Женская верность

Счастье казалось бесконечным. Чисто намытые стёкла блестели на солнце. Накрахмаленные салфетки вышитыми уголками спускались с полок этажерки. Взбитые подушки на двуспальной кровати закинуты тюлевой накидкой. На кровати Анастасии из-под голубого покрывала аккуратно выглядывали сплетённые ею кружева. А рядом детская кроватка, подготовленная по всем правилам. Анастасия не могла нарадоваться. Казалось, сама помолодела. Хотя и было-то ей в ту пору только сорок пять! Был бы жив Ефимушка, была бы ягодка опять.

Елена родила мальчика. Принесли домой, распеленали — и сердце Анастасии замерло, будто молодость вернулась, настолько внук был похож на сына. Уже через месяц Елене надо было выходить на работу. Отдавать Валерика в ясли Пётр наотрез отказался. И Анастасия осталась за домохозяйку, и нянчить внука.

Подходил новогодний праздник. Ёлку нарядили настоящими игрушками. Вот балерина из ваты и тонкой бумаги сверкает прозрачными блёстками, а вот стеклянные часы показывают без пяти двенадцать. А на самой верхушке из золотых бусин пятиконечная звезда. Запах домашней выпечки и свежей хвои и вот оно — праздничное настроение!

Сразу после новогодней ночи Валерик заболел. Ребёнок плакал, метался от матери к бабушке. Отец беспомощно кидался от одной к другой, пытаясь подставить свои руки. Вызвали "скорую помощь", и сына увезли в больницу. Елену не взяли, не положено. Так и дежурили под окнами больницы посменно: Елена всё свободное от работы время, она на работу, Пётр под окно. А в пересменке между ними Анастасия, иногда вместе с кем-нибудь из них. Состояние мальчика не улучшалось. Прошло трое суток, и Петро пошёл к главврачу:

-Ну что вы, папаша? Так впору мамашам да бабушкам беспокоиться. Вы же мужчина. Подождите. Пока ничего определённого сказать не могу.

-Я заберу его домой. Пусть участковый врач приходит и лечит. Или положите с ним жену, или бабушку.

-Это невозможно. Ваш ребёнок не единственный больной. Он лежит в палате вместе с другими детьми, и мест для матерей там по нормативам не предусмотрено. Чем ваш ребёнок лучше других? Успокойтесь. Поставим точный диагноз, назначим курс лечения. Пройдёт острый период, и заберёте своего сына. Не оставим же мы его себе! А сейчас, извините, меня ждут больные дети, в том числе и ваш сын.

А ещё через неделю Валерика выписали домой. Пояснив при выписке, что всё, что было возможно, сделали, и теперь дело за природой. Остаётся только ждать и надеяться. Загруженный лекарствами, ребёнок почти ни на что не реагировал. Посоветовавшись между собой, женщины решили, что Устинья и Анастасия потихоньку, чтобы люди не знали, сходят в церковь и поставят свечку о здравии, закажут молебен батюшке о здравии младенца. Идти следовало втайне, "религиозный дурман" совсем не приветствовался властями, и поход в церковь матери и тёщи мог серьёзно навредить Петру.

Единственная на весь город церковь находилась на противоположном, левом берегу Енисея. Но зима стояла лютая, и ледяной покров прочно сковал берега великой реки. Решили, что напрямки, через протоку идти будет ближе и быстрее. Вышли ещё затемно. Над головами простиралось чёрное небо, сплошь усыпанное звездами, а под подошвами валенок скрипел и искрился в лунном свете снег. Пока дошли до берега, ночь сменилась предутренним сумраком. На таком морозе, да в полутьме, не мудрено и заблудиться! Но оказалось, что вниз с крутого правого берега ведёт почти заметённая тропинка. Наступающим утром они шли по ней первыми. Вдоль Енисея тянул пронизывающий насквозь хиус. И в этой ледяной мгле две женщины, согнувшись пополам, шли через Великую Сибирскую реку к Богу просить о помощи младенцу.

Когда дошли до церкви, уже совсем рассвело. Люди, в большинстве своём пожилые, стараясь быть незаметными, чёрными тенями проскальзывали в церковные двери. Отстояв заутреннюю службу и выполнив задуманное, Устинья с Анастасией направились домой. С собой у них были санки, так как Петру ранний уход матери из дома объяснили тем, что она пошла к сватье за картошкой. Поэтому из церкви направились к Устинье. Достали из подполья ведро картошки, закутали в ватное старое одеяло, привязали к саням, чтоб по дороге не свалилась, и, немного отогревшись, Петровна уж было собралась домой, как в дверь вошла Мария. Перекрестилась на образа, по-прежнему смотревшие на входящих из переднего угла, поздоровалась.

-Мария, ты бы посмотрела. Може, чем поможешь? — Устинья придвинула ей табурет. Анастасия остановилась в ожидании у порога.

-Не знаю. Зря обещать не буду. Но, погоди, Петровна, всё-таки схожу с тобой. Только ходок-то то я, сама видишь какой. Так что рассчитывай, придём к вам не скоро. Если не смогу помочь, то хучь участь младенца облегчу. Да и Устишка знает, тяжело мне лечить сродственников, с кем одной крови. Болею потом сильно. Ну да об чём разговор? — оборвала сама себя Мария. — Пошли, чего тянуть?

Вышли на улицу. Анастасия перекинула через грудь верёвку от санок с картошкой и пошла по заснеженной дорожке, за ней прихрамывая шагала Мария. До квартиры добрались только к обеду. В тёплой комнате мерно тикали ходики. Елена сидела возле сына. Увидев вошедших, встала навстречу. Во мраморно-белом лице, будто не осталось ни кровинки. В глазах стояла такая боль, что, только глянув на Елену, Мария опустила голову, прошла на кухню, сполоснула тёплой водой руки и подошла к кроватке:

-Дай-ка посмотрю...

Потрогала лоб, ручки, провела ладонями вдоль тела ребёнка. На щеках Марии начал проявляться румянец. Не тот, что был, когда пришли с мороза, а какой-то больной, ярко очерченный.

-Святая вода есть? — спросила у Анастасии.

-С прошлого крещенья берегу.

Мария вышла на кухню, Елена следом.

-Ты, девка, иди, побудь с дитём. Сами мы тут.

Елена вернулась к сыну. Всю сегодняшнюю ночь, чуть дремота смежевала веки, Елене виделась её младшая, умершая сестра, и она в страхе склонялась над сыном. Когда из кухни с кружкой наговоренной воды вышла Мария, руки её онемели так, что перестали слушаться.

-Петровна, помоги, вишь, девка не в силах.

Анастасия пошла к кроватке, сняла с внука тёплое одеялко.

— Отойдите покель, — Мария, низко наклонившись, стала что-то шептать и умывать ребёнка. Поза её становилась всё более напряжённой. Иногда она поворачивалась и неестественно судорожно зевала. Окончив, без сил опустилась на стул у кроватки, сжав под подбородком в кулак руки, какое-то время сидела неподвижно. Потом встала, наклонилась над кроваткой, погладила мальчика по головке.

-Садись, Елена. А мы с тобой, — кивнула на Анастасию, — пойдём на кухню. Водицы попью.

Вышли на кухню. Мария открыла кран, ополоснула холодной водой лицо, налила в кружку, сделала несколько глотков.

-Трудно пока что определённое сказать. Но ежели будет плакать и метаться, значит, организм борется с болезнью. Тогда как хотите, доставьте меня к вам. Пешим ходом ещё раз такой путь мне не одолеть. Ежели успокоится и ручка биться перестанет — не жилец. Нет у него сил одолеть болезнь. Тут уж воля Божья. Более я ничем не помогу.

Подняв глаза, Мария и Анастасия увидели, что Елена стоит, держась за кухонный косяк. И из немигающих глаз катятся и катятся слёзы.

К ночи ручка ребёнка биться перестала, а на рассвете он умер.

Рядом с могилкой бабушки Прасковьи, где вместе с ней были похоронены её внучка и два правнука, Петро похоронил своего первенца. Где он достал дубовых досок в Сибири, никто не знал, да никто и не спрашивал, не до того было. Сам сделал настил, поставил на него детский гробик, и перекрыл таким же настилом.

— Не сгниют. И чтоб земля на моего сына не давила.

Мария внимательно следила за Петром. Делал он всё основательно. Не проронил ни слезинки. Выдавали только неровные, отрывистые движения, да голос, совсем не похожий на него.

-Кулинка, Лёнку, конечно, жаль. Но вы за Петром последите. Не нравится он мне, — Мария говорила тихо, а сама смотрела, как он аккуратно устанавливает на могиле сына узорчатую оградку. — Не в себе мужик. Скажи Петровне, кабы чего худого не случилось. По виду он с сыном как с живым обращается, — и Мария пошла к Елене.

-Держись, уж не воротишь. Бог никогда не даёт человеку такое испытание, которое тот не может выдержать. А уж человек сам распределяет свои силы. Погляди, кроме могилки Валерика, тут младенцев: Надюшкиных двое сыновей, да твоя сестра покоятся. И мать твоя и Надежда перенесли это горе, — так, говоря ровным спокойным голосом, Мария потихоньку вела Елену с кладбища.

Подошла к концу зима. На пригорках, под солнечными лучами стал подтаивать снег. И Петро зачастил к тёще на обед. Вначале Устинья не придала этому особого значенья. Но потом удивилась. Дома его ждала мать, наготовив специально для него, а он к тёще. Потом стала замечать, что обувь у Петра в глине. Откуда бы, когда кругом песок?

К этому времени Пётр получил хорошее повышение по должности и за ним закрепили служебную машину. Устинья стала внимательнее приглядываться к зятю. Иногда ей казалось, что он навеселе. Но ведь середина рабочего дня... Быть не может! И Устинья решила поговорить с водителем, пожилым молчаливым мужчиной. Водитель долго мялся, отмалчивался, а в один из дней...

-Устинья Фёдоровна! Помнишь, насчёт твоих вопросов?

-Ну как же? Как же?

-Так вот, не след мне не в свои дела нос совать. Да уж дело такое скажу. Только как хошь, а уж я тебе ничего не говорил. Сама как-нибудь выкручивайся. — Они присели на лавочке возле барака, ожидая пока Пётр пообедает. — Пёрт Ефимович почитай каждый день заезжает на кладбище к сыночку, значит. Говорить мне об энтом настрого заказано, да последнее время стал он к водочке прикладываться. У меня в машине и прячет. Придёт с могилки, сам не свой. Я, говорит виноват. Забрал бы тогда сына из больницы, он бы жил. Сам своего сына сгубил. Выпьет мензурку, стаканчик у него там граммов на сто, остальное спрячет, и к вам на обед. Дома-то опасается, что заметят. Только, Устинья Фёдоровна, как сказал, ни-ни, что от меня узнала, — и водитель направился к машине.

А вечером Устинья и Акулина, присев возле печи, одна на маленькую скамеечку, другая рядом на сундук, судили и рядили, как же теперь быть. Решили рассказать Анастасии.

-Да мы уж с Еленой и сами замечаем. Токмо что делать, не знаем, — вздыхала та. И уже втроём решили обратиться к Татьяне Портнягиной.

Та их выслушала и сказала, что от водки спасти не может, а от тоски остудный заговор знает. Велела подождать и ушла к себе домой. Вернулась со стаканом воды. Предупредила, как зять попросит напиться, пусть подадут. Тоска по сыну, что ест его душу, сойдёт. А вот будет он пить или нет — тут она не помощница.

И правда, ездить на кладбище, то ли Татьянина вода помогла, то ли так время пришло, Пётр перестал. А пить — нет.

Однажды Елена прибежала к матери вся в слезах.

-Пришёл вчера тёмной ночью. Сытый, довольный и спать улёгся. А от самого одеколоном "Кармен" пахнет, — старалась удержать слёзы Елена.

-Не трави себе душу, девка. Твой отец тоже, когда в отлучке был, вряд ли монахом жил. Да жена его — я. Вот и ты — жена свово мужа. Дитё родить надо.

-Думаю, что уже понесла. А говорить, нет ли — не знаю. Свекровь всё примечает, наверное, догадывается.

-Куды ж тебе деваться? Сказывай. Може, остепенится. Ну а ежели совсем худо станет — ты не одна. На произвол судьбы не кинем. Не сумлевайся, — Акулина накапала в рюмку из толстого старинного стекла сердечных капель, разбавила водой:

-На-кось. Ты думай про дитё. Переживай поменее. Оно всё вместях с тобой переносит.

Узнав о беременности жены, Пётр, казалось, стал прежним. Домой приезжал пораньше, уставший, голодный, строил планы на будущее. Рассказывал, какой здесь будет огромный город. Ведь это сколько народу потребуется, чтоб на таком заводище работать! Только в тех планах будущим ребёнком был обязательно сын.

-Петенька, а если дочь родится?

-Сын у нас будет! И не болтай всякую глупость! — голос прозвучал резко и зло.

-Ну почему глупость? Не дано нам знать заведомо: дочь ли сын, всё одно это наша кровинушка. — Елена старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал.

-Ну, вот и глаза на мокром месте. И так должна понимать, что каждый мужик хочет, чтоб сын родился. Я одного не уберёг. Так что ж теперь мне уж и не ждать?!

-Я же не сказала, что обязательно девочка родится, но ведь это от меня не зависит, — постаралась сгладить раздражение мужа Елена.

-Не зависит?! А от кого зависит? И прекрати реветь!

-Петя, хватит. Успокойся. Нельзя Елене сейчас волноваться, — Анастасия вышла из кухни, пытаясь погасить бессмысленную ссору, постаралась поменять тему:

-Я вот что спросить хотела: завести на завтра тесто или утром блинчики испечь?

И хотя было видно, что настроение Петра не изменилось, ссора погасла.

С этого дня Петр опять стал возвращаться домой на подпитии. И от его одежды всё чаще пахло чужими духами. На вопросы жены только отмахивался: "Каких только чудачеств у беременных не бывает? Духами ей пахнет! Общаться-то приходится с разными людьми. И не только с мужиками. Так что ж мне — кричать, чтоб ко мне не подходили, а то жена ревнует?"

Анастасия по возможности оберегала Елену. Жили они дружно, так что соседи решили, что они мать и дочь, а Петр — зять.

Как-то в конце лета Пётр заехал к тёще на обед. Машина, скрипнув тормозами, остановилась у барака. Сидевшая на лавочке Акулина встала и уж было направилась в комнату накрывать на стол. Как вдруг в кабине рядом с шофёром увидела незнакомую женщину.

-Энто кто будет, Пётр Ефимович?

-По работе. Иди, тётушка, накрывай на стол, а то видишь — меня ждут.

-Устишка дома. Она и накроет. Раз торопишься, нечего рассусоливать, иди, — смахнув невидимую пылинку, Акулина вновь уселась на лавку.

Только Пётр скрылся в дверях барака, дверца кабины открылась и из машины высунулась женская ножка в туфельке на каблуке и в фельтикосовом чулке. Потом показался синий крепдешиновый подол, и наконец, владелица всего этого богатства спустилась на землю.

-А вы, извиняюсь, Петру Ефимовичу кто будете? — ярко-накрашенные губки сложились модным бантиком.

-Сродственница я ему. А вы по работе али как?

-Ну-у, скорее, как вы говорите: "али как". Я, знаете ли, женщина одинокая и вашему родственнику очень даже полезная, — губки-бантики чуть усмехнулись. — Я бы не советовала вам портить со мной отношения, мало ли, может, вы и мне со временем "сродственницей" окажетесь, — уже открыто усмехнулась приезжая.

-Энто вряд ли. Слухай, ты, одинокая женщина, должна быть в курсе, что человек он женатый и жена у него в положении. Так что понять должна, а не лезть, куда не след.

-Вот и хорошо. Какое ж удовольствие Петру Ефимовичу, коли она с пузом? Да и вам-то что? Родня вы его, а не её. А я разве в какое сравнение с беременной бабой пойду? Да и уж не мешали бы, а я вас подарочком отблагодарю. И потом, гляньте, какая мы пара! — она опёрлась о крыло машины, отставив в сторону ногу в дорогом чулке.

-Пара? Смотрю, ног у тебя пара и одна штука лишняя! — Акулина схватила эту тонкую ногу в шёлковом чулке и, не помня себя от захлестнувшей обиды, дёрнула что было сил! Женщина взвизгнула и растянулась на песке. Акулина отряхнула ладони.