одержимость, как один из вариантов

Она встала и пошла, злобно сгребла шторы в кучу, понесла их к туалету. В это время зазвонил телефон, я взяла трубку. Это был Эдвардас.

-Привет, это я.

-Привет, к вам не пробиться, я уже полчаса набираю и набираю.

-Бесполезно. У нас здесь клубника.

-Собирайся, я еду за тобой, а завтра утром привезу на процедуры.

Я уже была одета и готовилась уйти, когда в палату вошла дежурная сестра.

-Я повесила шторки, — она шипела змеиным тихим голосом.

-Спасибо. Я не просила вас ни о чем, выходящем за рамки ваших обязанностей, — я взяла пакет.

-Вы такая молодая и такая нервная!

-Да, я нервная, — я развернулась от дверей, — я почти до тридцати лет не могла забеременеть, теперь у меня угроза преждевременных родов, а я не могу вторые сутки на унитаз сесть. Я очень нервная. До свидания. Привет сыну.

Я ушла, гордо подняв голову. Эдвардас ждал меня в машине.

На следующий день все отделение по очереди выражало мне восторг и благодарность, а я кое-как выдержав уколы и получив таблетки, снова смылась домой. Это очень большое искушение, так что стоило Эдвардасу приехать в Калининград, как все мое лечение пошло под откос. Это было хорошо, потому что я за время лежания в больнице превратилась в настоящую развалину, не могла пройти и ста метров, уставала, давление упало до неприличной отметки, куда девалась моя былая резвость, желание вить гнездо! Надо было срочно спасаться, пока меня не залечили до смерти.

В мои последние выходные дни в больнице появилась девушка с очень большим животом, а так как свободных мест не было, ее поместили в коридоре, где обычно отлеживались несчастные после абортов.

-Какой у тебя срок, если ты с таким животом на сохранении? — спросила я ее за обедом.

-У меня уже все сроки вышли, вчера ночью начались схватки, муж повез меня рожать на своей машине, но нас не приняли ни в один роддом, говорят, что мест нет, привезли сюда, сделали какой-то укол и схватки прекратились, — она грустно улыбалась.

Какой ужас! Нет места в роддоме! И что теперь, на лавочке рожать? Я уже слышала, как главврач смеялась, что бесплатно сейчас рожают только бомжи, но чтобы такое! Я подумала, что надо заплатить заранее и обо всем договориться, как следует, хотя я бы не ушла, я села бы на крыльцо и не сдвинулась с места, а мужа бы послала звонить на телевидение.

Я не знаю, зачем, но в женской консультации нам показали фильм о том, как рожают в Финляндии. Беременная финская женщина из фильма, такая же счастливая, как американка из книжки, почувствовала приближение родов и захотела сидеть под теплым душем, там она провела три часа, во время которых у нее отошли воды. Потом она что-то ела, бродила по дому, снова залезла под душ, поставив под струйки воды смешную маленькую табуреточку, вслед за ней всюду таскался будущий отец крупный сутулый финн в клетчатой фланелевой рубашке, он делал жене массаж спины, готовил ей чай, встречал акушерку. Финская женщина захотела рожать сидя, для этого принесли специальный стульчик, она не сбривала волосы с лобка, ей не ставили клизму, она родила между делом, вписывая роды в привычный ритм повседневной жизни. Когда крупный комочек появился и закричал, все вместе, включая мать и акушерку, выпили шампанского. Забегая вперед, скажу, что такие фильмы показывают, чтобы мы знали, как оно может быть, и еще острее почувствовали разницу между этим и тем, что есть на самом деле.

-Не уезжай, останься со мной, я боюсь, — просила я Эдвардаса.

-Тебе рожать только пятого сентября, я не могу торчать здесь целую неделю, мне третьего надо быть в Вильнюсе, оттуда сразу к тебе.

-А вдруг раньше? — жалобно ныла я.

-А ты раньше не рожай, жди меня, — Эдвардасу хотелось изобразить заботу и внимание.

Я попросила, чтобы в консультации мне посоветовали, в каком роддоме лучше всего рожать.

-В областном, — охотно ответила моя врач, которая после того, как я купила у нее несколько препаратов, стала ко мне заметно добрее, — я скажу тебе координаты врача, к которому нужно обратиться, тем более там операционную бригаду собирают за пятнадцать минут.

Теперь я абсолютно уверена, что все эти врачи специально направляют тех, кто может заплатить к своим знакомым, а потом делятся доходами, но идти неизвестно к кому было совсем страшно.

ГЛАВА 10

Третьего сентября я проснулась необычайно рано, в этот день мне нужно было идти в роддом, чтобы там ускорили процесс, потому что "лучше недоходить, чем переходить". Я встала, вымыла голову, уложила волосы феном и почувствовала, что мои трусики мокрые. Неотвратимость навалилась на меня, утешением служило только то, что обратного пути нет, придется рожать. Я позвонила врачу домой и сказала, что у меня отходят воды.

-Вызови такси и поезжай в роддом, я сейчас подъеду, — спокойно ответила она мне.

-А что надо с собой взять?

-Сорочку, тапочки, халат и упаковку "памперсов".

Я несколько раз набрала номер Эдвардаса, но почему-то все время срывалось, мне некогда было дозваниваться ему, и я пошла в роддом одна, пешком, потому что было недалеко, с пакетом под мышкой.

-Проходите, мамочка, присаживайтесь, сейчас все запишем, — молодая приветливая медсестра заполнила мою карточку, — вот вам сорочка.

-У меня есть сорочка.

-Наша стерильная, — объяснила она и подала мне грязно-серый, в разводах плохо отстиранной крови сверток, — сейчас я вам сделаю клизму и оставлю вас на полчаса. Когда все сделаете, примите душ и наденьте сорочку.

-Подпишите вот здесь, что согласны на наркоз и на переливание крови в случае необходимости.

-Я не согласна, чтобы мне делали наркоз в позвоночник.

Медсестра удивленно посмотрела на меня и быстро сказала:

-У нас не делают наркоз в позвоночник. Подпишите.

Каждая женщина, опрометчиво родившая ребенка в России, может понять, что чувствует заключенный, когда попадает в тюрьму. Я стала одинокой и маленькой, слабой, беззащитной, несчастной. Я не вспоминала об Эдвардасе, о счастливой финской женщине, я хотела просто, чтобы все это поскорее закончилось. Выходя из душевой комнаты в казенной сорочке, я столкнулась с молодым веселым медбратом, чьи румяные щеки резко контрастировали с окружающей серостью.

-Елки-палки, что, уже все? Опять я опоздал на самое интересное.

По всей видимости, самым интересным для него было посмотреть, как женщина, вот-вот родящая, сидит на унитазе после обязательной клизмы.

Предродовая комната вызвала у меня ощущение морга, каким я его представляла по детективным фильмам. Здесь все было направлено на то, чтобы мы, женщины, не могли бы ничего испачкать: топчаны, застеленные клеенкой, голый кафельный пол. Мне поставили какой-то укол и врач посоветовала следить за часами: когда схватки будут повторяться каждые десять минут, позвать ее. Рядом лежала совсем молодая девочка и страшно стонала, нам с ней не было друг до друга никакого дела, все мысли были сосредоточены только на волнообразных приступах боли, но краем глаза я увидела, как молодая решительная врачиха засунула ей руку вовнутрь, чтобы проверить, насколько раскрылась матка. Она вытащила окровавленную руку и сообщила моей соседке, что та скоро родит. Девочка слабо застонала.

Пришла моя врач и сказала, что я только изображаю схватки и что мне нужно делать кесарево сечение, иначе ребенок может погибнуть. Я заплакала от того, что все не так, что я даже родить сама не могу, дикая боль не давала мне выпрямиться на носилках, которые везли по коридору, нисколько не скрывая моего вывернутого наизнанку организма. Я попала в то место, где о стыде и деликатности ничего не слышали и знать не хотят, где тех, кто стесняется показаться голым среди посторонних людей, считают странным привередливым человеком. Я слышала, как врачи разговаривают между собой, не стараясь приглушить голоса.

-Где анастезиолог?

-Его нет, ушел.

-Ушел? А если позвать из паталогии?

-Не знаю, согласится или нет...

Анастезиолог пришел и похлопал меня по щеке:

-Ничего, ничего... Ляг на бок, как можно сильнее подожми под себя ноги. Укол будет в позвоночник.

Меня жестоко обманули! Что я могла сейчас сделать? Слезы текли по щекам неиссякаемыми ручьями, живот нестерпимо болел, а ноги подогнуть я вообще не могла из-за огромного живота.

-А где ты педикюр делала? — ни с того ни с сего спросила молодая санитарка.

-Какая разница? — злобно ответила я и опять погрузилась в свои страдания.

-А ты где работаешь?

-Нигде.

-А почему не работаешь?

-Не хочу и не работаю, — мне нужно было, чтобы они просто оставили меня в покое.

-Какая ты грубая!

Я чувствовала, что с моим телом что-то делают, я могла пошевелить ногами, но живота у меня как будто и не стало.

-Посмотри, мальчик, три пятьсот, — мне показали моего сыночка, повернув его ко мне тем местом, по которому определяется пол.

Я протянула ему руки и поцеловала маленькое мокрое тельце, на подбородке у него была ямочка, как у Эдвардаса.

-На папу похож, — прошептала я и отрубилась.

В моей голове проносились какие-то кошмары, свивались в тугие клубки, вытесняли друг друга, я плакала во сне и когда проснулась, плакала тоже. Мне стало трудно открывать глаза, я вспомнила, что пообещала себе, что если Эдвардас не успеет до родов приехать ко мне, я его брошу.

-Дайте попить, — попросила я у санитарки.

-А ты с собой воду принесла? Не принесла. И стакана у тебя нет.

-Мне ничего не сказали.

-Тебе не сказали, а я при чем?

-Дайте воды из-под крана, кран у вас есть?

-Сырую воду пить нельзя, — санитарка ушла и оставила меня одну в пустом холодном помещении, с лицом, опухшим от слез и языком, прилипающим к небу от жажды.

Моим чудом и спасением стала Ларка, которая позвонила мне домой и не застав, начала звонить в роддом. Она принесла и стакан, и воду, и мобильный телефон, она сунула санитарке какую-то купюру в карман и прошла ко мне.

-Сейчас касса закрыта, и нельзя оплатить палату, одну ночь полежи здесь, а завтра тебя переведут. Ну не плачь, не плачь, пожалуйста, главное — ты это сделала, ты сына родила.

Ларка еще немного подержала меня за руку и убежала, а я не могла открыть глаз. Эдвардас приехал только вечером, его не пустили ко мне, потому что он не умел совать купюры, мы поговорили с ним по телефону, и он обещал прийти с самого утра.

Наверно выглядела я ужасно, потому что Эдвардас начал трястись сильнее обычного и на его лице я увидела незнакомое выражение боли и острой жалости.

-Сейчас тебя перевезут в платную палату и туда принесут ребенка посмотреть.

-Его зовут Женя. В честь твоего отца.

Платная палата была двухместной, с телевизором и холодильником. Моей соседкой оказалась красивая молодая девочка, на которой было все под леопарда, и халат, и тапочки. Она сцеживалась в большую миску и спокойно выливала молоко в раковину.

-Ну, держите своего мальчика, — медсестра принесла нам Женю, а в другой руке у нее маленьким столбиком торчал еще один тугой сверток.

-Он похож на маленького китайца, — Эдвардас рассматривал ребенка, как что-то странное, незнакомое.

-Сам ты китаец, он на тебя похож, видишь, ямочка на подбородке и лицо такое важное.

Эдвардас посидел немного и пошел домой, обещал прийти после обеда. Леопардовая девушка подошла посмотреть Женю.

-Можно? Не боишься?

-Конечно, чего мне бояться.

-До тебя тут девушка лежала, так она запрещала мне смотреть на своего, говорила, что могу сглазить, потому что мой ребенок в реанимации.

-А что случилось?

-У тебя кесарево? Ну вот, и я тоже хотела, а мне рожай, рожай, а у него голова оказалась большая, он и нахлебался вод, так мне, это самое, врачи говорят, что ничего страшного, не доглядели маленько. Я вся разорвалась, а мне так зашили, как мешок с картошкой, придется теперь пластику делать. Я, это самое, сцеживаюсь на всякий случай, чтобы, как только выпишут моего из больницы, сразу начать кормить. А ты собираешься кормить грудью? Тогда не давай делать тебе уколы, а то все в молоко попадет, здесь тебе никто ничего не скажет, всем наплевать.

Меня удивляла бойкая болтовня соседки, когда ее ребенок в реанимации, но скоро я поняла, что для нее это просто способ скрыть свою боль, защитная реакция организма.

-Здесь на всем этаже только я сама рожала, всех остальных кесарили, — продолжала она рассказывать, не знаю, в чем дело, почему за мной не досмотрели, вроде всем, это самое, заплатила, и врачу, и медсестрам, и санитаркам.

По совету соседки я отказалась от уколов и живот начал болеть нестерпимо. Я с трудом сползала с кровати, с трудом тащилась к туалету, в котором был небывалый полярный холод. Дни проходили быстро, я много спала, соседкина болтовня сделалась для меня успокаивающим фоном, позволяющим не думать о своих проблемах, только однажды мой слух выхватил ее фразу, сказанную другим, глухим голосом:

-Если мой ребенок умрет, я уйду от мужа.

Нас выписывали в один день, я быстро оставила свой номер телефона и пошла смотреть, как пеленают Женечку в наши домашние пеленки.

Раньше я никогда не видела такого маленького ребенка раздетым, в детстве я мало интересовалась младенцами, братьев и сестер у меня не было, а детей подруг я видела только одетыми и уже слегка "подрощенными". Маленькое тельце, ручки и ножки как у беззащитного паучка, сморщенное плаксивое личико, все это вызвало во мне слезы.

-Ты чего плачешь? — удивился Эдвардас.

-Мне его так жалко.

Дома меня поджидало несколько неприятных сюрпризов: теперь самой приходилось заниматься хозяйством, Женька постоянно ныл и, что самое ужасное, на меня не налазили никакие вещи, даже пальто, у меня уже не было в животе ребенка, но живот сам никуда не делся, мало того, он так болел, что каждое движение давалось мне с трудом, даже взять малыша на руки было непросто. Этот первый день дома, которого я так ждала, тянулся бесконечно, кое-как я продержалась до вечера и упала в постель, где бодрый и отдохнувший Эдвардас наклонился к моему уху:

-Может, займемся любовью?

У меня пропал дар речи, я растерялась, как будто в ресторане мне на тарелку положили живую жабу.

-Ты что, обалдел? Я же только неделю после операции!

-Ну тебе же один живот разрезали.

-А ты отстал бы, если бы меня искромсали вдоль и поперек?

Потом Эдвардас всегда говорил мне, что это была шутка, но на самом деле я знаю, что говорил он вполне серьезно, он так вошел в роль молодого любовника, так старался скрыть свой возраст, что иногда это доходило до абсурда, особенно в том, что касается секса. Мне кажется, что не так уж часто и сильно он хотел, как старался показать это мне.

ЧАСТЬ 4

ГЛАВА 1

Жил на свете мальчик Жека

По прозванью Жека-Пека,

А размером Жека-Пека

Был не больше чебурека.

Так начался первый год моего ада. Когда я слышу, как довольные мамашки рассказывают наперебой, какое это счастье — маленький ребенок, как можно с ним везде ездить, таская его в люльке, как он много спит и ест все подряд, у меня возникают некоторые вопросы. Или они говорят о каких-то других детях, которые выдаются мелкими партиями по спецзаказу, или я родила кого-то не того.