Спасатель. Книга вторая. Великий княжич

Фридрих Гогенштауфен, бывший, несмотря на всю свою жестокость, одним из образованнейших правителей своего времени, разочарованно вздохнул. Русский священник прав, и сонмов ангелов в небе не увидеть даже с огромной трубой. Впрочем, пользу новые инструменты все равно сулят большую.

— Дар вашего князя бесценен, — признал Фридрих, — и я надеюсь отплатить ему какой-нибудь важной услугой или дорогим подарком, могущим хоть отдаленно сравниться по своему значению с обзорной трубой.

— Ваши величества, — с достоинством ответил Ратча, — у нашего великого князя сейчас в сокровищнице достаточно золота, добытого доблестью на поле брани. Но он просит оказать услугу греческому императору.

После такого вступления Тимофей покосился на слуг, стоявших за спинами вельмож, и те, повинуясь знаку императора, мгновенно испарились.

— Вы знаете, что самозваный латинский император сейчас собирает войско против Ватаца, — начал издалека посол. — Но подвластные Балдуину греческие земли разорены неумелым правлением, и чтобы добыть средства на войну, латинские бароны заложили венецианцам за тринадцать тысяч золотых монет одну драгоценность. Выкупить ее обратно латиняне не смогли, но зато придумали, как заработать на этой ценной вещи еще больше денег — продав французскому королю.

— Эта драгоценность — святая реликвия, не так ли? — догадался Фридрих.

— Терновый венец, — подтвердил Ратча.

— Но если король купит святую реликвию, то это будет означать симонию, — нахмурился император, всегда придававший большое значение законности, пусть и чисто формальной. — А Людовик настолько благочестив, что я не удивлюсь, если его когда-нибудь канонизируют. Он на такое не пойдет.

— Обойти законы при желании нетрудно даже для благочестивого короля, — ехидно усмехнулся новгородец.

Гавша уже разъяснял Тимофею схему легализации предстоящей сделки, и посол пересказал суть этой аферы Фридриху. Сначала французский монарх великодушно и совершенно бескорыстно выплачивает за латинского императора долг венецианскому банку и последний возвращает предмет залога владельцу. Затем Балдуин дарит терновый венец своему коллеге Людовику и тоже абсолютно безвозмездно. Получив на руки подарок, король добровольно вносит десять тысяч марок в фонд крестового похода Балдуина. В итоге все счастливы и ни к чему не придерешься — обвинений в торговле святынями предъявить нельзя, а письменные договоры король и император не заключали, доверившись друг другу на слово.

Фридрих, подперев рукой подбородок, минуту обдумывал ситуацию, изложенную русичем, рассуждая при этом вслух:

— Значит, один из французских послов — монах Андре де Лонжюмо остался в Венеции рядом с сокровищем, а второй — Жак Парижский, отправился к своему королю за получением гарантий на оплату залога.

— Он уже вернулся в Италию, — заметил Эццелино да Романо. — Мне докладывали, что доминиканский монах с таким именем и полномочиями посланца короля едет в Венецию для переговоров с банкиром Николо Кверини. Вот только не было известно, о чем именно они собираются договариваться.

— Значит, монахи скоро уже повезут ларец с покупкой во Францию. Ехать через мятежную Ломбардию им небезопасно. Следовательно, они поедут через мои владения и попросят у меня охрану. Сначала доминикацы направятся к северу через альпийский перевал Бреннер, потом проследуют через Швабию и Лотарингию в Шампань, где их и встретит благочестивый король. Хм, — император снова задумался. — Перехватить послов нужно, но только так, чтобы не нанести урона моему достоинству.

— Это должны сделать люди не из моей Швабии, — осмелился подать голос юный Конрад, всерьез испугавшийся, что отец-император взвалит всю грязную работу на него.

— Да, конечно, участие швабов исключается, — кивнул Фридрих, даже не взглянув на сына. — Я найду людей, непричастных к моей семье. Но нужно, чтобы даже тень подозрения не пала на меня. И еще следует подумать, что делать с венцом. Уничтожать его, конечно, нельзя.

При этих словах отец Симеон, слушавший переводчика, затаив дыхание, облегченно выдохнул.

— Потому что, — невозмутимо продолжил Фридрих, — монахи или Балдуин сделают новый из сухих веток терна. Поэтому всех свидетелей нападения следует оставить в живых, дабы они могли подтвердить, что грабители обращались с венцом бережно и намереваются его перепродать. Тем самым мы исключим создание подделки, за которую галлы заплатят Балдуину полновесными ливрами.

Набросав начерно план по лишению армии Балдуина финансовой поддержки, Фридрих приказал вернуть слуг и с удовольствием накинулся на очередную перемену блюд. Дела делами, но после целого дня, проведенного в седле, на аппетит императору жаловаться не приходилось. Подкрепившись основательно, Фридрих откинулся на спинку кресла, блаженно вытянул ноги и добродушно обратился к Ратче:

— Мне хочется услышать рассказы о том, как татары осаждали Козельск и как вы отбивали штурмы вашего города. Возможно, какие-нибудь воинские хитрости мне пригодятся в войне с ломбардцами.

— Ваши величества, наш воевода Гавриил желает имперской армии победы над Брешией и потому осмелился дать некоторые советы. И замечу, что, судя по обороне Козельска, об осадах он знает немало.

Ум Фридриха всегда был открыт для новых знаний, и император с готовностью принялся слушать русского посла

— У вас в Германии имеются отважные и умелые рыцари, — начал Тимофей с маленькой лести. — Но при длительных осадах стороны обычно несут потери не в сражениях, а в основном от болезней, против которых бессильны и доблесть, и доспехи.

— Это так, — подтвердил Фридрих. — И особенно жутко благородным рыцарям умирать, маясь животом, вместо почетной смерти от хладной стали. Да и прочие хвори тоже не мед. Помню, когда я отплыл в крестовый поход, многие рыцари тяжко заболели, а ландграф Людвиг Тюрингский и вовсе умер. Его верная супруга ненамного пережила мужа и скончалась от горя, и ее после даже признали святой. А сам я столь жестоко страдал от лихорадки, что был вынужден временно оставить войско, за что негодный римский бискуп посмел отлучить меня от церкви.

— Вот-вот, если вместе собирается много людей, то больные заражают здоровых и болезни распространяются очень быстро. Но когда мы сидели в осажденном Козельске, куда собрались жители со всех окрестных сел и городов, то благодаря Гавриилу смогли избежать эпидемии.

— И каким же волшебным образом? — не выдержал король Конрад, любопытный, как все мальчишки.

— Он научил нас гигиене. Гавша объяснил, от чего появляются болезни, почему они распространяются и как можно им воспрепятствовать.

Ратча подробно начал расписывать перечень санитарных мер, которые необходимо соблюдать при скоплении в одном месте тысяч людей, благо что в лице императора и его полководцев он нашел благодарных слушателей. Манеры в средневековье были куда проще, чем в двадцать первом веке, и собеседники без стеснения говорили за столом о вещах, отбивающих аппетит.

— Значит, — подытожил император, — воинам следует пить только кипяченую воду, потому что родниковой на большое войско не хватит, а от разбавленного вина могут начаться драки и неповиновение; мясо стоит есть только хорошо проваренное или прожаренное; омывать перед едой руки, словно Пилат, посылающий на казнь; организовать выгребные ямы в стороне от лагеря; заболевших изолировать; раз в неделю всем мыться в бане и стирать всю одежду. Больным дизентерией давать обильное питье, чтобы они не умерли от обезвоживания. Пожалуй, выполнить все эти советы нетрудно, благо леса в предгорьях много и нужды в дровах мы испытывать не будем. Но вот когда осенью начнутся дожди, с растопкой возникнут проблемы.

— Так ведь можно еще до дождей собрать побольше хвороста и хранить его сухим под навесами, — удивился Ратча такой безалаберности. — А вообще, стоит начать осаду как можно раньше, пока погода стоит сухая. Гавша уверял, что требуется не более пяти или шести месяцев, чтобы сломить брешианцев. Значит, если начать осаду непокорного города прямо сейчас, то, может быть, успеем закончить до зимы.

Фридрих нервно сцепил руки в замок и задумался. Он не хотел выступать, не дождавшись прихода всех подкреплений союзников, но доводы посла выглядели резонными. Ратча, высказав все свои аргументы, думать императору не мешал и спокойно потягивал вино из дорогого кубка. Наконец приняв решение, Фридрих надменно вскинул голову:

— Значит, полгода нужно, чтобы брешианские сыны мятежа, ненавидящие мир, стали покорными нашему владычеству? Ну что же, раньше начнем осаду — раньше закончим войну. Послезавтра выступаем!

Отдав приказ, Гогенштауфен немедля принялся обсуждать с да Романо и прочими советниками организацию похода, не забывая поинтересоваться и мнением Ратчи. Отец Симеон, взревновавший к воинской славе своего коллеги-посла, еле дождался минуты, когда собеседники смолкли, и торопливо встрял в беседу со своими советами:

— Еще хотел бы предупредить тебя, о император, не возлагать больших надежд на брешианского епископа Гуала. Конечно, он германец, и предпочитает встать на сторону законной власти, но брешинцы его в этом не поддерживают. Если он обратится речью к своей пастве с призывом покориться тебе, то его просто изгонят из города. Другое дело, если Брешия ослабнет после долгой осады. Вот тогда епископ мог бы послужить посредником, выторговывая у осаждавших лучшие условия мира.

Фридрих совет будущего епископа Городецкого принял благосклонно. Казалось вполне естественным, что иерарх дает рекомендации касательно другого священнослужителя.

Прибодрившись, протоиерей перешел к другой теме, тоже имевшей касательство к делам духовным:

— Полагаю необходимым также упомянуть о Сардинии. Тебе, верно, уже пришли вести из Чиваты, что Убальдо Висконти тяжко болен.

Император о болезни сардинского князька и слыхом не слыхивал, но возражать не стал, дав знать священнику, чтобы тот продолжал.

— Его жена Аделазия скоро овдовеет и многие захотят добиться ее руки, поскольку вместе с невестой жених получит и половину острова. Несомненно, некоторые твои приближенные будут советовать женить на Аделазии юного Энцио, чтобы он стал королем Сардинии.

Фридрих, не понимая, куда клонит Симеон, нахмурился. Никто не ожидал скорой кончины молодого Убальди, но коли это случится, то грех не воспользоваться такой оказией и не сделать своего любимого, хотя и внебрачного сына, королем. Однако император сдержался и дал послу закончить свое выступление.

— Это, безусловно, разумный поступок, — не стал прямо перечить императору протоиерей, — но несколько несвоевременный. Ведь римский епископ считает Сардинию своим леном, и потому наложит на тебя отлучение, что обрадует Ломбардскую лигу и приведет в уныние наших итальянских союзников. Несомненно также, что рыцари из других стран, прибывшие для участия в маленьком крестовом походе, тут же покинут тебя.

Фридрих и сам понимал нежелательность нового серьезного конфликта с папой римским, но ведь на кону стоял такой куш, как королевская корона для Энцио. С другой стороны, если удастся разгромить ломбардцев, то можно будет вступить в схватку и с Римом. Поколебавшись немного, император, наконец, решил отложить этот вопрос на будущее:

— Я услышал твой совет, посол, и запомнил его. Но Висконти Сардинский еще жив, а потому обсуждать его наследство пока преждевременно.

* * *

Я растерянно смотрел вслед Аннушке, пытаясь вникнуть в тайны женской логики. Отчего она так странно отреагировала на невинный вопрос? И что там у нее на самом деле с женихом? Я никогда о нем прежде не слыхивал, но ведь Сбыся — девушка, а значит, врать не может. Сказала, есть, значит есть.

Тем временем Ярик, отложив свой тренировочный меч, уже подбежал ко мне, узнать, что случилось, а вслед за ним примчалась и легконогая Алсу. Дети забрались на телегу и сели на край, непринужденно болтая ногами без всякого великокняжеского достоинства.

— Злая у вас нянька, — пожаловался я своим воспитанникам.

— Зато красивая, — парировал Ярик.

— Эх, чтоб ты понимал, — пробурчал я, и перевел разговор на нейтральную тему. — Алсу, как тебе наша страна?

— Травы сочные, лошади сытые, а охота хорошая. Летом тут прекрасно, — довольно цокнула языком юная царевна.

— А у нас и зимой здорово, — с гордостью заметил царевин муж. — Помнишь, наш Городец стоит на высоком холме? Когда он покроется снегом, его еще польют водой, чтобы склон заледенел.

— А зачем? — Округлила глаза удивленная девочка.

— Чтобы кататься. Боярчата на маленьких санях, а весняки на простых деревянных буках или еловых лапах. И вот разгоняешься с горки, мчишься быстрее ветра, а потом вылетаешь на речной лед. А там, если умело править санками, то можно уехать очень далеко, аж за верс... хм, за сотню шагов точно.

— Хочу, хочу ледяную горку! — захлопала в ладоши молодая княгиня, представив себе воочию новый экстремальный вид спорта, однако тут же приуныла. — Но зима еще не скоро.

— Построим вам летнюю горку, — пообещал я. — Как в одном императорском дворце, и даже лучше.

Продвигались мы к Нижнему Новгороду медленно. Следовало осмотреть местность, занести на карту тропы и броды, отметить места для почтовых ям и холмы для светового телеграфа. А еще за нами шел большой обоз. Хотя Муром город маленький, едва насчитывающий пару тысяч жителей, но в нем нашлось несколько десятков ремесленников, согласившихся на переезд. Все-таки Нижний стоял на очень перспективном месте, и сулил стать центром региональной торговли. Правда, крупные города Волжской Булгарии недавно разрушили татары, но они со временем возродятся, а торговля с востоком по Волге возможна уже сейчас. Еще ехало порядка сотни крестьянских семейств, которым предстояло кормить новый город. Для них мы закупили коров, пахотных лошадок и коз, и теперь наше войско напоминало большой табор.

Монголов, конечно, медлительность передвижения раздражала чрезвычайно. Они принципиально не ездили шагом, и всегда пускали своих лошадей, даже вьючных, мелкой рысью. К счастью для татар, Ярик обычно не плелся вместе с обозом, а мчался зигзагом, заезжая во все села и навещая все интересные места. Барынова сотня обычно ехала за ханским зятем и держалась кучно. Но все равно, несмотря на предосторожности, монголы уже недосчитались нескольких человек, подстреленных местными жителями.

Ярик, узнавая об очередном убийстве, недовольно хмурил свои бровки, без возражений выплачивал сотнику виру, однако розыск виновных не учинял и старейшинам селений выговоров не делал. Он хорошо помнил и гибель отца, и страшную осаду Козельска, и потому ни малейших симпатий к своим вынужденным союзникам не питал. К слову, наши крещеные половцы такой вражды не испытывали. Они демонстративно держали крестики поверх одежды, и крестились при всяком случае, так что селяне встречали их без особой опаски.

По вечерам наша экспедиция останавливалась на ночевку пораньше, чтобы засветло приготовить еду и установить палатки. Правда, многие воины, демонстрируя презрение к изнеженности, предпочитали спать под открытым небом, а монголы и вовсе не везли с собой шатров. Они могли даже в холодную погоду ночевать на куске войлока, укрывшись большим халатом или шубой, а летом вообще никакого неудобства не испытывали.