— Нельзя разорять богатых. Они — столп нашего государства, их деньги работают на благо всего королевства. К тому же, имея большие доходы ваши зажиточные подданные и без того платят значительные налоги в казну, — сказал сэр Джеймс. — С бедняками дело обстоит иначе. На свои жалкие гроши они не могут открыть собственное дело. Но у бедняков есть важное преимущество с точки зрения государственных интересов: бедняков много, поэтому, если с каждого из них взять двадцатипятипроцентный налог, то сумма набежит значительная.
— Но на что они будут жить? — спросил Генрих.
— Пусть больше работают! — ответил сэр Джеймс. — Тогда у них будут деньги и на уплату налогов, и на покупку необходимых товаров. А кто не сможет заплатить налоги, у того отбирать имущество — и отправлять в работный дом.
— Вам не откажешь в логике, — заметил король. — Ваши рассуждения, в общем, основательны, но не вызовет ли увеличение налогов волнений в народе?
— Ну, это уже забота мастера Хэнкса! Я уверен, что он справится с этим, — убежденно сказал сэр Джеймс.
— Ладно, оставляйте ваши бумаги, — Генрих, кряхтя, потер ногу. — Когда боль утихнет, я просмотрю их. Но, помните, сэр Джеймс, если сборы в казну упадут, если в королевстве что-нибудь будет не так в результате ваших нововведений, — я пойду еще на один расход: дам возможность палачу заработать на вашей казни!
* * *
Мастер Хэнкс сидел за простым сосновым столом в угловой комнате казенного дома, что стоял у ограды королевского парка, и читал полученные за прошедшие дни доносы.
Доносы приходили всегда, менялся только характер обвинений. До королевских реформ почти в каждом доносе сообщалось об отступлении некоего лица или лиц от святой папской церкви и о преступных поползновениях к изменению установленных Богом норм жизни; теперь же доносили о заговорах папистов и о попытках восстановить ненавистные прежние порядки в королевстве.
Мастер Хэнкс, перечитавший за многие годы своей службы тысячи доносов, безошибочно определял, какие из них написаны из корыстных побуждений, а какие — из зависти, из ненависти, из страха или из желания отомстить. Были среди доносчиков и бескорыстные радетели о благе государства, были и дураки с богатой фантазией, были идиоты с больным воображением. Но все же среди этого мутного потока писанины изредка попадались правдивые сообщения, — вот почему мастер Хэнкс периодически самолично просматривал доносы.
Он сидел за этим занятием уже давно, и справа от него на столе возвышалась большая груда прочитанных бумаг. Слева оставалась небольшая стопка листов, еще не прочитанных мастером Хэнксом. Он взял из нее очередной донос, пробежал глазами, вдруг остановился, задумался, прочитал во второй раз и положил этот лист посреди стола. Потом бегло просмотрел оставшиеся сообщения, отбрасывая бумаги в правую стопку, пока слева не осталось ни одной из них. Тогда мастер Хэнкс потянулся, встал, покрутил головой, разминая затекшую шею, и позвонил в колокольчик.
Через мгновение в комнате появился человек в серой одежде. Мастер Хэнкс взял груду листов с правой стороны стола и передал ее этому человеку.
— Приобщите к сообщениям, полученным за прошлую неделю, — приказал ему Хэнкс. — Не забудьте выписать имена доносчиков в отдельную папку. Люди, написавшие донос, фактически уже состоят на государственной службе, и в любой момент могут нам понадобиться. Это — первое. Второе, — когда было получено последнее сообщение от девицы Сью, фрейлины королевы?
— Пять дней назад.
— Пять дней назад, — повторил Хэнкс. — Да, я помню это сообщение... Срочно вызовете ко мне сюда девицу Сью, и чтобы никто об этом не знал.
— Слушаюсь, — по-военному коротко ответил человек в сером.
— Идите.
Когда тот вышел, Хэнкс присел за стол и в третий раз перечитал отложенную бумагу; задумался, потом встал, подошел к камину и бросил донос в огонь. Взяв кочергу, поворошил горящие ошметки листа, пока они не превратились в бесформенный пепел; этот пепел Хэнкс перемешал с золой от сгоревших поленьев и только тогда поставил кочергу на место, а сам остался стоять у камина, глядя на языки пламени.
Запыхавшаяся, промокшая под дождем Сью вбежала в комнату. Прическа девушки была растрепана, один из шнурков платья не завязан, а на шее виднелся след от поцелуя, который Сью безуспешно попыталась прикрыть ниткой жемчужного ожерелья.
Хэнкс повернулся спиной к камину и вежливо сказал:
— Извините, что пришлось оторвать вас от дел, но у меня есть к вам несколько вопросов, ответы на которые я хотел бы услышать немедленно.
— Ах, что вы! — воскликнула Сью, поправляя ожерелье на шее. — Я ничем особенным не была занята. Так, обычные обязанности, какие бывают у фрейлины королевы. Вы не представляете, сколько мне всего приходится делать.
— Вот о королеве я и хотел с вами поговорить, — перебил ее Хэнкс. — В вашем последнем донесении, составленном пять дней назад, вы написали о поездке ее величества в приют для подкидышей, тот, что раньше содержали монахини в монастыре святой Мелании.
— О, да, ее величество посетила несчастных сирот и внесла деньги на их содержание! Королева — просто образец милосердия и доброты, — Сью возвела глаза к потолку.
— Это прекрасно, — кивнул Хэнкс, — но речь у нас пойдет о другом. В поездке королеву сопровождала многочисленная свита, не так ли?
— Да, конечно, как положено по этикету.
— В том числе ее двоюродный брат сэр Джордж?
— Сэр Джордж? — Сью задумалась. — Ах, да, действительно! Молодой джентльмен в красивом белом камзоле. Он был в свите королевы.
— Почему вы не отразили это в своем отчете?
— Ну, мало ли джентльменов сопровождали ее величество! Если бы я писала обо всех, мне не хватило бы целого дня для того чтобы перечислить их имена, — улыбнулась Сью.
— В частности, вам нужно было бы упомянуть и некоего джентльмена, которого зовут Флэтч. Он, ведь, тоже совершил эту поездку?
— Флэтч? — Сью наивно расширила глазки. — Да, да, я его помню. Он тоже был. Но я по-прежнему не понимаю, чего вы от меня хотите, мастер Хэнкс?
— Я не сомневаюсь, что вы помните Флэтча. Вы ведь хотите выйти за него замуж, у меня верные сведения? Не смущайтесь, я вполне понимаю ваше желание соединить свою судьбу с этим достойным молодым человеком, и уверен, что вы добьетесь своего... Не возражайте! У нас мало времени, вы должны вернуться во дворец как можно быстрее, чтобы никто не заметил вашей отлучки, в особенности ее величество.
— Итак, я ничего не имею против вашего замужества, но мне будет крайне неприятно, если ваши личные дела станут мешать вам исполнять важные государственные обязанности, — сказал Хэнкс с угрозой. — Если вы будете пренебрегать теми поручениями, которые я вам даю, то боюсь, что вам придется покинуть королевский двор и столицу, — и захочет ли тогда Флэтч взять вас в жены? А может быть, с вами случится что-нибудь и похуже.
— Ах, мастер Хэнкс, зачем вы так говорите? Разве я не стараюсь изо всех сил, разве я не делаю все, что вы мне приказываете? — Сью всхлипнула, сделав обиженное лицо.
— Оставьте ваши слезы для сэра Флэтча, они наверняка действуют на него безотказно. Отвечайте на мои вопросы. Королева во время своей поездки всегда была на людях, или случались моменты, когда ее никто не видел?
— Ну, вообще, всегда... Хотя, возможно, случались такие моменты, — замялась Сью.
— Ясно, вы толком не знаете, не заметили. Второй вопрос: когда королева вернулась из поездки, чем она была занята? Где ваш отчет за последние дни?
— Да ничего необычного не было! Я поэтому и не писала отчет, — стала оправдываться Сью, искательно заглядывая Хэнксу в глаза.
— Не было ничего необычного? А у меня иная информация. На празднике, который состоялся позавчера, снова присутствовал сэр Джордж. Как известно, его величество, собираясь наутро на охоту, покинул праздник вскоре после полуночи, — а когда королева вернулась в свои покои? Вы знаете? Нет? Я вам скажу, — под утро. Нам, впрочем, известно, где она была в течение ночи, — ничего предосудительного, — но есть небольшой промежуток времени, когда ее величество находилась вне нашего наблюдения. Мои люди допустили халатность, и тут вы могли бы нам помочь, если бы не забыли о своей прямой обязанности: всегда быть рядом с королевой, — выговаривал девушке Хэнкс.
— Но что случилось? И почему вы во второй раз упоминаете о сэре Джордже? Неужели между королевой и сэром Джорджом что-то было? — Сью жадно уставилась на мастера Хэнкса.
— Ответ на этот вопрос я и хотел от вас услышать, — жестко сказал он.
Сью вначале побледнела, а затем покраснела.
— Боже мой, неужели!.. — вскричала она. — О, простите меня, мастер Хэнкс, простите ради бога! Я не доглядела!
— Будем надеяться, что ничего ужасного пока не произошло. Но отныне вы будете везде и всюду неотступно следовать за ее величеством и докладывать нам о каждом ее шаге. При этом постарайтесь не вызвать у королевы подозрений.
— О, не беспокойтесь, ее величество мне доверяет! — горячо сказала Сью.
В глазах Хэнкса промелькнула усмешка:
— Доверяет? Это хорошо... Я рад, что вам понятна ваша задача. Жду от вас донесений, — холодно прибавил он, заканчивая разговор.
Как только Сью ушла, Хэнкс опять вызвал человека в сером.
— Мое самочувствие в последнее время ухудшилось, — внезапно сообщил он ему. — Завтра я отправлю доклад его величеству, в котором буду просить отпуск. Король любит охоту и вернется нескоро; я не думаю, что он мне откажет. Я уеду в свое имение.
— Ваше имение? — позволил себе удивиться человек в сером.
— Имение — это громко сказано. Простая деревенская ферма, которую я приобрел год назад в деревенской глуши. Там, на лоне природы, я хочу подлечиться.
— Вам выделить охрану?
— Нет, не надо. Ферма достаточно хорошо укреплена, и там есть люди, которые ее охраняют. К тому же система оповещения поставлена таким образом, что я буду знать о каждом человеке, приблизившимся к границам моих владений. Если мне понадобится связаться с вами, я пришлю курьера, а вы не тревожьте меня без чрезвычайной надобности. Вы меня поняли?
— Как прикажете, — кивнул человек в сером.
— Все донесения будете читать сами, а фрейлине Сью скажете, чтобы она передавала свои отчеты вам лично. Впрочем, я думаю, что известие о моей болезни быстро распространится при дворе, так что фрейлина не будет особенно вас утомлять своими докладами.
* * *
Королева Энни слушала игру музыкантов. Они исполняли старинные народные песни, а в заключение пропели баллады и сонеты на стихи авторов нынешнего века. Королеве запомнились два четверостишия:
Пусть почести влекут неугомонных,
Палаты, храмы, толпы у ворот,
Сокровища, что тысячи забот
И тысячи ночей несут бессонных.
Волшебные цветы лугов зеленых,
В прохладной мураве журчанье вод
И птичка, что любовь свою зовет,
Влияют благотворней на влюбленных.
Она глубоко вздохнула, услышав эти строки.
Отпустив музыкантов, Энни сидела неподвижно у стола, машинально перебирая красивые камешки, которые оставила здесь ее дочь, и глядя на огонь в камине. Сью примостилась на бархатном табурете возле королевы и терпеливо ждала, когда та отвлечется от своих мыслей. Энни вздохнула еще раз, и еще, и затем сказала:
— Было время, когда король сам сочинял для меня стихи и песни. Он клялся мне в своей любви.
— Я уверена, что его величество и сейчас любит вас, мадам, — возразила Сью.
— Не знаю. Может быть. Но его любовь очень странная: то он груб со мной, то чрезвычайно любезен, то неделями не заходит в мою спальню, то набрасывается на меня, как дикий зверь. Его не заботят мои заботы и не тревожат мои тревоги; я не могу поделиться с ним моими проблемами, он равнодушен к моим переживаниям; я ощущаю себя вещью, принадлежащей Генриху, о которой он вспоминает тогда, когда она ему нужна, и отшвыривает ее, попользовавшись. Возможно, он считает такие отношения нормальными между супругами, возможно для него это и есть любовь, но для меня любовь — нечто совсем иное! А, кроме того, меня оскорбляют и унижают его бесконечные упреки в том, что я не родила ему сына. Как будто я этого не хочу, как будто я специально родила девочку и отказываюсь больше рожать! — Энни гневно отбросила камешки в сторону.
— А как он относится к Лизи! — горько сказала она, переведя дух. — Ребенок-то в чем виноват? Лизи такая смышленая девочка, все понимает, — каково ей чувствовать, что отец не любит ее? И за что? Лишь за то, что она девочка, а не мальчик!
Сью внимательно слушала королеву, кивая головой и поддакивая.
— Я не навязывалась его величеству, — гордо произнесла Энни, — и не добивалась его любви. Мне не нужна корона, не нужна власть и не нужны богатства, если за них надо отдать в уплату свое счастье. Я почти ничего не понимаю в финансах, но цену счастья я знаю хорошо: оно стоит дороже, чем все королевства на свете.
— О, да, мадам, — вздохнула Сью. — Конечно, что может быть дороже любви и преданности! И как прекрасно, когда рядом есть человек, который ценит, уважает и по-настоящему любит вас, не правда ли?
— Да, наверное, — Энни поправила прическу и зачем-то повернула браслет на левой руке.
— Ступай, милая Сью! Ты мне сегодня больше не понадобишься, — сказала она.
— Но ведь еще так рано, мадам. Неужели вы ляжете спать? — удивилась фрейлина.
— Ступай, — повторила Энни. — И, пожалуйста, передай всем моим свитским, что они тоже свободны на сегодня. Скажи им, что королева будет молиться допоздна, а после сама приготовится ко сну. Прикажи также гвардейцам, стоящим на страже у моих дверей, никого сюда не пускать.
— Но если его величество вернется и захочет войти к вам? — переспросила Сью, расширив глаза.
— Король не вернется раньше следующей недели, — уверенно ответила Энни. — Он увлечен травлей зверей; он далеко от столицы. Иди, милая Сью, иди! Ты мой хороший верный друг, но сейчас я должна остаться одна.
* * *
Выждав несколько минут после ухода Сью, Энни подошла к дверям и прислушалась. Голоса придворных, раздававшиеся в приемном зале, стихли, из чего Энни заключила, что все разошлись. Для верности она постояла у дверей еще немного, но все было тихо; лишь у одного из гвардейцев, стоящих в карауле, алебарда бряцнула о каску, когда он переминался с ноги на ногу.
Тогда Энни вернулась в каминный зал и прошла через него в гардеробную, рядом с которой была ее туалетная комната. Тут она с большим трудом освободилась от тяжелого, украшенного золотым шитьем парчового платья, одетого на ней, и сняла шелковую нижнюю рубаху. Затем, намочив губку в ароматической воде, Энни тщательно отерла все тело.
После этого королева надела тонкую льняную сорочку и темно-синее шерстяное платье, расшитое серебряной нитью, в котором Энни была похожа на женщину из небогатой дворянской семьи. Из украшений она оставила браслет на левой руке, а сережки поменяла на бирюзовые, которые носила еще в девичестве.
