Не кричите в тёмном лесу [в работе]

Не удержалась я от беззвучной ругани и позже, когда, высунувшись из-за очередного укрытия, едва не попала под луч тусклого жёлтого фонаря, висящего на груди у моей жертвы. И потом, когда, выглянув уже осторожнее, поняла, что жертва — совсем не та.

Это был уборщик. Костлявый даже по сравнению с прочими худощавыми аборигенами и странно низкорослый тип, напевая, неторопливо и тщательно тёр пол. Примитивно, тряпкой, наброшенной на Т-образную палку. Рядом стояла низкая широкая тележка, на которой теснились три больших ведра. Несколько секунд я приглядывалась к этому шату, а потом решила положиться на судьбу и брать то, что дают. Уборщика хватятся не так скоро, как лаборанта, ответственного за точное оборудование.

Поэтому, дождавшись, пока жертва примется полоскать свою тряпку в трёх водах по очереди, я бесшумно и легко (сама удивилась собственной ловкости) выскользнула из укрытия и тюкнула парня по затылку. Знанием, куда бить, со мной поделился рыш, так что кое-какую пользу безбилетный пассажир всё-таки принёс. Судя по тому, что жертва тихо охнула и осела на пол, наводку бестелесный дал правильную, и ударила я в нужное место. Упасть шату совсем я не дала, подхватила под мышки и аккуратно положила — он оказался неожиданно лёгким. Пожалуй, значительно легче даже меня, а он был на полголовы выше!

Поскольку искать признаки жизни у неизвестного биологического организма можно было очень долго и в итоге не найти, независимо от реального его состояния, я проверила результат удара через инфополе. Оказалось, всё в порядке, не перестаралась, жертва дышит.

Несмотря на незначительный вес, тащить добычу в гавию через весь огромный зал на себе мне не улыбалось, и здесь очень кстати пришлась его телега. Оттащив вёдра за угол (а вот они как раз оказались очень тяжёлыми), я взвалила уборщика на его четырёхколёсный транспорт и потянула в сторону гавии.

Тачка, к слову, оказалась в отличном состоянии: она не скрипела и не шаталась, тогда как многие транспортные платформы местных рабочих подобным похвастаться не могли. Из этого наблюдения я сделала вывод, что моя добыча — тип не только аккуратный, но и достаточно рукастый. Это внушало оптимизм и позволяло надеяться, что он не безнадёжен. В том смысле, что работает уборщиком не от недостатка ума или врождённой его болезни, а по другим, не физиологическим причинам.

До гавии я добралась без приключений и как раз вовремя, чтобы спокойно разминуться с лаборантом. Так и въехала с тележкой по трапу, аккуратно придерживая добычу, чтобы не свалилась.

Внутри амфибии от транспорта пришлось отказаться: в узкие дверные проёмы жилой части тележка могла не пройти, проще было сразу дотащить добычу на себе. Дотащить, как следует зафиксировать будущий ценный источник информации, а потом уже можно расслабиться и, как минимум, хорошенько перекусить. Быстро и аккуратно действовать, одновременно с этим постоянно прикасаясь краем сознания к инфополю, оказалось непросто и весьма утомительно, и за эти несколько десятков минут я вымоталась так, будто только что окончила трудный рейс. Было бы неплохо поспать, но такой роскоши я себе позволить пока не могла.

В итоге шат оказался устроен в кресле, руки его зафиксированы на подлокотниках толстой подушкой монтажного геля — быстросохнущей особо прочной субстанции, которая в больших количествах входила в стандартный корабельный ремнабор. Сделав это важное дело, я отправилась на перекус, по дороге вспомнив о маскировке и отключив её: режим этот здорово истощает энергоресурс комбинезона, а его стоит экономить.

Когда вернулась, уборщик всё ещё оставался без сознания. Сидел, уронив голову на грудь, но по-прежнему дышал, а инфополе утверждало, что здоровью его ничто не угрожает. Я подняла уборщику голову, устроив затылок на подстроившемся под седока подголовнике, плюхнулась в кресло напротив добычи и, не спеша её будить, принялась разглядывать при нормальном освещении.

Грязно-коричневый, местами вымытый до серого комбинезон казался ветхим, но был чистым. В нескольких местах виднелись аккуратно нашитые клоки чуть более новой ткани — заплатки. Я в музее видела, раньше у нас тоже так чинили одежду. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что уборщик действительно чрезвычайно тощ: даже по сравнению с остальными худощавыми аборигенами он выглядел натуральным скелетом, по нему-живому можно было анатомию изучать. Я допускаю, что он может быть таким от природы, но почему-то не верится, что это всё от хорошей жизни.

Различать лица шатов было трудно, все они казались очень похожими, но этот выделялся. Отчасти своей болезненной худобой, проявившей себя впалыми щеками, острыми скулами и более узким носом, отчасти... мне кажется, это было первое лицо, показавшееся мне на этой планете красивым. Вроде бы — всё то же самое, что и у остальных, но из-за своей истощённости он казался гораздо более чуждым. В полном смысле инопланетное существо, необычное, но по-своему гармоничное. Если остальные казались гротескной пародией на людей и особой симпатии не вызывали, то этот выглядел настолько чуждым, что его просто не получалось сравнить с человеком. Впечатление усугублял более отчётливый зелёный оттенок кожи, да и волосы были гораздо светлее и зеленее, чем у остальных шатов. Болеет чем-то? Или просто — отличается?

Фонарик висел на тощей шее уборщика и по-прежнему продолжал светить. Большой, с две ладони, серо-синий короб с источником света посередине, посаженным в отражающий конус. Я аккуратно сняла шнурок и принялась рассматривать устройство, пытаясь для начала его выключить. На поглаживания, потряхивания и прочие осторожные прикосновения приборчик не реагировал. Продолжая вертеть увесистую игрушку в руках, я сосредоточенно зарылась в воспоминания. Не могу назвать себя любителем истории и завсегдатаем разных выставок, но я посещала технический музей и, определённо, что-то смутно похожее там было.

Наконец, я догадалась приложить более существенное усилие, накладная пластинка на одной из боковых граней со щелчком сдвинулась и свет погас. Надавила в другую сторону — включился.

— Столько усилий на такую ерунду тратить, — вздохнула печально и отложила прибор.

Приходить в себя его хозяин по-прежнему не собирался, сидел без движения. Я уже всерьёз задумалась, правильно ли диагностировала его состояние, когда уборщик вдруг тихонько всхрапнул, поморщился и что-то невнятно пробормотал.

Сквозь сон. Эта наглая морда просто заснула!

— Эй! — резко окликнула я, заодно тряхнув уборщика за плечо. Тот дёрнулся, охнул, резко выпрямился в кресле и ошарашенно заозирался.

— Что это?! — потрясённо пробормотал он.

— Вопросы задаю я! — строго оборвала его (переводчик я подключила заблаговременно). Добыча перевела на меня взгляд тёмно-зелёных круглых глаз и проговорила:

— Ого! — Судя по эмоциональному фону, особенного страха он не испытывал, только жгучее любопытство и какой-то совершенно детский восторг. — Это что, я внутри той штуки?! — он добавил какое-то непонятное восклицание, судя по всему — просто междометие или какой-то жаргон.

— Да, внутри. И у меня есть к тебе ряд вопросов, — проговорила я. — Если ответишь честно, отпущу тебя вместе с твоей телегой.

Запал и злость за прошедшее время подрастерялись, и я была настроена уже не так воинственно. Если совсем честно, я сейчас прекрасно понимала, что рука на это тщедушное создание у меня не поднимется, как бы я себя ни накручивала, но пока ещё не могла определиться, считать это слабостью или разумным решением. Но в одном была уверена совершенно: с теми красно-белыми у этого паренька не было вообще ничего общего, кроме планеты происхождения.

— Нет! — вдруг эмоционально воскликнул он, глядя на меня с каким-то шальным выражением. — Заберите меня лучше с собой, хорошо? Я помогу, я всё сделаю!

От такого неподдельного энтузиазма я совершенно растерялась.

— Ты ведь понятия не имеешь, что я хочу сделать и как выглядит мой мир. Почему ты думаешь, что там будет лучше? — спросила я.

— Да и... с ним, — невнятно отмахнулся собеседник. — Увидеть своими глазами мир, наполненный... вот таким — за это и умереть не жалко! — Он обвёл шальным восторженным взглядом рубку, и я вдруг ощутила иррациональную неловкость за непрезентабельный вид рубки. И за местами облезлую краску, и за отполированные бесчисленными прикосновениями органу управления, и за блестящие от постоянного контакта с седалищами геонавтов кресла, и, главное, за стоящую на бесполезном сейчас пульте большую пустую кружку.

— Ты погоди умирать, давай сначала о деле, — одёрнула я себя. — Ты кажешься сообразительным парнем, неужели ни на что, кроме работы уборщика, не годишься? Как твоё имя, кстати?

— Анынуварышта, — назвался он и неловко пошевелил плечами. — У меня нет денег на учёбу, а жить как-то надо. Маму вот надо было кормить, дома работы совсем нет, и я приехал сюда. Два года назад она, правда, умерла, но я вроде бы привык. Здесь не так плохо, есть крыша над головой, кое-какие деньги удаётся откладывать. Я надеялся накопить и всё-таки оплатить курс учёбы.

— А кроме мамы у тебя больше никого нет? — спросила я совсем не то, что собиралась.

— Она меня-то еле подняла, здоровье из-за этого подорвала, — он пожал плечами. — Мы же вайши, нас не считают, и помогать никто не будет.

— Вайши? — уточнила я.

Источником информации об этом мире Аныну... Анын оказался бесценным. Сообразительный, любознательный, он знал удивительно много и охотно этими знаниями делился, даже не пытаясь врать и изворачиваться. Похоже, меня сама судьба бережёт: не думаю, что лаборант оказался бы настолько же разговорчивым.

Планета эта оказалась очень густо населённой. Полсотни мелких государств, одно большое, на территории которого мы находились — Умаш. Разговаривали мы на их же языке, язык этот считался международным. Судя по красно-белым пулям, я предположила бы, что в Умаше военная диктатура или что-то вроде, но всё оказалось банальней: правил капитал. Хозяева жизни не спешили явно демонстрировать свою власть, прятались за яркой ширмой всенародного избранника и красивыми словами о мировом благе.

Это в Умаше. За его пределами... тоже кто-то правил, но диктовали волю местные же богатеи. Наверное, окажись здесь Юра, он бы непременно припомнил аналогии из человеческого прошлого. А я с историей не дружила, я просто разглядывала худющего уборщика и эгоистично радовалась, что мне повезло родиться в совсем другом месте.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросила я негромко.

— Я умею не только слушать, что говорят, но и смотреть по сторонам, даже немного думать, — отчего-то виновато сообщил он. — К тому же, я вайш.

Это жаргонное словечко можно было перевести как "приезжие", но с отчётливым пренебрежительным оттенком. В поисках лучшей доли со всего мира в Умаш стремились те, кому дома не оставалось места, и занимали нишу чернорабочих, обслуживающего персонала самого низшего класса. Независимо от собственных талантов и умений: для подтверждения навыков, полученных где угодно, требовалось сдать здесь кучу экзаменов, за которые тоже нужно было заплатить. Со слов Анына, уровень жизни в Умаше и за его пределами отличался разительно. Что не удивительно: на это благосостояние фактически работал весь остальной мир.

— И никто не пытается изменить это положение вещей? — спросила я мрачно.

— Некому, — просто ответил он.

Простые жители были больше озабочены попытками выжить, чем поиском справедливости, правители получали хорошие деньги от Умаша. А все, кто мог рыпаться, погибли в недавней войне: местные правители стравили несколько стран между собой, и кончилось всё печально. Шестью ядерными взрывами, если точнее.

— Мне кажется, ты слишком умный для уборщика, — задумчиво предположила я. — И язык знаешь слишком хорошо для обычного чернорабочего.

Анын вновь пожал плечами, а потом негромко ответил:

— Меня мама учила. Отец погиб в войну, он как раз был из тех, кто хотел справедливости. Мы остались вдвоём, — добавил он так, как будто это всё объясняло. Настаивать на подробностях я не стала, но предположила, что отец этого парня был отнюдь не простым солдатом, да и мама явно была женщиной неглупой и весьма образованной.

— А почему здесь нет женщин, кстати? Я до сих пор ни одно не видела, — полюбопытствовала я.

— Здесь считают, что лишнее образование женщине вредно, что она слабое и уязвимое существо, — пояснил собеседник. — И уж точно никто не допустит их на военный объект, на котором мы находимся.

— Здесь — это в Умаше?

— Угу. Раньше было иначе, когда Умаш уравновешивала Скафая. Но сейчас той страны нет, от неё осталось несколько мелких государств и радиоактивная пустыня.

Секунд десять я пристально рассматривала Анына, чем заставила его понервничать, а потом рывком поднялась и ушла к нише, в которой хранился ремнабор.

— Что это? — настороженно уточнил парень, когда я примеривалась к затвердевшим сгусткам геля на его руках.

— Растворитель. Сейчас я тебя освобожу, накормлю, и мы подумаем, что делать дальше.

— То есть вы всё-таки возьмёте меня с собой?

— Если вообще найдём способ отсюда убраться, — прозвучало угрюмо и даже как-то зловеще, но собеседник обрадовался и такому ответу.

Желание Анына сбежать с этой планеты хоть в чёрную дыру, лишь бы подальше, после этого разговора стало понятно. Цепляться ему не за что, перспектив похоже тоже никаких, зато любознательности на пятерых хватит. Да ещё инопланетяне относятся вполне гуманно: я же просто зафиксировала его, аккуратно и безболезненно, а могла бы повести себя гораздо, гораздо хуже.

Незнакомому существу с неизвестной моралью я бы ни за что не поверила на слово, но правдивость уборщика подтверждало инфополе, да и интуиция утверждала, что Анын на нашей стороне. Вернее, на своей, но стороны наши пока совпадают.

— Да, кстати, я же не представилась. Лунария, можно просто — Лу.

— У вас имена ничего не значат? — полюбопытствовал он.

— Нет, почему же, значат. Только я не помню, что именно, но можно поискать.

— Я не об этом, — возразил уборщик.

Оказалось, в здешнем обществе имя, а вернее — его длина отражала социальное положение обладателя. Чем короче имя, тем это положение выше. Три звука и меньше соответствовали элите. Самого парня до эмиграции звали именно так, как я сократила — Анын, но для спокойной работы пришлось добавить себе букв. В такой системе по понятным причинам бытовые и уменьшительно-ласкательные сокращения не приживались, и для краткости аборигены давали друг другу прозвища.

При виде еды глаза парня заметно заблестели, а нос забавно задвигался, втягивая запахи. Анын даже спрашивать не стал, что ему дают, и не проявил опасений, что может от этого умереть: накинулся с таким энтузиазмом, как будто давно уже голодает. Впрочем, судя по его внешности, досыта этот бедолага не ел уже давно, если вообще хоть когда-то ел. Паёк я выбрала самый диетический и гипоалергенный (были в наших запасах и такие) и очень надеялась, что инопланетянина это не убьёт. В конце концов, мы дышим одним воздухом, да и предварительные выводы исследователей с космического корабля утверждали, что организмы наши близки по химическому составу и строению.