— Одноухий, — приказал я. — Пройдись по деревне, посмотри что да как, — сам понимаешь.
Он многозначительно кивнул, — "Мол, — сам понимаю!", и быстро вышел из избы. Я же приступил к допросу хозяйки дома. Бабенка оказалось безнадежно тупой, и что хуже, — болтливой. ...Сообразив, что грабить и убивать ее не будут, и что даже ее девичья честь не пострадает, — дура начала во всех подробностях рассказывать истории своей жизни, деревни, окрестностей, а также попыталась изложить свои этико-философские воззрения на идеи Добра и Зла. Мне пришлось рявкать на нее, стукнуть кулаком по столу и даже разок приказать Большому Шишке, — "Пристукнуть гадину!", чтобы выяснить что, — "Да, в деревне есть знахарка. Она и скотину лечит и значит того, — роды принимает. А два года назад у ей, (у хозяйки значит, а не знахарки), на ноге...., на правой..., хотя нет, — на левой. Да что я такое говорю, точно на правой, выскочил..... Ой, сохрани Защитник, ...— что же вы батюшки мои такие сердитые? Да вот как раз на той стороне, третий дом будет..... Там она и живет. А во втором дому, только напротив, когда она значит, еще совсем девкой была......".
Как только выяснилась дислокация знахарки, Большой Шишка повинуясь моему взгляду, (или собственному желанию, а вернее нежеланию слушать болтовню полоумной бабы), вылетел на улицу. Я же принялся обследовать Полтинника, не обращая внимания на разглагольствования хозяйки. Ее это впрочем не смутило, и она еще долго, со всеми мельчайшими подробностями рассказывала что-то.
Под слоем мха, кожа на лице, (или том, что совсем недавно было лицом Полтинника), за эту ночь нисколечко не изменилась. Она не смотрелась горелой головешкой, чего я опасался, была лишь слегка подкопченной.
Куда больше меня смущала не кожа Полтинника, (чай не девка, и рябым походит), а тот неприятный факт, что хотя дыхание и сердцебиение его были ровными, сознание в этом ровно дышащем теле отсутствовало. И если с открытой раной, или обоженной кожей, я бы еще мог придумать что сделать, то перед этим почти "здоровым" беспамятством, был бессилен. Мои грустные размышления прервал приход Большого Шишки. Он ввалился в избу, непривычно шумно, и с непривычно красной рожей.
Непривычно шумные звуки, неслись у него откуда-то из-под мышки, и при более тщательном разборе, оказались отборной матерщиной. — ...Мелкая и довольно противная старушонка, вися под мышкой Большого Шишки, старательно излагала свое мнение о нем самом, его родителях, родителях его родителей, о троюродной бабушке внучатой тети двоюродной сестры его кузины, мамы его собачки, а также о родословной и специфических заболеваниях, характерных для клопов, кусавших его родственников. При этом старушка не забывала лупить Большого Шишку сухонькими, и от того особенно остренько-мосластыми кулачками, и пинать столь же неприглядными, но болезненными при ударе коленками и пятками.
Когда же он, повинуясь моему взгляду, опустил свою добычу на пол, она, нисколько не растерявшись, быстренько разобралась в табели о рангах и, не сделав даже секундной паузы, обратила свои речи ко мне.
Общей смысл речей сводился к тому, что, — "С какой это стати, этот
* * *
* * *
* * *
* * *
, осмеливается выхватывать пожилую, достойную и всеми уважаемую особу прямо посреди ночи, прямо из постели, и не сказав ни слова тащить куда попало, как какую-то кабацкую девку, которой, несомненно была его матушка. А еще
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
*
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
....... .
— ..... Стоп, — был вынужден прервать я этот поток, полный образных сравнений, непереводимых ни на один язык идиом, и простеньких, (на этом фоне) непристойностей. — Ты что мерзкая ведьма, не видишь что здесь раненный, которому потребна твоя помощь? И тебе, хотя бы ради уважения к своей профессии, стоит прекратить болтать языком и заняться делом, ради которого добрые люди терпят твое присутствие на земле.
Гнусная бабка заткнулась, с видимой неохотой. Она явно не исчерпала весь свой арсенал оскорблений и ругательств, и они распирали ее изнутри, желая вырваться на волю и обрушиться на голову Большого Шишки. Однако долг призывал ее заняться делом и она на время проглотив свою брань, подошла к постели Полтинника. Несколько секунд, просто стояла и смотрела на него. И за эти несколько секунд, в лице ее произошла разительная перемена. В нем появились серьезность, сосредоточенность и даже величие. Потом она приступила к своему делу, начав водить по телу Полтинника руками, и что-то бормоча себе под нос. Продолжалось это довольно много времени. И все это время, я и мои бойцы, не произнесли ни слова, не пошевелились, и даже казалось дышали через раз, боясь помешать работе. И даже идиотка-хозяйка, проникшись важностью момента, прекратила свою болтовню и вообще любое шевеление.
Наконец побледневшая, и словно бы выжатая старушенция, отодвинулась от Полтинника и полуохрипшим голосом сообщила; — Все что я могла, — сделала. Жить он будет..., наверное. Может даже и уродом не станет, — если повезет. Кожу заклинаниями да травами, восстановить можно будет. А вот как его в сознание привести, этого я уж извините не знаю.
А еще. — Тут до меня над этим вашим раненым поработал кто-то, меня покруче. Потому то, дружок ваш и жив до сих пор. Уж не знаю ребятишки, в какую вы историю влезли, но с такими как этот "кто-то", надо бы поосторожнее.
Она еще что-то говорила. Но ее уже никто не слушал. Мы подбежав к постели, осматривали и ощупывали своего командира. — Выглядел он намного лучше. Выглядел он прямо сказать, почти здоровым. Почти как обычный человек, только спящий. И казалось, что он вот..., вот прямо сейчас, — откроет глаза и пошлет нас как обычно, по делам и к Злыдневой теще.
На радостях, мы подскочили к бабке, и рассыпавшись в благодарностях и комплиментах, весьма высоко оценили ее талант врачевателя. Особенно старался Большая Шишка, пытаясь наверное загладить свою вину и наладить теплые дружеские отношения.
Бабка впрочем попалась не злопамятная, и растаяв под градом наших комплементов, передумала досказывать Большому Шишки подробности его рождения и особые обстоятельства способствовавшие его зачатию. И только бормотала что-то вроде, — "Вот так..., можно же и по-хорошему.... А то, — хватать, тащить...... Хамство это.... а я ведь....".
— Да ладно тебе бабушка. Да ты не злись на меня. Торопился я очень, волновался. Вот и того.... Хочешь, я обратно тебя на закорках донесу?
— А что? — и донеси Внучек! (знай она кем была бабка Большого Шишки, гордилась бы поменьше). В кои-то веки дуболом хорошее дело сделаешь. Да смотри не растряси. Аккуратно неси, с почтением. Чай не вязанку дров тащишь...
Лишней скромностью и застенчивостью бабуся явно не отличалась. Она лихо вскарабкалась на широкую спину Большого Шишки и изображая лихую наездницу начала покалывать его воображаемыми шпорами, подстегивать невидимой плетью и осаживать несуществующими удилами. Большая Шишка тоже мгновенно включившись в игру, начал бить копытом по деревянному полу, ржать и прядать ушами.
— Дети, — подумал я, — что старая, что малый, дожили до таких лет, а все лишь бы играться.
Мне же было не до игр. Мне, кажется вообще уже не до чего не было дела. Бессонная ночь и пережитые волнения, выжили из меня все силы оставив только одно желание, — спать. Этим я и занялся, как только добрался до широкой лавки.
Проснулся я в пустой избе, взмокший под теплым меховым тулупом, которым меня накрыл кто-то из моих соратников. (Хорошее слово, — подумал я, надо будет его почаще использовать. А то называть Одноухого и Большую Шишку, — слугами или солдатами, было слишком....., а называть их друзьями, — явное нарушение субординации. А слово соратник, это как раз то что нужно. С одной стороны, — подчеркиваем нашу близость и общность целей, а с другой, — держит на определенном расстоянии, не допуская панибратства).
Проснулся я в удивительно хорошем расположении духа. Словно все осколки, на которые была разбита моя душа, в эту ночь наконец-то соединились, образовав целостность. (А целое, всегда больше чем сумма составляющих его частей, — как говорил нам старый зануда препод в университете Большой Столицы).
Да и с какой это стати, мне продолжать психовать и переживать о чем-либо? Полтинник, должен вот-вот поправиться. Солнышко светит в окошко, поют птички. А я, — я кажется нашел свое место в жизни. ... Так что все хорошо, а будет еще лучше.
Наполненный такими светлыми мыслями, я вышел на крыльцо и с него, потягиваясь и -позевывая, — оглядел окрестности. — Обычный двор, обычного деревенского дома, когда-то зажиточного, но пришедшего в запустение в связи с потерей хозяина. Пованивало свежевспаханной землей и навозцем, (значит скотинка кой-какая водиться). Легкий ветерок колыхал верхушки деревьев, сквозь кроны которх просвечивало восходящее солнце. (А может оно и не восходящее, а совсем даже наоборот, — заходящее, — подумалось мне). ... А собственно, что об этом гадать? — Надо только сообразить где тут восток, а где запад, — и все само встанет на свои места. Так, значит шли мы с запада, потом повернули на север, когда обходили то озеро. В лесу свернули...., Полтинник сказал что свернув, мы пройдем напрямик и срежем путь..., а вот куда мы свернули я не запомнил. Но кажется в деревню мы вошли с того конца, а значит восток....
Устав думать, я поступил чисто по-командирски, спросив у подбежавшего с кувшином воды Большого Шишку. — Слушай, а сейчас что, — утро, вечер?
— Вечер, — ответил он мне, услужливо поливая на руки. — Хорошо поспал.... Нам даже будить .... тебя не хотелось.
А ведь он, тоже явно не знает, как меня теперь называть, и как вообще отнестись к моему внезапно поменявшемуся статусу. ...Конечно, после моего участия в Большой Битве, последовавших за ней разборках и суете, — мой статус поднялся, если не до равного старикам, то явно куда выше обычного сявки. А во время нашего похода назад, когда я стал равным участником команды и имел равный со всеми голос. И пользовался им весьма достойно, давая иногда советы к которым прислушивался даже Полтинник, — так что мой авторитет существенно поднялся.
А вчера, после этого дикого и непонятного нападения на Полтинника... Когда все мы были в полной растерянности... И только я взял на себя ответственность за принятие решений, — они признали меня своим командиром. Признали вчера... — Но что будет сегодня? Был ли мой вчерашний статус шагом вперед по карьерной лестнице, или только временным состоянием, связанным с полной деморализованностью нашей команды?
Я-то чувствовал себя командиром. Командиром по праву. И уступать это право никому не собирался. (По крайней мере до той поры, когда не найдется более достойный кандидат на эту должность, например Полтинник). Но захотят ли признать за мной это право Одноухий и Большая Шишка? ...А ведь эти ребята куда круче меня, почти во всем. Против такого как я, этим двоим даже оружие не понадобиться. Большой Шишка легко пришибет меня одним пальцем. А вздумай Одноухий поглядеть на меня своим "бешенным" взглядом, какой появлялся у него на поле боя, — я наверное просто умру со страху. Так что, наверное мне придется убавить своей командирской прыти и согласиться на статус равного. Не того последнего из равных, каким я был еще вчера утром, а.....
... НЕТ. После вчерашней ночи, — я уже никогда не соглашусь на статус "равного" с этими двумя! Ведь в конце концов, когда нас припекло по-настоящему, именно я вытащил этих двоих из дерьма, взяв на себя ответственность и право решать. И решения мои оказались правильными, свидетельством чему был лежащий в избе выздоравливающий Полтинник.
Да и до вчерашней ночи я не раз доказывал этим двум свое превосходство в уме и сообразительности. Что и не удивительно, ведь в конце концов у меня за плечами полтора года обучения в университете Большой Столицы, и если уж на то пошло, — я Благородный! А это означает, что роль вождя принадлежит мне по праву рождения!
И хоть в нашей компании, все это не давало мне права приказывать. ...И пусть, — если им вдруг придет в голову усомниться в моем авторитете, вопрос решиться одним подзатыльником, после чего последует хороший пинок, который вышибет меня из отряда. — НО. Пока я сам не усомнюсь в своем Праве Командовать, — никто на свете не посмеет в этом усомниться! Поэтому никаких сомнений и уступок. (Даже Полтиннику? — спросил меня внутренний голос, но я предпочел его не услышать, чтобы не дать себе повода сомневаться).
А вообще-то Вождь, этот тот, кто куда-то ведет. И что б за ним шли, он должен обозначить эту цель. И цель эта должны быть достаточно привлекательной, чтобы за ним пошли..., даже на смерть! Надо будет это обдумать.
— Что в деревне, — спокойно? — спросил я отрывисто, как и подобало спрашивать командиру.
— Тишина, — никаких шевелений, все будто вымерло...., Одноухий, патрулирует окрестности, на предмет поиска...., — он сбился с официального тона. (Большая Шишка всегда был слабоват по части рапортов). Впрочем, я и сам догадывался на предмет чего он там патрулирует.
— Давно ушел?
— Часа два назад, обещал к обеду быть.
— А обед когда намечается?
— Да как Одноухий придет, так и....
— Это у нас теперь Одноухий решает?
— Так ведь... — окончательно стушевался Большая Шишка. — Да если надо, могу сказать, все ж давно в печи, только вынуть....
— Ладно уж, пока оставим этот вопрос. Прогуляюсь-ка я тоже по деревеньке, гляну на окрестности. Но сначала посмотрю на Полтинника.
К собственному стыду я вспомнил, что до сих пор так и не удосужился проверить как там командир? Проскочил мимо него, как мимо кучи тряпья. Нехорошо! Вернулся в дом. Окинул Полтинника своим новым командирским взглядом, и вспомнил, что разбираюсь в медицине как свинья в апельсинах. (У нас в Университете была кафедра агрономии и медицины, но шли на нее только самые бездарные дети купчишек и зажиточных ремесленников. Даже заходить в подвал, где она располагалось, было оскорбительно для моего статуса).
Хотя вроде как ничего нового.... Все так же как было ночью. Ровное спокойное дыхание, чистая, лишь немного прикопченая кожа на голове и лице, и начисто сгоревшие волосы.
— Надо будет потрясти старую ведьму, — подумал я, — пусть лучше лечит. А потом пошел прогуляться по деревне. Все равно тут от меня никакого толку. Но только вышел за ворота, — навстречу мне, из-за угла выскочил Одноухий. Сразу возникла дилемма, — то ли идти вместе со всеми обедать. То ли продолжать исследование деревню, дабы поддержать командирскую марку. Решил продолжать прогулку. — Пусть посидят на голодный желудок возле накрытого стола. — С мелочным злорадством подумал я. — Узнают тогда, кто здесь командир и кто определяет время обеда.
Прошелся по деревне. Ничего интересного. Обычная нищета, а местные предпочитают прятаться при виде вооруженного человека. Вернулся назад, поскольку дальше гулять было глупо. Да и жрать хотелось так, что вороны на верхушках тополей подпрыгивали и оглядывались, на бурчание моего пуза. Так что я решил быть не выкобениваться и идти за сто. Оба "соратника" уже сидели перед чугунком и мисками, но к еде еще не приступали.
