1936. 12-я Интернациональная.

— Сматывать? — занятый своими мыслями, рассеянно переспросил Белов, дописывая. — Зачем сматывать?

— А як же, — удивился Мориц, — хыба брыгада не идже до другего мейстца?

— Ну и что с того?

Мориц, держа руки по швам, пошевелил пальцами и признал, что он, конечно, виноват, крошечку поторопился, но людей мало, и потом, разве это люди, с такими быстро не управиться, а не снять вовремя, как бы совсем провод не потерять: сменщики захватят.

— Значит, чтоб у нас была связь, это, по-твоему, необходимо, а на остальных начихать? Мы будем десять дней отдыхать, и скатанный провод столько же пролежит без дела, но тем, кто нас заступает, ты и метра не оставишь? Так, что ли?

— Так, так, — подтвердил Мориц, довольный, что его правильно поняли.

Белов, до сих пор, несмотря на весть об окружении франко-бельгийского батальона, сохранявший самообладание, внезапно вскочил, ногою пнул мешавший стул и закричал на Морица, что он форменная собака на сене, но что здесь ему не частная лавочка, а республиканская армия, и все, что у нас есть, включая наши жизни, принадлежит не нам, и кто этого не усвоил, тому не место в интербригадах...

Мориц, перестав шевелить пальцами и лишь, часто помаргивая, с испуганным недоумением смотрел на разгневанного начальника штаба, продолжавшего выкрикивать, что если весь скатанный провод сейчас же не будет уложен обратно, то кое-кто может угодить под суд как саботажник. Заметив, однако, по растерянному лицу Морица, что тот не понимает значительной части обращенного к нему крика, Белов остановился на полуслове, вздохнул, поднял стул и обыкновенным своим приглушенным голосом, но тоном, не терпящим возражений, принялся повторно распекать Морица по-немецки. Теперь тот слушал с покорной готовностью, с какой дисциплинированные подчиненные внимают начальству, которое они ни в грош не ставят.

Однако чем больше до Морица доходило содержание беловских упреков, а главное, его требование, тем сильнее менялась подвижная физиономия старика. Сперва на ней отражалось изумление, затем почтительное, но твердое несогласие, а к концу неподдельное отчаяние. Еретическая концепция Белова, нарушающая установившиеся представления о воинском имуществе, не вмещалась в седую головенку начальника связи. Когда же он, наконец, усвоил, что все это не беспоследственная болтовня, но от него всерьез хотят, чтоб вот так, за здорово живешь, он отдал другим километра три с лишним нелегко добытого провода, несчастный Мориц сник, словно глава преуспевающей фирмы, в результате: грязных биржевых махинаций потерпевшей крах.

Шепча что-то себе под нос, он начал собираться: надел пояс с висящим спереди, где пряжка, непомерно большим пистолетом, сунул в боковой карман электрический фонарик, взял в руку брезентовые рукавицы, но все это с до того растерянной миной, что мне вчуже стало жаль беднягу. Получив от Белова дополнительные указания, касавшиеся батальона Гарибальди, и горестно вздыхая, но ничуть не смягчив каменное сердце начальника штаба, печальный Мориц ушел в темную и холодную ночь.

Я поднялась, чтобы разбудить морщинистого гонца в кожаных латах, и замерла: где-то очень близко застучал пулемет, по крайней мере, именно так в первую секунду я восприняла неожиданный звук. У меня промелькнула даже мысль, не по Морицу ли это, но прерывистый гул усилился, и стало понятно, что к нам несется мотоцикл без глушителя. Но вот, отчаянно гремя, он промчался дальше в тыл. Не успела я, однако, шагнуть, как похожее на очереди тарахтенье снова приблизилось. Видимо, мотоцикл направлялся все же к нам, но во мраке проскочил мимо сторожки и, обнаружив это, повернул назад.

Наш мотоциклист еще не протер глаза, когда, постучавшись, в сторожку вошла Мадлен Ле Форе с "Компактом" поперек спины. Моему присутствию она нисколько не удивилась, кивнув так, будто мы последний раз виделись не три с лишним недели назад на стрелковом полигоне в Альбасете, а только вчера. Глянула на Белова, вытянулась и приложила кулак к зеленому берету.

— Из франко-бельгийского. Командир батальона капитан Жоффруа просил передать, что батальон окружен.

Стул под Беловым заскрипел — начальник штаба всем туловищем подался вперед:

— Извини меня, товарищ, но, может быть, я плохо понял? Повтори, прошу тебя, еще раз, что ты сказала.

— Я сказала, что наш капитан считает, что наш батальон окружили.

У Белова порозовели скулы. Не произнося ни слова, он испытующе всматривался в лицо Мадлен. Я могла бы ему сказать, что это бесполезно — её и не такие допрашивали... Но не стала портить удовольствия — было уже ясно, что ситуация, может, и опасна, но ни в коем случае не катастрофична.

— Послушай, я хочу понять, что у вас там происходит. Ты можешь изложить все по порядку?

— Так точно. Я находилась на командном пункте батальона имени Андре Марти, который интенсивно обстреливался противником. Была вызвана к командиру батальона капитану Жоффруа. Он заявил мне дословно следующее: "Бери, товарищ, свою керосинку и скачи к нашему русскому венгру. Ни на одном из наречий христианского мира он не объясняется, так что ты через переводчика заставь его понять, что батальон в окружении, пусть думает, как нас выручать. Если генерала нет, скажи начальнику штаба, этот понимает по-французски". Я вывела мотоцикл, выехала на дорогу, включила фару и приехала сюда. При этом огня по себе и каких-либо следов противника не отмечала.

Мадлен не могла более ясно выразить свое мнение о капитане Жоффруа, оставаясь в рамках субординации и нормативной лексики.

Белов хотел что-то ответить, но ему помешало жужжанье все того же ящика.

— Я попрошу тебя подождать снаружи, товарищ, — очевидно, не желая в присутствии нижнего чина пререкаться с Жоффруа, обратился Белов к Мадлен. — Сейчас я напишу твоему капитану.

Как Белов предугадал, звонил действительно Жоффруа, но теперь начальник штаба и не прикоснулся к трубке. Это мне надлежало от его имени внушить, что если от КП батальона до моста Сан-Фернандо мог спокойно проехать мотоцикл с зажженной фарой и без глушителя, то сообщать штабу бригады об окружении было, по меньшей мере, безответственно. Призрак окружения однажды уже вызвал во франко-бельгийском батальоне постыдную панику, поэтому майор Белов предлагает капитану Жоффруа установить, из каких побуждений и кто был виновником сегодняшней дезинформации, которая, к счастью, не привела к печальным последствиям, но временно ввела в заблуждение не только штаб батальона, но и штаб бригады. Больше на этой теме задерживаться не стоит. Гораздо актуальнее другая — предстоящий отход на отдых. Капитану Жоффруа пора переключить свои мысли на это. К нему на командный пункт должны ранним утром прибыть офицеры из сменяющей батальон испанской бригады. Их необходимо ознакомить с обстановкой: показать расположение огневых точек, поделиться накопленными наблюдениями за неприятелем, где у него, например, пулеметные гнезда, снайперы и так далее. Главное же — сменяться по этапам и абсолютно скрытно...

Хотя Жоффруа пытался что-то пролепетать в ответ, я по знаку Белова уложила трубку на место, а так как в ящике сразу же опять загудело, закрыла его и даже для верности застегнула на медные крючочки. И как раз в этот момент послышалось приближение еще одного мотоциклиста.

— Даю голову на отсечение, что и этот прорвался из окружения, — мрачно предрек Белов.

Взамен кокарды на фуражке вошедшего красовалась эмблема испанских самокатчиков — латунный силуэт мотоцикла. Она достаточно определяла, кто перед нами, но кроме того я знала его и в лицо: он неоднократно привозил к нам на багажнике Реглера. Хорошо представлял себе наши познания в испанском и потому не тратя пороху даром, он молча вынул из раструба рыцарской перчатки сложенную бумажку. На ней каллиграфическим рондо было выведено, что с двух ноль-ноль франко-бельгийский батальон Андре Марти находится во вражеском окружении, обнаруженном по начавшемуся с этого времени интенсивному обстрелу с флангов. Ставя командование бригады в известность об этом, командир названного батальона просит незамедлительно принять эффективные меры, дабы в кратчайший срок ликвидировать нависшую опасность. Ниже последней строчки, выведенной бывшим чертежником или писарем, стояла сделанная нетвердой рукой заковыристая подпись, в которой можно было разобрать только "f", да и то лишь одно из наличных двух. Я перевела бюрократизированное SOS Белову, демонстративно сложившему на животе руки со сплетенными пальцами.

— Порви, — отрывисто сказал он. — Отвечать не буду. Эти оба пусть едут обратно. Вольвер, камарада! — Это было обращено к испанцу и доказывало, что Белов, когда дремлет, не безрезультатно кладет голову на морицевский карманный немецко-испанский разговорник. — Вольвер, камарада, марча вольвер, — повторял он, должно быть не уверенный, что его можно понять с одного раза.

— Entonces salud, camarada, — обрадовался мотоциклист.

— Нечего сказать, везет французскому батальону на командиров, — сетовал Белов под аккомпанемент удаляющихся мотоциклов, один из коих громыхал почище Ильи-Пророка в июльский день. — Если первый оказался предателем, так второй едва ли не сумасшедший, что, пожалуй, еще хуже. Мыслимо ли? Определил, что его окружили, по стрельбе на флангах. А ведь ни тот, ни другой не с бору да с сосенки, но рекомендованы Видалем. Был бы крепкий комиссар, так и он никуда. У Мулэна на поводу ходил и у Жоффруа ходит. Если Реглера там постоянно не держать, загубят эти голубчики батальон ни за понюшку табаку...

27 ноября 1936 года, пятница.

Испания, мост Сан-Фернандо.

Явившись на командный пункт, Лукач первым делом отправил в Фуэнкарраль измотанного Белова. Немногим позже отбыла перепорученная Щербакову охрана — за исключением трех бойцов, выделенных в конвой — и телефонисты с Морицем, сменившим недавнее уныние на прежнюю агрессивную бодрость после того как долговязый нескладный испанец выдал ему расписку на принятые от нас столько-то сот метров телефонной проволоки и несколько аппаратов.

Весь день Лукач провел в сторожке, пока, уже в сумерках, мимо нее не проследовало последнее отделение в последнем из трех поместительных автокаров, курсировавших вперегонки со штабным автобусом белоголового Варела, между виллой у моста, где их поджидали бойцы, и местом будущего расквартирования. На эти нарядные автокары Лукач нарадоваться не мог, ведь все три вышли из авторемонтных мастерских делового весельчака Тимара, хотя доставлены были в Кольменар-Вьехо в состоянии, исключавшем всякие помыслы о дальнейшем использовании: их расплющенные каркасы этот чудотворец извлек из пропастей по бокам поднимающегося на Гвадарраму серпантина.

Конусами лучей раздвигая густой мрак над тянущимся вдоль Мансанареса шоссе, бесшумно мчался "Коронель", в зеркальце заднего вида посверкивали затемненные фары "Кирасира" — похоже, за время поездок с Алексеем Луиджи изрядно разболтался. Конечно, форсированная V-образная восьмерка может разогнать "Коронель" до ста десяти. Но если "Кирасир" может держать только восемьдесят, то именно такова и должна быть скорость всего конвоя. Но я решила отложить внушение на утро — в отсутствие лишних ушей болезненно-гордый швейцарец воспримет мою нотацию менее... нервно.

Мы ехали в Эль-Пардо, летнюю резиденцию испанских королей. Конвой миновал поворот на Фуэнкараль, и вскоре шоссе раздвоилось. Ответвление его, отойдя от речки, прорезало опушку леса и у выезда в испанское Царское Село уперлось в баррикаду из набитых песком мешков. Перед нею, подняв на вытянутых руках винтовки, стояло несколько освещенных, как на сцене, милисианос. Остановив машину, они тут же, не проверяя документов, пропустили ее, услышав от Луиджи три заговорщицки произнесенных слова: "Досе бригада, интернациональ". Притушив фары и медленно объехав баррикаду, Луиджи повел машину по широкой улице, в конце ее свернул в переулок налево, по нему выбрался на небольшую прямоугольную площадь, образованную, насколько удавалось увидеть, стандартными коттеджами, и остановился перед одним из них.

— Забирайте вещи и выходите, — подсказал сзади Лукач. — Мы с вами переночуем здесь. Домик для нас я ещё вчера присмотрел, — продолжал он; вытаскивая без видимого усилия одной рукой свой тяжеленный чемодан и взяв на локоть другой руки плащ. — Они все пустуют, но я избрал этот, в середине все же надежнее, чем с краю.

Генерал попытался толкнуть незапертую дверь носком ноги, но я его остановила. Если домик присмотрен ещё вчера, то у кого-нибудь было время установить здесь симпатичную маленькую растяжку...

Я подозвала Гюнтера, попросила у генерала фонарь, проверила сначала дверь, а потом и все остальное — первый этаж, лестницу и второй этаж. Все было чисто — дом был пуст, причем не первый день.

— Надеюсь, удастся хорошо выспаться. Обратили внимание, до чего тихо? — заметил генерал, проходя в спальню. — В Фуэнкарале грузовики будят, да и тесно там для всех, а кроме того, я хочу пораньше посмотреть, как народ устроился. Отпущенные нам десять суток пролетят — и оглянуться не успеем. Их надо буквально по минутам рассчитать, чтоб и людям дать отдохнуть, и одновременно подучить их. Однако надо ложиться.

Алеша лег на диванчике в комнате перед спальней. Хороший мальчик — но, увы, не параноик. И уже не научится.

У меня оказалось четверо бойцов, включая и водителя нашего "Кирасира", который формально мне не подчинялся, но практически входил в группу охраны. Маловато, конечно. Но — за неимением гербовой...

28 ноября 1936 года, суббота.

Испания, город Эль-Пардо.

Луиджи подвел "Коронель" к ажурным стрельчатым воротам, по ту сторону которых прохаживался часовой в каске, но не с винтовкой, а держа в обеих горстях эфес обнаженного палаша. За часовым простирался до каменности утрамбованный двор, вокруг него была вскопана замкнутая дорожка. По ней одна за другой, пофыркивая и поматывая головами, рысили разномастные лошади; а на них в седлах с подвязанными стременами тряслись бойцы. По центру, волоча манежный бич, передвигался обучающий и по временам щелкал, как в цирке. В стороне, ближе к воротам, стояли двое: ближний — спиной к нам, другой вполоборота. Второй, худощавый и грустновато-серьезный, обратил внимание собеседника — багроволицего кривоногого брюнета с кривыми ногами — их кривизну подчеркивали высокие, до колен, черные сапоги из толстой кожи, какие носят ездовые в конной артиллерии — и свисающими острыми усами под орлиным носом — на машину командира бригады, и оба заторопились к воротам. Кривоногий под мышкой, как носят зонтик, нес кривую саблю в никелированных ножнах. Ясно, что это и был командир эскадрона Массар, а второй, похоже, был комиссаром.

По-моему, Алеша что-то о нем рассказывал — Пьер Гримм, ещё один русский из Парижа. Иногда мне казалось, что большая часть русских живет не в России, а в Париже — настолько часто там можно было встретить земляка.

Лукач выбрался из машины и, постукивая штатской своей тросточкой, пошел навстречу. Алеша пошел за ним, я осталась у машины. Раньше комбрига подоспев к железной двери, Массар вышел на улицу, поставил блистающие ножны между носками сапог и звякнул, вскидывая кулак, громоздкими шпорами с торчащими вверх зубчатыми колесиками. Пьер остановился в полушаге сзади. Шпор он не носил. Лукач подал руку командиру и комиссару и оглянулся на Алексея: