Свиток первый. Общий файл.

Посмотрев на эти крышки, Дун еще в первый день спросил:

— И какого мы здесь ползаем? Кто запертым ходом воспользоваться то может?

Гэ Си тогда, еле сдержавшись, объяснил молодому дураку, что открыть люк могли и сообщники, что есть приказ, что если кто-то не заткнется, то... Десятник понял — больше глупых вопросов не задавал. Глупых. Потому, что вопрос прозвучавший в этот раз был совсем не глупым:

— Это что?

В сумерках четверо гвардейцев в сопровождении местного ляньбу, благоухая даже после смены одежды, пробирались к воротам по одной из боковых улочек. Здесь-то, под саманной стенкой дома, Дун Бо и углядел черный зев промоины.

Ляньбу, судя по всему, увидевший ее впервые, замялся. И предположил:

— Наверное дождем размыло... вот свод и обрушился... Чинить придется...

Гэ Си в это время подошел к провалу и присел на корточки, внимательно рассматривая провал и землю вокруг него. Махнул рукой, затыкая ляньбу и подзывая десятника.

— Что видишь?

— Э-э-э...

— Молодец. И я почти ничего. Но ребенок в эту дыру пролезет.

Офицер тяжело встал и обернулся к остальным.

— Выставляю пост у этой дыры. Никого не подпускать, ничего не трогать. Как только доберусь до казарм, пришлю смену, — и уже десятнику добавил: — Завтра на свету все и осмотрим.

Томоэ — Хайко.

Томоэ снился сон — на пороге комнаты, спиной к ней стоял бесстрашный Лу Юй в своих знаменитых красных доспехах, неощутимый ветер трепал его распущенные волосы, свет играл бликами на пластинах. Левая рука витязя покоилась на рукояти длинного цзяня, а вторая сжимала... пару деревянных дощечек-подошв... Словно почувствовав взгляд девушки витязь обернулся. И у Томоэ замерло сердце — ей улыбался облаченный в легендарную броню... Лян.

Глава 7. День седьмой.

Чжун-Го-Ань-Юнь-Чжо Цюань-Чжун

Чиновник читал текст монотонно, не украшая его голосом. Кажется, даже сонно. Хотя, так на самом деле оно, скорее всего, и было. Сухощавый человек с длинным желчным лицом, облаченный в траурное белое, под которым угадывался панцирь, прекрасно представлял степень усталости докладчика.

Цюань-Чжун закрыл глаза...

Слова. Иероглифы. Знаки. Отношения отношений. Почему-то вспомнилась мать. Голос ее. Нелюбимая жена отца и мать единственного сына. Она была хозяйкой. Охрана в отцовской усадьбе слушалась ее беспрекословно. Большие сильные мужчины... Память, натренированная память услужливо восстановила образы их лиц. А вот материного лица он сейчас не помнил. Не мог вспомнить. И не тяготился этим. Уже давно... Лица. Лица. Ступени. В тот первый, страшно пропахший горелым мясом день, он шел по ступеням. Или его вели?..

Он усмехнулся про себя — кто бы не толкал его, он шел сам. Сам. А этот... Этот выкормыш Старого Дракона.

"Генерал Старого Дракона. Три иероглифа... Если убрать два последних, то останется только генерал... Только ли? Сюань Лун. Ты сам по себе дракон. Но старик был твоим хозяином. А теперь буду хозяином я. Буду..."

Власть меча. Опять вспомнилось, как мать командовала охраной.

Когда он понял, что зерно сильнее меча? "Да. Именно тогда. Мальчишкой. Когда увидел глаза стражника, пересыпавшего лущеный рис". Потом учитель объяснил ему место меча в мире. Уже подростку. Сложными тогда еще словами... "Путь к пониманию и путь в пятьдесят шагов по резным плитам Зала Великого Предела"...

Память вернула образы табличек казначея... Тот стоял перед столом и отсчитывал деньги наемным рабочим... Раб своих табличек.

Цюань-Чжун невольно скривился.

"А я? Я сам избежал ли этого рабства?"

Лицо учителя заслонило таблички в воспоминаниях. Власть над знаками... Избежал ли? "Аккуратные столбцы текста. Они ведут за собой глаза. Заполняют разум, рождая чувства, образы... Кулак сжимает черенок кисти. Твердо и уверенно. Без лишнего напряжения. Сросшись с деревом. Левая рука держит ткань правого рукава... Выдох вливается в черту..." Власть или рабство?

Сжав пальцы, он словно смял воображаемое бумажное полотно. Скомкал. Отбросил.

А тяжесть все равно осталась. Как в тот день, когда он впервые шагнул на последнюю ступень. Вдруг с предельной ясностью вспомнилось: доспехи внезапно стали тяжелыми, неизбалованное тело испугалось оставшихся шагов, отказалось нести его, ЕГО, своего властителя дальше... Потому, что испугался он сам...

"Символы, символы, символы. Во всем. От квадратного рисового поля... До тончайшего оттенка голоса и жеста... Гармония движения вещей и людей". Осталось только шевельнуть пальцами, тронуть струны...

"Нет, тяжелыми были не доспехи. Тяжелыми были эти струны... Так избежал ли рабства?"

Тот последний шаг к трону дался с испариной. Сердце замерло... а потом закричало. "Я господин! Я хозяин..."

Он понял, что шепчет сейчас эти слова, как заклинание, как буддистскую молитву.

Бронзовая чешуя дракона тогда родилась из темноты. Проступила объемом на высоте пьедестала. Знак обрастал плотью. Суровой и величественной... И мягкой, гладкой для своего властителя.

— Ты... мой.

— Господин? — чиновник прервал доклад.

"Ты мой", — повторил Цюань-Чжун про себя, вспоминая глаза бронзового дракона на троне, — "Ты мой". И с внезапным раздражением бросил:

— Продолжай, я слушаю.

— Может быть позже?..

Гнев колыхнулся красной волной. И не выплеснулся.

— Мне повторить твой доклад, чтобы ты поверил?

Гэммэй

Гэммэй тронула кончиком пальца решетчатый ставень — толстые деревянные планки почти соприкасались друг с другом оставляя проход только воздуху и тусклому свету. "И клинку," — подумала она равнодушно. Усмехнулась своему бесстрашию. Горько. Старчески.

Впрочем, топот коней гвардейской охраны и приглушенный шум толпы говорили — еще нет, не сейчас. Даже если очень хочется.

Осиротевшую дочь опального принца, предназначенную в жены варварскому князю, поселили в давно осиротевших покоях императрицы. Подобное в подобном. Тогда, в мертвых пыльных комнатах со скрипящим полом, она и решила умереть — с жизнью ничего не связывало, а стать подстилкой хуннского царька — худшей доли для себя не представляла. И потому, от пожара не бежала — смерть от удушья — именно от него гибнут на пожаре в первую очередь — не самая худшая. Но Небо решило иначе. Евнухи из охраны и служанки, устремившиеся наружу пали под мечами мятежников, а огонь так и не добрался до дворца. А обессилевшую от ожидания девушку нашли и вынесли на руках гвардейцы...

Потом была скачка по ночному городу на руках бронированного всадника. И страх. Внешний, пробивавшийся животным трепетом сквозь усталость и равнодушие. И тепло чужого, но жилого, уютного дома. Руки служанок и постель.

А потом опять ожидание. Одинокое ожидание в окружении внимательных служанок. И безумная надежда на чудо... Которое не случилось...

Он вошел после предупреждения служанки. Осунувшийся, посеревший. Но стремительный, как и всегда, даже в неподвижности. Остановился перед ней, обдав запахом дыма, не выветрившимся даже за четыре дня. Заглянул в глаза... И, что бы ни прочел в ее безумном взгляде, его глаза цвета стали ответили только "Да" и "Нет". И она, с оглушительной внезапностью поняв, что готова взорваться вожделением от первого его прикосновения, затаила дыхание, затвердела холодной статуей.

Потом были слова. Должные. Правильные. И совершенно не нужные. Лишь кольнуло беспокойство о потерянной еще раньше подружке.

— Она тоже погибла?

Ответ прозвучал после паузы.

— Нет...

— Откуда?..

Он отвернулся, но не для того чтобы солгать. Просто не мог ответить, это она почувствовала и приняла. Спросила о другом:

— Значит... дядюшка?

— Да.

Да. Она прекрасно помнила этого дядюшку. Одного из многих. И отнюдь не самого глупого и бесхребетного. "Новый хозяин" — пришла горькая мысль, — "На этот раз выбранный самим тобою"...

Сказанное после не имело значения. Остались только оседающий на сердце запах дыма после его ухода и боль от посещения знакомого с детства сада.

"Нужды государства призывают", — усмехнулась Гэммэй, вынырнув из воспоминаний. "Так что же тебе нужно, а, дядюшка?"

Вэй (пятидесятник) Цзиньувэй Гэ Си

— Глина сорвана, царапины остались. Кто-то протискивался...

— Или что-то протискивали, — заключил старший по званию из присутствующих. А именно, вэй гвардии Гэ Си. — И узнаем, что это было, только когда осмотрим эту дыру снизу. Еще бы узнать, что отсюда выковыривали, — палец офицера ткнул в стену чуть в стороне от промоины.

Десятник Дун вздохнул и поднялся с колен. Глянул на выщерблину. На россыпь глиняной крошки под стеной.

— Что-то длинное. Вот такое, — ладони разошлись на два с половиной чи. Потом еще чуть. — Меч.

— Или что-то другое, прямое и длинное. Или много коротких...

Гэ давно уже решил для себя, что Дун Бо стал военным по недоразумению, или по странной шутке Неба. Сообразительный, внимательный, не унывающий, он при том отличался неумеренным любопытством и фантазией, что годилось поэту, но не военному инженеру...

— По схеме люк не далеко, шагов сто, не больше. Ты, — пятидесятник кивнул одному из двух рядовых гвардейцев, невысокому светловолосому крепышу, явному уроженцу северных пограничных провинций, — остаешься здесь. Пусть местные, — он глянул в сторону мелкого полицейского чина, топтавшегося рядом, — раздобудут лампу и веревку. Спустишь ее в отверстие. И будешь держать, пока не заберу — дерну веревку трижды, тогда ты отпустишь. А ты, — он глянул на второго гвардейца, — за мной...

Под землю спустились вдвоем — квартальные служащие топтались около, дожидаясь, когда военные закончат осмотр. Им предстояло выяснить степень повреждения коллектора и составить планы на ремонт. Рядом с ними остались охранять люк гвардеец и несколько квартальных стражников.

Душная и смрадная темнота навалилась сразу, стоило шагнуть в сторону от колодца. Только отсветы в боковых сточных устьях под сводом, да тусклые масляные лампы в бумажных фонарях чуть раздвигали мрак... Так и двинулись парой настороженных светляков вверх по изгибающемуся дугой проходу.

Впрочем, неудобств особых не претерпели — тоннель оказался довольно высоким — можно было идти, не боясь стукнуться головой, а так же, не рискуя промочить ноги — сточный канал тянулся по середине коллектора, оставляя между собой и стенами сухой путь.

Они прошли сто восемнадцать шагов — Гэ Си считал про себя, по старой привычке отмеряя расстояние — прежде, чем увидели на стене впереди слабый отсвет. А чуть позже стали видны огонь лампы и свет дня, проникший в подземелье через промоину.

Старший офицер поднял руку.

— Сейчас будь особенно внимательным, смотреть придется и под ноги, и на свод.

И, не дожидаясь ответа, пошел вперед, уже намного медленнее...

Сырая, но не мокрая, глина сохранила все — четыре неровных, заплетающихся шага, смазанные ямки от колен, глубоко вдавившиеся пальцы, отпечаток тела и поверх него следы стоп.

Гэ Си пальцами промерил длину следа.

— Подросток...

— Вот, видно, где карабкался, — десятник подсветил стенку осыпи — носки обуви оставили характерные смазанные щербины.

— Угу... Смотри. Только осторожно шагай, — Гэ махнул рукой подчиненному, тот, тщательно выбирая место, куда ставить ногу, подошел, склонился, рассматривая еще один шрам на глине. — Меч...

Дун выпрямился. Хмыкнул. Но спросил почему-то о другом:

— Интересно, почему свод не обвалился дальше?

— Э... кхм... — ответил Гэ. И тоже встал. Поднял лампу, еще раз пройдя взглядом по стене и потолку. Задержал взгляд на чем-то. И обернулся к спутнику. — Ты механизм замка на коллекторной решетке не смотрел?

— Нет, — Дун рукавом вытер вспотевшее лицо. — Проверил только — заперта калитка или нет.

— Значит, сейчас посмотрим.

Гэ развернулся и зашагал обратно. К колодцу. Те же сто тридцать с малым шагов. И еще три десятка до решетки, отделяющей квартальный коллектор от главной, магистральной сети...

Замком пользовались. Гэ только головой покачал. И погнал десятника наверх.

— Возвращаемся. Нам еще соседний квартал смотреть. Что видел, пометь, вечером войдет в отчет...

И уже наверху, дождавшись пока квартальный чиновник с помощником спустятся вниз, сказал Дуну:

— Свод там крепкий, из привозного камня. И кладка хорошая... При ремонте, наверняка, известняк сунули. Его здесь много. Решили, видать, что не ключевой камень, значит можно. А, когда известняк рассыпался, то и соседние вымыло...

Дун с изумленным уважением посмотрел на командира. А тот усмехнулся.

— Просто случай не первый... И в обновленной кладке неподалеку есть известняк...

Гвардейцы покинули квартал быстро и не суетливо — им предстояло еще много работы.

А спустя две стражи к той же решетке коллектора, но с внешней стороны, подошла другая группа военных...

Волчица и Тигр

И опять Дворец Императрицы. На этот раз не мертвый — настороженный, напряженный железными фигурами гвардейцев на каждых воротах, в каждых дверях, на каждой аллее...

Ее привели в незнакомые покои в южной части дворца. Словно вещь, дорогую и хрупкую, передали в руки молчаливых служанок, и те ринулись стаей галок обдирать дорожное платье... И разлетелись от нее, вымытой, оставив лишь самых медлительных заниматься руками, лицом и волосами...

Гэммэй принимала это с холодным равнодушным любопытством — ожидание не тяготило сейчас, когда все долги в мире живых оказались закрыты. И потому, пока служанки расчесывали и укладывали волосы, она неспешно, но кропотливо и четко искала и сортировала в уме все, что могло помочь ответить на заданный еще перед воротами Запретного Города вопрос — зачем все это?

Перебирать способы использования (да-да, именно использования) принцессы второго ранга было глупо. Что такое принцесса? Фигура в коробке. Только игрок знает, куда ее выставить. И значит... "Кто ты, дядюшка?"

Цюань-Чжун. Всецело преданный... Шаофу, глава одного из Девяти Цинов — Девяти Министерств. А именно Тайфусы — Управления Императорских Сокровищ. Министр, попавший в опалу как раз тогда, когда ее саму заточили недалеко отсюда, как будущую невесту варварского вождя...

Гребень скользил по волосам, рождая ощущение плавного волнообразного покачивания. Словно, она раскинув руки и ноги лежала в медленно текущей воде... Рядом зашуршали шелком нового платья...

Он не был родным дядюшкой. Цюань-Чжун... Имя дарованное вместе с женой на свадебной церемонии. Муж удостоенный чести войти в императорский клан...

Или удостоивший честью семью принявшую его?..

Гэммэй на миг задержала дыхание. И почти сразу заставила себя выдохнуть. Медленно. Спокойно. Глубоко. Утихомиривая внезапное сердцебиение...

Принцесс много. А лауреатов высших экзаменов, получивших титул "банъянь" — "образцовый эрудит" меньше чем пальцев на одной руке! Лу Мао, вот как его звали того молодого ученого! И было ему тогда лишь 24 года!..

...Когда она, одетая в неофициальное платье для прогулок, в сопровождении служанок вышла к гвардейскому эскорту, ожидавшему снаружи, старший офицер мгновение немо смотрел на нее прежде, чем склониться в уставном поклоне.