Сполиарум

Сначала она приподняла бровь, от чего ее низкий лоб, двумя красными пятнышками оплативший коже бледность отвратительно изогнулся, крохотными складками указывая на спешащие к нему морщины и только после этого извергла из себя слова.

-Ты вынудил меня дать их.

Мне ничего не оставалось, кроме как рассмеяться.

Я не видел ее больше года и теперь наблюдал изменения, в другой ситуации отвратившие бы меня и заставившие сбежать прочь независимо от того, какие сомнительные чувства я не испытывал бы. Ей было едва за двадцать, но подбородок уже окончательно потерял свою твердость, став в профиль округлым и скучным, давая понять, что появление его двойника не обсуждается и будет столь же неторопливым, как и неизбежным. Морщинки под ее глазами были заметны и тяжелы еще когда я целовал ее четырнадцатилетние губы, теперь же, учитывая то, что за мое отсутствие у нее было множество менее склонных к мечтаниям мужчин, они обрели еще большую глубину и от них было сложно, так сложно отвлечься. Сестры их, занявшие выгодные места по бокам от губ я помнил с тех же времен и радовало меня только то, что они ничуть не изменились, только в этом и схожие с самой девушкой.

-Никто не сможет заставить меня дать обещание. Если же оно дано, его следует исполнять. Иначе вселенная накажет тебя.

-Ты считаешь себя вселенной? — скривившись, она, всегда подозревавшая меня в высокомерии, в словах моих неизменно обретала подтверждение того. Я забыл сказать, что у нее совершенно отсутствовало чувство юмора.

-Нет. Но при некотором усилии могу стать проводником ее воли. — разговор этот происходил именно так, как был предсказан мной и потому я позволил себе расслабиться, прислониться к спинке стула, положить правую ногу поверх левой, не обращая внимание на главенство полушарий.

-Что ты имеешь в виду? — она выпрямилась и напряглась, глаза ее сощурились в знакомом мне злобном подозрении, всегда возникавшим в ней как только она понимала, что факты и ее собственные слова загоняют в ловушку, из которой нет ни одного достойного выхода. К несчастью, вдобавок ко всему, она не имела способностей к притворству, как и каких бы то ни было других, и потому ее наигранные обмороки, в которые она падала, когда одно ее утверждение сталкивалось с ее же собственным, но имеющим противоположный смысл никогда не могли убедить меня в искренности. Я усиленно притворялся и начинал беспокоиться и делал все, что понадобилось бы, если бы она действительно потеряла сознание, но боюсь, что и мои усилия выглядели не менее лживыми. Сложно играть хорошо, если твой партнер бездарен. Фальшь заразительна, кровоточивой лихорадкой она крадется от одного актера к другому и даже самые великие не могут устоять перед ней, когда она подобно глицериновому туману покрывает собой сцену. Один за другим, в ответ на нее, они начинают играть все хуже и хуже до тех пор, пока зритель не перестает приходить на спектакль и тогда во всем обвиняют режиссера или плохой вкус толпы, как будто вкус хороший мог бы что-нибудь изменить.

Моя рука, изогнувшись привычным жестом, который я почитал изящным, указала за ее спину и она, обернувшись, осмотрела пустой зал.

-Что? — все больше подозревая меня в планах настолько изощренных, что даже самая видимая из их частей увядает от внимания ее, она вернула взор ко мне и теперь уже в нем не было злобы, теперь она уже готова была бежать от меня, что немало доставило мне удовольствия.

-Экран — снова обернувшись на мгновение, она показала мне след от поцелуя возле основания шеи, оформленный в виде ровного, прерывающегося на востоке и западе круга.

На несколько секунд внимание ее поглощено было яркими красками музыкального

клипа, где девушки в белых бикини танцевали на фоне разноцветных стробоскопических всполохов, превращавшихся в иероглифы и геометрические фигуры.

-И что?

-Или ты уходишь отсюда со мной, выполняя свое обещание или на всех экранах будет каждый день в течение месяца появляться твое изображение.

Должен признаться, что именно она и подсказала мне этот замысел. Сам я никогда не смог бы вообразить ничего подобного просто потому, что никогда не рассматривал ее наготу в качестве чего-либо, кроме красоты. Ей удалось убедить меня в обратном. За время совместной жизни я успел заполучить большое количество фотографий и видеозаписей и однажды, пытаясь избежать очередной съемки она в качестве причины назвала страх того, что я могу кому-нибудь показать ее обнаженной и доставляющей мне удовольствие, с яркой помадой и тенями, в светлом парике и сетчатых чулках, во всем том, что казалось ей непристойным и пошлым. Сама подсказав мне то, как можно было воздействовать на нее, она, несомненно, считала все это теперь порождением моего чудовищного разума, но я, знающий истоки, не мог не наслаждаться странной иронией.

-На всех? — я увидел, как ее лежащие на столе руки задрожали, глаза злобно сошурились и гнев вспыхнул в них несгораемыми облаками.

Я попытался вспомнить точное число, ведь мне называли его, но оно ускользало от моей памяти. Поэтому я только кивнул, подтверждая то, что в этом не нуждалось.

Молча, она сидела напротив меня и я чувствовал ее напряжение, правые пальцы ее шевелились и я уверен, что она не управляла ими в то мгновение. Правый уголок ее губ дрожал, но слез не было заметно в раскаленных глазах. Сперва я удивился тому, но потом лишь улыбнулся, вспомнив, что она воображала себя воином, для чего, собственно, ей и требовался меч. Должен признаться, что из этого ее увлечения с самого начала не могло выйти ничего путного. У нее было недостаточно воображения для того, чтобы принять и признать все необходимости, существующие для того. Владение мечом, которым ее обучал в полуразвалившемся зале, а чаще всего — на улице, мотивируя это пользой свежего воздуха человек, чьи достоинства только в том и заключались, что он мог собирать деньги со своих несчастных учеников и с видом умудренного наставника учить их тому, что и отдаленно не могло именоваться фехтованием. Мне, знакомому со спортивными шпагой и рапирой это было очевидно также, как и некоторым моим приятелям, более опытным в обращении с холодным оружием. Они смеялись вместе со мной, когда я рассказывал о том невероятном уродливом убожестве из ржавой стали с рукоятью из почти бесформенного белого пластика, который она горделиво называла мечом. Я показывал им фотографии, на которых она, в светлом парике, черных бюстгальтере и трусиках, сетчатых чулках и туфлях на высоком каблуке держала в руке этот безобразный кусок металла и мои товарищи, один из которых имел коллекцию холодного оружия с клинками возрастом в несколько сотен лет смеялись как над самой девицей, так и над ее, как выразился один из нас, "двуручной заточенной трубой". У него же потекли из глаз слезы от смеха, когда я сообщил ему, что причиной, вынудившей девушку заняться этим, с позволения сказать, фехтованием, было желание никогда больше не дать себя в обиду. Мы смеялись так, что у меня потемнело перед глазами. Мне особенно везло в поводе для смеха, ведь я помнил, с какой желчной злобой она произносила то признание, подразумевая, конечно же, что первым в ее списке причиняющих вред был именно я. Узнав об этом, сестры мои, обе обнаженные, хохотали так, что им приходилось отлучаться в уборную каждый раз, когда я снова и снова повторял им этот неизменно пользовавшийся успехом рассказ.

Итак, она сдерживала свои реакции, это было понятно и приятно мне. Но затем произошло нечто странное, насторожившее меня. Неожиданно она расслабилась и откинулась на спинку стула.

-Хорошо, -она сложила руки на груди, посмотрела по сторонам, — Я приняла решение. С тобой я не пойду.

Мое сердце забилось чаще, как всегда в присутствии или предчувствии удивительного и волшебного. Именно волшебство должно было свершиться и я достал из кармана и собрал телефон, после чего позвонил своему прекрасному другу и сказал одно только слово.

-Да.

Не успел я извлечь аккумулятор из корпуса, как на экране за ней, над головой ее, появилось все то, чего я желал.

Обернувшись, она смотрела на себя, танцующую в одних бирюзовых трусиках, облаченную в черное белье и опускающуюся на колени для того, чтобы обхватить алыми блестящими губками мой изогнутый член, раздвигающую ноги в черных чулках для того, чтобы стали видны пышные волосы между ними и улыбающуюся при этом, радостно и счастливо улыбающуюся.

Она медленно поднялась со стула, едва не опрокинув его. Руки ее тряслись, все тело ее дрожало, но при этом она была странно довольна. Это ее довольство, которому лишь чуть-чуть недоставало смелости, чтобы стать радостью, испугало меня. Подобное я предусматривал лишь в качестве того варианта развития событий, что был наиболее приятен самой извращенной части меня, всегда желавшей самого невероятного, а потому и самого разрушительного. Мне нравилось представлять, что она отказывается и я все же помещаю ее изображение на все экраны города. Я так часто воображал это, что уже забыл, какой из вариантов был изначально для мене предпочтительным.

Очарованный происходящим, чувствуя в нем зловоние тоскливого миража, я сосредоточенно наблюдал за тем, как, дрожащими пальцами, она поднимает со стола меч и все же успел заметить слезный блеск в правом ее посветлевшем глазу, убедившей меня в том, что она преодолевала себя, демонстрируя удивительное, необъяснимое, никогда ранее в ней не встречавшееся усилие воли. Заинтригованный, я следил за тем, как она удаляется, на ходу набрасывая черную кожаную куртку, когда-то подаренную мной, оставленную на вешалке возле входа.

Улыбаясь, я сидел, восхищенный, глядя ее губы под блестящей красной помадой обхватывающие мой член и скользящие по нему до самого основания, как ей то нравилось. Он покачивается и подрагивает, когда она на мгновение отстраняется от него, рассматривая так, как будто нечто потустороннее и сверхъестественное находилось перед ней. Тонкая струна слюны тянется, провисая, от моей плоти к ее раскрытым губам, неморгающие, неподвижные глаза ее ликуют слабоумной радугой, она загипнотизирована этим ритмичным покачиванием, самыми кончиками пальцев с острыми черными ногтями прикасается к моей неотступной плоти, облизывает губы, предвкушая горькую сперму, которую она так любила растирать по лицу и груди.

Подозвав тосковавшего возле деревянной стойки официанта, я поднялся и отдал ему все, что было у меня. Он попытался отказаться, покачал головой, убеждая меня, что стакан воды может предоставить и бесплатно, но, подняв стоявший под столом чемодан, я уже направлялся к выходу.

Открывая тяжелую прозрачную дверь, я заметил, что и мои руки дрожат, но это не столько обеспокоило, сколько порадовало меня, ведь было вызвано не лекарствами, препаратами или наркотиками, а внутренними, естественными, не зависящими от меня процессами, всегда приятными и желанными.

Люди на улице остановились, все глядя в одну сторону, показывая пальцами и руками, призывая других смотреть и в первое мгновение я не без жалости подумал, что они восхищены картинами на уличном экране. Лишь потом, заметив, что взоры их направлены к небу, я и сам поднял глаза, чтобы увидеть, как медленно, едва не задевая высотные дома, пробирается в темном небе, через малокровные облака и лунное зловоние тускло-красный, с прямоугольными выступами по краям диск инопланетного летательного аппарата.

Пожав плечами, не понимая, почему они так возбуждены и удивлены тем, что не может даже привлечь меня, я сильнее сжал кожаную ручку, надеясь тем самым немного согреть себя и поспешил домой.

7.

-То есть она не была напугана? — моя сестра приподнялась, чтобы дотянуться до протянутой мной сигареты.

-Да, -рассеянно пробормотал я, наблюдая за тем, как мое семя вытекает из ее влагалища, выползает из него подобного неведомому и древнему аморфному существу, отправляющемуся из своего темного логова на охоту за теми, кто не подозревает в нем хищной силы.

Если бы Лена увидела, что она курит, то придушила бы ее в наказание. Однажды мне с трудом удалось оттащить ее от младшей сестренки, которая едва не потеряла сознание и долго после этого приходила в себя. Как и многие из нас, Лена больше всего ненавидела в других собственные пороки. Именно поэтому я с удовольствием позволял младшей все из них.

С задумчивым видом она курила, прислонившись спиной к высокому и резному деревянному изголовью, необычно молчаливая, словно бы мой рассказ соответствовал неким ее казавшимся ей самой несбыточным мыслям и фантазиям.

Я сел на колени между ее вытянувшихся, широко раздвинутых ног. Левая ее рука все еще была привязана к изголовью тонким черным шнурком, пальцы обвисшей кисти едва заметно подрагивали. Для того, чтобы близость была нам более приятна, мы совершали ее в комнате нашей сестры, пользуясь ее фаллоимитаторами, плетьми и стальными шариками. На моих ногах ее черные, с красными розами и маками чулки, мой анус немного побаливает от страпона, использование которого сестренка поставила единственным условием нашего с ней приятного времяпрепровождения. Подозревая, что таким образом она вновь пытается отомстить мне за все те случаи насилия, какие были причинены мной, я с удовольствием согласился. Сама она была обнажена, если не считать вцепившихся в соски стальных зажимов, соединенных жемчужной цепью и кожаного ошейника с тяжелым стальным кольцом. Сбрасывая пепел в покосившуюся на смятой простыни круглую сталь, она смотрела на меня сощурившимися глазами и черные линии вокруг них казались мне границами самого бытия.

-Мне предложили сниматься, -затушив сигарету, она опустилась на подушки, оставив левую руку поднятой вверх.

-Порно? — ничего иного я не мог бы и предположить.

Она кивнула, глядя при этом на потолок. Ничего другого ей никогда не предлагали. В отличие от Лены, которая, не без участия моей знакомой снялась в нескольких дешевых и низкокачественных фильмах, неизменно жестоких и полных обнажения, младшая моя сестра никогда не удостаивалась подобных предложений. У нее совершенно не было способностей к лицедейству и режиссеры отказывались брать ее несмотря на внешность и уговоры со стороны других актеров. Но все втроем мы нередко пересматривали роли старшей из нас. Она неизменно играла персонажей стервозных, склонных к насилию, наслаждающихся им во всех его проявлениях, что соответствовало самому ее характеру и, должно быть, именно поэтому выглядела весьма убедительно. К счастью, ни один из тех фильмов не стал известным более, чем то казалось уместным. Это устраивало и саму Лену, видевшую в них не более чем занятное развлечение, но никак не способ получения денег или путь к знаменитости и нас, ибо избавляло от необходимости завидовать и лишний раз ревновать.

-Кто? — я провел рукой по ее влагалищу, собирая на ладонь смешавшуюся со смазкой сперму — самое вкусное сочетание, какое только можно вообразить. Возможно, к нему не мешало бы добавить немного крови, но только не в этот раз. Мне не хотелось разрушать цвет и блеск ее вздорным фиглярством.

Я знал того, кого она назвала. Один из приятелей моего друга — импотента. Ничего удивительного, почти все они так или иначе были заинтересованы в моей младшей сестре и я не сомневался, что каждый из них хотел от нее больше, чем мы ей позволяли, но никто не находил смелости просить нас о том.