7 футов над килем

—  Всё так и было! — подтвердил командир пловцов и потряс пудовым кулаком.

—  Ну, и что с того? — взвился начальник штаба. — Корабль же всё одно заминировали!

—  Так точно, товарищ адмирал! — Сипунов вскинул подбородок. — Было принято решение позволить замаскированным диверсантам подойти к борту и осуществить задуманную акцию. Личный состав должен был сделать вид, что целиком занят борьбой с аквалангистами, и не обращать внимания на гражданских лиц. Проявить, так сказать, притворную беспечность. Обученный и проинструктированный специалист вступил с ними в контакт, позволил произвести условное минирование, затем искусно разыграл вспышку гнева, напал на диверсантов и некоторое время преследовал их.

—  Так, — сказал начальник штаба, на которого стилистически выдержанная трескотня Сипунова оказала завораживающее действие. — А всё же, почему позволили заминировать?

—  Если бы минирование было предотвращено, — решительно заключил Сипунов, — его могла бы повторить другая, невыявленная группа. Поэтому было принято решение допустить условное минирование и сразу вслед за этим произвести условное разминирование путём закрашивания условного знака. Что и было осуществлено уже упомянутым специалистом сразу же после прекращения преследования, — и Сипунов указал на Некрофила, продолжавшего флегматично елозить валиком.

—  Что-то у меня голова разболелась, — пожаловался адмирал. — Ну что же, доклад был чётким, а действия мы обсудим позже. Что-то я ещё хотел сказать? Ах, да! Пусть всплывают, хватит им пузыри пускать! — и, обведя присутствующих рассеянным взглядом, вдруг добавил гражданским тоном. — До чего же вы мне все надоели!

Командир диверсантов полез в карман просторных камуфляжных штанов, достал три миниатюрных петарды, сорвал с одной чеку и бросил в воду. Следом полетели ещё две. После третьего хлопка на поверхности бухты появился десяток чёрных резиновых голов. Аквалангисты один за другим подплывали к пирсу, взбирались по трапу и, оставляя на бетоне мокрые следы, собирались вокруг руководителя. Один из пловцов, сняв маску, показывал товарищам большую шишку на голове, видно, слишком близко поднялся к поверхности. Коллеги сочувствовали и негромко материли камнеметателей. Последний, выбравшись на стенку, положил к ногам начальника парусиновый мешок.

—  Наш! — испуганно шепнул минёр.

—  Тихо! — Сипунов наступил ему на ногу.

Мешок развязали и разложили на причале две пары офицерского обмундирования.

—  Капитан-лейтенанты... — адмирал взглянул на погоны тужурок. — Твоя работа? — спросил он у главного диверсанта.

—  Пусть думает, что моя, — подумал диверсант, — иначе придётся нам в этой вонючей воде ещё неделю плескаться! Хрен вам всем!

Эти соображения промелькнули в его голове в долю секунды. Потом он отдал честь и доложил: "Так точно, готовили ещё одну операцию прикрытия! Не понадобилась!"

Он завязал мешок, секунду помедлил и закинул в воду.

—  Плюх! — радостно сказал Сипунов и, с уважением посмотрев на диверсанта, подумал: "Вот с такими воевать ещё можно!"

Через час Сипунова вызвал командир эсминца. Он закрыл дверь на ключ и, ни слова не говоря, выставил на стол бутылку коньяка.

—  Это от комдива! — подмигнул он. — Ну, и от меня, конечно!

—  В складчину покупали? — удивился Сипунов.

—  Ох и вредный ты! — миролюбиво усмехнулся командир и откупорил бутылку. — Хотя, надо признать, и от тебя польза бывает, не одни неприятности. Разливай, закуски нет!

Выпили, крякнули и утёрлись.

—  Комдив спрашивал, нет ли у тебя каких-нибудь просьб? Ну, словом, хочет тебе приятное сделать. Ты давай, не теряйся, такое редко бывает.

—  Вы будто не знаете, чего мне хочется! — обиделся Сипунов. — Чего всем хочется, того и мне.

—  Опять про очередное звание! — укорил его командир. — Я тебе сейчас всё объясню, Сипунов, ты садись, — командир сунул в рот папиросу и щёлкнул настольной зажигалкой, сделанной из гильзы малокалиберного снаряда. — Слыхал, наверное, есть такой мифический персонаж — Вечный Жид?

—  Слыхал, — Сипунов присел на краешек дивана.

—  Так вот, — командир пустил струю дыма. — Этот парень чем-то прогневал бога, и тот в наказание вкатил ему бессмертие. И с тех пор бродит он целые века по свету.

—  А я-то здесь причём? — нахмурился Сипунов. — У меня родственников в Израиле нет.

—  А ты, Синунов — Вечный Капитан-Лейтенант. Не знаю, может, ты себе в предыдущей жизни карму подпортил, да и в этой — святостью особой не отличался, но только твой таинственный и, я бы сказал, мистический образ обречён вечно бродить по флотам и флотилиям, блуждая бесконечно во времени и пространстве. Понял теперь?

—  Чего не понять? — поёрзал Сипунов. — А нельзя ли сделать так, чтобы мой таинственный образ блуждал во времени и пространстве в звании, ну, хотя бы капитана второго ранга?

—  Никак невозможно! — решительно отверг командир. — Ну, ты подумай здраво, сколько у нас всяких адмиралов! И кто о них вспомнит лет через пятьдесят? А тебя, Вечного Капитан-Лейтенанта, будут помнить и через века. Таково твоё предопределение!

—  Свинское какое-то предопределение, — пожаловался Сипунов.

—  В этом мы не властны, — развёл руками командир. — Выпей ещё, страдалец, и служи дальше.

Сипунов покинул каюту командира, вышел на палубу и в задумчивости прислонился к трубе торпедного аппарата. Здесь его и обнаружил минёр.

—  Стоишь? — спросил он для начала разговора.

—  Стою, — меланхолично ответил Сипунов.

—  Думаешь? — не отставал минёр.

—  Нет, — скривил губы Сипунов. — Для этого у нас начальники имеются.

—  Выпил? — минёр потянул носом.

—  Угостили, — Сипунов не стал вдаваться в подробности.

—  А доктор-то наш, — минёр колупнул ногтем пятно сурика, — бегает как наскипидаренный, в баню собирается. А оттуда прямиком к бабе.

—  А в баню-то зачем? — Сипунов начал отходить от задумчивости.

—  Говорит, женитьба — дело серьёзное, тут обычным душем не обойтись, — хихикнул минёр.

—  Так! — Сипунов сосредоточился и напрягся. — Слушай меня внимательно, я сейчас лекаря отвлеку. А ты сделай вот что...

Вскоре после этого странного разговора счастливо озабоченный ожиданием брачных игр доктор сошёл на берег. В левой руке он нёс пузатый портфель, из которого торчал противно шуршащий веник, а правая, как и положено, оставалась свободной для отдания чести.

На пирсе он обернулся и, увидев Сипунова с минёром, наблюдавших за ним со шкафута, послал им воздушный поцелуй. Но ответа не получил.

—  Теперь остаётся только ждать, — рассудил Сипунов.

—  Чего ждать-то? — возразил минёр. — Он теперь только утром заявится.

—  Если я что-нибудь понимаю в жизни, людях, а также в женщинах, прибудет он гораздо раньше. Пойду-ка я займусь документацией.

Минёр внутренне изумился такому нездоровому намерению, но возражать не стал.

Тем же вечером, уже после спуска флага, они играли в нарды — игру серьёзную, требующую навыка, хладнокровия, веры в удачу и крепкой руки. Кроме того, занятие это, как никакое другое, помогает убить время, а тому, кто этого делать не умеет, на флот лучше не соваться.

Дверь отворилась, и на пороге возник доктор. Как писали в старинных романах — он был бледен.

—  С лёгким паром! — поклонился ему Сипунов.

Некоторое время доктор бессмысленно глядел на приятелей, потом аккуратно поставил портфель с ещё влажным веником и сел на диван.

—  Какие же вы всё-таки сволочи! — он снял фуражку и бросил на койку. — Причём не просто сволочи, а сволочи злые.

—  А ты, значит, добрый? — Сипунов отработанным движением выбросил кости. — Это ты, выходит, по доброте нам дерьма в карманы подпустил? Или думал, оно как приворотное зелье сработает. Так не сработало!

—  А вы! — доктор стукнул коленкой о коленку. — Вы! Вы меня с этим спиртом торпедным надули! И ещё раньше...

—  Стоп, стоп! — перебил его минёр. — Откуда в интеллигентном человеке такая жлобская злопамятность?

—  Точно! — Сипунов оценивающе оглядел ситуацию на доске. — Кто старое помянет — тому глаз на задницу! Лучше расскажи, как прошёл вечер? Ты расскажи, медицинский работник, облегчи душу, а мы обещаем никому про твоё приключение не докладывать. Хотя ты, между прочим, про эту химию дерьмовую уже всем раззвонил, и теперь на нас пальцами показывают.

—  Так вам и надо! — доктор опять стукнул коленками. — А рассказывать... Что там рассказывать... — он обвисло нагнулся, расшнуровал ботинки, разулся, снял форменные носки и закатал штанины. Ноги доктора от кончиков пальцев до икр были окрашены в густой синий цвет.

—  Да, — сказал Сипунов и, пользуясь замешательством, незаметно передвинул одну из шашек в нужное гнездо. — Вот что значит — американское качество. Теперь можно вообще без носков обходиться: никто не заметит. Ты сколько порошка ему сыпанул? — наклонился он к минёру.

—  Как ты и сказал — по одной ложке, — тот не мог оторвать взгляда от кобальтовых конечностей.

—  Я сказал, по чайной ложке, — укорил его Сипунов, — а ты, похоже, столовой отмерял.

—  А я не аптекарь! — огрызнулся минёр. — И потом, для хорошего человека не жалко. Ну, расскажи всё же, что мы — зря старались?

—  После баньки оделся в чистое, — начал доктор, сопровождая рассказ ставшим уже привычным постукиванием коленками. — Поужинали, шампанского выпили, потанцевали в обжимку. Она бойкой оказалась, первой разделась. Ну и я тоже начал одежонку скидывать. До трусов разоблачился, потом носки снял. Она, как ноги мои увидела — в хохот! Я, конечно, тоже остолбенел. Но готовности не утратил, не то у меня воспитание. Перекантовал её на диван, а она хохочет как сумасшедшая: ну, приступ нервный. И вроде бы хочет, а не может. Потом успокоилась ненадолго, я к ней, а она опять ноги мои увидела, и всё сначала — хохот до икоты и слёз.

—  Значит, с чувством юмора, — одобрил Сипунов.

—  Мучился я, мучился с эти самым чувством, гляжу, других чувств не предвидится; налил ей валерианки, оделся и ушёл, — доктор окончил рассказ.

—  Вот что я тебе посоветую по-дружески, — проникновенно молвил Сипунов. — Ты в следующий раз гаси свет заранее. Ну, чтобы самое веселье до утра отложить!

Минули годы. Сипунов давно мирно жил в родном Питере и как-то летним полднем шёл по солнечному Невскому. Вдруг за спиной раздался истошный вопль: "Сипунов! Сипунов, стой!" Он не успел обернуться, как что-то большое и толстое налетело на него, облапило и увлекло в сторону. Сипунов узнал доктора. Тот полысел, погрузнел, но, в общем, выглядел молодцом. Отставной капитан-лейтенант приготовился к расспросам, но доктор мгновенно уселся на асфальт прямо у театральной кассы, мигом скинул лёгкие туфли и снял носки.

—  Гляди, Сипунов! — крикнул он. — Гляди, благодетель! Видишь, видишь?

Сипунов присел на корточки и явственно различил намертво въевшуюся в кожу синеву.

—  Вот, Сипунов! — доктор обулся и поднялся. — Вот из-за этого я так и не женился! Ни одна не могла долго вынести этого зрелища! Я тебе так благодарен, Сипунов, так благодарен! Пойдём, отметим встречу! — и нежно взял старого сослуживца под ручку.

—  Да! — подумал Сипунов. — Широко, однако, простирает химия руки свои...

Пытливые умы

...что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать...

Михайло Ломоносов

Ещё как рождает! Российская земля хронически брюхата Платонами и Невтонами. Плодятся как дрозофилы и регулярно ошарашивают мир необычными идеями и поступками. При этом честолюбивы и желают признания.

Старые люди ещё помнят, как в конце сороковых годов разразилась в нашей стране битва за приоритеты. И оказалось, что все великие открытия сделаны именно русскими. Иностранцы же либо открыто воровали наши достижения, либо не давали им ходу. Поминать среди изобретателей радио Маркони было неприлично и опасно, вольтметр собирались переименовать в "напряжёметр", ходила даже шутка, что Россия — родина слонов. Я сам читал статью, в которой утверждалось, что Васко де Гама на самом деле был казаком Васькой Дагамовым. Каким-то манером этот хлопец очутился в Португалии, очаровал своими познаниями короля, принял командование над отрядом кораблей и проторил морской путь в Индию.

Желание казаться значительнее свойственно как людям, так и народам. На окраине Щецина располагались в своё время напротив друг друга две войсковые части — польская и советская. Называлось это "братством по оружию". Так вот, жолнежи, маршируя вдоль нашего забора, обязательно запевали:

Кеды поляк Берлин брал,

Русски трохэм помогал...

Один умный приятель объяснил, что когда говоришь: "Мой народ — хороший народ" — ты патриот. Если утверждаешь: "Мой народ — самый хороший!" — ты националист. А если кричишь: "Мой народ — самый хороший, а остальные дерьмо!" — ты шовинист.

Однако, правда и то, что многие наши первооткрыватели остались непризнанными. Взять хотя бы капитан-лейтенанта Сипунова. Он придумал штуку, которая могла бы изменить историю, а кто об этом помнит?

Началось всё в ресторане на Литейном. Сипунов встретил двух однокашников, у которых тоже заканчивались сроки отпусков. Решили слегка расслабиться, хотя в кошельках ощущалась некоторая худоба.

Однако, наскребли кое-как деньжат, договорившись сэкономить на закуске. За дружеской беседою выкушали один графинчик, потом другой. Службу и жизнь свою офицеры ругали единообразно. При этом не забывали пить за флот и клясться ему в пожизненной верности.

—  Очень мне, ребята, хочется стать капитаном третьего ранга, — признался Сипунов.

—  А мне — сразу адмиралом! — хихикнул Черноморец. — Да, что-то никак не выходит!

Черноморец был щёголем — форма сшита на заказ по флотской моде, звёздочки на погонах — с высокими гранями и покрыты золотом. Даже пуговицы на тужурке — тяжёлые, литые, и тоже позолоченные. Фуражка с невообразимо острыми полями впереди возвышалась над козырьком гордым утёсом, а сзади ровной белизной простиралась далеко за спину. Кокарда — не металлическая, а искусно сшитая и в меру потемневшая, как и требует хороший тон.

—  Хочется мне, — продолжал Сипунов, — носить на козырьке дубовые листья каждый день, а не только по праздникам. Потому, как это есть зримое доказательство признанной карьерной умственности офицера, — и вздохнул мечтательно.

—  А чего ещё хочется? — спросил Североморец.

В отличие от Черноморца форму он носил с уверенной, продуманной небрежностью.

—  Скажу, — Сипунов прикусил веточку петрушки, — только, чур, не смеяться. Хочется мне увидеть парад, но не простой, а генеральско-адмиральский. Собрать всех крупнозвёздных. Тех, кто в отставке или запасе, поставить в оцепление. И вот представьте, солнечное утро над Москвой. Красная площадь надраена с мылом. Бьют часы на Спасской башне, и звучит ликующий командный голос: "Парад! Смир-р-р-но! К церемониальному маршу! Побатальонно! Дистанция на одного линейного! Ша-а-а-гом! Марш!" И вздрогнула площадь. Просела брусчатка, когда вступили на неё тысячи генеральских и адмиральских башмаков. Вот они! Все в золоте, нашивках, шевронах. Полощутся на ветру штаны с лампасами и без. Лупят по коленкам кортики, трясутся прижатые к жирным ляжкам ладошки. Гремит многоголосое: "Ура-а-а!" Идут маршалы, генералы и адмиралы, неиссякаем их грозный поток. Плечом к плечу! Иностранные атташе судорожно щёлкают затворами фотоаппаратов и в растерянности восклицают: "О-о-о-о!"