Разбивая сердца (Современный Лр)

Вот на пешеходном переходе застыла девушка-подросток, в ушах наушники, на ногах легкие кеды, она, ожидая возможности перейти дорогу, мягко постукивает носком кеды, то ли в нетерпении, то ли подчиняясь музыке, звучащей в плеере. Навстречу ей через несколько секунд, когда загорится заветный зеленый свет, будет спешить невысокий мужчина опрятного вида с дипломатом в руках. И очки, скрывающие цвет глаз, скорее являются частью имиджа, нежели улучшают его зрение. А на автобусной остановке сидит, общаясь с молодой беременной женщиной, некая сухонькая старушка, возраст которой определить невозможно. Она отчаянно жестикулировала и в чем-то уверяла свою собеседницу, но та отвечала ей лишь легкими кивками головы, постоянно поглаживая свой округлившийся живот. Вероятнее всего, лично они знакомы не были, и разговор состоялся по инициативе старшего поколения. И это вызвало на лице Дениса ироничную улыбку.

А вот невысокая девушка, обхваченная с обеих сторон девочкой и мальчиком, мелькнула в толпе, будто растворяясь в московских пешеходах так быстро, что Денис не успел ее разглядеть. Но громкий смех детей заглушил даже раздражающий писк клаксонов, раздававшихся со всех сторон. И это его будто отрезвило.

Он, приподнявшись с сиденья, наклонив голову набок, наблюдал за продвижением троицы с каким-то невозможным для него чувством удовлетворения, удовольствия, даже восторга. И не мог объяснить этого.

"Интересно, девушка приходится матерью малышам? невольно мелькнуло в его голове. Или нянькой? Подруга их родителей? Родственница?..". Непонятный интерес, вызванный их появлением, почему-то его совершенно не волновал.

Сощурившись, Денис наблюдал, как они продвигаются вперед, даже не замечая, что губы его начинают складываться в легкую улыбку. А потом вдруг жестко поджались. Когда он просил родителей о маленьком братике или сестренке, они отмахивались от его просьб, говоря, что сейчас не время. А потом... потом не было ни времени, ни родителей. Вообще ничего не было. Был только он. Мать. И отец. Уже не вместе, а каждый отдельно. Каждый за себя. Каждый — сам.

Нахмурившись от нахлынувших на него мимолетных воспоминаний, он следил за тем, как девушка со своими чадами скрылась за поворотом какого-то торгового центра. В поле его зрения они не находились и пяти минут, что мужчину почему-то разозлило. И, стиснув зубы, Денис, неожиданно для себя взорвавшись, просигналил стоявшей перед ним машине, чтобы та двинулась с места. Водитель выглянул из автомобиля и показал Денису кулак, на что тот ответил, резко нажав на газ и едва не врезавшись в бампер его машины. Водитель изумленно выпучил глаза и двинулся вперед, бросив на Дениса еще один удивленный взгляд.

Всю оставшуюся дорогу до квартиры Дениса раздражала быстрая смена своего настроения, которая, как правило, выливалась на других автолюбителях, решивших затеять с Романовским спор. Пробка рассосалась минут через тридцать нудного пути до расширения дороги, а Денис всё не мог выбросить из головы тот последний образ, который всплыл перед его глазами. Он даже не сразу понял, что думает именно о ней, той девушке, что спешила куда-то с двумя детьми дошкольного возраста, когда, лавируя мимо одной и другой иномарки, останавливался на светофоре, напряженно сдвигая брови. Что-то мучило, тяготило, но он не мог уловить причину собственного волнения, даже когда парковался на стоянке у своего дома. Когда подходил к подъезду, на автомате кивал охраннику и поднимался в зеркальном лифте на свой этаж, он всё еще не мог понять, что его беспокоит.

Журнал? Да, дело в нем. Лёша еще не звонил ему, сообщая последние новости о поисках фотографа. Не сказать, что он сам не искал подходящие кандидатуры фотохудожника, искал и еще как, рыская по всем фотоателье, которые только были ему известны. Но не нашел ничего стоящего. Ни его внимания, ни денег, которые он собирался бы заплатить за работу. Вопрос о фотографиях для нового выпуска всё еще оставался открытым. И это, естественно, не могло не беспокоить Романовского, как владельца журнала.

Артём должен приземлиться завтра в семь тридцать утра, его встретит Эля, и Денис будет явно лишним. Поговорить о работе они смогут только во второй половине дня, и если раньше это Дениса не заботило, то сейчас почему-то выводило из себя.

Поднявшись на свой этаж, с мрачным лицом миновав лестничную клетку, предварительно оглядываясь, мужчина открыл дверь и вошел внутрь. Щелкнул выключателем... И вдруг... словно вспышка, зажженная свеча, озарившая тьму комнаты... перед его глазами — она. С детьми. Картинка, фотография, застывший кадр. И он уже невольно рисует в воображении, как поставить свет, как повернуть лицо, где встать самому, чтобы найти правильный угол съемки. Какой наложить макияж, какое подобрать платье и как убрать с лица волосы. Он уже видел ее взгляд, приоткрытые губы, легкое движение плеч, полуулыбку. Он видел ее всю.

Так неожиданно, резко, будто вырвало из его груди воздух, вынуждая его задыхаться. И вместе с тем так легко, свежо, приятно. Нежное тепло растеклось по телу, окутывая, вбирая в себя остатки былых сомнений, еще теплившихся внутри него. Фотография. Его фотография. Он — снова за объективом фотокамеры, а в роли модели — она. Такая яркая картинка, художественный образ, страстно-нежный, парящий. Идеальный!..

Денис застывает, глаза щурятся, а губы сжимаются в узкую полоску. Нет! Он больше не фотографирует. Отпала необходимость кому-то что-то доказывать, к чему-то стремиться, покоряя горы. Надоело. Ушло в прошлое. Просто пресытился? Любимой работой — как пресытился до этого женщинами?.. Он не забросил свое дело, он фотографировал, но то были совсем другие фотографии. Личные. А это — совсем другое дело.

Так почему же отпало желание творить, продолжая свой труд? Почему три года назад он взял и бросил занятие, которому без преувеличения посвятил большую часть жизни? Что-то в нем будто надломилось или сломалось вовсе? Надоело выставлять напоказ тот свой талант, ту стороны собственного "я", которую он бы желал скрыть от посторонних глаз? Или просто... перестал показывать то, что отражало теперь всё его существо. Глаза — зеркало души. А глаза фотохудожника — его фотографии. Может, он устал обманывать? Других, себя... Говорить, что то, что он изображает в фотографии — правда, а на самом деле — он не верит в это ни на грош. Устал от лжи и обмана, так долго главенствующих в его жизни? Или просто... устал? Устал быть ненастоящим, вылепленным из куска плоти получеловеком? Или просто стал иначе смотреть на мир?

Денис не мог дать ответа на этот вопрос. Пока не мог. Но дал себе слово, что в этом, как и в остальном, что его беспокоило, он докопается до истины.

Разувшись, повесив барсетку (к слову, подаренную Элей), Денис прошел в гостиную. Быстрого взгляда хватило, чтобы понять: Ирина Викторовна уже приходила и прибралась. На плите, наверное, стоит обед.

Мужчина опустился в кресло и, закинув руки за голову, осмотрел комнату.

Он любил свою квартиру. Это место было для него всем, он сам его создал, и оно было, как и журнал, своего рода его детищем. Наверное, его можно было сравнить с храмом для верующего человека. Если бы Денис верил Бога. Здесь всё было спланировано им лично, всё было организовано, обустроено, подобрано для него. От большого темно-синего дивана с белыми полосами в гостиной до фотокабинета, занимавшего отдельную комнату, с личными фотографиями на стенах и в рамках. Четырехкомнатная квартира; большая лоджия, спальня, гостиная, фотокабинет и гостевая. Всё совмещало в себе стиль минимализма, но уютного классического прованса. Зачатки некого подобия уюта и комфорта для семьи, которой у него не было, и консерватизма холостяцкой берлоги, в которую можно привести очередную приглянувшуюся девушку.

Эту квартиру Денис выбирал сам и переехал в нее четыре года назад. С тех пор здесь не было проведено ремонта ни одной из комнат, всё оставалось в том виде, в каком он всё оборудовал.

Много гостей квартира никогда не принимала, Артем, Эля, Алексей, пара сотрудников... и его женщины. Много женщин. Восхищавшиеся его вкусом, размерами обиталища, дороговизной убранства, персидским ковром, картиной известного художника или статуэткой из слоновой кости. Его деньгами. Но никогда — его фотоработами. Он, наверное, и не подпустил бы их к своему кабинету. Вот где было священное место. А еще — спальня. В ней бывали единицы, и отнюдь не женщины, для них была отведена гостевая комната.

В спальне была иная атмосфера... это было местом уставшего путника, нашедшего приют в конце пути. И этим приютом, так поздно обретенным, Денис ни с кем не собирался делиться.

Звонок мобильного телефона отвлек мужчину от этих мыслей, он напрягся и ответил на звонок.

— Денис? — это была Эля. — Извини, что беспокою тебя дома, но Владимир Чернышев опять звонил тебе. Я не знаю, что делать, он настаивает на встрече. Мне можно записать его на...?

— Я разве не говорил тебе, чтобы ты игнорировала эти звонки? — разозлился Романовский. — Или же чтобы делала так, чтобы их игнорировал я!? Не так и сложно, тебе не кажется?

— Зря ты на мне срываешься, — с обидой в голосе проронила девушка. — Я спрашиваю лишь потому, что он звонит не просто не в первый раз, но уже каждый день в течение нескольких месяцев, мне кажется, что хотя бы своей настойчивостью этот человек, кем бы он не был, заслужил хоть крупицу твоего внимания.

— Этот — не заслужил, — отрезал Денис, мрачнея. — Еще раз позвонит, скажи, чтобы не вынуждал меня принимать крайние меры.

— Это какие... крайние меры? — с придыханием спросила девушка.

— Я найду способ оставить меня в покое, — сказал Денис, отключаясь. — До завтра.

Конечно, он зря сорвался на Эле, она ни в чем не была виновата, но злость яро клокотала в нем, ярость рвалась изнутри. О спокойствии не могло уже идти и речи. Денис застыл, мрачнея с каждым мгновением.

Владимир Чернышев вновь звонил ему и просил о встрече. О невозможной встрече, которая опоздала на добрый десяток лет! Он просил его о встрече, он хочет поговорить... О чем? Единственное слово, которое Денис готов был произнести, глядя ему в лицо, это "Ненавижу!". Неужели он хочет его услышать!? И это не фальшь и не ложь, в этом Денис лгать не стал бы. Ненависть не придумывают, ею не прикрываются. Это единственное чувство, которое невозможно вызвать нарочно. И Денис ненавидел Чернышева.

Да, он ненавидел его. Может быть, стоило уже всё забыть, не простить и принять, но хотя бы смириться, но Денис не был способен даже на это. Возможно, его ненависть уже вышла за допустимые пределы и превратилась в маниакальную зависимость — просто ненавидеть, чтобы ненавидеть, жить — чтобы ненавидеть его. Но даже если это и было так, Денису было плевать. Только он знал, чего ему стоила эта месть! И только он знает, как он не желал, чтобы всё это вообще ворвалось в его жизнь. Но в свое время ему тоже не оставили другого выхода, ему просто не дали шанса, чтобы исправить то, что сейчас нагло смеялось ему в лицо. Его ненависть завладела им настолько сильно, что уже не было ни шанса, чтобы излечиться от подобного недуга. Вначале он еще боролся, пытался что-то с этим сделать, а потом — устал. И, убивая другие чувства, ненависть отчаянно завладела его существом.

Владимир Чернышев. Зачем ты вернулся к тому, кто уже не нуждается в тебе? А, если и нуждается, то никогда и никому не признается в этом? Ведь когда-то вы вычеркнули друг друга из своих жизней! Что сейчас он хочет поменять, изменить, решить? Ведь виноваты в случившемся, были не только они двое...

Повернуть время вспять невозможно, Денис пробовал, не получилось. А ничто иное их просто не спасет. Он тоже пробовал. Забыться в работе, в женщинах, в выпивке, в любимом деле, которое превратил в цель существования и отчаянное желание жить — просто жить. Не получилось. Его журнал процветал. Женщины утомили и опостылели. Выпивка погружала в состояние сна лишь на некоторое время, а любимое дело... он и его забросил три года назад. Потому что понял, что ему не удается бороться с прошлым. И это его тоже не спасает. Ничто его уже не спасает...

Денис вздрогнул, осознав суть своих мыслей. Сквозь плотно сжатые губы вырывалось дыхание.

Вот разгадка! Женщины, работа, журнал и фотографии. Испито до дна, выброшено, забыто, оставлено... Не просто так. По причине.

Денис закрыл глаза. Его медленно убивало прошлое...

Наталья застала его, как всегда, сидящим в кресле с зажатой в дрожащей руке телефонной трубкой и подрагивающими от отчаяния плечами. Она знала, что его поседевшие брови сведены к переносице, на лбу образовались складочки и морщинки около зажмуренных глаз. Она знала, что если посмотрит в них, то увидит не только синеву, но и то, как в них плескается боль, острая и удушающая.

Сердце предательски дрогнуло и, замерев на мгновение, помчалось вскачь. Страстное желание унять боль, прижаться к его груди, успокаивая, наполнило всё ее существо. Если бы она была способна на это!

Женщина прикрыла глаза. Когда пройдет боль? Казалось, ее нельзя уже терпеть, но он терпел, боролся с ненавистью, мирился с презрением. И ждал, ждал, ждал... желал, жаждал прощения. Но так и не дождался.

И она не дождалась того дня, когда отчаяние, каждый раз срывавшееся с губ глухими стонами и криками невымоленного прощения, перестанет будить родного человека среди ночи. Она всегда просыпалась от его тихих рыданий и лежала потом с открытыми глазами, слушая горькие всхлипы и неясный, неразличимый шепот во тьме, молящий о прощении. Не могла заснуть. Как и он, не могла заснуть. До утра.

"Когда же всё это закончится?!" с болью подумала Наталья, глядя на дрожащие плечи мужа.

Когда он престанет мучить себя и примет то, что у него есть, а не что когда-то упустил? Когда позволит сердцу не болеть, памяти не вспоминать, и когда перестанет трясущимся от нетерпения рукам хвататься за телефонную трубку, набирая один и тот же номер раз за разом? Когда перестанет плакать, как ребенок, каждый раз, когда услышит на том конце провода один и тот же монотонный ответ... Непрощение.

Наталья прислонилась спиной к дверному косяку, сдерживая рвущиеся рыдания. Сердце разрывалось на части всегда, когда она смотрела на мужа, заставая его в таком состоянии.

Когда он простит сам себя за то, что сделал много лет назад? Когда прошлое, наконец, оставит их!?

Руки непроизвольно сжались в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя следы. Неужели за единственную ошибку он должен теперь расплачиваться целую жизнь!?

Владимир не заметил ее появления, и Наталья не была удивлена этому. Когда звонил на этот номер, муж не обращал внимания на окружающий мир, закрываясь в себе и своих сожалениях. Сжимая в руке телефонную трубку с монотонно раздававшимися из нее противными свистящими гудками, оседавшими в ушах раздражающей сиреной, мужчина опустил голову, что-то нашептывая себе под нос.

Голос Натальи вмиг осип, а комок желчи осел в горле, прерывая потоки слов-утешений, которые она хотела ему сказать. Что-либо выговорить не представлялось возможным, но женщина всё же произнесла: