— Отходи, дорн! Ты должен выжить!
Вздорный старик сделал вид, будто не слышит. Их, вперёд злобных йети, настиг громогласный ор.
Выступая в ранге гварда при колонне, Клавий обратился с приказом к бригадиру:
— Имя?
— Торгл, гранд!
— Звание?
— Бригадир!
— Вот что, Торгл, — толкнул его плечом в плечо по-дружески Клавий, — а возьми-ка ты свою бригаду и встань возле дорна! Когда эти твари накроют нас, сделай всё что угодно, но Балдрик не должен погибнуть! Ты понял меня, мастер?
— Я — бригадир, гвард!
— Отныне — мастер! Я так сказал — Клав, — озвучил гранд своё истинное имя. — Так и передашь тем, если сможешь выжить, кто первым найдёт тебя на заставе!
Клавий ещё раз толкнул бригадира, заставляя покинуть строй, и вместе с Торглом от края колонны отделилась шеренга в девять латников. Они прикрыли собой дорна Балдрика, загородив от турмы.
Вздорный старик разорался на них, но никто из латников ничего не слышал — их накрыла волна ора морфов, и следом сами злобные йети.
Всадники в последний раз вклинились в столпотворение заклятого врага, сбивая наступательный порыв передних морфов, и больше дорн Балдрик не видел их — их смели, а затем и бригаду Торгла.
В последний момент, бригадир успел подцепить старика древком пилума за ногу и повалить, сразив какого-то морфа, сам рухнул на командора заставы, а сверху на него повалила целая гора тел.
Приказ был выполнен. Видеть этого, Клавий не мог, продержавшись с колонной чуть дольше. Морфы попросту задавили их массой, прыгая сверху на щиты латников, топтались по головам, выискивая щели с прорехами меж них. Но что самое удивительное, сами натыкались на оружие защитников. Так, своими телами, йети и раздавили латников на глазах у гарнизона крепости под командованием трибунов. Но ни один из них даже палец о палец не стукнул для исправления ситуации с гибелью соратников по оружию — приказали вывесить белое полотнище.
Нет, крепость не сдавалась, и трибуны не собирались вести переговоры с морфами, просто давали им знак: больше не станут препятствовать йети, следовать в земли тундры — требовали того же отношения к себе с их стороны.
Не тут-то было — буквально каждый морф считал своим долгом мимоходом отплатить людям тем же, чем они им много ранее: кто-то яростно рычал, кто-то неистово плевался, а кто-то и вовсе кидался, чем попало, стараясь достать защитников.
— Того и гляди: к стенам крепости подступят логры, — накликал один из трибун беду.
— Монстры... — закричали из донжона*.
* донжон — башня в центре крепости (выше остальных), служит смотровой.
Туда и помчались гурьбой трибуны — окаменели. Трёх— и четырёхметровые гиганты, вышагивая среди толп йети, удерживаемые ими на тяжёлых и массивных цепях, рычали неистово, стараясь задеть любого из них, да мешали кандалы, спутывая им нижние конечности, из-за чего еле переставляли ими, делая короткие и небольшие шаги. Но даже под ними, от их топота, содрогалась земля, одновременно заставляя содрогаться стены крепости и трибун на башне с вояками гарнизона заставы, предавших командора.
Вот она — расплата им, за все их грехи!..
— Мы не сдюжим! — зароптал провокатор-трибун.
— Сдюжим... как-нибудь, — настаивал подстрекатель-трибун.
— Нам не устоять!
— Устоим! Главное удержать врата!
Трибунам показалось: их мало укрепили. И они наказали остаткам гарнизона продолжать заваливать всем, чем только можно, и было возможно найти внутри крепостных стен казарменного типа со сторожевыми и смотровыми башнями.
Некоторые особо ретивые и ревностно относящиеся ратники к трибунам, не обращали на них, и их приказы, никакого внимания, занимались учётом поголовья кодл, орав и орд горных морфов — сбивались со счёта, но всё равно с завидным упорством сходили с ума, стараясь подбить приблизительное количество извечного врага Империи.
— То немыслимо! Невообразимо! — твердили про себя даже ветераны, устоявшие ни раз против морфов в былые набеги с нашествиями. — Столько этих йети...ть их, ещё никогда здесь не видывали!
А йети и дальше не было числа, они безостановочно стекались лавинами в ущелье, откуда огромным потоком, растекались по равнинной части севера Окраин Империи, и маршировали, правда, не совсем победным маршем, но заставу миновали уже многие.
Когда, уцелевшим защитникам показалось: так и уйдут, не тронув их — двинули на приступ крепости, дождавшись подхода логров, используемых морфами в качестве замены стенобитных и метательных механизмов.
— К оружию! — призвали трибуны гарнизон.
И толку — всё без толку. Дисциплина была основательно подорвана изменниками, отныне каждая группа, сбившаяся по интересам, билась за себя, поскольку все понимали: долго им не продержаться, а при любом, даже самом оптимистичном раскладе, не устоять.
Десантироваться с воздуха даже в Гвардии не научились, а те небольшие войсковые соединения в бригаду или несколько, были ни в счёт — наездники на дракхах малочисленны, и все как один, занимались исключительно диверсионно-наблюдательной деятельностью.
* * *
Земли Ордена. Северная Диктатория.
Беглянка очнулась от содрогания земли, ей показалось: по её голове прогрохотали колонной, в полном боевом снаряжении, жнецы. Она уже смирилась с мыслью, что деваться всё одно некуда, как и бежать дальше пока не удастся, тогда как "зубастики" — выводок выродков "водоплавающего" — проголодались, и начали недовольно попискивать, невольно таращась хищными глазёнками на девицу, как на будущую добычу.
И впрямь сожрут, если она задержится тут ещё на сутки.
А что же там, на верху? — мысленно попыталась проникнуть беглянка, пробиваясь сквозь толщи земли, служащие крышей в норе здешним обитателям.
И вновь на макушку посыпалась земля. Похоже, ещё одна колонна жнецов покинула околоток бастиона. И снова. Так повторялось порядка десяти раз с небольшими промежутками по времени.
Сидеть и ждать неизвестно чего, было страшно и жутко. В какой-то момент беглянка прильнула спиной к потолку, дополнительно упёрлась ещё руками, опасаясь: и впрямь обрушиться на неё, и погребёт вместе с выродками "водоплавающего" — тогда ей точно не жить — их нора послужит могилой им всем. А так хотелось жить — нормальной человеческой жизнью — любить, дарить новую жизнь, испытать всё то, что присуще любой женщине. Ведь она ещё не знала, что такое любовь и уж тем более семья — своя собственная, и дети! Постоянно придумывала себе мужа — нет, не принца, хотя и сама была голубых кровей. О чём ей постоянно намекали служанки, но помалкивали, держа язык за зубами. И вот, когда казалось, дождалась своего принца — людей от него, он оказался ничуть не лучше халдея — выкрали, доставив в узилище околотка, принадлежащего Ордену вместе с бастионом.
Теперь о чём могла думать, исключительно о мести. Она обязательно выживет, и докопается до сути истины. А сейчас пришлось откапываться самой, покидая нору, пока свод окончательно не обрушился на неё, и толщи земли не погрёбли её под собой.
Часть выродков из выводка "водоплавающего" подалась за ней, иную, промедлившую придавило толщами земли.
Пустив пузыри, беглянка вынырнула на поверхности рва, а рядом с ней, маскируя её, мерзопакостные преследователи; ещё больше убедилась: не отстанут до тех пор, пока она не удалится на приличное расстояние от водоёма. Поскольку без воды — естественной среды обитания — им долго не выжить.
— Кыш! Брысь! — стремилась она отпугнуть их, выбравшись на противоположный берег от околотка, зарываясь в срубленный людьми гварда тростник во время её поисков, так и не увенчавшихся пока успехом.
Взгляд беглянки скользнул на стены. Из отдельных зубчатых проёмов бастиона торчали головы стражей, но все они были повёрнуты в направлении севера, куда спешно удалялась когорта жнецов во главе с Болингаром. Эскорт у диктатора оказался что надо.
Бежать, и как можно дальше, а быстрее отсюда, — заторопилась беглянка, свернув совершенно в иную сторону, подалась в западном направлении, надеясь попасть в центральную часть Империи, где ей будет проще затеряться на время среди таких же точно беглецов-поселенцев в виду ожидания набега псовых орд и злобных йети. Иначе бы слуги Ордена не двинули в направлении севера столь большой и грозной силой, отправив также совсем уж небольшой отряд на восток.
Беглянка отказывалась поверить своим глазам: жнецы сопровождали пса, а возможно даже шакала — стала невольной свидетельницей заговора. И если ей удастся добраться до попечителя, то участь изменников будет незавидна, Орден в том случае ждут тяжёлые времена, и, скорее всего Он, как и его люди, закончат своё существование.
По дороге беглянке попалась корчма, она не удержалась и заглянула на подворье в поисках пищи и воды, а также любой живности, на которой передвигаться куда быстрее, чем идти самой пешком. Да и наличка имелась в потайной подкладке, обнаруженная ей в одеянии стража — стала счастливой обладательницей пары деньги и чуть большего количества грошей. Не монеты, но всё же лучше, чем вообще ничего.
— Эй, есть тут кто живой? — подала голос с порога беглянка, приоткрывая противно заскрипевшую в петлях массивную дверь. — Хозяин! Ты где, любезный?
В ответ гробовая тишина, словно тут не корчма при дороге, а склеп мертвецов, приходящих в движение с наступлением тёмного времени суток.
Не желая мешкать, беглянка решила немного похозяйничать — заглянула за барную стойку, выискивая, чего бы попить.
— Кто здесь? — стреножил её неожиданно раздавшийся грубый и пропитый мужской голос.
Сердце бешено забилось в груди. Беглянка обернулась и замерла.
— Гвард? — ещё усомнился барыга при виде одеяния воина Ордена.
— С-С-Страж-ж-ж... — пролепетала беглянка.
— Чего надо, а?
— Попить...
— Корчма закрыта!
— А почему дверь открыта?
— Твоё какое дело? Вали! Здесь я хозяин! И мне плевать, что на тебе бляха... Акха... Ордена! Так и передай гварду!
— Я заплачу — щедро! — продемонстрировала беглянка деньгу.
— Да хошь две — всё одно не налью!
— А так... — загремела беглянка горстью налички, вытащив из неё ещё одну деньгу.
— Ведь дал же себе зарок: всё — лавочка закрыта!
— Да я и не спорю — пусть так, но меня напоследок уважь!
— Больно голос у тебя девчачий! Недавно что ль в околотке, сопляк?
— Ага... — тяжело вздохнула беглянка.
— На... — Чмырь сунул ей собственный кубок, наполненный наполовину. — И вали, чтоб я тебя не видел здесь больше! А то ходят, и ходят! Токмо шакалов приваживают!.. Ещё кого увижу тут — спалю корчму!..
Сомневаться в словах пьянчуги не приходилось. В руке он сжимал факел — и это днём. Знать из погреба.
— А у вас, случаем, не найдётся живности для транспортировки?
— Чего?!.. — изумила беглянка корчмаря.
На роже Чмыря проступило недоумение. Он, наверное, ещё бы день или два пытался понять, о чём его спросила гостья, если б не подсказала сама:
— Мне бы скакуна какого-нибудь. Ну, там, скажем: горбуля или серанга, — не рассчитывала она заполучить коня.
— Аху... ёй-о... — окончательно сошёл с ума Чмырь.
— Что-что, любезный?
— Кто, любезный? И где? — завертел в непонятках корчмарь головой по сторонам.
Допился — у него начало двоиться в глазах.
— Куда толпой! Закрыт я! Сказал ведь уже одному из ваших! Прочь! Вон!..
Уступая силе, беглянка выскочила во двор.
— Халдей, ей-ей... — недовольно проворчала она про себя. Принюхалась к жидкости в кубке, и не стала пить, — вылила, зачерпнув воды из криницы, — чем несказанно удивила Чмыря.
— Да ты баба — переодетая в муж-Ик-а!..
Расправив длинные волосы, беглянка собрала их в хвост, желая умыться, да лапа здоровяка схватила её за него и притянула к себе.
— Отпусти, не мешкая, иначе... — вскрикнула гостья.
— Что? — оскалился противно Чмырь.
— ...вот... — она ткнула его коротким клинком в пах.
— А-а-ах... ты-ы-ы... — заорал вне себя от боли Чмырь, схватившись за больное место, и отступился.
Во двор корчмы ворвался выводок выродков "водоплавающего", почуяв кровь.
— Кыш! Брысь! — пытался он отмахнуться от них одной рукой — да где там — мерзкие твари обнажили острые клыки и кинулись гурьбой рвать его на части.
Беглянка инстинктивно отвернулась. Её едва не вывернуло на изнанку, да тошнить было нечем — желудок пуст, как кадка, из которой напилась воды, окунувшись с головой, и бросилась к сараю, откуда до неё донеслось ржание скакуна.
Им оказался...
— Горбуль! — обрадовалась беглянка.
Оседлала его и была такова, не обращая внимания на то, что творилось в подворье постоялого двора. А там, толпа мерзостей продолжала рвать на части Чмыря — не в силах отбиться от них, смирился со своей незавидной участью.
Хотя и заслужил её — халдей.
* * *
Косогорье. Лагерь железного корпуса.
— Как спалось? — услышал один из трибун, покинув орденский шатёр.
И что за "умник" решил поиздеваться над ним? — Он не сразу поднял на него глаза, как и голову, повесив на грудь — была столь тяжела после вчерашнего, что добрёл до нужника и едва не окунулся в него, приводя себя в порядок.
Почему кадка с дерьмом в потребном месте? Кто посмел поменять её местами с кадкой для помывки?
Не обращая внимания на головную боль, трибун оторвал взор от земли, уставившись глазами, налившимися крови, на одного из стражей, что наглым и неподобающим образом, в нарушении всякой субординации, обратился к нему — трибуну.
— Вот я тебя... — опешил трибун.
На щите гвардейца красовалась эмблема железного, а не легендарного корпуса.
— То что такое? Издеваетесь!
На крик трибуна из шатра выглянул иной соратник по несчастью, страдая похмельным синдромом с утра пораньше. Чего с ними обычно не случалось, а тут вдруг такой непредвиденный конфуз, словно они пили не нектар, а лакали кадками самое дешёвое пойло из корчмы.
— Э-э, я не понял... — выдал иной трибун, поддержав первого. — А где это мы?
— В Косогорье, тати! — грянул страж-гвардеец.
— А вы, как тут очутились? Вы ведь из железного корпуса?
— Да, славного командора Терния! — присовокупил чётко гвардеец.
— И какого вы... тут делаете?
— Не то, — встрял первый трибун, осаживая иного. — Где легендарный корпус?
— Дак, кто их знает... Ежели токмо триумфат!
К Кесарю и заторопились трибуны, поднимая всю свою братию — двинули к нему делегацией для разборок.
— Не велено пущать! — преградили гранд-ветераны пилумами со щитами доступ трибунам к триумфату.
— Слово и дело! — выдали они наперебой, стараясь докричаться до него.
— Нет его, — не уступили стражи. — Проваливайте! Ну...
— А где он? Куда запропастился? Часом, не вместе ли с легендарным корпусом Гвардии?
— Та не, здеся он, в Косой Горе... — посмеялись стражи над трибунами.
Те погрозили им — и только — ушли ни с чем, подавшись на его поиски, отдельно друг от друга, понимая: если в ближайшее время не выяснят, куда Кесарь отправил корпус Атрия, Болингар им собственноручно порубает головы! Только так они и увидят диктатора — точнее он, засвидетельствует их недобросовестное отношение к делу Ордена.
