Бесноватый кровожадный я

А ненормально и досадно — чувствовать благодарность, не имея возможности отблагодарить. Просто потому, что традиция не позволяет мне ничем отплатить этой девчушке. Нельзя ничего подарить, нельзя принять участие в судьбе ребенка, нельзя даже как-то чем-то посодействовать в будущем, потому что я не могу как-то выдать, что знаком с нею.

Увы и ах, но все то, что сейчас происходит между нами, никак не может выйти за пределы этой комнаты и должно закончиться еще до рассвета. Она просто уйдет — и все, у меня останется лишь воспоминание о ее гладком, горячем и податливом теле, я никогда не узнаю даже ее имени.

И потому все, что я могу сделать — так это постараться, чтобы и у нее об этой ночи остались такие же приятные воспоминания, как и у меня. И я старался, как мог, сдерживая бушующую внутри страсть, чтобы растянуть процесс как можно дольше.

О том, что мои усилия приносят плоды, я определил по тому, что тонкие девичьи пальчики все сильнее впивались мне в спину. Хорошо, что у нее ухоженные руки с аккуратно обстриженными ногтями.

В какой-то момент ее напряженное тело начало вздрагивать в такт моим движениям, а затем расслабленно обмякло, обнимающие меня руки потеряли хватку. Что ж, она меня опередила, пора догонять. Я начал двигаться энергичнее и достиг наивысшей точки наслаждения вскоре после нее.

В этот момент я больше всего сожалел о первом правиле, запрещающем задавать вопросы: если б она мне хотя бы намекнула, что готова уехать со мной в столицу... Но она не намекнет — ей традиция запрещает не то что намекать, а даже надеяться на то, что понравившийся ей чужак заберет ее с собой, ведь такая надежда опошляет ее изначально чистое намерение...

Когда я с нее слез и улегся рядом, девушка попыталась встать, но я не отпустил ее руку, вместо этого притянул к себе и обнял.

— До утра еще очень далеко, — прошептал я ей на ушко.

Она ничего не ответила, но осталась в моих объятиях, выражая своей расслабленностью полную покорность моей воле.

Я протянул левую руку к столику возле кровати и взял кувшинчик с тем же самым 'местным квасом', который кто-то предусмотрительный оставил там. Тут меня едва не вывела из себя мысль о том, что я даже не могу спросить ее, хочет ли она пить — потому что это, черт возьми, тоже вопрос.

Налив в стакан, я просто протянул ей. Девушка охотно выпила предложенный напиток, но снова ничего не сказала. Эх-х, что за молчунья...

Я снова принялся покрывать ее тело поцелуями и ласками. Увы, у меня с этой прелестницей только одна ночь, так что придется использовать отпущенное время по максимуму.

О том, что она с этим полностью согласна, я понял потому, что во второй раз она сама открыла мне вход в рай, раздвинув ноги в стороны.

* * *

Вся ночь прошла довольно однообразно, но оттого не менее приятно. После каждого сеанса утех мы переводили дыхание, обнявшись, а затем я снова оказывался на ней — и так по кругу. При этом моя страсть не угасала, а только сильней разгоралась — чего никогда не случалось, когда в моей постели находилась Брианна.

Дело, конечно же, не в том, что Брианна чем-то хуже этой девчушки — нет, ничуть не хуже, просто Брианна у меня есть и все. В любой момент она буквально по щелчку пальцев появится и сделает все, что я захочу. Если я до этого момента еще не заставил ее раздеваться передо мною и заниматься любовью при свете и не под одеялом — то только потому, что предпочел делать это мягко и постепенно, но если б я настоял на своем — нет сомнений, что Брианна подчинилась бы моей воле. Брианна — моя наложница, чтоб не сказать собственность, я — ее господин, чтоб не сказать владелец, и так будет до тех пор, пока мне будет угодно ею владеть. Наши с ней отношения, безусловно очень приятные, давно стали чем-то, само собой разумеющимся. Роскошное тело Брианны — такая же привилегия принца, как драгоценные гобелены на стенах и самые лучшие перины в моей постели.

А вот эта девчушка — увы, с ней так не выйдет. Я был бы готов увезти ее во дворец и объясняться по этому поводу и с отцом, и с Брианной — если б она согласилась. Но она не согласится. И если б я был готов преодолевать любые препятствия, даже ссору с бароном — я все равно не достиг бы успеха. Даже будь я король и обладай всей полнотой власти — все равно увы. Все могут короли, все могут короли... да вот не все.

Беда в том, что я могу забрать ее к себе либо силой, наплевав на обычаи и законы, либо договорившись с ее отцом. Но оба варианта равносильны провалу, потому что главная привлекательность безымянной девочки заключается не в ее теле, а в том, почему я этим телом прямо сейчас обладаю. В том чистом бескорыстии, с которым она предложила мне себя. Если я ее возьму силой или куплю — что вряд ли, с учетом того, что сайлары не практикуют торговлю людьми — то просто разрушу чистоту ее намерений. Попру ту традицию, которая сделала мое кратковременное счастье возможным. Испорчу и опошлю самое прекрасное, что в этой девочке вообще есть — а после этого зачем она будет мне нужна? Черт бы взял эти традиции...

Так что она — запретный плод, вкушать который я могу только сейчас и никогда больше. А запретные плоды — самые сладкие.

Примерно посреди ночи, когда мы лежали, обнявшись, и отдыхали перед очередным сеансом, я набрался смелости и тихо прошептал ей на ухо:

— Я бы с радостью забрал тебя к себе во дворец, если б ты этого захотела.

Она промолчала, и я понял, что в данном случае молчание — не знак согласия, а наоборот. Даже стало немного обидно: какая девушка откажется от предложения принца забрать ее к себе? А эта вот взяла и отказалась.

Так что мне осталось только одно — любить ее так, словно эта ночь — последняя перед концом света. Хотя почему 'словно'? Да, завтрашний день для меня настанет — но уже без нее.

И он настал — точно в срок, отмеренный астрономическими законами скоростей планет и светил. Солнце еще не показалось из-за горизонта, но за окном уже забрезжил рассвет, и значит, пришел час расставания.

— Я сейчас оденусь, выйду из комнаты и уведу часового с поста, — тихо сказал я, — и ты сможешь незаметно уйти.

Она молча кивнула, не подняв на меня взгляда.

Я сел на постели, натянул штаны и рубашку, обулся, набросил камзол и перевязь меча, затем наклонился к девушке, поцеловал ее в лоб, выпрямился и решительно вышел из комнаты.

— С добрым утром, ваше высочество, — сказал мне сэр Альвинк, сидящий на скамье недалеко от двери.

— С добрым утром. Пойдем, что ли, промочим горло?

Сворачивая в направлении кухни, я услыхал, как тихо скрипнули дверные петли, но не оглянулся.

— Слушай, сэр Альвинк, — сказал я, уже когда мы разлили по кружкам квас с горчинкой, — а тебе никогда не хотелось хотя бы узнать, как тут у твоего потомка дела?

— Хотелось, — кивнул он, — ну я и узнал. Есть тут парень один, постарше вас на пару годков, очень похожий на меня, каким я был в том же возрасте. Служит в кавалерии барона. Я выяснил, что водит он дружбу с сыном местного купца, а купец этот — мой старый приятель... В общем, я дал ему свои старые доспехи и уговорился, что сын его со своим другом — ну который на меня похож — как-нибудь побьется об заклад так, чтобы проиграть, и проспорит ему доспехи, которые он якобы где-то за гроши купил... Вот так я подсуетился, чтобы мой сын получил едва ли не самые лучшие доспехи, какие только можно в этом городе достать.

Я усмехнулся, мы оба отхлебнули из бокала, и сэр Альвинк тоже усмехнулся.

— Нет такого правила, чтобы крови от крови своей втайне не подсобить.

* * *

Самое неприятное развитие событий, которое угрожало нам с сэром Альвинком — так это необходимость куда-то отправляться спозаранку, при том, что ночью мы с ним глаз не сомкнули. Однако же мы с ним промочили горло фруктовым квасом и затем отправились подремать, так как в доме барона царила сонная атмосфера, а почти все его обитатели и гости благополучно дрыхли.

Однако через пару часов я был разбужен каким-то нездоровым шумом и лязгом металла.

Выглядываю и первым делом замечаю братьев Верниксов у своей двери, оба при оружии, один поправляет на голове шлем, второй затягивает ремень налокотника. В общем зале — наши рыцари и дружинники барона, и тоже экипированы, кто наполовину, кто полностью.

— Что стряслось?

— Без понятия, ваше величество. Просто пошло какое-то волнение, и нам сказали караулить у вашей двери.

Я напялил кольчугу поверх рубашки, взял меч в ножнах в руку и вышел в зал. За столом — отец, возле него стоит, наклонившись и опершись о столешницу, барон и что-то говорит.

Я прошел к столу.

— Доброго утречка, отец, барон... Что случилось?

— Да ничего особенного, — усмехнулся король, — легкая паника на ровном месте. Просто пришел человек, сказавший, что имеет для меня послание от Одило Толстого, хе-хе.

— И я готов держать пари, что это какая-то каверза, — ввернул Олшеври. — Вам совершенно незачем встречаться с ним, ваше величество.

— А почему нет, барон? Он один, так? Его обыскали, так?

— Естественно, что обыскали. Оружия не нашли, но... Вы поймите, ваше величество, тут что-то нечисто. Когда один король желает что-то сказать другому королю — шлет послов. Врет он.

— А что о нем известно? — спросил я.

— Дезертир из Каллагадры, он этого и не скрывал. Признался, что украл казенные деньги и убежал, не вынеся тягот военной службы. Ну, я разрешил ему поселиться в городе, он не единственный такой. Живет тут три года, дом купил сразу, хороший притом. Человек безусловно военный, я его в стражу брать не стал, но он порой муштрует рекрутов, учит, как правильно копье держать, все такое. Ясно, что я всегда насчет него ухо востро держал... И вот теперь он приходит и говорит, что должен что-то вам передать от Одило. Причем настаивает, что лично.

Отец пожал плечами:

— Барон, я должен испугаться одного человека? Безоружного притом? Находясь в окружении собственных рыцарей и вашей дружины? Бросьте. Пусть его ведут, послушаем, что скажет.

— Ну воля ваша, — согласился Олшеври и кивнул своему дружиннику: — скажи, пусть ведут.

Через минуту в зале появились четверо. Первый оказался стражником, полукриффом-полусайларом, не таким большим, как мои телохранители, но гораздо крупнее в целом невысоких сайларов, причем росту ему добавляли его рогообразные наросты на голове, которые он не только не спилил, а даже украсил подобием резьбы и серебряными кольцами.

Полукрифф вел визитера — с виду обычного сайлара — заломив ему за спину руку и удерживая в жестком захвате. Еще два стражника шли следом, внимательно следя за пленником.

Дойдя до середины зала, полукрифф поставил своего 'подопечного' на колени, не отпустив из захвата, тот, впрочем, и не думал сопротивляться.

Краем глаза я заметил, что отец слегка поморщился, и подумал, что стражник и правда грубоват.

— А что ж ты его на колени поставил, аки раба или преступника какого? — сказал я. — Он вроде как еще не успел ничего дурного сделать.

— И правда, — кивнул король. — Чай, тут не Каллагадра.

У стражника на лице я четко прочитал все, что он думает о нашем легкомыслии — прямолинейность криффа штука такая, передается по наследству вместе с рогами — но он, тем не менее, позволил посланнику Одило встать на ноги, хотя правую руку не отпустил.

— Благодарствую, ваше величество, — сказал тот и левой рукой снял с головы шапку.

— Ну давай, посланник, поведай нам, чего король Одило повелел нам передать.

— По правде говоря, я немножко приврал, ваше величество, потому как жирдяй Одило повелел мне не слова вам передать, а что-нибудь, кхм, металлическое и острое. А я пришел затем, чтобы предупредить вас: он не оставил своих намерений вам век укоротить. И наверняка с этой целью он не одного меня прислал, так что берегитесь, где бы вы ни были.

— А я же говорил! — воскликнул барон.

— Занятно, — прокомментировал отец. — А ты, стало быть, решил не выполнять приказ своего короля?

— Никогда и не собирался. Что я, самоубивец, что ли? Но тут дело такое, жирному Одило нельзя сказать 'нет'. Он меня подрядил сюда приехать, втереться в доверие и ждать возможности, дал денег... Ну а я и рад был пятками накивать.

— Хм... Ну, нежелание выполнять самоубийственное задание я еще могу понять, но ты, видать, сильно Одило недолюбливаешь, раз его планы выдал вместо того, чтобы тихо сидеть и не высовываться.

— Не то слово, ваше величество. Шесть лет назад, когда я ходил на войну за короля Одило, моя престарелая мать померла с голоду. Верней, не то чтоб с голоду... Я оставил ей все деньги, что у меня были, еще и занял у ростовщика под большой процент — ну кто ж иначе даст в долг солдату, на войну идущему? — и этого ей должно было хватить на пропитание, если экономно, пока я не вернусь. Только подхватила она недомогание — не смертельное, обычно от него не мрут. Но от недоедания сил с недугом бороться у нее не было... И с тех пор обиду страшную я в сердце затаил. В Каллагадре жить не сладко никому, но ведь как же так? Я не просто какой-то смерд подданный, я королю Одило служил, под знаменем его на войну ходил. Почему у солдата, который за короля воевал, жизнью рисковал, кровь проливал, в том числе и свою, ведь я и ранен бывал, родные должны от голода помирать? Конечно, я человечек маленький, и месть моя маленькая — ну какую смог пакость, такую и сделал. Да и то, я бы и рад сидеть, не высовываясь, всю жизнь: Одило бы думал, что я жду случая, как он приказал, а я бы тихо-мирно себе жил... И так оно и было бы, ежели б вам не стало угодно сюда заявиться. А теперь мне в любом случае бежать надобно, ибо приказа Одило я не исполнил, даже и не пытался. И скоро уже за мной убийцы явятся: Одило Толстый, как и отец его, никогда, ничего и никому не прощает. Ну а раз так и так надо мне на другой край света бежать — нет ни единой причины, почему я должен был бы сделать это молча, не предупредив вас.

Отец задумчиво забарабанил пальцами по столу, а у меня тем временем свой вопрос появился.

— А скажи-ка, ты уже выполнял для Одило какие-то подобные приказы?

— Нет, благородный господин, ни разу. Я солдатом служил ему, а не убивцем.

— То есть, Одило Толстый может на любого солдата пальцем указать и приказать куда-то поехать и кого-то убить?

— Хм... ну да, может, он же король. А ежели вы вопрошали, почему выбор на меня пал — ну так у меня репутация была очень изворотливого человека. Четыре года назад, когда Одило в очередной раз вздумал часть золотоносной степи захватить — я остался единственным человеком из двух полков, который живым поворотился, да и то не сразу, а три недели спустя. Я не попался криффам, когда они искали недобитков, спрятался от них в их же собственной степи, перехитрил и умудрился выжить — вот и пошла молва о моей изворотливости. Одило решил, что из меня получится отличный убивец посыльной, а я — что это отличный момент удрать не с пустыми карманами... И, собственно, об удирании... — он повернул лицо к барону: — ваша светлость, я тешу себя надеждой, что вы окажете мне милость и купите мой дом хоть за полцены... Времени продавать его у меня не осталось: убийцы ринутся по моему следу в тот же миг, как Одило узнает, что я его подвел, а если в городе есть другие его люди — может статься, с часу на час по мою душу придут...