Седого свой Зрячий камень, и долго, внимательно рассматривал просторы Рохана, сопоставляя картинку от Камня и виденные стада коней. Дымы очагов селений прозрачными столбами теплого воздуха поднимались ввысь; отсветы окон расцвечивали вечернюю степь иной россыпью огней.

Не все кони спали ночью; посыльный скакал по тракту на запад.

* * *

Утро выдалось холодным и ненастным. Перед рассветом Агнаар, мокрый и грустный, забрался к нам в сарай. Патлатый, еще вчера проникшийся к жеребенку добрыми чувствами, вычесывал его шерстку. Потом к нам зашел Гримблад; обсудили планы. Гримблад предлагал мне встретиться с конунгом Рохана, чтобы окончательно разобраться с чумой; с конунгом встречаться я не возражал, но ни Гэндальфа, ни его подпевал видеть не хотелось. Еще мне требовалось обсудить важные вопросы с Чагой...

... при упоминании образа Чаги — Агнаар неожиданно отозвался, как хорошо настроенный камертон. Оказывается, он уже заметил — небольшая группа всадников с раннего утра скакала во весь опор сюда; среди них были и Чага, и Эота. Всадники будут тут к вечеру — что ж, хорошо.

— Гримблад. Конунг же где-то в Восточной Марке?

Гримблад замялся, но мне этого достаточно.

— Вот и славно. Завтра утром мы все вместе выдвинемся на восток, по пути переговорим с конунгом. Сопроводишь нас?... Вот и славно.

Гримблад хотел уже уйти, но я остановил его.

— В поселке все в порядке?

— Да, все нормально...

В усталом голосе старейшины чувствовалась легкая фальшь.

— Гримблад... Мне не нужно лгать. Я спрашиваю, потому что не хочу обострения проблем — и предлагаю не играть у меня за спиной. Сегодня, с самого утра, здесь, над Сонхолдом, слышны аккорды ненависти...

Гримблад тяжело вздохнул, оглянулся по сторонам, присел на кучу мусора у дома и начал рассказывать:

— Сегодня с утра Энка, двоюродная племяшка Эриля, увидела твоего нового коня — и побежала к маме. Она считает, что это жеребенок кобылы Эриля — очень уж окрас характерный, пятнышко... да и форма ног... явно нашей породы конь. Пока там бабы судачат; а завтра ты пропадешь, да они и забудут.

Теперь уже тяжело вздохнул я.

— Если это и правда жеребенок кобылы Эриля — это что-то меняет?...

Гримблад мрачно глянул на меня.

— Откуда он у тебя?

— Отряд Эриля сожрали ходячие деревяшки в Фангорне. Агнаар — единственный выживший... и то по счастливой случайности.

Гримблад встрепенулся:

— А ты откуда это знаешь?

— Трупы людей я сам видел. А имена... Агнаар мне рассказал.

— Рассказал?... тебе?... конь?...

— Ну да. Он разумный, и говорить умеет.

— С тобой?... ты же не эорлинг?...

— Нет. Но я тоже способен говорить с потомком Феларофа...

Гримблад устало сгорбился.

— Жаль Эриля. И как Энке сказать, что ее любимый дядька погиб... эхх. Завтра ей скажу... не хочу обострений. Иначе сегодня мать Энки вспомнит о наследстве, да примчится с кумушками да со скандалом забирать твоего коня — а к чему это приведет, я и думать не хочу. Она уже мне намекала...

— О чем? о наследстве?...

— Ну да. Кобыла-то Эриля была, а других родственников у него не осталось...

— Кобыла Эриля?...

Я присел рядом с Гримбладом, изо всех сил пытаясь успокоиться и унять полыхающий внутри жар.

— Гримблад, ты понимаешь, что ты говоришь?...

— А что такого?...

Я мотнул головой в сторону, где гулял мой жеребенок.

— Агнаар — разумен. Как и его мать. Разумнее многих людей, между прочим — он выучил Общий язык быстрее, чем мы с тобой тут болтаем. В его жилах течет кровь самого Нахара, коня Вала Ороме. Знай: я, Буурииделгума Абарарусур Айянуз, Третий из Валараукар, связан с Агнааром клятвой Спутников — клятвой равных. Равных, понимаешь?... И какая-то человеческая ссссамка осмеливается.. предъявлять на него, разумного — право собственности?... Но это лишь первая часть проблемы. Эта ссамка ведь требует отдать ей разумного — и все люди воспринимают это, как должное. Скажи мне, Гримблад... давно ли в Рохане практикуется рабство разумных?... Неужели среди вас, рохиррим, есть те, кто считает разумных коней — просто имуществом, которое можно помимо всякого согласия — продать, обменять, подарить?... Вонзить им в бока шпоры?... Как к такому относится сам конунг Сынов Эорла?...

Гримблад долго смотрел на меня нечитаемым взглядом, потом тихо ответил:

— Я редко говорю с нынешним конунгом. Но его дядя, конунг Теоден, сын Тенгела, перед окончанием войны подарил Тенегрива, Вожака табунов рохиррим, Гэндальфу Серая Хламида.

— Неужели сам Тенегрив был не против?...

— Кто его спрашивал?... Гэндальф укротил Тенегрива, сел и уехал.

— Угу. И вы еще называете коней своими побратимами — а ведь друзей не дарят. Ладно... Насчет других коней — это ваши решения — и вам пожинать их плоды — вспомните хотя бы, как закончил отец вашего Эорла-прародителя. Но вот Агнаар... Он будет свободен. Знай: оскорбляющий моего спутника — оскорбляет меня. Желающий поработить моего спутника — желает поработить меня. А я не Теоден, сын Тенгела — я не дам себя поработить. Или ты, старина, тоже считаешь, будто мать Энки "в своем праве"?...

Гримблад долго молчал, потом сокрушенно качнул головой, и ушел мрачный. Я сидел на куче хлама, медленно успокаиваясь; вокруг вспыхивали крохотные искорки, проявляясь в реальности, и уходя в небытие. Агнаар, почуяв живое пламя вокруг меня, пришел, и молча ткнулся мне в плечо своим холодным носом. Не знаю, сколько я сидел так; пришел в себя, только когда свет восходящего солнца через разрыв в тучах залил степи Рохана.

* * *

Обещанное Агнааром прибытие Вожака состоялось еще до полудня. С улицы послышалось мелодичное ржание; я поспешил вылезти наружу. Перед нашим сараем стоял конь невиданной, изумительной красоты; огромный, мощный, утонченный, снежно-белый, без единого серого пятна; умные черные глаза, длинная пушистая грива, легким облаком оттеняющая его белизну... Он поводил взглядом по сторонам, и прянул в сторону, слегка размазавшись в движении, но вскоре вернулся. Рядом со мной откуда-то возник Агнаар, таким же неуловимо-мгновенным перемещением; помельче Вожака, нескладный, черный, как сама Тьма, с рубиново-алыми глазами и огненной гривой. Два коня встретились взглядами и застыли неподвижно. Я стоял, с интересом вглядываясь в белизну Вожака; мне чудилось, что в его сверкающей белизной шерсти пробегают какие-то искры, складываясь в причудливый узор. Кони не двигались с места, и вскоре мое восприятие, углубляясь, сложилось в картинку.

На груди Вожака, напротив сердца, уродливым выжженным пятном на белоснежной шкуре, синим огнем сияло тавро.

Я сморгнул, и картинка исчезла; но теперь я знал, что искать, и поиграв с углом взгляда, сумел увидеть тавро снова. Что?...

Кони отмерли. Белоснежный Вожак переступил с ноги на ногу, пошатнувшись; Агнаар, встряхнувшись, повернул ко мне морду. Он снова открылся; видимо, просто не мог уже больше сдерживаться — его горечь накрывала всю деревню; неподалеку заржали лошади... слезы катились из глаз Агнаара крупными каплями.

— Буури. Ты видишь это?...

— Тавро, выжженое огнем?...

Я послал Агнаару свою картинку. Он некоторое время ее рассматривал, и мотнул головой.

— Ты воспринимаешь мир совсем по-другому. Да, это... Тенегрив укрощен.

— Что это значит?...

От Агнаара последовала быстрая серия несвязных образов; я просто не успевал их понять. Что?...

— Вожак — это настоящий Вожак — только тогда, когда он свободен. Воля — это сама наша суть. Вожака нельзя поработить... но то, что мы видим, каждый по-своему... они кастрировали его разум. Тенегрив, сильный, красивый, быстрый — больше не способен свободно говорить с сынами Эорла; он, Вожак, чурается эорлингов.... и выполняет лишь приказы хозяина. Но ведь у нас с тобой все совсем по-другому?

Я пожал плечами.

— Я тебе не хозяин — и мне не нужны укрощеные рабы. Ты свободен, и всегда можешь идти, куда пожелаешь. Но я не возражаю, если ты пойдешь со мной.

Агнаар продолжал задумчиво оглядывать Тенегрива, мысленно бормоча:

— Потому Тенегрив и не слушает других коней — чем он может им помочь, если он не смог помочь самому себе? Я спросил меарас, других разумных, из сынов Феларофа, выбрали ли они себе другого Вожака — ведь раб не может быть Вожаком... А меарас видели, что люди сделали со Тенегривом — и теперь они боятся. Тенегрив потому всегда один... он принял на себя предательство людей, и не хочет подставлять под удар никого больше — сам несет этот страшный груз. Он не может противиться приказам хозяина, и давно отдал бы Ношу Вожака, да никто не возьмет... Неужели со мной тоже могут сделать такое?...

Я покачал головой.

— Такое — вряд ли. Именно это Тавро выжгли огнем, а ты сам теперь сродни огню... да от огня-то я тебя прикрою. Но они могут попробовать подчинить тебя иным образом.

— Пусть... только... попробуют.

Агнаар переступил на месте, сжался, как пружина, вскинулся, переливчато заржал, подпрыгнул и, падая, со всей силы вонзил копыта в землю. Огонь, взметнувшись, спалил траву в месте его приземления; трещины зазмеились по сухой земле. Сила ментального крика ударила по мозгам не хуже кувалды; в нашем сарае застонали орки, по деревне разнеслись неясные людские вскрики, и повсюду, сколько слышно, заголосили кони.

— Слушайте все. Я, Агнаар из рода Нахара, беру на себя Ношу Вожака, и Клятву Феларофа. Я подтверждаю: свободные люди и свободные кони — навеки вместе.

Он еще раз подпрыгнул, и снова ударил копытами в землю; в ближних домах что-то зазвенело и запрыгало; люди успевшие выбежать из хижин, попадали на землю, схватившись за голову. И наступила тишина...

Тенегрив, стоявший пошатываясь рядом, глубоко склонился перед Агнааром, коротко всхрапнул, вскочил и свежим ветром умчался куда-то вдаль. Агнаар, заметив мой недоуменный взгляд, пояснил:

— Нет, я не сумею его освободить. Но я забрал его ношу, и теперь ему легче... Тенегрив сможет оставить Стадо и уйти с хозяином в дальние дали, и его совесть будет чиста. Иди к своим, Буури. Теперь мне надо объясниться с людьми рохиррим, вернуть Заветы... и мне проще будет сделать это самому. Если ты будешь рядом, боюсь, будут трупы.

— Хорошо, малыш. Будет жарко — зови... я неподалеку.

* * *

Глава 40

Чага с Эотой прискакали к вечеру. За это время мы успели приготовить еще порцию варева, пересушить и перепаковать все припасы — теперь ничего нас в Рохане уже не задерживало. Я сидел со Зрячим камнем, подробно планируя наш дальнейший маршрут к Мордору, и волей-неволей вслушиваясь в чувства окружающих. Среди людей в поселке отчетливо ощущалось два разных настроя. Первый — недоверие и затаенная злоба — слышался приглушенно, видимо, сказывались меры, принятые Гримбладом. Второй настрой — любопытства и понимания — особенно остро звучал среди тех, кого чума не обошла стороной, и среди знакомых нам воинов, сопровождавших орков в их миссиях. Отношение к моим подручным оказалось разным: Чагу уважали, к Седому прислушивались, Нургуша снисходительно хлопали по плечу, а Патлатому... доверяли. Не знаю, сказались ли тут таинственные свойства лечебного зелья на крови Патлатого, или люди просто верили своим глазам и умом осознавали шаги навстречу, но факт — Патлатому доверяли больше, чем доверяли, к примеру, мне.

Меня — скорее побаивались.

Гримблад днем заходил еще раз, пригласить нас на прощальный ужин; собиралась обсудить планы "партия взаимопонимания". Прибытие Чаги с пятью новыми сопровождающими внесло в эти сборы новую горчащую нотку. Передав нашим поводья своего взмыленного коня, и чуть отдышавшись после дороги, он потребовал оставить нас наедине для доклада.

— Горящий, пошло... обострение. Бежать надо...

— Чага, в ближайшие часы ничего не случится, окрестности я держу под контролем. Потому — рассказывай не торопясь и обстоятельно, с самого начала.

Чага, взяв себя в руки, приступил к рассказу.

— Гримблад узнал, куда унесло конунга Рохана. Когда мы с Эотой и сопровождающими туда прискакали, там уже кого-то хоронили... по счастью, конунг еще держался. Пока его лечили, один отряд наших перехватили, они нам присягу принесли. Конунг Эомер нормальный мужик... вспыльчивый, но справедливый, и слово свое держит. Поначалу Эота с ним говорила, а потом и я с ним поладил, как есть поладил — толковый из него Вождь Колонны, за своих людей — горой стоит. Я уж было подумал, конец войне нашей, но к конунгу посланник прибыл из Гондора... меня, конечно, из дома выпроводили, но у меня слух тонкий, а провожатых мои ребятки чуть отвлекли... Так вот, что тот посланник говорил — в Гондоре тоже чума, причем чуть ли не с короля она и началась. Кордоны выставили, а вскоре в Минас-Тирит прибыл Элронд Целитель, со свитой, и королю полегчало. Людей эльфы лечат, и болезнь сдерживают.. пока, но эльфов мало, а людей много, и болезнь прорывается. Король, услышав, что в Рохане с чумой неплохо справляются, просит лекарство. Эомер спрашивал меня, можем ли мы поехать в Гондор, лечить, на тех же условиях... я сказал, у меня Вождь есть, как Вождь решит — так и будет.

Чага помолчал, и веско продолжил:

— А еще в Гондоре прознали, что ты здесь. И за твоей головой вышлют какого-то эльфа Глорфинделя, как сказал гондорец, "для защиты союзника". Он будет здесь к утру. Говорят, тот эльф страшный какой-то боец, непобедимый... Как посланник ускакал, я сказал Эомеру, что меня вызывает Вождь — и вот я здесь. Сам конунг Эомер тоже будет тут — только завтра... он еще плох, сразу на коня не сядет. Но Эомер слово свое сдержал, и задержать меня не пытался — за что я его уважаю...

Я достал камень, и наскоро просмотрел дорогу от Минас-Тирита в Рохан. Никто к нам не скакал....

— Не торопись, Чага. Пока никто к нам не едет, бежать рано... сначала обсудим. То, что враги меня отдельно от вас считают, это хорошо... это по плану. А вот с этой помощью... Ты сам как решил бы, стоит ли людям помогать?

Чага глянул на меня с хитринкой.

— А ты разве не этого добивался, Горящий?...

— Я тех людей не знаю.

— Гондорцев? Я тоже не знаю. Но с Эомером кашу заварить можно вкусную... ему помочь — я за. Тут у конунга, в Восточной Марке, забот с больными еще хватает. Веди нас, Вождь. Первый раз, с тех пор, как Дул Гулдур пал, я в настоящем деле — и это дело мне нравится. Скажи мне путь, и я пойду по нему... ползком проползу, если нужно будет; зубами выгрызу...

Я оглядел Чагу критически.

— Тебе все хаханьки... что ж, слушай. Все куда глубже и куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. И вопрос "помогать ли тебе людям" — это лишь маленький кусочек огромной мозаики... Гораздо важнее сейчас вопрос — какова твоя, Чага, истинная роль тут, в огромной пьесе по имени История Арды.

Собравшись с мыслями, я продолжил:

— Я не хочу, чтобы весь ваш Народ присягнул мне лично; мой стих — это костыль для неспособных шагать самостоятельно. Я же требую присяги Закону... А суть Закона Крови — выживание орков как расы; вам его хранить, и вам его менять; вам его требовать, и вам исполнять... Поскольку Закон — это порядок, созданный орками и для орков. Преданность Властелину и прочее — это уже внешнее... наслоение. Да, наслоение, созданное настоящим Мастером своего Искусства, но — не имеющее опоры в самой сути, в Теме вашего сердца, а потому — потенциально разрушимое... если подойти к делу творчески. Вот для примера... ты как-то, когда рассказывал свою историю, упоминал отраву взросления и бражку плодовитости. Опиши-ка мне их действие, цель и побочные эффекты.

Чага сел и сложил руки, как прилежный ученик, отвечающий урок.

— Оба зелья — гениальное творение древности, известны Народу с незапамятных времен. Запасы этих зелий хранятся в каждом стойбище Народа — по повелению Вождя. Бражка плодовитости была создана во времена Всеобщих Войн. Естественно, при ее разработке первая цель ставилась "чтобы рождалось больше мужчин"; иначе мужчинам незачем было бы идти на войну, а в бойцах Народ тогда ох как нуждался... Ну, и конечно, общее ускорение цикла развития плода. Однако, за все надо платить — при быстром росте, да еще и при вскармливании сразу нескольких детей, каждый получает куда меньше — естественно, тела младенцев получаются ущербными, недоразвитыми. Типичные проблемы — поврежденный и недоразвитый скелет, дефекты черепа и нервной ткани, перекосы обмена веществ.... Этот недостаток бражки фундаментальный, устранить его не смогли поколения мастеров ядов — хотя сколько пытались... А без бражки самка рожает одного, редко два щенка а год.

Я подбодрил его.

— Молодец, хвалю. А отрава взросления?

— Ускоряет обмен веществ и физическое развитие; но под это и другие зелья есть. Основной эффект отравы — она создает условия для быстрого накопления начального опыта; вместо долгого воспитания щенка позволяет провести краткую дрессировку и отправить его выполнять боевую задачу. Увеличивает надежность подчинения... ну, это хорошо. Плохо — быстрое взросление и ускоренное формирование реакций по заданному лекалу неизбежно приводит к ущербности разума; поэтому некоторые матери саботируют обязательное употребление отравы своими щенками. Отрава, кроме прочего, увеличивает внушаемость — поэтому снижает инициативу. Хотя, в теории, повзрослеть снага может и после курса отравы — на практике это происходит редко... Обычно разум взрослого так и остается на уровне щенка; поэтому среди Народа так ценятся умельцы, разбирающиеся в сложной технике...

— Чага, так ты понимаешь, что ваша ущербность, как и направленность вашего общества на войну, навязана извне — искусственно? Обдумай-ка сам далеко идущие последствия использования этих составов, для вашего общества — и для окружающих вас народов.

Я терпеливо ждал, пока старый ядодел сопоставит факты. Чага скреб в затылке лапой.

— Ну, наша туповатость да уродство в основной массе — это никогда не считалось недостатком. Раньше мне это было очевидно... но ты меня озадачил. А ты как решишь, Горящий?

— Если ты видишь выход в использовании этой дряни, значит, где-то ты допустил ошибку.

Чага сидел молча; тихим говорком с улицы пробивалось привычное подначивание Седым Патлатого. Ну да, мы тут заняли "для приватного доклада" единственное доступное помещение... Но Чага очнулся.

— Ты не сказал мне главного, Вождь. Как нам быть с людьми рохиррим?... Кем ты видишь меня тут?

— Вижу тебя — первым среди мирных. Тех, что в изгнании; тех, кто не хочет войны; тех, кто ищет договора и мирного сосуществования с людьми, а не крови, не свежей человечинки. Тех, кто в Народе видит человечность, а в человеке — Личность. Твой путь здесь... это очень непростой путь. Тебе придется научиться читать в сердцах, как в следах на мягкой глине. И это твой путь — не мой... Но это я так вижу; а решать — тебе, Чага. Готов ли ты сменить присягу мне — на присягу твоей расе, на присягу Закону? Сменить по-настоящему. Среди правителей — можешь присягнуть людскому конунгу...

Чага сгорбился и, кажется, постарел на десяток лет.

— Только по твоему слову, Владыка. Но я не понимаю, как нам жить здесь — если смотреть в дальнее будущее.

Тут уже я тяжело вздохнул.

— Я неважный провидец, Чага. Придется вам искать самим. Но несколько направлений могу наметить... Во-первых — твое врачевание, как искусство, позволяющее исцелить многих — в отличие от всяких штучных эльфийских чар, и "ладоней короля"... все же, королю лечить крестьян — невместно. Если развить искусство смешения трав до лекарской школы... Во-вторых, кузня... мирная ковка — не оружие, нет! — а мирная, и значит, дешевая повседневная ковка. Придется много работать за кусок хлеба, но кто из людей любит работать? да никто! потому люди будут рады спихнуть тяжелую, противную и малооплачиваемую работу на кого-то другого. Много работать, брать недорого, и никуда не спешить — и рано или поздно вы станете незаменимы. Еще важный момент. Не стоит селиться компактными анклавами, по крайней мере ближайшую сотню лет — иначе вы начнете конкурировать между собой, и не сможете влиться в сообщество людей. Вам нужно не заместить людскую культуру, а дополнить ее. Гораздо интереснее, если вы будете выполнять некие нужные людям функции, будучи поодиночке или отдельными семьями, в каждом нужном месте; если вы при этом, обучая друг друга и помогая друг другу, станете ценными специалистами... При этом вас — поодиночке! — не будут воспринимать как угрозу; при этом в каждом из вас будут видеть вполне личного Нургуша или Муклюка, своего знакомого соседа, а не абстрактное "зло с Востока". Много сил придется отдавать обучению и воспитанию молодняка — без этого никаких дальних перспектив у вас не будет... Особенно проблемно придется поначалу — с толковыми кадрами у нас беда. Кто только к тебе не набежит... Увы, ты в ответе за тех, кто пойдет за тобой; потому тех, кто будет крысятничать — придется резать. Иного выхода — здесь и сейчас — я не вижу.

Чага сидел, обхватив голову лапами, и медленно раскачиваясь.

— Владыка. Я не сумею контролировать своих...

— Ты не должен их контролировать. Жесткий контроль, под угрозой кары — только для самых новичков. Суть твоего управления — не контроль. Ты должен их вдохновить, понимаешь?

— Вдохновить — как???

— Личным примером и верным словом. Великой целью и настоящим смыслом. Истинной Музыкой, Чага...

— Эта честь куда серьезнее, чем Вождь Колонны. Смогу ли я, старый ядодел, вытянуть эту ношу...

— А здесь есть еще один путь, мой друг. Ты присягнул Закону — но ты присягнул и мне. Потому пойми: зажигать сердца — тоже деяние Огня...

* * *

Серый болтливый волчище весь день старательно упрашивал взять его пообщаться с людьми, и таки нас уговорил. Правда, пришлось взять с него обещание, что он будет лежать в углу, грызть свою кость тихо и культурно, и старательно молчать.

А мне надоело каждый раз забирать свое неогнестойкое барахло то у Седого, то у Чхыгыра. Эота, как-то прознав о моей ругани на эту тему, предложила идею — состряпать сумку из огнеупорной ткани. Портной из меня никакой; но Эота сама за полдня втихаря смастерила замечательный рюкзак из дерюжки, и торжественно вручила его мне на вечерних посиделках со словами — "ты уж зачаруй его на огнеупорность сам, а то кто из нас маг". Рассыпавшись в горячих благодарностях, я примерил обновку — здорово. Как зачаровать ткань — я пока слабо представлял, но к рюкзаку прилагались сменные лямки — и если какие-то из них я пережгу сгоряча, можно будет просто заменить сгоревшее. Настроение собравшихся людей резонировало с настроением мои спутников; казалось, мировые узоры сошлись между собой, и правая половина бесконечной линии продолжилась в левой. Всем своим существом ощущая приближение новой музыки, я начал сбоку от столов, на полу, собирать глиняные горшочки и стеклянные вазочки, и выстраивать их в ряды, где-то доливая в них воду, где-то переворачивая или ставя на бок... За этим занятием меня и застал печальный Гримблад, жаждавший задать мне свои вопросы.

— Буури. Может ты сумеешь пояснить мне, простому человеку... почему Агнаар видит на Тенегриве узду, и говорит, что ты видишь на нем тавро? притом, мы сами — ни увидеть, ни нащупать ничего не можем.

— Скажи, а Тенегрив ведет себя обычно... ну, так, как обычно ведут себя меарас?

— Нет, не обычно. В руки нам не дается... совсем не доверяет. Но при чем тут это?

Я тяжело вздохнул.

— То, что мы тебе описываем — не материально. Часть мира невидимого люди не способны ощущать напрямую. Но люди могут делать выводы о мире невидимом, наблюдая доступное им: могут смотреть умом. Мы же... Мы не люди. Мы не просто иначе видим этот мир. Для каждого из нас этот мир — действительно другой — в зависимости от того, как именно наша внутренняя суть соотносится с Великой Музыкой.

Разговоры вокруг притихли, люди неосознанно прислушивались к моим словам. Только фоновое потрескивание огня в очаге задавало ритм и движение тишины.

— Вспомните. Для людей на Западе — бескрайнее море, а для эльфов — Валинор. Но различия между людьми и эльфами предстают ничтожными, когда понимаешь неимоверную пропасть между нами, айнур, первыми детьми Творца — между всего лишь разными духами одного и того же народа. Вот звезды, вроде бы творение Вала Варды... Но одни и те же звезды каждый из моего народа видит по-своему. Звезды для Ороме — это вехи на пути его коня. Звезды для Намо это часы его Судеб. Звезды для Варды это Свет с небес. Звезды для сестренки Ари — это Вечное Пламя...

Гримблад заинтересованно присматривался, как я настраиваю свои стаканчики.

— А людей тоже каждый из вас воспринимает по-своему?

Я улыбнулся.

— Конечно. И людей...

— Как воспринимаешь людей ты? Агнаар нам сказал...

— Людей... сейчас я верю в людей. Вы опуститесь на дно океана и поднимитесь на вершины высочайших гор. А может быть, и еще выше... Такова людская суть. Только надо уточнить, кого именно я считаю человеком...

Я присел у очага, подкинул в него дров, и тихонько тренькнул деревянной палочкой по первому стеклянному бокалу; в ответ раздался мелодичный и чистый перезвон всего звукоряда.

— Онты — любители подмечать детали — создали подробный Перечень Сущих. А по мне, так все проще. Сразу предупрежу: я не Творец, не могу видеть реальность во всей ее полноте, и не знаю сокровенного; это лишь мои предположения. Так вот, о чем я... Эру создал лишь три Темы. И мне не важно, из чего сделаны ваши тела. Человек — это не разрез глаз, не форма черепа, и не цвет шкуры. Я смотрю на вашу истинную суть, на Внутреннее Пламя. Человек — это разум, постигающий суть Вселенной. За плечом Человека стоит смерть, великий дар Творца, которая всех уравняет, подведет итог всем путям, обнажит истинную суть. Все. Остальное — несущественно...

— Ээээ... — не вытерпев, подал голос Серый. — разум и смерть... таким образом... я что, тоже человек? Я ж волк!

Я пожал плечами.

— Гномьи тела — творения Ауле. Звериные формы и деревья — творения Яванны. Но свободный разум может создать лишь сам Эру. Даже искуснейшим из нас не под силу создать фэа, души — хотя мы и пытались. Ты, волк — разумен, и ты — смертен. Потому — да, я считаю тебя человеком...

Люди зашушукались, обсуждая между собой. Гримблад переспросил:

— Ты ставишь смерть наравне с разумом — почему?... Добро вместе со злом?...

— Я вынужден творить добро из зла — больше не из чего. А смерть — один из основополагающих мотивов людей. Ведь смерть — это дар Илуватара людям...

Гримблад, хрипловато усменувшись и закашлявшись, возразил:

— Хорош подарочек. Не заметил я у людей за этот подарок особой благодарности...

— И все же, это дар. Почему?... Человек, каждый момент своей жизни проживший достойно — не боится смерти.

Я продолжил собирать и настраивать горшочки, закрыв глаза, двигаясь наощупь. Рядом с простецкими, повседневными обожженными глиняными кувшинами встали праздничные хрустальные чаши; сбоку от чаш в щель в полу воткнулись кинжалы, разной длины — и каждый из них гудел по-своему; зубастая пила, согнутая между полом и качающимся углом лавки, пела переливисто, чисто и звонко; натянутые между балками тонкие жилы тетивы лука что-то бормотали мягко и басовито... Говорок людей и орков вокруг, всполохи огня очага и отблески теней звучали глубоко и пронзительно-ярко, и в то же время удивительно гармонично, дополняя друг друга. Гримблад добыл для Серого еще кусок мяса. Ко мне подошла Эота.

— Ты чувствуешь, Буури?... в этот момент... что-то в мире становится иначе...

Я глянул на нее с улыбкой.

— Дочь Эорла... Ты из тех людей, что могут ощущать настоящую магию — не жалкие фокусы, творимые недостойными; а ту магию, которая оживляет наш мир. Вслушайся же: сейчас и здесь звучит Третья Тема Творца... я, своими жалкими погремушками, лишь пытаюсь овеществить ее, сделать явной и очевидной каждому...

Мои инструменты уже собраны; я проверил обертоны и стал тихонечко отстукивать ритмический узор, подбирать мелодику, нащупывая в реальности музыку, играющую в моем сердце... люди притихли, вслушиваясь... а вскоре я нашел слова.

Божественной субботы хлебнули мы глоток

От дома и работы укрылись на замок

Ни суетная дама, ни улиц мельтешня

Нас не коснутся, Зяма, до середины дня.

Как сладко мы курили! Как будто в первый раз

На этом свете жили, и он сиял для нас

Еще придут невзгоды, но главное в другом:

Божественной субботы нам терпкий вкус знаком...

* Стихи Окуджавы, музыка Берковского...

https://www.youtube.com/watch?v=o6Gst_k4rfA

* * *

Глава 41

Неприятности начались около полуночи. Мои спутники сидели в своем сараюшке, обсуждая планы, когда меня накрыло острым ощущением чужого, тяжелого взгляда. Переглянувшись с Чагой, я достал Зрячий камень, и погрузился в его глубины.

По тракту от Минас-Тирита галопом летел белый вихрь. Не знаю, что за удивительный конь нес этого седока; но бежал он быстрее меарас. Свет полыхал искристой волной перед ним, озаряя дорогу не хуже, чем цветок Телпериона; конь мчался, перепрыгивая ручейки, змеистыми сполохами просачиваясь сквозь рощи, молниеносными бросками спрямляя изгибы тракта. Наездник, юноша в сияющем белом доспехе, с рассыпающимися по плечам волосами, сидел на своем белоснежном коне, как влитой. Вслед за первым всадником скакали еще двое "рыцарей в белом", и с пяток обычных людей... если можно назвать обычным человека, способного удержать такой темп. Взлетая на очередную кручу, белый конь останавливался на несколько секунд, пританцовывая, дожидаясь свои спутников, и снова срываясь в галоп. С такой скоростью они будут здесь еще до рассвета...

Агнаар указывал мне на деревеньку, из которой выехал Чага; если я хочу встретиться с конунгом, стоит заехать туда. Наскоро просмотрев раскинувшуюся в ночи сеть степных троп, пронизанную светляками поселений, я наметил путь мимо тракта. Сунув Камень в заплечный мешок — подарок Эоты — я приказал свистать сборы, и отправил Чагу за Гримбладом — он собирался к нам присоединиться, проводив к конунгу. Пока все вокруг суетились, собираясь, седлая коней и обвязывая волков, я размышлял — что же делать с наблюдением. Неспроста за нами так плотно смотрят. Недобрый взгляд через Зрячий Камень ощущался совершенно отчетливо... а этот светлый всполох на огромном коне, наверняка, имеет какой-то способ связи, и его направят на нас, как только мы свернем с тракта. Второй Камень сейчас в Минас-Тирите. Попробую пободаться... Выйдя из сарая, я сел в уголочке, и снова достал свой Камень.

Минас-Тирит проявился быстро; однако, я не спешил встретиться с противником лицом к лицу, а наоборот — постарался отвлечься, размазать свое внимание тонким слоем, просматривать башни крепости безучастно и отстраненно — ощущая мир скорее нюхом, чем взглядом. Ночной туман скрадывал звуки и движения, свет редких звезд озарял недремлющих часовых. Вскоре на одной из башен обнаружились цветные переливы работающего Камня. Сохраняя свою отстраненность, я приблизился как-бы сбоку, а не перед лицом человека... точнее, двоих человек. Камень в рука держал Король Гондора, а рядом сидела его жена.

Король Гондора — за то время, пока я его не видел — сильно сдал; болезнь далась ему нелегко. Укутанный в теплую хламиду, осунувшийся и постаревший, с кругами под глазами, но — всё с тем же несгибаемым упорством во взгляде. Он устойчиво стоял в центре площадки на вершине башни, и смотрел в Камень, нахмурив брови и отрешившись от происходящего. Королева, нечеловечески красивая женщина, одетая в закрытое платье серых тонов, сидела в легком плетеном кресле чуть поодаль и сзади, закрыв глаза. Она что, сторожит мужа своего? Меня накрыло искристое веселье; захотелось немножко схулиганить, тем более — что я теряю?

Аккуратно подстроив дыхание под медленные вдохи и выдохи Короля, по-прежнему не являясь ему прямо, я успокоился и сквозь смех воссоздал в себе эмоции сонливости, безмятежности, покоя, легкой усталости. А потом — не знаю, как оно у меня получилось; в тот момент мне и в голову не приходило, что меня могут не услышать — я, еле слышно позвякивая подобранным где-то колокольчиком, тихо-тихо, мягко и ласково начал петь:

Спят усталые игрушки, книжки спят *

Одеяла и подушки ждут ребят

Даже сказка спать ложится

Чтобы ночью нам присниться

Ты ей пожелай

Баю-бай.

В сказке можно покататься на луне

И по радуге промчаться на коне

Со слоненком подружиться

И поймать перо жар-птицы

Глазки закрывай

Баю-бай..

Баю-бай, должны все люди ночью спать

Баю-баю, завтра будет день опять

За день мы устали очень

Скажем всем спокойной ночи

Глазки закрывай

Баю-бай...

Когда я допел и открыл глаза, Король лежал в середине площадки башни, уютно свернувшись калачиком вокруг Камня, а эльфийка мирно дремала в кресле. Что ж, приемлемо...

Вынырнув из глубин Камня, я оглядел собравшихся вокруг бойцов, сонно продиравших глаза, и мое лицо само собой исказилось в оскале. Поймав мой взгляд, Муклюк вздрогнул. Из-за угла выбрался Гримблад, ведя в поводу своего коня. Мой голос прозвучал как рык.

— Вперед.

Черной тенью мы выметнулись навстречу неприятелю, по широкой дуге приближаясь к Тракту. Убывающий цвет Телпериона сквозь тучи озарял небо, осенний холодок подгонял бегущих. Кони, орки, волки, и в середине колонны — мы с Гримбладом — он на своем крупном светло-сером скакуне, и я на Агнааре. Копыта Агнаара в ночи выбивали оранжевые искры из редких камней.

* * *

Как я и предполагал, долго без наблюдения мы не остались. Серебро Телпериона еще не успело смениться бледными тонами рассвета, как нас снова накрыло ощущение чужого вгляда, иное, но не менее цепкое. Два моих командных жеста, и колонна рассыпается таящимся лагерем с круговой обороной; Гримблада, не понимающего безмолвного языка приказов, ведет Чага. Я, соскочив с Агнаара, снова выхватываю Камень, прикрывая дерюжкой его вспышки, и проваливаюсь в его огонь — туда, к Минас-Тириту.

На вершине башни диспозиция несколько изменилась. Король лежит в кресле, а супруга пытается разбудить его — раз за разом, безуспешно. Камень в руках стоящего на коленях в середине площадки человека... или эльфа? скорее полуэльфа, часть черт этого существа все же человеческая. Пытаюсь так же, как в прошлый раз, незаметно приблизиться, но жесткий колючий взгляд мастерски выхватывает меня из облаков тумана, и фокусирует перед обладателем Камня.

— Кто?...

Лицо полуэльфа напряжено, зеленый камень на плече пульсирует в такт биению его сердца. Вроде, в прошлый раз этот камень я видел на короле?.. Полуэльф, эльфийский берилл... о! Неужели передо мной сам владыка Ривендела?.. Я встречаю его прямой взгляд.

— Лихо Дарина...

— Элронд Полуэльф... приветствую тебя.

Полуэльф чуть печален и спокоен, он выглядит усталым, и говорит, тщательно подбирая слова; но, все же, он говорит первым.

— Наши союзники рохиррим сообщили нам, что твои орки раздают лекарство от чумы... Это верно?

— Верно, Полуэльф.

— Не поделишься рецептом?.. а то у нас тут тоже чума... по твоей милости.

Я хмыкнул.

— Я предупреждал короля — он не внял. Пришлось мне проявить милосердие. А чума у вас... эту чуму сохранили воины Гондора — и я лишь вернул им их собственное оружие — на всю длину клинка.

Элронд отрицательно качнул головой.

— Мне рассказали эту историю. Король Элессар не несет ответственности за преступления Дэнетора. И уж точно народ Гондора не отвечает за мертвого наместника...

Я усмехнулся.

— Тогда и мои орки не несут ответственности за дела Саурона. Сойдемся на этом?.. неплохой вариант.

Надо отдать должное Элронду — он глубоко задумался.

— Ты хочешь Договор о прощении и мире? В твоих словах есть здравый смысл, но вот в деталях могут крыться ловушки. Как ты предлагаешь обозначить все это в соглашении, Ужас Глубин?

— Да все просто. Все обиды до подписания договора взаимно прощаются. Мордор... или любую другую сопоставимую территорию, пригодную для проживания — Гондор признает орочьей землей. В свою очередь орки признают территорию Гондора и обязуются не отправлять туда свою армию... Да все так же, как вы с другими людьми договариваетесь.

Элронд невесело рассмеялся.

— Ну вот, ты уже начал играть словами. Где ты видел у орков армию? Орочьи банды, совершающие набеги на земли людей и эльфов — это по-твоему не армия? и что нам теперь, терпеть их выходки?

— Ну, а банды людей — или эльфов, вырезающие орочьи стойбища — они, по-твоему, тоже не армия? Вы же не торопитесь останавливать своих "мстителей" — а, между прочим, некоторых из мстителей ты лично знаешь слишком хорошо. Договор должен быть одинаково справедлив для всех сторон...

Элронд с сожалением качнул головой.

— Боюсь, люди Гондора не поддержат такой мир. Не сейчас, когда Враг повержен...

Я горько вздохнул.

— К сожалению, да. Люди — слишком многие из людей — понимают только язык силы... только язык угроз; только слова, подкрепленные звоном стали. Оркам придется хитростью и силой выгрызать себе право на существование... Но тебе нужно лекарство для людей? Тогда мы можем обсудить еще один вариант.

Элронд заинтересованно поднял бровь.

— Ты, Элронд Целитель, можешь принять часть народа орков под свою руку. К примеру, орочий мастер ядов, нашедший лекарство от чумы, присягнет тебе. А вслед за ним и другие орки, решившие порвать с войной. Ты спасешь их жизни и их семьи от гнева людей Гондора, а они будут лечить этих людей. Хватит ли твоего милосердия на такой поступок?..

Элронд задумался надолго. Когда он снова поднял глаза, мне показалось, будто он постарел.

— Ты, Ужас Глубин, не представляешь, кому ты предлагаешь возглавить... убийц и разбойников. Орки пленили мою любимую, мою Серебряную Королеву, и... отбив её, я, прозванный Целителем, смог исцелить лишь раны её тела — но не раны её души; она бежала в Валинор. Ты представляешь, что за мука для эльфа — потерять любимую?

Он на мгновение ушел в себя, словно вспоминая, и продолжил:

— Я бьюсь с орками уже три эпохи. Три эпохи крови, боли и потерь близких. Три эпохи непрерывной войны... Принять их присягу — этого недостаточно. Нужно будет воспитывать их, менять их характеры, гнуть их обычаи, как горячий металл под молотом Слова... Нет, Ужас Глубин; я, полуэльф — не владею тайнами магии в достаточной мере, чтобы дерзнуть изменить создания, искаженные искусством самого Моргота.

Я ответил тихо.

— Делай, что должно; и нет тебе нужды ни в каких тайнах. Правильный путь — он один. Правильный путь — он сам себе и проводник, и цель; сам себе и кара, и награда...

Элронд опустил глаза, и продолжил глухо и горько, будто сквозь зубы.

— Это и есть самое страшное в твоих словах — что я понимаю, ради чего ты просишь. И я понимаю, что — на самом деле — возможно, ты и прав. Но я — эльф, и не смогу принять такой путь. Я не буду убивать орков, действительно обратившихся к мирной жизни — это противоречит духу наставлений учителей наших, Валар; но защищать и перевоспитывать этих чудовищ — не для меня.

Элронд замолчал, ритмичные сполохи огня от Зрячего камня озаряли пространство башни в предрассветном сумраке.

— Жаль, полуэльф. Что ж, тогда — верность орков, и их лекарские таланты — будут принадлежать кому-то другому.

Элронд снова взглянул на меня заинтересованно:

— Ты действительно ищешь, кому отдать их верность?

— Я уже нашел. Ты подошел бы лучше — как наставник лекарей, ты бы мог многому их научить — но если ты сейчас не готов... Люди получат свое лекарство иначе, хотя они, люди, того и не заслуживают.

Помолчав, я добавил.

— Зря ты считаешь себя настолько уж эльфом. Да, это твой выбор — но твое право на выбор осталось с тобой. В отличие от многих других чистопородных эльфов, ты способен меняться, и способен превзойти себя. Впрочем, это твой выбор... ступай с миром, Получеловек.

Мой голос на вершине башни прозвучал хриплым трескучим шепотом. Элронд встал с колен, положил Камень на подставку, напоследок смерив меня долгим внимательным взглядом, и ушел с площадки — забрав с собой так и не проснувшегося короля. Королева, уходя, оглянулась на Зрячий Камень.

* * *

Мы успели проскакать всего несколько лиг, когда наблюдение за нами возобновилось. Вот же неймется им, а?.. Снова приказав отряду рассыпаться и затаиться в степи, я глянул на вершину башни Минас-Тирита, ожидаемо обнаружив у Камня решительную, хотя и заплаканную королеву. Не став играть в прятки, я проявился перед ней прямо.

— Что ты ищешь здесь, смертная дева?..

Женщина смерила меня презрительным взглядом, и продолжила попытки рассмотреть в Камне местоположение моего отряда. Когда у неё ничего не получилось, она ненавидяще взглянула на меня, и отбросив Камень на подставку, запела.

Пела она красиво, но, на мой взгляд, как-то... механически, что ли. Слова я плохо понял — что-то там про Торжество Света и Великую Силу Любви, по-эльфийски. Наверное, какая-то старая баллада. Куплета со второго она начала танцевать; движения ее были идеально правильны и точно выверены, но танец не захватывал дух — в нём не было жизни... в нем не было огня. Мои слова на фоне ее звонкого певучего голоса прозвучали скрежетом железа по камню, однако она запнулась и не смогла продолжить свою песню.

— Ты, смертная дева, каждый раз, видя незнакомца, пускаешься в пляс? Твой муж это не одобрит... Зачем ты вызываешь меня?

Быстро глянув на меня, она таки удостоила меня ответа:

— Мне ведомы Тайные Силы. Подобно великой Лучиэнь связала я себя узами брака со смертным; и подобно ей своей песней я усыплю тебя, как ненавистного Моргота, и Глорфиндель покарает тебя.

Мой хриплый каркающий смех разнесся над башней.

— Ты не поняла самой сути Песни — и имеешь наглость петь мне? Ты, тепличный цветочек, ведь ты — не Лучиэнь... Ты говоришь, приняла с мужем своим смертную долю? Так я дам тебе бесплатный урок, как надо биться словом, слушай, учись и запоминай, и мужу своему расскажи...

Ваши жизни, как строчки, достигли точки. **

В изголовьи дочки в ночной сорочке

или сына в майке не встать вам снами.

Ваша тень длиннее, чем ночь пред вами...

Хриплые, гортанные, рокочущие слова, подобно древнему проклятью, разнеслись над башней. Бывшая эльфийка, всхлипнув, дернулась, но продолжила смотреться в Камень, пытаясь увидеть за моей фигурой местность, широко раскрыв глаза — и напевая что-то себе под нос. Бесполезно; пока она не переломит мою волю, она не увидит в Камне ничего, кроме Огня. Ей мало? Криво усмехнувшись, я продолжил стих, обходя её по кругу:

Ты боишься смерти, посмертной казни,

И знаком при жизни предмет боязни:

Пустота вероятней и хуже ада.

Ты не знаешь кому бы сказать "не надо..."

Королева вскочила и, всплеснув руками, случайно оттолкнула от себя подставку; камень упал и покатился по полу башни. Прямой контакт прервался, и мой хохот рассыпался в ночи тысячами маленьких сумасшедшинок, карканьем вороней стаи, хриплым шепотом заброшенного погоста. Башня отдалилась от меня и поплыла в предрассветном тумане. Продолжая удерживать перед внутренним взором Минас-тирит, я встал, жестом подозвал Агнаара и вскочил на него. Первые лучи солнца прорвали горизонт, окрасив облака в пурпур и багрянец. День обещает быть ветреным... Пара беззвучных команд — круг сомкнулся в колонну, и мы снова мчимся на восток; я скачу, держа в руке Камень. Спутники стараются держаться подальше от меня; по шелковистой шкурке Агнаара в траву стекают горящие капли.

Вскоре на башне предприняли еще одну попытку наблюдать за нами; но я был наготове. Незаметно приблизившись к королеве сзади раньше, чем она сосредоточилась на Камне, я зашептал ей на ушко:

Это абсурд, вранье —

Череп, скелет, коса...

Смерть придет, у нее

Будут мои глаза.

Мой взгляд, мой шепоток скользнул сквозь прозрачное стекло Камня, отразившись на той стороне, дробясь и множась эхом на рефрены и отблески. Вспышка багрового огня озарила вершину башни Минас-Тирита. Жаркое пламя полыхнуло, облизывая одежду, притираясь к дощатому полу. Королева взвизгнула и выронила Камень, потирая обожженные руки. Вскоре на вершину башни вбежал Элронд, выругался, набросил на мерцающий Камень плотное покрывало и увел с башни плачущую дочь. Покрывало медленно затлело, искажая дымом перспективу. Пустое плетеное кресло осталось стоять под лучами восходящего солнца; легкий ветерок относил отравленный дым прочь. Я оторвался от Камня и взглянул на Гримблада; он скакал рядом, но отшатнулся в сторону. Меня снова охватило веселье.

— Что-то не так, человек?..

Гримблад помотал головой. Я глянул на Седого, и махнул ему приблизиться. Старый вояка глянул на меня безучастно.

— Что не так с моей внешностью?..

Пришлось говорить громко, почти кричать, чтобы на скаку меня услышали. Седой, еще раз глянув на меня, проорал в ответ:

— Глаза у тебя горят!!! Как трещины в Роковой горе. Жутковатое зрелище...

Напоследок просмотрев башни Минас-Тирита, и удостоверившись — с той стороны в ближайшее время наблюдателей не будет, я дал отмашку повернуть в сторону от Тракта, и сунул свой Камень в котомку. Стоило задержать взгляд на ткани рюкзака — она начинала тлеть.

Дикая скачка заняла у нас весь день. За это время огонь в моих глазах утих, почти не проявляя себя. Агнаар, устремившись к цели, скользил над землей черной тенью, что легче ветра — и в его тени мчался наш отряд, не зная усталости, не замечая препятствий. Тень — нематериальна; потому она скользит быстрее света. Сходу форсировав Энтаву, мы в вечерних сумерках прибыли к поселку, где Чага лечил конунга. Эльф-убийца на своем могучем коне со всем своим воинским отрядом вслепую проскакал мимо нас — к Сонхолду.

* * *

* Стихи Зои Петровой

** стихи Бродского, чуть правленые

Глава 42

У поселка нас встретили дозоры людей, ощетинившиеся оружием. Двойная отмашка, и от нас вперед вытолкнули Гримблада, а моя группа отступила в боевых порядках в сторону — под настороженными взглядами людей. Впрочем, разглядев рядом со мной Чагу, люди немного расслабились — но не опустили оружия. Гримблада увели куда-то вглубь поселка.

После короткого ожидания к нам вышел сам конунг, в окружении своих воинов. Гримблад продолжал что-то ему жарко втолковывать, а конунг возражал. Увидев меня конунг жестом приказал своим воинам ждать его, и вышел вперед; с ним пошел только Гримблад. Поманив с собой Чагу, я вышел к ним. Эомер, несмотря на недавнюю болезнь, держался на ногах крепко, и шел уверенно; так же уверенно, хотя и несколько мрачновато, он начал говорить:

— Я Эомер, сын Эомунда, племянник Теодена, сына Тенгела; конунг Рохана. Кто стоит передо мной?

— Буурииделгума Абарарусур Айянуз, Третий из Валараукар... Зачем ты искал со мной встречи?

Эомер замер на секунду, осмысливая имена, после чего продолжил речь — говоря с трудом, будто пересиливая себя:

— В Рохане появляются новые заболевшие. Орочьи лекари нам очень помогли, мы избежали многих жертв. Но орочьи лекари отказались давать лекарство иначе, кроме как из своих рук. А у меня множество людей, которые иначе — обречены; которым я не смогу помочь. И орочьи лекари отказались ехать в Гондор, где чума только начинает собирать свою страшную жатву, а там — у нас друзья, союзники, а у кого-то — и родня...

Конунг замолчал, подбирая слова; я ему не мешал.

— Твои... орки... и сами не против помочь нам — они только ждут твоей команды. Необычно для орков, но мы только рады. Раньше у нас с орками разговор был короткий, но сейчас я — впервые! — вижу перед собой совсем других орков. Чаге я бы рискнул довериться. Помоги нам! Чума — это общая беда.

Я потыкал носком сапога мелкий камушек между нами.

— Помочь-то я бы не против — проблемы, как всегда, в деталях, конунг. Гондорские войска после победы наводят свои порядки в Мордоре, где веками жили семьи и друзья моих орков — тех самых орков, что лечат вас. У гондорцев с орками разговор по-прежнему короткий — либо меч, либо веревка. Орки для них — нелюди. Прошлой ночью из Гондора за мной лично выслали убийцу. Ну, я-то отбрехаюсь, но у меня нет никакой уверенности, что этот — или другой такой — убийца заодно не перебьет моих орков. Опять-же, оркам лечить людей, чтобы эти люди потом пришли к ним домой и перебили их семьи — было бы странно, ты не находишь?.. Нам надо искать взаимное доверие, чтобы выжить — и я готов выслушать твои слова.

Эомер мрачно хмурился, задумавшись. В конце концов, он пришел к решению.

— Я предлагаю тебе поединок, на конях, как встарь. Ты — против меня. Все честно, старик, я сейчас еще не могу биться в полную силу после болезни... Я побеждаю — твои люди лечат моих. Ты побеждаешь...

Эомер задумался, чего же мне такого предложить, чтобы не навредить своим людям. Я, не выдержав, рассмеялся.

— Вы, люди, очень любите простые решения. Если ты хочешь подраться, мы можем и подраться — так, для красоты. Не худший способ понять друг друга. Но если победа будет за мной, ты поклянешься не убивать орков всего лишь за то, что они орки.

Эомер серьезно кивнул.

— Решено.

Поле для поединка рядом с поселком приготовили в момент. Я встал на своей стороне поля, вороша левой рукой гриву Агнаара. Копье и броню мне предложил Гримблад, бледный как смерть — он-то видел меня в деле, и знает, насколько мой облик "старого пилигрима" обманчив. Эомер на другом углу, проверив подпругу своего коня, вскочил в седло, и захлопнул забрало шлема. Перед самым сигналом к началу я поднял руку вверх и продекламировал:

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, *

Пока не предстанет Небо с Землей на страшный Господень суд.

Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,

Коль сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

Эомер, опустив копье и тяжело разгоняясь, двинулся ко мне; Агнаар, будто не замечая мой вес, играя, легко побежал навстречу. За пять шагов до столкновения Агнаар коротко заржал и прыгнул вбок, и конь Эомера споткнулся; я отбросил свое копье, и коротким косым ударом хлыста вогнал копье Эомера в землю. Он вылетел из седла и прокатился кубарем. Я соскользнул с Агнаара к нему. Только успев вскочить на ноги, ошалело встряхивая головой, конунг получил удар рукой в грудную пластину доспеха, и улетел дальше. Надо мне булаву завести, что ли — по железу голой рукой бить — рук отращивать не напасешься... Подняв кашляющего конунга за шкирку и поставив его на ноги, я стряхнул грязь с вмятины на его груди, и подвел итог.

— Поиграли, и хватит. Теперь поговорим серьезно.

Дождавшись, когда Эомер придет в себя, я развернул его к оркам.

— Вот люди. Да, они страшны на вид, и не слишком добры в сердце. Зло здорово обгрызло их души. Но они будут верны тебе — если ты примешь их клятву. Примешь ли ты тех, кто хочет оставить войну? Поклянешься ли ты быть им верным господином? Защитишь ли ты их, и их семьи, так же, как защищаешь сынов Эорла? Они своей службой щедро отплатят тебе за твое милосердие.

Эомер, пошатываясь, смотрел на корявый орочий строй.

— Что на это скажет Гондорский король?

Я ухмыльнулся.

— Вассал его вассала — не его вассал. Если орки поклянутся тебе в верности, и ты примешь их клятву — это будут твои люди, твой народ. И ты за них в ответе. А Гондорский король... это не его собачье дело. Пусть радуется, что ему достанется лекарство от чумы — и с него довольно.

Эомер стал серьезен и сосредоточен.

— А твои орки что, по-настоящему поклянутся?

— Те, кто захотят поклясться — да.

— И будут верны?

Я обвел взглядом строй, остановившись взглядом на Чаге, и прикрыл глаза. Чага ответил за всех, смотря Эомеру в лицо:

— Будем.

Я добавил:

— У орков есть своя честь, и свой Закон. Свою жизнь они ценят куда как меньше, чем другие люди — потому их способы призвать своих сородичей к верности... немного кровавые. Учти это. И... береги лекаря. У меня сейчас, другого — нет. Цени, отдаю последнее.

Эомер задумался.

— С Чагой я успел... иметь дело. Если лекарь поручится за своих... и встанет над ними... что ж...

Эомер воткнул в землю копье, и возвысил голос.

— Враги наши, слушайте, и не говорите, что не слышали. Кто из вас ныне решится присягнуть Рохану — я готов принять вашу клятву, и простить пролитую вами кровь. Если служба ваша будет честна — всех орков, желающих сложить оружие и жить с людьми в мире, будут ждать у верхнего устья Энтавы.

Я повернулся к Чаге, и добавил:

— Идите, куда должно.

Первым пошел к присяге Чага, за ним потянулись все те, кто клялся Чаге, а не мне. Остальные, присягнувшие мне лично, остались со мной — включая "временных" Муклюка с Молчаливым. Приняв клятву, конунг с Чагой ушли обсуждать планы; выяснилось, что люди в поселке еще наловили орков, или пригнали откуда-то пленных — ни много ни мало, три десятка голов. Нам конунг выделил пару воинов-людей, приказав с утра сопроводить нас до границ Рохана.

Потом, уже собираясь выезжать из поселка конунга, я не утерпел и спросил:

— Патлатый? Ты же хотел жить на берегу реки, в норе...

Тот только покачал головой.

— Я еще не завершил свой путь.

А мне почему-то вспомнилась Соф.

* * *

* Отрывок стиха Киплинга.

Чтобы понять смысл присутствия

этого стиха здесь, надо

прочесть стих Киплинга целиком

Глава 43

С утра к нашему отряду присоединилось еще пятеро из орков, плененных людьми; они присягнули мне "до Мордора". Я сознательно не вникал в решения Чаги и конунга по поводу пленных; даже то, что к нам позволили присоединиться эти пятерым, добрый знак. Хорошо еще, что орки мелкие; удалось распихать их по коням по двое. С утра мы выдвинулись к Андуину, наметив для переправы точку несколько выше устьев Энтавы — чтобы на той стороне Великой Реки не попасть в Мертвые болота; не зная троп, в этих топях даже волки увязнут, что уж говорить о конях.

Ехали мы не торопясь, и прибыли к Андуину вскоре после полудня. Великая Река неспешно несла свои воды к океану; уже чуть успокоившаяся после водопадов Рэроса, но еще не погрязшая в низинах болотистой поймы Энтавы — самое удобное место для переправы. Я скомандовал привал, и полез внимательно рассматривать берега Андуина через Зрячий Камень; орки поглядывали на пенящуюся водную поверхность с опаской. Басовито беснующийся Рэрос слышался издали; грохочущая мощь падающей воды фоном влажного воздуха сопровождала каждый вздох. Вскоре чуть в сторонке, еще ниже водопадов, через Камень я приметил четырех скрывающихся людей. Аккуратная одежда, хорошая амуниция; не похожи по виду на разбойников, но притом они явно затаились, заметив нас. Переговорив со своими сопровождающими, мы решили выйти к ним — на границах Рохана неспокойно, а мне сейчас нужен здесь мир для новорожденного Договора — и людям не нужны лишние лазутчики.

Поняв, что они обнаружены, мнимые лазутчики и не думали убегать — сделали вид, будто они просто отдыхают тут. Встретили нас мирно; спокойно и с достоинством ответили на все вопросы рохиррим — "да, мы воины, едем из Гондора в направлении Одинокой Горы; да, мы ищем способ здесь переправиться через Андуин, только плот из этого куцего кустарника не построить, а на вязанках веток да в кольчуге переплывать Великую Реку желающих нет". Несколько странно выглядело их большее, чем обычно, количество поклажи; несколько странно выглядела их неуклюжая попытка скрыться, несколько странно выглядела их история и спокойное отношение к оркам с их волками, но формально предъявить им никаких нарушений воины рохиррим не могли, и оснований задержать их не имели.

Когда я объявил, что мы тоже будем переправляться — здесь и сейчас; и да, у меня есть средства переправы — в глазах гондорцев вспыхнула такая сумасшедшая надежда, что я сам предложил им присоединиться. Наскоро собрав все пожитки, наш объединенный отряд спустился к воде в выбранном мной месте; рохиррим остались провожать нас на берегу. Сойдя с Агнаара, подойдя к воде, закрыв глаза и сосредоточившись, я опустился на одно колено, и начал разгонять свое ощущение огня, жара, пламени — только в обратную сторону, вбирая в себя все тепло с поверхности водных просторов, до какого только смог дотянуться — но стараясь не задевать живых.

Кровь моя холодна; *

холод ее лютей

реки промерзшей до дна...

Несколько минут сосредоточения, и вокруг раздалось легкое потрескивание; открыв глаза, я с удовлетворением оглядел немаленькую льдину, впаянную в берег. Тонкий лед у береговой кромки потрескивал, сминаемый течением Андуина, но пока держался. Короткая отмашка, и мы все заходим на льдину; изумленные провожающие рохиррим взирают на нас с берега. Подойдя к дальнему краю льдины, я снова опустился на колено...

Кровь моя холодна;

холод ее лютей

реки промерзшей до дна...

Лед под моими ногами шипел и плавился, вскипая кипятком в лакунах. Льдина раз за разом расширялась плавучим мостом, вырастая вперед и утолщаясь вниз; сквозь прозрачную толщу льда проблескивали рыбьи спинки в мутной речной воде. Меня потряхивало от избытка жара; стоило немалых усилий удержаться и не выплеснуть все пламя в ослепительной всесжигающей вспышке. Весь отряд двигался вместе со мной по хрупкому льду, в опасливом молчании.

Кровь моя холодна;

холод ее лютей...

КРАК! Основание льдины отломилось от берега, резкий толчок свалил с ног не ожидавших этого людей. Критический момент — вода через обломанный край сзади начала заливать льдину поверху; под весом нашего отряда льдина может вообще уйти под воду — этого нельзя допустить.

Кровь моя холодна;

холод ее лютей...

Я еще пару раз продавил холодом прессом края льдины, сморозив их покрепче в чашу, и удовлетворенно встал на середине импровизированного плота. Если место отправления рассчитано правильно, на следующем повороте река вынесет нас к другому берегу, и выбросит на отмель. Люди понемногу успокаивали испуганно прядающих ушами коней; ездовые волки взирали на эту суету презрительно-высокомерно. Серый болтливый волчара, гордый, сидел между ними с таким видом, будто это он придумал такой удивительный способ переправы и лично наморозил льда. Мои орки не волновались; Седой с интересом поглядывал на людей, Молчаливый в непоколебимом спокойствии уставился вдаль, Алхимик что-то ворчал и ковырялся в своих бесчисленных подсумках... Какие они все-таки разные.

* * *

Причаливание прошло буднично и просто. Льдина ткнулась в берег и зашипела, проворачиваясь по песку; весь наш отряд тут же ссыпался на мелководье. Орки, почуяв, что опасные земли Рохана остались позади, взбодрились. День склонялся к вечеру; оглядев мрачные берега и грязные кручи, уходящие вверх, я предложил заночевать на берегу реки, у зеленых кустов. Довольные орки тут же кинулись таскать сухой плавник для костра. Муклюк достал из своих запасов мелкие железные наконечники, и принялся распоряжаться новичками. Тяга командовать у него в крови, но все пока идет на пользу. Орки гурьбой быстро обточили палки прибрежных кустов; насадив на импровизированное древко наконечник, и получилось каждому по остроге — корявой, но, как показал опыт ее использования, в рука орков весьма эффективной. Мелкой рыбешки вдоль берега бродило видимо-невидимо. Над двумя костерками протянулись тонкие обструганные ветви, на которых насадили обжаривать свежатинку; изумительный запах хрустящей рыбьей корочки поплыл над рекой.

Пока орки били рыбу и готовили лагерь, люди собрали и перепаковали свои припасы, с тревогой поглядывая на незнакомый берег. Их в спешке погруженные на том берегу тюки подмокли на льду. Я предложил их предводителю переночевать с нами и разделить наш немудреный ужин; чем больше группа, тем проще отбиться от неожиданных неприятностей. Предводитель, помявшись, согласился — неожиданно ответив мне правильной формулировкой из Закона Крови — хотя и на Общем, не на Черном Наречии. О, интересненько...

После ужина мы отправили по берегу разведчиков и распределили дозоры. Людей сторожить в ночные часы не привлекали; все же, ночное зрение орков куда острее — пусть лучше люди будут готовы, если что, поддержать нас силой. Четверо крепких гондорских воинов, отлично экипированных и вооруженных — это немало. Случись нам столкнуться в прямом бою, у моих орков — без моей помощи, конечно — против таких бойцов шансов немного.

Вечером все собрались у общего костра. Люди, поначалу смотревшие на нас с недоверием и опаской, вскоре разговорились. Я не выпытывал их мотивы; просто ненавязчиво дал понять, что вижу несоответствия в их легенде — и ничего по этому поводу не буду предпринимать. Вскоре разговор свернул на недавние события в Гондоре — и, как оказалось, люди все же бежали из королевства — но бежали вовсе не от чумы. Их предводитель, представившийся как Барахиль, говорил за всех; остальные больше молчали, подавленные нерадостными перспективами.

— Да, мы слышали о чуме в Минас-Тирите; но мы служили не там, а до мест нашей службы чума дошла бы не сразу — если вообще бы дошла. Я слышал, в Минас-Тирит в Палаты Врачевания прибыли эльфы, и говорят, они всех заболевших вылечат. Причины, по которым мы — воины Гондора! — оставили службу, совсем иные.

Я молчал, заинтересованно выжидая. В конце концов Барахиля прорвало:

— Вот скажи... ты, пожилой пилигрим, вроде как, не чужд магии — по крайней мере тот ледяной плот, на котором мы переплыли Андуин, это неслабая такая магия, не хуже эльфийской. Но ты точно не эльф. Скажи, ты был в Гондоре в этом году?

Я покачал головой.

— Нет, не был. Хотя пару раз за это время с гондорцами сталкивался.

— И как тебе они?

— Люди как люди...

Такой ответ Барахиля не устроил; он попытался зайти с другой стороны.

— Тогда может расскажешь мне. Есть ли какой-то способ простому человеку почувствовать воздействие магии — и защититься от него? Или вправду, как говорят эльфы, "люди к магии не способны"?

— Здесь слишком много тонкостей... смотря какое воздействие. Но я только недавно встречал одну женщину из людей, которая сумела услышать Предвечную Песнь, и ее Слово в этой Песне было более чем весомо... И нет, это вовсе не королева Гондора; эта женщина из рохиррим, Эота. Потому, думаю, эльфы — говоря о неспособности людей к магии — выдают желаемое за действительное.

Барахиль взбодрился.

— Тогда у нас есть надежда. Осталось понять, что же нам делать...

Я подкинул дровишек в костер и приглашающе улыбнулся гондорцу.

— Рассказывай уже давай, что у вас стряслось. Делом вряд ли помогу; у меня своих дел по горло — а добрый совет дать в моих силах.

— Что ж...

Барахиль, обведя взглядом своих друзей и глубоко вздохнув, заговорил.

— Для начала — тебе ничего не показалось странным в восшествии на престол этого... короля Элессара Эльфийского?

— Ну, не знаю. Я не присутствовал... А что-то было?

— Было. Все произошло слишком быстро.

Барахиль задумался, подбирая слова прежде чем продолжить.

— Нет, он воин отличный — смелый, опытный, сильный... Дунаданцы не зря его уважают. Но взгляни на его коронацию с другой стороны. Дунаданцев у нас знали давно, но потомки Исилдура никаких прав на престол не заявляли. Гондором правил Наместник Дэнетор, и правил много лет успешно и справедливо. Будучи наместником — а не королем, Дэнетор слушал и уважал нас, своих соратников-гондорцев. Сыновья наместника — такие же воины, как и мы; они наши предводители, но они первые из равных... Гондор — не собственность наместника! И тут пришел этот эльфийский выкормыш; раз — и его вдруг короновали, весь народ вдруг как один. Старший сын наместника погиб перед тем в какой-то мутной заварушке. Самого Наместника, злые языки поговаривают, маг сжег живьем — а кто сейчас тому магу вопросы неудобные задаст? Митрандир только посмотрит в ответ эдак с укоризной, по-отечески, а потом рот откроет — и ты сам забудешь, что спрашивал.

Я нейтрально заметил:

— Говорили, что Дэнетор до того повредился умом...

— Ага, говорили. Там столько всего говорили, только все шепотом...

Барахиль зло сплюнул и полез в котомку. Достав оттуда трубочное зелье, он закурил; дымок потянулся по поляне. Орки сморщили носы и расчихались; их чувствительно обоняние не выдерживало такого издевательства. Барахиль, крепко затянувшись, зло ткнул палкой в угли:

— Когда Теоден, конунг Рохана, умом повредился, маг его раз — и вылечил. Почему ж маг тогда Дэнетора нашего так же не вылечил? Постеснялся руки марать, или хотел кое-кому корону передать побыстрее? Да и с огнем Митрандир всегда накоротке был, очень это на него похоже. Поджигать он умел отлично... Ладно, забыли о Дэнеторе, хоть я ему и служил верой и правдой — история там мутная, лезть в неё себе дороже. К делу. Расскажи-ка, Эльраув, что ты видел...

Высокий темноволосый лучник, названный Эльраувом, тоже неспешно достал трубку с курительным зельем. Выковырнув уголек из костра, он разжег огонек и пустил колечко дыма.

— Были мы в дозоре... на севере от Дол Амрота. Я родом с тех мест... И случилось мне однажды после войны побывать на вершине Эреха. Так вот что я вам скажу... Черного Камня теперь там больше нет. Делся куда-то. Стоит вместо него какая-то каменюка почерневшая, но — не та. Кто каменюку ту не знал с детства, может и не отличил бы...

Барахиль добавил:

— Потом, уже после коронации, но когда дунаданцы еще не уехали... там много народу со всех концов Гондора стекалось, посмотреть на Короля. Певцы да музыканты, праздные зеваки да дети с цветами в белых одеждах... Так вот, ночью, побратим мой видел тогда телегу... тяжеленную телегу, с мощными осями, с колесами, обитыми железом. Тащила эту телегу четверка коней дунаданцев, да еле тащила. Рассказывал он мне, что груз в той телеге был всего один, небольшой, да дерюжкой укрытый; круглый. А на другой день пропал мой побратим, как не было. И никто его, кроме меня, не искал — праздники же, народу туда-сюда шастало много; хоть и не должен был воин свой пост оставить, но на радостях после войны и не такое бывало... Когда докладывал я про пропажу побратима командиру своему, про телегу мне хватило ума смолчать.

Барахиль выбил пепел из трубки и продолжил

— Но это все присказка. Сказка-то началась совсем недавно. Король решил привести в порядок караульную службу да прочих воинов, а то, говорит, расслабились вы после войны, не бдите. Ну, дело-то оно хорошее; только рассказали мне — вызывал он каждого, и требовал клятву верности ему и потомкам его повторить — хочу, дескать, в глаза ваши честные посмотреть, как вы клясться будете. И клясться надо было в комнатке рядом с сокровищницей, на регалиях королевских. А регалии королевские в ларце из лебетрона стоят на ящике таком неприметном, тканью богатой укутанным... размеру, как раз с Черный Камень. Я, как все то узнал да сложил, то... в общем, ушли из отряда мы четверо, остальные остались — сказали, не убедил. Среди тех, кто остался, есть и близкие мне люди, друзья мои, лучшие из лучших. Такие дела...

Барахиль задумался. Я осторожно переспросил:

— То есть, ты предполагаешь, что Король?..

Барахиль хмуро кивнул.

— В тот день, когда дунаданец — не король еще — привел за собой на битву призраков-клятвопреступников — я тогда еще подумал, слишком уж хороша армия. Кушать не просит, и постой ей не нужен; уязвить призрака живой никак не может, а вот призраки те врагов резали направо и налево. Удобная армия, непобедимая. Неужели, думаю, больше не будет нам такой подмоги? Но вот самому мне призраком становиться — как-то не хочется. Может, я и ошибаюсь, но посмертием своим рисковать не хочу. Потому снарядил я своего коня, да взял припасы... лучше в стороне дальней жить, да свободным. Верно я говорю?..

Люди поддержали его нестройным ворчанием. Я скептически побарабанил пальцами:

— Недостает... изящества, что ли. Не верится. Ты ж всему отряду свои подозрения разболтал. Что ж вас сразу не взяли, а дали вам уйти?

Барахиль усмехнулся.

— Ты нас здорово недооцениваешь, пилигрим. Я в особом десятке служил, мы друг другу как себе доверяли — и если бы кто из нас уйти захотел по-честному, не стали бы удерживать. Да и отряд наш не в Минас-тирите стоял, пока бы стало известно... А может, Король просто шум поднимать не стал. Большую погоню снарядить — это ведь все королевство знать будет, тогда и оправдываться перед людьми придется. А так — не видели, значит и не было ничего; Камень Черный можно временно куда убрать, "грязные наветы" забудут — и все шито-крыто.

Я все еще сомневался.

— Как-то по характеру на Короля это не похоже.

Барахиль криво усмехнулся.

— Ты плохо его знаешь. Корона человека меняет; вся муть, что в человеке есть, наружу лезет. Как-то раз командир наш ему докладывает, доводы приводит, а он в ответ — "Ты забыл, с кем разговариваешь..." (**)

— Все равно, неубедительно....

Гондорец неожиданно вспылил.

— Да Шелоб тебя залюби! Не уверен я сам ни в чем, одни сплетни да кривотолки! Но слишком риск велик. И слишком куш хороший; я бы на месте Короля сам не удержался. Представляешь — все поклянутся, а после того не предал — молодец, и предал — молодец! Удобно! А за годы кто-то да предаст; тут и армия наберется. Скажешь "не предавай — и не покарает?" Так в жизни разное бывает, и кто знает, что Черный Камень тебе за предательство сочтет. Нет, не играю я в такие игры — по мне так лучше был Дэнетор, простой наместник, человек, который никакие силы колдовские на подмогу не призывает. Ты мне вот что скажи...

Выговорившись, Барахиль заторопился, будто почуял погоню.

— Ты мне скажи, ты в магии смыслишь. Если кто из друзей моих, что не поверили мне и остались, поклялся... можно ли как-то разрушить это заклятье, чтобы души их освободить? Не по-людски это, после смерти людей неволить. Не по-человечески...

Я надолго задумался.

— Наверняка сказать не могу; тут только тот знает, кто этот Черный Камень сделал. Привез-то его из-за моря Исилдур, а сделал его, думаю, Саурон; нуменорцам такое колдовство не под силу. Саурону такая работа знакомая; назгулы вон почти как те призраки — и сделаны назгулы из людей, и неуязвимы, и сами резать могут. Так вот, если всю эту историю с Кольцом припомнить, думаю, разрушится заклятье, и души станут свободны, если разрушить Черный Камень. Черный Камень — это не Кольцо Вражье; постаравшись, надеюсь, можно его расколоть. Только вот, если ты прав, кто его вам даст?..

Барахиль надолго замолчал. Я снова подкинул в костер дров.

— Куда вы теперь? В Дейл?..

Гондорец задумчиво потыкал носком сапога рыбьи кости.

— Наверное. Попробуем на службу наняться. В городе купеческом не должно никакой гадости колдовской водиться. Правда, теперь всю жизнь с оглядкой жить придется — дунаданцы, они люди очень уж неприметные, а мечом тыкать умеют не хуже гондорцев... Спасибо, с переправой ты нам помог. Очень скользкое место в нашем плане было — как Андуин пересечь... теперь, даже если погоню и выслали, у нас хорошие шансы оторваться. А ваш орочий отряд куда путь держит?

— Для начала — в Мордор.

Произнесенное мной слово отдалось легкой набежавшей тенью.

— Вас с собой не зову... против ваших братьев, гондорцев, вам биться не по-людски. А биться, боюсь, иногда все же придется — миром дело не решим.

Люди и орки в молчании наблюдали за игрой пламени на сухих ветках; легкое потрескивание огня мешалось с мягким шелестом реки. Я нарушил тишину.

— Вот за что я не люблю людей...

Где-то под землей еле слышно пророкотало, по берегу слегка дохнуло холодом.

— Смерть — дар Илуватара людям; за применение магии, попирающей право человека на посмертие, надо сжигать живьем — это отрицание дара Творца, искажение Песни. Потому, если дотянется до стражников купеческого Дейла рука Гондора, и решитесь вы открыто пойти против Короля — ищите меня, и я приму вашу присягу — честную, до смерти.

Люди ушли перед рассветом.

* * *

* снова Бродский

(**) посмотрите цитату из канона,

диалог "с Гимли о Палантире", спасибо Макс.

Глава 44

Вскоре после людей пустились в путь и мы. Патлатый заприметил на одной из ближних высоток ухоронку со странными знаками; меня она заинтересовала, и оставив основной отряд на тропе, я пошел с ним. Забираться в ухоронку пришлось по хитрой расщелине, цепляясь врасклин всем, чем только можно. Небольшая пещерка, полуоткрытая в направлении к Рэросу; на стенах полустершиеся узоры-барельефы странной фактуры, внутри стен круглые пустоты; вниз открывается замечательный вид на всю излучину Андуина. Патлатый сидел на краю обрыва, кидая вниз мелкие камушки. Я зашел и сел посередине... в пещерке стояла странная, абсолютная, ничем не нарушаемая тишина. Даже рокот Рэроса, пронизывающий все и вся, здесь не слышен. Патлатый рассуждал вслух:

— Вот зачем оно, а? Я таких ухоронок по этому берегу Андуина штук пять знаю. Везде одно и то же; и каменные перья эти на стенах, и расположены ухоронки так, чтобы стратегические пути ввиду держать. И найти такую засидку можно только если знаешь, что искать; на первую-то я случайно наткнулся, когда от людей тикал... а потом уже понял, что искать надо.

— И везде такая тишина?

— Везде. Хотя, нет, не всегда. Как-то по весне я в ухоронку такую забрался. Так внутри, в пещерке, был слышен звук капель... причем никакой воды нет и в помине; слушаешь, как капля за каплей падают — неизвестно где. Я тогда от жажды мучался второй день, воду бы по нюху нашел и зубами выгрыз, да к реке не выйти — ждали меня паскуды... Сижу, значит, и капли слушаю, а сам сглотнуть пытаюсь...

— Вот как...

К нам в пещерку, отфыркиваясь, влез Седой, и начал по-хозяйски осматриваться, что-то бормоча себе под нос. Я потыкал его в плечо:

— Знакомые перья каменные?

— Нет, такое впервые вижу. А вот этот знак... видел я его, на вершине Амон Лау. И в рукописях старых видел.

Мы одновременно посмотрели на странный значок, напоминающий свернутое в трубочку ухо; потом на проем в стене пещеры... направленный в сторону Амон Лау.

— Так. Зайдем-ка на вершину... тем более, тут рукой подать. И, Патлатый, посиди-ка ты тут в пещерке, послушай молча — догонишь нас завтра; и достань мне карту, покажу, где мы тебя подождем... Из волков Серого тебе оставлю, он даже с тобой на загривке коней по здешнему непролазью на счет раз догонит.

Патлатый молча шлепнулся на край обрыва, и впал в созерцание.

* * *

Выбраться к Амон Лау оказалось сложнее, чем мы рассчитывали. Грязь Бурых Равнин, размытая дождями вонючая склизская субстанция, налипала на подковы коней, скользила под ногами в самый неудобный момент. Перемазались все, как черви земляные; только мое огненное одеяние вспыхивало искорками, сжигая пятна прилипшей глины. Глубокие извилистые овраги прибрежий Андуина мы либо обходили большими полукольцами, либо продирались сквозь них, скользя по мокрой жиже. Грохот Рэроса приближался с каждым шагом; приходилось друг другу кричать, чтобы понять слова. Сам водопад обошли издали; над ним висела большое влажное марево, отражающее световые лучи тройкой радуг; неравномерный рокот воды, кажется, сотрясал землю.

Амон Лау встретила нас благословенным чистым камнем вместо коричневой земли. С вершины открылся изумительный вид на Тол Брандир и проточное озеро. Чистый свежий ветер нес перистые облака над водной поверхностью, на юг — к морю и солнцу. Чайки деловито бранились над водой, кувыркались в завихрениях воздушных струй обрыва, парили в восходящих потоках. Солнечные лучи пронизывая простор сверкали в речных волнах. Остров посередине реки темнел неприступной твердыней, безжизненным каменным клыком с отвесными стенами; бока бурых валунов блестели от влаги. Где-то слева вдали бесновался Рэрос, укрытый под шапкой водяной пыли.

На самой вершине Амон Лау около полуразрушенной каменной конструкции меня ждал Седой. Старые стены фактурой, материалом и стилем чем-то очень отдаленно напоминали каменные перья ухоронки; только узоры другие. Бойцы уселись кружком на светлом камне, устало отскребывая с одежды присохшую грязь, а я отправился гулять по развалинам.

Первое, что удивительно — здесь не слышно Рэроса. Уже этот факт заставлял о многом задуматься. Зато множество других звуков бродило по обломкам скал, — треск сломанных веток, шорох листьев... Все это напоминало слуховые галлюцинации; вот здесь я стою, и отчетливо слышу дробный стук копыт, а шаг влево сделал — ан нет его! Шаг обратно — есть! В конце концов я просто закрыл глаза и стал двигаться на слух, пытаясь привыкнуть к объемному звуковому узору. Шаг, шаг, тык — колонна. Шаг, шаг — слабое журчание ручья. Шаг, шаг... Стук сердца. Еще шаг... Интересно, а если я угукну — мне ответит эхо? Ну-ка...

— БУ!

— Горящий?..

В голосе Патлатого сквозило неприкрытое изумление.

— Патлатый?..

— Горящий, где вы?.. Вы вернулись?

— Ты все еще в той пещерке сидишь?

— Ну да...

— А мы вовсе и не вернулись. Вот такие, брат, дела... Давай-ка ты дуй в условленное место, и мы тут тоже задерживаться не будем.

— Воождь?.. А я вас слышу!..

Я хлопнул себя по лицу. Если уж теперь Серый волчара получил возможность поговорить...

— Так, все бросили, выдвинулись немедленно. Ни слова больше! Нас может слушать враг.

По пути к условленному месту произошло еще одно событие, которое стоит упомянуть. Из кустов с писком вылетела мелкая летучая мышка (днем! не в пещере, а на открытом воздухе!) и попыталась приземлиться Седому в шевелюру, но он отмахнулся от нее, приказав всем замереть, и поднял свою руку. Мышь вцепилась в поднятую руку на какие-то полсекунды, резкими виражами покружила вокруг нас, и порскнула обратно в кусты. Седой удовлетворенно сунул прокушенный палец в рот.

— Работает Погонщик Мышей, освоился. Это из Хурыговой стаи, больше некому. Значит, выжили они, сумели скрыться. Доложат ему о нас теперь. Вот и славно...

Я критически оглядел Седого.

— А ты подумал — может, я не хочу, чтобы обо мне доложили?

Седой хохотнул.

— Доложат в любом случае. Да даже если б ты того мыша прибил — они в дозоре тройками работают; один на контакт идет, а двое смотрят издали. Одного прибьют — кто-то из двоих других посланьице доставит. А сейчас — они знают по крови, что идут свои; меня Мышевод точно узнает. Не будут они препятствий чинить, Хурыг не дурак — если ты на путь свой встал, он тебе поперек слова не скажет...

* * *

Как я и предполагал, Патлатый верхом на Сером догнали нас быстро. Мы еще не успели обустроиться на ночевку, как Патлатый тихо выбрался к нам из кустов. Взгрев для профилактики новичка-дозорного ("а если б это враг был?") мы расположились вокруг бездымного костерка, разведенного из каких-то сухих обломков. Первая ночевка, когда с нами не было людей, и не надо маскироваться. Чхыгыр Алхимик наскреб по пути какой-то почвы, и сейчас сидел подсушивая ее над костром, периодически пробуя комочки на зуб и довольно хмыкая. Нургуш сел рядом с ним, заинтересованно приглядываясь к манипуляциям Чхыгыра — но делал вид, будто остервенело точит камнем какую-то железяку. Молчаливый влез на холмик неподалеку, и застыл там неподвижной птицей, наблюдая за окрестностями. Муклюк помыкал новичками: пятерка освобожденных из плена бегала вокруг лагеря, деловито поправляя амуницию и обустраивая сторожевые засидки; Муклюк ухал и удовлетворенно хлопал себя по голенищу сапога. Патлатый с Седым сидели по бокам от меня, бездумно глядя в огонь; напротив пристроился Серый волчище, против обыкновения, молча. Ездовые волки с моего согласия все четверо убежали на охоту; вдоль Андуина по этому берегу водились косули, и я надеялся на свежее мясо для бойцов. Лошадей не стреноживали; когда рядом их Вожак, никуда они не убегут — мирно щиплют какие-то кустики. Кустики, кстати, почему-то росли только в распадке ручья, на дне оврага, а не на склонах под солнцем. Сам Агнаар бродил вокруг своего стада, надкусывая то от одного, то от другого куста, но чаще всего возвращаясь к молодой поросли осинника. Какой-никакой собрался у меня отряд... Эх, Чага. Надеюсь, ты сумеешь удержать себя и других на таком шатком и неровном пути... Я, мысленно, с тобой.

* * *

Муклюк, добившись сносной подготовки новичков к ночному отдыху, подошел к костру и сел рядом с Седым, преданно глядя ему в глаза. Седой, игнорируя, молча смотрел в огонь. Муклюк, помявшись, несмело протянул руку к Седому.

— Морк?..

Седой очнулся, и обернулся к Муклюку.

— Что тебе, Упрямец?..

— Ха, а ты помнишь меня! Морк, а, Морк. А ты свою стаю собрать не хочешь? Я бы за тобой пошел.

Седой усмехнулся.

— Зачем? Старый Морк видит, как течет вода в пещере. Как, пробив маленькую норку в известняке, сочится, точит камень капля за каплей — и через годы этот крохотный ручеек превращается в полноводный поток. Зачем мне искать свои пути? я пойду за тем, кто способен пробить горы.

— Разве тебе не хочется вести за собой Стаю?

— Куда, Упрямец?.. в бой? Старый Морк видел достаточно крови. Хватит.

Муклюк осекся и замолчал. Я с интересом глянул на них, и потыкал Седого:

— Тебе ведь есть, что рассказать.

Седой извлек откуда-то метательный нож черной чеканки, задумчиво покрутил его в пальцах и так же незаметно сунул обратно; после чего снова уставился в костер и замер. Орки мигом утихли, собравшись кружком и навострив уши; даже Агнаар подобрался ближе к костру. В наступившей тишине слышалось только потрескивание огня и шорох листвы, перебираемой легким дуновением ветра. Седой заговорил медленно и тихо:

— Горящий, вот ты говоришь, "Седой знает много историй..." А ведь светленькие по своей воле их редко нам рассказывают. Ты, Горящий, не знал, но я очень долго служил палачом. Штатным палачом Дул-Гулдура. Как однажды сказал Хозяин, я был лучшим из палачей. Тем, кто может выпытать любую тайну, и при этом не дать уйти за Грань; свести с ума, разбить надежды, вывернуть верность, похоронить совесть, пропитать тяжелым страхом сердце, и — получить ответы на вопросы... Пришлось с зельями немного поработать — подопечные норовили то разум потерять, то сдохнуть. Не мастер ядов, конечно, куда там — очень уж мои познания специфические, в мирной жизни непригодные. Когда я обрел настоящее палаческое мастерство — меня боялись и чужие... и свои. Разумные были для меня всего лишь кричащим куском мяса с осколками костей, необточенной заготовкой для ножа в моих руках — меня вело безумие крови. Я слишком хорошо знал, как резать людей, и никогда не ошибался. Никто не мог предсказать мой следующий шаг, а я чуял — чуял каждую дрожь их гнилых душонок. Того, чего не понимают, всегда боятся — и меня боялись — боялись до икоты, боялись до судорог; боялись рядовые, и боялись командиры; боялись люди, и боялись волки... Тогда меня и прозвали Кровавым. Много лет я был тенью вождей, мрачной, жестокой, неумолимой тенью... Но я любил слушать истории, что рассказывали мои подопечные. И потом, однажды, мне стало интересно... Интересно, понимаешь?.. и тогда я стал собирателем историй, Горящий. Я ушел из допросной — точнее, меня списали за излишнюю мягкость, посчитав это признаком старости. Зато я обрел нечто иное, чему поначалу не имел названия. Я стал искать другие пути, как вода ищет выхода из замкнутого пространства под тяжелым гнетом сверху, просачиваясь в каждую трещину. Я перебирал пыльные обгорелые трактаты и читал полустершиеся знаки в глубинах пещер. Я в одиночку уходил в самые сумасшедшие вылазки, и возвращался живым, с новыми историями; моя странность хранила меня. Вспомни, кроме меня, поначалу никто не рискнул лично выйти говорить с ожившим Балрогом, Демоном Ужаса, Огненным Бичом Преисподней. Все боялись за свою никчемную жизнь. А я понял — вот он, шанс — шанс на настоящую историю... Любопытство — оно сильнее страха.

Я покачал головой и усмехнулся.

— Вот так делишь свой хлеб с человеком, а потом оказывается, что он чудовище...

— Если очень глубоко заглянуть себе в сердце — многие из нас чудовища, Горящий. Просто некоторые находят в себе силы это признать, и пытаются измениться. А другие, даже устроив резню своих братьев на берегах Блаженного королевства, считают себя безупречными. Сила духа не только в том, чтобы не пасть — пасть может каждый, и я таких павших видел множество. Настоящая сила духа в том, чтобы суметь встать. А встать можно — из самой глубокой бездны. Это говорю тебе я, Морк Седой, бывший особый палач Дул-Гулдура...

* * *

Глава 45

Охота волков оказалась успешна, и они под утро притащили молодую косулю; однако уже светало, и наскоро разделав мясо, мы тронулись в путь. Ночью небо, сколько хватало глаз, обложило плотными серыми облаками; под утро облака опустились ближе к земле, и пошел дождь. Слабенькая, мелкая, противная, холодная осенняя морось размачивала бурую грязь, оседала на одежде и коже, пропитывала воздух. Волки, мокрые и нахохлившиеся, смотрели на мир побитыми собаками. Кони скользили на кручах и падали в грязи. Небо серой хмарью пало на землю; верх и низ, промокнув, перепутались. Наш отряд пробивался сквозь пустоши Бурых равнин, стиснув зубы и вяло переругиваясь. Остановившись на отдых после полудня, я скептически оглядел через Зрячий Камень пройденный путь. По равнинам Рохана мы пешком пробежали бы в разы больше, чем по этим глинистым холмам. Кони вязли, и скорее мешали движению, чем помогали нам. Человек, да и орк, при должной подготовке — крепкая тварь; выживет и будет тянуть лямку там, где сдохнут даже крысы.

Полоса зелени вдоль Андуина давно закончилась; мы шли по выжженной земле, покрытой неровными пятнами выцветшей травы. Иногда целые холмы полностью состояли из глины; огромные кучи бурой грязи, без единой травинки. Островки жесткой, колючей растительности встречались у ручьев, где вода промывала бурую дрянь до каменного основания. На ночевку мы остановились у одного из таких крохотных островков зелени, чтобы было хоть куда присесть. Ноги коней, вечно вымазанные грязью, к вечеру покрылись мелкими кровоточащими волдырями и трещинами. Лапы волков пока держались, но Серый жаловался — подушечки отчаянно чешутся. На меня же эта грязь действовала, напротив, как хороший крем для кожи — приятная мягкость. Мелкая морось с неба заливала поляну; дров, чтобы сложить костер, не нашли, и мясо косули пошло в дело сырым. Кони отказались есть местную колючую траву; у нас был припасен для них корм, но немного — и тратить его предполагалось в Мордоре. Новичков отправили в дозор, а остальные собрались на совет; прищурив глаза и тыкая грязным пальцем в карту, вещал Патлатый.

— В этих краях ходят тропами, и только в хорошей обуви, а лучше еще и в кожаных перчатках. По тропам глина прибита, не такая пухлая. Кони здесь только по тракту полезны; по тропе кони не пройдут, потому мы и ползем кругалями. До Тракта такими темпами выходить три дня; к тому времени коней мы потеряем — гангрена, да и волки уже ползком ползти будут. Чага рассказывал, у него дубильная настойка оставалась чутка, он бы волкам лапы смазал, но у нас ее нет. Нам еще повезло, что начались дожди... когда тут сухо, бурая пыль поднимается ветром, и от кашля наизнанку вывернешься.

— Предложения?..

Патлатый черкнул пальцем по карте, и смерил нас хмурым взглядом.

— Идти через болота. Я тропки там знал... навряд ли с тех пор что поменялось. Вонища там — потом не отмоемся, но коней и волков просто так в расход пускать неохота. Пойдем еще медленнее, зато дойдем все. Вода болотная мертвая ноги четверолапым остудит, заживит. Жрать там нечего кроме ряски, если долго сидеть будем — придется голодать, или мертвечину поднимать со дна... там мясо утопленников не совсем спортилось, так, замариновалось чутка. Спать на болотах это отдельный разговор, шепот былого слушать... но с нами Вождь, основной удар на него придется, а Горящий сдюжит — на крайняк сутками не спать ему не впервой.

— Паек у нас с собой, до утопленников дело не дойдет. Куда выйдем?

Патлатый ткнул пальцем в карту.

— Где-то тут тропа из болот выходит. Перед тем, как выйти, тропа здорово ветвится, так что перекрыть выход из болот люди не смогут, просочимся.

Я внимательно изучил карту, периодически ныряя в Зрячий Камень.

— Ты предлагаешь выйти строго посередине между Минас-Моргулом и Черными Вратами. Где мы горы Тени перейдем?

Муклюк вступился, хмыкнул:

— Вождь, ты ж не собирался в лоб крепость людскую штурмовать, а? тайных тропок там сколько хошь. Раньше, когда в Мордоре караульная служба налажена была, над каждой такой тропкой наблюдатель сидел — в горах далеко видно, ключевые точки занял и ты король. А люди сейчас о тех тропках знать не знают, ходи — не хочу... Люди вообще по горам только дорогами ходят; а если ты лазать умеешь, в горах везде дорога. Видно только в горах издали, но если эта хмарь дождливая так же висеть над нами будет, я вас под носом у любого дозора проведу...

На секунду Муклюк задумался, а потом добавил мрачно.

— Но — без коней. Слишком шумная животина, и лазать ни шиша не умеет.

— Куда ни кинь, всюду клин...

Агнаар стоял рядом и внимательно слушал.

— Так, следопыты. Где кони могут Андуин обратно переплыть, если без груза?

Муклюк и Патлатый переглянулись, и ткнули в карту — как выяснилось, в два разных места.

— В устьях Энтавы, напротив болот, Андуин ветвится и мельчает, появляются болотистые острова, плавни. Там и войско потерять можно — не заметишь. Путь верный знать надо, а то вляпаешься почище чем в трясине. Но если подвести к началу тропы и показать метки...

— Из болот к началу этой тропы выйти можно?

Патлатый кивнул.

— Есть там проход, вдоль по гривке...

— Тогда делаем так...

* * *

Утром мелкий дождик продолжал размывать вонючую глину под ногами; к счастью, за ночь коням и волкам не стало хуже. Свернув к болотам, мы по крутому обрыву спустились в их гнилостный туман. Патлатый каким-то звериным чутьем вел нас через трясину, и мы шли за ним след в след. Муклюк поглядывал на нашего проводника со все возрастающим уважением. То и дело проваливаясь по пояс, мы ползли через окна, затянутые ряской; прыгали по кочкам, уходящим во колено под нашим весом в темную воду; шагали по сгнившим гатям, в незапамятные времена проложенным в болотах, и ушедшими вглубь трясины, но пока выдерживающими вес человека. Кони шли вместе с нами. Как и предполагал Патлатый, мертвая болотная вода холодила их кровоточащие ноги, и к полудню их язвы покрылись черной запекшийся корочкой. Вонючий туман стелился над окнами трясины, не желая уходить с ветром. Заросли ряски и сгнившего камыша, сплетенные корнями болиголова, перемежались полосами чистой черной воды. Ни пения птиц, ни кваканья лягушек мы не слышали с тех пор, как отошли от Андуина: мертвая тишина, стоявшая над болотами, нарушалась только чавканьем вязкой жижи у нас под ногами. На меня эта дрянная жижа, как и пыль Бурых равнин, оказывала какое-то странное воздействие — словно я напился тонизирующего напитка — хотелось идти и идти без устали, петь и смеяться, а еще лучше — вымазаться в этой грязи всему полностью. Не то, чтобы так уж сильно хотелось, просто сам этот факт явно необычен, требовалось его осмыслить... К ночи дождь прекратился, и облака ушли ввысь, ненадолго забрав с собой туман болотных испарений. На юго-востоке вдалеке вставала неясная темная гряда гор Тени, угрожающе нависая тяжелой тучей.

Найдя хоть сколько-то сухое место, более плотное сплетение корней, мы встали на ночевку. Жечь огонь не из чего, да и опасно: болота могли просматриваться. Промыв язвы и повыдергав пиявки из ног несчастных лошадок, мы накормили их и уселись есть сами. Не будь здесь Агнаара, мы бы давно потеряли лошадей; он один сумел объяснить копытным, как именно ступать след в след с людьми, и что делать, если провалишься. После захода солнца мы выставили дозоры, и все завалились спать. Мне не спалось; бодрость, впитанная мной из черной жижи болот, требовала выхода, и я присоединился к дозорным. Стемнело; болота дышали смрадным туманом; из глубины время от времени поднимались и лопались вонючие пузыри газа. Глаза, привыкшие к сумраку, стали различать роящиеся вокруг нас бледные огоньки; тонкая мелодия, окутывавшая их, звучала сродни пения мошкары. Я заслушался; огоньки вились вокруг, ластились к рукам; каждый из них пел свою песню — кто яростную, кто печальную, кто горестную, кто укоряющую... Цветные сполохи кружились вокруг меня, почти не обращая внимание на других дозорных, плакали, жаловались, звали с собой. Я слушал их звенящие голоса вполуха, смотря на бескрайнюю трясину. Что же случилось здесь, тогда, в незапамятные времена?.. Понятно, битва, и много трупов; но ни на одном людском погосте я не встречал таких огоньков. Один из цветных светлячков привлек мое внимание; его пение чем-то показалось мне смутно знакомым.

Небывалой зимой обомрут поля, кладбищами лягут сады, *

Заглохнут песни, и смех отзвучит, и сгинут наши труды...

Голосок путался, срывался, и начинал петь снова, отчаянно и безнадежно; он звал меня, и в его зове звучал какой-то смысл. Цель, которой не было в других огнях. Кто ты, осколок света?.. Я попытался взять его в руки, но он ускользнул, и снова стал кружиться перед моим взором, маня за собой. Махнув рукой, я предупредил дозорных, и пошел за ним; весь шлейф огней хвостом кометы потянулся за мной следом. Сначала огонек вел меня более-менее по твердой почве, потом корни начали качаться, и очередной мой шаг ушел в трясину...

Выбраться оказалось непросто. Если бы мне нужен был воздух для дыхания, я бы не выплыл; но сила моя оставалась со мной даже под водой — медленно совершая плавательные движения, я добрался до корней, и сумел вылезти на них, не прорвав. Облако огоньков кружилось надо мной, как стая мошкары. Выбравшись на сушу, я с удивлением обнаружил у себя в руках нечто... скорее всего, крупную кость необычной фактуры — судя по размеру, бедренную кость крупного человекообразного. Огонек, звавший меня, куда-то пропал. Стараясь не провалиться снова, я вернулся к лагерю, и принялся отмывать кость в проточной воде; светлячки опасливо вились в сторонке. Кость оказалась сбоку надломана; характер повреждений позволял предположить, будто ее пытались разрубить топором — но не преуспели. Интересно, чья это костяшка?..

С утра моя находка пошла по рукам. Патлатый, проведя языком по кости, поцокал.

— Чуть севернее таких костей целая поляна лежит, да и в других местах по болоту... Крупный костяк, ростом тебя вдвое выше, Горящий. Не знаю чьи они, но на вкус не людские. Язык колет. На таких костях мяса никогда не встречал; то ли они дольше тут лежат, то ли мясо с них сожрал кто из тварей болотных. Мясо людских утопленников местные твари не едят, брезгуют. И еще вот. Мне одному кажется, или отмытая эта кость деревяшку напоминает?..

Седой, взяв кость, долго смотрел на нее, и промерял пальцами, после чего заключил:

— Часть женского костяка. Что ж это за баба такая богатырская?..

— Женского?

— Ну, я-то кости отличу...

Вслед за орками я попробовал на вкус кость; действительно, какой-то привкус остро-колючий есть. Почему я его чувствую?.. Мне на вкус нравилось только дерево... дерево... дерево?

— Бойцы. Это ж кость онтицы...

Седой хмыкнул.

— Ну да, все сходится. Как раз в этих краях, по песням старым людским, сады у онтиц были. Не знаю, почему на костях чисто, может, дерево в болоте гниет, а мясо нет...

Я напряженно размышлял, периодически проваливаясь в видение огня, пытаясь считать ноты бытия. Кость, как и болотная жижа вокруг, оказалась пропитана сродственной мне дрянью — как камни, найденные под Изенгардом. Ощущение куда слабее, концентрация яда в сотни раз меньше, но это несомненно оно, родное. Сосредоточившись и мягко вытянув из кости всю отраву, я открыл глаза и поразился — кость теперь белела иным оттенком, даже слабые розовые прожилки зазмеились по ней тонким узором. Правда, легкая прозелень и запах разложения тоже никуда не делись...

— Агнаар.

— Что, Буури?

Мой черный конь подошел ближе.

— Сегодня я планировал отправить вас обратно в Рохан. Тебя можно было бы оставить, но твои сородичи-кони не переживут путешествия в Мордор — а ты за них в ответе... Вожак все-таки. Потому ты отведешь их обратно на земли Рохана — там они не пропадут. Освободишься — позови меня, обсудим, захочешь — снова присоединишься к нам. Но сначала тебе будет важное поручение...

Достав кусок мешковины, я завязал в него кость.

— Эту штуку надо доставить онтам. Навряд ли она их осчастливит, но...

Я замер, пытаясь поймать за хвост ускользающую мысль.

— Некромант... огонек... некромант... тырым-пы-пырым, на древесной основе... а основа еще звучит... Вот что передай онтам. Пусть они отнесут эту кость Радагасту. Он из подручных Яванны, онты его подопечные. Если онты сумеют убедить Радагаста, может быть, он сможет из таких костей вырастить им новых онтиц — или оживить старых. Не знаю, возьмется ли он за работу; предполагаю, возьмется задарма — его хлебом не корми, но дай что-нибудь поэкспериментировать. Не знаю, получится ли у него, но тут — попытка не пытка. Я бы рекомендовал привить онтицу на гворна и перетянул песней жизненные соки, но тут Радагасту видней, он с гармониками жизни намного лучше знаком. Надо будет Радагасту еще костей для экспериментов — наловим. Эту кость я от огненной отравы очистил, и другие очищу. И, невзначай, оборони онтам такие слова — "если Радагаст не справится, то он действительно полудурок, годный только на то, чтобы разводить кроликов". Идея ясна?..

К Андуину мы вышли до полудня. Патлатый долго объяснял Агнаару дорогу; я помогал как мог, передавая от Зрячего Камня подробные виды разливов и рукавов Энтавы. Седла коней мы сняли и спрятали в плавнях на берегу; только парой ремней плотно закрепили на Агнааре мою посылку к онтам, причем так, чтобы Агнаар мог сам их снять. Черный Вожак Стада, Агнаар Огненная Грива оглядел нас прощальным взглядом, напоследок схулиганив — топнул ногой, окатив нас брызгами воды, и бросился в реку, поплыв к ближнему из островов; кони последовали за ним. Мы грустно смотрели им вслед... Теперь поклажа перевьючена на волков, а все двуногие будут бежать сами — зато нас никто больше не задержит.

Без коней мы ломились сквозь трясину остаток дня и всю ночь — перед Мордором лучше перейти в орочий "ночной" режим сна и бодрствования. На дневку залегли у самого выхода из болот, в густом камыше. Я часами искал впереди через Камень людские патрули и секреты, а бойцы отсыпались впрок — те, кто не сторожили, конечно.

Впереди, сколько хватало глаз, вздымались острые кручи гор Тени, Западного Бастиона Мордора.

* Стих из ВК

* * *

Глава 46

К вечеру второго дня я нашел через Камень расположение секретных постов людей вдоль тракта и по интересным для нас ущельям. Людишки — не гворны; им надо двигаться, они и не дежурят на посту бессменно. Дни и ночи напролет в сосредоточении перед Камнем дались мне непросто, но иначе по вражеской территории двигаться опасно. За это время Седой с Муклюком, посовещавшись, жестко урезали всем суточный паек.

После заката на стоянку резкими виражами вылетел летучий мыш и вцепился Седому в плечо. Седой, довольно скалясь, отвязал от мышиной лапы записку, намалеванную корявыми буквами Черного алфавита на клочке кожи.

"Седой,

Посылаю тебе мышей для связи, можешь пользоваться.

Не с тобой ли Огонь Глубин? Морийские коротышки ищут с ним встречи.

Хурыг, Вождь Колонны"

Следом за первым летуном из болотного тростника с тонким писком спланировали еще два мыша, встряхнулись, и повисли на куртке Седого. Он ласково поглаживал их против шерсти по мохнатым спинкам. Я нахмурился.

— Седой, ответь — пусть пишут письмом, что им надо. Не до коротышек сейчас.

Седой покладисто кивнул, извлек нож, ткнул себя острием в палец и принялся выводить на обратной стороне ответ. Закончив, он просушил и скатал записку в сложный комок, привязав её к лапе одного из мышей; тот, радостно пискнув, умчался в ночь. Седой задумчиво почесал в затылке и сунул оставшимся мышам окровавленный палец.

— Силен наш Погонщик. Переподчинить мыша другому не всякий сможет, даже на время. А вон, смотри — сидят, не пискнув. Теперь у нас ближняя разведка будет. Мыш — он любого почует...

Мыши довольно чмокали. Я усомнился.

— Насколько они хороши?

— Более чем.

Седой стряхнул мышей с пальца; они посыпались на землю, недовольно запищав.

— Смотри, крупные. Если кормить хорошо — по горам такие могут за ночь больше, чем волки отмахать. И никто их не увидит — а увидят, мало ли? — летучих мышей диких везде хватает. Нюх у них не хуже волков, а слух и вовсе несравненный... одно только плохо. Умишко-то у мышей крохотный, но верны они Погонщику. И твари все ему пересказывают, своим шепотком кислым — либо сами, либо через собратьев. Если их сейчас прогнать, они — или другие такие — будут за нами издали следить. Лучше пусть с нами, так хоть польза. Теперь, считай, среди нас всегда шпион есть — хоть и шпион дружественный...

— Вот как...

Я задумался. Седой пытался выковырять застрявший в зубах кусок.

— Слушай, Седой. А ты можешь мне одного мыша на эксперимент дать? Не знаю, что с того выйдет. Но есть одна мыслишка...

— Да бери, мне жалко, что ли?

Седой с остервенением сунул разжеванный мышами палец в рот, и мягким пинком отправил ко мне одно мохнатое тельце; я подхватил подачу, и уставился в черные глаза-бусинки. Экспериментальный мыш не испугался, а зашипел и попытался вцепиться мне в руку. Вот понимаю, у меня в голове крутится не стих и не песня, но уж очень подходит — может, один раз пройдет? Подняв в руке мыша, пытающегося прокусить мне палец, я встал в красивую позу, сконцентрировался и провозгласил:

— Мы с тобой — одной крови. Ты — и я.

Короткая вспышка, у меня по руке течет горящая мышиная кровь, вокруг летит жирный пепел. Большая часть останков от мыша валяется на земле...

— Мда, не получилось. Извини, Седой.

Муклюк глянул на трупик мыша с интересом.

— Ну и дохлятина... Вождь, а неплохо получилось. Мертвый — он не предаст. Опять же, к пайке прибавка. Глядишь, и живые теперь будут держать язык за зубами, а?..

Последний живой мыш затравленно огляделся и с тонким визгом забился Седому под накидку.

Серый болтливый волк обиженно засопел, но промолчал.

* * *

Перед броском через горы мне пришлось поработать над своей маскировкой: пламенеющие одежды окончательно выцвели и потухли, покрывшись серым пеплом — и уже ничем, кроме легкого багрового оттенка, не отличались от обычной блеклой ткани.

Выдвинулись мы на следующую ночь. Плотные облака, закрывающие звезды, висели выше вершин гор; тусклого рассеянного света только-только хватало для чувствительных орочьих глаз. Мыш Седого действительно оказался замечательным разведчиком; он двигался ненамного быстрее бегущего орка, но он летел, а мы шли — в горах разница огромная. Там, где нам приходилось лезть по скалам, скрипя зубами ползти через плотный стланник, обходить нагромождения камней — мыш просто летел. Между Седым и мышом установился диалог; мыш, подлетая, издавал короткий писк, от которого на мгновение закладывало уши — и Седой пересказывал нам, что именно мыш заметил, и где; потом мыш выслушивал новые приказы, и летел исполнять. Седой пояснил — такой диалог ведет Погонщик с каждой из своих мышек, ничего необычного.

Мы шли звериными тропами; лезли по серым камням, продирались через заросли колючек в человеческий рост. На дне одного из ущелий Муклюк углядел чьи-то кости; Седой заслал вниз мыша, и по его возвращении поделился впечатлениями — "орочьи костяки, мертвы давно, кости рассечены мечом, оружие лежит вместе с трупами". Добраться до дна ущелья пешком не представлялось возможным — слишком много времени на это уйдет; а жаль, лишнее оружие не помешало бы — новички вооружены кое-как. Всплыла еще одна проблема — у нас с собой совсем мало фляг для воды на такую ораву народа.

К рассвету Муклюк вывел отряд к старому пограничному блокпосту, спрятанному в стороне от тропы. Забравшись за перегиб рельефа, мы заползли в щель под камнями. Серия узких лазов соединяла между собой несколько естественных помещений, прорытых между каменными глыбами; короткие отнорочки вели к наблюдательным засидкам. В центральном помещении блокпоста валялись четыре иссохших орочьих трупа; по мозолям рук я бы предположил, что это солдаты. При трупах не обнаружилось ни оружия, ни одежды, ни обуви, ни даже опознавательных жетонов. В помещениях явно побывали мародеры: дверь в кладовку выломана, деревянные стульчики наблюдателей сожжены. Какой умник додумался жечь костер прямо в помещении? явно не те, кто охранял этот пост. Наши новички лезли во все щели любопытными носами, а Муклюк рычал на них для поддержания дисциплины. Его терпение вскоре закончилось — когда один новичков, обнаруживший колодец, первым вытащил туесок с водой, и никого не спрося попытался было пить; меткий удар Муклюка выбил туесок, расплескав воду по проходу, и отправил новичка в полет к противоположной стенке. Начавшуюся ругань мгновенно прервал Седой.

— Замерли.

Все тут же затихли и насторожились. Седой, стоя на месте, нюхал воздух, а потом расплылся в гадостной улыбке.

— А знакомый-то какой запах...

Макнув палец в воду, разлившуюся по полу, Седой облизал его, и потом тщательно сплюнул.

— Колодец отравлен. Мне-то знакомый яд, а заметить не просто — знать надо эту горчинку. Такая концентрация... доза глотков в десять смертельная, а меньше не убьет, только помучаетесь хорошенько. Ты, снага, Муклюку теперь одну жизнь должен...

Новичок, хотевший испить водицы из ведра, побледнел. Седой продолжил.

— Воды искать поздно, место открытое, просматривается. Днюем так, всухую, завтра отопьемся — выше по горам будет больше сырости.

На фоне отсутствия воды — урезанная пайка смотрелась мелкой неприятностью.

Выдвинулись, как только стемнело. И орки, и волки с трудом сглатывали; новичка, попробовавшего отравы, пришлось разгрузить и посадить на волка — бедняга шел шатаясь, и поминутно оседал от боли. Нам повезло — где-то к полуночи Патлатый нашел на слух крохотный ручеек, вьющийся на глубине между камней, и сумел выйти к месту, где можно достать до текущей водицы. Я объявил привал; напились все досыта, и наполнили фляги. Чхыгыр, скрепя сердце, пересыпал какие-то из своих возгорающихся припасов в тряпочки, и отдал бутыльки под воду. Восполнив запасы питьевой воды, мы продолжили путь.

* * *

Муклюк с Патлатым в один голос твердили, будто мы "идем по тропе". На мой взгляд, "тропой" это можно назвать весьма и весьма условно. Ничьих следов на голых камнях не заметно — ни человеческих, ни звериных. Единственный возможный путь проходил по острым гребням скальных контрфорсов, и мы шли перепрыгивая по каменным плитам над отвесными обрывами. Затем наш путь уходил в глубину узких кулуаров, и мы лезли по отвесным стенам цепляясь всеми конечностями за редкие трещины и выбоины в наслоениях плит, стараясь не спустить камень на своих спутников. Волкам в такие моменты приходилось помогать; все же, человеческие конечности куда лучше приспособлены для лазания. Я, было, робко заикнулся "а не сошли ли мы с тропы"; в ответ Патлатый, отсмеявшись, начал показывать мне приметы. В особенно крутом месте кулуара пара зацепок явно выбита искусственно; правда, чтобы это заметить, надо смотреть на характер рельефа, а не судорожно цепляться за скалу, стараясь не упасть. На более ровных участках в зазорах камней тут и там укоренились крохотные пучки травы; как пояснил Патлатый, "с обуви у кого-то грязь отвалилась, вот трава и растет". Изредка попадались особым образом сложенные пирамидки; вроде бы, для неподготовленного взгляда пара камней лежит естественно, но Муклюк с Патлатым единодушно заявляли — "здесь развилка тропы, вот туда и туда". На этих тропах бывают еще и развилки?.. Бараны горные, кстати, здесь не водились.

Под утро на нашем пути встретился ободранный орк, затаившийся вблизи очередной ключевой точки. Мышь сообщил о нем заранее, но мы решили не обходить кругом — слишком долго. Увидев наш отряд, орк принюхался и забился в припадке.

— Отряд, крепкий отряд! Возьмите меня к себе... проводником! Я вам все-все расскажу, я все пути тут знаю, всех, кто тут ходит! Только мне бы еды чуточку, чуточку, самую чуточку...

Муклюк глянул на меня вопросительно; Седой неприязненно поглядывал на бродягу. Вместо обуви у того к лапам были кое-как подвязаны обгрызенные остатки подошв, одежда драная, но ржавый ятаган имелся — орк без оружия как рохиррим без коня. Посомневавшись, я все же принял решение:

— Расскажешь сегодня — что, где. Посмотрим на твою полезность. Клянись — временной клятвой по Закону.

— Клянусь, Вождь, клянусь...

— Муклюк, присмотри за ним...

Задневали в длинной расщелине, забившись поглубже. Прибившемуся бродяге тоже выдали нашу урезанную пайку, которую он тут же жадно проглотил. Новички неодобрительно ворчали — введенные после болот нормы пайка позволяли только чуть приглушить голод. Бродяга рассказывал взахлеб — где и кто на той стороне хребта контролирует тропы; но сопоставить его треп с картинками Камня я пока не смог. Мы выставили дозоры и задремали.

Ближе к полудню случилась неприятность. Муклюк ненадолго отвлекся на какое-то шевеление внизу в долине; улучив момент, бродяга схватил сапоги одного из наших новичков, одним движением натянул их себе на ноги и рванул к выходу. По пути беглец дернул было руку еще и к тючкам с припасами, но Седой уже успел высвободить свой ятаган, и бродяга решил не рисковать — зашипев, он одним прыжком выкатился из трещины, и помчался вприпрыжку вбок по склону, виляя влево и вправо. Муклюк, в это время наблюдавший за долиной, показал отмашку "лежим", и мы могли только сжав зубы наблюдать за беглецом — который вскоре завернул за отрожек хребта и пропал из виду. Муклюк тихо рычал сквозь зубы.

— Свинтил, падаль. Гондорцы внизу. Всего двое, но если шухер поднимут всем хватит. Нас они тут не видят, а за крысой смотрят внимательно. Если мы все вместе за ним сча рванем... ладно бы ему просто сапоги нужны были — он нас подставить хотел. Ну, гнида, поймаю — уши отрежу...

Седой зло сунул ятаган в ножны.

— Расслабились мы, раздобрели. Эта дрань мне сразу не понравилась — кто же так за своей обувью в горах следит? Эй, снага, ты, безсапожный. Как теперь пойдешь?.. камни в горах острые. Без сапог ты через день загнешься. С чего ты свои портянки разложил тут?.. Свободы захотелось?..

До ночи сидели как на иголках, но люди одним бегущим орком не заинтересовались. Я просмотрел дальнейший путь беглеца через Камень — тот ушел не особо далеко; как только понял, что за ним погони нет — пропрыгал по крупным камням, завернул вверх по склону, пролез через несколько казавшихся непроходимыми стенок, и залег на незаметной полочке. Обсудив дальнейший путь с Муклюком, мы решили зайти за беглецом — вернуть обувь. Молчаливый вызвался идти за ним по следу, а мы пошли по тропе похитрее — проходившей по другой стороне стеночки точно напротив лежки беглеца. Опустилась ночь...

Бродяга почуял нас издали, и поначалу затаился в своей трещинке. Когда же он услышал шебуршение карабкавшегося по его следам Молчаливого, и высунулся с ятаганом на край полки — вот тут мы поняли простую красоту его задумки. Если бы мы пошли за ним "по следам" — он со своей полки ятаганом и камнями поскидывал бы в пропасть всех разом, сколько преследователей бы за ним не погнались. Но один лучник с нашей стороны ущелья сразу превращал его замечательную засаду в такую же отличную западню для него самого. Поняв, что его ждет либо меч Молчаливого, либо стрела Седого — бродяга заскулил и завыл, и принялся заламывая руки ползать на брюхе.

— Прости, прости, Вождь! Сильный Вождь, справедливый Вождь! Я исправлюсь, исправлюсь...

Я ухмыльнулся.

— Даже награжу по достоинству. Сапоги сними.

Как зачарованный, глядя мне в глаза, оборванец снял сапоги и поставил и на край полки — после чего, получив стрелу в брюхо от Седого, взвыв улетел вниз. Седой хмуро складывал лук.

— Горящий, я же тебя правильно понял?..

— Правильно. Достойная награда за предательство. Ятаганом его лично резать — ненужный риск, засидка у него узкая, может с собой забрать...

Молчаливый вылез на полку, подобрал оставленные сапоги и все так же, не сказав ни слова, полез вперед — к точке встречи. Патлатый грустно глянул вниз, на окровавленный распоротый труп на острых камнях на дне пропасти, и пробормотал:

— Жалко...

Мы с Седым с одинаковым изумлением уставились на него. Седой уточнил:

— Стрелу жалко?..

Патлатый недоуменно оглядел нас, и пояснил:

— Свалился, зараза. Столько мяса зря пропадает.

* * *

Глава 47

Выше в горах стало заметно прохладней, бойцы плотнее кутались в свои тряпки. Вход на второй пост, встретившийся нам по пути, по словам Муклюка — "Узловой", расположился недалеко от перевала — как обычно, в стороне от главной тропы. Мы подошли к нему, когда уже светало и требовалось срочно найти место передневать.

Мощная узкая дверь, обитая толстым листом темного от времени железа, наглухо перекрывала проход в скале. Дверь оказалась заперта; бессильные царапины на ней намекали, что открыть ее непросто. Я предложил выбить дверь огнем, но Нургуш остановил меня — предложив попытаться открыть умом, а не силой. Замочная скважина располагалась рядом с дверью, в скале; Нургуш сунул туда тонкие стальные прутики, и долго возился — ничего не добившись. Мне надоело ждать — рассвет близко — и я дунул дымом в скважину, получив объемную картинку запорного механизма. После чего рассмеялся в голос.

— Это не запор. Это обманка, механизм ничего не открывает. Ты с ним можешь до вечера возиться... хотя нет, сейчас, погоди. Сунь веревочку внутрь скважины, и согни прутик вот так, так, а потом вот так...

Аккуратно зацепив петелькой веревки по очереди два засова, находящиеся за углом, мы выдвинули их — и дверь открылась. За первой дверью скрывалась вторая; дым продолжал мне давать картинку внутренностей искусственной пещеры. Весь потолок комнатки между дверями оказался одной большой ловушкой; резко дернув спрятанную веревку, обороняющиеся могли одним движением обрушить на головы атакующих груду камней. Вторую дверь удалось открыть примерно так же, как и первую — то есть, прутиками, веревкой и моим дымом. За ней открылся проход в каменное чрево горы — грубо вырубленные ступени вели куда-то вглубь и вверх. Мне, чтобы идти по этому ходу, приходилось сгибаться почти вдвое; бойцам оказалось достаточно ссутулиться. Ослабив концентрацию дыма до еле заметной, я дунул его вперед, получая картину пещеры; затем выдвинул из руки огненный меч и пошел первым. Кто-то не особенно крупный шел к нам навстречу, сверху, звякая набойками сапог по камню.

Рубленый ход, извиваясь, вывел в широкий и низкий зал с выбитыми на стенах письменами. Глаза бойцов медленно привыкали к мраку подземелья; в подсвечниках на стенах торчали гнилушки, подсвечивая рубленый камень слабым светом — достаточным только для орочьих глаз. Впрочем, сейчас багровые переливы моего меча освещали помещение не хуже факела. Здесь нас и встретил шатающийся местный житель, больше похожий на живой скелет, обтянутый кожей. В руках это существо держало ятаган нового образца, и было одето в стандартную униформу Мордорского егеря, потрепанную, но аккуратную. Его глаза слезились от непривычного света, а голос звучал под стать внешности — сиплый и скрипящий; Черное наречие отдавалось в переходах коротким эхом.

— Устав запрещает находиться посторонним на территории наблюдательного поста. Нарушителей режима необходимо арестовать и передать в управление Моргульской канцелярии; тем же, по чьей вине посторонние попали на территорию поста, полагается десять плетей и понижение в звании...

Муклюк шагнул вперед.

— Гахруш, так выдай себе десять плетей. Не признал, что ли?

— Муклюк... свои...

И странное существо упало лицом вниз на каменный пол. Муклюк ругнулся.

— Поднимайте его, и тащим наверх. Ятаган его в сторонку отложите, на всякий, мало ли — больно Гахруш с ятаганом ловкий. Еще, Патлатый, сбегай сразу вниз, и двери запри — не зря он тут прячется, ой, не зря.

Я раскинул свой дым шире. Блокпост, выдолбленная в камне сеть узких ходов, оканчивающихся наблюдательными оконцами и слуховыми камерами в разных местах скал, был почти пуст. Лишь в одном месте, в крохотной комнатке за плотной потайной дверью — я даже поначалу чуть ее не пропустил — ощущалось чье-то осторожное дыхание. Да, замаскироваться под землей от Ужаса Подземелий — непростая задача...

Спрятавшегося я вытащил просто. Подошел, встал, иронично глянул прямо в глаза и сделал приглашающий жест наружу. Поняв, что его обнаружили, из потайной ниши с достоинством выбрался некрупный молодой орк, тощий как спичка, невозмутимый. Я забрал у него оружие и провел его в общую комнату, где наши пытались влить какое-то пойло в рот Гахруша. На новенького неожиданно отреагировал Патлатый:

— О, здорово Пыхтыг!!! Садись рядом. Горящий, не закипай — я его знаю хорошо, вместе в разведке служили, наш человек.

Пыхтыг уселся с достоинством, правда, чуть покачиваясь. Тем временем Седой с Муклюком привели в сознание старикана, сунули ему в рот кусок чего-то съедобного, и усадили прислонив к стене. Старикан молчал, глаза прикрыты. Вскоре Муклюк не выдержал:

— Гахруш, рассказывай.

— Начальник поста осуществляет доклад путем передачи сообщений на пост Мораннон, или уполномоченным лицам.

— Вот же старый оглоед. Какой тебе к назгулам сейчас пост Мораннон? Где ты там постовых видишь? Нам рассказывай.

Старик сидел, прислонившись к стене, и глядел на Муклюка с легким укором.

— Устав есть устав, сотник. Не мы его положили, не нам и менять. Нет больше Черных Врат — ну так нет, а служба не должна прекращаться. Устав!..

— Да леший с ним, с Моранноном. Кто, по-твоему, тогда теперь уполномоченные лица?

Фанатичная ухмылка старика приобрела оттенок легкого ехидства.

— Пытающихся вызнать внутренний распорядок поста надлежит захватить и доставить Моргульской канцелярии, вместе с теми, кто пытается такие сведения передать...

Я хлопнул по каменному полу и наполовину выдвинул из правой ладони огненный клинок; огненный бич живыми кольцами выскользнул из левой. Взгляд старика остановился на пламени бича.

— Генерал...

— Генерал уставом относятся к уполномоченным лицам?..

— Д-д-дда... то есть нн-нет. Только назгулы... Только мертвые, ведущие живых. Ха-ха, мертвые, ведущие мертвых. Устав... мертвых... хе-хе-е...

Шепот старика перешел в неясное бормотание. Муклюк выругался и переключился на второго задержанного, помоложе.

— Пыхтыг, что у вас тут происходит?

Молодой орк мило улыбнулся, ощерив обломанные клыки, и чуть заметно скользнул взглядом по лежащему старикану. Старик, вроде бы, валялся на полу в полной прострации, но на доли секунды его взгляд приобрел осмысленность — и снова расплылся в безумном бормотании. Вот ведь два актера погорелого театра...

— Старого — в колодки. Всем пока свои клинки править, вон точило лежит хорошее. Патлатый, отведи младшенького в тот отнорочек, для разговора по душам, и придержи его там... Идем, Седой, Муклюк.

В маленьком отнорке собрался костяк нашей команды. Без наблюдения старика Пыхтыг не стал упрямиться:

— Личный состав поста — два бойца. Наблюдение велось в соответствии с приоритетами Устава. Передача сообщений выполняется, подтверждений приема сообщений нет. Поставки продовольствия прекратились, запасы отсутствуют. Доклад закончен...

Седой осуждающе качнул головой.

— Ты вот что, боец. Рассказывай-ка нам все с начала... с момента падения Всевидящего Ока.

Рассказ вышел долгий; Муклюк переспрашивал раз за разом.

Момент обрушения Барад-Дура Пыхтыг запомнил плохо. Кромешный ужас, бьющий дрожью панический страх, желание забиться в щели и не отсвечивать. Ощущение тяжелого взгляда с неба, сквозь толщу скал — вжимающего в камни, пробирающего жгучим холодом до костей. Иррациональная жуть. Когда гарнизон сколько-то пришел в себя, недосчитались троих — один перерезал себе вены, один упал в колодец и там сломал себе шею, и еще один куда-то пропал — так и не нашли куда, ни живого ни мертвого. Двери были закрыты, мог разве что ужом выскользнуть через бойницу — но везде вокруг отвесные скалы. Труп того, который в колодец упал, достали с трудом. Помог всем прийти в себя тот самый старикан, который не хотел нам ничего рассказывать. Пыхтыг, щуря умные глаза, пытался объяснить про него на пальцах:

— Старый Гахруш, он — солдат. До последней мозговой косточки солдат. Устав для него — всё, вся жизнь — он уставом думает и уставом дышит. Потому, когда Крепость пала и Вождя не стало за нашим плечом — Гахруш просто оперся на Устав. И стал жить так, будто ничего не изменилось — и всех вокруг заставил жить по уставу. И вот что скажу вам — помогло это на время... не всем, но помогло. Слышал я, что в других постах творилось — беглецы рассказывали. Страху у нас было куда меньше, а порядку больше.

Увы, когда умирает государство, его уставы умирают вместе с ним. Снабжение из крепости прекратилось сразу же. Доклады поста никто не принимал. Впрочем, постовым это было и не так важно — благотворно сказывался сам факт того, что они отправляли доклады, стояли на посту. Однако, кушать тоже что-то надо было.

— Гахруш, он все понимает. Но не может сам себе признаться — иначе страх, тот самый, с обрушения Крепости, догонит его — догонит и растопчет. Потому мы с ним без слов договорились... делишки не по уставу — для того, чтобы обеспечить выполнение уставных задач — делаю я. А он этого "не замечает". Но — я делаю все именно для поста, а не для себя. Пытался у нас один тут власть себе взять, так Гахруш его на месте враз кончил. Когда Гахруш с ятаганом, мало кто с ним поспорить может...

Молодому Пыхтыгу адаптироваться оказалось проще. Пост на ключевом труднопроходимом горном перевале раньше снабжался по первой категории, запасов в тайнике много лежало. Гахруш сразу жестко урезал всем пайку. Большая часть гарнизона, придя в себя после первой волны страха и улучив момент, сбежала на вольные хлеба. Жильцов поста, верных присяге, осталось трое, но они только радовались — меньше народу кормить — дольше протянем. Поначалу Пыхтыгу с молчаливого согласия коменданта удавалось менять на еду лишнее обмундирование у шляющихся мимо банд, в которые влились беглецы с поста. Штурмовать пост бандиты просто не рискнули — про Гахруша здесь многие слышали, а тот воинское дело знал назубок, и в своей норе мог больно укусить. Да и что брать с постовых мертвого государства, если те сами впроголодь?..

— Сигналили мы день за днем — зеркало по направленной норе, у нас там механизм стоит. Пару раз нам даже отвечали... кто-то из наших до сих пор прячется в катакомбах долины Удун. Но никто к нам не пришел.

Месяц за месяцем, банд становилось все меньше и меньше. Кто-то из свободных уходил на поиски мест пожирнее, кого-то выбивали люди — а самых борзых резали собратья. Продукты длительного хранения в тайной кладовой подошли к концу, и на посту начался голод... Пыхтыг говорил с горечью, через сжатые зубы.

— Наверное, те, кто ушел — по-своему правы. Нет больше воинов Всевидящего Ока, нет Мордорского укрепленного узла. Некому больше служить, да и жить незачем. Но по мне, так просто бежать, трусливо спасая свои жалкие жизни — недостойно настоящего воина урук-хая. Не для того нас готовил Владыка, не такой пример нам давали назгулы. Мы лучше умрем на посту, но не превратимся, как всякая шваль, в шакалов-трупоедов...

За зиму съели кожу с запасов волчьей упряжи, неведомо как завалявшихся на складе. Жесткая и невкусная, но существование голодным кожа продлила. Шаграт, третий из постовых, умер в начале весны; их, верных клятве, осталось двое — из двух десятков штатного узлового гарнизона. Гахруш даже согласился прекратить вести наблюдение, оставив только первую задачу — охрану поста. Но и на неё уже сил не осталось — неожиданно услышав отодвигаемый нами засов, он просто не успел дойти и дернуть веревку, обрушающую свод пещеры.

— Тогда Гахруш пошел к вам навстречу. А я спрятался в тайнике. Думаю, если из захватчиков ляжет кто тут дневать, спящего прирезать у меня сил еще хватит... Вот и вся история.

Я переглянулся с Патлатым. Тот состроил умильную рожицу, я кивнул одобрительно, и оставил их двоих — поговорить. Пора идти ставить посты.

Днем, пока все спали, я обшмонал пост. Наблюдательные оконца в скалах расположены изумительно; из них видно долину в обе стороны, и туда, и сюда — а сами дырки в трещине посередине отвесной скалы заметить практически нереально. Нургуш медитировал около механизма подвески сигнального зеркала; забавное устройство.

А еще в подвале поста обнаружился вычищенный добела орочий костяк.

* * *

Как стемнело, наш отряд начал спуск с перевала в долину Удун. Пыхтыг шел с нами. Уходя, Молчаливый освободил старого Гахруша — и по моему слову оставил ему трехдневную пайку. Когда мы запирали за собой дверь, Гахруш провожал нас в парадной форме, поблескивая влажными безумными глазами и держа ятаган в воинском салюте. Что ж, это его право — умереть за свои убеждения.

Ave, Caesar, morituri te salutant.

* * *

Глава 48

Формально, перевалив седловину — мы вошли в Мордор. Муклюк когда-то клялся мне "до Мордора" — и теперь, пробежав еще ночь и передневав с нами в развалинах каменной хижины, он принял решение отправиться в самостоятельное путешествие, забрав своего волка. Перед разделением мы с ним поговорили за жизнь... Молчаливый остался с нами, принеся мне полную клятву — и, что удивительно, Муклюк не возражал. Пыхтыг долго пересказывал уходящему сотнику свежие данные о ежедневных передвижениях гондорских войск в долине Удун. Мы свернули на юг, пойдя по восточному склону Гор Тени в направлении крепости Дуртанг без потери высоты, по линии осыпей; а Муклюк ушел вниз, планируя пробраться к Пепельным горам разрушенными катакомбами.

Днем я наблюдал за долиной Удун; темные тяжелые облака плыли над серым пейзажем. Когда-то именно здесь ковался железный кулак армии Саурона. Мощеные дороги вели от Черных врат Мораннон к крепости Айзенмут, перекрывавшей проход в долину Горгорот. Небольшая долина между горами Тени и горами Пепла в те годы была разбита на аккуратные сектора дорогами и блоками застройки, с расставленными в правильном порядке складами и кузнями, казармами и полигонами — редкая красота эффективной военной машины. Сейчас строения лежали в руинах; на дорогах белели разбросанные кости, ветер поднимал пыль и прах с холодных развалин. Еще до перевала, на западной стороне гор Тени нам в пути встречались островки трав, живой и яркой зеленой растительности; здесь — как отрезало: темный туф, черные скалы, сухой воздух, мелкая колючая пыль, кривоватые деревья в глубоких ущельях. Пришлось спуститься намного ниже в долину, прежде чем мы смогли отыскать на крутых склонах блеклые пятна колючей травки и переплетения крохотных вьющихся карликовых березок, с жесткими плотными пыльными листьями, слегка желтеющими от близящихся заморозков. Растительность непривычного вида — другая территория, другая экосистема — раздел сил. Впрочем, моим спутникам здешняя поросль пришлась по душе; отряд рассыпался цепью и пошел широким веером, и к концу ночного перехода каждый набрал с десяток крупных грибов-"подберезовиков", ростом повыше здешних "березок". Седой перестал выдавать паек вовсе — нет нужды; бойцы повеселели, снова послышались шутки и подколки.

Муклюк избрал себе опасный путь, подходящий только для опытного одиночки. По долине Удун туда и сюда двигались отряды конных дозорных; людей-то обмануть можно, а вот у коней нюх хороший, они неплохо видят ночью и отлично днем. Мы же шли по скалам — тут не то что кони, волки-то лезли с трудом. Да, мы шли намного медленнее, но зато никакой конный дозор не мог случайно унюхать наши следы. Еще труднее противнику будет засечь облачной ночью высоко в горах скрытное передвижение слаженного орочьего отряда. Увы, по территории, захваченной врагом, не бывает безопасных путей. Нам как-то нужно попасть в долину Горгорот — а обе крепости, закрывающие пути туда, и Айзенмут и Дуртанг — удерживаются гондорцами. Да, людей там немного — только дозорные отряды, но в открытый конфликт вступать не хотелось. Весь день, спрятавшись в очередных развалинах башенки из туфа, я смотрел в Зрячий Камень, пытаясь найти проход.

Первую годную идею подал Пыхтыг. Он долго наблюдал за этой стороной хребта, еще с поста, когда тут стояли Мордорские войска — и подметил интересный факт. По какой-то особо срочной тревоге карательный отряд урук-хай из Дуртанга один раз вышел не от ворот самой крепости, а от крохотной часовенки на нашей части склона. Отряд небольшой, ребята там особо доверенные, но вот как они туда попали — в часовенку-то? Пыхтыг предположил, что там есть замаскированный подземный ход от крепости; и за следующую ночь мы вышли к этой часовенке.

Подземный ход начинался в разрушенном подвале. Правда, почти в самом начале этот ход оказался обрушен — сработала ловушка; видимо, какой-то дурень сунулся бежать, не зная тайных мест. Внимательно обследовав завал дымом, я за часок проплавил и охладил узкий лаз — достаточный, чтобы ужом проскользнули мои бойцы и их волки — и мы двинулись дальше. Ход привел в подземелья Дуртанга; под крепостью моему дымному взору открылась целая сеть подземных ходов, в дальней южной части имеющая выходы в естественные пещеры. В кольце стен самые очевидные выходы люди обрушили и заложили, внутрь ходов накидали полно разной гниющей гадости — если бы не мои способности ощущать пространство подземелья, отряд бы либо задохнулся, либо попал в одну из ловушек оставленных отступающими орками. Задневали мы глубоко под Дуртангом. Я, раскинув свой дым, буквально млел. Крепость когда-то построена людьми — они заложили первые подземные ходы; потом захвачена и достроена орками — а наши землеройки ходов еще добавили; и это все не считая естественных пещер. Да крысам здесь раздолье!..

Седой предложил пополнить припасы за счет людских складов продовольствия. Один из выходов подземных ходов внутри крепости располагался совсем рядом с гарнизонной кладовой, запор на кладовой Нургуш мог открыть и закрыть шутя. Людей на стенах дежурило немного, и все их внимание обращено наружу. Если очень захотеть, можно даже за ночь перерезать почти весь небольшой гарнизон — но поднимется большой переполох, нас будут искать — а оно нам надо? Удержать эту крепость у нас сейчас все равно нет сил, а второй раз ее захватить станет потом куда сложнее. Я дал добро на изъятие продовольствия — в том случае, если на нас никто не подумает. Пришлось подождать еще пару дней, расставив наблюдателей по норам, вслушиваясь в разговоры людей, запоминая их распорядок и придумывая реалистичный вариант атаки. Нам нужен "крайний", на кого люди повесили бы всех собак — и крайний был найден.

Не повезло здоровенному как бык воину, дымящему трубкой как печка и любящему поддать спиртного после дежурства. Его одного, пьяненького, я подловил недалеко от входа в кладовку, с дымящей трубкой в зубах — и, пользуясь огоньком и дымом его трубки, точно перед вдохом сконцентрировал ему в легких убойную дозу своего ядовитого дыма. Беднягу скрутило в клубок, он сипел, силясь издать хоть звук и выкашлять свои легкие, скреб руками по каменному полу и пытался ползти — но так и помер молча. Ту часть запасов, которую мы хотели забрать, пришлось утащить заранее — заперев обратно кладовую. Тело оставили нетронутым, прямо так — с кувшином гномьего пойла в руке и трубкой в зубах, будто он упал от выпивки а умер от дыма. Я поджег дверь кладовой, будто у человека из трубки выкатился уголек, будто разлитое пойло вспыхнуло... подправлять события пришлось совсем чуть-чуть. Подпитал пламя так, чтобы внутреннее содержимое кладовой начало как следует разгораться — а там мы заранее разлили немного вонючего масла. Уходя по подземному ходу, мы насторожили старые ловушки — теперь любая погоня за нами будет стоить преследователям очень много жизней. Не знаю, поверят ли люди в нашу инсценировку, но сразу в погоню точно не бросятся — будут сначала разбираться и искать виноватых.

Пробираясь по узким ходам, волки сгибались под тяжестью отвоеванной еды.

* * *

Неуловимо-тревожное ощущение маячило на грани моего восприятия — все время, пока отряд шел подземными ходами от крепости — несоответствие в картине мира, фальшивая нота, гнилая нить. Что-то, чего не должно быть — есть; а нечто, что должно бы быть — отсутствует. Вот... почему на всей своей немалой глубине так тихи и безжизненны эти глубокие пещеры? Остановив отряд, я сел и погрузился в ощущения — раскинул дымные щупальца и ощупывал извилистые переходы. Воздух подземелья сух и неподвижен; лишь где-то в глубине горы, в естественных пещерах, течет вода, дым сыреет от влаги. Стоило бы зайти, посмотреть. Придется забрать немного глубже, а потом снова подняться другим ходом.

Рубленые тоннели в скале сменились естественным лазом, промытым водой. По пути встретились с пяток стандартных неактивных орочьих ловушек — как обычно, механика, яды. На стенах стали попадаться слабо светящиеся лишайники — частый спутник подгорных поселений. Факелов под землей не напасешься, а много ли света надо привычным подземным жителям? Вскоре мы вышли в извилистый каскад просторных подземных залов, соединяющихся сетью тоннелей. Когда-то здесь стоял один из поселков народа. Но нас встретила лишь тишина — старые следы, занесенные пылью; разбитые горшки, оборванные тряпки. Потолки пещеры густо увиты светящимися лишайником, переливы мягкого света дышат сверху. Глубже, у подземного ручья, расположилось сердце поселения — грибная плантация; здесь запустение ощущалось особенно остро. Температурный режим нарушен, органика расползлась и пересохла, минерализация губки превышает любые разумные нормы... за грибами давно никто не следил, но грибница не погибла — еще можно все восстановить; хорошее место, урожайное. Журчание теплого ручья, мягкое движение воздуха по рециркуляционным ходам, смоченные каналы, поросшие зелеными водорослями... И — ни одного трупа, во всем поселении — ни женского, ни детского. А между тем, здесь явно жили гражданские — лежки очень уж характерные, "под гнездо". Похоже, жители покинули поселок по своей воле — или оставшиеся трупы кто-то съел. Впрочем, брошенного оружия тоже не заметно...

* * *

Подземные ходы из брошенного поселения провели нас в долину Горгорот. К выходу из естественных пещер мы добрались под утро. Над Мордором разгорался кроваво-красный рассвет; солнце скоро встанет из-за теряющегося в тумане края Пепельного хребта. Я достал Камень и принялся наблюдать за суетой в оставленной нами крепости; организованный нами пожар только-только был потушен, отдельные места еще дымились. Возможно, я перестарался, и огонь добрался до деревянных замковых перекрытий. Чхыгыр пересчитывал съедобные трофеи. Дозорные залегли наблюдать за долиной. Высоко-высоко над долиной Горгорот, в небе между расползающихся туч парил огромный орел.

Те бойцы, кто не занят на охране, сидели поглубже в пещерке — чинили снаряжение. Седой подначивал по очереди каждого из отряда, и внимательно отслеживал реакцию, при необходимости вправляя мозги. Правильно делает, Муклюк ушел — обязанности сотника остались; за ребятками присмотр нужен. Очередь подначек дошла и до меня.

— Как-то ты легко того здоровяка грохнул, а, Вождь? Раньше вроде все миром с людьми уладить пытался, болтовней. А сейчас — раз, траванул, и даже слова человечишке сказать не дал. Что-то изменилось?..

Я скептически глянул на него.

— Седой, раньше тебе бы и в голову не пришло такие вопросы Огненному Генералу сил Тьмы задавать, а?.. так сейчас вон, ничего, панибратствуешь. Что-то изменилось?..

Седой смутился.

— Ну, ты совсем другой стал... я не об этом... Нет, ну серьезно, Горящий?

Я тяжело вздохнул.

— Раньше мы улаживали миром там, где живут мирные люди. А этот боец... он знал, на что шел — когда взял меч и направился в Мордор. Конечно, их король, послав сюда армию, постарался прикрыть все пафосными речами — дескать, защитим свою родину от врага, отвага и честь, и тэ пэ. Только нас не обманешь — родина их не здесь. А сюда они пришли убивать. Или я не прав?..

Молчаливый сел рядом и уставился на Роковую гору, возвышающуюся посреди полей пепла. Ородруин неслышным рокотом звал и манил к себе, тонкая струйка курилась над узким жерлом. В предутренней мгле глубокие расщелины слабо тлели, наливаясь подземным жаром — казалось, в такт с моим дыханием. Жутковатое ощущение. Подошел Патлатый.

— Горящий. А чего все так к этому Ородруину прицепились? Роковая Гора, Роковая Гора...

Я замер, с усилием продираясь по темным лабиринтам своей-не-своей памяти.

— Это не просто вулкан. Под ним лежит Доргамх, Второй из Валараукар, Бордовый...

Седой сделал стойку.

— История?.. Расскажи, а, Горящий?..

С трудом отведя взгляд от горы, я отошел вглубь пещеры, поудобнее устроился на каменном ложе и, вспомнив Гэндальфа, выпустил изо рта колечко дыма. Удобно: демону огня, чтобы пускать красивый дым, не надо курить трубку.

— Это было... давно. В те времена Мелькор еще мог выйти биться в открытую против всего Королевства Валар. Манвэ и его армия старалась причинить как можно меньше повреждений Арде, а Мелькора мало волновала сохранность земель чужого королевства — и он не сдерживал свои удары. Несмотря на значительное численное превосходство армии Манвэ, установилось равновесие в нашу пользу, в пользу Армии Тьмы — хотя мы и не могли пробиться сквозь сплетение их защит, но и они не могли нам ответить в полную силу, чтобы не уничтожить Творение. Тогда в Арду и явился Тулкас, Веселая Ярость...

Серый болтливый волк многозначительно подтявкнул:

— Тулкас! Говорили, он так силен, что руками сдвигает горы...

Я тяжело вздохнул; под моим холодным взглядом Серый стушевался.

— Серый, сила айну не в физической силе его воплощения. Сила айну в его Песне... Тулкас придумал смех, и использовал его как оружие. Эта придумка оказалась исключительно эффективной именно против силы Мелькора. Смех не раскалывал горы, как сила Ауле; и не обдирал до голых скал поверхности суши, как ветры Манве. Сила Тулкаса била в душу, в фэа — он пел в тех же регистрах, где работало искажение Мелькора. И Тулкасу не было нужды сдерживать свои удары — ведь от смеха не вскипают океаны, и не рушатся горы.

Я закрыл глаза, припоминая.

— Здесь, между долиной Горгорот и Теплыми Полями, Бордовый принял бой с Тулкасом. Я не пытался его отговорить, Доргамх не умел останавливаться... он всегда был гордый, наш Второй. Я видел его бой лишь издали, ограничив свое восприятие только нашими спектрами Силы... Бордовый пел все ярче и ярче, сжигая своим пламенем все вокруг; но как ты сожжешь смех?.. а Тулкас смеялся над ним. Смеялся в лицо... В конце концов, Доргамх проиграл — когда окончательно потерял разум. К тому моменту Второй проявлял себя на физическом плане как огненный ком, извергающий потоки перегретой плазмы. Бой был окончен... Откуда-то прибыли Намо Судия и Ауле Кузнец. Намо — не знаю, как — сумел немного успокоить этот комок боли, а Ауле погрузил огненный шар глубоко в недра гор. Бордовый до сих пор бьется огненным сердцем там, под корнями земли, и расплавленный им камень выплескивается в мир смертных. Но мне отсюда слышно его вой...

Я помолчал.

— После этого боя Теплые поля стали Полями Пепла.

* * *

Глава 49

Спуск в долину Горгорот от устья пещер оказался куда проще, чем преодоление хребта Тени. Мы шли вдоль каньона, выточенного в мягком камне сезонными ручьями. В узких щелях скал пробивалась трава, испачканная вулканическим пеплом, слежавшимся и размытым редкими дождями. Корявые горные деревца появлялись все чаще; те из бойцов, кто не отставал, успевали осматривать переплетенные кусты в поисках шишек или желудей — но кто-то тут уже все обобрал. Хорошо, что мы набрали фляги родниковой воды до спуска с хребта. Внизу, на плоскогорье уже не осталось ручьев.

Зато здесь, ниже скал, стали попадаться свежие следы людей. Патлатый с Пыхтыгом шли впереди группы, вглядываясь в землю и осторожно принюхиваясь. Мыш Седого совершал круг за кругом, лавируя между камней. Чхыгыр выбрал местечко и пару раз сыпанул на наш след своего порошка, мстительно скалясь. Под утро мы залегли в удобном для засады месте, не доходя до приметных развалин хижины, удвоив посты. После полудня постовой поманил меня.

Точно по нашему следу шел гондорский пеший патруль. Четверо крепких воинов в серых плащах, и с ними еле поспевали двое недомерков. Что за Арнорский Следопыт среди людей, который может выследить нас на голых камнях? Зачем они с собой тащат хоббитов? Я судорожно осмотрелся по сторонам с помощью Камня — точно, есть еще один — вестовой скачет во весь опор к Минас-Моргулу, вероятно, за подмогой.

Дойдя до места, где Чхыгыр сыпанул своего порошка, патруль встал. Началась невнятная суета, крики и ругань; недомерков таскали то туда, то сюда. Патруль потерял кучу времени, прежде чем снова встал нам на след. Я понадеялся, что солнце сядет раньше, чем они нас догонят — но не срослось. Люди поднапряглись и бегом покрыли остаток пути — вероятно, как-то поняв, что мы близко; недомерки отстали.

Первого преследователя снял из лука Седой, используя эффект неожиданности. Стрела пробила воину шею навылет. Гондорцы бросились с мечами к камню, за которым скрывался Седой. Им навстречу выскочили мы с Молчаливым. Чхыгыр на волке дернул в обход справа, а Патлатый слева. Мы сблизились; люди отработали слаженно — двое шагнули ко мне, а третий к Молчаливому. Первого я отбросил, но его напарник резанул мне предплечье; плеснуло огнем. Молчаливый, весело скалясь, сблокировал удар; искры полетели на землю. Короткий финт, удивленное лицо гондорца, и ятаган Молчаливого распорол ему бедро. Вскрикнув, человек отскочил назад. Тренькнуло, раненый упал на землю — стрела Патлатого торчала у него в боку. Еще раз пропел лук Седого, свистнул меч, и отбитая стрела ушла в землю. Гондорцы — профи. Двое оставшихся отпрыгнули друг к другу, спина к спине; меч старшего крутанулся, образуя в воздухе сияющий полукруг. Неужели эльфийский клинок? Чхыгыр швырнул свой кулек. Гондорец глянул насмешливо. В момент касания кулька земли я сморгнул. Грохнуло; еще раз свистнула стрела Седого. Потерявший равновесие гондорец не успел отбить стрелу, а с пробитым плечом не навоюешь. Моя рана уже закрылась. Чтобы добить раненого, потребовалась пара ударов сердца.

— Он мой! Не трожь!

Молчаливый заговорил? Первый раз от него слышу слова, кроме клятв. Бойцы расступились в стороны. Молчаливый сошелся в поединке с последним из нападавших. Тяжелый черный ятаган методично ломал оборону, ленивые косые удары шли один за одним, и гондорцу явно не хватало сил их парировать. Контратаковать человек просто не успевал; но сжав зубы держался до последнего. Ошибка, кисть руки, взмах, человеческая голова покатилась по камню. Короткий свист стрелы из кустов. Молчаливый, невероятным образом изогнувшись, пропускает стрелу мимо себя — и она впивается одному из новичков в руку. Патлатый кубарем уходит с волка, перехватывая лук и пуская стрелу на шевеление.

— Недомерки!..

Вторая стрела летит в меня, но я уже вошел в боевой раж — просто ловлю ее рукой. Да, отсутствие брони делает меня уязвимым — но и двигаюсь я ощутимо быстрее. В ответ в кусты летит кулек Чхыгыра, хлопает второй взрыв.

— Живым брать!

Первому из недомерков волк Патлатого вырвал горло на месте. Увлекся зверь. Второго, оглушенного взрывом, взяли чисто. Наш раненый лежит на земле; лицо неестественно бледного цвета. Странно, вроде артерия не пробита.

— Что?..

Седой оглаживает черное с зеленью оперение стрелы. Наша стрела, орочья — егерская. "Быстрый яд". Раненый успел еще открыть рот и прохрипеть что-то — потом пошли судороги. Жаль, я так и не запомнил его имени. Поворачиваюсь к пленному — с него уже сняли шлем. Недомерок — орк...

— Сборы. Седой — полевой допрос, и валим.

Седой коротко отработал пленному ножом по сухожилиям и вбил крик ему в глотку, ломая зубы. Мы еще не успели навьючить волков, а информация уже потекла рекой.

Есть в бывшем Минас-Моргуле один из гондорцев, помощник коменданта. Орков ловили многих; поначалу просто казнили всех, но потом этот помощник коменданта сумел отобрать из пленников тех, кто готов помогать гондорцам. Помогать ловить других орков. Правила просты — по твоей наводке перебили орков — получай плошку еды, и умри не сегодня. Самым отличившимся в борьбе за дело Света, идейным, типа этой парочки недомерков, даже оружие выдавали. А ведь орки знают, как и где другие орки любят скрываться. Знают мелкие горные тропочки. Могут вести наблюдение за долиной и хребтами ночью. Да и нюх у орков хороший, не в пример людям. Вот по нашему следу нюхом орки и вели патруль, не зря Чхыгыр порошок свой сыпал. Такая тебе дружба с людьми... Седой уже хотел кончать предателя, когда я остановил его.

— Постой. Меня еще удивило, почему пещера в глубине гор пустая — ни скелетов, ни следов борьбы. Не должно так быть, оттуда гражданских так чисто не сковырнешь. Спроси-ка, может, тоже эти крысы поучаствовали?..

Седой глянул на пленника, и заледенел на месте. Ответ ясен по глазам...

— Горящий. Ты знаешь... мне кажется, просто так умереть для него — много чести.

Мы двинули в ночь в боевом порядке. Предатель остался лежать на земле, живой, с перерезанными сухожилиями. Вбитые в землю колышки фиксировали ему руки и ноги, пробив суставы и фиксируя внутренности, а рот разевался в беззвучном крике.

За нами будет погоня. Тащить преследователей за собой в живые орочьи поселения — безрассудство. Какая разница, куда бежать? Поэтому, хохмы ради, мы бежим к Ородруину.

* * *

Если в составе отрядов врага есть орки, нас заметят и ночью; выследят, и вынюхают. Значит, спасение в скорости. Надо бежать — у нас есть фора, вдруг получится оторваться. Йех, погоняемся!

В таком темпе мы еще ни разу не двигались. Волки бежали ритмично и мерно, легко переставляя лапы и таща груз. Бойцы, высунув языки и отпуская тупые шуточки для поддержания боевого духа, старались не отстать. Авангард — Патлатый с Молчаливым — легко скользили впереди; я мерно топал в голове колонны, одним глазом кося в Камень. То один, то другой из новичков окончательно выдыхался, и его ненадолго забрасывали на свободного волка — восстановить силы, сопровождая это беззлобными насмешками. Опытные бойцы бежали сами. Волкам же все нипочем; казалось, они в таком ритме могут бежать сутками напролет, высунув язык и кося презрительным взглядом на задохликов-двуногих.

Гондорцы начали преследование утром; крупный конный отряд от Моргульского перевала вышел к месту битвы с патрулем, задержался там ненадолго и поскакал по нашему следу. Через Камень их отряд выглядел смешной гусеницей, вытянувшейся вдоль тропы. Мы поднажали — скрываться уже смысла нет; добежим до скал — можно попытаться отбиться. К вечеру преследователи нас не догнали — мы успели влезть на скалы ближних отрогов Ородруина, показывая вниз неприличные жесты. На крутых склонах передвижение коней резко замедлилось, и отряд людей оставив коней у основания горы бросился в погоню пешком. Только люди после скачки свежие и бодрые, а мои бойцы после суток бега лезут на последнем дыхании. Что забавно, я сам полон сил как никогда — прыгаю по скалам в разы дальше, чем любой волк, и только посмеиваюсь. Стемнело, склоны Ородруина расцветились неяркими праздничными лавовыми огнями. Забравшись повыше, Седой выбрал более-менее ровную площадку, удобную для обороны — и махнул "падаем здесь". Бойцы повалились на скалы, хватая ртом воздух; сил не хватало даже на подначки. Седой раздавал указания:

— Бежать дальше смысла нет, иначе нас перережут, как кутят. По крайней мере, здесь люди не смогут навалиться все разом. Горящий... Горящий, что ты лыбишься?

Я подошел к краю обрыва и глянул в бездонную трещину, переливающуюся плавными бордовыми переливами; на людей, на гирлянды-цепочки огней вдали, снова в трещину — и меня окончательно пробрал совершенно безумный смех:

— "Ты недооцениваешь мою мощь!!!"

Седой глянул на меня, как на сумасшедшего — но я уже услышал мелодию, сбросил свою котомку, закрыл глаза и тихо, почти шепотом запел:

Каждый новый день лишь один из дней

Под луной, под лампой, под потолком.

Слава богу, он еще жив во мне -

Человек с брезентовым рюкзаком;

Слава богу он терпеливо ждет,

Тихо отсыпается до поры,

Чтобы встретить личный свой Новый Год

С праздничною елкой Ночной Горы.

РАЗ, ДВА, ТРИ — ГОРА, ГОРИ!

ДО УТРА, ГОРИ ГОРА! *

Тряхнуло здорово; те, кто стоял — попадали как кегли. Базальтовые плиты сдвинулись, и яркая багровая вспышка озарила небо. Через пару секунд донесся тяжелый грохот — это где-то в глубине ломались камни. Бойцы что-то в ужасе орали, но в на фоне рокота Горы слов не слышно. Я пел, притопывая ногой по базальтовой плите и размахивая горящим мечом, заливаясь безумным смехом от ирреальности происходящего:

За горой печали свои оставь

Мы сидим на склоне к плечу плечо.

Если эта радость тебе не в кайф,

То какую надо тебе еще?

Где, в каком краю, на какой реке,

Сутки напролет и в жару и грязь

Будешь так сидеть с огоньком в руке -

Звездочкой на елочке затаясь.

РАЗ, ДВА, ТРИ — ГОРА, ГОРИ!

ДО УТРА, ГОРИ ГОРА!

Вулкан за моей спиной вскрылся неровными трещинами. Искры взметнулись в небо, потоки лавы двинулись вниз. Цветные дымы текли ручьями и поднимались колоннами в ночное небо. Орки и волки сбились на середине площадки в одну дрожащую кучу. Гондорцы драпали вдаль со всех ног. Что ж, успеют сбежать — жить будут.

* * *

Всю ночь, сидя на краю обрыва, я старался унять нервный смех — и это оказалось куда сложнее, чем заставить гору гореть.

* Андрей Козловский.

https://www.youtube.com/watch?v=5-lVucnt4h0

* * *

Глава 50

Извержение прекратилось утром, с рассветом — в точности по словам песни. Гондорцы, которые нас преследовали — бежали к западу, к Моргульскому перевалу. Мы же отправились в путь на северо-восток, после восхода солнца. Я шел первым и охлаждал каменистую почву — да, "кровь моя холодна..." Бойцы сонно двигались за мной гуськом, непривычно задумчивы и молчаливы. К вечеру мы вышли к небольшой травянистой горной долинке между северо-восточными отрогами Ородруина, где и решили заночевать.

Вчерашний катаклизм почти не затронул северную сторону Роковой Горы. Ветер отнес облако сгоревшего пепла на запад; крохотные родники, бьющие в горах по краям долины, были по-прежнему чисты и прозрачны. Горячие ручьи, берущие начало в полусферических каменных кавернах, текли вниз по склонам, сливаясь в речушку с соляными берегами. В крупных плитах скал просматривались скамейки и ниши, выточенные из камня в неведомые времена; тонкая ажурная резьба органично вписывалась в естественный ландшафт. Речушку перекрывали каменные мостики, стилизованные под естественные плиты — но выполненные той же невесомо-ажурной техникой резьбы. Между ручьев из земли выступали глубокие колодцы, покрытые соляными наплывами и заполненные до самых краев; вода по каплям переливалась через край колодцев, сочилась по стенкам и текла дальше, собираясь в грязевые купальни. Со дна колодцев с еле слышным шипением поднимались пузырьки газа. Ручейки перетекали от одного небольшого горячего бассейна в другой; от кристально-прозрачной поверхности водоемов поднимался пар. Чистейшая вода в каждом из ручьев имела свой, неповторимый оттенок — где-то синеватый, где-то зеленоватый. Дно некоторых бассейнов покрывала густая поросль сине-зеленых водорослей; другие медленно протекали по мертвому руслу из серого камня. Бойцы разбрелись, пробуя воду из источников и делясь впечатлениями; каждый родничок обладал своим неповторимым вкусом: где-то теплее, где-то холоднее; где-то покалывало язык избытком газа, а где-то отдавало терпким запахом. Теплое подземное дыхание прогревало долину. Несмотря на осенние холода, здесь зеленела сочная трава, усыпанная крохотными пятнышками диковинных цветов. Ковер зелени, словно опасаясь чего-то, оставлял широкие кольца голой земли вокруг пирамидок, сложенных из камней причудливой формы; в щели между камнями просачивался цветной дым. Пара особенно крупных пятен голой земли белела в низовье долины; из их центра с равной периодичностью, с гулом, хрипом и шелестом, в небо выстреливался высокий фонтан кипятка — и оседал на горячей земле выкипающими соляными разводами. Когда вечернее солнце подсветило долину, мы замерли в немом восхищении — закатный свет отразился в десятках радуг: в пыли мелких брызг от гейзера, в языках тумана, текущего над горячей соляной речушкой, в тонких столбах пара, поднимающегося в небо над десятками родников.

Выставив дозорных, бойцы выбрали себе укрытия и легли отсыпаться. Ночью я бродил по долине, трогая то один, то другой ручеек. Вода пела, отвечая мне ворчливым звонким голосочком, нашептывая грустные сказки о несбывшемся. Каменные пирамидки, с сочащимся сквозь них дымом, дышали теплом из-под земли. Сев у крохотного водопадика, я погрузился в его мелодичный говор, перестав воспринимать реальность — и очнулся только после полуночи.

Все, кроме дозорных, спали. Возле гейзера, наблюдая за выстреливающими вверх фонтанами воды, сидел Седой. Я подошел к нему и потыкал в плечо, но он не отреагировал. Пришлось потыкать сильнее. Седой, вернувшись из своих размышлений, повернулся ко мне.

— В чем разница, Горящий?..

— Ты о чем?..

Седой сосредоточенно морщил лоб.

— Вот смотри, Горящий — для начала. Мы того воришку, который сапоги увел — пристрелили. И, по моим ощущениям, правильно сделали. А вот Старик... Гэндальф... он бы не пристрелил, а помиловал. И в этом тоже, наверное, что-то есть... правильное.

Я хмыкнул.

— Ты, орк, мне мага в пример не ставь. Разные мы с ним, совсем разные. Гэндальф то ли Серый, то ли Белый; а я — Багровый. Другой я... ближе к цвету крови. Милосердие... Как там Гэндальф про Горлума говорил — "чует мое сердце, что он еще зачем-то понадобится.*" Я не умею жалеть гниду просто потому, что планирую эту гниду потом использовать в своих целях. Если жалеть — так не "потому что", а "вопреки". Но ты же тут сидишь — не за смерть того воришки переживаешь?..

Седой подобрался и поежился.

— Не за воришку, ты прав, Горящий. Я того предателя вспомнил, который на наш след гондорцев навел — и которого я после боя казнил.

Седой сжался, собрался в комок, и глянул на земляную плешь. Гейзер снова выдал фонтан кипящей воды.

— Всю свою жизнь я исполнял чужую волю, Горящий. Всю жизнь мне приказывал Вождь — и я шел; прикажет казнить — и я казню, прикажет помиловать — и я выпущу из оков. А ты нам не приказываешь. Ты даешь нам самим выбрать — и мы выбираем. Это, вроде бы, поначалу, так сладко — идти, куда хочешь... А потом... потом — страшно. Потому что решать, жить кому-то или не жить — это куда страшнее, чем умереть самому. Возьми предателя того... Я чувствую, отчетливо чувствую, что был прав — когда его казнил. Его, предателя, не исправишь — разве что, как Горлума — используешь втемную. А если его не казнить — другие наши могут подумать, что предавать можно. А предавать — нельзя. Готовность народа к предательству — куда весомее и куда страшнее, чем одна чья-то там жизнь. Но это с одной стороны, Горящий...

Седой замолчал, подыскивая слова.

— А с другой стороны — Чага. Который тоже ушел к людям, лекарем. Который теперь за людей будет биться, случись что — и я первый скажу, что он прав. Но кто-то другой — может назвать Чагу предателем. Потому что, дескать, он предал свой народ, нарушил верность... И так же кто-то может назвать предателями всех, кто пойдет за Чагой вслед. Сердцем я понимаю — Чага прав, но вот как сказать словами... Где тут грань, Горящий?

Я сел рядом, и проводил взглядом еще один фонтан кипятка и пара, ушедший в небо.

— Сложные ты вопросы задаешь, Седой. Но... ты от меня готовый ответ хочешь, рецепт и правила? не будет тебе ответа. Сам думай. Почему не будет?.. Потому что, как-то так в истории часто получается: те люди, кто для других всегда и на все готовые ответы имеют — и как жить, и как будет правильно — те люди в итоге оказываются самыми распоследними мразями. А я такой мразью становиться не хочу. Максимум, что я могу тебе высказать — это свое личное мнение. Решение — как поступить правильно, примешь сам. И сам за него ответишь, когда время придет.

Я подобрал с земли камушек, и кинул на земляную плешь; камушек исчез в грязи с вязким чавканьем.

— Так вот, по мне... По мне, тот, кто убивает мирных жителей — заслуживает смерти. Неважно, какую сторону он считал "своей", какие лозунги и на каком языке он произносил, какой формы были у него уши и где родились его деды. Вне зависимости от оправданий, понимаешь?..

Седой долго, очень долго сидел, глядя на движение звезд. Когда он заговорил, я поразился его голосу. Это был голос очень старого и усталого человека.

— Тогда я тоже... заслуживаю смерти. Что же мне делать?..

Я развел руками.

— Искать милосердия, и творить его самому. Но если не найдешь — не жалуйся... придется ответить.

Седой закрыл лицо руками и надолго застыл в неподвижности. После очередного всплеска гейзера он тяжело вздохнул и обернулся ко мне.

— Эх, Горящий. Давно хотел сказать тебе об одном наблюдении... если уж мы заговорили наедине... о милосердии. Знаешь ли, быть добрым просто и удобно, когда давно живешь в уюте и сытости. А вот когда ежедневно вкалываешь сколько есть сил, а из жрачки только нежеваная кожа сапог — вот тут хочешь, не хочешь, а полевых птичек считаешь только за мясо. Когда дети который день со слезами просят у тебя "хоть какой-нибудь еды", а тебе нечего — совсем нечего! — им дать, тогда такая наивная доброта становится из обыденности и привычности — чем-то нечестным, глупым, даже неправильным... меняется мера правды. Вместо "добренький" нужным словом становится "верный", а "верный" — это, иногда, очень жестокий. Это сложно объяснить. Тем, кто такого в жизни своей не встречал и на своей шкуре не попробовал — им просто не понять.

— Седой, я понимаю. Но понимание и сочувствие не делает нарушение нравственного Закона менее отвратительным. Понимание не должно останавливать возмездие, иначе какой это Закон? На милосердие нельзя рассчитывать, его можно только даровать.

Седой тяжело вздохнул.

— Руку палача ничто не останавливает. Среди тех, кто попадал ко мне в допросную, встречались самые разные экземпляры. После некоторых хотелось вымыть инструменты почище... отбросы, естественный шлак. А кто-то всего лишь увлекся, ошибся и оступился. Но есть еще и другие... Горящий, до чего паршиво мне, палачу, приводить в исполнение приговор, зная — если бы пути моей жизни повернулись чуть по другому, я сам поступил бы точно так же и встал бы на место казнимого... Но я начал говорить тебе не о том — просто подметил: чем сытнее год, тем меньше среди распинаемых на дыбе тех, кого хочется жалеть.

* ВК, книга 1, глава "Тень прошлого".

Также ВК, сцена "Фродо на Ородруине"

* * *

Глава 51

Седой вывел колонну в путь ночью, чтобы затруднить возможное наблюдение. Троп, ведущих вниз, разведчики найти не смогли. Мы все равно попытались пройти, наобум — и выскочили на гладкие скальные лбы на выходе из Теплой долины. Помыкавшись туда-сюда, приняли решение отступить обратно и залечь с Камнем, искать обходные пути. Мне не хватило опыта определить проходимость маршрута для орочьего отряда по видам с птичьего полета; Патлатый вызвался вместе со мной смотреть в Камень. То ли я насобачился работать с Камнем, то ли Камень наконец признал меня как хозяина — не знаю; но новый план движения мы наметили.

Сползая с каменных лбов, пришлось попотеть. Одного из волков я успел подхватить в прыжке, когда тот сорвался. Удалось лишь смягчить падение; пострадавший отделался ушибами и ссадинами. Второй волчище, сорвавшись, сполз в безвыходное положение на скале, где кое-как остановился сам; я спустил его на крыльях до самого низа скальных лбов и поднялся обратно к группе. Патлатый внизу ругался долго и вычурно. Да уж, дорога в заповедный край горячих источников непроста...

После очередного перегиба рельефа перед нами открылся вид на долину, в которой когда-то стоял Лугбурз, Черная Цитадель; на ее месте остались лишь живописные развалины. Мы остановились и приготовились вести наблюдение.

Основа Цитадели, Черная Башня — лежала разрушенной до основания. Отдельные обломки валялись на немалом расстоянии от фундамента Башни; центр крепости нес больше следов разрушений, чем окраины. Какая-то сила смела и смяла все наземные сооружения вокруг Башни, превратив их в груды щебня; уцелели лишь крупные блоки стен стратегического пояса, части циклопических оборонных сооружений. На окраинах каменные укрепления стояли обгорелыми остовами, покосившимися, надтреснутыми — но основной силовой каркас зданий остался цел. Значительная часть сооружений крепости была предусмотрительно спрятана под землей; разрушения в подземной части оценить издали не представлялось возможным. Сдвиги почвы оголили полузасыпанные подземные ходы и структуры, укрепленные камнем. Соты стен, опоясывающих центральный комплекс и разделяющих внутреннее пространство крепости на независимые сектора обороны, раскололись — обнажив подземные фундаменты укреплений. Видимое простым глазом сливалось в сознании с туманными моими-не-моими воспоминаниями, нечеткими образами от Камня и эхом от дымного отклика, порождая дрожащую, причудливую картину огромного муравейника, нещадно растоптанного ногами чудовищного великана.

Черная Цитадель уже не подавляла своим величием и угрожающей военной мощью, но по-прежнему представляла нешуточную опасность для незваного путника — может быть, даже большую опасность, чем раньше. Теперь она стала Крепостью-без-стен, катакомбами, гнездом для самого разного рода отверженных. Провалы улиц змеились извилистыми лабиринтами, то прибавляя, то снимая этаж, лепясь ступенчатыми коробками. "По крышам" по таким катакомбам пролезет разве что летучая мышь — ни отряд людей, ни, тем более, кони — не пройдут. Внутри улицы перегорожены опускающимися, как гильотина, намертво заклиненными ржавыми коваными воротами; разрезаны провалами, перекрытыми шаткими деревянными мостками, с одного пинка ноги улетающими вниз. Войска, опрометчиво решившие захватить эти развалины — увязнут в уличной бойне, будут расстреляны изо всех дыр этого изъеденного двуногими мышами сыра. Здесь нет тыла: тысячи тайных ходов, перепутанные с канализацией, позволят местным диверсантам попасть к любому из окон, выпустить отравленные стрелы, вылить чан горящего масла через трубы водостока, заминировать проходы и снова раствориться в лабиринтах развалин. Партизанский рай, готовый улей для человекообразных крыс. Местные защитники при подготовке к обороне в районах казарм прорыли глубокие колодцы до подземных вод; склады стратегического резерва хранят запасы, позволяющие выдержать длительную осаду; через тайные ходы наружу особой дальности можно негласно завести караван даже в осажденную крепость, при полном окружении района противником.

Особенно жуткое впечатление оставлял самый центр, фундамент Башни. Перекрученные каменные ходы, вывороченные на поверхность неведомой силой; скрипучие внутренние двери брошенных остовов строений; черная, вязкая, маслянистая искристо-горчащая вода в подземелье, живо напомнившая мне взрывоопасные камушки под Изенгардом; человеческие кости около этих луж, белеющие на открытом пространстве, с ржавым оружием в руках — которое никто не решался оттуда забрать.

Длительное наблюдение дало свои плоды. Наметанный глаз Патлатого углядел среди обломков зданий следы обитания местных жителей. Рассмотрев линию обороны, вычислив несколько наблюдательных секретов и предположив, где находится управляющий центр этого поселения, мы двинулись в путь — и вскоре встретили орочий патруль в форме Мордорских егерей. О нашем прибытии сообщили и, после недолгих колебаний, отправили с сопровождением к своему командиру, Коменданту укрепрайона Лугбурз.

* * *

Система орочьей военной бюрократии, когда это необходимо, действует быстро и эффективно. Комендант, суховатый однорукий сгорбленный орк с пронзительным взглядом, встретил нас в одном из полуразрушенных строений. Чуть сбоку, перекрывая направление атаки, настороженно замерла четверка телохранителей — здоровенных образин южной породы; пятерка мелких арбалетчиков со взведенным оружием контролировала каждое наше движение, а уж сколько бойцов собрались вокруг и готовы по малейшему сигналу вступить в бой — сложно даже сказать. Впрочем, и нам не приказывали сдать оружие: здесь иные обычаи, взрослые бойцы выпускают ятаганы из рук только после смерти. Комендант окинул нас цепким взглядом глубоко посаженных глаз из-под тяжелых надбровных дуг; поправил повязку, скрывающую шрамы на горле, после чего хмуро и хрипло поинтересовался — кто я такой и зачем мы прибыли к Черной Цитадели. Я усмехнулся в ответ.

— Кто я такой... зови меня Горящий.

Огненный бич из левой руки с шипением выпал на пол и лениво заворочался на холодном камне недовольной змеей. Стрелки и мечники замерли, неверяще вглядываясь в дымок от сгорающего мусора. Первый среагировал Комендант.

— Генерал?...

— Генерал... да, так меня звали когда-то. Я был Генералом. Теперь мне лучше подходит иное имя и иное одеяние. Я не такой, каким вы меня помните. Забылось многое из того, что было мне знакомо прежде; и многое познано заново — из того, что было забыто... (*)

Бойцы еще не вышли из ступора, но короткого мгновения на обдумывание Коменданту оказалось достаточно; приняв какое-то решение, он жестко сжал губы; в выражении его лица мелькнула дерзость.

— Генерал... а где ты был, Генерал, когда нас раскатывали в лепешку перед Вратами Мордора?

— Лежал хладным трупом под пиком Зиракзигил.

— Ты, трупом?

— Старик постарался. Но я жив. К делу.

Бойцы вокруг нас подобрались. Комендант сощурил свои и без того маленькие глазки.

— Что же ты хочешь, Генерал?.. взять власть?..

Я рассмеялся и с полушелестом-полувсхлипом втянул в себя огненный бич. Каркающих смех разнесся по развалинам, ржавой пилой проводя по нервам. Бойцы Мордора снова замерли.

— Нет, Комендант. Я, который был Генералом, не буду брать власть. И не предлагай мне.

— Тогда чего?...

— Спасти тех из народов Тени, кого можно спасти. Зажечь сердца тех, кто отчаялся.

Выразительная штука это Черное Наречие; десятки разновидностей слова "отчаяние" самой разной тональности, множество значений и подтекстов "зажечь" — и при этом всего один смысл слова "спасти". Простая фраза прозвучала, как страшное древнее проклятие, раскатилась гулким эхом по подземным тоннелям. Мой собеседник замер на несколько долгих-долгих мгновений, обдумывая, словно пробуя мои слова на вкус.

— Зажечь сердца?.. что ж... тогда нам есть, о чем говорить.

Распрямившись, Комендант встал во весь свой немаленький рост и убрал единственную руку с клинка. Мечники и арбалетчики, приняв беззвучную команду, перестроились и засуетились. Отстук сопровождающих в стену, короткий условный свист — вся огромная машина слаженного военного отряда пришла в движение. Включив нас в свой состав, колонна бойцов Мордора бегом рассыпалась по подземельям; арьергард остался заметать следы.

* * *

Основное орочье укрепленное поселение располагалось глубоко во чреве гор. Путаница подземных ходов под Лугбурзом поражала воображение — и своим размером, и своей сложностью. Отряд под командованием Седого разместили отдельно, в гостевых — хорошо охраняемых — пещерах. Меня вскоре снова вызвал Комендант, пригласив обсудить дальнейшие шаги за ужином. Он ждал меня в отдельном небольшом кабинете, за столом со скромными орочьими харчами.

Окинув грустным голодным взглядом предлагаемые яства, я тяжело вздохнул, отломал кусок дерева от стола, присел в сторонке и надкусил. Не свежая гворнятина, конечно, но все лучше, чем ничего... Комендант, ухмыляясь, проводил взглядом деревяшки, исчезающие в моей пасти и отодвинул в сторону свою еду. Я неопределенно взмахнул в воздухе обломком мебели.

— Все проверяешь меня, Комендант?

— Сейчас тут сколько разных проходимцев попадается — и за еду они кем хочешь назовутся.

— Ну, если ты теперь убедился — рассказывай.

— О чем, Генерал?..

Я отложил недоеденный кусок дерева и глянул на Коменданта всерьез.

— Формы доклада можешь не придерживаться, я не твой Вождь. Но мне понадобится то же, что и обычно — положение сил, личный состав, снабжение. Потери... даже спрашивать страшно.

Комендант тяжело вздохнул.

— Потери... больше, чем девять десятых личного состава, от списочной численности гарнизона перед Падением. Значительная часть трупов — в первые же часы. Удар от падения Башни, потом взрыв, обвалы, пожары, задымления подземных ходов. Обезумевшие бойцы, почуявшие Падение Владыки, прятались по щелям, как крысы, и дохли от дыма; или резали друг друга и всех, кто пытался их образумить. Какая-то дрянь вонючая в подножии Башни слилась — а туда много народа лезло, кто спрятаться, а кто богатства искать, все как один; никто из них не вернулся, так и пропадали, пока мы караул не наладили. Подземные цеха и кузни вразнос пошли, еле заглушили, и тоже с жертвами — мастеров много полегло. Мародеры...

Комендант зло сплюнул и выругался сквозь зубы.

— Положение сил. Мы контролируем укрепрайон Лугбурз и склоны Пепельного хребта. Знаю, есть небольшие отряды наших в горах Тени, прячутся, выжидают — иногда обмениваемся донесениями, есть среди них толковые ребята. Там тоже укрепления прорыты, но не чета здешним... Из крепостей Мораннон и Айзенмут наших выбили. На равнину вокруг Нурнена днем не суемся, там людская конница... была, до недавнего времени; почему-то вдруг коневоды собрались и свалили; не знаю, надолго ли. "Контролируем" — это я громко сказал... это значит, людишки только крупными отрядами ходят, а поодиночке остерегаются. Когда Хурыг из Чернолесья первых летучих мышей прислал, мы караульную службу хорошо поставили. Небольшие отряды противника тихонько гасим, чтобы следов не осталось — а вот в лоб на рожон не лезем.

Я удивился.

— А зачем вам вообще прямые столкновения?

Комендант еще раз зло сплюнул.

— Это следующий вопрос. Снабжение. Со снабжением у нас полный швах. Пытались мы посадить овощную бахчу на склонах Пепельного хребта, дубовые рощи на желуди... Думали, почвы вулканические богатые, воды натаскаем. Ага, щаз. Гондорцы как-то прознали, где наши посевы — и как только прознали? — пришли и все порушили. Кто пытался посевы защищать — всех вырезали, но специально за нашими не гонялись... видать, думают, много нам чести — сами сдохнем, от голода. Ну, мы конечно собрали, что там от овощей осталось, хоть и растоптанного... Ночами копаем коренья в горах — аккуратно, чтобы покопы никто не заметил. Да много ли там накопаешь?.. Желудей набрали чуток — так, побаловаться.

Комендант опустил глаза и продолжил дальше глухо.

— Противно говорить, но нам повезло — что при обрушении Черной Башни и в разгроме на Поле полегло столько народу. Если бы живых осталось намного больше — жрачка кончилась бы сразу, и от голода передохли бы все... все достойные; все те, кто исполняя свой долг, делится пайкой со своими братьями. Если бы на поле боя выжило больше, то здесь топтались бы только гниды, сумевшие утаить общее добро. А сейчас — немало тех, кто работает во имя идеи — а не за сухую пайку. Но гнид тоже хватает... Повезло, что часть оперативных складов ставили вне Лугбурза, их не затронула катастрофа — и охрана там правильная оказалась, из наших. В Черную Крепость раньше нужно было пропуска оформлять, а оперативные склады — они постоянно принимали караваны... вот на этих запасах и живем. Стратегический резерв до сих пор откопать пытаемся, там основные пласты сдвинулись, такого под землей наломано — уууу... Прячемся, сидим в норах, выходим искать жратву ночью. Приходится посылать раз за разом своих ребятишек в неудобные атаки на людские караваны. У меня просто нет другого выбора, кроме как грабить людей — даже если половина посланных мной бойцов не вернется. Если мы сейчас, осенью, пока свозят Нурненское зерно — наше зерно! — в житницы Гондора... Так вот, если сейчас мы не сумеем собрать паек Стае на год вперед — то передохнем все к середине зимы. Потому те, кто идут грабить караваны, решают нашу проблему так или иначе. Или бойцы найдут жрачку, или сдохнут — таким образом уменьшив количество голодных ртов...

Мы сидели, молча глядя на камни холодного очага. Я протянул ладонь и выдохнув нагрел камень докрасна, без дров и пламени; пахнуло теплом.

— Да, Генерал... После войны и переговоров граница с Кхандом куда как поближе к нам подвинулась. Теперь это граница между Гондором и Кхандом. Немало из наших добровольно подались в рабство к кхандцам; те для грязной работы взять орков не против. От гондорских мечей подальше; и какая-никакая, а жратва. Здесь — остались те, кто не сдался и не опустил рук. Наши старые союзники не помогают нам, мы не можем стребовать с них даже старые долги. Мы могли бы купить зерна у харадримов или тех же кхандцев — если бы у нас было, чем с ними рассчитаться. Но чем платить и как везти? Раньше мы ковали железо. Владыка давным-давно вывел из глубин в Лугбурзе богатую рудную жилу, железо получалось просто ах. Но после разгрома на Поле орочье железо гондорцы свозили к себе сотнями повозок — и раздавали его всем за бесценок, а когда и даром. Теперь — и ближайшие несколько лет — наше железо просто ничего не стоит. Оно никому не нужно... из старых складов мы достаем рухлядь и перековываем ее на утварь — тогда за железо можно получить хоть какие-то жалкие кутарки — у тех же гондорцев, есть среди них свои прощелыги. Перековать отличное вооружение для целой орочьей сотни на мотыги и лопаты, перегнать груженый караван по людским землям на юго-восток прячась от патрулей Гондора, а потом перегнать возок пшеницы обратно — разве дело того стоит?.. Что мы еще можем?.. сложные механизмы теперь людям просто не нужны, даже если бы мы наступили на горло своей гордости и решились продать свои механические кузни. Возможно со временем, если сможем решить с охраной караванов, удастся поставлять кхандцам нашу механику. Но не сейчас — сейчас слишком насторожены гондорцы. Поставлять придется через кхандских купцов, позже...

Я задумался.

— А если соли продавать? Мордорская соль славится...

Комендант хрипло рассмеялся, откинувшись в кресле; шрамы на его горле, кажется, напоминали буквы Черного алфавита.

— Гондорцы сами пользуют наши солеварни у озера Нурнен, нас не спрашивают. У Харада половина территории — пустыни, солончаков у них самих хватает. В Дейл торгаши везут соль с моря Рун... да, наша-то почище будет, повкуснее — но кому она сейчас нужна? да и через Черные Ворота нам теперь путь заказан, а горными тропами много не натаскаешь.

Комендант еще раз рассмеялся, но его смех перешел в кашель. Я терпеливо ждал.

— Третий, и главный вопрос — личный состав...

Комендант кряхтя слез с кресла, подошел к камину и подставил теплу спину, после чего заговорил медленно и осторожно подбирая каждое слово.

— Нас все еще очень, очень много. Несмотря на все потери, несмотря на сбежавших, несмотря на голод... сюда, к Черной башне, идут и идут выжившие. Людей осталось чуть; люди предпочли сбежать — им есть, куда бежать. Люди могут наплести, дескать, они были рабами в Мордоре — и их примут даже там, где орка сразу прирежут. Южные тролли в битве полегли, да и потом их быстро выбивали — троллю прятаться несподручно. А вот орков выжило много... но только это больше не единая армия Мордора. Потеря Владыки выбила основу в головах у многих. Обычный порядок связей Стаи, старый порядок подчинения — разрушен в хлам. Рядовые начали думать сами, и это у них получается... по-разному. Мы отвыкли думать сами, Генерал. Отцы, деды, прадеды — мы лишь шли за Вождем.

Комендант сгреб с пола горсть мусора и бросил на красные камни камина. Органика затлела и потянулась в дымоход вонючей струйкой; песок, разогреваясь, очищался от выгорающей грязи.

— В головах Стаи, Генерал, сейчас болтается Свобода и Порядок. После падения Владыки мы обрели свободу, но еще не умеем жить с ней. Да, среди нас есть те, кто горюют о Вожде и мечтают о Великом Мордоре. И есть те, кто всегда тайно желал свободы, и теперь рад... Вся Стая между ними.

Комендант проводил взглядом струйку дыма, улетающую в черное жерло дымохода, и продолжил:

— Так вот, те, кто мечтают о порядке — хотят, чтобы за них кто-то все устроил. А если пошло набекрень — виноваты все, только не они. Таких какое-то время можно ставить в упряжь, даже с пользой. Правда, потом они сами начинают командовать. Знаешь, сколько с лета решило от меня уйти новых Вождей?.. и каждый из них почему-то потребовал выдать "его долю запасов", а то и советы стал мне давать. Ну-ну... ладно, с такими разговор простой да короткий — "либо работаешь, либо пшел вон". Куда гаже те, кто захлебнулся свободой... те, кто решил, будто теперь все дозволено, свобода все спишет. Таких приходится ловить и вешать. Еще одна, особо подлючая порода "любителей порядка": эти считают, что порядок и закон — это на словах и для других; а они сами — выше закона. Таких не сразу получается понять; раз в пятидневье очередную паскуду ловлю... режем на ремешки показательно — без толку; новые откуда-то лезут. Народ и под Владыкой не особо дисциплиной отличался, а сейчас как с цепи сорвались... с другой стороны, кто меня поддержит, на кого мне опереться?.. Стая — как бочонок браги; вся бурлит, бродит и пухнет, вот-вот рванет. С такими бойцами...

Комендант снова сплюнул на горячие камни и озлобленно забормотал себе под нос ругательства. Слюна на камнях зашипела.

— Ладно, Генерал. Это все побасенки... Давай планы обсудим.

Я уселся у горячих камней, скрестив ноги, и легонько толкнул во все стороны дым; пытаясь в свете услышанного оценить не только конфигурацию подземных ходов, но и настроение их обитателей. М-да, если это и возможно — то у меня пока не получается.

— К делу, Комендант. Во-первых — снабжение. Склады стратегического резерва. Я под землей чую на многие лиги... особенно, если никуда не спешу. Копать будете сами, но кратчайшие пути до складов я вам вынюхаю. Только, как ни крутись, все равно надолго не хватит. Надо вам свое хозяйство заводить. А для своего хозяйства тут мест удобных мало. В Лугбурзе все больше военные подземелья, шахты и кузницы, а не грибные норы; на поверхности вам развернуться людишки не дадут... потому — во-вторых, давай думать на будущее. Придется значительную часть Народа отсюда уводить. Иначе мы только оттянем кризис, а не решим проблему. Так?..

Комендант утвердительно кивнул.

— Так, Генерал. Я и сам подумывал Стаю отсюда увести. Но вот куда...

Я неопределенно взмахнул в воздухе надкусанной деревяшкой.

— Например, в Ангмар, в подземелья Гундабада... После битвы при Азанулбизаре гномы захватили было Гундабад, но бросили, не удержали. Не пожелали платить своими гномячьими жизнями за такой жилой объем на опасной глубине... А подземный город там выкопан огромный, да не только орки к тому руки приложили. Плантации восстановим, источники огня зажжем...

Мы замечтались, думая каждый о своем. Очнувшись от видений будущего, я уточнил:

— Это пока дальние планы. Надо смотреть самому настроения народа. Завтра и начну выспрашивать, незачем ждать извержения. Да, здесь, в подземельях Лугбурза, тоже желательно оставить отряд — столько, сколько смогут тут прокормиться, не привлекая внимание людей, не зля лишний раз победителей. Будет лучше, если на поверхности о стаях орков на время забудут. Может быть, даже несколько вариантов удастся найти; мы недавно тут с коневодами договорились — ну, это тебе Седой еще перескажет...

Я запнулся, подыскивая нужные слова.

— Понимаешь, Комендант, моя главная цель — выживание орков, как расы. Не знаю, какая из схем существования окажется рабочей; поэтому я заранее согласен: каждое поселение может избрать свою, своеобразную модель этики и закона. И я буду помогать всем, кто не мешает выживать другим — в надежде, что хоть одна из моделей переживет века. Даже если это потребует долгой адаптации; даже ваши дети потом не будут зваться орками. Например, Патлатый был бы рад стать одним из хоббитов — видел его курчавую рожу?..

Комендант скептически покачал головой.

— Ты, Генерал, о своем, о высоком... ты про высокое болтай, болтай, а склады с жрачкой нам вперед найди.

— Найду. Чтобы времени зря не терять, Комендант — я своим ведомым доверяю. И все, о чем мы говорили — и смотреть, и планировать — буду не один. Поспособствуй: распоряжение какое выдай, что ли.

— Пропуска завтра выдам, на довольствие поставим...

Мы посидели еще немного и засобирались. Комендант вызвал бойцов и велел забрать всю еду со стола, за исключением своей плошки. Уже собираясь идти, я вспомнил еще один вопрос:

— Комендант, помнишь наш первый разговор? А ты ж орк неглупый. Если бы я хотел взять власть, ты за свою дерзость уже висел бы в петле. Зачем ты нарывался?..

Комендант кисло усмехнулся.

— У меня не так много тех, на кого я могу положиться, Генерал. Но они, опора моя, есть — и они со мной. Если бы ты меня повесил — мои бойцы сразу узнали бы, из какой породы твое нутро. И уж там — как-нибудь управились бы; на крайняк смылись при удобном случае. Чтобы понять майа, который лезет в Вожди — одна моя жизнь — небольшая плата. Просто так принять чье-то главенство я уже не смогу — я тоже заражен свободой...

Хмыкнув и согласно кивнув, я пошел к Седому, не побрезговав забрать с собой недоеденный кусок дерева от стола Коменданта. Старое дерево обладает своим, необычным ароматом и вкусом.

Слух под землей у меня тончайший. Когда я уже ушел, Комендант, сидя перед пустым столом тихо, шепотом раз за разом повторял про себя:

— Они не бросили нас. Они не оставили нас...

* * *

(*) Да, это сознательная пародия Балрога на фразу Гэндальфа.

Глава 52

Утром к нам прибежал посыльный от Коменданта, принес пропуска — на меня и всю мою команду. Орки собрались вокруг, разглядывая кусочки кожи, исписанные витиеватыми закорючками. Я хлопнул по стене, привлекая общее внимание.

— Чхыгыр Алхимик, Нургуш Механик — берете пропуска и бегом в мастерские. Задача явная: понять, что с оборудованием — что сохранилось, что можно запустить и использовать, что можно законсервировать или вывезти. Понять, что с материалами и реактивами на доступных складах. Задача тайная, но оттого еще более важная: понять, что у нас с личным составом. Кто чем дышит и за кем идет, ради чего работает, какие задачи решает. Кто чего стоит; с кем имеет смысл делиться пайкой и кто — балласт. Задача ясна?.. отчет здесь вечером. Выполнять.

Двое наших мастеров, переглянувшись, вышли за дверь.

— Патлатый, Молчаливый — бегом в штаб Коменданта. Задача явная — планирование марш-броска в Гундабад для крупной группы гражданских, с малым боевым охранением. По возможности, исключая столкновение с основными силами противника. Учитывай, Патлатый — о любых открытых перемещениях наших отрядов противник узнает сразу. Сам понимаешь, все через Камень видно. Нужно постараться сделать так, чтобы противник не успел среагировать. Задача неявная... личный состав. Мне, возможно, для одного дельца потребуются смертники.

Патлатый вытаращил глаза.

— Да, Патлатый. Здесь немало тех, кто отчаялся и потерял все. Все, кроме веры в Великое Дело. Я дам им Дело, за которое враги проклянут их — а потомки будут помнить в веках. Но пока им ни слова. Только готовь список... Выполнять.

Патлатый с Молчаливым умчались. Я продолжил.

— Серый... волк. Твоя говорливость послужит общему делу. Иди в жилые пещеры, говори — и слушай. Говори, как есть. Расскажи о нашем пути, расскажи о чуме, расскажи о людях, расскажи об огне и пепле Ородруина. И услышь, что тебе скажут в ответ. Да пребудет в сердце и слове твоем Пламя Удуна. Иди...

Серый волчара молча взял в зубы пропуск, повесил его себе на шею и выбрался за дверь.

— Остальным — сидеть здесь. Седой, ты... ты пойдешь со мной.

Выйдя за третий контролируемый периметр, мы с Седым выбрали направление к центру Цитадели, спускаясь все ниже и ниже; погружаясь в сеть изломанных переходов. Выбрав удобное место, я сел, раскинул свой дым и погрузился в ощущения — строя объемную карту тоннелей, проталкивая дымные щупальца сквозь завалы и щели, разгоняя клубы горячего мрака по дальним переходам и вентиляционным шахтам. Дыхание близких огненных потоков Ородруина ощущалось, как биение сердца; безумие Доргамха стояло за моим плечом.

Стратегические склады продовольствия, конечно, нашлись. Увы, не всё оказалось пригодно к употреблению — часть переходов и складов ближе к центру залила та самая черная горько-искрящаяся дрянь, скопившаяся у подножия Черной Башни; сомневаюсь, что даже присутствие рядом с этой отравой пойдет живым на пользу. Но объем найденной еды длительного хранения в любом случае впечатлял. Закончив медитацию, я собрался идти обратно к Коменданту — но нас перехватил необычный посыльный.

* * *

Посыльный, ожидая нас, стоял в коридоре, склонив голову и опустившись на одно колено. Стандартная потрепанная униформа егерей Мордора точно сидела по его фигуре, лишь на голове необычно смотрелась повязанная косынкой набок пыльная тряпка, насквозь пропитанная старой засохшей кровью. Когда мы подошли ближе, орк поднял на нас прямой взгляд, глянул в упор и заговорил; Седой сбился с шага.

— Боевой отряд Первого назгула приветствует Генерала.

Мы с Седым недоуменно переглянулись.

— Отряд назгула?..

Посланец смотрел твердо, не опуская взгляд.

— Боевой отряд идет по прямому пути Владыки, по слову Первого назгула, во имя справедливости. Мы готовы помочь Генералу в его деле. Мы просим Генерала выслушать нас и идти с нами.

Мы снова переглянулись с Седым, и я пожал плечами.

— Выслушать — почему нет...

Нас провели темными гулкими переходами; мимо часовых, которые приветствовали моего провожатого; мимо расколотых циклопических домен, под которыми давно погас огонь; мимо складов руды, угля и кузниц — в пещеры нижнего уровня, с потеками камня на стенах. Отсюда уже ощущалось биение близких жил подземного огня, как легкий зуд, пульсом тока крови отдающийся во внутренностях. В большом зале собралось более сотни бойцов; голова некоторых была повязана знакомой грязно-кровавой тряпкой. Увидев меня, собрание на мгновение затихло; вперед вышли четверо мощных и приземистых мужчин в повязках.

— Боевой отряд Первого назгула приветствует Генерала.

Я кивнул и медленно выдохнул; подземный жар порядком давил на ощущения. Температура в зале, кажется, поднялась на пару градусов; под моими ступнями, слабо потрескивая, проступили следы темно-красного горячего камня. Ответные слова Черного наречия хрипло вырвались на свободу, царапая глотку.

— Продолжайте ковать свое слово... и дайте мне слышать вас, как одному из рравных.

Четверо встречавших, вместе с посланником, переглянулись и пропали в толпе. Слушатели развернулась к центру зала, где замолчавший ненадолго боец продолжил свою речь:

— Собратья! Раньше паек кузнеца, выполняющего норму, был поровну с пайком мечника. А сейчас только в четверть — и прихвостни Коменданта еще смеют говорить нам о долге и справедливости! Они, бойцы Четвертой регулярной армии, проворонили величайшее поражение со времен Первой эпохи. Они пропустили вражеских диверсантов в самое сердце Мордора; из-за их разгильдяйства пал сам Владыка и низринулись назгулы его! А мы — выполнили свой долг; и где же наш паек? Где справедливость?..

Толпа вокруг глухо зароптала. Выступающий взмахнул здоровенным кулаком.

— Вояки предали свой Народ. Они должны были стоять в строю до последней капли крови и защищать нас от врага. Теперь гондорская мразь под флагом эльфийского выкормыша жирует на нашей земле, а мы ютимся в норах и пухнем от голода. Но ладно; мы не вояки — мы честней! мы сделаем по правде. Даешь паек всем поровну!

Толпа согласно взвыла. Выступавший спрыгнул на пол пещеры и смешался с толпой; на его место выступил орк южной породы, длинный, тощий и раскосый; он даже не стал влезать повыше. Взмахнув тряпкой, с которой слетели капли свежей крови, он начал речь:

— Вот и мне довелось напоить свою повязку кровью врага!

Толпа восторженно заулюлюкала. Раскосый продолжал:

— Собратья! С тех пор, как мы проиграли битву на Поле — гнилые людские обычаи ползут среди нас, заражая всех, как моровое поветрие. Сегодня в кузнях пререкались мастера. И слышал я, как один из мастеров говорил другому — это сковал я, и это теперь мое. Слышите? Он сказал — мое! Мордор вскормил его и научил, Мордор дал ему одежду и обувь, Мордор дал ему острый ятаган и место в кузне у горячего железа — и что мы теперь слышим в ответ?

Толпа неодобрительно загудела.

— Собратья! Мордор в опасности. Враг пустил нам кровь, враг гуляет по нашим землям. Время сплотиться и в едином порыве обрушить на врага железный кулак возмездия! Если мы будем стоять каждый за себя, враг выловит нас поодиночке и перережет, как кутят. Только вместе мы можем встать против Гондора, только вместе сможем одолеть захватчиков и вернуть нашу землю! Только вместе мы сможем выжить — вместе, а не порознь! Так мы должны сказать каждому шакалу, что пытается урвать для себя кусок послаще; каждой крысе, что бежит из наших пещер!

Толпа загомонила возмущенно. Раскосый продолжил тише; в его голосе звенела боль и обида:

— Неужели наш Народ не понимает? Тлетворные привычки людей разобщают нас. Мы и так не слишком сильны, и нас уже не так много. Еще чуть-чуть — и нас просто растопчут. Когда все силы Стаи уходят на выживание и борьбу, как в такое время можно крысятничать и присваивать себе общее добро? Это предательство Мордора, предательство своего Народа!..

Толпа глухо зароптала. Раскосый ссутулился и шагнул в сторону. На возвышение споро влез другой орк, мелкий и кривоногий.

— Общее добро — паек да железо — это верно, братья; это все поймут. Но одной жрачкой да оружием наш Народ не выживет. Надо думать о будущем, на века вперед. Наша сила, наше великое будущее — в детях!

Народ притих, внимательно прислушиваясь. Кривоногий продолжал:

— Я, Бурга Косой, служу в яслях. И смотрю, зачастили последнее время в ясли бабы. То одна, то другая; да не по службе, а так. Я, понятное дело, не дозволяю — где это видано! Кому положено снаг учить, пусть те и учат. Но кроме меня в охране и другие есть, бабы через них ходили, а потом осмелели. Теперь значицца, знайте — есть официальное добро от комендатуры, чтобы посещать своих детей! Теперь любая чувырла своего щенка всякой дури учить может! Да кто им, сучкам течным, дал такое право!..

Толпа всколыхнулась и недоверчиво зашушукалась. Кривоногий угрожающе потрясал кулаком.

— Учение Первого назгула попрано, собратья! Только воины могут учить воинов; только достойные смогут подготовить себе смену! Мы всегда боролись со всяким отвратительным отцовством и материнством, боролись и бороться будем! Мало того, что подготовка пополнения серьезно затянулась из-за нехватки Отравы взросления; мало того, что снаги недоедают и недобирают в весе — теперь еще и всякие шалавы будут клепать им мозги!.. Как подрастающие снаги смогут стать настоящими рядовыми Мордора?.. Это нельзя так оставить, собратья; мы должны бороться за наше будущее! Снаги — не чья-то заначка; снаги — достояние народа!!!

Кривоногий спрыгнул с уступа, размахивая руками и что-то возбужденно бормоча. К нему подошла группа из активистов-повязочников; собравшись в кружок, они о чем-то стали оживленно переговариваться. На уступ взобрался следующий орк, весь в боевых шрамах, старый и тощий; черная от старой крови повязка висела на нем, как тряпка на костях. Толпа притихла, внимательно вслушиваясь.

— Вы все знаете меня, старого Шаргала, и знаете, что я вам скажу. Но я не устану повторять вам снова и снова, собратья. Вы — надежда Мордора! Многие падут в борьбе; многие предадут и продадутся врагам. Хорошо, если из Народа выживет каждый сотый. И это правильно — выживут самые лучшие, самые сильные, самые честные! Знайте — любого, кто предает заветы Первого назгула, рано или поздно настигнет справедливое возмездие. Когда мы возьмем власть, мы не будем жалеть наших врагов! За ложь, за предательство, за пособничество врагу одно наказание — смерть. Всякий, соглашающийся с врагом — и сам враг; слабые и колеблющиеся не достойны того, чтобы жить. Мы не будем тащить с собой в будущее лишний груз! Зато те, кто придут после нас — выбьют наши имена на стенах в зале Славы!

Толпа взвыла. На уступ полез следующий желающий высказаться; я опустился на пол и сел, обхватив голову руками, закрыв глаза и вслушиваясь. Ощущать голос Народа — это не так сложно; надо всего лишь подобрать подходящее место и подходящее настроение. На какое-то время пришлось перестать прямо осознавать происходящее; слышались одновременные шепотки с разных сторон на десятки голосов; возмущенный гул, позвякивание стали, шорох ног по камню, спертое дыхание, биение сердец... Когда я пришел в себя, очередной выступающий слезал с уступа; толпа начала расходиться. Седой стоял в сторонке, о чем-то оживленно беседуя с активистами-повязочниками. Вокруг меня образовался круг раскаленного камня в два шага, бойцы опасливо обходили его; пришлось втянуть в себя излишнее тепло. Ко мне поспешил наш провожатый; подойдя, он склонил голову, молча ожидая моего отклика; пришлось подобрать подходящую ритуальную формулировку.

— Я услышал твои слова.

Мы с Седым вышли и заторопились к своим; времени прошло немало.

* * *

Вечерний разговор моей команды с Комендантом прошел воодушевленно. Вкратце пересказав найденное, я пообещал завтра точнее показать где именно удобно прокопаться до продовольствия — чтобы не попасть в отравленные проходы и чтобы не так много пришлось пробивать камень; Комендант отдал приказы о формировании на завтра рабочих бригад копателей-долбителей и соответствующих изменениях в порядке охранения. Неподдельный интерес вызвала еще одна моя находка — потайной ход, ведущий на куда-то на север глубоко под Пепельными горами. Оказывается, о существовании этого хода никто не знал; начало хода было замуровано в старые времена, а сейчас — из-за подвижек породы — в него стало возможным попасть, пробив совсем небольшие перемычки; Комендант приказал пустить туда разведку.

Обсуждение затронуло мелкие рабочие проблемы: из-за перебоев в поставках редких ингредиентов варить классическую Отраву взросления не удавалось. Ядоделы Стаи пытались создать сопоставимый состав из доступных компонентов, но получившиеся суррогаты пока не приносили реального результата, кроме серьезных отравлений снаг. Моя аргументация против использования Отравы взросления вообще — как средства ускоряющего рост, но серьезно снижающего качество личного состава — была рассмотрена комендатурой и, особенно с учетом отсутствия компонентов для оригинальной Отравы, принята в работу. На складах еще оставались запасы Бражки плодовитости, но о ней и не вспоминали. Еды и так не отчаянно не хватает — зачем еще плодить лишние рты?

Отдельно заслушали доклад о ходе восстановительных работ на грибных фермах, когда-то давно существовавших в подземельях Лугбурза. Грибница никак не хотела приживаться; опытные грибники предполагали, что проблема в ослаблении естественного фона Подземного огня. Это предположение заинтересовало меня, поэтому грибники обещали завтра показать ведущиеся работы: все же, Подземный огонь — это по моей части.

Совместный доклад о состоянии доменных печей в изложении Нургуша Механика и местных мастеров не вызвал оптимизма. Запустить заново выплавку металла в серьезных объемах можно только чудом; нештатно охлажденный расплав расколол многие печи и застыл в литниках. Впрочем, запас готового чугуна на складах для нас вполне достаточен. С механическими цехами ситуация получше, хотя тоже не идеальна. Подвод жара к паровикам нарушен; в некоторых цехах стало вообще невозможно работать от перегрева, а другие, наоборот, остыли. Сложные кузни сдвинулись с фундаментов, трубопроводы перебиты — хотя здесь еще можно обойтись всего лишь повторной регулировкой и частичным ремонтом. У мастеров опускались руки: их работа, казалось, никому не нужна; уже готового и запасенного оружия и так хватало на всех. Экспериментальный цех полностью забросили; крепкие мастера давно ушли в боевые отряды, пытаясь добыть продовольствие для Стаи; в цеху остались в основном старики, те, кто не годен к службе. Все — и местные мастера, и моя команда — не понимали, зачем я обращаю сейчас столько внимания на оружейные производства, да еще и требую на эти производства усиленной охраны. Не сумев сразу подобрать аргументы, я позвал местных к нам на вечерние разговоры, надеясь найти убедительные слова позже.

* * *

Ближе к ночи к нам пришла делегация мастеров. Припасов у нас хватало; по сравнению со скудным пайком комендатуры Лугбурза наш ужин смотрелся, как роскошный пир. Однако мастера не спешили вгрызаться в еду; они ждали от меня пояснений. Старики, всю свою жизнь отдавшие домнам и кузням, железу и добавкам — когда их мастерские оказались никому не нужны, выжили чудом. Теперь в их блеклых глазах читалась безумная надежда — надежда, что они смогут снова встать в строй и приносить пользу. Пришлось начать разговор издалека:

— Люди сильнее орков — если сражаться обычным оружием. Раньше орков было просто больше, мы могли завалить Гондор трупами; раньше, но не сейчас. Нельзя сражаться там, где мы проиграем; надо искать такой способ сражаться, чтобы победить. А где орки сильнее, чем люди? Орочье зрение лучше ночью — но люди будут с нами сражаться днем. Мы лучше приспособлены к битве под землей; орочье зрение, нюх, телосложение, пространственное воображение лучше приспособлено для пещер; но люди и не лезут за нами под землю. Кстати, это отличная причина — почему и нам не стоит воевать с людьми на поверхности: на поверхности будет труднее победить. Но скажите мне, если сражения на поверхности и днем все же не избежать, если нужно будет прорываться через людской строй — в чем орки лучше гондорцев, лучше настолько, что даже сами гондорцы это признают? Задумались? Я отвечу — орки лучше в конструировании и использовании машин. Сила железа, огня и пара, кипящее масло и взрывающиеся порошки — это ваше искусство, в котором вам нет равных. Гномы тоже хороши в делах по металлу, но средний гном покрепче, меньше полагается на конструкции и больше на свои личные силы. Так используйте свои мозги и силу огня, а не махайте острыми железяками; придумайте свои правила игры, придумайте свое жуткое и кошмарное оружие — и победите людей по своим правилам!!!

Мастера слушали меня молча. Чхыгыр Алхимик и Нургуш Механик сосредоточенно переглянулись.

— Горящий. Научи нас делать такое оружие!..

Я погрозил им пальцем.

— Хотите как проще, чтоб вам мяско разжевали да в рот положили? неееет! Сами, сами думайте.

Нургуш взмолился:

— Ну хоть намекни!!! Ты думаешь, мы не изобретали такого! Я уж и латы с паровыми цилиндрами ковал, и палицу крутящуюся — да только не для боя все это получалось, а игрушки!!!

Я тяжело вздохнул.

— Ладно. Не скажу ничего такого, чего бы вы сами не знали. Я буду только задавать вопросы, а вы — отвечать. Вот у Чхыгыра есть его бабах-горшочки, кинул — хлопнуло — оглушило. Не я их, заметь, придумал — бойцы Сарумана при штурме Хельмова ущелья взрыв-горшочки в больших количествах использовали. Хорошая штука?

Чхыгыр согласно покивал.

— Еще бы плохая.

— Вот. А чем она хуже, чем людское оружие? Ну, хуже чем лук, к примеру?

Нургуш возмутился.

— Лук, он шагов за триста бьет! а горшочек ты рукой куда закинешь? и потом — лук, он стрелой насквозь пронзает — тресь — кровища!

Я ободряюще улыбнулся.

— А горшочек, что ли, без кровищи?

— Горшочек только оглушает, посечет, только если...

Нургуш переглянулся с Чхыгыром, и продолжил неожиданно севшим голосом:

— А до крови посечет, только если осколком горшочка попадет по месту...

Я продолжил скучным голосом.

— Так, мы имеем две проблемы — во-первых, малое поражающее действие, во-вторых, небольшая дистанция применения. Но, согласитесь, поражающая сила горшочка с порошком от силы рук не зависит; горшочком побольше даже снага тролля прибьет, а уж человека — запросто. Теперь ответьте, что сделать, чтобы поразить человека наверняка?.. пусть даже и вместе с тем умельцем, кто горшочек кинул.

Чхыгыр пожал плечами.

— Понятно ж. Порошка больше сунуть. Тогда я этот горшочек вообще никуда не докину, но бахнет так бахнет.

— А Нургуш что скажет?..

Нургуш сидел ошарашенный, переводя невидящий взгляд то туда, то сюда.

— Железа внутрь насовать, да камней поострее, да еще порошка побольше, да стенки покрепче. Тогда...

Я ухмыльнулся.

— Хорошо. А если с составом смеси поиграть, ну, добавить туда чего? Чего у нас еще такое горит и часто в бою применяется?

Теперь Алхимик замер с таким же отсутствующим взглядом, потом выдал механически:

— Паклю мы смолой вонючей пропитывали, потом из нее стрелы зажигательные делают — так горит, что и не потушишь ее. Редкостно липкая дрянь. Если такое на одежду или латы врагу попадет — ох и выть будет, ох и кататься... Но тогда меня же и самого пожжет насмерть!!!

— Вот и отлично!

Я потер руки.

— Вторая проблема. Нужно далеко кидать. Как сделать такую штуку, чтобы даже снага мог за триста шагов врага поразить? Конструкции вспоминайте. Вон, на осколки Башни вокруг Лугбурза посмотрите. Или как людей заманить так, чтобы и вовсе кидать никуда не надо было?.. Вы же мастера ловушек, ну?!!

Мастера, кажется, не дышали. Алхимик с Механиком сидели, молча глядя в никуда. Я поводил ладонью перед их лицом — никакой реакции; ухмыльнулся.

— О, думать начали. Думайте-думайте, это вам полезно... все лучше, чем железками махать и под мечи ложиться. И, заметьте, ничего нового: составы вам уже известны, даже запасы на складах есть; железа — куй не хочу. Осталось выбрать самый убойный вариант, собрать, испытать, вооружить этим оружием отряд, научиться им пользоваться — и в бой!

Седой рассмеялся так, что аж закашлялся.

— Всего-то и делов, Горящий! Собрать, испытать, вооружить!.. Эк у тебя быстренько все...

Я тяжело вздохнул.

— Да. Производство штука долгая; с вооружением первого отряда, наверное, к середине зимы управимся, если для смесей всего в достатке будет. И то оружие получится — смех сквозь слезы; людей больше напугает. А вот если туда, в бабахалку эту, еще и контактного яду хорошего добавить, или отравы на дыхание, какой вы в подземельях распыляете... Поймите, с таким оружием у вас против людей есть шансы — это несомненно. И то, что люди такое оружие быстро не сделают, а вы быстро сделаете — это тоже очень даже хорошо. Люди в механике да в огне не очень, а вас хлебом не корми — дай в железяках смертоносных поковыряться. Думайте, думайте!!!

Алхимик, Механик и местные мастера, придя в себя, сбежали в кузни, ожесточенно переругиваясь; дней пять после этого разговора я их не видел. Вслед за мастерами я отправил Седого в компании с Молчаливым, с указанием "обеспечить безопасность и секретность работ, Седой, бойцов подберешь."

* * *

Посреди ночи Зрячий Камень начал вспыхивать мерно и ритмично; кроваво-алые сполохи из сумки отпечатались узорами на стенах пещеры. Удивленный поведением Камня, я поднес его к глазам, поймал знакомое ощущение полета — и неожиданно оказался перед старым знакомым — королем Гондора. По-моему, король был удивлен моим появлением не меньше, как и я — его. Коротко взмахнув рукой, гондорец набросил на свой Камень покрывало; контакт с яркой вспышкой прервался. Обеспокоенный, я начал тщательно осматривать окрестности через Камень, и вскоре снова почуял внимание со стороны Минас-Тирита, обшаривающее окрестности, как луч мощного фонаря. Когда фокус внимания обращался на то место, где находился мой Камень — следовала ярко-алая вспышка. Ах вот ты какой, Эльфийский Берилл... собравшись и подловив момент, когда Камень вспыхнул, я резко и неожиданно ударил по возникшей связи огнем, после чего потянулся к Минас-Тириту. Снова возникла картинка — Камень короля валяется на полу башни, а сам король, поглядывая на Камень, трясет обожженной рукой; берилл на его плече мерцает зеленью. Я сконцентрировался и проявился; багровые одежды затлели.

— Не смотри больше в этот регион, королек. Иначе я выжгу твои глаза.

Гондорец сжал челюсти и ответил сквозь зубы.

— Не тебе решать, что должен делать Король.

Я язвительно ухмыльнулся.

— Это заметно. Что должны делать гондорцы — решают эльфы, Светлый совет и один бородатый лицемер в белом балахоне. Ты, королек, ничего не решаешь — помни свое место... это же по указке Светлого совета гондорские войска продолжают оккупировать Мордор? Мудрое решение — для эльфов. Скажи-ка, сколько людей вы потеряли в Мордоре за сезон? Орки, милашки, так любят бить исподтишка... Кому вы здесь нужны, в Мордоре?

На фразе "помни свое место" король на мгновение не удержал лицо; кажется, я оттоптал ему больную мозоль. Некоторое время мы мерялись мрачными взглядами. Взяв свои чувства под контроль, король все же счел необходимым ответить.

— Гондорские воины стоят на своем посту, чтобы чтобы освободить рабов Мордора и не допустить возвращения Зла на эту землю.

Я медленно закипал.

— Освободить от жизни?.. Среди жителей Мордора нет рабов. Все разумные, кто остался тут — остались по своей воле. Здесь их родина; Мордор — это земля орков и людей Тени, гондорским порядкам здесь не место.

Король глянул на меня невозмутимо и слегка иронично. Мои слова не задели его совершенно.

— Мы, гондорцы, выполним решение Светлого Совета. В единстве наша сила. Твои планы, лихо Дарина, не пройдут — какие бы они ни были.

— Светлый совет любит жонглировать словами и загребать жар чужими руками. Что ж, королек — если не хочешь вывести захватнические войска с чужой земли — будь готов потерять множество своих людей — это будет по справедливости. И не говори снова, что тебя не предупреждали.

Король слегка прищурился:

— Это ты, лихо Дарина, говоришь мне о справедливости?

— Да, о справедливости!!! Эта земля принадлежит тем, кто живет на ней и кто лично трудится на её благо. Диктовать правила там, где ты не живешь — это гнусно и подло.

Король в гневе сжал кулак.

— Не тебе упрекать меня в подлости; не тебе, пославшему чуму в Гондор!

— А я еще в прошлый раз тебя предупреждал — невиновных — за невиновных.

Хлопнув ладонью по Камню, я вызвал ослепительную вспышку и прервал контакт. Надоело. Сколько можно с ним сюсюкать? В следующий раз вместо слов он услышит звонкий голос оружия.

* * *

Глава 53

Новый день принес нерадостные вести. Подземный ход на север, на который я возлагал такие надежды, оказался наглухо завален в самой глубине гор. Не поверив в отчет разведчиков, я не поленился сам сходить и прощупать завал; увы, пришлось скрипя зубами согласиться — чтобы восстановить этот ход, нужны годы.

Работы по продовольственному самообеспечению Лугбурза сдвинулись с мертвой точки. Традиционно места для грибных плантаций подбирались путем многих проб и ошибок; но у нас, увы, нет возможности ждать десятилетия — следовало ускорить ход дела. Исследование грибниц затянуло меня надолго. Многочасовые бдения прошли в попытках ощутить, какие именно камни помогают росту, а какие умерщвляют грибницу; когда накопилась статистика дело пошло веселей. Много дней заняли поиски по глубинным ярусам подземелий, с прощупыванием стен в поисках подходящей породы; нужный минерал встречался крайне редко. Камни, помогающие росту грибов, на взгляд орков ничем не отличались от камней, не помогавших росту; и что еще страшнее — практически не отличались от других камней, убивавших грибницу одним своим близким присутствием. Я-то отчетливо слышал разную тональность пения этих камней, но как это объяснить тем, кто не слышит Музыки? Надеюсь, со временем выдающиеся мастера Народа создадут какой-нибудь механизм или инструмент, измеряющий эту странную способность.

В процессе поиска камней по далеким подземельям в группе мастеров грибницы умерло двое помощников, и еще четверо покрылись жутковатого вида язвами. Камни, убивающие грибницу, убивали также и людей — просто к людям смерть приходила не сразу.

Вердикт Коменданта по проблеме грибных плантаций я слушал с тяжелым сердцем. Созданные нами в результате длительных работ посадки смогут прокормить в лучшем случае десятую часть существующего населения укрепрайона — и то, это произойдет, когда плантации выйдут на плановую производительность — в лучшем случае через год. Остались незавершенными много работ по балансировке водно-солевого и температурного режима, по правильной прокладке каналов и подбору нужных пород грибницы — но все эти работы грибникам Народа знакомы и привычны, справятся и сами.

* * *

Первое испытание творений мастеров-оружейников проводили в стороне от Лугбурза, с трудом вытащив железки через подземный ход в небольшую горную долинку. Нургуш с гордостью представлял свое изделие:

— Мы назвали эту штуку "бабахалка". Наводим туда, смотри — вон мы из глины слепили фигурки. Вот сюда высыпаем мешочки с порошком, сверху суем тряпку поплотнее, потом кучу железок или камней. Вот отсюда поджигаем иии... БАБАХ!!!

Клубы дыма извергнулись наружу; заряд просвистел и разнес цели. Чхыгыр любовно перебирал мешочки с порошком и лыбился до самых ушей. Глядя на корявые глиняные статуи, разбитые шагов за триста в мелкую крошку, я тоже не удержал улыбку.

— Еще раз давай, прочувствую.

Второй бабах вышел даже погромче; я старался разобраться в ощущениях, приносимых чувствами огня.

— Значит так. Длину бабахалки увеличить впятеро. Толщину здесь уменьшить вдвое, здесь увеличить раза в полтора; можно еще кольцами укрепить. Щель для розжига зачем такую широченную сделали? Заузить. Здесь в проковке раковина, и здесь — чую, прогревается неравномерно. Чхыгыр, порошку сыпать больше втрое. И порошок побыстрее гореть должен, но не сильно — на треть примерно. Подберешь?

— Подберу, Горящий. Все подберу, все намешаю. Шарахнет как надо...

— Еще не все. Сколько именно и каких железяк внутрь совать — это тоже важно. Давай-ка еще жахнем...

* * *

Испытания заняли у нас всю ночь. Я следил за Зрячим Камнем, но никого не заинтересовали редкие всполохи огня на склонах Пепельных гор. Перед рассветом мастера, весело переругиваясь, утащили свои изделия под прикрытием бойцов Седого. Новое оружие было испытано и признано успешным.

Вечером мы с Алхимиком с Механиком начали строить планы, в каких количествах и насколько быстро можно будет изготовить серийные образцы и сформировать отряды стрелков. Вдумчивая проработка выявила серьезную проблему, не учтенную нами вначале. Порошка, использующегося как основная начинка для бабахалки, у нас не так много. По мордорским планам прошедшей войны, порошок должен был использоваться только для подрыва стен крепостей, как на водостоке в Хельмовом ущелье — или для минирования входов в подземелья. Задача нужная и важная, но не требующая заготовки действительно больших объемов порошка — поэтому на складах его запасали в ограниченных количествах. Сделать новую партию порошка технологически несложно, и большая часть компонент доступны — за исключением одной фракции. Ингредиентами для нее служили, как бы забавно это ни звучало, обычные навоз и моча (да, характерные орочьи технологии); но процесс получения порошка требовал ожидания в пару лет. У нас не было такого времени; поэтому придется воевать тем, что есть на складах — а уж если выживем — позже наготовим порошка вдосталь. Чхыгыр предполагал, что можно найти более совершенный способ получить порошок — но исследования требовали опять же времени, которого нет.

Чтобы уложиться в сроки, решили сделать всего пару десятков бабахалок. Больше просто нет смысла: эти-то непонятно, как тащить, да и порошка в запасе не так много. Полномасштабную войну с применением нового оружия мы никак не потянем — а вот прорваться через войско неприятеля, неожиданно сбить пограничный заслон нанеся чудовищные потери — становится вполне возможно.

* * *

В одно хмурое утро посланник от Коменданта передал нам письмо морийских гномов, принесенное летучими мышами Хурыга. Прочитав письмо, я бросил распечатанный пергамент Седому. Тот уселся на уступе, читая, качая головой и цитируя вслух избранные фрагменты; я комментировал по ходу текста.

— Ты смотри, Горящий, каким интересным тоном пишет главный коротышка: "дохнут как мухи, и скоро взбунтуются. Ты, голосом своего ставленника, кажется, делал мне предложение..."

Я усмехнулся.

— Ты думаешь, Седой, мое проклятие гному — это фигуральное выражение? Я тоже так думал... тогда. Недооценивал я тогда силу Слова, сильно недооценивал. У гномьего претендента на морийский престол и так-то характер был не лучший, а уж после моего доброго слова...

Седой шептал про себя слова письма, ведя пальцем по тексту, напряженно хмурясь.

— А это видел, Горящий? "недавно жуть какая-то вылезла, сожрала патруль и ушла на глубину, оставляя после себя тоннель, по коему пройдут пятеро гномов в ряд в полной броне"... что это за тварь такая в Мории завелась?

Я весело рассмеялся.

— Вспомни, "...проходы, не кирками народа Дарина прорубленные, о Гимли, сын Глоина..." Седой, ты ж вроде сам мориец, легенды старые собирал. Ну-ка, кто это мог быть?

Седой выглядел озадаченным.

— Больше всего похоже на одного из Великих Грызней. Но их в Мории уже тысячу лет не встречали?..

Я расхохотался, хлопая ладонью по камню; на камне остался отчетливый горелый отпечаток.

— Седой, а, ну не будь таким наивным. Ты думаешь я там, глубоко в корнях гор, прохлаждался и предавался томной неге?.. Отродья Паучихи боятся выйти со своей глубины, но если пробить шахты поглубже — тебя ждет теплая встреча... Конечно, пока я гулял в глубоких морийских тоннелях, периодически разжигая свое пламя, грызни не лезли к поверхности — огненного бича и сама-то Голодная Старуха боится, куда там всякой шушере. Но стоило мне уйти... Гномы такие наивные. Они думали я там, в подземельях, самый страшный зверь. Ничего, скоро грызни распробуют вкус свежей гномятины...

Седого слегка передернуло.

— Что это за твари такие, грызни?

Я провел пальцем по поверхности камня, оставляя горелую дорожку.

— Предполагаю, это искаженное совместное творение Ауле и Яванны — червяки, созданные, чтобы рыхлить почву. А потом к ним приложила свой яйцеклад Унголианта, сбежавшая от огня Валараукар в Горы Ужаса; она смогла подарить червячкам свой Голод. Получившаяся химера стала способна выжирать твердь, оставляя за собой пустоту — ходы и дыры. В Мглистых горах эта дрянь прижилась. В прогрызенных ходах потом селились другие выродки Паучихи. Со временем червячки отожрались... нормально так отожрались, две телеги крупному грызню в пасть рядом зайдет, бортами не касаясь.

Я обвел пальцем горелый отпечаток ладони на камне, развивая мысль вслух:

— Эру Илуватар сказал — "...нет темы, которая не исходила бы от Меня; потому тот, кто пытается сделать это, окажется не более, чем Моим орудием..." Время, когда я сидел в глубинах Мории, было нескончаемой битвой с отродьями Голода; в гневе защищая свой дом, я невольно защищал жителей поверхности. Меня, Подземного огня, эти зверушки боятся. А гномам предстоит немало битв. Учтите — грызни жрут любую твердь. Да... В глубоких переходах Гундабада орки раньше ставили огненные взрыв-ловушки. Там и кроме грызней снизу гадости лезет полно; недаром гномы, завоевав, оставили Гундабад. На свет дня вся эта мерзость выходить опасается, но кое-кто с голоду все же выбирается наружу — и доползает аж до Пригорья. Арнорским следопытам скучать не приходится, недаром у них такая серьезная подготовка...

Седой покачал головой и вернулся к письму.

— "Будут ждать тебя, называющего себя Горящий, для тайных переговоров на входе в Морию на склоне Карадраса со стороны реки Ирисной"... Вот ведь коротышки, за столетия изгрызли гору, как муравьи старое дерево. Сколько мы, орки, там жили — так и не нашли все проходы в гномьей горе... Пойдешь на переговоры?

Я покачал головой.

— Отпиши им. Показать места в подземелье, где можно мифрил добывать и при том от Подземного огня не загнуться — я обещал, и слово свое сдержу. Даже грызней у них в подземелье могу пугнуть — мне только веселье. Но договориться нужно обо всем заранее. К тому времени, как мы окажемся в верховьях Ирисной, детали соглашения с гномами должны быть уже ясны — будет не до дипломатии.

Седой внимательно глянул на меня.

— О чем конкретно нам договариваться?

— Для начала нам может потребоваться разовый проход через Морию. Самый удобный для нас путь в Гундабад лежит через глубокие морийские тоннели, те самые, "не кирками народа Дарина прорубленные..." А уж до одного из входов в Морию как-нибудь доберемся. К парадным Восточным воротам, конечно, не полезем — но тайный ход из Ирисной долины прекрасно подойдет, если коротышки нам его откроют. Глубокие ходы грызней идут до самого Гундабада; подземных чудищ я шугану.

Я зло сжал кулак.

— Как жаль, что, когда я очнулся, не мог ничего вспомнить. Тогда и не надо было бы стаю Хурыга наружу вести, под эльфийские стрелы — увел бы я их в Гундабад глубокими тоннелями, и все. Но у меня тогда в башке пустота звенела, не то что ходы подземные — и силу, и суть, и имя свое позабыл... Теперь без договоренности с гномами я не войду в Морию.

Седой заинтересованно пересмотрел письмо.

— Это предмет торга прямо сейчас. А в перспективе с гномами будем иметь дело?

Я мечтательно поднял глаза к потолку пещеры.

— Неплохо бы стать оркам с гномами добрыми соседями, как встарь. Долгосрочное соглашение, чтобы скрыть наш город от людей. Гномы у Светлого совета считаются "благонадежными". Если мы поселимся в Гундабаде и будем постоянно маячить на поверхности, туда рано или поздно придут войска Арнора; будет драка, а оно нам надо? Зато если у дверей Гундабада встречать людей будут благонадежные бородатые гномы, то у арнорцев даже мысли не возникнет лезть вглубь. Что еще? Обменяться с гномами методиками подземного продовольственного обеспечения. Под землей места куда больше, чем на поверхности; объема для жизни хватит всем, а не хватит — у грызней отобьем. От подземной дряни вместе обороняться сподручнее — их топоры, ваши мины...

Седой сосредоточенно обдумывал.

— Это придется согласовывать с Комендантом.

— Конечно. Обсуди все с ним, Седой, и возьми переговоры на себя. Только сдается мне, Комендант решит остаться тут — отдав нам небоевых, лишние рты и, как максимум, выделив охранение. Вождем эвакуируемой колонны придется стать тебе, Седой. Всех подряд брать тоже не будем — совсем уж откровенные отбросы и балласт нам не нужны; присматривайся внимательно. Зато уверен, старые мастера, сработавшиеся с Нургушем и Чхыгыром, точно захотят с нами...

Седой смотрел на меня пытливым взглядом.

— Горящий, у разумного на лбу рунами ведь не написано — балласт он или не балласт. Крайне редко встречается идеально полезные люди, обычно серединка на половинку. Какую мне реальную, жизненную меру выбрать, чтобы решить — кто нам на годы вперед сгодится, а кто нет?

— Непростые вопросы задаешь, Седой. Сам я у тебя когда-то спросил, а ты мне ответил — "идеала тебе никто не даст, работай с тем, что есть". Помнишь?

Седой кивнул.

— Помню. Тогда спорили мы об одном ущербном, но умном орке. А теперь надо установить закон — один для всех, и меру правды — одну всем. И кого, как не тебя, Горящий, мне спрашивать?

Я глубоко задумался.

— Если уж я взваливаю на тебя ношу Вождя, Седой, попробую объяснить — всем вам. Хотя объяснить будет непросто... Что ж, желающие услышать — слушайте!

Древние слова Высокого диалекта Черного наречия в темном подземелье Лугбурза зазвучали торжественно и вычурно, тихо прокатываясь вдаль по коридорам и отдаваясь в толще породы. Камень отзывался мягкой дрожью; так потрескивает сталь, медленно остывая после прогрева и сбрасывая напряжение проковки.

— Эру Илуватар даровал всем разумным существам Арды свободу выбора. Как именно будет устроено ваше общество, народ Тени — это ваш выбор, и никто не сможет его сделать за вас. Правила вы выбираете себе сами; и когда эти правила принимаются всеми, они обретают силу Закона.

Я взмахнул рукой, и капля свободного Огня сорвалась с пальцев, выжигая на камне витиеватую руническую вязь.

— Вам выпала честь жить на стыке эпох, во время перемен. Во время, когда и общество, и его Закон — меняется. Ты спрашиваешь меня — кого собирать в новую Стаю? Я тебе отвечу — таких же, как ты; тех, которые поддержат своими делами и своей жизнью тот Закон, который ты считаешь справедливым. Закон нужен членам общества; обществу, поднявшему флаг Закона, нужны те, кто этот закон соблюдет. Вы нужны друг другу.

Капля моего Огня, попавшая на камни, не потухла; она расползалась в толще стены, шипя и потрескивая.

— Какой Закон избрать? Люди не идеальны. Есть те, кто работает только из-под палки. Есть те, кто урвет чужое, только ему дай. Есть те, кто убьет ближнего самым зверским способом, если будет уверен в своей безнаказанности. Что же есть идеал человека? Фикция. У каждого идеал — свой; один имеет прореху там, а другой здесь; каждый видит только чужие недостатки. Социализирует, объединяет людей, превращает толпу в слаженный коллектив — только совместная идея общества, только принятый каждым Закон и общность Закона.

Брошенная капля Огня выжигала в стене все новые и новые узоры.

— Разбрасываться людьми, обрекая их на смерть просто потому, что они не идеальны — это нерациональное расточительство. Поэтому эффективнее избрать такой Закон, который будет учитывать не идеальность каждого — и строить структуру социальных связей так, чтобы не идеальные члены общества сами становились на место и начинали приносить пользу.

Цвет капли Огня на стене расщепился, приобретая различные оттенки от багрового до оранжевого, водя цветными бликами по стенам и потолку.

— Закон общества, даже Закон Крови — не вечен. Закон — это отражение как внешних условий мира, где живут люди, так и внутреннего наполнения общества; Закон — это ответ общества на внешние и внутренние проблемы. Верный путь — выбирать Закон и форму общества, которая в данный момент — и в перспективе — дает наибольшую эффективность, лучше всего подходит. Найти верную форму Закона — вот настоящее Искусство.

Вязь рун на стене полыхнула огнем и осталась пламенеющими письменами, тлея в толще камня.

— Но ваш путь — это только ваш выбор. Вы свободны.

* * *

Эти тихие слова услышали все, кто жил в подземельях Лугбурза; слышали, но не поняли. Долгие годы понадобились народу Тени, чтобы понять и принять сказанное.

Плита с выжженной на ней рунной надписью на Черном наречии еще долго стояла в подземельях, не угасая.

* * *

Глава 54

Глубоко за полночь я сидел в углу нашей клетушки, учась ощущать дух и настрой Народа, ища пути будущего. Получалось весьма посредственно — для майа; многие мои сородичи слышали музыку сердец гораздо четче. Действительно талантливые майа не только ясно видели будущее, но и умели на него влиять; я здесь в чем-то ущербен. Впрочем, возможно, это отголосок какой-то из верхних гармоник моей силы: способности, жертвуя настоящим, разрушать предопределенное. Предзнание, внереальные видения будущего посещали меня редко и поддавались пониманию мало. Вот как сегодня.

Вторые сутки сквозь вонь грязных орочьих тел мне чудился запах крови.

Никакие мои настойчивые попытки прояснить причину или найти источник этой вони ничего не дали. Она то проявлялась в реальности и обострялась до характерного аромата бойни, резаного по живому мяса, то снова уходила куда-то в глубины сознания. Я принюхивался к людям, за что заработал несколько косых взглядов; я искал по пещерам и переходам — все тщетно. Осталось смириться и ждать удара судьбы; долго ждать не пришлось.

В предрассветные часы собачьей стражи тряпка, прикрывающая вход в нашу пещеру, закачалась; грязная рука дернула ее вниз и сорвала. У порога, привалившись к стене, полулежал дежуривший сегодня с мастерами Молчаливый; по его левой ноге змеился свежий порез. Его шепот, хриплый и глухой, прозвучал в тишине громче сигнального барабана.

— Беда, Горящий. Наших взяли...

Мы с Седым бросились в кузни.

За дверями главного зала мастерских ощущалось затаенное дыхание: нас ждали. Открыв дверь, я вошел внутрь; Седой осторожно шел за мной.

В дальней половине огромного зала, в полумраке, в неверном дрожащем свете чадящих факелов, молча, в боевых порядках стояли орки. Связанные мастера валялись у стены; но не все — некоторые стояли вместе с вторженцами, с оружием в руках. Когда я прошел до середины зала, вперед из ряда орков шагнул Шаргат, тот самый старый сухонький орк в черной от крови повязке, что говорил о врагах ночью на сходке Боевого отряда первого назгула. Положив руку на рукоять ятагана, он выдохнул нам:

— Стоять.

Тонкий флер дыма приносил все больше и больше ощущений; вокруг меня, спереди и сзади разложены десятки мин; тонкие нити от их взрывателей идут куда-то в темноту; под тряпками ощущается нечто знакомое и взрывоопасное. Я остановился, глянул в глаза Шаргату и снова спрятал взгляд; он слабо улыбнулся.

— Понятливый попался... ты всегда был умен, Третий.

По его сигналу первые ряды откинули тряпки, прикрывавшие мусор; на нас с Седым смотрели две десятка бабахалок, готовых к выстрелу. Шаргат продолжил негромко говорить; в тишине подземелья его голос прерывало лишь потрескивание факелов.

— Вы сделали действительно отличное оружие. Оружие, смертельно опасное даже для тебя, Генерал. Благодаря нашим собратьям мы узнали о нем вовремя — и сумели перехватить. Будешь дергаться — они выстрелят, не сомневайся.

Я присмотрелся к тем из мастеров, которые стояли в ряду бойцов. Знакомые лица — но ни Нургуша, ни Чхыгыра среди них не было. Головы мастеров, стоявших рядом с Шаргатом, украшали окровавленные повязки. Шаргат неторопливо провел острием ятагана по телу, лежащему перед ним; тело даже не дернулось.

— Мы знаем твои новые повадки, Генерал. Один из твоих бывших спутников, Муклюк, нам все рассказал... прежде, чем издох. Ты, говорят, захотел мира с людьми?.. а может, и мира с эльфами?

Я молчал. Мелодика крови незримо пела в спертом воздухе, набирая силу. Шаргат полуобернулся к своим бойцам, продолжая:

— Мира с теми, кто тысячелетия убивал нас, кто охотился на нас, как на диких зверей. Мы-то думали, что ты пришел возглавить нас, чтобы сокрушить врага.

Ткань мироздания ощущалась тонкой, будто паутинка; тронь ее — и прорвешь. Шаргат усмехнулся.

— Молчишь?.. Мы говорим тебе — мир с гондорцами у нас будет, когда голова последнего из них будет насажена на кол.

Я поднял глаза на Шаргата. Слова получилось произнести только шепотом, но этот шепот прокатился по всему залу.

— И что вы будете делать потом?..

Шаргат прищурился.

— Мы захватим их плодородные земли. Мы будем есть досыта и спать в тепле. Каждый сможет делать то, что хочет. Мы обучим много искусных сильных воинов и скуем много хорошего железа. Разве этого мало?.. Осталось только показать нашим бойцам, что врагов нужно убивать. Дать самому последнему уроду почувствовать силу, ощутить на губах вкус крови.

Я не опускал взгляд.

— А потом?..

Шаргат усмехнулся.

— В Арде осталось еще много земель, которые можно захватить. Конечно, чтобы победить, придется многими пожертвовать; такова неизбежная жатва войны. Но с новым оружием людишки нам не противники. А ты... орки помнят тебя, как искусного военачальника и бойца. Но ты теперь не боец, ты мямля. Поэтому мы не убьем тебя исподтишка; мы казним тебя перед строем, как труса и предателя.

Я обвел взглядом стоящих в ряду бойцов. Сосредоточенные, губы плотно сжаты, в глазах — решимость и ощущение собственной правоты. Попадались и знакомые лица... этот стоял рядом, слушая мои слова о Свободе. А этот, мелкий, снага на вид, шел с нами от земель рохиррим. Как я мог быть настолько слеп?.. в глазах потемнело; мир видимый скрылся от меня за вихрями тьмы, как за узорами на морозном стекле. Седой, почуяв неладное, шагнул ко мне. Сейчас мой шепот вряд ли услышал кто-то, кроме него.

— Я зря вас спасаю, Седой. Вы черны и злобны. Ваш яд отравляет... отравляет все, чего вы касаетесь. Вы не умеете Делать. Вы умеете только Жрать. И еще немного — Убивать.

Седой посмотрел мне в глаза, а потом вынул свой ятаган и протянул мне, рукоятью вперед.

— Тогда режь, Горящий. Меня первого. Дальше легче пойдет.

Холод черной стали ятагана в руке меня протрезвил; в глазах прояснилось. Мгновения скользили одно за другим; казалось, минули годы, прежде чем я снова глянул на Шаргата и молча вонзил ятаган себе в живот. Черная кровь плеснула на пол, задымилась и вспыхнула черным чадным пламенем, заполняя скрученными вихрями дыма огромное помещение. Глуховато вздрогнули недра гор: "... р...ррок?.." Шаргат отшатнулся; мой голос снова звучал хриплым шепотом, слышным на всю залу.

— Предводитель отряда назгула. Ты хотел забрать моё и выступил против меня. Жалкий глупец, ничтожное отродье. Я поступлю с вами так, как поступал с бунтовщиками сам Ангмарец. Посмотри на своих собратьев, посмотри на тех, кого ты обрек на мучительную смерть. Смотри и наслаждайся — ты умрешь последним.

Шаргат отпрыгнул назад и заорал "Пали!!!!", но мой дым уже окутал мины и добрался до бабахалок. Вместо того, чтобы взорваться, порошок в них задымил, разлагаясь, шипя и потрескивая, добавляя свой оттенок к вони бойни и к сладковато-гнилостному аромату справедливости. Ядовитая дрянь текла темными струями в спертом воздухе, рисуя причудливые смертные цветы. Бойцы кашляли, хрипели, судорожно пытаясь вдохнуть, разрывая себе горло скрюченными пальцами, выцарапывали себе глаза, катались по полу, марая каменный пол залы рвотой. "Рок, ррок, ррооооок!" гудели звеня невидимые барабаны. Моя кровь на полу кипела, оставляя горелые разводы; рана на животе затягивалась. "Рроооок..." глухо, мучительно стонала земля, тяжко содрогнулись камни.

Ощутимого труда стоило не дать подохнуть вместе со всеми Седому и тем, кто лежал в углу связанными. Когда старший из выживших мастеров оклемался, мы послали его с докладом к Коменданту.

Шаргат, как я и обещал, умер последним. Его, еще живого, с выжженным языком и глазами, выкашливающего себе легкие, мы оставили приколотым к стене пещеры. Все-таки Седой — непревзойденный палач: Шаргатовы отчаянные визги еще долго доносились из пустой залы, но никто не рискнул снять его тело.

* * *

Глава 55

К полудню слухи о случившимся расползлись по всем подземельям Лугбурза. Среди простых бойцов витал запах страха, разгоняемый ветрами перемен. Комендант созвал вечером общий совет Стаи и пригласил нас; оставшееся до совета время ушло на согласование деталей.

Взрослая часть гарнизона Лугбурза собралась в огромном подземном зале, за исключением дозорных. После отчета старших по направлениям, на возвышение вместе с Комендантом вышли мы вместе с Седым. Народ зашушукался; я начал говорить.

— Народ Тени! Люди и орки, тролли и варги...

Седой подхватил вторым голосом:

— Братья и сестры!..

— Завтра со мной, Третьим из Валараукар, колонной в Гундабад пойдет новая Стая.

Седой снова подхватил:

— По Закону Крови, каждый может сменить Стаю.

Комендант вступил:

— И я, как Вождь поселения, говорю: сейчас — лучшее время.

Народ всколыхнулся; по толпе побежали вздохи и удивленные шепотки. Я продолжил:

— До Гундабада далеко. Отряды гондорцев выйдут нам навстречу. Но убивать врагов — не наша цель. Поселения остроухих будут лежать рядом с нашим путем — но мы не будем грабить и жечь.

Седой вступил:

— Жизни народа Тени — вот достойная цель, вот верная награда. У нас есть оружие, но мы будем сражаться только там, где не будет иного выхода. Если можно бежать — мы бежим. Если можно обойти — мы обойдем. Пусть те, кто считают это трусостью — выйдут биться с врагом без нас и сложат головы зря.

Комендант сделал шаг вперед.

— Кто хочет мести и войны — останьтесь в Лугбурзе. Я, Комендант укрепрайона, приму смерть здесь, когда придет мое время. Гондорцы не оставят попыток взять наш город. Но Лугбурз прокормит лишь немногих. Тем, кто сможет жить в мире — лучше уйти.

Народ загомонил. Я снова вступил.

— С детства вас учили, что жизнь — это война. Семь тысяч лет народ Тени ведет нескончаемый бой. Но хватит лить кровь, довольно битв. Время вернуться домой; время вернуться к истокам. Мы выйдем завтра после заката. Клятву Вождя Колонны примет Седой. Выбор за вами.

* * *

Опасаясь, что о нашем переселении через предателей узнают гондорцы, я торопил события; но не я один спешил. В течении суток к нашей Стае присоединилась практически все женщины, многие мастера и, к моему удивлению, немало бойцов. Продовольствие, инструменты, одежда и запасы, дети... брали только самое необходимое. Волки и варги впряглись в телеги; мастера проверяли обитые железом колеса и смазывали оси. Молчаливый, сжав зубы и хромая, руководил погрузкой мин, бабахалок и зарядов к ним; доверенные бойцы, вооруженные до зубов, подозрительно зыркали вокруг из-под железных шлемов. Я контролировал территорию через Зрячий камень, но не заметил никаких попыток наблюдать за нашим местоположением. Дозоры людей двигались по выжженным равнинам Мордора обычным порядком.

Первая ночь марша прошла напряженно; из-за спешных сборов ломались непроверенные телеги; гражданские, непривычные к высокому темпу передвижения, тормозили колонну. На дневку мы попытались укрыться и замаскироваться, но вряд ли удачно — слишком нас много. К вечеру стали заметны изменения в движении конных дозоров гондорцев — людские отряды окружили нас, четко держа дистанцию. Если мы обнаружены, нет смысла скрываться дальше; прервав отдых, мы снова побежали вперед. Двигаясь в голове колонны, я понял, как именно нас раскрыли: вокруг отряда кружили птицы, не приближаясь, но наблюдая издали.

Не вступая в сражение, люди сопровождали нас двое суток. Линию Дуртанг-Айзенмут гондорцы сдали без боя, отступили, предпочтя дождаться подхода подкреплений. Мы успели беспрепятственно добежать до середины долины Удун. Бессильно скрипя зубами, я наблюдал через Камень, как впереди формируется мощный заслон из мечников и лучников, прикрытый с флангов кавалерией. Основную армию люди собрать так быстро не могли, но нам хватит и этого. Стена Черных Врат уже два года как разрушена; но сужение, образованное остатками крепости Мораннон, обеспечивало людям прекрасную возможность принять битву на их условиях. Все, что мы могли, это встать на дневку в трех часах бега от их укреплений, в удобном месте у Серого утеса. Предполагалось штурмовать укрепления следующей ночью — нужно попытаться реализовать преимущества орков в ночном зрении. Люди не стали ждать; с рассветом они начали марш-бросок в нашем направлении. До битвы остались считанные часы; наши военачальники спешно разворачивали боевые порядки и готовили оборону.

Спину нам прикрывал Серый утес. В центре, на двух небольших возвышениях, мы установили бабахалки. С позиций раздавалась отборная ругань — стрелки Седого рыли в каменистом грунте укрепления и ловушки. Молчаливый искал добровольцев в заградотряд. Мы знали, что заградотряд сомнут; добровольцы, вероятнее всего, смертники. Но мы не можем оставить центр открытым — не поверят и обойдут ловушку. По центру бойцы заградотряда тоже рыли углубления, на точно выверенном расстоянии от бабахалок. На флангах наскоро установили баррикады из телег, небрежно их замаскировав и разлив перед ними горючку; вбили колья поострее, согнали туда лучников — любой опытный военачальник поймет, что отправлять кавалерию штурмовать такие баррикады — неэффективно. Да и не так много кавалерии у людей, основная сила гондорцев — пешие бойцы, и они ударят по центру... должны ударить, если мы будем убедительны.

* * *

Бой начался стремительно. Военная выучка у людей отличная; сразу с марша колонны накопились, перестраиваясь в боевые порядки, собрались — и пошли на сближение. Кавалерия пыталась прощупать оборону, скользнула по центру за пределами дальности наших луков и осыпала стрелами на излете наш заслон; заградотряд вяло огрызнулся в ответ. Коротко пропели командные трубы людей, кавалерия развернулась и устремилась на наш левый фланг. Варги, спрятавшиеся среди телег, ощетинились и разом взвыли, вызвав легкое смятение среди лошадей. Наши лучники отстрелялись из-за повозок. Часть стрел скользнула по броне всадников не причинив вреда, а часть все же нашла свою цель: несколько человек упали. До сшибки остались совсем немного, когда наша группа прикрытия с нескольких мест разом подожгла разлитую горючку у кольев. Кони заартачились, танцуя перед огнем под непрерывным градом стрел; то и дело кто-то из людей падал, неловко взмахивая руками. Снова возмущенно пропели трубы, и кавалерия ретировалась за спины своего войска. Короткое перестроение, и пешие гондорские мечники плотным отрядом двинулись к центру. Наши по центру заулюлюкали и стали пускать стрелы им навстречу, не надеясь на успех.

Неожиданный для людей поворот наступил, когда они уже почти добрались до центрового заслона. По резкой команде весь наш заградотряд попрыгал в ямы. Тряпки, прикрывавшие бабахалки, полетели на землю. Раздалась команда "Пали!", и все бабахалки разом дали залп картечью практически в упор по плотным построениям людей. Оторванные конечности, растерянные крики боли — лучшая музыка для военачальника. Заградотряд выскочил из ям и вступил в бой, выигрывая время. Испуганные люди не сразу сориентировались; черные ятаганы собирали кровавую жатву. Пока уничтожали заградотряд, расчеты успели перезарядить бабахалки и сделать еще один залп прямо в толпу гондорцев — предупрежденные воплем выжившие бойцы загрядотряда попадали на землю. От отряда мечников противника осталась хорошо если половина; на месте засады остались лежать изломанные фигуры людей, заливая землю кровью. Окончательно смяв заградотряд, гондорцы добежали до бабахалок. Стрелковые расчеты, бросив орудия, резво отступили на подготовленные позиции, скрывшись за телегами. Из-за телег снова полетели стрелы; гондорцы сгруппировались около бабахалок, прикрываясь щитами... и в этот момент мы подорвали мины, врытые под их ногами. Из пешего центрального отряда людей выжили только разбросанные там и сям, деморализованные одиночки; немногие успели отступить под градом стрел. Мы отбили бабахалки — скорее, очистили место, разбросав в стороны куски человеческих трупов. Кавалерия противника гарцевала в отдалении, фланговые малые пешие отряды перегруппировывались. Наши стрелки зарядили бабахалки крупным литьем, аккуратно высчитали расстояние, прицелились, дали разом залп... и часть отряда кавалерии отправилась за Грань вслед за мечниками. Над людскими порядками разнеслись гневные вопли, разочарованно пропели трубы; противник начал организованное отступление. Мы успели дать еще один залп, после чего отступление стало напоминать бегство.

Если бы мы сшиблись с людьми в ближнем бою, вряд ли кто-то из орков выжил бы. А сейчас мы понесли смешные потери. Одну из бабахалок разорвало; расчет погиб. Даже небольшая часть загрядотряда выжила, вовремя попадав на землю во время второго залпа и скрывшись среди трупов; людям было не до того, чтобы добивать раненых. Я запретил преследование и уткнулся в Зрячий камень — люди могут устроить контратаку в самый неожиданный момент. Но отряд гондорцев, деморализованный, просто отступал.

В любой войне потери неизбежны. Заградотряд в этой битве возглавлял Молчаливый. Мы похоронили его у Серого утеса.

* * *

Глава 56

Ближе к вечеру наша Стая перестроился в походный порядок и двинулся к развалинам Черных Врат, стремясь выйти на позиции с наступлением темноты. Люди готовились дать нам еще один бой, на этот раз из укреплений.

Выйдя на дистанцию уверенного поражения нашими орудиями, мы встали и укрепились. Бой сплотил личный состав, все понимали друг друга с полуслова. Варги и волки работали четко и быстро: раз — и повозки завалены в защитные стенки; два — наездники прыгают на варгов и тягловая сила становится немногочисленной кавалерией. Развернув орудия, мы жахнули пару раз, целя в места скопления людей — а под прикрытием грохота и вспышек орудий подвели своих лучников ближе под стены полуразрушенных укреплений. Вскоре к людям из темноты полетели горящие стрелы, и в их неровном свете над укреплениями для нас стало светло как днем. Любого, кто высовывался за стены, разила летящая смерть. Я уже собирался было отдать команду на штурм, но какой-то неясный гомон на стороне врага заставил меня бросить все и внимательно всмотреться в Камень. На укрепления людей кто-то напал с тыла, а они в горячке боя этого не заметили — пока не стало слишком поздно. Пока я пытался понять, что к чему, пока отдал приказ "прекратить стрельбу", все было уже кончено... со стороны укреплений врага раздался победный многоголосый вопль луженых орочьих глоток. Мы затихли, ожидая.

В неровном свете горящей пакли на стрелах, в проломе разрушенной стены встала фигура могучего волколака-альбиноса. Снежно-белая шерсть чудовища переливалась искрами, глаза выделялись кроваво-красными пятнами на обезображенной шрамами широкой морде. Он поднял пасть к небу и взревел, оглашая окрестности холодящим кровь воем. На его спине без всякого седла сидел всадник... всадница. По рядам орков пробежали боязливые шепотки:

— Нгхатбурз... праматерь Степи, Нгхатбурз, Проклятая пришла...

Я не мог оторваться от открывшегося диссонанса. Сухонькое и тощее старушечье тельце верхом на волколаке, закутанное в рваную хламиду, бельма на широко открытых незрячих глазах — и пронзительная мелодика тысячелетнего существа, несущего в себе поистине чудовищную мощь Второй Дивной темы Творца.

* * *

С поля боя удалось уйти лишь нескольким всадникам гондорцев. Отряд Нгхатбурз состоял из отлично подготовленных и вооруженных орков на варгах. Пешему человеку уйти от варга, идущего ночью по горячему следу... наверное, можно, если он нуменорец, дунадан, главный северный следопыт и прочее. У рядовых бойцов шансов нет.

Нам же скрываться после произошедшего боя смысла мало; птицы противника ведут непрерывное наблюдение издали, а оторваться такой толпой от слежки — можно даже не пытаться. Отойдя поглубже в Бурые равнины, мы остановились на короткий привал. Я развел огонь; к моему костру привычно подсели бойцы моей команды. Вскоре подошла Нгхатбурз, протянула тощие старческие руки к теплу пламени и присела, греясь у огня. Бельма на её глазах были укрыты повязкой; но отсутствие зрения нисколько не мешало ей двигаться скупо и точно. Жутковатый волколак-альбинос лег в сторонке, вытянув крупные лапы с кривыми когтями. Немного отогревшись, старуха повернула в мою сторону незрячую голову. Нет, она ничего не произнесла — мне почудился вопрос. И я спросил ее в ответ:

— Ты пришла к нам на помощь. Почему?..

По-прежнему протягивая холодные руки к огню, старуха заговорила. Вторая Дивная тема Творца, плача, дрожала в каждом звуке её голоса. Говорила она на квендерине, древнеэльфийском, но все почему-то понимали её слова.

— Его звали Мардук.

Старуха помедлила, сгорбившись.

— Мы впервые встретились на берегу безымянного озерца в Лотланне... в Белерианде. Отряд орков взял в плен наш караван. Воинов квенди перерезали; нас, пленниц, разделили и отправили в Утумно под охраной. Мардук был старшим отряда, который охранял меня. Он перебил весь свой отряд и увел меня в горы.

Она высвободила тонкие сухие пальцы из складок своей хламиды, взяла из огня уголек и покатала его на открытой ладони. Уголек зашипел в ее руке, не причиняя никакого вреда.

— Мардук переждал битвы и отвел меня домой, а сам ушел. Я вернулась к родичам-квенди, окрыленная. Меня сажали под замок, но разве стены остановят влюбленное сердце?.. тогда я научилась петь. Потом я нашла его снова...

Уголек на старческой ладони покрылся тонкими прожилками огня, тлея, как драгоценный камень.

— Сколько лет мы были счастливы?.. Помню дикие леса и горы, помню морские ветра, помню стойбища в степи, крики орчат и запах теплого молока поутру, помню...

Старуха поднесла ладони к лицу и дохнула в них; уголек покрылся чернотой.

— Нас нашел мой дядя. Я приняла дядюшку как гостя, а он подсыпал мне снотворное и беспамятную привез домой. Я бежала снова, искала своего возлюбленного, и нашла... ... нашла его кости. Моя дядя убил его.

Уголек раскрошился и осыпался черным пеплом между сжатыми ладонями.

— Я пела. Я пела так, как не пела никогда в жизни. Я пела, сжигая себя сама, вкладывая в песню саму свою суть... не помню... не помню.

Старуха поднесла руки к лицу; чёрный пепел покрывал её высохшие пальцы.

— Помню голос Намо, Судии. Помню его слова — "Ты промедлила. Мардук ушел за Грань, по пути, доступному лишь смертным. Он уже не в моей власти — и я не знаю, как тебе догнать его..." Больше ничего не помню.

Волколак-альбинос положил крупную голову на лапы; огонь костра отражался в его кроваво-красных глазах.

— Я прокляла моего дядюшку и ушла в Степь. О, если бы я могла променять всю свою жизнь на всего лишь один взгляд своего любимого. Я приняла обет хранить то, что он любил, хранить его народ — в память о нем. О, если бы у меня был от него ребенок...

Старуха зло рассмеялась; прядь её седых волос выбилась из-под капюшона.

— Злая шутка судьбы. Мы, квенди — бессмертны, эта боль никогда не пройдет. Вся жизнь для моих родичей всего лишь забавная игра — без настоящей потери, без настоящих страданий, без настоящей смерти. Я, изгнанница, единственная из квенди, кто познал значение слова "никогда". Я выплакала свои глаза. Я его никогда не увижу...

Она сорвала свою повязку и швырнула ее в огонь. Пламя зашипело и отхлынуло, словно обжигаясь о грубую черную просоленную ткань.

— Братья хотели помочь мне, отправив в залы Исцеления — но я не желаю сладкого обмана; не желаю покоя. Сколько тысяч лет прошло, а Мардук всегда стоит, улыбаясь, перед моим взором. Рассудок твердил мне забыть и окунуться в омут суеты жизни, но я отреклась от своего рассудка. Теперь меня ведет священное безумие Песни, эхо мой любви. Я его никогда не забуду...

Белый волколак поднял голову к небу и взвыл, горько и пронзительно.

Мы молчали; слова... слова пусты и глупы... слова излишни.

* * *

* * *

Продолжение пишется.

Пожалуйста, ставьте оценки, оставляйте комментарии. Что понравилось, что вдохновило — а что отвращает. В каких местах в мир погружаешься, а где чувствуется притянуто за уши. Какое поведение героя естественно и интересно, а какое — нехарактерно и выглядит странным. Где читается гладко, а где стиль текста коряв.

Хочется взглянуть на текст снаружи, со стороны читателя, чтобы понимать в каком направлении нужно развиваться, над чем стоит больше работать.