Венец Эпикоридов (1-14)

— Что говорят его слуги, его солдаты, его рабы? Кто переправил новийцам подкрепление?

— Новийцы, в самом деле, не вернули корабли Бибулу, — развел руками Каллист. — Так говорят все его люди.

— По-другому они заговорят у палача, — сказала горбунья. — Пусть ваше величество прикажет допросить их с огоньком и щипцами. Клянусь Арахной, они в один голос подтвердят, что Марк Бибул сам передал свои транспортники новийцам, за изрядный куш. Тогда ты сможешь конфисковать всё золото Бибула, а его самого... (Арса потёрла между пальцами.)

— Злодейка! — с негодованием сказала Генриетта. — Ты что же, принимаешь меня за бесстыдницу, за людоедку, которая способна преследовать невинного? (Если арестовать Бибула, возмутятся другие князья, а всё и так шатается.) Пока нет надёжных доказательств измены Бибула, ему нечего бояться.

— Но приданого одной рыжухи всё равно не хватит, чтобы хорошо подготовиться к войне, — сказала Арса. — К тому же, ваше величество ещё должны расплатиться с преторианцами. Девок у Бибула пятеро, так что золота в его подвалах — в пять раз больше, чем он пообещал.

— Не выводи, — предостерегла Генриетта и посмотрела на карлицу так, что та опустила глаза. — Лучше принеси мои драгоценности. И кромалисовый ларец тоже.

Арса фыркнула, заковыляла по мрамору пола. Из боковой комнаты она стала выносить шкатулки, она ставила их на стол и откидывала крышки. Всего принесла пять больших шкатулок, все — из дерева, — тис, самшит, месаврийский кедр. Две шкатулки — с инкрустацией. Одна украшена резной слоновой костью, другая — с золотыми уголками на крышке, на уголках — маленькие золотые пташки с турмалиновыми глазами. Самая маленькая шкатулка — из чёрной, с серебристыми разводами, древесины кромалиса.

— Кромалисовый ларец пока не открывай, — сказала Генриетта.

Эти шкатулки хранили украшения румейских цариц. По законам Двенадцати Щитов, подарки румейским женщинам находились в их полном распоряжении, не становясь достоянием главы семьи. Но приличие требовало, чтобы матрона не распыляла свои сокровища, но завещала украшения дочерям или внучкам.

— Ваше величество собирается заложить всё? — с неудовольствием спросила Арса.

— Что финикейцы? — зло спросила Генриетта у Каллиста.

— Все трое в замке. Дожидаются слова вашего величества, — поклонился вольноотпущенник.

— Зови, — рявкнула Генриетта.

Вскоре финикейские купцы оказались перед ней. Она уже пользовалась их услугами, так что представляться им не пришлось. Но в прошлый раз она свои сокровища закладывала, а не продавала... Половину сумела выкупить.

Маленького, сухенького старичка звали Маздон. Высокий, костлявый, с втянутыми щеками, — Истаблис. Плотный, с потным лицом, на котором смешно топорщилась крашеная козлиная бородка, — Басминкар.

Уголки глаз финикейцев были подчёркнуты черной тушью, как в Финикее заведено. На каждом — по две хламиды, нижняя — с длинными рукавами, и верхняя — с короткими. На поясах — кошели и, отдельный мешочек, с финикейской землёй. Как-то ей объяснили этот обычай: смерть может застать купца где угодно, а родная земля — вот она, всегда при нём, под голову насыпать.

— Я намерена продать всё это, — отрывисто сказала она и пальцем показала на открытые шкатулки.

— Продать или заложить, ваше величество? — переспросил Маздон, кашлянув.

— Продать.

— Правильно, ваше величество, правильно, — одобрил долговязый Истаблис. — Так вы получите больше...

Купцы подошли к столу, принялись перебирать драгоценности, — цепочки пропускали между пальцами, камни рассматривали через шлифованный изумруд, каждую вещицу колупали ногтем. Вскоре Генриетта заметила: купцы орудовали не ногтями, а стальными напальчниками. На указательном пальце у каждого имелся такой напальчник, с острым "коготком". Этими-то "коготками" купцы проверяли ее драгоценности, не окажется ли под слоем золота медь.

Генриетта пообещала себе: если хотя бы на одной подвеске будет царапина, дальше Антониева бастиона финикейцы не уйдут.

Долговязый Истаблис попросил разрешения обменяться впечатлениями с напарниками на финикейском языке, "потому что некоторые вещи имеют названия только по-финикейски, да простит меня ваше величество".

Генриетта кивнула. Немедленно все трое заговорили шепелявой скороговоркой.

Карлица, которую уже давно подмывало, не выдержала:

— Никогда не слышала, чтобы императрицы дома Эпикоридов продавали свои драгоценности. Разве закладывали... на время.

— А ты слышала, чтобы императоры дома Эпикоридов теряли драконий венец?

— Вашему величеству следует оставить у себя хотя бы Слёзы Игнессы.

— Слезы Игнессы я продам в первую очередь.

— Ни у кого в мире нет таких денег, чтобы купить это ожерелье. Если, конечно, запрашивать настоящую цену... Даже у этих финикейцев не хватит золота.

— В таком случае, я продам Слезы Игнессы по частям, каждую слезинку — отдельно.

Слезы Игнессы — так называлось старинное драгоценное ожерелье. На золотой цепочке, каждое звено которой — крупный тёмно-сиреневый сапфир в золотой оправе, висело семь подвесок, семь кусочков золота каплевидной формы и величины. Не много она выручила бы за ожерелье, не будь золото драконьим.

Говорили, что драконье золото — это пролитая кровь дракона. Другие же говорили, что драконьим становится обычное золото, если его расплавит драконий огонь. Только единственную вещь кузнец мог изготовить из слитка такого золота, драконье золото не подлежало перековке. И эта единственная вещь имела удивительные свойства, всю глубину которых подчас не удавалось постичь.

Имелись тайные свойства и у Слез Игнессы. Возможно, это была лишь игра воображения, но когда Генриетта надевала ожерелье, она, старуха, казалась сама себе совсем юной. Так странно солнечные лучи, отражаясь в драконьем золоте, ложились на ее лицо, плечи и грудь. Любые раны заживали быстро и любая хворь проходила, стоило императрице надеть это ожерелье. Хотя, может быть, это тоже была заслуга самовнушения. К тому же, Генриетту за всю жизнь не посещали серьезные хвори. И ранений она не знала тяжелей царапины.

Сегодня узнала.

Ещё в храме, сразу после жертвоприношения, она хотела послать за Слёзами Игнессы. Не послала. Испугалась, — если опять оденет ожерелье, ощутит его силу, — жадность задушит, не станет продавать.

А продать-то надо.

Отец поучал её с братцем Бренердином: он оставляет им не золото и серебро, не алмазы, не порфировые дворцы, а империю. Что такое эти маленькие кусочки золота, если она не сбережет свою империю?

Финикейцы ещё не добрались до Слёз Игнессы. Но они услышали, что сказала Арса, — сразу запустили пальцы в шкатулки, начали искать...

А Генриетта вспомнила историю ожерелья.

Некогда оно принадлежало царице Игнессе, супруге последнего фессалийского царя. Его изготовление приписывали знаменитому мастеру Исмерелю. В те далёкие времена ожерелье называлось "Небесные росы".

Марвин Пятый, царственный супруг Игнессы, отказался поменять корону независимого властителя на жезл князя-правителя провинции. Император Таркват, правнук Ридгара Великого, двинул на столицу Марвина легионы. Вассалы предали фессалийского царя, и вскоре стены Лаодики Среброликой были осаждены императорскими войсками. Легенда рассказывала, — Игнесса фессалийская сражалась бок о бок со своим супругом, сменив шелковые юбки на кожаные штаны и кольчужную рубаху. Спустя три дня пали стены города, а ещё через неделю ридгару покорились стены и бастионы замка Смоляная Твердь, резиденции фессалийских царей.

Когда оборона пала, Игнесса с Марвином удалились в самую дальнюю башню замка. Они взяли с собой семерых своих детей и двадцать ближних слуг. Башня заранее была обложена тюками с соломой и вязанками хвороста до самого шпиля. Когда румейские легионеры появились во внутреннем дворике, слуги стали лить из окон башни горящую смолу. Сухой хворост вспыхнул мгновенно, и вскоре всю башню объяло порывистое, пыльное пламя.

Только одной девочке удалось спастись. Ее выкинула из окна горящей башни служанка. Спустя восемь лет, когда царевна вошла в брачный возраст, ридгар обвенчал ее с румейским наместником в Лаодике. Так зачалась великокняжеская династия Цериалов.

Генриетта вспомнила про малютку царевну и сразу же забыла. Гораздо больше ее интересовало другое преданье.

Рассказывали, — когда чудовищное кострище выгорело, развалины башни разобрали. Собрали два мешка костей да кучку черепов.

Однако один труп пламя не тронуло.

Игнесса фессалийская лежала мёртвая как живая, даже волосы не обгорели. Даже ресницы и брови не опалились. Но вот одежда пострадала, — материя сгорела, звенья кольчуги расплавились во многих местах.

Из груди царицы, — там, где находится сердце, — торчал кинжал с обугленным черенком. А на шее у нее сверкало и светилось, совершенно не тронутое огнём, ее знаменитое ожерелье с семью "капельками" драконьего золота.

Долговязый Истаблис, что-то бормотавший на своём шепелявом языке, осёкся. Усмотрел ожерелье, наконец. Взял в руки. Поднёс к глазам, плотоядно открывая рот-колодец. На Генриетту пахнуло гнилью.

Дрожали золотые капельки-росинки, солнечные зайчики скакали по тёмным углам.

— Пусть положит ожерелье на место. Прикажите, ваше величество! Вашему величеству нужно залечить раны, — сказала Арса своим писклявым голоском. — А там видно будет, продавать его или нет.

— Мои раны залечит победа румеев на поле боя, а для этого нужны деньги, — сказала Генриетта. — Не слушайте мою дурочку, почтенные гости. Вы понимаете, что это такое? Какова ваша цена?

Истаблис, Маздон и Басминкар шумно заспорили на своём змеином языке. В горячке спора они плевались, она оттиралась. Истаблис поднял драгоценность на уровень глаз, а Маздон и Басминкар принялись изучать золотые капельки шлифованным изумрудом-лупой. У каждого был свой увеличительный камень, у Маздона — светло-зеленый, у Басминкара — с фиолетовым оттенком.

— Ваше величество, продайте им одну капельку или две, а остальные, вместе с цепью, пусть остаются у вас, — предложила Арса.

— И каждый раз я буду считать золотые капли, вспоминать, куда делись недостающие. Нет уж, пусть забирают ожерелье целиком.

Она подумала, но не сказала: если она потеряет империю, ей не понадобится и целый водопад из драконьего золота.

Вдруг финикейцы замолчали и, все трое, одновременно посмотрели на Генриетту.

Истаблис сказал:

— Мы даем по сто золотых талантов за каждую... каждую слезу, — от тронул подвеску стальным напальчником. — Если ваше величество продаст всё ожерелье целиком, мы прибавим сто талантов сверху.

— Я продаю всё ожерелье целиком, но не за восемьсот талантов, — быстро подсчитала Генриетта. — Мне нужна тысяча.

Финикейцы переглянулись. Генриетта подумала, опять начнётся совещание на змеином языке, но Истаблис сказал сразу:

— Ваше величество получит тысячу золотых талантов. (Продешевила, дура!) Но нам понадобится время, чтобы собрать такую сумму. Просим один месяц. Обмен должен состояться на море, если будет угодно вашему величеству.

— Я могу дать вам две недели, не больше.

Сговорились на трёх неделях. За остальные сокровища, всем скопом, Генриетта запросила триста талантов. Сошлись на шестидесяти пяти, причём всю сумму финикейцы пообещали доставить в замок ближайшим вечером.

Поглядывая в спины уходившим купцам, Арса зашептала:

— Ваше величество, прикажите Каллисту проследить за ними. Там, откуда они возьмут шестьдесят пять талантов, может оказаться ещё пара сотен.

Каллист недовольно возразил:

— Было уже. Прошлый раз, когда ты предложила следить за ними, два моих человека исчезли.

— Туда им и дорога. Мужчина должен уметь постоять за себя, — заявила Арса.

— Это были женщины, а не мужчины.

Генриетта подвела итог:

— Слежки не будет. Каллист, пусть шкатулки унесут в Забральную башню, но наверх не поднимать. Скажи Теренцию, пусть приставит к шкатулкам охрану.

Теренций, князь-претор дворцовой стражи, расставлял на посты преторианцев, выборных от легионов (недавнее нововведение) и иноземных наемников (тоже недавнее нововведение). Она уговорила Уриена принять на службу отряд иберийцев, пять неполных центурий, чтобы иметь под рукой противовес преторианцам.

Когда рабы стали забирать со стола шкатулки, она не выдержала:

— Арса, подай Слёзы Игнессы. Я сама передам их финикейцам.

Смуглокожие нумидийцы, возглавляемые Каллистом, унесли драгоценности.

Глаза бы не видели. К горлу подкатывал комок. Она сидела с сухими глазами, прямая как доска, и тоску не унять, как не ломай пальцы.

— Ваше величество...

Арса, стоя на коленях, протягивала ей Слёзы Игнессы.

Она взяла драгоценность в руки. Одевать не стала, и без того словно нож проворачивался в сердце. Подняла на ладонях, ощущая малейшие выпуклости бесценного ожерелья.

А ведь Игнесса так и не продала своё ожерелье. За его цену она могла бы нанять три легиона для войны с Румном. Или устроила бы для себя счастливую жизнь в изгнании. А лучше бы она пустила деньги на подкуп советчиков Тарквата Румейского. Глядишь, так и процарствовала бы в своей Смоляной Тверди до старости. И жизнь детей сохранила бы.

Она всегда считала царицу Игнессу жадной стервой, не сумевшей расстаться с сокровищем ради спасения собственной жизни. Но теперь...

— Забери... — прохрипела Генриетта и уронила Слёзы Игнессы на руки карлицы, по-прежнему стоявшей на коленях.

глава десятая

КРАЙЗ

Городок Бристоль не имел городских стен. Бристольцы не боялись нападений: до побережья отсюда было свыше двухсот миль, пиратам не добраться, а междоусобицы местных владетелей подавлялись небесной колесницей в зародыше.

Бристольцы разводили фазанов, держали пасеки, ловили лосося в речных речках. Немногие промышляли охотой. В Тебургии зимы стояли теплые, поэтому зверье не стремилось обзаводиться густым и пушистым мехом.

В эти дни бристольцы справляли Тициалии — три дня в этом месяце было посвящено богине Тициле Бристольской, покровительнице города. Тицила, богиня соколиной охоты и попутного ветра, приходилась младшей сестрой Изаре Наезднице, богине всего дикого и необузданного в природе. В Бристоле Тицилу чествовали куда больше, чем Изару, ведь Тицила была своя, домашняя богиня, а Изаре поклонялись многие, и в хоре голосов она вряд ли расслышала бы голоса из маленького Бристоля.

Утром в жертву Тициле принесли двенадцать белых цапель. Давно закончилось состязание лучников, но статуи богини всё ещё носили по городу. Несмотря на вечернее время, улицы полнились веселым людом: бристольцы для начала угощались медовухой, выставленной правителем Бристоля князем Варрезом, затем шли угощаться медовухой, выставленной городским эдилом. С наступлением вечера молодёжь кое-где затеяла весёлую кутерьму. Старики ворчали, ведь Тицила была богиней-девственницей...

На паренька в холщовой одноцветной тунике никто не обращал внимания. Крайз быстро нашел место, ту вонючую канаву, куда, по приказанию содержателя публичного дома, шлюхи кинули его мамку.