Подвывающая от горя старуха в этом дремлющем доме навевала жуть. До самого утра Аня ворочалась рядом с посапывающей Кристиной и размышляла, боясь закрыть глаза.
Почему вдруг такая приветливая, жизнелюбивая, столь обрадовавшаяся гостям бабушка Маша стала от них прятаться, притворяться спящей и плакать по ночам? Аня не постигала причины. Может быть, и правда почувствовала себя плохо, не хотела пугать? Но она как раз крайне встревожила недомолвками! И не логичнее ли принять заботу в случае болезни, а не стараться как можно реже попадать в поле зрения?..
Всё это было абсолютно непонятно.
Пятница не принесла ничего хорошего. Мария Фёдоровна продолжала вести себя загадочным образом. За завтраком выглядела сильно уставшей с опухшими и покрасневшими веками, но девочки никак не отметили этот факт, чтобы её не смущать. Утром Аня рассказала о своём предрассветном приключении, но Кристина тоже не смогла его пояснить, только разозлилась, что её не разбудили.
Бабушка очень рассеянно пересмотрела вещи во дворе. Аня видела, что она сейчас не хочет этого делать, но как будто... как будто не решается отказывать.
Днём Кристина пробовала с ней поговорить, но та не признавала чудачества и поспешно удалилась "спать". Обескураженная Крис осталась на кухне, утирая непрошеные слёзы.
— Ань, ну почему?! — всхлипывала она десять минут спустя. — Я бы могла допустить, что это из-за тебя или она сердится на меня, или на отца, что у неё что-то стряслось... если бы мы приехали и застали её такой! Но так вот, ни с того ни с сего... Тебе не кажется... не кажется... что бабушка меня боится?
Аня промолчала. Её выводы были аналогичными.
К субботе хозяйка превратилась в осунувшуюся тень. Во взгляде теперь сквозила какая-то затравленность, движения стали нервными, а голос — тихим и сдавленным. Гостьи не находили себе места. Ночью Аня со страхом думала о матери Кристины, пребывающей в психиатрической лечебнице, и о том, что такие вещи — наследственные. Жить с безумной старушкой жутко, но что могло вызвать внезапное помешательство?! Аня перебирала в уме все события. Они готовились разгребать рухлядь. Аня взяла ключи и ушла во двор. Когда она вернулась, Марию Фёдоровну будто подменили.
Аня вспомнила, что накануне та запретила трогать сарай и заперла его на замок, выслав их к пруду. Опасалась, что они найдут там... что-то? Но что?! Почему всё же дала ключ, если не хотела? Да и что можно обнаружить в обветшалом сарае, особенно учитывая, что он уже очищен и ничего такого в себе не скрывал? Плюс с этой версией не вязалось полное отсутствие интереса Марии Фёдоровны к разобранным вещам. Но, кроме решения начать уборку, необыкновенного в то утро не было.
У старушки нет мобильного телефона, стационарный стоит в спальне, где ночевали они с Крис. Значит, такая метаморфоза — не из-за внезапного звонка. Заключив, что Шерлок Холмс из неё никудышный, Аня бросила провальный анализ и стала утешать совсем расстроенную подругу.
Они расспрашивали бабушку вместе, но безуспешно. Мария Фёдоровна упорно не хотела общаться, однако сегодня была озадаченной, а не испуганной. Аня и Кристина не знали, радоваться этому или нет.
— Ввечеру про усё растолкую, — неожиданно заявила Мария Фёдоровна в воскресенье накануне их отъезда. — Токо з мыслями надо собраться. А вы простить меня, грешную, за всэ.
Подружки переглянулись и закивали. Баба Маша попыталась выдавить улыбку и вскоре ушла.
— Я перестала что-либо понимать, — пробормотала Крис.
— Во всяком случае, она больше не делает вид, что всё в порядке, и согласилась объяснить, — протянула Аня. — Но с какими мыслями тут может быть нужно собираться?!
— Ох, не по себе мне... Извини, что потащила тебя сюда, — после паузы добавила подруга. — Не очень красиво вышло...
— Вот ещё! Не хватало тебе попасть в эту ситуацию одной...
* * *
Настенные часы в гостиной пробили восемь, потом девять, а бабушка всё не показывалась из комнаты. Они уже начали волноваться, когда в половине десятого она наконец позвала к себе.
Мария Фёдоровна сидела в плетёном кресле, завернувшись, невзирая на духоту, в шерстяной, свисающий до пола плед. Её волосы, обычно собранные в тугой пучок, сейчас были распущены и седыми куцыми прядями спадали на выпирающие ключицы. Это придавало ещё большее сходство с умалишённой... Аня поёжилась.
Люстра была выключена, горела только достаточно яркая лампа на столе. От неё исходил тяжёлый оранжевый свет, а по стенам разбегались тени. Мария Фёдоровна выглядела решительно, но её плечи едва заметно вздрагивали. От подобного антуража Аня внезапно испытала такой страх, что захотелось как можно скорее убежать подальше из этого захолустья, от странной хозяйки в родной город и свой гостеприимный дом, к семье. И пусть Соня катается по этажам на роликах и дезинфицирует чашки антисептиком, а Стася прячется в саду и кидает за забор Полины петарды, пугая Рустама... Аня невольно стиснула пальцы Кристины и очень порадовалась, что они тут хотя бы вдвоём.
Мария Фёдоровна внимательно смотрела на своих гостей, будто искала силы начать.
Аня и ждала этого, и боялась.
— Дивчатка, — от надломленного голоса защемило сердце, — простить, вела я сэбэ погано... Налякала вас, по всёму видать. Простить... Стара я вжэ... тяжку жизнь прожила... Та я никак не ждала от ней нового удара... Так надеялася, шо всё уж минуло. А он як воно повернулося...
— Какого удара?! Что минуло? — взволнованно перебила Кристина. — Что случилось, бабушка? И когда?
— Когда?.. Это вы мне скажить, когда... — горько скривилась Мария Фёдоровна, и её глаза наполнились слезами. — Знаешь, Хрыстына, семье нашей всегда було тяжко. Як прокляти... Да что я брешу? Мы и есть прокляти, всамделишно прокляти.
— О чем вы? — пробормотала Аня, сильнее сжимая руку подруги. Она всё явственнее ощущала себя персонажем триллера. Лишним персонажем триллера.
Но Мария Фёдоровна продолжала бубнить и, не обращая внимания на восклицания, уставилась одну точку, будто сама с собой или на исповеди.
— Я верить не хотила, молилася, абы вин до тэбэ нэ дотягся, Хрыстя, — она подняла взгляд, полный непередаваемой муки, — не вдалось тэбэ сберечь... як и мою Полю... твою маму... — судорожно всхлипнув, старуха закрыла лицо.
Аня вздрогнула. В густо-оранжевом свете из-под пыльного абажура она ясно увидела на скрюченных артритом пальцах, впившихся в редкие волосы, длинные острые чёрные ногти.
— О господи, — прошептала принцесса Авелилона.
— Он добрався и до тэбэ...
— Кто он? — тихо спросила Кристина, тогда как Аня сразу полностью осознала подоплёку последних дней. — Бабушка, со мной всё в порядке! Я не могу понять, о чём ты!
— Понять не можешь? — устало выговорила Мария Фёдоровна — Так скажи мне, скажить обе: звидкиль вы взяли ти бисовськи одёжки, чёрни, в билу цяточку?!
Кристина поперхнулась воздухом. Баба Маша глядела исподлобья, ожидая ответ.
— Ка... какие одёжки? — попыталась выкрутиться Анина подруга. — Я купила тот сарафан... И он всего один, у меня...
— Я бачила другый в комнате, когда вы копошилися у двори.
— Но...
— Дивчатка, вы не розумиетэ, какое лихо с вами сталося! Вам кажется, видно, шо то — весэла забавка... Та то прокляття, хрест нашего роду. — Она пристально посмотрела на Аню. — А звидкиль ты и твои родители?
— Почему вы... это спрашиваете? — растерянно промямлила та.
— Бо то прокляття нашей семьи, — сделала ударение старушка, — ось я и пытаюсь зрозумить, откудаво воно взялося у тэбэ.
— Почему вы называете нашу силу проклятием? Что вы знаете о ней? — прервала Аня, потому что поражённая Кристина, судя по всему, вообще потеряла способность к коммуникации.
Во дворе громко залаяла собака. Мария Фёдоровна, помолчав, пустилась в пространный монолог:
— Я о том вовек никому не казала. Но вам скажу, бо то так надо. Абы вы понималы. Опосля того, як тата и маму ночью забралы незнамо куды, я зовсим старалася про то не думаты. Буцим-то можна, не думаючи, прогнать из життя. Господи! Как мне хотелося забуты! Розумиешь, Хрыстя?! Мне хотелося убрать то з мого життя! Тому що ничого, крим горя, не принесло цэ наший родыни! Лышэ мий батько считав, шо цэ — дар Бога... благословение... Дано оно ему людям помогать. Он так говорыв. И помогав. Помогав, доки ци ж люды його НКВД й не сдали. Целитель он был. Мог, наклавши руки, любу рану залечить, любу недугу прогнать... Стилькох спас. От "в благодарность" за ним вночи й пришли... и за ним, и за мамкой. Знаешь, чому я жива? Тому шо матир меня у викно выставила й сказала бежать, покы силы станет, у соседне мисто бежать и никому не говорыть, хто я. А мне десять год было. Я перелякалася дужэ, та побигла ж. Три дни голодна йшла, но до того миста дибралася... — Мария Фёдоровна запнулась, но, осмелившись на что-то, продолжила: — Не сразу... По дороге на дывных людей наткнулася, дорослых мужиков... пьяных... спужалась... Ночь була. Мне почулося, воны меня схватять, як тата з мамкою. А воны, на свою та мою беду, до меня и пидийшлы... Я зи страху кулакы вскинула... а на мне то плаття бисовське якось очутилося. Схожу одёжу я на свойом батькови бачила... когда вин врачевал. Мужикы зойкнули та столбамы поставалы от переляку... а я ще бильш напугалася. Ну и махнула рукамы. — Баба Маша умолкла и после паузы спросила у Кристины: — Ты николы не видела, как живцом люди сгнивают? У мыть одну? А я видела... Батько, стало быть, ликував, а я губила. Ото дар такой... "благословение". — Безысходная усмешка изогнула бескровные губы. — Потом я убежала оттедова й бигла, покы силы были, а сил я у себе много видчула, тому далече зайшла. Колы й впала, незнамо... вид втомы так сразу, верно, и уснула... Как до тямы пришла, уже солнце грило. Плаття того на мне нэ було. Но я ж знала, шо вночи людей поубивала. И знала, шо за такое бувае... Невидомо, шо зи мной було б и як бы я скрывалася, колы б той ж ночи война не почалася. Таким, як я, дьявол завжды помогае... Загубытыся сэрэд эвакуирующихся неважко було. Сказати, що семья сгинула, а я то видела, и шось зи мною сталось вид этого, шо не помню ани де жила, ани як моя фамилия, — тэж багато розуму не нужно. И я усим брехала про себя. У всих свого горя хватало, не до дивчинкы було, таких тоди багато попоявлялося. Я с эшелонами до Волги добралася. Там родына з Украины меня к себе взяла. Так з нимы й жила, и сюды писля вийны воны меня привезли. А звидкиля я родом, то и сама не знаю... Я зрозумила, шо могу себя контролировать и не обэртатыся тем бисом! Цэ можна, колы захочешь, Хрыстына, розумиешь? Не обязательно йти на поводу дыявола! Сэбэ можно держать! Я вважала, що пэрэмогла прокляття. Того биса, якый сыдив у мэни. Я оттоль не дала йому бильш выйты з сэбэ, як у ту страшну ночь, абы вбываты! Вин пытався. Чипляв на меня то бисовэ вбрання. Та я навчилася нэ даваты ему. Я завсегда потом його контролювала. Алэ вин мстыв, верно, мне за цэ. Меня вин нэ миг здолаты и мстыв тым, кого я любила. Мий муж помэр у страшных муках, а не старый был. Врачи казалы — рак. Та я знаю. То була первая плата за то, шо я до людей того биса не выпускаю. А после твоя мамка... дитятя моя, донэчка моя люба... Вона ж уже дорослая була. Я пыльно за нэю слэдила. Всё було хорошо. И я уж считала, що здыхалася биса и в нёго нет больше сил полюваты за нашим родом. Но я ошиблася. Цэй бис мае большую силу. Я його недооценила и поплатилася за то. Второю моею платою була твоя матир. — Глаза рассказчицы увлажнились. — Твоя мама... напали на бедну погани люды, недобри. Она тэж... перепугалася, от и... — Мария Фёдоровна замолчала, и тень какого-то сомнения мелькнула на её лице. — Вырвався з неё той бис. И не смогла Полиночка прыйняты, шо... она не така, как все... её разум не смог нести той тягар... усих боятыся стала: меня, тебя... Она чуть не вбыла тебя, Хрыстыночка...
По щекам старушки катились слёзы. Они собирались в глубоких морщинах и сбегали на потёртый плед.
А потом внезапно бабушку Машу будто изнутри озарила решимость.
— Мне тяжко було на такое видважитися, — отрезала Мария Фёдоровна, — но, шоб доказаты тоби й Ани, шо з цым бисом можна боротыся силой воли, я зробыла то, шо нэ разрешала бису все ци годы. Я выпустила його.
С этими словами она, поднимаясь, распахнула дырявую шерстяную ткань.
Аня пошатнулась. Она всё поняла, ещё когда заметила маникюр, но осознать и увидеть — совсем разные вещи.
Когда перед ними встала сгорбленная временем женщина в их боевом костюме, Аня испытала настоящее потрясение.
Дряхлое тело Марии Фёдоровны стягивал корсет, глубокое декольте странно и отталкивающе смотрелось на осунувшейся груди, из-под не достающей до колен юбки виднелись худые ноги с синими звёздочками вен. Она неуверенно стояла на довольно высоких каблуках, устремив суровый взор на две застывшие фигуры.
— Я выпустыла його, — повторила Мария Фёдоровна, — шоб доказаты тоби, Хрыстыно, и тоби, Аню, шо даже сейчас, колы я стара и немощна, я зможу контролировать його, навить давши ему нови силы. А значит, и вы можете. Надо просто захотиты. Покляниться, шо поборэтэ биса!
— Бабушка, — сдавленно прохрипела Кристина.
Было в этом поступке столько сокрытого величия, что дар речи окончательно оставил Аню. Жертва столь необъятна! За то, что Мария Фёдоровна оберегала мир от демона, который угнездился в ней, она рассчиталась с судьбой жизнью мужа и разумом дочери. И вот сейчас готова всё это поставить на карту, чтобы протянуть руку своей внучке и справиться с тем, что, она верила, является проклятием их семьи. Она согласна преодолеть весь тернистый путь заново, но научить Кристину не выпускать из себя "демона".
Аня покосилась на подругу. Постигла ли та, на что именно бабушка собралась для неё пойти? Не уступит ли столь колоссальному самоотречению?..
— Кляниться мне усим, что любыте, не пользовать силу сатановью! — потребовала баба Маша.
— Но ведь мы уже не сошли с ума, — пробормотала Аня, и Кристина бросила на неё какой-то совершенно потерянный взгляд.
— Мий тятя тож умалишённым не був. Он хотив людям помогать, но брав для того дар бесовый. Не можна связываться с нечистым! Добра то не дасть! Моя мать завжды так думала, та говорить боялася. А батько твердыв, шо то — благодать. И дэ ж кинчив? Мне болячэ думать, шо с ним и мамкой поробылы! Я трымала биса, рокамы трымала. Страшнэ чэрэз то прэтэрпила. Полина так й нэ загнала биса внутир. Я плаття её спалила, та воно начэ незримо на ней осталося. Оттель теперь, бедная, связана сидит. Врачи кажуть: силы у психов нелюдски. А то й справди нелюдская сила. Бисова. Так вона Полю й не пустыла... Втратыла я доньку, хоча казала, скилькы казала: мы можем просто забыть, житы, начэ нэ було того... Та ни. И ось тэпэр ты... Ты — моя третья плата... Почуйтэ мэнэ! Покляниться боротыся! Колы биса не выпускаты — й лыха нэма. Покляниться! — с надрывом выкрикнула старуха.
— Мария Фёдоровна, — прошептала Аня, — мы... не можем. Нам... нужны эти способности. Они защищают от беды нас, а мы защищаем других!
