— Потому что они это они, а мы это мы, — наконец сказал он. — Я принадлежу к умному, культурному, просвещённому народу, к тому же к самым его верхам, и потому меня нельзя просто так пытать, убивать, бросать в трюм в кандалах, нельзя бесчестить мою жену и дочерей. Но было бы смешно и странно применять к дикарям те же нормы, которые мы применяем к себе. Ваш народ мы считали долгое время дикарями, и, пожалуй, в этом была наша ошибка. Увидев великолепие вашей страны, я, пожалуй, готов признать вас цивилизованным народом. Во всяком случае, вы не таковы, как обычные дикари, и с нашей стороны было ошибкой вас смешивать с ними. Но ваши законы и обычаи слишком не похожи на наши, чтобы мы при этом могли относиться к вам как к своим, ну хотя бы как к другим европейцам. Между нами слишком мало общего, и поэтому нам так трудно понять друг друга. Однако же я сам стараюсь вас понять.

— Значит, вы пытали, убивали и обращали в рабство наших людей, считая их дикарями? Но ведь вы видели у нас корабли не хуже ваших. А ваша мораль — женщина должна сидеть дома, потому что ваши мужчины слишком легко опускаются до скотства. Мы могли бы сами вас назвать за это дикарями, но у нас нет деления народов на дикарей и цивилизованных.

— Корабли — это конечно важно. Но дикарь, отобравший у цивилизованного человека ружьё и даже научившийся им пользоваться, цивилизованным человеком не становится. Наша европейская цивилизация основана на христианстве, на этом основана наша культура и наша мораль. У нас есть книги, университеты, у нас есть театры, у нас много чего есть, чего у дикарей нет. Поэтому идея уравнять нас с ними нелепа.

— Иными словами, причина в религии? Но ведь даже крещёный раб не обретает у вас свободу вместе с крещением.

— Дело не в христианстве самом по себе, лично я считаю, что и не верящий в бога человек вполне может быть лояльным подданным Короны, дело в превосходстве нашей культуры и морали. Но, конечно, эти культура и мораль есть только у лучших людей наших стран, простолюдин с грубыми от работы руками тот же дикарь, оттого и легко опускается до скотства.

— Да, весёленькая у вас мораль. Поскольку вы считаете себя моральнее и культурнее всех остальных, то вы позволяете себе этих остальных убивать, пытать и обманывать. Но если вы считаете нас дикарями, которых можно обманывать, то как мы можем подписывать с вами соглашения? Любые взятые вами на себя обязательства вы легко можете в любой момент отменить....

— Однако если ваша страна будет закрыта для европейцев, то молва о вас как о дикарях только укрепится. Вам ничего не остается, как довериться нам, хотя я могу понять ваши опасения.

— Ну, собственно, мы, инки, волей-неволей вынуждены были вести себя так, как по вашей морали положено вести себя порядочной женщине: проявляли максимальную осторожность, боясь подвергнуться насилию. Потому что вы, европейцы, хвалясь своей просвещённостью, позволяете себе на этом основании пытать и убивать ни в чём не повинных людей. А теперь почему-то мы должны доказывать свою незлонамеренность вам, а не вы нам.

— Признание или непризнание вас цивилизованным народом, а не дикарями, напрямую зависит от хода нынешних переговоров. Прежде всего, мы уважаем право собственности и ждём такого же уважения от вас. Но вы наше право собственности нарушили. Наши работорговые компании потерпели от ваших пиратов ущерб и тоже хотели бы компенсации.

— Но даже если бы согласились заплатить, то чем бы мы платили? Мы с трудом наскребли на выкуп за принцев. Чем же мы этим компаниям платить можем? Или вы и в самом деле столь глупы, думаете, что золото, серебро и драгоценные камни у нас на деревьях растут?

— Ну, они требуют не золото, а тех негров, которые достались вам в результате этих рейдов. Мне стало известно, что их поселили в Чиморе, кроме того, у вас от них имеются некоторые неприятности...

— Это исключено. Эти люди стали тавантисуйцами. Мы приучаем их жить по нашим законам. Конечно, выходит не без осечек, но говорить, что у нас от них одни проблемы, отнюдь не приходится.

"Во всяком случае, от них у нас куда меньше проблем чем от вас", — подумал при этом Асеро.

— Вот Вы, Ваше Величество, спрашивали, по какому признаку мы делим народы на цивилизованных и дикарей. У цивилизованных есть прослойка лучших людей, учёных, поэтов, мыслителей... А у дикарей всего этого нет. Они не создают великих творений, их жизнь — чисто животное существование. Я вижу ваш великолепный дворец и понимаю, что всё это не могло быть создано грубыми дикарями. Вижу богатство ваших одежд и украшений и понимаю, что это признаки принадлежности к элите общества, к его лучшим слоям. Я знаю теперь, что у вам есть университеты. А у дикарей ничего похожего нет и быть не может. Собственно, у цивилизованного народа есть никуда не годное большинство, которое можно также назвать быдлом и чернью, и культурная прослойка, которая и представляет ценность, а у дикарей никуда не годное тупое быдло составляет весь народ. Потому нет ничего зазорного в обращении этих недолюдей в рабов, они и так рабы по природе.

— Но у нас нет разделения на быдло и элиту, чернь и лучших людей. Простой человек может заслужить звание инки, может даже заслужить льяуту, а дети тех, кто носят льяуту, звание инки должны заслужить. Скажите, вас не удивил сам факт, что принцы на корабле были, по сути, простыми матросами? И никто не знал, чьи они сыновья? Разве это было бы возможно, если бы мы брезговали своим народом, считая его тупым быдлом? Нет, любой инка обязан понимать, что обязан своему народу всем. Потому что именно народ добыл и обтесал камни, из которого сложен этот дворец, вырастил подсолнухи и отжал масло для светильников, соткал наши прекрасные одеяния и выковал украшения. Если бы крестьяне на полях перестали бы трудиться, мы бы все вскоре умерли бы с голоду. Но мы, инки, помним, что все блага даны нам с условием: мы все должны заботиться о благе народа, которому обязаны всем. Стоит только инке забыть о том, что он в первую очередь должен думать о благе своего народа, а не о своём личном благе, и воспользоваться своим положением в личных целях, как он лишается звания инки и всех связанных с этим льгот и привилегий, и подвергается суду по всей строгости закона. Исключения нет ни для кого, даже для меня. И потому вашим монархам бесполезно предлагать что-то выгодное для меня лично в ущерб моему народу, для меня это бессмысленно.

— Но у меня есть предложения выгодные прежде всего для вашего народа. Например, продавать нам рабов-преступников. Всё равно положение каторжника не лучше раба.

— Но мы не можем продавать наших людей, хоть бы даже и провинившихся. Пусть преступники обречены на тяжёлые и непрестижные работы, и за ними следят, конечно. Но это не значит, что они становятся рабами: купить и продать их нельзя. Нельзя их также увечить, а если преступница женщина, то её не разрешается осиливать. Наказание за это такое же, как за насилие над любой другой женщиной, то есть смерть. Мы запрещаем это, потому что если бы мы это позволили, это развращало бы наш народ. Потому мы не можем никого продавать.

— Ну а если продавать тех, кого бы вы в противном случае казнили?

— Если мы казним человека, значит, считаем его слишком опасным для нас, чтобы его помиловать. Так что исключено.

— Однако вы делите людей на тех, кто принимает учение сынов солнца и кто его отвергает, так?

— Так. Впрочем, мы понимаем, что большая часть мира про него просто ничего не знает, а чтобы принять или отвергнуть, надо знать о нём правду.

— Да, это так. Ну, вот я теперь уже узнал, что вы запрещаете рабовладение и работорговлю, запрещаете иметь наложниц, но, тем не менее, я сам видел, как ваш посол сам покупал на торге себе наложницу. Кому мне верить, тебе или собственным глазам?

— Когда и где ты мог такое увидеть?

— Дело было в Новой Англии, ваш посол вместо со всеми участвовал в торге, пялился на обнажённую рабыню, а когда выиграл аукцион, повёл её предаваться утехам.

— Откуда ты знаешь, ты что, подсматривал за ними со свечой?

— Ну, по внешнему виду мужчины легко понять, что он собирается делать с женщиной.

Горный Ветер вскочил с места и заговорил с плохо скрываемой яростью:

— Как ты смеешь клеветать на меня, мерзавец! А не ты ли хватал её сам за разные непристойные места, не ты ли, не щадя её скромности, поучал меня при этом, что она, мол, непорядочна, потому над ней можно издеваться как угодно! А я вовсе не как наложницу её выкупал, а движимый состраданием. А здесь она стала моей законной женой, матерью моих детей. Вы же хотели обречь её на помойную яму и быструю смерть! Сгноить её ради собственного развлечения. Вы не люди, а злобные и мерзкие выродки!

— Горный Ветер, сядь и успокойся, — повелительно сказал Асеро, — я понимаю твои чувства, но всё-таки не забывай, что перед тобой посол.

— Когда я там был в статусе посла, меня с моим людьми чуть не отправили на корм рыбам. Мы его, конечно, и пальцем не тронем, потому что войны не хотим, но правду о себе пусть услышит, особенно если опять вздумает клеветать.

Асеро добавил, обращаясь к послу:

— Вот видишь, ты уверял меня, что ваши культура и образование убивают в вас зверства, а сам глумился над несчастной девушкой. Да у нас даже крестьянин или слуга ничего такого не сделает! Потому что он с детства приучен уважать себя и других.

— Воистину чудны у вас нравы, — пробормотал посол, — владыка говорит об уважении к простым крестьянам и слугам, и уверяет даже, что те способны лишить его власти за злоупотребления, принц крови женится на девушке, у которой я сам лично убедился в отсутствии невинности и потому раздумал покупать... Да, странно у вас всё. В логику ваших поступков невозможно проникнуть, или надо самому сойти с ума.

— В общем-то, ничего непонятного здесь нет, — сказал Асеро. — Мне как правителю нужно заботиться о своём народе, а значит, в частности, заботиться о его безопасности. Единственный способ освободить моих людей от угрозы быть захваченными в рабство ? это чтобы вы запретили работорговлю совсем.

— Нет, это невозможно! Наши работорговые компании... у нас на этом зарабатывает столько людей... просто нельзя позволить им разориться! А если мы запретим обращать в рабство тавантисуйцев, а остальных разрешим?

— Боюсь, что это не очень поможет. Если рабство сохранится, то наших людей всё равно будут захватывать. Небось, ещё им языки отрезать начнут, чтобы не проболтались. Нет, только полный запрет работорговли способен искоренить это зло.

— Однако есть один способ обойти этот вопрос, даже если мы не отменим работорговлю. Ваши корабли не будут с огромным риском для себя посещать чужие страны, вы всё вручите нашим торговым посредникам, чьё представительство будет открыто у вас в столице, а возле ваших берегов пиратство уже почти невозможно.

— Но это значит согласиться на очень большую зависимость от вас в таком важном вопросе. Конечно, мы подумаем над вашим предложением, но едва ли сможем на него согласиться. Впрочем, вы также донесете наше предложение о запрете работорговли до английской короны. И опубликуете мою речь на эту тему большим тиражом в вашей прессе.

— Что же, опубликовать в прессе.... Думаю, это возможно. Не стоит отказываться, не узнав подробностей. Мы знаем, что вы не склонны терпеть иностранцев у вас в стране. Но от этого глупого предрассудка вам вполне возможно отказаться.

— Дело не в предрассудках. Тут опять же вопрос безопасности. Слишком велик риск преступлений ваших людей в отношении наших. Впрочем, ты и сам того не желая, это подтвердил.

— Я не понимаю....

— Ты только что без тени раскаяния поведал о мерзком преступлении, которое у нас карается смертью. Ты же лапал девушку против её воли. Неужели ты даже теперь не понял, сколько конфликтов возможно на почве слишком разного понимания границ дозволенного у вас и у нас?

— Пожалуй, это и в самом деле проблема, — согласился посол, — нашим людям трудно будет жить по вашим законам, не хотел бы оказаться на их месте... Если уж меня за такой невинный поступок, как осмотр товара, готовы чуть ли не убить... Думаю, что нам нужно обзавестись хотя бы сборником ваших законов.

— В том-то и дело, что живой человек, женщина не должна приравниваться к вещи или товару, — сказал Асеро. — Лучше представь себе, что кто-то проделывает то же самое с твоей дочерью. Что касается сборника законов — его передадут тебе сегодня же. У нас он заготовлен на такой случай. Он переведён на испанский, но, если надо, мы можем его и на английский перевести.

— Итак, Английская Корона предлагает открыть у вас торговое представительство, отказаться же от работорговли и пиратства мы не можем.

— А если мы, выкупив принцев, откажемся от дальнейшей торговли?

— Тут я не могу ответить точно Моё дело лишь предложить торговое соглашение на условиях Короны и отнести ответ. Однако я не исключаю... — посол посмотрел многозначительно, — не исключаю дальнейших осложнений в отношениях между нашими государствами. Ваше Величество, я думаю, для вас не секрет, что в нашей стране есть люди, в том числе и достаточно влиятельные люди, которые желали бы стереть Ваше Государство с лица Земли.

— Осложнения, конечно, никому не нужны. Но ведь есть опасения: как мы боимся, что вы попробуете изнутри изменить наши порядки, так и вы ведь тоже этого боитесь. Вам даже отмена работорговли кажется покушением на устои. Однако я уверен, что такая идея будет воспринята на ура лучшими людьми вашей страны.

— Не думаю, что это вызовет понимание у сколько-нибудь значительного числа людей, — ответил посол, — однако воля Ваша.

— А возможно ли у вас тоже открыть наше представительство? — спросил Киноа — Чтобы мы были тут в равном положении.

— Я не исключаю этого, но дело осложняется тем, что мы не можем обеспечить вашу безопасность. Ведь среди христиан скорее всего найдутся те, кто сочтёт своим долгом убить язычников. А креститься инки не могут.

— Да. Мы не можем креститься, — сказал Асеро, — звание инки и христианская религия предъявляет слишком разные требования, чтобы их можно было совместить. Однако мне кажется, что дело не совсем в христианстве, а в том, что многие мастера пера распространяют про нас всяческие небылицы. Ты и сам их наверняка читал. Именно эти небылицы настраивают против нас даже тех, кто не видит прямой выгоды в причинении нам ущерба. Если наш человек попадет в беду в христианском мире, то местные часто твердят, что тирану-инке так и надо, хотя бы даже тавантисуец не был инкой.

— Да, читал такие сочинения, и скажу откровенно, что я на эту тему думаю. Когда вас, инков, обличают в ужасных тиранствах, что вы когда-то кого-то поубивали ради установления своей власти, меня откровенно разбирает смех. Я слишком хорошо знаю, что любую власть при желании можно обвинить в тиранстве и найти примеры её жестокостей. В юности своей я был ярым республиканцем, но Новая Англия быстро излечила меня от всего этого. Я понял, что эти ярые певцы свободы способны установить тиранию куда более страшную, чем та, от которой они якобы бежали. И что лучше один тиран, чем множество мелких тиранчиков, один тиран до всех реально дотянуться не может, так что если подданный не лезет в политику, он может быть относительно спокоен за свою жизнь и собственность. Именно поэтому я вернулся в Старую Англию и избежал гибели в Новой. Но есть вашем образе жизни нечто ужасное само по себе — это как раз то, что у вас, хотя можно быть спокойным за свою жизнь, но собственностью обладать нельзя. Я сам только что слышал, что у инки, стоит ему провиниться, отнимают буквально всё. У вас нельзя сколотить себе капиталец и зажить без забот. Богатство и власть у вас неразрывно связано с трудами и ответственностью, едва ли такое понравится знатным и богатым из моих соотечественников. Возможно, это понравилось бы беднякам, но они всё равно не умеют читать и не прочтут ваших книг.