-Трансляцию, — пробормотал Вешатель. — Я создам схему, потому что знаю, как, но включить не смогу — моих сил недостаточно для таких операций. Так что все остальное — исключительно за вами...вы справитесь?
-Разумеется, я справлюсь, — раздраженно ответил маг, не отрывая лица от ладоней. — Значит, как только связь установится...
-Любой, у кого есть Цепи, и кто находится в непосредственной близости от духовной жилы, теоретически должен будет поймать нашу передачу, — закрыв баночку, Хит извлек из чемодана другую. — Но меня сейчас волнует далеко не это, а наш конкурент. Против Апостола я не то, что не выстою — даже пытаться не стану.
-С чего ему вообще на нас нападать? — устало произнес маг. — Разве наши цели не сходятся?
-Когда два охотника преследуют одну и ту же дичь, это рано или поздно кончается стрельбой в спину, — мрачно ответил Хит. — Она — если, конечно, Франц хоть с этим не обманул — разумно сочла нас куда большей угрозой на текущий момент, чем Вайтль, вот и напала. Меня спас только скорый рассвет.
-Если она испугалась солнца, значит, не так уж и сильна, — подняв лицо, бросил Бенедикт. — А значит, у нас есть шанс.
-У вас, — отрезал Вешатель. — Я на Апостолов не хожу. Не мой профиль.
-Я мог бы увеличить вашу ставку.
-Мертвецы деньги уже не потратят. Нет, — не менее устало, чем маг, проговорил Хит. — Так...я почти закончил. Вы все-таки уверены, что это даст результат?
-Он не забыл о ней во время поединка, — сжав зубы, ответил Бенедикт. — Дал ей возможность уйти. Можно считать, что прикрыл ее, пока не сбежала. Конечно, этот щенок всегда был испорчен, но я не думал, что кто-то вроде нее привлечет его внимание, — маг тяжело вздохнул. — Какой позор.
-Не меньший, чем вещи, которыми мы тут с вами занимаемся, — язвительно произнес убийца. — Что вы намерены с ней делать?
-Я? — фыркнул Бенедикт. — За кого вы меня принимаете?
-Но что же...
-Мой отец в начале века как-то имел недолгое знакомство с одним интересным...ну, человеком он не был, во всяком случае, не целиком, — задумчиво произнес маг, запустив руку в карман и вытянув оттуда крохотный холщевый мешочек. — От него ему достался небольшой подарок — для случаев, когда жизненно необходимо было кого-то...проучить.
-Что у вас там?
-Семена быстрорастущего бамбука плюс немного моих собственных чар, — пожал плечами маг. — Быть может, вы знаете, о чем речь — это старенькая китайская...забава. Пока вы несли сюда тело, я сделал в каминной трубе и под ней небольшие пометы...
-Вы потому просили закрепить тело именно в таком положении?
-Именно, — сухо ответил Бенедикт, не без труда вставая с кресла — лицо его при этом скривилось от боли. — Господи, ну и ломота. Когда все это закончится, наверное, закажу себе трость.
-Если мы ничего не придумаем касательно Апостола, нам понадобятся кое-какие другие изделия из дерева. И две ямки под них на ближайшем кладбище. У вас есть что-нибудь на такой случай?
-Найдется, я думаю, — отмахнулся маг, приближаясь к камину и открывая свой мешочек. — Я думал, их меньше осталось...отлично, просто отлично. Сможем начать с несмертельных точек.
-И как быстро он...растет?
-Обычный — бывает что и по сотне сантиметров за сутки. Мой — куда быстрее, конечно же, — равнодушно ответил Бенедикт. — Я модифицировал растение с учетом того, что использовать его придется в замкнутом пространстве. Стволы стали куда тоньше, но в прочности не потеряли. Вдобавок, они будут расти уже заостренными с нужного конца. Что еще...ах да, пришлось добавить сок, что позволяет крови свертываться чуть быстрее, в противном случае трансляция не смогла бы длиться долго. Скажите, если я закрою эту заслонку, ей там ведь хватит воздуха?
-Думаю, что да.
-Прекрасно, — маг потер озябшие руки. — У меня никак не желает проходить голова, так что я хотел бы, как закончу работу, пойти немного подремать наверху.
-А все эти вопли, конечно, отвлекали бы, — желчно произнес Хит.
-Можно и так сказать, — Бенедикт пожал плечами. — Не люблю слезы, меня от них корчит. Своего рода идиосинкразия. Ладно, я пока что займусь работой, а вы принесите, если не трудно, что-нибудь из аптечки. Мой череп, кажется, сейчас вовсе треснет...
В ресторанчике, где оказался Юст, почти не было посетителей — по всей видимости, никто не соблазнялся идеей тащиться сюда в такую гадкую погоду. Сделал несколько неуверенных шагов за порог, роняя быстро тающие снежинки со своей шубы. Упершись рукой в ближайшую стену, смог проволочить свое тело еще чуть-чуть вперед — и вот так, мелкими шажками, со всей возможной помощью со стороны окрестных предметов мебели — добрался, наконец, до самых дальних мест, где и плюхнулся в окончательном изнеможении на диван, сдирая с головы капюшон, а с шеи — шарф.
В зале царила жуткая темень — на какое-то мгновение ему показалось, что на город снова опустилась ночь, что весь день он провел в своих блужданиях. Если даже было и так — он бы не очень удивился: с таким-то туманом в голове легко было провести на ногах целый день, вышагивая, как сомнамбула, черт знает куда и черт знает зачем, и не понимая, что силы телу дает только Метка — в конце концов, она способна дать шанс даже при ранениях, с жизнью несовместимых.
К нему никто не спешил подойти, и, похоже, вовсе не собирался это делать. Быть может, они еще только открылись? Или, напротив, работали всю ночь, а сейчас они закроются и выставят его вон? Или...
Какая же чушь только не лезет в голову. Расстегнув шубу где-то наполовину, он в изнеможении опустил эту самую голову на идеально гладкую поверхность стола, чувствуя неописуемое блаженство от одной только возможности закрыть глаза. Он провел так минуту или две, прежде чем понял, что мучения его ничуть не собираются сбавлять оборотов — сон, в который его клонило каждую секунду пребывания на улице, теперь никак не желал приходить. Ломота во всем теле — кажется, что даже до зубов что-то доставало — не шла ни в какое сравнение с холодом, который он ощущал, даже когда вновь застегнулся до горла. Согреться не выходило решительно никак. Его бил озноб.
Он попытался отвлечься, сосредоточиться на важных для данного момента мыслях. Представил еще раз, во всех подробностях, свой поединок с Бенедиктом, решив проанализировать каждую запомненную им деталь, вычленить свои слабости и слабости его врага и принять меры относительно и тех, и других. Озноб усиливался, перебивая даже тот змеиный клубок, в который спутались в голове мага сейчас изысканные в своей болезненности идеи мщения. Когда к нему, наконец, соизволили подойти, он машинально заказал чашку кофе, вновь погрузившись в размышления. Очень скоро все они свелись к одному простому факту, от которого спинному хребту становилось даже холоднее, чем остальному телу.
Ему крышка. Конец, полный и беспросветный. Это была игра в одни ворота: пусть ему в свое время — чудом — удалось прошмыгнуть сквозь кольцо блокады, пусть подлец Бенедикт и не может найти пути в его мастерскую, это ничего не меняет. У него есть доступ к ресурсам, он может позволить себе свободно перемещаться из города в город и нанимать убийц вроде того толстяка. Кальдервуд гоняет его по всей стране уже целый год, если не больше — и теперь, кажется, загнал-таки в угол. Куда ему идти? Куда бежать? Письмо в кармане все еще грело сердце, несомненно, но шанс добраться до семьи Морольф теперь казался лишь миражом, туманной дымкой. Он отбил очередную атаку, но его противник, в отличие от него самого, восстановится очень быстро — и в следующий раз точно его прикончит.
Принесли кофе. Сделав пару глотков, он почувствовал, что телу — лицу, во всяком случае — стало немного легче. Самую малость — достаточно, чтобы оттаяла не только кожа, но и мысли, которые он до того старательно гнал от себя.
Он дал ей уйти. Он не только не решился ничего сделать с ее памятью, но и спас от Бенедикта, отвлек его внимание...почему? Зачем он так глупо поступил ради человека? Ради этого вздорного, смешного человека, этой нахалки, что так грубо с ним говорила...
Что поверила ему сразу, без лишних вопросов.
Что действительно...
Действительно что? Сочувствовала, это ты хочешь сказать? Бред, абсурд, морок и ересь. Сосредоточься. Сосредоточься. Думать надо совсем не о ней.
Напиток еще не кончился, а озноб уже вернулся, идя в наступление с удвоенной, если не утроенной силой. Мысли были куда хуже — ведь что страшнее, чем оказаться в положении, когда не знаешь откуда к тебе придет смерть? Опасность, которую он на себя накликал, просто находясь сейчас здесь, средь бела дня, сложно было переоценить. Тело била дрожь, а болезненное воображение работало с такой скоростью, словно за каждую гадкую мысль ему платили по миллиону. Если он не поймет всего до мелочей, если не соберет волю в кулак — конец, крах, гибель. Но как же...как же холодно...
Маг поднял глаза, зачем-то взглянув в стоящее неподалеку зеркало — на миг ему показалось, что он не может увидеть в нем себя, а когда все-таки смог, то почему-то рассмеялся — горько и зло. Ощущение было такое, словно с него содрали кожу, и выпустили наружу вместе с кровью все, чем он был, все, чем он должен был быть. Все что в него было вложено, чтобы прорасти и стать его частью — желания и вкусы, жадность до власти и честолюбие, все дурные настроения и едкие, ядовитые раздумья о смерти — словно кто-то с увлечением выжигал огнем, оставляя его без опоры. Лицо Эльзы, почему-то маячившее до того пред глазами, сгинуло, сменившись лицами отца с матерью — такими, какими он их видел тогда, в тот день. В тот последний день.
Двенадцатый наследник рода Вайтль, Юст, ощущал себя вышвырнутым в какую-то ночную грязь и слякоть. Рядом больше не было никого — и никого, казалось, не было уже и внутри. Он чувствовал — помимо этой чудовищной лихорадки, конечно — что не нужен даже себе, и никак не мог взять в толк, что нужно сделать, чтобы избавиться от этой мысли. Быть может...
-Caiste! (2) — этот веселый голос возник, казалось, из ниоткуда, ввинтившись ему прямо в ухо.
Оттуда же, по всей видимости, возникли и упавшие ему на плечи руки.
Из тысячи вещей, которые он собирался сделать, не удалось начать ни одной. Холод стал настолько нестерпимым, что обратился в чудовищный жар — и тот, ударив в лицо раскаленным потоком, окончательно вышиб из Юста сознание.
7. Перчатки
Zwei Gestalten am Waldesrand,
Der Vater zum Sohn mit erhobener Hand:
"In diesem Wald", sagt er,
"herrscht die Bosheit!
Geh nie hinein, geh nie bei Dunkelheit!"...
(Schandmaul — Waldmaer).
1980 г.
За окном расстилался день — хмурый и безмолвный, как часто бывает по осени. Само окно было прошлым вечером оттерто прислугой до такого состояния, что вполне могло примерещиться отсутствие в нем стекла. Судьбу эту разделили все окна в доме — и не только они: дом, так привыкший к тишине — во всяком случае, в большей части внутренних помещений — уже второй день кипел и бурлил, словно очнувшись от долгого и тягостного сна.
-Наследник, ваша мать желает вас видеть, — бесцветный голос разнесся по тусклому дереву массивных ступеней.
Мальчишка лет двенадцати — лучшим словом для его описания было бы "чахлый" — ни убавить, ни прибавить — лишь кивнул, сбегая вниз по ступеням. Передавшая послание кукла — для незнакомого с их искусством это было нечто, совершенно неотличимое от человека — в свою очередь последовала наверх, отщелкивая каблуками.
В первую очередь он заглянул в отцовский рабочий кабинет — она часто его оккупировала, когда он сам работал где-нибудь внизу или же вовсе находился в отъезде. Пальцы четырех марионеток, что являлись частью своих массивных столов, порхали по клавишам печатных машинок — но стоило зайти в сам кабинет, и шум моментально оказывался погашен массивными дверьми. Это было мрачное и серьезное помещение: темные стены, темная кожаная мебель — единственное место в доме, где она была новой. На небольших столах были разложены документы и книги, стену над ними украшали чертежи, диаграммы и фотографии, пришпиленные к деревянным доскам. Никаких украшений, кроме, разве что, чистой мелочи — бронзовой ручки дверей в виде когтистой лапы и скромной копии семейного герба по левую сторону от окна. В кабинете витал сигаретный дымок, спешивший на волю сквозь приоткрытое окно, но никого живого там не наблюдалось. Вздохнув, мальчишка затворил дверь и поспешил по следующему адресу — в библиотеку.
Дом был ужасно стар — внутри это бросалось в глаза не так сильно, как снаружи, но когда бросалось — то уже безо всякой пощады к чужаку, не готовому окунуться с головой в старину. Потолки были украшены искусной резьбой, цвет обоев редко отличался от темного, полы же были окрашены черной краской или вовсе — правда, только на первом этаже и лишь в некоторых залах — выложены черным мрамором, гладким и скользким, как лед. Воинские доспехи, готовые угрожающе зазвенеть от одного только неосторожного прикосновения, картины и темные драпировки на стенах, решетчатые витражи, едва пропускающие внутрь свет — по их прихоти он делался то кроваво-красным, то давил на глаза тяжелой, почти траурной синевой, то вдруг отражался в этих самых глазах огнем. Подавляющее количество стрельчатых окон было так высоко, что нечего было и думать коснуться их, встать рядом без применения лестницы. Мебель — старинная, ветхая и вряд ли удобная для кого-то, кроме хозяев. Редкий блеск оружия, доживающего свой век за стеклом — погруженные в летаргический сон чудовища давно минувших веков, тщетно ожидающие радостного мига, когда их вновь призовут, вновь оживят теплом хозяйских рук. Иногда на пути встречалась прислуга, без единого слова уступающая дорогу хозяину, но чаще всего на пути встречалась печаль и хандра. Спасения от них не было — могло сложиться ощущение, что они являлись законной составляющей местного воздуха.
Добравшись до дверей библиотеки, он понял, что проделал весь путь зря: они были заперты — как на ключ, так и на чары — и со вчерашнего вечера, похоже, не открывались. Значит оставалось всего лишь одно место, где она могла бы быть сейчас — он снова вздохнул, раздосадованный тем, что потратил столько времени на пустую беготню. Догадаться надо было раньше, намного раньше: мать была не в духе последние дни, а когда Селеста фон Вайтль была не в духе, а достаточно сложного дела под рукой не наблюдалось...
Зал для поединков на деле представлял собой целых два, имеющих равные размеры и разделенных небольшой, но прочной стеной. Тот, в который вошедший вступал, зайдя за порог, предназначался, в основном, для тренировок, и помимо иных источников света, имел закрепленный у потолка массивного вида прибор, убранный бронзой и черной тканью. Когда была на то нужда, скрытому под бронзовой оболочкой механизму, собранному на заказ из горного хрусталя, подавалась команда — и комнату окутывало поле, вносящее почти безболезненные, но и почти непреодолимые помехи в работу Цепей на постоянной основе — когда очередное упражнение должно было быть выполнено без малейшего следа магии. В комнате, что была за разделительной стеной, бились обычно уже насмерть.
