Часть третья

      Если бы только убрать из укрепления синеволосую всадницу! Но Эсдес была, и рыцари не отваживались даже на пеший приступ. Командирам в Пыльный отписали, что готовят атаку с нескольких направлений; рабов-перебежчиков заставили разгребать руины — а таскать смерзшиеся деревяшки тяжело и без прилетающих из укрепления стрел! Дело двигалось медленно. Понемногу подходили еще бунчук за бунчуком; появились и увесистые прямоугольники знамен полутысяч.

      К полудню за солнцеворотом, когда в укреплении набрались те самые триста человек — голодные, нищие, в злобе и ненависти подобные демонам — западники уже обложили форт со всех сторон.

      Вот тут-то некий исполнительный поручик все же допросил перебежчиков как полагалось по уставу: сколько у врага человек? Чем вооружены? И — вишенка на торте — кто командир?

      Как — Вилли Лесной Брат?

      Как — не Эсдес?!!

      Это мы тут в поле мерзнем, браконьера с дубьем штурмовать боимся?!

      Подскочив повыше холки собственной лошади, поручик с воем понесся к полутысячнику. Полутысячник выругался и оповестил еще двух равных по рангу воевод. Вокруг мятежного клочка земли собралось ровно три больших знамени, полторы тысячи конных — и все это ради впятеро меньшего числа голодранцев с дрекольем?

      Позор вырисовывался исполинский. Но самый умный полутысячник предложил выход:

      — Господа! А что мы будем гробить сотни в атаках на это дерьмо? Пусть бунтовщики подыхают от голода. Новых рабов и новых коней им взять негде, а жрать на таком холоде хочется втрое против обычного. Выйдут из своих загородок для скота на ровное поле — не успеют мяукнуть, раздавим. Мы же доложим Верховному Королю, что не видели смысла тратиться на то, что и так само упадет в руки через несколько дней. Все-таки войска нужны на штурмах, а с этих ни добычи, ни, как выяснилось, никакой славы. Ну, и чего ради ломать коням ноги?

      Прочие воеводы, превосходно помнящие, насколько тяжело выкормить и выучить боевого жеребца, радостно поддержали предложение и разъехались по полкам.

      И вот в этот миг ошалевший гонец на взмыленном коне — не пожалел коня по морозу! — прискакал к месту совета. Застав там единственного полутысячника, принял его за командира всей осады. Спрыгнул на промерзший до звона Тракт и выплюнул с хрипом:

      — Господин капитан! Верховный Король убит! На переговорах Эсдес затопила льдом весь храм Пыльного; лед выдавило в окна и двери. Там были Верховный Король и почти весь штаб!

      — Тихо! — приказал тогда капитан. — Кому еще ты докладывал об этом?

      — Алмазному Броду, и трем сотням, что идут сюда на усиление к вам.

      Рыцарь убрал руку от меча. Убийство гонца не могло скрыть секрет; так же решительно, как отважился на убийство, капитан сменил план:

      — Оповести еще и вон те знамена...

      Не заметив, что был на волосок от смерти, гонец прыгнул в седло и был таков; по нетерпеливому взмаху рукой к рыцарю сбежались ротмистры всех пяти сотен:

      — Господин капитан! Срочные вести?

      — Я вам больше не капитан. Не подголосок Верховного Королька. Он заигрался; настоящая Эсдес не здесь, в укреплении — а там, в Пыльном... Король мертв! Я больше не безымянный слуга! Теперь я снова суверенный герцог Хадрамаут! Я больше не оскорблю вас приказами; мы примем решение, как издавна принимали его благородные — на собрании равных!

      — Смерть Дрангиане!

      — Месть Коре и Чосону! — закричали рыцари, на глазах превращаясь из исполнительных офицеров корпуса вторжения в достойных вассалов блестящего сеньора. Благородного не надо учить вести войну, каждый рыцарь с пеленок знает, ради чего стоит поднимать меч!

      — Тише, мои верные вассалы, — засмеялся герцог. — Вы же понимаете, что сейчас начнется?

      — Герцоги начнут драться за Золотой Трон!

      — Дураки — да. Умные люди начнут вербовать союзников к летней войне, когда все и решится. Все бросятся на Запад. Мы же поступим иначе. В Столице Империи полно добычи и девок, а на воротах всего лишь трясущиеся от страха толстопузые горожане, которые знают о мече только то, что он есть! А самое главное, — герцог засмеялся еще радостнее, — уж там-то достоверно нет Эсдес! Она славно проредит всех наших глупцов, кои не замедлят броситься домой. Кратчайший путь домой ведет через Пыльный, а ту крепость Синяя Смерть уже один раз обороняла; с меня хватит. На Столицу! Клянусь, вы получите все завоеванное на три дня в полную вашу волю!

      — Господин герцог, но в Столице найдутся и другие мастера тейгу.

      — Кровь повстанцев лилась по улицам реками, зато кровь их врагов — океанами. Сильнейшие мастера перебили друг друга; оставшиеся дерьма не стоят. Все они на что-то годны в драке лицом к лицу, умелого удара сплоченной сотни не сдержать никому. Без крови не обойдется, но в Столице мы будем драться за славу и добычу, а здесь? За годовалого младенца-наследника нашего королька? За старых пердунов склеенного корольком регентского совета, которые ради политических выгод могут сдать нас в шаге от победы? Младенец Верховного ничем не отличается от других: и ему найдется копье! Сановное старичье позабыло, что золотом стали не купишь; напротив, иные народы, боясь нашей стали, приносят золото к нашим шатрам! На Столицу!

      Вассалы переглянулись.

      — На Столицу! И мне надоело быть безымянным ротмистром; я граф Анфауглир!

      — На Столицу! — подхватили прочие. Анфауглир подмигнул сеньору:

      — Но сначала... Сперва...

      Герцог повернулся к знамени второй полутысячи, под которой уже сыпал приказами давний кровный враг. Долго смотрел, беззвучно шевеля потрескавшимися на морозе губами.

      Развернулся к вассалам:

      — Граф, вы справа. Я с тремя бунчуками в лоб. Барон, вы прикроете нам спину. Ничья доблесть забыта не будет.

      Прорычал, более не сдерживаясь:

      — Смерть Дрангиане!

      

* * *

      — Смерть Дрангиане! — кричали одни рыцари; их противники отвечали:

      — Бей Хадрамаут!

      Третья толпа орала:

      — Смерть предателям! Верность наследнику! Золотой Трон!

      На поле кипела свалка “все против каждого”. Кинжалы скрежетали в проймах кирас; алая пена кипела в щелях шлемов; визжали сползающие по наплечникам двуручные мечи; гулко лопались пластины под ударами чеканов; боевые молоты вминали шишаки в мозг, а подкованные копыта — упавших в красную жижу.

      С хлипких стен укрепления на все это таращились изумленные бунтовщики, уже попрощавшиеся с жизнью в преддверии решительного штурма. Первым опамятовался Вилли, как самый бывалый:

      — Похоже, наши разворошили сраный муравейник. Теперь, может, статься, и поживем!

      Лесных братьев — а с ними Вилли-атамана — стали уважать после того, как узнали, что вместе с прочими он похоронил убитых в двух деревнях. Лихостью, жестокостью да пережитыми потерями тут никто никого впечатлить не мог, а вот поступок, совершенный не ради выживания или наживы, словно бы приподнял разбойную шайку ступенькой выше. И потому атаману без споров подчинялись все триста оставшихся. Вилли же приказал:

      — Дождемся, пока утихнет. Потом возьмем с них все, и пойдем в Лес. Если рассыпемся мелочью, по мелочи нас и перебьют. На трупах отожралось множество зверья, волки больше не боятся человеческого запаха... Кто из вас жил в лесу? Верно я говорю?

      — В Лесу найдутся твари пострашнее волков; они, бывало, и деревням за частоколом приносили горе, — подтвердили в толпе. — Жаль дураков, ушедших туда поодиночке да без оружия.

      — День еще не кончен, — возразил еще голос. — Железномордые пока дерутся. Победитель не возьмется за нас? Стоит ли нам покидать стены? Они, как-никак, спасли нас.

      — Сначала спасала тень Эсдес, — ответил на это глубокий бас. — Потом, думаю, от перебежчиков узнали, что ее здесь нет. А раз так, что с нас брать? На кой мы им нужны?

      — А где она?

      — Вилли! Ты же знаешь. Куда ушел Хорус?

      — Скажи, атаман, — присоединились к просьбе и ватажники. Вилли ответил:

      — Где сейчас, не знаю. А ушли все в Пыльный, спросить с рыцаренышей за нашу кровь и слезы.

      — Если вся их армия сошла с ума, это значит, — догадался глубокий бас. — Что Эсдес добралась до псаря; сворки порваны — собаки передрались!

      — Это значит, что убит их король! Только ему подчинялись большие знамена, я слышал разговоры, когда был в плену.

      — Ха! Правая Вера не спасла!

      — Король мертв; да здравствует Эсдес!

      — Они уходят! Уходят!

      Рыцари наконец-то расцепились. Человек триста из тех, что кричали “Хадрамаут!”, выстроились со стороны Громового Камня; примерно столько же из кричавших “Золотой Трон!” отвели коней в противоположную сторону, к Алмазному Броду. А вот “Дрангиана!” больше не кричал никто: получив с обоих флангов, третье знамя продержалось недолго.

      То ли сговорившись, то ли понимая бессмысленность дальнейшей драки, оба отряда принялись подбирать своих раненых, безжалостно приканчивая тяжелых. Впрочем, лечить их можно было разве что в крепостях — а еще вопрос, чью сторону взяли Громовый Камень и Алмазный Брод. Таскать по морозу? Армии больше не существовало, а банды в набеге живут сегодня, ничего не сберегая на завтра. От всех действий противников несло крайней спешкой: убитых коней не расседлывали, мертвых не грабили толком. Хватали, что лежало сверху; но не искали кошельки, даже хорошие доспехи снимать не стали.

      Про рабов на укреплении оба отряда и подавно забыли. Прочесав смертное поле, каждая шайка ровной рысью покатилась в свою сторону.

      Погодив еще немного для верности, Вилли посмотрел на клонящееся к западу солнце, и приказал:

      — Пошли. Соберем тут все, пока не стемнело. Наверняка там найдется, чем растопить. Да и дрова собирать можно теперь без опаски. Здорово будет костер зажечь; а конины вжарим от пуза!

      — Ха! — закричали лесные братья. — И все-таки мы победили!

      — Мы? — удивился глубокий бас. — Мы просто мародеры. По совести, нам бы взять необходимое, не гневить судьбу, не отпугивать удачу! Нам осталась жизнь, это же куда ценнее!

      Вилли решительно пресек начавшееся было брожение:

      — Парень, ты стоял на этом поле, ожидая атаки?

      — Но ведь рыцари не напали!

      — Кого это гребет? Ты честно и храбро стоял в крепости, среди трех сотен героев. А что впятеро больше западников не напали, то их дело! Мы же трое суток выстрадали честно! Мы отбили шесть караванов с рабами, разве мы трусили в этих драках? Разве мы бежали с поля? Бежал враг! Никакой знаток не прикопается: поле наше! И все, что на поле, тоже наше!

      Вилли запрыгнул на печку, схватился за почерневшую трубу, и прокричал:

      — Павшим почет и память! Дожившим долги и добыча!

      Лесные братья поддержали атамана свистом и криками; через малое время к ним присоединились остальные, выплескиваяя облегчение от рухнувшей с плеч смертной тяжести:

      — Кони тонули по холку в снегу!

      — Вороны замерзли на том берегу!

      — На том берегу... На том берегу... На том берегу, где мы были!

      — Мы крепость держали без всяких тейгу!

      — Мы жрали горелый кирпич на бегу!

      — А рыцарей сотню набили!

      — Да чтоб я подох, если в этом солгу!

      — Уж мы их душили-душили!

      — И стены у нас по колено коту!

      — Сырая конина и сажа во рту!

      — Зачем люди спят, мы забыли!

      — И нами командовал Вилли!

      Это неудобство сидения в осаде оказалось самым главным: никто не мог сдержать смеха, никто не прибавил больше ни одной рифмы. Гулко и далеко полем неслось:

      — И все-таки мы!

      — Мы!

      — И все-таки, мы победили!

      Люди рассыпались по полю боя, неторопливо собирая все, что могло бы пригодиться. Скоро нашли растопку; разожгли костры из обломков копий — они были посуше вмерзших в землю балок и жердей разрушенных домов; приготовили мясо. Набрали даже сколько-то фляжек с вином. Хоть по глоточку, но хватило каждому. Никто не думал, что впереди еще путь через угрюмый опасный Лес; и что возвращаться, по сути, некуда: западники высекли поселения до самой Столицы.

      У костра глубокий бас обратился к Вилли:

      — Атаман, так, получается, мы тут песню сложили?

      Вилли важно покачал головой:

      — В Столице, где я был, про все сочиняют песенки. Мы чего, дурнее городских?

      — Но там же песенки сочиняют в одно лицо, нет?

      — Жри вон мясо, лицо. Мне, коли хочешь знать, сам Енот говорил: “Народ свои песни шлифует и доводит до высшей степени искусства.” Так-то!