Песочные часы с кукушкой

— Вы давно служите у мистера Шварца?

'Как сказать... возможно, всю мою жизнь...'

— Два года, — произнес Жак вслух. — А что?

— И что вам о нем известно? Просто... не поймите меня неправильно, я всякое слышал.

'Вот так вот, с места в карьер — где их только учат?'

— Например? — Изобразив живейший интерес заядлого сплетника, француз подался вперед. И, чтобы его порыв не выглядел фальшиво, чуть нахмурился и добавил: — Мне он мало что рассказывает о себе.

— А в Америке он довольно известен, вы знали? — Почувствовав себя хозяином положения, Финней откинулся на спинку стула, достал портсигар. Жак снял с соседнего стола пепельницу и поставил перед американцем. Длинное лицо его собеседника чуть вытянулось в подобии благодарной гримасы. — Если быть точным, то известен был не он, а его прежний наниматель. Николай Данилович Матич, — с трудом выговорив иностранную фамилию, Финней взглянул на Жака. Тот изобразил муки памяти:

— Да-да, это имя проскальзывало в наших разговорах. А кто это?

— Удивлен, что вы ничего не слышали о Матиче. Великий ученый, родом из Австро-Венгрии, знаток электричества и магнетизма, физик, инженер. Уникальная личность... Неужто не слышали? 'Война токов'? Лаборатория на Лонг-Айленде?

Жак покивал снова. Он не удивлялся тому, что американец в курсе прошлого Якова. Куда важнее, какие выводы он сделает из своей информации. Впрочем, до правды все равно не докопается. Никто на это не способен.

— И...? — подтолкнул Жак собеседника. — Ну, был он помощником Матича, и что? Очень часто ученые обучают новую смену...

— Не знаю, могу ли я вам доверять, — медленно, не сводя с него проникновенного взгляда, начал Финней, — но сами посудите... вас мистер Шварц чему-нибудь обучает?

— Я мало соображаю в науке...

— А кого-либо другого?

— Хм. — Жак нахмурился. — Вы правы. Но все равно не пойму, к чему вы ведете...

— А вот к чему. Мистер Шварц объявился в помощниках Матича довольно неожиданно. До этого он был всего лишь секретарем и бухгалтером проекта 'Мировой системы'. Если вы забыли, что это, позвольте освежить вашу память. В 1904 году Матич издал брошюру, с тем же названием, в которой писал, что возможно создание некоего мощного оружия, управляемого на расстоянии, с помощью которого можно будет установить мир повсеместно, вразумить тех, кто толкает страны к войне и насилию. Как средство, равно угрожающее и тем, против кого оно будет использовано, и тем, кто его использует. Понимаете, к чему я клоню?

Жак покосился на стопки схем, лежащих на столе. Довольный его сообразительностью, Финней ухмыльнулся и закурил снова.

— 'Мировая система' — так называлась огромная башня, которую возвели на Лонг-Айленде на деньги нашего, американского магната Моргана. Проект этот держался в строгом секрете... ничего не напоминает? Хотя Матич, надо отдать ему должное, всегда был против тайн, окружающих науку... И возможно, повторяю, только возможно — но очень уж похоже на правду, — что его помощник, мистер Шварц, и был тем человеком, который настаивал на сокрытии правды.

— А что стало с Матичем?

— Мистер Шварц не говорил? Впрочем, это не кажется мне странным... Матич погиб в своей лаборатории во время проведения эксперимента — при очень, надо сказать, странных обстоятельствах. А мистер Шварц спешно покинул Штаты, причем все записи его работодателя исчезли.

— И Шварц продолжает его дело здесь...

— Не продолжает, сеньор Мозетти. Мы думаем, он украл записи Матича и пользуется ими, чтобы создать себе дутую репутацию. Посудите сами — Шварц появился неизвестно откуда, всего пару лет пробыл в помощниках Матича, причем даже не в качестве лаборанта, а как простой секретарь, и вдруг объявляется на Острове, словно какой-то гений-самородок? На мой взгляд, тут все ясно, как день.

Жак мысленно отметил это 'мы' в речи Финнея, но решил пока не заострять на этом внимание. Посмотрев на американца хмуро, он достал из ящика стола маленькую фляжку с коньяком, поднес ко рту... потом, словно спохватившись, протянул Финнею. Тот отказываться не стал, отхлебнул, утер губы.

— Вот, значит, как... — Пробормотал Жак. — Я, конечно, слышал от Шварца, что он учился у одного из величайших ученых, который не так давно умер, но и предположить не мог... Но чего он, в таком случае, добивается?

Американец вздохнул тяжело, словно бы испытывая сомнения в том, можно ли доверять собеседнику. Потом цокнул языком, мол, была не была. Жак восхитился игрой Финнея, впрочем, своей он был доволен в большей степени. Ведь, в конце концов, американец не был тем, кто мог бы потягаться с ним на равных.

— Добивается? — Финней хмыкнул. — Власти. Денег. В проект 'Бриарей' вложены огромные средства, и еще больше появится их вскоре, дайте срок... Но, бьюсь об заклад, через какое-то время начнутся 'сложности', задержки, проволочки...

— А почему бы Шварцу не довести проект до конца?

— Он не сможет. — С уверенностью, с какой обычно утверждают, что Земля вращается вокруг Солнца, а хлеб всегда падает маслом вниз, сказал Финней. — У него нет той части записей, в которых говорится о завершающей стадии работ над 'Мировой системой'. Она находится у законных хозяев, которых я имею честь представлять.

Жак пораженно приоткрыл рот. Нет, определенно, он мог бы сделать карьеру, скажем, в театре... если бы не предпочитал играть в самой жизни, а не изображать ее.

— Вы — человек Моргана... — высказал он 'неожиданную' догадку.

— Да, я представляю компанию 'Дженерал Электрик'. Компанию, которой принадлежат права на изобретение Матича. И, по сути, мистер Шварц украл его у нас, и сейчас пытается извлечь из обрывочных данных, доставшихся ему нечестным путем, свою личную выгоду. Подумайте, сеньор Мозетти... — американец наклонился к Жаку, дыхнув тому в лицо сигаретным дымом. — Вы точно хотите работать на вора и обманщика?

— О Боже, нет... — Жак встал, в волнении зашагал туда-сюда перед Финнеем, который старался скрыть торжествующую улыбку. — Но... что... что мы можем сделать?

— ... и тогда он тоже встал и таким таинственным шепотом сказал: 'У вас есть ключ от сейфа Шварца. Мы заберем документы и уедем в Штаты. Без своих подсказок он лишится финансирования уже через неделю, так как не сможет представить результаты комиссии, и с позором будет изгнан с Острова. А потом вскроются его махинации и с электрическим двигателем, и с остальными изобретениями, которые тоже принадлежат Матичу, а по его завещанию — 'Дженерал Электрик'. Восстановить патенты можно будет позже'.

— И что потом? — Расслабленно спросил Яков, болтая ложечкой в кофе.

Они с Жаком сидели в малой гостиной дома на Николаевской — той, в которую посетителей обычно не проводили. Не потому, что там находилось что-то секретное — просто мало кто смог бы расположиться с удобством среди нагромождения аппаратов непонятного назначения, книг и торчащих в самых неожиданных местах трубок и штырей. Посреди гостиной располагались два кресла, между ними — маленький столик. Из освещения — только канделябр на четыре свечи, да потрескивающий синеватыми разрядами шар в стеклянном колпаке. Вернувшись домой, Жак нашел патрона именно здесь — он читал томик 'Жизнеописание Вольтера'.

— Потом... — Жак поскреб подбородок. — Я, понятное дело, изобразил энтузиазм и повел его к твоему столу. Но до сейфа он не дошел.

— Как так?

Француз достал из кармана небольшую стальную фляжку и поболтал ею в воздухе. Раздалось бульканье. Яков усмехнулся.

— Понятно... И где теперь мистер Финней?

— Плывет домой. В контейнере на грузовом судне 'Мария', со штампом 'Срочно. Хрупкое'. Без документов и с потерей памяти об этом дне в дальнейшем. Намаялся я с ним... перевезти тело, упаковать, дать на лапу капитану... Надеюсь, когда мистер Финней прибудет в Нью-Йорк, его основательно перетрясут в полиции и какое-то время он проведет за решеткой, как сомнительная личность. Так что все с ним в порядке. Уж не думаешь ли ты, что я мог бы его...

— Если бы было необходимо — смог бы, я уверен. Но пока в убийствах нужды нет.

— Люблю, когда ты называешь вещи своими именами. — Пробормотал Жак. — Но на самом деле ведь, Яков, нужда может скоро наступить. 'Дженерал Электрик' — серьезный противник. Если они взялись за дело, то...

— Ничего страшного. Пока его найдут, пока выяснят, что случилось... И потом, мы всегда можем ужесточить проверку для тех, кто присоединяется к проекту. Финней вот поначалу выглядел надежным, и, гляди ж ты... 'Безвестный секретарь, укравший разработки хозяина'. С двумя годами в помощниках это я, значит, ошибся... У некоторых такая раздутая подозрительность...

Яков говорил тихо, глядя перед собой — мыслями он явно был далеко. Жак замялся, потом все же решился спросить:

— Матич... с ним-то что приключилось?

— Несчастный случай. В лаборатории... — Шварц вздохнул и посмотрел на помощника уже другим, живым и теплым взглядом. — Случайности в нашей жизни тоже бывают, поверь. Частично она из них и состоит. Матич был... он был и вправду уникальным человеком. Блестящий ученый, и говорить с ним мне было легко. Он впитывал идеи, как губка. И не просто слушал, но анализировал, сопоставлял и создавал затем удивительные вещи. Если бы не этот пожар... — Яков чуть дернул уголком рта. — Я бы не находился здесь сейчас.

— Но это же хорошо, что ты здесь. — Жак неуверенно улыбнулся.

— Наверное... Но что говорить о том, что 'могло бы быть'?

— Да ты только об этом и говоришь, когда на тебя находит желание пооткровенничать. — Теперь уже Жак ухмылялся во весь рот. Яков притворно грозно цыкнул на него, и француз посерьезнел. Потом, неожиданно для себя самого, зевнул. — Американцы точно не создадут проблем?

— Не успеют. Иди спать, друг мой. Светает.

— Да, да... А ты, как всегда, будешь книжки глотать. Мне интересно, поймаю ли я тебя хоть раз за такой прозаической вещью, как сон? — Жак поднялся с кресла. — А отчет я, кстати, закончил.

— Что, прямо сидя на бесчувственном теле мистера Финнея?

— Гораздо раньше. Что я, по-твоему, идиот? Я, пока его ждал, три страницы рожицами измалевал от нечего делать. Ну, покойной ночи.

Радости Джилл поначалу не было предела. Дядя нашел фотографа! И не простого, а с опытом, причем джентльмена. Но вскоре она поняла, что удачная находка для газеты на самом деле обладает целым букетом недостатков. Мистер Хоббс имел обыкновение принимать 'лечебные' дозы алкоголя по утрам, днем и вечером, и еще несколько раз 'для профилактики', удалившись в курительную комнату. И все бы ничего — в конце концов, фотографы могли, хоть и с натяжкой, причислить себя к творческой прослойке, а люди искусства частенько прикладывались к бутылке; по крайней мере, на их пьянство всегда закрывали глаза, но Хоббс плохо влиял на молодых журналистов. Отпускал сальные шуточки насчет Джилл — делая вид, что шутит тихонько, на самом деле прекрасно понимая, что девушка все слышит, но воспитание не позволит ей сделать ему замечание; то и дело подбивал молодежь уйти пораньше с работы и выпить в пабе. Как будто знал, что на рынке труда сейчас днем с огнем не сыщешь даже того, кто сможет хотя бы приблизительно объяснить, что такое фотография. Джилл терпела его выходки пару недель, потом пожаловалась дяде. Но он слабовольно развел руками, сетуя на необходимость собственного фотографа в газете — и Джилл подозревала, что Хоббс уже проложил дорогу к дядиному если не сердцу, то добросердечию, с помощью задушевных разговоров за стаканчиком бренди. Причем — дядиного бренди. Тогда предприимчивая девушка пошла на хитрость. Она, наблюдая за новичками, заметила, что Рори не сильно охоч до выпивки, любезные предложения фотографа отвергает, и хмурится, когда тот скабрезно шутит. Словом, ирландец вел себя куда порядочнее так называемого джентльмена Хоббса и явно был настроен по отношению к работе серьезно. Она затеяла с Рори разговор насчет карьеры, и прозрачно намекнула, что журналист, умеющий к тому же фотографировать, вдвойне ценен и получает тоже вдвое больше. МакЛири, с его простодушием, подвоха не заметил и принялся 'окучивать' Хоббса, расспрашивая того о тонкостях профессии. Именно то, что Рори обратился к нему абсолютно искренне и без задней мысли (что входило в расчеты коварной Джилл), заставило Хоббса раздуться от важности и понемногу начать делиться секретами мастерства. Джилл рассчитывала, что уже к январю, а то и раньше, Рори вполне сможет взять на себя обязанности фотографа. А, поскольку мистер Хоббс особой прыти в работе не проявлял, и всегда старался от нее увильнуть, уже к февралю можно будет сказать дяде: 'Мистер Кромби, все фотографии делает МакЛири, а мистер Хоббс сидит без дела и только пьет'.

Джилл, видя, что ее план начинает претворяться в жизнь, ощущала себя Макиавелли. Она по-прежнему помогала Рори, хотя тот, преодолев первую робость, становился все самостоятельнее; писала свои статьи, брала интервью у интересных людей — словом, много работала и жила полной жизнью. Но время от времени вспоминала Адама — причем каждый раз ее преследовало чувство, будто она своими руками оттолкнула от себя что-то важное. Либо упустила какую-то существенную деталь. А еще ее преследовало ощущение, что он рядом. Это случалось редко, в основном, когда она в одиночестве возвращалась из редакции. Правда, в последнее время до дома ее провожал Рори. Они сдружились; он по-прежнему общался к ней, как с учительницей, но теперь не боялся высказывать свое мнение и, пожалуй, что относился покровительственно в некоторых вопросах — тех, что касались жизни простых рабочих.

Когда Джилл впервые пришла в гости к семье МакЛири, она очень смущалась, и в глубине души ожидала увидеть ужасные трущобы, нищету, низость и грязь — несмотря на то, что ежедневно наблюдала перед глазами хоть и бедно, но опрятно одетого Рори, который вел себя вполне прилично. То ли романы Диккенса, описывающие ужасы Ист-Сайда, были тому виной, то ли детские впечатления от поездки в рабочий район Лондона, но Джилл слегка дрожала, когда шла субботним вечером в квартал Уилспет, держась за локоть Рори. Там проживали работники многочисленных фабрик Острова, и фантазия девушки рисовала картины безногих, ползущих вслед, моля подать монетку, беспризорных детей с худыми лицами и, конечно, толпы падших женщин. Она была немало удивлена, когда увидела бедные, но аккуратные домики, выстроившиеся рядком. Ни побирушек, ни проституток, зато много улыбающихся людей. Да, тут было шумно — бегали и играли дети, но они отнюдь не были изможденными, хоть особой полнотой не отличались. Но это была здоровая худоба, происходившая от игр на свежем воздухе и подвижной жизни.

— Так тут, на Острове, даже последний бедняк, сидя без работы, живет куда лучше, чем рабочий в... ну, скажем, в тех местах, откуда я родом. — Пояснил Рори, когда она, поборов несмелость, поведала ему свои сомнения. Конечно, умолчав о тех ужасах, что крутились в голове. — Тем, кто не получает хотя бы однодневный приработок, дают еду, койку в бараке. Нет, нет! — Завидев круглые глаза Джилл, поспешил уточнить Рори. — Это нормальные бараки, там тепло, народ пьет чай с капелькой рома, играет в карты... А уж тем, у кого есть работа, даже самая простая и черная, платят хорошо. Хватает на отдельную комнату и еду, и даже откладывать можно по чуть-чуть.