Пираты По Объявлению, Или Это Маркетинг, Детка!

— Может, Фаре мне что-то объяснять? — ляпнул я с досады. Док сразу обрадовался. — Кстати, о Фаре!

— Только не надо о Фаре сейчас! — взмолился я без всякой надежды на снисхождение.

— А почему не сейчас-то? — делано удивился Док. — Ты же выискиваешь в экипаже врагов общества! Вот же — нашлась, даже не скрывается!

— Это совсем другое, она же тоже инопланетянка...

— Она тоже человек, — строго прервал меня Док, — и всем повторяет, что её родители такие же люди.

— Угу, — на меня снова напала тоска от этой далёкой нормальному человеку темы. — Люди не бывают такими...

— Совершенными? — уточнил он.

— Нечеловечески безупречными. Она андроид, это ж ясно, — сказал я в запале, за что сразу поплатился.

Док тут же спросил. — Это всем ясно?

Я опустил глаза.

— Кажется, это неясно только Семёну? И ему, конечно же, никто не расскажет!

— Надеюсь, что и ты... — прошу его неуверенно.

— Я не стану рассказывать молодому человеку, что он влюбился в андроида, — резко ответил мне друг. — Но ты! Ты решил устроить ещё одну проверку — посмотреть, взаправду ли он ничего не знает об этом?!

Я смог лишь обозначить кивок.

— И когда ты в этом убедишься, я с чистой совестью должен буду поставить ему диагноз ВИЧ? — он приблизился лицом к лицу, нос к носу и спросил вкрадчиво. — Какого хрена, Олежка?

— Я... я... запутался сам уже, — мне и впрямь стало непонятно, какого хрена я затеял этот разговор. — Он всех запутал, я его просто убью!

— Угу, — Док сокрушённо вздохнул, — и притащишь его сюда. И на следующий день снова...

— Не, — мотаю головой, — Буханка одобрила не чаще раза в два дня, да и то — всего декаду. Потерпи до выхода из гипера?

— Тогда ты просто выбросишь парня в пространство, — уфолог насмешливо поднял глаза к потолку, — ну и трагедь! Капец и инопланетяне!

— Да ладно тебе, — примирительно хлопаю его по колену. — Я за ним ещё посмотрю, может, всё будет нормально.

— С какой это радости вдруг станет всё нормально? У нас всё через жопу всегда, а тут из-за Сёмы... — он горько улыбнулся. — Хотя чем чёрт не шутит? Я тоже понаблюдаю... а то жаль парня.

— Вот и договорились, — я шутливо вытер пот со лба, — не мог сразу согласиться?

* * *

Семён.

В коридоре, как вышел от Дока, сразу же связался с Фарой, доложил по всей форме, что живой, иду кататься на лыжах. Она лыжи велела на сегодня отменить, идти в мастерскую пробовать то, что выпарилось из начинки. Ещё лучше, не смел и надеяться — неспешной рысью двинул к ней, и жизнь моя наконец-то обрела смысл. У меня словно выросли крылья, причём, не только от предстоящего общения с Фарой. С момента возвращения сознания... вернее, с мгновенья воскрешения в капсуле регенерации во мне крепло не осознаваемое до поры ощущение, что жизнь с каждым шагом наполняется смыслом. Наверное, это оттого, что впервые в космосе события стали развиваться, как им и положено было по канону — по любимой с детства космической фантастике. Я, как нормальный герой, погиб от злодейского произвола, меня спасли нормальные инопланетяне, и вот после воскрешения со мной разговаривает мудрый Петрович... хотя это из другой хорошей фантастики. И я, в отличие от Стрелка, всё очень хорошо помню. Вообще, это всё стараниями Вога и Дока больше походило бы на новый день сурка, если бы Фара не задала тот главный вопрос. То есть не задала, конечно, просто я её так понял — назови мне хоть одну причину, по которой не следует тебя убивать. Если б не она, мне б всё это быстро надоело. Вернее, если б она меня не позвала, я так и влачился за ней, словно больной, как за Иркой весь одиннадцатый класс. Но Фара поставила задачу... впрочем, Ира тоже, помнится, ставила задачи, и я сворачивал Эвересты, зажигал Везувии и топил Атлантиды, пока... э... не оказался здесь. Но Фара же совсем не такая! Даже не представляю, как бы её поцеловать, не говоря уж... э... вообще, ни о чём не говоря, просто поцеловать.

Так вышло впервые, и в дальнейшем, чем бы я ни был занят, как, наверное, сказал бы Макс, по её команде в моей системе срабатывает аппаратное прерывание нулевого приоритета [int 0000h; "к ноге"]. Буханка эту особенность учитывает и вносит необходимую поправку по времени в зависимости от моего состояния. Или предлагает сначала закончить начатое, например, заправиться и вымыть руки. Ну, ещё в регенерационной капсуле нет связи с искином, а так и оттуда бы подрывался. Мне кажется, что Буханка меня слегка ревнует к Фаре, очень уж сухо и лаконично передаёт её сообщения. Но в целом одобряет наше общение, говорит, оно весьма способствует моей адаптации.

Фара попросила меня — подумать только, попросила! — присматривать за Максом. Не следить, конечно, а постараться сделать так, чтоб ему больше не мыли голову в унитазе. Она не только за Макса переживает, за всех — экипаж и Буханка для неё неразрывны. Фара выходец из странного мира, где почти не видят различий между человеком и машиной. Судя по её раскосым чёрным глазам, я догадываюсь, от кого произошли чукчи — они тоже одушевляют всё на свете. А уж как Фара нянчит свои любимые киберсистемы! Хотя вру — Макса она всё-таки выделяет из всех, он тоже сдвинут на искусственном разуме и синтетической душе.

Он после известного казуса меня избегал, и Фара задачу мне максимально упростила — поставила после обеда с ним в паре драить коридор за штрафные баллы. Кстати, по её настоянию, Буханка мне за пробитие переборки гвоздиком впаяла штрафов на сорок часов хозработ. Мы с Максом первые минуты сосредоточенно сопели каждый о своём, делая вид, что незнакомы и вообще случайно здесь оказались. Мне эти детские церемонии сразу надоели, и я легко переступив через его гордость, спросил, когда он отдаст должок. Макс аж оцепенел на секунду, напряжённо припоминая, что и когда успел мне задолжать. Он бы с большим удовольствием проигнорировал вопрос, но опыт нашего общения говорил за то, что это весьма вероятно осложнениями. Тоном робота, приговорённого к утилизации, Макс проговорил. — Какой должок?

— Ну, за картошечку, обучалку на выбор, — сказал я как можно небрежнее.

Он открыл чат. — Хорошо, — и сразу его закрыл второпях. Уточняю человеческим голосом, — что хорошо?

— Я согласен, — снова пришёл текстовый ответ. Ладно, я терпеливый, спокойно его спрашиваю, — тебя девочки ведь головой об твёрдое не тукали?

Он смутился! — специально не тукали.

— Значит, мне придётся, — сокрушённо вздыхаю. Парень, наконец, соизволил ко мне обернуться. — Ну чего ты вытаращился? Мне терять нечего — Фара пообещала меня угробить. Из-за тебя. Так поверь — я сумею хотя бы перед смертью заставить тебя, сопляк, вежливо разговаривать.

— Перед чьей смертью? — прошептал он.

— Обоих! — отвечаю ему в тон трагическим шёпотом.

— Э... — он всё-таки догадался, что игнорировать меня не получится, и решил просто отделаться, сказал делано небрежно, — ну, приноси после хозработ треник и полётный скаф в лабу...

— А сейчас? — делаю удивлённые глаза.

— Но мы ведь не можем! — в его голос закралась паника.

— Я всё могу, — говорю со значением, — даже не сомневайся.

— Что тебе на этот раз? — проговорил он тоном робота, обречённого на вечное стояние манекеном в отделе женского белья.

— Ну, сам подумай, — сохраняю серьёзность из последних душевных сил, — обучающие программы для тебя сейчас недоступны. Значит, будешь учить сам.

Макс снова замер, но... в его глазах что-то мелькнуло неуловимо. — И чему тебя учить?

— Э..., — задумчиво морщу лоб, — хочу быть умным, вот!

Он совершенно серьёзно, мне даже показалось, что со скрытым облегчением, заявил. — Отлично. Буханка, зафиксируй наше соглашение.

— Зафиксировано согласие кадет-пилота Семёна на участие в личном экспериментальном проекте программиста Макса по изучению способов увеличения эффективности человеческих мыслительных процессов. Семён, на всё время отработки штрафов ресурсы вашего мозга в полном распоряжении Максима.

— А... — я ещё не всё как следует осознал, но подставу почувствовал ясно.

— А сам виноват, — проворчала Буханка. — Довыпендривался? Будешь знать, как издеваться над слабыми.

В краткой вводной Макс без нажима, без злорадства дал мне понять, как я попал. Слабым парня я б не назвал, но всё равно жалко его. Он оказался самым из всех нас одиноким, это чувствовалось в каждой фразе. Он так старательно формулировал, обдумывал слова, что мне стало неловко — попросил быть попроще. Он так обрадовался! Тут же на радостях рассказал смешную, по его мнению, историю. Макс до четырнадцати лет не понимал, что люди бывают намного его глупее. До них не доходил юмор, его били за тупые шутки. Они не понимали простых для Макса слов, его и за это били, чтоб не выделывался. Сверстники просто представить себе не могли, что интеллект вот у этого пацана встречается далеко не у всех взрослых. Когда Максу исполнилось четырнадцать, ему несказанно повезло — прогресс сделал шаг навстречу, компьютеры появились в пользовании обитателей мигрантского гетто. Родители приобрели чадам подержанный аппарат. Сначала эксклюзивное право тупить в монитор и тыкать в клаву получили старшие братья, но чем дальше, тем больше времени проводил за компьютером Макс — единственный, кто сам разобрался, куда нужно тыкать, и что после этого будет. Парень пропал в цифровом пространстве, общение со сверстниками всё больше ограничивалось самым доступным для их понимания оттопыриванием среднего пальца вообще без слов — ему больше не требовались слова.

Он увлёкся программированием, как другие пылкие юноши в его возрасте увлекаются поэзией, только в отличие от большинства Макс родился настоящим поэтом — мастером машинного кода. Как всякого нормального поэта, его прежде всего интересовало, что можно получить от злого реального мира за своё творчество. Но его так и не оставляло то детское удивление, открытие, что люди, родившиеся с одинаковыми в принципе мозгами настолько по-разному ими пользуются. Попав на Буханку, он подумал, что судьба его могла сложиться иначе, если б не тупость почти всех подряд. Он никого не судил, не злился на людей — считал врагом своим только глупость. Искин приняла его измышления буквально — как и мне с калибровкой веществ по вкусу, предложила ту самую экспериментальную программу по... ну, вы помните какую. Макс, конечно же, не увидел в предложении ничего необычного и сразу приступил. Он очень хорошо помнил, как его идеи воспринимали на Земле, поэтому и в космосе не надеялся особо, что все сразу примутся ему помогать. Макс начал программу с себя самого, добился некоторых результатов, потом... э... кое-кто ещё, но это мне знать ни к чему.

И наконец, я сам попросился — вот такой, блин, молодец и умница. Я смутился и от безысходности предложил сворачивать вступление и переходить к делу.

— Ладно. Начнём с памяти. Знаешь, как она работает?

— Хорошо работает, ещё никто не жаловался.

— Родной алфавит помнишь?

— Конечно.

— Чётко помнишь?

— Да!

— Назови седьмую и одиннадцатые буквы.

— Что???

— Не злись. Попробуй назвать буквы в обратном порядке.

— Ты издеваешься? Да нахрена это нужно?

— Чтобы ты понял, насколько ты нихрена не понимаешь. Вся твоя память, логика, — это цепочки условных рефлексов, ассоциативные связи. Буханка, поставь ему для начала пятнашки.

Искин вывела перед глазами таблицу пять на шесть с закрытыми клетками и отдельно три открытых поля с буквами. Начала объяснять правила игры. Первого штрафного часа мне как раз хватило, чтобы понять, в чём она заключается. А я ещё жалел эту сволочь! Теперь-то я точно знаю, за что хочу его убить. И убью! Только сначала разберусь в этих пятнашках, а то никак из головы не идут.

* * *

Я начал понимать всю сложность Фариных чувств ко мне — когда кто-то становится для тебя проблемой, кого срочно нужно убить, но сделать это немедленно или неудобно, или хлопотно, или преждевременно. Вот Вог для меня прост, как правда, — убью сволочь, как только сумею, и буду делать это регулярно. Проблемой стал Макс — не только сам не тронь, но и нельзя позволять это делать другим, у кого, может быть, есть более веские причины грохнуть паразита. Я о своих немцах, особенно немочках. Отношения у нас сложились дружеские, я мог надеяться, что моё присутствие не позволит им делать Максу больно — но, даже если это их пока сдерживает, не факт, что и в дальнейшем поможет — они вполне способны наплевать на присутствие хоть Фары, хоть Вога, хоть Кэпа с Чифом, а валькирии только позлорадствуют. Да и не собираюсь я нянчится с этим пакостником, других дел полно.

Поэтому я решил с немцами просто поговорить. На первой же "лыжной тренировке" — в "лыжниках" нас могла слышать только Буханка — я попросил минутку внимания. И не жалея собственной амбиции, рассказал, как заставил парня наговорить девчонкам на себя, а заодно и на погибших японцев.

— Ну, что ты тот ещё деятель, мы сразу догадались, — после глубокомысленной паузы первым начал Дирк. Он сказал это без издёвки, спокойно, мне даже послышалось, что уважительно. Уже без всякого сомнения уважительно продолжил Ганс. — Но не ожидали, что ты честный парень, Сэм.

"Какой я парень?!", — заржало в душе моё деструктивное альтерэго.

— Ты правильно, конечно, — потупив глазки лепетала Хелен, — заступаешься за Макса...

— Мы понимаем, — горестно подхватила Марта, — на его родине мужчинам не достаёт женского общества...

— Это во Франции, ага? — уточняю, чтоб ничего не пропустить.

— Ну, откуда родом все эти..., — скривился Дирк.

— Вынужденные мигранты, — торопливо встряла Хелен.

— Его, наверное, насиловали старшие братья, — злорадно "посочувствовала" Марта.

— А может даже отец и братья отца, — развила направление Хелен.

— И соседи тоже. — Продолжила "сочувствовать" Марта. — Да-да, у них принято часто ходить в гости, я читала...

Хелен согласилась. — А когда к соседям в гости приходили их родственники, они все вместе...

— И он, конечно, рано пристрастился к наркотикам, — со знанием дела уверенно предположил Дирк, наверное, чтоб сменить явно заевшую пластинку изнасилований. — Из-за травки часто попадал в полицию, его там били...

— И тоже насиловали! — торопливо вставила Марта, не пожелав отказываться от "острой" темы.

— Всё это повлияло на парня, деформировало психику, — Ганс решительно подвёл черту. — Девочкам следовало хорошенько подумать об этом, прежде чем...

— Запихивать этого извращенца..., — у Марты вырвалось с придыханием, но она сразу смутилась, Хелен подхватила "со всею кротостию", — несчастного больной башкой в унитаз.

С опытностью истинных европейцев в "минутах скорби" в память по жертвам того и этого все четверо разом замолкли на шестьдесят секунд, склонив покаянные головы. "Они могли его просто молча убить???" — обалдела моя первая натура. Всё естество немедленно взалкало справедливости. — А японцы? Может, это они его подбили?

Ребята уделили скорби ровно минуту, и лишь по её истечению Дирк сказал строго. — Сёма, не нужно так говорить о Танака...